Мои женщины. Июль 1963. Скамейка одиночества.
Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
Иллюстрация: Воскресенье 13 июля 1963 года. Город Суворов, ул. Белинского, д. 7 «а». Ночью в этот день температура воздуха была всего 12,4°С, утром – 19,8°С, а в полдень (на фото) – 25,9°С. Эту печку во дворе нашего дома сложил мой папа сам. На ней наша мама грела и кипятила воду в больших кастрюлях для хозяйственных нужд в огороде и саду. Эту метёлку мы вместе с папой и моим старшим братом Юрой собирали из берёзовых прутиков тоже сами. Я сижу на старых газетах, постеленных на чугунную плиту с круглыми кольцами конфорок. Жду, когда на жарком солнцепёке высохнут и с сухим треском отлипнут с листов оконных стёкол. Эти фотографии сделал мой папа, потому что он с 1957 года, когда мы купили наш первый маленький фотоаппарат «Смена-2», стал «заядлым фотолюбителем», как назвала его наша мама. На лето мне опять оставили на стриженой голове детсадовский чубчик, ещё детсадовские короткие шаровары и такие же ещё детсадовские сандалии. Дело в том, что у меня всегда был маленький размер ноги (обуви). За печкой стоит прислонённая к забору дверь с дверной ручкой для маленькой дачки в саду, которую строил в это лето мой папа, а за дверью видно небольшое деревце. Это будущая большущая груша сорта Бергамот. Первые настоящие большие сладкие груши она даст в 1965 году. Этой фотографии ровно 57 лет.
Я сначала ревностно помогал маме на кухне и дома, но после её уже сердитого напоминания мне, чтобы я нашёл себе дело, поплёлся на улицу. Улица – это классное место! Улица – это клуб мальчишек и девчонок, школа ребяческой жизни, стадион, поле для игр, среда обитания, пространство всяческих событий и приключений. Только в июле-августе 1963 года наша улица была для меня местом тягучего жаркого одиночного пребывания, потому что все мои уличные друзья-сверстники были либо в деревнях, либо в домах отдыха, либо в пионерских лагерях.
На нашей внутренней улице Белинского, в её нижнем конце, был укромный уголок, засаженный по периметру и вдоль заборов кустами акаций и шиповника, а в гуще кустов на микрополянке была вкопана простая скамейка из двух обрезков телеграфного столба и широкой толстой доски. За долгое время ветер, дождь, солнце и попы ребят и взрослых превратили эту доску в удобное, хотя и неровное, сиденье. На этой скамейке очень удобно было сидеть тесным рядком группе мальчишек и девчонок и толкаться боками, стараясь спихнуть друг друга со скамейки. На этой скамейке удобно было сидеть напротив друг друга, оседлав широкое сиденье, и играть «в ножичек», по-всякому с короткого взмаха втыкая его в доску. На этой скамейке даже удобно было лежать вдвоём головами друг к другу и смотреть в небо на облака, которые медленно или быстро плыли по голубому небу и менялись в разные фигуры, морды и лица. На этой скамейке было удобно, скрываясь от всех за густыми и пахучими кустами акации и шиповника, делиться друг с другом тайнами и секретами. На этой скамейке было удобно через увеличительное стекло прижигать ребристую серую поверхность доски и выжигать не ней свои инициалы. На этой скамейке, наверно, удобно было целоваться парочкам и шалить, распуская свои руки, но это делали только «взрослые» ребята, типа моего брата и его уличных соседских друзей и подруг. Я же был один…
Мой старший брат Юра и его товарищи уже скооперировались со своими школьными подругами и с утра, пользуясь хорошей жаркой погодой, убегали стаей на наш городской пляж, устроенный на берегу Черепетского водохранилища на выезде из города к плотине. Плотина, преграждающая путь воде речки Черепётки, была широкая, по ней проходила асфальтовая дорога, ведущая к пригородным шахтам, посёлкам Агеево и Центральный, и далее в Калугу. Тело плотины подпирало большое плато, на которое по бетонным траншеям-каналам с Черепетской ГРЭС самотёком нёсся поток воды с золой (нажигой, то есть остатками несгоревшего бурого угля). Этот грязно-серый густой поток разливался на болотистом плато за плотиной, оседал, высыхал, цементировался и таким образом плотина становилась крепче.
