Экзамен для Ангела-Хранителя

Глава 1.

Резкий звонок в дверь и оглушительный лай Чанка заставил Лелю подскочить в постели, и она ошалело захлопала глазами, нащупывая в утренних сумерках халат. Сколько времени?!! Бросив взгляд на экран телефона, она зафиксировала: 7.28. Боооже… еще целых семь минут можно было спать!
А снилось ей что-то прекрасное. Какие-то пальмы, синяя вода океана, белый песок… она перебирала этот песок пальцами, и он сыпался тоненькой струйкой, образуя маленькие вихри и создавая крошечные горные хребты там, внизу.
Реальность была куда более серой. Ноябрь в Москве – не самое лучшее время.
Прикрыв дверь в комнату дочери, Леля пошла открывать. Ничего хорошего от утреннего внезапного визита она не ждала.
За дверью стояли трое. Огромный усатый мужик в черной куртке, толстая женщина средних лет и местный дворник в оранжевом жилете.
= Ольга Викторовна Маркова? - вопросил строго усатый.
= Да, - кивнула Леля, уже понимая, что предчувствия ее не обманули.
= Мы “жилищники”, - усатый держал в руках папку с бумагами, из которой жестом фокусника извлек листок формата А4.
Толстая женщина, глядя на встрепанную со сна Лелю одновременно презрительно и сочувственно, сказала:
= У вас долг. Задолженность по квартире. Вы в курсе?
= Двадцать одна тысяча восемьсот пятьдесят три рубля! - объявил усатый с некоторым даже торжеством.
= Вы в курсе? - повторила женщина, как бы давая Леле шанс ответить, что нет, не в курсе и что вообще все это какое-то недоразумение.
= Двадцать одна? - пробормотала Леля. - Ах да… но я вчера… мы потихоньку же платим…
= Потихоньку, может, и платите, но у вас долг! - усатый был преисполнен чувством собственной правоты. - Двадцать одна тысяча восемьсот пятьдесят три рубля!
Леля судорожно соображала. Она только вчера заплатила очередные две с половиной тысячи за квартиру, но да, наверно так и есть уже, накопилось опять, черт, ведь только в сентябре погасила все-все – и опять…
= Я… у меня сейчас трудности, - почти шепотом произнесла она, глядя не на усатого, а почему-то на дворника. Дворник отвел глаза и отошел к окну.
= У всех трудности! - развел руками усатый и помахал бумажкой в воздухе. - Значит, вот тут предупреждение. Если в течение двадцати дней не погасите долг – мы вам заглушку на унитаз поставим.
= Что поставите? - не поняла Леля.
= Заглушку на унитаз. Не сможете в сортир сходить, понятно? Придется на вокзал какать ездить, а там тоже туалет платный!- усатый расхохотался - он явно был доволен собственным остроумием. - Распишитесь!
= Понимаете… у меня сейчас…
= Девушка, ну вы нас тоже поймите, - вмешалась толстая женщина. - У нас же работа такая. Думаете, у меня трудностей нет? Но платить-то надо…
Надо платить. Конечно, надо платить. Гадкая у вас работа, ребята, совсем гадкая.
= Я заплачу… только у меня сейчас нет.
Усатый нетерпеливо взмахнул своей бумажкой.
= Так, у нас времени нет, надо еще до восьми все квартиры обойти, где должники проживают – а то потом разбегаются, как тараканы. Расписывайтесь!
Леля беспомощно посмотрела на толстую женщину, та покивала и развела руками. Дворник с крайне заинтересованным видом смотрел в окно. Усатый протянул ей ручку.
За дверью разрывался от лая Чанк. Наверно, уже и Катьку разбудил.
Вздохнув и изо всех сил стараясь не расплакаться, Леля взяла ручку и расписалась в чертовой бумажке.
= Двадцать дней у вас, - напомнил усатый. - Если не заплатите – мы вам и свет еще отключим.
= Спасибо, - машинально пробормотала Леля.
Толстая женщина взяла ее под локоть:
= Милая, ну вы бы сходили… попросили бы – может, вам по бедности рассрочку сделают…
= Рассрочку? По бедности… - повторила эхом Леля.
= Ну да. Соберете справочки, что у вас все плохо – и станет получше, - ободряюще продолжала женщина. - Если вы малоимущая.
= Малоимущая… - снова повторила за ней Леля. - Малоимущая.
= И вот собака у вас там лает… - толстая женщина пожала плечами. - Ну вот зачем собака, когда сами бедуете? Неразумно же…
Леля промолчала. Собака, да. Неразумно, конечно.
= Вам все понятно? Вопросы имеются? - прервал эту трогательную сцену усатый.
= Нет, -  покачала головой Леля. - Не имеются.
= Тогда – до свидания. До скорого, думаю, свидания – судя по всему, - снова сострил усатый и нажал кнопку лифта.
Леля вернулась в квартиру и зачем-то на два оборота закрыла дверь.
Чанк бросился ей в колени, как будто не видел ее месяц.
= Мам, кто приходил? - закричала Катька, высовываясь из ванной с зубной щеткой во рту.
= Соседи, - соврала Леля. - Что-то про домофон опять, я не очень поняла.
Она пошла на кухню, держа в одной руке эту поганую бумажку, а другой зачем-то схватившись за щеку, как будто у нее болел зуб. Торопливо сунула бумажку в ящик, чтобы Катька не увидела, и включила чайник.
= Мам, ты мне бутеры сегодня не делай, я в столовке поем, - Катька плюхнулась на стул, собирая светлые волосы в хвост и закручивая их бубликом. - И вечером я, наверно, к папе поеду – мне завтра оттуда ближе будет к институту.
Леля поставила перед ней овсянку и кивнула:
= Только не броди одна вечером, ладно? Пусть папа тебя встретит…
= Маааам… ну не начинай. Я одна никогда нигде не брожу, - Катька сунула в рот ложку, одновременно крася ресницы. - У тебя какие планы на сегодня?
= Как всегда, - Леля улыбнулась, стараясь, чтобы улыбка выглядела как можно естественнее и непринужденнее. - Работать буду, с Чанком гулять…
Чанк сидел около Катьки, преданно глядя ей в лицо и положив голову ей на колени, в ожидании, что с небес вдруг упадет кусочек сыра или колбаски. Всякий раз, когда Катька взглядывала на него, он начинал молотить хвостом по полу с бешеной скоростью.
= Бедные наши соседи, - привычно улыбнулась Катька. - Они нас ненавидят.
Леля с чашкой кофе присела тоже за стол.
= Мам. Мааам, - Катька взяла ее за руку. -  У тебя все в порядке?
= Конечно, - Леля улыбнулась и поцеловала ладонь дочери. - С тех пор как у тебя закончился переходный возраст – у меня все в порядке.
= Тебе в парикмахерскую надо сходить, - Катька слегка дернула ее за волосы. - Вон уже все повылезало опять.
= Да, надо, схожу, - кивнула Леля.
= Ты все-таки какая-то не такая, мам. Колись, чего у тебя?
Ох уж эта Катька. Она всегда очень чувствовала Лелю, еще когда маленькая была – ничего от нее нельзя было утаить или скрыть, по глазам, по интонации понимала, что что-то не так.
= Отстань. Все нормально. Просто мне почти пятьдесят лет. Я имею право немножко грустить по этому поводу.
= Нет, не имеешь. Ты красивая и молодая. Самая красивая и молодая ты у меня, маман. Так что записывайся в парикмахерскую и к косметологу – и вперед.
Катька чмокнула ее в щеку и наклонилась к Чанку:
= А кто у меня такой хороший? Кто такой любимый? Кто хорошая собака, кто, кто?
Чанк, обезумев от радости, начал скакать вокруг нее, повизгивая и стараясь подпрыгнуть повыше, чтобы достать до ее лица.
= Ну все, хватит, - Катька потрепала его за уши и встала. - Мамуль, в общем давай, до завтра, я вечером позвоню еще обязательно, ладно?
Стоя у окна, Леля смотрела, как Катька в своей яркой полосатой шапке бежит к остановке автобуса. Можно было и на метро – но Катька метро не любила и говорила, что она не крот и под землей жить не может, а потому при любой возможности ездила наземным транспортом.
Надо было убрать со стола, а потом одеваться и идти на улицу с Чанком, но Леля вдруг почувствовала, что у нее просто нет на это сил. Она опустилась на стул и уставилась на клеенку, которой был покрыт стол. Клеенка с новогодним рисунком – они купили ее в прошлом декабре с Катькой, и Леля собиралась ее снять еще в апреле, но потом началась вся эта ерунда – и стало как-то не до клеенки. А теперь уже и вовсе смешно было бы ее снимать – до Нового года оставалось всего полтора месяца. Леля обвела пальцем нарисованный подарок с ярким красным бантом. Еще же Новый год… подарки. Сколько надо подарков? Мама – раз, Катька – два, сестра и племянница – три, девочки – четыре, бывший муж – пять. Даже если ерунду – все равно деньги.
Будь они прокляты, эти деньги.
Пикнул в комнате телефон.
Пришла смска.
Леле не надо было смотреть на экран, чтобы понять, что это за смска. Двадцатое число – значит, из банка, чего смотреть. “Минимальный платеж… оплатить до… “ А через две недели придет такая же смска из другого банка. Банк другой, а текст тот же: “Минимальный обязательный платеж… оплатить до...”
Леля посмотрела в окно: там падали первые белые снежинки. Пушистые и чистые, они ложились на землю – и сразу таяли, превращаясь в лужи, их моментально съедала грязь.
“Надо окно помыть,” - вдруг решила Леля. Почему-то это сейчас было страшно важно – помыть окно.
Она вскочила, зачем-то бегом рванула к ящичку с моющими средствами – торопиться было некуда, но когда бежишь – соображать некогда. Распахнув окно, она подтащила к нему табуретку и залезла на нее. Мельком взглянула вниз – может, того… этого? Все проблемы разом? Но потом вспомнила, что у нее, во-первых, Чанк и Катька,  во-вторых – ноги небритые, а в-третьих – говорят, перед смертью всегда кишечник опорожняется… представила себя, лежащую под окном в видавшем виде халате, с небритыми ногами и опорожнившимся кишечником - и оставила эту мысль. Возя тряпкой по стеклу, она старалась сдержать крупную дрожь, которая била ее – все-таки холодно уже было в халате и ночнушке, босиком.
Одна крупная снежинка закрутилась прямо у нее перед носом. Она отмахнулась было, но вдруг поняла, что это и не снежинка вовсе – перышко, белоснежное и легчайшее, буквально норовило залезть ей в ноздри. Леля махнула рукой раз, потом второй… а потом оглушительно чихнула – и рухнула с табуретки с криком раненой чайки.

Глава 2.

Катя села в автобус и уставилась в окно.
Трудно перед мамой делать вид, что все хорошо. Притворяться Катя никогда особо не умела – а уж сейчас было совсем нелегко. Так хотелось прижаться к маме, уткнуться носом ей в плечо и все-все рассказать. И про то, что в институт она давным -давно не ходит, и про Евгения, и про его жену… про все.
Но мама и так в последнее время была на себя не похожа: взгляд загнанный какой-то, настроение прыгает. Конечно, может быть – и скорей всего – это возраст и все такое. Но смеяться мама стала однозначно меньше.
Впрочем, ей, Кате, сейчас и своих проблем хватало, если честно. Надо было как-то выпутываться, а как – непонятно.
Зазвонил телефон – она взглянула на экран: ну конечно, кто же еще.
= Алло, - нехотя ответила она.
= Ну что? Ты где? - требовательно спросила трубка.
= Во-первых, мы с вами на брудершафт не пили, - грубовато ответила Катя. - А во-вторых – еду.
В трубке хмыкнули.
= Ага, мне еще политесы соблюдать. Долго ждать тебя?
= Вас.
= Ладно. Долго ли прикажете вас ждать, ваше высочество?
= Я еду.
= Едет она… чтобы через полчаса была!
Катя повесила трубку и снова уставилась в окно.
Вот же чертова баба. Сама все это придумала, весь этот адский план, сама все организовала – а Катя вроде как еще и виновата. Надо было сразу отказаться. Ведь если с другой стороны посмотреть – не обязана она, Катя, в этом участвовать. Вполне можно было послать эту мадам по известному адресу – и просто поставить точку во всей этой истории.
Но так не получалось. Выходило, что надо и ехать, и участвовать, и улыбаться.
Час пик уже прошел, народу в автобусе было немного. Напротив Кати сел какой-то парень и, изогнувшись, зачем-то заглянул ей в глаза.
= У вас что-то случилось? - спросил он участливо.
= С чего вы взяли?
Вообще Катя не была грубой. Она любила людей и обычно была приветливой. Но сейчас этот парень был совсем некстати. Она недружелюбно окинула взглядом его фигуру: высокий, довольно крепкий, куртка темно-синяя, не дорогая, волосы русые, густые, глаза серые. Таких миллион – в толпе в жизни не обратишь внимания.
Парень пожал плечами.
= У вас лицо грустное.
= А у вас помятое, - зачем-то снова нагрубила Катя и отвернулась к окну.
= Ну точно, что-то случилось. Иначе бы такая приятная девушка не стала бы так грубо отвечать незнакомому человеку, который не сделал ей ничего плохого, - парень снова улыбнулся.
Катя тяжело вздохнула.
= Вам делать нечего, да? Вот сейчас десять часов утра – а вы в автобусе, на работу, наверно, едете, да? Ну вот и прекрасно. Это совсем не повод приставать к незнакомым людям с дурацкими вопросами.
= На работу. И не повод, да.
Парень помолчал. Потом покрутил головой, посмотрел направо, налево, наверх… почесал в затылке. Вздохнул. Снова почесал в затылке. Достал свой телефон и что-то в нем посмотрел. А потом убрал его в карман и обратился к Кате:
= Знаете, мне сегодня сон странный приснился.
Катя перевела на него мрачный взгляд. Вот только странных  снов всяких придурков ей не хватало.
= Вы уверены, что я хочу слушать о ваших снах? Я не психоаналитик, теорией Фрейда не увлекаюсь. Может быть, оставите меня в покое?
= Сон, говорю, приснился, - парень потер подбородок, как будто сомневаясь, говорить или нет. - Меня, кстати, Павел зовут.
= Очень приятно. Все?
= Нет. А вас как зовут?
= Молодой человек, вы какой-то непонятливый. Вам же ясно дали понять, что с вами не хотят общаться. Неужели обязательно грубить вам, чтобы вы это поняли?
= Ну, вообще-то вы мне и так грубите. Это во-первых. А во-вторых…
Павел схватил себя за щеку, и Катя подумала: “Господи, да он ненормальный! Шизофреник небось!”
= Понимаете… ну… короче, я, конечно, понимаю, как это выглядит, но дело в том, что я… сегодня видел вас во сне.
Фу ты господи.
= Знаете, Павел, это банально. Вы бы еще спросили, не упала ли я с небес. И…
= Да подождите, - Павел с досадой махнул рукой. - Вообще-то вы совсем не в моем вкусе!
Катя откинулась на спинку сидения. Павел продолжал:
= Ни капельки. Я бы в жизни не стал с вами знакомиться, а уж после ваших грубостей – тем более. Терпеть не могу грубых девушек.
Катя, кажется, покраснела. На самом деле – она, конечно, перегнула палку. А это прямо вот совсем не грубо, ага.
Павел сдвинул брови.
= Можете мне не верить, можете смеяться… но мне вы приснились. Вот в этой самой шапке полосатой. На этом самом месте у окна. И там, во сне, я знал, что вам грозит опасность. И что вам нужна помощь. Мне как будто кто-то об этом сказал. И если хотите знать – я на работу сегодня не пошел. И уже в третьем автобусе еду. Катаюсь.
Точно шизофреник.
Вот ведь… оно и не бывает кстати, конечно, но сейчас – особенно.
Катя скрестила руки на груди:
= Вот что, Павел. Спасибо вам, конечно, большое за заботу, но никакая опасность мне не угрожает и помощь мне тоже не нужна. Так что вас во сне немного… ввели в заблуждение. Думаю – из самых лучших побуждений. Можете спокойно идти на работу, я вас уверяю, что со мной все будет в порядке.
Снова зазвонил телефон.
Катя бросила взгляд на экран: мама.
Нет, мам, не сейчас.
Она сбросила звонок – вообще-то имела полное право: если бы она была в институте – у нее как раз шла бы пара.
Павел кивнул в сторону телефона:
= Это вам кто звонил?
Катя склонила голову набок и сердито посмотрела на него:
= Вы действительно думаете, что я вам должна отвечать?
Он закивал.
= Да. Вы не думайте, что я псих. Я и сам понимаю, что со стороны это выглядит… странно.
Он пожевал нижнюю губу, а потом решительно сказал:
= Ладно. Ладно. Давайте так сделаем. Я вам сейчас напишу свой номер телефона… не собираюсь я вам свидание назначать, что вы вскинулись, мама дорогая! Я вам напишу номер, вот на бумажке… - он достал из кармана билетик автобусный, порылся в другом кармане, потом во внутреннем, нашел ручку и стал писать цифры на кусочке картона. - Вот, возьмите. Видите – я не прошу ВАШ номер. Вы мне вообще не понравились, честно, ни капельки. Но если у вас что-то случится… если вам помощь нужна будет или что-то в этом роде – позвоните.
= Мне есть кому позвонить в таком случае, - отрезала Катя.
= Да понятное дело, - он подался вперед и сунул билетик в кармашек ее сумки.
Автобус остановился, и этот ненормальный наконец-то вышел. Пока в автобус через переднюю дверь входила какая-то бабулька, Катя вытянула шею, чтобы посмотреть, что он будет делать. Он постоял на остановке и пошел в обратную сторону, сунув руки в карманы и чуть подняв плечи.
Идиот какой-то, подумала Катя. И снова уставилась в окно.

Глава 3.

К двенадцати часам дня стало понятно, что надо идти в травмпункт.
Леля с тоской смотрела на синеющую и раздувающуюся на глазах ногу. Сначала, когда Чанк тыкался ей в лицо мокрым носом и всеми силами пытался ее поднять с пола, она только плакала и отмахивалась от него. Плакала навзрыд. Потому что очень много дней уже слезы стояли у нее в горле и просились наружу – но она не давала им выхода. А сейчас было больно физически – а значит, можно и поплакать.
Снежинки летели в окно и ложились на пол, таяли и превращались в маленькие лужицы. Табуретка, с которой навернулась Леля, отлетела в угол кухни и валялась там теперь кверх ногами, похожая почему-то на дохлую курицу.
Леля встала, закрыла окно, доковыляла до швабры и вытерла лужицы.
Хорошо, что я не в ту сторону вывалилась, подумала она. А еще хорошо, что головой не шарахнулась. Хотя, может, в моей ситуации и неплохо было бы головой: а что, ничего не помню, ничего не знаю, с меня взятки гладки, я не я и хата не моя…
Она набрала было Катьке – но та трубку не взяла. И не должна была – она же в институте, на паре.
С Чанком в этот раз погуляла совсем чуть-чуть – нога болела очень.
А потом, вернувшись домой, села за компьютер и снова взялась за рассылку резюме и просмотр сайтов с предложениями работы. Ответов на разосланное раньше так и не было – почту она проверяла в первую очередь.
Но к двенадцати стало ясно, что похода в травмпункт не избежать.
Какое-то время занял еще поиск страхового полиса – Леля лечиться не любила и в поликлинике была за двадцать пять лет, как они сюда переехали, один раз. На свое удивление, полис она нашла в ящике с документами. И там же – под конвертом со счетами и папочкой с Катькиным свидетельством о рождении и ее, Лелиным,  дипломом и трудовой книжкой – лежала ненавистная бумажка. Если бы можно было вернуть время… если бы знать, как оно все повернется – она, Леля, уж придумала бы, что с этим делать. Но теперь – теперь уже ничего не исправишь. 
Леля зачем-то достала листок формата А4, перечитала все, что там было написано, хотя знала все это уже наизусть. Нет, ничего не изменилось с тех пор, как она читала это в последний раз.
Она сунула бумагу на то же место и аккуратно прикрыла ее остальными документами, стараясь, чтобы документы на кредиты тоже не бросались особо в глаза.
Особым аттракционом стало надевание джинсов и ботинок: Леля охала, ахала и материлась, практически потеряв надежду с этим справиться, но все-таки справилась, хотя на больной ноге ботинок не застегнулся – так она распухла.
К травмпункту она подошла уже совсем на одной ноге. Подошла – это громко сказано: последние несколько шагов она уже пропрыгала, а когда наконец удалось схватиться за поручень у крыльца – облегченно вздохнула. Больно-то как, мамочки. Наступить на ногу было совершенно невозможно, но Леля кое-как преодолела ступеньки, ведущие к входной двери. Кто, ну кто догадался делать ступеньки в травмпункте?!!
Ей повезло – очереди не было. Перед дверью в кабинет сидел только один безобидного вида бомжик с подбитым глазом.
= Ты чего, тетка, под траВмай попала? - спросил он весело, подмигивая ей целым пьяным глазом. - Хошь, без очереди пропущу – я тут клиент постоянный, у меня абонемент.
= Спасибо, не надо, - Леля опустилась на банкетку, вытянув ногу перед собой. - Подожду.
Бомжик покрутил головой и заговорщически наклонился к Леле:
= Выпить хошь? У меня есть.
Он полез в карман драной куртки, но Леля отрицательно затрясла головой.
= Зря.
Бомжик потрогал переливающийся всеми оттенками радуги фингал под глазом и вдруг ни с того ни с сего очень громко запел:
= Я уеду на Мадагаскарррр… Мадагаскарррр… Мадагаскаррр…
Леля вздрогнула от неожиданности, даже, кажется, подпрыгнула слегка, от чего в ноге немедленно включили дрель, которая со сладострастием впилась в ее голень.
Бомжик удовлетворенно покивал, а потом мрачно произнес, глядя перед собой остановившимся взглядом:
= Давно я, тетка, Кьеркегора не читал. Понимаешь? Надо бы перечитать…
Он встал и пошел к выходу.
= Подождите, - окликнула его Леля. - Ваша же очередь.
= Да я так, погреться заходил. Холодно на улице-то. А ты не боись, тетка, Сергеич мужик, он тебе все, что надо, вправит куда надо. Иди, там в кабинете нет никого.
Леля нерешительно подскакала к двери и взялась за ручку. Дверь неожиданно подалась вперед – и Леля буквально ввалилась в кабинет. Если бы у нее было две ноги – она, наверно, смогла бы удержать равновесие, но нога у нее была сейчас одна, а вторая болела так, что хотелось ее отгрызть и оставить прямо тут, на пороге, поэтому Леля совсем неэлегантно и довольно шумно ляпнулась на пол, повиснув на ручке двери.
Сидящий за столом здоровый мужик в белом халате, не глядя на нее, буркнул:
= С прибытием.
Леля решила, что ответит после того, как встанет, но встать не получалось. Сделав несколько попыток и окончательно потеряв всякую надежду, она поползла к столу, как раненый Мересьев, подволакивая больную ногу.
= Ого, - мужик искоса взглянул на нее с интересом. - Что пьем? Я бы тоже не отказался.
= У меня нога… - пробормотала Леля, подползая к столу и хватаясь за стул, чтобы подняться. - Нога у меня.
= Серьезно? Нога?!! Вот так казус медицинский. Ну, все, теперь мне точно светит место на медицинском Олимпе – таких случаев в медицине еще не описывали.
Шутник, блин.
= Вы бы мне встать помогли, а? - сказала Леля устало. - Не видите – я не могу.
= А вы бы с утра пораньше синьку-то не пили, голубушка, глядишь и получилось бы встать, - язвительно ответил мужик.
= Да я вообще не пью! - взорвалась Леля. - Что вы себе позволяете! Вы вообще врач или так, красиво постоять?!! А ну-ка помогите мне подняться!
Мужик досадливо крякнул, встал и подошел к Леле сзади. Схватив  под мышки, он резким движеним дернул ее вверх и буквально бросил на стул.
Снова уселся за стол и стал заполнять какую-то бумажку.
= Фамилия?
= Маркова. Ольга Викторовна.
= Год рождения?
= 1968.
= Обезьяна, значит.
= Сами вы обезьяна!
Беспредел какой-то!
= И я тоже, кстати, ага. Так, жалуемся на что, матушка?
= Нога.
= Да я понял, что у вас редчайшее заболевание под названием “нога”. А поподробнее можно – мне для статьи в медицинский журнал надо очень, я ж на вашем случае хочу себе имя сделать?
Леля с ненавистью посмотрела на склонившего голову над листком бумаги врача. Вон уже лысина пробивается, а идиот. Правда же говорят – тридцать лет ума нет, а в сорок уже и не будет. Или как там говорят? Короче – не важно.
= Я упала. С табуретки. На ногу. И на собаку еще. Но собака из-под меня выползла, а нога…
= А нога не выползла, да?
Вот урод.
= А нога не выползла.
=А собаку что ж не привели? Ей небось тоже помощь профессионалов требуется… уж психологов-то точно – посттравматический синдром еще никто не отменял. Такая мадам на тебя сверху бахнется – это ж не каждый выдержит. Вы бы собачку-то поберегли, что ли.
= Послушайте, молодой человек… или не очень молодой, не важно, - Леля с трудом сдерживалась, чтобы не дать ему кулаком в лоб. - У меня очень болит нога, понимаете? У меня вообще куча неприятностей, а тут еще это… мне больно, понимаете? Очень больно… - она вдруг всхлипнула, неожиданно для самой себя.
= Да ладно тебе, Лелишна. Сейчас все сделаем, - неожиданно мягко сказал мужик.
Лелишна?
= Что, простите?
= Сейчас, говорю, Лелишна, все сделаем в лучшем виде. Будет тебе нога целая и прекрасная. Снимай штаны.
Леля уставилась на него с недоумением, граничащим со слабоумием.
= Я прошу прощения… как вы меня назвали?
= Лелишна я тебя назвал. Как всегда называл и называть буду.
Мужик наконец поднял голову и повернулся к Леле. Мать моя женщина…
= Потапов? Ты?!!
Потапов заржал. Не засмеялся – не смеялся Потапов, он всегда именно что ржал, гоготал, пугая своим гоготом голубей и впечатлительных старушек.
= Ну а кто?
Вот это да. Вот это да!
= Потапов! Ты… сволочь ты! - засмеялась Леля, одновременно заливаясь слезами.
Потапов. Потапыч. Ну, теперь все будет хорошо.
= А говорили – ты уехал?!
= А и уехал. И вернулся. Не понравилось мне там. Многовато, знаешь ли, наших. И жарко. И выпить не с кем.
Леля хотела было вскочить и броситься ему на шею, но тут же опустилась снова на стул, схватившись за ногу, словно собираясь из нее стрелять.
= Ладно, не трудись, сам встану, уж так и быть, - усмехнулся Потапов и заключил ее в свои медвежьи объятия. - Вот ты дура, конечно – с табуретки рухнуть…
И снова заржал своим дурацким смехом.
= Штаны, говорю, снимай, будем твою феерическую ногу смотреть.
Леля вдруг охнула.
= Не могу.
= Что не могу? Не могу поднять ногУ?
= Штаны снять не могу.
= Это почему же, матушка моя? Что тебе мешает? Не могу – давай помогу.
= Потапов… не могу я при тебе штаны снимать, ты не понимаешь?!!
Потапов крякнул и скривился.
= И чего я там не видал?
Леля понимала, что это глупо. Она в кабинете врача, да и тем более – действительно, ТАМ Потапов все видал в лучшем, так сказать, виде.
В том-то и дело, что в куда лучшем, чем сейчас.
= Потапов… во-первых, у меня нога не бритая.
Потапов закатил глаза:
= Да ладно! Ты серьезно? У меня тоже небритая – хочешь, покажу?
= Ну, Леш! А во-вторых…
= А есть еще и во-вторых? То есть ты считаешь, что если твое во-первых меня не убило, то во-вторых – точно прикончит?
= А во-вторых… Леш, я старая.
Потапов взглянул на нее с интересом.
= И что мне с этим делать?
Леля не знала. Она совершенно растерялась и понимала только одно: не может она перед ним раздеться сейчас, у нее и белье так себе, и вообще…
= Леш, ладно. Давай я домой пойду. У меня уже все почти прошло. Ладно?
= Шоколадно. Снимай штаны, Маркова, власть переменилась.
= Не сниму.
Леля начала сползать со стула, чтобы добраться до входной двери, выползти в коридор, а там уже подумать, что делать дальше.
Но Потапов вдруг схватил ее в свои огромные лапищи, поволок на кушетку, бросил  на холодную клеенку и стал стягивать с нее штаны. Леля брыкалась здоровой ногой, выворачивалась и чувствовала себя полной, законченной, кристаллизованной идиоткой.
= Сергеич, помощь нужна? - вдруг послышалось от входной двери.
Потапов замер, Леля тоже. Потом Потапов медленно повернул верхнюю часть туловища к двери, продолжая коленом придерживать Лелю на кушетке.
= Туркин! Иди на х…! - рявкнул он.
Давешний бомжик подмигнул здоровым глазом и улыбнулся всеми своими немногочисленными зубами.
= Бог в помощь, Сергеич! - пропел он и аккуратно прикрыл дверь.
Потапов выпрямился и потянулся, затем сел на кушетку рядом с Лелей.
= Слушай, Лелишна. Ну надо рентген сделать. Ну надо, Лель. Я, конечно, впечатлен тем, как ты свою невинность защищаешь, даже подумать волнительно, что у тебя там, под твоими неказистыми панталончиками… но надо, Лель.
Леля вдруг разревелась. Да как! Именно что разревелась – как та самая рева-корова, о которой все знают, но никто не видел.
Потапов сграбастал ее в охапку и прижал к себе. Гладя ее по спине, он приговаривал:
= Дура, ну дура. Ну какая же дура, прости господи. Ну это же дура из дур просто. Дурее не бывает…
Рентген ей в результате сделали.
Потапов вызвал какую-то медсестру Наташку, та привезла каталку и сама отвезла Лелю в рентгеновский кабинет.
А гипс наложил молчаливый и мрачный Никита Ильич, которого тоже вызвал Потапов.
Сам Потапов старательно отворачивался и водил глазами по стене и потолку все время, пока продолжалась эта процедура. И пока Леле заворачивали ногу в какую-то простыню, потому что джинсы надеть было нельзя – тоже. А когда он катил ее одной рукой в коляске к машине, держа в другой руке ее джинсы и ботинки, она снова расплакалась.
А он снова сказал:
= Дурой была – дурой и помрешь.
И даже, кажется, сплюнул.

Глава 4.

Войдя в шикарный холл отеля, Катя невольно съежилась.
Кругом были зеркала и хромированная сталь, Катя отражалась во всех этих блестящих полированных поверхностях, и ей самой было очень понятно, насколько она здесь неуместна – в своей полосатой вязаной шапке и легком бирюзовом пуховике она казалась совсем подростком.
Гостиница была шикарная и очень дорогая, но вообще-то еще на ремонте, отделать успели только первый этаж, на других этажах – буквально несколько номеров. Но предприимчивые хозяева, чтобы не терять прибыль, эти отделанные номера – по одному на этаже – уже сдавали. 
Елена помахала ей рукой и поднялась ей навстречу из глубокого бархатного кресла.
Шикарная, конечно, баба. Грудь, волосы, ноги, рост – все при ней. Что из этого настоящее – вопрос другой, но выглядит она эффектно, как будто сошла с картинки в модном журнале.
Елена окинула Катю взглядом с головы до ног и слегка покачала головой:
= Мда. Понятно. Впрочем – не мое дело. Пошли.
Катя пошла за ней к лифту,  стараясь не смотреть по сторонам.
= Девушка, вы куда? - окликнула ее девица со стойки ресепшн.
Елена оглянулась и улыбнулась:
= Ирочка, это со мной, не волнуйся, - проворковала она. - По работе.
= А, окей, - девица равнодушно отвернулась и  уткнулась в компьютер.
Елена нажала кнопку вызова лифта и повернулась к Кате. Снова окинула ее взглядом, снова покачала головой, даже языком прицокнула.
Кате это было неприятно, но она промолчала.
Они поднялись на второй этаж, прошли по длинному коридору к самому крайнему номеру, и Елена открыла его, проведя магнитной карточкой. Вставила карточку в специальное отделение внутри номера – и в комнате с плотно задернутыми шторами зажегся свет.
= Будешь уходить – карточку вынешь и сдашь, - велела она.
Катя кивнула.
Уйти хотелось немедленно, но Катя понимала, что обратной дороги у нее нет.
Елена прошла в комнату и обвела ее рукой:
= Ну вот, смотри.
Номер как номер, огромная двуспальная кровать, столик журнальный, на столике – ведерко со льдом и бутылкой шампанского, ваза с фруктами, нарезанный тонкими дольками лимон, сыр.
= Он будет коньяк, - Елена, не снимая перчаток, открыла шкафчик и вытащила оттуда бутылку “Курвуазье”, протянула Кате. Катя машинально взяла бутылку, подержала и поставила на стол.
= Ну, в общем, кувыркаться тебе с ним или нет – это ты сама думай. Как захочется. Я бы лично не стала, но мало ли – ты у нас девушка романтичная, может быть и приласкаешь напоследок. Мне, собственно, плевать – мне главное, чтобы ты сделала то, о чем договаривались.
= Лена… - Катя подошла к окну, отвела в сторону занавеску и посмотрела на улицу. - А почему вы с ним просто не разведетесь?
= Дура я, что ли? - хмыкнула Елена и взглянула на Катю как на идиотку. - Ты думаешь, ты первая такая птичка у него? Нет, милая, таких было – во! - она провела рукой по горлу, показывая, сколько их у него было. - И каждый раз я в прибыли.
= А вы его совсем не любите? - спросила Катя, прищурившись.
=Кого? Этого козла? - Елена поморщилась. - Ты сама-то как думаешь? Можно любить того, кто малолеток совращает и жизнь им ломает?
= Мне девятнадцать… - сказала Катя.
= А, ну да, взрослая совсем, - кивнула Елена. - А выглядишь на шестнадцать. А предыдущей и семнадцати не было. И всякий раз – любовь! - она злобно расхохоталась. - И чем старше он становится – тем моложе его очередная любовь. Ты знаешь, сколько ему лет?
= Знаю, - потупилась Катя. - Тридцать шесть. 
= Прям щас! Сорок восемь не хочешь? Он тебе в дедушки годится, сволочь.
Катя молчала.
Она уже сама поражалась, как ей довелось вляпаться в такую некрасивую историю. Но она так хотела любви, а Евгений Аркадьевич был таким искренним и романтичным… а как он ухаживал! Какие читал стихи! Какие дарил букеты!
Правда, секс с ним оказался весьма посредственным и не приносил Кате никакого удовольствия, даже скорее вызывал отвращение – но это был первый в ее жизни секс и ей не с чем было сравнивать, так что она списывала все на собственную неопытность и рассчитывала, что со временем все изменится.
Все действительно изменилось. И весьма радикально.
Она села на краешек кровати.
= Лена… но зачем вы с ним живете?
Елена что-то сосредоточенно искала в сумочке.
= Да почему бы и нет? Слушай, он же человек не бедный… он на взятках знаешь сколько поднимает каждый год? Ты же наверняка в институте слышала, да и видела сама – есть те, кто вообще ни хрена не делает, а учится себе и получает отличный диплом? Знаешь таких?
 Да, были такие в институте, даже в их группе были.  Катя кивнула.
= Это Женечка мой организовал беспроигрышную лотерею. Он вообще у меня умненький мальчик, только хрен у него с пальчик, - она хохотнула. -  Все очень просто: можно особо не напрягаться, только вовремя нести конвертики в правильное место. И вуаля – вот он, заветный диплом. Красный дороже. Ты на досуге поинтересуйся у однокашников-то – наверняка кто-нибудь расскажет, как схема работает. Хотя ты у нас отличница, тебе не расскажут. А дело весьма прибыльное. Только вот жадничает Женечка в последнее время, не хочет со мной делиться. За это и получит.
= Лена, а я потом могу вернуться в институт? Я уже две недели не была… меня исключат же, если я не появлюсь.
= Потом – можешь. Я тебе обещаю – он слова не скажет. И уж за оценки можешь не волноваться. Не первый раз я эту штуку прокручиваю. Он потом на пару лет тихий делается – и на цыпочках передо мной ходит.
У нее в сумке зазвонил телефон, она вынула трубку, стянула с одной руки перчатку  и поднесла телефон к уху.
= Алло? Женечка, миленький, привет! Я? В салоне, где же еще? Ну да, хочу к твоему приходу быть красивенькой… ага, и там тоже, а как же, я помню! Ну конечно, дорогой, целую, котик! Во сколько? Так поздно… я буду скучать!
Она повесила трубку,  снова натянула перчатку, достала из сумки конверт и бросила на стол.
= Тут фотки.
Катя покраснела. Боже… она их смотрела!
= Да не красней ты, тоже мне!  - Елена презрительно поморщилась. - Как трахаться со старым ловеласом – так не стесняешься, а тут прям разрумянилась.
= Я… мы… - у Кати горели уши, щеки, даже нос изнутри горел, казалось сейчас из него повалит дым. - Я же думала – мы любим друг друга! Он же говорил – вы болеете…
= Фу ты, - фыркнула Елена как кошка. - Молчи лучше, а то сблевну сейчас. Я ж болею – мне можно.
Она еще раз окинула взглядом номер, словно проверяя, все ли в порядке, и пошла к двери.
= Карточку не забудь сдать, когда закончите беседовать, - повернулась она к Кате уже у двери. - А то за номер дважды платить придется.
Дверь хлопнула, и Катя осталась в номере одна.
Как же ее угораздило в такое вляпаться?
Когда Елена позвонила первый раз – Катя думала, что это какой-то розыгрыш или недоразумение. Евгений говорил ей, что женат, но утверждал, что его жена очень больна, практически прикована к постели, что ей остались считанные месяцы или даже недели – поэтому бодрый голос Елены в трубке привел Катю в некоторое замешательство.
= Деточка, - сказала тогда Елена. - Или ты мне помогаешь, или  твои прекрасные интимные фотографии, которые мой муж так трепетно хранит у себя в сейфе, станут достоянием всего института. Понятно, что сейчас времена иные и нравы тоже – но поверь, лицезреть себя в полный рост в той позе, в которой ты запечатлена на этих фотографиях, удовольствие довольно специфическое. Не каждому оно под силу.
Катя перестала появляться в институте с того дня, как этот телефонный звонок разделил ее жизнь на до и после. До была нормальная жизнь, вечеринки с друзьями, учеба,  тайный роман с преподавателем гораздо старше, но таким близким по духу и таким несчастным – а после вот эта дикая, непонятная и пугающая история с фотографиями, шантажом и тяжелыми снами, где она, Катя, голая стояла на крыше института, вокруг которого столпились абсолютно все студенты и преподаватели и кричали и показывали на нее пальцами… Как будто все это происходило не с ней, как будто она оказалась внутри какого-то дурацкого и очень плохого кино, из которого почему-то не было выхода.
Сначала она хотела отказаться.
Ну серьезно – она же не обязана помогать этой женщине.
Подумаешь – фотографии. Никого это не касается вообще-то.
Но потом Елена прислала ей одну фотографию на телефон.
И Катя поняла, что отказаться она не сможет. Нет, нельзя, чтобы такие фотографии видели чужие глаза. Она и свои-то глаза отводила все время в строну и смотрела на фото как-то сбоку и прищурившись, а уж представить себе, что ее однокурсники и преподаватели разглядывают все эти изгибы и впадинки… нет, невозможно, немыслимо. Она сразу была против, когда Евгений попросил ее ему попозировать, но он был так убедителен, так  ласково и нежно рокотал своим бархатным баритоном, что она не посмела отказать. И вот – пожалуйста: теперь она могла в подробностях рассмотреть все детали своего тела, даже те, которые обычно видела мельком и только в зеркале и которые ей в голову не пришло бы разглядывать. Здесь фотограф не оставил и тени загадки или тайны – все было, что называется, весомо, грубо, зримо. 
Катя с отвращением отодвинула от себя конверт, словно боясь, что оттуда выпрыгнет какое-то неприятное насекомое. Подошла к окну, отодвинула занавеску, выглянула на улицу: там шла обычная, нормальная жизнь, в которой не было всей этой грязи. Падал первый снег, но ложась на землю, таял и превращался в слякоть. На углу стояла парочка, парень что-то говорил девушке, та смеялась, глядя на него снизу вверх.
А у Кати ничего этого не было. И никогда уже не будет. Никогда. Потому что она больше никогда не сможет  поверить мужчине. Ну ее, эту любовь, к чертям собачьим… Надо было развязаться с этой историей поскорее – и все, забыть, забыть и больше никогда не вспоминать. Жить спокойно с мамой вдвоем, время от времени навещать отца. Да, он ей не родной отец и в их отношениях бывало разное – но он ее вырастил, а значит – отец.
Впрочем, сейчас думать об этом было некогда. В дверь номера постучали – и в ответ на этот стук Катино сердце застучало так, словно собиралось вот-вот выскочить из груди.
Господи, пусть поскорее все это кончится, подумала она и пошла открывать.

Глава 5.

= Значит, сейчас я иду на работу – сама видела, у меня там Туркин, его одного бросить нельзя! А вечером тогда к тебе приду, проведаю, - громогласно объявил Потапов, затаскивая Лелю в квартиру и кидая ее джинсы и ботинки прямо в коридоре.
Леля была озабочена тем, чтобы простыня, в которую ее завернули, не свалилась и не продемонстрировала бы всему миру ее не совсем одетый низ, поэтому только покивала в ответ.
Чанк бросился ей в ноги, но, унюхав запах чужого, припал на передние лапы и начал, как всегда, очень громко и очень грозно орать и скалить зубы.
= Ух ты, какой страшный! - восхитился Потапов, оставил Лелю на пороге и присел, протянув руку Чанку. - А ну иди сюда, знакомиться будем.
Как же. Прям щас.
Чанк зарычал угрожающе и недобро взглянул на гостя.
= Леш, он может куснуть, ты руку-то убери лучше, - посоветовала Леля. - Он у меня малость того… альтернативно одаренный. И очень не любит мужчин. С тех пор как я его завела – муж мой бывший к нам предпочитает не показываться.
= Да я его сам укушу, если надо будет, - отмахнулся Потапов и сделал приглашающий жест Чанку. -  Иди сюда, говорю!
И тут Леля увидела то, чего не видела никогда.
Чанк сел, не сводя настороженного взгляда с Потапова, сидящего на корточках, они молча смотрели друг другу в глаза, не двигаясь с места, словно застыли или окаменели. А потом Чанк вытянул вперед по одной  лапы, тяжело опустился на пузо – и пополз к Потапову, медленно виляя хвостом и все так же глядя ему в глаза. Подполз – и перевернулся на спину, раскинув лапы в стороны. Потапов потрепал его по животу, погладил по голове: огромный пес, словно маленький щенок, млел от этой ласки и, кажется, готов был на все, только бы это не заканчивалось.
= Ты что, гипнотизер? - спросила Леля ошарашенно.
= Вроде того, - кивнул Потапов. - Люблю гипнотизировать собак и женщин бальзаковского возраста, - он подмигнул и пошел к лифту. По пути оглянулся и спросил: - Ты пьешь то же, что и раньше? Или пристрастия изменились?
= Да ничего не изменилось, - улыбнулась Леля.
Потапов удовлетворенно хмыкнул и скрылся за дверями лифта.
А Леля подобрала с пола джинсы, поставила ботинки в галошницу и, подхватив костыль, который выдали ей в травмпункте, поковыляла на кухню. Потом вспомнила, что Катьки вечером не будет, что та собиралась ночевать у отца – и вздохнула даже  с некоторым облегчением: значит, во-первых, можно не готовить и обойтись подножным кормом, а во-вторых – не надо будет объяснять появление Потапова. А что он появится – у Лели сомнений не было.
В школе их называли Ле-Ле. Леля и Леша.
Они дружили лет с трех, наверно. Потапов утверждал, что помнит момент их знакомства: якобы Леля в голубой шапочке вышла на площадку – и он ее сразу заприметил. На самом деле шапка, по словам мамы, была желтая, а фотографии того времени – черно-белые, так что проверить, кто ошибался, мама или Потапов, возможности не было.
Раньше все было как-то проще.
Они отходили вместе в сад, потом пошли в школу. Отучились десять лет в одной школе. Был период, когда очень сильно поссорились и полтора года не разговаривали – а из-за чего, ни тот ни другой в итоге вспомнить не смогли. В десятом классе на школьной дискотеке напились в школьном туалете портвейна и впервые поцеловались. Там же, в том же туалете, только в другой раз, без всякой романтики, но при этом очень удачно, Леля лишилась девственности – причем Потапов уговаривал ее подождать, но портвейна было слишком много, а момент удивительно подходящий: их классная, которая обычно зорко бдила и не оставляла никого без присмотра, заболела и на дискотеке ее не было, а остальным учителям было наплевать. Только уборщица баба Клава и всполошилась, застав их выходящими из туалета, сразу по лицам определив, что происходит что-то непозволительное и ужасное. Они долго хохотали, вспоминая, как баба Клава гналась за ними по лестнице, потрясая ведром и шваброй и крича им вслед: “Вот шалава! Ишь шалава! Морда-то довольная какая, а? Ты погляди – морда-то, морда!”
О любви как-то не говорили – ни Леля, ни Потапов. Просто были вместе – всегда, везде. Изучали друг друга, исследовали при малейшей возможности и без: в школе не осталось укромного уголка, где они не целовались бы, если дома не было родителей – родителям домой лучше было не приходить, как только в кинотеатре гас свет – какое идет кино, было уже не важно.
Леле не приходило в голову оценивать Потапова с точки зрения красоты или привлекательности – это же был Потап, огромный, настоящий медведь, он всегда был крупным, а к этому возрасту заматерел, начал говорить басом и даже отрастил было усы, но это Леля быстренько пресекла, ибо усатые мужчины ей не нравились в принципе, да и раздражение от этих усов на коже в разных местах, особенно самых чувствительных,  было весьма ощутимо.
И про себя Леля никогда не задумывалась – красивая ли она, привлекательная ли, нравится ли она мальчикам. Поэтому, поступив в институт и оказавшись с Потапом врозь, потому что он не поступил с первого раза в медицинский и пошел работать санитаром, вдруг была ошарашена обрушившимся на нее вниманием противоположного пола. Она не была красавицей, вовсе нет – но она была совершенно счастлива и совершенно недоступна, а это всегда очень привлекает мужчин. Вокруг нее вдруг стало очень много молодых людей, мальчиков и мужчин.
В начале второго курса Леля провожала Потапа в армию.
Тогда забирали на два года. Два года в этом возрасте – очень много. Почти целая жизнь.
Ранним осенним утром, поеживаясь от недосыпа и холода, Леля стояла рядом с ним перед военкоматом. Потап поймал несколько заинтересованных взглядов своих товарищей по несчастью, направленных на нее, и вдруг заявил:
= Ты меня не жди.
Леля сначала даже не поняла, о чем он говорит.
= В смысле? Домой, что ли, идти?
= Нет. Вообще не жди. И не пиши.
Леля так хотела спать, что даже удивиться толком не смогла.
= А почему?
= А потому.
Потап ужасно злился: на нее, на себя, на осень, на этих, которые смотрят…
= Мы с тобой ничего друг другу не должны. Ты меня ждать не должна, я тебе тоже ничего не должен.
Леля хотела его обнять, но он увернулся:
= Два года впереди. Это до фига много. Я, может, вообще оттуда другим человеком вернусь – вон Андрюха после армии каким дебилом стал! Так что – все, давай.
Леля ужасно обиделась. Ужасно. Она же уже и календарь приготовила – в котором будет зачеркивать дни до его возвращения. И вообще…
У нее защипало в носу.
= Значит, не ждать?
= Нет.
=Ладно.
Она повернулась и ушла.
Это был второй раз, когда они поссорились и не разговаривали полтора года.
Да, ровно полтора.
Потому что через полтора года Леля как раз собиралась попить с утра перед институтом  кофе, когда кто-то позвонил в дверь. Она крикнула: “Открыто!” - потому что имела дурную привычку дверь не закрывать, и высунулась в коридор.   На пороге стоял Потап. В военной форме и с рюкзаком. Ему дали отпуск.
Леля замерла на секунду, а потом молча бросилась ему на шею. Вернее – она прыгнула на него, обхватив  руками и ногами и чуть не повалив на пол. Рюкзак, помнится, тогда так и остался на лестнице.
А потом, лежа в постели, тяжело дыша и приходя в себя, он вдруг взял ее руку и поднес к глазам, разглядывая блеснувшее на безымянном пальце кольцо .
= Это что?
И Леля вспомнила, что она вышла замуж. Недавно, буквально две недели назад. И  гордо и независимо ответила: “Ну, так никто же никому ничего не должен...”
Потом они не виделись очень долго. Очень-очень. Так долго, что Леля начала забывать, как это – проснуться рядом с Потапом, коснуться его могучей волосатой груди пальцем, чувствовать его пробуждение… как это – умирать в его руках снова и снова – и снова рождаться.
Они никогда не говорили о любви.
И в тот последний раз, когда виделись – тоже не говорили.
Это было на вечере выпускников, когда уже, по словам Розенбаума, прошло лет десять после детства. Взрослые, почти тридцатилетние люди собрались, чтобы вспомнить былые дни, посмеяться, поплакать.
В том же самом туалете Леля и Потап совершенно сошли с ума, хотя портвейна на этот раз не было. И бабы Клавы, к счастью, тоже.
Зато у Потапа была жена, а у нее – муж. И у каждого – куча проблем.
И они очень убедительно друг другу доказали, что все вот это – это просто атмосфера навеяла. Просто юность вспомнилась. А вообще они взрослые и ответственные люди. Да, поддались слабости, случилось вот… но ничего. Тем более что Потап собирался уезжать, а  Леля очень хотела ребенка.
В общем – они попрощались тогда. И еще попрощались. И еще разок.
И никто из них ни разу не сказал о любви.
Потому что – ну разве это любовь?
***
Леля снова залезла в компьютер – вдруг за время ее отсутствия что-то изменилось. Ей отчаянно нужна была работа, даже не столько работа, сколько деньги – а сломанная нога в этом смысле только добавляла проблем.
Ситуация с работой не изменилась: писем не было, на сайтах работодателей новых подходящих вакансий не появилось.
Леля хотела уже выключить компьютер, но заглянула еще на Фейсбук. И там, в профиле у одной своей знакомой, увидела ошеломительную статью. Статья весьма красочно повествовала о том, что изменить свою жизнь не просто, а очень просто. С помощью каких-то математических выкладок и цитат из древних восточных мудрецов автор статьи очень убедительно доказывал, что для этого нужно только одно: красные трусы.
Да, именно так.
Нужно было взять красные трусы, пошептать над ними заветное желание – и закинуть их на люстру.
Но – автор предупредительно поднимал указательный палец вверх, чтобы не дай Бог кто-то не допустил роковой ошибки! - формулировать желание нужно очень четко и ответственно, потому что вселенная, живущая внутри красных трусов, понимает все очень буквально и желания исполняет дословно. Словом – надо прямо все-все предусмотреть. Хочешь богатого мужа – так и говори, но еще добавь: чтобы он был молодой, красивый и умный – а то красные трусы подсунут тебе престарелого урода с кучей болезней, но богатого. А хочешь квартиру – прямо так и заказывай: нужна трехкомнатная квартира в центре, желательно улица Малая Бронная – а то будет тебе хрущоба в Люберцах, будешь знать…
Ну, вреда-то от этого не будет, подумала Леля, старательно пряча глаза от самой себя.
Красные трусы у нее были. Даже не одни.
А если развесить их по всем люстрам в доме – интересно, надо все равно одно желание загадывать или сколько люстр – столько и желаний?
Ответа на этот вопрос в статье не было, а уточнить было не у кого.
Леля порылась в ящике с бельем и вытащила оттуда две пары красных трусов: одни – хлопчатобумажные, простенькие, а вторые – что называется, привет из публичного дома – сплошь с кружевами и прозрачными вставками. Хлопчатобумажные она решила повесить на кухне, а эти, развратные – в коридоре.
Желание Леля сформулировала так: чтобы все финансовые проблемы решились, но при этом никто не пострадал! Ей показалась, что это формулировка очень удачная: тут точно никто не умрет, не заболеет и не разорится – при такой-то формулировке.
А когда закидывала вторые трусы в коридоре на люстру – вдруг произошел сбой. Она произносила желание вслух – и внезапно услышала, как говорит:
= Чтобы все финансовые проблемы решились, но при этом Потапов.
Что “Потапов”? Откуда тут взялся Потапов вообще?!! Это даже вообще безграмотно как-то - “и при этом Потапов”.
Злясь на саму себя, она посмотрела на часы: три.
Болела нога, голова, душа.
Леля выпила таблетку обезболивающего, которое дал ей Потапов, и решила немного поспать. В конце концов – она чуть не вывалилась сегодня из окна, пережила серьезный стресс. Имеет право.
Она легла на диван, с трудом пристроила загипсованную ногу – и моментально провалилась в сон. Чанк горячим боком привалился рядом и блаженно засопел.

