Ноктюрн
- Ты знаешь, это какое-то чудо! – дежурный врач жадно затянулся сигаретой, держа её пинцетом, - а ведь он жив!
- Да брось ты, так не бывает, - анестезиолог закрыл локтем кран и подставил руки под сушилку, - в парне две пулевых дырки, и обе почти смертельные.
- И всё-таки это факт, - ответил врач, глядя в окно. Там на сухую замёрзшую землю тихо падали первые снежинки. Начинался серый вечер.
- Я сам не верил, - продолжил он тихо, - я сделал всё, что мог. Одну пулю вынул из печени, вторая прошла навылет, но задела аорту. Парень должен был истечь кровью за пять минут. Но его так прищемило дверью машины, что рану почти пережало. Ну, везучий! Аорту я тоже зашил. Вкатил ему двойную дозу промедола, сейчас он спит. И ты знаешь, мне показалось, что он был в сознании, когда его привезли.
- Да, неисповедимы пути Господни, - неопределённо заметил анестезиолог и тоже подошёл к окну.
- Кстати, коллега, - продолжил он, снимая халат, - ты не обратил внимания на тех двоих, что привезли нашего героя?
- Нет, а что? В регистратуре их должны были записать.
- Не знаю, как в регистратуре, а нас они точно записали, - анестезиолог тоже закурил, - и это первое, что они сделали. И лишь потом один из них спросил, насколько серьёзны ранения. И ещё. Когда я снимал с него повязки, то удивился, насколько профессионально наложены жгуты и тампоны. А ведь всё делалось в спешке, на дороге.
- Ну что ж, видно, солидные ребята. Как думаешь, из какой конторы?
- Думаю, что из той самой.
- Да, похоже, ты прав.
Пациент лежал неподвижно, опутанный проводами датчиков, с кислородными трубками на лице. Глаза его были закрыты, но не были неподвижны, неплотно прикрытые веки подрагивали. Лицо было спокойным и даже каким-то умиротворённым. Таким оно могло быть не в реанимации, а в спальне. Даже некоторая бледность его не была заметна в тусклом освещении палаты.
Пациент спал. И слышались ему во сне голоса, и мелькали в его сознании картины то ли прошлого, то ли будущего, различить он не мог.
Он снова летел по шоссе, спеша вернуться в город до темноты. У него было прекрасное настроение после удачно проведённой встречи, и только несвежий ворот белой сорочки, прилипающий к шее, вызывал некоторое ощущение дискомфорта. Руки спокойно лежали на руле, и, несмотря на приличную скорость, он чувствовал, что успокаивается, сердце уже билось ровно, а во всём теле прочно поселялось ощущение расслабленности. Мысли его всё чаще убегали по каким-то произвольным направлениям, потом возвращались к проблемам прошедшего дня, и постепенно он включился в свою любимую безмолвную игру.
* * *
Он давно придумал эту игру. Профессия приучила его полагаться только на самого себя, так получалось, что все важные решения он принимал в одиночестве, хотя именно в такие моменты он часто нуждался в чьём-нибудь совете. Но рядом никого не оказывалось, ни старшего умудрённого опытом товарища, ни просто собеседника, которому он мог бы довериться. Да и времени на раздумья всегда было в обрез. И он научился разговаривать с собой.
Это не было раздвоением личности. Он просто представлял себе своё «альтер-эго» в виде умного и сильного собеседника, знающего о нём всё. И именно с ним он вёл свои неслышные диалоги. В последние годы этот собеседник трансформировался в его сознании в некое существо, которое он называл жизнь. Просто жизнь.
Она вроде бы существовала сама по себе, но в то же время всегда была рядом с ним, всё видела, понимала, но не вмешивалась, пока её не спросят. В стрессовых ситуациях она не мешала, а в спокойные минуты он научился вести с ней длинные беседы, спорил, прислушивался к её репликам, снисходительно поправлял, в общем, относился к ней, как к неотъемлемой своей части, к любимому и дорогому существу.
* * *
Дверь палаты приоткрылась, тусклые зайчики пробежали по стене, по лицу пациента. Дежурная медсестра внимательно посмотрела на него, окинула взглядом аппаратуру и вышла, тихо прикрыв дверь за собой.
