«К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно-малодушны,
И перед властию — презренные рабы»
(М.Ю. Лермонтов)
Часто думаю, как хорошо, что не стала я врачом – мечтала, кажется, об этом с рождения и большую часть жизни сожалела, что не получилось, с грустью вздыхая: «Вот была бы я доктором…»
Случайно или нет – не знаю, но жизнь как-то привела меня в социальную службу и, наконец-то поняла, что судьба, напротив, была ко мне добра и милостива, не исполнив мечту, ведь я оказалась абсолютно не способной абстрагироваться от посторонней беды, не умея сочувствовать и сопереживать, не принимая чужую боль на себя.
До сих пор, с той нелёгкой работы, живут в моей душе горькие жизненные истории совсем посторонних людей и не могу я освободиться от этой печальной ноши, которая не даёт испытывать счастье в полной мере. Чтобы не случалось в моей жизни, я всегда вспоминаю о тех, кому ещё хуже, чем мне и, получается, всегда ровняюсь не на счастливых и успешных, а на обездоленных и несчастных:
- Хорошо, что так. Вот, помню… и слава Богу, бывает и хуже…
- Спасибо, что не хуже…
- Да ладно – жаловаться. Все живы…
А если вдруг случаются счастливые моменты, то никогда не получаю полного удовольствия от них – все чувства какие-то половинчатые, словно запрограммирована жизнь моя внимать чужому горю. Оно вытесняет собственные радости, опасаясь, из стороннего опыта, кабы чего не случилось. Или такой меня сделала работа, к которой я оказалась не готова - не знаю, но она во многом изменила моё восприятие жизни в целом. И не понимаю до сих пор, хорошо ли это? Иногда кажется, что нет.
Итак, я помню…
В дверь несмело постучали. Слегка приоткрыв её, не вошла, а словно просочилась через узкую щель невысокая, худенькая женщина. Чёрная косынка, потрёпанные джинсы, нелепая длинная шерстяная кофта. Плечи опущены, смотрит в сторону. Села, ссутулившись, на краешек стула и мнёт в руках, накручивая на пальцы, носовой платочек.
Не могу определить сколько ей лет, горе – оно без возраста, ломая, всех приравнивает.
- Я… жить… не хочу, - прошептала. Подняла взгляд, огромных в пол-лица глаз, наполненных таким невыносимым страданием и отчаянием, что показалось, на всю планету крикнула: «Помогите мне, люди!» … но не заплакала: дальше горя, меньше слёз, говорят.
Сколько лет прошло с тех пор? Да уж почти двадцать, а вот забыть не могу…, а вот как звать - забыла…
- Этого ещё не хватало! – подумала и с грустью посмотрела в окно. Ликовала весна буйной зеленью, ароматом цветов и птичьими переливами. Рыжее горячее солнце во всё небо согревало землю, окутывая ласковой майской нежностью, и возбуждались души восторженные порывы жить и наслаждаться бытием. Мы все знали, что после визита клиентов в большом горе, все наши радости надолго улетучивались и не умиляли красоты весны либо лета… Мы сидели после всегда потупленные, словно выжатые, как неживые.
Гостья поёжилась, обняла себя руками: «Холодно… Мне всегда холодно…»
Предложила горячий чай, слегка погладила по плечу. Знала, а больше чувствовала, что не стоит ничего спрашивать и что-либо говорить – надо дать человеку время с мыслями собраться. Она жадно обхватила чашку руками, словно хотела согреться и начала говорить.
– Мне всегда снится один и тот же сон: тундра и снег… снег… снег до горизонта, и я одна среди этого белого безмолвия. Ужас до безумия охватывает меня и сковывает колючим льдом холод. Я замерзаю и хочу закричать, а голоса нет. Хочу побежать, а не могу пошевелиться и такой страх окутывает меня! С криком просыпаюсь. Сердце бешено колотится и кажется, что волосы на голове стоят дыбом от ночного видения.
– Сонный паралич, – подумала я.
– Да, это сонный паралич, – она как будто прочитала мои мысли, – но этот сон преследует меня всю жизнь.
– Возможно, видела тундру в каком-нибудь фильме, либо прочла в книге, – не успела подумать я, как она сказала, что родилась на крайнем Севере.
Удивительным было то, что она как будто слышала о чём я думаю.
- Мои родители завербовались на Север через год, как поженились. Отец пил, и моя наивная мама надеялась, что там он перестанет. Там же, в бараке, я и родилась… Что помню? Кроме пьяного дебоша отца, который выгонял нас с мамой на мороз – ничего, а ещё закрытые двери соседских комнат. Отцовского алкогольного гнева боялись все. В итоге он всё-таки покалечил мать, и она скончалась от ран. Его посадили, а меня определили в детский дом. Живы были родные бабушки, тётки, но никому я не была нужна. Вот, с тех пор – с четырёх лет и мучает меня во сне этот кошмар.
