Красное каление т. 3 гл. 6 Твоя Тарпейская скала

                ТВОЯ ТАРПЕЙСКАЯ СКАЛА

                Том третий
                Глава шестая

              Голубоватый лунный отсвет весело бежит за составом, по холодным и мокрым рельсам, по насыпи, по сонной степи, унылой и уже прижухшей от ноябрьских колючих  заморозков.
      Колесные пары пульмана «Литер А», чугун по стали,  мерно отсчитывают километр за километром. В купе полумрак, пахнет свежим постельным бельем да тяжело висит сладковатый дух выпитого уже армянского коньяка. Хороший вагон, еще дореволюционной постройки, добротный, мягко качается, нигде не скрипнет. Изредка пробегают-мерцают за зашторенным окном скупые станционные огни.
- Хр-р-р… Ты уже спишь, Абакумов?
-Никак нет, товарищ Кобулов. Не сплю.
-О чем думаешь ты, Абакумов?
-Я?!! Конечно о том, как приказ Народного комиссара внутренних дел товарища Берия выполнить. По наведению социалистического порядка в Ростовском…  управлении Эн-Ка…
    Кобулов вдруг резко поднялся, повернул на тусклый мерцающий свет свое красное, вспотевшее и очень жирное лицо, выкатил на горбатый нос и без того сидящие на выкате глаза, сжал ладони могучих волосатых рук:
-Дурак ты… Абакумов! Х-р-р… Что… Нам… Берия с его приказом? Этот приказ мы с тобой на месте думать будем. Когда обстановку разнюхаем, думать будем, ты понял? В первую очередь, Абакумов… Надо нам думать, как нам приказ, подписанный самим товарищем Сталиным выполнить.
        Громадный живот Кобулова, желтый и такой же волосатый, как и руки,  вывалился из-под нижней рубахи и, качаясь на коленях коротких кривых ног, заколыхался в такт вагону.
-А чего тут думать-то, товарищ старший майор? – Виктор, как пионер,  резво приподнялся над столиком, над недопитыми бутылками коньяка, всматриваясь сквозь полумрак купе в широкоплечую фигуру Кобулыча, - вызовем мы тотчас по приезду этого самого… капитана Остапенко, да и прицепим ему орден. Честно заслуженный этим капитаном еще в Польском походе… Рабоче-Крестьянской… Передадим ему привет от  самого товарища Сталина… Ну и… Махнем с орденоносцем по рюмашке «Рык…», э-э-э, нашей советской  водки, да и…
-Опять ты промазал, Абакумов. Поверхностно всегда думаешь ты. Х-р-р… Абакумов. Надо было все-таки Мешика вместо тебя взять… Он хоть и твой друг, а гораздо умней тебя.
         Кобулов лениво потянулся за коробкой американского табака  «Принц Альберт», лежащей на столике между пустыми бутылками и стал не спеша набивать им трубку:
-Это хороший табак... Крепкий. В Москве ты, Абакумов,  такой не достанешь. А мне, па-ни-маешь…  приносят… На тарэ-лочке. Я вот вчера… Х-р-р…  заглянул еще раз в наш во второй отдел и этому… Польскому дворянину… Влад-зи-мир-скому  приказал справки навести. И что я узнаю, а, Абакумов? А то, что… Этот самый Остапенко у них в Ростове  теперь сидит и проходит по делу, а? Люшкова.
«Эх, барство дикое… Приносят ему! На тарэ-лочке! Куда катимся? Как так… сидит? Люшкова?!!»
-Да ну-у-у? – Абакумов притворно и глуповато вытянул и без того вытянутое свое лицо, а сам подумал:
«-Эх… Боишься ты нашу Москву, товарищ Богдан… Ах, как боишься! Нагнал своих… грузин. Мамулов, Деканозов, Шария, этот полный дебил Копанидзе, Гагуа, козопас этот… Эсилава… Все НКВД ими заполонил. В коридоре речь только ихняя, грузинская… Конечно, нашему товарищу Сталину это о-о-очень не понравилось.  А вдруг… завтра и ты, Кобулыч… Ему не понравишься?!»
-Нэ-просто нам будет приказ товарища Сталина выполнить, Абакумов, очень нэ-просто. Но ведь товарищ Сталин - это вождь всего советского народа и он… никогда не ошибается, нэ так ли, Абакумов?
-Так точно, товарищ Кобулов. Никогда!
-Значит, и тут они… Эти ростовские… Эти, па-ны-ма-ешь… Эти  ежовские прихвостни… Ростовские…  А-шиблись!!

    -Итак, вернемся к нашему первому вопросу. Вы, гражданин Остапенко Григорий Панкратович, будучи начальником оперчасти Романцовского райотдела НКВД, захватываете в степи члена банды Конаря, бывшего подпоручика царской армии Распекаева. И… Вместо того, чтобы доставить его в отдел для дальнейшего дознания и предания справедливому советскому суду, Вы, Остапенко, его… отпускаете на все четыре стороны! Да еще и снабдив оружием! Как Вы этот эпизод объясняете?
   У Гришки руки лежат на коленях и сами по себе трусятся, кровь тоненькой теплой струйкой медленно сочится из разбитого уха, через всю шею и по груди. Грудь вся синяя от старых побоев. Он подымает текущие от мучений и ноющие от яркого света лампы глаза, силится сказать внятно, но только шамкает беззубым и развалившимся ртом:
-Револьвер я ему дал… Што б ево прош-то волки не сош-рали в степу. А…
-Ну правильно! А ведь иначе он, Ваш связной, просто съеденный астраханскими волками, просто не добрался бы до такой славной капиталистической страны - Сербия, в контрреволюционный центр генерала Збровского …
-А отпус-тил я ево оттого, што… Обещал! Он мне здорово помог… тогда  всю банду скопом… Выманить под наши пулеметы. Я сло-во дал, я это слово и… сдер-жал.
        Следователь обл НКВД Романенко устало откинулся на спинку стула, тонкими пальцами нервно расстегнул ворот гимнастерки, глубоко вздохнул   и томно прикрыл глаза. Терпение его кончалось. Он уже несколько раз слышал все это от подследственного Остапенко,  ему все это порядком уже надоело, он перестал все это даже записывать в протокол допроса,  ибо  все это никак не встраивалось в разработанную им стройную, широкую, на несколько  веских томов,   версию существования казачье-белогвардейско-эмигрантского заговора против товарища Сталина, нити которого тянулись в Москву -  к Рыкову,  в Ростов - к Шеболдаеву, с участием Ларина, при участии уже арестованного Жлобы, которому Сталин и Буденный, конечно,  не забыли таврический разгром Слащевым мая двадцатого года  принятого им Второго конкорпуса  Думенко; нити эти тянулись и  также за самую далекую нашу границу, в императорскую страну Японию, к предателю и перебежчику Люшкову, конечно, в гитлеровскую Германию и, разумеется, в Югославию, к генералу Збровскому. Григорию Остапенко, бывшему герою-орденоносцу в этой версии Романенко отводилась самая главная роль: это именно он должен был встретить  на глухом хуторке в азовских плавнях  среди камышей диверсионную группу, пришедшую из Турции, провести ее тайными тропами в район Сочи, где по схеме, утвержденной тем же всезнающим Люшковым, они должны были, нахлобучив на морды противогазы,  по канализационным трубам пробраться под новую дачу товарища Сталина и убить его там в момент его отдыха.            Следователь с некоторым восхищением  посчитал в уме, что непрерывные допросы, избиения и режим по нескольку суток без сна для этого бывшего чекиста уже продолжаются почти три месяца, но пока ни в чем он не признается, ничего он не подписывает и твердит, хрипит, шепчет только  одно:
-Так… Стреляйте… Суки вы… Позорные. Без бумаж-ки… Ничево… Таково… Никогда… Не было. Я в таком деле… Не был…
      Теперь вот новая вводная: едут Кобулов с Абакумовым. Никаких побоев! А как же без них? Этот вообще не колется. А что если… Подсадить его к самому Белобородову? Если его еще там, в подвале, крысы не сожрали? Ведь Остапенко его наверняка узнает и вспомнит, как они его тогда… В двадцатом году заставили расстрелять в карьере своего любимого командира Думенко. И вот тогда… Григорий наверняка просто придушит старого этого революционера. И вот вам нате – доказательство связи! Убил как свидетеля! Подсадите его к Люшкову, если бы конечно, он был теперь у нас, а не у японцев, так он и Люшкова  уработает! Как свидетеля…
   С самодовольной улыбкой капитан быстро оделся в шинель, накинул фуражку  и так же быстро побежал по стальной лестнице вверх – поскорее доложить начальству свою очень простую, но и гениальную идею.
       -Ты что – дурак? Ты понимаешь, что ты сводишь в одной камере двоих фигурантов одного и того же дела?! А если они… Сговорятся? Выработают общий план… Защиты? Ты что… Романенко, ты  сам захотел туда же?! Это ж… Категорически…
-Ну, во-первых, мы их по документам сводить и не будем, - спокойно и не отводя взгляда, проговорил Романенко, - как сидели отдельно, так и будут они у нас сидеть. Э-э-э, это если… Если не выгорит. А выгорит – сведем. Во-вторых, у меня там за стеночкой круглосуточные слухачи-филерики сидят, все слышат, все видят, все пишут. Может, чего еще и поинтереснее услышат и запишут?
-Глупости, Романенко. Кто теперь в вашем Григории Остапенко признает того Гришку, каким он был в двадцатом? Этот… Полоумный и с вышибленными мозгами Белобородов? А впрочем…
       Он на минуту задумался, взъерошив ежик коротких рыжих волос. Еще пару недель назад в этом деле и сам Белобородов оказался лишним, его никто, ни Малинов, ни Ларин не признавали участником заговора. Но тут из Москвы пришли материалы допроса Льва Ароцкера, некогда бывшего прямым начальником Белобородова по Комитету заготовок  СНК по Азово-Черноморскому краю, который прямо признался, что Белобородов имел контакты с Шеболдаевым по планировавшемуся теракту в Сочи именно через него.  Кроме того, некий Наум Финкель, бывший сержант Госбезопасности, на допросах здесь, в Ростове, показал, что бывший начальник Управления НКВД по АЧК Рудь – троцкист и он, не раз посещая Сочи, якобы с целью организации охраны дачи номер один, на самом деле готовил убийство товарища Сталина.
     Он тяжело вздохнул, прикрыл устало глаза. Все сходилось. Но не хватало одного – кто? Кого они планировали в… непосредственные исполнители? Кто должен был, как некогда Фанни Каплан, выпустить те самые пули?! В самого… Вождя?!
    И вот – удача. В Сербии выходят и на каждом углу продаются дневники некоего подпоручика Распекаева, так, небольшая пустяковая книжонка, где прямо указан советский милиционер Григорий Остапенко, после боя с белобандитами запросто отпустивший его, Распекаева, на волю. Зачем отпустил? С какой целью? А вот она, цель. Кроме того, фактов, указывающих на его, Григория принадлежность к вражескому стану, хоть отбавляй. Да и, кроме того, то, что он несколько лет являлся начальником райотдела НКВД, попавшим на этот пост по рекомендации того же Рудя, еще раз красочно говорило о кромешном засилье троцкистов в рядах донских чекистов.
    Он искоса взглянул на Романенко, нахмурился:
-Ладно. Валяй. На вот. Это наши в московском архиве раскопали, кто такая его жена… Ольга Ярославцева. То же в дело надо как-то… Ее этот придурок Чернов на днях взял да и выпустил. Но наш человек, главный врач больнички, ее тут же взял под свой присмотр. Поспрашивали. Там кто-то и шепнул. Проверили – точно! Она дочь полковника Генштаба Ярославцева, перешедшего на сторону белых и убитого при попытке прорыва на Дон, к Деникину.
      За темным окошком кабинета следователя Романенко вышла вдруг ясная полная луна. Гришка с грустью глядит на ее синеватое овальное тело, как жилками, пронизанное кривыми линиями, неподвижно висящее в самом уголке оконного проема.
           -По показаниям сотрудника бывшего вашего же отдела НКВД товарища…  э-э-э, Скрыль, – следователь  отчего-то слегка усмехнулся, - Вы, Остапенко,  по необъяснимой пока причине, произвели где-то в конце осени тридцать второго года… э-э-э, перезахоронение останков каких-то белогвардейцев или белых казаков  в общую братскую могилу-курган близ хутора…  Караичев… Но ведь это братская могила красноармейцев шестой дивизии Первой Конной, геройски павших в боях за Советскую власть. Вы… Может быть, объясните, для чего и по какой причине вы это сделали?
Гришка облизнул сухие растрескавшиеся губы:
-Там всякие лежать…
   Гришка хрипел, а не говорил, поскольку горлом все еще шла у него теплая кровь из отбитого накануне легкого. Он то глотал ее, то сплевывал. Он поднял вскосмаченную голову, раскрыл  треснувшие губы:
-Дайте воды, изверги… Там все… Тогда местные деды да бабы с подростками… Закопали туды  усех,  хто валялся… в степу. Не глядели…  Красный ты… Белый… Лишь бы не вонял…
- Но для чего Вы… Вы везли эти разложившиеся трупы белогвардейцев и белоказаков почти сотню верст, чтобы захоронить их в том степном кургане? Вы что, знали их, этих покойников? Вот какой напрашивается вопрос!
