Две встречи или скрипка
Валентина Федоровна шла в порт в хорошем настроении. И как ему не быть хорошим? Сегодня у главного инспектора таможенной службы последний рабочий день, завтра – отпуск. Первый отпуск на новом месте службы. Сколько она их поменяла! А впрочем, не очень-то и много. Три всего – Забайкалье, Ростов, Успенка. И хорошо, что отпуск в июне. Мысли Валентины Федоровны приняли новое направление. Сын должен приехать после выпуска из училища. Лейтенантиком молоденьким. С супругой. И когда успели пожениться? Даже разрешения у родителей не спросили. Валентина Федоровна вздохнула. Поставили перед фактом, и делай теперь с этим фактом, что хочешь.
А утро какое замечательное! Как солнце бьет сквозь платаны, дрожит на молоденьких листиках! Какой все-таки июнь приятный месяц! И днем будет на так жарко, как в июле или августе, когда пляжи заполнят многочисленные отдыхающие. И не поймешь, откуда идет жар. То ли от разгоряченных тел, то ли от раскаленного солнца. Хорошо еще, что рано утром прошел легкий дождик. Вон, как умыл листочки. И про улицы не забыл. И шины автомобилей шуршат как-то мягче.
Валентина Федоровна за своими мыслями не заметила даже, как прошла через заброшенный парк с играющими в футбол мальчишками. Пожалуй, на мальчишек, громко выясняющих отношения из-за незасчитанного гола, она обратила внимание. И только потому, что вместе с ними бегали за мячом две коротко подстриженные девчонки. И подошла к подземному переходу через улицу, с бегающими туда-сюда машинками и разделяющую город на верхнюю и нижнюю части. Наверху, где она во время своей смены жила на казенной квартире, было тихо и спокойно. Внизу, переход, как бы разделяющий спокойную жизнь и бурлящий город, заставлял инспектора внутренне собраться, и мягкая расслабленная улыбка уходила тогда с ее лица. И, глядя на нее сейчас, никто бы и не подумал, что эта женщина в форме цвета морской волны, с уверенной походкой, еще минуту назад была далеко-далеко от своих служебных мыслей.
- Валентина Федоровна! Вы не забыли? – Недалеко от морвокзала к ней подошел невысокий человек с черными волосами, седеющими на висках, в такой же форме, только звездочек на погонах у него было побольше.
- Что, Ованес Иванович? – спросила инспектор, уже зная, что скажет начальник таможенного поста. Уж ей бы не знать эту дежурную шутку, с которой он начинал свой разговор, но иногда она попадалась на нее как девчонка.
- Забыли? А сегодня мы работаем с «Эрке» и «Мэвериком».
Конечно, Валентина Федоровна, знала, что сегодня ей придется проводить таможенный досмотр, в основном, российских пассажиров с турецкого каботажного судна, снующего между Трабзоном и их городом, и иностранцев с международного круизного лайнера, тоже следующего из турецкого Трабзона. Еще бы ей не знать, если начальник вчера раз десять повторил, что с иностранцами надо быть поаккуратнее, да и с нашими тоже.
- Да какие они наши, Ованес Иванович. Клеймо на них ставить негде. Валентина Федоровна имела в виду девушек, зарабатывающих в портовом городе Трабзон себе на жизнь нелегким трудом жриц любви. Да и не только в Трабзоне. Она была уже в этом турецком городе, в порядке международного сотрудничества, знакомилась с работой турецкой таможни, и видела, как в порту российских девушек ждал автобус, чтобы отвезти их на курорты Анталии. Не отдыхать – работать. И видела, как потом возвращались некоторые из них, чуть ли ни в чем мать родила – на последние деньги покупали обратные билеты. В Россию, которая принимала своих заблудших дочерей, даже не спрашивая: «А где же вы были, дети мои? А что вы там делали, на Туретчине?».
- А какие молоденькие среди них! Дети совсем. Их бы по одному месту ремнем, и к родителям домой отправить.
- Не наше это дело, Валентина Федоровна. И без фокусов. Наше дело – вещи досматривать.
- А души? Кто души их досматривать будет?
