Итак я, при содействии моего друга Вани, поселился у экскурсовода Севы. Это было где-то в начале августа 1987 года. К сожалению, я тогда не вёл дневников, и более точную дату, когда я впервые узрел этого незаурядного человека, сказать не смогу. Севина двухкомнатная квартира, как я уже писал раннее, находилась в районе метро «Тушинская»; в десяти минутах ходьбы. Район был неплохой и тихий; и можно даже сказать, немного пролетарский. И сама квартира, где проживал 28-летний экскурсовод, была по-советски скромна, и наполнена некой духовностью и холостяцкой задумчивостью. Скажу сразу, мне там понравилось. Чувствовалось, что женщина там уже не является хозяйкой дома, и никакого мещанского уюта там не наблюдалось. Жена Севы, жила с его мамой, - то есть со своей свекровью, - и с их единственным малолетним сыном на Плющихе, в престижном кремлёвском доме, куда не селят кого попало. Там Сева провёл всё своё светлое сытое советское детство. Как так получилось, что семья молодых геодезистов, распалась? Про это я, у хозяина квартиры, интеллигентно не спрашивал; да и сам Сева, не был склонен к излишней открытости и слезливой доверительности. Не то, чтобы он был замкнут и неразговорчив, - наоборот, - Сева отличался весёлым характером и прекрасным умением рассказывать разные байки из своей «неудавшейся» жизни. Делал он это мастерски и, как-бы, со стороны веселясь и наблюдая за собеседником. При этом, он доходил до таких высот самоиронии, что я, признаюсь, сразу же был этим его качеством очарован. Это был какой-то неистощимый кладезь шуток и смешных рассказов.
Экскурсовод Сева много читал. В СССР, конечно же, читали все граждане, и мы были самые начитанные хомо-сапиенсы в Мире. Сева же, не просто бездумно поглощал разного рода литературу; он в себя впитывал серьёзные и сложные для среднего понимания философские и религиозные труды античных и христианских авторов; от Аристотеля и Платона, до Николая Кузанского и Прокопия Кесарийского! По словам, его закадычного друга Вани, Сева боялся выглядеть дураком и плебеем, и чего-то там не знать; особенно учитывая то, что он общался с культурными людьми Москвы, с полуподпольными христианами экуменистами, среди которых было много представителей еврейского народа. Сева же был, по его словам, простым русским пареньком, который мучимый некими сложными душевными противоречиями, зачем-то вступил на тяжёлую тропу поиска Истины; которую он искал именно в христианстве, а не в чём другом. Ни в буддизме, ни в даосизме, ни в магометанстве, ни теософии, ни в вуду, ни в зороастризме, - Сева не видел Правды, и полностью отдавал себя поискам именно христианского Бога; который, опять же по его словам, совершенно не интересовался им, и не подавал никаких видимых знаков своей Любви к нему. Это и была его личная трагедия; возможно, которая и привела к горькому пьянству. Именно тщеславная Гордыня и была постоянной спутницей и возлюбленной нашего друга. Сева, будучи христианином, с этой девой Зла беспощадно боролся и, поэтому, сам себя высмеивал и принижал; в бесплодных попытках воспрять над своим падшим и тёмным Эго, влекущим его в холодную бездну отчаяния и горьких слёз.
