Есть у меня в запасе весёлый анекдот, который я рассказываю детям – своим студентам, обычно, это мальчишки-программисты, – если «свирепствую» тематически: «Мужчины делятся на три категории: МамЧо, Мачо и Чмо. Из МамЧо вы выросли, до Мачо – недоросли, остаётся…» – дальше идёт выразительная пауза, после которой следуют невыразительные нравоучения воспитательного характера: «Вот объясните мне, что происходит: почему я смогла влюбиться за три дня в мальчишек, строивших мне бытовку, а в вас не могу за полгода? Почему, заходя к вам в аудиторию, у меня такое чувство, что оказываюсь на помойке? И ведь, если взять каждого по отдельности, нормальные парни, а все вместе – просто… Кто-нибудь может мне объяснить? Дёмин?»
– Ну, Маргарита Геннадьевна! Зачем вы так? Я же ваш Чиполлино!
– Чиполлино ещё заслужить нужно. Мальвина?.. Молчите?.. А ведь это именно вас я просила заткнуться и рта не раскрывать!
Издевательским прозвищем Мальвина был награждён весьма некрасивый, конечно, на мой вкус, мальчишка – вечно какой-то грязный, неряшливый, сальный, а также низкорослый, полноватый не в меру, прыщавый, – обладающий, однако, потрясающим дискантом, которым бы петь «Ave, Maria», но из его уст лилась лишь отборная брань, клокочущая и кипучая. Я не единожды просила его «молчать-заткнуться-хлебало завалить», но не говорить он не мог, говорить – не умел, поэтому когнитивный диссонанс нам был заказан…
– Антигерой?..
– Я не знаю, что вам ответить.
– Хорошо, тогда напомните всем условия договора.
– Если вы ещё раз услышите, как кто-то из нас матерится, то вся группа семьсот раз пишет, что матом ругаться унизительно, без этого вы не примете экзамен.
– С чем всех и поздравляю… Тихо! Тихо! Я сказала: тихо! Мне больше не интересно: кто там ругался, а кто – нет! У нас был уговор, вы все на него подписались, поэтому… – и я развожу руки в стороны, пожимаю плечами, всем видом показывая, что бессильна что-либо сделать: Слово есть Слово, и ответ за него держать нужно, но как же себя ругаю, что опять ввязалась в эти игры, понимая, данное Слово мне не осилить – сил не хватит.
Я не знаю, как это объяснить, но у каждой из студенческих групп, которые так или иначе формируются в начале учебного года, вскоре появляется некое общее состояние или настроение – информационное поле, – которое отражает суть и сущность находящихся в ней студентов. Есть весёлые и живые группы, с которыми работать интересно, но трудно; есть тихие и мёртвые, с которыми работать легко, но не интересно; есть просто шумные и мертвые, есть просто весёлые и пустые, словно детская погремушка, – разные есть. Однако в этом году я столкнулась c пустотой расширяющейся и вязкой, словно горячий битум. Нет, в ней, конечно, были солнечные и любопытные лучики, но битумная пустота, словно черная дыра, поглощала их свет, не давая скользить по поверхности. И меня, точнее любые мои усилия как преподавателя, она растворяла в себе без зерен и плевел, при этом лишая меня как человека сил физических. В общем, это была группа из серии «сказок» от Стивена Кинга… и, реально оценив свои силы, решила спасться бегством, впервые в жизни не просто отступившись от детей, но полностью попытавшись вывести их из зоны сознания: «Давайте так… Никаких потруждений, никаких домашних заданий, никаких сочинений – ничего, просто постарайтесь сидеть тихо и молчать. Можете заниматься своими делами, залипать в телефонах, только тихо и молча. Наша основная задача: протечь мимо друг друга, пока идет пара, и не задеть». Парни конечно же с радостью согласились, обещались, и через пять минут в аудитории стоял гвалт, который я тихо и молча наблюдала.
– Тихо вы все, уроды! – заметив шум, подал голос Антигерой, и группа притихла.
– Спасибо. На чём я остановилась? – этого никто не помнил, поэтому с улыбкой начала с начала, в очередной раз наблюдая за Антигероем.
Этот мальчишка был Покорителем Пустоты: она, словно зверь, слушалась его команд, однако повелевать он ей не собирался. Ему было плевать и на Пустоту, и на меня, и вообще, кажется, на всё. Я откровенно восхищалась его силой и какой-то неимоверной неведомой мощью, с усмешкой смотрящей на хрупкие законы цивилизованной жизни. Именно к нему я взывала, когда мне нужно было справиться с группой, но его же и опасалась: авторитетов для него не существовало, он помогал мне, что называется, по настроению, но и в помощи оставался восхитительно дерзким, однако не высокомерным. Это был мальчишка, которого не могла аннигилировать даже Битумная Пустота…
Однако, как впоследствии вышло, эта пара оказалась у нас последней (да, я помню про слово и необходимость говорить «крайней») в данном учебном году, так как уже на следующей неделей нас отправили на внеплановые каникулы, а дальше – карантин и самоизоляция: больше с Битумной Пустотой я не сталкивалась, а по отдельности – это дети.
