Я снова и вновь вспоминаю тот день, каждый раз все задаю одни и те же вопросы, каждый раз возвращаюсь и тону, ощущаю манящую сладость и привкус желчи. Я так бы хотел, чтобы она меня тоже любила, или хотя бы вспоминала обо мне вскользь, или видела мои очертания в одном из своих сумбурных снов, и тогда ее густые ресницы цвета пшеницы начинали судорожно трепетать. Нежная в лучах палящего солнца. Я любил ее больше, чем ей было суждено узнать от кого-либо другого, сам этого не осознавая. Я помню, что ловил каждое движение, чтобы оставить ее облик навсегда в недрах для своих любовных утех. Жадно вдыхал ее аромат, помню, как уткнулся носом в ее полотенце, на которой она загорала, и почувствовал тонкие нотки ее тепла, похожего на скошенное разноцветье, сливающиеся с терпким запахом пота, напоминающего пряную смесь и грифель карандаша, маленькие капельки выступали и стекали по ее телу от подвергающих в бред лучей. Иногда дул прохладный ветер, и она растягивала рот в еле уловимой улыбке, тонкими пальцами убирая с губ налипшие волосы. Я представлял себя, как мои слишком грубые для нее пальцы касаются ее липкого от жары лица, но оставался неподвижен. Так каждый раз.
Я забываю, о чем… о чем я хотел сказать. Все заполняет она, все вокруг сливается в единые облик, в ее черты. Хочется снова найти ее, найти в ком угодно, хотя бы на миг. Иногда, очень редко, мне кажется, что я близок, что вот кто-то похожий прошел поодаль от меня и тогда я догоняю, но стоит мне только приблизиться, как в моем сознании секундное счастье рушится давящим чувством опустошенности и злости на мои органы, сжимая желудок. Когда становилось слишком жарко, она садилась, потупив взгляд в одну точку и дергала своими стройными ногами, как будто отряхивая что-то, пока наконец дремота не разлеталась. Она наклонялась к корзине, доставала свежие фрукты и жадно вкушала их сок, он стекал по ее рукам и лицу; кисло-оранжевые, сладко-красные капли, на которые мгновенно прилетали пчелы, мешая наслаждаться вкусовым рецепторам во рту, засохшие от жажды с прилипшими песчинками ее губы все равно продолжали кусать, пока одна рука, покрытая желто-коричневым загаром, словно поджаристая новогодняя утка, только что вытащенная из духовки, грациозно изгибаясь у запястья по хаотичному кругу, отгоняла непрошеных гостей. Зачем я опять? Совсем не это хотел сказать. Особенно неприятно это вспоминать в теплые дни, а я непременно вспоминаю, каждый шелест и дуновение воздуха вырисовывают ее в памяти, даже противное жужжание мух. Я все думал, что такое бывает со всеми и всегда, как же я ненавижу ее за то, что она была у меня в жизни или ненавижу себя за то, что не умер, когда она исчезла. Не думаю, что она что-то обещала мне, но по ее глазам, по движениям я чувствовал…я надеялся…
Ты, наверное, скажешь, что я обезумел? Разве можно в несколько недолгих встреч позволить женщине, даже еще не совсем женщине, так себя захватить? Даже сейчас, когда я пытаюсь сосредоточиться на своих переживаниях и разделить их с тобой, в голове крутится ее гибкое тело, проскальзывающее в тонкое красное платье с маленькими бело-желтыми цветочками, слегка застревавшие на бедрах, потому что она забывала расстегнуть последнюю пуговицу. Возвращаясь вниз и снова поднимаясь вверх, она резво завершала перебирать пуговичный круг, щурясь на меня злобным взглядом, как будто это я включал солнце на максимальный обогрев, от которого уже следовала убегать под тень раскидистых деревьев, где запах сырой земли от вечернего дождя растекался и исчезал в просветах между густой листвой. Теперь ты определенно видишь, что я пропащий человек. Но поверь, я понял это только совсем недавно. Я и подумать не мог тогда о том, что эта маленькая озорная девчонка западет в мое сердце и каждый раз, когда мои мысли возвращались к ней, я отмахивался, пытаясь зацепиться за что-то еще. Я терпел, я долго терпел, но прошло уже более трех лет. Я молчал, даже тебе я не говорил об этом, помнишь в один из дней ты приехал ко мне в гости, мы гуляли под расцветшими тополями, пух, которых путался и смешно застревал в волосах, покрывая их искусственной сединой, ты все пытался выпытать почему я сегодня тревожный, так вот, она мучила меня во сне, я почти добрался и прикоснулся к ней, но страх от осознания своей радости заставил меня проснуться. Как долго я мучил свой мозг, как долго валялся в кровати, погружая себя в сон, нет, она больше не приходила. Я пытался вспомнить сон, но ощущал только щемящую горечь, захватывающие мои легкие в огромную руку, из-за которой мгновенно пересыхает горло, как будто мне кто-то вставил в него металлическую трубочку, заставляющую меня противно откашливаться. Пожалуй, именно в тот день я понял, что безумно безмерно и навсегда ее люблю. Вся неделя с ней пролетела для меня как сплошная безумная игра. Когда мы сидели в полдень на холодной каменной скамье, наслаждаясь тенью и наблюдая за лениво текущими туристами, дыхание которых сбилось от многочисленных подъемов, она наклонялась ко мне и ее алые губы шептали забавные истории, которые она придумывала о проходящих людях, тепло ее дыхания касалось моей шее, заставляя кожу испытывать приятные покалывания. Каждый день я ждал ее на нашем месте, для того, что не выдавать свою радость, я утыкал глаза в землю, пока она не подходила совсем близко. Однажды она не пришла. Так как я часто бывал там и без наших встреч, мне было не трудно ждать, но, когда до меня дошло осознание того, что ее я больше не увижу, я решил больше никогда тут не показываться. Целый месяц я жил спокойно, списывая растущее беспокойство на свою ущемленную гордость. Я бы затоптал эту гордость, я бы нашел, чем утешить свое самолюбие, но как же мне справиться со своей любовью, которая после нашей последней встречи взращивалась во мне на протяжении трех лет и дошла до того, что мучает мой воспалённый мозг вечным ее присутствием. Куда бы я не шел, чтобы я не делал… она… везде она…
Как это сложно, безнадежно сложно. Я непременно умру, если ты не приедешь.