Как умница и красавец,
пират и любитель женщин
станет Папой Римским
Начало романа
http://proza.ru/2020/04/19/1512
Предыдущая страница
http://proza.ru/2020/06/30/540
Следующая страница
http://proza.ru/2020/07/06/787
Теперь Урбану было необходимо загнать пирата в угол, то есть подвести к виселице, а затем привлечь на свою сторону за минимальную плату.
А в это время, Бальтазар Косса со своими спутниками, уже вторые сутки находился в камере размером два на два метра. Эта конура от пола до потолка была не более двух с четвертью метров. Вся она сработана из толстых, кованых стальных прутьев. Направленная к арестантам сторона решетки имела длинные, и острые величиной с палец зазубрины. В такой камере сильно не побалуешь и спиной к прутьям не прислонишься. В ней спать можно только поджав ноги.
Но и эти камеры для большинства узников были недосягаемой роскошью. Они предназначались для важных арестантов, впервые попавших в застенки. Те, кто сознался в том, что необходимо было церкви и папе, попадали в каменный мешок. За свое признание узники получали в пожизненное распоряжение конуру высотой меньше полутора метра и в поперечнике метр на метр. В этих «хоромах» обреченный никогда не мог встать во весь рост и никогда не мог ровно лечь. Он вынужден был сидеть на корточках или стоять на коленях, а спать свернувшись калачиком. И если, ему по счастливой случайности выпадала удача, он доживал до своего безумия, его выпускали. И шло это нечто в полу-присядку все сгорбленное и волочило непослушные руки по земле.
Путники, увидев урода, крестились, стараясь побыстрей избавиться от наваждения.
В конце коридора находилась пыточная. Одна ее свободная от камней сторона тоже была изготовлена из кованного железа. Так, что одни арестанты, тем которым предстояло сознаться, могли видеть и слышать весь процесс дознания, а другие находящиеся в каменных норах только - слышать. Когда подземелье проглатывало арестанта, никто не сомневался в его скором раскаянии. Однако, это вовсе не значило, что узник будет освобожден. В мрачном подземелье крепости узники умирали заживо. В десятках камер сидельцы видели весь ужас предстоящих экзекуций. Еще неискушенным новичкам, вопли от пыток пронзали барабанные перепонки. Глаза выхватывали холодящие душу сцены, когда на дыбе лопались жилы, а от заключенных хотели только правды и ничего, кроме правды. И пытался узник спрятаться от созерцания, и слушания, охватив голову руками. Но звуки кротом раздвигали пальцы, горном звучащим у самых ушей, иглами лезли в сознание:
- Сознаетесь? - невыносимым бременем, пудовой гирей вис на шею узника один и тот же вопрос палача.
- Нет, нет. - словно в бреду, цепляясь за остатки сознания шептали еле раскрываемые от спекшейся крови губы.
- Нет? - и сдвигались от сожаления брови дознавателя, и неподдельная жалость загоралась в его глазах. Но рука, словно мимо воли делала знак палачу. И дымилась кожа жертвы под раскаленным железом. И видно было, как у узника выпирали глаза, пытаясь выпрыгнуть из орбит.
- Сознаетесь? - и щипцы, ухватившие кусок живой плоти, поворачивались, причиняя невыносимую боль. И вот оно, долгожданное облегчение. На глазах у дознавателей узник закатывал белки, ронял голову и терял сознание. Но счастье забытья так скоротечно. Ковш воды и снова голова, шатаясь из стороны в сторону, приподнималась над плечами и снова адская боль въедалась в каждую раненую клеточку тела. И в сотый раз:
- Сознаетесь? - обухом в темя бил опостылевший вопрос. И вот он момент истины! Сплошной окровавленный кусок мяса, теперь ставший полу-калека, переминаясь в собственных испражнениях, сознавался во всем. Губы, походившие скорее на раздавленный помидор, еле ворочающийся в пересохшем рту язык, выдавали нечленораздельное:
- Д-а-а, д-а-а, даа…
И тут же рука писаря торжественно выводила: «Полностью признал свою вину».
И гас на время адский огонь очага, на котором калились орудия пыток. Дознаватели, палачи и секретари покидали подземелье, чтобы хорошо подкрепившись, отдаться мирским утехам. А на утро, сладко выспавшись, вновь терзать…
Но даже здесь, среди пыток и ужаса водилось особое, ни с чем несравнимое счастье - счастье обреченных. Хрупкое, как скорлупа ореха под тяжелым сапогом палачей. Зачуяв шаги, тело узника, свернутое в эмбрион, сжималось, пытаясь исчезнуть вовсе. Сердце билось так, что заглушало шаги. И чем ближе ступали сапоги - тем сильнее стучало сердце. От скрипа решетки большинство теряли сознание, и только приковав к стене, и окатив водой, арестанта приводили в чувства. А когда шаги затихали, пройдя мимо - это и было счастьем. И миг превращался в годы. Даже когда под лечебными пытками человек сходил с ума, становясь безумным существом, или отрешенным от мира растением, он все равно хотел счастья - не быть раздавленным именно в этот момент.
Начало романа
http://proza.ru/2020/04/19/1512
Предыдущая страница
http://proza.ru/2020/06/30/540
Следующая страница
http://proza.ru/2020/07/06/787