Впрочем, это просто работа: с каким бы патриотическим энтузиазмом я в неё не втягивалась – на дом стараюсь не брать. Не просто другое: в жизни мужчины делятся на две категории: у молодой женщины – это МамЧо и МачоЧмо или дети и надежды, у старой – МамЧо и ЧмоМачо или дети и разочарования. И возраст к словам «дети», «старые» и «молодые» не имеет никого отношения. На какие категории делятся женщины? Не знаю, но думаю, тоже молодые и старые как целевая аудитория и дети как внецелевая. Также могу предположить, что у «мальчиков» звучат эти категории более выразительно и ёмко, однако суть всё же одна – надежды и разочарования, которыми начинает полниться наша жизнь, как только мы вырастаем из МамЧо…
Кто я? Молодая старушка: ещё не совсем старая женщина, наслаждающаяся осенью детства. Однако жизнь всё ещё втягивает меня в свои метаморфозы, заставляя вспоминать иные времена года…
Так, четыре месяца назад я переселилась в деревню, полная радужных надежд и планов на волшебную осень детства, когда весь бег по кругу «социального марафона» – учёба, работа, карьера, «взамуж», любовь-морковь, дети и прочие страсти – закончился, и пришло время воплотить в жизнь давно лелеемую присказку: одна, спокойствие, тишина. Но жизнь есть жизнь: шум дорог приходится мыслить музыкой, а в спокойствии искать точки, стирая запятые, но всё это мелочи, ибо на базовую составляющая присказки – одна – никто не посягает… Точнее, не посягал, поэтому и анекдот забылся, и замашки молодости канули в Лету, оказалось, что только казалось. Однако, что называется, всё по порядку…
Самую первую, большую и трудную, запятаю-кляксу в моём спокойствии поставила соседка, которой не понравилось моё обживание на новом месте, а точнее костры, что мне приходилось жечь, расчищая старый дом и завалы вокруг него. О! это была настоящая проверка на прочность. «Бог испытаний не по силам не даёт! Бог испытаний не по силам не даёт!» – уговаривала я себя, размышляя, где же так накосячила, чтоб столь сильно карму-то подпортить. Первым мои порывом было желание пригласить соседку на чай и в тихой дружественной атмосфере рассказать о том, почему я сбежала в деревню… Однако эту мысль пришлось тут же откинуть, ибо впадение в самовлюбленную ересь – это грех, за которым последует счёт. Платить мне не хотелось, поэтому пришлось неоднократно принимать гостей (от сельской администрации до наряда полиции) и со всеми не без приятности смешливо перезнакомиться:
– Па-а-а-ап, погоди… Я тебе позже перезвоню, тут дяденька полицейский стучится… Здрасте, дяденька полицейский, – и у дяденьки полицейского округляются глаза, а затем против воли появляется улыбка, ибо на пороге его приветствует старушка в короткой юбчонке, матроске, с двумя тощими хвостиками над ушами.
Нет, он, конечно, составляет протокол, а я в нём расписываюсь, но речь у нас идёт совсем о не о нём. С формальностями покончено: у меня ворох нужных сведений и контактов, у другого – весёлое настроение; и мы вместе идём до соседки. «Дяденька полицейский» пытается ей сказать, что провёл воспитательную работу, но через минуту, резко хлопнув дверью машины, исчезает в пространстве. А я? Ещё полчаса слушаю отповедь в свой адрес и извиняюсь каждые тридцать секунд, обещаясь жечь костры далеко – в конце участка, ближе ко второй линии застройки, а также рассыпаюсь в благодарностях за прошлые подвиги бдительности (гоняла бомжей) и рачительности (траву у меня косила, колодец чистила, сливы-яблоки собирала), постоянно замечая, что сам Господь мне послал её как особое благословение отеческой любви и заботы. Затем принимаюсь уговаривать и соседку простить по доброте души и «дяденьку полицейского» придурка этакого, и мальчиков-строителей, шумевших и спать не дававших, и соседей по всей округе – за мир просить не пришлось: человек выдохся. Однако через пару-тройку дней ко мне вновь приезжает администрация, правда, выходит неувязочка: пожарище было не моё, кто-то другой дымил:
– Я же ушла в конец участка, как и обещалась. И почему она вам позвонила? Почему ко мне не пришла? Мне казалось, мы всё решили, – и мне сообщают, что со мной лично общаться больше не желают, поэтому позвонили и слёзно просили меры принять. – Ясно. Кстати, очень хорошо, что вы заехали, у меня есть вопрос на повестке дня…
