I
ГИРКИН И ГААГА
Если бы в Киеве нашелся человек, который проявил бы столь же широкое сознание и высокую нравственность, как Гиркин-Стрелков, заявивший в мае о своей личной ответственности за гибель в июле 14-го в Донбассе пассажирского лайнера, то русско-украинский разговор о войне и мире получил бы шанс выйти на более высокий человеческий уровень. Ибо, так как он добавил, что ополченцы, которыми он командовал, самолета не сбивали, и оснований не верить этому у меня нет, то речь идет не о конкретном уничтожении пролетавших над воюющими республиками людей, а о создании в принципе на территории цивилизованного мира смертельно опасной зоны, горячей точки, кровавого очага этнического конфликта. И, конечно же, обе стороны, взявшие в руки оружие, как минимум нравственно ответственны и в равной мере виновны, что такой очаг смерти возник. Войны существуют потому, что как правило в любой войне, независимо от того, кто первый выстрелил, воевать хотят обе стороны. И когда в ходе перестрелки сознание ни к кому из стреляющих не возвращается, наступает последняя, самая отвратительная фаза любой бойни: истекая кровью, одна из сторон добивает вторую. Так, пресловутыми «победами», закладывается исторический замкнутый круг, тупик наследственных взаимных обид, страхов, ненависти, кровной мести и жажды реванша. Этнические конфликты – это и потенциальные, и реальные, где подспудно зреющие, а где уже мерзко фонтанирующие кровью, щупальца любого национализма. Об этом бы крепко стоило бы нам подумать именно сейчас, на всеземношарном национализмов подъеме.
Похоже на то, что с Гиркиным за шесть лет произошло чудо, желательное для всего человечества, – хмель казацкого героизма, с которым он ринулся тогда защищать «своих», покинул его, уступив место человеческой солидарности более высокого уровня. Он опасается, что Гаага может посадить его на скамью подсудимых и однако, возможно, готов – вместе с друзьями и, конечно, с другой стороной, иначе нет смысла все это затевать, – стать жертвой международного правосудия для создания надэтнического и наднационального юридического прецедента, после которого всякая междуплеменная резня – а в Украине именно это и происходит – навсегда потеряла бы традиционный статус и ореол священной войны, громко апеллирующей к «ценностям народа» и «интересам нации».
Но потянет ли Гаага ликвидацию окопов такой величины? Достаточно ли она независима в обстановке растущего на планете уже даже не просто национализма, а его злокачественного крайнего проявления, агрессивного традиционализма, десятилетиями известного миру под именем фундаментализма – той силы нравственного и политического распада, которая сорок лет полыхает в юго-западной, исламской, части Азии, подтачивает к развалу Европу (а значит, и Россию, в той мере, в какой она Европа) и угрожает превратить Соединенные Штаты в небывало унитарного гипернационального монстра-циклопа, готового слепо гвоздить финансовыми и военными ударами «неправильно» ведущий себя земной шар?
II
РОССИЯ И МАЙДАН
1
Вспоминая то переломное время, о котором напомнил Гиркин, задаешься вопросом: а нельзя ли было, как сейчас говорят, разрулить ситуацию по-другому? Тактичнее, мягче, не обостряя? Не нарушая политического статус-кво? Не изменяя силой границы соседнего суверенного государства? Ведя себя как подобает государству и обществу XXI века, современному, то есть понимающему беспрецедентную взаимосвязь всех ныне живущих на Земле, и не соскальзывающму бездумно легко в средневековое решение конфликтов («им можно, а нам нельзя?» и т.д.)?
Например, если Россия собиратель русских и русскоязычных, то и собирала бы без земель, пригласив к себе всех украинцев, не желающих новых киевских порядков, благо места свободного нам не занимать. Помнится, желающим мигрировать в Россию не отказывали, но ведь радикального переезда несогласного населения не было. Значит, ради своего чаемого в будущем благополучия оно предпочло воевать (Донбасс) или соблазнять и толкать Россию на разрушение ее отношений с Западом (Крым). Да, наверное, радикальный переезд сюда 10 миллионов Новороссии был бы для нас недешев, но ведь то, что по сей день происходит, неизмеримо дороже, не только материально, но и морально.
Так что сразу после Майдана, еще в марте 14, продолжением крымско-новороссийских референдумов в пользу России должна была быть четкая однозначная политика переселения без намека на собирание земель. Ну а тем, которые не захотели бы покидать хороший климат и насиженное место, тем следовало решительно сказать: до свиданья! Вы – граждане суверенного государства, не хотите к нам, ради бога, добивайтесь свободы у себя своими силами и не жалуйтесь, не ждите боевиков-соплеменников, не оглядывайтесь на этническую принадлежность, не подрывайте и без того не шибко устойчивое положение России в семье европейских держав.
