Поджарого с орлиным носом армянина Жору Боендурова во дворе, образованном бывшим двухэтажным купеческим и несколькими, прилегающими к нему одноэтажными соседскими домами, считали слегка помешанным или уж точно странным. Он пил. Я иногда видел его пьяным, но никогда пьющим. Когда славянин пьян, он дерётся или громко говорит глупости; когда пьян армянин, он изрекает восточную мудрость. Жора Боендуров был искуссный сапожник. Работал в ателье. У него была жена – красавица, не потому, что я об этом пишу, а потому, что она действительно была красавица во всех отношениях и армянка с большими глазами. Звали её Ганя. Но речь не о ней, а о Жоре Боендурове.
Жора любил классическую музыку, и иногда по вечерам приходил ко мне, потому что у меня был проигрыватель и хорошая коллекция пластинок фирмы «Мелодия». Музыку он слушал вдохновенно, восторженно подчёркивая задевающие его места, рассказывал всякие анекдоты из истории музыки. От него я, например, услышал, что Гайдн, когда он был молодым композитором, говорил: «Гайдн, и только Гайдн»; когда повзрослел, говорил: «Гайдн, и Моцарт»; а став зрелым композитором во времена своей славы говорил: «Моцарт, и только Моцарт». Боендуров наставлял: «Когда впервые видишь человека, ты должен относиться к нему, как к мудрецу: может быть это так и есть на самом деле». Когда я спросил его: «Какой композитор тебе нравится больше всех», он сказал: «Посмотри на звёздное небо. Какая звезда тебе нравится больше всех?».