Загадочное марево белой ночи накрыло город. Мария любила после спектакля в одиночестве пройтись по Невскому до площади Восстания. Муж сначала не приветствовал эти ночные прогулки, но понял, что бороться с женой бесполезно. Однако спать не ложился, ждал, когда скрипнет входная дверь в их просторную квартиру.
В этот тёплый июньский вечер Мария, как всегда, вышла из театра с самым красивым букетом и направилась в сторону дома. Несколько человек протягивали программки для автографов. Она подписала всем желающим. Поклонники разбрелись, и лишь один мужчина в шляпе и светлом плаще довоенного покроя последовал за ней. И раньше бывало, что кто-то пытался с ней знакомиться, она умела вежливо отбиться от назойливых попыток. Почему-то этот мужчина в странном плаще вызвал тревогу. Плащ казался знакомым. Мария пошла быстрее. Мужчина догнал её, резко взял за локоть.
- Маша, не убегай, - голос пригвоздил на месте. – Я тебя слишком долго искал.
- Что вам надо? – Мария пригляделась. Не ошиблась. – Ты? Но зачем?
- Не догадываешься? – мужчина крепче сжал её локоть. – Я за должком, красавица. Мне нужна хорошая работа. И деньжата не помешают. Точнее, нужны, очень нужны деньжата. Поиздержался я, пока тебя искал.
- Ничего я тебе не должна. Ты что-то перепутал в этой жизни. Я предателям не подаю.
- Ну-ну, красавица, полегче. Я своё отсидел от звонка до звонка. А ты? – он развернул Марию к себе и уставился глаза в глаза. – Для начала расскажу мужу, кто отец твоего сына. И сыну расскажу, кто его отец. А потом кое-что поведаю о тебе в известных органах. Подумай хорошо. По этой статье нет срока давности. Даю тебе времени - сутки.
Он отпустил Марию, повернулся и пошёл в другую сторону.
А её словно волной накрыло. Вновь вернулась война и тот день, когда она в последний раз видела этого человека. И страх, который долгое время преследовал её. И смятение, когда она, прижав к себе маленького сынишку, бежала в никуда из освобождённого Минска. Как будто и не было пятнадцати лет после.
Мария поймала такси, чтобы поскорее оказаться рядом с мужем, укрыться в его объятиях и рассказать об этой всколыхнувшей воспоминания встрече с призраком из проклятых военных лет.
***
Настроение было у всей честной компании самое радужное. Школа позади, а дальше – жизнь, ясная и понятная, распланированная и счастливая. Накануне отшумел выпускной. Утром ребята получили аттестаты и отправились в поход. Раскинули две палатки, разожгли костёр. Что может быть вкуснее печёной картошки? Серёжка разжился самогоном у тётки – а как же, взрослая жизнь началась. Даже девчонки немного попробовали.
- Ну что, комсорг, с тебя тост, - пробасил обычно молчаливый Василий.
- Ребята, чувствуете, воздух так и дышит свободой? Давайте, чтобы наши желания исполнились, - ребята чокнулись железными кружками. – Я скоро в Москву. Буду пытаться пробиться в международные отношения. Дядька в столице, обещал посодействовать. А ты, Машка – самая красивая девочка школы, в театральный, да? Тоже в Москву? Хорошо бы там встретиться.
- В этом году вряд ли куда поеду. Папу из отпуска отозвали в часть, мама с ним поехала. А бабушка болеет, - Маше было грустно, частица жизни осталась позади, будущее неопределённо. – Буду дальше в немецком практиковаться. В драмкружке при городском театре режиссёр обещал, что на сцену скоро выпустит, в общем, Минск пока не покину.
Она так надеялась, что после окончания школы вернётся в Ленинград – два года там не была. Но из-за болезни бабушки, которая осталась жить в Минске после смерти деда-военного, возвращение отменялось. Куда нынче родителей закинула судьба, она даже не знала – часть у отца секретная какая-то.