    Гришка откинул голову, закрыл глаза. Затылок затек, ноет. Там еще долго болит и пляшут, пляшут перед глазами  чертики, горит весь лоб…
     Когда-то, году в двадцать восьмом, наверное, в декабре, едва лег первый снежок, Ольга упросила его съездить в приазовские плавни, чтобы найти одну могилу. Она рассказала ему, что где-то там должна быть могила тех, кто спас ее от красных и от верной смерти тем морозным днем, накануне их встречи… Глеба Олеши и его товарищей. Ведь тогда они, не задумываясь,  свои головы сложили,  именно спасая ее, Ольгу.
Он тогда взял двух  своих младших лейтенантов и парой саней тронулись в путь.
    Нашли одного старика, жителя того места,  тот вспомнил того самого монаха, который видел весь тот скоротечный бой и потом как смог похоронил в капусту изрубленные их трупы…
    Нашли и могилу, да ее и искать-то  было несложно, река в половодье прошлой весной размыла глинистый берег и уже были видны кости ног их.
Они тогда, дождавшись ночи,  забрали их и увезли с собой.
     А куда их погрести, Григорий решил сам. В тот степной курган, где после Манычского побоища лежали его друзья и товарищи из думенковского второго конного корпуса… Да и не только они, казаков там то же было немало.
Теперь он думал, кто же из тех двоих младших лейтенантов…  А впрочем… Не все ли равно?
Он сморщил лоб, сказал тихо:
     -Я их и… не знал. Мы тогда просто мимо ехали и увидели, как кости торчат из берега. Негоже так-то… Ну и свезли в общую могилу.
-Что ж… Так и запишем. Вопрос второй, Остапенко.
   Следователь углубился в толстую сшивку дела и на какое-то время умолк, о чем-то размышляя и глядя куда-то в пол.
-По показаниям гражданина  э-э-э, Сиво… Сивогуба, который в восемнадцатом году являлся Вашим однополчанином в Шестнадцатом пролетарском полку краскома Гаврилова…
     Гришка сделал вид, что совершенно равнодушно слушает капитана. Но все поджилки затряслись. Он неотрывно смотрел куда-то поверх его головы.
И в его душе все заклокотало.
          Он уже давно свыкся, затер в памяти, притупил ту боль и не боялся расправы за ту свою трусость, то свое малодушие, которое он проявил тогда, в том самом полутемном подвале, выстрелив в своего командира. Или расплаты за свой роковой выстрел в карьере кирпичного завода, в ростовской  Александровке, двумя годами позже, выстрел, оборвавший жизнь его другого командира, комсвокора Думенко… Он все равно ждал ее, расплату,  всю жизнь. Он привык ее, расплату, ждать и он даже уже и ее не ждал, просто всегда был готов принять за все это маленькую, горячую пулю в свой затылок.
     Но он, работник НКВД,  хорошо знал, что теперь будет дальше. В его деле появятся несколько новых томов. Теперь они сведут все в один узел: гибель Гаврилова и его, Григория Остапенко, чудесное спасение… Перезахоронение останков этих белогвардейцев, когда-то погибших, отводя раскаленный от злобы красный эскадрон от его Ольги… Освобождение им этого дурака-писателя, поручика Распекаева и… Теперь они сюда с удовольствием приплетут обычные в таких случаях раскрытые ими «подпольные ка-эр организации, подготовки терактов, убийств и взрывов на железной дороге»… Раскроют все «связи, явки, адреса»… Интересно, сколько невинных, ничего не подозревающих людей они теперь утянут вслед за ним…
…-который показал, что Вы сдались вместе в комполка Гавриловым белой разведке…
    Гришка зло сплюнул кровавую юшку на пол:
-Мы не… Сдавались! Нас, контуженных,  выдали… Местные мобилизованные… Из Баранникова…  хутора. И свидетели тому…
-Хорошо, допустим. Но как Вы объясните то, что Гаврилов был в подвале контрразведки белых расстрелян, а Вы… Выжили, спаслись, и каким-то образом, немного погодя, уже служили в корпусе Думенко, причем, его ординарцем?
-Я…  А я убег. Вели на допрос, а там плетень. Сажень да три вершка. А дело было в сумерках.  Скакнул через плетень и в город - ай-да.
-Со связанными за спиной руками?
Гришка поднял голову:
-Ну не ноги ж у меня были… связанные…
-Допустим, хотя и с натяжками. Хотя… Это трудно представить себе…
-Эх, товари… Гражданин следователь! Мы в те года в седло, да  прям с землицы сигали…
-А потом?
-Э-э-эх… Прибился случайно к какой-то части Красной Армии. Оказалось – эскадрон корпуса Думенки. Ну и… Как-то глянулся я ему, не знаю…

              Дверь за спиной с лязгом захлопнулась. Стало почти темно. Гришка тут же стал искать глазами источник скудного света. Страшная, приторная и сладковатая вонь разлагающегося человеческого тела витала повсюду. Глаза слезились, противно чесались. Но когда привыкли к темноте, он увидел ниже по ступеням железной лестницы… только воду.
   Матово отсвечивая, вода  стояла, чуть колыхаясь,  прямо перед ним. Знакомый противный писк раздался чуть дальше. Там, дальше, уже поблескивали кирпичи противоположной стены и была суша, и там вдруг дернулось, задрожало, зашевелилось что-то темное и бесформенное. Писк раздавался тоже оттуда. Слабый, дрожащий  голос неожиданно прохрипел:
-Иди, мил человек, не бойся. Тут мелко. Я всегда рад… гостю.
   Гришка ступил босыми ногами в теплую воду, пошел по каменному полу мелкими шажками, не сводя глаз с того берега. Несколько крыс с противоположной стороны тут же весело прыснули в темную воду.
    Под стеной из старинного плоского и щербатого кирпича сидел, согнувшись и странно раскинув полуголые ноги,  обросший длинными волосами человек, сгорбленный, почти нагой и скалился беззубым ртом, блестя глазами:
-Эге… Надо же! Вот кто к нам пришел… А впрочем… Все довольно логично.
   Одна нога его была пониже щиколотки обхвачена широким железным обручем, прикованным к полу, а плюсна, выступающая с обратной стороны его, была почти без пальцев, торчали одни их желтоватые обгрызки, фаланги,  да голая кость пятки. Человек зашевелился опять:
-Не обращай внимания, э-э-э, если память мне не изменяет… Григорий. Это крысы. Начисто обглодали проклятые. Они меня заживо грызут, а  я, вишь, дотянуться не могу, даже дернуться ногой не могу, только могу смотреть, как меня едят и едят эти… мерзкие твари. Ты не думай, это не наше изобретение. Это китайские товарищи подсказали… Еще тогда, в двадцатом году. Помнишь?  Ты ведь помнишь. Они ведь тогда местным чекистам много чего полезного подсказали…  А я ведь тебя сразу признал, Григорий…
   Длинная мокрая крыса, поводя маленькими круглыми глазками-пуговками, чуть шевеля усами, выбралась из воды и привычно направилась было к своей теплой пище. Григорий ударил ее ногой и она с тонким писком бултыхнулась  обратно в водоем.
Он с ужасом уставился на своего нового сотоварища, мало что понимая.
-Прежде был следователь… Один… Кавказец, земляк самого товарища… Орджоникидзе. Так тот все грозился посадить меня… жопой  на ведро. Ты знаешь, что это такое, Григорий?
    Гришка присел рядом и, со всех сил стараясь как-то превозмочь этот мертвечинный дух, все силился рассмотреть, кто это такой перед ним, но все еще совершенно ничего не мог понять в этом получеловеке.
А он, захрипевши,  оскалился опять:
- А это когда ты сидишь голой жопой на ведре с парочкой очень… голодных крыс и… ни встать не можешь, ни отогнать их…  то же не можешь… Они день-два сидят там, под тобой… Говно твое пробуют. Тихо так сидят, а потом… Голод же не тетка, Гриша… Они начинают питаться тем, что над ними свисает. Мы тогда так… Ну, в двадцатом году… Генерала казачьего, деникинского,  одного так и заставили… Стать нашим, красным командиром. Да-а… А меня узнать ты и не пытайся. Не узнаешь теперь. Но я тебе и сам откроюсь, Григорий.  Ибо тебя, чувствую, сюда не зря… они кинули. Я – товарищ Белобородов. Я последний… живой  из тех, кто убил русского царя Николая. Вот так то… Нынешний Царь русский нас всех за то дело уже… Отблагодарил!
-Слышь… Товарищ Белобородов? – ошеломленный Гришка пододвинулся поближе и тут же невольно отпрянул от запаха тления живого человеческой плоти. Выдохнул :
-Ежели это и есть ты… Ты вот мне скажи… Ты што… Сломался? Тебя они… Ты ж из тех еще… Старых большевиков? Ты ж с самими товарищами Лениным и… Троцким и… Бухариным… Не то што мы, лузга… Кизяк… Котяхи прошлогодние… Ты ж должен быть… Как камень!! Ну вот… Ты зачем наплел на честных чекистов? Их же теперь… Ароцкер. Пивоваров. Рудь… Рудь!! Это ж… Честнейший человек? Попашенка приплел сюда же… Да их же теперь… Из-за тебя…
-А ты сам, Григорий… - Белобородов криво и грустно усмехнулся, взъерошил свободной рукой редкие скрюченные седые волосы, повернул голову на тонкой черной шее:
-Ты сам-то… Своего командира… Любимого… Тогда, в Александровской балке… И… Место это… Верста отсюда. Ты то же ведь… Не выдержал… Тот же… В сырую глину загнал! Иуда. Товарищ Ленин так Троцкого прозывал… И ведь было-то за что!
-Да… Да… Я Иуда, выходить… Да, товарищ Белобородов! Хотя… У меня другое… Ты не ровняй, товарищ Белобородов. Я уже в том… Давно раскаялся! Мне тогда один знакомый казачок с хутора… Весточку привез от бати. Прописал мне батя, што… Женка-то моя, Санька… Ну, в общем, до Троицына дня  помреть, не дотя-я-неть… А у меня ж их … двое. Погодки, сынок да дочка. Да третье дите, грудничок. А старики мои… Куды им… Смерти я никогда не боялся, што мне смерть… Тьфу!! Детишек своих малых сиротить не схотел я тогда, вот што. За детишек я… Хто как, а я… И с чертом в карты сел бы… А Думенка… Они и так бы… Шлепнули. Не я, так другой нашелся б… Да я-то… Ево…
-Знаем, Гриша. Ты его и оттуда… С Богатяновки… С этой балки… Вытащить хотел. И вытащил бы! Мне тогда Жлоба говорит: - Там человек надежный. Стрельнет и глазом не моргнет! А я ему…
   Белобородов сжал свои разбитые и оттого кривые губы, глаза его вдруг живо блеснули:
-А я ему и говорю: -Э-э, нет, товарищ Жлоба. Прикажи своих хлопцев, самых что ни на есть надежных, поставить… В оцепление! По краям карьера! Упустим Думенко… Потеряем весь… Юг России! Ну и… Головы свои,  конечно. После осечки с Мироновым… нам ни Ильич, ни Троцкий такое не простили бы…
-А-а-а… Так это ты… Опять ты… Ладно. Устал я нынче.
     Гришка свернулся калачиком в самом дальнем углу подвальной камеры, но и туда достигал этот запах разложения живого человеческого тела. И оттого заснуть никак не мог. Было ж с ним такое и - не раз. Там, когда скрывался весь февраль двадцатого года по тифозным, засыпанным снегом,  баракам тылов Конармии после того манычского разгрома ихнего Второго кавкорпуса. Но тогда можно было в любой момент выйти на улицу, хлебнуть, как водицы из чистого родника, живого воздуха…
     …-Как же у меня теперь…  В голове шумит… И… Мне, Григорий… Кажется, что там… На воле. Идет дождь. Ты давно попадал под дождь, Гриша? Просто под … самый обычный дождь? Холодный, сырый, колючий?
Гришка повернул голову, прислушался. Бредит, што ль? Тихо ответил:
-Н-не очень давно. Месяца три, наверное.
      Григорий понял: его, Белобородова, видать, здорово били. Раз в голове шумит без причины. Он вспомнил, как долго, недели две, шумела у него самого голова после жестоких побоев в том самом ростовском подвале, где по распоряжению его же, товарища Белобородова, зверски забивали его латыши и где от этого самого, жалкого и беспомощного теперь товарища Белобородова зависела тогда и его, Григория, жизнь.
-А я вот… Уже и не помню, какой он, дождь. А так хочется…  Дождя. Ты знаешь… Я вот  хочу, чтоб меня… Они. Шлепнули именно под дождем. Под таким холодным, живым дождиком.  С неба. Дождь ведь… смоет все.
-Странное это Ваше желание, товарищ Белобородов. Обыкновенно не так…
Но Белобородов, будто не слыша, продолжал:
-Вот царь… Николай наш.  Х-хе-е… Гражданин Романов. Мне Юровский рассказывал… Тот, когда его и его семейство… Свели в подвал… Он все сразу понял и… И… Очень уж просил Юровского… Просил сделать это… На рассвете. Чтоб его дети хотя б раз еще… Разок… Понимаешь?! Разочек! Солнце увидали.  А я – нет. Не надо мне солнце. Я устал от… солнца! Я, Григорий… Я под дождь хочу.
