"Поэзия без моряцкой рынды як манда без сахару. Одному достаточно, прочему пресновато"
И.С. Шкловски
корабельная рында всегда непременно заимствованный кусочек церковного лона. И как та церковь, что пуста и суха и безжизненна без хозяйствующего попа, так и рында солонеет, изнемогает без крепкого кока.
Через рынду приходят к обеду корабельные дети и через нее же уходят на бунт судовые игроки. Брошенные и обманутые рынды становятся темным приютом для пьяной нечисти. Умело управляемые - будят вахтенных, отпугивают злых духов и вызволяют застрявших сушей матросов. Путь каждого из спасенных к собственной рынде поистине уникален. Кто-то скользит пустыней поскрипывающих солью китовых складок, кто-то пробирается сквозь заросистую кудрявую чащобу, пахнущую утренней майской верандой, к своей я бреду далекой степной равниной, недавно пробившейся из-под вековечного снега, но еще не ощипанной дерзкими молодыми козлами. У каждого есть своя рында, но эта рында - моя и ритуал утреннего трогания моей рынды священен.
Нежные оборки ее колокола напрягаются под мягкими мышиными касаниями, входят с мерными потрагиваниями в резонанс, наполняют окружающий утренний вакуум звенящим напряжением. Пульсация ищет, отползает в закоулки, возвращается к поверхности и наконец найдя ключ раздражения нарастает словно летящщая на тебя мкадом сирена госслужащего. Разокованная из оков, то веселая, то искрящаяся, то, потеряв питание, гаснущая, то вновь восполыхающая - Сирена мечущаяся между властным криком командования к молчаливой, молельной любви служения и обратно в витальную будуарную. От коитусного с алостью "Это чтобы тебя лучше видеть", "Я хочу тебя лучше слышать" до синей, венозной униформы платонического служения "... и торжественно клянусь дергать вам каждую встреченную веревочку" данного еще сопровождающему комиссару в подвозящем их автобысе.
В этом автобысе вся суть замирания между пиками. Ровно перед тем как с посиневшими ладошками и лицом разгоряченным с мороза они войдут в питерскую комнату к раскрасневшемуся Рокко, звонкая их стайка выпрыгивает с транспортера, поддергивая непослушные юбки и брючины над подавтобысной слякотью. Высыпаются чиновничьей организацией в размеры автобысной остановки, той самой, на которой граждане ждут только из собственного желания. Помогают себе спуститься подхватывая друг друга под локотки, а сытую уезжающую бабулю подсаживают за ее помнящий еще сильные прикосновения зад.
До рабочей рынды минут пятнадцать и пока остальные мягкими взаимными улыбками приводят себя в порядок - расправляют складку на юбке слева и убирают пылинку с погонного плеча справа, и тут же заметив случайно первую на сегодня снежинку ловят ее на язык - самая молода министерка загребает в варежку скверистого вчерашнего снега лепит из него кулич и швыряет абы в кого. Лишь бы швырнув ответили, попали и можно было бы теперь честно завалиться на не вытоптанную еще белоснежную поляну сквера, и чтобы поднимали потом всем гуртом и сами падали, и барахтаясь взметали вверх из-под лохмотьев тронутого уже человеком сукна сквера жемчуга белоснежных комочков, бриллианты морозистых иголок, потирая одну замершую руку о другую, может и не свою, а мужскую, но теплую.
И взмывший от этого скверистого гама голубь прихватив масляную повесточку в клюв несется волнами бушующей рынды на островок осреди какой-нибудь бескрайней пермь одезной да комь цугешной автономии. Падает плавуном на опесоченный подоконник спящего на мягкой послеобеденной сиесте попа. А тот, взволнованный рындыним зовом, сквозь сон тянется привычным жестом и слюнявыми пальцами потеребонькать ее тонкую спрятынную под капюшоном колокола головку языка. Всхрапывает каждый раз слыша звяк склянок - по удару за каждую битую - попадьей, когда та неаккуратно ворует пастилу с накренившегося чердака свекрови.
Попадья рынду не любит, та уж слишком громко подрывает общественный устой и тогда вместо тихого уютного чавканья и хлюпания жеваемой пастилой попадья падает с устоев теряя пастилу из под мышек, не находит традиционного хомута для ухвата. В мире обострившихся рынд, где появляются вещи на порядок мыши, попадье не за чей гуж ухватиться, не за чем более держаться, не на что устойчиво сесть.
Переливный звон "Падающего - камни" от глубоких недр рынды (и непременно с большим саадаком) возбуждает в моей попадье желание преследовать меня и желание настаивать что рында моя не является прозаическим текстом. В отличие от слюнявистового попа, схватившая кочергой от свекрови, растерявшая пастильные листики и теперь беззащитная попадья клокочет изнутри исковерканной временем молитвой
- я тебе не друг
- и не брат,
- и не сыворотка,
- и не обрат.
Галя, производи возврат.
норовя таким образом злобно покусать меня в рынду и отчетливо не понимая еще, что кусание - всегда акт присвоения, причастия и причащения и каждый кусающий и кусающийка не ждет "делитесь и множьте", а делит сам и расшаривает сам, превращая репостнутым текстом любовь темного низа в осемезированную эмоцию, обращенную наконец в смысл.