Я лечу. Достаточно было сделать всего один шаг и вот я лечу с высоты еще недостроенной многоэтажки. Я ведь даже не знаю сколько в ней этажей. И в голове моей в долю секунды разворачивается весь прожитый мною мир. Он облепляет меня, он замедляет время, он что-то растапливает во мне, что-то жгучее, что на всех языках этого самого мира означало бы всегда лишь одно: жгучее желание быть, желание жить. Но я все же думаю о том, как все дошло до этого. Почему я лечу мимо этой холодной ночи и звезд прямиком вниз,туда, где от меня скоро совсем ничего не останется с этим огнем в груди? Как все дошло до этого? В мельтешении воспоминаний, будто кадров неудачного ситкома, ничего такого, похожего на ответ на этот вопрос, нет. Я будто пытаюсь поймать свои воспоминания за хвост, пытаюсь почувствовать их снова, пережить, будто это удержит, спасет меня, но все без толку. И восхитительные когда - то волосы Алисы,и почти фанатичная любовь моей нынешней, и бессмысленная работа в которую я вкладывал смысл, и шумные вечеринки - все это проносилось мимо, как мимо летел и я. Это было взаимно:я не мог удержать все это и ничто из этого не могло удержать меня. Мне стало интересно, на каком этаже я вдруг осознал впервые за свою жизнь, какой же я мудак.
Этаж 14-ый. Время - самое ценное что есть у нас, людей. И парадокс в том, что мы не способны оценить чужое время, не способны осознать насколько хороши те, кто желает тратить его с нами не от скуки ради. Мы всегда думаем лишь о собственных достоинствах своей персоны, с чего -то считая, что это благодаря нашим достижениям с нами хотят быть. Но это не имеет ничего общего с реальностью. Тем ни менее, мы делаем больно не раздумывая, если нам самим будет затем хорошо. Так люди внушают себе, что в конечном итоге всем будет лучше, даже тем кому прямо сейчас сделано больно. Лично я так делал. И внушал себе уверенность в том, что каждый сам выбирает, что ему чувствовать - чувствовать ему боль, или нет. Ирония в том, что секунд через 10 моя теория разобьется как и я сам, потому что выбора не чувствовать боль у меня не будет.
Так на чем я остановился? На времени.
Сталинская хрущевка и мы с Алисой. У нее темные волосы и веснушки, которые она замазывает тональником. Через два года от них и следа не останется. Мы только переехали. Повсюду сумки с вещами. Рядом с нами кошка и котенок. Алисины. Сейчас как нельзя некстати ее увидеть. "Опять ты здесь" проносится в моей голове мысль. "А где ж еще мне быть? Такой момент" - Она бы процедила именно это, как всегда, внутри леденея от отчаянья. Я же трепещу от злобы. Будто это ее вина, и не будь в ней столько холодного отчаянья, это бы спасло меня сейчас. "Ты никогда не любила меня" выкрикиваю я молча в пустоту от собственного бессилия. Я бы правда мог бы это сказать, если б в столь кратком полете могло быть время на разговор. "Да?" Она удивленно вскидывает бровь и запечатывает меня обратно в той квартире. А я молюсь - пусть это длится вечно. Мы вместе. Странно вспоминать это, но я счастлив. Алиса заказывает пиццу, мы лежим на незастеленном диване и нам по 20. Она что-то рассказывает и заливисто хохочет. Через 4 года она вообще разучится смеется. Я обнимаю ее теплые худенькие плечи, вдыхаю запах ее волос и вечно вру себе, что люблю ее. Но дело все в том, что на самом деле я люблю эти теплые плечи, смех, ее волосы. Ее лицо когда она смеется, когда она грустит, когда она хочет меня. Люблю ли я Алису? Которая не всегда была такой, Алису, которая может быть в отчаянье которая одна, которая ничего не хочет? Нет,такую я уже оставляю ее быть любимой кем - то другим. Алису которая встанет исполинской стеной горькой насмешки позже, доказывая мое предательство и мою нелюбовь. Доказала.