    Гришка удивленно хмыкнул:
-Так это он, небось, время тянул. Император-то наш… Белые ж тогда к Екатеринбургу подходили… Надеялся, небось, Николашка-то…
-Не-е-е-т, Григорий, нет, - отчего-то широко улыбаясь, простонал Белобородов, - не-е-т. Белые тогда взяли город только через девять суток… Тут другое. Тут совсем другое. А он тогда… очень хорошо держался. Наш последний русский Царь. Проявил вы… вы-дер-жку… Достойно держался. Прояви он ее раньше… Убрал бы всех этих… Гучковых-милюковых… Предателей-генералов. Ушлых и алчных депутатов… Гришку Распутина!! Глядишь, и война… По-другому бы кончилась…
-Так это ты тогда… Николашку-то? Точно? Газеты тогда прописали все…
-Ну, не я лично. Но мои подчиненные. Хотя я лично… Дал ему тогда еще… три часа жизни. Как бы на решение всех вопросов. И вот теперь я, Григорий. Каюсь за это дело. Перед тобой каюсь, ибо у всего народа русского я не смогу уже… покаяться. Ведь как нас всех  когда-то учили? Ведь… Не сам грех земной страшен, а нераскаяние. И… Не ТАМ! А именно еще ЗДЕСЬ… Я вот… Каюсь. Мучаюсь… Ибо и то, что случилось потом, и наша страшная гражданская бойня, и тиф, и голод, и миллионы смертей… Все это было потом. А сперва… Мы их пустили в расход. Царя убили. Царя убили!!! Прошла молва по всей России. Как волна. Все! Основа, подошва выбита, плиты, тысячелетние плиты под Россией, как копыта лошади по навозу,  поползли… в пропасть! Та смута, начала семнадцатого века, отчего была? А Царя не стало. Великого Царя, Ивана Четвертого. Казань, Астрахань взял. И эта смута от того же. И еще тысячу лет без Царя – нельзя, без Царя - новая смута будет. А разве может Россия без царя? Не может. И еще долго она не сможет. Все, Гриша, у нас  было: и семибоярщина и дума государственная. А все одно: на Руси так будет, как Царь велит. Все смотрят только на одного человека, на Царя, Григорий. Нельзя нам без Царя! И теперь вот. Он, Иосиф, правильно сделал: какое там Политбюро? Какой Коминтерн? Какой там Верховный Совет?! Болтуны одни! Да алкоголики. А над ними он – Царь должен быть.
    Белобородов еще долго что-то бормотал, кашлял, давился, то начинал плакать, то извергал дикий, тонкий хохот. Гришка задремал, забылся и вдруг после глухой паузы услыхал четко сказанные им слова:
   …-Вот ты и нашла меня… Моя Тарпейская скала.
   Белобородов зашевелился, казалось, он силится подняться. Но силы уже давно оставили его и он, уронив косматую голову на грудь,  со стоном повалился набок, затих.
-Какая… говорите, скала? – Григорий смахнул остатки дремы, пододвинулся ближе, настолько ближе, насколько позволял запах гниющей плоти.
      Установилась тишина, прерываемая только шипением сдавленного дыхания Белобородова.
    Гришка отодвинулся, задумался. Вот, думал он, каким же всесильным да могучим ты, товарищ Белобородов, был тогда, в Ростове, в двадцатом году… Пожалуй, посильнее самого Буденного да Ворошилова! Мог ведь любого на тот свет отправить, просто так, одним словом, одним шевелением мизинца. Да что там Ростов. А раньше Ростова? Самого… царя всей России! Да с семьей! В расход пустил! А теперь ты… Крыса вон тебя жрет… А ты и согнать ее не можешь.
-А ты, Григорий, -внезапно тихо, но ровно, с подозрительными нотками в голосе,  заговорил Белобородов, - очень… плохо изучал речи руководителей партии… Очень плохо, Григорий. А там ведь… Один раз… Один товарищ из Совнаркома…
    Он вскинул голову и уставился в лицо Гришки большими бесцветными глазами:
-Товарищ… Его звали…  Белобородов… А… Он сказал… с трибуны партконференции… буквально следующее: « От пролетарского Капитолия… до Тарпейской скалы – всего один… один шаг!»
-А что же это за… скала? Ты вот… поясни, товарищ Белобородов, – тихо спросил Григорий.
-А это, Гриша…- он вдруг от чего-то смутился, отвел глаза в сторону, -это… Ничего, что я Вас… так величаю? Вы, Гриша… последний… живой человек, которого я… вижу на этом свете. Хочется какого-то… тепла, участия, что ли, человечности какой-то…
-Та Вы, това…, – Григорий смущенно оборвал себя на полуслове, - в общем… Может еще и…
-Нет, не будет этого… «может еще и». Крысы меня тут уже скоро доедят! – едва слышно усмехнулся Белобородов и опять затих.
-Так што там… насчет скалы? – нарушил тишину Гришка.
-Ах, да, скала. Тарпейская скала. Saxum Tarpeium… А это, Гриша, такая скала была… Древний Рим, восстание Спартака, слыхал? С южной стороны Римского Капитолия, Капитолийского холма  она была. Глубокая такая, настоящий провал, бездна. Так вот. Туда сразу же после приговора… сбрасывали всех тех… несчастных, кто осмелился пойти… Против закона римского. А закон там не разрешал, Гриша, рабу перечить хозяину, бежать от хозяина.  Вот был такой большой человек там, в Риме. Луций Тарпей звался. Он выступил против ихнего царя, Ромула. Ну и… был тут же сброшен в ту пропасть. Так скалу и назвали потом.
        И вдруг Белобородов истерически расхохотался, захлебываясь красной юшкой, которую он в перерывах между приступами смеха мелко схаркивал в пол. Наконец он стал задыхаться, смех его стих, он положил покрытую язвами ладонь на колено Гришки:
-А знаете… Гриша. Кто последним улетел в эту… бездну?
-Нет, конешно, откудова мне…
    Гришка на карачках отполз метра на два, прислонился к прохладной стене. Там с потолка капало какой-то теплой жижей, стена была мокрая и склизская.
-А… Еврей один. Симоном звался. Командующий армии. Его император этот… как его… Веспасиан казнил. Как же порой… все в жизни… схоже, а? Григорий? Как же схоже-то, а?!
     И он расхохотался опять, теперь уже ровно, даже как-то по-детски, запрокинув косматую голову со спекшимися кусками крови в волосах, в перерывах между приступами смеха рассказывая Гришке:
-А мы то… А мы то дураки! Ду-ра-ки-и-и! Думали что… Наш Иудушка и есть тот последний еврей! Ах, ну какие же дураки! Думали, что… Вот Лейбу Бронштейна наш Коба  убрал и все! Все на этом! Последний еврей! Сброшен с Тарпейской скалы-ы-ы! Ой, дураки-и-и.
    Он, наконец, успокоился, склонил голову на грудь, засопел устало и довольно. Потом вскинулся и пристально всмотрелся в лицо Григория:
-А ведь с Троцкого… Все только начиналось. А мы-то… Думали. Да, Гриша… Я спросить хочу. Ты… Тебя за что… Сюда? Как попал? То же, небось, хотел убить товарища Сталина? Вместе с… нами?

      Гришка опустил голову, задумался. То, что где-то тут, за стенкой этого сырого подвала, кишащего крысами, наверняка сидит слухач-филерик и все слышит и все пишет, он не сомневался. И решил следовать по своей колее, давно известной всем следователям, какие только не вели его дело с самого начала:
-Да отпустил тут… Гм, одного беляка. Я ево на посту взял, сонного. Он мне услугу оказал. Ну, я и обещал отпустить. За услугу-то… Он к Каспию ушел. Оказался аж в Сербии. Ну и сдуру написал там книжку, как он героически сражался с красными. Взял, да и меня помянул. Как я ево отпустил. Есть, мол, еще в русском народе и даже среди большевиков дюже порядочные люди… Может, по дури, а может и нет… А ту самую книжку наши там возьми, да и прочитай. Ну и шумнули, куды следуеть…
     -Ты знаешь, Гриша… Это ничего, что я так… Просто тебя величаю?
-Ничего. Величайте. Мне даже приятно немного.
-Так вот. Расскажу тебе одну историю. Я в десятом году был после бегства с высылки снова пойман охранкой, пойман обидно, по наводке провокатора одного, и посажен в поезд ехать на новый срок. В Сибирь. Ну, судьба революционера, она такова, что… Так вот. В районе Астрахани мне удалось обменять свои последние пару золотых червонцев на дверь вагона…
-На… Дверь? – раскрыл рот Григорий.
-Да-да, именно. Дверь. Раскрытую на пару секунд дверь. На полном ходу поезда. А зима была лютая, снежная. Охранник взял молоток и свернул засов. Я спрыгнул и был таков. Правда, тогда я здорово ушибся головой об насыпь. Очнулся, когда уже был полузасыпан сугробом. Долго шел по безлюдной степи, падал, теряя последние силы. Вокруг вой волков… Но я с ними уже с юности был знаком не понаслышке. У нас, когда… В седьмом году, в Надеждинске,  был убит директор завода Прахов и завод закрыли, десять тыщ рабочих – на улицу вышвырнули. А мы с родителями вернулись опять в Александровск, во-о-от… Так я ходил пешком в Луньевку, где работал, за десять верст. Один раз едва спасся от волков. Да, я несколько отвлекся, Григорий. Так вот. Кажется, на третьи сутки, я… Набрел на какую-то копну соломы и забылся там сном.
-Знакомая история. Я ить в двадцатом годе тоже…
-Так вот. Меня, уже полумертвого, нашли калмыки, привезли в свое стойбище, отходили от верной смерти и я там жил у них до весны, скрываясь от охранки. И вот, когда я уже немного окреп, стал выходить из кибитки, я за те три месяца хорошо познакомился с их жизнью, бытом, характером. Калмык тебя никогда не выдаст. Если ты попал в беду, он никогда не спросит, кто ты, откуда и есть ли у тебя паспорт, он тебя будет выхаживать, кормить-поить, как брата родного. Только приходи к нему с миром. Или со своей  бедой.
-То же знаю. Приходилось, как же…
-Так вот. Был там на все их стойбище один вождь, хозяин. Старик лет под восемьдесят, но еще довольно крепкий, жилистый. Все его слушались. А у него был пес. Пес-волкодав, огромный такой, лохматый. Лапы громадные, зубы крупные, желтые. А вот нрав имел вполне мирный. Лежит себе, спит днями. Никогда я не слыхал, как он гавкает, например. Но это так, с людьми. Когда стойбище замело сугробами и волки со степи стали подходить под самые кибитки, этот старик отпустил своего пса и тот исчез на несколько дней. А потом явился, весь тощий, с выдранной шерстью на загривке. Но воя волков, этой их тоскливой, замогильной песни я больше до самого конца зимы вблизи стойбища уже ни разу уже не слыхал. Ты понимаешь, Григорий? Он его, этого пса… Отпустил всего на пару дней. И все. Пес взял свое. Он передавил всех этих тварей на многие версты вокруг. За пару суток. Время до этого – это было время волков в степи. Время после этого – это время его, Волкодава. В историческом измерении это всего миг, час. Час Волкодава. И все. И… Никаких волков.
   Воцарилась гнетущая тишина. Белобородов умолк и только его булькающее, неровное сопение выдавало, что он не уснул. А в своих мыслях.
-И вот такой же Волкодав, Гриша… Теперь из Кремля… Он свирепствует и… Теперь вот его час, его время. Иначе волки… Перегрызут всех овец! А потом примутся и друг за друга. Только вот я одного не пойму, Григорий. Ну, допустим, передавит он всех нас. Воцарится мир и покой. Но ведь он же не вечен! Чингиз-хан пытался достать эликсир вечности – и не смог. А этот… Пьет ночи напролет и курит как паровоз… У него здоровья ведь то же не надолго хватит. Придет и его час. Закопают, как и всех других. Или выпотрошат и выставят на всеобщее обозрение, как… Старика. А вот потом… Ведь больше такого Волкодава не будет! И что… Потом?
-И… что? Потом? – ничего не понимая, переспросил Григорий.
- А ничего. Все вернется на круги своя! Против природы не попрешь, Гриша! У моего хозяина-калмыка, когда этого волкодава все ж загрызли по его старости волки, кроме карабина больше никакого спасения от них не осталось. Но и карабин помогал мало!
Белобородов утих, казалось, он уснул. Но вдруг Гришка услыхал спокойный, тихий его голос, простой, ничем не выдающий пройденных им пыток и мучений:
-А что теперь-то. Эх! Из тех старых революционеров-бойцов, которые с пятого года на баррикадах… Один Славка Скрябин и остался… Товарищ Молотов. Да Миша Калинин. Когда Коба еще просто грабил банковские курьерские дилижансы… Они уж наше дело делали… Ну, Вячеслава он держит для дел очень важных, тут войной пахнет, видимо с этим связано. ОН попробует с Гитлером все же подружиться, флаг-то красный что у нас, что у них,  и ему теперь еврей в наркомате индел вовсе ни к чему. А Мишка… Что Мишка? – он закряхтел, со стоном вытянул вперед затекшие ноги в рваных ошметках галифе, - Коба Крупскую затер – он молчит. Коба у него жену в лагерь забрал – он молчит. Зато когда Мишка молоденьких артисточек раком ставит – тут уже Коба молчит. А?!
Белобородов сник, было видно, что он здорово устал. Голова его упала на грудь, он тяжко и прерывисто засопел.
    Гришка какое-то время лежал под прохладной стеной неподвижно, раздумывая о всем том, что за последние дни услыхал от своего товарища по несчастью. Но вскоре и его стал одолевать сон. Ему привиделся конь, гнедой, одинокий, медленно бредущий по чистой и ровной степи, по самое брюхо в густых высоких травах. Травы колышутся, могучая грудь коня раздвигает их, голову он держит неподвижно, только чуть прядет ушами… И его лиловый глаз, смотрящий на Гришку, вдруг наполняется громадной лазурной слезой… Гришка обхватывает его шею руками и шепчет, шепчет, глотая снег, захлебываясь слезами:
-Не отпущу… Не отпущу…. Не…
И вдруг конь отдалился, стал вдвое меньше, потом еще и еще…
Громкий голос хрипло прорычал откуда-то сверху:
-Эй, ка-эры… Хавку свою заберите, а то крысам кину!
