Это бранное выражение я слышал не только на Дону, но и в других местах. Однако основой для фамилии «Швабрин» всё же является слово «швабра», которое, будучи без эпитетов, в качестве брани мне не встречалось. Возможно потому, что я не был в таких городах, как Пенза и Кострома, где, как подсказывает В.И.Даль, существовала кличка со значением: «Швабра, кстр. пен. дрянной, презренный, низкий человек». Сразу же выделяем слово «дрянной», поскольку отец Сафара Маметева, взглянув на только что родившегося сына, пророчески сказал о нём: «Дрянь будет». Ну, а Сафар, как мы уже знаем, через основной прототип в лице М.С.Воронцова перекликается со Швабриным. Презренность же, как я уже говорил, вытекает из описания Швабрина Петрушей Гринёвым, который, увидев его среди пугачёвцев, сказал: «Взоры наши встретились; в моём он мог прочесть презрение» (1). Ну, а «низкий человек» это направление к подлости и к соответствующим эпиграммам Пушкина на всё того же Воронцова.
С другой же стороны слово «подлый» может привести нас не только к низким, но и к гнусным людям. И в частности СЯП даёт слову «подлый» такое определение: Низкий, гнусный, способный на любой бесчестный поступок. И при этом приводит для примера слова Пушкина: «Не льзя писать: Такой-то де старик, Козел в очках, плюгавый клеветник, И зол, и подл: все это будет личность» (2). И, конечно, этого «козла в очках» мы легко найдём в повести «Кирджали» в роли чиновника, «краснорожего старичка в полинялом мундире» и с оловянными очками, который, будучи местным чиновником (вспоминаем, что Воронцов был наместником и в Бессарабии!), ГНУСЯ, зачитывал Кирджали смертный приговор, а потом «грозно прикрикнул на народ, приказав ему раздаться». Немедленно вспоминаем «Конька», в котором до правок городничий говорил: «Я отряду приказал, Чтоб народ он разогнал». И понимаем, что правка этих стихов происходила в момент написания «Кирджали», т.е. в 1834-м году, после того, как сказка была отдана в печать. Другая правка (о погрешности во времени - «Год ли, два пролетело») позволяет понять, что время действия повести в её подтексте смещено на два года, поскольку наместником в Бессарабии Воронцов стал не 1821-м, а в 1823-м году. Однако и Швабрин часто называется «гнусным»: то Маша Миронова скажет: «гнусный Швабрин» (3), то Гринёв вспомнит об её избавлении «из рук гнусного Швабрина» (4), а то и просто назовёт его «гнусным злодеем» (5). То, что Пушкин хотел назвать «гнусным» ещё и персонажа из стихотворения «На выздоровление Лукулла», прекрасно видно из черновика со словами: «наследник гнусный твой» (6). Но в окончательном тексте на столь резкий эпитет Пушкин всё-таки не решился, учтя, вероятно, высокое положение Уварова, выбранного им в качестве дополнительного прототипа.
Однако могут найтись толкователи, которые скажут, что сама по себе швабра, это очень полезный в борьбе за чистоту инструмент. Но я спрошу: а если швабру плохо вымыть, то разве она не будет размазывать грязь и тем самым приносить вред? В то же время образ Швабрина явно отрицательный, а потому никакой «борьбы за чистоту» мы в нём при всём нашем желании не найдём.
А теперь попробуем нащупать пушкинский источник слова «швабра» в Костроме. Ан нет! Пушкинская связь с молодой костромской поэтессой Анной Готовцевой весьма тонка, т.к. личного общения с ней Пушкин не имел, хотя и написал ей в 1828-м году ответные стихи по просьбе П.А.Вяземского. Однако, стоп! Если именно Вяземский писал Пушкину: «Вот тебе послание от одной костромитянки, а ты знаешь пословицу про Кострому. Только здесь грешно похабничать…», то стоит насторожиться, поскольку запахло фольклором, в т.ч. и бранным. Но в любом случае тема «Пушкин и Кострома» не просматривается. И самое полезное, что тут можно взять, так это направление к самому Вяземскому, с которым у Пушкина была весьма объёмная переписка. А в ней, как можно понять даже из данного отрывка, могли цитироваться и пословицы, и песни, и простонародные бранные слова.
А вот и слова краеведа О.М.Савина из книги «Пушкин и Пенза»: «Среди знакомых Пушкина …были уроженцы губернии: прапорщик В.Т.Тек, автор романа «Село Михайловское, или Помещик XVIII столетия» В.С.Миклашевич, писательница Е.А.Карлгоф, романист М.Н.Загоскин, член «Арзамаса» Ф.Ф.Вигель. В Пензе и уездах губернии бывали литераторы – единомышленники поэта: П. А. Вяземский, Д. В. Давыдов, Н. М. Языков... С пензенскими местами были связаны братья Всеволожские, Виельгорские, Кривцовы, Сабуровы, семья Римских-Корсаковых... В городе на Суре несколько лет служил И. М. Долгорукий, по мнению Пушкина, “поэт не довольно еще оцененный”. С пензенцами Александр Сергеевич встречался в стенах Петербургского Английского клуба».