В той квартире она осторожно касается своими прохладными губами моей щеки и я понимаю, что никто и никогда не любил меня так сильно, и я невероятно хочу, что бы время остановилось, я бы мог что-нибудь изменить сейчас, я бы уже смог! и на секунду я верю, что это возможно а жар в груди полыхает как никогда. Но Алиса отстраняется слегка повернувшись заслонив себя прядью волос и вот она уже такая, какой я знаю ее пять лет спустя. Насмешка ли это? Я не знаю. Но я не останусь там - читаю я в глазах Алисы. Потому что сам сделал свой выбор. "Мне так жаль"- Говорит она. Я знаю, что это правда, хотя и звучит так, будто ей вовсе не жаль. Я жду, что она заплачет. Простит. "Тебе не нравились мои слезы, истерики и когда я просила остаться" слышу я. Поэтому я знаю, не будет ни слез,ни истерик, ни обвинений, ни прощений. Все тихо исчезает, будто ничего не было. Я же не этого хотел. Алиса исчезает как всполох. Но нет, на самом деле не Алиса исчезает. Исчезаю я.
Она вызывала чувства, делающие меня другим. С ней появилось особое щемящее чувство напоминающее не только о любви, но и о том, что я не умею любить. Так мы меняем людей и меняемся сами. Небольшая расплата за то, что она так и не обрела никакого круга общения, довольствуясь моим. На время пока мы вместе. Позже я не раздумывая поместил точно так же в эти обстоятельства другую, просто потому что она сильнее проявляла желание быть со мной и мне было с ней лучше. Еще мне хотелось преподать Алисе урок и потешить самолюбие. Это был секрет того, почему я не остался в той комнате, почему я все еще летел дальше.
Теперь я сидел в баре со своей будущей девушкой, громко играла музыка, а я напивался просто так. В общем и целом, я никогда не смог бы понять Алису, не лети я сейчас с высотки. Примерно так чувствовала себя она, но разве тогда мне было до этого дело? Откровенно говоря, я чувствовал свое превосходство как это бывает, если речь идет о бывших, а они все еще питают к нам чувства. Я не видел в ней человека. Все, что я хотел видеть- волосы, плечи, одним словом- девушку. Когда она показывала в себе человека, я терпеть ее не мог. Могла бы оставаться просто - Алисой. Вряд ли бы мы тогда расстались.
Моя новая девушка была мне особенно дорога хотя бы тем, что как-то изощренно терпеть не могла Алису. Так я все же оставался не подлецом, пресекая ее попытки донимать Алису. Это словно бы отражало стопроцентную верность и преданность моей нынешней, она принимала меня любым, что бы я ни делал, виновница всего была теперь Алиса, я же быдл беспрецедентно оправдан в глазах общества, ведь я никогда не был неправ. Просто Алиса такая. Я так никогда и не смог понять почему та год упарывала и пила, а потом резко завязала, продала комнату в пригороде- единственное, что было у нее и переехала в другой город. Разрушается лишь то, что должно быть разрушено - так я всегда считал. И только сейчас осознал, как это неверно и да,понял, какой я все - таки мудак. Но мне было хорошо с новой девушкой и если честно, было все равно на Алису если она вдруг не появлялась в виде сообщений на любых экранах принадлежащих мне.
Этаж 13. Любовь. Недоступное для людей, но те, кто помнят и знают об этом чувстве сродни гениальным безумцам.
Не знаю откуда я знаю про это чувство. Просто оно когда-то было. Я симулировал его вызывая в ответ к барьеру. И не было смотрящего и его отражения. Только отражение в отражении. Когда я вспоминал об этом, снова рождалась пустота. Тут не хватило бы Алис что б заткнуть эту дыру. Зато хватило моей новой девушки. С ней можно было выпивать, и она не была против компаний и вообще не прочь всего, что хотелось мне. С ней все было проще. Только мы уже были не в баре и она не держала мою руку заглядывая в глаза. Я увидел ее на кухне с ее подругой. Они обсуждали что-то свое. Они говорили обо мне, но было неинтересно что именно, да и я не мог даже задержаться, потому что меня вообще не было в той комнате, мне приходилось быть около, возле, где были улицы, квартиры чьих-то друзей, сквозняки, она с обветренной кожей на ногах. Стало ее жаль. Но я не мог ничего ей сказать, я был лишь безмолвным наблюдателем. И там же насмешливым призраком маячила Алиса взывая к барьеру чужие комплексы, как я взывал чужую любовь.