И вот в этих беспокойных днях битвы за личное спокойствие случился у меня неприятный гость. Помимо хлама годного для сжигания, я набрала порядком старого металлолома, который мне мозолил глаза и был совсем не нужен, поэтому лениво помысливала, как бы он него избавиться. И в аккурат под мысль подошёл и гость – старьёвщик: «Хозяйка, сам гружу, сам вывожу, хорошо плачу, сразу плачу, тебе делать ничего не надо». И я показала гостю кучи старой жести, радуясь тому, как же удачненко он заехал. Однако гость оказался неприятно самоуправным: он забрал и то, о чём уговора не было; залез в старый дом, куда его не приглашали, сломав при этом мне кресло, которое я собиралась отреставрировать. Но как там говорят: Бог не Яшка, видит, кому тяжко… и мой гость очень сильно порезал руку о старый телевизор, который он раздобыл в доме. Кровь текла здорово, плюс часто похмельные будни и прочее нездоровье – в сумме получилось самое мерзкое предобморочное состояние, когда слабость, озноб, тошнота при ясном сознании, поэтому я поспешила перевязать руку и напоить гостя сладким чаем, а заодно одела в старую камуфляжную форму сына, чтобы хоть как-то согреть. Однако пока мы пили чай гость проявил ещё более неприятную сторону, став настойчиво расспрашивать о моём житие-бытие, заставив насторожиться, а потом врать про семью полную мужчин. Я выдохнула с облегчением, когда старьёвщик уехал, и сильно напряглась, когда он вернулся в тот же день с коньяком: «Алик, это лишнее…» – твердила я, и получала в ответ: «Я от всего сердца, хозяйка!» В общем, легче и быстрее было принять подарки, чем отказываться…
От отца в тот день я получила хороший нагоняй за свое поведение, так как оказалась виновата по всем статьям и в случившемся самоуправстве чужого, и разговорах за жизнь, и в подарках, так как заигрывала вместо того, чтобы прогнать.
– Твоя соседка с ним бы себя так вела? Небось, от неё бы бежал не оглядываясь, – вдруг в больное отец в пример привел ещё более болезненное.
– Па-па! – резко остановила я его. – Прекрати! Вся разница между мной и соседкой в том, что она баба блажная, а я дура блаженная. И всё! И кому из нас хуже – это ещё большой вопрос!
И вот под это настроение меня и приехала в очередной раз воспитывать администрация, которая, несмотря на неувязочку в источнике соседкиного беспокойства, стала предлагать мне костры жечь за тридевять земель, а ещё лучше мусор за деньги вывозить… и мне стало несмешно:
– Виталий Евгеньевич, я, конечно, веду себя как дура, но я же не идиотка. Вы вот серьёзно сейчас предлагаете мне вывозить на свалку за деньги дрова и ветки? – я тогда чистила сад. – Вам ведь также очевидна абсурдность ситуации?
– Работа. Я должен отреагировать на звонок…
– И?..
– Принять меры.
– Какие? Идти на поводу у больного человека, лишь бы только отцепился и перестал донимать, и при этом затравить нормального просто оттого, что страшно потерять работу? Вот что я делаю плохого: стараюсь, убираюсь, обживаюсь, прибираюсь, пытаюсь со всеми дружить. Сами же говорите, в деревнях все мусор сжигают, так почему мне предлагаете его за деньги вывозить? Думаете, я тут Геркулесу изображаю из любви к тяжелой физической работе? Вы же прекрасно видите, что мне трудно... – а дальше меня вдруг как-то резко понесло: я пошла жаловаться на все свои треволнения, не забыв и старьёвщика, и мальчиков из «ЗаборыВсехВидов», и…
Слава богу, Виталий Евгеньевич поспешил ретироваться, ибо я с впечатляющей очевидностью впадала в истерический припадок, который не могла остановить, начиная говорить всё быстрее и быстрее, напоминая себе свою же соседку. Весь день тот я переживала в себе этот эпизод, плохо понимая, что произошло, ибо прежде со мной таких приступов не случалось: сердиться тематически, злится адресно, впадать в ярость точечно – всё это мне было известно, жаловаться же общё было новостью. Что это было? Я намеренно, однако не без садистского удовольствия «шутила» над соседкой своим «Ой! Простите! Простите! Простите!», в ответ мир пошутил со мной, выдав подарочный сертификат на сутки мазохизма, предупредив таким образом, чтобы больше подобных фокусов не вытворяла.
Однако с этого момента ситуация стала разворачивать в другую сторону. Хотя, правды ради, следует заметить, что и пожарищ я больше не устраивала, так как переключилась на другую деятельность. Про соседку я забыла: после моей пластинки «Ой! Простите! Простите! Простите!», она включила – «Ненавижу! Игнор! Игнор! Игнор!» И старьёвщик затерся в памяти, ибо гости более, даже неожиданные, расстройств не доставляли, чувство безопасности не нарушали.
– Здравствуйте. Я Липо.
– Очень приятно. Рита, – и я выжидательно смотрю на нежданного гостя.
– Я от Виталия Евгеньевича. Он сказал вам помощь нужна.