В палате всё было нормально, пациент спал.
Кардиограф пикнул в полной тишине палаты. По экрану по-прежнему ползли спокойные змейки сердечного ритма, но волны сблизились, – это сердце пациента забилось чаще. Веки дрогнули, шевельнулись пальцы на руке, и в сонном сознании замелькали картинки пережитых событий.
* * *
Машина легко вписалась в поворот, пришпоренный мотор утробно заворчал, а дорога, перестав петлять, широкой прямой лентой рассекла чахлый лес и устремилась к горизонту.
«Сегодня обязательно скажу ей всё, – подумал он, – хватит намёков и недоговорённостей, пора вспомнить и о себе. Сколько мне лет? Стыдно произнести. Как писал Зощенко, почти трёхзначное число, а я всё не угомонюсь, всё хочу спасти мир. Что я ответил ей неделю назад? Чехол, мол, поизносился, а внутри я всё тот же. Остряк провинциальный! Себе-то хоть врать не надо!».
Он нахмурился и посмотрел в зеркало заднего вида. В углу зеркала отразилась часть его сосредоточенного лица и хитрый, как ему показалось, глаз. Такая комбинация показалась ему комичной, и он улыбнулся.
На повороте в какую-то деревеньку стоял милицейский УАЗ, и из него спешно выбирался гаишник. Он вышел на проезжую часть, властно поднял жезл и показал им на обочину. Пришлось тормозить, и прерванные размышления занял привычный анализ ситуации – что-то не складывалось. В УАЗе сидело несколько человек, их позы казались нарочито спокойными, но мысль, что так не бывает, овладела сознанием мгновенно. Что было не так, он не осознал, но, рефлекторно притормозив, он не стал выключать передачу, а, держа ногу на тормозе и выжав сцепление, приоткрыл окно.
- В чём дело, начальник? – он старался придать своему голосу стандартные хамско - униженные нотки, которые соответствовали бы заурядному «чайнику-нарушителю».
- Старший инспектор Крюков, – милиционер небрежно козырнул и оглянулся на УАЗик, – Прошу выйти из машины…
«Всё не так! – пронеслась мысль, – он должен был попросить документы!»
Боковым зрением он отметил, что из милицейского УАЗа начали вылезать люди с автоматами, разум пытался найти этому логичное объяснение, но не находил, ещё какая-то часть сознания начала формулировать невинный вопрос к гаишнику, а оттренированные рефлексы уже взяли командование на себя, спасая ему жизнь.
Правая нога вдавила педаль газа в пол, левая выжала сцепление, а руки вывернули руль, бросая машину в «змейку». Он отстранённо выслушал стаккато автоматной очереди на фоне визжащих шин и рёва мотора, отметил два удара в области шеи и поясницы, но сосредоточенно, как на тренировке, нажал кнопку радиомаяка под сиденьем, а сам всё пытался и пытался направить машину на середину шоссе, медленно ползущего под колёса, и удивлялся непослушности рук, которые вяло, словно чужие, поворачивали руль сами по себе, не обращая внимания на приближающуюся стену какого-то придорожного строения.
Справа сверху ещё раз звякнуло, посыпались осколки стекла, но это уже было неважно, потому что стена всё равно приближалась, а руки всё крутили и крутили бесполезный руль, и горизонт угрожающе кренился, и перед самым неизбежным закрывающиеся внезапно уставшие глаза увидели огни приближающейся встречной машины, и, наконец, медленно оценив расстояние до стены, его тело попыталось сжаться в ожидании удара.
Потом он запомнил руки, сильные, грубые руки, которые вытягивали его из машины и не могли вытянуть, – его тело стало слишком большим и хрупким, ему хотелось крикнуть «осторожно!», но голоса не было совсем, и обратиться было не к кому, потому что вокруг были только руки. Было совсем не больно, но очень мешала неподвижность, и тут до него вдруг дошло, что он просто спит.
«Я сплю, – успокоился он, – как хорошо, что не надо вставать! Сегодня обязательно произойдёт что-то хорошее».