"Эй"-меня окликает детский голос и я вижу нашу деревню, соседскую девочку, наше детство, котенка у печи и блюдце с молоком. Мы собираем яблоки в саду- она в подол, я по карманам, и девочка тянется сказать мне что - то на ушко. Потягивается котенок. Разбивается яблоко от удара о землю, разливается молоко из блюдца. "Оставь меня здесь"-хочу сказать я, но слышу только ее шепот. Она не слушает, она говорит сама. Я пытаюсь понять, что именно, что бы задержаться здесь самому, но вдруг понимаю, что это будет обман. Нужно, что бы меня именно оставили здесь. И вот тогда то, только после этого я и пойму что она говорит. Мы слышим шаги и бежим из сада. Я теряю из вида и сад, и девочку. И все пытаюсь понять о чем она мне шептала, но знаю уже наперед, что не пойму.
Этаж 12. Дружба - это тоже самое что любовь, просто люди подменили все понятия на свете - заявила Алиса, когда ей было 17.
Когда я служил в армии, у нас был такой Тимошков, так вот, он дружил со всеми- выдающееся качество. Как - то после армии мы встретились с ним, выпили и он сказал, что терпеть не может людей. Просто делает для них, что они хотят, опережая их просьбы и желания и тогда к нему нет ни вопросов, ни претензий. Он добился большого успеха в карьере и умудрился произвести невзначай впечатление на дочку одного из акционеров крупной нефтяной компании, да такое, что они женились. Был ли он счастлив? Ровно как и все остальные. Просто у него не было никаких иллюзий. А вот друг из него-полная фикция. Муж, полагаю тоже. Предположительно, и человек он был по жизни фиктивный. Для меня это так и осталось одним из поразивших меня примеров несоответствия. Для многих, кто его не знал, он был почти идеалом успешности. Фиктивный друг хуже откровенного подлеца. А как быть, если ты не готов к роли родственных уз? Никаких гарантий, что в какой -то момент мы не станем фиктивны в чьих-то глазах.
"Достал меня, мудила! отвали!" я не знаю почему оказался вдвдвруг в своих шестнадцати годах в родительской квартире, а мой брат,который младше меня на полтора года выбегает в одной футболке и в слезах на мороз. Я не знаю почему оказался там, а вот почему все так, я уже знаю. Потому что нельзя быть лучше кого-то, или по крайней мере демонстрировать это, если это не чужой и не безразличный тебе человек. Нельзя быть в первых рядах и что бы последние при этом любили тебя. Нельзя быть идеальным, нужно осознанно выбрать себе червоточину, недостаток, что бы снять с себя клеймо восхищения и развенчания - люди ведь обожают такое проделывать с лжеидолами. Близость крови -не исключение. Но мы сами выбираем кем быть. Не так ли? Сами, да? Мой брат смеется в какой-то шумной компании в баре и обнимается с каким-то татуированным парнем, нюхают со стола что-то через скрученные трубочкой купюры. На меня накатывает дрожь омерзения, а затем вины. Да, пусть мы не обязаны любить кого - то, но мы проводим с кем - то время, детство и можем хотя бы не допускать того, что бы кто -то почувствовал себя хуже нас и был вынужден всю жизнь доказывать обратное, либо, наоборот, на зло себе подтверждать это всякий раз. Позже формализм родственного общения пересилит. И никто ни в чем как-будто не виноват. Ни в том, что кто-то оказался лучше, а кто-то хуже. Вовсе не в том, что кому-то приходится чувствовать свое несоответствие и выбегать на мороз.
Я хочу остановить его, что бы он не делал этого, потому, что теперь знаю как все будет. Извиниться за то, что ударил его, потому что он пришел пьяный, а мать из-за этого плакала. Объяснить ему. Но у меня будто нет слов, будто они закончились все и только бессилие воли и мне нечем его остановить, я чужой ему и мне становится все равно. Комната растворяется, хотя я знаю- комната все та же, в старом центре, ничего с ней не будет, простоит лет триста еще. Это я растворюсь совсем скоро. И никто меня не удержит.
Этаж 11. Надежда всегда является утопией. Нужно быть готовым к худшему, тогда все остальное будет всегда во благо. Уповая на лучшее, мы пропускаем жизни быстрее, чем я двигался к земле в эту секунду.