   Видя, что Гришка поднялся, конвойный положил пайку на верхнюю ступень лестницы и  с грохотом закрыл дверь. Несколько серых тварей  тут же кинулись на запах хлеба. Ему удалось опередить их на какие-то пару секунд.
Спустившись вниз, перейдя воду, он отломил от полбулки черного хлеба край, слегка  толкнул Белобородова:
-Товарищ Белобородов, жрачку принесли.
Тот очнулся, раскрыл беззубый рот, безразлично поглядел на протянутый ему хлеб и, потерев рукой скованную свою ногу, невозмутимо продолжал:
   - А ничего у них не выйдет. Зря в двадцать шестом году запретили фракции в партии, зря! Одна на всю страну политическая партия без жестокой критики извне, от других партий, все равно обречена. Пока Коба ее основательно чистит… Они еще будут побаиваться и не будут бронзоветь. А как только придет другой царь, помягче… Она, эта партия просто обречена на загнивание и развал. И сама развалится и страну развалит! Отдельные случаи такого разложения, как говорят врачи, очаги инфекции, они уже есть даже теперь, при Сталине. А что будет с ними дальше? Страшно себе представить. Вот ты про Ванюшку Кабакова слыхал что-нибудь? Не слыхал? Да откуда ж вам… Тут наша партия разве себя опозорит? Весь свердловский обком в прошлом году пущен под нож. Нет, ну приписали, разумеется, троцкизм и всевозможное вредительство некоего «центра», это понятно. А что там на самом деле было, а? А я тебе, Григорий, расскажу.
-Вы вот… хлеб возьмите, пожуйте хоть немного…
           - Сам Ваня Кабаков - он был из самой что ни на есть беднейшей мужицкой семьи. Это тот самый случай, когда «кто был ничем, тот стал всем». Белобородов медленно положил в провал рта оторванный пальцами маленький кусочек и с трудом проглотил его:
-Нечем жевать, Григорий… Глотаю вот, как удав кроликов… Да, Кабаков…  Ну, а как стал он «всем», то и… А я почему, Гриша,  все обстоятельства его разложения знаю, так ведь это я же и давал ему рекомендацию в Це-Ка партии сперва на должность председателя Уральского облисполкома, ну а потом, в двадцать восьмом году – на первого секретаря Свердловского обкома партии. И меня же потом в его художества носом и воткнули: гляди, мол, чего твой протеже натворил! Гриша, будь так любезен, вытяни-ка мне свободную ногу, затекла уж шибко…
Так вот. Поначалу дела у Ивана шли очень неплохо, мы им даже гордились, все газеты о нем писали. Заводы строил, старые буржуйские фабрики модернизировал. Речи хорошо умел говорить, ярко так, пламенно. Серго Орджоникидзе про него так и сказал: до революции из таких товарищей хорошие партийные агитаторы выходили. А потом…
     Ты понимаешь, Григорий, все те, кто попадал в наш, советский Капитолий, хорошенько оглядевшись, тут же и понимали, что перспектива «светлого будущего» очень уж призрачна и носит такой, ну… весьма отдаленный характер. Некоторые самоотверженно работали и дальше, на износ…  А вот некоторые… Решили, что если не для всего народа, то хоть для себя построить рай на земле. Поначалу вроде, знаешь как… Из мелочей все… Ага, дали квартиру тебе,  секретарю, а вот мебелишка там… скромненькая, простенькая… И гостей стыдно позвать! Надо как у купцов раньше! И… понеслась!
     Стали он и его окружение просто… хапать из народного кармана. А окружение у Вани было все свое, он повсюду уже поназначал всех своих, родню свою и жены, всех подхалимов и бездельников, в общем, всю мразь, которая в иных местах дальше дворника не проходит.
А его славили все больше! Слыхал про такой город Кабаковск? Это так он наш старый Надеждинск назвал. Каково, а? Ну вот здесь… На Дону. Ну не назвал же тот же Евдокимов какой-нибудь… Морозовск - Евдокимовском? Ему это и в голову не придет!
-Может, не успел еще…
-Не-ет, нет… Этот просто… Не дурак. А те – элементарные… воры. Улицы называли в его честь, школы… Как будто он герой Гражданской… Но это все еще мелочи. Они сперва придумали при облисполкоме такое хозяйственное и медицинское управления. Ну, вроде как на помощь тому же партхозактиву… Чтоб у директора большого завода, скажем, не болела голова, где взять мяса или путевку на курорт. Ему и так дел по горло. Так вот через эти управления, на которые выделялись громадные деньги, оплачивались все их гулянки и сытная их жизнь… Балычки, окорока, меды, марочные вина, коньяки… В санаторий – путевка бесплатно. Надо тебе модный костюм? Фотоаппарат или патефончик импортный? Отрез ткани для тещи? Все есть! На! Ремонт квартиры? Будет самый шикарный! К празднику тебе наборчик привезут, но только ночью, как вот эти самые крысы, чтоб народ не баламутить. А в  том, Гриша,  волшебном наборчике: пара килограмм колбаски, пять килограмм сосисок, консервы, масло, сахар, конфетки, несколько бутылок винца, папироски… Для них все свое: ателье, мастерские, больницы, ну все, что душе угодно-с… Дач себе на Шарташе понастроили – страсть! А Балтым… Дачи в лесу, как сказка… Я в тридцать пятом году приезжал на Урал и случайно побывал на даче самого Кабакова, на озере Шитовском, за Верхней Пышмой. Красивейшие эти места, Гриша! Там бы детишкам, пионерам лагеря строить… Или инвалидам Гражданской. Нет, он для себя выбрал это место. Увидел и не поверил своим глазам: это дом князя или барона. Итальянский стиль, позднее барокко. Три этажа. Повсюду балкончики, широкие террасы, лепнина… Плитка, изразцы… К озеру широкая лестница! Даже не верится, что наши так сумели! Водопровод, отопление, канализация – не хуже Воронцовского дворца в Крыму. Электричество? Свой генератор! Ну и кабель по дну озера. Это основное питание. Бильярд! Мебель из запасников города Ленинграда, бывшая дворянская… И повсюду прислуга, горничные, повара, дворники… В общем, хоть меня там и уложили спать, я до утра заснуть все не мог, Гриша. Да ведь если б Коба сам увидал все это…
     А дела, Гриша,  у них там шли все хуже и хуже! Уралмашзавод гнал сотни тысяч тонн брака ежегодно, на медеэлектролитном заводе брак доходил до шестидесяти пяти процентов, со строительством Нижнетагильского металлургического и алюминиевого в Каменске-Уральском они вообще не справились, эти заводы и теперь еще заморожены… Деньги ж растянули на свою утробу! Война нешуточная надвигается, а алюминия своего для авиации нет…
      И это при том, Григорий, что вся страна в это время жила впроголодь, у них там рабочие на стройках и заводах голодали, умирали от болезней, павший скот считался за счастье, а то и собаки да кошки… Жили в бараках, повсюду грязь, блохи, окна без стекол… Их детишки, Гриша,  мерли пачками от простуды и холода. В общем… Похуже царизма…
-Эх, товарищ Белобородов… , - встрепенулся Гришка, -вот… Как бы не от Вас такое услыхал, тут бы сразу… Ка-Эр агитацию… А што ж… Никто и не…, - он глухо и принизив голос, проговорил, отчего-то косясь на дверь наверху и железную лестницу, - не… Сигнализировал туда? Наверх?
-Ну почему же не писали. Писали! И самые простые люди писали. И те, кто повыше сидит. В тот же «Уральский рабочий». Мешками письма шли! А там замом главреда – жена Кабакова! Товарищ… Виноградова. Письма те – в печь!
-А местные чекисты?
-А что местные чекисты? Ты вот был начальником горотдела, ты против партийной власти дернулся бы? То то. Кто хотел… Связываться? С ними? Это ж… Осиное гнездо! Завтра ты примешь меры, послезавтра их дружки тебя вышвырнут из партии, а потом – троцкизм и… Сюда, в подвальчики, к крысам! Да и гулеванили они все вместе там, блага шли и чекистам, это то же живые люди… Ну, ты сам…
   Тогда люди поняли, что к чему и стали писать прямо в «Правду». Сталин пришел в ужас! Вызвал Кабакова и… В общем, год назад его расстреляли. И не только его, там много их под раздачу попали. Разумеется, все пошли только по пятьдесят восемь-семь, восемь, одиннадцать… Ну, как и мы с тобой теперь. Не признает же партия Сталина в своих славных героических рядах  да простых воров? А второй секретарь Пшеницын, едва узнал об аресте шефа, просто вынул револьвер да и застрелился сам… Пересажали их всех там, но… Это… Эта уральская «кабаковщина»  обнажила такую… Ну, пока вот Коба. Он и в расход пустить может. Они пока еще боятся, хоть и не все. А потом Коба помрет. Придет новый Вождь. И не дай бог, чтоб он был помягче  Кобы! Эта партия, не пройдет и пару десятков лет,  разложится на своих привилегиях сама и развалит эту страну!
-Товарищ Белобородов, у Вас чисто троцкистские эти Ваши… рассуждения… Вы… После этого…
     Гришка, тяжело выдыхая,  медленно проговаривал каждое слово, низко опустив голову в пол.
-Вы… Белобородов. Вы враг нашего народа, вот кто Вы…
-Это не троцкизм, Гриша, это… Мне-то все равно, как теперь те, за стенкой, это запишут, мне теперь исход один. Зайдет вот сию минуту чекист, выстрелит мне в ухо… Буду только благодарен за избавление от муки. Это просто трезвый взгляд на вещи. Коба сам… Думаешь, это не понимает?! О!!! Еще как понимает, Гриша. Люди все равно остаются людьми, людишками, со своими слабостями и страстями… В каждом ведь живет эдакое… мещанство, своя ракушка, она ведь  все равно ближе. Такая «кабаковщина» ведь повсюду, в той или иной форме… И попомнишь мои слова… Если ты, Гриша, выйдешь отсюда… Он, Коба,  рано или поздно захочет как-то отодвинуть эту партию зажравшихся кабаковых от власти, передать власть наркоматам, чисто хозяйственникам, промышленникам, аграриям… Но мне кажется, он, Коба,  не осилит эту партию. Она, эта партия,  его просто убьет, если она почувствует опасность быть отброшенной от… корыта.
-Так что… Выходить… Все зря было? И… Гражданская и… Вся кровь… И… Муки… И… Все?
-Ну почему же зря, Гриша. Нет, не зря. Вон Адольф Гитлер. Он же и не скрывает, что ему от нас, русских надобно. Раз мы подпали под… «рабство большевизма», как он говорит, нас надо… загнать в хлев и держать в рабстве уже немецком. Это так, вкратце, его планы в отношении русского народа. К другим, Гриша, некоторым народам… Он вообще, строже гораздо… Подходит. К войне надо готовиться. Вот и все.
Белобородов умолк, засопел часто-часто. Гришка задумался. Война. Да, а вдруг и вправду, война. Как пойдут опять, все разом… Да с танками и авиацией! «Дети, -вдруг закусил он губу, дети… Те двое пацанов уже, считай, летчики. Зять, тот на флоте. Ольга – медик, ей не избежать…
Он повернул мокрое от пота лицо к своему напарнику:
…-Я знаю, на кой они меня… К тебе подсадили… Товарищ… Белобородов.
-Зачем, Гриша?
-А… Што б я тебя теперь… За то, што вы меня тогда, в двадцатом годе… Поломали… И я… С вашей руки тогда… Тогда… И за твои речи эти… Контрреволюционные…
    Гришка вдруг скрипнул зубами, уронил голову на грудь, взревел в рукав и тут же поднял голову опять, не мигая, сухими глазами  уставился на Белобородова:
-Я тогда по вашему приказу свово комсвокора… Думенко… Борис Мокеича в расход пустил! И за то теперь… Я б должен бы тут тебе шею и свернуть… Товарищ Белобородов.
Тот усмехнулся, покачал головой:
-Сверни, буду рад… А остальным товарищам, Гриша? Ну, которые там еще были? Клим Ворошилов? Этот плясун… Сенька Буденный?
-А я б их туточки подождал бы… Все одно… И их… Сюды… Вскорости приправять.
- Нет, Григорий. Этих ты тут не дождешься. Эти у НЕГО свои. Это одна стая. Вожак своего пожурит, может цапнет так, не больно… Но давить не станет, нет… А мне если ты шею свернешь… Во-первых, я тебе буду за это о-о-очень благодарен. За мгновенное избавление от мук. Но для них… Мы же ведь по одному делу проходим. Сообщники мы, ты меня понимаешь? Но ты ведь не признаешься им ни в чем? Нет? Так вот. Убийство меня тобою как раз и будет им отличным аргументом и подтверждением твоего участия в деле подготовки покушения на товарища Сталина, Гриша…
   Григорий закрыл глаза. Опять дохнуло этим проклятым запахом. Запах живой, гниющей плоти. Это не мертвечина, нет. Это похуже. Когда-то он сам, лежа в тифозном бараке, отгонял от умиравшего товарища таких же шустрых и наглых крыс, объедавших его пальцы ног и тот же сладковатый, въедливый, тошнящий запах гниющей человечины висел тогда над ними. Но тогда была махорка. Ее давали вволю, ее курили прямо там, в бараке и ее острый дух хоть и не совсем, но все же как-то забивал ту проклятую вонь.
-У тебя, Гриша… И детишки, небось… Есть?
