Расстройство пищевого поведения является серьезной проблемой, с которой сталкивается много девочек. Обычно это проблема подросткового времени, произрастающая из социальных проблем, проблем самооценки и, как говорят, из особого расположения генов, влияющих на склонность к психическим расстройствам. Однако встречается и у совсем взрослых. Все это лечат в Центре изучения расстройств пищевого поведения в Москве. Мне двадцать четыре года, я живу в Тамбове. До этого времени я не понимала, что у меня расстройство пищевого поведения, хотя, как оказалось, я с ним с пятнадцати лет. Я лежала в ЦИРППе почти три месяца, и вот мои впечатления.
Первый день
Мой путь попадания сюда лежал через обход кучи разных специалистов в Тамбове. Это был длительный и нервный процесс. Вес постепенно падал, чувствовала себя не очень, врачи лишь говорили «Ешь больше» и разводили руками. Мы шли к следующему специалисту.
На самом деле мое снижение веса началось задолго до того момента, когда я приехала в эту больницу. Началось все это в пятнадцать, а здесь я оказалась в двадцать четыре.
В тот день мы с родителями, как уже стало для нас обычно, бегали по поликлинике, а мамина подруга нашла это место. Мама моя человек решительный, так что уже этим вечером мы выезжали в Москву.
Здесь нас ожидала консультация доктора. И вот сразу после нее меня повели на второй этаж в стационар, не дав даже сделать один звонок. Наверху меня завели в наблюдательную палату, просмотрели все вещи, изымая «запрещенные». Осмотрели меня на предмет шрамов и порезов. И разрешив лишь написать пару смс, уложили в кровать, подключив монитор для измерения давления.
Сквозь прозрачную стену наблюдательной вижу, как девочки проходят по коридору, гремя капельницами. Понимаю, что ничего этого не хочу. Мне страшно.
Вдобавок ко всему кладут Лику. Она не хочет, она отбивается, но ее силой укладывают на кровать и, держа ее, начинают ставить катетер для капельницы. Я слышу лишь ее крики:
-Вы мне уже четыре прокола сделали! Вы меня исколете!
Мне ее жалко, и я радуюсь, что пришла сюда сама.
Лика
Ее зовут Лика, ей тринадцать. Тринадцать ей исполнилось здесь, в Центре изучения расстройств пищевого поведения. Выглядит она старше своего возраста. Рослая, довольно крупная девочка с темными кудрявыми волосами, в которых проглядывают когда-то прокрашенные розовые пряди. Иногда она делает такую прическу, будто большой бант на голове, выглядит вычурно и на ней забавно. У нее загадочный взгляд. Да и вообще лицо загадочное, особенно когда не улыбается. А когда улыбается, по-детски милое.
У нее РПП и попытка суицида. Вызывание рвоты, слабительные, хождение по лестнице дома для сжигания калорий. Сама она говорит, что у нее «беды с башкой». Это она говорит, когда в хорошем настроении и смеется. В плохом она как заезженная пластинка просит телефон. Здесь есть наблюдательная палата, и телефон там нельзя. Лика частый гость наблюдательной палаты. Сейчас она вообще там живет. Когда я прохожу мимо, я машу ей рукой сквозь стеклянную стену. Она всегда машет в ответ.
Это вторая госпитализация Лики. Первая с РПП, эта с попыткой суицида. Между ними дней десять. Что в эти десять дней произошло? Я не знаю, да и, скорее всего, никто не знает. Никто не может знать, что в голове Лики. Сейчас, когда я проходила по коридору, она играла в карты. Соперницей ей была другая пациентка наблюдательной палаты, и со стороны это казалось интересным. Да и вообще она редко скучала. В первую госпитализацию быстро нашла подружек-ровесниц. В столовой они играли в камень-ножницы-бумага, когда нужно было отсидеть положенное на прием пищи время. Или играли в гляделки. Что произошло? Что вообще могло произойти в голове у двенадцатилетней девочки? Мы никогда не узнаем, но я искренне надеюсь, что больше этого не произойдет, и Лика будет счастлива.
Сиделки
Почти все гостьи «ближнего зарубежья». Невысокие, с золотистой кожей, кто помоложе, кто постарше. Одна из самых молодых – Гульшаир. Пухленькая, добрая, всего 25. График работы сиделок совсем непростой. И в день и в ночь. Пациенты тоже не из простых. Почти каждый день у кого-то слезы, а порой и настоящие истерики. Для таких случаев у них есть курсы для сиделок, по пятницам. Чему там учат – секрет.