Чкаловская. Ее узкие улицы и старые фасады домов. Моя бабушка, сохранившая добрые и милые черты. Мое черничное детство заключенное в расписных цветах на стенах и белой двери. Фортепиано покрытое пылью, которое я забросил. Творчество хорошо во всех проявлениях, только если я не был одним из этих проявлений. Томленые вечера и качели во дворе, будто замедленная съемка фильма, который уже никто не смотрит. Всегда плачущий, чуть что, брат. Бабушкины теплые руки, ее улыбка. Я сумел выдрать еще один клочок памяти. Я обязан остаться тут. Оставьте меня тут!
Я вспоминаю звонок отца, его просьбу приехать в тот день к бабушке, ей стало нехорошо. Бабушка всегда бодра и я не особо придаю значение. Чем я был тогда занят? Кем. Алисой. Бесконечно занят.
Если бы я только мог предположить. Да и что я мог сделать, думал я тысячи раз. Обширный инфаркт, и даже будь я рядом... но отговорки не помогали. Будь я рядом, она бы не была в тот момент одна. Горькая правда, досада, детство окончено. Меня не оставят и тут. Просто лететь в пустоту лучше, чем думать о таком. Прощай, дикая яблонька в саду, трехэтажный дом с черепицей. Надо лететь дальше. Я слишком виноват даже перед вами. Выдранный клочок памяти остается в моей ладони, я продолжаю падать.
Этаж 10. Выбор который мы делаем, неужели он не обусловлен выборами всех остальных? Каштановые волосы Алисы, гранатовые на солнце, загорелые худые ноги в белых бриджах,а Моховая залита вечерним солнцем, и мы бредем до ее общаги и едим пломбир. С нами мой друг Саша и его брат. Они предлогают завернуть в паб и чего-нибудь выпить. В глазах Алисы разгорается еще одно солнце, на смену дневному, заходящему- тут она не привыкла раздумывать, вызванивает какую-то свою знакомую и мы все идем в паб. С Алисой мы тогда еще не были вместе. Но мне она нравилась. Ну, как сказать. Нравилось ее лицо, тело. Нравилось то, как она одевалась и вела себя. Удивительно, как же сильно может нравится человек, даже если ты не знаешь его качеств, мыслей или другими словами ...души- то есть, всего того, что принято ею называть. Зато когда она хохотала опрокидывая копну своих волос, я завороженно наблюдал за ней, словно она была иным видом и зачем ей при всем этом нужна была душа, было совершенно непонятно. Как потом выяснилось, душа ее - это огромная проблема, испытание для меня, кое проходить я не хотел и не считал нужным.
Весь вечер мы провели в пабе, она пела караоке и я помню как мой друг Саша сказал: какая же она офигенная, я должен к ней подкатить. "Ты ? К ней? Не стремно, что отошьет?"-заявил я, уже чувствуя под кожей нехорошее чувство спортивного состязания
"Она нравится мне, стоит рискнуть."-он как - то просто это сказал, а я почему-то сразу понял, что если он подойдет к ней, это будет уже навсегда. Они всегда будут вместе. Был только один нюанс: я не хотел быть вместе с кем-то, но я хотел Алису. И где-то между дружбой с Сашей и совместной жизнью с ней, я поцеловал ее под снисходительное благословение абсента у барной стойки и хардфолк напевы безымянных ирландцев. Прости, Саш. Тебе досталась лишь новость, что мы вместе. А потом новость, что разбежались. Но ты уже был женат и с ребенком. Алиса так и осталась для тебя недосягаемым идеалом юности, который я у тебя отобрал. А у нее не было выбора, ведь она не узнала ни о твоих чувствах, ни о моих мыслях. Алису я полюбил много позже. Боюсь, уже после того, как мы с ней расстались. А тебе, Саша, я бы сказал, что ты никогда бы не поступил как поступил я, и следовательно, заслужил людей рядом с собой гораздо лучше, чем люди, вроде меня. Но и не ты ведь летишь сейчас вниз из окна недостроенного высотного здания.
