Впервые Додарбек вёз табак на приём в райцентр. Целых 10 кип табака. Случай, пожалуй, знаменательный в жизни Додарбека, поэтому он был невероятно рад, хотя порою, не скрывая волнения от водителя, переживал по-настоящему. Переживал от того, что водитель, его троюродный племянник Мехмоншо был совсем юн и малоопытен. Грустил по поводу того, что до райцентра им придётся ехать ещё пятьдесят километров по этой ухабистой, а местами вовсе не асфальтированной дороги. Каждый раз, с трудом вытаскивая машину из грязи, он нецензурно ругал племянника, будто не дорога и дорожные службы, а только один бедняга Мехмоншо – причина всех неудобств.
– Ах, это дорога! Сущий ад! Соринка в глаз! Изнеженный ты Мехмоншо-белоручка, румяный ты! Ну, совсем, совсем как майский ревень – «чукри-санглохи» на косогорье.
– Тагои (дядя), что Вы так поедаете себя понапрасну? Доберёмся как-нибудь до района.
– Он ещё учит меня. Ты только посмотри, а?! А ты позабыл, что везёшь мой драгоценный груз. И не дай бог, чтобы мы с тобой не пропали в водоворотах Ванджоба.
– Тагои, у меня в кузове не только Ваш табак. И не забудьте, что потом одному мне придётся отчитываться в конторе совхоза. И перед директором, и перед агрономом. А тёти Мохшариф и Гулистон, дяди Ахтамшо и Саламшо с нетерпением ждут меня в пункте приёма.
Разговор недовольных попутчиков на этом закончился. Машина, миновав кишлака Питоб, бесшумно и плавно съехала теперь на асфальтированную дорогу.
Додарбек задумался. «Если бы не сыночек в люльке, Мохистон поехала бы с ним. Он её не отпускал, хотя и в Агропроме и в «райшёлке» (местные люди так и называли контору по приёму коконов шелкопряда и табака) даже с младенцем на руках принимали её с особым почтением. Такое уважение оказывают только депутатам и передовикам.
Нет-нет! Он сам всё делает. Пусть его любимая жена воспитывает сына. Сколько ждали они сына, одному Аллаху известно и как хорошо, что жена после четырёх дочерей, наконец, родила ему мальчишку. Назвали Некпай, а «Некпай» – благочестивый! Такое хорошее и редкое имя звучит на всю долину.
Мать Додарбека, девяностолетняя Арзонгул хотела, чтобы внука назвали в честь давно умершего племянника своего сына, и звали племянника Сангак. Дядя Додарбека, кандидат филологических наук, профессор Мириванч Мирабдолович, каждое лето проводил свой отпуск в Ганджуре, заодно собирая у старых людей богатый фольклорный материал для своей докторской диссертации. В сельсовете Додарбек застал дядю, а тот, вдруг услышав имя новорождённого племянника, сразу перешёл в наступление, настаивая на том, чтобы Додарбек не называл сына Сангаком.
Долго он уговаривал Додарбека, укоризненно напоминая родственнику, что в двадцатом веке глупо назвать сыновей Сангаком (булыжником), или же Хаскашем (хворостовозом). Послушал Додарбек седобородого профессора, а уже потом благословлял его при каждом удобном случае.
С рождением сына Додарбек стал совсем другим человеком: его робость исчезла, гордо и смело шагал он при встрече с соседом, ехидным Зинатшо, не боясь даже его колких насмешек.
Жена Додарбека, Мохистон – депутат, видный человек во всей долине. А было время, когда она была обычной, незаметной девушкой в кишлаке. Выходя замуж за Додарбека, Мохистон стала, звездой. Да, да! Именно звездой! Эта она обязана ему, и ещё своему трудолюбию. Он тогда был пастухом, а она – дояркой на ферме. Потом стала выращивать червей тутового шелкопряда. Когда поля стали засаживать табаком, Мохистон, как и остальные женщины кишлака, стала заниматься табаководством. И на ферме она была лучшей дояркой, в совхозе – передовым шелководом и мастером-табаководом. Народ в третий раз выдвигал её в депутаты. Она везде успевала.
Только поля под табак агроном им выделил нечестно. Не землистые поля, а один гравий с песком. Но урожай, который они получали, каждый раз доказывал, что и на таких почвах можно получать отличный урожай. Медали и ордена жены были тому доказательством.
