В лаборатории густо пахнет зверем, точнее зверями, идет эксперимент, звери нервничают и на всякий случай испускают и сигналы страха и феромоны удовольствия, ибо сбиты с толку… В лаборатории высшей нервной деятельности (ВНД) идет исследование подкорковых ответов обезьянки породы макак, в быту зовется Максим Максимыч. Ну да, как Штирлица, ибо макак этот резидент вражеской разведки – прибыл из Франкфурта литерным поездом. Немецкие ученые – нередкие гости в Ленинградском университете (1987 г). Институтом физиологии им. Ухтомского заведует Александр Сергеевич Батуев, смело мыслящий прогрессивный ученый, даже за чашкой кофе рассеивающий оригинальные идеи, каждая десятая из которых – прорывная. Вот немцы и едут с Батуевым кофейку попить, покалякать, а через год выходит немецкая статья со знакомой идеей, но воплощенная в жизнь на отличном оборудовании, какое нам и не снилось. У нас все попроще, «из того, что было» созданное гениальными инженерами. Инженером. Он один такой, Юрий Елкин.
В плексиглассовом коробе мечется между страхом и удовольствием Максим Максимыч, но голова его искусно закреплена на одном месте почти в центре прозрачного короба. В аккуратное окошечко в черепе подается пучок, в котором стеклянные электроды, капилляр с питательным раствором, анод, катод, земля и что-то еще… Стеклянный электрод я вытягивала сама – до толщины человеческого волоса, иначе не попасть в отдельный нейрон.
Инженер Юра сидит верхом на стуле и философствует о литературе. Булгакова (я довольно уверенно поддерживаю обсуждение «Мастера и Маргариты» и не очень уверенно «Белой гвардии») он вдруг сравнивает с Набоковым…
Мне 18 лет, я – любознательная студентка ЛГУ и мне не стыдно спросить, а кто это – Набоков?
На вопрос Юра ответил вопросом: «А ты быстро читаешь?»
Быстро и много. «Ну тогда я даю тебе книжку на ночь, а потом поговорим, кто такой Набоков». В мою спортивную сумку перекочевал рыхлый том с не очень четким шрифтом, раскрывший фиолетово-розовый живот на странице, где взгляд выхватил фразу: «Цинциннат встал, разбежался и головой об стену, но настоящий Цинциннат сидел в халате за столом и глядел на стену, грызя карандаш, и вот, слегка зашаркав под столом, продолжал писать чуть менее быстро: "Сохраните эти листы…»
Ротапринт, - определила я. Ну хоть не рукопись, и то спасибо. А печатный текст прочтем. Прощай, Максим Максимович, здравствуй, Цинциннат.
В то время в Питере, как мы по-свойски называли Ленинград, в восьмидесятых (время оттепели и Перестройки) был в расцвете самиздата. Официально издаваемая литература еще не совсем оттаяла от цензуры и пребывала в сомнениях, не хуже нашего макака, то ли бояться новой власти по-прежнему, то ли попробовать печатать то, что здорово написано, но лежит под сукном уже какой десяток лет из-за полит-не-корректности и получить удовольствие... И вот умельцы (сосредоточенные в университете и исследовательских институтах) переводят на иностранных языках просочившиеся книги (поэтому избежавшие цензуры и приговора «неиздание»), по ночам печатают их на кухне на машинке «Москва», сильно рискуя, т.к. индивидуальный «почерк» каждой машинки хранится в соответствующем отделе КГБ, что не знают покупающие ее, а уж взявшие на прокат у друга – и подавно. Желающие почитать новинку платят 5 рублей без права копирования и могут наслаждаться запрещенной литературой аж три дня. Кто платит 10 рублей – может и копировать, если найдет где. Маленький бизнес с густым привкусом культуры. Так по-ленинградски.
И вот из трех дней Юра уступает мне один. Вопрос «Почему?» остался витать в воздухе, ибо не был озвучен, моя роль в эксперименте закончена, оторваться от интересной беседы трудно, но 3 кг кое-как переплетенной книги, герой которой носит такое необычное имя, перевешивает. Иду домой. Отсчет суток на прочтение книги уже начался.
По студенческим меркам мы жили шикарно – снимали две комнаты на троих в коммуналке на Суворовском проспекте, недалеко от Московского вокзала. Все трое приехали почти одновременно из Владивостока, всех нас звали Лены. Снятая по знакомству коммуналка была «нехорошая квартира», если уж вспоминать Булгакова, и водить в гости кого бы то ни было строго воспрещалось. На таком малолюдье подруги были особенно пристальны друг к другу, короче, незаметно прошмыгнуть в свой уголок мне не удалось.