Этаж 9. А может стоило извиниться перед Алисой? Она растратила свои Моховые и солнца, и смех, а взамен получила только одиночество. Ведь трудно быть с кем-то продолжая любить того, кто уже не с тобой. Она звонила мне под веществами, пьяная, со спутанными волосами, словами, слезами. Но никогда не говорила, что хочет снова со мной быть. Но звонила мне, будто считала, что я что-то должен. И сама не понимала что. А я недоумевал. Ах да,(теперь догадываюсь): твои солнца, Моховая... Прости, родная, не знаю где они все теперь. Уже не под фолк я целовал у стойки другую, все было проще, гораздо проще. Загнанных лошадей пристреливают, а я всего-то хотел жить. Слишком сложный ты человек. Пусть была бы всего лишь Алисой. Выдумкой, эфимерностью, образом. А ты стала слишком живой со своими мыслями, принципами, мнением. Я так от этого устал. По сути, мне не за что извиняться перед тобой, ведь я б отдал бы все солнца мира тебе одной, знай я сам, где они все.
Этаж 8 ой. Люди и вещи.
Вещи давно стали гораздо значительнее человека. Остались еще те, кто утверждают, будто это не так, но они заблудились еще дальше всех остальных. Самое правильное, что могут сделать люди с этим знанием- принять этот факт и подружиться с вещами. Но они и друг с другом сделать этого не могут. А вещи ведь созданы по подобию людей, так что это утопия. Мы окружены вещами и им мы отводим роль делать нас теми, или иными, скрыть нечто в нас, или показать то, чего нет. Именно вещи окружающие нас, твердят нам, кто мы- богачи, или бедняки.Вещи на нас рассказывают красивы ли мы и какое положение в обществе занимаем. Иными словами- это мир вещей. А мы лишь гости. Но вещи оживают только лишь благодаря нам. И возможно, мы им нужны гораздо сильнее, чем они нам. В моем сознании мельтешат образы тех, кого я знал, Алисины узкие брюки, ее краска для волос медного цвета, лак для укладки- мне нравилось, как лежит прядь ее волос, а это все было благодаря хитростям всех этих сотен вещей, решивших нас одурачить. Потеряли ли мы за вещами реальный мир? И если да, то что называть этим реальным миром? Плюс к тому же, жизнь вещей гораздо дольше нашей. А мы лишь выпрыгиваем из вечности бесталанными актерами, чья роль зачастую заключается лишь в выкрике того, чего мы хотим- и тут мы задействуем весь арсенал вещей, что б это показать, навязать, получить. Когда арсенала вещей нам не хватает, мы забываем даже это желание, на смену приходит выкрик о том, что нам так необходимы эти вещи, что бы продолжать свой бесконечный крик в пустоту. Как ни крути, крик и тот первый, и другой звучат одинакого, а в пустоте их все равно никто не слышит. Но вещи молчат, поэтому нам некому сказать, что несмотря на то, что мы сделали их богом, сделали их всем, что поклоняемся им и тратим на них свои жизни, нам не увековечить то, что мы бы так хотели сделать вечным. Все эти вещи грустно взирают на нас, покорные нам и знающие, что мы обречены.
Этаж седьмой. Умение прощать - это как выражение своего талантливого пофигизма по отношению к людям. Принимая всерьез их важность, мы вешаем на них такие неподъемные цепи долга, что никто не смог бы устоять с этими цепями. Наверно оттого жизнь похожа на бег, соревнование, потому что те кто оказываются слабее, чем мы.. на деле являются какой то гнетущей угрозой наших принципов, мнения, нашего смысла. Опасны ни те, кто сильнее, те кто слабее. Так вышло и с Сашей. Это ведь не он прекратил наше с ним общение. Я просто не мог выносить этого знания о себе, этой мысленной перестрелки о том, что отнял у него Алису. Хотя всерьез так никогда не считал. Это я увлекся Алисой и забросил дружбу с Сашей. А он никогда не таил зла, думаю, он считал, что я был влюблен гораздо сильнее. А дружба для него была на первом месте. Его благородство отняло у него и первую любовь, и дружбу. Но это только тогда. А в будущем он стал талантливым специалистом, отличным мужем и чьим-то лучшим другом. Это я в конечном счете лишил себя всего. Но хотел ли я когда либо всего этого? Чего я хотел?
Этаж шестой.
