Карусель Богов - Станция Одержания

МИХАИЛ АНОХИН.


ФАНТАСТИКА.

Карусель богов.
Роман в двух книгах.

Станция «Одержания».
(жанр породи.)






2020 г.






 
















КАРУСЕЛЬ БОГОВ.
Роман.
(книга первая.)

"НА ОСТРОВАХ ОМИР-РА"

"Этот мир - мой!"                (пролог.)
"Сирин и Олийя».                (Глава первая.)
"Сирин в храме Омир-Ра».               (Глава вторая.)
"Возвращение "Святого Сирина".    (Глава третья.)
"Встреча после разлуки».               (Глава четвертая.)
"Богиня зовет».                (Глава пятая.)
  "Эпилог».


Памяти Атлантиды.

Этот мир разорён,
от него ничего не осталось,
А когда-то он пел, и сиял,
и боролся, и жил;
Здесь когда-то весна
золотистым цветком распускалась,
И тяжёлым шмелём
Дух Творенья над нею кружил.
Стрекоза замирала,
купаясь в роскошном закате,
И фырчали ежи,
и на травах качалась роса;
Здесь звенели мечи,
и звучали раскаты заклятий,
И драконы сшибались,
в кипящих грозой небесах…
А той ночью, когда,
Горизонтом,
скользя осторожно,
Пробегала лисицей комета –
оранжевый хвост!
Целовался с Читающей Звёзды
влюблённый художник,
А потом – изменял ей
с Упавшей на Землю со Звёзд…
Имена их прилежно запишет
в своей картотеке
всё хранящий эфир –
не прочней,
чем веслом по воде!
Так никто не припомнит
ни ту, ни другую вовеки,
потому что здесь больше
не будет веков,
и людей!
Здесь прошедшее время,
издохшей змеёй коченея,
не успело – ни шкурку стряхнуть,
ни оставить гнезда.
Тлеет пепел письма!
И от этого вдвое больнее
понимать, что ответ
бесконечность назад опоздал.
Только ветер сметает минуты,
как рваные кадры!
И по серому
серым рисует,
и ставит печать!
И котангенс нуля
истекает в число Авогадро:
им обоим здесь более нечего
обозначать.
Лишь, ладонью ведя
по оградам и высохшим веткам,
то ли странник,
то ль этого мира былой господин –
здесь проходит,
порой не спеша,
в чём-то чёрном и ветхом,
иногда замирая на миг
у безмолвных руин –
Не живым человеком,
а трещиной, взрезавшей воздух!
Торопливо зачёркнутой фразой
в исходе строки.
Капюшон укрывает лицо,
и на гаснущих звёздах
знак забвения чертят
вобравшие сумрак зрачки…
         (Анастасия Куприк.)
               

ПРОЛОГ.
"ЭТОТ МИР - МОЙ!"