Глава 6.

Сначала Евгений делал вид, что не понимает, о чем она говорит.
Катя налила коньяку себе и ему, как только он вошел и снял пальто. Свой выпила залпом – хотя вообще-то пила редко и быстро пьянела. В этот раз – не опьянела совсем.
Пока она говорила – он успел стянуть с себя и штаны и остался в черных семейных трусах, носках и рубашке. Начал было и рубашку расстегивать, но тут до него начало доходить, что вечер явно не будет томным, как он рассчитывал.
Он крутил бокал в пальцах с независимым видом и рокотал своим бархатным, почти оперным голосом:
= Катюша, да что за муха тебя укусила! Какие фото? Какие письма, о чем ты?
Он даже сделал попытку ее приобнять и завалить на постель, но она вырвалась и отскочила в сторону.
= Евгений Аркадьевич, я последний раз повторяю: вы должны выплатить мне пятьсот тысяч рублей до конца недели. Вот карточка, на которую вы должны эти деньги перевести. Я знаю, они у вас есть. И я знаю, что вы это сделаете. В противном случае я напишу заявление в деканат о том, что вы силой и обманом заставили меня вступить с вами в половую связь. И не только в деканат. Такое же точно заявление отправится в мили… полицию. Все доказательства у меня есть. Включая вот эти, - она ткнула пальцем в сторону конверта с фотографиями. - Я думаю, в ваших интересах выполнить мои условия, учитывая, что я несовершеннолетняя.
Тут она блефовала – но Елена велела ей сказать именно это. Вообще-то Кате недавно исполнилось девятнадцать, но выглядела она действительно совсем девочкой: худенькая, с маленькой грудью, острыми плечиками и детским лицом. Максимум лет на шестнадцать, да и то если с косметикой.
Конечно, тут был риск: Евгений мог в ее личном деле посмотреть год рождения. Но Елена утверждала, что он этого делать не будет и что Катю он выбрал именно потому, что был уверен в ее возрасте. Катя сама удивлялась, почему этот холеный, уверенный в себе и такой взрослый мужчина обратил внимание именно на нее: на курсе было полно девушек куда более красивых, ярких и эффектных. Но он выбрал ее – и это ей страшно льстило и давало ощущение собственной значимости: значит, она исключительная, значит, он рассмотрел в ней то, чего не видели другие – ее внутренний мир.
А оно воно что, оказывается. Бррр.
= И кроме того – у меня имеются сведения о ваших махинациях в институте. И вряд ли вы сильно обрадуетесь, если к вам придет проверка из… ну, проверка.
Катя просто понятия не имела, кто занимается всеми этими делами. ФСБ? Налоговая полиция? ФСО? Впрочем – не важно, главное, что Евгений Аркадьевич явно имел об этом вполне себе конкретное понятие.
И он, кажется, начинал понимать, что она не шутит.
= Ах, сучка… - пробормотал он. - Ах ты сучка…
Катя подумала, что он говорит о ней – и ей стало страшно. А вдруг он ее сейчас убьет? Нет, ну серьезно – вдруг он мало того что педофил, так еще и маньяк? Что если вообще все это ловушка – и ее заманили сюда только для того, чтобы скормить этому монстру-людоеду? Ноги у нее затряслись, руки тоже заходили ходуном – и она схватила бутылку шампанского из ведерка, чтобы если вдруг что – защищаться.
= Опять… опять Ленка меня на крючок… - продолжал бормотать Евгений. Руки у него тоже тряслись, когда он наливал себе еще коньяк в бокал. Выпив его залпом, он повернулся к Кате: - Говори, мелкая дрянь – Ленка надоумила тебя?!!
= Какая Ленка? - пролепетала Катя, отступая назад и сжимая бутылку в руке. - Я не знаю вашу Ленку вообще…
= Да ладно, - вдруг устало отмахнулся Евгений, плеснул себе еще коньяку и опустился на край кровати. - Можешь не притворяться. Моя жена не первый раз это проделывает… Впрочем, я сам дурак – на те же грабли в который раз.
Катя немного успокаивалась. Похоже, он не собирался ее убивать и есть. Ну, по крайней мере не сейчас.
= Пятьсот тысяч. Неплохо. На что же ей надо столько денег? - вслух размышлял Евгений. - Скорей всего, опять какую-то операцию хочет. Сука, ну сука и есть.
= Но вы же – тоже, - вякнула из угла Катя.- Вы ее вообще-то практически похоронили – так, на минуточку.
= Да, я тоже… - вздохнул Евгений. - Жизнь – она, Катенька, непростая, ох непростая… в ней всякое бывает. Как говорил Шекспир, “есть многое, Горацио, что и не снилось нашим мудрецам”. Что ж… похоже, придется платить. Ты не переживай, я все переведу до субботы – я же понимаю, что иначе все. Если бы это ты меня шантажировала – могли бы быть варианты соскочить, но с Ленкой нет, не прокатит…
На его лице вдруг выступили крупные капли пота, он сильно побледнел, стал тереть шею.
= Душно как тут… - он снова отхлебнул коньяку.
Катя поставила бутылку с шампанским на место и в нерешительности остановилась посреди номера: а что делать теперь? Можно ей уже идти – или что-то еще надо делать? Вроде бы она выполнила все условия, которые поставила ей Елена – и больше ей тут оставаться было ни к чему.
= Знаешь, Катюша, - вдруг заговорил Евгений, ложась на постель и вытягиваясь на ней, словно покойник. - Моя жена Елена – потрясающая женщина. Удивительнейшая. Исключительная. Таких больше нет.
Очень “приятно” это было слушать Кате. Она с отвращением посмотрела на его пятки в черных носках, он лежал, сложив руки на груди и  слегка разведя носки в стороны, и Катю вдруг затошнило при одном воспоминании о том, как он в таких же вот носках карабкался на нее, тихонько постанывая и даже чуть повизгивая. Пожалуй, она была даже благодарна этой исключительной женщине Елене за то, что та появилась и прекратила  эту отвратительную историю, всю мерзость которой Катя почему-то увидела только сейчас, а пока она длилась – обманывала себя и играла в любовь. Она поспешно отвернулась, чтобы не видеть эти пятки.
= Она очень умная. И красивая. И стерва такая, каких свет не видывал… - продолжал Евгений. - И абсолютно, абсолютно фригидная.
Боже, подумала Катя, мне-то это все зачем?
= Евгений Аркадьевич, я, пожалуй, пойду, - прервала она его трепетный монолог и направилась к двери.
= Нет, нет, подожди, - остановил ее Евгений. - Все-таки это наш последний разговор – я хочу, чтобы ты сохранила обо мне хотя бы более-менее приличные воспоминания.
= Боюсь, что это не получится, - не сдержалась Катя.
Сейчас, когда он лежал вот так, вытянувшись, на постели – было видно, что ему, конечно, гораздо больше, чем тридцать шесть. Дряблая шея, набрякшие веки, под расстегнутой рубашкой – складки неопрятного живота. Все это было и раньше – но раньше она смотрела на него влюбленным взглядом ученицы, которая не замечает очевидного внешнего несовершенства своего учителя, ослепленная его выдающимся умом и богатством его внутреннего мира. Надо сказать, что в их отношениях все было хорошо – все, кроме, собственно, секса. Вот убрать бы эту составляющую – и было бы вообще прекрасно: возвышенно, красиво и благородно.
= Так вот у нас с Леной очень крепкая семья, мы очень любим друг друга и идеально подходим друг другу во всем. Кроме постели, - продолжал Евгений. - Но при этом она, поскольку совершенно, напрочь лишена сексуальности, не может понять меня. Она считает, что я должен справляться со своими потребностями. А как? Как?!! - он приподнялся на локте, но снова упал на подушку.
Кажется, он сейчас и плакать начнет, с ужасом подумала Катя.
= Все, Евгений Аркадьевич, мне пора. Извините, я не хочу все это слушать…
Она схватила свою рюкзак, надела куртку и скользнула в коридорчик.
А карточка? Что делать с карточкой – которая ключ? Что-то Елена про нее говорила… что ее надо сдать…
= Евгений Аркадьевич, вы, пожалуйста, уходите тоже, ладно? - Катя снова вернулась в комнату, где Евгений уже сидел на постели и снова наливал себе коньяк. - Вот выпьете этот коньяк – и уходите. А я карточку сдам. А вы дверь просто закроете, хорошо?
Он не ответил, даже не посмотрел в ее сторону, залпом выпил полбокала – и снова повалился на постель, как тюк с грязным бельем.
Господи, подумала Катя. Как, как, КАК я могла подпустить этого жалкого урода к себе? Как могла позволить его рукам шарить по моему телу? Как могла прикасаться к ЕГО телу?
Ее снова затошнило.
Воспоминания и коньяк, который она выпила на голодный желудок, объединились и заставили ее стремительно влететь в туалет и склониться над белым другом всех отравленных и разочарованных в любви страдальцев. Пока ее выворачивало наизнанку – ей показалось, что из комнаты послышался какой-то странный громкий звук, словно кто-то крикнул, потом глухой стук – как будто что-то упало. Но ей было не до того – когда тебя рвет, остальной мир существует весьма условно.
Когда Катя умылась, вышла из туалета и заглянула в комнату – Евгений ничком лежал на полу, на ковре около кровати, неудобно подогнув под себя руку. Глаза его были открыты, и он смотрел прямо на Катю.
Но не видел ее.
Потому что был абсолютно и безоговорочно мертвый.

Глава 7.

Леля проснулась от странного звука и резко открыла глаза.
В комнате было темно – значит, она проспала часа три, не меньше, хотя в ноябре темнеет рано. Но все равно – темнота была уже довольно густая, не вечерние сумерки, а именно темнота. Телефона у Лели под рукой не было, так что посмотреть, сколько времени, она не могла.
А в квартире кто-то был.
Через щелку под дверью, которую этот кто-то прикрыл, пробивался свет из коридора.  Чанк… Чанка не было рядом!
Если это пришла Катька – он должен был своим радостным лаем разбудить не только ее, Лелю, но и половину их подъезда, как делал это всегда, каждый день: именно поэтому Катька частенько оставалась ночевать у подруг или у отца – чтобы поздно вечером не будить соседей, они ведь были не виноваты в том, что Чанк был таким эмоциональным. А если это пришел чужой – он тем более должен был остервенело лаять и бросаться на чужака: к Леле из-за этого почти не ходили гости, потому что Чанк очень мало кого терпел.
Леле стало очень страшно.
Последние полгода она вообще только и делала, что боялась. Вздрагивала от каждого телефонного звонка, от каждого письма, пришедшего на электронную почту с незнакомого адреса, у нее начинали мурашки бегать по спине, каждый звонок в дверь приводил ее в состояние неконтролируемой паники.
А тут – вот тебе. В ее квартире кто-то есть, кто-то хозяйничает, что-то ищет… и Чанк! Где Чанк?!!
Леля нащупала в темноте костыль, прислоненный к постели, как можно тише поднялась, с трудом справляясь с загипсованной ногой. Совершенно некстати, но ей ко всему прочему страшно хотелось в туалет – скорей всего именно от этого она и проснулась, а вовсе не от звуков, которые доносились из коридора, потому что на самом деле звуки были очень тихие, чтобы их услышать – надо было напрячь слух.
Стараясь не шуметь, Леля подкралась – если это выражение уместно употребить для описания телодвижений человека с костылем и гипсом на ноге – к двери и очень осторожно открыла ее.
В коридоре на корточках, спиной к ней, сидел огромный детина в куртке. И… он что-то делал с Чанком! Чанк, распластанный на спине, безвольно лежал перед ним, не двигаясь, безжизненно раскинув лапы в стороны. Морду Чанка Леля не видела, она была отвернута в сторону, но ей и так было понятно, что происходит: этот тип, который каким-то образом проник в ее квартиру, убил или убивает в данный момент ее собаку! Ах ты ж сволочь!
= Ах ты ж сволочь! - озвучила Леля свою последнюю мысль и обрушила на голову этого ублюдка  костыль, перехватив его за тонкую часть и как следует размахнувшись. Злоумышленник схватился за голову обеими руками, вспомнил мать и всех остальных ближайших родственников и повалился на спину, а Леля размахнулась еще раз, чтобы добавить, но получилось не очень: костыль задел за висящую в коридоре люстру и удар совсем не получился, а сама Леля чуть не потеряла равновесие. Чанк вскочил и оглушительно залаял, припадая на лапы и всем своим видом показывая, что он вполне себе жив, здоров и даже довольно упитан.
Красные трусы, красиво взмахнув своими кружавчиками и рюшками, изящно спланировали на лицо Потапова, который мрачно уставился сквозь прозрачную вставочку снизу на стоящую на одной ноге и воинственно потрясающую костылем Лелю.
= Лелишна… а ты головой сегодня случайно не ударялась? - спросил он мрачно. - А то мы тебе рентген башки-то не делали, а зря, наверно.
И тут Леля начала хохотать.
Она так хохотала, что всерьез испугалась, что описается.
= Леш… отнеси меня в туалет, пожалуйста, только очень быстро! - выдавила она сквозь смех. - Я сама не дойдуууу…
Она хохотала и в туалете. Извинялась - “Леш, прости, пожалуйста!” - и снова начинала хохотать. Ей вторил звонкий лай Чанка и – ну разумеется, как же без него! - громкий гогот Потапова.
Когда Леля вышла, Потапов сунул ей к лицу огромный кулак, из которого торчали с обеих сторон красные кружавчики.
= Это что? - спросил он с искренним недоумением. - Почему? Не то чтобы это было единственное, что меня сегодня удивило – но прежде всего об этом… почему красное? Почему на люстре?
= Ты как в квартиру попал, жулик? - вместо ответа спросила Леля. - За те годы, что мы не виделись, ты овладел еще и профессией взломщика?
= Ты удивительная дура, Лелишна, - сказал Потапов, сунув трусы себе в карман и идя на кухню, где вытащил из другого кармана куртки бутылку красного вина. - За те годы, что мы не виделись, ты ни капельки не поумнела и не избавилась от вредной привычки оставлять дверь открытой.
Вообще-то – избавилась, подумала вдруг Леля. Вообще-то она уже сто лет не оставляла дверь открытой. Это только сегодня почему-то… в суете… с этой ногой…
Леля включила на кухне свет, проковыляла к шкафчику с бокалами.
Достав их, повернулась – и увидела, что Потапов завороженно смотрит на абажур, где весело отсвечивали хлопчатобумажные еще одни красные Лелины трусы.
= Да ты, мать, затейница, - протянул Потапов, не сводя с них глаз. - Я уже даже не уверен, что хочу знать. Пусть это останется твоей маленькой пикантной тайной.
= Да это ерунда, - отмахнулась Леля. - Это типа запрос во вселенную.
= Типа что? - Потапов на секунду отвел взгляд от трусов, чтобы перевести его на Лелю. - Типа куда?
= Ну, Леш, - конечно, Леле было неловко: кому хочется признаваться в собственной глупости. - Чего ты к этим трусам привязался?
= А может, мне нравится красный цвет, - приподнял брови Потапов. - Может, он у меня вызывает прилив, так сказать, эмоциональный. Может, я вот думаю, надо мне тоже свои труселя по люстрам-то развесить – не одной же тебе баловаться. Запрос, говоришь? А фасон имеет значение? Или только цвет?
Он снял куртку и повесил ее на стул – он почему-то всегда так делал, не вешал ее в коридоре сразу, а сначала на стул, а потом уже, во время разговора, относил ее на вешалку. Леля и забыла об этой его привычке.
= Леш, там вешалка есть, - напомнила она.
Потапов отнес куртку на вешалку и вернулся с пакетом, из которого стал доставать сыр, колбасу, хлеб, молоко, сметану, курицу…
= Ты что, ограбил супермаркет? - спросила Леля, глядя, как растет на столе гора продуктов. - Ты не только взломщик, но еще и грабитель?
= Нет. Я есть хочу. А ты инвалид и жрать у тебя, как всегда, нечего, - отрезал Потапов.
Нечего, правда. Катьки-то сегодня нет – а себе Леля  никогда не готовила.
= И что ты будешь есть? - поинтересовалась Леля, вдруг поняв, что тоже жутко проголодалась.
= Ты давай-ка сядь и не отсвечивай тут своей костяной ногой, - велел он. - Мешаешь.
Пока Потапов готовил, Леля открыла вино и разлила его по бокалам. Чанк преданно сидел у ног Потапова, не сводя с него влюбленного взгляда: он даже не выпрашивал кусочков, как обычно делал, когда готовили Леля или Катька, он просто сидел и смотрел на большого громкого мужчину так, словно тот был богом, которого он, Чанк, ждал всю свою жизнь.
= Так что за история с трусами? - спросил Потапов, разделывая курицу удивительно быстрыми и ловкими движениями, какие бывают только у медиков с большим опытом. - Расскажи, а то я же спать теперь не смогу – все будут трусики красные в глазах.
Леля не удержалась и придвинула к себе  упаковку с колбасой:
= Можно, я съем кусок колбасы?
= Нет. Сначала про трусы, - отрезал Потапов, забирая у нее колбасу и делая ей бутерброд с колбасой, сыром, огурцом и зеленым салатом.
= Вот же пристал, - пробормотала Леля, отпивая глоток вина. - Трусы. Красные трусы надо вешать на люстру и загадывать желание. Я тебе потом покажу статью – там все написано и математически обосновано. Это не я придумала, это вроде фен-шуй или что-то вроде того.
= Всегда подозревал, что этот самый шуй – это полная шуйня, - буркнул Потапов. - Но трусы, кстати, зачетные, - подмигнул он Леле, отчего та залилась краской и стала почти такого же цвета, как и сам предмет разговора. - Ой, матушка… да вы, никак, покраснели? - издевательски осведомился он.
= Так, все, я больше ни слова не хочу про трусы! - Леля схватила свой бокал и выпила вино большими глотками, а потом откусила порядочный кусок бутерброда.
= А мне нравится, - заявил Потапов. - Давненько я про трусы с тобой не беседовал, соскучился даже…
Конечно, он ее напоил.
Леля не пила давно – как-то ушел кураж, не было во всем этом радости, да и опыт нескольких лет, когда бывший муж боролся с алкоголем, тоже в этом смысле энтузиазма не прибавлял.
Но Потапов принес очень вкусное вино - “портвейна, звиняйте, не нашел!”, как он заявил, открывая вторую бутылку. Курица, которую он приготовил, была невероятно нежная, и вино под нее шло прекрасно. Когда Леля поняла, что абсолютно, просто свински пьяна – было уже поздно.
= Потапов… - сказала Леля, подперев ладошкой подбородок. - Вот где ты был, а? Вот эти двадцать лет почти – где ты шлялся, скотина?

Глава 8.

Катя, не сводя глаз со страшного, фиолетового и как-то расплывшегося по ковру лица Евгения, что вызывало у нее ассоциации с картинами Сальвадора Дали, втягивала шею в плечи до тех пор, пока плечи не достигли уровня ушей – дальше уже просто было никак. Тогда она вытянула шею обратно и усилием воли заставила себя отвернуться от ужасной кучи у кровати. Повернувшись к телу спиной, она зачем-то схватила себя за нос и потрясла головой, а потом метнулась к столику с закусками, повторяя про себя: отпечатки… отпечатки пальцев… пальцы…
На колбасе остаются отпечатки??? А на сыре? Боже… боже… что делать-то? Что делать?!!!
Она бестолково переставляла вещи на столе, в панике совершенно не представляя, какие улики и где ей надо уничтожать.
В кармане куртки завибрировал телефон.
Точно – у нее же есть телефон! Надо позвонить! Только кому?
Катя выхватила телефон из кармана – звонил отец. Он ждал ее сегодня к себе и звонил, чтобы уточнить – во сколько она собирается приехать, потому что сам еще был в городе.
= Папа… - выдохнула Катя в трубку, не давая ему и слова сказать. – Пап… я человека убила.
Отец рассмеялся.
= Тупым предметом по голове? Как Раскольников?
= Нет… коньяком… «Курвуазье»… пап, он тут мертвый лежит… папочка…
= Коньяком? – отец все еще не понимал, что она серьезно. -  «Курвуазье»? Так ты его не убила – только ранила… оглушила… эх, мне бы так убиться… прости, господи.
= Папа! – голос у Кати звенел на самой высокой ноте – она готова была сорваться в истерику. – Я его правда убила! Пожалуйста, приезжай.
= Адрес! – скомандовал отец, который хорошо знал свою дочь и вот эту нотку в голосе тоже хорошо знал. Не шутки, понятно.
Катя продиктовала ему адрес гостиницы и осторожно подошла к окну. Чуть отодвинула штору и выглянула – ого… снег-то какой повалил! Он уже не таял, касаясь земли, а ложился ровным плотным слоем. Такой снег в ноябре не часто случается – за те сорок минут-час, пока Катя беседовала с Евгением, намело уже порядочные сугробы. И останавливаться он явно не собирался, снежная пелена становилась только гуще.
Катя посмотрела на экран телефона. Со времени звонка отца прошло четыре минуты.
Она набрала номер мамы.
= Катенок, привет! А я ногу сломала! – радостно сообщила ей Леля абсолютно пьяным голосом.
Прекрасно. Вот прямо вовремя.
= Здорово, - в тон ей ответила Катя. – А я человека убила. Видишь, не зря обе день провели.
Леля залилась счастливым пьяным смехом:
= Ты ж мое солнышко!
На заднем плане послышался мужской голос:
= Лелишна, кто там кого убил? Или только покалечил?
= Катька моя убила кого-то. Говорит – человека.
= Хорошего? – осведомился мужской голос, не такой пьяный, как у Лели, но тоже явно навеселе.
= Кать! Хорошего человека? – строго спросила Леля.
= Нет, мам. Так себе. Прямо скажем – не особо хорошего.
= Тогда ладно, - одобрительно прогудел мужской голос. – Тогда не жалко.
= Мам… а ты можешь приехать? – жалобно спросила Катя. – Впрочем, если нет… ты не одна, да? И нога же у тебя… Я просто не знаю, что делать. Он тут лежит… и у него лицо фиолетовое и как часы у Дали… и он такой… ужасный, мам.
= Мы сейчас приедем! – крикнула Леля и отключилась. Но через секунду телефон Кати снова завибрировал. – Только скажи куда, - слегка сконфуженно сказала Леля, а мужик на заднем плане оглушительно загоготал, как будто в бочку.
= У тебя там ковер есть? – деловито спросил этот громогласный мужик, забрав у Лели трубку.
= Есть, - Леля скосила глаза в сторону ковра у кровати, но тут же снова отвела взгляд, потому что на ковре лежало тело.
= Большой?
= Ну… так, - пожала плечами Катя.
= Поместится твой нехороший человек в него, нет?
= В ковер?!
= Ну да. Ты что, не знаешь – трупы всегда в ковре выносят…
= Не знаю, честно! Я вообще… вы знаете… первый раз.
= Понятно, -  хмыкнул мужик. – Меня Леша зовут. Можно дядя Леша.
= А меня Катя, - зачем-то представилась Катя.
= В общем, жди нас, Катя. Мы сейчас с ветерком к тебе приКАТим! О, какой я балагур, однако, Лелишна, а? Заценила?
Телефон снова отключился. И снова через секунду ожил:
= Где твой ковер-то? – спросил этот дядя Леша, тоже слегка сконфуженно.
Катя сказала ему название гостиницы, он присвистнул.
= О, неплохое место ты выбрала для убийства. А я думал, там еще ремонт идет… но хорошо, это от нас недалеко, быстро доедем.
И он снова бросил трубку.
Катя боком, стараясь держаться к трупу спиной, протиснулась к балкону и открыла балконную дверь – в комнату сразу ворвался морозный ветер, занавеска взлетела парусом к потолку. Но Кате нужен был свежий воздух – ей казалось, что в комнате уже начинает пахнуть трупом, да и куртку она так и не сняла, хотя и не замечала этого.
Сунув руку с телефоном в карман, она вдруг наткнулась там на какой-то кусочек картона. Карточка какая-то - откуда? Машинально поднеся ее к глазам, она увидела, что это тот самый автобусный билетик, на котором написал свой телефон утренний идиот. Павел, что ли.
Пару секунд поколебавшись, Катя набрала номер, написанный на билетике.
= Алло, Павел? Добрый вечер… то есть не добрый совсем… это, знаете, Катя. В полосатой шапке.
= А, так вас Катя зовут, - ничуть не удивился Павел, как будто даже ждавший ее звонка и взявший трубку практически сразу, после первого гудка.
= Да. Меня Катя зовут. И… вы серьезно мне про свой сон рассказывали?
= Абсолютно серьезно.
= Понимаете… кажется, вы были правы. Кажется, у меня действительно неприятности. И кажется – мне действительно нужна ваша помощь. Если вы, конечно, не прокурор.

Глава 9.

Когда позвонила Катя, Леля как раз собиралась начать целоваться с Потапом.
Третья бутылка вина уже почти опустела, а в глазах Потапа появилось хорошо знакомое Леле выражение, которое означало, что сколько веревочке не виться, а конец уже близок. На самом деле Леле уже очень давно хотелось, чтобы веревочка виться перестала, но Потапов, видимо, был человеком принципиальным.
= Муж твой где? – спросил он грозно, прервав какую-то песню, которую она пыталась петь, и поставил  бокал на стол, глядя на нее со своим этим невыносимым прищуром.
= Муж мой… - Леля беспомощно развела руками. – Нету.
= Никакого нету?
= Никакошенького, - поникла головой Леля.
= Ого ты пьяная, Лелишна! – восхитился Потапов.
= Ага! – радостно подтвердила Леля. 
= Почему? Был же!
= Кто?
= Муж!
= Был, - Леля с улыбкой пожала плечами. – Знаешь, Потапов, бывает так, что люди живут вместе, живут, а потом – хоп… и не живут больше. И никто никому ничего не должен. Представляешь, Потапов? Никто никому ничего не должен! Все свободны. Я свободная женщина. Невидима и свободна, ясно тебе?
= Я пьяных женщин принципиально не целую, - предупредил Потап и помахал пальцем перед лицом Лели. – Пьяная мать – горе семьи. Ты, Лелишна, свои эти штучки брось. Протрезвеешь – поговорим. К тому же у тебя одна нога в гипсе, а другая, как ты мне сегодня сообщила, небритая. И ты к тому же старая.
= Какие штучки? – невинно осведомилась Леля и чувствительно пнула его загипсованной ногой.
= Змея ты, - сообщил ей Потапов мрачно и схватил ее за шею, властно и в то же время нежно, как только он один и умел. Потянул к себе, чтобы – наконец-то! вот же придурок-то! – поцеловать… и в этот момент у Лели зазвонил телефон.
= Дочка звонит, - почему-то шепотом произнесла Леля и зачем-то включила громкую связь.
Закончив разговор с Катей, Потапов воззрился на Лелю, задумчиво сдвинув брови:
= Так, Лелишна. Доча твоя пошутить любит или как?
= Нет, - даже в совершенно пустой от вина и близости Потапа голове Лели все отчетливее  начинал звонить тревожный колокольчик. – Леш, она серьезно! Она правда этого козла убила!
= Какого козла? – растерялся Потапов.
= Да какая разница! Она же сказала – нехороший он. Значит, козел. Да она бы хорошего и не стала, она у меня девочка знаешь какая… она у меня… да ты дурак, что ли! Конечно, козел! Если лицо как у Дали!
= Ладно, не кипиши, разберемся! Козла так козла! Козлу козлячью смерть, как говорится! – Потапов надавил ей на плечо, опуская снова на стул, с которого она вскочила. – Хватит тут своей костяной ногой махать, я от этого возбуждаюсь.
Ну вот как, а? Даже в такой ситуации Леля не выдержала и засмеялась. Никто и никогда не умел ее смешить так, как Потапов.
= Значит, что мы имеем… - Потапов встал и заходил по кухне. – За руль я сесть не могу. Ты, горе семьи, разумеется, тоже. Такси вызывать? А труп вывозить на чем?
 = А если санки? – пискнула Леля. – Там снег.
= Вот ты, Лелишна, дура все-таки, - с некоторым даже уважением произнес Потапов. – Какие санки?!!!
= У меня есть на балконе, - виновато взглянула на него Леля. – И лыжи там еще.
= Так это же меняет дело! – воскликнул Потапов с восторгом. – На лыжах и с санками мы живо все проблемы порешаем! Как же я сам-то, дурак, не догадался! Лыжи! Ты ж моя умница!
И он все-таки поцеловал ее. Прямо вот сверху, как коршун, спланировал, так, что она и опомниться не успела, за подбородок своей клешней огромной ухватил…и поцеловал.
= Леш…
Леле пришлось подышать, прежде чем она смогла снова говорить. И все равно получилось довольно плохо – хрипло и как-то не очень четко.
Она прочистила горло.
= Леш… нам надо к Катьке…
Но он уже стоял к ней спиной и тыкал в свой телефон – звонил кому-то.
А Леля смотрела на эту спину – большую, надежную, забытую, но такую родную, смотрела… и только когда почувствовала на губах соль – поняла, что плачет. В который уже раз за этот дурацкий прекрасный день.

Глава 10.

Первым в гостиницу приехал Павел.
Он позвонил снизу, из холла, и спросил номер комнаты. А Катя номер-то и не помнила, ей пришлось даже выйти  и посмотреть, что написано на двери.
Войдя, Павел осмотрелся и задержался взглядом на фиолетовом Евгении, вольготно раскинувшемся у постели лицом вниз.
А потом, упорно глядя в пол, чтобы не посмотреть случайно Кате в лицо, спросил:
= Он вам кто?
= Он мне… никто, - ответила Катя.
= Такой никто, что вот тут в носках и рубашечке навыпуск прилег отдохнуть? – в голосе Павла слышалась брезгливость – ну по крайней мере Катя эту брезгливость и презрение слышала очень хорошо.
= А вам-то какое дело? – резко ответила она. – Вы помогать пришли или вопросы задавать?
Павел  промолчал. Он зашел в туалет и вышел оттуда с рулоном туалетной бумаги.
= Вы больной? – насмешливо спросила Катя. – Или у вас с желудком нехорошо? Зачем вы бумагу взяли?
= Надо как следует протереть все поверхности, которых вы касались, - холодно произнес Павел, по-прежнему стараясь не смотреть на Катю. – Потом мы все здесь приберем и подумаем, что делать с телом вашего… никого.
Они в полном молчании терли туалетной бумагой поверхность столика – Павел с одной стороны, Катя с другой.
= Вы профессионалка? – нарушил вдруг молчание Павел.
Катя подняла на него непонимающий взгляд.
= В смысле? Нет. Я еще учусь… в институ… - и тут до нее дошло. Она, не думая, схватила из вазы с фруктами яблоко и со всей силы запустила им в Павла – тот едва успел уклониться. Яблоко с сочным хлопком разбилось о стену, оставив на обоях симпатичную кляксу. – Вы совсем, что ли, идиот???
= А не надо фруктами кидаться, гражданочка, - холодно произнес Павел. – Что еще можно подумать, глядя на всю эту премиленькую пастораль?
Он обвел рукой номер, избегая смотреть на Катю и на Евгения.
= Уморили старичка? Перестарались? Может, виагры многовато?
Катя метнула в него апельсин, он снова увернулся, и апельсин влетел прямо в зеркало у него за спиной. Разумеется, зеркало с печальным прощальным «бздынь!» осыпалось серебряным дождем на пол.
= Какая вы страстная натура! – воскликнул Павел, бросая в Катю рулон туалетной бумаги в ответ. – Немудрено, что старикан коньки отбросил!
На этот раз Катя попала – пущенная ею гроздь винограда впечаталась Павлу прямо в лоб, не причинив, впрочем, парню никакого серьезного вреда.
= Убирайтесь! – вне себя от злости Катя схватила бутылку шампанского и воинственно затрясла ею. – А то я и вас сейчас прикончу! Уходите отсюда! Придурок! Козел! Дурак какой-то! Ничего не знаете, а сами…
И она вдруг опустилась на пол, бросила бутылку, которая со стуком покатилась куда-то вбок, обхватила руками колени, уткнулась в них лицом и отчаянно зарыдала.
Павел сел рядом с ней и нерешительно тронул ее за плечо. Катя дернулась и что-то невнятное пробормотала себе в колени – слов было не разобрать, но общий смысл был очевиден: убирайтесь, оставьте меня в покое, вы моральный урод и я вас ненавижу.
Павел посмотрел на потолок, потом на окно… убраться отсюда было бы очень даже неплохо, если говорить честно, но – нельзя, хотя и очень хочется. Потом взгляд его упал на конверт, лежащий на столике. Он привстал, взял конверт и со словами «Это тут что, фотографии, что ли?» - приготовился ознакомиться с его содержимым.
И тут Катя прыгнула на него.
Она повалила его на пол, уселась на него верхом, выдрала из его рук конверт и начала с остервенением рвать фотографии, используя для этого не только руки, но и зубы. Павел пытался сбросить ее с себя, но это было не так легко – несмотря на свой небольшой рост и хрупкую конституцию, Катя оказалась очень цепкой, весьма ловкой и довольно сильной. Получив несколько чувствительных ударов острыми локтями и коленями, Павел решил, что благоразумнее будет не сопротивляться и подождать, пока этот приступ безумия у дамочки пройдет, и дал себе слово уйти, как только представится возможность, оставив эту неадекватную стерву разбираться с ее проблемами самостоятельно. Пусть хоть все фотографии съест, ему все равно.
И в этот момент у Кати зазвонил телефон.
Придерживая коленом и так не сопротивляющегося Павла, Катя вынула телефон из кармана.
= Да, папуль. Номер 213.
Ни фига себе, подумал Павел. Да у них тут банда. Вот это я попал…

Глава 11.

Отец Кати, Виктор Петрович Орлов, был человеком неординарным.
Сам о себе он со смирением говорил – «помотало меня». И действительно – за свои пятьдесят с небольшим лет успел Виктор Петрович несколько раз круто поменять судьбу, пару раз умереть и получить впечатлений столько, что иному на двадцать жизней хватит.
До женитьбы на Леле Виктор Петрович лихо бросил в восьмом классе школу, попал в колонию для несовершеннолетних за какие-то смешные грехи, вышел оттуда с твердым и четким намерением никогда больше за решетку не попадать – и, надо сказать, это намерение исполнил в точности. Школу в итоге заканчивал уже взрослым, как и институт, попутно занимаясь бизнесом – благо девяностые годы образования особого не требовали, а криминальное прошлое – пусть даже и «всего-навсего» колония – было только на пользу.
Диплом экономиста Виктору Петровичу пригодился не сразу – но пригодился, когда, разорившись во время дефолта, он устраивался на работу бухгалтером в уже более цивилизованные и культурные нулевые. Семью надо было кормить – и Виктор Петрович из бухгалтеров быстренько выбился в финансовые директора небольшой фирмы, которая занималась по официальной легенде то ли сахаром, то ли крупами, а на самом деле – обналичивала денежные средства клиентов под очень хороший процент. Опыт девяностых и хорошее чутье позволили Виктору Петровичу вовремя из этой фирмы свалить – как раз буквально накануне ареста генерального директора, который сразу же сдал всех своих сотрудников, клиентов и партнеров, за что и отделался в результате условным сроком «по особому порядку», а два его заместителя отправились на вполне себе реальные нары. Виктор Петрович выступал на процессе свидетелем и, как мог, заместителей старался выгородить – поэтому сроки у них оказались не столь большими, как могли бы быть. Правда, мстительный генеральный пытался подставить и его, но Виктор Петрович перед своим уходом за собой все хорошенько помыл и почистил – и даже горячее желание купленного генеральным «следака» присовокупить его к фигурантам дела оказалось недостаточным. 
Дальше карьера Виктора Петровича развивалась спокойно, без резких скачков, без взлетов и падений. Пару раз пытались его убить, еще пару раз – посадить, но верный своему обещанию «никогда больше!» Виктор Петрович за сверхприбылями не гнался, на рожон не лез и к сегодняшнему дню имел неплохой, стабильный доход, не зависящий от колебаний курса доллара и не требующий его постоянного присутствия на работе, симпатичный домик в Подмосковье, черный пояс по карате  и второй паспорт гражданина одного небольшого, но милого государства – на всякий случай.
Лелю Виктор Петрович любил очень. Любил болезненной любовью – причем, что называется, с открытыми глазами. Он с самого начала понимал, что она его не любит, но не ревновал, несмотря на постоянно крутящихся вокруг мужчин. Почти не ревновал. Был только один человек, к которому он испытывал дикую, страстную, нечеловеческую ревность – только один…
А еще сильнее он любил Катю.
У них довольно долго не было детей. Десять лет они с Лелей честно пытались завести ребенка, высчитывали благоприятные дни, пили таблетки для усиления фертильности… Лелю без конца обследовали, изучали, щупали, просвечивали – все было в  порядке. И только спустя почти десять лет бесплодных попыток у него зародились некоторые подозрения относительно себя – а может быть, не в Леле дело? Может быть, это он, Виктор, такой брутальный, такой крутой, такой весь «настоящий мужик-самец» - тому виной?
Втайне от Лели он решил выяснить этот вопрос.
И вердикт врачей оказался весьма неутешительным: никогда, ни при каких обстоятельствах у него не могло быть детей. Даже случайных. Даже если вдруг чудо. И никакое ЭКО в его случае помочь не могло – белые хвостатые живчики в его организме просто отсутствовали. Совсем. Такое бывает – редко, но бывает.
Сказать, что это известие Виктора огорчило – это не сказать ничего. Это просто промолчать. Его «нахлобучило» так, что следующие полгода он пил без просыпу. Когда не работал. Потом работал – и опять пил. И работал. И снова пил, чередуя эти два занятия с завидным постоянством. 
Спустя полгода он устал пить и стал искать выход. Рассматривал самые разные варианты: детдомовский ребенок, донорская сперма… В истории поиска его компьютера появились такие пункты, как «анкеты детей на усыновление» и «как сказать жене, что ты бесплоден».
И вдруг однажды вечером Леля сообщила ему, что их многолетний труд наконец увенчался успехом и что она беременна!
Виктор посмотрел на нее очень мрачно и спросил, помнится, только:
= И тебя не смущает, что я полгода трезвый не бываю? За ребеночка не боишься?
Леля же отмахнулась, весело и беззаботно:
= Так, наверно, поэтому и получилось!
Катя родилась в срок и с самых первых минут своей жизни влюбила в себя Виктора бесповоротно и навсегда, разрешив тем самым все его сомнения и терзания. Леля в свои тридцать лет была абсолютно готова к материнству и стала  хорошей матерью – а Виктор стал абсолютно сумасшедшим отцом. И тот факт, что Катя была ему не родной дочерью, не то что ушел на второй план – он вообще как-то отсутствовал в его поле зрения.
С Лелей они расстались на удивление мирно и спокойно, без ссор, скандалов и выяснений отношений. Случилось это само собой после того, как Виктор Петрович внезапно уверовал в Бога. По его словам, в тяжелый период смятения и метаний опустилась на него благодать – и озарила его светом понимания. Произошло это прозрение как нельзя более вовремя – проблемы с алкоголем у Виктора Петровича уже вышли из-под контроля и грозили разрушить всю его жизнь. С момента сошествия благодати он пить бросил совсем и только грустно вздыхал иногда, глядя на бутылку хорошего коньяка или виски.  Полтора года они еще жили вместе, а потом, когда Кате исполнилось восемнадцать – по благословению своего духовного отца Виктор Петрович принял монашество, хотя в монастырь уходить его не благословили. Надо сказать, далось ему это решение трудно, но было вполне логичным и выстраданным: Леля с ним жить больше не хотела, женой его быть отказалась – а других женщин Виктору Петровичу было совершенно не надо. Жил он теперь скромно и в полной гармонии с самим собой в своем загородном доме в ближайшем Подмосковье, служил алтарником в местном храме и очень любил, когда к нему в гости приезжала Катя. А бывало это часто, потому что Катя папу тоже любила очень, хотя развод родителей пережила поразительно спокойно – возможно, потому, что они умудрились остаться друзьями и никогда не ссорились при ней. Так тоже в жизни бывает – хотя и редко.
===
Когда на пороге комнаты возник монах в клобуке и рясе, сознание Павла начало по-настоящему мутиться. Да что за хрень здесь творится?!! Или это он, Павел, с ума сошел незаметненько?
Монах вошел, перекрестился, обвел взглядом гостиничный номер, прищурился на фиолетового Евгения, лежащего в своей не слишком удобной позе на боку около постели, а потом уставился на композицию, которую являли собой Катя и Павел.
= Доча, - произнес он вкрадчиво, слегка выставляя руку вперед, словно пытаясь  остановить что-то, что неумолимо надвигалось на него. – Доча… тебе одного трупа мало?
Катя выплюнула кусок бумаги, который за секунду до этого оторвала зубами от уже порядком изорванной и пожеванной фотографии, и вытерла рот ладонью. Павел пошевелился, она снова прижала его коленом.
= Это не труп, пап, - проговорила Катя, продолжая остервенело рвать фотографии и разбрасывая мелкие обрывки в разные стороны. – Это Павел. И он меня проституткой считает.
= Тебя?! – поразился Виктор Петрович и зашел сбоку, чтобы заглянуть Павлу в лицо: - Молодой человек, вы что, совсем в людях не разбираетесь?
Павел попытался что-то сказать в свое оправдание, но снова получил коленом и решил заткнуться. Хотя, надо сказать, и сам начинал думать, что в людях совсем не разбирается.
Монах оценивающе оглядел обстановку, заметил и разбитое зеркало, и след от яблока на обоях, и бутылку, откатившуюся к батарее…
= Доченька, ты убила его, сопротивляясь, да? – мягко спросил он. – Он пытался тебя… изнасиловать, да? Я же вижу следы борьбы… и нешуточной борьбы… драки! Ты защищалась, да?
Катя швырнула в сторону очередную порцию бумажных обрывков.
= Нет, пап. Не пытался. Сейчас я закончу – и все тебе расскажу, пока мама едет. А потом…
= А потом мы вызовем полицию и все расскажем им, - подхватил Виктор Петрович.
= Нет, пап. Потом мы будем думать, куда девать Евгения Аркадьевича. Ну… то, что от него осталось.
И Катя махнула рукой в сторону кровати.
Виктор Петрович тоскливо подумал, что, видимо, ту клятву, которую он дал себе в далекие годы юности – никогда не попадать за решетку – ему сдержать-таки не удастся.
= Доча, - снова попытался он убедить Катю. – Ну ведь очевидно, что ты не виновата. А если что – давай скажем, что это я его убил. Мне все равно – я могу и посидеть, не все ли равно, где Богу молиться. Там еще и лучше, отвлекаешься меньше!
Катя на секунду оторвалась от своего увлекательного занятия и задумалась, оценивая отцовское великодушное предложение. Потом покачала головой:
= Нет. Нет. Пап…
Она глубоко вздохнула, прикрыв глаза, словно готовясь нырнуть, затем сделала паузу, зачем-то схватив себя за шею левой рукой, будто собиралась задушить, и наконец проговорила:
= Сядь, пап, в кресло. Я с самого начала начну. Ты только не думай, что я плохая, ладно? Хотя – была бы хорошая, в такую передрягу не попала бы.
И, не дав Виктору Петровичу возразить, начала свое повествование.