- А мы с Васьком в военное училище уже вызов получили, так что в понедельник отбываем, - Сергей нацелил указательный палец на Олега. – Пиф-паф! Тань, чего молчишь? Парочка-то наша, понятно, в медицинский. А скоро и свадебку сыграем, да Тося? Илюха, или отложите, пока мы все опять вместе соберёмся?
- Тебе бы всё балагурить, отстань от ребят. Яны ўжо даўно определилися. Я им даже зайздросцу, завидую в смысле, - рыжая круглолицая Таня широко улыбалась, перемешивая русские и белорусские фразы. – Я працаваць пайду, мамке нас с сястрой не вытянуть, потом, если карта правільна ляжет, на заочное куды-небудзь пайду, дзе конкурс паменш. С моими знаниями выбіраць особо не приходится.
- Маш, - на лбу Василия вздулась вена, - а чего батю в часть-то вызвали? Что-то тревожно мне, немцы рядом совсем.
- На правах комсорга запрещаю панические настроения, – Олег достал газету. – Вот, смотрите, «Советская Белоруссия» от 21 июня 1941 года, сегодняшняя. О чём пишет? О досрочном выполнении предприятиями полугодовых планов, о соревновании тракторных бригад, о награждении передовых рабочих-железнодорожников. Много заметок о летнем отдыхе. Мингороно объявляет о собраниях родителей по вопросу отправки детей в пионерские лагеря. Никакой войны не планируется. Ты, Васька, провокатор. Недавно же было опубликовано сообщение ТАСС, опровергавшее слухи о возможном нападении Германии. Пакт о ненападении у нас.
С комсоргом спорить не стали. Мальчишки опьянели с непривычки. Все, кроме Илюхи, были влюблены в Машу, а она никого особо не выделяла. Олег - комсорг по жизни, слишком правильный, хоть и красивый. Серёжка – балагур, несерьёзный какой-то. Василий, наоборот, молчун – никогда не знаешь, что у него на уме. Олег попытался её обнять, она скинула руку, фыркнула. Мальчишки угрожающе двинулись в его сторону.
- Да ладно вам, я несерьёзно…
- Спасибо, верные мои рыцари, не дадите в обиду, - улыбнулась Маша.
Домой собрались к обеду воскресенья: сложили палатки, убрали мусор, искупались и пешком направились в сторону Минска.
Друзья не сразу поняли, что в городе творится неладное. Люди собирались в группы, что-то усиленно обсуждая, смотрели на небо. Злобное слово «война» наступало на ребят, не готовых принять и понять его. В течение этого дня немецкие самолеты несколько раз пытались прорваться к Минску, но были остановлены. На город не падали бомбы, поэтому обстановка ещё оставалась достаточно спокойной. Хотя тревожность витала в воздухе, люди не успели осознать серьезности случившегося и по инерции продолжали заниматься воскресными делами.
Ближе к ночи стали появляться разрозненные группы военнослужащих и сотрудников милиции из приграничных районов. Они, как заведённые, рассказывали о нашествии фашистов на мотоциклах и о своём выходе из окружения. Жителям Минска тяжело было поверить в эти истории, мол, у страха глаза велики – просто инцидент на границе.
Понедельник начался, как обычный рабочий день: открылись предприятия, учреждения. И далеко не все понимали, что жизнь уже пересекла некую, пока ещё не столь видимую черту, за которой кончится светлое настоящее, а для кого-то наступит настоящий ад.
Во вторник начались налёты. Объявили мобилизацию, которая продолжалась в городе всего один день. Сергей и Василий рвались на фронт и успели уехать военным эшелоном, предъявив вызов в военное училище. Мария бегала на вокзал их проводить, еле пробившись сквозь толпу. Бомбёжки участились. Людей постепенно охватывала паника, многие пытались уехать, но на вокзале была такая давка, что покинуть город не было никакой возможности. Таня с мамой и сестрёнкой не смогли сесть в поезд и с неорганизованной колонной беженцев пешком двинулись на восток. Больше Маша её никогда не видела.