А, вообще, она уважала своего начальника. Сколько времени он с ней провозился, обучая премудростям работы в «морском» отделе. Только перевелась из Успенки с днем и ночью грохочущими поездами, чтобы быть рядом со своим мужем. Муж ни в какую не хотел переезжать из Абхазии, где он «осел» после армии. И даже парное молоко от своей Буренки не могло заставить его забыть море. А теперь и Валентина Федоровна не может себе и представить жизни без вечно живого моря, без белоснежного парусника на котором она с мужем уплывала в глубину морского простора в свободное от дежурства время. Муж в смешной соломенной шляпе с ленточкой ловил морскую рыбешку, а она наслаждалась покоем на тихо покачивающемся парусном суденышке и называла проходящие мимо суда, которые она рассматривала в мощный офицерский бинокль. «Вот «Принцесса Виктория» прошла, вот – «Аполлония». А это что за корабль? Да это же «Эрке». Представляешь, Коля, с ним недавно интересная история была. Ну не с кораблем, конечно, а с грузом корабельным. Досмотрели мы пассажиров, а потом даем отмашку капитану, чтобы он следовал к грузовому терминалу. А тот ни в какую. Смотрим, а он уже вышел из акватории порта и чешет в свою Турцию. Ну, вот тут стало понятно, что у них что-то не в порядке с грузом. Ну, догнали мы их на нашем «Меркурии». Васильич, ну, боцман, ты его знаешь, ругался на турок. Пиво, мол, не дали спокойно допить. Гоняйся, мол, за контрабандистами, как в дешевом детективе. И точно, нашли контрабанду. Что за капитаны у них такие? А, может, и не капитаны виноваты, а хозяин корабля: капитаны ведь им служат. В общем, с этим «Эрке» одни проблемы. То вместо записанных томатов везут арбузы. А то заявят арбузы, а везут сирийские босоножки. И на что надеются, не знаю. Коля! Смотри! Дельфины!»
Валентина Федоровна очнулась от мыслей наяву. «Скорее бы смена заканчивалась. А там, два часа – и дома. Коля на машине приедет в Адлер за покупками, и меня заберет. Как все-таки хочется отдохнуть!».
- Ованес Иванович! Ну, что ты смотришь так? Не волнуйся. Все будет тип-топ, как говорят русские моряки. А знаешь, как турки говорят? «Кердык». Их так, боцман Васильич научил. Поприкалываться захотел. И мне будет скоро «кердык», если ты меня не переведешь в «грузовой» отдел. Ну, не могу я больше на девок этих бесбашенных смотреть, да и на «челноков» с жалостливыми глазами насмотрелась. Дай подышать трюмным воздухом. Зря, что ли, ты меня по корабельным закоулкам водил и говорил, что есть тридцать тысяч мест, куда можно спрятать контрабанду. А ты мне показал только десять тысяч, а остальные?
- Ну ладно, шутница. Из отпуска выйдешь – поговорим.
***
После «Эрке», этого ржавого корыта, как называл «турка» боцман Васильич, ждать прибытия в порт ухоженного, сразу привлекающего к себе внимание гуляющих по набережной, «Мэверика» доставляло Валентине Федоровне волнительное удовольствие. Да и публика здесь совсем иная. Респектабельная, не смотря на простоту одежды. Ничего не будут пытаться протащить недозволенное. И всегда играет духовой оркестр.
На горизонте показался лайнер. Он приближался, увеличиваясь в размерах. Валентина Федоровна с восхищением смотрела на красавец-корабль.
И публика ей очень нравилась, собранная, казалось, со «всей земли». В основном, бодренькие бабушки и дедушки за семьдесят, расставшиеся со своими земными заботами и теперь познающие мир во всем его многообразии. Англичане, американцы, немцы, канадцы, мексиканцы, голландцы. Одним словом, «все флаги в гости к нам».
Туристы с удовольствием, может быть не таким волнительным – много уже успели насмотреться – как у главного инспектора, но тоже ждали встречи с берегом. «Мэверик» также шел из Трабзона, как «Эрке», целую ночь, все выспались, а теперь высыпали на верхнюю палубу.
Наташа, загорелая и приветливая русская американка, менеджер по туризму, болтала со своей приобретенной на корабле подружкой, русской гречанкой Ириной. И хотя она много читала об античных городах, на развалинах которых они вдоволь набродились во время круиза, меткие замечания археолога Ирины добавляли в книжные знания аромат давно прошедших эпох. И особенно она это почувствовала на раскопках древней Трои.