Глава 12.

Потапов не зря тыкал в кнопки своего телефона.
Через десять минут, надев на осоловевшую Лелю куртку и валенок – один, разумеется, потому что на гипс не лезло ничего, - он взвалил ее себе на плечо и понес к лифту. Чанк радостно скакал вокруг с поводком в зубах – перспектива пойти гулять с новым Богом и любимой хозяйкой была очень приятной. Немножко смутила пса голубая мигалка на машине, в которую Потапов загрузил свою драгоценную ношу, но, погавкав на машину и на мрачного пожилого мужика за рулем, Чанк все-таки решил, что одному ему оставаться совсем не с руки, и запрыгнул в машину вслед за Потаповым.
Если бы Леля была чуть трезвее – она сообразила бы, что машина, в которую ее, словно куль с картошкой, плюхнул Потапов, это машина «скорой помощи», а за рулем не кто иной, как сегодняшний ее знакомый, Никита Ильич, который накладывал ей гипс. И что на переднем сиденье рядом с Никитой Ильичом – тот самый безобидный и веселый бомжик из «траМвпункта», который давно не перечитывал Кьеркегора. Но всего этого Леля не сообразила, по крайней мере не сразу,  потому что единственной ее на данный момент целью было, во-первых, не уснуть, а во-вторых – не начать позорно отдавать съеденное и выпитое прямо здесь, в машине, а постараться довезти это хотя бы до места их назначения. Была еще где-то на задворках сознания другая цель – соблазнить Потапова, но эту цель Леля благоразумно оставила на потом. Почему-то она совсем не волновалась за Катю – и вовсе не потому, что была плохой или равнодушной матерью. Просто рядом с ней сейчас был Потапов. А когда рядом Потапов – все всегда решается само собой и волноваться ни за что не надо. Кроме, разве что, собственной крыши, которую уносит от его присутствия так далеко и решительно, что сопротивляться совершенно бесполезно.
Леле вообще везло на мужчин.
Муж ее, Виктор Петрович Орлов, как нам уже известно, был человеком неординарным. И при этом глубоко порядочным, честным и любящим (любящим и порядочным всегда, а вот честным – почти всегда, тут у Лели были к нему претензии, что уж там говорить). Леля иногда испытывала перед ним глубочайшее чувство вины – потому что в ответ на его любовь не могла дать ему того же. Они неплохо, в согласии прожили с ним много лет – и расстались интеллигентно и по-хорошему. Конечно, тайна, которая легла между ними почти двадцать лет назад, Лелю беспокоила и тревожила, но с годами она и сама стала забывать о том, что Виктор не родной отец Кати. Тем более что тогда, почти двадцать лет назад, когда он вдруг начал пить как сапожник и она всерьез собралась от него уйти, он ведь тоже ее обманул. Ей даже полегчало тогда, помнится, когда, вытряхивая как-то мертвецки пьяного мужа из штанов, она  подняла с пола выпавшую из потайного кармашка мятую бумажку, из которой следовало, что он, Виктор Петрович Орлов, такой бравый, такой сильный и такой мужественный, никогда не сможет стать отцом их общего ребенка. Никакого ребенка. Никогда. А это значит, что она, Леля, ни в чем не виновата. Что зря она десять лет считала себя недоженщиной. Зря столько бессонных ночей провела, кусая подушку в бессильном отчаянии и молчаливом крике: почему, господи? Почему ты не даешь мне ребенка? Это потому, что я люблю другого человека? Потому, что не люблю мужа? Потому, что с ним мне никогда не бывает так хорошо, как с тем, другим? Но я ведь стараюсь! Я стараюсь! Я почти забыла того, другого!
Именно в ту минуту Леля решила: ребенка она родит во что бы то ни стало. А он как хочет с этим – так пусть и живет. Наверно, именно тогда, двадцать лет назад, они и перестали быть мужем и женой – по-настоящему. Потому что перестали друг другу верить. Ведь если бы Виктор признался ей – они могли бы вместе что-то решить и придумать. Но он решил просто молчать. И пить.
А потом родилась Катя. 
И лучшего отца для дочери и желать было нельзя: умный, преданный, разумный и готовый ради дочери на все. Леле даже стало казаться, что Катя и внешне-то становится на него похожа! По крайней мере, смех у нее точно был отцовский, и манера застывать на секунду, обдумывая какую-то мысль, как будто ее выключили кнопкой – тоже.
Да, Леле везло в жизни на мужчин.
Почти.
Один раз только не повезло. Один-единственный. И – собственно… из-за этого все и пошло прахом.
Машина встала на светофоре.
Чанк лежал в ногах у Потапова, положив свою большую тяжелую голову на лапы, и думал о том, что даже по снегу свежевыпавшему побегать не удалось как следует, а ведь он, этот снег, не так часто в Москве бывает свежевыпавший, вот сейчас пойдут по нему трудолюбивые дворники, насыплют разъедающей лапы и нос дряни – и поди побегай тогда. Эта дрянь – она только на мэра и дворников не действует, а все остальные живые существа от нее сильно страдают.
О чем думал Потапов – никто не знал. Но судя по тому, как он смотрел прямо перед собой, прищурившись, и улыбался еле заметно – о чем-то хорошем.
А Леля, которая почти заснула, вдруг резко вскинула голову с потаповских колен (ох, лучше бы она этого не делала) и  спросила:
= Потапов… а ты можешь жилищника убить?
= Кого? – не сразу вернулся из своих приятных мыслей Потапов.
= Жилищника.
= Ну, в принципе, наверно, могу, - приподнял одну бровь Потапов. – А зачем?
= Он мне заглушку на унитаз поставить хочет, - пожаловалась Леля. – И отправить какать на вокзал. А я не хочу на вокзале какать.
= Вот сволочь! – согласился Потапов.
А бомж Туркин с переднего сиденья подтвердил:
= Ага, на вокзале лучше не того… сволочь и есть.
Мрачный Никита Ильич в беседе участия не принимал, смотрел на дорогу и костерил про себя погоду, снег и уродов-водителей, которые права напокупали, а правила дорожного движения не выучили.
= Потапов! – снова вскинулась затихшая было Леля. – А откуда у тебя машина «скорой помощи»? Ты же в трам… трамв… травмпункте работаешь? Разве там положено?
= Это, Лелишна, дело не твое. Потом как-нибудь расскажу, - уклончиво ответил Потапов и бережно уложил ее обратно к себе на колени. – Ты лежи, мать, лежи, а то, не ровен час, в Ригу поедешь, если использовать удачный эвфемизм знаменитого и недооцененного советского писателя Зощенко, которого ты так любишь. Ты помнишь, что такое эвфемизм? Я помню – ты мне в десятом классе рассказывала. Доходчиво разъяснила, помнится. Мне очень понравилось.
= В Ригу не хочу, - заявила Леля. – И на вокзал не хочу.
= На вокзал не надо, - снова подтвердил Туркин. – Лучше на Мадагаскаррр.
В такой приятной светской беседе время прошло незаметно, хотя из-за снега дорога заняла в два раза больше времени, чем требовалось обычно.
Им очень повезло: на ресепшн отеля никого не было, когда Потапов ввалился в стеклянные двери с Лелей на плече. Вряд ли девушка-администратор без вопросов пропустила бы в гостиницу огромного, не совсем трезвого мужика, волочащего на себе абсолютно пьяную загипсованную даму в одном валенке. Слава Богу, Туркин и Никита Ильич остались с Чанком в машине, иначе сие явление было бы еще более эффектным. К счастью, именно в этот момент девушка-администратор отлучилась буквально на минуточку к старшей горничной попить чайку, и поэтому Потапов беспрепятственно пронес свою драгоценную ношу к лифту и уверенно в него вошел. Справедливости ради заметим, что девушки не было на ресепшн и раньше – официально гостиница еще не работала, хозяева звонили ей по поводу каждого нового гостя, а поскольку в этот вечер ей никто не звонил – она считала себя в полном праве пить чай с печеньками столько, сколько ей хотелось.
Если бы Потапов был более трезв – он бы, наверно, позвонил Кате и спросил номер комнаты, в которой она их ждала.
Но он находился именно в той кондиции, в которой находился, а потому такое простое решение проблемы ему в голову не пришло. Он нажал на кнопку последнего, девятого этажа – будем спускаться сверху вниз, так и найдем, кивнул он сам себе, очень довольный тем, что придумал-таки выход из затруднительной ситуации.
+++

= Папа! Полиция! – испуганно воскликнула Катя, когда под окном послышалась сирена, а по стенам комнаты заметались синие сполохи мигалки. – Полиция! Меня сейчас заберут, папочка!
Глаза у нее стали огромными и совершенно безумными, она спрыгнула с Павла и забегала по комнате, как будто пытаясь спрятаться, но старательно поворачиваясь спиной к тому месту, где лежал новопреставленный раб Божий Евгений. .
Вообще-то Виктор Петрович обычно был человеком вполне рассудительным и логично мыслящим. Он, конечно, понимал, что никакая полиция приехать точно не могла, а если и приехала – то точно не за Катей, потому что для того, чтобы она приехала за Катей, ее как минимум должен был кто-то вызвать. А ее никто не вызывал.
Но паника Кати была настолько сильной и настоящей, а обстоятельства настолько странными и необычными, что сердце любящего отца возобладало над разумом. Павел же был так ошарашен всем происходящим, что его здравый смысл уже некоторое время назад сделал ему ручкой и явно пока не собирался возвращаться.
= Так, - скомандовал Виктор Петрович. – Ты, как там тебя… Павел! Прячь ее! В шкаф, под кровать – куда угодно! В сортир! А я пойду посмотрю, что там к чему. Если надо – разберусь. Катюня, доча, спокойно, папа все устроит! С Божьей помощью!
= Нет, только не под кровать! – взвизгнула Катя истерично. – Там этот же… труп! Я не хочу к нему! Я боюсь!
= В туалет ее, - ткнул пальцем в сторону двери туалета Виктор Петрович.
Павел схватил Катю за руку и потащил к туалету, по пути зачем-то объясняя ей, что он не виноват, что любой бы на его месте подумал плохое, но что он, Павел, очень извиняется и пусть Катя его простит, пожалуйста, потому что ну конечно, как он мог такое подумать вообще, Катя такая девушка хорошая, и он вообще-то врал, что она ему не понравилась, а когда она стала фотографии рвать, он испугался, что она с ума сошла…
Виктор Петрович высунул голову в коридор и осмотрелся.
Номер находился в самом конце коридора, а лифт – в самом начале.
На втором этаже все номера, кроме 213, пустовали – даже двери в них были приоткрыты, так что сомнений в этом у Виктора Степановича не оставалось. Поэтому когда лифт остановился и начал открываться – он понял, что это идут к ним. Он перекрестился - и приготовился встретить незваных гостей как положено. Потому что как бы там ни было – а дочку свою он в обиду не даст.
+++

На обход семи этажей у Потапова ушло довольно много времени, несмотря на то, что закрытыми оказались всего несколько номеров. Он до полусмерти напугал какую-то итальянскую бабку, которая открыла дверь своего номера в ответ на его уверенный стук и чуть не отдала Богу душу, увидев перед своим лицом болтающийся гипсовый сапог Лели. Потом, на пятом этаже, он обменялся любезностями с парой геев, которые с интересом заглядывали ему за спину, пытаясь разглядеть, что же такое у него болтается на плече, но немецкого Потапов не знал, поэтому жестами свободной руки показал геям, куда им следует пойти, и выразил свое неудовольствие их образом жизни и мыслей заковыристой матерной фразой. На третьем этаже жила благообразная пара из Тюмени, но к ним Потапов интереса не проявил, ибо они явно не были целью его поисков, извинился и понес Лелю обратно к лифту. Они же долго смотрели вслед огромному мужику с бабой на плече – возможно, это стало сильнейшим их впечатлением о Москве в этой поездке.
Когда на втором этаже разъехались двери лифта, Потапов вынес бесчувственную Лелю и весело шлепнул ее по попе, туго обтянутой пуховиком:
= Лелишна, ты бы хоть спела, что ли, а то висишь, как неродная.
= На Мадагаскар, - вдруг пропела Леля, почему-то низким, почти мужским голосом. – Я уеду на Мадагаскаррррр…
Тут Потапов внезапно резко остановился и попытался протереть глаза свободной рукой:
= Итишкин дух… это что еще за хрень?!!
В конце коридора стоял в боевой стойке каратиста монах в черной рясе и клобуке.

Глава 14.

= Так, Лелишна… - Потапов аккуратно спустил с плеча Лелю и бережно усадил ее на пол, прислонив к стене. – Тут у нас то ли Черный монах Чехова, мать его, не дай Бог, то ли Шао-Линь… а интересная жизнь у тебя, матушка! – с восхищением констатировал он, поправляя упорно заваливающуюся набок Лелю. – Давненько я так не развлекался! Днем костылем по башке, потом трусишки твои аленькие, доча-убийца… теперь вот этот нечистый дух… Слышь, ты! – крикнул он каратисту, и голос его гулко прокатился эхом по этажу. – Ты чего?
= Вы кто? – требовательно спросил Виктор Петрович, чувствуя себя немного глупо: явно это были не менты, а чего вдруг кидаться на людей, если они не менты, даже пусть они и выглядят так, словно их на сутки заперли в винном погребе без еды?
= Мы-то кто – мы знаем, а вот ты, Брюс Ли, кто таков гой еси? И чего тебе надобно, добрый молодец, ответствуй? – вопросом на вопрос ответил Потапов, медленно подходя к Виктору Петровичу. Почему его вдруг потянуло на былинный стиль изложения – он и сам не понял.
Виктор Петрович опустил руки, давая понять, что не имеет агрессивных намерений.
= Я… тут… с дочкой… Катей, - пояснил он.
= Катька! – встрепенулась Леля. – Потапов, Катька же!
Потапов отмахнулся, а Виктор Петрович недоверчиво сдвинул брови и подался вперед:
= Ольга? Ольга – это ты? Ты что, пьяная?!!!
= Я не Ольга, - сообщила Леля. – Я Лелишна. Всегда была, есть и буду. Вот можешь у Потапова спросить.
= Да, - подтвердил Потапов. – А еще у нее нога небритая.
Леля прыснула и закрыла рот рукой.
= Боже мой… - Виктор Петрович был потрясен. – Оля… Ты же не пьешь! Я тебя такой никогда не видел!
= А я такой, пожалуй, никогда и не была. За исключением пары раз… когда портвейна было многовато… - Леля икнула и хихикнула.
Теперь прыснул Потапов.
Виктор Петрович перевел взгляд на него.
= А вы… стесняюсь спросить… кто будете? – взгляд монаха стал вдруг очень далеким от смирения, а выражение лица – вовсе неподобающим истинному христианину.
= Ну, не знаю, с чего это я должен вам тут представляться, но раз уж вы настаиваете…
= Настаиваю.
= Извольте. Из уважения, так сказать, к вашему сану… Имею честь представиться, Потапов Алексей Сергеевич, к вашим услугам.
И даже ножкой шаркнул, мерзавец. Быстренько из былинных богатырей вдруг сразу в салон Анны Павловны Шерер маханул, так сказать.
Возможно, все закончилось бы культурно, если бы в этот момент Потапов – совершенно случайно! - не сунул руку в карман куртки и не вытащил бы из него какую-то красную тряпочку. Переведя на нее взгляд, он хмыкнул и громогласно объявил:
= Лелишна. Я твои трусы случайно спер. Не обессудь.
И заржал своим этим ужасным смехом – как в бочку загрохотал.
Виктор Петрович аккуратно снял клобук и, не торопясь, положил его на пол. Потом подошел поближе к Потапову и очень внимательно посмотрел ему в лицо. Откашлялся. Посмотрел в сторону. Цыкнул зубом. Перекрестился. И вдруг ни с того ни с сего с размаху заехал Потапову кулаком в торец. Не используя никаких изощренных приемов карате, а по-простому, без затей – кулаком и в морду.
Потапов покачнулся, схватился рукой за скулу и простонал:
= Мужик, ты чего, офигел?!! Это тебя в бурсе научили?!!
А Виктор Петрович в это время зашел сзади и отвесил ему такого пинка, что Потапова качнуло вперед со страшной силой.
= Мужик! Я тебе говорю… ты не офигел ли?!! – сделал еще одну попытку решить конфликт мирным путем Потапов, который, как все большие и сильные люди, драться не любил и предпочитал переговоры кулачному бою.
Но его оппонент был настроен решительно. Он снова бросился на Потапова, но был остановлен твердой и сильной рукой.
= Але! – заорал Потапов, приподнимая обладателя черного пояса над землей и слегка встряхивая. – Хорош, мужик, ты меня понял? Хорош! Я готов с тобой все выяснить, ты только скажи – чего тебе надо-то?!!
Красные трусики Потапов из руки не выпустил, и теперь они воинственно топорщились на одном из плечей Виктора, являя собой яркий, практически неприличный контраст с черной монашеской рясой.
В этот момент в мозгу Лели вдруг что-то прояснилось и она воскликнула:
= Витька! Господи… Витька, ты чего творишь?!!
Она попыталась встать, но гипс мешал ей это сделать. Тогда она хлопнула рукой по ковру и очень решительно скомандовала:
= А ну прекратите! Оба! Леша, отпусти его! Потапов, я кому сказала! Витя, стоп! Я сказала – стоп, Витя!
Как ни странно, это подействовало.
Двое мужчин стояли друг против друга, тяжело дыша и сжав кулаки, а Леля протяжно вздохнула, покачала умильно головой и сказала:
= Познакомьтесь, мальчики. Витя, это Потапов. Потапов, это мой бывший муж, Виктор. Очень приятно.
= Муж?!! – Потапов уставился на Виктора с новым интересом. – Да, Лелишна, раскрасила ты свою жизнь яркими красками…тут даже тот жираф из рекламы, которого доят, а из него конфетки сыплются, отдыхает. А я, грешным делом, думал, что большего идиотизма в жизни своей уже не познАю. Ошибся. Признаю. Снимаю шляпу. Ты этого жирафа как младенца уделала. 
= Ой, да я тебе потом все расскажу, - отмахнулась Леля, снова пытаясь встать и скребя своей загипсованной ногой по полу. – Да поднимите же меня! – рассердилась она. – Стоите как два придурка!
Мужчины с двух сторон подняли ее на ноги (вернее – на ногу).
Она повернулась к Виктору.
= А ты-то как здесь? Ой… ты не знаешь… Катька же убила какого-то вонючего козла Дали… ее спасать надо! А мы ее ищем-ищем, найти не можем…а надо же козла в ковер!
= Знаю, - мрачно произнес Виктор, сверкая ненавидящим взглядом в сторону Потапова. – Я все знаю. Пошли.
Он зашел в номер 213,  стукнул в дверь туалета и крикнул:
= Выходите, опасность миновала! Это не полиция! Это мама с… другом детства.
И, не глядя по сторонам, прямиком направился на балкон – ему очень нужно было остыть.
Вслед за ним в комнату боком протиснулся Потапов, волоком таща Лелю, которая внезапно снова обессилела и безвольно висела на его руках, поникнув головой – видимо, слишком много сил ушло на то, чтобы остановить дерущихся, а восстановить их было некогда, и ясность сознания опять покинула ее. Хотя не исключено, что ей просто нравилось висеть вот так на руках у Потапова – кто знает.

Глава 15.

Когда перепуганную Катю наконец удалось убедить выйти из туалета, а подышавший морозным воздухом Виктор Петрович, стряхивая снег с плеч, вернулся в семью, Потапов взял правление в свои руки. Тем более что Леля на это явно было не способна – она полулежала в кресле и мирно дремала, выставив вперед загипсованную ногу, Виктор Петрович был слишком ажитирован, а Павел и Катя вообще являли собой довольно жалкое зрелище: они держались за руки, словно боясь, что без поддержки друг друга могут упасть, и абсолютно точно не горели желанием искать выход из создавшейся ситуации.
Потапов внимательно осмотрел номер. Очень внимательно. От его пристального взгляда не укрылись ни пятна на стене, ни почти пустая  бутылка коньяка на тумбочке, ни обрывки фотографий на полу… Возможно, если бы они с Лелей ограничились двумя бутылками вина, он заметил бы кое-что еще – и тогда рассказывать нам было бы уже не о чем. Но они выпили три бутылки – поэтому до конца нашей истории еще довольно далеко.
Итак, очень внимательно и серьезно осмотрев номер, Потапов произнес:
= Так, деточки… в целом картина мне ясна. Полицию вызывать не будем – поди докажи, что ты не верблюд. Задача у нас простая – надо вывезти жмурика. Давайте думать, как это сделать так, чтобы нас не спалили. Только скажи мне, девочка Катя, зачем и почему ты его убила? Не то чтобы это могло сильно повлиять на что-то – но все-таки хотелось бы… буквально исключительно из любопытства.
Катя вздохнула и беспомощно посмотрела на Павла.
Никто не знает, что случилось между ними в туалете, но факт есть факт: после проведенного там, в заточении, времени Катя вдруг прониклась к нему безграничным доверием, а он почему-то почувствовал себя за нее ответственным.
= Он негодяй и подонок, - отчеканил Павел. – И Катя его не убивала. Он сам напился и умер.
= Очень убедительно, - кивнул Потапов. – А чуть подробнее можно? Как ты вообще здесь оказалась, зачем? Что тебя связывает с этим не первой молодости товарищем, так живописно лежащим на спине около кровати? Кстати – нельзя его прикрыть чем-нибудь? Мне не нравится фасон и цвет его трусов.
Поскольку остальные старались не смотреть в сторону трупа и не очень торопились исполнять просьбу Потапова, он сам стащил с кровати покрывало и с брезгливой гримасой бросил его на покойника.
= И все же, - обратился он к Кате. – Расскажи мне, девочка, что здесь произошло.
Катя снова вздохнула и снова посмотрела на Павла.
= Чего ты пристал к ребенку? – разозлился Виктор Петрович. – Не хочет она рассказывать, что непонятно?!!
Потапов, не глядя на него, остановил его жестом.
= Погоди, Витя. Погоди. Ну надо же разобраться. У нас внизу карета «скорой помощи», я уже почти знаю, что и как делать, чтобы никто ничего не понял… но мне нужно знать. Давай, малявочка, жги. Дядя Леша хочет понимать. Меня твоя мама сегодня сильно удивила уже, в том числе костылем по голове и красными трусами, папа твой тоже не отставал,  да и вообще я в жизни повидал немало – так что не бойся, думаю, шокировать тебе меня не удастся.
Катя тихо заплакала. Прозрачные круглые слезы катились из ее глаз градом, как в мультике.
= Не хочу… - прошептала она. – Мне стыдно.
= Стыдно у кого видно, - отрезал Потапов. – А я врач. Так что при мне и это не стыдно. Давай.
Кое-как, перебивая друг друга, Катя, Павел и Виктор Петрович рассказали всю историю. Потапов покосился в сторону покрывала:
= Мда. Действительно – козел. И жена у него тоже… нехороший человек. Так что - да. Никаких сожалений и сомнений – козел. А ты, маленькая, не переживай. Ничего стыдного ты не сделала. Ошибиться каждый может. Мама вот твоя…
= А давайте про ошибки молодости помолчим, - с холодным бешенством предложил Виктор Петрович, глядя на Потапова с нескрываемой ненавистью. – Давайте решим вопрос – а потом поговорим… об ошибках молодости… и о том, что стыдно, а что не очень.
= А давайте, - легко согласился Потапов.
Он вынул из кармана телефон и нажал на кнопку вызова:
= Але, Ильич. Ага. Ну, готовьте носилки. Носилки, говорю, готовь. У нас тут… пациент.
= Значит, так, - обратился он ко всем присутствующим. – Сейчас Катя и… как тебя, парень?
= Павел, - представился Павел.
= Да, значит, сейчас Катя и Павел идут в холл и отвлекают, если что, администратора. Можете разыграть сцену, можете целоваться, можете ругаться – что угодно, только чтобы она смотрела только на вас! В это время мы с Витюхой – ничего, что я тебя так называю, Витюх? – закатываем в ковер козла и катим его вниз… хотя нет. Что-то фигня какая-то…
Он замолчал и задумчиво сдвинул брови.
= Так, другой план. Надо его спустить с балкона на веревке…закатать в ковер и…
= Дался тебе этот ковер! – перебил его Виктор Петрович. –Что за навязчивая идея– кого-то в ковер закатывать!
= Хочешь, тебя закатаю? – беззлобно спросил Потапов и загоготал. – Ладно, не хочешь в ковер – давай просто свяжем его веревками…
= Какая веревка? – насмешливо спросил Виктор Петрович. – Где ты веревку найдешь, придурок?
= Веревки нет. Но можно простыни связать…
Этот план тоже был так себе. Все молча смотрели на Потапова и ждали – почему-то именно он должен был всех спасти.
= Ладно, - обвел глазами свою команду Потапов. – Давайте еще подумаем…
= А я в каком-то кино видела американском, там труп как будто живой был… - вдруг сказала Катя. – Ну, он умер, а им было надо, чтобы он был живой, и они притворились, что он живой, и шевелили его, и кепку ему надели…
= Да, - подхватил Павел. – Я тоже видел!
= Неплохо, - одобрил Потапов. – Неплохо, ага. Только надо будет его одеть… и тогда можно будет нам с Витюхой – ты ведь не против, что я так тебя называю, да? – его транспортировать…
= Хм, - скептически хмыкнул Виктор Петрович. – А потом его хватятся, начнут искать – и кто-нибудь обязательно вспомнит, как мы весело, с шутками-прибаутками, его на себе волокли. И отправимся мы с тобой, дорогой друг, по этапу. И ладно, если только мы с тобой…
= Да, прав, - снова кивнул Потапов.
Они довольно долго еще обсуждали планы незаметной транспортировки Евгения Аркадьевича из номера в машину, предлагая самые безумные способы и отвергая их. Потапову не давала покоя идея связать простыни – отказавшись от мысли спустить так вниз труп, он стал горячо убеждать всех, что им самим надо по этим простыням спуститься и убежать, а Евгения просто оставить здесь – закатав предварительно в ковер, разумеется! -  и пусть его найдет утром горничная. Но Катя вспомнила, что ее видела девушка-администратор, да и Елена не стала бы молчать, сто процентов выдала бы ее на растерзание следователям, как только узнала бы о случившемся. Так что этот, на первый взгляд безупречный, план тоже не подходил.
Виктор Петрович настойчиво предлагал свою кандидатуру на роль убийцы: дескать, он узнал от дочери об их связи – и прикончил сластолюбца, не в силах сдержать свой гнев. Категорически против этого плана была Катя – она плакала и твердила, что ни за что не позволит папе сесть в тюрьму вместо нее и расскажет все на первом же допросе.
Павел ничего не предлагал – он просто крепко держал Катю за руку и время от времени гладил ее по плечу. Хотя, честно говоря, предложение монаха-каратиста казалось ему совсем не плохим: конечно, было жалко отправлять невинного человека в тюрьму, но он ведь сам рвался,  а Катю таким образом из-под удара выводили.
Не предлагала ничего и Леля – она задремала в кресле, несмотря на то что голова у нее кружилась невыносимо. До нее долетали обрывки переговоров, но вникать в то, что обсуждали остальные, у нее не было ни сил, ни желания – там был Потапов, он все решит. Когда «вертолетики» стали совершать совсем уж крутые виражи, она с трудом разлепила глаза и, как ей казалось, шепотом, а на самом деле довольно громко попросила:
= Потапов… отнеси меня в туалет… я очень писать хочу. И меня тошнит. И побыстрее, Потапов, а то я за себя не ручаюсь…
Пока Потапов носил Лелю в туалет, Катя конфузилась, Павел ее успокаивал, а Виктор Степанович пытался усмирить своих внутренних демонов, демонстративно разглядывая картину на стене и повернувшись ко всем спиной, прошло минут пятнадцать.
Когда, наконец, Лелю снова водрузили в кресло, остальные собрались около стола и приготовились продолжать обсуждение планов спасения, Леля вдруг подала голос.
= Слушайте, - сказала она задумчиво. – Слушайте… а где?...
= Лелишна, подожди, не сейчас! – нетерпеливо отмахнулся от нее Потапов. – Значит, в ковер, думаете, не имеет смысла?
= Да послушайте же! – снова позвала Леля. – Послушайте меня!
= Мам, ну серьезно… спи! – ласково попросила Катя, а Виктор Степанович добавил:
= Или тебе опять в туалет?
= Да нет! – воскликнула Леля. – Какие же вы все дураки! Вы посмотрите хоть!
= Куда посмотреть? – недовольно спросил Потапов. – У тебя что, Лелишна, костный мозг из ноги в голову перетек? Ты чего орешь?
= Это у тебя костный мозг в голову перетек и вытек! – взорвалась Леля. – Вы посмотрите же… Труп-то… козел этот… Трупа-то НЕТ!
Присутствующие резко повернули головы к тому месту, где недавно лежал под покрывалом предмет, собственно, обсуждения и горячих споров.
Около кровати на ковре было девственно пусто. Исчезли и Евгений Аркадьевич, и покрывало. Только ботинки, аккуратно снятые им, когда он еще не собирался отдавать Богу душу, а намеревался получить удовольствие от общения с Катей, стояли сиротливо в ногах, разведя носки в стороны.

Глава 16.

= Не понял, - проговорил Потапов, переводя взгляд с ботинок на кровать и обратно. – Это как? Куда девался наш жмурик?
= Ой… - пискнула Катя. – Я в одном кино видела… в сериале точнее… там инопланетяне человеческие тела захватывали, а когда их убивали – они растворялись. Такая зеленая лужица оставалась…
= И я смотрел! – подхватил Павел. – Это в «Секретных материалах» было! Я в детстве…
= Подождите! – поднял руку Виктор Степанович. – Это прекрасно, но речь сейчас не об этом. Никаких зеленых лужиц тут нет… и вообще никаких нет… куда он мог подеваться-то?!
= А если его похитили? – округлила глаза Катя. – Там еще, в сериале, похищали… всем память стирали, а людей похищали… эти…
= Ящеры! – снова с энтузиазмом подхватил Павел. – Точно! Вдруг нам правда всем память стерли? Вот мы тут стояли, спорили, обсуждали, а они – хоп! И стерли!
= Мне сегодня Лелишна память костылем пыталась стереть – и то не вышло! – рассердился Потапов. – А вы со своими ящерами! На хрена им сдался этот козел? Зачем им его похищать?!
= А вдруг он какую-то тайну знает? – возразила резонно Катя. – Он вообще-то очень умный… мерзкий, но умный. И мог бы достойно представить нашу планету на каком-нибудь межпланетном симпозиуме, например – он очень красиво умеет говорить! Ящеры могли его похитить, чтобы он им книги вслух читал – у него тембр голоса очень приятный…
= Или у него какая-то нужная им хромосома есть. Потому что, знаете, это ведь не зависит, хороший человек или нет – если у него есть нужная хромосома, то его и похитят…
= Чтобы лекарство сделать! – закивала Катя. – Может, у них эпидемия на планете, а они прилетели и ищут хромосому, чтобы создать лекарство…
= Да вы тут все долбоящеры, что ли? – не выдержал Потапов. – Понятно же, что никто этого урода не похищал, а он сам пропал! А вот как и куда – это вопрос! Дверь в коридор закрыта?
Павел метнулся к двери и оттуда крикнул:
= Да!
= А в туалете нет его?
Павел быстро заглянул в туалет:
= Нет!
= В шкафах посмотрите и под кроватью – мало ли, закатился! – скомандовал Потапов.
Все, кроме Лели, бросились исполнять его указание. Леля на всякий случай изогнулась и заглянула под кресло, в котором расположилась.
Ни под кроватью, ни в шкафах, ни под креслом Евгения Аркадьевича не оказалось.
= Точно дверь не хлопала, пока мы тут с вами беседы беседовали? – спросил Потапов строго.
= Нет, - покачала головой Катя. – Мне кажется, ее вообще изнутри открыть не получится, если карточку не вынуть. А карточка вон – торчит.
= Ну, тогда… остается один вариант… - задумчиво почесал голову Потапов и пошел к открытой балконной двери. Остановившись на пороге, он повернулся к остальным: - Получается как. Получается, он встал и, пока мы тут с вами спорили, как его незаметно из номера вынести, на балкон вышел. Или… - он наклонился и присмотрелся к странным следам на наметенном снеге: - Или выполз, - кивнул он своим догадкам.
Действительно, широкая полоса на снегу, пролегающая через весь балкон к перилам, убедительно доказывала, что Потапов на верном пути.
Около перил Потапов снова наклонился ниже:
= Посвети-ка мне фонариком, Витюха! – крикнул он. – Есть у тебя фонарик?
= Откуда? – мрачно отозвался Виктор Петрович, но потом сообразил, что можно же посветить телефоном, и тоже вышел на балкон.
= Смотри, - ткнул пальцем Потапов в следы на снегу. – Похоже на пятки?
= На какие пятки? – не понял Виктор Петрович.
= На босые пятки! Вернее – в носках! – повторил Потапов. – Сюда труп дополз, а потом встал на пятки, видишь?
= Трупы не ползают вообще-то, - напомнил Виктор Петрович.
= Знаешь, я в морге когда санитаром подрабатывал – чего только не видал, - туманно ответил Потапов. – Трупы – они народ непредсказуемый.
Виктор Степанович предпочел не уточнять, что имеет в виду его новый знакомый, и только хмыкнул неопределенно в ответ на это заявление.
= Так, значит, вот он тут встал… постоял… вот за перила подержался, вижу…  а потом-то куда? – озадачился Потапов. И зачем-то посмотрел вверх, на небо.
= Ну, туда точно нет, - решительно сказал Виктор Петрович. – Истории известны случаи взятия на небо людей живыми – но там всегда речь о праведниках и святых, а совсем не о совратителях малолетних и взяточниках. Этого козла только черти могли утащить, а ангелы об него крылья марать точно не стали бы.
С этим Потапов был совершенно согласен. Поэтому он перегнулся через перила и стал вглядываться в белую снежную пелену – снегопад был очень густой, сквозь стену снега с трудом были видны голубые всполохи мигалки «скорой», стоящей недалеко от входа, а от самой машины даже силуэта не осталось, несмотря на относительно небольшое расстояние до нее.
= Кто-то ночью утащил лес… - сообщил вдруг Виктор Степанович.
= Чего? – повернулся к нему с недоумением Потапов.
= Кто-то ночью утащил лес. Был он вечером, а утром исчез. Не осталось ни пенька, ни куста – только белая кругом пустота… - продекламировал Виктор Степанович, задумчиво глядя в эту самую белую пустоту. – Я говорю, такая снеговерть, что не видно ничего! Я этот стих Катюне читал, когда она маленькая была… на ночь… не помню, кто автор. Только он про туман на самом деле… там еще еж на пне нарисован был.
Потапов продолжал смотреть на него с непониманием, и Виктор Степанович зачем-то закончил:
= Где же прячется птица и зверь? И куда за грибами теперь?
И немного смутился, потому что взгляд Потапова красноречивее любых слов демонстрировал невысокое мнение владельца об умственных способностях собеседника.
= Ладно, за грибами как-нибудь в другой раз. А сейчас нам надо труп найти…
Потапов снова перегнулся через перила и зачем-то поводил рукой в пустоте.
= Ну, выходит – туда он и ухнул, - сказал он. – Видимость нулевая, но я почти уверен, что он перегнулся через перила – и туда навернулся. Рост у него какой? – спросил он вдруг у Кати, возвращаясь в комнату.
Кати задумалась.
= Рост? – она пожала плечами. – Средний… ну, такой… ближе к высокому…
- Ну, то есть не маленький? А то ведь, когда он тут у кровати на спине валялся, ножку изящно отставив – рост трудно было определить, да и не рассматривал я его…трусы его меня сильно сильно отвлекали.
= Почему на спине? – вдруг подал голос Виктор Петрович. – Он на боку лежал…
= Нет, - возразил Павел. – Он вообще-то на животе лежал… вот так… руку подогнув… - И Павел очень живописно продемонстрировал, как лежал Евгений Аркадьевич, когда он пришел.
= Яяяяяясно, - протянул Потапов и уставился на Катю весьма скептически. – А скажи мне, милое дитя, ты когда-нибудь мертвых людей видела?
= Я? – растерялась Катя. – Нет… ну то есть… нет.
= А с чего ты тогда вообще взяла, моя деточка, что этот твой хмырь помер? Ты у него пульс проверяла?
= Пульс?!! Нет, вы что, - Катя даже отшатнулась. – Я к нему даже не подходила, мне страшно было…
= То есть ты вышла из туалета, увидела, что он лежит – и решила, что он мертвый, да?
= Да.
= Но ты его не трогала и не осматривала?
= Да я вообще на него старалась не смотреть! У него такие глаза были… ужасные… остекленевшие…и лицо… оно, ну знаете, как растеклось по ковру… как у Дали на картинах – знаете, часы такие у него есть, они как бы стекают…
= Закрыты у него глаза были, - вмешался Павел. – Когда я пришел – у него глаза  были  закрыты  и лежал он на животе…Но, - тут Павел смутился. – Я его тоже не осматривал. Катя же сказала – труп…мертвый.
= И я не осматривал, - повинился Виктор Петрович. – Зашел, бросил взгляд… но Катюша в это время на Паше сидела и фотографии жевала – так что я и отвлекся, честно говоря. А потом вы…
= Итишкин дух, - констатировал Потапов. – Значит, он тут и вертелся, и крутился, и вообще чего хотел – то и делал, а потом и вовсе уполз, а мы с вами  и не заметили…! Ну это, конечно… надо сказать, градус идиотизма неожиданно высок даже для меня! 
И он начал гоготать своим эти жутким смехом, ухая и хлопая себя по бедрам. Вслед за ним начала смеяться Леля – она никогда не могла удержаться от смеха, когда Потапов хохотал, а через пару секунд они уже смеялись все, всхлипывая, повизгивая, утирая выступившие от хохота слезы и хватаясь за стенки, чтобы не упасть на ослабевших от смеха ногах. Конечно, это было что-то вроде коллективной истерики – от облегчения и радости, что все на самом деле не так ужасно и не надо закатывать труп в ковер и выбирать, кому садиться в тюрьму.
Отсмеявшись, Потапов нахмурился.
= Но куда-то он же делся… - вспомнил он. – Если он с балкона упал – так он там, наверно, и валяется… этаж-то второй, насмерть вряд ли бы разбился… но мог сломать себе что-нибудь…
Он вытащил телефон из кармана и снова набрал номер Никиты Ильича:
= Ильич, готовы носилки? Мы тебе сейчас пациента подгоним…

Но под балконом никого не было.
Мы не будем описывать, как наши герои вываливались из номера, как спускались вниз, в холл… как вернувшаяся девушка-администратор, которая от изумления при виде этой гоп-компании даже слова вымолвить не могла, только молча смотрела им вслед, широко раскрыв глаза… как искали они СВОЙ балкон, отсчитывая окна, начиная от подъезда – а было это непросто, потому что снегопад и впрямь оказался необычайно сильный и видимость, как справедливо заметил Потапов, действительно была нулевая. Но кое-как отсчитали, нашли, дошли – чтобы убедиться, что там никого нет.
Была небольшая вмятина на месте падения тела – то есть до этого места Потапов рассуждал правильно. А вот самого тела не было. И в этой белой плотной метели совершенно непонятно было, куда идти его искать. Если следы какие-то и оставались – их уже замело. Улица была абсолютно пуста – по крайней мере так казалось сквозь пелену снега.
= Экий шустрый у нас жмурик оказался, - удивился Потапов. – Второй раз убегает…
= Евгений Аркадьевич! – пискнула Катя. Потом откашлялась и крикнула уже погромче: - Евгений Аркадьевич! Где вы?
= Ну, по крайней мере он встал и пошел, - удовлетворенно сказал Потапов. Потом крякнул и выругался: - А вот теперь и понятно, почему выпал… вляпался я в причину-то. Он на балкон пополз проветриться, так сказать…нехорошо ему стало.
= А как его искать-то? – растерянно спросила Катя.
Они стояли все под балконом, тщетно пытаясь разглядеть хоть что-нибудь на расстоянии вытянутой руки. Вернее, стояли почти все: Леля опять привычно расположилась в виде мешка с картошкой на плече у Потапова, но и она честно вглядывалась в снег под его широко расставленными ногами, потому что поднять голову и посмотреть выше не решалась – «вертолетики» все еще никуда не делись.
И тут из метели выскочил… черт.
Ну, по крайней мере так показалось всем присутствующим.
Потому что он был черный и огромный. И на четырех ногах. И с рогами. И со страшной скоростью приближался к ним – очень быстро и очень тихо. Как рок.
= Господи, помилуй! – только и успел выговорить Виктор Петрович, как черт молнией налетел на него и повалил на землю, обдав горячим и слегка зловонным дыханием самой преисподней.
«Ну вот и за мной пришли, - обреченно подумал Виктор Петрович. – И тоже не ангел…»
И покорно закрыл глаза, ожидая своей незавидной участи.

Глава 16.

= Вот не любит он тебя, Вить… почему-то,  - констатировала Леля и стукнула Потапова по спине, вернее сказать — почти по заднице (просто она висела лицом вниз со стороны спины и больше никуда не дотягивалась): - Чанк, собачка! Фу! Не трогай Витю! Витя хороший!
Чанк — а черт с рогами на самом деле оказался именно Чанком, которого случайно выпустили из машины Туркин с Никитой Ильичом, готовя носилки по указанию Потапова, - так вот, Чанк с неохотой, по одной, снял лапы с груди Виктора Петровича и, поворчав на него для приличия, принялся радостно скакать вокруг Потапова и Лели, время от времени отбегая к Кате, чтоы поскакать и около нее, но потом снова возвращаясь и, размахивая ушами и хвостом, взлетать на уровень безвольно болтающейся Лелиной головы и пытаться лизнуть ее в нос.
Из снежного тумана показались две фигуры. Если Чанк был похож на черта, то эти двое напоминали как раз архангелов, потому что тащили носилки, держа их как-то так, что те казались крыльями у них за спиной.
= Сергеич! - радостно воскликнул Туркин. - Мы тута!
= Молодцы, - буркнул Потапов, поворачиваясь в их сторону лицом. - Мужика не видали здесь? В покрывале? Или с покрывалом, не знаю… короче — в трусах, босой… не видали?
= Нет, - коротко ответил Никита Ильич, который явно был не из тех, кто задает лишние вопросы. - Но этот парень… - он кивнул в сторону Чанка, - найдет кого угодно и где угодно.
= Точно! - Виктор Степанович, который до этого на всякий случай лежал все в той же позе на снегу, сел и поднял руку, призывая ко всеобщему вниманию: - Точно! Ольга, надо скомандовать этому твоему… исчадию… то есть псу… чтобы он искал. Он же знает команды?
= Как сказать… - ответила за Лелю Катя, и в голосе ее явственно звучало сомнение. - Вообще-то мы его особо не учили, он у нас…
= Дикий, - подхватил Виктор Петрович. - Невоспитанный и грубиян! Но все же собака! Если дать ему понюхать какую-то вещь — он же сможет найти владельца? Ну ведь не совсем же он бесполезный?
= А у нас нет никаких вещей… - растерянно сказал Павел. - Он же в чем был — ушел. Не бутылку же из-под коньяка ему давать?
= Ботинки! - осенило Потапова. - Там у кровати — ботинки стоят! Его же небось? Катя, деточка, у тебя там один труп же был — значит, обувочка его? Чанк, хороший пес, - обратился он к безостановочно виляющему хвостом Чанку. - Ты же найдешь нам этого козла?
Всем своим видом Чанк показывал, что найдет для своего нового Бога не только козла, но и любого другого представителя местной фауны, а также с радостью достанет с неба звезду, а из-под земли — сокрытые там сокровища, только дайте команду.
За ботинками отправили почему-то Туркина.
Как отреагировала девушка-администратор на явление в гостинице еще и бомжа, пусть столь интеллигентного и безобидного, как Туркин — история умалчивает. Вернулся он довольно быстро, неся в одной руке ботинок Евгения Аркадьевича, а в другой — недопитую бутылку коньяка, в которой содержимое плескалось уже почти на дне, но все же плескалось.
= Сергеич, я коньяк тоже захватил на всякий случай, мало ли, ботинок не сработает, - весело сообщил он и отхлебнул из бутылки. - Кстати, ботинки тоже зачетные, если что — я их себе возьму, если никому не надо.
Второй ботинок торчал из кармана его ободранной куртки.
Сначала командовать Чанком пыталась Катя.
Она совала собакену под нос ботинок Евгения Аркадьевича и просила его:
= Чанкуша, ищи! Искать, мальчик! Ищи, мой хороший! Ну, пожалуйста!
Чанк с удовольствием нюхал ботинок, чихал и продолжал радостно прыгать вокруг Кати, явно получая удовольствие от такой неожиданной и веселой игры.
Потом за дело взялся Виктор Петрович.
Он строго, но осторожно взял Чанка за ошейник и, четко артикулируя, произнес команду:
= Искать!
Чанк повел на него глазом и слегка оскалился. Виктор Петрович поспешно отпустил ошейник и беспомощно развел руками:
= Безнадежно. Ольга, твоя собака безнадежная.
Тогда Потапов сгрузил Лелю в сугроб, наклонился к ней и успокоил:
= Сейчас, минутку! Не успеешь свою волшебную задницу отморозить!
Он присел на корточки перед Чанком — и пес тут же с готовностью  уселся напротив и забил хвостом по снегу. Глядя в глаза собаке, Потапов медленно и отчетливо проговорил:
= Так, парень. Твоя задача найти человека. Которым пахнет этот ботинок. Понял? Если понял — мигни.
Чанк мигнул — ну, разумеется, это просто так совпало, не мигнул же он в самом деле потому, что Потапов его об этом попросил?
= Ты сможешь, - продолжал Потапов, кладя руку на голову собаке, а потом ласково проводя пальцем по переносице. - Давай, парень. Давай.
И Чанк, снова мигнув, вдруг сорвался с места и бросился в снежный туман.
= Он же потеряется! - охнула Катя. - Как мы его найдем теперь? Ну что вы наделали! Он же молодой совсем и неопытный, сейчас убежит куда-нибудь — и будет там метаться…
= Не будет, - отрезал Потапов. - Не кипишуй.
Прошло минуты две — а всем показалось, что целая вечность.
И вдруг совсем недалеко раздался громкий лай. Чанк пролаял несколько раз, потом замолчал. Потом снова пролаял несколько раз — и снова замолчал. И снова. И еще раз.
= Да он зовет! - сообразил Потапов. И широко улыбнулся: - Нашел.

