За долгие часы без движения тело налилось свинцом, язык онемел, высох и прилип к нёбу. В ушах звенели десятки колокольчиков, и с каждой новой минутой они множились ещё быстрее. Гул нарастал. Карлайл медленно приходил в себя и всё яснее чувствовал, как что-то холодное бесстрашно перебирало своими шустрыми лапками по его сгоревшему лицу.
Он инстинктивно попытался отмахнуться, но рука лишь неуклюже рванула вверх и тут же камнем упала на живот. Существо нехотя сползло с лица и, вместо того, чтобы убежать подальше, взгромоздилось на плечо. Видимо, Карлайл пришёлся ему по вкусу.
Мужчина шумно выдохнул и зашёлся в приступе сухого кашля. Сколько времени он провёл под палящими лучами бразильского солнца?
Казалось, будто бы вечность.
Он осторожно приоткрыл глаза, но обжигающий дневной свет тут же заставил его вновь крепко сомкнуть веки, а затем быстро-быстро заморгать. Слизистые горели так, будто бы на них высыпали тонну песка. Спустя несколько секунд зрение всё же стало постепенно к нему возвращаться, и мир вдруг стал чем то большим, чем просто огромное белое пятно. Да и тело получалось контролировать намного лучше — по крайней мере, теперь он уже не ощущал себя чужим в собственной плоти, как было в первые секунды после пробуждения. Это не могло не радовать.
Свежий восточный ветер легонько обдал его по лицу, и дышать стало значительно легче. Прохладный воздух отогнал оставшуюся дремоту, напомнив о «дереве-пожаре». Горечь подкатила к горлу, и странный холодок пробежал по спине. На душе неприятно засаднило — что-то важное, очень-очень важное, ускользало сейчас от него. Но что?
Карлайл повернул голову на бок — несколько позвонков в шее неприятно хрустнуло — и, сфокусировав взор на темном существе, он внезапно осознал, что всё это время по нему бесстрашно ползала огненная саламандра, редкое для Бразилии земноводное. Сейчас она замерла и пристально следила за каждым его действием.
Он вздрогнул и вновь попытался смахнуть любопытную ящерку, и в этот раз у него это всё же вышло. Амфибия откатилась от него где-то на полметра, издав глухой протяжный писк. Мужчина перевернулся на живот и уставился на неё, приподнявшись на трясущихся руках.
Пятнистая саламандра впервые была классифицирована Карлом Линнеем в далеком восемнадцатом веке. И спустя три столетия ни капли не изменилась: всё та же яркая чёрно-рыжая окраска с вкраплениями желтизны, мощное тельце, подвижный хвост и сильные лапки. Красивое и достаточно опасное существо.
Лицо Карлайла непроизвольно скривилось — амфибия была ядовита, однако через секунду им вдруг полностью завладел необъяснимый испуг: то, что тщательно скрывалось его подсознанием, наконец-таки выплыло наружу. Рядом с двухметровым обрывом были разбросаны высохшие грязно-синие лепестки цветка её напарницы, Дороти.
Забыв о саламандре и слабости во всем теле, он моментально подлетел к самому краю и впился глазами в потемневшие на известняке следы крови. Девушки нигде не было.
Вероятно, когда она упала, бурное течение реки подхватило её и унесло за несколько километров отсюда. И если она каким-то чудом выжила, то ей точно требовалась чья-то помощь.
— Что же я натворил?.. — Карлайл вцепился в скатавшиеся волосы и опустился на колени.
Он наконец вспомнил, как в порыве безумства обошёлся с Дороти. Холодный пот градинами полился с его лба, а перед глазами вновь всё поплыло. Лицо нещадно горело.
— Нужно её найти, вдруг...
Он съёжился, царапая грязными ногтями лоб, — внутренний голос подсказывал ему, что его надежда — это пустышка, наглая ложь, ведь, скорее всего, Дороти просто-напросто захлебнулась водой.
— Я не могу сдаться, не сейчас, Джулиан не простит мне этого... Я сам себя не прощу! — рявкнув что есть мочи, Карлайл поднялся с колен, сошёл с известнякового пригорка и целенаправленно двинулся вдоль берега реки. Течение должно было вывести его прямиком на девушку. — Я обязательно найду тебя, Дороти, — тихо пробубнил он себе под нос.