Некоторые работают здесь давно, лишь раз в год в отпуск уезжая к своей семье. Некоторые быстро уходят. Строгие и непоколебимые. Правила для них закон. Правила никогда не нарушаются, что порой приводит к слезам пациенток. Однако без таких сиделок ЦИРПП не был бы самим собой.
Перекусы
Перекусов здесь три. Два из них дейсвительно перекусы, на третий многим дают лишь напиток. Из напитков здесь чаи, кофе без кофеина, ряженка и молоко.
Перекусы длятся полчаса. И самое обидное, что нельзя выйти пораньше. Даже если доел. Даже если доели все. То есть оставшееся время надо просто сидеть. За первым столом даже нельзя пользоваться телефоном или читать. В первые дни это довольно легко переносится. Но после нескольких дней это высиживание начинает не хило раздражать.
Появляется ощущение, что время тянется просто специально. До минуты. А если зашли на минуту позже, то выход тоже на минуту позже. Кстати, зайти на минуту раньше нельзя.
Это касается и основных приемов пищи. Все собираются перед столовой и стоят пока не придет последний и пока не подойдет нужное время. Причем собирать начинают заранее, минут за семь криком «На перекус!» или «На обед!».
И в итоге весь день разделяется на части этими призывами, превращаясь в бесконечную череду обедов и ужинов.
Прогулки
Самое редкое, что здесь есть. И чуть ли не самое драгоценное. Хотя на деле всего лишь 15-20 минут по маленькому дворику, похожему на тюремный. Зажатый с двух сторон кирпичными зданиями и окруженный забором. А земля его покрыта тротуарной плиткой, почти без единого свободного клочка.
И как оно манит, это маленькое пространство! Никогда, наверно, прогулка не была для меня желаннее, чем здесь. Да и вообще, дома перед больницей я скорее прогулок избегала.
Единственный минус, что проводятся эти прогулки слишком поздно, в половине десятого вечера в темноте. Обычно выходят человек пять и две сиделки. И гуляют по кругу. Действительно, как в тюрьме! Некоторые выходят даже с капельницами, не смотря на апрельскую прохладу, ловко надевая сверху куртки или пальто.
Всего двадцать минут однообразного хождения по кругу. И все же это прекрасно!
Веганы и вегетарианцы
К сожалению, их тут не мало. Видимо, все таки с вегетарианской диетой что-то не так, и не всем она подходит.
Мне запомнились две веганки: Анфиса и Илона. Анфиса уже выписалась, а Илону вижу каждый день. А вот Анфиса была одной из первых, кого я увидела здесь. И в тот момент меня поразила ее худоба. Я на тот час не осознавала, что выглядела не многим лучше. Но все таки это было не в такой стадии, как у Анфисы. Вид ее вызывал боль, а вот настрой был боевой. Она вовсю улыбалась, показывая синие брекеты в тон синим волосам. Она первая рассказала мне о правилах ЦИРППа. И сказала, что, если этого хотеть, тут помогут. Про себя она говорила, что как только оказалась здесь, морально излечилась. И что больше не хочет видеть слезы в глазах родных. Здесь она ела мясо. В дальнейшем думала оставить его как лекарство. Успешно выписалась и сразу перешла на интуитивное питание.
Илона тоже веган несколько лет. Отличие в том, что она не так позитивна. И решила, что после больницы все равно откажется от мяса до восемнадцати лет. А после откажется и от творога и яиц. А еще она за экологию и собирала пластиковые одноразовые стаканчики, чтобы утилизировать во вторсырье. Я даже немного помогла в этом ей. И за это я испытываю к ней большое уважение.
15 апреля
Это был тяжелый день.
Начался он со взвешивания. Из-за своего беспокойства проснулась раньше нужного, то есть раньше семи утра. Принесли одноразовый стаканчик для мочи. Подошла с ним на пост медсестры, уже с наполненным. Поставила рядом с такими же и села сдавать кровь на сахар.
Дальше всех повели на взвешивание. Взвешивание закрытое. Раздеваться до белья и становиться на весы спиной. А медсестра записывает значение. После этого всех отпускают, и я пошла вновь волноваться. Волнение в тот день было таким сильным, что дрожало тело. Чуть позже, в восемь, пошла ставить капельницу, но мой катетер полетел. Через несколько неудачных попыток медсестра решает, что лучше попробовать после завтрака. У меня и так были плохие вены, а теперь все ушли. Найти подходящую вену с каждым разом было все труднее.