* * *
- Аккуратней, ребята! – произнёс старший группы.
Он сделал шаг в сторону, вытер руки платком и пальцем поманил к себе человека в белом халате с чемоданчиком в руке.
Они молча отошли от лязгающих гидравлических ножниц, жующих искорёженный металл, и остановились у трёх чёрных джипов, которые, разбрасывая сине-красные зайчики мигалок, сгрудились у обочины, полностью закрывая от посторонних взглядов картину аварии.
- Ну, как он? – поинтересовался старший.
- Очень серьёзно, шеф, – ответил второй, доставая сигарету из мятой пачки, – повреждены жизненно важные органы, большая кровопотеря. Ему пережало аорту стойкой кузова, поэтому мы успели застать его живым. Парню фантастически повезло…
- Да уж, повезло, – старший пристально посмотрел на собеседника, чиркающего дешёвой зажигалкой, потом перевёл взгляд на кучу перекрученного железа и снова взглянул прямо в глаза второму, – а контейнер где?
- Здесь! – второй похлопал по своему чемоданчику.
- Всё цело?
- Всё! Я проверил. Его никто не вскрывал, даже метка на месте.
- Да, он у нас молодчина, – задумчиво протянул шеф, – всё успел…
Их тихий разговор был прерван скрипом тормозов подъехавшего четвёртого джипа, абсолютного близнеца остальных трёх, всё также стоящих у обочины дороги. Из него выскочил водитель и быстрым шагом подошёл к замолчавшим собеседникам.
- Шеф, мы их взяли! – обратился он к старшему, – Всех!
- Потери есть? – старший говорил спокойно, но отрывисто, что всё-таки выдавало волнение.
- Нет! Одного слегка зацепило, но это пустяк, царапина, уже перевязали.
- А эти?
- Один живой, но без сознания, десять минут назад положили в машину под капельницу.
- Охранять по максимуму, доставьте его на виллу!
- Всё сделаем, шеф, ребята уже успокоились.
И понизив тон, спросил:
- А он-то как?
- Пока не ясно. Если постарается, то выкарабкается.
- Он постарается, шеф, ведь вы его знаете!
- Ладно, иди, работай дальше.
* * *
Кардиограф снова пикнул, отмечая участившееся сердцебиение, змейка графика поёжилась и заняла новое положение на экране. Пациент неподвижно лежал под белым покрывалом, но веки снова выдавали, что он не просто спит. Что-то ему снилось, или виделось, он снова был где-то там, в своей прошлой жизни.
* * *
Собираясь на встречу, он ещё раз похлопал себя по карманам, проверяя их содержимое, потом присел на табурет в прихожей и попытался внутренне собраться, настраиваясь на предстоящую работу. Но не всё получалось.
Почему-то снова всплыла в памяти последняя их размолвка, нет, даже не размолвка, а какая-то лёгкая тень, которая легла на хороший, в общем-то, разговор, на всё невысказанное, что накопилось, и что понимали они оба, впрочем, каждый по-своему.
«А что, собственно, не так? – подумал он, – Мы оба поняли, что пора. Пора определиться, наконец. Правда, ни я, ни она не произнесли этого, но взгляд обмануть нельзя. Она поняла, что я решился».
* * *
Он задумался, повернул глаза внутрь себя, и пережитые моменты замелькали перед его внутренним взором. Жизнь тут же очутилась рядом и услужливо стала ему подсказывать что делать. «Да погоди ты, – отмахнулся он от неё, – не время сейчас».
Жизнь послушно затихла и, закатившись в уголок души, стала посверкивать оттуда зелёными глазками, готовая по первому зову прибежать, лизнуть в нос и предложить кучу вариантов. Подмышкой у неё была зажата «Книга перемен». «Интересно, зачем ей эта книга, – возникла у него мысль, – вечно она что-нибудь придумает, совершенно лишнее». «А и пусть, всё-таки она у меня хорошая, – подумал он о жизни, – так держать!».
Жизнь молча улыбнулась ему в ответ знакомой улыбкой. На него набегал новый день. Что он принесёт, он не знал, чувствовал лишь, что должно будет произойти что-то хорошее.