-Та… Большие уже, те повыросли… Один малец еще. Двенадцатый годок пошел. Максимкой назвали. Товарищ Белобородов…
     Гришка придвинулся поближе, одна, давно вынашиваемая им думка, вдруг проснулась и надоедливо зашевелилась в его сознании:
-А что такое… троцкизм? А то ить расстреляють, а за што… И знать не буду.
Белобородов выпрямился, его лицо просияло.
-Тут вся беда в нашей революции, Григорий. В разном взгляде ее вождей на исход ее. Короче, по-разному думают, чем все это кончится. Вот жили-жили, не тужили: Ленин в Цюрихе, Мартов в Вене, Троцкий, тот вообще, в Америке. Писали себе статьишки про жалкую участь русского народа и про скорую революцию и не помышляли ведь! Думали, что при их жизни русские капиталисты после ужаса пятого года уж точно не попустят мужичка. Социализируют его жизнь по примеру Отто Бисмарка, дадут пенсии там, другие поблажки… И вот на тебе: война затяжная и революция! Все! Николай в могиле, терещенки да путиловы убежали туда, где их капиталы лежат, Ленин мирно лежит в Мавзолее, а в Кремле сидит теперь красный царь. Вернее, два царя. Троцкий и Сталин. Троцкий свое мнение не меняет: окончательная победа революции в одной, отдельно взятой стране, пусть даже такой громадной, как наша Россия – невозможна! Нас просто задавят. Ну, нельзя победить весь мир. Только мировая революция и спасет революцию русскую. И у него теория: революция ползущая, перманентная… Одну за другой страны должна захватывать…
-Это Троцкий говорит?
-Да, наш Демон революции, как его Ильич окрестил. Вытянувший на себе и восстание в Питере и всю Гражданскую… Но Сталин…
-Против!
-И не просто против. Нет, он вначале был так же, как и все в Совнаркоме, за мировой пожар и все такое… Но когда в двадцатом году польский пролетариат крепенько всыпал под Варшавой идущему на его освобождение от капиталистов русскому пролетариату… Тут наш Коба и призадумался. И вывел вот что: нет! Мировая революция – бред сивой кобылы! Ты вот не задумывался, отчего, к примеру… С тридцать шестого года наш главный праздник, день Седьмого ноября – и вдруг перестали в газетах называть, как раньше? «Праздник Первого дня Мировой революции»? А я тебе скажу. Оттого, что нет и никогда ее не будет уже, этой вожделенной мировой революции! И Коба это понял уже очень давно. И вывел свое понимание, свой ориентир, что ли… И сводит его к  тому, что… Победа революции в одной России вполне возможна. Вот только беречь надо эту революцию и от врага внешнего и от врага внутреннего!
-А какой он, враг этот… внутренний? Ты да я? Да такие как мы…
-Нет, Григорий, не-е-ет. Внутренний враг он сидит гораздо глубже, чем видит Коба и ваше Эн-Ка-Вэ-Дэ. Он в душах, в характерах. Которые идут из такой глубины, что и… Ты вот, наверное, не видишь, а я вижу. Теперь после этих чисток… Кто в партию, на вакантные места  попер?
-Кто?
-Да весь сброд, элемент нежелательный, вот кто попер! Всякие сынки, внуки… Бывших дети. Если всмотреться… Лавочники. Попы. Чиновничий сброд. Полиция, да-да, полицмейстерские внучки! То же в райкомах уселись уже!! Но! С исправными документами-с. О самом что ни на есть нищенском происхождении-с. Ну а характер? Стержень внутренний, мещанский, мелочно-пакостный? Столь присущий вышеупомянутым господам, категориям граждан бывшей Российской империи? Его ведь никуда не засунешь! Он будет требовать свое! Внук точно повторяет деда! И вот усаживаются все эти потомки булочников и доходных домов владельцев… В кресла партийные. Советские. В кресла директоров заводов. Армия! И что? Да начинают пакостить! Исходя из своего характера! Наследственности гнилой! Создают, пока что втихаря, себе блага. Протаскивают, усаживают в такие же кресла  своих, таких же паразитов - повсюду. Как паутину плетут! И что будет через лет двадцать? Они ведь не согласны терять свои привилегии. Они привыкли жить сытно, они  желают, чтоб эта кормушка и для деток и для внуков была… Они… Они не согласятся терять и они… Они  просто вернут прежний строй. Буржуазно-помещичий строй вернут. Вот что дальше будет, Гриша.
-А народ?! – подскочил и встал напротив, уперев руки в бока, Гришка, - наш… Народ же не… даст!
-Эх, Григорий… Ты как дитя малое… А кто приучил тот самый народ принимать все молча, принимать все, что Власть ему подсунет? Мы, большевики! Ничего, перетерпит, переварит твой народ…
-Остапенко! На выход!
Увлекшись беседой, они и не услыхали, как лязгнул где-то в вышине засов и распахнулась дверь.
     Белобородов поднял слезящиеся глаза:
-Прощай, Григорий… Не поминай лихом, как говорят.
Гришка молча вошел в противную вонючую воду.

        -Чего тянешь, Григорий… Панкратыч? Удави ты его там! Завтра его в Москву обратно этапируем. Больше ты его вряд ли встретишь где… А поквитаться за… своего Мокеича, а? За свое унижение? Он давно должен…
Гришка сплюнул в сторонку, закусил губу:
-Мне он… Ничево не должон. Надо вам ево в Москву – везите. Я туточки… не при делах.
-Э-эх! Зря ты… Ты подумай все же. Век потом жалеть будешь!
-Век? Век, говорите, гражданин следователь? У меня што… Век еще есть?

          -Тебя завтра, в Москву повезут, товарищ Белобородов. Может статься и…
-Нет, Гриша. Нет-нет. Ничего уже не может статься. Просто Коба сам хочет взглянуть… Как подохнет от пули убийца его предшественника. Он такое кино лю-ю-бит.
-Какого… предшественника?
-Русского Царя, Гриша, русского Царя.
-А вот я…
Гришка попробовал улыбнуться, да только кисло скривил растресканные свои губы:
-А вот я самово товарища Сталина… Еще в двадцатом годе… Вот как тебя теперь, совсем рядом видал. Я, правда, в охране стоял, а он…
-Ну, я-то его видал и почаще…
Белобородов со стоном вытянул свободную ногу, пошевелил скрюченными пальцами.
-И гораздо поближе. Вроде простой. Но! К нему нельзя очень близко, Григорий, нельзя. Сгоришь.
-Товарищ Белобородов. Вот Вы раньше… Там… Ну, на самом верху… вращались. Скажите мне, сиволапому… Война будет? С Германией война? С Англией?
       Белобородов долго молчал, тупо уставившись в воду, в которой вальяжно плавали, как маленькие пароходы, длинные черные крысы.
… -Война, конечно будет, Гриша. Вопрос только… Навяжут ли они нам еще одну Гражданскую войну. Если навяжут – прощай, Россия. Если устоит народ от соблазнов… Если простит все это… Власти. То Россия любую интервенцию опять сдюжит. Переворот октября семнадцатого года, Гриша… Он ведь полностью был… эс-эр-овским. Большевики к ним, Троцкому и Каменеву… Просто как собачки прицепились. А те их и приняли за… братьев. А разве могут быть братья... в волчьей стае? Тебе-то, Григорий, это хорошо известно. И Ленин потом сперва ловко уничтожил правых эс-эр-ов… Троцкого не смог – за ним тогда стояла вся Красная Армия… Теперь Сталин вырезает всех остальных бывших эс-эр-ов, даже тех, кто давно объявил себя большевиками… Не зря… Не зря он это… Скоро будет большая война, Гриша. Ее не может не быть, ибо немцы, эта самая сильная нация Европы,  уж больно унижены Версальским договором, очень уж унижены… Если бы, как на Венском конгрессе, там, в Версале,  была Россия… То никто побежденных так не унизил бы. Россия всегда ведь была великодушна к своим побежденным врагам… Но России в Компьенском лесу не было, Гриша и немцев там очень унизили. Они теперь восстают. И они пойдут, да, в общем, уже пошли. Их, конечно, натравят на нас. И будет опять война. Так вот, о чем я? Ах, да… И в этой будущей войне победит не тот, кто имеет больше танков и самолетов… Победит тот, кто еще до этой войны сломает шею своим врагам внутри своей страны. Гитлер хорошо поработал над левыми нацистами Штрассера. Очень плотно поработал. Их там теперь нет и напоказ. Но он зря пощадил генералов старой армии, зря… Там ему все равно есть мощная оппозиция. Наш Коба то же теперь добивает эс-эр-овскую идею… Она для большевиков как ладанка для нечистого. А в будущей войне, Григорий… Победит только тот, кто более жесток и кровожаден… Но горькая, ох какая же она будет горькая… Та победа! В этом, Гриша и есть самая трагическая суть нашего времени…
      Он умолк, завалился набок. Григорий увидел, как из его уха сочится тоненькая струйка крови. Почуяв ее запах, где-то в темном углу каземата радостно пискнула крыса.
-Радуетесь, твари-и… Да, так и не спросил тебя, Григорий… В чем они тебя-то обвиняют? Ты ж у них… Герой, не хуже самого Чкалова!
    Григорий откинул голову, прикрыл глаза. На подсадного товарищ Белобородов с почти отгрызенной крысами ногой не похож. На сломанного пытками то же: слишком ясно рассуждает и чувствуется в нем еще тот стержень. Хотя… Вон он сколько народу за собой на тот свет волокет…
     -А я… Мне они сразу несколько статеек лепят. Первая – еще в двадцать восьмом годе отпустил я на… все четыре стороны одного члена банды.
-Что, не было такого, конечно?
Гришка нахмурился:
-Отчего же… Было. Обещал – отпустил, я слово держу. Он мне помог их главаря взять, а я ево заместо приманки тогда использовал. И вывел всю шайку на наши пулеметы в одной распрекрасной балочке…
    Он умолк, сидел, прикрыв глаза и слабо улыбаясь. Ну, черкнула смерть по щеке… Ах, какую ночь ему тогда подарила его Оленька…
-А вторая?
-Што? А… Вторая, это… Тут посурьезнее пахнеть. Перевез четыре трупа беляков в общую тифозную могилу, под курган. Лепят теперя мне замаскировавшегося белоказака… У них большое дело теперь разрастается… С троцкистами и белоказаками.
-Я знаю. Сам в этом деле. А зачем же ты…
Кислая, вымученная улыбка скользнула по лицу Гришки:
-А нехорошо, когда из бережка кости торчат, а мимо люди ходят. Некультурно это.
  Белобородов хмыкнул и умолк. Сразу две крысы неспешно выбрались из темной воды и направились к своей трапезе. Григорий поднялся было отогнать их, но он рукой удержал его:
-Пускай себе жрут, Гриша, мне уже не больно… Чем раньше пойдет гангрена, тем… Скорей развязка и тем меньше невинного народу я отправлю… На тот свет. А третья твоя статья?
-Третья? Третья уж совсем расстрельная. Но самая на сегодняшний момент  обыкновенная. Покушался на самово товарища Сталина! Правда, не сам, а…
-Со мной, что-ли?
-Да не-е-ет.  С Люшковым. Правда, тот в Китае, а я вот… Тут.
-И что… И это было? Хотя… Глупый вопрос, не правда ли…
         Крысы, ворча и взвизгивая, по-животному грубо отталкивая друг дружку, с остервенением рвали его уже мертвую, черную  плоть. Товарищ Белобородов равнодушно смотрел на них и глупо чему-то улыбался.
-Связки поели, твари. Уже двигать ею больше не смогу. А скажи-ка ты мне, Григорий Панкратыч… Отчего ты пока еще не убежал с этой проклятой Богатяновки? Ты ж… Один все можешь. Ты ж… Насколько нам это тогда стало известно… Потом уже! Своего любимого комсвокора Думенко… Чуть было не вытащил… И ведь вытащил бы, не будь он полным дураком! Из-под носа наших китайских… товарищей?
   Гришка криво усмехнулся:
-Та подкинули мне мои… Верные хлопцы… И револьвер, и ножик, и план побега и где и в каких кустах будет лодка ждать… Да я не пошел. Не стал. У меня семья еще есть, товарищ Белобородов, семья. Любимая… женщина и ребенок, сын мой, пацан  при ней. Другой товарищ с воли дал знать, што… Отбили ее и сына… Выпустили! И вот я убег. Радуюсь! Гребу в…  Турцию! А их ведь опять… Загребут? Не-е-е-т.
.-А отчего тогда… в двадцатом году,  твой Думенко с тобой не… ушел? Ты ж ему дверь открыл, ты столько китайцев  вырезал для этого?
-Да всего-то парочку узкоглазеньких и кончил… Лишних не тронул. Только тех, которые… Под ногами путались. А отчего Думенко на волю не пошел? А товарищу Ленину все верил. Што не выдаст.
-Гм… К Ленину тогда сам Сокольников пробивался по этому вопросу. Не принял. Ленин никогда порядочностью не отличался… Такие Ленину как раз и не нужны были. Они – не толпа, в которую можно бросить свои тезисы. Они непредсказуемы. И очень опасны!
Гришка подвинулся поближе, пытливо всматриваясь в косматое лицо Белобородова:
-А вот Вы, товарищ Белобородов… Вы… Лично. Самого… Товарища Ленина видали? Близко?
-Ну как же, Григорий. Еще как видал. Когда председателем Уролсовета стал… И позже. Тут, у вас, на Дону, когда восстание казаков давил. Меня Цэ-Ка назначил. И с Ильичем и со Свердловым… По прямому проводу. А виделся вот так близко не раз… Первый раз увидал его… И слушал. Близко сидел! В апреле семнадцатого… На Всероссийской апрельской конференции РСДРП. Большевиков.