Однажды ночью пошёл сильный дождь. Ураган был настоящий. Почти все табаководы кишлака сильно пострадали, за исключением семьи Додарбека. Интуитивно почувствовав ухудшение погоды, он и две его старшие дочери ещё днём успели перетащить все вязанки табачного листа из сада под навесы. На другой день погода выдалась солнечная и без ветра. Жена Зинатшо долго сушила свои мокрые и побуревшие вязанки, но ничего не добилась. На одной свадьбе завистники шушукали, как агроном, прилюдно посрамив Зинатшо, выговаривал ему, что его низкосортный табак, который по цвету ничем не отличался от ярко-красного атласа, без сожаления должен быть выброшен в реку Ванджоб. Вот такое было время для Зинатшо и его жены Хуринисо. Печальное время!
Но вместо того, чтобы сгорать от стыда, Хуринисо улыбалась на людях, показывая всем свои нехорошие от частого поедания тута зубы. На собраниях Хуринисо назло женщинам совхоза всегда садилась в первом ряду, как будто она депутат, а не Мохистон.
По правде говоря, Додарбеку было чуждо сетование на судьбу. Он получил всё, что хотел. Дом построил. Яблоневый сад хорошо плодоносил, грецкие орехи не всегда, но периодично давали неплохой урожай. Самое главное, его орехи всегда выходят с тонкой скорлупой, «хамели», не то, как у Зинатшо и его брата Зумрадшо в садах, у которых растут одни дикорастущие орехи с толстой скорлупой, «кураки».
Словом, у Додарбека всё получается отлично – и орехи, и груши, сорта «Вай-вай», и яблоки, сорта «Тахарвиндж», и табак. И вот он везёт свой табак в «райшёлк», чтобы на вырученные деньги купить «Москвич». Правда, автомобиль для сына – Некпая. У соседа Зумрадшо старый «Запорожец». Помнит Додарбек, как они еле-еле насобирали деньги на машину. После покупки сосед важничал, будто приобрёл не смешной «Запорожец», а важную «Волгу».
Одетый в три сезона (за исключением зимы) в спортивном костюме «Адидас», Додарбек сидел за рулём, постоянно закуривая сигареты «Pine». Прихорашиваясь, он каждый божий день суетился возле школы, надеясь на взаимности со стороны учительницы русского языка местной школы Людмилы из Рязани. Надеялся, надеялся он, но в один не очень хороший день для него, Люда вышла замуж за учителя химии, за щупленького, невзрачного Субадора из соседнего кишлака.
Во дворе пункта приёма везде ощущался резкий табачный запах. Отойдя в сторону и чихая каждый раз, агроном Джамил Додов с любопытством смотрел на ганджурцев. Приехавшие давным-давно на попутной машине тёти Мохшариф и Гулистон, дяди Ахтамшо и Саламшо под тенью грецкого ореха ожидали совхозную машину. Мизинцем ковыряя в носу, грузный золотозубый агроном пару раз прошёлся туда-сюда перед сидящими, ожидая, что они вступят в разговор. Агронома все знали в районе. Он не был сыном какого-то ишана или поэта-сказителя. Но ходили слухи о том, что он имел вторую семью и в далёком Язгуляме. Его жена-модница, Танноза из райцентра одевалась не хуже секретаря райкома партии. Сплетники расказывали разные истории про агронома. Одни говорили, что он с красным дипломом закончил совхоз-техникум, другие утверждали, что у него обычный синий диплом, а на работу устроил его дядя, работавший геологом у русских на руднике по добыче кварца.
Непонятно было для большинства людей, каким образом наш герой устроился в райшёлке. Только никто не мог отрицать, проучившись в сельскохозяйственном институте, как заочник, Джамил вскоре стал главным агрономом, вытеснив, с поста старика-агронома Рузадора, что из кишлака Сармаст. Мохистон, жена Додарбека тоже была родом из Язгуляма, и, наверное, потому Джамил с уважением говорил её мужу: язна (шурин).
Дядя Ахтамшо быстро раскладывал кипы табака с пометками на землю. Подошёл довольный агроном с блокнотом в руках и, смеясь глупой, совсем не к месту «золотой улыбкой», весело обратился к мужчинам:
– Дорогие, я понимаю, что вы приехали издалека. Сначала по достоинству оценим табак наших прекрасных женщин-табаководов, а потом – у вас.
– Согласны, – хором согласились они.
– И чтобы всё было по-честному, братец, – краснея от сказанного, дрожащим голосом попросила тётя Гулистон.
– А вы не сомневаетесь, сестрица. Я человек партийный. Никаких поблажек никому не делаю.
Когда агроном осматривал табак подружек Гулистон и Мохшариф, улыбка не сходила с его лица. Он был доволен. Взяв образец с трёх мест, он показал им всем, а минуту спустя сделав серьезное лицо, словно учитель, хваливший ученика за «пятёрку», громко сказал:
– Вот, это табак! Высшего качества! Такой табак выращивают только крестьяне – дехкане из «Ванчи боло» (Верхний Ванч).