- Младшенькая, а что это у тебя так учебная сумка раздута?
- Книжка.
- Хм, - сужает круги вокруг меня Лена N1, - я знаю три книги подходящего размера: «Гены» Льюиса, «Цитология» Заварзина и «Война и Мир» Толстого, если оба тома напечатали в одной книге. По Наташе Ростовой соскучилась?
- Нет, - ответила я строго, - по Цинциннату.
Из алькова вышла Лена N 2:
- О, вы тоже орнитологию повторяете?
- Почему же орнитологию?
- Ну я все слышу «Цин-цин-цин» - это сигнал тревоги большой синицы Parus Major, - сумничала Лена N 2. Еще Бианки писал в детской книжке «Вот синица в чёрной шапочке поёт так, будто капельки воды в ведро роняет».
- Да это Младшенькая затосковала по новому мужчине, имя такое, что меня навело на мысли об «американской мечте».
- Господи, каким же образом? - удивилась я.
- А вот созвучно оно с названием американского города Цинциннати на юго-западе штата Огайо, часть округа Гамильтон (не путать с леди Гамильтон, я ваш адмирал Нельсон…). Между прочим, основан в 1788 году переселенцами из Германии. В 1790 году Артур Сент-Клэр, губернатор Северо-Западной Территории, дал городу название Цинциннати в честь Общества Цинцинната, членом которого он являлся. Сообщество почитало генерала Джорджа Вашингтона, который считался новоявленным Цинциннатом.
- А староявленным Цинциннатом кто был? - оробев от массы фактов и, видимо, знаний подруг, вопросила я.
- Орден Цинцинната назван именем римского патриция середины V века до н. э. Луция Квинкция Цинцинната, дважды диктатора Римской республики. Он был основан в США 13 мая 1783 г. Символизировал доблесть, скромность и верность общественному долгу. По замыслу учредителей орден был организацией наиболее достойных представителей американского общества, принятие в члены которой представляло особо высокую честь. Могу набросать, как орден, медалька то есть, выглядела. Такая мятая тряпочка с грустным одиноким орлом, на пузе которого бляшка с тремя-четырьмя патрициями и латинская надпись по кругу.
Познания и интересы Лены N 1, были необъятны, часто на прикроватном столике в «девичьей» можно было найти «Судебные хроники» времен первой римской республики, а уж Овидия и Катулла приходилось то из туалета эвакуировать, то даже из холодильника спасать.
- Скажи еще, что помнишь, что сия надпись гласит…
- Отчего ж не помнить, «Omnia reliquit: servare republicam».
- Прошу перевести для тех, кто знает только медицинскую латынь, - попросила я.
- Все проходит, правительства сохраняются, - ответила Лена, а можно и по-другому перевести, доблестно: "Он оставил все, чтобы сохранить государство".
- Что-то у тебя латынь, как дышло, как повернешь, так и вышло, - вставила замечание Лена N2.
- Актуально. Концептуально, - резонировала я. - Но, девушки, вы меня совсем запутали, а время мое уходит!
- И куда оно уходит? Тебе две недели назад исполнилось 18 лет, вся жизнь впереди…
- Объективно – да, но с Цинциннатом у меня всей жизни только сутки!
Пришлось кратко изложить моим «сокамерницам» подробности появления новой книги в нашем доме на такой короткий срок. Про Набокова слышала только одна Лена N1, и то в связи с какой-то эротической то ли пьесой, то ли романом, но точно «на американском поле». Это воспоминание повысило рейтинг моей книги, и к концу ужина девушки вынесли вердикт «Книга дана нам на «семью». И читать ее мы будем по очереди». Как я не возражала и не отбивалась, что две из нас владеют техникой скорочтения, а одна нет. Целиком прочесть нехуденькую эту книгу и одной-то мало времени, а уж троим… И если всем так интересно, я прочитаю книгу, а потом в лицах расскажу ее всем…
Никакие доводы не действовали, и сутки было поделены точно поровну – по 8 часов. Несмотря на мои живописные рассказы, как я добывала эту книгу в неравном бою с мельницами и драконами (подразумевая экспериментальную установку и макака Максим Максимыча), и только храбрый рыцарь (инженер Юра) с мечом-кладенцом (паяльником) наперевес смог отъять этот раритет у лохматого супостата и любезно уступил прекрасной даме на белом коне…
- Ну конь, понятно, троллейбус, вон он, на Невский поскакал, а прекрасная дама, ты что ли?...