Чанк действительно нашел Евгения Аркадьевича.
Тот был совсем недалеко от гостиницы — но без пса наши герои вряд ли смогли бы обнаружить его до окончания снегопада. Да и потом — не факт, потому что Евгений Аркадьевич добрел в своих носочках и трусах до угла, а там силы окончательно покинули его — и он прислонился к стене гостиницы. Вернее — хотел прислониться к стене, но не рассчитал: все-таки слишком много было коньяка, который хоть и спас ему жизнь при падении с балкона (вместе с сугробом, наметенным под балконом), но явно не слишком хорошо повлиял на способность оценивать расстояния и свои силы, да и блуждания в морозном снежном тумане без штанов порядком его утомили. Он промахнулся — и покатился вниз по заснеженной лесенке, ведущей в подвальное помещение. И там, внизу, у закрытой двери в подвал, уже окончательно обессилев, свернулся калачиком, укрывшись мокрым и холодным покрывалом.
Тут и обнаружил его Чанк.
Стоя над уже припорошенным снегом холмиком, в который превратился Евгений Аркадьевич, пес громко звал на помощь. Гав-гав-гав-гав-гав, пауза. И снова — гав-гав-гав-гав-гав… Он не сомневался, что его большой Бог поймет. И придет на этот звук.
А Евгений Аркадьевич лежал, скрючившись и уже не в силах пошевелиться,  и думал: наверно, вот так и выглядит смерть. И вовсе не трубы ангелов и не вопли демонов встречают тебя там, на том свете. А громкий, звонкий и радостный собачий лай. Хотя, возможно, каждому свое. Как там у Высоцкого: но если туп как дерево — родишься баобабом… или нет, тут больше подходит вот это: быть может, тот облезлый кот был раньше негодяем, а этот милый человек был ранше добрым псом. Быть мне облезлым котом в следующей жизни…

Глава 17.

Не будем утомлять читателя описанием последующих событий: как грузили окоченевшего и грустно взирающего на своих спасителей Евгения Аркадьевича на носилки, как Потапов звонил в больницу, где все еще пребывающего в печальной прострации пострадавшего приняли и разместили со всеми удобствами, как обследование показало, что у него абсолютно все цело, кроме разве что души… как вернулись в гостиницу, потому что Катя стала настаивать на том, что там надо все прибрать — и привели совсем уж в состояние шока бедную девушку-администратора, которая надеялась, что избавилась от этой странной компании навсегда, и при виде их — Потапова с одноногой Лелей на плече, бомжика Туркина в дорогих ботинках , смиренного монаха Виктора Петровича, мрачного Никиты Ильича и похожих на двух щенков Кати и Павла — слегка изменилась в лице и не хотела их пускать… а Чанк в это время бесновался снаружи, вставая лапами на стеклянную дверь и просительно подвывая. Что уж говорить — этот вечер и ночь стали для нее одним из самых сильных впечатлений в жизни и не исключено, что именно эту компанию она станет описывать своим внукам, желая похвастаться тем, какая интересная и насыщенная у нее была жизнь.
Снегопад наконец закончился, и Никита Ильич отвез всех домой к Леле и Кате. Павлу постелили в ванной — просто уже не было другого места, а Туркин сказал, что пойдет ночевать в травмпункт, а то знает он местных бомжей, только место насиженное оставишь — мигом займут. Никита Ильич кивком головы поддержал это мудрое решение и тоже уехал, куда — мы не знаем. И вряд ли узнаем ответ на этот вопрос, как и ответы на еще несколько вопросов, как, к примеру: откуда все-таки взялась «скорая» с мигалкой, какие отношения связывали Никиту Ильича и Потапова и причем здесь вообще Туркин. Некоторые вещи должны оставаться туманными и необъясненными.
Кроме того, со страниц нашеего повествования навсегда уходят Евгений Аркадьевич и его жена Елена -  пусть они уже теперь сами разбираются в своих отношениях и проблемах, а нам с читателем это совершенно не интересно.
Лелю уложили спать — она не сопротивлялась, только попросила поставить ей стакан с водичкой у тумбочки и тазик, а потом, уже лежа, обняла Потапова за колено и спросила:
= Леш… ты ведь завтра не уйдешь? Я проснусь — а ты здесь, да?
= Да спи уже, пьяница, - ответил Потапов и поправил ей волосы, как маленькому ребенку.
Виктор Петрович сидел на кухне с чашкой чая. Конечно, ситуация предполагала, что можно и сделать себе послабление и позволить себе что-то покрепче, чем чай — но Виктор Петрович был человеком мужественным и любил быть с самим собой честным. Поэтому он сидел и молча смотрел в чашку с чаем, когда на кухню вошел Потапов. За ним, тихо ступая, появился Чанк и устроился у ног своего Бога.
= Так, Витюх… - Потапов сел напротив и положил на стол большие тяжелые ладони. - А теперь давай как мужик с мужиком… ты за что мне в морду дал?
Виктор Петрович поднял на него глаза. Сейчас в его взгляде не было ненависти — только усталость и печаль. И такой эта печаль была грубокой и неизбывной, что Потапову, который ожидал всего, чего угодно, но только не этого, стало не по себе.
= А ты не знаешь? - спросил Виктор Петрович.
= Знал бы — не спрашивал, - пожал плечами Потапов.
= Послушай… - Виктор Петрович опустил глаза и отхлебнул из чашки. - Дело прошлое… кто старое вспомянет — тому глаз, как говорится, вон. Чего теперь уже…
= Ты пить не будешь? - Потапов понимал, что не будет, но все-таки задал этот вопрос.
= Нет, брат, я свое отпил. Ольге столько крови попортил, если б ты знал… - Виктор махнул рукой. - Она мучилась, но терпела. Все время, пока я пил — терпела. Из какого же только дерьма она меня ни вытаскивала… откачивала, отмывала, на ноги ставила… я, знаешь, Леха, редкостной свиньей бывал… но она меня не бросала. Потому что она хороший и добрый человек.
= Лелишна-то? Хорошая, да, - кивнул Потапов. - А в морду-то ты мне за что?
= Да хорош придуряться-то, - горько сказал Виктор.
= Не придуряюсь я! - возмутился Потапов. - Ничего себе! - он потер скулу, где вспух и уже начал наливаться жизнерадостным фиолетовым цветом приличных размеров синяк. - Суют тебе в морду — а ты поди догадайся, за что. Хорошенькое дельце.
= Значит, она тебе не сказала, - Виктор закусил губу. - И ты правда не знаешь?
= Да чего я не знаю-то, итишкин дух? - не выдержал Потапов.
= Лех… Катюня… моя девочка, мое солнышко, радость моя и счастье мое… она — не моя. Понимаешь? НЕ моя.
Виктор посмотрел на Потапова испытующе, словно пытаясь понять — не блефует ли тот, действительно он ничего не знает. Вид у Потапова был довольно глупый — и Виктор решил, что нет, не блефует.
= Не моя она дочка. Она, Лех… твоя дочка. ТВОЯ.
Потапов несколько раз моргнул. Прищурился. С силой потер лоб. Потом так же сильно потер затылок. Снова моргнул…
А потом заорал так, что стены буквально затряслись:
= Лелишна! Маркова! А ну вставай живо!
Он одним махом оказался у постели Лели, которая успела уснуть и теперь ошалело крутила головой, как сова, тараща бессмысленные глаза. Выдернув ее из постели, он поставил ее на здоровую ногу и как следует тряханул — так, что прибежавшие на крик Виктор и Павел испугались, что у нее оторвется голова.
= Ты не охренела ли? - страшным голосом спросил Потапов. Спросил негромко — но очень страшно, гораздо страшнее, чем когда он орал. - Ты не охренела ли?!!
= Ты чего, Леш? - Леля и правда совершенно не понимала, что происходит. - Что случилось-то? Ты чего?!!
Он наклонился к самому ее уху и все тем же страшным тихим голосом произнес:
= Как ты могла? Как ты могла мне не сказать?
= Да о чем?!! о кредитах, что ли? - совсем растерялась Леля. - Так это тебя вроде не касается! О Королькове? Это я собиралась рассказать, но потом…
= Кредит твой меня мало касается! - рявкнул Потапов, довольно небрежно швыряя Лелю на постель. - Ты мне про дочь когда сказать собиралась?!!
= Про дочь? - на лице у Лели появилось выражение такой растерянности, что оно граничило прямо-таки с тупостью. - Леш… хватит орать на меня… ты объясни… что случилось-то?
= Случилось это почти двадцать лет назад, Ольга, - послышался от дверей спокойный голос Виктора. - И ты это прекрасно знала. А я просто поставил биологического отца Кати в известность.
= Биологический… в известность… - Леля беспомощно повторяла отдельные слова, но тут в глазах ее зажегся огонек понимания. - А… а! Так вы что… Витя… Ты решил, что это Потапов Катин отец?!!
= А кто же еще?!! - воскликнул уже совсем не так спокойно Виктор Петрович. - Кто, Оля? Я бесплоден! Я знал об этом уже тогда! И тут ты идешь на встречу выпускников — и опаньки… в скором времени  сообщаешь мне, что беременна! Ты думаешь, я поверю, что ты забеременела от святого духа? Не поверю! А от кого же еще, как не от своего любимого Потапова? Ты же по нему всю жизнь с ума сходила — ты думаешь, я слепой?!! Думаешь, я этого не знал, не видел? Знал, видел — но терпел! И потом терпел и молчал — потому что Катюня… я без нее не могу, - Виктор смахнул с глаз навернувшуюся некстати слезу. - А ты, оказывается, и его обманула. И ему не сказала. Ну ты и сука. Я-то считал, что он мерзавец и негодяй — заделал тебе ребенка и исчез… а он и не знал!
= Да, Лелишна. Это прям-таки… сука ты, - согласился Потапов и ушел к окну.
= Вот вы два придурка… - протянула Леля. - Все, блин, вычислили, все знаете, все по полочкам разложили… а меня спросить не хотите?
= О чем тебя спросить, Ольга? - грозно вопросил Виктор Петрович. - Не обличает ли тебя совесть? Не грызет ли по ночам чувство вины? Не мучает ли обман бесчеловечный? Так какой смысл тебя об этом спрашивать, если ты двадцать лет с этим жила — не тужила?!!
= Нет, Витя, - Леля устало вздохнула и стала подниматься с постели. - Идите, пожалуйста, на кухню. И не орите, а то Катьку разбудите. Я сейчас приду — нам и правда поговорить надо.

Через несколько минут она вошла, опираясь на костыль, на кухню, где за столом сидели, уставясь в пространство перед собой, Потапов и Виктор Петрович, а Павел примостился на табуретке около раковины и вид имел самый растерянный: он не очень понимал, что ему нужно делать в создавшейся ситуации — уйти или остаться, но любопытство одержало победу над здравым смыслом и тактичностью и он решил, что, пожалуй, ради Кати ему нужно остаться и послушать, о чем пойдет речь. Чанк, разумеется, лежал рядам с Потаповым и единственный из всех имел безмятежное и довольнео выражение морды.
Леля опустилась на стул, положила перед собой папочку с какими-то бумагами — и обвела глазами присутствующих.
= Да, я сука, - сказала она. - И очень виновата перед тобой, Витя. Но… Потапов здесь совершенно ни при чем — к сожалению…

Глава 18.

Леле, как уже известно, почти всегда везло на мужчин. И Потапов, и Виктор были людьми незаурядными и вели себя достойно в любых ситуациях.
Один-единственный раз она прокололась — и этот один-единственный раз оказался роковым.
На встрече выпускников, в объятиях Потапова Леля не думала о ребенке — честно говоря, в его объятиях она вообще никогда ни о чем не могла думать. Но пару недель после с замиранием сердца прислушивалась к своим ощущениям и чуть ли не каждый день делала тесты на беременность, которые, к ее великому огорчению, все как один были отрицательными. К тому времени она уже приняла совершенно осознанное и выстраданное решение: ребенку быть, даже если это будет стоит ей семейной жизни с Виктором. Она очень ждала, что Потапов позвонит или приедет — и скажет: Лелишна, не могу без тебя… давай бросим все -  и начнем все сначала.
Но Потапов не позвонил.
А потом и мечта о ребенке от него разбилась вдребезги — однажды утром Леля обнаружила, что все у нее по расписанию и что тесты не врали, показывая одну полоску.
Виктор продолжал пить — и работать. Он почти не бывал дома, а когда бывал — страшно и мрачно молчал. Леля понимала, что времени у нее не так много, ей было уже почти тридцать. Оставить Виктора она не могла — без нее он бы точно оказался либо в могиле, либо в психушке уже через полгода.
И Леля решила действовать.
Что это было? Навязчивая идея? Биологические часы начали слишком быстро тикать и мешать работе мозга? Гормоны превратили ее в маньячку?
Сейчас трудно было сказать. Но она выносила и воплотила в жизнь довольно безумный план — во что бы то ни стало найти отца своему ребенку.
Учитывая свойственную ей брезгливость и разборчивость, осуществить этот план оказалось не так просто.
Работала Леля тогда в издательстве, мужчин там было не так чтобы много — но хватало. И очень за ней ухаживал в то время некий Корольков — тип довольно неприятный, хотя внешне красавец писаный: высокий, светловолосый, плечистый, с ровными белыми зубами. К тому времени Леля уже, как могла, повысила свою фертильность, пропила все возможные витамины, вымерила и зафиксировала базальную температуру во всех возможных вариантах, высчитала дни овуляции… короче — подготовилась. И однажды  - в самый что ни на есть подходящий для зачатия день — специально осталась на работе после окончания рабочего дня, недвусмысленно намекнув Королькову, что и ему неплохо было бы остаться.
Леле было невыразимо мерзко, когда он трогал ее своими холодными пальцами, но она зажмурилась и твердила про себя: так надо… так надо… так надо… и когда он наконец отвалился и ушел курить — лежала на спине, задрав ноги ввверх, ибо именно так советовали делать умные люди, чтобы забеременеть с бОльшей вероятностью.
К сожалению, в тот раз не получилось ничего — в установленные сроки организм снова сообщил Леле о том, что она не беременна.
Корольков ходил вокруг нее как кот вокруг сметаны и облизывался, от чего ее бросало в дрожь.
Но в правильный день следующего месяца она снова улыбнулась ему и снова осталась после работы… и на следующий день… и еще несколько дней подряд…
Это были самые неприятные и гадкие дни в ее жизни — и вспоминать о них она очень не любила.
А когда через две недели почувствовала тошноту — боялась поверить и даже тест не делала до самого момента задержки. А потом, глядя на две полоски, сидела на краю ванной и рыдала от счастья, как безумная — забыв и о Королькове, и о Викторе.
Ребенка Леля полюбила сразу — еще неродившуюся Катю она обожала и никак не связывала, даже мысленно, с биологическим отцом, обладателем белых крупных зубов и холодных пальцев.
Из издательства тут же уволилась — и, казалось, закрыла эту не самую красивую и чистую страницу своей жизни навсегда. 
Но иногда жизнь преподносит нам не самые приятные сюрпризы.
Примерно десять месяцев назад у Лели появился новый начальник.
Честно говоря, она предпочла настолько забыть об обстоятельствах появления Кати на свет, что даже прочитав фамилию нового начальника - «Корольков» - не испытала никакого трепета узнавания, нигде у нее ничего не екнуло, не кольнуло и не чирикнуло. И узнала она его не сразу — от светлых волос остался только грустный венчик, а сам Корольков растолстел так, что еле помещался в кресле руководителя, подпирая пузом стол.
А вот он Лелю узнал сразу.
И тут жизнь ее превратилась в кошмар.
Он преследовал ее днем и ночью, звонил на мобильный, вызывал к себе в кабинет, где пытался завалить на кожаный диван… пыхтел и давил ее животом в лифте, нажимая на кнопки, чтобы лифт остановился… набрасывался на нее в коридоре, когда она шла в туалет… да и в самом туалете прятался и выскакивал в самый неподходящий момент.
Одним словом — это был самый настоящий, ничем не прикрытый и чудовищный «харрасмент».
Леля, еще не понимая всего ужаса своего положения, предупредила Королькова, что будет жаловаться. Он, казалось, понял — и на время отстал.
Как-то раз вечером он вдруг возник на пороге их дома с цветами и шампанским - «я пришел извиниться и наладить отношения», заявил он и, не дожидаясь приглашения, прошествовал в кухню.
А там сидела Катя. Светловолосая, с крупными белыми зубами… очень похожая на своего биологического папу.
Корольков был умен. Он легко посчитал, сколько будет дважды два. И умело это использовал.
Когда после его визита у Лели пропал стакан — она ничего не заподозрила. И даже то, что это был стакан, из которого пила Катя, а вместе с ним пропала Катина расческа — тоже не навело ее ни на какие мысли. Она только радовалась, что наконец-то проблема с Корольковым решена и теперь можно жить спокойно.
Спокойно не получилось.
Примерно через полтора месяца Корольков вызвал ее к себе в кабинет и снова уточнил — не желает ли она, Леля, вступить с ним в половые отношения? Получив снова решительное «нет», пригласил ее присесть — и положил перед ней на стол бумажку, которая оказалась результатом генетической экспертизы и с 99-процентной уверенностью заявляла, что судя по представленным образцам именно он, Корольков, является отцом Кати.
Этот мерзавец еще раз переспросил — может быть, теперь Леля изменит свое решение и построит-таки с ним прочные и теплые отношения, основанные исключительно на безудержном сексе без обязательств, но с исполнением самых изощренных его, Королькова, фантазий? И снова получив отказ — объявил свои условия: если Леля не хочет, чтобы о результатах экспертизы узнали все — а ведь она не хочет, иначе бы все и так знали… так вот, если она не хочет, чтобы эта информация стала достоянием гласности, а самое главное — чтобы о ней узнали ее муж и дочь, то в ближайшие три дня она должна принести ему в клювике не много не мало, как миллион рублей. В обмен на эту бумажку и его молчание. Ну, и разумеется — с работы вон, дабы не раздражать его святейшество своим подавленным видом.
= Да откуда у меня такие деньги? - растерялась Леля.
На что Корольков резонно заметил, что его это никаким образом не касается.
Вот так Леля стала обладательницей сразу нескольких кредитных карт на самых невыгодных условиях (а на выгодных в такие короткие сроки и без работы как-то очередь к ней из банков не выстраивалась) и больших и малых долгов по знакомым и друзьям.
И вот уже полгода как сидит она без работы, ибо этот гад имеет влияние в определенных кругах и, видимо, добился, что ее внесли в черный список, и по уши в долгах, которые копятся и копятся… собственно, из-за этого она и полезла сегодня на табуретку после визита бравого усатого «жилищника» - ведь только мытье окна могло отвлечь ее от грустных апокалиптических мыслей.

= Вот так, мальчики, - заключила Леля и вздохнула. - Так что драться вам не за что. Виновата во всем я и только я — я вот и отвечаю.
= Мам… - вдруг послышался от двери тихий голос Кати.
Леля резко обернулась и со страхом посмотрела на дочь: как давно она тут стоит? Что она слышала???
= Мам… - Катя подошла к матери и обняла ее крепко-крепко. - Мам… ну е-мое… ну почему ты вечно молчишь и себе надумываешь?!!  Да я же давным-давно знаю, что папа мне не родной отец. Он мне сам сказал… еще когда вы расходились…
= Витя?!! - Леля с удивлением вскинула глаза на бывшего мужа. - Ты… сказал?!!
= Ольга… - проговорил Виктор Петрович. - Я христианин. Монах. Мне врать нельзя. Больше нельзя. Так что я рассудил, что Катюша должна знать правду. Мы с ней договорились, что тебе говорить не станем — зачем волновать.
= Витя… - Катя закатила глаза к потолку. - Витя, блин! Ты ОПЯТЬ  решил ничего мне не говорить, да? Как тогда, когда узнал, что не можешь иметь детей?!! Да твою же, Витя, мать! - и Леля выдала совсем не педагогическую матерную тираду в адрес своего бывшего мужа.
= Я...да, - Виктор отвернулся. - Идиот.
Потапов потер ладонью лоб и хлопнул по столу.
= Наворотили вы, ребята, делов… - сказал он. - Вы за двадцать лет вообще друг с другом разговаривать пробовали?!! Сплошные, блин, тайны мадридского двора… - Потом еще раз хлопнул по столу и повернулся к Виктору Петровичу: - Ну да ладно, что сделано — то сделано и фарш невозможно провернуть назад, как говорится. А скажи мне, Витюха… ты сильно занят сегодня ночью? А то я вот имею горячее желание навестить прямо сейчас одного человечка и слегка потревожить его мирный сон… Не хочешь мне компанию составить?
Виктор посмотрел на него с прищуром:
= Особе королевского звания и фамилии желаете засвидетельствовать свое почтение? - подмигнул он. - Отчего же не составить — составлю. С нашим удовольствием. Вот только… - он посмотрел на Лелю: - Оля. Миллион рублей. Это не очень большие деньги. Почему ты не попросила у меня? Ты же знаешь, что я бы дал — и слова не сказал.
= Интересно, как ты себе это представляешь? - возразила Леля. - «Витя, дай мне миллион, чтобы шантажист не рассказал тебе про свое отцовство твоего ребенка»? Ну нет уж, до такой степени цинизма я все-таки еще не дошла.
= Короче, девочки, - скомандовал Потапов. - Вы сейчас ложитесь баиньки, только Лелишна мне даст телефон и очень желательно — адресок прекрасного блондина. Ну или если не адресок — то фамилию и инициалы, а также название занимаемой должности и место работы, чтобы мы в интернете этот самый адресок могли разыскать. И думаю, к вашему пробуждению мы с папой Витей все вопросы порешаем. Лелишна, работу я тебе не обещаю — разве что в регистратуре поликлиники, хотя и туда в ближайшее время ты со своей костяной ногой не сгодишься… но деньги ты свои назад получишь — тут дядя Леша и папа Витя тебе гарантами выступят. Если хочешь — можем тебе его головушку белокурую на тарелочке принести. Не хочешь? Ну и ладно. А остальное мы потом обсудим… на трезвую голову.
Он вынул телефон и набрал все тот же номер:
= Ильич? - сказал он весело. - Готовь носилки, у нас пациент.
И, обращаясь почему-то к Павлу, добавил:
= Что маменька, что дочка — ходячий геморрой. Беги, парень, пока можешь. Беги, высоко поднимая колени и разбивая грудью ветки! Пока не поздно.
На что Павел, смущенно улыбнувшись и быстро взглянув на Катю, ответил:
= Поздно. Уже поздно.
И Катя ответила ему точно такой же смущенной улыбкой.



Глава 18.

Господин Корольков, как уже было сказано, был человеком умным и сообразительным. Поэтому явление ему в ночи двух мужиков на «скорой помощи» воспринял именно так, как и должен был воспринять — то есть сначала с негодованием и возмущением, а потом — со смирением и готовностью сотрудничать. Тем более что ночные гости весьма доходчиво объяснили ему причину своего визита, а монах даже подкрепил объяснение демонстрацией физической силы, нанеся тем самым невосполнимый урон чувству собственного достоинства хозяина, а его физиономию украсив довольно креативно и разнообразно. В результате не очень долгих переговоров сторонами было достигнуто соглашение о передаче всех незаконно присвоенных Корольковым финансовых средств обратно Леле в течение трех дней — под контролем, разумеется, представителей отечественной медицины и РПЦ.
= Три дня у тебя, - напомнил Потапов уже в дверях держащемуся за  скулу Королькову. - А иначе мой неистовый христианский друг сломает тебе челюсть так, что даже я, травматолог с огромным стажем, ничем помочь тебе не смогу. Сегодня он просто разминался, поверь! Он тебя сильно не любит, знаешь.
Виктор Петрович кивнул со смиренной улыбкой, давая понять, что именно так все и будет.
Они оставили у Королькова на тумбочке в прихожей его большой, красиво обставленной и ухоженной квартиры Лелины кредитки и номер ее карточки, аккуратно записанный на листочке в клеточку, заботливо вырванном из тетрадки для конспектов Катей.
Забегая вперед, скажем, что Корольков правильно оценил ситуацию и своих новых знакомцев, понял, что слова у них с делом не расходятся, и рассудил, что деньги деньгами, а челюсть дороже — и выполнил все договоренности даже раньше: уже на следующий день все Лелины кредиты были закрыты, о чем ей радостно  несколько раз пропикал телефон уже к обеду, а на счет в банке были перечислены те деньги, которые она занимала у друзей и знакомых. В общей сложности — один миллион рублей. И даже пару тысяч сверху присовокупил галантный мсье – за моральный, так сказать, ущерб. Уж очень велико было его желание больше никогда не встречаться со смиренным монахом и его медведеподобным приятелем. Да и с Лелей, честно говоря, тоже.
А судьба дочери Кати его волновала мало. Скорее даже – не волновала совсем.

Что касается Лели – поводов для волнения у нее все еще оставалось очень много, даже несмотря на счастливо разрешившийся безвыходный, казалось бы, финансовый тупик. Радуясь пиканью телефона, она при этом страдала от головной боли, вызванной жесточайшим похмельем, и всякий раз хваталась за вискИ, когда телефон возвещал победным трезвоном об очередном поступлении денег на очередной счет.
Но головная боль все-таки была не самой главной Лелиной проблемой. И нога, которая, надо сказать, после вчерашних приключений ощутимо ныла, тоже не занимала все ее мысли. И даже Катино «падение» сейчас не могло претендовать на исключительное Лелино внимание, хотя, разумеется, Леля думала о том, как помочь девочке пережить то, что произошло.
Все ее мысли занимал, само собой, Потапов.
Леля прекрасно понимала, что вчерашний день открыл шкатулку Пандоры. Она понимала, что Потапов появился в ее жизни снова не на один день. И была этому очень рада.
И в то же время – ее это жутко пугало.
На трезвую голову она вдруг поняла: ведь за вчерашний день он, Потапов, узнал про нее все – все, чем и как она жила все эти тридцать лет без него, узнал все ее сокровенные тайны, узнал даже то, что она все это время скрывала от себя самой: что именно его, Потапова, она любила всегда. И при этом – она про него не узнала ничего. Ровным счетом – ничегошеньки. Кроме очевидных фактов – что он работал травматологом и имел сомнительные знакомства, а также по-прежнему оказывал на нее гипнотическое воздействие и хохотал все таким же гулким, пугающим слишком впечатлительных старушек,  смехом.
Я даже не спросила – женат ли он, думала Леля. А ведь он был женат двадцать лет назад! И скорее всего женат и теперь! Правда, кольца на пальце она не видела – но ведь врачи, особенно хирурги, часто не носят обручальные кольца, потому что они могут помешать во время медицинских манипуляций.
Вот же я дура, думала Леля. Вот же идиотина. Ну как, как можно было не задать очевидного вопроса! Готова была прыгнуть к нему в койку не то что по первому зову – а и без всякого, собственно, зова! А он, кстати, так и не позвал… Позвонил часов в пять утра, сообщил, что они с Виктором проблему решили – и пожелал ей спокойной ночи. А она думала, что он приедет. Даже собиралась изловчиться и побрить-таки свободную от гипса ногу.
И вот уже времени два, три часа дня – а Потапов так и не звонил.
Сама Леля звонить ему не стала бы ни за что. Она вчера достаточно ясно дала ему понять, что хочет быть с ним – но совсем уж забыть о гордости даже ради него была не готова.
Чанк весь день пролежал у двери, печально положив голову на лапы. Катя погуляла с ним утром и уехала в институт, окрыленная и широко улыбающаяся: тяжесть, которая придавливала ее к земле все это время, была сброшена и жизнь была теперь прекрасна и удивительна, тем более что после пар ее должен был встречать Павел.
Как все просто в молодости – и как все запутанно и сложно в пятьдесят, невольно думала Леля, глядя из окна, как полосатая шапка дочери весело подпрыгивает, пока ее обладательница бежит к автобусу. Зачем мы все так усложняем? Зачем придумываем себе кучу проблем и препятствий – вместо того, чтобы просто протянуть друг другу руку и пойти дальше вместе?
А может быть, это только я хочу – вместе? А Лешке это совсем и не нужно? Может быть, он прекрасно себя чувствует в этой жизни без меня и моих тараканов? Или, возможно, вчерашние открытия стали для него непосильной ношей – и даже если раньше он хотел взять меня за руку, то теперь передумал? Да, был поцелуй… но это было ДО того, как он узнал о том, какая она, Леля, на самом деле…
Да уж, непростой у Лели выдался день. И к вечеру она совсем расклеилась от этих тяжелых мыслей, тем более что Потапов так и не позвонил.
Виктор звонил дважды – утром, чтобы спросить, как Леля себя чувствует, и в семь часов вечера – чтобы сообщить, что Катя уже у него и они собираются ужинать. Да, и Павел тоже с ними. Катя взяла трубку и спросила:
= Мам, ты точно с Чанком сможешь погулять? Или нам приехать?
Леля отметила мысленно это «нам», улыбнулась и заверила Катю, что вполне справится сама. И веселым голосом добавила, что, наверно, Потапов ведь приедет – и тогда с Чанком вообще не будет никаких проблем.
Она ждала Потапова до десяти.
А потом перестала ждать, насыпала Чанку корм в миску и, размазывая слезы по лицу, кое-как натянула на здоровую ногу валенок, взяла костыли и позвала Чанка гулять.
= И никто никому ничего не должен, - сообщила она удивленному псу, прицепляя поводок. – Никто. Никому. Ничего.
Чанк на всякий случай повилял хвостом. Потому что великая собачья мудрость гласит: если не понимаешь, что происходит –просто виляй хвостом.
На пути домой с Чанком стало происходить неладное: он вдруг начал подвывать, рваться с поводка, чуть не уронил Лелю, с трудом удержавшуюся на костылях,  в дверь подъезда ворвался так, что чуть не снес эту самую дверь с петель, а в лифте и вовсе сошел с ума – крутился вокруг своей оси, бешено нюхал воздух и нетерпеливо скреб створки лифта лапами.
А дома прямиком понесся на кухню, где и затих, пока Леля неторопливо разоблачалась, поставив костыли в угол прихожей.
Лапы собаке она решила не мыть – на улице было снежно, так что испачкаться он был не должен, а сил на то, чтобы тащить его в ванную, у нее все равно не было. У нее вообще ни на что не было сил. Совсем. Хотелось зарыться носом в подушку и уснуть. Желательно – года на полтора. Или на два. И пусть весь мир подождет, как говорится.
Отключив телефон – все равно никто не позвонит, - она пропрыгала в комнату и свернулась калачиком на диване, лицом к спинке.
= Чанк, иди ко мне, - позвала она и всхлипнула. – Иди, ложись.
Плакать тоже сил не было, поэтому она всхлипнула еще только пару раз.
Чанк подошел к дивану, но запрыгивать не спешил, стоял в раздумьях рядом.
= Да ложись уже, - Леля, не оборачиваясь, похлопала по дивану у себя за спиной. – Чего ты там стоишь? Ты поел?
=Поел, - ответил Чанк голосом Потапова и загоготал. – Ты, Лелишна, все-таки удивительная дура. Ты когда-нибудь научишься дверь закрывать или так и будешь нараспашку жить?

Глава 20.

= Где ты был? – требовательно спросила Леля, подпрыгнув на диване и повернув к Потапову гневное зареванное лицо. – Где ты был, я спрашиваю??? Я целый день ждала, я места себе не находила, я думала… я думала…Ты мог хотя бы позвонить?!!
= Чего ты думала? – прищурился Потапов.
= Я думала, ты меня бросил! – выпалила Леля.
= Куда я тебя бросил?
= Леш, хватит! Не надо ерничать, ладно? Ты… у нас ничего не получится, Леш. Я старая и подлая. Я… ты все сам вчера узнал. А чего не узнал – о том мог догадаться. И… как мне можно верить? А тебе, Леш? Тебе как можно верить? Где ты был, я тебя спрашиваю???
= Где я был? – медленно переспросил Потапов и без улыбки посмотрел на Лелю. – Я, Лелишна, был у своей жены.
= Я так и знала! – вскинулась Леля, и слезы – опять, господи! Да откуда же их столько в Лелином организме бралось-то?!! – брызнули у нее из глаз. – Я так и знала! Уходи, Леша. Уходи сейчас же. И больше никогда не приходи ко мне, понятно?
= Уходить, значит… - протянул Потапов и сощурился так, что глаза его почти совсем пропали с лица. – То есть – уходить и никогда не приходить. Потому что ты, Леля, у нас образец принципиальности и порядочности – и несовершенный я тебе не гожусь? Так?
= Нет! – крикнула Леля и закрыла лицо руками. – Совсем не поэтому! Наоборот! Я ужасная! Самая ужасная в мире! Но -  я больше не хочу никому приносить боль, понимаешь?! Я слишком много боли причинила людям – Вите, Катюше… Я больше не хочу!
= А как насчет меня, Лелишна? – негромко спросил Потапов. – Как насчет меня и моей боли? А?
Леля молча плакала, не отнимая рук от лица.
= Так… - Потапов отошел к окну. – Значит, так. Если ты сейчас скажешь мне: «Леша, я хочу, чтобы ты остался, потому что я тебе верю и знаю, что ты никогда не сделаешь ничего плохого, а еще потому, что я тебя люблю» - я останусь с тобой до конца своей жизни. А если не скажешь – развернусь и уйду навсегда. Ну? Я бы остался с тобой тридцать лет назад – если бы ты хоть раз сказала, что любишь меня… и двадцать лет назад – тебе надо было только сказать… Но ты не сказала. Ни разу. Никогда. Что теперь, Лелишна? Тебе решать.
= Леша… я… не могу.
Леля снова свернулась калачиком, повернувшись к Потапову спиной и баюкая свою ноющую загипсованную ногу.
= Пожалуйста, уходи. Иди к своей жене и будь счастлив. Будьте счастливы оба. Я не могу больше ломать людям жизнь.
Когда за Потаповым хлопнула дверь, Леля зажмурилась и дернулась, как от удара током, но все-таки смогла удержать себя и не броситься за ним вслед.
А Чанк так и не пришел к ней на диван.
Он устроился на коврике у двери и, положив голову на лапы, всю ночь вздыхал и думал, что люди удивительно странные и глупые существа.

С трудом поднявшись утром, Леля без всякого удовольствия выпила кофе, с деланой улыбкой поговорила с Катей и, стараясь ни о чем не думать – просто не думать и все, ну ведь живут же люди, не думая! – вышла на прогулку с Чанком. Краем глаза отметила, что кому-то в подъезде вызвали «скорую», и, внимательно глядя под ноги, чтобы не поскользнуться на слежавшемся и покрывшемся ледяной коркой снеге, поковыляла на пустырь.
Удивительное дело – Чанк даже не залаял, когда ее сбили с ног, так что костыли отлетели в сторону, словно два взметнувшихся крыла, и, не дав ей опомниться, очень быстро и ловко закатали в ковер. А потом потащили куда-то, не обращая никакого внимания на ее приглушенные ковром вопли.
Еще более удивительно, что сбили с ног ее как-то так, что, падая, она совсем не ушиблась и даже не повредила загипсованную ногу.
= Чанк! – надрывалась Леля. – Чанк, ко мне! Фас, Чанк! Фас!
Она не видела ничего, кроме ковра и земли, покрытой снегом, убегающей из-под ног похитителя с невероятной скоростью. А еще иногда в поле ее зрения попадали лапы Чанка, которые мельтешили то справа, то слева и вид которых слегка ее успокаивал, потому что она хотя бы была не одна. Правда, команду «фас» пес выполнять не спешил.
Кому надо меня похищать??? – думала Леля, продолжая орать на всякий случай, но уже понимая, что никто ей не поможет. – Господи, да кому я сдалась??? И зачем???
Потом ее куда-то везли. Долго. Леля успела даже уснуть, потому что в ковре было тепло и темно, а ночью она спала очень плохо. Чанк тоже ехал вместе с ней и периодически заглядывал к ней в ковер, тыкая ее в макушку мокрым носом.
Хорошо хоть ковер пропылесосили, думала Леля сонно. И куда меня везут? И зачем? А впрочем – все равно… мне все равно… все равно…
Но на самом деле ей было не совсем все равно. Потому что все больше хотелось в туалет.
= Эй! – позвала Леля, когда машина остановилась. – Эй, маньяки. Я в туалет хочу. Дайте мне в туалет сходить, а потом опять закатывайте, я честно не убегу…
Вместо ответа ее вытащили из машины и куда-то снова понесли.
Теперь Леля опять видела кусочек земли – и снег здесь был белый, пушистый, не тронутый. Потом тот, кто нес ее, вышел на утоптанную тропинку – но и на этой тропинке снег был совершенно белый и без всяких следов реагентов, которыми так щедро посыпали  в последние годы город. Значит, мы за городом, поняла Леля. Счет времени она, конечно, потеряла давно, но ехали они явно не час и не два, судя по состоянию ее мочевого пузыря.
Когда ее положили на снег и раскатали, Леля невольно зажмурилась от яркого солнца и ослепительно сверкающего на этом солнце снега.
А потом – потом она увидела Потапова. Очень мрачного и напряженного, даже злого.
Рядом с ним стоял Никита Ильич, а чуть поодаль, повернувшись к ним спиной, справлял нужду Туркин, думая, что его никто не видит за машиной «скорой помощи».
Чанк, как безумный, носился по свежему пушистому снегу, периодически  подбегая к Потапову и ластясь к нему, словно был не  огромным и серьезным псом, а маленьким и нежным котенком.
= Вы зачем меня украли? – растерянно спросила Леля.
= Иди писай, - скомандовал Потапов, все так же мрачно глядя в сторону. – Вон туда, под кустик. Туалетов тут нет.
Леля беспомощно огляделась. Костылей у нее не было, а без костылей она и думать не могла о том, чтобы добрести по сугробам до указанного кустика.
Потапов и сам это понял, видимо, потому что вздохнул, взвалил ее себе на плечо и, опустив в нужном месте, демонстративно отвернулся.
Пописать в чистом поле среди сугробов в одном валенке и балансируя на одной ноге – задача не из простых, но Леля с ней справилась. Попутно она оглядывалась, пытаясь понять, где они находятся.
И вдруг…
Она поняла.
Сейчас ее будут убивать.
И никто никогда не найдет ее. Ее прямо здесь и похоронят. Потому что ее привезли… на кладбище.

Да, это было кладбище – небольшое, сельское, судя по всему – заброшенное уже. Потапов нес Лелю между заснеженными могилами, из сугробов кое-где торчали покосившиеся кресты, а другие могилы уже и не видно было под снегом. Но Потапов шел по тропинке – узкой, но хорошо утоптанной, которая единственная свидетельствовала о том, что здесь все-таки бывают люди. И вела эта тропинка к единственной расчищенной от снега могиле с каменным памятником, около которого Потапов опустил Лелю на землю.
Мысль о том, что сейчас ее будут убивать, странным образом Лелю совсем не волновала. Немного смущало отсутствие в руках у Потапова лопаты, чтобы потом закопать ее бесчувственное тело, но Леля и на эту тему не переживала: это же Потапов… он все решит.
= Значит, так, - глухо проговорил он, и Леля только сейчас заметила, что ни Никиты Ильича, ни Туркина рядом нет, да и Чанка тоже не было видно. – Ты была права. И… ты молодец. Вот только…
Он плохо выглядел сегодня. Глаза ввалились, губы сухие, местами искусанные, лицо серое от усталости и бессонной ночи…
= Ладно, Лелишна. Вот.
И Потапов подвел ее поближе к памятнику на могиле.
Сначала Леля увидела только фигуру женщины, высеченной в камне, которая молитвенно сложила руки и благоговейно смотрела наверх. А потом – только потом! – прочитала и эпитафию: «Мне больше не больно», и фамилию: «Потапова Светлана Николаевна», и годы жизни: «1969-2015».
Она перевела взгляд на Потапова.
= Леш… это… это…?
= Да, это моя жена. Света. Она умерла. Она очень болела – долго. Тогда, помнишь, когда был вечер выпускников… она уже болела. У нее был рассеянный склероз. Мы и в Израиль уехали потому, что надеялись на чудо и на местную медицину, но чуда не произошло. Она… любила меня. Здесь ее похоронили потому, что здесь родители ее. Она была очень хорошая и очень преданная женщина. И я страшно виноват перед ней. Страшно.
Потапов отвел глаза. Леля потрясенно молчала, совершенно не представляя, что в этой ситуации вообще можно сказать. 
= Она меня очень любила, - повторила Потапов и вдруг взял Лелю за подбородок и заглянул ей прямо в глаза: - А я… подонок. Потому что ухаживал за ней, лечил, возил ее по врачам и клиникам, смотрел ей в глаза и говорил слова любви… но… всю жизнь я обманывал ее. И единственное мое оправдание – в том, что я обманывал и  себя.
Он перевел взгляд на губы Лели, а потом снова посмотрел ей прямо в глаза:
= Потому что на самом деле любил я всегда другую женщину. Тебя, Лелишна. И теперь хочу начать с чистого листа. Именно здесь. Именно сейчас. Потому что ты права: нельзя причинять никому боль. А я причинил очень много боли своей жене. Но сейчас… я знаю… она хотела бы, чтобы я был счастлив. А я могу быть счастлив только с тобой. Вот ты сейчас на одной ноге стоишь. Неудобно, да?  А я всю жизнь, Лелишна, ходил на одной ноге. Не жил, а только думал, что живу. И даже не замечал этого. А она, Света… она это знала. Даже когда я сам еще не знал – она знала. Уходя, она улыбалась, понимаешь? И сказала мне – пожалуйста, стань счастливым. Не будь, Лелишна, понимаешь? Не будь счастливым – а стань. Ты понимаешь разницу?
Вместо ответа Леля обхватила  его обеими руками и уткнулась лицом в холодную заиндевевшую куртку.
= Какой же ты дурак, Потапов, - проговорила она. – Ты просто феерический дурак…

Эпилог.

Перед дверью экзаменационной комиссии Номер 14236 вздохнул и немного задержался: все-таки как-никак, а решалась его судьба.
Войдя, он обвел глазами сидящих за полукруглым столом солидных мужчин и женщин, числом двенадцать.
= На середину, молодой человек, - пригласил его председатель комиссии, высокий и седоволосый мужчина, сидящий в центре стола.
Номер 14236 встал на середину, а председатель обратился к пожилому мужчине в сером костюме, который сидел справа от него:
= Прошу вас, коллега, вам слово, как дипломному Руководителю.
Пожилой мужчина в сером костюме встал, откашлялся и начал говорить:
= Надо сказать, что у меня, как у Руководителя, были определенные сомнения относительно Номера 14236. За время учебы он не раз удивлял меня слишком нестандартными и нетривиальными решениями. Его дипломная работа была написана буквально в два дня – и если честно, я совсем не верил в том, что она окажется удачной. Но… - мужчина улыбнулся и развел руками: - Путем, прямо скажем, по-настоящему креативных и неожиданных решений он смог выполнить задание и привести своих подопечных к тому финалу, который был задан ему изначально. А признаемся – подопечные его сильно осложняли Номеру 14236 задачу своими дурацкими поступками.
Присутствующие закивали и заулыбались. Руководитель продолжил:
= Лично мне спорным кажется ход Номера 14236 с прямым проникновением в сон одного из подопечных – но надо признать, что в данном конкретном случае этот ход сработал. Очень удачным, на мой взгляд, является решение с перышком в носу главной подопечной – это мило, креативно и не избито. Что касается истории с псевдотрупом – тут я просто снимаю шляпу, потому что такой одновременно тупой и удачной идеи тимбилдинга для подопечных я сам придумать никогда бы не смог.
Одна из женщин – среднего возраста, с пучком и в очках, строго осведомилась:
= Как насчет аморальности подопечных? Почему Номер 14236 совсем не позаботился об этой стороне вопроса?
Руководитель посмотрел на нее из-под круглых очков и снисходительно покачал головой:
- Коллега… давайте не будем забывать, что Номер 14236 имел дело с людьми. С людьми, коллега.
Женщина кивнула и чуть виновато усмехнулась.
= У меня вопрос, - поднял руку молодой человек слева. – Идея красных трусов на люстре… чья?
= Это они сами, - смущенно опустил голову Номер 14236. – Это не я.
= Итак, давайте по итогам, - снова взял слово Председатель. – Номеру 14236 была поставлена задача: сделать счастливыми подопечных Ольгу Маркову, Алексея Потапова, Екатерину Орлову и Павла Остапенко, которые совершенно запутались в своих жизнях и находились в очень сложных ситуациях. Подопечный Виктор Орлов был курсовой работой Номера 14236 – и работа была принята, хотя и с оговорками, что в дипломной работе автор исправит определенные промахи и ошибки, связанные с этим персонажем. Это удалось Номеру 14236 в полной мере. Равно как и поставленная задача – вывести из жизненного тупика (на этих словах по столу прокатился смех – словосочетание «жизненный тупик» насмешило всех присутствующих своей бессмысленностью) подопечных. Я думаю, что мы можем голосовать, но лично я считаю, что Номер 14236 абсолютно точно достоин оценки «пять» за дипломную работу и вполне может гордиться ею. Кто согласен со мной – прошу поднять руки.
Все двенадцать присутствующих подняли руки.
Председатель улыбнулся и обратился к стоящему в центре зала взволнованному Номеру 14236:
= Что ж, коллега. Поздравляю вас. Ныне и присно и во веки веков вы становитесь Ангелом-Хранителем. И дай вам… Босс легких и спокойных подопечных. Удачи вам в нашей нелегкой и такой разной работе.
И под общие аплодисменты и ободряющие улыбки Номер 14236 получил из рук Председателя диплом, а потом повернулся к комиссии спиной, закрыл глаза и замер ненадолго, как и положено было делать всем соискателям звания Ангел-Хранитель. Никто не знает, что происходит за спиной у младшего ангела, когда его производят в Ангелы-Хранители, и никто никогда этого не узнает. Но из зала младший ангел Номер 14236 выходил уже с крыльями – потому что всем Ангелам-Хранителям положены крылья.

А где-то на Земле в обычной многоэтажке Леля открыла дверь и увидела на пороге Потапова. Тот долго молча смотрел на нее, а потом сунул руку в карман – и вытащил оттуда красные мужские трусы. Зайдя в квартиру, он размахнулся – и закинул трусы на люстру. А потом, глядя Леле прямо в глаза, сказал:
= Я запрос во Вселенную сделал, Лелишна. Так что пойдем-ка с тобой ногу брить…
= А я уже, - расхохоталась Леля и бросилась Потапову на шею. Потом на секундочку отстранилась и спросила с надеждой: - Ты… отвезешь меня на Мадагаскаррррр?
Чанк деликатно отвернулся и, кажется, хихикнул. Но поскольку он был собакой – никто этого не заметил.

