– А-а-а… – улыбаюсь я гостю, а вскоре появляется и сам. – Добрый день, Виталий Евгеньевич. Спасибо вам за заботу…
– Ну, вы договаривайтесь. Я в магазин, а на обратном пути его заберу.
– Хорошо…
И мы пытаемся договориться, но не складно выходит.
– Здравствуйте. Я Овик. Брат Липо. А это мои племянники…
– Понятно, Овик. Рита.
– Липо сказал вам забор нужен.
Липо правильно сказал, но мы так и не договорились. Почему? Потому что мальчики из «ЗаборыВсехВидов» за те же деньги сделают работу за день без мороки для заказчика и лишних вопросов, типа: «А ты один живешь? А почему? А за сколько купила? А муж у тебя есть? А ты меня в WhatsApp-ель найди…»
«Пожар! Пожар! Пожар!» – вдруг кто-то кричит у меня прямо за спиной, отчего я подпрыгиваю вместе с рубероидом, который скручивала на «веранде в проекте», резко выпрямляюсь и оборачиваюсь:
– О, Господи! Ты чего так кричишь!
– Пожар… пожар… – задыхаясь, пытается говорить какой-то мальчонка, – я тут… напрямки… из магазина… через вас…
– Это соседи костёр жгут. Воды?
– Нет… спасибо… счас умру… – и он упирается руками в колени, пытаясь отдышаться.
Я иду в дом, мысля о том, что мне действительно нужен забор, чтобы не было вот такого «напрямки через вас», выношу большую кружку минеральной воды, мальчонка её залпом выпивает, выпрямляется и уже задорно улыбается:
– Здрасте… Опять я вас напугал. Простите.
– А, так это ты мне с дороги кричал и помощь предлагал?
– Ага…
– Тебя как звать пострелёнок?
– Даня.
– Данечка, значит. Ну, а я Маргарита Геннадьевна буду.
Данечка оказался болтливым, веселым и бойким мальчишкой, успевшим за двадцать минут выложить мне все свои текущие дела, а также раз пять предложить себя в помощники – совершенно бескорыстно.
– Я в субботу приду помогать, – уходя уже с другом, который бежать на пожар не спешил, обещается он.
– Приходи, – смеюсь я, – буду рада.
И Данечка приходит, правда через субботу.
– О, отлично! Хоть передохну чуток… – оставляя свои трудовые забавы, улыбаюсь гостю. – Как дела? Ты на работу устроился? Помощь, говоришь… Давай-ка дуй в магазин за конфетами и… сигаретами… Тебе продадут? Ну, кто бы сомневался, что тебя тут кто-то не знает. Дуй давай, а я пока чай сделаю…
И мы пьем чай на старой веранде. И болтаем. И курим. О чём болтаем? Мальцу пятнадцать – ему есть что рассказать. А я? Устраиваю игру «Сто лет жизни» и весело пытаю ребёнка: «Погоди, погоди. А потом? Тридцать пять – это лишь треть, что дальше?» Где-то в шестьдесят и у него появляется дом в деревне, а в нём всегда много работы. «Это да…» – соглашаюсь и отстаю от парня. Зачем я устроила эту игру? Чтобы через десять лет напомнить, что подходит время основного свершения и волевого усилия жизни, и все ссылки на трудности жанра – это дешёвый отмаз. Сбудется ли это? Поживём – увидим, а пока я отправляю мальчонку к другу, так как уже спешу к своим трудовым забавам.
– Но в следующий раз я обязательно помогу! – убегая, обещается он.
– Приходи, я буду рада, – улыбаюсь пареньку, решая, что надо будет угостить его чем-нибудь посущественнее в следующий раз, так как сама голодна, а уже потом чай, конфеты, кофе, сигареты.
– А вы не урабатывайтесь сегодня, – просит Данечка, на что я смеюсь и обещаюсь, но не намереваюсь исполнять, так как у меня наступило время пусть тяжелого, но радостного труда.
Наверное, целый месяц я делала фундамент веранды, копаясь в земле, и наконец-то добралась до столярных работ, где с каждой новой доской мои фантазии принимают овеществленную форму, приводя к радостному возбуждению и нетерпению поскорее увидеть весь свой «феншуйный прожект» в реальности.
