С утра над городом погромыхивало. Он колебался: выходить, не выходить – но расплывчатое «что-то», как это все чаще случалось в последние годы, настырно притягивало его к себе, и он, взяв зонт, все же вышел.
У подъезда стояла, уткнувшись в телефончик, девочка-подросток; рядом на мокром асфальте лежала пожилая бассета, в грустных глазах которой изгибался пустой двор с ожерельем машин. Имя собак он еще помнил (бассету звали Аврора), имена людей уже не всегда. Предпочел поэтому безличное приветствие.
– Доброе утро, – сказал. – Дождик-то будет? Нет?
– Доброе утро, – ответила девочка, потыкав в телефончик тонкими пальчиками. – В двенадцать, – добавила.
– Что в двенадцать? – удивился.
– Ну, дождик.
«Что-то» постепенно обрело имя – улица Герцена – и стало обрастать деталями неясного достоинства. Они с Ленкой жили тогда в коммуналке на Патриках, в совковом дурдоме с драками за телефон прямо под их с Ленкой дверью. Куда же он собирался ехать в тот день от журфака МГУ? Это же в противоположную от Патриков сторону! Но он точно ждал тогда троллейбуса – в начале улицы, которая после очередной перелицовки стала Большой Никитской…
На пятачке перед метро он вновь заколебался. Отсюда можно было спуститься на станцию и в два счета долететь до центра. Но можно было и не выезжать из Хамовников, а, скажем, побродить по парку, пока туда не набились мамашки с орущими младенцами и рогочущие недоросли с «энерджайзерами».
– Мущщина, шо ж вы мокните? – прорезалась совершенно советская, в крахмальной наколке, тетка мороженщица. – У вас же ж зонтик…
«Кадрится? – подумал с удивлением. – Я могу еще кому-то нравиться?..»
– А то мороженку себе купИте… Планбир!
***
То был день прорыва! Он то ли сдал очередной аспирантский экзамен, то ли дописал главу диссера… Он ощущал редкую гармонию: ему сравнялся тридцатник, он стоял в центре столицы великой державы СССР, в польской рубашке и югославском галстуке, пиджак небрежно перекинут через руку, и атташе-кейс с книжками по истории комдвижения прочно стоит на асфальте, стиснутый накачанными икрами. Остановись, мгновенье!
И именно в этот момент на белой «Ладе» подлетела Она, с пшеничными волосами, подхваченными кверху, «зрелая женщина», русское «прости» Катрин Денёф.
Случайность! Просто им дали красный и Её легковушка, пятая или шестая перед светофором, оказалась рядом с ним. А Она расправила юбку на полных ногах, и, точно кожей уловив мужчину, повернулась, и они секунду смотрели друг на друга. Как вдруг Она заговорщически улыбнулась и глазами показала ему на сидение рядом с собой и уже протянула руку, чтобы отворить перед ним волшебную дверцу…
Но тут на светофоре загорелся зеленый – и громоздившаяся за белой «Ладой» черная «Чайка» раздраженно загудела, требуя соблюдения ПДД. И Она, разом посерьезнев, рванула дальше. А он так и остался буквой «г» – схватившись уже за ручку атташе-кейса и по-дурацки отклячив задницу.
***
В парилке Кропоткинской мальчишеская страсть к мороженому ненадолго развеяла старческий сплин.
– В полдень будет дождь! – огласил он испанской парочке, случившейся рядом.
Те аж присели от неожиданности.
Он распеленал эскимо. С середины площади ему хорошо видна была диспозиция сил на небесах: рогато-крылатое тучище грозно нарастало со стороны Кутузовки, из-за веника Бизнес-Сити, а эскадроны легкокрылых ангелов отгарцовывали на юго-восток. Пахло июльской грозой и библейским потопом. Но исход дела был неясен.
…Вся его жизнь могла измениться в тот день. Красавица-блондинка за рулем новенькой экспортной «Лады» – когда пределом мечтаний рядового совка был хоть какой «Жигулёнок». Кто была Она: актриса, «жена», эстрадная дива? В какие студии, мансарды, галереи умчала бы красного яппи – на пару часов, на день, на годы?
Не страх, не «здравый смысл» – ад, что ли, удерживает нас от решительного шага в решающий момент? Он ведь не подумал тогда о Ленке, о «последствиях». Да и Она вряд ли успела взвесить все за и против. На раздумья у них были считанные секунды, пока сменится сигнал светофора. Но ведь Ей этих мгновений хватило, чтобы вырваться из схемы, навстречу неизвестному, а он, не веря, что вот же Она, Жар-птица…, замешкался. И они потеряли друг друга.
А наказание… Скорее, пытка! Это когда ему покажут Её еще раз. В антракте он будет пересекать партер Большого с секретарем компартии Эквадора, и они одновременно заметят златовласую красавицу, одиноко блистающую в пурпурной ложе бельэтажа. «А ведь рядом с Ней мог бы запросто оказаться твой переводчик», – признается он эквадорцу. «Ну, тогда ты был бы потерян для революции, – улыбнется тот. – Она бы получила молодого мужчину, тебе бы открылась тайна любви…»
***
На Большой Никитской было душно и гулко: лишь стайка студентов (журфаковцев, не иначе) чирикала на углу. «Историческая» остановка располагалась там же, где и тридцать лет назад, но судя по указателю, тут теперь ходил лишь не знакомый ему автобус – неведомо откуда, неведомо куда. Троллейбус ёк. У истории своя логика.
Машины тишком проширкивали мимо, пока светофор не дал им красный. «Надо же, выстраиваются точно как и тогда, – подумал он. – Одна, другая…» Но что это? Явь? Сон? Пятым или шестым в автоочередь встало белое купе, за рулем которого…
Она показалась ему сейчас еще красивее! Пшеничные, с золотом, волосы все так же туго забраны кверху, и полные руки все так же силятся разгладить складки юбки на ногах. Но ведь с момента их первой встречи прошло тридцать лет, комдержава провалилась в тартарары, революции нового тысячелетия стали всех цветов радуги… Или вся эта тектоника – мираж? А реальность…
И тут их глаза вновь встретились, и Она тепло и просто улыбнулась ему, и он, ни секунды не раздумывая и будто бы даже не касаясь ногами асфальта, легко и свободно порхнул Ей навстречу.
– Ой, мужчина! Ребята…
– Надо ему ворот расстегнуть…
– У меня батарейка сдохла, вызовите «скорую», уроды!
– Вот рюкзак – ему под голову…
– Он ваще живой?
***
Он и Она летели над тучищем, не решаясь не то что заговорить – даже взглянуть друг на друга. Они теперь навечно были вместе: к этой необъятной близости еще надо было привыкнуть.
Лето 2020, Москва