Ирина пересыпала обычные стертые от частого употребления слова гомеровскими, и тогда получалось не «солнце зашло», а «Гелиос окончательно опустился с медного свода небес», или «рано рожденная вышла из тьмы розовоперстая Эос» вместо «на небе заиграла заря». Тоже красиво, но повтор, где-то уже не раз встреченный. А Гомер – первичен.
А как Наташу разочаровал Троянский конь, несмотря на его гигантовость! В коня вела очень удобная лестница, внутри коня – многочисленные окна для туристов. А вокруг продавались пластмассовые троянские кони, раскрашенные гипсовые Афродиты и амфоры с позолоченными цветочками.
Но воздух прошедших тысячелетий она все-таки почувствовала. У слоя 7А-слоя, который связан с гомеровской Троей, хотя здесь почти ничего нет. Едва намеченные камнями, основания стен. Когда Ирина прочитала речитативом:
Сблизясь, на месте одном очутились враждебные рати.
Сшиблися разом и щитные кожи, и колья, и силы
Меднодоспешных мужей. Ударились щиты друг о друга
Выпуклобляшные. Всюду стоял несмолкающий грохот.
Вместе смешалося все – похвальбы и предсмертные стоны
Тех, что губили и гибли. И кровью земля заструилась.
Наташа ощутила себя прекрасной Еленой, сидящей в башне над Скейскими воротами и наблюдающей за битвой.
И не была бы Ирина понтийской гречанкой, если бы не рассказала о христианской Греции, когда они в окрестностях Трабзона поднялись к монастырю Панагия Сумела, где по преданию в конце IV века была обретена икона Богородицы, написанная самим апостолом Лукой. Это была незапланированная экскурсия. Многие туристы остались в городе, не желая бить ноги на горном пути, ведущем к обители. Ирина рвалась к святыне, и Наташа не отставала от нее. Горы, скалы, низкие облака, дорога резко поднималась вдоль реки святой Марии. Наташа прониклась стремлением Ирины поклониться памяти основателей монастыря Варнавы и Софрония и, тяжело дыша, не отставала от нее. Но вот и скальный храм внутри монастырских стен. С вершины скалы падали капли. Они некогда падали в большой сосуд. Наташа заприметила на нем надпись «Агиасма». Ирина сквозь проем протянула руку, поймала капли воды и омыла лицо. Наташа сделала то же самое, и блаженство охватило ее. И от прохлады воды в жаркий день и от прикосновения к трепетной душе своей подруги, предки которой были изгнаны турками из этих мест в 1922 году. И христианские заповеди неслышно вошли в Наташу. Да нет. Они были там, просто укрепились еще больше. И неожиданная для нее встреча на российском берегу подтвердила это.
Лайнер ударился о причальную стенку, отошел немного, а потом пришвартованный двумя толстыми канатами стал, слегка подрагивая, как сноровистая лошадь. И Наташа с легкой сумкой через плечо поспешила за Ириной. Таможню прошли на удивление быстро, а потом Наташа оглянулась, подошла к женщине в погонах, с необычными золотыми звездочками и сказала: «А я вас помню. Вы у меня скрипку отобрали, когда мы уезжали в Америку».
- Не отобрала, а изъяла, - автоматически ответила Валентина Федоровна, еще раз посмотрела на стоящую перед ней девушку в сарафане, открывающем ее загорелые плечи, и тоже вспомнила. Ее натренированная память вспомнила все: и эту девушку, тогда еще девочку лет двенадцати с заплаканным лицом, отца ее, сующего чуть ли не в нос документы на скрипку, и себя вспомнила. И свои ночные слезы вспомнила. Она тогда только приехала из Соловьевской таможни, что в Забайкалье, в этот красивый южный город – во вновь созданную таможню для укрепления, так сказать, рядов. И попала сразу на пик массовых отъездов граждан России в Германию, Израиль, США на постоянное место жительства. Это было начало 90-х годов. И люди бежали от надвигающегося хаоса, забирая с собой все самое ценное, оставляя квартиры, мебель, посуду или продавая их за бесценок.