Правда от скорейшей реализации «прожекта» меня постоянно отрывают разные хлопоты и заботы о детях – своих и чужих. На почту приходит бесконечное количество писем с одним и тем же содержанием, ибо карантин и самоизоляция: «Маргарита Геннадьевна, я студент (ка) такого курса и у меня долг по такому-то предмету»; «МГ, вы проверили моё сочинение (эссе, конспект)?»; «МГ, пожалуйста, не ставьте тройку!» «А почему у меня четыре?»; «Я сейчас в электричке, поэтому…»; «Ловите! Ваш дед Максим»; «МГ, это Ваша Радость…» Я ворчала на себя и ругалась, что надавала детям прозвищ, а в ведомостях – ФИО: и это заморочки!!! Ники дела тоже не проясняли, а лишь информации добавляли и путали, путали, путали…
«Мам, ты сидишь? Сядь. Надо поговорить…» – и я послушно сажусь, предчувствуя более серьезные заморочки. Ну да, так и есть: мы уволились и почти уже вышли на новую работу, почти переехав в тихое Подмосковье, как нам позвонила служба безопасности… и сообщила: «Нам кажется, вы иностранный шпион, поэтому нам требуется ещё неделя для более тщательной проверки вашей личности». И вот я уже с дотошностью допытываюсь до каждого слова этого разговора и на вопрос: «Что делать?» – предлагаю не суетиться на выходных, а пока… написать кадровикам, мол, что это за шутки и попросить ясности к понедельнику: «Только корректно, сын, корректно». Кладу трубку и зависаю на какое-то время в пространстве, тупо глядя в окно немигающим взглядом, пытаясь понять, что это за кино; встаю и уже почти ухожу к своим трудовым забавам, как вновь звонок: «Отбой! Я ещё не успел составить письмо, как кадровики сами позвонили, извинились и сказали, что все договоренности в силе и меня ждут в следующий понедельник. – Струхнул? – Хуже… – и мы уже весело смеёмся. – И что это было? – Переезжайте скорей… – Завтра поедем квартиру искать. – Как? Вы же нашли и аванс помнится внесли? – Хозяйка передумала… – Понятно». И вот я ещё не угомонилась в своих трудовых хлопотах, как снова звонок: дети сообщают, что и с квартирой всё вернулось на круги своя: они счастливы – я рада.
И пришло лето. И ушёл карантин. И отменили пропускной режим. И вот я уже в электричке: спешу к детям, но думаю-то про свой «прожект», поэтому вместо консультации по философии мы устраиваем веселье в четыре часа на все лады обсуждая сценарий фильма под названием «Мир без тактильности». Да, я устроила очередную игру: выспросив, как все пережили самоизоляцию, задала весьма серьезную головоломку: «А теперь собрались, сосредоточились и помыслили, в каком мире при текущем развитии событий предстоит жить, если не вам, то вашим детям. Чувствуете слово: по-мыс-ли-ли? Тишина двадцать минут, всё приходящие в голову записываем, потом обсуждаем. Вопросы есть?» К моему удивлению двадцати минут тишины детям не хватило, я замучилась сначала ждать, а потом держать в своей голове весь калейдоскоп из далеко не детских мыслей по этому поводу. В получающейся картине мира все дети, как один, приспосабливались жить и только одному ребёнку в нём было комфортно, он нашёл в него вход… и это был весьма интересный, я бы сказала, впечатляющий мир, в котором бы не отказалась пожить и сама.
Однако и это прошло: одни благополучно сдали экзамены и убежали в счастливое и беззаботное лето, другие – переехали и вошли в мир, серьёзно отличающий по информационной плотности и частотности с прежним, а я, наконец-то добившись спокойствия по всем фронтам, ринулась овеществлять свой «прожект» уже не отвлекаясь на мелочи.
И вот у меня перерыв в забавах своих, поэтому сижу на старой веранде, курю, никого не трогаю, о «фэн-шуе» новой думаю, как слышу кто-то кричит: «Хозяева! Хозяева!» Выглядываю, кричу ответное: «Да! – узнаю гостя и радости не испытываю. – Привет, Алик…» Я уже и вспоминать забыла о визите старьёвщика, столь много радости приключилось в днях после него, столь много событий и дел утекло, но вот он вновь собственной персоной материализуется предо мной у высокого крыльца старого дома. Я спешно встаю с дивана, чтобы не дать ему возможности подняться, и сажусь на самой высокой ступеньке крыльца.
– Ты мне не звонила, – облокачиваясь на перила, утверждает Алик.
– Не звонила.
– Есть что-нибудь для меня?
– Нет, ничего нет.
– Почему? – и он оглядывается вокруг, обозревая сменившийся пейзаж.
– Были другие дела… – отвечаю, замолкаю и выжидательно наблюдаю своего гостя –спокойно, без страха, но настороженно и чутко.
– Когда соберешь? – на вопрос пожимаю неопределенно плечами. – Я без хлеба сегодня. Машина пустая.
– В другом месте найдешь… – и вновь неопределенно веду плечами.
Интерес исчерпан, но гость мой не спешит уходить. Я жду: Алик приехал не за металлоломом – и я это знаю. И пока он решается озвучить основной интерес, я изучаю его внешность, на которую не обратила внимания в прошлый раз. Маленький, хлюпенький – это не новость, но оказывается, что он как-то до чудовищного некрасив. Старое лицо ещё не старого человека темно и морщинисто, расплющенный нос, видимо, перебитый когда-то; бегающий беспокойный взгляд в маленьких глубоко посаженных глазах; гнилые прокуренные зубы, узкие обветренные сухие губы; худые чёрные от загара жилистые руки, грубые короткие пальцы на широких ладонях… Однако всё это не то, некрасота его в чём-то ином.