Жизнь достала откуда-то плеер, и из наушников тихо зазвучало: «Там, где сосны, где дом родной, есть озёра с живой водой. Ты не печалься, ты не прощайся, всё впереди у нас с тобой».
* * *
Он поднялся, взял «дипломат» и вышел, защёлкнув за собой дверь. Вызвал лифт, оглянулся в последний раз на знакомую дверь и вошёл в кабину, в новое утро, ощущая знакомый холодок где-то там, где должна находиться душа.
* * *
Наконец все работы были закончены, эксперты свернули свою аппаратуру, разбитую машину погрузили на трейлер, вызванный по радио, люди рассаживались по джипам. Раздавались отдельные звуки захлопывающихся дверей, звонкие голоса стартёров, сдержанное урчание мощных моторов. Одна за другой чёрные машины разворачивались и скрывались в темноте глухой осенней ночи, прокладывая себе дорогу яркими сполохами фар.
* * *
Пациент пошевелился, не открывая глаз, и чуткие приборы отметили это покачиванием стрелок и перемигиванием огоньков. Но ни один параметр не вышел за пределы нормы, поэтому в палате сохранилась тишина, сигнал тревоги не включился.
* * *
Он опять погрузился в себя. Достал фонарик и поплёлся осматривать тёмные закоулки своей души. Во втором слева, уютно свернувшись калачиком, спала жизнь. Она мирно посапывала, иногда вздрагивая и прядая ушками. Глаза у неё были прикрыты, но по улыбке на мордочке можно было догадаться, что снилось ей что-то хорошее.
Он хотел осторожно вытащить у неё из-под мышки «Книгу Перемен», надеясь найти там некоторые ответы, но побоялся разбудить и просто присел рядом. Погладил её шелковистую шёрстку, ощутил тепло её сонного тела и постепенно стал успокаиваться.
Так он и сидел, выключив фонарик, и гладил свою жизнь, ощущая ладонью сквозь шерсть рубцы и швы после прошлых операций, удачных и не очень.
«Бедняжка моя, – подумал он, – сколько же тебе доставалось! А ты по-прежнему хоть куда, и стать, и характер, всё при тебе. Не то, что я. И откуда только силы берутся? В чём же твой секрет?»
Видно, задумавшись, он неловко погладил её, или просто коснулся ещё не зажившей ранки. Жизнь вздрогнула и приоткрыла свои зелёные глаза. В закоулке сразу стало светлее. «Спи, спи, моя хорошая, – прошептал он, – отдохни немного, а то совсем я тебя заездил». Жизнь благодарно потёрлась о его колени и снова закрыла глаза.
А он, поглаживая её, стал немузыкально мурлыкать шёпотом: «Спи, моя хорошая, скорее засыпай. Спят уже все птички, воробей и попугай. Только вот твой папа лечь не может спать. Папе завтра физику сдавать…». Завтра не надо было сдавать физику, но он любил эту немудрящую колыбельную своей студенческой юности. «А что будет завтра? – подумал он, – Завтра будет день и будет пища! И вообще, – хрен меня возьмут! Сокращённо – ХВ!» Он осторожно поднялся и ощупью на цыпочках вышел. Позади него раздавалось мерное посапывание. Жизнь набиралась сил.
* * *
На вилле шло совещание.
Шеф подробно изложил результаты операции, подчеркнул, что задачу они выполнили, и задал главные вопросы, которые волновали всех: почему противнику стали известны время и маршрут передвижения их главного сотрудника; почему контрнаблюдение не подняло тревогу раньше; и, наконец, почему противник решился на крайние меры, несмотря на то, что шансов перехватить информацию раньше и, главное, без крови, у них было предостаточно?
Он снова и снова анализировал ситуацию, выслушивал доклады подчинённых, но ответы всё не вырисовывались. Получалось, что базы данных, за которыми они охотились и которые, наконец, добыли, имели гораздо более высокую ценность, чем они предполагали. Возможно, они недооценили не только важность информации, но и ту степень отчаяния, которая заставила противную сторону пойти на крайний риск в попытке завладеть контейнером.
