Что такое обнуление? Бывает оно в частной, в личной жизни, по забавным мелочам, бывает покрупнее: другое направление работы, другая жена (в смысле своя, а не друга, хотя случается, что и друга). Бывает обнуление по – крупному, которое от тебя практически не зависит (только теоретически) – другая страна. Ты переезжаешь, или… сама страна переезжает, – принимает к себе на жительство другие ценности. На ПМЖ или временно снимут жильё – заранее неизвестно, во всяком случае, простому гражданину, обывателю, как нас называют.
Возвращаемся с Ирой из Адлера, это моя жена, первая или нет – не имеет значения. Почему? Нам не просто радостно – мы счастливы. Уже в поезде, неожиданно для себя, предлагаю:
– Помнишь рассказывал про Виктора из Академгородка? Давай заедем.
– Которому не хотели устанавливать телефон? Ты хочешь?
– Конечно.
– Тогда и я хочу.
Дело в том, что у Виктора очень громкий бас. Защитил диссертацию, дали ему отдельный кабинетик, и пришел он с просьбой поставить телефон.
– Зачем? Тебя и без телефона везде слышно.
– Мне с Москвой разговаривать.
– Открой окно.
Вышли в Краснодаре часа в три ночи, хорошо, что нашли такси. Стоим на втором этаже перед дверью в пятиэтажке. Звоню придуманным на ходу кодом: один длинный, два коротких, длинный. Длинный, конечно, условный, ночь всё-таки. В ответ тишина. Ждём минуту, повторяю код – шлёпают босые ноги, заспанный голос:
– Кто там?
Вспоминаю фильмы про наших разведчиков в войну, кажется, это было о Кузнецове, и спрашиваю:
– У вас продаётся славянский шкаф?
Тишина. Смешная для нас. . .
– Что? Что?
– У вас-таки продаётся славянский шкаф?!
Мы слышим (мы – неправильно, слышит весь подъезд) хохот. Шаляпин в образе Мефистофеля огорчился бы. Распахивается дверь, попадаем в крепкие объятия мужской дружбы.
Днём спрашиваю:
– Как соседи?
– Хватали за грудки: «В чём дело?»
– Друг приехал.
– Познакомь.
Приходят вечером, не сговариваясь, несколько человек, каждый с бутылкой. Конечно, общее восхищение Ирой, а как приятно.
Жена Виктора рассказывает. Залетел к ним в квартиру попугай, дали объявление, никто не приходит. Купили большую клетку — жалко мебель, он много ест и много летает. Обнаружили, что попугай и говорит много. Когда садятся за стол, то у него наготове непременная фраза: «Хорошо сидим». Жена быстренько научила попугая: «Виктор дурак». Квартира новая, пригласила она коллег отметить событие. Работа у неё тоже новая, коллектив дружный. Виктора дома не было, и его никто ещё не знает, в том числе имя. Сели за стол, выпили, закусывают. Попугай комментирует: «Хорошо сидим», — общий смех.
Жена поясняет:
— Он много говорит и, главное, всё понимает.
— Выпустите, пускай полетает, разговорится.
Открыли клетку. Начальник жены, молодой мужчина, лысина на макушке, сидит во главе стола, зовут Виктор. Попугай полетал, полетал и сел ему на голову. Начальник возмутился, прогнал:
— Почему ко мне сел?
— Там у тебя посадочная площадка.
Попугай покружил и вернулся на голову, трогает клювом лысину. Начальник спрашивает:
— Что он там делает?
— Изучает.
Сидел попугай недолго, изучил:
— Виктор дурак.
Смеются все, кроме начальника. У него лицо вытянулось:
— Откуда попугай знает, как меня зовут?
Достаёт Виктор бутылку вина, смотрит на градусы. Я интересуюсь, глядя на погоду:
– Обнуляешь?
Понимающий смех Мефистофеля. Остальным поясняю. Получил Виктор ту самую квартиру в Академгородоке зимой, а холод был собачий, каждый день держится около сорока. Я с другим приятелем в Сибири первый год. Выходишь на улицу – красота: белый-белый снег (пачкать нечему и некому), золотистые стволы сосен блестят на солнце, зелёные иголки. Не успеваешь насладиться, как начинает колоть щёки и нос, но иголки другие, как стальные, – морозные. Больно. Снимаешь перчатки, оттираешь, и так всё время, пока не добежишь до работы. От меня – далеко, поэтому втроём живём у Виктора.
Утром он звонит из автомата в институт, договаривается, что не придём – работаем дома. Возвращается через гастроном и, радуя нас, показывает бутылку:
– Обнуляем погоду. На улице – минус сорок, внутри будет плюс сорок.
Я продолжаю: «Уместно ли сейчас вспомнить другое обнуление – "экономическое» и, соответственно, внутриполитическое? Соглашаются.