Мы, ребята, на это плато, поросшее чахлыми берёзками, не ходили: во-первых нас гоняли строгие охранники-вохровцы, которые сторожили плотину и водосброс; во-вторых там было топко и небезопасно; в-третьих там нечего было искать, но приключений на наши худенькие попы найти можно было с избытком. Рядом с плотиной водохранилища на городском пляже города Суворова было хорошо – построен щитовой финский домик для администрации пляжа, спасателей и лодочной станции; построены на тонких трубах дощатые мостки, уходящие далеко в мелкое водохранилище; устроены причалы и волоки для прекрасных лодок-яликов. Справа, невдалеке от пляжа, был насыпан целый остров для мачт электропередачи, на которые с Черепетской ГРЭС протянулись гибкие тросы-провода. На этот остров, как правило, на лодках или вплавь отправлялись парочки или компании молодых людей, которые уединялись там и тоже искали там себе «приключения».
Я долго упрашивал папу и маму, чтобы они отпустили меня на городской пляж, но Юра брать меня с собой наотрез отказывался, а одного мама и папа отпускать меня не хотели. Увы, у меня не было пока на улице кого-то из ребят-сверстников, с кем я мог безопасно пойти на пляж, поэтому я продолжал томиться один на пустынной улице Белинского и один, сам с собой, играл на нашей скамейке «в ножичек». Когда игра мне надоедала, я выжигал какие-то буквы и знаки на серой от времени щелеватой и ноздреватой доске скамейки, но и это дело мне тоже надоедало и тогда я шёл «помогать» папе в сад или огород. Папа сначала охотно соглашался на мою помощь, но видя, с каким унылым видом я полю грядки и вырываю с корнем морковку вместо сорняков, гнал меня прочь со всеми подобающими словами и эпитетами типа «балаш», «балбес», «бестолочь» и т.д.
Я не обижался на папу, потому что сам чувствовал себя балбесом на привязи (кстати, Балбесом звали соседскую собаку), просил папу отпустить меня вместе с Юрой на пляж «к морю», но папа неизменно отвечал, что не против, если Юра согласен и мама отпустит. Мама не отпускала. Я страдал, снова «помогал» папе и потихоньку намекал ему, что в доме кто-то должен быть начальником, но папа неизменно говорил, что «наша мама не просто наш начальник, а наше всё». Я и сам знал, что наша мама – это «наше всё», но всё же надеялся, что папа, как мужчина, скажет своё «веское слово». Папа говорил вечерами это своё «веское слово», но когда мама, молча после его слов, убрала со стола вечернюю стопочку водки к ужину с варёной картошечкой с укропчиком и свежей селёдочкой с репчатым лучком, папа больше обо мне «не заикался».
Я пробовал рисовать. Брал свой альбом для рисования, набор цветных карандашей, «стёрку» и шёл на нашу любимую скамейку на улице. Внимательно оглядывался вокруг, искал предмет или объект для рисования, примеривался, измеряя кончиком карандаша и пальцами расстояния до объектов, пытался делать простым карандашом зарисовки тонкими линиями, а потом раскрашивать их цветными карандашами, но у меня не было вдохновения и ничего толком не получалось.