Глава 1.

Резкий звонок в дверь и оглушительный лай Чанка заставил Лелю подскочить в постели, и она ошалело захлопала глазами, нащупывая в утренних сумерках халат. Сколько времени?!! Бросив взгляд на экран телефона, она зафиксировала: 7.28. Боооже… еще целых семь минут можно было спать!
А снилось ей что-то прекрасное. Какие-то пальмы, синяя вода океана, белый песок… она перебирала этот песок пальцами, и он сыпался тоненькой струйкой, образуя маленькие вихри и создавая крошечные горные хребты там, внизу.
Реальность была куда более серой. Ноябрь в Москве – не самое лучшее время.
Прикрыв дверь в комнату дочери, Леля пошла открывать. Ничего хорошего от утреннего внезапного визита она не ждала.
За дверью стояли трое. Огромный усатый мужик в черной куртке, толстая женщина средних лет и местный дворник в оранжевом жилете.
= Ольга Викторовна Маркова? - вопросил строго усатый.
= Да, - кивнула Леля, уже понимая, что предчувствия ее не обманули.
= Мы “жилищники”, - усатый держал в руках папку с бумагами, из которой жестом фокусника извлек листок формата А4.
Толстая женщина, глядя на встрепанную со сна Лелю одновременно презрительно и сочувственно, сказала:
= У вас долг. Задолженность по квартире. Вы в курсе?
= Двадцать одна тысяча восемьсот пятьдесят три рубля! - объявил усатый с некоторым даже торжеством.
= Вы в курсе? - повторила женщина, как бы давая Леле шанс ответить, что нет, не в курсе и что вообще все это какое-то недоразумение.
= Двадцать одна? - пробормотала Леля. - Ах да… но я вчера… мы потихоньку же платим…
= Потихоньку, может, и платите, но у вас долг! - усатый был преисполнен чувством собственной правоты. - Двадцать одна тысяча восемьсот пятьдесят три рубля!
Леля судорожно соображала. Она только вчера заплатила очередные две с половиной тысячи за квартиру, но да, наверно так и есть уже, накопилось опять, черт, ведь только в сентябре погасила все-все – и опять…
= Я… у меня сейчас трудности, - почти шепотом произнесла она, глядя не на усатого, а почему-то на дворника. Дворник отвел глаза и отошел к окну.
= У всех трудности! - развел руками усатый и помахал бумажкой в воздухе. - Значит, вот тут предупреждение. Если в течение двадцати дней не погасите долг – мы вам заглушку на унитаз поставим.
= Что поставите? - не поняла Леля.
= Заглушку на унитаз. Не сможете в сортир сходить, понятно? Придется на вокзал какать ездить, а там тоже туалет платный!- усатый расхохотался - он явно был доволен собственным остроумием. - Распишитесь!
= Понимаете… у меня сейчас…
= Девушка, ну вы нас тоже поймите, - вмешалась толстая женщина. - У нас же работа такая. Думаете, у меня трудностей нет? Но платить-то надо…
Надо платить. Конечно, надо платить. Гадкая у вас работа, ребята, совсем гадкая.
= Я заплачу… только у меня сейчас нет.
Усатый нетерпеливо взмахнул своей бумажкой.
= Так, у нас времени нет, надо еще до восьми все квартиры обойти, где должники проживают – а то потом разбегаются, как тараканы. Расписывайтесь!
Леля беспомощно посмотрела на толстую женщину, та покивала и развела руками. Дворник с крайне заинтересованным видом смотрел в окно. Усатый протянул ей ручку.
За дверью разрывался от лая Чанк. Наверно, уже и Катьку разбудил.
Вздохнув и изо всех сил стараясь не расплакаться, Леля взяла ручку и расписалась в чертовой бумажке.
= Двадцать дней у вас, - напомнил усатый. - Если не заплатите – мы вам и свет еще отключим.
= Спасибо, - машинально пробормотала Леля.
Толстая женщина взяла ее под локоть:
= Милая, ну вы бы сходили… попросили бы – может, вам по бедности рассрочку сделают…
= Рассрочку? По бедности… - повторила эхом Леля.
= Ну да. Соберете справочки, что у вас все плохо – и станет получше, - ободряюще продолжала женщина. - Если вы малоимущая.
= Малоимущая… - снова повторила за ней Леля. - Малоимущая.
= И вот собака у вас там лает… - толстая женщина пожала плечами. - Ну вот зачем собака, когда сами бедуете? Неразумно же…
Леля промолчала. Собака, да. Неразумно, конечно.
= Вам все понятно? Вопросы имеются? - прервал эту трогательную сцену усатый.
= Нет, -  покачала головой Леля. - Не имеются.
= Тогда – до свидания. До скорого, думаю, свидания – судя по всему, - снова сострил усатый и нажал кнопку лифта.
Леля вернулась в квартиру и зачем-то на два оборота закрыла дверь.
Чанк бросился ей в колени, как будто не видел ее месяц.
= Мам, кто приходил? - закричала Катька, высовываясь из ванной с зубной щеткой во рту.
= Соседи, - соврала Леля. - Что-то про домофон опять, я не очень поняла.
Она пошла на кухню, держа в одной руке эту поганую бумажку, а другой зачем-то схватившись за щеку, как будто у нее болел зуб. Торопливо сунула бумажку в ящик, чтобы Катька не увидела, и включила чайник.
= Мам, ты мне бутеры сегодня не делай, я в столовке поем, - Катька плюхнулась на стул, собирая светлые волосы в хвост и закручивая их бубликом. - И вечером я, наверно, к папе поеду – мне завтра оттуда ближе будет к институту.
Леля поставила перед ней овсянку и кивнула:
= Только не броди одна вечером, ладно? Пусть папа тебя встретит…
= Маааам… ну не начинай. Я одна никогда нигде не брожу, - Катька сунула в рот ложку, одновременно крася ресницы. - У тебя какие планы на сегодня?
= Как всегда, - Леля улыбнулась, стараясь, чтобы улыбка выглядела как можно естественнее и непринужденнее. - Работать буду, с Чанком гулять…
Чанк сидел около Катьки, преданно глядя ей в лицо и положив голову ей на колени, в ожидании, что с небес вдруг упадет кусочек сыра или колбаски. Всякий раз, когда Катька взглядывала на него, он начинал молотить хвостом по полу с бешеной скоростью.
= Бедные наши соседи, - привычно улыбнулась Катька. - Они нас ненавидят.
Леля с чашкой кофе присела тоже за стол.
= Мам. Мааам, - Катька взяла ее за руку. -  У тебя все в порядке?
= Конечно, - Леля улыбнулась и поцеловала ладонь дочери. - С тех пор как у тебя закончился переходный возраст – у меня все в порядке.
= Тебе в парикмахерскую надо сходить, - Катька слегка дернула ее за волосы. - Вон уже все повылезало опять.
= Да, надо, схожу, - кивнула Леля.
= Ты все-таки какая-то не такая, мам. Колись, чего у тебя?
Ох уж эта Катька. Она всегда очень чувствовала Лелю, еще когда маленькая была – ничего от нее нельзя было утаить или скрыть, по глазам, по интонации понимала, что что-то не так.
= Отстань. Все нормально. Просто мне почти пятьдесят лет. Я имею право немножко грустить по этому поводу.
= Нет, не имеешь. Ты красивая и молодая. Самая красивая и молодая ты у меня, маман. Так что записывайся в парикмахерскую и к косметологу – и вперед.
Катька чмокнула ее в щеку и наклонилась к Чанку:
= А кто у меня такой хороший? Кто такой любимый? Кто хорошая собака, кто, кто?
Чанк, обезумев от радости, начал скакать вокруг нее, повизгивая и стараясь подпрыгнуть повыше, чтобы достать до ее лица.
= Ну все, хватит, - Катька потрепала его за уши и встала. - Мамуль, в общем давай, до завтра, я вечером позвоню еще обязательно, ладно?
Стоя у окна, Леля смотрела, как Катька в своей яркой полосатой шапке бежит к остановке автобуса. Можно было и на метро – но Катька метро не любила и говорила, что она не крот и под землей жить не может, а потому при любой возможности ездила наземным транспортом.
Надо было убрать со стола, а потом одеваться и идти на улицу с Чанком, но Леля вдруг почувствовала, что у нее просто нет на это сил. Она опустилась на стул и уставилась на клеенку, которой был покрыт стол. Клеенка с новогодним рисунком – они купили ее в прошлом декабре с Катькой, и Леля собиралась ее снять еще в апреле, но потом началась вся эта ерунда – и стало как-то не до клеенки. А теперь уже и вовсе смешно было бы ее снимать – до Нового года оставалось всего полтора месяца. Леля обвела пальцем нарисованный подарок с ярким красным бантом. Еще же Новый год… подарки. Сколько надо подарков? Мама – раз, Катька – два, сестра и племянница – три, девочки – четыре, бывший муж – пять. Даже если ерунду – все равно деньги.
Будь они прокляты, эти деньги.
Пикнул в комнате телефон.
Пришла смска.
Леле не надо было смотреть на экран, чтобы понять, что это за смска. Двадцатое число – значит, из банка, чего смотреть. “Минимальный платеж… оплатить до… “ А через две недели придет такая же смска из другого банка. Банк другой, а текст тот же: “Минимальный обязательный платеж… оплатить до...”
Леля посмотрела в окно: там падали первые белые снежинки. Пушистые и чистые, они ложились на землю – и сразу таяли, превращаясь в лужи, их моментально съедала грязь.
“Надо окно помыть,” - вдруг решила Леля. Почему-то это сейчас было страшно важно – помыть окно.
Она вскочила, зачем-то бегом рванула к ящичку с моющими средствами – торопиться было некуда, но когда бежишь – соображать некогда. Распахнув окно, она подтащила к нему табуретку и залезла на нее. Мельком взглянула вниз – может, того… этого? Все проблемы разом? Но потом вспомнила, что у нее, во-первых, Чанк и Катька,  во-вторых – ноги небритые, а в-третьих – говорят, перед смертью всегда кишечник опорожняется… представила себя, лежащую под окном в видавшем виде халате, с небритыми ногами и опорожнившимся кишечником - и оставила эту мысль. Возя тряпкой по стеклу, она старалась сдержать крупную дрожь, которая била ее – все-таки холодно уже было в халате и ночнушке, босиком.
Одна крупная снежинка закрутилась прямо у нее перед носом. Она отмахнулась было, но вдруг поняла, что это и не снежинка вовсе – перышко, белоснежное и легчайшее, буквально норовило залезть ей в ноздри. Леля махнула рукой раз, потом второй… а потом оглушительно чихнула – и рухнула с табуретки с криком раненой чайки.

Глава 2.

Катя села в автобус и уставилась в окно.
Трудно перед мамой делать вид, что все хорошо. Притворяться Катя никогда особо не умела – а уж сейчас было совсем нелегко. Так хотелось прижаться к маме, уткнуться носом ей в плечо и все-все рассказать. И про то, что в институт она давным -давно не ходит, и про Евгения, и про его жену… про все.
Но мама и так в последнее время была на себя не похожа: взгляд загнанный какой-то, настроение прыгает. Конечно, может быть – и скорей всего – это возраст и все такое. Но смеяться мама стала однозначно меньше.
Впрочем, ей, Кате, сейчас и своих проблем хватало, если честно. Надо было как-то выпутываться, а как – непонятно.
Зазвонил телефон – она взглянула на экран: ну конечно, кто же еще.
= Алло, - нехотя ответила она.
= Ну что? Ты где? - требовательно спросила трубка.
= Во-первых, мы с вами на брудершафт не пили, - грубовато ответила Катя. - А во-вторых – еду.
В трубке хмыкнули.
= Ага, мне еще политесы соблюдать. Долго ждать тебя?
= Вас.
= Ладно. Долго ли прикажете вас ждать, ваше высочество?
= Я еду.
= Едет она… чтобы через полчаса была!
Катя повесила трубку и снова уставилась в окно.
Вот же чертова баба. Сама все это придумала, весь этот адский план, сама все организовала – а Катя вроде как еще и виновата. Надо было сразу отказаться. Ведь если с другой стороны посмотреть – не обязана она, Катя, в этом участвовать. Вполне можно было послать эту мадам по известному адресу – и просто поставить точку во всей этой истории.
Но так не получалось. Выходило, что надо и ехать, и участвовать, и улыбаться.
Час пик уже прошел, народу в автобусе было немного. Напротив Кати сел какой-то парень и, изогнувшись, зачем-то заглянул ей в глаза.
= У вас что-то случилось? - спросил он участливо.
= С чего вы взяли?
Вообще Катя не была грубой. Она любила людей и обычно была приветливой. Но сейчас этот парень был совсем некстати. Она недружелюбно окинула взглядом его фигуру: высокий, довольно крепкий, куртка темно-синяя, не дорогая, волосы русые, густые, глаза серые. Таких миллион – в толпе в жизни не обратишь внимания.
Парень пожал плечами.
= У вас лицо грустное.
= А у вас помятое, - зачем-то снова нагрубила Катя и отвернулась к окну.
= Ну точно, что-то случилось. Иначе бы такая приятная девушка не стала бы так грубо отвечать незнакомому человеку, который не сделал ей ничего плохого, - парень снова улыбнулся.
Катя тяжело вздохнула.
= Вам делать нечего, да? Вот сейчас десять часов утра – а вы в автобусе, на работу, наверно, едете, да? Ну вот и прекрасно. Это совсем не повод приставать к незнакомым людям с дурацкими вопросами.
= На работу. И не повод, да.
Парень помолчал. Потом покрутил головой, посмотрел направо, налево, наверх… почесал в затылке. Вздохнул. Снова почесал в затылке. Достал свой телефон и что-то в нем посмотрел. А потом убрал его в карман и обратился к Кате:
= Знаете, мне сегодня сон странный приснился.
Катя перевела на него мрачный взгляд. Вот только странных  снов всяких придурков ей не хватало.
= Вы уверены, что я хочу слушать о ваших снах? Я не психоаналитик, теорией Фрейда не увлекаюсь. Может быть, оставите меня в покое?
= Сон, говорю, приснился, - парень потер подбородок, как будто сомневаясь, говорить или нет. - Меня, кстати, Павел зовут.
= Очень приятно. Все?
= Нет. А вас как зовут?
= Молодой человек, вы какой-то непонятливый. Вам же ясно дали понять, что с вами не хотят общаться. Неужели обязательно грубить вам, чтобы вы это поняли?
= Ну, вообще-то вы мне и так грубите. Это во-первых. А во-вторых…
Павел схватил себя за щеку, и Катя подумала: “Господи, да он ненормальный! Шизофреник небось!”
= Понимаете… ну… короче, я, конечно, понимаю, как это выглядит, но дело в том, что я… сегодня видел вас во сне.
Фу ты господи.
= Знаете, Павел, это банально. Вы бы еще спросили, не упала ли я с небес. И…
= Да подождите, - Павел с досадой махнул рукой. - Вообще-то вы совсем не в моем вкусе!
Катя откинулась на спинку сидения. Павел продолжал:
= Ни капельки. Я бы в жизни не стал с вами знакомиться, а уж после ваших грубостей – тем более. Терпеть не могу грубых девушек.
Катя, кажется, покраснела. На самом деле – она, конечно, перегнула палку. А это прямо вот совсем не грубо, ага.
Павел сдвинул брови.
= Можете мне не верить, можете смеяться… но мне вы приснились. Вот в этой самой шапке полосатой. На этом самом месте у окна. И там, во сне, я знал, что вам грозит опасность. И что вам нужна помощь. Мне как будто кто-то об этом сказал. И если хотите знать – я на работу сегодня не пошел. И уже в третьем автобусе еду. Катаюсь.
Точно шизофреник.
Вот ведь… оно и не бывает кстати, конечно, но сейчас – особенно.
Катя скрестила руки на груди:
= Вот что, Павел. Спасибо вам, конечно, большое за заботу, но никакая опасность мне не угрожает и помощь мне тоже не нужна. Так что вас во сне немного… ввели в заблуждение. Думаю – из самых лучших побуждений. Можете спокойно идти на работу, я вас уверяю, что со мной все будет в порядке.
Снова зазвонил телефон.
Катя бросила взгляд на экран: мама.
Нет, мам, не сейчас.
Она сбросила звонок – вообще-то имела полное право: если бы она была в институте – у нее как раз шла бы пара.
Павел кивнул в сторону телефона:
= Это вам кто звонил?
Катя склонила голову набок и сердито посмотрела на него:
= Вы действительно думаете, что я вам должна отвечать?
Он закивал.
= Да. Вы не думайте, что я псих. Я и сам понимаю, что со стороны это выглядит… странно.
Он пожевал нижнюю губу, а потом решительно сказал:
= Ладно. Ладно. Давайте так сделаем. Я вам сейчас напишу свой номер телефона… не собираюсь я вам свидание назначать, что вы вскинулись, мама дорогая! Я вам напишу номер, вот на бумажке… - он достал из кармана билетик автобусный, порылся в другом кармане, потом во внутреннем, нашел ручку и стал писать цифры на кусочке картона. - Вот, возьмите. Видите – я не прошу ВАШ номер. Вы мне вообще не понравились, честно, ни капельки. Но если у вас что-то случится… если вам помощь нужна будет или что-то в этом роде – позвоните.
= Мне есть кому позвонить в таком случае, - отрезала Катя.
= Да понятное дело, - он подался вперед и сунул билетик в кармашек ее сумки.
Автобус остановился, и этот ненормальный наконец-то вышел. Пока в автобус через переднюю дверь входила какая-то бабулька, Катя вытянула шею, чтобы посмотреть, что он будет делать. Он постоял на остановке и пошел в обратную сторону, сунув руки в карманы и чуть подняв плечи.
Идиот какой-то, подумала Катя. И снова уставилась в окно.

Глава 3.

К двенадцати часам дня стало понятно, что надо идти в травмпункт.
Леля с тоской смотрела на синеющую и раздувающуюся на глазах ногу. Сначала, когда Чанк тыкался ей в лицо мокрым носом и всеми силами пытался ее поднять с пола, она только плакала и отмахивалась от него. Плакала навзрыд. Потому что очень много дней уже слезы стояли у нее в горле и просились наружу – но она не давала им выхода. А сейчас было больно физически – а значит, можно и поплакать.
Снежинки летели в окно и ложились на пол, таяли и превращались в маленькие лужицы. Табуретка, с которой навернулась Леля, отлетела в угол кухни и валялась там теперь кверх ногами, похожая почему-то на дохлую курицу.
Леля встала, закрыла окно, доковыляла до швабры и вытерла лужицы.
Хорошо, что я не в ту сторону вывалилась, подумала она. А еще хорошо, что головой не шарахнулась. Хотя, может, в моей ситуации и неплохо было бы головой: а что, ничего не помню, ничего не знаю, с меня взятки гладки, я не я и хата не моя…
Она набрала было Катьке – но та трубку не взяла. И не должна была – она же в институте, на паре.
С Чанком в этот раз погуляла совсем чуть-чуть – нога болела очень.
А потом, вернувшись домой, села за компьютер и снова взялась за рассылку резюме и просмотр сайтов с предложениями работы. Ответов на разосланное раньше так и не было – почту она проверяла в первую очередь.
Но к двенадцати стало ясно, что похода в травмпункт не избежать.
Какое-то время занял еще поиск страхового полиса – Леля лечиться не любила и в поликлинике была за двадцать пять лет, как они сюда переехали, один раз. На свое удивление, полис она нашла в ящике с документами. И там же – под конвертом со счетами и папочкой с Катькиным свидетельством о рождении и ее, Лелиным,  дипломом и трудовой книжкой – лежала ненавистная бумажка. Если бы можно было вернуть время… если бы знать, как оно все повернется – она, Леля, уж придумала бы, что с этим делать. Но теперь – теперь уже ничего не исправишь. 
Леля зачем-то достала листок формата А4, перечитала все, что там было написано, хотя знала все это уже наизусть. Нет, ничего не изменилось с тех пор, как она читала это в последний раз.
Она сунула бумагу на то же место и аккуратно прикрыла ее остальными документами, стараясь, чтобы документы на кредиты тоже не бросались особо в глаза.
Особым аттракционом стало надевание джинсов и ботинок: Леля охала, ахала и материлась, практически потеряв надежду с этим справиться, но все-таки справилась, хотя на больной ноге ботинок не застегнулся – так она распухла.
К травмпункту она подошла уже совсем на одной ноге. Подошла – это громко сказано: последние несколько шагов она уже пропрыгала, а когда наконец удалось схватиться за поручень у крыльца – облегченно вздохнула. Больно-то как, мамочки. Наступить на ногу было совершенно невозможно, но Леля кое-как преодолела ступеньки, ведущие к входной двери. Кто, ну кто догадался делать ступеньки в травмпункте?!!
Ей повезло – очереди не было. Перед дверью в кабинет сидел только один безобидного вида бомжик с подбитым глазом.
= Ты чего, тетка, под траВмай попала? - спросил он весело, подмигивая ей целым пьяным глазом. - Хошь, без очереди пропущу – я тут клиент постоянный, у меня абонемент.
= Спасибо, не надо, - Леля опустилась на банкетку, вытянув ногу перед собой. - Подожду.
Бомжик покрутил головой и заговорщически наклонился к Леле:
= Выпить хошь? У меня есть.
Он полез в карман драной куртки, но Леля отрицательно затрясла головой.
= Зря.
Бомжик потрогал переливающийся всеми оттенками радуги фингал под глазом и вдруг ни с того ни с сего очень громко запел:
= Я уеду на Мадагаскарррр… Мадагаскарррр… Мадагаскаррр…
Леля вздрогнула от неожиданности, даже, кажется, подпрыгнула слегка, от чего в ноге немедленно включили дрель, которая со сладострастием впилась в ее голень.
Бомжик удовлетворенно покивал, а потом мрачно произнес, глядя перед собой остановившимся взглядом:
= Давно я, тетка, Кьеркегора не читал. Понимаешь? Надо бы перечитать…
Он встал и пошел к выходу.
= Подождите, - окликнула его Леля. - Ваша же очередь.
= Да я так, погреться заходил. Холодно на улице-то. А ты не боись, тетка, Сергеич мужик, он тебе все, что надо, вправит куда надо. Иди, там в кабинете нет никого.
Леля нерешительно подскакала к двери и взялась за ручку. Дверь неожиданно подалась вперед – и Леля буквально ввалилась в кабинет. Если бы у нее было две ноги – она, наверно, смогла бы удержать равновесие, но нога у нее была сейчас одна, а вторая болела так, что хотелось ее отгрызть и оставить прямо тут, на пороге, поэтому Леля совсем неэлегантно и довольно шумно ляпнулась на пол, повиснув на ручке двери.
Сидящий за столом здоровый мужик в белом халате, не глядя на нее, буркнул:
= С прибытием.
Леля решила, что ответит после того, как встанет, но встать не получалось. Сделав несколько попыток и окончательно потеряв всякую надежду, она поползла к столу, как раненый Мересьев, подволакивая больную ногу.
= Ого, - мужик искоса взглянул на нее с интересом. - Что пьем? Я бы тоже не отказался.
= У меня нога… - пробормотала Леля, подползая к столу и хватаясь за стул, чтобы подняться. - Нога у меня.
= Серьезно? Нога?!! Вот так казус медицинский. Ну, все, теперь мне точно светит место на медицинском Олимпе – таких случаев в медицине еще не описывали.
Шутник, блин.
= Вы бы мне встать помогли, а? - сказала Леля устало. - Не видите – я не могу.
= А вы бы с утра пораньше синьку-то не пили, голубушка, глядишь и получилось бы встать, - язвительно ответил мужик.
= Да я вообще не пью! - взорвалась Леля. - Что вы себе позволяете! Вы вообще врач или так, красиво постоять?!! А ну-ка помогите мне подняться!
Мужик досадливо крякнул, встал и подошел к Леле сзади. Схватив  под мышки, он резким движеним дернул ее вверх и буквально бросил на стул.
Снова уселся за стол и стал заполнять какую-то бумажку.
= Фамилия?
= Маркова. Ольга Викторовна.
= Год рождения?
= 1968.
= Обезьяна, значит.
= Сами вы обезьяна!
Беспредел какой-то!
= И я тоже, кстати, ага. Так, жалуемся на что, матушка?
= Нога.
= Да я понял, что у вас редчайшее заболевание под названием “нога”. А поподробнее можно – мне для статьи в медицинский журнал надо очень, я ж на вашем случае хочу себе имя сделать?
Леля с ненавистью посмотрела на склонившего голову над листком бумаги врача. Вон уже лысина пробивается, а идиот. Правда же говорят – тридцать лет ума нет, а в сорок уже и не будет. Или как там говорят? Короче – не важно.
= Я упала. С табуретки. На ногу. И на собаку еще. Но собака из-под меня выползла, а нога…
= А нога не выползла, да?
Вот урод.
= А нога не выползла.
=А собаку что ж не привели? Ей небось тоже помощь профессионалов требуется… уж психологов-то точно – посттравматический синдром еще никто не отменял. Такая мадам на тебя сверху бахнется – это ж не каждый выдержит. Вы бы собачку-то поберегли, что ли.
= Послушайте, молодой человек… или не очень молодой, не важно, - Леля с трудом сдерживалась, чтобы не дать ему кулаком в лоб. - У меня очень болит нога, понимаете? У меня вообще куча неприятностей, а тут еще это… мне больно, понимаете? Очень больно… - она вдруг всхлипнула, неожиданно для самой себя.
= Да ладно тебе, Лелишна. Сейчас все сделаем, - неожиданно мягко сказал мужик.
Лелишна?
= Что, простите?
= Сейчас, говорю, Лелишна, все сделаем в лучшем виде. Будет тебе нога целая и прекрасная. Снимай штаны.
Леля уставилась на него с недоумением, граничащим со слабоумием.
= Я прошу прощения… как вы меня назвали?
= Лелишна я тебя назвал. Как всегда называл и называть буду.
Мужик наконец поднял голову и повернулся к Леле. Мать моя женщина…
= Потапов? Ты?!!
Потапов заржал. Не засмеялся – не смеялся Потапов, он всегда именно что ржал, гоготал, пугая своим гоготом голубей и впечатлительных старушек.
= Ну а кто?
Вот это да. Вот это да!
= Потапов! Ты… сволочь ты! - засмеялась Леля, одновременно заливаясь слезами.
Потапов. Потапыч. Ну, теперь все будет хорошо.
= А говорили – ты уехал?!
= А и уехал. И вернулся. Не понравилось мне там. Многовато, знаешь ли, наших. И жарко. И выпить не с кем.
Леля хотела было вскочить и броситься ему на шею, но тут же опустилась снова на стул, схватившись за ногу, словно собираясь из нее стрелять.
= Ладно, не трудись, сам встану, уж так и быть, - усмехнулся Потапов и заключил ее в свои медвежьи объятия. - Вот ты дура, конечно – с табуретки рухнуть…
И снова заржал своим дурацким смехом.
= Штаны, говорю, снимай, будем твою феерическую ногу смотреть.
Леля вдруг охнула.
= Не могу.
= Что не могу? Не могу поднять ногУ?
= Штаны снять не могу.
= Это почему же, матушка моя? Что тебе мешает? Не могу – давай помогу.
= Потапов… не могу я при тебе штаны снимать, ты не понимаешь?!!
Потапов крякнул и скривился.
= И чего я там не видал?
Леля понимала, что это глупо. Она в кабинете врача, да и тем более – действительно, ТАМ Потапов все видал в лучшем, так сказать, виде.
В том-то и дело, что в куда лучшем, чем сейчас.
= Потапов… во-первых, у меня нога не бритая.
Потапов закатил глаза:
= Да ладно! Ты серьезно? У меня тоже небритая – хочешь, покажу?
= Ну, Леш! А во-вторых…
= А есть еще и во-вторых? То есть ты считаешь, что если твое во-первых меня не убило, то во-вторых – точно прикончит?
= А во-вторых… Леш, я старая.
Потапов взглянул на нее с интересом.
= И что мне с этим делать?
Леля не знала. Она совершенно растерялась и понимала только одно: не может она перед ним раздеться сейчас, у нее и белье так себе, и вообще…
= Леш, ладно. Давай я домой пойду. У меня уже все почти прошло. Ладно?
= Шоколадно. Снимай штаны, Маркова, власть переменилась.
= Не сниму.
Леля начала сползать со стула, чтобы добраться до входной двери, выползти в коридор, а там уже подумать, что делать дальше.
Но Потапов вдруг схватил ее в свои огромные лапищи, поволок на кушетку, бросил  на холодную клеенку и стал стягивать с нее штаны. Леля брыкалась здоровой ногой, выворачивалась и чувствовала себя полной, законченной, кристаллизованной идиоткой.
= Сергеич, помощь нужна? - вдруг послышалось от входной двери.
Потапов замер, Леля тоже. Потом Потапов медленно повернул верхнюю часть туловища к двери, продолжая коленом придерживать Лелю на кушетке.
= Туркин! Иди на х…! - рявкнул он.
Давешний бомжик подмигнул здоровым глазом и улыбнулся всеми своими немногочисленными зубами.
= Бог в помощь, Сергеич! - пропел он и аккуратно прикрыл дверь.
Потапов выпрямился и потянулся, затем сел на кушетку рядом с Лелей.
= Слушай, Лелишна. Ну надо рентген сделать. Ну надо, Лель. Я, конечно, впечатлен тем, как ты свою невинность защищаешь, даже подумать волнительно, что у тебя там, под твоими неказистыми панталончиками… но надо, Лель.
Леля вдруг разревелась. Да как! Именно что разревелась – как та самая рева-корова, о которой все знают, но никто не видел.
Потапов сграбастал ее в охапку и прижал к себе. Гладя ее по спине, он приговаривал:
= Дура, ну дура. Ну какая же дура, прости господи. Ну это же дура из дур просто. Дурее не бывает…
Рентген ей в результате сделали.
Потапов вызвал какую-то медсестру Наташку, та привезла каталку и сама отвезла Лелю в рентгеновский кабинет.
А гипс наложил молчаливый и мрачный Никита Ильич, которого тоже вызвал Потапов.
Сам Потапов старательно отворачивался и водил глазами по стене и потолку все время, пока продолжалась эта процедура. И пока Леле заворачивали ногу в какую-то простыню, потому что джинсы надеть было нельзя – тоже. А когда он катил ее одной рукой в коляске к машине, держа в другой руке ее джинсы и ботинки, она снова расплакалась.
А он снова сказал:
= Дурой была – дурой и помрешь.
И даже, кажется, сплюнул.

Глава 4.

Войдя в шикарный холл отеля, Катя невольно съежилась.
Кругом были зеркала и хромированная сталь, Катя отражалась во всех этих блестящих полированных поверхностях, и ей самой было очень понятно, насколько она здесь неуместна – в своей полосатой вязаной шапке и легком бирюзовом пуховике она казалась совсем подростком.
Гостиница была шикарная и очень дорогая, но вообще-то еще на ремонте, отделать успели только первый этаж, на других этажах – буквально несколько номеров. Но предприимчивые хозяева, чтобы не терять прибыль, эти отделанные номера – по одному на этаже – уже сдавали. 
Елена помахала ей рукой и поднялась ей навстречу из глубокого бархатного кресла.
Шикарная, конечно, баба. Грудь, волосы, ноги, рост – все при ней. Что из этого настоящее – вопрос другой, но выглядит она эффектно, как будто сошла с картинки в модном журнале.
Елена окинула Катю взглядом с головы до ног и слегка покачала головой:
= Мда. Понятно. Впрочем – не мое дело. Пошли.
Катя пошла за ней к лифту,  стараясь не смотреть по сторонам.
= Девушка, вы куда? - окликнула ее девица со стойки ресепшн.
Елена оглянулась и улыбнулась:
= Ирочка, это со мной, не волнуйся, - проворковала она. - По работе.
= А, окей, - девица равнодушно отвернулась и  уткнулась в компьютер.
Елена нажала кнопку вызова лифта и повернулась к Кате. Снова окинула ее взглядом, снова покачала головой, даже языком прицокнула.
Кате это было неприятно, но она промолчала.
Они поднялись на второй этаж, прошли по длинному коридору к самому крайнему номеру, и Елена открыла его, проведя магнитной карточкой. Вставила карточку в специальное отделение внутри номера – и в комнате с плотно задернутыми шторами зажегся свет.
= Будешь уходить – карточку вынешь и сдашь, - велела она.
Катя кивнула.
Уйти хотелось немедленно, но Катя понимала, что обратной дороги у нее нет.
Елена прошла в комнату и обвела ее рукой:
= Ну вот, смотри.
Номер как номер, огромная двуспальная кровать, столик журнальный, на столике – ведерко со льдом и бутылкой шампанского, ваза с фруктами, нарезанный тонкими дольками лимон, сыр.
= Он будет коньяк, - Елена, не снимая перчаток, открыла шкафчик и вытащила оттуда бутылку “Курвуазье”, протянула Кате. Катя машинально взяла бутылку, подержала и поставила на стол.
= Ну, в общем, кувыркаться тебе с ним или нет – это ты сама думай. Как захочется. Я бы лично не стала, но мало ли – ты у нас девушка романтичная, может быть и приласкаешь напоследок. Мне, собственно, плевать – мне главное, чтобы ты сделала то, о чем договаривались.
= Лена… - Катя подошла к окну, отвела в сторону занавеску и посмотрела на улицу. - А почему вы с ним просто не разведетесь?
= Дура я, что ли? - хмыкнула Елена и взглянула на Катю как на идиотку. - Ты думаешь, ты первая такая птичка у него? Нет, милая, таких было – во! - она провела рукой по горлу, показывая, сколько их у него было. - И каждый раз я в прибыли.
= А вы его совсем не любите? - спросила Катя, прищурившись.
=Кого? Этого козла? - Елена поморщилась. - Ты сама-то как думаешь? Можно любить того, кто малолеток совращает и жизнь им ломает?
= Мне девятнадцать… - сказала Катя.
= А, ну да, взрослая совсем, - кивнула Елена. - А выглядишь на шестнадцать. А предыдущей и семнадцати не было. И всякий раз – любовь! - она злобно расхохоталась. - И чем старше он становится – тем моложе его очередная любовь. Ты знаешь, сколько ему лет?
= Знаю, - потупилась Катя. - Тридцать шесть. 
= Прям щас! Сорок восемь не хочешь? Он тебе в дедушки годится, сволочь.
Катя молчала.
Она уже сама поражалась, как ей довелось вляпаться в такую некрасивую историю. Но она так хотела любви, а Евгений Аркадьевич был таким искренним и романтичным… а как он ухаживал! Какие читал стихи! Какие дарил букеты!
Правда, секс с ним оказался весьма посредственным и не приносил Кате никакого удовольствия, даже скорее вызывал отвращение – но это был первый в ее жизни секс и ей не с чем было сравнивать, так что она списывала все на собственную неопытность и рассчитывала, что со временем все изменится.
Все действительно изменилось. И весьма радикально.
Она села на краешек кровати.
= Лена… но зачем вы с ним живете?
Елена что-то сосредоточенно искала в сумочке.
= Да почему бы и нет? Слушай, он же человек не бедный… он на взятках знаешь сколько поднимает каждый год? Ты же наверняка в институте слышала, да и видела сама – есть те, кто вообще ни хрена не делает, а учится себе и получает отличный диплом? Знаешь таких?
 Да, были такие в институте, даже в их группе были.  Катя кивнула.
= Это Женечка мой организовал беспроигрышную лотерею. Он вообще у меня умненький мальчик, только хрен у него с пальчик, - она хохотнула. -  Все очень просто: можно особо не напрягаться, только вовремя нести конвертики в правильное место. И вуаля – вот он, заветный диплом. Красный дороже. Ты на досуге поинтересуйся у однокашников-то – наверняка кто-нибудь расскажет, как схема работает. Хотя ты у нас отличница, тебе не расскажут. А дело весьма прибыльное. Только вот жадничает Женечка в последнее время, не хочет со мной делиться. За это и получит.
= Лена, а я потом могу вернуться в институт? Я уже две недели не была… меня исключат же, если я не появлюсь.
= Потом – можешь. Я тебе обещаю – он слова не скажет. И уж за оценки можешь не волноваться. Не первый раз я эту штуку прокручиваю. Он потом на пару лет тихий делается – и на цыпочках передо мной ходит.
У нее в сумке зазвонил телефон, она вынула трубку, стянула с одной руки перчатку  и поднесла телефон к уху.
= Алло? Женечка, миленький, привет! Я? В салоне, где же еще? Ну да, хочу к твоему приходу быть красивенькой… ага, и там тоже, а как же, я помню! Ну конечно, дорогой, целую, котик! Во сколько? Так поздно… я буду скучать!
Она повесила трубку,  снова натянула перчатку, достала из сумки конверт и бросила на стол.
= Тут фотки.
Катя покраснела. Боже… она их смотрела!
= Да не красней ты, тоже мне!  - Елена презрительно поморщилась. - Как трахаться со старым ловеласом – так не стесняешься, а тут прям разрумянилась.
= Я… мы… - у Кати горели уши, щеки, даже нос изнутри горел, казалось сейчас из него повалит дым. - Я же думала – мы любим друг друга! Он же говорил – вы болеете…
= Фу ты, - фыркнула Елена как кошка. - Молчи лучше, а то сблевну сейчас. Я ж болею – мне можно.
Она еще раз окинула взглядом номер, словно проверяя, все ли в порядке, и пошла к двери.
= Карточку не забудь сдать, когда закончите беседовать, - повернулась она к Кате уже у двери. - А то за номер дважды платить придется.
Дверь хлопнула, и Катя осталась в номере одна.
Как же ее угораздило в такое вляпаться?
Когда Елена позвонила первый раз – Катя думала, что это какой-то розыгрыш или недоразумение. Евгений говорил ей, что женат, но утверждал, что его жена очень больна, практически прикована к постели, что ей остались считанные месяцы или даже недели – поэтому бодрый голос Елены в трубке привел Катю в некоторое замешательство.
= Деточка, - сказала тогда Елена. - Или ты мне помогаешь, или  твои прекрасные интимные фотографии, которые мой муж так трепетно хранит у себя в сейфе, станут достоянием всего института. Понятно, что сейчас времена иные и нравы тоже – но поверь, лицезреть себя в полный рост в той позе, в которой ты запечатлена на этих фотографиях, удовольствие довольно специфическое. Не каждому оно под силу.
Катя перестала появляться в институте с того дня, как этот телефонный звонок разделил ее жизнь на до и после. До была нормальная жизнь, вечеринки с друзьями, учеба,  тайный роман с преподавателем гораздо старше, но таким близким по духу и таким несчастным – а после вот эта дикая, непонятная и пугающая история с фотографиями, шантажом и тяжелыми снами, где она, Катя, голая стояла на крыше института, вокруг которого столпились абсолютно все студенты и преподаватели и кричали и показывали на нее пальцами… Как будто все это происходило не с ней, как будто она оказалась внутри какого-то дурацкого и очень плохого кино, из которого почему-то не было выхода.
Сначала она хотела отказаться.
Ну серьезно – она же не обязана помогать этой женщине.
Подумаешь – фотографии. Никого это не касается вообще-то.
Но потом Елена прислала ей одну фотографию на телефон.
И Катя поняла, что отказаться она не сможет. Нет, нельзя, чтобы такие фотографии видели чужие глаза. Она и свои-то глаза отводила все время в строну и смотрела на фото как-то сбоку и прищурившись, а уж представить себе, что ее однокурсники и преподаватели разглядывают все эти изгибы и впадинки… нет, невозможно, немыслимо. Она сразу была против, когда Евгений попросил ее ему попозировать, но он был так убедителен, так  ласково и нежно рокотал своим бархатным баритоном, что она не посмела отказать. И вот – пожалуйста: теперь она могла в подробностях рассмотреть все детали своего тела, даже те, которые обычно видела мельком и только в зеркале и которые ей в голову не пришло бы разглядывать. Здесь фотограф не оставил и тени загадки или тайны – все было, что называется, весомо, грубо, зримо. 
Катя с отвращением отодвинула от себя конверт, словно боясь, что оттуда выпрыгнет какое-то неприятное насекомое. Подошла к окну, отодвинула занавеску, выглянула на улицу: там шла обычная, нормальная жизнь, в которой не было всей этой грязи. Падал первый снег, но ложась на землю, таял и превращался в слякоть. На углу стояла парочка, парень что-то говорил девушке, та смеялась, глядя на него снизу вверх.
А у Кати ничего этого не было. И никогда уже не будет. Никогда. Потому что она больше никогда не сможет  поверить мужчине. Ну ее, эту любовь, к чертям собачьим… Надо было развязаться с этой историей поскорее – и все, забыть, забыть и больше никогда не вспоминать. Жить спокойно с мамой вдвоем, время от времени навещать отца. Да, он ей не родной отец и в их отношениях бывало разное – но он ее вырастил, а значит – отец.
Впрочем, сейчас думать об этом было некогда. В дверь номера постучали – и в ответ на этот стук Катино сердце застучало так, словно собиралось вот-вот выскочить из груди.
Господи, пусть поскорее все это кончится, подумала она и пошла открывать.

Глава 5.

= Значит, сейчас я иду на работу – сама видела, у меня там Туркин, его одного бросить нельзя! А вечером тогда к тебе приду, проведаю, - громогласно объявил Потапов, затаскивая Лелю в квартиру и кидая ее джинсы и ботинки прямо в коридоре.
Леля была озабочена тем, чтобы простыня, в которую ее завернули, не свалилась и не продемонстрировала бы всему миру ее не совсем одетый низ, поэтому только покивала в ответ.
Чанк бросился ей в ноги, но, унюхав запах чужого, припал на передние лапы и начал, как всегда, очень громко и очень грозно орать и скалить зубы.
= Ух ты, какой страшный! - восхитился Потапов, оставил Лелю на пороге и присел, протянув руку Чанку. - А ну иди сюда, знакомиться будем.
Как же. Прям щас.
Чанк зарычал угрожающе и недобро взглянул на гостя.
= Леш, он может куснуть, ты руку-то убери лучше, - посоветовала Леля. - Он у меня малость того… альтернативно одаренный. И очень не любит мужчин. С тех пор как я его завела – муж мой бывший к нам предпочитает не показываться.
= Да я его сам укушу, если надо будет, - отмахнулся Потапов и сделал приглашающий жест Чанку. -  Иди сюда, говорю!
И тут Леля увидела то, чего не видела никогда.
Чанк сел, не сводя настороженного взгляда с Потапова, сидящего на корточках, они молча смотрели друг другу в глаза, не двигаясь с места, словно застыли или окаменели. А потом Чанк вытянул вперед по одной  лапы, тяжело опустился на пузо – и пополз к Потапову, медленно виляя хвостом и все так же глядя ему в глаза. Подполз – и перевернулся на спину, раскинув лапы в стороны. Потапов потрепал его по животу, погладил по голове: огромный пес, словно маленький щенок, млел от этой ласки и, кажется, готов был на все, только бы это не заканчивалось.
= Ты что, гипнотизер? - спросила Леля ошарашенно.
= Вроде того, - кивнул Потапов. - Люблю гипнотизировать собак и женщин бальзаковского возраста, - он подмигнул и пошел к лифту. По пути оглянулся и спросил: - Ты пьешь то же, что и раньше? Или пристрастия изменились?
= Да ничего не изменилось, - улыбнулась Леля.
Потапов удовлетворенно хмыкнул и скрылся за дверями лифта.
А Леля подобрала с пола джинсы, поставила ботинки в галошницу и, подхватив костыль, который выдали ей в травмпункте, поковыляла на кухню. Потом вспомнила, что Катьки вечером не будет, что та собиралась ночевать у отца – и вздохнула даже  с некоторым облегчением: значит, во-первых, можно не готовить и обойтись подножным кормом, а во-вторых – не надо будет объяснять появление Потапова. А что он появится – у Лели сомнений не было.
В школе их называли Ле-Ле. Леля и Леша.
Они дружили лет с трех, наверно. Потапов утверждал, что помнит момент их знакомства: якобы Леля в голубой шапочке вышла на площадку – и он ее сразу заприметил. На самом деле шапка, по словам мамы, была желтая, а фотографии того времени – черно-белые, так что проверить, кто ошибался, мама или Потапов, возможности не было.
Раньше все было как-то проще.
Они отходили вместе в сад, потом пошли в школу. Отучились десять лет в одной школе. Был период, когда очень сильно поссорились и полтора года не разговаривали – а из-за чего, ни тот ни другой в итоге вспомнить не смогли. В десятом классе на школьной дискотеке напились в школьном туалете портвейна и впервые поцеловались. Там же, в том же туалете, только в другой раз, без всякой романтики, но при этом очень удачно, Леля лишилась девственности – причем Потапов уговаривал ее подождать, но портвейна было слишком много, а момент удивительно подходящий: их классная, которая обычно зорко бдила и не оставляла никого без присмотра, заболела и на дискотеке ее не было, а остальным учителям было наплевать. Только уборщица баба Клава и всполошилась, застав их выходящими из туалета, сразу по лицам определив, что происходит что-то непозволительное и ужасное. Они долго хохотали, вспоминая, как баба Клава гналась за ними по лестнице, потрясая ведром и шваброй и крича им вслед: “Вот шалава! Ишь шалава! Морда-то довольная какая, а? Ты погляди – морда-то, морда!”
О любви как-то не говорили – ни Леля, ни Потапов. Просто были вместе – всегда, везде. Изучали друг друга, исследовали при малейшей возможности и без: в школе не осталось укромного уголка, где они не целовались бы, если дома не было родителей – родителям домой лучше было не приходить, как только в кинотеатре гас свет – какое идет кино, было уже не важно.
Леле не приходило в голову оценивать Потапова с точки зрения красоты или привлекательности – это же был Потап, огромный, настоящий медведь, он всегда был крупным, а к этому возрасту заматерел, начал говорить басом и даже отрастил было усы, но это Леля быстренько пресекла, ибо усатые мужчины ей не нравились в принципе, да и раздражение от этих усов на коже в разных местах, особенно самых чувствительных,  было весьма ощутимо.
И про себя Леля никогда не задумывалась – красивая ли она, привлекательная ли, нравится ли она мальчикам. Поэтому, поступив в институт и оказавшись с Потапом врозь, потому что он не поступил с первого раза в медицинский и пошел работать санитаром, вдруг была ошарашена обрушившимся на нее вниманием противоположного пола. Она не была красавицей, вовсе нет – но она была совершенно счастлива и совершенно недоступна, а это всегда очень привлекает мужчин. Вокруг нее вдруг стало очень много молодых людей, мальчиков и мужчин.
В начале второго курса Леля провожала Потапа в армию.
Тогда забирали на два года. Два года в этом возрасте – очень много. Почти целая жизнь.
Ранним осенним утром, поеживаясь от недосыпа и холода, Леля стояла рядом с ним перед военкоматом. Потап поймал несколько заинтересованных взглядов своих товарищей по несчастью, направленных на нее, и вдруг заявил:
= Ты меня не жди.
Леля сначала даже не поняла, о чем он говорит.
= В смысле? Домой, что ли, идти?
= Нет. Вообще не жди. И не пиши.
Леля так хотела спать, что даже удивиться толком не смогла.
= А почему?
= А потому.
Потап ужасно злился: на нее, на себя, на осень, на этих, которые смотрят…
= Мы с тобой ничего друг другу не должны. Ты меня ждать не должна, я тебе тоже ничего не должен.
Леля хотела его обнять, но он увернулся:
= Два года впереди. Это до фига много. Я, может, вообще оттуда другим человеком вернусь – вон Андрюха после армии каким дебилом стал! Так что – все, давай.
Леля ужасно обиделась. Ужасно. Она же уже и календарь приготовила – в котором будет зачеркивать дни до его возвращения. И вообще…
У нее защипало в носу.
= Значит, не ждать?
= Нет.
=Ладно.
Она повернулась и ушла.
Это был второй раз, когда они поссорились и не разговаривали полтора года.
Да, ровно полтора.
Потому что через полтора года Леля как раз собиралась попить с утра перед институтом  кофе, когда кто-то позвонил в дверь. Она крикнула: “Открыто!” - потому что имела дурную привычку дверь не закрывать, и высунулась в коридор.   На пороге стоял Потап. В военной форме и с рюкзаком. Ему дали отпуск.
Леля замерла на секунду, а потом молча бросилась ему на шею. Вернее – она прыгнула на него, обхватив  руками и ногами и чуть не повалив на пол. Рюкзак, помнится, тогда так и остался на лестнице.
А потом, лежа в постели, тяжело дыша и приходя в себя, он вдруг взял ее руку и поднес к глазам, разглядывая блеснувшее на безымянном пальце кольцо .
= Это что?
И Леля вспомнила, что она вышла замуж. Недавно, буквально две недели назад. И  гордо и независимо ответила: “Ну, так никто же никому ничего не должен...”
Потом они не виделись очень долго. Очень-очень. Так долго, что Леля начала забывать, как это – проснуться рядом с Потапом, коснуться его могучей волосатой груди пальцем, чувствовать его пробуждение… как это – умирать в его руках снова и снова – и снова рождаться.
Они никогда не говорили о любви.
И в тот последний раз, когда виделись – тоже не говорили.
Это было на вечере выпускников, когда уже, по словам Розенбаума, прошло лет десять после детства. Взрослые, почти тридцатилетние люди собрались, чтобы вспомнить былые дни, посмеяться, поплакать.
В том же самом туалете Леля и Потап совершенно сошли с ума, хотя портвейна на этот раз не было. И бабы Клавы, к счастью, тоже.
Зато у Потапа была жена, а у нее – муж. И у каждого – куча проблем.
И они очень убедительно друг другу доказали, что все вот это – это просто атмосфера навеяла. Просто юность вспомнилась. А вообще они взрослые и ответственные люди. Да, поддались слабости, случилось вот… но ничего. Тем более что Потап собирался уезжать, а  Леля очень хотела ребенка.
В общем – они попрощались тогда. И еще попрощались. И еще разок.
И никто из них ни разу не сказал о любви.
Потому что – ну разве это любовь?
***
Леля снова залезла в компьютер – вдруг за время ее отсутствия что-то изменилось. Ей отчаянно нужна была работа, даже не столько работа, сколько деньги – а сломанная нога в этом смысле только добавляла проблем.
Ситуация с работой не изменилась: писем не было, на сайтах работодателей новых подходящих вакансий не появилось.
Леля хотела уже выключить компьютер, но заглянула еще на Фейсбук. И там, в профиле у одной своей знакомой, увидела ошеломительную статью. Статья весьма красочно повествовала о том, что изменить свою жизнь не просто, а очень просто. С помощью каких-то математических выкладок и цитат из древних восточных мудрецов автор статьи очень убедительно доказывал, что для этого нужно только одно: красные трусы.
Да, именно так.
Нужно было взять красные трусы, пошептать над ними заветное желание – и закинуть их на люстру.
Но – автор предупредительно поднимал указательный палец вверх, чтобы не дай Бог кто-то не допустил роковой ошибки! - формулировать желание нужно очень четко и ответственно, потому что вселенная, живущая внутри красных трусов, понимает все очень буквально и желания исполняет дословно. Словом – надо прямо все-все предусмотреть. Хочешь богатого мужа – так и говори, но еще добавь: чтобы он был молодой, красивый и умный – а то красные трусы подсунут тебе престарелого урода с кучей болезней, но богатого. А хочешь квартиру – прямо так и заказывай: нужна трехкомнатная квартира в центре, желательно улица Малая Бронная – а то будет тебе хрущоба в Люберцах, будешь знать…
Ну, вреда-то от этого не будет, подумала Леля, старательно пряча глаза от самой себя.
Красные трусы у нее были. Даже не одни.
А если развесить их по всем люстрам в доме – интересно, надо все равно одно желание загадывать или сколько люстр – столько и желаний?
Ответа на этот вопрос в статье не было, а уточнить было не у кого.
Леля порылась в ящике с бельем и вытащила оттуда две пары красных трусов: одни – хлопчатобумажные, простенькие, а вторые – что называется, привет из публичного дома – сплошь с кружевами и прозрачными вставками. Хлопчатобумажные она решила повесить на кухне, а эти, развратные – в коридоре.
Желание Леля сформулировала так: чтобы все финансовые проблемы решились, но при этом никто не пострадал! Ей показалась, что это формулировка очень удачная: тут точно никто не умрет, не заболеет и не разорится – при такой-то формулировке.
А когда закидывала вторые трусы в коридоре на люстру – вдруг произошел сбой. Она произносила желание вслух – и внезапно услышала, как говорит:
= Чтобы все финансовые проблемы решились, но при этом Потапов.
Что “Потапов”? Откуда тут взялся Потапов вообще?!! Это даже вообще безграмотно как-то - “и при этом Потапов”.
Злясь на саму себя, она посмотрела на часы: три.
Болела нога, голова, душа.
Леля выпила таблетку обезболивающего, которое дал ей Потапов, и решила немного поспать. В конце концов – она чуть не вывалилась сегодня из окна, пережила серьезный стресс. Имеет право.
Она легла на диван, с трудом пристроила загипсованную ногу – и моментально провалилась в сон. Чанк горячим боком привалился рядом и блаженно засопел.