- Ну, вот что, коллеги, – подытожил дискуссию шеф, – самое главное, это то, что материалы у нас, и их никто не вскрывал. По крайней мере, так утверждают эксперты.
Он посмотрел направо, где сидели спецы из технического подразделения, и продолжил:
- Дальше работаем так. Группа А …
Когда все, получив указания, разошлись, шеф снял трубку телефона, с гербом вместо номеронабирателя.
- Два ноль один! – произнёс он невидимой телефонистке.
Шум в трубке сменился тихими позвякиваниями – это включилась шифровальная аппаратура. Через некоторое время спокойный голос негромко произнёс:
- Слушаю!
- Добрый вечер, Юрий Владимирович! Хочу доложить вам результаты.
* * *
Ему казалось, что он дома. Все дела были сделаны, медленно подкрадывалась ночь, а лёгкая усталость разливалась по телу и нагоняла сон. Он откинулся в кресле и закрыл глаза.
Мысли роились в голове, организм поскрипывал шарнирами, гудел моторчиками и трансформаторами, кое-где проскакивали искры, но не было главного: жизнь дремала где-то рядом, размышляя, по-видимому, о своих важных делах, и некому было подмигнуть и улыбнуться ему. Только прохладный порывистый ветер воспоминаний гулял по закоулкам пустой памяти.
Он встал и решил выйти из себя. Не в смысле разъяриться, а в смысле прогуляться снаружи и проветриться. Жизнь без команды побежала за ним. Она выспалась и выглядела просто сказочно. Радостно подпрыгивая, она путалась под ногами, закручивала хвостик немыслимыми завитушками, а глаза её горели неугасимым огнём. Вся она была напружинившаяся, готовая к любым сюрпризам за дверью.
Снаружи было прохладно, светло, но пасмурно. И очень шумно, несмотря на то, что никого вокруг не было видно. Это было странно, он отчётливо слышал голоса, много голосов.
Судя по интонациям, голоса спорили, кого-то звали, о чём-то громко рассуждали, но слов было совершенно не разобрать. Где-то вдали группа голосов явно пыталась петь хором, слышались даже солисты, но ни слов, ни музыки он не понимал.
Отчаявшись разобраться, он двинулся по тропинке, которая вела от двери, круто забирая влево. И через несколько шагов вступил в довольно густой кустарник, полностью поглотивший внешние звуки. Только шорох его собственных шагов слышался ему, да шуршание листвы, которую весело подбрасывала жизнь, бегущая следом.
Она резвилась, как могла. Засидевшись в потёмках души, увидев, наконец, дневной свет, она прыгала по кучам опавших листьев, зарывалась в них и весело бросалась под жёлтый летящий водоворот шуршащих осколков лета.
Так они шли несколько минут. И вот кусты расступились, и они вышли на поляну, границы которой были размыты туманными сумерками. Поляна была самая обычная, но что-то в ней настораживало.
Жизнь перестала прыгать, прижалась к его ноге и стала медленно озираться по сторонам, всем своим видом выражая беспокойство. Ему тоже стало немного не по себе. Ну, казалось бы, что такого могла скрывать в себе обыкновенная поляна, чем она могла угрожать, однако, опыт предыдущих вылазок призывал не торопиться. Да и жизнь, видевшая многое, не стала бы отвлекаться по пустякам.
И тут он понял, что они на поляне не одни. Что-то двигалось на противоположной стороне, двигалось совершенно бесшумно, выдавая себя лишь слабым шорохом травы и лёгкими колебаниями воздуха.
Размышлял он недолго. Одного взгляда на жизнь было достаточно, чтобы понять, что её тоже разбирает любопытство, а к опасностям ей было не привыкать. Глаза её горели ярко и уверенно, всё тело напряглось, и было готово ко всему, что сейчас встретится, к любому сюрпризу, скрывавшемуся в двух шагах.
Он тихо сказал, скорее прошептал: «Вперёд!». Жизнь привычно припала к земле, и одним прыжком растворилась в сумерках. Послышалось лёгкое колыхание веток, шорох травы, а потом наступила тишина. То есть, полная тишина. Ни единого звука.
