30.11.07 На «Автографе» тема: Маршак (120 лет с рождения) и «детские стихи».
Про Маршака рассказала Наташа Веницианова, чередуя биографию и стихи. Обменялись – кто что знал. Про переводы много, особенно Бернса, мол, в Шотландии так не знают этого поэта, как в России, и всё благодаря переводам Маршака («В горах моё сердце», «Финглей», «Дженни»...).
Потом перешли к детским стихам. Ольга Геннадьевна принесла из фонда детские книжки 20-х годов издания. (Интересно – никаких данных по издательству, никаких титульных листов – не до того, видно, было. Как вообще денег на них тогда нашли?) Тоненькие, с рисунками Конашевича. Ольга предложила принести, у кого что есть – свое или близких - детские стихи: кто что любил.
И вот что мне «надумалось»: Наташа про Самуила Маршка говорила, мол, по вечерам их семья собиралась под зеленой лампой - чтение вслух. В результате дети приобщались к замечательной литературе.
У вот нас в семье этого, конечно, не было.
Понятно, мама нам маленьким книжки читала, но это было от случая к случаю, довольно не регулярно, и мы ещё не умели читать.
Книжки нам покупались, но, в основном, по праздникам, или как подарки к дням рождения, к Новому году, к окончанию очередного класса. Был случай, когда родители, вернувшись из кино (а клубе в вестибюле работал книжный киоск), подарили нам целую стопу книг, из них самая толстая – «Лесная газета» Виталия Бианки, и ещё такого же большого формата – рассказы Бориса Житкова и «Сказки» Андерсена. И другие поменьше форматом... В общем, штук 7-8 сразу. На всю жизнь эта стопа запомнилась.
Короче, в самом раннем детстве стихов нам не читали, разве самые такие детские: «Наша Таня громко плачет». Но ещё раньше ритмическая речь в нашу жизнь входила через колыбельные («Баю-баюшки-баю, не ложися на краю…») и устно рассказываемые сказки («Я – Коза-дереза, за пол-копейки купленная, с одного бока лупленная», «Козлятушки, ребятушки, отворитеся, отпритеся…»).
Потом книжки, которые читали в детсаду во время занятий, красочные, большие, держала их в руках воспитательница и, посадив нас в кружок, – показывала всем издали, а потом читала. Запомнилась очень большая и красочная книга с кремлевскими башнями, Красной площадью…
И сказки в стихах. Прежде всего, конечно – Пушкин. Незамысловатая, но точная рифма, и пусть не очень интересен сюжет или не всегда даже понятен («Сказка о Золотом петушке» - тут и взрослый-то голову почешет – «о чем хотел сказать поэт?»), но музыка стиха – она неосознанно прокладывала в тебе новую дорожку, появлялась, кажется, новая извилина в мозгах, ты непроизвольно запоминал эти текучие строки: «Царь с царицею простился, в путь дорогу снарядился, и царица у окна села ждать его одна…» - на всю оставшуюся жизнь. Или Ершов: «За горами, за долами, за широкими морями, не на небе – на земле жил старик в одном селе».
И пусть даже и не в рифму: «Старик удил неводом рыбу. Старуха пряла свою пряжу» - а музыка была. И запоминалась, и растворялась в тебе.
Потом школа с ей уроками чтения («Выучить басню: «Кукушка и Петух») и конкурсами школьными и городским, на которых, в основном, читались стихи. Но и отрывки прозы, наиболее поэтические («Чуден Днепр при тихой погоде», «И млечный путь вырисовывается так ярко…», «Мама, мама, я помню руки твои…») или особо патриотические («Но каждый знал и понимал, что надо честно жить, много трудиться…»).
Вот эти-то обязательные школьные мероприятия и дисциплинировали ум, (хотя мы все сопротивлялись – кому охота учить длиннющую «Песнь о Вещем Олеге»), чтобы позже стала вдруг ясна удивительная особенность поэтической речи – её музыка, проникающая гораздо дальше уха, вызывающая наслаждение не только ритмом, но и образностью.
Почему мы любим в детстве мультфильмы, причем – рисованные, а не кукольные – потому что это более высокий уровень, потому что в кукольных сюжет, мысли, а в рисованных – картинки, иллюстрации, образный ряд более привлекательный, красивее.
Так и в стихах – тех ранних, детских с картинками.