Собирание людей – хорошая внутренняя политика, но только до тех пор, пока оно не задевает государственные границы, с которых начинается политика внешняя. В 2014 году Россия перепутала внутренние отношения с внешними и теперь за это платит. Платит за архаичность, или, говоря более по-русски, отсталость, своего политического мышления, связанную с недоразвитостью ее общечеловеческого сознания, выразившейся в том, что общие интересы – нерушимость границ и уважение к чужому суверенитету – она принесла в жертву элементарному национальному эгоизму, поданному как высокий патриотизм «антимайдана».
2
Такое основательное неразличение внутренних и внешних отношений, когда внутренние потребности племени неизбежно переходят в расширение территории и передел границ, становясь перманентным детонатором войн, было характерно для древних и средневековых государств, венцом которых были империи, называемые традиционными. После Наполеона и под ударами разбуженных им национально-освободительных сил государства прежнего типа начали сходить на нет, но их этноимперская психическая основа была унаследована обновленными капитализмом державами, что и привело к столкновению в Первой мировой, окончательно похоронившей монархические империи.
Победа над Гитлером создала две, как казалось, последние империи, разделившие мир пополам. Но любая империя довлеет себе, и психологически она может быть в мире лишь одна, это черта не только древней Поднебесной, весь мир вокруг любой империи для нее самой – терпимое до поры до времени варварство и потенциальная добыча. Поэтому рост вооружений, гонка и взаимная подготовка войны неминуемы. Распад Советов только отдалил угрозу Третьей мировой, но не отменил ее. Лет за пятнадцать после распада надежды обновленной России на дружбу и любовь с Западом выветрились, ибо ветры оттуда стали приносить все более неприятные запахи бесцеремонного, отнюдь не нового, а вполне традиционного обращения «победившей» империи с восточным наследством рухнувшего биполярного противостояния. В ответ в России стали оживать имперские инстинкты, напоминающие рефлексы гопников из зоны, с самого верху послышалось возмущенное: «ИМ МОЖНО, А НАМ НЕЛЬЗЯ?!»
Хороша нравственная логика! Представьте себе, что на соседней улице (на соседней! – не на твоей!! – и уж тем более не в твоем доме!!!) стали бы часто убивать, и, узнав об этом, вы бы сделали вывод: надо и нам кого-нибудь зарезать, почему другим можно, а нам нельзя?
Это тупик. Ведь то, что эти другие убивают и бесчинствуют, не говорит о том, что это им можно. Им тоже нельзя! И если сильный бандит разгулялся и режет направо и налево, – но, опять же, не у тебя и даже не около тебя! (конечно, если весь мир – твоя «имперская ответственность», тогда и Антарктида – около тебя, но тогда и вся жизнь – непрерывная резня, и наш разговор бессмыслен) – не очевидно ли, что следует искать цивилизованные, то есть основанные на нравственности, а не на силе только, способы выхода из ситуации?!
Или «аппарат насилия» (ленинское определение государства) для нравственного языка абсолютно недоступен? Не думаю. Ведь язык нравственности обращается напрямую к воле индивидуума, а ведь даже самый аппаратный из аппаратов, самый страшный по бесчеловечности механизм принятия решений проходит всё-таки через живых индивидуумов!
И потому я готов дать презумпцию человечности даже бесчисленным субъектам Левиафана – ради того, чтобы начать конструктиный диалог Общества и Государства, конечной целью которого стало бы превращение пожирающего нас чудовища в мирную служебную собаку – разве не об этом мечтает человечество, когда говорит, что государство должно стать слабым, а общество сильным?
3
Мир не сделал из Гитлера серьезных выводов, а значит, в нем, несмотря на блестящий демократический фасад, вакцины против нациовируса нет. Само имя абсолютного националиста звучит теперь абстрактно-невинно, как будто он жил не семьдесят лет назад, а во времена Нерона. Сталин тоже не лучше, но именно критико-политическое использование Западом сталинских пристрастий части россиян как средства давления на Россию ярко демонстрирует господство в менталитете демократического сообщества языка старой, полной ненависти и готовящей войну, политики. Нюрнбергский процесс и осуждение Холокоста глядятся теперь как простые ситуативные акции, которые при политической необходимости могут быть отодвинуты в сторону, в то время как они должны были бы быть вехами и знаками нравственного перелома истории, подобного началу христианской эры, – гранью, после которой империям и имперской политике не было бы места в жизни. Только такую радикальную отмену традиционализма мы могли бы назвать подлинной демократией, а не тот фарс, который разыгрывают сегодня национальные центризбиркомы.