Из всей русской классики мне больше всего нравилась философия Льва Толстого. Признаться, я не прочел полностью ни одной из его книг. А Войну и мир читал только в тех местах, где были описаны сражения. И среди всех этих отрывков я больше всего проникся тем, где Пьер Безухов лежал на поле сражения и смотрел в небо. И не было ничего кроме этого неба. Спокойного, вечного, непостижимого и величественного, а вместе с тем простого. В детстве когда мы ездили с родителями в машине за покупками по дороге к аэропорту от которого мы жили совсем недалеко, я смотрел на небо и там переливались золотом и розово-голубым целые воздушные дворцы, города. Для живущих там, таких, кто лучше и совершеннее нас, людей. Даже тогда я знал, что это фантазия. Но это было так красиво, что не могло не взбудоражить детского мечтательного воображения. Мне быстрее пришлось забыть об этом обо всем, что бы не прослыть странным чудилой. Даже если я им и слыл, то ничего об этом не знал, что говорит лишь о том, что мнение тех среди кого я им слыл меня не волновало. Я всегда был малообщителен, но умел расположить людей к себе. Оставшись один, я все равно иногда смотрел на небо, или идя куда то, тайком смотря в него понимал, что оно ничего для меня не сделает, оно лишь разоряет время, заставляя собой восхищаться. Людям дарованы пыль, дороги, не совсем чистые улицы и грязный воздух. И чем скорее это поймешь, тем больше шансов не проиграть в этой жизни.
Этаж пятый
Там, где Алиса говорила о том, что ее мучает. Ее мучала жара, давление, мысли о старости. Одиночестве. Меня это так бесило. Но больше бесило, что все это меня мучило гораздо больше. Настолько больше, что я бы никогда это даже не озвучил. Я вздыхал в ответ, вел ее в кино, или заказывал суши, а потом утешал ее вселенскую боль всего мироздания тем, что в конечном счете делает эти мировые стенания циклически бесконечными. Ведь где-то в запасе этого мира полно повторяемой, возобнавляющейся материи для которой -вот так парадокс, а так же секрет всей войн и страданий мира- всегда не хватает материи!
Алиса, что из детского дома, та, что провела пол года когда ей было 10 лет в туберкулезной больнице с пневмонией. Все то время пока она кашляла кровью, она считала, что умрет, знала это и ожидала этого. (Видимо перечитав сказок Чарской) Постепенно понимая, что никогда не вырастет, что не успеет полюбить, она училась любить простые вещи и понимать, что сирень в окно, белые накрахмаленные простыни - это все, что осталось в этом мире для нее. Что сказка про Мэри Поппинс, может быть для нее последней книгой. И этот дождь барабанящий по карнизу. Ей не было страшно, или обидно. А лишь грустно до слез. А потом она поправилась. И одновременно она была счастлива этому и обескуражена. Почему-то тогда она расценила это так, что раз не умирает сейчас, то и смерти не будет вообще, не будет старости и всего такого. И только в 23 под зеленью деревьев на скамейке у парадной нашей съемной квартиры, когда мы курили одну сигарету на двоих, она вдруг затихла как ребенок, среди шутливого разговора, а потом внимательно посмотрела на меня и первый раз с того самого времени вспомнила о том, с чем когда-то смирилась и у чего когда-то выиграла. Вспомнила, что это лишь такая отсрочка, это не навсегда. Она ничего не сказала в тот момент, а я почувствовал нечто странное, я прижал ее прохладные плечи к себе, поцеловал в лоб и дотушил сигарету. Мне стало страшно, что она может задуматься о таком. Забыть о веселье. Что я останусь один, что она может променять меня на такие раздумья крадущие время жизни.
Все, что мы можем сделать для других является конечным. Пожалуй, это самое страшное для любви- понимать, что не в силах сделать важных вещей для того, кого любишь. Что верх твоих возможностей для кого то, тут на земле, в пыли, - только оплачивать чьи-то счета за электричество, готовить несравнимо вкусную пиццу, покупать билеты в кино и избегать ссор. Дарить ей платья и верить что она лучше, чем кто-бы ни было еще, потому что кто бы ни было еще -чужие, поэтому нельзя идти с кем то, а потом бросить его на пол пути одного, обескураженного, ведь своих не бросают. Здесь можно осознать свою ничтожность, а когда осознаешь ее, сложно бывает продолжать любить, а стало быть придерживаться этого единственно возможного человеческого подвига описанного мною выше.