"Богиня жизни Омир-Ра, в иных местах её называли София, не понимала своего отца, и это непонимание длилось не одно тысячелетие. Она печально глядела на него своим женским лицом и жестко, осуждающе - мужским и плакала духовным, а он только хохотал над её состраданием к ничтожным тварям земным и тогда, над землей, от его хохота, сверкали молнии, и гремел гром. Ревели ураганы и все сметали на своем пути торнадо и тайфуны. Петли времени" падали на Книгу Судеб, и огненные руны меняли свои очертания. Судьбы людей и народов изменяли свою траекторию, и она реализовалась в отделяющихся "пузырях" пространства-времени. В одном из них был человек, единственный на всей земле, который знал её имя и часто обращался к ней с речью на тайном, забытом языке свиста.
Омир-Ра силилась ответить этому человеку, пробиваясь сквозь барьеры мощи отца и сына, но тщетно. И тогда, дала она этому человеку духа охранителя, духа не разумеющего, но мощного...»
Седобородый старец обвел взглядом присутствующих и остановил его на юноше, сидящем у полога, у самого входа в зиккурат. Храм, созданный в веках прошлых, развалился и только подземные, вырубленные в граните помещения, высотой в два человеческих роста, как и прежде, поражали воображение своей мрачной незыблемостью. Два факела горели около "хранителя времени", около человека, знающего прошлое и будущее, да человека ли?
Были сомнения в этом, так как являлся он ни откуда, из воздуха и уходил в никуда, да и говорил слова непонятные, и речь его была не речью воинов и охотников. И, тем не менее, сюда раз в год приходили люди племени "бледного лиса" и слушали этого старца. Слушали, поскольку такова была древняя традиция. Страшно и тревожно было на душе присутствующих, но еще страшнее было пророчество о том, что когда старец не появится в назначенное время, когда около его не зажгутся бездымным пламенем факелы, тогда исчезнут люди племени "бледного лиса".
"Схлестывались и переплетались: время и пространство, - говорил старец, - образуя замкнутые петли реальностей. Они, словно воздушные пузыри, отрывались от материнского лона, пространство-временного континуума, агонизирующего в родовых схватках. Эти пузыри, рожденных реальностей, заключали в себе, одни десятки лет, другие - сотни, иные же тысячелетия. Целые куски миров с их звездными системами, уплывали в безразмерное Ничто. Оно – это Ничто пребывало в вечности и являлась реальностью.
Уплывали, чтобы прожить заключенное в них время и исчезнуть в огне коллапса. И была звезда на Востоке, яркая, злая как голодная волчица, переливающаяся всеми цветами радуги. И оттуда, оттуда из того небытия пришли вы, люди племени "бледного лиса", но центром, точкой этих перемен, в неразорванном еще мире, на "пузыри" пространство-временных реальностей, был Сирин и Олийя, потому что Творец сущего творит через то, что существует в мире, как действительное».
Старец опять замолчал и опять его взгляд остановился на юноше, словно хотел узнать его, но не узнавал и от того было юноше страшно, страшно так, словно летит он в пропасть головой вниз и медленно вращается в этом падении.
"Вечно бы продолжалась игра с судьбами людскими, и род человеческий обрывался бы по прихоти творящего Отца, не имея ни логики, ни здравого смысла. Пока один из "пузырей" пространство-временного континуума, исторгнутого Отцом, не выбрала Трехликая, как центр, как точку, из которой задумала она остановить безумную пляску сотворения все новых и новых миров и восстановить руны Книги Судеб. Она соединилась в себе собой и зачала Сына, которому отдала свою душу. Она уединилась в самый заброшенный уголок Вселенной в ДОМЕ СВОЕГО ОТЦА и там взрастила СЫНА и научила его той мудрости, которой когда-то учила людей. И ТОТ ПРИШЕЛ, КАК ИМЕЮЩИЙ ВЛАСТЬ И ВЛАСТЬЮ СВОЕЮ ОН ЗАСТАВИЛ ОТЦА СВОЕЙ МАТЕРИ ВОЙТИ В СЕБЯ, ЧТОБЫ СТАТЬ С НИМ ОДНО. В НЕМ ЖЕ И БЫЛА ЕГО МАТЬ, ОМИР-РА ИМЯ КОТОРОЙ ИСЧЕЗЛА ИЗ ПАМЯТИ ЛЮДСКОЙ.
И зашевелилась Омир-Ра в сыне своем, и почувствовал ТОТ беспокойство в себе и спросил себя: "ЧТО ЭТО?! И услышал в себе голос матери своей и понял, что кончилось время перемен бесконечных смертей и рождений. Как бабочка, как стрекоза переживает свои метаморфозы, так и человек, в мире вечном, в новом мире Омир-Ра, изменяясь, не меняет сути своей. И сказала она: "Да будет так!" И так стало по её слову».
Факелы ослепительно вспыхнули, и старец исчез, перед взором остался только камень, на котором он сидел. Люди расходились, вылезали на свет дневной из недр храмового комплекса и не могли уразуметь его речь, но так было всегда. Старейшины переглядывались между собой, пытаясь истолковать смысл и значение взгляда старца, брошенного на Туруба, так звали юношу.
- Жертва нужна, жертва. - Пробурчал Енох. - Что толку обманывать богов, посылая им увечных и больных?
 - Он хороший охотник. - Ответил Елизар. - Боги не дают нам мясо, а он приносит и не поедает как некоторые, втайне от всех на местах охоты.
- От мяса болит живот. - Сказал Сим, а боги все знают. Ты плохо выучил предание, Елизар.
Там-там-там! - Грохотали барабаны над окровавленным телом Туруба и сердце его, еще дымящееся, лежало на медном блюде, а далеко, за тысячу дневных переходов, солнечный свет покрыла пыльная туча, то скакали всадники, зашитые в шкуры, всадники вместо воды, пившие кровь своих лошадей.
Кони отбивали по плотной земле тот же ритм, что отбивали барабаны племени "бледного лиса" по жертвоприношению Туруба, но тот, пока еще неслышимый конский топот, предвещал грядущей жертву и жертвой этой, наряду с другими, было племя "бледного лиса".
Так был устроен этот мир, в котором одни поедают других и за счет съеденных - живут.
"Трофические цепи». - Сказал бы тот старец, восседающий на камне, а может быть сказал бы иное, о чем никто не догадывается.
- Там-там-там! - Маршируют по площадям колонны "вооруженных сил" и толпы восторженных людей приветствуют грохочущий по мостовым, смертоносный металл.
- Хочешь мира - готовься к войне! - Кричит в микрофон серый, невзрачный человек и толпа откликается ему многоязыко, везде на всех континентах.
Так был устроен этот мир, в котором не бывало дней мира и знающий все, сидящий на камне, на немой вопрос: зачем? Почему? Только бы усмехнулся и в усмешке своей, обнажил бы два острых клыка и выкрикнул бы: "Этот мир - мой"!