Эх! Если бы здесь была наша фея-Валентина! Как тогда было здорово, волнительно и горячо рисовать её полуобнажённую! Как тогда, в доме отдыха, у меня бегал по бумаге карандаш и сам собой рисовал, рисовал, рисовал… Увы, вокруг не было никого, чтобы вдохновить меня на рисовальный подвиг, а мои родители и мой старший родной брат Юра не хотели мне ничем помочь, чтобы выйти из этого полужаркого, полусонного и полубестолкового состояния летнего отдыха…
Потом я решил подобраться к папе с другого боку и начал усиленно интересоваться тем, что больше всего интересовало моего папу – политическими новостями. Он ни часу не мог прожить без беготни к радиоприёмнику или к телевизору, чтобы не посмотреть и не послушать одни и те же новости. Он утром, после похода в продуктовый магазин по заданию мамы, приносил свежие газеты: «Правда» и «Известия» и в перерывах между работой, а эти перерывы были частыми, читал эти газеты от начала до конца, все статьи, все заголовки, все заметки и даже выходные данные редакции. Я решил тоже начать читать газеты, тем более, что ранее я тоже читал их с интересом.
В газетах писали, что 2 июля 1963 года «находящийся в Восточном Берлине советский лидер Н.С. Хрущёв выдвинул инициативу заключить договор о запрете ядерных испытаний в трёх средах». Интересно, как он это выдвинул? 3 июля 1963 года «произошло антиправительственное восстание в главном военном лагере Ирака «Рашид» под Багдадом». Вот те раз! А говорят, что в Багдаде всё спокойно. В газете было написано, что «выступление подавлено после того, как против солдат, не желавших отправляться на курдский фронт, были брошены танки». Круто! Выходит, что солдат танками подавили?
Особо тщательно, сердито и даже зло мой папа читал новости о советско-китайском расколе. Так 5 июля 1963 года «в Москве начались переговоры между делегацией ЦК КПСС во главе с секретарём ЦК КПСС М.А. Сусловым и делегацией ЦК Коммунистической партии Китая во главе с генеральным секретарём ЦК КПК Дэн Сяопином по урегулированию противоречий между партиями». В газете было написано, что «переговоры прошли безрезультатно», и 20 июля 1963 года в них был «объявлен перерыв на неопределённое время». Китайская делегация вернулась в Пекин. Папа говорил, что это очень плохо, что за этим последуют события и что нам надо готовиться. К чему готовиться, к войне с китайцами?
Мама моя была занята на своей работе в больнице, а в предвечернее время ухаживала за своими грядками на своём участке в огороде (они с папой соревновались друг с другом – у кого грядки будут пышнее и богаче на урожай). Её грядки были чистыми, ровными, без сорняков, а папины – неровные, заросшие и папа иногда звал меня на помощь в прополке, но даже у нас с ним ничего не получалось так, как у мамы. В конце концов мама отстранила и нас с папой от всех грядок и мы теперь могли с ним сидеть на лавке перед нашим крыльцом в дом и рассуждать о политике.
Я покорил папу своим пересказом событий, произошедших в Республике Конго (Браззавиль), где «Национальный комитет объединённых рабочих организаций потребовал от правительства отставки ряда министров, роспуска парламента, отмены однопартийной системы и принятия мер по борьбе с коррупцией». Папа рассказал мне в нескольких словах, что такое «коррупция» и рассказал, как правительство Республики Конго отвергло требования и запретило проведение митингов и демонстраций в стране. При этом он сказал, что «даже в Конго Браззавиль митингуют, а у нас молчат». «И ты помалкивай!» - тут же сердито сказала ему наша мама, выходя на крыльцо с малосольными огурчиками, очищенными варёными яйцами, зелёным лучком, петрушкой и укропом.
Папа тут же замолк, засуетился, благодарно принял от мамы тарелку с угощением и мы на чуть-чуть прервали своё обсуждение международной политики. Потом папа рассказал мне почему Эфиопия разорвала дипломатические отношения с Португалией и как 6 июля 1963 года ночью был смещён с постов и арестован министр обороны и начальник Генерального штаба армии Сирии генерал Зияд Харири, выступавший главой оппозиции партии «Баас». 8 июля его посадили на самолёт и отправили в Вену (Австрия), а в сирийской армии началась «чистка» от сторонников объединения Сирии с Египтом.