Это было ни на что не похоже. Он не мог припомнить, чтобы движение вперёд было бы таким непонятным и бесшумным. «Ну что ж, – подумал он, – настал и мой черёд». И двинулся вслед.
То, что он увидел, его даже не удивило. Скорее, он удивился бы, если б это было не так.
На краю поляны стояли две жизни, его, и ещё одна, совершенно незнакомая. Они просто стояли, совершенно неподвижно, пристально всматриваясь друг в друга. Над ними медленно разгоралось голубое пламя. Так могло быть, когда жизнь не знала, как поступить, то ли отпрыгнуть в сторону и бежать своим путём, то ли пойти на контакт и, возможно, заработать очередной шрам.
Самым удивительным было то, что и над той, другой, горел тот же голубой огонь, неопровержимо доказывающий, что и её занимает та же альтернатива.
Пока он переваривал увиденное, пламя потеряло свою агрессивную яркость, осталось только ровное мягкое свечение. Обе жизни осторожно сели друг напротив друга и две пары глаз, открыто и не мигая, стали изучать своего визави.
Он осторожно присел на траву, стараясь лишними движениями и звуками не нарушить происходящего таинства. Давно ему не доводилось видеть такой картины. Его занимало два вопроса: «Интересно, чем это может кончиться, – думал он, – и где, кстати, её хозяйка?». То, что другая жизнь принадлежала женщине, он не сомневался ни на мгновенье. Весь её внешний вид, манера держать себя, даже оттенок голубого свечения указывали на это.
Его размышления были прерваны происходящим на поляне. Дорогая его сердцу, знакомая до последней чёрточки его жизнь вдруг начала меняться на глазах. Шерсть цвета хаки стала светлеть, пошла цветными пятнами и вдруг заиграла всеми цветами спектра. Мощные, немного косолапые конечности выпрямились, уши приподнялись вверх, глаза, и без того яркие, разгорелись как прожекторы, а хвост распушился до неузнаваемости.
Та, другая, тоже не отставала. Калейдоскопом менялась её окраска, выражения мордочки привлекали разнообразием, вся она светилась изнутри и чем-то напоминала красивую ёлочную игрушку, вызывая в памяти новогодние подарки из детства.
«Глупышка, – улыбнулся он, глядя на свою жизнь, – битой всё неймётся, а хочется казаться лучше, чем на самом деле. Да и та, другая, тоже хороша. Ну, зачем им это надо? Зачем рисоваться, чтобы понравиться? Ведь вы обе и так красивы. Нет, я, наверное, ничего не понимаю в жизни. Таков, очевидно, закон природы».
Он сидел на траве и молчал. И не было у него желания разрушать своими, пусть очень правильными словами, то, что происходило перед его глазами. Две жизни, просчитав всё по-своему, кружились в каком-то непонятном танце, весело и осторожно касались друг друга лапами, улыбались чему-то своему, и не было им ни до кого никакого дела.
И тут тихо хрустнула ветка у него за спиной…
* * *
Кардиограф снова ожил и начал издавать ритмичные звуки, стараясь привлечь внимание хоть кого-нибудь, но больничная ночь оставалась погружённой в тягостную тишину, в ожидание того, что свершится только утром.
* * *
Он оглянулся, но сзади никого не было. Но ведь он точно слышал хруст. И словно в подтверждение его мыслей, справа снова хрустнула ветка, и послышался шорох осторожно раздвигаемых кустов. Ещё раз прошуршало, на этот раз дальше, и опять наступила тишина.
«Странно всё это, – промелькнуло у него в голове, – ведь за всё время я так никого и не увидел. Кто бы это мог быть?»
Он ещё размышлял, а любопытство и ещё какое-то неясное чувство уже подняли его с травы. На поляне, вроде, всё шло своим чередом. Обе жизни по-прежнему не обращали на него никакого внимания, они были полностью поглощены друг другом.
Это была красочная картина, она приковывала взгляд, и он невольно отвлёкся, наблюдая их замысловатые действия.
