Волшебный аромат детства.
Очень не люблю болеть. Но иногда случается. И вот ночью сегодня как-то скрутило меня: и бок, и спина, а потом боль уже совсем совесть потеряла и перешла с левой стороны на правую и стала наглым своим кулаком поддавать под лопатку. Стало страшно. Я приготовилась или вызывать карету амбуланса, или умирать. Но карета увезёт и, вполне возможно, что домчит до морга скорее, чем предначертано судьбой.
Приготовилась покорно ждать конца. Я не очень боюсь самой боли, но, наверное, как и многие люди, я боюсь её разрастания. И мысли наплывают… Сначала я придумала, в чём уходить в последний грустный путь. Достала чистый лист бумаги и стала составлять докУмент, в котором отражены должны были быть мои последние распоряжения.
Код банковской карточки, реквизиты по которым можно войти в мой личный банк с компа, ну и там по мелочи для племянников и друзей. На долгую память. Вся одежда (вся!) любимой племяннице. Золото - внучке.
Личный дневник, который я веду с тринадцати лет по сю пору, серебряную цепочку с подковкой на счастье, перешедшую ко мне от моей необыкновенной прабабушки, я завещала моей названой сестрице, с которой мы не виделись в этой жизни воочию ни разу, но она прописалась в моей душе навсегда. Любимой подруге Риточке из далёкого Бостона.
Она не заложит в ломбард цепочку и не разболтает мои и чужие секреты. Ритёныш –кремень, несмотря, что добрая и быстрая на смех. На злато и на прочие блага она бы не польстилась. Ей подавай вещи с историей. Та ещё цаца!
Ну а всё, что нажито непосильным трудом, сыну с семьёй и, конечно, квартира. Квартира пойдёт сомнительным подарком. Она у меня с обременением. Там муж мой медленно умирает (дай Бог ему здоровья!) уже лет двадцать. Напоследок составила список приглашённых скорбящих и провожающих меня в последний путь гостей. Их оказалось не тысячи…
Лежу. Жду. Эту, в белом. Потом вспоминаю про болеутоляющие таблетки мужа. С кряхтением встаю и, шаркая тапками, волокусь в кухню. Время полпятого утра. Выпиваю таблетку и иду взад, на «смертный одр». Лежу… Смотрю в прозрачное окошко и думаю: «Как хорошо, что я успела вымыть лоджию и все окна. Как здорово, что именно сегодня, то есть, вчера я разобрала шкафы. ЛюдЯм не стыдно будет в глаза смотреть. Оттудова, есессенно! И засыпаю…
Проснулась поздно. Хлещет дождь. Тоска. Но приказано жить. Боль ушла, не прощаясь(тьфу- тьфу). Позавтракала, и пошло: душ, показания водомеров, упаковка всех сортов мусора и поход в магазин. Поскакала уже почти.
На обратном моём пути образовалась сирень. Белая, душистая. Наломала. Дома разгрузилась, сирень в вазу поставила. И прилегла не надолго. Впереди ещё длинный день и вечер. И мясо на сковороду просится, и муж на черешню плотоядно смотрит. Короче, дел масса. «Только не засыпать!», скомандовала я себе и сладко уснула.
…Иде это я? Чистые полы, окна, как без стёкол, запах сирени. Это что-то из детства. До семи лет я жила с родителями и двумя братьями в Таллине, в Кивимяэ. У нас был, как тогда говорили «кетчевский домик» в две комнаты. Но это вам не двухкомнатная квартира- распашонка. Это был ДОМ!
И дом начинался с калитки. Ты открываешь калитку и входишь в свои владения. Вот крыльцо. Там каждое утро «рано – прирано» молочница Мильви оставляет нам бидон молока, зернистого творога банку и жёлтый брусок масла. У крыльца первый коврик. В мозгах, как код:» Вытирай ноги, малАя!», взбираешься на крыльцо в четыре ступеньки. Коврик: «Вытирай ноги, малАя!». С неимоверным усилием открываешь двери в сени. Там третий коврик: «вытирай ноги, малая!».
А сени-то! Сени! Просторные! Справа много-много полочек с соленьями и вареньями, на нижней полочке место для денег, которые предназначены молочнице. Сени на ключ мама не закрывает, и Мильви забирает их в карман брезенчатого фартучка.