Я спросил папу, что такое «чистка». Папа только хотел мне ответить, но тут опять появилась ещё более сердитая наша мама, подала нам поднос с чашками ароматного цветочного чая и строго-настрого запретила папе мне, что-либо рассказывать и пояснять. Папа опять «заткнулся», заморгал глазами, запричитал о том, какой хороший мама заварила чай, но мама была непреклонной. Сладкий цветочный чай с баранками и мятой был таким волшебным, что мы с папой пили его маленькими глоточками, молча посматривали друг на друга и наслаждались предвечерним покоем, теплом, сытостью, счастьем, миром и ладом в нашей семье. Жаль, Юры с нами не было, он где-то бегал с ребятами и девчонками по городу в поисках приключений.
Потом ещё несколько предвечерних «посиделок» было у нас с папой и даже вместе с Юрой, но ему было всё время невтерпёж, он вертелся, крутился на нашей лавке во дворе дома, вскакивал, страстно что-то доказывал, пересказывал, иронично комментировал папины слова и сведения, недоверчиво и агрессивно их опровергал, объяснял и по своему растолковывал. По его мнению, получалось, что всё должно было быть проще – надо было просто «бить в нос и делать клоуна». Так он комментировал советско-китайский раскол, который произошёл 7 июля 1963 года, когда «в Пекине прошёл массовый митинг, на котором руководители КНР выступили с протестом против высылки из СССР пять сотрудников китайского посольства и аспирантов, распространявших в Москве Письмо ЦК КПК от 14 июня с критикой КПСС».
Мама опять вышла стремительно к нам во двор дома и быстренько загнала нас всех в дом, чтобы никто из соседей не слышал, как горячо Юра и папа спорят по поводу какого-то «письма ЦК КПК от 14 июня с критикой КПСС». Никто этого письма не видел, ничего не знал и даже не слышал, но сам факт того, что кто-то критикует нашу советскую Коммунистическую партию Советского Союза, уже вызывало оторопь, возмущение и негодование. При этом Юра был очень возбуждён, а папа, наоборот, спокоен и сдержан в словах и оценка происходящего. Только одна мама нас просила и даже умоляла об этом не говорить, не разговаривать и не кричать громко. «Может быть, нам ещё и думать нельзя про это?» - сердито про себя спрашивал я маму…
8 июля 1963 года Великобритания, Малайская Федерация, Сингапур, Саравак и Сабах подписали соглашение об объединении Малайи, Сингапура, Саравака и Сабаха в Федерацию Малайзия с 31 августа 1963 года. Президент Индонезии Сукарно заявил: «В связи с подписанием соглашения о провозглашении Федерации Малайзия Индонезия не согласна с её созданием: «Мы не признаём её, мы против неё». 9 июля правительство СССР предостерегло Сирию от участия в военных действиях против курдов на территории Ирака. В заявлении советского правительства правительствам Ирака и Сирии было предупреждение о том, что «война в Ираке может привести к вмешательству западных держав в дела региона». 11 июля произошёл военный переворот в Эквадоре: конституционный президент Карлос Хулио Аросемена Монрой был свергнут и выслан в Панаму, к власти пришла военная хунта во главе с адмиралом Рамоном Кастро Хихоном. 13 июля взрывом бомбы на Могиле неизвестного солдата в Брюсселе был погашен Вечный огонь, зажжённый вскоре после Первой мировой войны в память о погибших, а у нас под Иркутском произошла катастрофа с самолётом Ту-104, о которой мало что официально сообщали.
16 июля 1963 года в перестрелке с полицией были убиты бывший начальник охраны президента Гаити Клеман Бардо и его сообщники, готовившие покушение на президента Франсуа Дювалье. 17 июля государства Сенегал и Берег Слоновой Кости разорвали консульские отношения с Португалией и запретили португальским судам и авиации пользоваться их портами и аэродромами. 18 июля после того, как глава Сирии генерал Луай Атасси вылетел в Каир для переговоров, в Дамаске была предпринята попытка военного переворота. После боёв в сирийской столице с применением танков и авиации правительству Сирии удалось сохранить власть. 19 июля Боливия разорвала дипломатические отношения с ЮАР. 23 июля, после выступления президента Египта Насера с критикой руководителей Сирии и Ирака, министр информации Сирии заявил, что его правительство считает эти заявления «официальным денонсированием Декларации от 17 апреля», то есть соглашения о создании федерации Египта, Сирии и Ирака.