Тося и Илья решили, на свою беду, остаться в Минске. В страшном сне им не могло присниться, на что способны эти представители культурной нации, которые целенаправленно пытались уничтожить целые народы и евреев в первую очередь. Ребята с любопытством наблюдали за немецкими бомбардировщиками, стоя прямо на улице, чувства опасности не было - не верилось в реальность происходящего. Когда советский истребитель сбил "немца" у них на глазах, раздались восторженные аплодисменты. Большинство наблюдавших эту картину было уверено, что пройдёт ещё два-три дня, и жизнь войдёт в привычную колею. Ни Тося, ни Илья не предполагали, что совсем скоро пройдут по кругам ада и сгинут в душегубке, а Маша при всём желании не сможет им помочь.
Девушка носилась по городу, чтобы узнать хоть какие-то новости, пытаясь понять, что делать дальше, уехать она всё равно не могла из-за бабушки. Из всей чехарды первых дней войны ей запомнился немецкий лётчик, которого вели под конвоем в районе парка имени Челюскинцев. Он нагло, громко смеялся и выкрикивал на своём языке, что скоро здесь будут немецкие войска. Обстановка накалялась с каждым днём. А Маше всё равно не верилось в тот сценарий, который уже писала история. И только после первого массированного авианалёта, когда увидела развалы зданий, трупы мирных жителей, огонь смертоносных пожаров, почувствовала всю неотвратимость происходящего.
Вечерами Мария приходила в театр, куда стекалась местная интеллигенция. Люди делились новостями, пытались осознать, что ожидает Минск и всю страну. Они ещё не разделились на героев и предателей, хотя наверняка кто-то для себя уже всё решил. Как-то к Маше подошёл Власенко - директор школы, в которой она училась, отозвал её в сторону и спросил, что она намерена делать, когда придут немцы. Холодок пробежал по коже, значит, он уже не сомневался.
- Мария, ты должна решить для себя, с кем остаёшься.
- Я комсомолка и готова сделать всё, чтобы враг не топтал мою Родину, - с пафосом, но искренне ответила Маша.
- Другого не ожидал. С твоим знанием немецкого ты сможешь помочь подполью. Жди связного, - он тяжело вздохнул, пожал ей руку и тихо добавил: - И никому ни слова. Сейчас не знаешь точно, кому можно доверять.
Минск оказался оккупированным фашистскими войсками уже на седьмой день войны.
Немецкая штабная колонна втягивалась на площадь перед Домом правительства.
Тревога у людей была еще неосознанной: никто и представить не мог масштабов надвигавшейся трагедии, а тем более, её темпов. Большинство понимало, что ничего хорошего ждать не приходилось. И лишь кое-кто встречал «освободителей» с надеждой на более сытую и свободную жизнь.
Мария стояла столбом около Червенского базара и смотрела, как в город заползала эта инородная, такая чужая и страшная масса. Почему-то в голове зазвучала музыка из «Щелкунчика» так явственно, как будто кто-то рядом играл на рояле. «Вот в чём дело, - промелькнула мысль. – Они же серые, как стая мышей, которых становится всё больше и больше…Крысы… Полчища крыс… Сожрут и затопчут…» Стало страшно. Но она, Маша, должна противостоять этой серой массе, спасти город от нашествия крыс, хотя бы ценой своей жизни. Она сделает всё. А сейчас нужно ждать связного, как-то приспосабливаясь к новым реалиям. В ту минуту она и представить не могла, что несут в её будущее эти новые реалии.
Мария очень бы хотела забыть этот период своей судьбы, но каждый день врезался в память, как будто огнём выжигая душу. Жила себе хорошая девочка, строила планы на жизнь, как и многие другие. Но вдруг в эти задумки вторглась война, и всё пошло наперекосяк. Кровь, гибель товарищей, страх, предательство. И она одна, как пушинка, в этом чудовищном хаосе.