     Гришка опять отполз, этот запах да еще и натощак уж здорово кружил голову. Ему порядком надоели эти его скучные и малопонятные ему рассуждения и он решил перевести разговор:
-А мне, товарищ Белобородов… Когда я был раненый и уже выздоравливал в госпитале… Цыганки подходили к забору и за корочку хлебца… Гадали. Та нас и самих не так што б… Сытно кормили. А мы все одно, делилися. И мне… Одна цыганка нагадала, наденешь, мол, Гриша, ты генеральские погоны. Станешь, мол, генералом! А я скоро стану покойник. Дюже ж…
-С дитем была?
-Хто? – не понял Гришка.
-Ну… Цыганка та?
-Да…, - Гришка наморщил лоб, поскребся в затылке, - ага. Да-да, вроде как дите грудное мурлыкало… В грязной такой тряпке. При ней.
-Сбудется. Ты дитя накормил. Бог все видит. Это…
-Бог? – Гришка от неожиданности вздрогнул, приподнялся на тощих локтях, раскрыл рот, - Вы, товарищ Белобородов, член нашей партии с… седьмого года…  сказали… -БОГ?!
     Белобородов сомкнул растрескавшиеся губы и молча повернул к нему свое черное от боли лицо с выпирающими скулами и давно уже слезящимися, медленно вытекающими  глазами. Мука, глубокая мука  изобразилась в нем, тяжкое страдание человеческое.
     Он, не мигая, молча  уставился в глаза Григорию. Гришка видел такое страдание  только на старых, заскорузлых от масляной копоти иконах, на продолговатых лицах святых, когда еще в дальнем своем детстве ходил тягучими сельскими зимами в приходские классы.
Святые те висели в коридоре прихода и Гришка, долго и старательно вытирая свою обувь о сухой курай, настеленный на глинобитном полу, всегда с интересом их рассматривал.
    И он не выдержал этого молчаливого взгляда, его вдруг  сморозило, он вздрогнул и опустил глаза в холодный каменный пол.
    Там маленький черный крысенок, трусливо озираясь, подбирался и к его босой ноге. От неожиданности Гришка этой же ногой со всей силы отшвырнул его. Крысенок, описав тяжелую дугу,  с тонким противным писком бултыхнулся в воду.

       С тяжелым сердцем вышел нынче Семен Михайлович из кабинета Сталина. С Климом, несмотря на многолетнюю дружбу, аж погрызлись малость… Да и Иосиф то же… Хорош. Тухачевского убрали, а его бред до сих пор никак не выветривается из некоторых голов…
    Ну вот зачем нам сгонять армию в эти механизированные корпуса? Да еще на западных границах… Ладно, если мы первые ударим, это мощные кулаки. А если немец опередит нас? Ведь ему разогнать пшеков в конфедератках ничего не стоит. Это немец. Ну, формируйте моторизованные дивизии, куда ж денешься, кавалерия и вправду, с появлением самолета и пулемета стала сдавать. Но корпус… Он же в выдвижении, в походе вытянется на многие десятки и сотни километров на дороге! Управление потеряет, связь у нас очень плохая пока. Да его же просто авиация раздолбает, прежде чем он выдвинется в район сосредоточения! Другое дело - кавдивизия! Налетели самолеты – мигом рассыпалась по степи! Ушли – тут же собралась и опять это боевая единица! Продолжает выдвижение! Вступает в бой! Опять же. Корпуса эти пока без механизации, она ведь только на бумаге. Народное хозяйство и то, пока имеет громадный дефицит тракторов и автомашин. А мехкорпуса… Чтоб их укомплектовать, Госплан со всеми скидками просит лет пять… А если Гитлер не даст нам эти пять лет?! Задачи им будем ставить с учетом их мобильности, а они пешкодралом будут топать? Куда? В плен прямо?! Попробуй это скажи. Мехлис тут же тебе рот заткнет:
- Красноармеец в плен не сдается!
     Ага, не сдается… Маршал тяжко вздохнул, огляделся, присел на скамью под молодыми елками, достал трубку. Достал и тут же забыл про нее. Вертел-вертел в пальцах. Все думки, думки…
     Зачем тормозят работы над хорошо бронированным средним танком? БТ-шка на узеньких своих гусеницах ведь только по европейскому шоссе хороша. А если отбросит нас враг в глубину страны? В наши грязи непролазные? Или… Зачем миномет забирать у стрелковых рот? Навесной огонь что, отменили уже? Зачем станковый пулемет оставили в их составе? Ну, отдайте «Максимы» по УРам, там им самое место. А пулемет должен быть мобильным, пострелял, убрал сошки и тут же перекатился на новую позицию… Ведь это же очень важно, чтоб легко менялась позиция, чтоб его легко не брали в «вилку» минометчики или на мушку снайпера…  ДП, конечно,  хорош, но вот у немца уже есть оружие и получше, Машиненгевер называется. МГ-38. И дальность гораздо больше и кучность стрельбы. Нам бы такой… А вслух разве скажешь?
    А траншея чем хуже от индивидуальной ячейки? Этот Мехлис такой бред несет, на голову не натянешь: в траншее, мол,  буржуям легче контролировать всю роту скопом. Мол, кто дернулся тикать, того офицер сразу и в расход. Дурило, сразу видно, никогда не был под артогнем.  Да когда тебя в ячейке засыплет глиной, тут уж точно небо с овчинку покажется… В траншее хоть своих товарищей видать и слыхать. Локоть об локоть… И уверенности больше и тебе помогут ежели чего там…
Нет, насчет среднего танка надо Кулика ломать, ломать…
-Что призадумался, Семен Михайлович? – кто-то положил ему ладонь  на плечо. Ладонь широкая, крестьянская.
    Буденный поднял голову, улыбнулся скрозь усищи. Шапошникова он знал давно, уважал за его талант военный.
-Думаю вот… Как мы с такими дурнями воевать собираемся… Ничего не знають, как кроме шапками закидывать. Вот гляди. Мы в двадцатом годе как Пилсудского вышвырнули с Украины? Да мощным кулаком – Первой Конной! Этот кулак пробил оборону, где она была слабая, да  и пошел по ихним тылам, мы тогда одних штабов дивизий разметелили около тридцати, сколько складов забрали, сколько железных путей повзорвали… Короче, вот он, «Блицкриг», про который теперь так хорошо пишет этот умник немецкий, Гудериан. Да только у него эти дела будут делать танки с десантом пехоты. Хотя и он не прав. Он скорость их движения ставит во главу угла, не придавая значения мощности пушки и толщине брони.
-Это идеи не Гудериана, Семен. Про это еще раньше англичане написали. А потом еще один немец, Фолкхейм все это обобщил. А Гудериан добавляет, что чем больше скорость этого кулака, тем лучше. Но! Связь! Только радиосвязь…
-Ну что ж,  пускай и так. Я к тому, што они теперь с этой идеей носятся, как с дитем родным. И ежели они на нас прыгнут, то вот именно так они и попрут: кулаки из бронированных машин с пехотой сопровождения на броне или транспортерах, которые будут, как моя конница в двадцатом, по сорок верст в сутки махать! Обходить, выявлять, громить, сеять панику… Вот он, немец, отчего средние танки строит мало. Легкие в основном. Скорость и маневр, разведка и связь - вот што будет побеждать в будущей войне.
-Вот ты кавалерист, Семен Михайлович, ты ж до мозга костей конник, а смотри, как за танки печешься…
-Верно, я кавалерии не изменяю. Но ведь время-то поменялося? Аль нет? Хотя и кавдивизии под рукой завсегда надо иметь.  Вот тебе пример: ну согнал ты пять-шесть танковых и мотодивизий в кулак и кинул их в прорыв. Те же сорок верст в сутки. За ними обоз нужен? Нужен: горючее, харчи, пополнения, медицина, боеприпасы.  А твой обоз отстал. И разбит авиацией, сгорели все до единого бензовозы. Ты водичкой из речки танки заправишь? То-то… А што есть кавалерия? Да ничего ей не надо! Мои эскадроны зимой двадцатого года одними крышами соломенными с мужичьих хат питались, а до Мечетки за неделю дошли, окружая Ростов и Батайск!
-Гитлер вот всего одну кавдивизию оставил. На весь Вермахт.
-Ну и дурак. Попомнишь мое слово, опомнится, да поздно будет! Но я теперь не за то. Танк он для чего изначально замышлялся? Как тележка с пушкой для прикрытия наступающей пехоты, прикрытия прежде всего от пулеметного огня! А теперь что мы видим? А теперь скорость танка выросла, ну и его роль в связи с этим поменялась так, что не танк для пехоты, а пехота для танка! Танк теперь царь боя!
-Ну хоть артиллерию-то царицей полей ты, Семен, пока держишь? Включая противотанковую?
-Держу. А мне не до шуток. Но танк то же нуждается в защите и защита эта как раз от пехоты идет! У немца теперь пятнадцать тысяч пехоты вокруг одной машины, у нас всего пять.
   Прошли мимо, сияя начищенными сапогами и скрипя портупеями грузный, красный как рак,  Кобулов и стройный, как паж, но с виду суровый Абакумов.
      Абакумов хоть слегка кивнул головой, Кобулов как и не видит, кого миновали. Все ж два Маршала сидят. Ох, много ж на себя берете, грузины…
-В Ростов чекисты едут, – кивнул Шапошников, -там… У Фокина нашли копию какого-то письма Троцкого, с работы сняли, теперь там перетряска пойдет.
-Товарищ Маршал! Семен Михайлович! Хорошо, что Вы пока не уехали!
Секретарь Сталина быстро подошел и жестом показал наверх:
-Товарищ Сталин просит Вас вернуться. На пять минут.
     Сталин, медленно продвигаясь вдоль стены, отделанной дубом, проговорил своим глуховатым голосом с едва заметными нотками раздражения:
-Вот, Семен… Товарищи направлены Це-Ка партии к вам, в Ростов. После событий с нашим…  большим писателем… Надо всерьез им разобраться, кто там сидит, за что сидит, справедливо ли он там сидит… Как оказалось, майская комиссия Шкирятова подошла к вопросу… Заинтересованно, корпоративно… То есть нечестно. А к таким серьезным вопросам надо подходить честно и без прикрас… Семен, что бы ты сам… Пожелал этим товарищам из Наркомата Вэ-Дэ?
    Буденный прошелся мимо застывших чекистов туда, прошелся сюда… Пошел по широкой ковровой дорожке опять к Сталину:
-Там скопилось много дел, Иосиф. Надо… Вам, товарищи, - он повернул голову, - предстоит перебрать там тысячи дел… Там же сидит уйма народу… Ни за грош сидит! Возьмите Сергина, разведчика, героя, за ево голову Деникин сто тыщ давал… И двоюродного брата писателя… Он что – враг?!
-Семен… Там есть на кого опереться? Кто честный человек и… Кто хорошо знает обстановку?
   Сталин не спеша подошел к замершим чекистам и всмотрелся своими желтоватыми глазами в глаза каждого.
-Есть, как не быть… Нешто ж у нас на Дону нету честных людей, зубами за Советскую власть готовых…
Буденный наморщил широкий лоб, будто бы силясь что-то вспомнить. Слегка усмехнулся в широкие усищи:
-Вот возьмите одного милиционера... Там служит.  Простой человек, простой боец моей шестой дивизии. А какой подвиг за ним!
-Это тот самый, который, кажется,  в двадцать восьмом  году уничтожил целую банду в Сальской степи?
-Да что там какая-то банда, Иосиф! Хотя и это настоящий подвиг. А вот, товарищи… Этот человек… Он принес революции очень большую пользу во время нашего польского похода. Ты помнишь, Иосиф, как взбунтовалась и замитинговала тогда моя… шестая дивизия? Маслака помнишь?!
-Когда они в местечках всех евреев… разогнали? Как не помнить такое…
-Ну и не только. Стали убивать политработников! Так вот… Именно этот человек тогда и спас наше положение. Вычислил, заманил, выбил точными ударами самых ярых зачинщиков, а толпа… Она и есть толпа. Тут уж мы ее бронепоездами утихомирили.
-Да-а, - Сталин задумчиво опустив голову, неспешно прошелся по толстому ковру, подошел к окну и, не оборачиваясь, выпустил дым из раскуренной трубки:
- Те события… Ведь если бы она… Твоя шестая дивизия, Семен… Пошла тогда через всю Украину… Обратно. Гражданская война кончилась бы гораздо позже! А так… Один Маслак и тот - столько шума наделал… Ты, надеюсь,  отблагодарил этого человека? От имени Советской власти? Как его фамилия?
-Его зовут Григорий Остапенко, Иосиф. Я ему тогда… Э-эх! Заводскую кобылку подарил, чистокровных мастей…
Сталин вдруг резко возвысил голос:
-Этот человек был достоин советского ордена, Семен, а ты… Кобылку. Подготовьте приказ, на орден Красного Знамени! Я его лично подпишу! Кобылку…
     Он повернулся к Кобулову:
-А… Вы там… Найдите этого чекиста! Ну и… помогите ему. Он что… До сих пор в райотделе… работает? Нехорошо! Это нехорошо! Ясно?
Желтые глаза Сталина сузились и блеснули холодным светом.
-Ясно, товарищ Сталин! – бодро воскликнул Кобулов.
-Я ево и сам, када ездил… Када я там занимался Юловским конным заводом в тех степях,  хотел найти, - Буденный, явно  уязвленный иронией Сталина, понизил голос, - да куды там! Сказали, бьеть он где-то по калмыцким балкам белое отребье… Вот какой это человек!