- А кто же! Кто в дом принес Книгу?- отбивалась я.
Пока мы так пикировались, Лена N 1 достала из моей (!) сумки книгу и залегла под лампу: «Спокойной ночи, девушки. Советую выспаться хорошенько, все равно вы ночью ничего делать не можете, а я почитаю, следующие 8 часов – Лены N 2, пока младшенькая поедет и поучится за нас троих, а уж с обеда – самое сладкое время нашей дорогой добытчице!»
Так и порешили, срочно, не помыв посуду (ура, нашелся предлог) полегли спать. Сны мне снились яркие и тревожные, спала я чутко, и как только Лена N 1 выпускала книгу из рук и удалялась в тихий домик или на кухню за чаем, я тут же подхватывала «эстафетную палочку» и урывками читала там, где откроется. Во сне появился то ли замок, то ли крепость на холме, умеющий раздваиваться и расстраиваться герой, и маленькая девочка, которая без конца играла мяч, закатывала его под разную мебель, потом лезла за ним, задирая о предметы юбчонку. Во сне оказалось, что назвали героя так причудливо, как называют породистых собак – по первой букве от клички матери, а мать героя звали Цецилия Ц. Кто назвал – было непонятно, и что хотели от него люди в замке осталось загадкой. Во сне у меня он много летал, не то чтобы левитировал, но «телекинезировал», так сказать, то есть перемещался с одного места на другое, из одного состояния в другое (твердое, газообразное и жидкое, - что ж вы хотели от студента, между разными биологиями усердно грызущего разнообразные химии), и самое интересное – между временами и эпохами.
Когда меня окончательно выдернул из сна будильник, пухлая наша книга была уже в руках другой Лены, а я, не солоно хлебавши, позавтракала и поехала на учебу, которую мне пропускать было никак нельзя, такой плотный был у меня индивидуальный план – в двух учебных заведениях, а в университете на дневном и вечернем отделениях двух факультетов – биологическом и психологическом.
Обедом я, понятное дело, манкировала, и помчалась на голубом «коне» с рожками в девичью келью. На обеденном столе лежала Книга. Там же лежала и ее читательница. Хорошо, хоть лицом в тарелку не приземлилась, - заботливо подумала я. Вытащила книгу из-под расслабленного богатырским сном предплечья подруги и удалилась в спальню,- лежа читать куда вкуснее.
Пока я читала, тревога моя нарастала в трех направлениях.Во-первых, герой, ставший мне почти родным еще до первой прочтенной строчки книги, никак не мог утвердиться в повествовании, а все время шел за обстоятельствами. Во-вторых, книга была написана русским языком, но таким вычурным и аристократическим, что иногда приходилось фразу перечитывать и упрощать в уме, а некоторые абзацы хотелось просто смаковать, и тогда они выпадали из общей канвы фабулы, то есть метод скорочтения был к ней неприменим, а время неумолимо уходило, и был риск не успеть до срока. В-третьих, книжные сутки заканчивались в восемь часов вечера, что нужно было сделать – везти книгу в университет? Конечно, стоит эксперимент, и обеспечивающий его инженер мог и задержаться до этого времени, как вчера, но где гарантия? Можно позвонить на кафедру, но там точно в это время никого… Как быть? Потерпит возврат книги до утра следующего дня или нет?
А события в книге разворачивались, и тюремщик Родион кормил с руки паука и за стеной камеры были явно слышны звуки подкопа… Подкопы в книгах бывают только удачные, как в «Графе Монте Кристо» например, но тут атмосфера была совсем иная… А все-же он оказался успешным, подкоп-то, и выбрались из него двое уже знакомых нам со-героев. Но использование подкопа оказалось причудливым, - чтобы попасть в другую камеру и лицезреть в футляре от музыкального инструмента (ну, почти) орудие обещанной на ухо судьей казни (вот кошмар!).
Ближе к вечеру вернулась Лена N 1 и разбудила меня, оказывается, я спала, обнимая книгу Набокова «Приглашение на казнь», и не просто, обхватив руками, а даже ногу на нее закинув, что позволял ее значительный размер.