Нацисты сразу стали открывать церкви и для православных, и для католиков. Знали, чем задобрить верующих. Повсеместно ввели белорусский язык. Только одновременно с этим возникали гетто, куда свозили евреев не только из Белоруссии, но и из Европы.
Что говорить – были и те, кто приветствовал новый порядок. В Минске действовали различные коллаборационистские структуры: полиция, административные органы, молодежные профашистские организации. Немцы разрешили ограниченно использовать национальную символику - герб «Погоня» и бело-красно-белый флаг. Было даже марионеточное правительство Белорусской Центральной Рады во главе с Радославом Островским.
Мария брезгливо смотрела на этих предателей и была потрясена, когда увидела в рядах нацистских прихвостней комсорга Олега. Это именно он выдал своих друзей Тасю и Илью. Мария случайно проходила около гетто по улице Сухой, там была толкучка - место, где узники гетто могли обменять вещи на еду, а если повезёт, раздобыть пончики и муку. Тогда-то она и увидела одноклассников и узнала, с чьей подачи они здесь оказались. Сколько помнит, они всегда были вместе, как попугайчики-неразлучники. Это потом Маша узнала, что вместе, держась за руки, они шли к своей гибели. А тогда отправилась домой к комсоргу…
- Олег, они же наши друзья. Помоги им выйти оттуда. Ты не ведал, что творил, когда указал на них немцам. Их же убить могут, - увещевала Маша комсорга.
- Я не идиот, Маша, и не собираюсь рисковать своей жизнью ради каких-то евреев, - он усмехнулся. – И тебе не советую.
- Каких-то? - Мария со всей силы отвесила ему пощёчину. А Олег схватил её и, не давая кричать, зажал губы поцелуем. Она сопротивлялась по-женски, царапалась, кусалась, сколько могла. Однако силы были неравны.
- Ну что, красавица-недотрога, получила? – изгалялся насильник, надевая штаны. – Где сейчас твои верные рыцари? Не знаешь… А я вот он, здесь и не на последнем счету. Ничего, царапины заживут, а миг этот сладкий никогда не забуду. И ты не забудешь…
Пока он изрыгал гадости, Мария быстро оделась. Не удержалась - плюнула ему в лицо, презрительно посмотрела, гордо вскинула голову и молча вышла. Если бы могла, убила бы. Тело он изнасиловал, но не душу.
Жизнь продолжалась. Город существовал в тяжёлых условиях, на грани голода. Однако осенью 1941 года в Минске заработал Купаловский театр. Там ставили в основном белорусские и немецкие спектакли. Театральная жизнь для минчан была очень полезной. В городе с десяти вечера до пяти утра действовал комендантский час. А билет на вечерний спектакль стал пропуском для прогулок по Минску. По этой причине местные подпольщики были большими театралами. Машу взяли в труппу.
Как-то за кулисы зашёл Олег в форме националистической молодёжной организации. С ним был немец с утончёнными, аристократичными чертами лица.
- Знакомьтесь, герр Лернер. Это Маша, моя одноклассница. Красива, не правда ли? – Машу возмутил подобострастный тон комсорга, а он тем временем продолжил: - Маша, это герр Курт Лернер. Подполковник абвера - заместитель Вильгельма Крибитца, большой человек.
Маша пожала плечами. В свои семнадцать лет она не знала, как себя вести с этим Лернером. Спас звонок. Девушка облегчённо вздохнула, извинилась, ей нужно было на сцену.
