Глава 37
Адам больше не встречался с Тамарой. Отправил эскизы ей на электронку, она сдержанно написала: «Мне нравится. Спасибо». Остальные вопросы уже обсуждались с Саньком.
Скоро все было готово, и Адам, получив расчет, поменял, как и планировал, машину, купив «Мицубиси Паджеро». Пришлось все-таки брать рассрочку, но это его не напрягло, так как нарисовались довольно радужные перспективы. Довольный его проектом Санек упомянул, что в департаменте архитектуры и градостроительства имеется вакансия, и пообещал посодействовать с устройством на новую работу. Осталось уволиться со старой, что Адам планировал сделать после открытия памятника.
Ева после похорон матери была тиха и подавлена, он жалел ее, старался лишний раз не раздражать. Давили и проблемы со здоровьем сына. Зарубин не мог понять, в чем причина участившихся приступов мальчика и назначил дополнительные обследования, которые отнимали не только душевные силы и финансы, но и время. Ева еще несколько раз намекала на вину Тамары в ухудшении Димкиного состояния, но он отмалчивался, дабы не генерировать скандал, хотя считал все это несусветной чушью.
За текущими хлопотами Адам не мог вырваться к Инге. Думал о ней – но всегда представляя в интерьере хуторского домика. Эти мысли были приятными и теплыми, но не рождали желания немедленно ее увидеть. Она звонками не докучала, лишь однажды прислала робкое сообщение, спрашивая, все ли у него в порядке. Он ответил, что очень занят на работе, и девочка замолчала.
Вспомнил он про Ингу, когда подошел срок открывать колосисто-початочную скульптуру Марчанского. Подумал – может, ей нужно заскочить домой, раз все равно по пути, позвонил.
Всю дорогу она оживленно болтала, рассказывая, как сдала сессию, как готовили концерт на День первокурсника и куда собираются на День города. Пыталась расспрашивать о работе. Но он отвечал сухо, без настроения – Инга объяснила себе его поведение напряжением перед торжественным открытием объекта и отстала.
Адам высадил ее на въезде в хутор, и заехал на обратном пути, через несколько часов.
Она сидела на низенькой скамеечке у дома, гладила довольного Хвостика, расположившегося у ее ног. Здесь было хорошо, очень хорошо. Привычный густо-зеленый дворик распятнали краски ранней осени, и теперь он стал и темно-изумрудным, и благородно-коричневым и – в большей степени – красно-золотым, явно напомнив Адаму нарисованную гелиевой ручкой Тамару.
- О, зверь тут еще! – улыбнулся Адам. – Не сбежал?
- Представляешь?! Я пришла, его нет нигде, звала-звала, расстроилась, боялась, что с ним случилось что-нибудь. А потом слышу – летит через лесополосу, аж ветки трещат. И толстый такой, посмотри, - она почесала лохматого пса за ухом, и тот с готовностью перевернулся на спину, подставляя упитанный живот. - Но хлеб ел с удовольствием, я по дороге в ларьке свежий купила, как он любит.
- Сейчас еще колбасой побалуем, - Адам привычно протянул пакеты.
- Зачем ты столько набрал? – рассмеялась Инга. – Мы же назад скоро поедем. Или… останемся? – она спрятала надежду глубже, но желание побыть с ним подольше пробивалось в каждом слове и взгляде.
- Нет, придется поехать, с продуктами как-то не подумал, привычка. Ну ничего, в общагу заберешь, студентам хавчик никогда лишним не будет.
- Хорошо, - она едва заметно погрустнела.- Пойду ужин соберу. Помыться хочешь? Я воду тебе нагрела.
Он вошел в дом через пару минут. Обнял ее сзади, скользнул ладонями под футболку к груди, поднимая вверх лифчик.
- Подожди, - в шутку сопротивлялась Инга, - у меня же нож в руке.
- Положи, - выдохнул он ей в ухо.
Она послушалась, попыталась развернуться к нему, но Адам не дал, прижав ее к столику, быстро спустил с нее джинсы и белье и вошел сзади. Ему было хорошо – очень хорошо физически. И гадко в душе. И с каждым толчком он представлял себя – скользящего куда-то вниз по узкой темной норе, и чувствовал – еще немного – и потеряется. Но его спас свет – и спасительная пустота в теле. На какое-то время мир обрел необходимое равновесие, стал простым и рациональным…
- Мне одеться или раздеться? – спросила она, когда все закончилось. С вызовом спросила и с горечью.
- Одевайся, - он подчеркнуто буднично дорезал колбасу, налил чаю себе и ей. Потом сказал: - Кушай быстрее, уже ехать надо.
Ева очень просила его не задерживаться. Да и сын за последнее время привык к совместным вечерним прогулкам, пусть и коротким, но более менее регулярным.
