10.12.07 …ходила вчера на вечер памяти Олега Афанасьева. В раздевалке встречаю Татьяну Николаевну и Майю Андреевну. И они мне пеняют, зачем я предложила на «Автографе» слушать Галину Сергеевну с её «Качелями»: «Это же ужас что такое!». – «А вы уже прочли?» (Г.С. всем эти книжки с подписями вручила, приговаривая: «Мне после смерти Бориса просто валом пошли стихи»). Думаю, почему нет? Вот у Лиснянской тоже целый цикл, может, горечь утраты прояснила взгляд. Так и сказала этим нашим дамам. И про «дать возможность выговориться». М.А. мне: «Не надо тут жалость привлекать. Недавно у меня был случай – ветеран войны принес книжку. Там такое убожество… Как прикажете? Мол, заслуженный, потому пусть пишет?»
Ой, да пускай пишет, не хочешь – не читай! У человека остался один смысл в жизни – стихи писать, которые ему самому нравятся. Вот главное – он живет полной жизнью, а если нам неловко, ну, отойди, не замай.
А самом деле, если бы не то, что умер её муж - Борис Сергеевич, и она на его смерть написала целую книжку стихов, разве стала бы я её отстаивать?
Сегодня начала читать эти «Качели счастья». Боже мой! Выть охота всё же. Вот красивая, умница (вроде), добрая, отзывчивая, а для нас наказание – пишет «стихи»: штампы, банальности, ура-патриотизм что к России, что к Сибири, что к Томску. Ни одной свежей мысли, интересной рифмы, какого-то необычного наблюдения – НИЧЕГОШЕНЬКИ. Пишет и пишет, а как издает (со связями, оставшимися от Б.С.) – твердый переплет, прекрасная бумага, иллюстрации, вступительная статья Яковлева…
Сказать открытым текстом: «Ну, зачем вы нас мучите этим убожеством? Неужели не видите свою полную несостоятельность. Хочется писать – пишите, но почему здраво не оцениваете?»
Вот как быть? У неё шунт вшит – скажи, что думаешь, ведь до лиха можно договориться. И никто не скажет женщине – ну, не позорься ты с этим на людях, ведь только незрелый ребенок поверит, что это – стихи, так и ему вредно это читать – вкус можно испортить. А она - пишет и раздаривает, и очень себе нравится, очень значительным считает это свое «умение»: «Я только вот в «Автографе» начала писать стихи». Вот кошмар-то! И как она уцепилась за возможность нам эту книжку «представить», как рядом шептала, чтобы день перенесли, мол, не может она в ближайшее воскресенье, я же и договаривалась с Ольгой. Теперь хоть не ходи.
А вечер Афанасьева очень удался. Вели, как обычно, Нилов с Усовым, Леонтий читал много стихов. Несколько раз с воспоминаниями выходил Ланговой. Рассказал про скамейку, про стол на мичуринском с торчащим прямо из столешницы суковатым деревом, на котором развешаны кружки, и, в том числе, такую байку: гастрольная поездка Драмтеатра по области. На сцене сельского клуба ставят «Женитьбу Белугина», публика очень доброжелательна – где надо, там соответственно реагирует. Олег читает монолог, по залу перекатывается хохот, встает дюжий мужик и прерывает артиста: «Позвольте обратиться к залу». – Тот, сперва опешив, возражает, мол, нельзя прерывать спектакль, закончим – обратитесь. «Нет, - настаивает колхозник, - позвольте». Ну, что, не выводить же из зала нарушителя. Олег замолкает, а мужик поворачивается к залу и громким приказным тоном закатывает речь: «Вы видели на афише что написано - «Томский ДРАМАТИЧЕСКИЙ театр»? Драматический!.. А вы – смешки да хиханьки… Ещё кто засмеется – вылетит отсюда к чертовой матери!» Все исполнители и работники сцены, что толпились за кулисами, покатились с хохоту. Отсмеявшись и вытря слезы с глаз, Олег Афанасьев обращается к мужику (надо сказать, что при этом пятиминутном смехе на сцене зал сидел, как в рот воды набрал – тишина гробовая): «Вы, наверное, председатель колхоза?» Тот, похоже, бывший военный, щелкает каблуком: «Так точно!» - «Так, товарищ председатель, вы уж будьте добры, отмените свой приказ – народ очень правильно себя ведет, очень грамотная и чуткая у вас публика». Председатель опять поворачивается к залу: «Раз товарищ артист не в обиде, можете смеяться». Тут уже покатился весь зал. А в конце, поблагодарив весь коллектив за пьесу, сделав подарки (медок, орешки), председатель так закончил: «Хорошая была постановка. Посмешили - так посмешили». Пела Горцева, много было от «Кому» (Новицкий, другие его участники).
Все вспоминали добром и юмором Афанасьева. Крупный был человек – по всем параметрам. И ПОЭТ. Поэт нашего поколения, нашего мировоззрения, умница и мудрый, грешный, большой, слабый и сильный. Чудный человек, а какой режиссер… При нем наш драматический бурлил. Вот он бы ни за какие миллионы не стал бы ставить «Джексон моей жены». Порылась в сети – почти ничего о нём нет, тем более стихов. Есть некролог о смерти 4 декабря 2002 года.
Так и вижу его, прогуливающегося по двору – огромного, в полушубке чуть ли не из искусственной овчины. Каким он был Сирано, Бузыкиным (Евтушенко случился в Томске, когда «Клоп» шел, так отозвался – «почище Миронова ваш «Бузыкин»), Санча Панса в «Человеке из Ламанчи». А в молодости!..
А потом пошла слава – бузотер, пьяница – при Лигачеве всё это было. Сперва ушел в ТЮЗ, потом в Дом Ученых, народный театр, иногда появлялся на сцене Драмы. Я как-то была на его творческом вечере – поэтическом - в Доме ученых. Народу было – хорошо если пол-зала. Он - вял, мне стихи не понравились, и вечер он как-то скомкал. А потом, уже на годовщину смерти пришел к нам в Автограф Усов и ТАК читал его стихи, так!..
Купила книжку и всю до корки и не раз...
Недаром у него внешность Сократа – мудрейший, всё понимающий. Терпеливо воспринимающий действительность… А сердце – не выдержало всё же. Чуть за 60 перевалило – и не выдержало.
***
Летел наш поезд через тысячи дорог,
Мелькали в окнах лес, поля и пашни.
Мы с проводницами вовсю крутили шашни,
И с нас они не брали за чаек…
Гудел наш паровоз, вгоняя в стресс
Тех, кто нам путь перебегал и был неловок.
Вокзалы проходя без остановок,
Мы шли под звонкой литерой - экспресс!
В вагоне было шумно и тепло,
Горланили попутчики-соседи.
Мы верили, что все куда-то едем,
И наблюдали мир через стекло.
А в тамбуре грохочущем, смеясь,
Мы угощали ближних сигаретой
И все свои житейские секреты
Друг другу открывали, не таясь.
И наплевав на всяческий запрет,
Мы открывали форточки, и ветер
Нам волосы трепал. И в целом свете,
Казалось, никаких запретов нет!
Но вот один сошел - пришла беда.
Второй пропал в вагоне-ресторане.
А третий помешался на стоп-кране,
Твердя, что, мол, свернули не туда.
В купе уже совсем не тот уют,
В вагоне лишь чужие, злые лица,
В сортире грязь, а суки- проводницы
За чай со всех втридорога дерут.
Мир стал другим - о чем тут говорить!
В окне другая жизнь, другие страны…
А может, прав мой друг, и тем стоп-краном
Еще мы что-то можем изменить?..
2016 г.