Но рано она расслабилась. После спектакля её ждала машина и Лернер с букетом роз. Это насторожило Машу. Было страшно и понятно лишь одно: уступить придётся, а вот насильно или добровольно - решать ей. Накануне Машу нашёл связной. Лернер мог стать источником важной информации. Было ли это оправданием? Смерть, мучения или позор? Выбор не из лёгких. И обсудить не с кем. Марию не отправили на работу в Германию, не заставили обслуживать офицеров в доме терпимости. Те крупицы информации, которые ей удавалось узнать, помогали подполью. Она не страдала от голода и поддерживала бабушку. Но та даже слушать её не стала, когда узнала, с кем живёт внучка. А вскоре умерла от сердечного приступа, прошептав, глядя на расстроенную Машу: «Позор… Какой позор…»
Абвер работал профессионально. Подполье же было спонтанно. Не все выдерживали эту борьбу. Дважды абвер громил подпольщиков, погибло несколько сот минских патриотов. Провалилась попытка восстания военнопленных в концлагере по улице Широкой. Но, несмотря на потери, подполье жило и сражалось. Маша, по возможности, вносила свою лепту, передавала через связных информацию, которую по крохам выуживала у Лернера. Не без её данных состоялась операция по устранению гауляйтера Вильгельма Кубе. Но об этой стороне жизни Марии мало кто знал. На виду было то, что молоденькая актриса живёт с немецким офицером, от которого в августе сорок второго у неё родился сын Эрик. Кто-то дарил цветы талантливой красивой артистке, кто-то плевал ей вслед, как девицам из домов терпимости. Мария ложилась в постель с врагом, и для многих это было мерилом её жизни.
Как она смогла это пережить? Сама удивлялась. Иногда завидовала казнённым подпольщикам, мучаясь своим положением. Три долгих проклятых года притворяться любящей женщиной и одновременно ненавидеть врага - отца своего ребёнка. Три долгих проклятых года видеть, как терзают твою Родину. Три долгих проклятых года знать, что убивают твоих товарищей и страдать от невозможности что-либо сделать для них. Три долгих проклятых года ждать и верить, что всё это закончится. А потом пятнадцать лет пытаться забыть три этих долгих проклятых года. Бессонными ночами Маша пыталась проиграть другую жизнь, если бы тогда она не согласилась на предложение Лернера. Он бы не простил. Мог убить. Но скорее всего, изнасиловал и определил в публичный дом. Или отправил в концлагерь. Зато совесть была бы чиста. Но жизнь – не сцена, отыграть назад невозможно.
В конце июня сорок четвёртого канонада была слышна круглые сутки. Население города находилось в оживлённом ожидании. Исход боёв был предрешён. Немецкое командование покидало город. В театр пришёл Олег.
- Маша, краса моя, я тебе помог прекрасно пережить эти три года, толкнул тебя в объятия Лернера. Теперь ты помоги мне. Я хочу уйти на запад. Замолви словечко перед Куртом, - комсорг не просил - требовал.
- А не хочешь ответить за предательство? Кстати, Лернер не доверяет предателям - ему слишком много приходилось с ними сталкиваться. И у всех одно нутро, - завелась Маша. – Крысы убегают с корабля.
- Ну ты даёшь, немецкая подстилка. Кто бы говорил. Если мне придётся отвечать, то я тебя с собой потяну, - даже не верилось, что это был именно тот человек, которого единодушно избрали комсоргом класса, а казался таким правильным…
Девушка брезгливо поморщилась и ничего не ответила.
Мария с замиранием сердца ждала, когда Лернер отправится в свой Берлин, где его ждали жена и две дочери. Но она не угадала. Лернер собрался взять её с собой.
- Мари, быстро собери всё самое необходимое для себя и для ребёнка. Машина внизу. Завтра может быть поздно. Я на всякий случай сделал два комплекта документов, - он отдавал отрывистые команды.
- Я не поеду никуда, - решилась Маша на сопротивление.
- Что значит – не поедешь? Ты представляешь, что тебя ждёт за связь с немецким офицером? Ты хочешь в сталинские застенки? Не понимаю, в чём проблема. Ты меня любишь, ситуацию с семьёй я решу. Не теряй время на разговоры, - Лернер кидал вещи в чемодан.
- Курт, скажи, неужели ты, правда, считаешь, что можно полюбить человека, который пришёл разрушить твою жизнь, убить твоих близких, разграбить твою страну? – Маша смотрела устало и обречённо. - Я никогда не любила тебя, Курт.