-Семен, - Сталин вдруг переменился в лице, добрая улыбка скользнула из его сощуренных глаз, - а ты почему скрыл от… Политбюро… От Цэ-Ка… От всех нас…
     Он выдержал паузу, медленно подходя к Буденному и все так же чуть заметно улыбаясь:
-От народа скрыл, который тебя любит… От всей Красной Армии… Скрыл… От своих старых… друзей скрыл, а?
      Установилась мертвая тишина. Буденный напрягся, вытянулся по-солдатски.
-Ты п-а-а-а -чему скрываешь, что у тебя… У те-бя…
      Воцарилась мертвая тишина. Сталин подошел к столику, неспешно достал пачку «Гецеговина Флор», вынул папиросу, высыпал табак в трубку и, не раскуривая ее, подошел к маршалу вплотную:
-Что у тебя в семье прибавление случилось?
-Та што там хвастаться, Иосиф, - Буденный облегченно выдохнул, смущенно опустил глаза под густыми бровями, - раньше я уж дюже ж хвастался, так все теперь знають, што из этого получилось… Пройти по улице неудобно…
     Все молчали, несколько смягчив лица, только один Кобулов чуть усмехнулся. Уж он-то хорошо знал, что прежняя жена Маршала,  красавица Ольга, так за несколько лет брака и не родившая ему ребенка,  теперь сидит в лагере, терпит тяжкие унижения, расплачиваясь за свою легкомысленную жизнь, необдуманные связи с разными молодыми людьми, среди которых, разумеется, тут же оказались и представители западных разведок,  живо интересовавшиеся не столько Ольгой, как знаменитым советским Маршалом…
-И все же, товарищ Буденный… Как сына-то назвал?
-Сергеем и назвал, товарищ Сталин!
-Это хорошее имя, Семен, хорошее. Желаю тебе… Вам с молодой супругой пока… Совсем не останавливаться на достигнутом!
-Так нешто ж мы…
Буденный простецки усмехнулся и расправил ладонью усы:
-И не останавливаемся! По-стахановски!!
Послышались редкие смешки.
-Ай, молодец ты, товарищ Маршал Советского Союза!

                Начальник УНКВД Ростовской области после двух суток бессонницы, смятения и тяжких раздумий молодцевато вскочил и, быстро приблизившись к вошедшим, козырнул и протянул было ладонь Кобулову:
-Здравия желаю, товарищи! Как доехали, как дорог…
От вошедших тут же повеяло холодом декабрьского вечера и казенным духом вагона.
-Нэ нада, Гречухин, нэ нада…
       Кобулов грузно опустился в ловко придвинутый секретарем стул, кинул фуражку на стол, обвел мутноватым взглядом стены и потолки кабинета, не глядя на майора, скривил толстые губы:
-Ты, Гречухин… Па-чему еще… живой, а?
-Н-не понял, това…
-Я тэ-бе уже нэ товарищ… Ты, Гречухин, а также этот твой… Как его? Ну, начотдела из станицы… Вешенской…
-Лудищев, - тихо подсказал Абакумов.
-Лудищев… Вы еще тогда, Гречухин, когда вышли из кабинета товарища Сталина, - Кобулов медленно  откинулся на спинку стула и обвел всех наливающимися кровью глазами, барабаня толстыми пальцами по столу:
-Вы еще тогда, сразу же оба! Оба!! Должны были выйти вон и застрэ-литься!
     Гречухин сразу как-то сник, опустил плечи, руки его задрожали:
-Так это ж… Еще до меня… Началось. Фокин! С писателем…
-До тебя началось, но с тобой нэ кончилось! Вы… На кого руку подняли?! Это же… Вы хоть соображали…
      И задохнулся, вертя крупной головой, рвя с потной шеи ворот рубахи.
Гречухин вскинул голову:
-Нам Ежов приказывал, вот мы и… Работали! Все указания из Москвы – выполняли. Отчитывались вовремя. Приказывали пересмотреть дело – мы пересматривали, многих же тогда отпустили. Приказывали очистить оборонные заводы от… поляков, мы и очищали! От немцев, мы…
-Што Ежов, што Ежов? Этот дурак и пидорас Колька от своих пьянок са-а-в-сэм очумел, а вы… Он свою личную обиду перенес на… У тебя пешка, простой милиционер, этот…
Он опять вопросительно взглянул на Абакумова. Тот перехватил взгляд начальника:
-Младший лейтенант Погорелов!
-Вот… Погорелов! И тот даже сообразил, что ЭТО делать нэ-льзя. Нэ-льзя!! Трогать такого человека… Так он всего лишь летеха у тебя. А ты – майор Эн-Ка-Вэ-Дэ!! Думать надо, думать… Ну вот смотри, смотри…
     Кобулов чуть понизил тон и наставительно, как учитель первокласснику,  стал разъяснять, жестикулируя руками:
-Раз сам нэ па-ни-ма-ешь… Писатель наш… Великий… Толстой куда делся? А? Умер Толстой сам. Куда-то там пошел да и умер. Гоголь куда делся? Умер сам. Чехов – то же, сам, понимаешь… А вот… Товарищ Шолохов куда делся, спросят люди через… Тысячу лет! И что скажут? А его убил товарищ… Сталин! Пушкина кто убил?! Наймит мирового капитала, этот…
-Дантес! – ловко ввернул Абакумов.
-Дантес! И вот пройдет много время… Ни Ежова, ни Берию, ни меня, ни вот этого ду… Абакумова, ни тебя, Гречухин,  никто тогда и… Знать не будут! Травой зарастем! Пылью станем! Были и – нету! А вот наш великий Вождь товарищ Сталин и великий русский писатель товарищ Шолохов… Они в истории останутся! Думать башкой надо! Наворотили тут… А этот у вас… Капитан…
-Остапенко! – тут же нашелся Абакумов.
-Этот па-ч-чему сидит?!
-Вот как раз его дело… Товарищ… Кобулов. Лежит. Он член банды… Предателя Люшкова… И есть…
-А вот это… что?! Гречухин! Вот… Это… куда?!
     Кобулов достал из портфеля лист с большим тисненным золотом гербом СССР посредине и потряс им перед мокрым от пота лицом майора.
-Н-не могу знать, товарищ Ко…
-Это приказ самого товарища Сталина о награждении твоего арестанта и белобандита… Остапенко высшим… советским орденом. За выдающиеся заслуги перед партией большевиков и нашей Советской Родиной. Слушай, Гречухин, - Кобулов хитровато сощурил глаза, - так кто ж у нас ошибается? Ты его тут, в Ростове,  мордуешь в подвале, а в то же время сам товарищ Сталин там, в Москве, его награждает, понимаешь… Может, Гречухин, наш товарищ Сталин… Вождь всего советского народа… И ошибается?
        Гречухин вдруг зашатался, от падения на пол его спас край стола, за который он ухватился уже совсем белой ладонью. Его лицо вытянулось и стало мертвенно-бледным. Он медленно поднял воспаленные глаза на настенные часы, мерно тикающие  на противоположной стене и его рот вдруг перекосился. Было без десяти десять вечера. Он вспомнил, что именно в эти минуты во дворе Богатяновской тюрьмы  должно было начаться исполнение приговора над Остапенко и еще партией приговоренных. Одиннадцать человек. Он хорошо знал, как работает система и  он с животным ужасом понял, что если Остапенко будет теперь расстрелян, то ему, начальнику УНКВД Ростовской области - уже не суждено будет дожить до утра следующего дня.
-Ты садись, Гречухин, - уже спокойно, даже примирительно, сказал Кобулов, - садись, бери вон перо, пиши.
Гречухин сел, вздохнул, не подымая головы буркнул:
-Что… Писать-то?
-А-а? Что писать? Ты, Гречухин рисуй ему, этому герою товарищу Остапенко, мотивированное, слышишь, очень мотивированное заключение о прекращении уголовного дела по его пятьдесят восьмой…
-И… Чем же мне его мотивировать?
    Кобулов приподнялся, уперся волосатыми кулачищами в стол, лицо его пошло багровыми пятнами:
-А так и пиши, бал-бэс, что следователем таким-то и при попустительстве меня, начальника Гречухина, было… Была за уши притянута статья пятьдесят восемь.. И… Из пальца было… высосано нами… В отношении гражданина Остапенко этого… Обвинение!
-Но это же… Мне приговор? Товарищ Ко…
-А ты, дурак, хочешь то же по пятьдесят восемь пойти?! Так тебе, майор,  просто за служебный подлог отвечать, а так… Что это у тебя на столе?
Из пачки дел он двумя пальцами  взял самое верхнее, раскрыл, бегло пробежал глазами:
-Вот. Велихов. Лев Александрович… Профессор, года… Тыща восемьсот семьдесят пятого рождения. Ого-го!! Да он у тебя… Проходит… Сразу по пяти пунктам пятьдесят восьмой… А ему, этому твоему «организатору и руководителю нелегальной организации кадетов» шестьдесят четвертый год уже идет, старикашка трухлявый… Ой-ой-ой… С двадцать пятого года вредительствует… И вы что тут… Куда смотрели?! Он у них вредительствует, а они… Вооруженное восстание, покушения на лидеров партии…
  Он отложил дело, взял из стопки другое:
-Та-ак… Бывший генерал, ныне… Главбух артели «Геркулес»… Он что натворил? То же мятеж?! Да он уже… На пороге… То есть на божьей дороге! Его били? Сколько суток?
      Гречухин снова нервно взглянул на часы. Вот, сейчас… Их уже, небось, построили… До Богатяновки даже на машине минут двадцать…
    Он вскочил со стула, вытянулся по швам:
-Товарищ Кобулов! Р-разрешите доложить! Мы можем не успеть!
-Куда мы… Можем нэ успеть, Гречухин?
-Этого… Остапенко сейчас… И еще группу… В общем… Приведение приговора трой…, суда в исполнение!
-Гдэ? Здэсь? Или в тур-ме?
-Здесь у нас… нет расстрельной камеры… На Богатяновке, товарищ Кобулов!
        Кобулов спокойно сел, взял лист, только что написанный Гречухиным. Неспешно прочитал сверху вниз. Отчего-то повернул обратной, чисто стороной и снова положил его на стол. Поднял на Гречухина глаза, сказал тихо:
-Ставь подпись и пэчать. И клади… Оружие на стол. Ты арэстован, бывший майор Гречухин.
Тот было выхватил револьвер, на ходу взводя курок.
        Но незаметно вошедшие в кабинет какие-то люди в штатском уверенно навели на него сразу пять стволов.
   Гречухин поник, отбросил револьвер, дрожащей рукой открыл верхний ящик стола, вынул печать Управления и слабо притулил ее к листу.
-Да, - медленно подымаясь со стула сказал Кобулов, - этого… следователя, который вел…  Вызвать, с постели, с могилы… Поднять! Вызвать немедленно! Идем, Гречухин. Если успеем – ты еще поживешь. Если нэ успеем – ты у меня там же и ляжешь. Рядом с Героем. Ты, Гречухин,  лежал хотя бы раз в жизни рядом с… Героем?

              Идущий впереди конвойный рванул засов, носком сапога толкнул низенькую дверь и она с протяжным скрипом распахнулась. Вместе с чернотой ночи, ослепившей на миг,  в голову ударила струя чистого морозного воздуха, очень уже давно позабытого Гришкой.
-Шагай, че стал…
      Стоящий позади высокий милиционер легонько подтолкнул его в плечо.
    Впереди красным матовым светом заблестела едва освещаемая отдаленным сиянием редких лампочек по срезу ограждения высокая кирпичная стена, на два метра снизу вверх вся испещеренная выбоинами от пуль. Выбоины были мелкими, но их было так много, что вся стена казалась черной, но только до высоты роста человека.
-Р-руки за спину, лицом к стене!
   Ему теперь был виден только самый край, небольшой уголок черного ночного неба и здесь, в тени падающей от стены он, поднявши голову,  вдруг увидел там, в самой глубине неба, в этом провале свежего морозного воздуха тысячи и тысячи весело мерцающих звезд, таких мелких, как просо усыпавших этот небесный  лоскуток.
«Все, кончилися вы, мои земные муки… В расход, в расход… Теперь уже… все. Ну и… Ладно».
    Кружилась от свежего воздуха голова. Рядом, так же лицами к этой испещеренной пулевыми выбоинами стене, уже стояли человек пять-шесть. Такие же босые и в одних брюках да грязных исподних рубахах.
Гришка вдруг поразился:
-Сколь годов прожил… А такого небушка… Ни разу не видал. Али не замечал его?
    И тут же подумалось: а ведь смерти он теперь уже и не боится. Тогда, в подвале у Крестинского, когда кинули их с комполка Гавриловым на холодный пол, он боялся. Боялся, ах, как он ее тогда боялся,  ее, смертушки-то. Молоденький был… Жить так хотелось!
А вот теперь нет. Нет того страха. Есть боль. По всему телу. И… Все равно как-то…
     Несколько человек в командирских фуражках  стояли чуть поодаль, в стороне, и он услыхал, как один из них, бросив в грязь недокуренный окурок, мельком взглянул на часы и негромко сказал остальным:
-Из второго блока еще пять человек будет. Минуты через три-четыре. Все за раз… В бричку не влезут.
-Ну так надо было грузовик подогнать, - отозвался второй, высокий, лицо которого было скрыто тенью от стены, - чем вот так-то… Бричкой тарахтеть по всей Богатяновке.
-Так што… Вызвать? Машину-то?