Севин папа, черно-белую фотографию которого я увидел на полке среди книг, прожил не очень долгую жизнь; он трагически скончался где-то в сорок с лишним лет; и насколько я помню, по словам сына, - он слишком много занимался спортом, и сердце его не выдержало такой нагрузки. Мама же Севы, была женщиной довольно властной, умной и язвительной. Она работала в Кремле. Была там секретаршей у очень важного начальника. Поэтому, опять же, по словам Севы, он вырос на кремлёвской специализированной колбасе, в которой присутствовало настоящее элитное мясо. Возможно поэтому, Сева был психически и физически здоров, и не имел хронических болезней. К сожалению, уже будучи подростком, Сева начал много гулять, - так сказать «пошёл в народ», - по московским дворам; где и начал слишком рано употреблять спиртные напитки с неразумными и хулиганистыми сверстниками. Мама не смогла его уберечь от дурного плебейского влияния улицы. Это всё началось в начале 1970-ых годов, когда в СССР начался так называемый «Брежневский застой», когда советский народ потерял ориентиры и, поэтому, молодёжь начала стремительно разлагаться. В стране, особенно в России, свирепствовало повальное пьянство, и именно на это время и пришлась юность моего друга. Если бы не христианские ценности, к которым он так истово стремился, то возможно он бы умер во цвете лет, так и не поняв своего предназначения. Первым же человеком, который дал ему эти «духовные костыли» был, по всей видимости, сокурсник и друг Ваня. Именно через Ваню, - пришёл к Севе первый лучик Надежды на спасение от власти мрачного атеизма. Сева, конечно же, продолжал выпивать, но уже не так безнадёжно и хмуро…
Экскурс-бюро, где Сева работал гидом-экскурсоводом, находилось в районе метро «Кузнецкий мост»; туда он ездил за разными своими бумажками, и за зарплатой. Это была именно его профессия, в которой он чувствовал себя как «щука в реке», и где его весёлая харизма и зажигательная лекция доставляли слушателям подлинное удовольствие. Многие простые советские работяги и скромные труженицы небольших городков любили приезжать в Москву; за культурой и за другими важными насущными потребностями; они и были основным контингентом таких вот автобусных туров по столице, где можно было немножечко отдохнуть, и вздремнуть, со своими авоськами и набитыми снедью сумками; и, конечно же, послушать умного и начитанного экскурсовода с его правильной московской речью. Ещё были заказы от разных московских предприятий, ведь москвичи тоже хотели узнать что-то новое для себя. Сева вёл, в основном, экскурсии по Владимиру Высоцкому, и по Сергею Есенину (про это я уже, правда, писал в самой первой главе). Довольно интересный и не случайный выбор, - Сева выбрал именно тех знаменитых пиитов, которые были ему духовно близки, а не только потому, что они тоже были алкоголиками. Он их лучше чувствовал, так как и сам немного сочинял довольно лирические стихотворения. Надо сказать, что любовь к поэзии, видимо, была третьим пунктиком Севы, кроме христианства и алкоголя. В других областях человеческой культурной деятельности, мой друг чувствовал себя не так комфортно. Он неважно разбирался в музыке, и он не был меломаном; не слушал британскую рок-музыку, и не восхищался «Пинк Флойдами». Он не ходил в консерваторию, на концерты сложной классической музыки. Да и в театры он особо не ходил. В живописи же ему нравился реализм, где всё было понятно. Возможно, это был недостаток советского воспитания, где визуальные образы, окружавшие нас, страдали отсутствием излишней фантазии; и были скромны и ортодоксально наивны. Например, у моих дедушки и бабушки, на Хорошевке, висела репродукция художника Васнецова «Алёнушка», в позолоченной рамке; там печальная девушка скорбно сидит на камне у тёмной воды; и можно сказать, это и была самая настоящая картина, которую мог понять, и повесить на стенку - и профессор, и военный, и рабочий и экскурсовод. У Севы же, я заметил на стене картину Саврасова «Грачи прилетели», если память мне не изменяет; и, что интересно, художник этот тоже страдал от алкоголизма, и трагически умер в нищете, в приюте для бедных, где-то на Хитровке.