– Не сон же она пришла мне рассказывать, – подумала я, – какие ещё испытания уготовила судьба этой несчастной?
– У меня погиб муж. На руках лежачая, выжившая из ума, бабка и ребёнок – аутист, – она всхлипнула, – нас выселяют. Комнату давали мужу, а теперь его нет и жить в заводском общежитии мы не имеем права.
Голос задрожал, руки затряслись и глухие надрывные стоны сотрясли худенькое тело.
– Этот сон – я вижу его каждую ночь… он прочно вошёл в мою жизнь… я так мёрзну… я хочу уснуть и не проснуться, но я не имею права даже на это…
Она сжимала кулаки, мелко и часто стучали зубы и, сдавленно всхлипывая, стала задыхаться – зажатое спазмом горло не пропускало судорожных попыток глубоко вздохнуть.
Вспомнила, несколько месяцев назад неизвестный водитель сбил ночью пешехода на обочине. Не остановился, не посмотрел – скрылся, как последний трус и подонок. Молодой мужчина умер от кровопотери…, если бы вовремя оказали помощь – он остался бы жить. Это был муж этой несчастной, что сидела напротив меня. Он возвращался домой после второй смены. Виновного не нашли… и как он живёт с этим?
Вызвали врача. Обкололи, успокоили. Пригласили психолога и позвонили старосте в церковь. Да, в работе с такими клиентами, служащие местного прихода оказывали очень весомую помощь.
А мы – социальные работники кризисного центра для женщин – являлись буфером между несчастными обездоленными и местной администрацией, которая учила нас: «Вы должны уметь отказывать так, чтобы вас после за это благодарили». Да, казалось, что они – эти бесчувственные, даже порой бессовестные и вечно недовольные, безвкусно "дорого-богато" одетые дамы, увешанные драгоценностями, сидят на своих рабочих местах для борьбы с населением, загородившись проходными с охранниками, предварительной записью с пропусками, и прочей защитой от вторжения всех, кто может нарушить их покой на доходном месте.
Пришлось их «высочество» побеспокоить. Молодой вдове, которой оказалось всего лишь двадцать шесть лет, выделили комнату в общежитии с возможностью дальнейшей её приватизации. Больную старушку отправили в дом престарелых. А вот с ребёнком возникли проблемы. Инвалидность оформили и материальную помощь оказали, но девочка страдала одной из самых тяжёлых форм аутизма – синдром Ретта. Это ярко выраженная умственная отсталость, судорожные припадки, отсутствие речевого развития и выраженная неравномерность физического.
Самостоятельно справляться с таким ребёнком крайне трудно, практически невозможно, но на предложения отправить девочку в психоневрологический интернат – мать отказывалась категорично, а других лечебных учреждений в области не было. Она настолько срослась с дочкой, понимая её и принимая такой, какая она есть, что разделить их оказалось нельзя, тем более простая детдомовская деревенская девчушка не только перечитала массу книг по психологии – она ещё самостоятельно смогла во многом разобраться.
Отсюда у неё способность понимать и предвидеть вопросы, на которые тотчас отвечала, стоило мне только подумать: она умела читать невербальные знаки – язык взгляда, мимики, жеста и тела.
И вот о чём я постоянно думаю, вспоминая этот случай: девочке снился холод, безмолвная пустота и леденящее чувство потерянности сковывало ужасом. Не это ли являлось показателем отсутствия человеческого тепла рядом, участия, внимания, заботы и любви. Показателем чудовищного одиночества среди людей.
Закрытые двери соседей в бараке, когда безумный пьяный мужик выгоняет на мороз молодую жену с ребёнком.
Родные бабушки и тётки, которые сделали вид, что не заметили сироту, но вспомнили, когда бабушке по линии матери поставили онкологический диагноз с деменцией. Вспомнили и поманили домом в деревне – найдя в ней бесплатную сиделку и лишив её жилья, что было обещано государством, как сироте и выпускнику детского дома.
Девушка в деревне вышла замуж, а родители жениха прокляли сына за такой выбор и отказались от них. Молодые уехали в город. Муж устроился на работу, получил комнату в общежитии – целых двенадцать метров. Они забрали с собой бабушку, которая перенесла ещё и инсульт, и полностью утратила способность за собой ухаживать. Старушка имела четвёртую стадию рака, частичный паралич и ярко выраженную деменцию, но вопреки всему продолжала жить. Её пенсия выручала молодую семью, особенно, когда родилась дочь. Деревенская родня быстро продала дом и бросила небольшую сумму внучке. На этом родственные отношения закончились.
