ГЛАВА 118.
Оказалось, что озерное цунами было не таким уж сильным: ближе к границе зоны, его признаков уже не замечалось. Да и мороз здесь оказался гораздо слабее. Возможно, поэтому я почувствовал прибавление сил, и смог держаться за шею лошади. Мы вышли к большой избе, находящейся, по интуитивному предположению, не очень далеко от поселка. Собака подняла шум: принялась лаять возле двери, вызывая хозяйку. К нам без промедления вышла баба Вера. Охая и ахая, она помогла Ксении спустить меня с лошади, и занести в избу.
Меня уложили на топчан, не близко и не далеко от растопленной печи, и укрыли прежним шерстяным одеялом. Ксения стала рассказывать, что видела в зоне. Баба Вера внимательно слушала ее. Продолжая говорить, Ксения достала из аптечки несколько ампул, шприц, закатала мне рукав, и наложила жгут выше локтя.
– Не бойся. Я не медик, но хорошо знаю, что делать при обморожениях! – сказала Ксения, и решительно воткнула иглу в мою вену. Сил сопротивляться ее действиям у меня не было, и я отвернулся. Чтобы, по крайней мере, не видеть, что она делает со мной.
Мой взгляд направился на стену с фотографиями в рамках. Вначале я смотрел на них безразлично, но затем они всерьез заинтересовали меня. В них имелось немало интересной для меня информации.
На нескольких, была представлена жизнь Ксении. Ее подростковые успехи в интернате для физически одаренных детей и учеба в институте журналистики. Последующая работа в спортивном издании, и участие в альпинистских экспедициях к различным горным вершинам.
Однако центральное место на стене занимала, естественно, не Ксения, а Александр Гросс. На большой фотографии он стоял внутри храма, в полном облачении православного священника, с большим крестом в руках. При этом Гросс выглядел очень счастливым человеком, с располагающим к общению лицом. Не верилось, что он умер в нищете и безызвестности, отвергнутый своей паствой.
Ниже него располагалось фото трех красавиц, в самой старшей из которых, я признал молодую бабу Веру. Младшая, с широкими плечами и пристальным взглядом, напомнила мне Ксению. Я сделал вывод, что это ее мать. А средняя… не знаю, но от вида этой женщины я ощутил волнение.
В этот момент к конечностям вернулась чувствительность, и я сделал попытку сесть. Ксения зашипела на меня, и попросила потерпеть еще несколько минут. Я откинул голову обратно на подушку, и спросил бабу Веру, которая без стеснения рассматривала меня:
– На фотографии три сестры? Дочери Гросса?
– Да! – ответила баба Вера, благожелательно улыбаясь.
– Как звали сестер?
– Нас было трое – Вера, Надежда, Любовь… – вздохнув, произнесла баба Вера.
– Любовь была моей матерью? – спросил я, вновь глядя на фотографию. Мне хотелось запомнить ее как можно лучше.
– Да. – Ответила старушка. Она на секунду отвернулась, чтобы подкинуть березовое полено в печку. Ей было тяжело говорить на поднятую тему.
– Что с ней стало?– спросил я, волнуясь сильнее.
– Мои сестры Надежда и Любовь, пропали вез вести. Я думаю, с ними случилась беда. Не могу представить, чтобы они забыли материнский долг, и по собственной воле бросили своих детей на произвол судьбы.
– Говоря о детях, ты имеешь в виду меня, и Ксению?
– Да, – ответила баба Вера, утирая набежавшую слезу.
– Это ты отдала меня в детдом? – спросил я.
– Я хотела, чтобы ты рос как можно дальше от всего того, что здесь происходит! – произнесла баба Вера, интонацией как бы прося у меня прощения, – но, похоже, напрасно я таилась все эти годы, ты все равно попал сюда.
– Таилась? – не понял я.
– Я скрывала от отца твое местонахождение, и сама в детдом не приезжала. Старалась узнавать новости о тебе, издалека. Но переживала, и договорилась с Мариной Юрьевной, чтобы она присматривала за тобой. До моего обращения, она о тебе ничего не знала. Марина Юрьевна была бездетна, и с радостью согласилась.
– А какое Марина Юрьевна имеет отношение к Гроссу? – поинтересовался я.
– К Гроссу, никакого. Она родственница твоего отца, Вячеслава. Следовательно, и твоя тоже. Ты называл ее тетей по праву, она действительно тетя тебе.
– Отчего же она молчала, скрывала от меня правду об отце и матери?
– Да все, по той же причине. Марина Юрьевна тоже не хотела, чтобы ты занимался «семейным» делом. Но когда Кимы забрали тебя, она испугалась возможной потери родственной души, и оспорила усыновление. Может быть, ей не стоило этого делать. Ты сейчас жил бы у Кимов, и горя не знал. Но теперь уж, ничего не изменишь. Жаль Марину, ведь и она пропала!
– Да, пропала… – словно эхо, повторил я, и сам продолжил разговор, – я был свидетелем случая с ней… я все видел… неужели и другие женщины (язык не повернулся произнести «и среди них моя мама») исчезли таким же способом? Но почему? Что заставляло их заниматься… этим? – вопрос мучил меня не из любопытства, я действительно не понимал. Жарковы, Чибисы, огромное количество людей, раз за разом осуществляли попытки, пока не исчезали. Но если «там» настолько хорошо, то почему Марина Юрьевна, увидев меня в «космосе», дважды вытолкнула «обратно»?
Я высказал свои мысли вслух. От чего Ксения и баба Вера изумленно посмотрели на меня.
– Все выходцы из Карпово болеют «переходами» наследственно, – принялась отвечать баба Вера, при этом ее глаза стали почти безумными, и наполнились какой-то особой, «черной» пустотой, какую я заметил еще в глазах Авдотьи Никитичны, – как люди страдают от шизофрении, или любой другой врожденной психической болезни…
– Подожди-ка, – перебила Ксения, извинительно тронув бабу Веру за плечо, – Славик, а что ты делал там, где я тебя нашла? Скажи мне, что ты знаешь о «переходах», и «событии»? Ведь сколько народу в зоне исчезло! Где они? Возможно найти еще кого-нибудь?
Я собрался ответить, но тут подействовали введённые Ксенией лекарства. Я ощутил, что в мое тело возвращается привычная жизнедеятельность. Но вместе с этим, появилась ужасная боль. Возникли судороги, обещающие свести меня с ума. Я скрючился, и стал жалобно стонать. Баба Вера сообразила, что со мной, подбежала к навесному шкафчику. Быстро перебрала баночки, открыла одну, вернулась ко мне, и поднесла к губам:
– На, выпей скорее!
Я выпил все, но у жидкости оказался настолько резкий вкус и запах, что стало трудно дышать. Баба Вера принялась натирать мне какой-то мазью виски, приговаривая:
– Ничего, ничего, сейчас поможет! Потерпи, милый, вот-вот пройдет!
Опыт многих поколений деревенских целительниц слышался в ее голосе. Не знаю, «заговорила» ли она мою боль, или настойка помогла, но я действительно немного успокоился. Только почувствовал себя чересчур хмельно. Наверное, поэтому я захотел «облегчить душу», и принялся рассказывать о своем участии в случившемся.