25 июля 1963 года была очередная попытка военного переворота в Сирии. Сторонники союза с Египтом произвели обстрел президентского дворца, в Дамаске начались бои с применением военной авиации. Эта попытка переворота была подавлена, начаты новые аресты. 26 июля сильное землетрясение разрушен город Скопье в Югославии, погибло более 2000 жителей. Подземные толчки прошли по Балканам, Центральной и Южной Италии. Гватемала разорвала дипломатические отношения с Великобританией из-за конфликта вокруг Британского Гондураса. После этого сообщения мой брат Юра принёс с улицы знаменитый «слоган»: «Гондурас, Гондурас! Хорошо, что не у нас!», мама начала иногда «невинно» спрашивать папу: «Как дела с твоим Гондурасом?», а папа тоже иногда «в сердцах» начал одёргивать не в меру разошедшегося в спорах старшего сына: «Юра, кончай гондурасить!».
В начале июля (до 12 июля 1963 года) почти каждый день шли «грибные дожди» (3,0-16,5 мм осадков) и средняя температура воздуха была 13,6-19,4°С (максимальная – 18,4 - 28,4°С). С 12 по 17 июля, всю неделю, было ясно, безоблачно, жарко – 25,8 - 28°С. Юра «дневал и ночевал» с друзьями на городском пляже или где-то «тусовался» по вечерам с ребятами и девчонками, а я в эти солнечные дни помогал папе тем, что сторожил у нас во дворе листы оконного стекла, на которые папа накатывал специальным эбонитовым валиком фотографии, чтобы они на солнце и ветерке высыхали и были гладкими, глянцевыми.
Сидеть на нашей уличной печке, которую папа сложил сам из разных осколков кирпича и ждать на солнцепёке, когда отвалятся от стекла высохшие фотоснимки, было тяжко, скучно, невыносимо. Я страдал ещё более сильно, чем просто слонялся по нашей улице, играл на нашей скамейке «в ножичек» или пытался рисовать. Папа сказал, что для меня это сиденье рядом с фотографиями на стеклах, есть испытание на прочность, выдержку и сознательность. Он сказал, что это вроде как стояние караульного на боевом посту, и я ему сначала поверил. Папа даже сфотографировал меня, «восхищаясь» моей стойкостью, но вскоре я понял, что он просто со мной шутит, как Юра сказал, «гондурасит» и я обиделся…
Сидя на газетах, постеленных на горячую от солнца чугунную печную плиту с кольцами конфорок, я придумывал разные обидные слова-выражения, которыми должен был ответить на шутки моего папы и брата, но ничего у меня не выходило, кроме дурацкого стишка:
Гватемала надавала
Гондурасу по анфасу,
Гваделупе Гондурас
«Сгватемалил» весь анфас.
На моё удивление этот стишок произвёл на моего брата и на папу поразительное воздействие: они перестали смеяться надо мной, но вовсю хохотали над этим стихом, тут же его заучили наизусть и обещали мне, что расскажут его своим друзьям-соседям. Мама же наотрез запретила мне и им где-либо произносить этот стишок, а тем более говорить, что его сочинил Саша, то есть я. Я не понимал, в чём «заковыринка» этого случайного стишка, как выразился папа, но послушался маму и больше его не произносил, как бы меня потом брат не просил. Вероятно, я уже тогда, в 60-е годы XX века, хорошо понимал, что политические шутки – это не просто шутки, далеко не шутки, а реальные сроки, мягко говоря, «небрежного к тебе отношения».
