Часть 4.
* * *
... В целом решение объединить в одном концерте два коллектива себя оправдало и собрало гораздо больше народа. В музыкальном аспекте сотрудничество двух ведущих Рижских групп создавало колоссальный культурологический резонанс среди эстонской молодёжи. Опыт нашего взаимодействия поднялся на новый уровень, рождая новые перспективы.
* * *
Часто по утрам я стал приезжать в центр к Сергею Соколову. Поднимаясь по скрипучей лестнице, я оказывался в небольшой комнатушке, приютившей Серёгу с молодой женой на втором этаже антикварного дома, затерявшегося в самом сердце старушки Риги, между "узкими улочками". Как поётся в Ноктюрне Саши Кублинского - там "слышалась поступь гулких столетий". Тут же на старом бобиннике Сокол крутил то, что поставлял ему Стас. Я уже перечислял репертуар "дискотеки" Шантыря. Серёге нравился Стенли Кларк с Ленни Уайтом из Return to Forever Чика Кореа. Позади был уже перелопачен весь Английский Рок и теперь пришло время американского джаз-рока. На столе швейная машинка - оказывается Сокол обшивал Рижский бомонд. Стас давно его заприметил на тему пошива модных брюк. Заправские джинсовые куртки Стас и сам шил не дурно. Наряд стильного рижского "мэна" включал - брюки от Сокола, джинсовка от Стаса и "битловка" от Битлс... Сокол любил говорить о "фирмЕ". Это касалось всего - шмоток, музыкальных инструментов, аппаратуры. Он сразу заметил мне на репетиции Опуса, - А что вы ребята играете на "говне"? Ведь и вправду гитары у нас были чешские, аппаратура самопальная. Представить в руках гитару с фирменного плаката Хендрикса или Пэйджа, да чтобы сзади стояли "Маршалы", "Фендера" - это был запредел. Сергей первый нарушил этот предел и поставил вопрос ребром. Впервые в голове засвербила мысль - а сколько это стоит?
Из воспоминаний "BELINOV’s GUITARS I series"
"... Сергей обещал поговорить с Феликсом о продаже гитары Эко. Когда он озвучил сумму в 1500 руб., она показалась мне нереальной. На скидку Феликс не подписывался ни в какую. Не смотря на то, что модель итальянская, на ней стояли лучшие колки и дорогие американские звучки. Когда я взял её в руки, я понял на сколько мои немецкие и чешские дрова не дотягивали до уровня - она была лёгкая, но очень удобная и звучала, как Фендер Джими для моих ушей. Мечта была рядом, но денег не было. “Продавай все гитары и наберёшь, - безаппеляционно заявил Сергей. Мне не верилось, но он оказался прав. И день настал, спустя 7 лет с тех пор, как взял в руки гитару..."
Возраст Сергея почти соответствовал возрасту моего брата и я принимал науку от него без лишнего стеснения. Школа жизни рисовала яркие примеры в моей судьбе, которым я следовал, формируя житейское мировоззрение.
Концерты в Таллине позволили заново услышать группу "Опус" со стороны. Теперь я оценил насколько продвинулся за короткий срок, имея рядом ураганного басиста и следовавшего за ним барабанщика. Честно говоря, Стас с Соколом на этот уровень не тянули, несмотря на то, что старались на всю катушку. Стас и раньше-то не особо любил репетировать, а сейчас мне пришлось убедиться, что я требовал от него невозможного. На репетициях возникали заминки - мы не ссорились, но Стас обижался, внутренне соглашаясь со мной.
У Смирнова был ученик - Аркаша Ширин! Периодически общаясь с ним, я восхищался с каким упоением он рассказывал о джазовых барабанщиках и об эстетике джазового ритма. Пока я ещё был далёк от понимания джаза, но энергия свинга уже увлекала меня. Лаконизм джазовой импровизации демонстрировал совершенно новый спектр возможностей, доказывая необходимость изучения ритма и гармонии более широко и углублённо. На этот раз я не хотел обижать Стаса и понял, что необходимо поговорить. Друг должен понимать, что в музыке существует дисциплина, а дисциплину надо соблюдать. Я пытался объяснить ему, почему я хочу попробовать Аркашу. Наверно потому, что он учился у профессионального ударника, каким слыл Смирнов. Все мы к ритму тогда имели косвенное отношение. Интуиция и талант открывали суть в том случае, если возникал шанс практиковаться. Говорить о реальном образовании было преждевременно - тайна "чёрного" ритма находилась на другой стороне планеты.
Во время гастролей в Таллине мы с Серёгой познакомились с симпатичными девчонками и теперь они решили приехать в Ригу. Сергей не любил себя ограничивать ни в чём, поэтому с женой они жили, как кошка с собакой. Я не вдавался в подробности его семейной жизни, не понимая причин этих перепалок. Сокол говорил, что ему попалась сварливая жена.