Перед завтраком мне сказали, что у меня консультация с психологом в 10.30. Еле дождавшись окончания трапезы, не почистив зубы, скорее в процедурную, но не успеваю.
У психолога я на слезах. Встреча была совсем неудачной. Я злилась. Она говорила делать практику осознанности.
Попросила отпустить пораньше и опять скорее в процедурную. Попытки неудачны. Мне даже грели руку под горячей водой, и еще выпила стакан горячей воды, но все без толку.
Позвали на перекус. Я на нервах. Капельница ждет меня. Позвали на массаж. В общем, катетер поставили только в двенадцать и отправили на массаж. На массаже тоже без слез не обошлось. Но там их хотя бы никто не увидит, потому что лежать головой вниз на кушетке.
А потом было самое страшное. Консилиум. Еще до него я тряслась от волнения. Будто предчувствовала. Мне сказали, что вес упал. Как я плакала! У меня будто камень упал на душу. В кабинете консилиума рыдала так безудержно, что мне предложили делать капельницы в ночь. Я согласилась и меня отпустили. Я еле шла! Эта новость в миг лишила меня сил. На посте мне дали успокаивающие капли, но рыдания не прекращались часа два. За это время я позвонила маме и другу сердца. В обоих случаях рыдала в трубку.
Успокаиваться я стала только ближе к вечеру, когда подействовали капли. До сих пор помню это чувство. Идет группа поддержки, что-то говорят, но я почти не понимаю, потому что не вслушиваясь полулежу на пуфике с закрытыми глазами. И мне ни плохо, ни хорошо. Мне никак.
Капельницы
Капельницы здесь особые, дорогущие, иностранные. Цветом они белые и непрозрачные, как молоко. И немного жутко видеть, как это все идет в вену.
Вены от этого всего ужасно устают. Каждый день, рассчитана такая капельница на 10-12 часов, но у меня было и по 16. В вене стоит гибкий катетер, так что можно ходить и даже участвовать в стретчинге.
Для меня такая капельница ассоциировалась с гирей на ноге арестанта. Постоянно таскать ее за собой для меня было морально тяжело. Если я сидела, она капала. При вставании могла перестать и не запуститься, когда я сажусь. И мой взгляд все время устремлялся на нее, чтобы проверить, нормально ли капает. Получалось, что весь день расслабиться просто не возможно.
Проверки комнат
Одна из самых неприятных вещей. Осмотр проводят не только при поступлении. Все вещи, оставленные в палате, периодически осматриваются. Причем это делается не в присутствии самого владельца вещей, а в то время, когда его нет. Теперь я не по наслышке знаю, как неприятно прийти и увидеть, что что-то чистое положили к грязному и наоборот. Хочется сказать, что уж если копаетесь в вещах, так хоть кладите на место!
Кстати, врачам это неоднократно говорили, но ситуация осталась такой же. Видимо, никому нет дела, что чувствует человек, когда его вещи просмотрели. А некоторые вещи вообще пропадают бесследно или оказываются в конфискате.
Я сама столкнулась с такой ситуацией. Сначала пропала брошюра, которую надо было отдать родителям. Называлась она «Тренинг навыков для сиделок». Видимо, увидев словосочетание «для сиделок», сиделки решили, что такую брошюру мне иметь не положено.
Второй случай с зарядным устройством для планшета. Он лежал в верхнем ящике тумбочки, и вдруг я заметила, что его там нет. После длительных поисков оказалось, что его взяли в конфискат из-за трещины на шнуре. Даже не сказав об этом мне!
И таких случаев здесь предостаточно, что оставляет весьма неприятный осадок.
Выписка
Выписываться было очень страшно. Консультация с диетологом и лечащим врачом. Новые правила жизни. Теперь я ем по меню. Довольно непросто съедать то, что положено. Да еще и выпивать много воды. Каждый прием пищи в определенное время. И готовить, и накладывать я не должна сама. По правилам ЦИРППа все это должна делать мама.
Мне страшно жить. Страшно жить в мире, где пандемия по короновирусу. Непривычно и страшно жить на карантине после Москвы. Непривычно и тяжело есть по меню. Еще тяжелее осознавать, что теперь моя жизнь стала другой. Теперь у меня куча таблеток. Теперь у меня ограничения по двигательной активности. Теперь у меня воспоминания о этих жутких капельниц, которые уже не сотрешь. Теперь у меня ужасно сильное чувство сожаления, что моя привычная жизнь превратилась в это и страшное чувство нереальности происходящего. Теперь я другой человек.