По левой стороне сеней удочки, лукошки для грибов. Лукошек много-много, и маленькое, моё лукошко там. А рядом с грибниками- лукошками притулилась лесенка. Она ведёт на чердак. На огромный чердак. Там летом живут мальчишки. Меня туда долго не пускали. Сами, собаки такие, забирались, и лестницу с собой затаскивали. Крышка в полу на чердаке, как в погребе (погреб у нас тоже был, поэтому про эту наглую крышку я всё знала).
Если спустишься туда зазеваешься, кто угодно крышку захлопнет, задвижкой звякнет и сиди там, как узник замка ИФ. Мама очень опасалось этой крышки. Я совсем мелкая была. Захлопнуть можно и до ужина не вспомнить. А там ребёнок! А вот за чердачной – то не особо следили. Сам залез, сам закрыл. Потом сам открыл. И всех делов. Опять же лестницу убирали только из-за меня. Повадилась я…
Но я, всё же, там побывала. Побывала и заболела чрезмерностью жилплощади и всеми этими дарцами, шашками, шахматами, книгами, картами. Да чего там только не было? Но не пускают и не пускают.
Заходим из сеней в дом. Там коврик контрольный: «Вытиай ноги, малАя!» И не дай Бог на этот контрольный коврик грязи принести. Мама у нас весёлая, красивая и добрая. Но на расправу скорая. Причём, имеет тенденцию хлестать по щекам, если не в запарке. А если в запарке, и неё тряпка в руках, то можно и по наглой морде тряпкой огрести. Мы её опасались. Папе не жаловались. Он сам её опасался. Да и за ябедничество можно было дорого поплатиться. Тут даже наш мудрый и мягкий папа не стал бы вмешиваться.
Ну вот проходишь все кордоны и входишь в огромный простор коридора. Он как холл. Но мы слова этого не знали. Все знали слово «коридор», а я знала слово: «калидор». Там стоят кресла, мамино трюмо с бра над головой и комод.
Налево – комната мальчишек, которая считалась маленькой. Но там метров пятнадцать точно было! Я пока тоже там проживала. Но мама обещала, что скоро мы переедем в другой дом, и у меня будет своя комната. Напротив дверей- кухня. Тоже большая. А там все: и газ, и плита. Возле неё баллон притулился красный- красный. И шкафчики, буфетики, стол большой, длинный, прямо у окошка.За кухней в кооридоре настоящая русская печка.Компактно живущая в нише , в самом нчале коридора. Да, справа, напротив мальчишек ванная комната. Там стоит боллер. Он топится дровами. Здесь мы купаемся. Писаем и всяко-разно тоже там. В углу стоит унитаз. За этот совмещённый санузел мама папе часто выговаривает. Тоже, артистка! Он что ли строил? Он проектировал?
Проходишь коридор и, как венец всему прекрасному – комната, обставленная невиданной мебелью из красного дерева, которая называется «мамина комната». Она в два больших окна. Вся, как фонарик светится и кидает на обои и мебель причудливые тени. Тени эти рисует сирень, которой у мамы в саду видимо-невидимо. И вот этот запах выпечки (мама пекла чуть не каждый день), запах сирени, сдобы, вымытых полов создаёт симфонию счастья такого полного и щемящего, что просто хочется плакать.
Ещё у мамы четыре грядки с клубникой. За всякие там крыжовники и смородины я даже и говорить не стану. И мама каждое утро выходит в сад, нежно отодвигает листики, усики и набирает таз клубники. Моет её и ставит на кухне в эмалированной миске. И ешь- не хочу! Потом опять идёт и набирает, но эта миска стоит на полке в сенях. Это клубника для муса. Мус будет позже. Когда придёт папа…
Иде это я? Неужели уснула? Запах сирени и чистых полов, колыхание лёгкой занавески. Такой родной, знакомый с детства запах. Чего-то не хватает. Пошла жарить мясо! И всё у нас будет хорошо. Хорошо, как в детстве. Милая Ритуля! Я, пожалуй, завещание отложу в укромное место. До лучших, тьфу, до худших времён.