Посвятив целый день девчонкам из Эстонии, мы гуляли в парках, посещали бары - шутили, смеялись. Ближе к вечеру навострились в Кенгарагс в мои аппартаменты, для продолжения встречи. Сначала сидели на кухне, наливая шампанское. В процессе тусовки приоритеты распределились, хотя мне было всё-равно - просто весёлые студентки "одинаковы с лица". Все были уже изрядно пьяны, когда Сокол потащил свою подругу в другую комнату. Дальше предполагалось стандартное развитие в подобных случаях. В помутневшем сознании всё завертелось - мы с девицей оказались на диване и вещи, одна за другой, падали на пол... Раздался звонок... Было ещё не очень поздно... может около семи вечера... Я на ходу натягивая штаны, выбегаю в прихожую и открываю дверь - на пороге стоит Лера! Сердце испуганно вздрогнуло и голос, сглотнув, выдавил, - Входи, мы тут празднуем... В это мгновение я всё оглядел её взглядом... Из за закрытой двери слышались смех и вскрики - из моей комнаты выступает нетрезвая "тёлка", теребя коробок спичек и, с сигаретой в зубах, шепелявит, - Тервист ( приветствие по-эстонски)... Тут же стою я, глупо улыбаюсь и пропускаю эстонку на лестницу - курить... В глазах Леры - немой вопль! Немая боль!
Если-бы она бросилась на меня с кулаками или обругала последними словами, то это была бы реакция, через которую выплеснулась бы тяжкая эмоция тотального облома, но внутренняя актриса помогла сдержать натиск чувств! Не проронив ни слова, она ступила за порог и растворилась в глубине лестницы... Всё невысказанное ею осталось со мною навсегда! Таков был конец нашей дружбы.
* * *
Опус больше не играл в Аллегро. Игорь уговорил Ригонду дать возможность ребятам репетировать в комнате под лестницой, поэтому они постоянно варились в комсомольском кафэ. Я периодически захаживал на чашечку кофэ, как впрочем и многие музыканты регулярно посещали центровую забегаловку в дневное время.
Рига сравнительно небольшой город. Если ты попадаешь в центр, то тебе уже некуда деваться, кроме как, попросту отправиться туда, откуда ты прибыл. Прибыть ты мог и с Востока - Югла; и с Севера - Красная Двина ( там где сумасшедший дом); и с Запада - Задвинье, морской порт, Юрмала; и с Юга - Московский р-он, Кенгарагс. Уезжая утром или днём, я обычно возвращался вечером или поздно ночью. В субботнюю ночь, поздним ноябрём - это и случилось...
Предистория такова - Стас Шантырь имел устойчивые связи с Академией Художеств, где периодически проводились студенческие балы. Обычно там выступали самые лучшие группы в городе. На этот раз приглашены были мы (Space Enterprise). Аркаша уже репетировал с группой и я решил первый раз сыграть с ним несколько произведений. Стас не возражал, но положение его было двойственно. Сергей Соколов задействовал партнёра по бизнесу длинноволосого Феликса и тот поставил великолепный комплект аппарата, закамуфлированного под "фирмУ" заказными лэйблами "FenLex" в правом верхнем углу каждой тумбы, типа Fender. Усилители Пивнюка и качественно сработанные колонки Феликса, обтянутые изысканным чёрным дермантином (под кожу) и снабжённые никелированными фигурными уголками, практически не уступали по качеству западным аналогам известных марок. Уже с полудня под куполообразными сводами актового зала Академии Феликс и Пивнюк придирчиво отслушивали звуки голосовой системы, баса и соло в купе с гулко гудящими барабанами Стаса. Средневековое здание Храма Художеств, величаво раскинувшееся у края парка Эспланада, напоминало королевский дворец. Далее на Север начинался самый красивый район города, построенный в Югендстиле ( Модерн). Этот исторический центр Риги состоял из богатейших домов, выстроенных в конце XIX - начале XX века. Латвия имела свою национальную художественную школу, поэтому угодить свободолюбивой артистической братии считалось непростым делом. Аудитория в основном собиралась латышско-говорящая. Стас пользовался заслуженным респектом в обществе длинноногих, молодых и экстравагантных латышских художниц - многие из них знали его давно. В полутьме, среди колонн готического зала, обёрнутого в разноцветные гирлянды и подсвеченного кино-фото фонарями всевозможных калибров, скопился харизматичный "пипл". Фантасмагорический хоровод беспорядочно перемещался, отражаемый гигантскими тенями танцующих. На яркой сцене, посреди праздничной вакханалии, начался шаманский круговорот рифов и торнадообразных запилов в духе лучших образцов Хендрикса и Цеппелинов. Богема задвигалась в упоении свободного фланирования, то застывая в необычайных позах, то растекаясь пенной сексуальной волной! Толпа растворялась в творческом потоке, частью которого были и мы, окружённые объятиями респектабельного приёма! Тот день был увековечен взаимной любовью, подтверждённой незыблемостью старинных анфилад столичной архитектуры и впечатанной несокрушимостью тяжёлого грува в расслабленное сознание аудитории. В подобные минуты казалось, что густое счастье времени не заканчивается и никогда не начинается, продолжаясь в потоке безвременья - бесконечного, безпредельного и безымянного!