Близился полдень: солнце медленно плыло по небосводу, доставая своими испепеляющими лучами до самых тёмных и неприметных уголков этого округа. Бразильский лес утопал в ослепительных лучах, с удовольствием поглощая летнее тепло, — деревья тянулись макушками вверх, а трава, кустарники и нередкие здесь цветы активно росли, завоевывая всё больше и больше земель. Никто из них не хотел быть обделённым живительным светом.
Из глубин зеленой чащи то и дело доносились крики диких попугаев. Они весело горланили что-то на всю округу, перелетали с дерева на дерево и нервно дёргались, когда недалеко появлялась пятнистая цикабба. А стрижи, иглохвосты, береговушки и ласточки — птицы поменьше — купались в свете в вышине, не желая спускаться вниз ни на секунду.
По мощному стволу одного из деревьев неторопливо полз крупный мохнатый паук, под другим же мирно сосуществовал огромный муравейник. Его жители сновали туда-сюда, занимаясь важными делами: часть муравьев искала грибы и уже долгое время выращивала тлю, подобно обычному скоту на одной из ферм, а другая — строила и налаживала отношения с ближайшим муравейником.
Если бы Карлайл не провёл в ожидании приземления пару часов с биологом, с порой очень болтливым Райли, то никогда бы не поверил, что эти насекомые способны мимикрировать, имитировать собственную смерть и даже лгать. Что уж говорить об удивлении, которое он испытал, когда услышал о том, что даже у попугаев есть литературный язык...
Спустя несколько часов утомительной ходьбы под открытым небом, Карлайл чувствовал себя ещё хуже, чем сразу после пробуждения: ноги совершенно его не слушались, руки отекли, на малиновом лице появились первые волдыри, которые невыносимо болели, когда капли соленого пота стекали с сальной макушки. Хотелось укрыться где-нибудь в тени и забыться хотя бы на пару деньков. Но то была непозволительная роскошь — и поэтому он, стиснув зубы, упорно хромал дальше.
Когда же сил почти не осталось, Карлайл, готовый упасть на землю, зацепился глазами за знакомые угольно-чёрные волосы, лежавшие на мокром песке. Превозмогая боль, он усилием заставил себя подойти поближе и увидел девушку в разорванной пёстрой одежде — это была Дороти.
Мужчина всхлипнул, уже не понимая до конца, радоваться ему или плакать.
Река выбросила тело Дороти за пару километров от того злополучного обрыва. Она уже несколько часов лежала здесь в одиночестве, и помощь ей уже не требовалась. Было слишком поздно.
Что он скажет Джулиан и как будет жить с этим сам? Сколько ещё невинных душ он похоронит собственной глупостью, этим безрассудством, невыносимым безумством? За что ему это наказание и с чего он вообще решил, что здесь всё будет по-другому? Он просто тот же самый глупец, что и двенадцать лет назад. Какая досада...
Карлайл пошатнулся и неуклюже упал на землю — что-то схватило его за правую лодыжку и теперь упрямо тянуло на себя. Он издал протяжный вой и тут же попытался встать, но у него ничего не вышло: силы покинули его в самый неподходящий момент. Огромная пёстрая змея, название которой он даже не знал, шустро ползла вверх, несказанно радуясь столь вялой добыче.
Отчаяние захлестнуло его с головой и слёзы, которых он всегда старательно избегал, полились из покрасневших глаз ручьями. Что он мог сделать? Беспомощный, выбившийся из сил и измученный слабак ни на что не был способен. Он мог лишь смирно лежать, ожидая судного часа.
На дереве сидела пятнистая саламандра, которую он видел ранее этим днём — она продолжала молчаливо следить за ним, и в её маленьких чёрных глазах, кажется, проглядывало сожаление. Карлайл почему-то надеялся на это, и от одной мысли ему становилось чуточку легче. Змея угрожающе нависла над ним, и он, закрыв глаза, подумал: «И вновь я всех подвёл». Раздался тихий крик, полный отчаяния.