Не знаю, надо ли говорить об этом? Но сердце горит. И просится слово в строку.
Лет пять-шесть назад я переболел непонятной горячкой. Которая случилась через две недели после странного контакта возле мечети. Я шёл к себе домой от Мамы. Был немного выпивши в честь какого-то праздника. Было лето. И меня подмывало «поговорить». Я увидел стайку молодёжи на скамейке напротив магазинчика при автобусной остановке. И подошёл к ним. Был уже вечер. Стемнело. Они сидели, разговаривали. Кто пиво пил из жестяной банки, кто колу из пластиковой бутылки. Я подошёл к ним и спросил, знают ли они, кто сказал свою знаменитую фразу: «Я в этого дурака стрелять не буду!»? Они удивились не столько вопросу, сколько тому, что я вообще спрашиваю у них такое! По их озабоченным лицам я понял, что я не в теме. Вот именно. – Я. – Не они! Они изобразили отсутствующие лица. Смотрели сквозь меня. И я понял, что я со своим вопросом столь же неуместен, как учитель литературы среди могучих дубов. И рассчитывать на наличие златой цепи и учёного кота не приходится. А ещё я подумал, если я сейчас скажу им, что эти слова сказал Михаил Лермонтов перед дуэлью с Мартыновым, то они вообще сочтут меня за юродивого.
И я отошёл от ребят. И пошёл своей дорогой. И тут меня догоняет какой-то индус или араб. Молоденький парнишка. И начинает втираться в доверие. Мол, я такой одинокий, такой спозабытый, спозаброшенный. Никому не нужный. Бедный-несчастный, что даже переночевать негде. Идём с ним рядом. Разговариваем. Я чувствую, что он дистанцию сокращает. Я от него. Он ко мне ближе. А мечеть уже напротив нас. И он вроде как приобнять меня пытается. Я отклонился. Но он рукой задел мою шею, загривок. Мазнул кончиками пальцев. Я остановился и, показав на купола мечети, сказал ему строго: «Не греши». Он сразу отступил. «Я не грешу!» А потом у него зазвонил в кармане телефон. Он его поспешно достал. А я смотрю. И глазам своим не верю. Батюшки, так ведь это последняя модель «Яблочника». Вот тебе и бедный-несчастный. И я развернулся на 180 градусов и быстро-быстро зашагал, не оборачиваясь. Он ещё пытался что-то мне говорить вслед. Но я уже не слушал.
А через две недели я свалился в непонятной горячке. Мама накрыла меня одеялом. Хотела дать какие-то таблетки. Но я отказался. Велел заварить много чаю. И пил его с лимоном. И стал весь мокрый, как мышь после потопа. А Ольга велела матери вызвать скорую. Приехала врач. Осмотрела меня. Послушала лёгкие. Велела пить больше воды. Спросила, какие лекарства принимаю? Я сказал, что никаких. Температуру не сбиваю. Пусть в огне вся зараза сгорит. Если организм поднял температуру, значит так ему надо. Зачем я ему буду мешать? А чаем горячим с лимоном я его обеспечу. Пусть не переживает.
Врач всё-таки выписала какие-то лекарства. Сказала, если через день-два температура не спадёт, то надо принимать таблетки. И уехала. Эта бумажка от врача так и осталась невостребованной. Потому что я через день померил температуру, и она была уже 36,4'С. Правда, я ещё неделю был слабый, вялый, и все мышцы болели. Как после тяжёлой физической нагрузки.
А потом с Ольгой стало всё хуже и хуже. Она перед этим в больнице лежала. У неё проблемы обнаружили с сердцем. Подержали пару недель. Понавыписывали таблеток. А потом отправили домой. И она на диване медленно угасала. Сначала перестала выходить из дома. Потом стала жаловаться, что сил нет. Потом всё реже и реже вставала с дивана. А потом вообще перестала ходить. Лежала в лёжку. Мать за ней ухаживала. Читала медицинские свои книжки (она всю жизнь мечтала быть медиком, но не вышло – а книжки собирала). Вызывала врачей. Они смотрели. Слушали. Щупали. И ничего не понимали. И кровь брали на анализ. И из пальца, и из вены. И на флюорографию Ольгу возили. И сердечные ритмы снимали на приборе. И ничего ни кто не понял. Я пытался сестру растормошить. Говорил, Оля, ты залежалась. Начни, хотя бы руками и ногами упражнения делать. Прямо на диване. По чуть-чуть. Добавляй нагрузку. И глядишь у тебя силы появятся. У тебя мышцы атрофировались – вот и нету сил.
Глупый я был.
Лечебной физкультурой вирусное заболевание не вылечишь. Да ещё такое, которое никому не известно. А потом сестра умерла. Во сне. Повернулась на правый бочок. И померла. На голове у неё было ярко выраженное покраснение. Врачи поставили диагноз – кровоизлияние в головной мозг. Для нас с матерью – это был ужас. Мы так привыкли, что Ольга болеет. Что она инвалид. Мы даже не думали, что с ней может быть такое.