Нас двоих - меня и моего друга Юрку Радченко, вынесло из шумного вихря на газоны тихого ночного парка, прямо к памятнику великому латышскому поэту Янису Райнису. Не помню вообще, как мы там оказались. Пиво, выпитое накануне, изрядно давило на мочевой пузырь и просилось наружу. Поскольку туалетов рядом не случилось, было решено это сделать непосредственно на проезжей части перед тёмными окнами 35й средней школы. Я никогда не мочился на дорогу в центре города, но Юрка поддержал меня, незадумываясь. Мы громко шутили и смеялись. Гулко отвечало пространство пустого города. Казалось мы были одни... Внезапно, откуда-то сбоку налетели несколько латышей! В мою челюсть полетел увесистый недружественный кулак - я увернувшись, согнулся и атаковал противника серией ударов в сплетение. Тело нарушителя спокойствия пошатнулось. Вокруг слышалась грубая брань, типа - русские свиньи понаехали тут, понимаешь... Юра тоже оказался не робкого десятка и вломил национал-шовинисту несколько прямых в голову. Видя, что мы достойно сопротивляемся, набежавшие тотчас же внезапно и исчезли, обещая вернуться с подкреплением, грозясь карой небесной... Нашим решением было, не дожидаясь развития конфликта, срочно ретироваться и, в то же мгновение, мы оказались на углу Ленина (ул. Бривибас - пер. с лат.) и бульвара Райниса. Дальше камера замедляется... Время пошло фрагментами... Я вижу Юркину фигуру на фоне витрины магазина, переходящего пешеходный переход на красный свет светофора... Он машет мне рукой - но я жду зелёного и, дождавшись, делаю несколько шагов, ступая на яркие белые полосы перехода... В доли секунды, крайним боковым, фиксирую слева, стремительно надвигающийся, блестящий бампер... Удар... Следующий кадр - я лежу посередине мостовой в осеннем плаще и пытаюсь пошевелить ногой... Чувствую холод - носок на мокром асфальте... Ищу глазами ботинок...
* * *
На этом же перекрёстке из телефонного автомата мой друг вызвал скорую. Сидя на асфальте, я дождался неотложки. Время как-будто остановилось. Шофёр чёрной волги, сбившей меня, даже не удосужившись подойти, сразу уехал. Юрка обратил внимание на министерские номера. Кто же ещё поздно ночью носится по опустевшему городу, не глядя на светофоры. Когда накладывали шину, стало ясно, что сломана левая нога. Ботинок так и не понадобился. Двери санитарной машины захлопнулись, отделяя меня от прежнего мира, и она понеслась одинокими улицами, среди спящих домов. Взгляд блуждал, на ходу огибая облетавшие деревья осенних парков, либо возгораясь запоздалым блеском редкого светящегося оконца, мелькнувшего ненароком. Ощущая дух притихшего города, я просил у пространства прощения... Неуязвимость была покороблена...