А вот что пишут другие краеведы: «В конце 1820-х г.г. П.А. Вяземский удалился из столицы в добровольную ссылку и прожил два года в саратовском имении Мещерское (ныне Сердобский район Пензенской области), которое принадлежало родителям его жены, княгини Веры. …В ноябре 1827г. Вяземский обращался к Пушкину: «Пиши хотя к жене моей, ей в скуке уединения письмо твое будет лакомством. Вот адрес: в Пензу для доставления в с.Мещерское. А вместе и мой, потому что в конце месяца еду к ней. Отвечай мне туда». …В пензенско-мещерский период Вяземский переписывался с Жуковским, Языковым, Пушкиным. …Вяземский много ездил по лесостепному краю, гостил в имениях своих знакомых, бывал в Пензе, где останавливался в доме Анны Петровны Сушковой. …Вяземский не уставал приглашать Пушкина в Мещерское и в Пензу: «Приезжай зимой к нам в гости, и поедем недели на две в Пензу. Здесь тебе поклоняются и тебя обожают. Позволь мне похвастаться твоею дружбою ко мне». На что Александр Сергеевич отвечал: «Ты зовешь меня в Пензу, а того гляди, что я поеду далее. Прямо, прямо на восток» …Пенза осталась в памяти Вяземского, как «царь-град Париж на карте сердечной». Приятелю Булгакову с восторгом писал в Петербург: «Ты просись губернатором в Пензу, а я пойду к тебе в вице. Город очень приятный» (7).
Интересно, что Пензенская губерния была связана не только с родителями жены Вяземского (тесть и тёща по фамилии Кологривовы жили на границе с ней в селе Мещерском), но и с его родным отцом, который в своё время служил нижегородским и Пензенским наместником. И сегодня вполне закономерно одна из улиц Пензы называется улицей П.А.Вяземского. Думаю, что совсем не зря Пушкин писал жене о проезде из Оренбурга через Пензу (8), поскольку посещение этого города было бы полезно из-за того, что когда-то в нём бывал Пугачёв, о котором Пушкин в 1833-м году писал историческое исследование, а позднее «Капитанскую дочку». Уместность же бранного слова «швабра» для мест, где бывал Пугачёв, лишний раз направляет нас к Швабрину, который по сюжету «Капитанской дочки» и служил этому «царю». А вот почему Пушкин по пути из Оренбурга так и не заехал в Пензу – это весьма интересный вопрос. Оставим его пока открытым.
Итак, мы нащупали Пензенскую губернию в качестве возможного источника бранного слова «швабра», а также П.А.Вяземского, как вероятного поставщика этого слова. Тем более что в дневнике Вяземского есть и слова о «человеке-дряни», что немедленно заставляет вспомнить слова Пушкина «люди - сиречь дрянь» из письма Дельвигу (9), а также конкретную оценку новорождённого Сафара Маметева отцом («Дрянь будет»). Ну, а Вяземский пишет о светском человеке: «Баловень успехов в свете есть человек дрянь. Это особенный тип: он и не умён и не глуп, не добр и не зол: всё не то, а он просто и выше всего дрянь» (10). Т.е. и тут можно предполагать, что Пушкин использовал слова Вяземского в качестве источника. В т.ч. и для образов с основным прототипом в лице М.С.Воронцова.
И казалось бы, с фамилией Швабрина всё ясно. Ан нет! Бережливый Пушкин сумел использовать в придуманной им фамилии ещё и её часть со словом «шваб», означающим немца. Ведь не зря же старый Будрыс из пушкинского стихотворения того же 1833-го года направлял сына к пруссакам-крыжакам, т.е. к немцам, имеющим в большом количестве яркое и цветное сукно. Ну, а в этом сукне, как мы уже выяснили, совсем не случайно разбирался муфтий Сафар Маметев из «Осенних вечеров». Само же слово «шваб» Пушкин один раз использовал ещё в своей лицейской юности (1814) при попытке написать поэму «Бова». Вот его слова: «Ко лбу перст приставя тщательно, Лекарь славный, Эскулапа внук, Эзельдорф, обритый шваб, зевал, Табакеркою поскрыпывал, Но молчал, -- своей премудрости Он пред всеми не показывал» (11).
Но почему Пушкин представил Эзельдорфа лекарем? Да потому что за год до «Бовы» он в стихотворении «К Наталье» упомянул «опекуна Розины», коим был лекарь Бартоло из «Севильского цирюльника» Бомарше. Этого лекаря Пушкин и наложил на образ Эзельдорфа. Но почему он сделал шваба обритым? Да потому, что и Бартоло, по словам Фигаро, был «гладко выбритый (12). И как бы в подтверждение этого граф Альмавива тоже не забывает упомянуть о «трясучей лысой голове» лекаря Бартоло (13). Отброшенное же слово «трясучая» Пушкин впоследствии использовал в стихотворении «На выздоровление Лукулла» в адрес «наследника», основным прототипом которого, как мы уже догадались, является М.С.Воронцов: «Как ворон к мертвечине падкий, Бледнел и трясся над тобой, Знобим стяжанья лихорадкой». Ну, а поскольку слово «бледнел» прямо относится к лицу «наследника», то и рядом расположенное «трясся» можно связать с тем же лицом. В то же время некоторую перекличку по слову «трясся», связанному также со «стяжанья лихорадкой», можно увидеть и в финале «Пиковой дамы», когда «Чекалинский стал метать, руки его тряслись» (14). Однако прячется ли Воронцов под данным образом, мы пока сказать не можем. Тем более что тряслись-то у Чекалинского руки.
