Акимыч вышел на крыльцо и огляделся. Лето теплое да щедрое в этом году. Красота. Как все-таки много он успел он в этой жизни. Дом вон, какой просторный, да добротный справил. Сад большой разбил. Он еще хорошо помнил, как сажал тоненькие прутики саженцев, а теперь вон какие деревья. Ветви до земли под плодами согнулись, даже подпорки не помогают. Яблоки крупные, ароматные, почти прозрачные под августовским солнцем. Нет, все-таки жарко сегодня, дышать нечем. К грозе наверно… Точно к грозе, птицы замолкли, пчелы по леткам попрятались, даже кузнечики примолкли. Давит духота, ох как давит, будто ватным одеялом накрыло.
- Улька, принеси холодной водички… - и доча схватив ведро бросилась к колодцу.
Младшенькая. Поскребушек. Единственная дочка. Как она на Прасковью похожа. Вот ведь дела, вроде бы только вчера таскал цветы охапками скромной недотроге, а поглянь-ка уже четверо детей подросло. Вот и младшенькую просватали, по осени свадьбу справим. Внучат полон дом, мал-мала-меньше. Удалась жизнь, точно удалась. Только как то уж очень быстро пролетела… Еще вчера, первый парень на деревне. Прасковья, красавица-недотрога. Глаза как небо, голубые и бездонные. Он ей про любовь, а она глаза отводит и кончиком косы поигрывает. Как сейчас помнит первый поцелуй на Иванов день. Взял свою зазнобу за руку, да повел к Иванову костру, а как прыгнули, да рук не разомкнули, так сердце и зашлось. Схватил любушку на руки, да и припал к устам. Губы сладкие, пряные. Волосы травами луговыми пахнут. Голова кругом идет. Эх, Прасковья, Прасковья, тридцать лет прожили душа в душа, надышаться друг на друга не могли. Что ж ты так рано ушла, оставив меня одного. Лет десять уже как вдовцом хожу, не впустив другой хозяйки ни в дом, ни в сердце.
Из-за дома доносился стук молота. Это старшой, Матвей, в батькиной кузнице хозяйничает. А ведь какой сам раньше кузнец был, со всего округа к нему съезжались, а сейчас силы в руках совсем не осталось. Молот уже не поднять, вот и передал свое дело старшому. Хороший из него кузнец получился, с душой работает. Поет кузница у него в руках. Вроде бы вчера только Матвейка за Прасковьину рубаху держался. Первые шаги учился делать. Смешной, косолапый, все руку боялся разжать. Качается, к батьке на руки просится, а от мамки отцепиться страшно. Первенец, отцова гордость. Постоял Акимыч еще немного, сердце радуется от перестука в кузнице. Ухает кувалда, вторят ей ручники. Поют, перекликаются. Надо пойти по саду прогуляться, проверить не пора ли яблоки собирать. Пропустишь пару дней и все, весь урожай на земле лежит. Акимыч поднялся с крыльца, сделал пару шагов, голова закружилась, все поплыло перед глазами и накрыла темнота.
Сознание возвращалось медленно и тягостно. В висках стучало, веки как будто налитые свинцом, гулкие звуки доносятся из далека, кровь молоточками стучит в висках. В комнате было людно. Все собрались, дети, внуки, невестки. Женщины тихонечко плакали, сыновья замерли с скорбными лицами, внучата пытаются шалить, но взрослые шикают на них, призывая к тишине. Сам он лежит на постели обложенный подушками и будто стена прозрачная его ограждает. Вот ведь интересно, лежит с закрытыми глазами, а всех видит, даже себя со стороны. Со стороны..? Это что же я уже помер, что ли..? А это кто стоит у изголовья в длинном плаще? Прям, с сенокоса, что ли явился? Да что за лентяй в послеобеденное время с косой балуется, да и Петров день уже прошел, трава то уже не та, или он по отаве решил пройтись. Да к все равно не время. Нет, это не мои. Я то своих сызмальства учил, как на покос ходить. А тут в жарком холщовом накиде, да с косой чуть ли не по вечерне.
- Эй, олух царя небесного, чего это ты в избу, чуть ли не к образам в такой хламиде, да с косой приперся. В сенях для нее места, что ли не нашел?- Казалось, крикнул Акимыч, а кроме того к кому обратился, вроде бы как никто и не услышал. Из хламиды появилась костлявая рука и откинула назад капюшон плаща, обнажая обтянутый желтой кожей череп с глубокими впалыми глазницами и редкими клочками волос.
- Эй, костлявая… Ты за мной что ли?
- За тобой Степан Акимыч, за тобой. Пора уже.
- А не рановато? Я же еще мужик крепкий, мне еще много чего сделать надобно…
- Не рановато. Ну подумай зачем тебе жить? Все что было у тебя ты уже отдал детям.
- Это как?
- Ну вот смотри младшой твой Ванятка с женой сидит. Горе в семье, а они за руки тайком держатся. Он ей пальцы гладит украдкой, а у самих уже детишек двое. Тебе это ни чего не напоминает? Ведь совсем как ты со своей Прасковьей. Вот ему ты и отдал свою способность любить и домовитость. Сила и руки золотые старшему Матвею достались. Средний Игнат хваткий да находчивый. Здоровье да задор внучата унаследовали… Старик, что у тебя осталось? Все родным раздарил. Ты ж теперь обуза, старая развалина, кому ты нужен? Что у тебя осталось?
Огляделся Акимыч по сторонам, вот она его жизнь, его потомки, его продолжение. Сидят горюют, к каждому его выдоху прислушиваются. И ведь видно, горе у них, настоящее горе. Плохо им без него будет. А эта –«Обуза, обуза», да что бы она понимала. Кто сыновьям советом поможет? Кто дочку замуж выдаст? Не по-людски это без отца под венец идти. Дом для Ваньки еще не справили, а ведь давно пора ему своим хозяйством жить. За внучатами кто присмотрит? Кто их уму-разуму научит? Вон Тимошка свистульку пытается вырезать, а нож то, нож как держит, и куда только Ванька смотрит? Порежется ведь малец. Илюшка на рыбалку давно уже просится, а Игнату все не досуг. Яблоками-то как пахнет. Духмянные они в этом году. Пора убирать, точно пора, а без меня проглядят, растяпы…
- Да пошла бы ты, костлявая, что бы ты понимала. Тебе все бы косой махать. Что у меня осталось? Мудрость и опыт… Дети, да внуки, и я им еще нужен.
Ухмыльнулась смерть, вроде бы еще что то хотела сказать, да … махнула рукой и исчезла.
Звуки и краски стремительно врывались в комнату, возвращая Акимыча к жизни.
Он открыл глаза, обвел взглядов родных. Фу-х, вроде бы как и отпустило маленько…
- Чего расселись? Воете как по покойнику. Рано, провожаете, рано. Идите-ка в сад. Яблоки пора собирать… Ульянка, вода-то где? Тебя только за смертью посылать…