Меня приняли в Центре Ортопедии и Травмотологии, что по пути на Красную Двину. Сообщили, что это самая лучшая клиника в республике. Рентген показал классический закрытый перелом голени и меня направили в отделение к знаменитому профессору Калнберзу. В течении недели был посещён следователем, сообщившим об уголовном деле, которое заведено не будет по причине алкогольного опьянения пострадавшего. Не смотря на тормозной путь в 14 метров, которые я пролетел, как пуля из ружья, и скорость машины - 80 км/час, причём, на мой зелёный свет и, на пешеходном переходе, водитель министерской Волги ответственности не понёс. Не имеет смысла дважды обсуждать, видя как отмазываются ведомственные структуры. Исход аварии мог ведь быть любым. К концу второй недели пожаловал и сам профессор Калнберз, седовласый и весьма приветливый, крупный латыш. Исследовав меня внимательно, он назначил день операции. На вопрос, - что мне будут делать? Он мило ответил - наложим "аппаратик"! Мне удалось разузнать, что "аппаратик" Калнберза - это его личное "ноу хау", разработанное накануне и я стану первым пациентом, которому он назначен. Операция будет показательной и её заснимет республиканское телевидение. В больнице меня пробило на рисование. Целыми днями я лежал и пачкал бумагу абстрактными сюреалистическими коллажами, состоящими из фрагментов лиц, тел и машин. Странные фигуры на фоне уходящих в перспективу дорог. Их объёмы пересекались, смешиваясь и создавая новые причудливые формы. Гораздо позже я убедился, что Сальвадор Дали делал нечто подобное. Лера так и не пришла. Она бы оценила мою больничную страсть. Я не сильно тосковал в госпитале. Из окна палаты был виден кусочек зелёного территориального парка. Друзья приходили, мать навещала. Рано с утра, в день операции, меня транспортировали в большой предоперационный вестибюль. Подошёл доктор Калнберз и, забрав костыли, стал аккуратно укладывать на операционный стол. Вокруг суетились люди с телекамерами. Столько внимания от средств информации я ещё не получал. Лёжа на спине, я заметил застывшую сверху многоглазую гигантскую лампу, похожую на летающую тарелку. Лица в масках и операционных шапочках склонились в ожидании. Глядя внимательно в их зрачки, я испытывал чувство "глубокого" умиротворения. Операционная сестра деловито надвинула на мой нос резиновый хобот, типа пылесоса, и начала считать...
Я очнулся в палате. Больная нога возлежала на дополнительной подушке и была обёрнута белым матерчатым чехлом. Мне стало любопытно, что же из себя представлял "аппаратик" Калнберза? Развязав чехольчик, я начал рассматривать устройство. Предположим, что кость внутри ноги является осью и на этой оси представим штук шесть колёс, соединенных длинными продольными стержнями величиной с голень и резьбой,. Спицы каждого из колёс проткнули ногу насквозь, через кость, и будучи натянутыми, намертво закрепились на ободах. Если считать, что на каждое колесо приходится по две сквозные спицы, то для этого потребуется просверлить ногу длиннющим тонким сверлом два раза на один обод. На коже получится по четыре дырки на шесть колёс - итого 24 дырки. Тоесть 24 открытых отверсия на ноге, которые каждый день надо обработать, чтобы раны не загноились. Эффект сращивания костей достигается засчёт того, что эти шесть взаимно скрученных колёс постепенно свинчиваются друг другу навстречу. Получается, что в свинченном состоянии аппарат удерживает кости неподвижными и мышцы не атрофируются. Раньше это делалось с помощью гипса и не было гарантии, что кости будут сложены идеально. Если кости не срастались, то приходилось снимать и накладывать гипс заново. При этом кожа под гипсом не дышала и неимоверно чесалась. Мышцы после снятия гипса приходилось разрабатывать месяцами. Профессор Калнберз самолично каждые три дня приходил и свинчивал мои кости - это называлось компрессией. Ближе к новому году он собирался меня выписать. Когда я спросил, сколько времени мне придётся носить "аппаратик"? - он невозмутимо ответил, ухмыляясь - Ну, месяцев 5-6!
Получалось, что половину следущего года я проведу на костылях. В течении последней недели перед выпиской доктор окончательно свинтил мою ногу и успокоил рентгеновскими снимками, на которых сложенные кости смотрелись идеально. Профессор был доволен - ведь я предоставил ему классический случай закрытого перелома. Аппарат Калнберза давно ждал такого пациента. Вдобавок я получал гарантию 100% выздоровления. Возможность рецидива была сведена к минимуму.
* * *
Из воспоминаний:
... "В 1975 году я и не помышлял о блюзовой карьере и играл музыку, навеянную Джими Хендриксом, Карлосом Сантаной, Джимми Пэйджем и Джоном Маклоухлином
Мною исполнялись на гитаре очень длинные репризы, развивавшиеся по принципам свободного неограниченного течения импровизационной мысли и самое главное, благодаря гениальному басисту, безвременно ушедшему через пару лет, Виктору Лешкевичу, наша музыка находила живой отклик в сердцах молодёжи тех лет. Надо оговориться, что дискотек тогда ещё не существовало и людей привлекала живая импрессия от услышанного. Время было иное тогда, причём не условно, а буквально другое. Прибалтика слыла оплотом непокорности и свободы среди бывших союзных республик.
На первом Всесоюзном Рок-Фестивале в маленьком г.Вильянди в 1975 г. менты не забирали в каталажки представителей хиппи со всей России, а развозили их по специально выделенным местам в общежитиях и местных школах. Потом будет написано, что Рок в СССР начался с выступления ансамбля Машина Времени в Тбилиси в 1980 г..."
* * *