Голубое свечение ровным светом накрыло уже всю поляну. Из травы тут и там прямо на глазах вырастали фантастические цветы, часть из них срывалась с места, подхваченная невидимыми струями, и сплеталась в воздухе в огромные букеты, которые тут же распадались и осыпались на землю разноцветным дождём лепестков.
Верх голубого купола полосовали беззвучные разряды розовато-фиолетовых молний. А под всем этим щедрым великолепием две гибкие фигурки неутомимо кружились в странном первобытном танце. И всё это происходило в полной тишине. Словно сама мать-природа затаила дыхание, поражённая таким зрелищем.
«Боже мой, – подумал он, – я уже забыл, что такое может быть. Я всё время ворчал на жизнь, подгонял её, иногда жалел, но совершенно не думал, что она может быть другой. Незнакомой, но всё равно родной, не чужой. И как немного надо для того, чтобы она чувствовала себя живой, подвижной и полной счастья. Всё-таки, не бывает плохой жизни, бывают плохие хозяева».
С этими мыслями он осторожно двинулся к правому краю поляны, и вскоре деревья сомкнули свои кроны у него над головой. Тропинка шла под уклон, ноги словно бы сами несли его. Понемногу стало светлеть, впереди деревья расступились, и он услышал плеск.
Тропинка вывела его на берег озера. Над тёмной спокойной водой начинал подниматься вечерний туман. Противоположный берег тонул в нём, и поэтому озеро казалось бесконечным. Недалеко от берега по воде расходились круги. А из воды…
Из воды выходила она, хозяйка той, другой жизни, он сразу это понял. И, всмотревшись в её черты, он замер, ощутив острый удар в груди, отчего, казалось, остановилось сердце.
Он стоял и не понимал, что же такого колдовского было в ней, отчего он не мог оторвать от неё взгляда. В первый момент он даже не разглядел её лица, он видел её всю, медленно впитывая каждую чёрточку. И чем дольше он смотрел на неё, тем больше цепенел, все мысли отступили куда-то вглубь сознания, и только громко стучало в висках.
Её лицо было обращено к нему, но глаза смотрели в сторону, словно смущаясь его пристального взгляда. По гладкой коже жемчужными каплями стекала вода, однако, волосы, небрежно обрамляющими лицо, были сухими. У неё была очень красивая фигура, и спокойные и плавные движения ещё больше подчёркивали эту земную красоту.
Она вышла на берег и остановилась перед ним. В этот же момент всё пространство на берегу окрасилось голубым цветом, воздух посветлел, а сверху закружились, падая, цветочные лепестки.
Он очнулся от ступора и, оглянувшись назад, увидел изумительную картину. Обе жизни, которые появились совершенно бесшумно, смирно сидели рядом, глядя на них. Причём его жизнь склонила голову к своей новой подруге и всем своим видом выражала полное обожание.
От них обоих упругими волнами разбегались круги голубого света, образуя прозрачный купол, накрывший весь берег озера и часть леса. Снежинками порхали в воздухе лепестки цветов, а вокруг распространялся едва уловимый аромат дорогих духов, смешанный с запахом озона.
По-прежнему чувствуя лёгкое оцепененье, он повернулся к женщине и открыл рот, чтобы что-то сказать, но не нашёл слов. И тут она, подняв на него глаза, негромко рассмеялась. Её искренний весёлый смех, такой прозрачный и чистый, словно разогнал пелену, обволакивавшую его разум, и он сразу успокоился и тоже улыбнулся в ответ.
* * *
В палате снова раздался требовательный гудок кардиографа, линии на экране угрожающе вздыбились, на панели начал тревожно мигать красный огонёк. Но в коридоре по-прежнему царила тишина, никто не реагировал на слабый зов о помощи.
* * *
Она, переведя на него внимательный взгляд, подняла с травы белый купальный халат и завернулась в него, сразу став похожей на озябшего ребёнка.
- Ну, здравствуй! – сказала она негромко.
- Здравствуй! – ответил он механически, поразившись сухости в горле, отчего ответ вышел хриплым и чужим.
- А я тебя помню! – она склонила голову и пристально взглянула ему в глаза.