Когда же мы читаем в лицейском «Бове» о некой «премудрости» Эзельдорфа, то и начинаем понимать - откуда у Пушкина позднее могло зародиться определение М.С.Воронцова «полу-мудрецом». Определение же Эзельдорфа «внуком Эскулапа» явно берёт начало от обращения графа Альмавивы к Бартоло: «Вы и отец ваш Гиппрократ», которое Пушкин переделал для своего героя, немного отдалив при этом родство с известным врачом древности. Ну, а когда граф Альмавива, исказив имя лекаря, обзывает того «Бородартоло», то мы сразу же и вспоминаем, что Дадон из «Бовы» собрал у себя «бородачей совет (Безбородых не любил Дадон)», и именно среди этих бородачей находился Эзельдорф.
Ну, а если посмотреть сюжет «Бовы» в развитии, то мы обнаружим, что всеобщий сон советников на их совещании был прерван действием Эзельдорфа:
Долго спать было советникам,
Если б немцу не пришлось из рук
Табакерку на пол выронить.
Табакерка покатилася
И о шпору вдруг ударилась
Громобуря, крепко спавшего,
Загремела, раздвоилася,
Отлетела в разны стороны…
Храбрый воин пробуждается,
Озирает всё собрание…
Между тем табак рассыпался,
К носу рыцаря подъемлется,
И чихнул герой с досадою,
Так, что своды потрясаются,
Окна все дрожат и сыплются,
А на петлях двери хлопают…
Пробуждается собрание!
И тут невольно вспоминается мощный и всесокрушающий чих головы из пушкинского «Руслана». Однако стоп! Чихала-то голова в поле, а Громобурь - в царском дворце. Немедленно ищем соответствующую перекличку и находим её в первом рассказе Таз-баши из «Осенних вечеров», приписываемых Ершову. Вот отрывок, связанный с рождением Сафара Маметева: «День был из числа счастливых; планеты стояли в самых благоприятных соединениях, и даже, как говорит летопись, в самую минуту рождения дедушки главный мулла громозвучно чихнул в своей комнате, как бы почуяв необыкновенное событие» (15). Не думаю, что комната главного муллы была далеко от дворца Кучума, где должен был находиться царский повар, ставший отцом Сафара. Но если пушкинский Громобурь громозвучно чихнул из-за того, что почуял запах табака, то перекликающийся с ним мулла чихнул также громозвучно из-за того, что почуял «необыкновенное событие» в виде рождения Сафара. И всё это в закрытых помещениях. Отсюда и становится понятен намёк на то, что с громозвучным чихом связано рождение образа Сафара, берущего своё начало от образа шваба Эзельдорфа. Именно эта ретро-отсылка («летопись») приводит нас к более или менее обширным приметам будущего образа Сафара Маметева.
Ну, а пушкинское упоминание в стихотворении «К Наталье» о бомаршевском Бартоло как об «опекуне Розины» - это лишь зачатие образа, рождение которого следует искать в лицейском «Бове». И мы вполне допускаем, что свои новые образы в 1830-е годы Пушкин мог строить с использованием своих старых лицейских стихотворений. Хотя, конечно, могут быть и более близкие по времени переклички, от которых я, как от ближнего круга, и советую начинать. И поэтому в случае со Швабриным мы и начали отнюдь не с начала, не со «шваба», а со «швабры» как бранного ругательства.
Но и это ещё не всё! Убираем из слова «шваб» последнюю букву и, получив некое «шва», приходим к тому историческому прототипу, с которым Пушкин столкнулся при написании «Истории Пугачёва» и который лёг в основу образа Швабрина для «Капитанской дочки». И это, конечно, перебежчик к Пугачёву - предатель Шванвич! Именно эта фамилия и заинтересовала Пушкина, который при написании «Капитанской дочки» сделал три её первые буквы начальной частью фамилии «Швабрин». Тем более что и у реального Шванвича было имя МИХАИЛ, столь подходящее для прототипа в лице его тёзки Воронцова.
Примечания.
1. КД 334.22 или П-3,284.
2. С3 101.8., 1829г.
3. КД 357.39 или П-3,306.
4. КД 364.28 или П-3, 312.
5. КД 368.35.
6. III, 1015.
7. См. Татьяна Кайманова.
8. Пс 847 от 19.09.1833г.
9. Пс 317.25.
10. В.Бондаренко «Вяземский», М., «Молодая гвардия», ЖЗЛ, 2004, стр.267.
11. С1 19.119.
12. Бомарше «Трилогия», М., «Художественная литература», 1982, с.60.
13. Там же, с.77.
14. ПД 251.31.
15. «Сузге», с.294.