Лена сообщила мне, что встреченный ею в коридоре 12-и коллегий инженер Юра ласково напомнил (ласково, наподобие того водяного из сказки: «Должооок!!»), что не уйдет из университета, пока не получит книгу. От дома до универа час на троллейбусе со всеми остановками, которые поздно вечером никто не отменял. Чтобы поспеть в срок, мне нужно было выйти из дому за час. А у меня Цинциннат один возвращается обратно в свою камеру по прорытому ходу, и все может быть…
Понятно, что и на остановке, и в троллейбусе, и даже по дороге к биофаку, я читала. Длиннющий наш коридор с бюстами ученых и полными книг стеллажами показался мне коротким. Сразу по выходу на волю, в звонкий ласковый вечер, Цинцинната взяла за руку девочка и повела… И тут я свернула не на ту лестницу, и буквально воткнулась в раскрытый зев раковины гигантской тридакны. На биофаке этот экспонат культовый, к нему иногда кладут цветы, он связан с имененем Ульянова. Но не Володи, а Александра, который напившись на вечеринке так же воткнулся в эту тридакну, свернулся в ней калачиком и проспал до утра. Странное повторение, не хочу судьбы Александра Ульянова. Я трезва и мне надо на другую лестницу.
Наконец лаборатория физиологии ВНД, из-за двери несутся небесные звуки электрической музыки. Оказалось, это инженер Юра развлекает Максим Максимыча композицией Жан Мишель Жара.
- Хандрит? – спрашиваю я о макаке.
- Устал, два дня головой не вертит.
- А записи?
- Лучше и пожелать нельзя. Куча материала, на пару статей и одну курсовую точно будет, - заговорщицки подмигнул он. – Ну, давай фолиант. Завтра мне его возвращать нужно. Прочла?
Я рассказала ему о нечеловеческих условиях, созданных мне моими товарками.
- У меня осталось больше вопросов, чем получено ответов.
- Набоков – он такой. Его не чувствовать, не слышать, даже не читать, его думать надо!
Сформулируй свои вопросы почетче, отдам книгу, потом вернемся к этой теме.
Прошла неделя в учебных хлопотах, да еще к нам москвичи припожаловали... С Юрой мы встретились только через неделю. И я сразу его спросила, что же такое этот роман?
И Юра, даром, что технарь, ясно и четко стал рассуждать о романе...
- «Приглашение на казнь» — роман, который сам Набоков считал своей единственной поэмой в прозе, над которым он работал с каким-то восторгом и неутихающим вдохновением. Он написал этот роман очень быстро летом 1934 года. Кажется, это его самая сильная книга.
У меня приятельница – литературовед,- поделился Юра, - она считает, что «Приглашение на казнь» по формальным признакам относится к жанру антиутопии, к романам-предупреждениям об опасностях тоталитаризма, действие в которых отнесено к отдаленному будущему. Ты разве не уловила, что действие романа происходит через много сотен лет после ХХ века? Но Россия будущего в изображении Набокова — это отнюдь не всемогущее государство с развитой технологией, которое с помощью каких-то техник, манипуляций и институций подавляет индивидуальную свободу. В будущем у Набокова, как ни странно, нет ни городов с огромными зданиями из стекла и бетона, ни ракет, ни инкубаторов, в которых выращивают детей, ни сложных систем для наблюдения или пыток. В его мире будущего нет ничего научно-фантастического, кроме каких-то безобидных заводных автомобильчиков как игрушечные, и электрических вагонеток в виде лебедей и лодок.
- Это скорее напоминает Луна-парк, чем юудущее, ведь прогресс неоставим...
- Литературная дама считает, что Набоков отсылает нас не в какое-то угрожающее воображаемое будущее, а в будущее, ставшее прошлым. В описании им жизни вокруг крепости-тюрьмы не зря упоминается мавзолей — как мавзолей Ленина (капитан Сонный, которого поместили в мавзолей, это герой-основатель государства будущего). То есть общество, в котором «черт догадал родиться Цинцинната Ц.», единственного человека с умом и талантом, единственного поэта в этом непоэтическом мире, — это мир, который утрачивает свою духовную энергию и погружается в спячку, - немного пафосно заявил Юра, прекратив крутить ручки настройки на боксе с макаком.
- Ведь Цинцинната Ц. на казнь отправляет не какая-то жестокая диктатура, пытающая своих жертв, а очень благодушное общество.
И правда, это поразило и меня, имеющую четкое представление о добре и зле с явно выраженной между ними границей.
- В застенке его не пытают, не морят голодом, не мучают, а наоборот, угощают какими-то директорскими харчами, разрешают свидание с женой и вообще обращаются с ним как с непослушным ребенком. Проявляется внешняя человечность — но как раз она и подчеркивает внутреннюю устрашающую бесчеловечность.