Старший инспектор, Валентина Федоровна, тогда она была еще старшим инспектором, с сочувствием относилась к заботам отъезжающих, старалась вникнуть в их проблемы, хотя это и не полагалось по службе. Но ей было очень жаль растерянных людей, навеки, как им тогда казалось, прощающихся с родным городом, а вместе с ним и с Родиной. Ведь даже просто переезд из одной квартиры в другую, и то был «страшнее атомной войны», как любили выражаться горожане. А тут переезд в другую страну, и не просто в незнакомую страну, а в капиталистическую, где «человек человеку - волк», и где ни друзей, ни знакомых, так какие-то родственники – «седьмая вода на киселе», а у некоторых и тех нет. А вот едут же. Боятся, а едут. «Ну, пусть едут. Спасаются. А мы и здесь не пропадем», - внезапно ожесточалась Валентина Федоровна, а потом, видя плачущих старух и, особенно, стариков, опять смягчалась и старалась успокоить их, чем могла. Ну что она могла?
Подать стакан воды, погладить по головкам, жавшихся к взрослым детей? «И зачем только детей берут на взрослые игры в проверяемых и проверяющих?». «Да не хотят дома оставаться, - словно прочитала ее мысли старушка – божий одуванчик. Игрушки-то все попрятаны в коробки или розданы. Да и дома-то уже нет. Одни стены голые остались». И тут Валентина Федоровна обратила внимание на девочку-подростка, прижимающую к себе потертый скрипичный футляр. Коллега-напарник возился возле открытого деревянного контейнера, проверяя по описи находящиеся внутри вещи. И почему только она не пропустила эту скрипку? Ну и что, что старинная? Пусть бы девочка себе играла в Америке. А ведь этот неказистый на вид инструмент не давал ей спокойно спать многие ночи.
«Скрипка. Цена 50 рублей, - прочитал ее коллега. – Где-где скрипка? Только что она была здесь. Девочка, ты зачем взяла скрипку? Валентина Федоровна! Возьмите у девочки инструмент».
Надо сказать, что у таможенных инспекторов была строжайшая инструкция по поводу столового серебра работы старинных мастеров, в частности Фаберже, столовых сервизов, гарднеровского фарфора, и, конечно же, музыкальных инструментов. По таможенным правилам, скрипки стоимостью до 50 рублей, приобретенные в магазине, разрешалось вывозить за рубеж.
- А документы на скрипку есть? – обратилась она к отцу девочки. И по напряжению, с которым он передал ей бумаги, она поняла: здесь что-то не так. Но справка о приобретении инструмента в одном из магазинов райпотребсоюза Саратовской области была в полном порядке. Но почему у мужчины так дрожат руки? Тогда Валентина Федоровна внимательно осмотрела скрипку еще раз. К внутренней стенке деки была приклеена этикетка с название завода-изготовителя и указанием стоимости скрипки – 50 рублей. Старший инспектор обратила внимание, что краешек этикетки отклеился. Подцепила его ногтем, и весь ярлычок с сухим треском отвалился. А под ним она увидела металлическую пластинку, на которой было выдавлено имя мастера и год изготовления – 1871. А это уже раритет.
- Я эту скрипку пропустить не могу.
И глаза мужчины, следившего с напряженным вниманием за манипуляциями Валентины Федоровны погасли, а когда он заговорил, загорелись несбыточной надеждой.
- Эта скрипка передается в нашей семье из поколения в поколение.
- Ничего не могу сделать, - сухо ответила инспектор, и уже было отвернулась к контейнеру, как мужчина тронул ее за локоть и тихо попросил: «Пусть дочка сыграет на этой скрипке. В последний раз. Пожалуйста».
И девочка сыграла. Да так, что у Валентины Федоровны слезы закипели в глазах. В музыке, которая рождалась под смычком, были и горечь, и надежда, и тоска. Вечная еврейская тоска по утраченной земле, к которой идет и никак не может дойти странник с посохом в руках. Когда девочка опустила смычок, лицо ее было залито слезами. И рядом хлюпали носами случайные зрители этого концерта среди разворошенных вещей.
На другой день Валентина Федоровна написала заявление о переводе на станцию Успенская.
В одно мгновение эта история пролетела у нее в голове, и, наверное, отразилась в ее глазах, потому что девушка поспешно добавила: «Я на Вас не в обиде. Работа у Вас такая».
Главный таможенный инспектор ничего не сказала в ответ, и только молча согласилась: «Да, работа у нее такая».
Вот так повторно столкнулись две жизни и разошлись, чтобы никогда в дальнейшем не пересекаться. Хотя, кто знает…