Но ты и сам в себе картинки рисуешь (а иногда и на бумаге – по своему ли желанию, по заданию старшего – воспитателя, учителя), ты переводишь звуковой ряд в образный, начинаешь творить на другом уровне. И тебе это нравится.
Наступает юность, и то, что в тебе уже накопилось, рождает новый тип выражения себя – ты начинаешь писать стихи сам.
Потом, правда, повзрослевший, не можешь читать без смеха эти вирши. Да часто они и не доживают до твоей взрослости – когда-то ты их обнаруживаешь и досадливо (вдруг кто увидит, какими ты глупостями занимался) – уничтожаешь.
Но вот я сохранила в памяти свое стихотворение, написанное в 13 лет, которое подружка Света читала со сцены школьного зала.
Я его на «Автографе» и прочла. «Сорвала» аплодисменты, а Ольга Геннадьевна спросила: «А ещё у вас есть из того, что вы тогда написали?». - «Нет, конечно, всё это было так хило и ничтожно, что я их вычистила из мозгов – зачем держать это, засорять память». Сказала, что детская поэзия может ещё и очень засорить черти чем голову подрастающего впечатлительного ребенка. Эти мои вирши из лирических вдруг плавно перебравшиеся в политические, отразили: какой кошмар творился в голове 13-тилетней девчонки: «Вместо книг для негритят делают там атом». Ужас! Ничего не зная по существу, пользуясь только тем, что читала в «Пионерской правде», да в стихах Михалкова, да звучало постоянно по радио – я взялась «протестовать» против «капиталистов, поджигателей войны».
И тут все заговорили, стали вспоминать стихи Михалкова про музей Ленина…
Конечно, не сказала я и сотой части – про Агнию Барто, например, с её школьными реалиями в стихах: «Без конца вздыхала Клава: «если б я была кудрява», «Синенькая юбочка, ленточка в косе», «Витамины А-В-С катает кошка на крыльце». Как легко они запоминались, как были нравоучительны, как их цитировала Мама. Например, «Федорино горе» Корнея Чуковского: «Вот, - стращала, - и от тебя вся посуда убежит, если мыть не будешь».
Одним словом, стихи в детском возрасте довольной действенны как метод воспитания, убеждения. А вот издают их для детей не охотно. О.Г.: «Детские книжки быстро рвутся, их очень трудно сохранить в отличие от взрослых книг. Поэтому они исчезают, а их редко переиздают».
Ещё было предложение – Нине Фёдоровне дать вечер для представления книги стихов Н. Стусь, над которой Н.Ф. работала, как составитель, а Галина Ивановна написала к ней вступительную статью. Но я и Ольга Геннадьевна объединились в протесте: не Приходько ли виновна в разделении «Автографа» на два общества? Ольга: «Что опять на те же грабли наступать?».
А когда мы уже шли к остановке с Г.И. и Ирой Неклюдовой, Ира пожаловалась, что их в «Экспромте» достал Вайнштейн – поучаствовал в создании нового сборника стихов «экспромтовцев», а Панов треть сборника забраковал. Вайнштейн встал в позу – «будет по-моему». Короче, все уже его перестали терпеть: «Как вы его от «Автографа» отвадили, поделитесь». Г.И. и сказала, что пригрозила ему (по телефону): «Вы оскорбили Н.Я. Имейте в виду – у неё муж и два взрослых сына. Лучше бы вам не рисковать…». Он больше и не приходит.
***
Всего-то надо - что лет тридцать,
Чтоб, разобравшись сам с собой,
Понять - ты вовсе не патриций
И спишь не с царскою женой.
Чтоб, резко снизив горизонты,
Решив попутно сто проблем,
Узнать, что не Аллен Делон ты,
А рядом - не Софи Лорен.
И впав от этого в расстройство,
Кляня себя, родню, судьбу,
Рвануть по жизни в беспокойстве
И надорваться на бегу.
И, выпав из гремящих будней -
Как-будто звук кто прикрутил, -
Понять, что всё - кина не будет,
Ты доиграл свое. Дожил…
Но в полушаге от нирваны
Вдруг, поразмыслив что и как,
Воскликнуть: «Господи, как странно -
Ведь было все в моих руках!
Ведь нужно-то за годы эти
Понять одно (и смех, и грех),
Что я такой - один на свете,
А та, что рядом - лучше всех!"
2016 г.