– Вика, – называет меня гость и от этого имени я чуть ли не вздрагиваю и напрягаюсь, а Алик продолжает, доверительно наклоняясь ко мне и заглядывая в глаза, – ты скажи мне: ты одна живешь?
– Зачем тебе это, Алик?
– Нет, ты скажи, только честно.
Думаю: врать или говорить правду? Говорю правду. Алик ещё больше доверительно наклоняется и предлагает сожительствовать. Отказываюсь, постоянно пытаясь расслышать, как же он меня называет.
– Лика… – выдыхаю с облегчением, ослышка меня успокаивает, поэтому возвращаюсь мыслями к Алику, который на все лады расписывает мне лучшую жизнь.
– Алик, я не же сказала: нет! Я плохо говорю? Ты меня не понимаешь?
– Почему?
– Я не хочу!
– Но я хочу!
Мне хочется съязвить, что рада за него, но сдерживаюсь, перебиваю гостя, вновь повторяя: нет! нет! нет! Гость не понимает, и я сдаюсь:
– Хорошо, Алик, а когда муж мой приедет, что я ему скажу, как тебя представлю?
– Я же спрашивал: одна живешь… – Алик теряется на мгновение, а в следующее уже вновь всё идет по кругу: меня уверяют, что мне всё понравится.
Куда из головы Алика исчез муж, я так и поняла, очевидным стало другое: вранье не поможет, поэтому резко меняю тон:
– Алик, я уже ответила. Что ещё? И подумать: нет! И так: нет! И потом: нет! И вообще: нет! Как мне ещё сказать?
Гость ослабляет хватку и начинает расспрашивать о том, собираюсь ли я сносить дом, коль собираюсь, то зачем строю веранду, кто помогает мне в строительстве.
– Алик, зачем тебе это? Кажется, мы все уже выяснили. До свиданья.
Но гость заводит прежнюю пластинку.
– Ру-у-у-ки! – командую я, чувствуя, как в патриотическом запале косного красноречия чужая рука касается моего колена. – Ру-у-у-ки! Руки!
Гость одергивает-таки руку, а я резко поднимаюсь и иду в дом: «До свиданья, Алик!» Захожу в дом, ставлю на стол чашку и возвращаюсь к открытым дверям, чтобы убедиться: гость ушёл. Однако гость, переступив через фундамент веранды, направляется в дом: выхожу на крыльцо и, выкинув руку вперед, приказываю: «Стоять! Стоять! Дальше! Дальше! Дальше! Алик, мы, кажется, попрощались. Что ещё?» Алик заводит прежнюю пластинку о сожительстве: «До свиданья! Мне надо работать!» И больше не обращая внимания на его посулы о нашем прекрасном житие-бытие, я надеваю перчатки, беру морилку и залезаю на лестницу, чтобы красить обрешетку. Теперь гость мой внизу: требует дать номер телефона и, получая очередной отказ, обещается приехать завтра:
– Хорошо, – соглашаюсь, но предупреждаю, что вызову полицию.
– Зови кого хочешь, – дерзко бросает он на прощанье, – я всё равно завтра приеду.
– Очень надеюсь, Алик, что ты этого не сделаешь, – замечаю ему вслед, наблюдая со своего поста, как он покидает пределы моей территории, оставляя меня в благом одиночестве.
Быстро забываю про гостя, потому что у меня лёгкий и радостный труд, который приводит уже чуть ли в негодование моего отца: я занимаюсь украшательством пространства или «фэн-шуем», я «феншую» веранду, любовно раскрашивая все свои досточки, которые до этого столь же любовно и тщательно шлифовала болгаркой. «Давно бы уже всё сделала, если бы не твой фэн-шуй», – как-то мимоходом заметил отец, и я не согласилась с ним, потому как «фэн-шуй» – это главное. «Достал меня твой фэн-шуй!» – сорвался он, когда я собралась по всем опорами наделать укосин для красоты и гармонии без смысловой нагрузки. Мы даже повздорили по этому поводу, но против «фэн-шуя» бессилен не только здравый смысл, но и мой отец. Однако он с облечением выдохнул, когда я отказалась от этой идеи из-за визуального утяжеления всей конструкции: «Знаешь, с чем у меня твой фэн-шуй рифмуется? – Догадываюсь…» Мы мило ссоримся и легко миримся: фэн-шуй – это великая сила.