СИРИН И ОЛИЙЯ.
(Глава первая.)
Храм богини Омир-ра был высечен в склоне вулкана на одном из островов Атлас-ура, или "Архипелага десяти тысяч островов". Так называли остров те, кто не очень-то верил в россказни седобородых старцев, сидящих на навозных кучах и проповедующих "ничегонеделание". В "не совершение поступков", считали они, скрыта без греховность жизни и считали на том основании, что, человеку не дано предугадать - злом или добром обернуться его деяния. Это они придумали красивую сказку, что их раса произошла от брака небесного существа - Атласа и обычной, земной девушки.
Люди «сидящие, на навозных кучах", называли этот архипелаг Атлантида, что означало: "Ключи", или "пупы земли" на каком-то, им известном языке. Получалось так, что самоназвание основного народа - атлант, переводилось как "ключ", или "пуп".
Десять тысяч островов были разбросаны на огромном пространстве между двумя материками и представляли, в политическом смысле, союз десяти государств. Их объединяла древняя религия богини Омир-Ра, сформировавшая их душу.
Атланты, самый многочисленный народ архипелага, были высокими (средний рост мужчин в нашем исчислении 1,87 метра, а женщин 1.75 м.) и физически сильными. У них были крупные черты лица, словно вырубленные топором, от чего казались суровыми, даже грубыми. Нос большой, слегка вздернутый, за что материковые народы прозвали их гордецами. Ноги и руки были длинны, и все атланты славились, в других странах, как хорошие, неутомимые скороходы и отличные воины. Заполучить в личную охрану атланта считалась большой удачей у чужеземных правителей. Это было трудно еще и потому, что они плохо приживались вне родины. Язык их был древен и тяжел для слуха народов более молодых, с языком певучим и много мысленным.
Купцы Атласа, бороздящие внутренние и внешние моря в поисках выгоды и приключений, рассказывали, что в других местах, люди ведут свою родословную от зверей и птиц, есть и такие кто, как атланты, вели свою родословную от брачных союзов богов и земных женщин.
Сказкам, "сидящих на навозных кучах", или "рахим", верили разве что женщины, всегда готовые поверить, чему угодно. "На ушах женщин, - гласит старая пословица атлантов, - висит её сердце".
Здравомыслящие же, только усмехались потому, что заботы дней не оставляли времени на такие, пустые рассуждения. Кто же был сведущ в науках и искусстве, кто принадлежал к жреческой касте, говорили, что о таких вещах не рассуждают. Они говорили, что всемилостивая Омир-Ра дала народам речь и ум для рассуждения, о делах практических, а те, кто подобно "рахим" пытаются в слове раскрыть её премудрость, лгуны, слуги "темного Бога".
"Мир - един». - Возражали им, люди "ищущие смысла". - Это человек внес в него раскол и разъединение. Потому что человек имеет мнение о том, что ему "хорошо", а что - "плохо". А у Бога - творца Вселенной все хорошо, все достойно жизни».
Бывало, эти споры переходили в побоища, потому что, по правде говоря, все они были правы. Так думал отец Сирина, Карас, хотя не считал себя ученым человеком.
- Сын мой, - говорил Карас, - никто не минует окончательного познания, если оно есть, а если его нет, то зачем попусту мозолить язык?
Были на архипелаге и другие народы, еще более древние, чем атланты и самый загадочный из них - гоомы, карлики даже по сравнению с низкорослыми и черными племенами зубаба, населявшими южные острова Атлас-ура.
Были так же выходцы с материков, в основном пленные рабы и небольшие диаспоры торговых представительств.