4
Кажется, в 90-х, какой год не помню, был случай в Севастополе. Американские моряки приплыли в гости, хотели высадиться, так что тут поднялось! Население города высыпало на набережную, митинг столбом, янки гоу хоум! Долой! Вон! Прочь! Я был шокирован, что происходит? Почему такая злоба к западным соседям уже не в советской, а свободной Украине? Можно было подумать, что это не янки, а замаскированные турки, которые за Крым, по крайней мере, лет пятьсот воевали. А митингующая толпа с красными флагами была как будто из пятидесятых, из той эпохи, когда Никита и сделал Киеву царский подарок, и с тех пор время в Крыму словно остановилось, по крайней мере, для орущих против американцев точно. В чем же дело? Я недоумевал. Потом забыл. И снова вспомнил лишь в 14-м, когда все недоумения вернулись с новой силой и изумление происходящим накрыло с головой.
И захотелось понять, что же все-таки явилось главной причиной исторического казуса? Лакомый кусок? Так жила же Россия без него до 14-го и ничего. К тому же, чтобы лакомый кусок заиграл, нужно еще полсотни лет вбухивать триллионы. Так, может, важнее тут геополитика, военная база и т.п.? Уже теплей, но все ли в этом? Базу можно перенести, американцы же, если им потребуется, и сейчас могут поставить базу хоть в Одессе, на кой им крымские бухты?
Итак, грубые материальные причины возможны, но не они главные. Не забудем, что человек существо еще и духовное. И это крайне важно, хоть и не осязаемо. Во всяком случае мы вправе твердо говорить о психологии. А психология нам подсказывает, что для России не прошли даром семьдесят послевоенных лет перетягивания со Штатами каната. Антиамериканизм вошел у нас в плоть и кровь, особенно во властных верхах, по долгу службы как бы обязанных перенимать этот вирус от поколения к поколению. И когда грянул Майдан, именно антиамериканизм панически сработал: Украина уходит! Уходит навсегда!! Из «русских» уходит в «американские»!!! Всё, конец, гибель… Для нашей власти украинский февраль 14-го и был подлинной, серьезнейшей, катастрофой, после которой оставалось лишь беспамятно и рефлекторно хвататься за все обломки, за всё, что вокруг Украины плохо лежало. Крым, Донбасс стали такими обломками…
5
Украина ушла. Можно было бы посмотреть на этот факт позитивно: приблизилась Европа, к которой и сама Россия двигалась как минимум с Петра I, а возможно, если учесть проницательные исследования на эту тему историка Александра Янова, – лет на двести пятьдесят раньше, со времен Ивана III… Мы, россияне, грезили ведь не только империал-националистически о панславизме и Третьем Риме, но и культур-гуманистически о европейском доме. Правда, субъекты этих грез были разные и друг друга очень не любили, не любят и до сих пор, это тоже большая тема. Это Лисица и Журавль русской общественной истории… Под антиамериканизмом, глубже – наш национализм и нерасторжимо связанный с ним империализм. Империя есть высшая точка нации, ее идеал, цель и смысл по умолчанию, генетически, в глубине психики, там, где нация, племя и этнос одно и то же. У национализма-империализма – свои святыни. Взять хоть Крым: деятельность князя Владимира в X веке, победа над Мамаем в XIV-м, победа над Турцией и отнятие у нее Крыма в XVIII-м, кровь защитников города-героя Севастополя, пролитая в двух войнах с Европой, в XIX и XX веках, царские дворцы и т.д. И эти святыни национал-патриотизма оскорбляются, когда империя усыхает зримо и по чужой воле. Так Майдан и уход формально суверенной Украины из сферы русского влияния – это сокращение русской империи как высшего этнического смысла жизни в принципе. Болезнь современного русско-российского общества в том, что вследствие разных исторических причин в нем над этническим смыслом почти не вырос смысл человеческий. Он очень слаб, как хрупкий цветок на неласковой каменистой почве, и этноимперия в любую секунду угрожает его уничтожить.
Любое сокращение территории своего влияния этноимперская психика болезненно воспринимает как умаление своей жизни и усиление имперского конкурента. Этим объясняются, кстати, и беспокойство японцев по поводу островов и даже шараханье трамповской политики.
Украиной расширилась, а значит и усилилась «империя» – если взять в целом «забугорную цивилизацию» – американизированного Запада. Этническая боль этой потери и есть главнейшая причина грубого, национал-эгоистичного, дремуче-архаичного поведения моего отечества в последние шесть лет. Человеческое начало в России в очередной раз подавлено этническим.
5 июля 2020