И вот я с любовью «выфеншуёвываю» все свои досточки, как вдруг замечаю в своей голове весьма любопытное кино, которое сильно контрастирует с моим общим настроем и настроением этого летнего жаркого дня: вокруг меня всё залито светом, в небе ни облачка, горячий ветерок липнет к телу, солнце слепит глаза – всё взывает в этом мире к счастью и радости, и лишь в моей голове – «Сто пятьдесят оттенков серого»…
Надо заметить, что свой первый визит мой старьёвщик нанёс в аккурат под мысль: накануне я как-то весьма серьёзно впечатлилась новостной лентой, описывающей в самых нерадужных красках предстоящие серии фильма о короновирусе – очередного апокалиптического сценария очередной умирающей цивилизации, что пытается сохранить себе жизнь. Ну… и решила сошкодничать малость: посмотреть серии в другом эфире, без шумихи и панических настроений СМИ, поэтому, укладываясь спать, попросила показать мне эту «кину». Кино показали, но и за праздное любопытство тут же наказали очень расстройственным днём, который я и описала в «Мире наизнанку, или Жизнь после третьих петухов». Одной из нечитабельных картинок того мрачного фильма-нуар был странный фрагмент, где в бесконечно длинной наскоро и грубо сколоченной из старых почерневших от времени досок казарме стояли бесконечные ряды солдатских кроватей, с облупившей краской, а в них лежали по стойке смирно люди-псы – люди с песьими головами, точнее в масках песьих голов. И вот какая-то женщина-надзиратель в военной униформе стучит с из коридора в перегородку, за которой смирно лежат люди-псы, и все они, как один, поворачивают головы вправо и замирают…
И вот я радужном дне и радостном настроении занимаюсь украшательством веранды, а голове фильм в серых оттенках, без намека на иные краски. И там в моём «фэн-шуйном» домике хозяйничает Алик-старьёвщик, а я, что называется, у него на подхвате. И вот в центре домика уже красуется грубый деревянный стол, за которым сидят и «уважаются» под горькую воду настоящие Мачо. На столе – вместо белых салфеточек, тарелочек, вилочек-ложечек – кастрюля, сковородка, миски, крупно и бесформенно разорванный хлеб, граненные стаканы, алюминиевые почерневшие ложки. Мужчины едят со сковородки и что-то пируют своё, а я суечусь на кухне, готовя очередную порцию еды, покорно, безропотно, бессловесно. В доме душно: затхлый запах давно немытых тел, перегара, нестиранных одежд и еды. Вокруг бардак. Приходит полночь, и гости хозяина остаются ночевать, ибо куда же им в ночь. И завтра повторяет вчера…
Я «фэн-шую» свои досточки, а сама разглядываю себя другую: ту, что живёт с чуждым ей мужчиной в домике, превращенном в собачью конуру. От моего «фэн-шуя», за который я так бьюсь с отцом, не осталось и следа: внутри и вокруг всё мрак, склоки, бардак. И я, из «фэншуйного» мира, спрашивает себя: почему та я, из собачьей конуры, покорно молчит, хотя помнит, что вообще-то это её дом и её территория…
И вот снова «собачья» свадьба. И много горьких вод. И дней. И уважения друзей. Но вдруг та я что-то роняет на пол, хотя несла до стола… И вот уже та я в синяках. И вот уже той мне достается за дело и просто так. И вот уже ту меня собираются уступить другу… Эта я продолжает красить, но уже нервно взрывается, обращаясь к той я: «Дура! Ты чего же молчишь?! Идиотка! Да, прогони ты их!» Та я смотри на меня глазами полными слёз и собачьей преданности, и во взгляде её мольба: «Спаси! Помоги!» Эта я смотрит в глаза той и ужасом понимает: у той нет голоса, Слово в ней так и не родилось. Нет, говорить она вполне себе умеет и даже понимать, что её там, например, обижают или как-то неправильно поступают, и вообще даже про мир, кошмар, справедливость и бред чувствовать, вот только облечь в Слово свою мысль она не умеет…
И эта я спускается с лестницы: она устала и хочет сделать перерыв, да и «кина» про все оттенки серого ей надоела, но сигарет нет, а так хочется закурить… и рассеять с себя этот мрак. Поэтому я иду в магазин и по дороге вновь замечаю небо, солнышко, теплый ветерок – «фэн-шуй», одним словом: мир так прекрасен и взывает к радости. И в этом настроении я вновь забываю и про визит Алика, и про бред в своей голове.
– Привет, Наташ, – здороваюсь, подходя к кассе, и выразительно веду взглядом на шкаф с сигаретами.
– Опять не получилось? – смеётся она. – Я же говорила, бросать вредно для здоровья…
– Это точно… – мы привычно перекидываемся парой-тройкой новостей или будничных забот, а затем я ухожу, пожелав всем хорошего дня.
Да, за четыре месяца ближайшее окружение привыкло к моим причудам и теперь уже с ответной улыбкой радости откликается на них, перестав относится ко мне настороженно и с опаской: я, конечно, дура, но безобидная. Помню, как выходя из магазина, увидела столпившихся у выхода людей: «Что дождь?» – «Ливень…» Я выглянула и застала огромную радугу вместо ливня и последние теплые капли, ещё густо сыплющиеся с неба, и неожиданно, даже для себя, раскинула руки в стороны и закричала: «Радуга! Привет!» Ну, дальше надо было спасаться бегством… ибо обернуться было стыдно.
