Воспоминания об этом Событии хранятся в памяти, наверное, каждого человека, независимо от пола и, хотя я не могу знать, что оно значит для парней во множественном числе, так сказать, но про одного скажу точно: он надолго зарёкся подступаться с подобными порывами к кому-либо потом… А всему виной и причиной моя несдержанность и неуместное веселье без повода… Прости меня, Павлик!
Мы тогда жили в небольшом по «размерам» городишке на берегу реки Оки в двадцати четырёх квартирном трёх этажном доме, одной из «высоток» в его масштабе. Я, как старший ребёнок в семье, должна была присматривать за младшим братишкой в отсутствие родителей, чтобы его никто не обижал – сам отбиться от даже своих ровесников он не умел. А потому это приходилось делать мне. Дралась я не то чтобы наравне с мальчишками, нет – круче, настолько, что даже те, кто был старше на три-четыре года не рисковали вступать со мной в конфронтацию… Так продолжалось где-то до седьмого класса. Никому и в голову в то время не могло прийти отнестись ко мне как к девочке… Но потом… Потом мы все повзрослели…
Павлик тоже жил в нашем дворе. Он был на четыре года старше меня. Очень воспитанный мальчик в очёчках и со скрипочкой в руках… Из культурной еврейской семьи, папу которого – известного в городе стоматолога - мало кто видел в простоте душевной: он никогда не опускался до того, чтобы в выходной просто выйти во двор и присесть к мужикам за столик, уже не говоря о том, чтобы принять участие в общеизвестном развлечении тех с баночкой разливного пивка: забивания доминошного «козла» под истошные вопли – Р-ы-ы-ба!
Мама… Ну, кто же не знает про иступлённую любовь к своим отпрыском еврейской мамы? Её несколько грубоватый «голосок», безусловно, был хорошо слышен во всех уголках и пределах, в которых позволялось находиться её «детоньке» Павлику, когда она озабоченно звала его к себе… Не важно зачем и для чего… порою, просто для того, чтобы убедиться в том, что он есть…
- Павлик, детонька! Ты где? – неслось её выразительное контральто, перекрывая собой все остальные шумы суматошных дней – Мне кажется, ты уже проголодался!
Ей кажется… Вот, что тут скажешь? И так продолжалось тогда, когда сыну было пять, шесть… четырнадцать, семнадцать... Павлик очень любил свою маму, но ещё больше он её ненавидел за все те насмешки, что ему приходилось сносить от нас, а насколько дети беспощадны, объяснять никому не нужно…
И вот однажды этот самый Павлик (кто бы мог подумать?), не знаю до сих пор с чего, вдруг решился продемонстрировать мне (!) то, что он уже далеко не «павлик», а Павел! Мы с ним тогда сидели в беседке… А вокруг густо цвела сирень… Пел соловей, начало лета… Одним словом, романтика! Собственно говоря, изначально в беседке находилась я, одна, а потом появился он, чему я даже не придала никакого значения – продолжала читать какую-то книгу. И тут возник он… Решительно присел рядом и притянул к себе, да так сильно, чего от него и ждать-то не могла… Помню, как мелькнуло в голове:
- Ого! Ну, и что дальше?
А дальше он неумело припал сухими горячими губами к моему рту, и попытался просунуть вглубь свой слюнявый язык… «Действо» вряд ли продолжалось дольше минуты – он и сам напугался того, что только что проделал, как я думаю… Тут же отодвинулся на самый край скамейки и сидел там с несчастным видом… ждал… чего? Наверное того, что я вскочу и начну размазывать его по стенкам, но у меня почему-то случилась самая настоящая истерика… Я так хохотала, как никогда потом… до слёз… И вдруг увидела, что он тоже плачет… Взрослый, семнадцатилетний парень, сидел рядом и размазывал злые слёзы по щекам, не сводя с меня влюблённого взгляда… Ему бы встать и уйти, но нет – сидел и смотрел, как я растаптываю смехом его только что начавшую формироваться мужскую гордость…
Сильный поступок… Что было потом? Я поднялась, и подошла к нему… Он смотрел в упор, не замечая струящихся слёз… молчал… Я, тоже молча, наклонилась и легонько поцеловала его стиснутые губы, погладила по щеке и прошептала:
- Прости, Павел! – и ушла…
Никогда после он не повторял своих попыток даже просто остаться наедине со мной, но взгляд… взгляд всякий раз служил напоминанием о возникшей между нами тайне, о которой вот лишь теперь я осмелилась рассказать…