- Я не верю, Мария. Мы прекрасно жили три года, у нас сын, - Лернер казался растерянным.
- А у меня был выход? Отпусти меня, Курт, если я хоть что-то для тебя значу.
- Хорошо, - он считал в глазах Маши вопль о невозможности уехать. – Хорошо, Мари, но Эрика я в этой варварской стране не оставлю.
- Ты о чём? Это мой ребёнок.
Курт засмеялся, подошёл к девушке и с силой толкнул её на кровать. Вынул пистолет и направил на Машу.
- Прежде всего, это мой сын. Будешь мне мешать, я выстрелю. Раз ты не моя женщина, мне не составит труда нажать на курок. Собирай вещи ребёнка!
В это время в комнату вошёл Эрик.
- Мути, фати, - позвал малыш, готовый расплакаться.
Лернер отвлёкся. Маша со всей силы ударила его в грудь ногами. Он не удержался и упал, стукнувшись головой об угол комода. Крови было много. Маша покидала в сумку самое необходимое, схватила сына, документы и выбежала из дома, не проверив, жив ли Лернер, даже не взглянув в его сторону.
«Бежать, бежать отсюда, пока не обнаружили Лернера», - она не знала, куда, где можно спрятаться, но упорно бежала, толкая перед собой коляску с Эриком, который притих, как будто чувствовал, что происходит с матерью.
Город был мрачным и горестным, напоминал своими руинами средневековые развалины, где вместо храмов торчали трубы уцелевших печей, разбросанные среди кирпичей и железа. Снесенные с лица земли улицы открывали страшную безрадостную панораму. На балконе Гостиного двора на летнем ветру одиноко трепыхался огромный портрет Гитлера.
Мимо пробегали нацисты, не обращая на неё внимания – им было не до русской женщины с ребёнком, они торопились покинуть эту землю, куда три года назад входили победным маршем. И это была уже не та серая масса, так напугавшая Машу когда-то, это отдельные крысы бежали из не завоёванной страны.
В театр путь был заказан – там её найдут сразу. Молодая женщина отправилась к Власенко. Больше идти было некуда. Директор школы выглядел неважно. Маша взглянула на культю, он поймал взгляд:
- Это еще при первых бомбёжках. Возможно, увечье и спасло меня – на работы не угнали и не заподозрили в связях с подпольем. Для них увечный уже не человек, - в его глазах считывалась озабоченность. – Мария, что привело тебя сюда?
- В общем, мне не у кого просить помощи, - молодая женщина собралась с мыслями. – Дайте мне справку, что я работала на подполье.
- Бог мой, какую справку?
- Хоть какую. Напишите и заверьте своей подписью. Ведь вы же знали, что я помогала, что я не просто так жила с подполковником абвера, - в её голосе было столько отчаяния. – Понимаю, это не документ, но может, кто-то мне поверит…
- Ладно, напишу, как смогу. А сейчас оставайтесь у меня, отдыхайте, поешьте. Малец квёлый у тебя какой-то. Скоро уже всё закончится.
Маша с ребёнком жили у Власенко до полного освобождения Минска. А потом всеми правдами и неправдами она устроилась санитаркой в медицинский эшелон, который вёз тяжело раненных в тыл. Благо, документы абвер подделывать мог профессионально, а Лернер предусмотрел и тот вариант, что они не успеют уйти на запад. О судьбе Лернера ничего не знала и знать не хотела.
Работала Мария до изнеможения, лишь бы не думать, не вспоминать. Эрик начал говорить по-русски, что в доме Лернера было категорически запрещено. А вскоре мальчишка перестал спрашивать, что с папой. Мария рассказывала сыну про отца, который воюет на фронте с фашистами.