Голос у неё был низкий, грудной, голос спокойного, уверенного в себе человека.
Он поразился бездонной зелёной глубине её взгляда. «Господи, – пронеслось у него в голове, – точно, как у моей жизни! Но этого не может быть! И почему она помнит меня? Разве мы встречались?»
- Да, кажется, когда-то…, – промямлил он, внутренне обругав себя за деревянность реакции.
- Мы встречались недавно, – продолжала она, – я шла по центральной улице, а ты проехал мне навстречу на своей красивой машине. Мы ещё долго смотрели друг на друга.
Словно гром грянул у него в голове. Конечно же, он помнил, он всё помнил. Как несколько лет назад он спешил куда-то по делу. Как назло, улицы были забиты людьми и машинами, он нервничал, и, поворачивая на центральную улицу, встретился взглядом с девушкой, стоявшей у перекрёстка. Доли секунды он видел её, выхватив из людского водоворота её фигуру, а потом дал газ и поехал дальше.
Ничего не значивший эпизод среди моря других событий того дня, но почему-то он стал всплывать в памяти в самые неподходящие моменты. Несколько следующих дней он, проходя по улице и думая о делах, ловил себя на том, что глаза его сами ищут её в толпе. Он отгонял это наваждение, но спустя какое-то время всё повторялось. А потом она приснилась ему.
Так продолжалось довольно долго. Он уже стал спокойно относиться к причудам своего подсознания, объясняя это себе нервными перегрузками. Но время лечит. Вылечился и он, всё реже и реже вспоминая ту, которая когда-то пригрезилась ему на перекрёстке. А потом память и вовсе устала напоминать ему о ней, и спрятала этот эпизод в один из самых дальних своих уголков. Казалось, что навсегда.
- Я вспомнил тебя, – тихо сказал он, – но я думал, что ты уехала. Я искал тебя, но всё зря.
- Да нет, я никуда не уезжала. Я всё время живу здесь.
- Но почему же я нигде не видел тебя больше?
- Наверное, потому что не хотел! – она улыбнулась печальной улыбкой и взяла его за руку. Ладонь у неё была холодной, и ему показалось, что она дрожит.
- Ты замёрзла! – прошептал он, прижимая её ладонь к своей груди.
- Немножко. Наверное, вода уже холодная.
Он осторожно притянул её к себе, поразившись той естественной доверчивости, которая исходила от неё. Она стояла молча, прижавшись к нему, и он чувствовал, как согреваются её руки, и проходит дрожь.
Так провели они неподвижно несколько минут под цветочным дождём, молча, прислушиваясь к своему дыханию.
- Ты проводишь меня? – спросила она, подняв на него свой изумрудный взгляд.
- Конечно! – откликнулся он, – я знаю, нам по пути.
И зачем-то добавил:
- Прости меня!
Она ничего не сказала, только её ладонь крепче сжала его руку.
* * *
Линия на экране кардиографа вздымалась и опадала, звуковой сигнал, взяв тоскливую ноту, заполнил всё пространство, красный сигнал тревоги мигал всё чаще, и, наконец, словно устав, залил всю палату обречённым красным цветом. Экран очистился от пиков и зубцов и начал заполняться спокойными прямыми линиями.
* * *
Они медленно двинулись вверх по тропинке, ведущей от озера, мимо леса, к городским огням и звукам.
Обе жизни поднялись и пошли за ними. Они были молчаливы и сосредоточенны, бесшумно двигались рядом, иногда забегая вперёд и бросая друг на друга задумчивые взгляды. Со стороны могло бы показаться, что они всё предвидели в прошлом и просчитали всё будущее, – таким спокойствием и надёжностью веяло от них.
Конечно же, это впечатление было обманчивым, ничего не могли они знать наперёд. Но по-прежнему голубые кольца света разбегались от них, освещая тропинку, берег озера и заросли кустов по бокам. А сверху всё падали и падали лепестки. И хотя темнота позднего вечера уже скрадывала горизонт, а на небе уже загорелись первые звёзды, идти было легко.
Конец
15.10.02 г. – 03.07.2020г. Обнинск