Глава 6.

Сначала Евгений делал вид, что не понимает, о чем она говорит.
Катя налила коньяку себе и ему, как только он вошел и снял пальто. Свой выпила залпом – хотя вообще-то пила редко и быстро пьянела. В этот раз – не опьянела совсем.
Пока она говорила – он успел стянуть с себя и штаны и остался в черных семейных трусах, носках и рубашке. Начал было и рубашку расстегивать, но тут до него начало доходить, что вечер явно не будет томным, как он рассчитывал.
Он крутил бокал в пальцах с независимым видом и рокотал своим бархатным, почти оперным голосом:
= Катюша, да что за муха тебя укусила! Какие фото? Какие письма, о чем ты?
Он даже сделал попытку ее приобнять и завалить на постель, но она вырвалась и отскочила в сторону.
= Евгений Аркадьевич, я последний раз повторяю: вы должны выплатить мне пятьсот тысяч рублей до конца недели. Вот карточка, на которую вы должны эти деньги перевести. Я знаю, они у вас есть. И я знаю, что вы это сделаете. В противном случае я напишу заявление в деканат о том, что вы силой и обманом заставили меня вступить с вами в половую связь. И не только в деканат. Такое же точно заявление отправится в мили… полицию. Все доказательства у меня есть. Включая вот эти, - она ткнула пальцем в сторону конверта с фотографиями. - Я думаю, в ваших интересах выполнить мои условия, учитывая, что я несовершеннолетняя.
Тут она блефовала – но Елена велела ей сказать именно это. Вообще-то Кате недавно исполнилось девятнадцать, но выглядела она действительно совсем девочкой: худенькая, с маленькой грудью, острыми плечиками и детским лицом. Максимум лет на шестнадцать, да и то если с косметикой.
Конечно, тут был риск: Евгений мог в ее личном деле посмотреть год рождения. Но Елена утверждала, что он этого делать не будет и что Катю он выбрал именно потому, что был уверен в ее возрасте. Катя сама удивлялась, почему этот холеный, уверенный в себе и такой взрослый мужчина обратил внимание именно на нее: на курсе было полно девушек куда более красивых, ярких и эффектных. Но он выбрал ее – и это ей страшно льстило и давало ощущение собственной значимости: значит, она исключительная, значит, он рассмотрел в ней то, чего не видели другие – ее внутренний мир.
А оно воно что, оказывается. Бррр.
= И кроме того – у меня имеются сведения о ваших махинациях в институте. И вряд ли вы сильно обрадуетесь, если к вам придет проверка из… ну, проверка.
Катя просто понятия не имела, кто занимается всеми этими делами. ФСБ? Налоговая полиция? ФСО? Впрочем – не важно, главное, что Евгений Аркадьевич явно имел об этом вполне себе конкретное понятие.
И он, кажется, начинал понимать, что она не шутит.
= Ах, сучка… - пробормотал он. - Ах ты сучка…
Катя подумала, что он говорит о ней – и ей стало страшно. А вдруг он ее сейчас убьет? Нет, ну серьезно – вдруг он мало того что педофил, так еще и маньяк? Что если вообще все это ловушка – и ее заманили сюда только для того, чтобы скормить этому монстру-людоеду? Ноги у нее затряслись, руки тоже заходили ходуном – и она схватила бутылку шампанского из ведерка, чтобы если вдруг что – защищаться.
= Опять… опять Ленка меня на крючок… - продолжал бормотать Евгений. Руки у него тоже тряслись, когда он наливал себе еще коньяк в бокал. Выпив его залпом, он повернулся к Кате: - Говори, мелкая дрянь – Ленка надоумила тебя?!!
= Какая Ленка? - пролепетала Катя, отступая назад и сжимая бутылку в руке. - Я не знаю вашу Ленку вообще…
= Да ладно, - вдруг устало отмахнулся Евгений, плеснул себе еще коньяку и опустился на край кровати. - Можешь не притворяться. Моя жена не первый раз это проделывает… Впрочем, я сам дурак – на те же грабли в который раз.
Катя немного успокаивалась. Похоже, он не собирался ее убивать и есть. Ну, по крайней мере не сейчас.
= Пятьсот тысяч. Неплохо. На что же ей надо столько денег? - вслух размышлял Евгений. - Скорей всего, опять какую-то операцию хочет. Сука, ну сука и есть.
= Но вы же – тоже, - вякнула из угла Катя.- Вы ее вообще-то практически похоронили – так, на минуточку.
= Да, я тоже… - вздохнул Евгений. - Жизнь – она, Катенька, непростая, ох непростая… в ней всякое бывает. Как говорил Шекспир, “есть многое, Горацио, что и не снилось нашим мудрецам”. Что ж… похоже, придется платить. Ты не переживай, я все переведу до субботы – я же понимаю, что иначе все. Если бы это ты меня шантажировала – могли бы быть варианты соскочить, но с Ленкой нет, не прокатит…
На его лице вдруг выступили крупные капли пота, он сильно побледнел, стал тереть шею.
= Душно как тут… - он снова отхлебнул коньяку.
Катя поставила бутылку с шампанским на место и в нерешительности остановилась посреди номера: а что делать теперь? Можно ей уже идти – или что-то еще надо делать? Вроде бы она выполнила все условия, которые поставила ей Елена – и больше ей тут оставаться было ни к чему.
= Знаешь, Катюша, - вдруг заговорил Евгений, ложась на постель и вытягиваясь на ней, словно покойник. - Моя жена Елена – потрясающая женщина. Удивительнейшая. Исключительная. Таких больше нет.
Очень “приятно” это было слушать Кате. Она с отвращением посмотрела на его пятки в черных носках, он лежал, сложив руки на груди и  слегка разведя носки в стороны, и Катю вдруг затошнило при одном воспоминании о том, как он в таких же вот носках карабкался на нее, тихонько постанывая и даже чуть повизгивая. Пожалуй, она была даже благодарна этой исключительной женщине Елене за то, что та появилась и прекратила  эту отвратительную историю, всю мерзость которой Катя почему-то увидела только сейчас, а пока она длилась – обманывала себя и играла в любовь. Она поспешно отвернулась, чтобы не видеть эти пятки.
= Она очень умная. И красивая. И стерва такая, каких свет не видывал… - продолжал Евгений. - И абсолютно, абсолютно фригидная.
Боже, подумала Катя, мне-то это все зачем?
= Евгений Аркадьевич, я, пожалуй, пойду, - прервала она его трепетный монолог и направилась к двери.
= Нет, нет, подожди, - остановил ее Евгений. - Все-таки это наш последний разговор – я хочу, чтобы ты сохранила обо мне хотя бы более-менее приличные воспоминания.
= Боюсь, что это не получится, - не сдержалась Катя.
Сейчас, когда он лежал вот так, вытянувшись, на постели – было видно, что ему, конечно, гораздо больше, чем тридцать шесть. Дряблая шея, набрякшие веки, под расстегнутой рубашкой – складки неопрятного живота. Все это было и раньше – но раньше она смотрела на него влюбленным взглядом ученицы, которая не замечает очевидного внешнего несовершенства своего учителя, ослепленная его выдающимся умом и богатством его внутреннего мира. Надо сказать, что в их отношениях все было хорошо – все, кроме, собственно, секса. Вот убрать бы эту составляющую – и было бы вообще прекрасно: возвышенно, красиво и благородно.
= Так вот у нас с Леной очень крепкая семья, мы очень любим друг друга и идеально подходим друг другу во всем. Кроме постели, - продолжал Евгений. - Но при этом она, поскольку совершенно, напрочь лишена сексуальности, не может понять меня. Она считает, что я должен справляться со своими потребностями. А как? Как?!! - он приподнялся на локте, но снова упал на подушку.
Кажется, он сейчас и плакать начнет, с ужасом подумала Катя.
= Все, Евгений Аркадьевич, мне пора. Извините, я не хочу все это слушать…
Она схватила свою рюкзак, надела куртку и скользнула в коридорчик.
А карточка? Что делать с карточкой – которая ключ? Что-то Елена про нее говорила… что ее надо сдать…
= Евгений Аркадьевич, вы, пожалуйста, уходите тоже, ладно? - Катя снова вернулась в комнату, где Евгений уже сидел на постели и снова наливал себе коньяк. - Вот выпьете этот коньяк – и уходите. А я карточку сдам. А вы дверь просто закроете, хорошо?
Он не ответил, даже не посмотрел в ее сторону, залпом выпил полбокала – и снова повалился на постель, как тюк с грязным бельем.
Господи, подумала Катя. Как, как, КАК я могла подпустить этого жалкого урода к себе? Как могла позволить его рукам шарить по моему телу? Как могла прикасаться к ЕГО телу?
Ее снова затошнило.
Воспоминания и коньяк, который она выпила на голодный желудок, объединились и заставили ее стремительно влететь в туалет и склониться над белым другом всех отравленных и разочарованных в любви страдальцев. Пока ее выворачивало наизнанку – ей показалось, что из комнаты послышался какой-то странный громкий звук, словно кто-то крикнул, потом глухой стук – как будто что-то упало. Но ей было не до того – когда тебя рвет, остальной мир существует весьма условно.
Когда Катя умылась, вышла из туалета и заглянула в комнату – Евгений ничком лежал на полу, на ковре около кровати, неудобно подогнув под себя руку. Глаза его были открыты, и он смотрел прямо на Катю.
Но не видел ее.
Потому что был абсолютно и безоговорочно мертвый.

Глава 7.

Леля проснулась от странного звука и резко открыла глаза.
В комнате было темно – значит, она проспала часа три, не меньше, хотя в ноябре темнеет рано. Но все равно – темнота была уже довольно густая, не вечерние сумерки, а именно темнота. Телефона у Лели под рукой не было, так что посмотреть, сколько времени, она не могла.
А в квартире кто-то был.
Через щелку под дверью, которую этот кто-то прикрыл, пробивался свет из коридора.  Чанк… Чанка не было рядом!
Если это пришла Катька – он должен был своим радостным лаем разбудить не только ее, Лелю, но и половину их подъезда, как делал это всегда, каждый день: именно поэтому Катька частенько оставалась ночевать у подруг или у отца – чтобы поздно вечером не будить соседей, они ведь были не виноваты в том, что Чанк был таким эмоциональным. А если это пришел чужой – он тем более должен был остервенело лаять и бросаться на чужака: к Леле из-за этого почти не ходили гости, потому что Чанк очень мало кого терпел.
Леле стало очень страшно.
Последние полгода она вообще только и делала, что боялась. Вздрагивала от каждого телефонного звонка, от каждого письма, пришедшего на электронную почту с незнакомого адреса, у нее начинали мурашки бегать по спине, каждый звонок в дверь приводил ее в состояние неконтролируемой паники.
А тут – вот тебе. В ее квартире кто-то есть, кто-то хозяйничает, что-то ищет… и Чанк! Где Чанк?!!
Леля нащупала в темноте костыль, прислоненный к постели, как можно тише поднялась, с трудом справляясь с загипсованной ногой. Совершенно некстати, но ей ко всему прочему страшно хотелось в туалет – скорей всего именно от этого она и проснулась, а вовсе не от звуков, которые доносились из коридора, потому что на самом деле звуки были очень тихие, чтобы их услышать – надо было напрячь слух.
Стараясь не шуметь, Леля подкралась – если это выражение уместно употребить для описания телодвижений человека с костылем и гипсом на ноге – к двери и очень осторожно открыла ее.
В коридоре на корточках, спиной к ней, сидел огромный детина в куртке. И… он что-то делал с Чанком! Чанк, распластанный на спине, безвольно лежал перед ним, не двигаясь, безжизненно раскинув лапы в стороны. Морду Чанка Леля не видела, она была отвернута в сторону, но ей и так было понятно, что происходит: этот тип, который каким-то образом проник в ее квартиру, убил или убивает в данный момент ее собаку! Ах ты ж сволочь!
= Ах ты ж сволочь! - озвучила Леля свою последнюю мысль и обрушила на голову этого ублюдка  костыль, перехватив его за тонкую часть и как следует размахнувшись. Злоумышленник схватился за голову обеими руками, вспомнил мать и всех остальных ближайших родственников и повалился на спину, а Леля размахнулась еще раз, чтобы добавить, но получилось не очень: костыль задел за висящую в коридоре люстру и удар совсем не получился, а сама Леля чуть не потеряла равновесие. Чанк вскочил и оглушительно залаял, припадая на лапы и всем своим видом показывая, что он вполне себе жив, здоров и даже довольно упитан.
Красные трусы, красиво взмахнув своими кружавчиками и рюшками, изящно спланировали на лицо Потапова, который мрачно уставился сквозь прозрачную вставочку снизу на стоящую на одной ноге и воинственно потрясающую костылем Лелю.
= Лелишна… а ты головой сегодня случайно не ударялась? - спросил он мрачно. - А то мы тебе рентген башки-то не делали, а зря, наверно.
И тут Леля начала хохотать.
Она так хохотала, что всерьез испугалась, что описается.
= Леш… отнеси меня в туалет, пожалуйста, только очень быстро! - выдавила она сквозь смех. - Я сама не дойдуууу…
Она хохотала и в туалете. Извинялась - “Леш, прости, пожалуйста!” - и снова начинала хохотать. Ей вторил звонкий лай Чанка и – ну разумеется, как же без него! - громкий гогот Потапова.
Когда Леля вышла, Потапов сунул ей к лицу огромный кулак, из которого торчали с обеих сторон красные кружавчики.
= Это что? - спросил он с искренним недоумением. - Почему? Не то чтобы это было единственное, что меня сегодня удивило – но прежде всего об этом… почему красное? Почему на люстре?
= Ты как в квартиру попал, жулик? - вместо ответа спросила Леля. - За те годы, что мы не виделись, ты овладел еще и профессией взломщика?
= Ты удивительная дура, Лелишна, - сказал Потапов, сунув трусы себе в карман и идя на кухню, где вытащил из другого кармана куртки бутылку красного вина. - За те годы, что мы не виделись, ты ни капельки не поумнела и не избавилась от вредной привычки оставлять дверь открытой.
Вообще-то – избавилась, подумала вдруг Леля. Вообще-то она уже сто лет не оставляла дверь открытой. Это только сегодня почему-то… в суете… с этой ногой…
Леля включила на кухне свет, проковыляла к шкафчику с бокалами.
Достав их, повернулась – и увидела, что Потапов завороженно смотрит на абажур, где весело отсвечивали хлопчатобумажные еще одни красные Лелины трусы.
= Да ты, мать, затейница, - протянул Потапов, не сводя с них глаз. - Я уже даже не уверен, что хочу знать. Пусть это останется твоей маленькой пикантной тайной.
= Да это ерунда, - отмахнулась Леля. - Это типа запрос во вселенную.
= Типа что? - Потапов на секунду отвел взгляд от трусов, чтобы перевести его на Лелю. - Типа куда?
= Ну, Леш, - конечно, Леле было неловко: кому хочется признаваться в собственной глупости. - Чего ты к этим трусам привязался?
= А может, мне нравится красный цвет, - приподнял брови Потапов. - Может, он у меня вызывает прилив, так сказать, эмоциональный. Может, я вот думаю, надо мне тоже свои труселя по люстрам-то развесить – не одной же тебе баловаться. Запрос, говоришь? А фасон имеет значение? Или только цвет?
Он снял куртку и повесил ее на стул – он почему-то всегда так делал, не вешал ее в коридоре сразу, а сначала на стул, а потом уже, во время разговора, относил ее на вешалку. Леля и забыла об этой его привычке.
= Леш, там вешалка есть, - напомнила она.
Потапов отнес куртку на вешалку и вернулся с пакетом, из которого стал доставать сыр, колбасу, хлеб, молоко, сметану, курицу…
= Ты что, ограбил супермаркет? - спросила Леля, глядя, как растет на столе гора продуктов. - Ты не только взломщик, но еще и грабитель?
= Нет. Я есть хочу. А ты инвалид и жрать у тебя, как всегда, нечего, - отрезал Потапов.
Нечего, правда. Катьки-то сегодня нет – а себе Леля  никогда не готовила.
= И что ты будешь есть? - поинтересовалась Леля, вдруг поняв, что тоже жутко проголодалась.
= Ты давай-ка сядь и не отсвечивай тут своей костяной ногой, - велел он. - Мешаешь.
Пока Потапов готовил, Леля открыла вино и разлила его по бокалам. Чанк преданно сидел у ног Потапова, не сводя с него влюбленного взгляда: он даже не выпрашивал кусочков, как обычно делал, когда готовили Леля или Катька, он просто сидел и смотрел на большого громкого мужчину так, словно тот был богом, которого он, Чанк, ждал всю свою жизнь.
= Так что за история с трусами? - спросил Потапов, разделывая курицу удивительно быстрыми и ловкими движениями, какие бывают только у медиков с большим опытом. - Расскажи, а то я же спать теперь не смогу – все будут трусики красные в глазах.
Леля не удержалась и придвинула к себе  упаковку с колбасой:
= Можно, я съем кусок колбасы?
= Нет. Сначала про трусы, - отрезал Потапов, забирая у нее колбасу и делая ей бутерброд с колбасой, сыром, огурцом и зеленым салатом.
= Вот же пристал, - пробормотала Леля, отпивая глоток вина. - Трусы. Красные трусы надо вешать на люстру и загадывать желание. Я тебе потом покажу статью – там все написано и математически обосновано. Это не я придумала, это вроде фен-шуй или что-то вроде того.
= Всегда подозревал, что этот самый шуй – это полная шуйня, - буркнул Потапов. - Но трусы, кстати, зачетные, - подмигнул он Леле, отчего та залилась краской и стала почти такого же цвета, как и сам предмет разговора. - Ой, матушка… да вы, никак, покраснели? - издевательски осведомился он.
= Так, все, я больше ни слова не хочу про трусы! - Леля схватила свой бокал и выпила вино большими глотками, а потом откусила порядочный кусок бутерброда.
= А мне нравится, - заявил Потапов. - Давненько я про трусы с тобой не беседовал, соскучился даже…
Конечно, он ее напоил.
Леля не пила давно – как-то ушел кураж, не было во всем этом радости, да и опыт нескольких лет, когда бывший муж боролся с алкоголем, тоже в этом смысле энтузиазма не прибавлял.
Но Потапов принес очень вкусное вино - “портвейна, звиняйте, не нашел!”, как он заявил, открывая вторую бутылку. Курица, которую он приготовил, была невероятно нежная, и вино под нее шло прекрасно. Когда Леля поняла, что абсолютно, просто свински пьяна – было уже поздно.
= Потапов… - сказала Леля, подперев ладошкой подбородок. - Вот где ты был, а? Вот эти двадцать лет почти – где ты шлялся, скотина?

Глава 8.

Катя, не сводя глаз со страшного, фиолетового и как-то расплывшегося по ковру лица Евгения, что вызывало у нее ассоциации с картинами Сальвадора Дали, втягивала шею в плечи до тех пор, пока плечи не достигли уровня ушей – дальше уже просто было никак. Тогда она вытянула шею обратно и усилием воли заставила себя отвернуться от ужасной кучи у кровати. Повернувшись к телу спиной, она зачем-то схватила себя за нос и потрясла головой, а потом метнулась к столику с закусками, повторяя про себя: отпечатки… отпечатки пальцев… пальцы…
На колбасе остаются отпечатки??? А на сыре? Боже… боже… что делать-то? Что делать?!!!
Она бестолково переставляла вещи на столе, в панике совершенно не представляя, какие улики и где ей надо уничтожать.
В кармане куртки завибрировал телефон.
Точно – у нее же есть телефон! Надо позвонить! Только кому?
Катя выхватила телефон из кармана – звонил отец. Он ждал ее сегодня к себе и звонил, чтобы уточнить – во сколько она собирается приехать, потому что сам еще был в городе.
= Папа… - выдохнула Катя в трубку, не давая ему и слова сказать. – Пап… я человека убила.
Отец рассмеялся.
= Тупым предметом по голове? Как Раскольников?
= Нет… коньяком… «Курвуазье»… пап, он тут мертвый лежит… папочка…
= Коньяком? – отец все еще не понимал, что она серьезно. -  «Курвуазье»? Так ты его не убила – только ранила… оглушила… эх, мне бы так убиться… прости, господи.
= Папа! – голос у Кати звенел на самой высокой ноте – она готова была сорваться в истерику. – Я его правда убила! Пожалуйста, приезжай.
= Адрес! – скомандовал отец, который хорошо знал свою дочь и вот эту нотку в голосе тоже хорошо знал. Не шутки, понятно.
Катя продиктовала ему адрес гостиницы и осторожно подошла к окну. Чуть отодвинула штору и выглянула – ого… снег-то какой повалил! Он уже не таял, касаясь земли, а ложился ровным плотным слоем. Такой снег в ноябре не часто случается – за те сорок минут-час, пока Катя беседовала с Евгением, намело уже порядочные сугробы. И останавливаться он явно не собирался, снежная пелена становилась только гуще.
Катя посмотрела на экран телефона. Со времени звонка отца прошло четыре минуты.
Она набрала номер мамы.
= Катенок, привет! А я ногу сломала! – радостно сообщила ей Леля абсолютно пьяным голосом.
Прекрасно. Вот прямо вовремя.
= Здорово, - в тон ей ответила Катя. – А я человека убила. Видишь, не зря обе день провели.
Леля залилась счастливым пьяным смехом:
= Ты ж мое солнышко!
На заднем плане послышался мужской голос:
= Лелишна, кто там кого убил? Или только покалечил?
= Катька моя убила кого-то. Говорит – человека.
= Хорошего? – осведомился мужской голос, не такой пьяный, как у Лели, но тоже явно навеселе.
= Кать! Хорошего человека? – строго спросила Леля.
= Нет, мам. Так себе. Прямо скажем – не особо хорошего.
= Тогда ладно, - одобрительно прогудел мужской голос. – Тогда не жалко.
= Мам… а ты можешь приехать? – жалобно спросила Катя. – Впрочем, если нет… ты не одна, да? И нога же у тебя… Я просто не знаю, что делать. Он тут лежит… и у него лицо фиолетовое и как часы у Дали… и он такой… ужасный, мам.
= Мы сейчас приедем! – крикнула Леля и отключилась. Но через секунду телефон Кати снова завибрировал. – Только скажи куда, - слегка сконфуженно сказала Леля, а мужик на заднем плане оглушительно загоготал, как будто в бочку.
= У тебя там ковер есть? – деловито спросил этот громогласный мужик, забрав у Лели трубку.
= Есть, - Леля скосила глаза в сторону ковра у кровати, но тут же снова отвела взгляд, потому что на ковре лежало тело.
= Большой?
= Ну… так, - пожала плечами Катя.
= Поместится твой нехороший человек в него, нет?
= В ковер?!
= Ну да. Ты что, не знаешь – трупы всегда в ковре выносят…
= Не знаю, честно! Я вообще… вы знаете… первый раз.
= Понятно, -  хмыкнул мужик. – Меня Леша зовут. Можно дядя Леша.
= А меня Катя, - зачем-то представилась Катя.
= В общем, жди нас, Катя. Мы сейчас с ветерком к тебе приКАТим! О, какой я балагур, однако, Лелишна, а? Заценила?
Телефон снова отключился. И снова через секунду ожил:
= Где твой ковер-то? – спросил этот дядя Леша, тоже слегка сконфуженно.
Катя сказала ему название гостиницы, он присвистнул.
= О, неплохое место ты выбрала для убийства. А я думал, там еще ремонт идет… но хорошо, это от нас недалеко, быстро доедем.
И он снова бросил трубку.
Катя боком, стараясь держаться к трупу спиной, протиснулась к балкону и открыла балконную дверь – в комнату сразу ворвался морозный ветер, занавеска взлетела парусом к потолку. Но Кате нужен был свежий воздух – ей казалось, что в комнате уже начинает пахнуть трупом, да и куртку она так и не сняла, хотя и не замечала этого.
Сунув руку с телефоном в карман, она вдруг наткнулась там на какой-то кусочек картона. Карточка какая-то - откуда? Машинально поднеся ее к глазам, она увидела, что это тот самый автобусный билетик, на котором написал свой телефон утренний идиот. Павел, что ли.
Пару секунд поколебавшись, Катя набрала номер, написанный на билетике.
= Алло, Павел? Добрый вечер… то есть не добрый совсем… это, знаете, Катя. В полосатой шапке.
= А, так вас Катя зовут, - ничуть не удивился Павел, как будто даже ждавший ее звонка и взявший трубку практически сразу, после первого гудка.
= Да. Меня Катя зовут. И… вы серьезно мне про свой сон рассказывали?
= Абсолютно серьезно.
= Понимаете… кажется, вы были правы. Кажется, у меня действительно неприятности. И кажется – мне действительно нужна ваша помощь. Если вы, конечно, не прокурор.

Глава 9.

Когда позвонила Катя, Леля как раз собиралась начать целоваться с Потапом.
Третья бутылка вина уже почти опустела, а в глазах Потапа появилось хорошо знакомое Леле выражение, которое означало, что сколько веревочке не виться, а конец уже близок. На самом деле Леле уже очень давно хотелось, чтобы веревочка виться перестала, но Потапов, видимо, был человеком принципиальным.
= Муж твой где? – спросил он грозно, прервав какую-то песню, которую она пыталась петь, и поставил  бокал на стол, глядя на нее со своим этим невыносимым прищуром.
= Муж мой… - Леля беспомощно развела руками. – Нету.
= Никакого нету?
= Никакошенького, - поникла головой Леля.
= Ого ты пьяная, Лелишна! – восхитился Потапов.
= Ага! – радостно подтвердила Леля. 
= Почему? Был же!
= Кто?
= Муж!
= Был, - Леля с улыбкой пожала плечами. – Знаешь, Потапов, бывает так, что люди живут вместе, живут, а потом – хоп… и не живут больше. И никто никому ничего не должен. Представляешь, Потапов? Никто никому ничего не должен! Все свободны. Я свободная женщина. Невидима и свободна, ясно тебе?
= Я пьяных женщин принципиально не целую, - предупредил Потап и помахал пальцем перед лицом Лели. – Пьяная мать – горе семьи. Ты, Лелишна, свои эти штучки брось. Протрезвеешь – поговорим. К тому же у тебя одна нога в гипсе, а другая, как ты мне сегодня сообщила, небритая. И ты к тому же старая.
= Какие штучки? – невинно осведомилась Леля и чувствительно пнула его загипсованной ногой.
= Змея ты, - сообщил ей Потапов мрачно и схватил ее за шею, властно и в то же время нежно, как только он один и умел. Потянул к себе, чтобы – наконец-то! вот же придурок-то! – поцеловать… и в этот момент у Лели зазвонил телефон.
= Дочка звонит, - почему-то шепотом произнесла Леля и зачем-то включила громкую связь.
Закончив разговор с Катей, Потапов воззрился на Лелю, задумчиво сдвинув брови:
= Так, Лелишна. Доча твоя пошутить любит или как?
= Нет, - даже в совершенно пустой от вина и близости Потапа голове Лели все отчетливее  начинал звонить тревожный колокольчик. – Леш, она серьезно! Она правда этого козла убила!
= Какого козла? – растерялся Потапов.
= Да какая разница! Она же сказала – нехороший он. Значит, козел. Да она бы хорошего и не стала, она у меня девочка знаешь какая… она у меня… да ты дурак, что ли! Конечно, козел! Если лицо как у Дали!
= Ладно, не кипиши, разберемся! Козла так козла! Козлу козлячью смерть, как говорится! – Потапов надавил ей на плечо, опуская снова на стул, с которого она вскочила. – Хватит тут своей костяной ногой махать, я от этого возбуждаюсь.
Ну вот как, а? Даже в такой ситуации Леля не выдержала и засмеялась. Никто и никогда не умел ее смешить так, как Потапов.
= Значит, что мы имеем… - Потапов встал и заходил по кухне. – За руль я сесть не могу. Ты, горе семьи, разумеется, тоже. Такси вызывать? А труп вывозить на чем?
 = А если санки? – пискнула Леля. – Там снег.
= Вот ты, Лелишна, дура все-таки, - с некоторым даже уважением произнес Потапов. – Какие санки?!!!
= У меня есть на балконе, - виновато взглянула на него Леля. – И лыжи там еще.
= Так это же меняет дело! – воскликнул Потапов с восторгом. – На лыжах и с санками мы живо все проблемы порешаем! Как же я сам-то, дурак, не догадался! Лыжи! Ты ж моя умница!
И он все-таки поцеловал ее. Прямо вот сверху, как коршун, спланировал, так, что она и опомниться не успела, за подбородок своей клешней огромной ухватил…и поцеловал.
= Леш…
Леле пришлось подышать, прежде чем она смогла снова говорить. И все равно получилось довольно плохо – хрипло и как-то не очень четко.
Она прочистила горло.
= Леш… нам надо к Катьке…
Но он уже стоял к ней спиной и тыкал в свой телефон – звонил кому-то.
А Леля смотрела на эту спину – большую, надежную, забытую, но такую родную, смотрела… и только когда почувствовала на губах соль – поняла, что плачет. В который уже раз за этот дурацкий прекрасный день.

Глава 10.

Первым в гостиницу приехал Павел.
Он позвонил снизу, из холла, и спросил номер комнаты. А Катя номер-то и не помнила, ей пришлось даже выйти  и посмотреть, что написано на двери.
Войдя, Павел осмотрелся и задержался взглядом на фиолетовом Евгении, вольготно раскинувшемся у постели лицом вниз.
А потом, упорно глядя в пол, чтобы не посмотреть случайно Кате в лицо, спросил:
= Он вам кто?
= Он мне… никто, - ответила Катя.
= Такой никто, что вот тут в носках и рубашечке навыпуск прилег отдохнуть? – в голосе Павла слышалась брезгливость – ну по крайней мере Катя эту брезгливость и презрение слышала очень хорошо.
= А вам-то какое дело? – резко ответила она. – Вы помогать пришли или вопросы задавать?
Павел  промолчал. Он зашел в туалет и вышел оттуда с рулоном туалетной бумаги.
= Вы больной? – насмешливо спросила Катя. – Или у вас с желудком нехорошо? Зачем вы бумагу взяли?
= Надо как следует протереть все поверхности, которых вы касались, - холодно произнес Павел, по-прежнему стараясь не смотреть на Катю. – Потом мы все здесь приберем и подумаем, что делать с телом вашего… никого.
Они в полном молчании терли туалетной бумагой поверхность столика – Павел с одной стороны, Катя с другой.
= Вы профессионалка? – нарушил вдруг молчание Павел.
Катя подняла на него непонимающий взгляд.
= В смысле? Нет. Я еще учусь… в институ… - и тут до нее дошло. Она, не думая, схватила из вазы с фруктами яблоко и со всей силы запустила им в Павла – тот едва успел уклониться. Яблоко с сочным хлопком разбилось о стену, оставив на обоях симпатичную кляксу. – Вы совсем, что ли, идиот???
= А не надо фруктами кидаться, гражданочка, - холодно произнес Павел. – Что еще можно подумать, глядя на всю эту премиленькую пастораль?
Он обвел рукой номер, избегая смотреть на Катю и на Евгения.
= Уморили старичка? Перестарались? Может, виагры многовато?
Катя метнула в него апельсин, он снова увернулся, и апельсин влетел прямо в зеркало у него за спиной. Разумеется, зеркало с печальным прощальным «бздынь!» осыпалось серебряным дождем на пол.
= Какая вы страстная натура! – воскликнул Павел, бросая в Катю рулон туалетной бумаги в ответ. – Немудрено, что старикан коньки отбросил!
На этот раз Катя попала – пущенная ею гроздь винограда впечаталась Павлу прямо в лоб, не причинив, впрочем, парню никакого серьезного вреда.
= Убирайтесь! – вне себя от злости Катя схватила бутылку шампанского и воинственно затрясла ею. – А то я и вас сейчас прикончу! Уходите отсюда! Придурок! Козел! Дурак какой-то! Ничего не знаете, а сами…
И она вдруг опустилась на пол, бросила бутылку, которая со стуком покатилась куда-то вбок, обхватила руками колени, уткнулась в них лицом и отчаянно зарыдала.
Павел сел рядом с ней и нерешительно тронул ее за плечо. Катя дернулась и что-то невнятное пробормотала себе в колени – слов было не разобрать, но общий смысл был очевиден: убирайтесь, оставьте меня в покое, вы моральный урод и я вас ненавижу.
Павел посмотрел на потолок, потом на окно… убраться отсюда было бы очень даже неплохо, если говорить честно, но – нельзя, хотя и очень хочется. Потом взгляд его упал на конверт, лежащий на столике. Он привстал, взял конверт и со словами «Это тут что, фотографии, что ли?» - приготовился ознакомиться с его содержимым.
И тут Катя прыгнула на него.
Она повалила его на пол, уселась на него верхом, выдрала из его рук конверт и начала с остервенением рвать фотографии, используя для этого не только руки, но и зубы. Павел пытался сбросить ее с себя, но это было не так легко – несмотря на свой небольшой рост и хрупкую конституцию, Катя оказалась очень цепкой, весьма ловкой и довольно сильной. Получив несколько чувствительных ударов острыми локтями и коленями, Павел решил, что благоразумнее будет не сопротивляться и подождать, пока этот приступ безумия у дамочки пройдет, и дал себе слово уйти, как только представится возможность, оставив эту неадекватную стерву разбираться с ее проблемами самостоятельно. Пусть хоть все фотографии съест, ему все равно.
И в этот момент у Кати зазвонил телефон.
Придерживая коленом и так не сопротивляющегося Павла, Катя вынула телефон из кармана.
= Да, папуль. Номер 213.
Ни фига себе, подумал Павел. Да у них тут банда. Вот это я попал…

Глава 11.

Отец Кати, Виктор Петрович Орлов, был человеком неординарным.
Сам о себе он со смирением говорил – «помотало меня». И действительно – за свои пятьдесят с небольшим лет успел Виктор Петрович несколько раз круто поменять судьбу, пару раз умереть и получить впечатлений столько, что иному на двадцать жизней хватит.
До женитьбы на Леле Виктор Петрович лихо бросил в восьмом классе школу, попал в колонию для несовершеннолетних за какие-то смешные грехи, вышел оттуда с твердым и четким намерением никогда больше за решетку не попадать – и, надо сказать, это намерение исполнил в точности. Школу в итоге заканчивал уже взрослым, как и институт, попутно занимаясь бизнесом – благо девяностые годы образования особого не требовали, а криминальное прошлое – пусть даже и «всего-навсего» колония – было только на пользу.
Диплом экономиста Виктору Петровичу пригодился не сразу – но пригодился, когда, разорившись во время дефолта, он устраивался на работу бухгалтером в уже более цивилизованные и культурные нулевые. Семью надо было кормить – и Виктор Петрович из бухгалтеров быстренько выбился в финансовые директора небольшой фирмы, которая занималась по официальной легенде то ли сахаром, то ли крупами, а на самом деле – обналичивала денежные средства клиентов под очень хороший процент. Опыт девяностых и хорошее чутье позволили Виктору Петровичу вовремя из этой фирмы свалить – как раз буквально накануне ареста генерального директора, который сразу же сдал всех своих сотрудников, клиентов и партнеров, за что и отделался в результате условным сроком «по особому порядку», а два его заместителя отправились на вполне себе реальные нары. Виктор Петрович выступал на процессе свидетелем и, как мог, заместителей старался выгородить – поэтому сроки у них оказались не столь большими, как могли бы быть. Правда, мстительный генеральный пытался подставить и его, но Виктор Петрович перед своим уходом за собой все хорошенько помыл и почистил – и даже горячее желание купленного генеральным «следака» присовокупить его к фигурантам дела оказалось недостаточным. 
Дальше карьера Виктора Петровича развивалась спокойно, без резких скачков, без взлетов и падений. Пару раз пытались его убить, еще пару раз – посадить, но верный своему обещанию «никогда больше!» Виктор Петрович за сверхприбылями не гнался, на рожон не лез и к сегодняшнему дню имел неплохой, стабильный доход, не зависящий от колебаний курса доллара и не требующий его постоянного присутствия на работе, симпатичный домик в Подмосковье, черный пояс по карате  и второй паспорт гражданина одного небольшого, но милого государства – на всякий случай.
Лелю Виктор Петрович любил очень. Любил болезненной любовью – причем, что называется, с открытыми глазами. Он с самого начала понимал, что она его не любит, но не ревновал, несмотря на постоянно крутящихся вокруг мужчин. Почти не ревновал. Был только один человек, к которому он испытывал дикую, страстную, нечеловеческую ревность – только один…
А еще сильнее он любил Катю.
У них довольно долго не было детей. Десять лет они с Лелей честно пытались завести ребенка, высчитывали благоприятные дни, пили таблетки для усиления фертильности… Лелю без конца обследовали, изучали, щупали, просвечивали – все было в  порядке. И только спустя почти десять лет бесплодных попыток у него зародились некоторые подозрения относительно себя – а может быть, не в Леле дело? Может быть, это он, Виктор, такой брутальный, такой крутой, такой весь «настоящий мужик-самец» - тому виной?
Втайне от Лели он решил выяснить этот вопрос.
И вердикт врачей оказался весьма неутешительным: никогда, ни при каких обстоятельствах у него не могло быть детей. Даже случайных. Даже если вдруг чудо. И никакое ЭКО в его случае помочь не могло – белые хвостатые живчики в его организме просто отсутствовали. Совсем. Такое бывает – редко, но бывает.
Сказать, что это известие Виктора огорчило – это не сказать ничего. Это просто промолчать. Его «нахлобучило» так, что следующие полгода он пил без просыпу. Когда не работал. Потом работал – и опять пил. И работал. И снова пил, чередуя эти два занятия с завидным постоянством. 
Спустя полгода он устал пить и стал искать выход. Рассматривал самые разные варианты: детдомовский ребенок, донорская сперма… В истории поиска его компьютера появились такие пункты, как «анкеты детей на усыновление» и «как сказать жене, что ты бесплоден».
И вдруг однажды вечером Леля сообщила ему, что их многолетний труд наконец увенчался успехом и что она беременна!
Виктор посмотрел на нее очень мрачно и спросил, помнится, только:
= И тебя не смущает, что я полгода трезвый не бываю? За ребеночка не боишься?
Леля же отмахнулась, весело и беззаботно:
= Так, наверно, поэтому и получилось!
Катя родилась в срок и с самых первых минут своей жизни влюбила в себя Виктора бесповоротно и навсегда, разрешив тем самым все его сомнения и терзания. Леля в свои тридцать лет была абсолютно готова к материнству и стала  хорошей матерью – а Виктор стал абсолютно сумасшедшим отцом. И тот факт, что Катя была ему не родной дочерью, не то что ушел на второй план – он вообще как-то отсутствовал в его поле зрения.
С Лелей они расстались на удивление мирно и спокойно, без ссор, скандалов и выяснений отношений. Случилось это само собой после того, как Виктор Петрович внезапно уверовал в Бога. По его словам, в тяжелый период смятения и метаний опустилась на него благодать – и озарила его светом понимания. Произошло это прозрение как нельзя более вовремя – проблемы с алкоголем у Виктора Петровича уже вышли из-под контроля и грозили разрушить всю его жизнь. С момента сошествия благодати он пить бросил совсем и только грустно вздыхал иногда, глядя на бутылку хорошего коньяка или виски.  Полтора года они еще жили вместе, а потом, когда Кате исполнилось восемнадцать – по благословению своего духовного отца Виктор Петрович принял монашество, хотя в монастырь уходить его не благословили. Надо сказать, далось ему это решение трудно, но было вполне логичным и выстраданным: Леля с ним жить больше не хотела, женой его быть отказалась – а других женщин Виктору Петровичу было совершенно не надо. Жил он теперь скромно и в полной гармонии с самим собой в своем загородном доме в ближайшем Подмосковье, служил алтарником в местном храме и очень любил, когда к нему в гости приезжала Катя. А бывало это часто, потому что Катя папу тоже любила очень, хотя развод родителей пережила поразительно спокойно – возможно, потому, что они умудрились остаться друзьями и никогда не ссорились при ней. Так тоже в жизни бывает – хотя и редко.
===
Когда на пороге комнаты возник монах в клобуке и рясе, сознание Павла начало по-настоящему мутиться. Да что за хрень здесь творится?!! Или это он, Павел, с ума сошел незаметненько?
Монах вошел, перекрестился, обвел взглядом гостиничный номер, прищурился на фиолетового Евгения, лежащего в своей не слишком удобной позе на боку около постели, а потом уставился на композицию, которую являли собой Катя и Павел.
= Доча, - произнес он вкрадчиво, слегка выставляя руку вперед, словно пытаясь  остановить что-то, что неумолимо надвигалось на него. – Доча… тебе одного трупа мало?
Катя выплюнула кусок бумаги, который за секунду до этого оторвала зубами от уже порядком изорванной и пожеванной фотографии, и вытерла рот ладонью. Павел пошевелился, она снова прижала его коленом.
= Это не труп, пап, - проговорила Катя, продолжая остервенело рвать фотографии и разбрасывая мелкие обрывки в разные стороны. – Это Павел. И он меня проституткой считает.
= Тебя?! – поразился Виктор Петрович и зашел сбоку, чтобы заглянуть Павлу в лицо: - Молодой человек, вы что, совсем в людях не разбираетесь?
Павел попытался что-то сказать в свое оправдание, но снова получил коленом и решил заткнуться. Хотя, надо сказать, и сам начинал думать, что в людях совсем не разбирается.
Монах оценивающе оглядел обстановку, заметил и разбитое зеркало, и след от яблока на обоях, и бутылку, откатившуюся к батарее…
= Доченька, ты убила его, сопротивляясь, да? – мягко спросил он. – Он пытался тебя… изнасиловать, да? Я же вижу следы борьбы… и нешуточной борьбы… драки! Ты защищалась, да?
Катя швырнула в сторону очередную порцию бумажных обрывков.
= Нет, пап. Не пытался. Сейчас я закончу – и все тебе расскажу, пока мама едет. А потом…
= А потом мы вызовем полицию и все расскажем им, - подхватил Виктор Петрович.
= Нет, пап. Потом мы будем думать, куда девать Евгения Аркадьевича. Ну… то, что от него осталось.
И Катя махнула рукой в сторону кровати.
Виктор Петрович тоскливо подумал, что, видимо, ту клятву, которую он дал себе в далекие годы юности – никогда не попадать за решетку – ему сдержать-таки не удастся.
= Доча, - снова попытался он убедить Катю. – Ну ведь очевидно, что ты не виновата. А если что – давай скажем, что это я его убил. Мне все равно – я могу и посидеть, не все ли равно, где Богу молиться. Там еще и лучше, отвлекаешься меньше!
Катя на секунду оторвалась от своего увлекательного занятия и задумалась, оценивая отцовское великодушное предложение. Потом покачала головой:
= Нет. Нет. Пап…
Она глубоко вздохнула, прикрыв глаза, словно готовясь нырнуть, затем сделала паузу, зачем-то схватив себя за шею левой рукой, будто собиралась задушить, и наконец проговорила:
= Сядь, пап, в кресло. Я с самого начала начну. Ты только не думай, что я плохая, ладно? Хотя – была бы хорошая, в такую передрягу не попала бы.
И, не дав Виктору Петровичу возразить, начала свое повествование.