Этаж четвертый
Мне часто снился один и тот же сон. Побережье залива и кончики пальцев моих ног накрывает теплой волной. Солнца почти нет, но на небе не пасмурно. Рядом мои друзья, почему то азиатской внешности- девушка тонкая и бледная с прямыми и черными как смоль волосами и паренек с высокими скулами и смуглой кожей. Мы лежим рядом с закрытыми глазами и невозможно представить в реальности то чувство еденения между нами, какой то ментальной, бессловесной близости, абсолютного понимания. Девушка улыбается и берет моего друга за руку. Я открываю глаза и рай заканчивается. Это Алиса и Саша притворившиеся кем то другим и они вместе. Сон обрывается. Ищу Алису сонной рукой. Но та уже убежала на работу. Вечером предлогаю ей расстаться. Больше этот сон мне никогда не снился.
Глава третья
В которой я забыл про сны и Алис, в которой много работал и предпочел девушку в баре. Глава в которой все проще. Глава в которой мне не нужно заботиться о счетах за электричество, эту ношу взяла на себя девушка из бара. Глава в которой я осознал, что люблю Алису и переместил это чувство на девушку из бара. Глава в которой, мне все веселье. Глава в которой я от всего устал.
Глава вторая
Откуда взялись детские Алисины фотки? Почему на каждой из них у нее такой серьезный и взрослый взгляд? Даже на тех, где она на карусели в предвкушении этих сладких волнительных замираний детского сердца? Она мечтала о чем то? Да, о нормальной семье. Которой никогда не было. О матери с отцом, брате, или сестре. Она как-то сказала мне "в чем смысл чего-то добиваться, если ты все равно не обретешь то, чего лишен?". Хотя добиваться ей эта мысль не мешала, а когда мы расстались,то она и вовсе пошла по карьерной лестнице. Те у кого есть все, не привыкли что-то искать, или чего-то добиваться. А о чем мечтал я? Если честно, я так этого и не смог понять. Тут и фотографии брата. Который у меня в отличии от Алисы, был. Брата, посчитавшего себя хуже меня, Нелюбимее, меня. Фотография девушки из бара. Со своими родственниками, друзьями живо обсуждающими наши совместные дела- мнимое движение жизни заразившее меня. Больше жизни сейчас в той машине, что Алиса ведет, пробираясь сквозь пробки с работы домой. Стоп. Или за это время она состарилась? Стойте. Как это было? В окна сирень, кипельные простыни больницы, тихая старость, все как в детстве? Не говорите мне что так, ведь она мечтала о большой семье. Или это все воспоминания из ее рассказов о больнице в возрасте 10 лет и только? Мнгновенный инфаркт на побережье среди теплых песчаных волн? А девушка из бара? Что с ней? Что со всеми ними? С братом? Мне не расскажут, меня здесь не было. Или соврут. Неведомые мастера лживых визуальных историй которые я же якобы и видел тогда, когда меня здесь уже не было. Возможно, они все сейчас живы, возможно никакой смерти нет и я просто обманут.
Ведь, как выяснилось когда -то из книги Льва Толстова, нет ничего кроме неба. Все кроме него пустое и обман. Все, кроме одного только неба. Под которым стынут одинаково и слезы счастья и отчаянья. Неба, единого для всех, в отличии от земли. Или небо и есть тот самый обман? Для тех, кто знает Землю, кто несмотря ни на что любит ее.
Глава первая и я не знаю о чем она.
Но голоса похожи .. на Алисин? Не совсем. Девушка из бара?.. нет. А второй голос? И почему так неразборчиво, непонятно? Ах, как же это бесит. Не представляете как! Да так бесит, что я реву, вот прямо в голос реву. Я не понимаю потому что ничего. Все на миг затихает и это очень хорошо, это успакаивает. Дверь распахивается, двое стоят, но я и лица их плохо понимаю. Большие лица и незнакомые. Шепот. Где те, кого я знал, где они? Почему я вижу другие лица? Почему я так беспомощно барахтаюсь в этой кровати с бортиком? Если бы я мог просто встать, пойти туда, к тем кого еще помню? Я карабкаюсь, я жалкий, жалкий, да? Почему я не могу то, что могут эти двое больших? Со мной случилось что то странное и непонятное совсем недавно, вот поэтому. Мне почему- то от этого понимания невыразимо стыдно становится, снова начинаю реветь, но так тихо, беспомощно. Меня осторожно гладят по лицу и это мне что-то напоминает, я успокаиваюсь еще больше. Когда я вырасту, то непременно отыщу Алису. Не знаю кто это, но почему-то я подумал так, и от этого мне все стало понятно. Под сладкой волной этой сияющей мысли я засыпаю.