Сидя на корточках подальше от всех, Додарбек пристально наблюдал за всем происходящим. Слова агронома задели его. Он даже обиделся на него. «А ты бы открыл сначала мой тюк и не пришлось тебе так хвалит табак тётки Гулистон, у которой муж – лодырь, а табак – и вовсе не так уж хорош. Ну, ничего, агроном! Посмотришь на мой табак, и будет тебе, чем потом удивляться.
Ты ещё не увидел табак – сюрприз, выращенный руками областного депутата».
Когда стали осматривать табак дяди Саламшо, лицо агронома побагровело. Видно было, что он чем-то недоволен.
– Дядя Саламшо, признайтесь честно, где вы хранили тюки перед отправкой? – спрсил недовольный агроном.
– Как где? Во дворе они лежали, в тени, – удивился Саламшо.
– Случайно не возле речки? – не унимался агроном.
– Нет, уважаемый, наш дом находится далеко от Ванчоба. Но водопад у обрыва нам очень близок, – удивился вопросу старый табаковод.
– И вы туда их отнесли? – закипел агроном.
– Да, сынок, – простодушно ответил старик.
– Кто Вам велел? – завизжал от ярости Джамил.
– Наш сосед Зинатшо, – простодушие Саламшо не знало предела.
– Ой, нехорошо дядя, нехорошо. Ваш табак мокрый, потому что он впитал влагу возле водопада. Ваши тюки тяжелее свинца, хотя табак, по качеству, ничем не хуже, – более спокойно высказался агроном на этот счёт.
– И что же мне делать, сынок? – пожал плечами Саламшо.
– Уже ничего не сделаешь, дядя: поезд ушёл. Теперь с каждой кипы вычту по два килограмма, за влажность. И нам ещё придётся его сушить. На солнце. Наши работницы займутся им, будто им делать нечего.
– Будь проклят Зинатшо! – закричал обескураженный Саламшо, и как-то сразу сник: – Простите, я ничего не ведал.
– Больше так не делайте.
– На старость лет зачем мне такое? Я думал, что он из-за дороги так посоветовал – мол, в кузове от тряски сухие листья поломаются, а мокрые – нет.
Судя по взволнованному лицу дяди Ахтамшо было видно, что тот чего-то боится. Агроном тщательно осмотрел все кипа. Для лучшего результата, наученный недавним опытом, он стал брать уже не из трёх, а из пяти мест. Тем временем женщины, тёти Мохшариф и Гулистон куда-то исчезли. Подойдя поближе, Додарбек и дядя Саламшо с изумлением возрились на табак дяди Ахтамшо.
Табак, действительно был очень низкого качества. Сухие, мелкие, хрупкие листья были грязно-бурого цвета, без видимых жилок, сетчаток и черешков. Вдобавок многочисленные мозаичные пятна, разбросанные по всей поверхности листа, и без того порптили его товарный вид и качество.
– Дядя Ахтамшо, что это у Вас за табак?
– Сынок, мой сын Азалшо многодетен. Они всё делали согласно рекомендации нашего агронома. Рассаду табака они навозом и золой подкармливали, потом селитрой удобряли. Один раз в апреле, потом – в мае, и после – в июне. На славу, табак был хорош, пока была вода. Откуда Вам знать, что наши поля орошаются влагой родника Зартег. Только год выдался малоснежным, без дождя. В августе родник стал маловодным, а в сентябре – и вовсе иссох. Заболел наш табак, вот и зачах он от нехватки воды.
– Ладно, дядя, я табак принимаю, но, прошу, давайте без обид. Вы сами понимаете, сорт Вашего табака очень низкий, и потому выручка будет небольшая.
– Что делать, сынок? – вздохнул сокрушённо старик Ахтамшо, и печально согласился: – Получим то, что заработали.
Тяжело вздыхая, дядя Ахтамшо посмотрел на печальное лицо дяди Саламшо, и вдруг, словно сговорившись, они оставили агронома с Додарбеком и старики вдвоём медленно куда-то поплелись, тяжело шаркая ногами.
– Ну, что, язна, с тобой, наверно, торговаться не будем. Как-никак, ты – муж уважаемого в районе депутата, – на шутливой волне агроном обратился к Додарбеку.
– Какие торги, начальник агроном?! Мой табак у Ваших ног.