Играли в волейбол на улице «на вылет», тогда «модно» было, иногда собиралось до десяти команд. Составы сильные, были и кандидаты в мастера. Скидываются проигравшие, покупают шампанское победителю, и они здесь же, на площадке разливают, естественно всем. Вечер (опять солнце), лёгкий ветерок у земли, а облака торопятся, стали сплошным серым месивом во весь горизонт на западе. Однородная масса всё темнее и темнее, включилось уличное освещение, и вроде бы, даже пахнет, но приятно – землёй. Дело рук человеческих, правильнее, конечно, не рук, а другого места, которым, наверное, это придумали.
Действительно, – земля, из Казахстана, с целины, на такое-то расстояние. Не дали доиграть (выпить), – обнулили счёт. Наша игра – что, обнулили хлебный баланс, пришлось импортировать. Дошло до событий в Новочеркасске.
Ещё одно обнуление – конец оттепели, обнуление наших надежд на "Европейский " путь развития. 1968 год, ввод войск в Чехословакию, в институте народ шумит, но между собой. Редко кто проходит дистанцию от понимания до активного протеста. На Красную площадь вышли восемь человек. Нас там не было. В следующий Первомай – демонстрация. Рядом с Домом учёных – трибуна с руководством, телекамеры. Напротив, на тротуаре стоят в несколько рядов зрители. Меня, победителя соцсоревнования, (выпивка в меру, наверное, помогает) заставили нести знамя впереди колонны института. Несу, как Власов, одной рукой. Недалеко от трибуны из толпы выскочили трое юношей, я приостановился, они встали передо мной и развернули лозунг: «Руки прочь от Чехословакии». Наши сзади кричат: «Мы с вашим лодзунгом». Операторы продолжают снимать. Зрители хлопают. За ними суетятся серые личности
Прошли мимо трибуны, я говорю ребятам: «Бросайте лозунг и бегом в толпу отдельно друг от друга». Удалось удрать.
Стоим, обсуждаем, подходят двое, один в форме, при погонах.
– Это с вами шли с лозунгом?
– Не с нами, а впереди. Мы опоздали.
– Можно вас?
– Что вы имеете ввиду? Когда звонят в отдел по телефону и спрашивают «можно Валю?», то один сотрудник любит отвечать: «У нас всех можно».
– Сейчас не до шуток.
Пролетает низко стая голубей, очевидно, с хорошей кормёжки, и роняет большие «кляксы». Одна попадает ему на погон рядом со звёздочкой.
– Видите, вас уже наградили.
Который в гражданском смеётся, наверное, старше по чину. Младший вытирает платком, заворачивает и убирает в карман – вещественная улика. Молча уходят.
В институте часто задерживались (по работе) и вечером заглядывали в кафе поужинать. Туда же приходили офицеры из военкомата, он рядом. Было время боёв за остров Даманский. Скудные новости передавали вечером по радио и телевидению, но мы узнавали раньше. Как только показывались сотрудники военкомата, все затихали. Если было спокойно, то они отходили от буфета с таким же набором, как у нас, и мы облегчённо выдыхали. Если набор другой, то не понятно: или ситуация, мягко выражаясь, тревожная, или просто от того, что нельзя выпить – неизвестно, что прикажут. У китайцев народу много – толку мало.
С тех пор много, даже очень, изменилось и у них, и у нас. Обнулили, Даманский мирно отдали. На могилы носим цветы. Мы и они.
Перестройка. Самое большое обнуление – идеалов, привезённых, правда, всё оттуда же, нашего будущего, не пустившего там корни. Зато у нас, не счесть сколько народу, своего и чужого, за это положили. Им цветы и вечный огонь. Нам память – всем разную. Снова распахнули настежь Петровское окно в Европу. Ветром, опять оттуда, принесло новый главный закон. Отпустили всех – живите, как хотите… живут отдельно, и кто-то уже лучше нас.
Прошло не семьдесят пять лет, для некоторых, слава Богу, хотя при чём здесь Бог, просто – поговорка. Для этих – Бог другой, носят портрет, как икону и молятся по-своему. В истории снова что-то случилось, может быть, просквозило кого-то, – насморк или что там ещё, на новой, для нас, дороге. Прикрыли окно, написали очередной главный закон. Скрепили им здоровье. Опять вспомнили, что у нас свой, особый путь развития, и, конечно, – великий русский язык, в который затесалось слишком много заграничного. В нём, действительно, кстати, могучем есть и такое многовековое знаменательное утверждение – жить «Без царя в голове». Есть ли у других народов такое? Подразумевается, что без царя для нас же и плохо. Посмотрим. В очередной раз.
Понятно, что я никого ни за что не агитирую, просто интересно: сколько вы увидели обнулений?