Говоря возвышенно, Сева был служителем Логоса, или, попросту говоря, он мастерски умел говорить; и тут ему мало было равных, разве что Пётр Евгеньевич, с которым я тогда ещё не был знаком. Живи Сева в 1917 году, то он бы и самого Ленина, мог бы переплюнуть; а может даже и Троцкого! В процессе спонтанного словоизвержения, Сева одухотворялся и преображался; энергично жестикулировал, гримасничал, паясничал, комедийно закатывал глаза. И нельзя было сказать, что он мог бы стать великим актёром, так как Сева всегда оставался самим собой; и играл только себя самого. Особенно он хорош был, будучи немного нетрезвым. Когда же Сева был не пьян, то он, конечно же, тоже умел общаться; и, надо сказать, дело тут было не в примитивных спиртных воздействиях на его мозг; а просто Сева не впадал в это, приятное глазу собеседника, радостное буйство; и его не несло куда-то там, на крыльях вдохновения в пучины восторга. Трезвый Сева был нормальным и весёлым, и даже светлым; но, как-то чувствовалось, что жить ему, в этом обыденном состоянии - тяжело и скучно. Глаза его не так сверкали, и речь его не так блистала образами. Он частенько, после тяжёлой работы, сидел у себя в комнате в своём любимом кресле, после скромного трезвого холостяцкого ужина; и смотрел телевизор, и о чём-то вздыхал тяжело, и протяжно зевал. Выпивал тогда Сева не так часто, потому что времена были горбачёвские, и так просто пивка или водочки после работы купить было нельзя. Я его, когда мы жили рядом в соседних комнатах, никогда не тревожил; и вёл себя достаточно культурно; разве что иногда задавал свои глупые вопросы, на которые хозяин мудро отвечал. Вопросы и в самом деле были неумные! «Сев, а скажи мне честно, кто тебе больше нравится – Анна Вески или София Ротару?» Мои вопросы его, вероятно, сильно веселили и, в то же время смущали, так как он был очень целомудрен и чист, как подлинный и незамутнённый мрачной похотью христианин. Во всяком случае, вопросы секса его тогда волновали значительно меньше, чем политика и духовные вопросы.
Сам же я, в ту пору, этот телевизор, из которого поступала всякого рода ненужная информация, не особо смотрел; разве что - популярную аэробику, где красивые девушки показывали разные там фривольные упражнения, - это меня сильно возбуждало, - или что-то ещё в этом роде; если там был некий полу-запретный Эрос или выступали звёзды зарубежной эстрады. Честно скажу, меня тогда не особо волновала судьба державы, где я появился на свет. Сева же, будучи уже 28 летним сознательным гражданином, не мог не следить за последними новостями, и этот говорящий ящик у него постоянно был включён. Ему часто звонили разные там интересные и культурные люди, и он очень обходительно с ними общался; телефон же находился в коридоре; сделать так, чтобы провод тянулся к его двух-спальному ложу; и где можно было бы с удобством, лёжа, болтать, - это была, видимо, сложная для него задача. Сева, в этом смысле, совершенно был лишён мещанского практицизма; вопросы физического мира его не очень волновали. Таким образом, его квартира потихоньку ветшала, что приводило в сильную грусть его бывшую супругу; которая иногда наведывалась днём. Меня она как-то не особо залюбила, как я уже писал ранее. Красивая высокая русская женщина с грустными глазами Мальвины. В её образе как-бы запечатлелась вся скорбь нашего советского народа, брошенного Горбачёвым в хаос непонятных изменений, весь ужас которых мы ещё не могли тогда осознать. И почему весёлый жизнерадостный Сева женился на девушке с таким, довольно печальным, характером? Не он же её сделал такой, за несколько лет их недолгой супружеской жизни. Я его про это не расспрашивал, - не лез к нему, в его тонкую и ранимую душу; где, возможно, жил Демон, с которым Сева постоянно вёл бесполезную борьбу. В Севе было что-то демоническое, и этим-то он и притягивал людей, и нравился женщинам. Это был не простой паренёк с рабочей окраины, который любил бухнуть и побалагурить. Он был совсем не прост, этот московский экскурсовод со станции метро «Тушинская». И впоследствии он станет известным и популярным поэтом, сочиняющим довольно злые и саркастичные поэмы, которые будут издавать в независимой прессе…