А спустя два года и Мамочка угасла. Прямо у меня на глазах. И тоже к ней и врачи ходили. И медсестра приходила не единожды. И лекарства ей бесплатно давали. Она же у них на учете, как астматик стояла много лет. И анализы делали. И ничего не выявили.
Поэтому, ребята, не верьте, что этот короновирус свалился с неба в Китай, или убежал из лаборатории какой. Нет. Он давно уже ходит по планете. Прошла информация, что французы обнаружили короновирус в старом анализе своего пациента, который был взят за 1,5 года до всплеска эпидемии в Китае. Но об этом сразу замолчали. Им это не нравится.
А когда Марк Анатольевич Захаров помер весной от воспаления легких? Я так был поражён. Когда у нас умирали от воспаления лёгких? Да ещё знаменитые режиссёры? А осенью Галина Борисовна Волчек померла. И тоже от воспаления лёгких! Это было уже чересчур. Я тогда подумал, неужели наша медицина разучилась лечить эту болезнь? А оно оказывается всё по-другому, наверное, было. Они стандартные пилюльки выписывали. А причины не поняли. У них ума не хватило в микроскоп заглянуть. Они стандартными реактивами и своими лакмусовыми бумажками пользовались, поэтому ничего обнаружить не могли.
И только китайский учёный-медик, который не поверил всем своим стандартным тестам. Потому как люди стали уже пачками помирать! Он заглянул в микроскоп, и ахнул. А там… – кишмя кишит эта зараза! Вот поэтому и стали говорить, что источник эпидемии в Китае. Не верьте. Это не так.
У меня доказательств нет, конечно. Я же не стану выкапывать из могилы мать и сестру! Да и не сохраняется короновирус такое время без живого человеческого тела. Только если меня самого под микроскоп засунуть. Но у меня, наверное, давно уже иммунитет выработался. Иначе бы я первый загнулся.
Вот такие дела, ребята.
А вы говорите пророк. Какой же я пророк? – Никакой. Если я что и предсказываю, угадываю, то это только оттого, что здраво размышляя этого не возможно не заметить. А другие смотрят, замечают, но молчат. Потому что их здравое размышление перекрыто корпоративным интересом! Они не хотят обострять, задавать неудобные вопросы, ставить целые ветви человеческой организации под сомнение. Сглаживают углы. Затирают пятна. Врут, короче говоря, чтобы всё было шито-крыто, прилично, и чтобы стрелки переводили не на нас. – Мы не виноватые. Мы герои!
Только вот если бы вы раньше в микроскоп свой заглянули! Эх, ребята. А ни кто не захотел связываться. Потому что – эта наша СИСТЕМА не способна реагировать адекватно на новые вызовы Природы. Она всё делает только, как положено, как предписано, как привыкли. Она принципиально невосприимчива к НОВОМУ. У неё мозги не работают. Они есть! Но включаешь – не работает. Им надо, чтобы проблема приобрела МИРОВОЙ МАСШТАБ, только тогда они начинают на неё реагировать. Не так ли? Товарищи-христиане марсиане-бюрократы!
P.S.
Надо, наверное, пояснить: почему я задал такой вопрос ребятам на лавочке. А то вы тоже подумаете, что я чокнутый. У нас как раз в этот вечер с Мамой произошёл спор про Лермонтова. Она говорила, что он не прав. Нужно было промолчать. И не было бы никакой дуэли. И он дважды не прав, потому что отказался стрелять. Если уж выходишь на поединок, то дерись. И не жди пощады. Меня тогда так поразило это несоответствие между моими представлениями и Мамиными! Она, с точки зрения обывателя, конечно, права. Все её слова имеют свой резон. Но, потому-то и является Лермонтов – бессмертным гением и автором на все времена, поэтому он и написал роман «Герой нашего времени», а рядовой обыватель, с его кондовыми прикидками, ни одной строчки написать не способен. Кроме РАПОРТА в вышестоящую инстанцию.
Лермонтов же подставил грудь под пулю товарища, – хочешь? Стреляй! Я не трус. И одновременно с этим не захотел его крови. Но затыкать себе рот, в угоду кому бы то ни было, – он был не намерен. Это было дело принципа и большей чести, чем всё остальное. Тогда бы он престал быть поэтом. Наследником Пушкина.
А Мама этого не понимала. И мне в тот вечер так хотелось найти поддержку моей точки зрения, что я не вытерпел. И задал вопрос ребятам на лавочке. И только в этот момент по их лицам я понял, насколько я далёк от них. И поспешил уйти со своими неразрешимыми вопросами.
9:05:18 13.07.2020 2CA2D76DE38