-Башкой раньше надо было кумекать! Ночи морозные стоят, вода с твоей машины точно уже слита. Это ж… пока воду в радиатор зальют…
-Та мы ить мигом, товарищ лейтенант. Машина коло котельни стоить, вода теплая, шофер там же ночуеть. Пять-шесть минут и готово!
-Ну давай, валяй. Три минуты даю.
        От этого мирного ночного неба, такого глубокого, от этих таких простых и обыденных разговоров стало вдруг ему как-то не по себе. И вроде как и не боязно: столько раз смерть видал, сколько сам ее учинял… А поджилки вдруг затряслись… И он понял: там, на войне, было в такие моменты, когда шли лавой на пулеметы, когда шрапнель, обдавая тебя теплыми волнами,  рвалась все ближе и ближе над головами, было, теплилось  еще сомнение  и с ним надежда – авось и мимо тебя просвистит, прошепчет  твоя смертушка… А тут точно – все! Теперь точно убьют. У этих не забалуешь!
-Где машина, твою мать?!!
    И вдруг дух… Ударил в ноздри ему дух. Не дух, теплый запах тех воронцов… Цветков лозоревых… Молодой полыни… Откуда, Господи?!!
       Обдал его, истомно вошел в грудь… Когда отмечали первый Красного Знамени. Когда ускакал в степь. Когда качался по степи, мял травы, звал Мокеича, каялся… Пахло чабрецом, душицею… Небушко, усеянное тысячами звезд, было высоко-высоко, а ему было так душно, так тесно...
    Откуда?
     И он оскалил зубы, захрипел… Поднял в темное небо голову, по-щенячьи тоскливо тихонько заскулил.
-Што ты скалишься, контра… Щас я те последние зубья-то и…  выбью!
   Конвойный милиционер, сбросив в карман шинели горсть семечек,  не зло замахнулся на него прикладом.
       Новенькая «полуторка», обдавая перегаром несгоревшего бензина, круто затормозила  на площадке. Свет ее фар уперся в подконвойных. Те сгрудились, как ягнята, прикрываясь ладошками.
-Ишь ты… Справился. Три минуты!
Лейтенант  развернул какой-то лист, нахмурил мохнатые брови:
-Становись, суки! Враг народа Маргулис! Решением особого совещания тройки Ростовского У-эН-Ка-Вэ-Дэ от шестнадцатого октября одна тыща девятьсот тридцать восьмого года… За многолетнюю троцкистскую… Вредительскую и Ка-Эр-деятельность… Согласно статьи пятьдесят восемь дробь один-а, дробь шесть, дробь одиннадцать… Вы приговорены к высшей мере соцзащиты… Расстрелу!! Решение это… Оно окончательное и… Пересмотру не подлежит! Вам понятен приговор, Маргулис? Так! Отошел! Вон туда! К стене!!
   Гришка из-за спин таких же изможденных, измученных многодневными допросами и уже давно простившимися с жизнью бедолаг, как и он сам, видел, как один из заключенных, сухопарый, с нескрываемой военной выправкой, пошатываясь и чему-то усмехаясь,  отошел от толпы и покорно встал под красной стеной. Багровый отсвет фонарей грузовика с работающим мотором дрожал и плясал по ней каким-то дьявольским плясом, отбрасывая множественные и чудовищно громадные тени от всего лишь одного человека.
-Враг народа Шевченко! Где этот… Шевченко?! Заснул, скотина? Решением Особого совещания тройки… Согласно статьи пятьдесят восемь дробь… Дробь… Дробь… К высшей мере соцзащиты! К стене!!
-Враг народа Стешенко! Решением Особого совещания… К высшей мере соцзащиты!! К стене!
-Бывший профессор… Враг народа Андронов! Решением Особого совещания… За Ка-Эр деятельность… Согласно статьи… К стене!
    Андронов поправил свое заношенное пальто, учтиво, как с кафедры, поклонился лейтенанту и быстро отошел к стенке.
-Враг народа, бывший священник Скуратов... За многолетнюю антисоветскую деятельность... К высшей мере соцзащиты! К стене!
    Один из людей в малиновых фуражках, стоящих в сторонке, повернул голову:
-Ну че, поп, помог, подсобил  тебе твой Бог? Говорил же те, ево нету. А ты не верил.
   Батюшка от неожиданности вздрогнул, на лице его отобразилась вымученная улыбка:
-Я-то? Я, мил человек, от твоих истязаний да побоев... Только укрепился в свой вере-то.А вот когда твой час придет... Мил человек... Ты свою веру-то, небось, отринешь, закопаешь, куда поглубже.Ибо она у тебя не...
-Но-но, с-сука церковная, подерзи мне еще! Я тя самово щас прям тут и закопаю!
-Швачка! Отставить разговоры с осужденными!
    Старший конвоя грубо окрикнул сержанта и уже потише добавил:
-Не видишь, что ли...Ево не прошибешь. Как ты ево не мордовал, а все одно ты для нево "мил человек". Тезис, лозунг  у них такой, сам от тебя последний зуб с юшкой выплюнет, а сам тебя все одно... Любит.
   Скучающие от обыденности дела, охранники дружно расхохотались. Смеялся и сержант Швачка. Не знал сержант, что не пройдет и трех лет и он,работник НКВД, в кровавом смерче войны попадет со своим полком в окружение, бросит оружие, будет сидеть под мостом, слыша наверху близкую речь врагов, будет дрожащими ладонями лихорадочно зарывать в рудую глину свои и командирскую книжку, и партбилет и новенький орден и в его последнюю минуту вдруг вспомнится ему эта вымученная улыбка того расстрелянного в ростовской тюрьме батюшки:
-Ты, мил человек,  свою веру поглубже закопаешь...
   С темного неба вдруг посыпался мелкий снежок-не снежок, так, крупа колючая.
   Красная, ущербная стена, уже по низу почти скрытая спинами приговоренных, могла теперь вместить только одного. Одиннадцатого.
   -Враг народа и троцкист… Предатель и… Бывший советский милиционер… Остапенко!! Решением "тройки" Особого совещания при Ростовском У-Эн-Ка- Вэ-Дэ… За многолетнюю и скрытную борьбу против Советской власти на Дону… За участие в белогвардейско-казачьем заговоре с целью убийства товарища… Сталина и… и прочие преступления Вы, Остапенко, согласно статьи пятьдесят восемь один – а, статьи пятьдесят восемь – три, статьи пятьдесят восемь – четыре, статьи пятьдесят восемь – восемь У-Ка РСФСР приговорены к высшей мере социальной защиты! Расстрелу, падла. Мало! – вдруг неистово воскликнул лейтенант  и, обведя взглядом воспаленных глаз всех собравшихся, в том числе тех, кто уже стоял у стены, добавил тише:
-Я бы тя… Повесил! Как собаку, повесил бы тебя, Остапенко… Ить… Самого товарища Сталина хотели… Куда пробрался-то…
   Гришка, через выбитый накануне зуб злобно сплюнул в песок противную солоноватую юшку и  равнодушно подошел к стене,  медленно  повернулся на свет.
        К дрожащим фарам грузовика подлетели невесть откуда взявшиеся мотыльки и стали весело кружить вокруг.
-Ишь ты… Мороз… А тут тебе и мотыли, - сам про себя удивился Гришка. Зажмурил крепко глаза, раскрыл – никаких те мотыльков.
    К лейтенанту бодро подскочил сержант, козырнул и обыденно отрапортовал:
-Первая смена осужденных построена. Разрешите привести в исполнение?
Лейтенант, держа руки за спиной,  молча прошелся вдоль нестройного ряда обреченных, всматриваясь в лицо каждого. Дойдя до Гришки, чуть задержался, раскрывая кобур нагана:
-Стань в сторонку, Остапенко. Я тебя лично…
Он не договорил. Обернулся на рев мотора. Так и умолк на полуслове.
     Неожиданно в те же ворота, откуда въехал десять минут назад грузовик,  пулей влетела «Эм-ка» начальника областного УНКВД,  резко затормозив и обдав конвойных мелкой снежной пылью. Те и рты разинули, когда их грозный начальник, весь красный, как рак, со  взъерошенной шевелюрой, в одном кителе, без портупеи и фуражки, распластав руки остановился между расстреливаемым Остапенко и злобным тем лейтенантом с его уже расстегнутым кобуром нагана:
-Не сметь!! Отставить!!! Отставить… р-рас… Расстрел! Рас… Отставить!! Не сме-е-еть!..
    И, втолкнув ничего не понимающего Гришку в автомобиль, тут же умчался в ворота, в затихший уже город.
«Наверное, в Москву потянут… Вместе с Белобородовым. Што ж… Хучь еще маленько поживу… Хотя… И на кой мне такая жизнь…»

     -А… Ты, Чернов… Пожить еще хочешь?
-Все хотят, товарищ Кобулов.
-Ты, Чернов… Может ты… нэ грамотный? Может ты нэ читал рэ-шэ-ние Политбюро нашей партии от… сэмнадцатого ноября? Или Пры-каз по нашему комиссариату от двадцать третьего октября? Ты, Чернов, что, спал все это время? Или ты-ы-ы… пил?
-Никак нет, товарищ Кобулов, не спал и не… пил.
-А пач-че-му ты… Ты же…
  Кобулов медленно привстал со стула и, опершись могучими волосатыми руками о край стола, задыхаясь от гнева, зашипел в лицо следователя:
- У тебя же… В этом деле… Да!! Есть предатель Родины и партии Люшков, есть Белобородов и другие там… Есть те, кто нашими пограничниками взяты еще при пэ-рэ-ходе границы… И против этой… шайки есть все подлинные документы! Признания, протоколы допросов, сведения твоих осведомителей… Вот!
Он поднес к лицу Чернова заранее отобранный им кусок дела.
-А дальше, Чернов?! Что мы видим дальше?
    Чернов дрожал всем телом и, чтобы не показать свой страх, сжал зубы и впился белой ладонью в спинку стула.
-А дальше мы видим в этом деле, которое ты, Чернов, чтобы сделать из простого планируемого тэ-ракта целый… заговор! Ты притягиваешь еще пару десятков людей, ты пишешь их несуществующие признания и показания мнимых свидетелей и ты… Ты…
Он вдруг задохнулся, умолк  и рванул ворот своего кителя.
     Ему поднесли стул и стакан воды, он сел, отхлебнул пару глотков:
-Ты отправляешь этих людей на смерть, на муки лагерные, хотя они… А те, кто действительно враги… Они остаются на свободе, они так и вредят… У тебя же, Чернов, до них руки не доходят!
    Он отдышался, вытер потное одутловатое лицо с очень крупным носом платком, поднялся снова, впершись желтоватыми глазами в Чернова:
-Но ты влез в такое говно, Чернов… Твой начальник хотел по приказу Ежова уничтожить нашего великого советского писателя… А ты хотел так же уничтожить человека, искренне преданного партии и народу… У тебя же тут,- он стал перелистывать дело Григория, бегло просматривая страницы текста,- тут… Ни одного его… Подписанного признания, ни одного свидетельского, да что там свидетельского! Стукачес… Ос-ве-до-мительского свидетельства нету!! Где твои осведомители, Чернов? Ты ему из пальца высасываешь обвинение… Ты ему за уши притягиваешь статью… Пятьдесят восьмую, дробь… Дробь… Дробь…
     Он поднял вспотевшую голову, выдрал из гришкиного дела несколько листов из самой середки, и, слабо улыбаясь, протянул Чернову:
-Но ты не ему притянул эту статью. Ты себе ее притянул. Теперь… Жри.
И, резко обернувшись  к присутствующим, спросил тихо:
-Вы тут… Что, нэ… Получили решение Политбюро партии от семнадцатого ноября? Там что сказано? Последним абзацем, что сказано?! Где? Дай сюда!
    Он выхватил из руки Абакумова лист, бросил его на стол, ткнул толстым скрюченным пальцем:
- Эс-Эн-Ка и Це-Ка Вэ-Ка-Пэ-Бэ прэ-ду-преждают всех работников… Эн-Ка-Вэ-Дэ и Пра-кура-туры, что за малейшее нарушение советских законов, ты слышишь, Чернов?!
Он нашел глазами белого как полотно Гречухина:
-И ты слышишь меня, Гречухин? Законов и директив партии и Правительства каждый работник Эн-Ка-Вэ-Дэ… И пра-ку-ра-туры… Нэ взирая на лица!! Будет привлекаться к суровой судебной ответственности!! Подпись: Молотов. Сталин!!
     На другой день, провожая его на вокзале, уже когда паровоз сталинградского поезда  дал протяжный отходный гудок, Абакумов вдруг прикоснулся пальцем к новенькому ордену, сияющему на его таком же новеньком кителе, сощурился и тихо спросил:
-Что передать Маршалу Буденному… Если приведется?
-А передайте, товарищ Абакумов… Товарищу Сталину, коли доведется свидеться... Спасибо, что не забыл простого человека. А товарищу Буденному... Передай... Что скоро мы с ним… С Семен Михалычем… Снова будем служить в одной армии. Рабоче-Крестьянской Красной Армии!
-Ну… Это уж, Григорий Панкратыч, куда тебя партия пошлет!

     Гришка проснулся от яркого луча света, медленно ползущего по стене. Он поднялся, тихонько, чтоб не разбудить Ольгу, с минуту сидел в кровати, словно оцепенев, потом подошел к столу, на котором еще коптила керосинка, притушил ее.
     Громадный черный шмель, ночевавший под ее цоколем, вдруг завертел мохнатой головой, расправил красные свои крылышки и, издавши моторный звук, вылетел на волю в распахнутую с вечера форточку.