Я тут же вспоминаю о сентиментальной привязанности к своим собачкам-кошечкам фашистов, сотнями отправляющих невинных людей в газовые камеры. Оказывается, бывает, Набоков предупреждал…
- Палачи «дружелюбно» подтрунивают над Цинциннатом и пытаются убедить его, что его казнят ради его собственного блага — ну и ради всеобщего, конечно, - еще добавил Юра, и в продолжении темы о жителе мавзолея,чуть помедлив, явно порылся в памяти, продолжил:
- Американский друг Набокова, известный там и тогда критик и писатель Эдмунд Уилсон, однажды прислал ему свою книгу о русской революции, в которой с некоторым сочувствием отозвался о Владимире Ильиче Ульянове-Ленине, о его гуманности — повторяя биографические мифы о Ленине. (Ох, не зря я стояла перед той тридакной и вспоминала об Ульянове). - Набоков ответил ему, что именно это наигранное добродушие Ленина, эти глаза с прищуринкой, этот мальчишеский смех и создают особенно невыносимый образ его - как «ведро, наполненное молоком человеколюбия, но с дохлой крысой на дне».
- Банальность зла, банальность зла, - пробормотал Юра себе под нос. - Набоков совершил демифологизацию зла, творимого палачами всех мастей и политических убеждений (вас „приглашают“ на казнь из лучших побуждений…).
Над демифологизацией зла я решила подумать потом, а сейчас, пока кладезь был раскрыт передо мной, спрашивала, спрашивала...
- А что это за девочка, Эммочка? Как-то за девочек обидно…
- Это потому, что ты сама девочка…
- Но-но!
- Знаю, знаю, тебе две недели назад исполнилось 18, а все равно девчонка. А то бы заметила, что все изощренные издевательства, которым подвергают Цинцинната тюремщики, — это жуткие карнавальные действа, притворство, цирк, трюки: меняются костюмы, девочка Эммочка тоже играет роль в этом карнавеле - завлекает, почти соблазняет Цинцинната, а потом танцует, как Саломея, которая выпрашивает голову Иоанна Крестителя…
- Ах, вот оно что, библейский мотив… Кажется, я начинаю понимать, почему он до сих пор запрещен, хотя Булгаков с его Понтием Пилатом… А за что все-таки Цинциннат арестован и осужден?
- Собственно, его и арестовывают и казнят именно за то, что у него есть внутреннее «я» — как он говорит, «неделимая, твердая, сияющая точка». И если у его соплеменников полностью отсутствует фантазия, то Цинциннат наделен ею. Когда Цинцинат, еще не зная, что месье Пьер — это тот самый человек, который отрубит ему голову в финале, жалуется ему на свою судьбу и все-таки надеется на то, что его кто-то сможет спасти, месье Пьер удивленно спрашивает: "Что же тебя спасет?" И на это он отвечает одним словом: «Воображение». Спасительное воображение — это воображение художника. Потому что в своих творческих снах внутренний Цинциннат выходит из-под власти своих тюремщиков. Он свободно передвигается в пространстве и времени, выходит из тюрьмы, снимает с себя свое тело, погружается в трепет другой стихии. (Вот почему для меня Цинциннат все время раздваивался и никак не мог утвердиться, он и вправду такой, уж Юра знает).
- Маленькая сучка Эммочка приводит его вовсе не на свободу, а на безумное чаепитие вместе с палачом и тюремщиками, фактически предает. А Цинциннату следовало бы знать: никогда не слушай то, о чем говорит женщина, слушай о чем она молчит.
- Юра, а о чем я молчу? - спросила я, не сильно надеясь на правильный ответ.
- Это понятно с первого взгляда, - о море.
- Правильно, оно всегда со мной. А все же, как ты думаешь, казнен или не казнен Цинциннат? Я капельку не дочитала…
- Это и хорошо. Повзрослеешь – перечтешь не спеша. Ходасевич на твой вопрос ответил бы так: «Цинциннат не казнен и не не казнен»… Иди теперь домой, а нам с Максим Максимычем вечерять пора…
Набоков как-то сказал: Мне не нужны читатели, мне нужны перечитыватели. Я здесь, на днях я перечитала роман «Приглашение на казнь» через 35 лет после первого прочтения. Я вижу ясно в нем шахматную задачу, которую попробую решить. Наверное, я повзрослела, или цветное воображение стало работать лучше, когда нормальное зрение стало «садиться»...