– Ну, да, ну, да… Я не только агроном, но и ценитель хорошего товара. И друзей я выбираю очень осторожно, – высказался товарищ Додов и замолчал, после надел перчатки на руки, осмотрел таба и радостно закричал:
– Вот это табак! Вот это товар – чистосортный, однородный, аккуратно сложенный. Только табачный запах – и никаких примесей! Ты только посмотри на цвет табака! Не табак, а просто прелесть! Листья крупные, целые, не то, как у старика Ахтамшо.
– А у нас каждый год такой табак, - не забыл похвалиться Додарбек.
– Действительно, у сестры Мохистон каждый год получается отличный табак. Кстати, язна, а почему супруга не приехала с Вами. Сегодня у нас – понедельник, а вот в пятницу в Агропроме – слёт табаководов района.
– Она и на слёт не приедет, начальник агроном. Можете, поздравить меня, Джамил-ака. У меня сын родился!
– О-о-о, какая хорошая новость! Поздравляю вас! У Вас и здоровый сын родился, и отличный табак вырос, – агроном в карман за словом не лез и намекнул: – А нам что остаётся?
– Обмыть это событие! – догадался счастливый отец.
– Правильно, язна, вот это правильно! – радостно похвалил агроном.
Внутри единственной в районе столовой было малолюдно, душно и жарко. Пахло жареными яйцами. Водитель Мехмоншо, оставив их наедине, поехал в больницу навестить больного отца. Выбрав укромную кабинку, «начальник агроном» и Додарбек уже сидели за столом, друг против друга. Толстенький официант, приняв заказ, поспешил в буфет за рюмками. Краснея от любопытных взглядов немногочисленных посетителей, наивный Додарбек дрожащими руками даже не смог открыть крышку «Пшеничной». Поняв состояние Додарбека, агроном взялся за роль тамады. На голодный желудок Додарбек быстро опьянел. Агроном, как ни в чём не бывало, громким пьяным голосом требовал у официанта шашлык и вторую бутылку.
Через полчаса от посетителей в столовой никого не осталось. Агроном, ехидно посмотрев на Додарбек, хриплым голосом сказал:
– Ну, что язна, какой сорт твоему табаку мне присвоить? Только скажи по-божески, язна, – попросил товарищ Додов.
Правда, Додарбкек не понял вопроса и сказал:
– Не знаю я, начальник агроном.
–Нет-нет, постой! Давай, сделаем так. Пять кип я оформлю, как «высший сорт», остальные пять – как «первый сорт».
– Начальник агроном, неужели мой табак такой негодный, что Вы оформите его как «первый сорт». Нет-нет! Я согласен, если все кипы будут «высшего сорта». Но я хочу только «четвертого сорта», и больше ничего, – еле-еле выговорил опьяневший Додарбек.
– Какой? – не понял хитрый агроном.
– А, разве «четвертый сорт» – это не самый лучший сорт табака? – продолжал настаивать пьяный Додарбек.
– А кто тебе этого сказал?
– Сосед Зинатшо, – простодушно ответил «язна».
– Видимо, у ганджурцев появился новый агроном-наставник, «великий Зинатшо», – злобно съязвил агроном и продолжил, не мешкая: – Согласен я, язна, раз все вы послушно выполняете наставления Зинатшо. Только пить будешь со мной до конца.
– О чём разговор, начальник агроном. Сын родился у меня. Ещё табак сдал. Половина – «высшего сорта», половина – «четвертого сорта».
Вдруг агроном громко засмеялся, а потом на весь зал закричал:
– Будет тебе «четвертый сорт», язна.- Базар йок, язна, базар йок! («без проблем»: тюркский язык)
Расплатившись с кассиром, Додарбек ничего другого не помнил. Не помнил даже и того, как нашёл его Мехмоншо и как привёз домой.
В среду в слёте всем было интересно, как у видного табаковода, да ещё депутата, в райшёлке табак приняли как «четвертый сорт». Начальник Агропрома, Кодир Джангибеков успокаивая всех тихим, спокойным голосом, сказал:
– Уважаемые, у нашего табаковода Бодуровой Мохистон весь сдаваемый табак был принят как табак «высшего сорта». Как вам известно, муж Мохистон, Додарбек был простым пастухом и в сортах табака мало разбирается. Пьяным он вернулся в кишлак и в сельском клубе стал хвастаться, что его табак приняли как «четвёртый сорт». Простите его, он – малообразованный человек, и, вообще, откуда ему знать, что четвёртый сорт – самый низкий сорт. Комедия, какая-то!
Подождав немного, он радостно добавил:
– А так у нашего уважаемого депутата Мохистона всё отлично. Кстати, у неё недавно и сын родился