И вот иду я из магазина, вся такая радостная и счастливая от солнца, неба, ветра, «фэн-шуя», как вдруг замечаю, что ручки у меня начинают сжиматься… и остановить в себе этот процесс уже не могу. Ну, такой жест, как будто вы комкаете в каждой руке мягкую газетную бумагу и тут же выкидываете её, резко при этом раскрывая ладонь, отчего пальцы растопыриваются во все стороны. «Да как он только мог посметь прикоснуться ко мне! – проносится при этом в голове. – Как он мог даже в мыслях такое допустить! Недочеловек!» Это так мне припомнился старьёвщик: я наконец-таки сообразила – кто приезжал. Пытаюсь остановить себя, но плохо выходит. И вот иду я, сжимаю ручки и обращаюсь к гостю: «Алик, появишься ещё раз, сломаю ножки! Нет, мне не свернут шейку. Почему? Ты назвал меня Викой. В общем, я тебя предупредила…»
Кто такая Вика? О! это было давно – в другой жизни: пятнадцать лет назад я шла по улице, как вдруг на меня упала мысль, в самом прямом смысле этого слова. Придя домой, я взяла чистую тетрадь, ручку и стала писать роман «Black&White. You&I». Это счастьице стоило мне полутора лет жизни, многих бессонных ночей и прочих разных кошмаров. И Вика – его главная героиня: простая девушка, взявшая на себя обязанности Смерти. Впрочем, это совсем другая история, долгая и малоинтересная. Здесь бы в этой поставить точку…
Что я хотела всем этим сказать? Не знаю. Я не ждала гостя, который бы вновь заставил меня стучать по клавишам и лишиться в некотором роде сне и спокойствия. И уж тем более я не ждала гостя, который бы напомнил мне про старый роман, однако он пришёл и пришёл сам. Зачем? Явно не для сожительства… Это герой из первой серии в сериале про современный апокалипсис под рабочим названием «Короновирус». Это человек, который глядя на себя в зеркало, видит там Мачо – прекрасного, гордого, сильного, смелого, резкого, дерзкого. Прямо Джон Уик, не ведающий приставки или постфикса «чмо». Начало этой серии я рассказала тебе, мой читатель, конец – домысли сам.
Моя соседка – это героиня из серии номер два, которая, глядя в зеркало своего мира, видит и понимает, что все и всё Чмо, напрочь забыв про корень «мачо». Следующим днём после того странного припадка, которым, я полагаю, немного напугала представителя местной администрации, я проснулась с ясно звучащим в голове Словом: «Потерпи! Потерпи!» Я прислушалась к нему: оказалась, что это не я должна потерпеть соседку, а она потерпеть ещё немного жить в этом мире, претерпевая и пропуская через себя эмоции, разрывающие её на мелкие части. И мне стало очень жаль женщину, ибо если терпеть такие истерические припадки каждый день, то… трудно это, в общем, весьма трудно. И у меня нашлось слово-утешение для неё: «Потерпи, Галенька! Потерпи, родная! Недолго осталось, моя хорошая, семидесяти двух ты не встретишь…» Я пыталась даже посчитать её дни, но не могла, так как точный возраст не знаю: в голове кружилась цифра в районе семисот… И это вторая серия.
Про эти первые серии нам активно рассказывают СМИ… и там идёт активный поиск героев, которые бы красиво умирали на баррикадах, за нас простых смертных, таких как я, Алик, моя соседка или дети битумной пустоты. Здесь на все лады пытаются корни сделать приставками, приставки мыслить окончаниями… или придумать что-то ещё в рамках старой грамматики: Мам а чо Чома чочо, а Мачочо мачо, а Чомачо чома…
Однако впереди серия номер три. И там не Живая Бездна, описанная на все лады в различной литературе – от поверхностных философских трактатов Запада до глубоких эзотерических штудий Востока – современной цивилизации, а Битумная Пустота… и её герой – это Антигерой, уж прости, читатель, за тавтологию, но прозвище у мальчишки появилось раньше, чем этот текст. Битумная Пустота растворила в себе всех лучиков-зайчиков, зерна и плевелы, приставки и суффиксы; Антигерой вырос из МамЧо, однако «мачо» и «чмо» для него лишь набор звуков, до которых ему нет дела: у него своя мелодия Ом.
Есть серия номер четыре? Да, это моя девочка, единственный ребёнок из всех, нашедший вдох в другой мир. Однако это кино уже не про апокалипсис, хотя в его названии и остаётся ещё память о прошлом. И вот что самое интересное: она всё рассказала и даже на дверь указала – и это я очень хорошо помню, а вот картинки того мира и как в него войти – убейте, не вспомню! Почему? Потому что я человек этого мира – в нём мне и умирать. И остаётся одна надежда, что примет меня Живая Бездна. Поэтому я и «выфеншуёвываю» все свои досточки, чтобы наполнить его пусть и старой, но живой и прекрасной мелодией Ом.
10 июля 2020 года