Негативный рассказ
1982
Негативный и деструктивный рассказ 1982 года,
с сознательно уничтоженным названием.
Серый измученный старый день. Все друг друга ненавидят — ощущение, будто твой сосед наступил тебе на ногу и не думает извиняться. Старые, измученные лица. Всем всё надоело: середина недели. Боже, как надоело!
Серые трамваи проносятся друг рядом с другом, летят сотни ненавидящих, холодно-отстранённых взоров. Я вышел из трамвая, стараясь вообще не смотреть ни на кого. Я выработал условие: идущий навстречу человек — всего лишь движущийся предмет, который надо обогнуть. И с удивлением позже для себя отметил, что , кажется, все следуют этому условию и меня скрыто заставили ему следовать, втайне гордясь этим!
Я стою на остановке. Все там в каком-то напряжении стояли. Рядом — стоянка такси. А через дорогу — за стойками кафе — какие-то застывшие истуканы. «Остановись, мгновение!...» - прокричал какой-то идиот в толпе — конец фразы затёрло мёртвое болото стоячих и дёргающихся звуков серого сигаретного скучного сырого противного асфальта неба.
Я повернулся. На меня смотрела женщина в зелёном пальто и такой же зелёной шляпе с опущенными полями — сейчас верхняя половина лица — в тени, а виден был странно алебастровый, в трещинах морщин, почти как мел белый, подбородок со сжатыми губами.
Эти морщины подбородка напоминали канавы в несерьёзно-плохой деревне. Губы выражали упрямую и и твёрдую неприступность. Подбородок так твёрдо и чётко очерчен траурно - бархатным чёрным шарфом, отчего могло показаться, что зелёное пальто живёт своей жизнью, алебастровый подбородок живёт отдельно — оторванная голова в зелёной шляпе висела в чёрном пространстве.
В сжатых губах со множеством морщин, сбежавшихся к ним, как отвратительные черви к дохлой гузке мёртвой курицы проглядывал страшноватый цинизм. Чем дольше я смотрел, тем сильнее меня душило отвращение... Ведь цинизм пожилых — намного циничнее всех видов цинизма: от него веет смертью, гнилым мясом и и хриплым карканьем ворон, жжёных перьев и могильного запаха. От него становится холодно. Мне кажется, что всё это чем-то напоминает «Пир во время Чумы». Старость душит всё — ей нечего терять! Этот подбородок — как издёвка над всем новым.
В то же время морщины иногда теряются — они разбегаются, и сухие, бледно-розовые тонкие губы как-то дёргались — что-то говорили. Подбородок говорил: время прошло и смерть близка. Эта беспомощность порождала во мне убийственную тоску и страх перед чёрной вечностью. Это заставляет видеть всё ценное в относительном свете. «Сдохните, все сдохните...» - донеслось до меня.
Я торжественно, не спуская глаз с подбородка, подхожу к нему и говорю: «Ты, сволочь!..»