- Ты поезжай… - ответила она с легкой дрожью в голосе. – Я останусь. Завтра утренним автобусом приеду.
- Дела какие-то тут?
- С Хвостиком хочу побыть. Не зря же он столько меня ждал… - она все смотрела, пытаясь поймать его убегающий взгляд, надеясь, что он поймет.
- Уверена, что ждал? Судя по его виду, времени он даром тут не терял, вон какой справный. Наверное, не только к тебе за хлебушком ходит. Да и вообще… Надо ему привыкать жить самому. На ближайшие несколько лет ты зависнешь в Краснодаре.
- Не надо обижать Хвостика. Он тут не причем.
- Обиделась?
Инга отрицательно покачала головой. Но этот жест Адама нисколько не убедил.
- Зачем ты обманываешь?
- А ты пытался меня обидеть?
Адам хотел отшутиться, но потом задумался.
- Выбор у меня не велик... Я очень хорошо к тебе отношусь, Инга. Ты мне… дорога. Но уезжать все равно нужно. Можно было просто попить чаю. Но ведь это бы тебя тоже не устроило. Ты бы решила, что я… - он подбирал слова, - пренебрегаю тобой. И вот так получилось… как-то без нежностей, - он подумал, что, наверное, самое время сейчас сказать что-то вроде: «Не привыкай ко мне, Инга». Но вспомнил, как хорошо было пять минут назад... и промолчал.
- Несколько поцелуев не заняли бы много времени.
- Хорошо, - согласился он, вытер после бутерброда рот тыльной стороной руки и, подойдя к Инге, поднял ее со стула.
- Не так, - постаралась она возразить.
- А как? – он улыбался, потом спрятал улыбку в ее губы, очень мягко и нежно раздвинул их языком, целовал долго, с наслаждением, постепенно делая ее невесомой, словно выпивая плоть, и теперь она ощущала себя не телесно-костяной, а сгустком разноцветной энергии, которая текла под его пальцами. И зримо представляла, как в этом цветном искрящемся облаке бьется ее сердце, разросшееся до неимоверных размеров, и убегает корнями (разве у сердца есть корни?) куда-то вниз живота, где растекается раскаленным озером.
Остановился он внезапно:
- Мне, правда, пора ехать, Инга. Ты остаешься? Не передумала?
У девушки был вид ошарашенный и изумленный, постепенно превратившийся в расстроенный, разочарованный.
- Вот видишь, - с грустной усмешкой резюмировал Адам, - поцелуи не помогли.
На мгновенье он подумал: «Может, ну его все это. Остаться?», окинув ностальгическим взглядом старый жесткий диванчик. Но вспомнил Еву, измученную смертью матери, переживаниями за Димку и ревностью к безопасной теперь Тамаре. Все равно плохо будет кому-то. Инга сейчас казалась ему менее уязвимой, поэтому он сделал выбор, покинул ее и уехал в Краснодар.
Инга осталась. Тоже понимая, что пара часов обратной дороги ничего ей не даст, в общежитие он даже не зайдет, и все, что она получит, согласившись на совместную поездку - еще одно расставание.
Девочку было жаль, себя было жаль и жену с сыном тоже. Единственная, кто выбивалась из этой политой виртуальными слезами компании – Тамара. И он вдруг понял, каким благом стал для него шкаф в чужом брачном тереме и ее беременность. Зря, понимание почти ничего не оставило от спасительного заклятья. Он на мгновенье представил, что должен был бы чувствовать сам, чтобы так поступить. И у него осталось два ответа: либо Тамара – конченая стерва (что там в Москве делают с хорошими умненькими девочками?) либо… дальше нельзя было развивать тему. Он переключил мысленный тумблер на самое простое – воспоминания и пожалел о своих действиях в хуторском домике - поцелуй явно был лишним. А то, что до этого… что ж, если так вести себя и дальше, Инга разочаруется, немного помучается и остынет. И будет меньше доверять мужчинам, особенно женатым козлам, которых тянет к любой юбке, кроме той, что висит в общем шкафу в семейной спальне.
Жаль, конечно, жаль будет с ней расставаться – такая хорошая, добрая девочка. И красивая ведь – сейчас, когда волосы отрастали, она менялась, не становясь в точности такой же, какой он помнил ее при первом знакомстве. В ней появлялась мягкость, лицо и фигура приобретали более округлые очертания, и это очень шло ей, наполняя образ нежностью и женственностью, которых так не хватало колючему подростку. Ну что ж, тем больше шансов у нее встретить нормального парня и уйти из его жизни. Лишь бы не появилась через пять-семь лет… Хотя.. будет ли она для него тогда что-то значить? Не может же история постоянно повторяться. И даже если так, это превратится в фарс, одни страдания за другими, останется только оплакать собственные чувства, сморкаясь в платочек и подтрунивая над собой. Но разве сейчас он не занимается именно этим?