Дороги войны непредсказуемы. Как-то на маленькой станции увидела Василия. Ему очень шла военная форма. Судя по всему, он сопровождал кого-то из раненых. Ей хотелось броситься к нему, но одноклассник был окружён военными, и Маша подойти не решилась. А потом эшелон тронулся. Девушка зашла в тот вагон, около которого видела своего молчаливого рыцаря. Сергея узнала сразу. Он приоткрыл глаза и прошелестел:
- Какое приятное видение... Маша, Маша, первая любовь. Этого не может быть.
- Серёжка, как я рада тебя видеть, - Маша плакала и не замечала, что плачет.
- Это не сон? - слова давались Сергею с трудом. – Запиши номер полевой почты Василия. А то на рожон лезет. А так будет ради кого себя беречь. Он однолюб. Напиши ему. Обещаешь?
Маша кивнула. Подошла врач, выразительно взглянула на девушку. Попросила её уйти. Мария поняла, что живым Сергея вряд ли увидит. Война продолжалась…
Но обещание сдержала - Василию написала. И письмо дошло. И он ответил. Но увиделись они в Ленинграде только через пять лет после войны. Это был единственный человек, которому она смогла всё рассказать, как священнику на исповеди, про те три долгих проклятых года.
***
- Вася, не знаю, как нас этот гадёныш нашёл, ведь у меня твоя фамилия и сценический псевдоним, - Машу трясло.
- Думаю, он методично обходил все театры Ленинграда и искал самую красивую актрису. Он же знал некоторые факты твоей биографии, - Василий прижал Машу к себе. – Успокойся. У Эрика один отец – это я. А комсорга мы к сыну не подпустим. Кстати, мне наконец удалось ознакомиться с секретным архивом. Так вот, подполковник Лернер очухался после удара о комод. Его осудили в Нюрнберге как военного преступника и приговорили к пятнадцати годам заключения. Но он бежал, скорее всего, в Аргентину. Его жена и дочери живут в Берлине. А с Олегом всё решим.
На следующий день Олег снова ждал у театра.
- Деньги принесла? – сразу перешёл к делу. – А Лернер тебя любил, до последнего искал. Думаешь, я не знал, что ты информацию подпольщикам сливала? Но Лернеру не выдал. Ты должна оценить. Я ведь из-за тебя на запад не попал. Поможешь, и сейчас тебя не выдам.
- Денег тебе? Ты шантажист. А платить шантажисту – себя не уважать.
- Ну да, насильник, сводник, предатель, зэк, шантажист. Мне всё равно, я уже давно черту переступил, - он схватил Машу за руки, но кто-то подошёл сзади и одним движением заставил отпустить её.
- Здравствуй, друг Олег. Вот и довелось свидеться.
- О! – Олег повернулся, прищурился. – Рыцарь объявился. Не сдох, значит, на войне. Не боишься, что отнимут у тебя твою даму сердца?
- Нет, Олег, не боюсь. Но тебе даю на выбор: либо ты вообще забываешь о существовании нашей семьи, либо вернёшься туда, где недавно был, - Василий говорил спокойно. - И для справки: я служу как раз в той организации, куда ты хочешь написать донос. Как думаешь, кто будет прав, кто виноват? Ты всё ещё хочешь денег?
Олег достал папиросу, закурил.
- Как я вас ненавижу! Ненавижу! Будьте вы прокляты! – он развернулся и растворился в мороке белой ночи, как и не было. Призрак из прошлого.
- Пошли домой, родная, - Василий бережно взял Машу за руку. – Как подумаю, что этот фашист Лернер мог найти тебя… Искал, гад… Из-за этого и в Нюрнберг угодил - отстал от своих.
- Он Эрика искал, я ему уже была не нужна. Убил бы, - Маша застыла в оцепенении, потом встряхнулась. – Знаешь, а я больше не боюсь памяти об этих трёх долгих проклятых годах. Призраки остались в прошлом, на то они и призраки.
Взявшись за руки, Василий и Мария шли в сторону площади Восстания, наслаждаясь мирной белой ночью.