Глава 12.

Потапов не зря тыкал в кнопки своего телефона.
Через десять минут, надев на осоловевшую Лелю куртку и валенок – один, разумеется, потому что на гипс не лезло ничего, - он взвалил ее себе на плечо и понес к лифту. Чанк радостно скакал вокруг с поводком в зубах – перспектива пойти гулять с новым Богом и любимой хозяйкой была очень приятной. Немножко смутила пса голубая мигалка на машине, в которую Потапов загрузил свою драгоценную ношу, но, погавкав на машину и на мрачного пожилого мужика за рулем, Чанк все-таки решил, что одному ему оставаться совсем не с руки, и запрыгнул в машину вслед за Потаповым.
Если бы Леля была чуть трезвее – она сообразила бы, что машина, в которую ее, словно куль с картошкой, плюхнул Потапов, это машина «скорой помощи», а за рулем не кто иной, как сегодняшний ее знакомый, Никита Ильич, который накладывал ей гипс. И что на переднем сиденье рядом с Никитой Ильичом – тот самый безобидный и веселый бомжик из «траМвпункта», который давно не перечитывал Кьеркегора. Но всего этого Леля не сообразила, по крайней мере не сразу,  потому что единственной ее на данный момент целью было, во-первых, не уснуть, а во-вторых – не начать позорно отдавать съеденное и выпитое прямо здесь, в машине, а постараться довезти это хотя бы до места их назначения. Была еще где-то на задворках сознания другая цель – соблазнить Потапова, но эту цель Леля благоразумно оставила на потом. Почему-то она совсем не волновалась за Катю – и вовсе не потому, что была плохой или равнодушной матерью. Просто рядом с ней сейчас был Потапов. А когда рядом Потапов – все всегда решается само собой и волноваться ни за что не надо. Кроме, разве что, собственной крыши, которую уносит от его присутствия так далеко и решительно, что сопротивляться совершенно бесполезно.
Леле вообще везло на мужчин.
Муж ее, Виктор Петрович Орлов, как нам уже известно, был человеком неординарным. И при этом глубоко порядочным, честным и любящим (любящим и порядочным всегда, а вот честным – почти всегда, тут у Лели были к нему претензии, что уж там говорить). Леля иногда испытывала перед ним глубочайшее чувство вины – потому что в ответ на его любовь не могла дать ему того же. Они неплохо, в согласии прожили с ним много лет – и расстались интеллигентно и по-хорошему. Конечно, тайна, которая легла между ними почти двадцать лет назад, Лелю беспокоила и тревожила, но с годами она и сама стала забывать о том, что Виктор не родной отец Кати. Тем более что тогда, почти двадцать лет назад, когда он вдруг начал пить как сапожник и она всерьез собралась от него уйти, он ведь тоже ее обманул. Ей даже полегчало тогда, помнится, когда, вытряхивая как-то мертвецки пьяного мужа из штанов, она  подняла с пола выпавшую из потайного кармашка мятую бумажку, из которой следовало, что он, Виктор Петрович Орлов, такой бравый, такой сильный и такой мужественный, никогда не сможет стать отцом их общего ребенка. Никакого ребенка. Никогда. А это значит, что она, Леля, ни в чем не виновата. Что зря она десять лет считала себя недоженщиной. Зря столько бессонных ночей провела, кусая подушку в бессильном отчаянии и молчаливом крике: почему, господи? Почему ты не даешь мне ребенка? Это потому, что я люблю другого человека? Потому, что не люблю мужа? Потому, что с ним мне никогда не бывает так хорошо, как с тем, другим? Но я ведь стараюсь! Я стараюсь! Я почти забыла того, другого!
Именно в ту минуту Леля решила: ребенка она родит во что бы то ни стало. А он как хочет с этим – так пусть и живет. Наверно, именно тогда, двадцать лет назад, они и перестали быть мужем и женой – по-настоящему. Потому что перестали друг другу верить. Ведь если бы Виктор признался ей – они могли бы вместе что-то решить и придумать. Но он решил просто молчать. И пить.
А потом родилась Катя. 
И лучшего отца для дочери и желать было нельзя: умный, преданный, разумный и готовый ради дочери на все. Леле даже стало казаться, что Катя и внешне-то становится на него похожа! По крайней мере, смех у нее точно был отцовский, и манера застывать на секунду, обдумывая какую-то мысль, как будто ее выключили кнопкой – тоже.
Да, Леле везло в жизни на мужчин.
Почти.
Один раз только не повезло. Один-единственный. И – собственно… из-за этого все и пошло прахом.
Машина встала на светофоре.
Чанк лежал в ногах у Потапова, положив свою большую тяжелую голову на лапы, и думал о том, что даже по снегу свежевыпавшему побегать не удалось как следует, а ведь он, этот снег, не так часто в Москве бывает свежевыпавший, вот сейчас пойдут по нему трудолюбивые дворники, насыплют разъедающей лапы и нос дряни – и поди побегай тогда. Эта дрянь – она только на мэра и дворников не действует, а все остальные живые существа от нее сильно страдают.
О чем думал Потапов – никто не знал. Но судя по тому, как он смотрел прямо перед собой, прищурившись, и улыбался еле заметно – о чем-то хорошем.
А Леля, которая почти заснула, вдруг резко вскинула голову с потаповских колен (ох, лучше бы она этого не делала) и  спросила:
= Потапов… а ты можешь жилищника убить?
= Кого? – не сразу вернулся из своих приятных мыслей Потапов.
= Жилищника.
= Ну, в принципе, наверно, могу, - приподнял одну бровь Потапов. – А зачем?
= Он мне заглушку на унитаз поставить хочет, - пожаловалась Леля. – И отправить какать на вокзал. А я не хочу на вокзале какать.
= Вот сволочь! – согласился Потапов.
А бомж Туркин с переднего сиденья подтвердил:
= Ага, на вокзале лучше не того… сволочь и есть.
Мрачный Никита Ильич в беседе участия не принимал, смотрел на дорогу и костерил про себя погоду, снег и уродов-водителей, которые права напокупали, а правила дорожного движения не выучили.
= Потапов! – снова вскинулась затихшая было Леля. – А откуда у тебя машина «скорой помощи»? Ты же в трам… трамв… травмпункте работаешь? Разве там положено?
= Это, Лелишна, дело не твое. Потом как-нибудь расскажу, - уклончиво ответил Потапов и бережно уложил ее обратно к себе на колени. – Ты лежи, мать, лежи, а то, не ровен час, в Ригу поедешь, если использовать удачный эвфемизм знаменитого и недооцененного советского писателя Зощенко, которого ты так любишь. Ты помнишь, что такое эвфемизм? Я помню – ты мне в десятом классе рассказывала. Доходчиво разъяснила, помнится. Мне очень понравилось.
= В Ригу не хочу, - заявила Леля. – И на вокзал не хочу.
= На вокзал не надо, - снова подтвердил Туркин. – Лучше на Мадагаскаррр.
В такой приятной светской беседе время прошло незаметно, хотя из-за снега дорога заняла в два раза больше времени, чем требовалось обычно.
Им очень повезло: на ресепшн отеля никого не было, когда Потапов ввалился в стеклянные двери с Лелей на плече. Вряд ли девушка-администратор без вопросов пропустила бы в гостиницу огромного, не совсем трезвого мужика, волочащего на себе абсолютно пьяную загипсованную даму в одном валенке. Слава Богу, Туркин и Никита Ильич остались с Чанком в машине, иначе сие явление было бы еще более эффектным. К счастью, именно в этот момент девушка-администратор отлучилась буквально на минуточку к старшей горничной попить чайку, и поэтому Потапов беспрепятственно пронес свою драгоценную ношу к лифту и уверенно в него вошел. Справедливости ради заметим, что девушки не было на ресепшн и раньше – официально гостиница еще не работала, хозяева звонили ей по поводу каждого нового гостя, а поскольку в этот вечер ей никто не звонил – она считала себя в полном праве пить чай с печеньками столько, сколько ей хотелось.
Если бы Потапов был более трезв – он бы, наверно, позвонил Кате и спросил номер комнаты, в которой она их ждала.
Но он находился именно в той кондиции, в которой находился, а потому такое простое решение проблемы ему в голову не пришло. Он нажал на кнопку последнего, девятого этажа – будем спускаться сверху вниз, так и найдем, кивнул он сам себе, очень довольный тем, что придумал-таки выход из затруднительной ситуации.
+++

= Папа! Полиция! – испуганно воскликнула Катя, когда под окном послышалась сирена, а по стенам комнаты заметались синие сполохи мигалки. – Полиция! Меня сейчас заберут, папочка!
Глаза у нее стали огромными и совершенно безумными, она спрыгнула с Павла и забегала по комнате, как будто пытаясь спрятаться, но старательно поворачиваясь спиной к тому месту, где лежал новопреставленный раб Божий Евгений. .
Вообще-то Виктор Петрович обычно был человеком вполне рассудительным и логично мыслящим. Он, конечно, понимал, что никакая полиция приехать точно не могла, а если и приехала – то точно не за Катей, потому что для того, чтобы она приехала за Катей, ее как минимум должен был кто-то вызвать. А ее никто не вызывал.
Но паника Кати была настолько сильной и настоящей, а обстоятельства настолько странными и необычными, что сердце любящего отца возобладало над разумом. Павел же был так ошарашен всем происходящим, что его здравый смысл уже некоторое время назад сделал ему ручкой и явно пока не собирался возвращаться.
= Так, - скомандовал Виктор Петрович. – Ты, как там тебя… Павел! Прячь ее! В шкаф, под кровать – куда угодно! В сортир! А я пойду посмотрю, что там к чему. Если надо – разберусь. Катюня, доча, спокойно, папа все устроит! С Божьей помощью!
= Нет, только не под кровать! – взвизгнула Катя истерично. – Там этот же… труп! Я не хочу к нему! Я боюсь!
= В туалет ее, - ткнул пальцем в сторону двери туалета Виктор Петрович.
Павел схватил Катю за руку и потащил к туалету, по пути зачем-то объясняя ей, что он не виноват, что любой бы на его месте подумал плохое, но что он, Павел, очень извиняется и пусть Катя его простит, пожалуйста, потому что ну конечно, как он мог такое подумать вообще, Катя такая девушка хорошая, и он вообще-то врал, что она ему не понравилась, а когда она стала фотографии рвать, он испугался, что она с ума сошла…
Виктор Петрович высунул голову в коридор и осмотрелся.
Номер находился в самом конце коридора, а лифт – в самом начале.
На втором этаже все номера, кроме 213, пустовали – даже двери в них были приоткрыты, так что сомнений в этом у Виктора Степановича не оставалось. Поэтому когда лифт остановился и начал открываться – он понял, что это идут к ним. Он перекрестился - и приготовился встретить незваных гостей как положено. Потому что как бы там ни было – а дочку свою он в обиду не даст.
+++

На обход семи этажей у Потапова ушло довольно много времени, несмотря на то, что закрытыми оказались всего несколько номеров. Он до полусмерти напугал какую-то итальянскую бабку, которая открыла дверь своего номера в ответ на его уверенный стук и чуть не отдала Богу душу, увидев перед своим лицом болтающийся гипсовый сапог Лели. Потом, на пятом этаже, он обменялся любезностями с парой геев, которые с интересом заглядывали ему за спину, пытаясь разглядеть, что же такое у него болтается на плече, но немецкого Потапов не знал, поэтому жестами свободной руки показал геям, куда им следует пойти, и выразил свое неудовольствие их образом жизни и мыслей заковыристой матерной фразой. На третьем этаже жила благообразная пара из Тюмени, но к ним Потапов интереса не проявил, ибо они явно не были целью его поисков, извинился и понес Лелю обратно к лифту. Они же долго смотрели вслед огромному мужику с бабой на плече – возможно, это стало сильнейшим их впечатлением о Москве в этой поездке.
Когда на втором этаже разъехались двери лифта, Потапов вынес бесчувственную Лелю и весело шлепнул ее по попе, туго обтянутой пуховиком:
= Лелишна, ты бы хоть спела, что ли, а то висишь, как неродная.
= На Мадагаскар, - вдруг пропела Леля, почему-то низким, почти мужским голосом. – Я уеду на Мадагаскаррррр…
Тут Потапов внезапно резко остановился и попытался протереть глаза свободной рукой:
= Итишкин дух… это что еще за хрень?!!
В конце коридора стоял в боевой стойке каратиста монах в черной рясе и клобуке.

Глава 14.

= Так, Лелишна… - Потапов аккуратно спустил с плеча Лелю и бережно усадил ее на пол, прислонив к стене. – Тут у нас то ли Черный монах Чехова, мать его, не дай Бог, то ли Шао-Линь… а интересная жизнь у тебя, матушка! – с восхищением констатировал он, поправляя упорно заваливающуюся набок Лелю. – Давненько я так не развлекался! Днем костылем по башке, потом трусишки твои аленькие, доча-убийца… теперь вот этот нечистый дух… Слышь, ты! – крикнул он каратисту, и голос его гулко прокатился эхом по этажу. – Ты чего?
= Вы кто? – требовательно спросил Виктор Петрович, чувствуя себя немного глупо: явно это были не менты, а чего вдруг кидаться на людей, если они не менты, даже пусть они и выглядят так, словно их на сутки заперли в винном погребе без еды?
= Мы-то кто – мы знаем, а вот ты, Брюс Ли, кто таков гой еси? И чего тебе надобно, добрый молодец, ответствуй? – вопросом на вопрос ответил Потапов, медленно подходя к Виктору Петровичу. Почему его вдруг потянуло на былинный стиль изложения – он и сам не понял.
Виктор Петрович опустил руки, давая понять, что не имеет агрессивных намерений.
= Я… тут… с дочкой… Катей, - пояснил он.
= Катька! – встрепенулась Леля. – Потапов, Катька же!
Потапов отмахнулся, а Виктор Петрович недоверчиво сдвинул брови и подался вперед:
= Ольга? Ольга – это ты? Ты что, пьяная?!!!
= Я не Ольга, - сообщила Леля. – Я Лелишна. Всегда была, есть и буду. Вот можешь у Потапова спросить.
= Да, - подтвердил Потапов. – А еще у нее нога небритая.
Леля прыснула и закрыла рот рукой.
= Боже мой… - Виктор Петрович был потрясен. – Оля… Ты же не пьешь! Я тебя такой никогда не видел!
= А я такой, пожалуй, никогда и не была. За исключением пары раз… когда портвейна было многовато… - Леля икнула и хихикнула.
Теперь прыснул Потапов.
Виктор Петрович перевел взгляд на него.
= А вы… стесняюсь спросить… кто будете? – взгляд монаха стал вдруг очень далеким от смирения, а выражение лица – вовсе неподобающим истинному христианину.
= Ну, не знаю, с чего это я должен вам тут представляться, но раз уж вы настаиваете…
= Настаиваю.
= Извольте. Из уважения, так сказать, к вашему сану… Имею честь представиться, Потапов Алексей Сергеевич, к вашим услугам.
И даже ножкой шаркнул, мерзавец. Быстренько из былинных богатырей вдруг сразу в салон Анны Павловны Шерер маханул, так сказать.
Возможно, все закончилось бы культурно, если бы в этот момент Потапов – совершенно случайно! - не сунул руку в карман куртки и не вытащил бы из него какую-то красную тряпочку. Переведя на нее взгляд, он хмыкнул и громогласно объявил:
= Лелишна. Я твои трусы случайно спер. Не обессудь.
И заржал своим этим ужасным смехом – как в бочку загрохотал.
Виктор Петрович аккуратно снял клобук и, не торопясь, положил его на пол. Потом подошел поближе к Потапову и очень внимательно посмотрел ему в лицо. Откашлялся. Посмотрел в сторону. Цыкнул зубом. Перекрестился. И вдруг ни с того ни с сего с размаху заехал Потапову кулаком в торец. Не используя никаких изощренных приемов карате, а по-простому, без затей – кулаком и в морду.
Потапов покачнулся, схватился рукой за скулу и простонал:
= Мужик, ты чего, офигел?!! Это тебя в бурсе научили?!!
А Виктор Петрович в это время зашел сзади и отвесил ему такого пинка, что Потапова качнуло вперед со страшной силой.
= Мужик! Я тебе говорю… ты не офигел ли?!! – сделал еще одну попытку решить конфликт мирным путем Потапов, который, как все большие и сильные люди, драться не любил и предпочитал переговоры кулачному бою.
Но его оппонент был настроен решительно. Он снова бросился на Потапова, но был остановлен твердой и сильной рукой.
= Але! – заорал Потапов, приподнимая обладателя черного пояса над землей и слегка встряхивая. – Хорош, мужик, ты меня понял? Хорош! Я готов с тобой все выяснить, ты только скажи – чего тебе надо-то?!!
Красные трусики Потапов из руки не выпустил, и теперь они воинственно топорщились на одном из плечей Виктора, являя собой яркий, практически неприличный контраст с черной монашеской рясой.
В этот момент в мозгу Лели вдруг что-то прояснилось и она воскликнула:
= Витька! Господи… Витька, ты чего творишь?!!
Она попыталась встать, но гипс мешал ей это сделать. Тогда она хлопнула рукой по ковру и очень решительно скомандовала:
= А ну прекратите! Оба! Леша, отпусти его! Потапов, я кому сказала! Витя, стоп! Я сказала – стоп, Витя!
Как ни странно, это подействовало.
Двое мужчин стояли друг против друга, тяжело дыша и сжав кулаки, а Леля протяжно вздохнула, покачала умильно головой и сказала:
= Познакомьтесь, мальчики. Витя, это Потапов. Потапов, это мой бывший муж, Виктор. Очень приятно.
= Муж?!! – Потапов уставился на Виктора с новым интересом. – Да, Лелишна, раскрасила ты свою жизнь яркими красками…тут даже тот жираф из рекламы, которого доят, а из него конфетки сыплются, отдыхает. А я, грешным делом, думал, что большего идиотизма в жизни своей уже не познАю. Ошибся. Признаю. Снимаю шляпу. Ты этого жирафа как младенца уделала. 
= Ой, да я тебе потом все расскажу, - отмахнулась Леля, снова пытаясь встать и скребя своей загипсованной ногой по полу. – Да поднимите же меня! – рассердилась она. – Стоите как два придурка!
Мужчины с двух сторон подняли ее на ноги (вернее – на ногу).
Она повернулась к Виктору.
= А ты-то как здесь? Ой… ты не знаешь… Катька же убила какого-то вонючего козла Дали… ее спасать надо! А мы ее ищем-ищем, найти не можем…а надо же козла в ковер!
= Знаю, - мрачно произнес Виктор, сверкая ненавидящим взглядом в сторону Потапова. – Я все знаю. Пошли.
Он зашел в номер 213,  стукнул в дверь туалета и крикнул:
= Выходите, опасность миновала! Это не полиция! Это мама с… другом детства.
И, не глядя по сторонам, прямиком направился на балкон – ему очень нужно было остыть.
Вслед за ним в комнату боком протиснулся Потапов, волоком таща Лелю, которая внезапно снова обессилела и безвольно висела на его руках, поникнув головой – видимо, слишком много сил ушло на то, чтобы остановить дерущихся, а восстановить их было некогда, и ясность сознания опять покинула ее. Хотя не исключено, что ей просто нравилось висеть вот так на руках у Потапова – кто знает.

Глава 15.

Когда перепуганную Катю наконец удалось убедить выйти из туалета, а подышавший морозным воздухом Виктор Петрович, стряхивая снег с плеч, вернулся в семью, Потапов взял правление в свои руки. Тем более что Леля на это явно было не способна – она полулежала в кресле и мирно дремала, выставив вперед загипсованную ногу, Виктор Петрович был слишком ажитирован, а Павел и Катя вообще являли собой довольно жалкое зрелище: они держались за руки, словно боясь, что без поддержки друг друга могут упасть, и абсолютно точно не горели желанием искать выход из создавшейся ситуации.
Потапов внимательно осмотрел номер. Очень внимательно. От его пристального взгляда не укрылись ни пятна на стене, ни почти пустая  бутылка коньяка на тумбочке, ни обрывки фотографий на полу… Возможно, если бы они с Лелей ограничились двумя бутылками вина, он заметил бы кое-что еще – и тогда рассказывать нам было бы уже не о чем. Но они выпили три бутылки – поэтому до конца нашей истории еще довольно далеко.
Итак, очень внимательно и серьезно осмотрев номер, Потапов произнес:
= Так, деточки… в целом картина мне ясна. Полицию вызывать не будем – поди докажи, что ты не верблюд. Задача у нас простая – надо вывезти жмурика. Давайте думать, как это сделать так, чтобы нас не спалили. Только скажи мне, девочка Катя, зачем и почему ты его убила? Не то чтобы это могло сильно повлиять на что-то – но все-таки хотелось бы… буквально исключительно из любопытства.
Катя вздохнула и беспомощно посмотрела на Павла.
Никто не знает, что случилось между ними в туалете, но факт есть факт: после проведенного там, в заточении, времени Катя вдруг прониклась к нему безграничным доверием, а он почему-то почувствовал себя за нее ответственным.
= Он негодяй и подонок, - отчеканил Павел. – И Катя его не убивала. Он сам напился и умер.
= Очень убедительно, - кивнул Потапов. – А чуть подробнее можно? Как ты вообще здесь оказалась, зачем? Что тебя связывает с этим не первой молодости товарищем, так живописно лежащим на спине около кровати? Кстати – нельзя его прикрыть чем-нибудь? Мне не нравится фасон и цвет его трусов.
Поскольку остальные старались не смотреть в сторону трупа и не очень торопились исполнять просьбу Потапова, он сам стащил с кровати покрывало и с брезгливой гримасой бросил его на покойника.
= И все же, - обратился он к Кате. – Расскажи мне, девочка, что здесь произошло.
Катя снова вздохнула и снова посмотрела на Павла.
= Чего ты пристал к ребенку? – разозлился Виктор Петрович. – Не хочет она рассказывать, что непонятно?!!
Потапов, не глядя на него, остановил его жестом.
= Погоди, Витя. Погоди. Ну надо же разобраться. У нас внизу карета «скорой помощи», я уже почти знаю, что и как делать, чтобы никто ничего не понял… но мне нужно знать. Давай, малявочка, жги. Дядя Леша хочет понимать. Меня твоя мама сегодня сильно удивила уже, в том числе костылем по голове и красными трусами, папа твой тоже не отставал,  да и вообще я в жизни повидал немало – так что не бойся, думаю, шокировать тебе меня не удастся.
Катя тихо заплакала. Прозрачные круглые слезы катились из ее глаз градом, как в мультике.
= Не хочу… - прошептала она. – Мне стыдно.
= Стыдно у кого видно, - отрезал Потапов. – А я врач. Так что при мне и это не стыдно. Давай.
Кое-как, перебивая друг друга, Катя, Павел и Виктор Петрович рассказали всю историю. Потапов покосился в сторону покрывала:
= Мда. Действительно – козел. И жена у него тоже… нехороший человек. Так что - да. Никаких сожалений и сомнений – козел. А ты, маленькая, не переживай. Ничего стыдного ты не сделала. Ошибиться каждый может. Мама вот твоя…
= А давайте про ошибки молодости помолчим, - с холодным бешенством предложил Виктор Петрович, глядя на Потапова с нескрываемой ненавистью. – Давайте решим вопрос – а потом поговорим… об ошибках молодости… и о том, что стыдно, а что не очень.
= А давайте, - легко согласился Потапов.
Он вынул из кармана телефон и нажал на кнопку вызова:
= Але, Ильич. Ага. Ну, готовьте носилки. Носилки, говорю, готовь. У нас тут… пациент.
= Значит, так, - обратился он ко всем присутствующим. – Сейчас Катя и… как тебя, парень?
= Павел, - представился Павел.
= Да, значит, сейчас Катя и Павел идут в холл и отвлекают, если что, администратора. Можете разыграть сцену, можете целоваться, можете ругаться – что угодно, только чтобы она смотрела только на вас! В это время мы с Витюхой – ничего, что я тебя так называю, Витюх? – закатываем в ковер козла и катим его вниз… хотя нет. Что-то фигня какая-то…
Он замолчал и задумчиво сдвинул брови.
= Так, другой план. Надо его спустить с балкона на веревке…закатать в ковер и…
= Дался тебе этот ковер! – перебил его Виктор Петрович. –Что за навязчивая идея– кого-то в ковер закатывать!
= Хочешь, тебя закатаю? – беззлобно спросил Потапов и загоготал. – Ладно, не хочешь в ковер – давай просто свяжем его веревками…
= Какая веревка? – насмешливо спросил Виктор Петрович. – Где ты веревку найдешь, придурок?
= Веревки нет. Но можно простыни связать…
Этот план тоже был так себе. Все молча смотрели на Потапова и ждали – почему-то именно он должен был всех спасти.
= Ладно, - обвел глазами свою команду Потапов. – Давайте еще подумаем…
= А я в каком-то кино видела американском, там труп как будто живой был… - вдруг сказала Катя. – Ну, он умер, а им было надо, чтобы он был живой, и они притворились, что он живой, и шевелили его, и кепку ему надели…
= Да, - подхватил Павел. – Я тоже видел!
= Неплохо, - одобрил Потапов. – Неплохо, ага. Только надо будет его одеть… и тогда можно будет нам с Витюхой – ты ведь не против, что я так тебя называю, да? – его транспортировать…
= Хм, - скептически хмыкнул Виктор Петрович. – А потом его хватятся, начнут искать – и кто-нибудь обязательно вспомнит, как мы весело, с шутками-прибаутками, его на себе волокли. И отправимся мы с тобой, дорогой друг, по этапу. И ладно, если только мы с тобой…
= Да, прав, - снова кивнул Потапов.
Они довольно долго еще обсуждали планы незаметной транспортировки Евгения Аркадьевича из номера в машину, предлагая самые безумные способы и отвергая их. Потапову не давала покоя идея связать простыни – отказавшись от мысли спустить так вниз труп, он стал горячо убеждать всех, что им самим надо по этим простыням спуститься и убежать, а Евгения просто оставить здесь – закатав предварительно в ковер, разумеется! -  и пусть его найдет утром горничная. Но Катя вспомнила, что ее видела девушка-администратор, да и Елена не стала бы молчать, сто процентов выдала бы ее на растерзание следователям, как только узнала бы о случившемся. Так что этот, на первый взгляд безупречный, план тоже не подходил.
Виктор Петрович настойчиво предлагал свою кандидатуру на роль убийцы: дескать, он узнал от дочери об их связи – и прикончил сластолюбца, не в силах сдержать свой гнев. Категорически против этого плана была Катя – она плакала и твердила, что ни за что не позволит папе сесть в тюрьму вместо нее и расскажет все на первом же допросе.
Павел ничего не предлагал – он просто крепко держал Катю за руку и время от времени гладил ее по плечу. Хотя, честно говоря, предложение монаха-каратиста казалось ему совсем не плохим: конечно, было жалко отправлять невинного человека в тюрьму, но он ведь сам рвался,  а Катю таким образом из-под удара выводили.
Не предлагала ничего и Леля – она задремала в кресле, несмотря на то что голова у нее кружилась невыносимо. До нее долетали обрывки переговоров, но вникать в то, что обсуждали остальные, у нее не было ни сил, ни желания – там был Потапов, он все решит. Когда «вертолетики» стали совершать совсем уж крутые виражи, она с трудом разлепила глаза и, как ей казалось, шепотом, а на самом деле довольно громко попросила:
= Потапов… отнеси меня в туалет… я очень писать хочу. И меня тошнит. И побыстрее, Потапов, а то я за себя не ручаюсь…
Пока Потапов носил Лелю в туалет, Катя конфузилась, Павел ее успокаивал, а Виктор Степанович пытался усмирить своих внутренних демонов, демонстративно разглядывая картину на стене и повернувшись ко всем спиной, прошло минут пятнадцать.
Когда, наконец, Лелю снова водрузили в кресло, остальные собрались около стола и приготовились продолжать обсуждение планов спасения, Леля вдруг подала голос.
= Слушайте, - сказала она задумчиво. – Слушайте… а где?...
= Лелишна, подожди, не сейчас! – нетерпеливо отмахнулся от нее Потапов. – Значит, в ковер, думаете, не имеет смысла?
= Да послушайте же! – снова позвала Леля. – Послушайте меня!
= Мам, ну серьезно… спи! – ласково попросила Катя, а Виктор Степанович добавил:
= Или тебе опять в туалет?
= Да нет! – воскликнула Леля. – Какие же вы все дураки! Вы посмотрите хоть!
= Куда посмотреть? – недовольно спросил Потапов. – У тебя что, Лелишна, костный мозг из ноги в голову перетек? Ты чего орешь?
= Это у тебя костный мозг в голову перетек и вытек! – взорвалась Леля. – Вы посмотрите же… Труп-то… козел этот… Трупа-то НЕТ!
Присутствующие резко повернули головы к тому месту, где недавно лежал под покрывалом предмет, собственно, обсуждения и горячих споров.
Около кровати на ковре было девственно пусто. Исчезли и Евгений Аркадьевич, и покрывало. Только ботинки, аккуратно снятые им, когда он еще не собирался отдавать Богу душу, а намеревался получить удовольствие от общения с Катей, стояли сиротливо в ногах, разведя носки в стороны.

Глава 16.

= Не понял, - проговорил Потапов, переводя взгляд с ботинок на кровать и обратно. – Это как? Куда девался наш жмурик?
= Ой… - пискнула Катя. – Я в одном кино видела… в сериале точнее… там инопланетяне человеческие тела захватывали, а когда их убивали – они растворялись. Такая зеленая лужица оставалась…
= И я смотрел! – подхватил Павел. – Это в «Секретных материалах» было! Я в детстве…
= Подождите! – поднял руку Виктор Степанович. – Это прекрасно, но речь сейчас не об этом. Никаких зеленых лужиц тут нет… и вообще никаких нет… куда он мог подеваться-то?!
= А если его похитили? – округлила глаза Катя. – Там еще, в сериале, похищали… всем память стирали, а людей похищали… эти…
= Ящеры! – снова с энтузиазмом подхватил Павел. – Точно! Вдруг нам правда всем память стерли? Вот мы тут стояли, спорили, обсуждали, а они – хоп! И стерли!
= Мне сегодня Лелишна память костылем пыталась стереть – и то не вышло! – рассердился Потапов. – А вы со своими ящерами! На хрена им сдался этот козел? Зачем им его похищать?!
= А вдруг он какую-то тайну знает? – возразила резонно Катя. – Он вообще-то очень умный… мерзкий, но умный. И мог бы достойно представить нашу планету на каком-нибудь межпланетном симпозиуме, например – он очень красиво умеет говорить! Ящеры могли его похитить, чтобы он им книги вслух читал – у него тембр голоса очень приятный…
= Или у него какая-то нужная им хромосома есть. Потому что, знаете, это ведь не зависит, хороший человек или нет – если у него есть нужная хромосома, то его и похитят…
= Чтобы лекарство сделать! – закивала Катя. – Может, у них эпидемия на планете, а они прилетели и ищут хромосому, чтобы создать лекарство…
= Да вы тут все долбоящеры, что ли? – не выдержал Потапов. – Понятно же, что никто этого урода не похищал, а он сам пропал! А вот как и куда – это вопрос! Дверь в коридор закрыта?
Павел метнулся к двери и оттуда крикнул:
= Да!
= А в туалете нет его?
Павел быстро заглянул в туалет:
= Нет!
= В шкафах посмотрите и под кроватью – мало ли, закатился! – скомандовал Потапов.
Все, кроме Лели, бросились исполнять его указание. Леля на всякий случай изогнулась и заглянула под кресло, в котором расположилась.
Ни под кроватью, ни в шкафах, ни под креслом Евгения Аркадьевича не оказалось.
= Точно дверь не хлопала, пока мы тут с вами беседы беседовали? – спросил Потапов строго.
= Нет, - покачала головой Катя. – Мне кажется, ее вообще изнутри открыть не получится, если карточку не вынуть. А карточка вон – торчит.
= Ну, тогда… остается один вариант… - задумчиво почесал голову Потапов и пошел к открытой балконной двери. Остановившись на пороге, он повернулся к остальным: - Получается как. Получается, он встал и, пока мы тут с вами спорили, как его незаметно из номера вынести, на балкон вышел. Или… - он наклонился и присмотрелся к странным следам на наметенном снеге: - Или выполз, - кивнул он своим догадкам.
Действительно, широкая полоса на снегу, пролегающая через весь балкон к перилам, убедительно доказывала, что Потапов на верном пути.
Около перил Потапов снова наклонился ниже:
= Посвети-ка мне фонариком, Витюха! – крикнул он. – Есть у тебя фонарик?
= Откуда? – мрачно отозвался Виктор Петрович, но потом сообразил, что можно же посветить телефоном, и тоже вышел на балкон.
= Смотри, - ткнул пальцем Потапов в следы на снегу. – Похоже на пятки?
= На какие пятки? – не понял Виктор Петрович.
= На босые пятки! Вернее – в носках! – повторил Потапов. – Сюда труп дополз, а потом встал на пятки, видишь?
= Трупы не ползают вообще-то, - напомнил Виктор Петрович.
= Знаешь, я в морге когда санитаром подрабатывал – чего только не видал, - туманно ответил Потапов. – Трупы – они народ непредсказуемый.
Виктор Степанович предпочел не уточнять, что имеет в виду его новый знакомый, и только хмыкнул неопределенно в ответ на это заявление.
= Так, значит, вот он тут встал… постоял… вот за перила подержался, вижу…  а потом-то куда? – озадачился Потапов. И зачем-то посмотрел вверх, на небо.
= Ну, туда точно нет, - решительно сказал Виктор Петрович. – Истории известны случаи взятия на небо людей живыми – но там всегда речь о праведниках и святых, а совсем не о совратителях малолетних и взяточниках. Этого козла только черти могли утащить, а ангелы об него крылья марать точно не стали бы.
С этим Потапов был совершенно согласен. Поэтому он перегнулся через перила и стал вглядываться в белую снежную пелену – снегопад был очень густой, сквозь стену снега с трудом были видны голубые всполохи мигалки «скорой», стоящей недалеко от входа, а от самой машины даже силуэта не осталось, несмотря на относительно небольшое расстояние до нее.
= Кто-то ночью утащил лес… - сообщил вдруг Виктор Степанович.
= Чего? – повернулся к нему с недоумением Потапов.
= Кто-то ночью утащил лес. Был он вечером, а утром исчез. Не осталось ни пенька, ни куста – только белая кругом пустота… - продекламировал Виктор Степанович, задумчиво глядя в эту самую белую пустоту. – Я говорю, такая снеговерть, что не видно ничего! Я этот стих Катюне читал, когда она маленькая была… на ночь… не помню, кто автор. Только он про туман на самом деле… там еще еж на пне нарисован был.
Потапов продолжал смотреть на него с непониманием, и Виктор Степанович зачем-то закончил:
= Где же прячется птица и зверь? И куда за грибами теперь?
И немного смутился, потому что взгляд Потапова красноречивее любых слов демонстрировал невысокое мнение владельца об умственных способностях собеседника.
= Ладно, за грибами как-нибудь в другой раз. А сейчас нам надо труп найти…
Потапов снова перегнулся через перила и зачем-то поводил рукой в пустоте.
= Ну, выходит – туда он и ухнул, - сказал он. – Видимость нулевая, но я почти уверен, что он перегнулся через перила – и туда навернулся. Рост у него какой? – спросил он вдруг у Кати, возвращаясь в комнату.
Кати задумалась.
= Рост? – она пожала плечами. – Средний… ну, такой… ближе к высокому…
- Ну, то есть не маленький? А то ведь, когда он тут у кровати на спине валялся, ножку изящно отставив – рост трудно было определить, да и не рассматривал я его…трусы его меня сильно сильно отвлекали.
= Почему на спине? – вдруг подал голос Виктор Петрович. – Он на боку лежал…
= Нет, - возразил Павел. – Он вообще-то на животе лежал… вот так… руку подогнув… - И Павел очень живописно продемонстрировал, как лежал Евгений Аркадьевич, когда он пришел.
= Яяяяяясно, - протянул Потапов и уставился на Катю весьма скептически. – А скажи мне, милое дитя, ты когда-нибудь мертвых людей видела?
= Я? – растерялась Катя. – Нет… ну то есть… нет.
= А с чего ты тогда вообще взяла, моя деточка, что этот твой хмырь помер? Ты у него пульс проверяла?
= Пульс?!! Нет, вы что, - Катя даже отшатнулась. – Я к нему даже не подходила, мне страшно было…
= То есть ты вышла из туалета, увидела, что он лежит – и решила, что он мертвый, да?
= Да.
= Но ты его не трогала и не осматривала?
= Да я вообще на него старалась не смотреть! У него такие глаза были… ужасные… остекленевшие…и лицо… оно, ну знаете, как растеклось по ковру… как у Дали на картинах – знаете, часы такие у него есть, они как бы стекают…
= Закрыты у него глаза были, - вмешался Павел. – Когда я пришел – у него глаза  были  закрыты  и лежал он на животе…Но, - тут Павел смутился. – Я его тоже не осматривал. Катя же сказала – труп…мертвый.
= И я не осматривал, - повинился Виктор Петрович. – Зашел, бросил взгляд… но Катюша в это время на Паше сидела и фотографии жевала – так что я и отвлекся, честно говоря. А потом вы…
= Итишкин дух, - констатировал Потапов. – Значит, он тут и вертелся, и крутился, и вообще чего хотел – то и делал, а потом и вовсе уполз, а мы с вами  и не заметили…! Ну это, конечно… надо сказать, градус идиотизма неожиданно высок даже для меня! 
И он начал гоготать своим эти жутким смехом, ухая и хлопая себя по бедрам. Вслед за ним начала смеяться Леля – она никогда не могла удержаться от смеха, когда Потапов хохотал, а через пару секунд они уже смеялись все, всхлипывая, повизгивая, утирая выступившие от хохота слезы и хватаясь за стенки, чтобы не упасть на ослабевших от смеха ногах. Конечно, это было что-то вроде коллективной истерики – от облегчения и радости, что все на самом деле не так ужасно и не надо закатывать труп в ковер и выбирать, кому садиться в тюрьму.
Отсмеявшись, Потапов нахмурился.
= Но куда-то он же делся… - вспомнил он. – Если он с балкона упал – так он там, наверно, и валяется… этаж-то второй, насмерть вряд ли бы разбился… но мог сломать себе что-нибудь…
Он вытащил телефон из кармана и снова набрал номер Никиты Ильича:
= Ильич, готовы носилки? Мы тебе сейчас пациента подгоним…

Но под балконом никого не было.
Мы не будем описывать, как наши герои вываливались из номера, как спускались вниз, в холл… как вернувшаяся девушка-администратор, которая от изумления при виде этой гоп-компании даже слова вымолвить не могла, только молча смотрела им вслед, широко раскрыв глаза… как искали они СВОЙ балкон, отсчитывая окна, начиная от подъезда – а было это непросто, потому что снегопад и впрямь оказался необычайно сильный и видимость, как справедливо заметил Потапов, действительно была нулевая. Но кое-как отсчитали, нашли, дошли – чтобы убедиться, что там никого нет.
Была небольшая вмятина на месте падения тела – то есть до этого места Потапов рассуждал правильно. А вот самого тела не было. И в этой белой плотной метели совершенно непонятно было, куда идти его искать. Если следы какие-то и оставались – их уже замело. Улица была абсолютно пуста – по крайней мере так казалось сквозь пелену снега.
= Экий шустрый у нас жмурик оказался, - удивился Потапов. – Второй раз убегает…
= Евгений Аркадьевич! – пискнула Катя. Потом откашлялась и крикнула уже погромче: - Евгений Аркадьевич! Где вы?
= Ну, по крайней мере он встал и пошел, - удовлетворенно сказал Потапов. Потом крякнул и выругался: - А вот теперь и понятно, почему выпал… вляпался я в причину-то. Он на балкон пополз проветриться, так сказать…нехорошо ему стало.
= А как его искать-то? – растерянно спросила Катя.
Они стояли все под балконом, тщетно пытаясь разглядеть хоть что-нибудь на расстоянии вытянутой руки. Вернее, стояли почти все: Леля опять привычно расположилась в виде мешка с картошкой на плече у Потапова, но и она честно вглядывалась в снег под его широко расставленными ногами, потому что поднять голову и посмотреть выше не решалась – «вертолетики» все еще никуда не делись.
И тут из метели выскочил… черт.
Ну, по крайней мере так показалось всем присутствующим.
Потому что он был черный и огромный. И на четырех ногах. И с рогами. И со страшной скоростью приближался к ним – очень быстро и очень тихо. Как рок.
= Господи, помилуй! – только и успел выговорить Виктор Петрович, как черт молнией налетел на него и повалил на землю, обдав горячим и слегка зловонным дыханием самой преисподней.
«Ну вот и за мной пришли, - обреченно подумал Виктор Петрович. – И тоже не ангел…»
И покорно закрыл глаза, ожидая своей незавидной участи.

Глава 16.

= Вот не любит он тебя, Вить… почему-то,  - констатировала Леля и стукнула Потапова по спине, вернее сказать — почти по заднице (просто она висела лицом вниз со стороны спины и больше никуда не дотягивалась): - Чанк, собачка! Фу! Не трогай Витю! Витя хороший!
Чанк — а черт с рогами на самом деле оказался именно Чанком, которого случайно выпустили из машины Туркин с Никитой Ильичом, готовя носилки по указанию Потапова, - так вот, Чанк с неохотой, по одной, снял лапы с груди Виктора Петровича и, поворчав на него для приличия, принялся радостно скакать вокруг Потапова и Лели, время от времени отбегая к Кате, чтоы поскакать и около нее, но потом снова возвращаясь и, размахивая ушами и хвостом, взлетать на уровень безвольно болтающейся Лелиной головы и пытаться лизнуть ее в нос.
Из снежного тумана показались две фигуры. Если Чанк был похож на черта, то эти двое напоминали как раз архангелов, потому что тащили носилки, держа их как-то так, что те казались крыльями у них за спиной.
= Сергеич! - радостно воскликнул Туркин. - Мы тута!
= Молодцы, - буркнул Потапов, поворачиваясь в их сторону лицом. - Мужика не видали здесь? В покрывале? Или с покрывалом, не знаю… короче — в трусах, босой… не видали?
= Нет, - коротко ответил Никита Ильич, который явно был не из тех, кто задает лишние вопросы. - Но этот парень… - он кивнул в сторону Чанка, - найдет кого угодно и где угодно.
= Точно! - Виктор Степанович, который до этого на всякий случай лежал все в той же позе на снегу, сел и поднял руку, призывая ко всеобщему вниманию: - Точно! Ольга, надо скомандовать этому твоему… исчадию… то есть псу… чтобы он искал. Он же знает команды?
= Как сказать… - ответила за Лелю Катя, и в голосе ее явственно звучало сомнение. - Вообще-то мы его особо не учили, он у нас…
= Дикий, - подхватил Виктор Петрович. - Невоспитанный и грубиян! Но все же собака! Если дать ему понюхать какую-то вещь — он же сможет найти владельца? Ну ведь не совсем же он бесполезный?
= А у нас нет никаких вещей… - растерянно сказал Павел. - Он же в чем был — ушел. Не бутылку же из-под коньяка ему давать?
= Ботинки! - осенило Потапова. - Там у кровати — ботинки стоят! Его же небось? Катя, деточка, у тебя там один труп же был — значит, обувочка его? Чанк, хороший пес, - обратился он к безостановочно виляющему хвостом Чанку. - Ты же найдешь нам этого козла?
Всем своим видом Чанк показывал, что найдет для своего нового Бога не только козла, но и любого другого представителя местной фауны, а также с радостью достанет с неба звезду, а из-под земли — сокрытые там сокровища, только дайте команду.
За ботинками отправили почему-то Туркина.
Как отреагировала девушка-администратор на явление в гостинице еще и бомжа, пусть столь интеллигентного и безобидного, как Туркин — история умалчивает. Вернулся он довольно быстро, неся в одной руке ботинок Евгения Аркадьевича, а в другой — недопитую бутылку коньяка, в которой содержимое плескалось уже почти на дне, но все же плескалось.
= Сергеич, я коньяк тоже захватил на всякий случай, мало ли, ботинок не сработает, - весело сообщил он и отхлебнул из бутылки. - Кстати, ботинки тоже зачетные, если что — я их себе возьму, если никому не надо.
Второй ботинок торчал из кармана его ободранной куртки.
Сначала командовать Чанком пыталась Катя.
Она совала собакену под нос ботинок Евгения Аркадьевича и просила его:
= Чанкуша, ищи! Искать, мальчик! Ищи, мой хороший! Ну, пожалуйста!
Чанк с удовольствием нюхал ботинок, чихал и продолжал радостно прыгать вокруг Кати, явно получая удовольствие от такой неожиданной и веселой игры.
Потом за дело взялся Виктор Петрович.
Он строго, но осторожно взял Чанка за ошейник и, четко артикулируя, произнес команду:
= Искать!
Чанк повел на него глазом и слегка оскалился. Виктор Петрович поспешно отпустил ошейник и беспомощно развел руками:
= Безнадежно. Ольга, твоя собака безнадежная.
Тогда Потапов сгрузил Лелю в сугроб, наклонился к ней и успокоил:
= Сейчас, минутку! Не успеешь свою волшебную задницу отморозить!
Он присел на корточки перед Чанком — и пес тут же с готовностью  уселся напротив и забил хвостом по снегу. Глядя в глаза собаке, Потапов медленно и отчетливо проговорил:
= Так, парень. Твоя задача найти человека. Которым пахнет этот ботинок. Понял? Если понял — мигни.
Чанк мигнул — ну, разумеется, это просто так совпало, не мигнул же он в самом деле потому, что Потапов его об этом попросил?
= Ты сможешь, - продолжал Потапов, кладя руку на голову собаке, а потом ласково проводя пальцем по переносице. - Давай, парень. Давай.
И Чанк, снова мигнув, вдруг сорвался с места и бросился в снежный туман.
= Он же потеряется! - охнула Катя. - Как мы его найдем теперь? Ну что вы наделали! Он же молодой совсем и неопытный, сейчас убежит куда-нибудь — и будет там метаться…
= Не будет, - отрезал Потапов. - Не кипишуй.
Прошло минуты две — а всем показалось, что целая вечность.
И вдруг совсем недалеко раздался громкий лай. Чанк пролаял несколько раз, потом замолчал. Потом снова пролаял несколько раз — и снова замолчал. И снова. И еще раз.
= Да он зовет! - сообразил Потапов. И широко улыбнулся: - Нашел.