Не знаю, по какой причине, но после того, как я успешно караулил высыхающие на стекле под лучами жаркого солнышка фотоснимки и аккуратно собирал их в папины папки «Дело», отношение ко мне родителей резко поменялось. Теперь они не были против того, чтобы я вместе с Юрой ходил на наш городской пляж на водохранилище, но при этом они взяли с меня клятвенное обещание, что я один не полезу в воду; что буду купаться только в «лягушатнике» (на мелководье), что не буду прыгать с высоких мостков в оде, что не полезу в лодку к большим мальчишкам и девчонкам, а останусь на песчаном пляже и буду караулить Юркину и свою одежду и обувь.
Папа строго-строго проинструктировал меня как себя вести, если ко мне приставать начнут взрослые или другие ребята («поцаны» - так назвал их мой папа). Я должен был ни с кем не «ершиться», не задираться, не грубить и не хвалиться ничем, а просто отвечать «по-простому» на вопросы – ясно и твёрдо, но ждать момента, чтобы вовремя «отскочить в сторону» и «обратиться к взрослым за помощью».
- Лучше всего, - сказал мне веско папа, - если ты нахмуришься на действия хулигана, осмотришься по сторонам, выберешь кого-то из взрослых людей, а ещё лучше, обратишься к спасателям или дежурному милиционеру и громко им скажешь: «Тут какой-то хмырь к ребёнку пристает! Помогите от педофила отбиться!».
Мама тут же «вскипела», «вспыхнула» и даже несколько «взъярилась» и отчитала моего папу.
- Серёжа! Что ты такое говоришь! Не пущу Сашу. Пусть дома сидит. Сиди, рисуй, из дома никуда ни ногой и попробуй только ослушаться!
Папа и мой старший брат Юра весело смеялись над маминой тревогой, а я всё хотел вмешаться в этот смех и спросить: «Что такое педофил?».
Мой старший брат Юра согласился взять меня только потому, что я действительно должен был караулить его и свою одежду на песке или в траве нашего городского пляжа. Дело в том, что у него украли на пляже, почему-то, только один левый кед и он вернулся домой в одном кеде, кстати, китайского производства. Деньги, которые украдкой давал ему наш папа, он закопал в песок под рубашкой, которую использовал как пляжный коврик, а вот кед – пропал, и это была для нашего семейного бюджета тогда, в 60-е годы XX века, существенной прорехой. Новые кеды Юре купили в субботу на городском суворовском рынке (тогда рынок называли – базар) и я теперь должен был их караулить и сторожить, пока Юра с товарищами и подружками веселится, плескается в воде Черепетского водохранилища, играет «вкруговую» на пляже в волейбол.
Таким образом, после двух дней грибных дождичков, в субботу и воскресенье, 20 и 21 июля 1963 года, с установлением ясной, солнечной и жаркой погоды в среду и четверг, 22 и 23 июля, мы с братом торопясь и поспешая, пешком, а где-то даже бегом, устремились по улицам «низовской стороны» города Суворова к перекрёстку дорог у парадного въезда на территорию Черепетской ГРЭС. Здесь нас уже поджидали друзья моего брата, с которыми он либо учился в одном классе, либо дружил.
К месту встречи мы с братом подходили уже не торопясь, вразвалочку, с ленцой, сдерживая запыхавшееся дыхание. Ребята солидно с «протяжкой» здоровались, жали друг другу руки и даже меня удостоили своими крепкими пожатиями. Я старался изо всех сил и краснел от удовольствия, когда кто-то из друзей моего брата хвалил меня. Вскоре прогромыхал и пропылил наш городской автобус, который ехал по маршруту следования в Агеево и на Центральный посёлок, из него выпорхнула стайка хохочущих девушек, и жизнь вокруг стала цветной, улыбающейся, радостной и весёлой. Я почувствовал себя счастливым. Наконец-то я был свободен!
Где-то там осталась моя шершавая ребристая прожжённая одинокая скамейка в гущах кустов акации и шиповника, пыльная пустынная не заасфальтированная улица Белинского, родительский дом 7 «а» и наша дворовая печечка с жаркой чугунной плитой и расколовшимися от жара огня конфорками. Прощайте мои места моего одиночества! Здравствуй новая жизнь и новые приключения! Фея, фея красоты и страсти, я иду к тебе!