Медработники, которые посещали нездорового ребёнка и старушку, тоже делали вид, что не видят проблемы в этой семье и никто не предложил оформить девочке инвалидность – ведь в детский сад такого ребёнка не возьмут никогда и нигде.
Свёкры – похоронили сына и уехали, оставив невестку и родную внучку. А – забыла – не такую жену они хотели ему, и ребёнок от неё их не устроил.
Администрация завода, выселяющая вдову с двумя недееспособными членами семьи на улицу…
Соседи, друзья – мне, порой, становится страшно…
Окружённая людьми, несчастная молодая женщина, потерявшая силы, веру и надежду, словно раненая собака приползла к нам за помощью, на последнем издыхании…
Как такое позабудешь?
Мы стали патологически черствы и хладнокровны. При таком обилии государственных социальных и надзорных органов да программ по защите детства и материнства, молодых семей и прочее, в окружении родственников, друзей, коллег и соседей, любой из нас может оказаться выброшенным за борт жизни и рядом никого не окажется. Ни-ко-го!
Эмоциональная тупость, как раковая опухоль, разъедает человечество и ниже падать уже некуда, ибо равнодушие одно из самых опасных зол – это, что краеугольный камень всех наших бед и несчастий. Заткнули уши наушниками, уткнулись пустыми взглядами в смартфоны и всё больше походим на бездушных роботов.
История вторая.
Она менее печальна, но всё же…
Также пришла молодая женщина и, что удивительно, начала рассказывать о своей беде тоже со сна, который мучает её долгие годы.
Снится ночами плачущий ребёнок. Она пытается его поднять, но члены её сковывает немощь, руки болезненно слабеют и он, выскальзывая, медленно-медленно падает. Кричит без голоса и не может пошевелиться, а ребёнок всё падает и падает… Опять сонный паралич и панический страх.
Она бездетна. Восемь неудачных беременностей. Муж бросил, не выдержав, и из родных - никого, она из отказников. Слово-то какое страшное – «отказник». Отрицание человеческого бытия с первого момента его появления на свет.
Этот сон она видит с детства, как предупреждение, на основе личного опыта: ребёнок – это непосильная ноша, это – лишнее и ненужное и ему отказано жить…
Странные мысли возникают: а может всё уже предначертано и сны, как знак? До сих пор этот вопрос остаётся для меня открытым.
В. Короленко написал, что человек создан для счастья, как птица для полета… Но счастье не всегда создано для человека.
Да, некоторые рождаются в оранжерее ухоженные и сдобренные, залюбленные и заласканные, а кто-то, словно придорожная трава, вынужден, чтобы жить, пробивать асфальт… , а мы бесчувственно топчем её ногами, давим колёсами и в упор не замечаем. Мы слепоглухие к тому, что нас не касается.
Приходили плакали уставшие и измождённые долгим уходом за больными. И опять, окружённые родственниками и друзьями, люди в своей беде или проблеме испытывали глубочайшее чувство одиночества.
Почему-то никому не приходит в голову лишний раз зайти проведать, просто так позвонить, пригласить прогуляться или подменить хотя бы на день, на вечер… Подарить любовь, радость, праздник, но…
А сколько рыдали потерявшие родных и близких вдовы, матери, дети…
«Непутёвая Мария» – мой рассказ – тоже история из того же периода.
«Зачем тебе чужие проблемы?», «Не бери на себя лишнее», «Это тебя не касается», «Отделяешь свои проблемы от чужих и живёшь спокойно – да здравствует принцип здорового эгоизма», – этому нас уже учат и понятия гуманности и сострадания незаметно исчезают из жизни.
«Не бери на себя чужие несчастья и не исправляй себя, – учит модный лайф-коуч, – Мы ощущаем несчастья других и думаем, что тоже должны страдать вместе с ними, чтобы лучше их понимать. Но на самом деле так делать не стоит…» Конечно не стоит, ведь главный лозунг сейчас в нашем потребительском обществе – это как сделать себя счастливым и долой все страдающие…
Непрестижная и малооплачиваемая работа оставила всё-таки зазубрины в моей душе драматическими человеческими историями, но самым страшным вспоминается то, что все эти «утонувшие» в скорбях и страданиях, жили в окружении более близких людей, нежели мы.
Холодом равнодушия пропитаны все слои нашего общества, рост бездушия зашкаливает и как никогда сейчас становятся актуальны слова из Откровения Иоанна Богослова: «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Откр. 3:15-16).
- Зачем ты всё это вспоминаешь? – как-то спросили меня, – забудь.
Не могу и не знаю зачем помню, но, вспоминая, часто думаю, что слишком много стало вокруг «тёплых» людей, что не согреют в морозную стужу и не освежат в летний зной; они вроде «как бы есть», но их нет и человек рядом с ними одинок.
09.07.2020