Чанк действительно нашел Евгения Аркадьевича.
Тот был совсем недалеко от гостиницы — но без пса наши герои вряд ли смогли бы обнаружить его до окончания снегопада. Да и потом — не факт, потому что Евгений Аркадьевич добрел в своих носочках и трусах до угла, а там силы окончательно покинули его — и он прислонился к стене гостиницы. Вернее — хотел прислониться к стене, но не рассчитал: все-таки слишком много было коньяка, который хоть и спас ему жизнь при падении с балкона (вместе с сугробом, наметенным под балконом), но явно не слишком хорошо повлиял на способность оценивать расстояния и свои силы, да и блуждания в морозном снежном тумане без штанов порядком его утомили. Он промахнулся — и покатился вниз по заснеженной лесенке, ведущей в подвальное помещение. И там, внизу, у закрытой двери в подвал, уже окончательно обессилев, свернулся калачиком, укрывшись мокрым и холодным покрывалом.
Тут и обнаружил его Чанк.
Стоя над уже припорошенным снегом холмиком, в который превратился Евгений Аркадьевич, пес громко звал на помощь. Гав-гав-гав-гав-гав, пауза. И снова — гав-гав-гав-гав-гав… Он не сомневался, что его большой Бог поймет. И придет на этот звук.
А Евгений Аркадьевич лежал, скрючившись и уже не в силах пошевелиться,  и думал: наверно, вот так и выглядит смерть. И вовсе не трубы ангелов и не вопли демонов встречают тебя там, на том свете. А громкий, звонкий и радостный собачий лай. Хотя, возможно, каждому свое. Как там у Высоцкого: но если туп как дерево — родишься баобабом… или нет, тут больше подходит вот это: быть может, тот облезлый кот был раньше негодяем, а этот милый человек был ранше добрым псом. Быть мне облезлым котом в следующей жизни…

Глава 17.

Не будем утомлять читателя описанием последующих событий: как грузили окоченевшего и грустно взирающего на своих спасителей Евгения Аркадьевича на носилки, как Потапов звонил в больницу, где все еще пребывающего в печальной прострации пострадавшего приняли и разместили со всеми удобствами, как обследование показало, что у него абсолютно все цело, кроме разве что души… как вернулись в гостиницу, потому что Катя стала настаивать на том, что там надо все прибрать — и привели совсем уж в состояние шока бедную девушку-администратора, которая надеялась, что избавилась от этой странной компании навсегда, и при виде их — Потапова с одноногой Лелей на плече, бомжика Туркина в дорогих ботинках , смиренного монаха Виктора Петровича, мрачного Никиты Ильича и похожих на двух щенков Кати и Павла — слегка изменилась в лице и не хотела их пускать… а Чанк в это время бесновался снаружи, вставая лапами на стеклянную дверь и просительно подвывая. Что уж говорить — этот вечер и ночь стали для нее одним из самых сильных впечатлений в жизни и не исключено, что именно эту компанию она станет описывать своим внукам, желая похвастаться тем, какая интересная и насыщенная у нее была жизнь.
Снегопад наконец закончился, и Никита Ильич отвез всех домой к Леле и Кате. Павлу постелили в ванной — просто уже не было другого места, а Туркин сказал, что пойдет ночевать в травмпункт, а то знает он местных бомжей, только место насиженное оставишь — мигом займут. Никита Ильич кивком головы поддержал это мудрое решение и тоже уехал, куда — мы не знаем. И вряд ли узнаем ответ на этот вопрос, как и ответы на еще несколько вопросов, как, к примеру: откуда все-таки взялась «скорая» с мигалкой, какие отношения связывали Никиту Ильича и Потапова и причем здесь вообще Туркин. Некоторые вещи должны оставаться туманными и необъясненными.
Кроме того, со страниц нашеего повествования навсегда уходят Евгений Аркадьевич и его жена Елена -  пусть они уже теперь сами разбираются в своих отношениях и проблемах, а нам с читателем это совершенно не интересно.
Лелю уложили спать — она не сопротивлялась, только попросила поставить ей стакан с водичкой у тумбочки и тазик, а потом, уже лежа, обняла Потапова за колено и спросила:
= Леш… ты ведь завтра не уйдешь? Я проснусь — а ты здесь, да?
= Да спи уже, пьяница, - ответил Потапов и поправил ей волосы, как маленькому ребенку.
Виктор Петрович сидел на кухне с чашкой чая. Конечно, ситуация предполагала, что можно и сделать себе послабление и позволить себе что-то покрепче, чем чай — но Виктор Петрович был человеком мужественным и любил быть с самим собой честным. Поэтому он сидел и молча смотрел в чашку с чаем, когда на кухню вошел Потапов. За ним, тихо ступая, появился Чанк и устроился у ног своего Бога.
= Так, Витюх… - Потапов сел напротив и положил на стол большие тяжелые ладони. - А теперь давай как мужик с мужиком… ты за что мне в морду дал?
Виктор Петрович поднял на него глаза. Сейчас в его взгляде не было ненависти — только усталость и печаль. И такой эта печаль была грубокой и неизбывной, что Потапову, который ожидал всего, чего угодно, но только не этого, стало не по себе.
= А ты не знаешь? - спросил Виктор Петрович.
= Знал бы — не спрашивал, - пожал плечами Потапов.
= Послушай… - Виктор Петрович опустил глаза и отхлебнул из чашки. - Дело прошлое… кто старое вспомянет — тому глаз, как говорится, вон. Чего теперь уже…
= Ты пить не будешь? - Потапов понимал, что не будет, но все-таки задал этот вопрос.
= Нет, брат, я свое отпил. Ольге столько крови попортил, если б ты знал… - Виктор махнул рукой. - Она мучилась, но терпела. Все время, пока я пил — терпела. Из какого же только дерьма она меня ни вытаскивала… откачивала, отмывала, на ноги ставила… я, знаешь, Леха, редкостной свиньей бывал… но она меня не бросала. Потому что она хороший и добрый человек.
= Лелишна-то? Хорошая, да, - кивнул Потапов. - А в морду-то ты мне за что?
= Да хорош придуряться-то, - горько сказал Виктор.
= Не придуряюсь я! - возмутился Потапов. - Ничего себе! - он потер скулу, где вспух и уже начал наливаться жизнерадостным фиолетовым цветом приличных размеров синяк. - Суют тебе в морду — а ты поди догадайся, за что. Хорошенькое дельце.
= Значит, она тебе не сказала, - Виктор закусил губу. - И ты правда не знаешь?
= Да чего я не знаю-то, итишкин дух? - не выдержал Потапов.
= Лех… Катюня… моя девочка, мое солнышко, радость моя и счастье мое… она — не моя. Понимаешь? НЕ моя.
Виктор посмотрел на Потапова испытующе, словно пытаясь понять — не блефует ли тот, действительно он ничего не знает. Вид у Потапова был довольно глупый — и Виктор решил, что нет, не блефует.
= Не моя она дочка. Она, Лех… твоя дочка. ТВОЯ.
Потапов несколько раз моргнул. Прищурился. С силой потер лоб. Потом так же сильно потер затылок. Снова моргнул…
А потом заорал так, что стены буквально затряслись:
= Лелишна! Маркова! А ну вставай живо!
Он одним махом оказался у постели Лели, которая успела уснуть и теперь ошалело крутила головой, как сова, тараща бессмысленные глаза. Выдернув ее из постели, он поставил ее на здоровую ногу и как следует тряханул — так, что прибежавшие на крик Виктор и Павел испугались, что у нее оторвется голова.
= Ты не охренела ли? - страшным голосом спросил Потапов. Спросил негромко — но очень страшно, гораздо страшнее, чем когда он орал. - Ты не охренела ли?!!
= Ты чего, Леш? - Леля и правда совершенно не понимала, что происходит. - Что случилось-то? Ты чего?!!
Он наклонился к самому ее уху и все тем же страшным тихим голосом произнес:
= Как ты могла? Как ты могла мне не сказать?
= Да о чем?!! о кредитах, что ли? - совсем растерялась Леля. - Так это тебя вроде не касается! О Королькове? Это я собиралась рассказать, но потом…
= Кредит твой меня мало касается! - рявкнул Потапов, довольно небрежно швыряя Лелю на постель. - Ты мне про дочь когда сказать собиралась?!!
= Про дочь? - на лице у Лели появилось выражение такой растерянности, что оно граничило прямо-таки с тупостью. - Леш… хватит орать на меня… ты объясни… что случилось-то?
= Случилось это почти двадцать лет назад, Ольга, - послышался от дверей спокойный голос Виктора. - И ты это прекрасно знала. А я просто поставил биологического отца Кати в известность.
= Биологический… в известность… - Леля беспомощно повторяла отдельные слова, но тут в глазах ее зажегся огонек понимания. - А… а! Так вы что… Витя… Ты решил, что это Потапов Катин отец?!!
= А кто же еще?!! - воскликнул уже совсем не так спокойно Виктор Петрович. - Кто, Оля? Я бесплоден! Я знал об этом уже тогда! И тут ты идешь на встречу выпускников — и опаньки… в скором времени  сообщаешь мне, что беременна! Ты думаешь, я поверю, что ты забеременела от святого духа? Не поверю! А от кого же еще, как не от своего любимого Потапова? Ты же по нему всю жизнь с ума сходила — ты думаешь, я слепой?!! Думаешь, я этого не знал, не видел? Знал, видел — но терпел! И потом терпел и молчал — потому что Катюня… я без нее не могу, - Виктор смахнул с глаз навернувшуюся некстати слезу. - А ты, оказывается, и его обманула. И ему не сказала. Ну ты и сука. Я-то считал, что он мерзавец и негодяй — заделал тебе ребенка и исчез… а он и не знал!
= Да, Лелишна. Это прям-таки… сука ты, - согласился Потапов и ушел к окну.
= Вот вы два придурка… - протянула Леля. - Все, блин, вычислили, все знаете, все по полочкам разложили… а меня спросить не хотите?
= О чем тебя спросить, Ольга? - грозно вопросил Виктор Петрович. - Не обличает ли тебя совесть? Не грызет ли по ночам чувство вины? Не мучает ли обман бесчеловечный? Так какой смысл тебя об этом спрашивать, если ты двадцать лет с этим жила — не тужила?!!
= Нет, Витя, - Леля устало вздохнула и стала подниматься с постели. - Идите, пожалуйста, на кухню. И не орите, а то Катьку разбудите. Я сейчас приду — нам и правда поговорить надо.

Через несколько минут она вошла, опираясь на костыль, на кухню, где за столом сидели, уставясь в пространство перед собой, Потапов и Виктор Петрович, а Павел примостился на табуретке около раковины и вид имел самый растерянный: он не очень понимал, что ему нужно делать в создавшейся ситуации — уйти или остаться, но любопытство одержало победу над здравым смыслом и тактичностью и он решил, что, пожалуй, ради Кати ему нужно остаться и послушать, о чем пойдет речь. Чанк, разумеется, лежал рядам с Потаповым и единственный из всех имел безмятежное и довольнео выражение морды.
Леля опустилась на стул, положила перед собой папочку с какими-то бумагами — и обвела глазами присутствующих.
= Да, я сука, - сказала она. - И очень виновата перед тобой, Витя. Но… Потапов здесь совершенно ни при чем — к сожалению…

Глава 18.

Леле, как уже известно, почти всегда везло на мужчин. И Потапов, и Виктор были людьми незаурядными и вели себя достойно в любых ситуациях.
Один-единственный раз она прокололась — и этот один-единственный раз оказался роковым.
На встрече выпускников, в объятиях Потапова Леля не думала о ребенке — честно говоря, в его объятиях она вообще никогда ни о чем не могла думать. Но пару недель после с замиранием сердца прислушивалась к своим ощущениям и чуть ли не каждый день делала тесты на беременность, которые, к ее великому огорчению, все как один были отрицательными. К тому времени она уже приняла совершенно осознанное и выстраданное решение: ребенку быть, даже если это будет стоит ей семейной жизни с Виктором. Она очень ждала, что Потапов позвонит или приедет — и скажет: Лелишна, не могу без тебя… давай бросим все -  и начнем все сначала.
Но Потапов не позвонил.
А потом и мечта о ребенке от него разбилась вдребезги — однажды утром Леля обнаружила, что все у нее по расписанию и что тесты не врали, показывая одну полоску.
Виктор продолжал пить — и работать. Он почти не бывал дома, а когда бывал — страшно и мрачно молчал. Леля понимала, что времени у нее не так много, ей было уже почти тридцать. Оставить Виктора она не могла — без нее он бы точно оказался либо в могиле, либо в психушке уже через полгода.
И Леля решила действовать.
Что это было? Навязчивая идея? Биологические часы начали слишком быстро тикать и мешать работе мозга? Гормоны превратили ее в маньячку?
Сейчас трудно было сказать. Но она выносила и воплотила в жизнь довольно безумный план — во что бы то ни стало найти отца своему ребенку.
Учитывая свойственную ей брезгливость и разборчивость, осуществить этот план оказалось не так просто.
Работала Леля тогда в издательстве, мужчин там было не так чтобы много — но хватало. И очень за ней ухаживал в то время некий Корольков — тип довольно неприятный, хотя внешне красавец писаный: высокий, светловолосый, плечистый, с ровными белыми зубами. К тому времени Леля уже, как могла, повысила свою фертильность, пропила все возможные витамины, вымерила и зафиксировала базальную температуру во всех возможных вариантах, высчитала дни овуляции… короче — подготовилась. И однажды  - в самый что ни на есть подходящий для зачатия день — специально осталась на работе после окончания рабочего дня, недвусмысленно намекнув Королькову, что и ему неплохо было бы остаться.
Леле было невыразимо мерзко, когда он трогал ее своими холодными пальцами, но она зажмурилась и твердила про себя: так надо… так надо… так надо… и когда он наконец отвалился и ушел курить — лежала на спине, задрав ноги ввверх, ибо именно так советовали делать умные люди, чтобы забеременеть с бОльшей вероятностью.
К сожалению, в тот раз не получилось ничего — в установленные сроки организм снова сообщил Леле о том, что она не беременна.
Корольков ходил вокруг нее как кот вокруг сметаны и облизывался, от чего ее бросало в дрожь.
Но в правильный день следующего месяца она снова улыбнулась ему и снова осталась после работы… и на следующий день… и еще несколько дней подряд…
Это были самые неприятные и гадкие дни в ее жизни — и вспоминать о них она очень не любила.
А когда через две недели почувствовала тошноту — боялась поверить и даже тест не делала до самого момента задержки. А потом, глядя на две полоски, сидела на краю ванной и рыдала от счастья, как безумная — забыв и о Королькове, и о Викторе.
Ребенка Леля полюбила сразу — еще неродившуюся Катю она обожала и никак не связывала, даже мысленно, с биологическим отцом, обладателем белых крупных зубов и холодных пальцев.
Из издательства тут же уволилась — и, казалось, закрыла эту не самую красивую и чистую страницу своей жизни навсегда. 
Но иногда жизнь преподносит нам не самые приятные сюрпризы.
Примерно десять месяцев назад у Лели появился новый начальник.
Честно говоря, она предпочла настолько забыть об обстоятельствах появления Кати на свет, что даже прочитав фамилию нового начальника - «Корольков» - не испытала никакого трепета узнавания, нигде у нее ничего не екнуло, не кольнуло и не чирикнуло. И узнала она его не сразу — от светлых волос остался только грустный венчик, а сам Корольков растолстел так, что еле помещался в кресле руководителя, подпирая пузом стол.
А вот он Лелю узнал сразу.
И тут жизнь ее превратилась в кошмар.
Он преследовал ее днем и ночью, звонил на мобильный, вызывал к себе в кабинет, где пытался завалить на кожаный диван… пыхтел и давил ее животом в лифте, нажимая на кнопки, чтобы лифт остановился… набрасывался на нее в коридоре, когда она шла в туалет… да и в самом туалете прятался и выскакивал в самый неподходящий момент.
Одним словом — это был самый настоящий, ничем не прикрытый и чудовищный «харрасмент».
Леля, еще не понимая всего ужаса своего положения, предупредила Королькова, что будет жаловаться. Он, казалось, понял — и на время отстал.
Как-то раз вечером он вдруг возник на пороге их дома с цветами и шампанским - «я пришел извиниться и наладить отношения», заявил он и, не дожидаясь приглашения, прошествовал в кухню.
А там сидела Катя. Светловолосая, с крупными белыми зубами… очень похожая на своего биологического папу.
Корольков был умен. Он легко посчитал, сколько будет дважды два. И умело это использовал.
Когда после его визита у Лели пропал стакан — она ничего не заподозрила. И даже то, что это был стакан, из которого пила Катя, а вместе с ним пропала Катина расческа — тоже не навело ее ни на какие мысли. Она только радовалась, что наконец-то проблема с Корольковым решена и теперь можно жить спокойно.
Спокойно не получилось.
Примерно через полтора месяца Корольков вызвал ее к себе в кабинет и снова уточнил — не желает ли она, Леля, вступить с ним в половые отношения? Получив снова решительное «нет», пригласил ее присесть — и положил перед ней на стол бумажку, которая оказалась результатом генетической экспертизы и с 99-процентной уверенностью заявляла, что судя по представленным образцам именно он, Корольков, является отцом Кати.
Этот мерзавец еще раз переспросил — может быть, теперь Леля изменит свое решение и построит-таки с ним прочные и теплые отношения, основанные исключительно на безудержном сексе без обязательств, но с исполнением самых изощренных его, Королькова, фантазий? И снова получив отказ — объявил свои условия: если Леля не хочет, чтобы о результатах экспертизы узнали все — а ведь она не хочет, иначе бы все и так знали… так вот, если она не хочет, чтобы эта информация стала достоянием гласности, а самое главное — чтобы о ней узнали ее муж и дочь, то в ближайшие три дня она должна принести ему в клювике не много не мало, как миллион рублей. В обмен на эту бумажку и его молчание. Ну, и разумеется — с работы вон, дабы не раздражать его святейшество своим подавленным видом.
= Да откуда у меня такие деньги? - растерялась Леля.
На что Корольков резонно заметил, что его это никаким образом не касается.
Вот так Леля стала обладательницей сразу нескольких кредитных карт на самых невыгодных условиях (а на выгодных в такие короткие сроки и без работы как-то очередь к ней из банков не выстраивалась) и больших и малых долгов по знакомым и друзьям.
И вот уже полгода как сидит она без работы, ибо этот гад имеет влияние в определенных кругах и, видимо, добился, что ее внесли в черный список, и по уши в долгах, которые копятся и копятся… собственно, из-за этого она и полезла сегодня на табуретку после визита бравого усатого «жилищника» - ведь только мытье окна могло отвлечь ее от грустных апокалиптических мыслей.

= Вот так, мальчики, - заключила Леля и вздохнула. - Так что драться вам не за что. Виновата во всем я и только я — я вот и отвечаю.
= Мам… - вдруг послышался от двери тихий голос Кати.
Леля резко обернулась и со страхом посмотрела на дочь: как давно она тут стоит? Что она слышала???
= Мам… - Катя подошла к матери и обняла ее крепко-крепко. - Мам… ну е-мое… ну почему ты вечно молчишь и себе надумываешь?!!  Да я же давным-давно знаю, что папа мне не родной отец. Он мне сам сказал… еще когда вы расходились…
= Витя?!! - Леля с удивлением вскинула глаза на бывшего мужа. - Ты… сказал?!!
= Ольга… - проговорил Виктор Петрович. - Я христианин. Монах. Мне врать нельзя. Больше нельзя. Так что я рассудил, что Катюша должна знать правду. Мы с ней договорились, что тебе говорить не станем — зачем волновать.
= Витя… - Катя закатила глаза к потолку. - Витя, блин! Ты ОПЯТЬ  решил ничего мне не говорить, да? Как тогда, когда узнал, что не можешь иметь детей?!! Да твою же, Витя, мать! - и Леля выдала совсем не педагогическую матерную тираду в адрес своего бывшего мужа.
= Я...да, - Виктор отвернулся. - Идиот.
Потапов потер ладонью лоб и хлопнул по столу.
= Наворотили вы, ребята, делов… - сказал он. - Вы за двадцать лет вообще друг с другом разговаривать пробовали?!! Сплошные, блин, тайны мадридского двора… - Потом еще раз хлопнул по столу и повернулся к Виктору Петровичу: - Ну да ладно, что сделано — то сделано и фарш невозможно провернуть назад, как говорится. А скажи мне, Витюха… ты сильно занят сегодня ночью? А то я вот имею горячее желание навестить прямо сейчас одного человечка и слегка потревожить его мирный сон… Не хочешь мне компанию составить?
Виктор посмотрел на него с прищуром:
= Особе королевского звания и фамилии желаете засвидетельствовать свое почтение? - подмигнул он. - Отчего же не составить — составлю. С нашим удовольствием. Вот только… - он посмотрел на Лелю: - Оля. Миллион рублей. Это не очень большие деньги. Почему ты не попросила у меня? Ты же знаешь, что я бы дал — и слова не сказал.
= Интересно, как ты себе это представляешь? - возразила Леля. - «Витя, дай мне миллион, чтобы шантажист не рассказал тебе про свое отцовство твоего ребенка»? Ну нет уж, до такой степени цинизма я все-таки еще не дошла.
= Короче, девочки, - скомандовал Потапов. - Вы сейчас ложитесь баиньки, только Лелишна мне даст телефон и очень желательно — адресок прекрасного блондина. Ну или если не адресок — то фамилию и инициалы, а также название занимаемой должности и место работы, чтобы мы в интернете этот самый адресок могли разыскать. И думаю, к вашему пробуждению мы с папой Витей все вопросы порешаем. Лелишна, работу я тебе не обещаю — разве что в регистратуре поликлиники, хотя и туда в ближайшее время ты со своей костяной ногой не сгодишься… но деньги ты свои назад получишь — тут дядя Леша и папа Витя тебе гарантами выступят. Если хочешь — можем тебе его головушку белокурую на тарелочке принести. Не хочешь? Ну и ладно. А остальное мы потом обсудим… на трезвую голову.
Он вынул телефон и набрал все тот же номер:
= Ильич? - сказал он весело. - Готовь носилки, у нас пациент.
И, обращаясь почему-то к Павлу, добавил:
= Что маменька, что дочка — ходячий геморрой. Беги, парень, пока можешь. Беги, высоко поднимая колени и разбивая грудью ветки! Пока не поздно.
На что Павел, смущенно улыбнувшись и быстро взглянув на Катю, ответил:
= Поздно. Уже поздно.
И Катя ответила ему точно такой же смущенной улыбкой.



Глава 18.

Господин Корольков, как уже было сказано, был человеком умным и сообразительным. Поэтому явление ему в ночи двух мужиков на «скорой помощи» воспринял именно так, как и должен был воспринять — то есть сначала с негодованием и возмущением, а потом — со смирением и готовностью сотрудничать. Тем более что ночные гости весьма доходчиво объяснили ему причину своего визита, а монах даже подкрепил объяснение демонстрацией физической силы, нанеся тем самым невосполнимый урон чувству собственного достоинства хозяина, а его физиономию украсив довольно креативно и разнообразно. В результате не очень долгих переговоров сторонами было достигнуто соглашение о передаче всех незаконно присвоенных Корольковым финансовых средств обратно Леле в течение трех дней — под контролем, разумеется, представителей отечественной медицины и РПЦ.
= Три дня у тебя, - напомнил Потапов уже в дверях держащемуся за  скулу Королькову. - А иначе мой неистовый христианский друг сломает тебе челюсть так, что даже я, травматолог с огромным стажем, ничем помочь тебе не смогу. Сегодня он просто разминался, поверь! Он тебя сильно не любит, знаешь.
Виктор Петрович кивнул со смиренной улыбкой, давая понять, что именно так все и будет.
Они оставили у Королькова на тумбочке в прихожей его большой, красиво обставленной и ухоженной квартиры Лелины кредитки и номер ее карточки, аккуратно записанный на листочке в клеточку, заботливо вырванном из тетрадки для конспектов Катей.
Забегая вперед, скажем, что Корольков правильно оценил ситуацию и своих новых знакомцев, понял, что слова у них с делом не расходятся, и рассудил, что деньги деньгами, а челюсть дороже — и выполнил все договоренности даже раньше: уже на следующий день все Лелины кредиты были закрыты, о чем ей радостно  несколько раз пропикал телефон уже к обеду, а на счет в банке были перечислены те деньги, которые она занимала у друзей и знакомых. В общей сложности — один миллион рублей. И даже пару тысяч сверху присовокупил галантный мсье – за моральный, так сказать, ущерб. Уж очень велико было его желание больше никогда не встречаться со смиренным монахом и его медведеподобным приятелем. Да и с Лелей, честно говоря, тоже.
А судьба дочери Кати его волновала мало. Скорее даже – не волновала совсем.

Что касается Лели – поводов для волнения у нее все еще оставалось очень много, даже несмотря на счастливо разрешившийся безвыходный, казалось бы, финансовый тупик. Радуясь пиканью телефона, она при этом страдала от головной боли, вызванной жесточайшим похмельем, и всякий раз хваталась за вискИ, когда телефон возвещал победным трезвоном об очередном поступлении денег на очередной счет.
Но головная боль все-таки была не самой главной Лелиной проблемой. И нога, которая, надо сказать, после вчерашних приключений ощутимо ныла, тоже не занимала все ее мысли. И даже Катино «падение» сейчас не могло претендовать на исключительное Лелино внимание, хотя, разумеется, Леля думала о том, как помочь девочке пережить то, что произошло.
Все ее мысли занимал, само собой, Потапов.
Леля прекрасно понимала, что вчерашний день открыл шкатулку Пандоры. Она понимала, что Потапов появился в ее жизни снова не на один день. И была этому очень рада.
И в то же время – ее это жутко пугало.
На трезвую голову она вдруг поняла: ведь за вчерашний день он, Потапов, узнал про нее все – все, чем и как она жила все эти тридцать лет без него, узнал все ее сокровенные тайны, узнал даже то, что она все это время скрывала от себя самой: что именно его, Потапова, она любила всегда. И при этом – она про него не узнала ничего. Ровным счетом – ничегошеньки. Кроме очевидных фактов – что он работал травматологом и имел сомнительные знакомства, а также по-прежнему оказывал на нее гипнотическое воздействие и хохотал все таким же гулким, пугающим слишком впечатлительных старушек,  смехом.
Я даже не спросила – женат ли он, думала Леля. А ведь он был женат двадцать лет назад! И скорее всего женат и теперь! Правда, кольца на пальце она не видела – но ведь врачи, особенно хирурги, часто не носят обручальные кольца, потому что они могут помешать во время медицинских манипуляций.
Вот же я дура, думала Леля. Вот же идиотина. Ну как, как можно было не задать очевидного вопроса! Готова была прыгнуть к нему в койку не то что по первому зову – а и без всякого, собственно, зова! А он, кстати, так и не позвал… Позвонил часов в пять утра, сообщил, что они с Виктором проблему решили – и пожелал ей спокойной ночи. А она думала, что он приедет. Даже собиралась изловчиться и побрить-таки свободную от гипса ногу.
И вот уже времени два, три часа дня – а Потапов так и не звонил.
Сама Леля звонить ему не стала бы ни за что. Она вчера достаточно ясно дала ему понять, что хочет быть с ним – но совсем уж забыть о гордости даже ради него была не готова.
Чанк весь день пролежал у двери, печально положив голову на лапы. Катя погуляла с ним утром и уехала в институт, окрыленная и широко улыбающаяся: тяжесть, которая придавливала ее к земле все это время, была сброшена и жизнь была теперь прекрасна и удивительна, тем более что после пар ее должен был встречать Павел.
Как все просто в молодости – и как все запутанно и сложно в пятьдесят, невольно думала Леля, глядя из окна, как полосатая шапка дочери весело подпрыгивает, пока ее обладательница бежит к автобусу. Зачем мы все так усложняем? Зачем придумываем себе кучу проблем и препятствий – вместо того, чтобы просто протянуть друг другу руку и пойти дальше вместе?
А может быть, это только я хочу – вместе? А Лешке это совсем и не нужно? Может быть, он прекрасно себя чувствует в этой жизни без меня и моих тараканов? Или, возможно, вчерашние открытия стали для него непосильной ношей – и даже если раньше он хотел взять меня за руку, то теперь передумал? Да, был поцелуй… но это было ДО того, как он узнал о том, какая она, Леля, на самом деле…
Да уж, непростой у Лели выдался день. И к вечеру она совсем расклеилась от этих тяжелых мыслей, тем более что Потапов так и не позвонил.
Виктор звонил дважды – утром, чтобы спросить, как Леля себя чувствует, и в семь часов вечера – чтобы сообщить, что Катя уже у него и они собираются ужинать. Да, и Павел тоже с ними. Катя взяла трубку и спросила:
= Мам, ты точно с Чанком сможешь погулять? Или нам приехать?
Леля отметила мысленно это «нам», улыбнулась и заверила Катю, что вполне справится сама. И веселым голосом добавила, что, наверно, Потапов ведь приедет – и тогда с Чанком вообще не будет никаких проблем.
Она ждала Потапова до десяти.
А потом перестала ждать, насыпала Чанку корм в миску и, размазывая слезы по лицу, кое-как натянула на здоровую ногу валенок, взяла костыли и позвала Чанка гулять.
= И никто никому ничего не должен, - сообщила она удивленному псу, прицепляя поводок. – Никто. Никому. Ничего.
Чанк на всякий случай повилял хвостом. Потому что великая собачья мудрость гласит: если не понимаешь, что происходит –просто виляй хвостом.
На пути домой с Чанком стало происходить неладное: он вдруг начал подвывать, рваться с поводка, чуть не уронил Лелю, с трудом удержавшуюся на костылях,  в дверь подъезда ворвался так, что чуть не снес эту самую дверь с петель, а в лифте и вовсе сошел с ума – крутился вокруг своей оси, бешено нюхал воздух и нетерпеливо скреб створки лифта лапами.
А дома прямиком понесся на кухню, где и затих, пока Леля неторопливо разоблачалась, поставив костыли в угол прихожей.
Лапы собаке она решила не мыть – на улице было снежно, так что испачкаться он был не должен, а сил на то, чтобы тащить его в ванную, у нее все равно не было. У нее вообще ни на что не было сил. Совсем. Хотелось зарыться носом в подушку и уснуть. Желательно – года на полтора. Или на два. И пусть весь мир подождет, как говорится.
Отключив телефон – все равно никто не позвонит, - она пропрыгала в комнату и свернулась калачиком на диване, лицом к спинке.
= Чанк, иди ко мне, - позвала она и всхлипнула. – Иди, ложись.
Плакать тоже сил не было, поэтому она всхлипнула еще только пару раз.
Чанк подошел к дивану, но запрыгивать не спешил, стоял в раздумьях рядом.
= Да ложись уже, - Леля, не оборачиваясь, похлопала по дивану у себя за спиной. – Чего ты там стоишь? Ты поел?
=Поел, - ответил Чанк голосом Потапова и загоготал. – Ты, Лелишна, все-таки удивительная дура. Ты когда-нибудь научишься дверь закрывать или так и будешь нараспашку жить?

Глава 20.

= Где ты был? – требовательно спросила Леля, подпрыгнув на диване и повернув к Потапову гневное зареванное лицо. – Где ты был, я спрашиваю??? Я целый день ждала, я места себе не находила, я думала… я думала…Ты мог хотя бы позвонить?!!
= Чего ты думала? – прищурился Потапов.
= Я думала, ты меня бросил! – выпалила Леля.
= Куда я тебя бросил?
= Леш, хватит! Не надо ерничать, ладно? Ты… у нас ничего не получится, Леш. Я старая и подлая. Я… ты все сам вчера узнал. А чего не узнал – о том мог догадаться. И… как мне можно верить? А тебе, Леш? Тебе как можно верить? Где ты был, я тебя спрашиваю???
= Где я был? – медленно переспросил Потапов и без улыбки посмотрел на Лелю. – Я, Лелишна, был у своей жены.
= Я так и знала! – вскинулась Леля, и слезы – опять, господи! Да откуда же их столько в Лелином организме бралось-то?!! – брызнули у нее из глаз. – Я так и знала! Уходи, Леша. Уходи сейчас же. И больше никогда не приходи ко мне, понятно?
= Уходить, значит… - протянул Потапов и сощурился так, что глаза его почти совсем пропали с лица. – То есть – уходить и никогда не приходить. Потому что ты, Леля, у нас образец принципиальности и порядочности – и несовершенный я тебе не гожусь? Так?
= Нет! – крикнула Леля и закрыла лицо руками. – Совсем не поэтому! Наоборот! Я ужасная! Самая ужасная в мире! Но -  я больше не хочу никому приносить боль, понимаешь?! Я слишком много боли причинила людям – Вите, Катюше… Я больше не хочу!
= А как насчет меня, Лелишна? – негромко спросил Потапов. – Как насчет меня и моей боли? А?
Леля молча плакала, не отнимая рук от лица.
= Так… - Потапов отошел к окну. – Значит, так. Если ты сейчас скажешь мне: «Леша, я хочу, чтобы ты остался, потому что я тебе верю и знаю, что ты никогда не сделаешь ничего плохого, а еще потому, что я тебя люблю» - я останусь с тобой до конца своей жизни. А если не скажешь – развернусь и уйду навсегда. Ну? Я бы остался с тобой тридцать лет назад – если бы ты хоть раз сказала, что любишь меня… и двадцать лет назад – тебе надо было только сказать… Но ты не сказала. Ни разу. Никогда. Что теперь, Лелишна? Тебе решать.
= Леша… я… не могу.
Леля снова свернулась калачиком, повернувшись к Потапову спиной и баюкая свою ноющую загипсованную ногу.
= Пожалуйста, уходи. Иди к своей жене и будь счастлив. Будьте счастливы оба. Я не могу больше ломать людям жизнь.
Когда за Потаповым хлопнула дверь, Леля зажмурилась и дернулась, как от удара током, но все-таки смогла удержать себя и не броситься за ним вслед.
А Чанк так и не пришел к ней на диван.
Он устроился на коврике у двери и, положив голову на лапы, всю ночь вздыхал и думал, что люди удивительно странные и глупые существа.

С трудом поднявшись утром, Леля без всякого удовольствия выпила кофе, с деланой улыбкой поговорила с Катей и, стараясь ни о чем не думать – просто не думать и все, ну ведь живут же люди, не думая! – вышла на прогулку с Чанком. Краем глаза отметила, что кому-то в подъезде вызвали «скорую», и, внимательно глядя под ноги, чтобы не поскользнуться на слежавшемся и покрывшемся ледяной коркой снеге, поковыляла на пустырь.
Удивительное дело – Чанк даже не залаял, когда ее сбили с ног, так что костыли отлетели в сторону, словно два взметнувшихся крыла, и, не дав ей опомниться, очень быстро и ловко закатали в ковер. А потом потащили куда-то, не обращая никакого внимания на ее приглушенные ковром вопли.
Еще более удивительно, что сбили с ног ее как-то так, что, падая, она совсем не ушиблась и даже не повредила загипсованную ногу.
= Чанк! – надрывалась Леля. – Чанк, ко мне! Фас, Чанк! Фас!
Она не видела ничего, кроме ковра и земли, покрытой снегом, убегающей из-под ног похитителя с невероятной скоростью. А еще иногда в поле ее зрения попадали лапы Чанка, которые мельтешили то справа, то слева и вид которых слегка ее успокаивал, потому что она хотя бы была не одна. Правда, команду «фас» пес выполнять не спешил.
Кому надо меня похищать??? – думала Леля, продолжая орать на всякий случай, но уже понимая, что никто ей не поможет. – Господи, да кому я сдалась??? И зачем???
Потом ее куда-то везли. Долго. Леля успела даже уснуть, потому что в ковре было тепло и темно, а ночью она спала очень плохо. Чанк тоже ехал вместе с ней и периодически заглядывал к ней в ковер, тыкая ее в макушку мокрым носом.
Хорошо хоть ковер пропылесосили, думала Леля сонно. И куда меня везут? И зачем? А впрочем – все равно… мне все равно… все равно…
Но на самом деле ей было не совсем все равно. Потому что все больше хотелось в туалет.
= Эй! – позвала Леля, когда машина остановилась. – Эй, маньяки. Я в туалет хочу. Дайте мне в туалет сходить, а потом опять закатывайте, я честно не убегу…
Вместо ответа ее вытащили из машины и куда-то снова понесли.
Теперь Леля опять видела кусочек земли – и снег здесь был белый, пушистый, не тронутый. Потом тот, кто нес ее, вышел на утоптанную тропинку – но и на этой тропинке снег был совершенно белый и без всяких следов реагентов, которыми так щедро посыпали  в последние годы город. Значит, мы за городом, поняла Леля. Счет времени она, конечно, потеряла давно, но ехали они явно не час и не два, судя по состоянию ее мочевого пузыря.
Когда ее положили на снег и раскатали, Леля невольно зажмурилась от яркого солнца и ослепительно сверкающего на этом солнце снега.
А потом – потом она увидела Потапова. Очень мрачного и напряженного, даже злого.
Рядом с ним стоял Никита Ильич, а чуть поодаль, повернувшись к ним спиной, справлял нужду Туркин, думая, что его никто не видит за машиной «скорой помощи».
Чанк, как безумный, носился по свежему пушистому снегу, периодически  подбегая к Потапову и ластясь к нему, словно был не  огромным и серьезным псом, а маленьким и нежным котенком.
= Вы зачем меня украли? – растерянно спросила Леля.
= Иди писай, - скомандовал Потапов, все так же мрачно глядя в сторону. – Вон туда, под кустик. Туалетов тут нет.
Леля беспомощно огляделась. Костылей у нее не было, а без костылей она и думать не могла о том, чтобы добрести по сугробам до указанного кустика.
Потапов и сам это понял, видимо, потому что вздохнул, взвалил ее себе на плечо и, опустив в нужном месте, демонстративно отвернулся.
Пописать в чистом поле среди сугробов в одном валенке и балансируя на одной ноге – задача не из простых, но Леля с ней справилась. Попутно она оглядывалась, пытаясь понять, где они находятся.
И вдруг…
Она поняла.
Сейчас ее будут убивать.
И никто никогда не найдет ее. Ее прямо здесь и похоронят. Потому что ее привезли… на кладбище.

Да, это было кладбище – небольшое, сельское, судя по всему – заброшенное уже. Потапов нес Лелю между заснеженными могилами, из сугробов кое-где торчали покосившиеся кресты, а другие могилы уже и не видно было под снегом. Но Потапов шел по тропинке – узкой, но хорошо утоптанной, которая единственная свидетельствовала о том, что здесь все-таки бывают люди. И вела эта тропинка к единственной расчищенной от снега могиле с каменным памятником, около которого Потапов опустил Лелю на землю.
Мысль о том, что сейчас ее будут убивать, странным образом Лелю совсем не волновала. Немного смущало отсутствие в руках у Потапова лопаты, чтобы потом закопать ее бесчувственное тело, но Леля и на эту тему не переживала: это же Потапов… он все решит.
= Значит, так, - глухо проговорил он, и Леля только сейчас заметила, что ни Никиты Ильича, ни Туркина рядом нет, да и Чанка тоже не было видно. – Ты была права. И… ты молодец. Вот только…
Он плохо выглядел сегодня. Глаза ввалились, губы сухие, местами искусанные, лицо серое от усталости и бессонной ночи…
= Ладно, Лелишна. Вот.
И Потапов подвел ее поближе к памятнику на могиле.
Сначала Леля увидела только фигуру женщины, высеченной в камне, которая молитвенно сложила руки и благоговейно смотрела наверх. А потом – только потом! – прочитала и эпитафию: «Мне больше не больно», и фамилию: «Потапова Светлана Николаевна», и годы жизни: «1969-2015».
Она перевела взгляд на Потапова.
= Леш… это… это…?
= Да, это моя жена. Света. Она умерла. Она очень болела – долго. Тогда, помнишь, когда был вечер выпускников… она уже болела. У нее был рассеянный склероз. Мы и в Израиль уехали потому, что надеялись на чудо и на местную медицину, но чуда не произошло. Она… любила меня. Здесь ее похоронили потому, что здесь родители ее. Она была очень хорошая и очень преданная женщина. И я страшно виноват перед ней. Страшно.
Потапов отвел глаза. Леля потрясенно молчала, совершенно не представляя, что в этой ситуации вообще можно сказать. 
= Она меня очень любила, - повторила Потапов и вдруг взял Лелю за подбородок и заглянул ей прямо в глаза: - А я… подонок. Потому что ухаживал за ней, лечил, возил ее по врачам и клиникам, смотрел ей в глаза и говорил слова любви… но… всю жизнь я обманывал ее. И единственное мое оправдание – в том, что я обманывал и  себя.
Он перевел взгляд на губы Лели, а потом снова посмотрел ей прямо в глаза:
= Потому что на самом деле любил я всегда другую женщину. Тебя, Лелишна. И теперь хочу начать с чистого листа. Именно здесь. Именно сейчас. Потому что ты права: нельзя причинять никому боль. А я причинил очень много боли своей жене. Но сейчас… я знаю… она хотела бы, чтобы я был счастлив. А я могу быть счастлив только с тобой. Вот ты сейчас на одной ноге стоишь. Неудобно, да?  А я всю жизнь, Лелишна, ходил на одной ноге. Не жил, а только думал, что живу. И даже не замечал этого. А она, Света… она это знала. Даже когда я сам еще не знал – она знала. Уходя, она улыбалась, понимаешь? И сказала мне – пожалуйста, стань счастливым. Не будь, Лелишна, понимаешь? Не будь счастливым – а стань. Ты понимаешь разницу?
Вместо ответа Леля обхватила  его обеими руками и уткнулась лицом в холодную заиндевевшую куртку.
= Какой же ты дурак, Потапов, - проговорила она. – Ты просто феерический дурак…

Эпилог.

Перед дверью экзаменационной комиссии Номер 14236 вздохнул и немного задержался: все-таки как-никак, а решалась его судьба.
Войдя, он обвел глазами сидящих за полукруглым столом солидных мужчин и женщин, числом двенадцать.
= На середину, молодой человек, - пригласил его председатель комиссии, высокий и седоволосый мужчина, сидящий в центре стола.
Номер 14236 встал на середину, а председатель обратился к пожилому мужчине в сером костюме, который сидел справа от него:
= Прошу вас, коллега, вам слово, как дипломному Руководителю.
Пожилой мужчина в сером костюме встал, откашлялся и начал говорить:
= Надо сказать, что у меня, как у Руководителя, были определенные сомнения относительно Номера 14236. За время учебы он не раз удивлял меня слишком нестандартными и нетривиальными решениями. Его дипломная работа была написана буквально в два дня – и если честно, я совсем не верил в том, что она окажется удачной. Но… - мужчина улыбнулся и развел руками: - Путем, прямо скажем, по-настоящему креативных и неожиданных решений он смог выполнить задание и привести своих подопечных к тому финалу, который был задан ему изначально. А признаемся – подопечные его сильно осложняли Номеру 14236 задачу своими дурацкими поступками.
Присутствующие закивали и заулыбались. Руководитель продолжил:
= Лично мне спорным кажется ход Номера 14236 с прямым проникновением в сон одного из подопечных – но надо признать, что в данном конкретном случае этот ход сработал. Очень удачным, на мой взгляд, является решение с перышком в носу главной подопечной – это мило, креативно и не избито. Что касается истории с псевдотрупом – тут я просто снимаю шляпу, потому что такой одновременно тупой и удачной идеи тимбилдинга для подопечных я сам придумать никогда бы не смог.
Одна из женщин – среднего возраста, с пучком и в очках, строго осведомилась:
= Как насчет аморальности подопечных? Почему Номер 14236 совсем не позаботился об этой стороне вопроса?
Руководитель посмотрел на нее из-под круглых очков и снисходительно покачал головой:
- Коллега… давайте не будем забывать, что Номер 14236 имел дело с людьми. С людьми, коллега.
Женщина кивнула и чуть виновато усмехнулась.
= У меня вопрос, - поднял руку молодой человек слева. – Идея красных трусов на люстре… чья?
= Это они сами, - смущенно опустил голову Номер 14236. – Это не я.
= Итак, давайте по итогам, - снова взял слово Председатель. – Номеру 14236 была поставлена задача: сделать счастливыми подопечных Ольгу Маркову, Алексея Потапова, Екатерину Орлову и Павла Остапенко, которые совершенно запутались в своих жизнях и находились в очень сложных ситуациях. Подопечный Виктор Орлов был курсовой работой Номера 14236 – и работа была принята, хотя и с оговорками, что в дипломной работе автор исправит определенные промахи и ошибки, связанные с этим персонажем. Это удалось Номеру 14236 в полной мере. Равно как и поставленная задача – вывести из жизненного тупика (на этих словах по столу прокатился смех – словосочетание «жизненный тупик» насмешило всех присутствующих своей бессмысленностью) подопечных. Я думаю, что мы можем голосовать, но лично я считаю, что Номер 14236 абсолютно точно достоин оценки «пять» за дипломную работу и вполне может гордиться ею. Кто согласен со мной – прошу поднять руки.
Все двенадцать присутствующих подняли руки.
Председатель улыбнулся и обратился к стоящему в центре зала взволнованному Номеру 14236:
= Что ж, коллега. Поздравляю вас. Ныне и присно и во веки веков вы становитесь Ангелом-Хранителем. И дай вам… Босс легких и спокойных подопечных. Удачи вам в нашей нелегкой и такой разной работе.
И под общие аплодисменты и ободряющие улыбки Номер 14236 получил из рук Председателя диплом, а потом повернулся к комиссии спиной, закрыл глаза и замер ненадолго, как и положено было делать всем соискателям звания Ангел-Хранитель. Никто не знает, что происходит за спиной у младшего ангела, когда его производят в Ангелы-Хранители, и никто никогда этого не узнает. Но из зала младший ангел Номер 14236 выходил уже с крыльями – потому что всем Ангелам-Хранителям положены крылья.

А где-то на Земле в обычной многоэтажке Леля открыла дверь и увидела на пороге Потапова. Тот долго молча смотрел на нее, а потом сунул руку в карман – и вытащил оттуда красные мужские трусы. Зайдя в квартиру, он размахнулся – и закинул трусы на люстру. А потом, глядя Леле прямо в глаза, сказал:
= Я запрос во Вселенную сделал, Лелишна. Так что пойдем-ка с тобой ногу брить…
= А я уже, - расхохоталась Леля и бросилась Потапову на шею. Потом на секундочку отстранилась и спросила с надеждой: - Ты… отвезешь меня на Мадагаскаррррр?
Чанк деликатно отвернулся и, кажется, хихикнул. Но поскольку он был собакой – никто этого не заметил.