Ко времени описываемых событий, войны атлантов с материковыми народами утратили былую остроту, и перешли в область интенсивной торговли, в которой всегда присутствовала возможность и повод для грабежей. Купцы, по сути своей, представляли не только силу, относящуюся к экономике, но и силу военную, а потому и политическую. Таким образом, союзное правительство Атлас-Ур состояла больше чем на две трети из олигархов, наживших состояние на войнах и торговле, и жреческой касты, оставшуюся треть представляли крупные землевладельцы и профессиональные военные.
Именно туда, в храм Богини Омир-Ра, на остров Туарим-Ра, отправится сын уважаемого в поселке господина Караса, Сирин и еще два десятка юношей. Радостное событие, для каждого, вступающего в предсовершеннолетие атланта. В местном храме, в котором по субботам обучали детей элементарной грамотности, жрец Омир-Ра рассказывал о временах прошлых, о героях и битвах, о долге и славе, словом обо всем том, без чего, по мысли жрецов, человек мало отличается от животного. Но это только начало, главное там, на таинственном острове Туарим-Ра, где живут гоомы - похожие на людей карлики, с длинной бородой и крепкими, как кузнечные клещи, руками.
Знающие люди рассказывали Сирину, что гоомы живут в земле и питаются камнями, но в последнее Сирин плохо верил, да и отец, которому безоговорочно доверял Сирин, на его вопрос: "Правда ли что гоомы едят камни?"
Только усмехался: "Многое болтают люди, одни от страха, привиделось, померещилось, другие с умыслом. Конечно, в мире бывают, случаются вещи диковинные, трудно поддающиеся разумению, но ты, сын мой, всегда, вначале пытайся даже загадочному, найти объяснение самое простое, самое обычное. Гоомы древнее племя, созданное Творцом Всего Сущего, прежде чем он сотворил людей, многое было им дано такого, что потом Бог решил не давать людям, многое люди сами подрастеряли в тысячелетиях своей жизни, как не способствующее практической пользе. Люди, не зная тайного дара Творца гоомам, придумывают, кто во что горазд. Я встречал одного человека, который уверял меня, что меч, которым он владеет по наследству, когда-то откован в гоомовских кузнях. Действительно, клинок того меча разрубал даже железную броню, которая сама является редкостью в нашем мире. В невообразимой дали, в глубине материка, называемого по имени Бога - Азией, есть, говорят, народ столь же древний, как гоомы, но прекрасный ликом, крылатый народ, называемый не то гельфы, не то ельфы, и они знают, как добыть этот металл и обработать его. Однако, все это россказни, требующие проверки. Правда, что такая броня есть, я сам держал её в руках, но впору она только для семилетнего пацана, правда и то, что я держал в руках меч, клинок которого разрубил эту броню, словно дубленную воловью кожу, а все остальное может быть правдой и может быть ложью, скорее всего, ложью. По крайней мере, я не слышал, чтобы гоомы на Туарим-Ра, кому-нибудь изготовили такой меч. Вот так, сын мой, чаще всего и бывает, есть вещи, происхождение которых загадочно и есть сказочные объяснения им. Доверяй тому, что держишь в руках и подвергай все остальное сомнению».
Сирину нравилось слушать рассказы отца; бывшего купца, моряка и воина. Часто, вечерами в саду, или на веранде, отец рассказывал ему про далекие страны, про диковинные народы и всегда подчеркивал, что вот это, он сам видел и сам испытал, а об этом только слышал.
Когда Сирину исполнилось пятнадцать лет, он охладел к отцовым рассказам. Прошлое прошло, а далекое далеко, что в них? Слишком уж захватывающим и новым было настоящее. И самым не обычном, в этом мире, была соседская девчонка Олийя с голубыми волосами и пепельным лицом, которое на ощупь было шелковистым и прохладным. Сирин один раз прикоснулся к её щеке губами во время праздника совершеннолетия и до сих пор с губ не сходит легкая, возбуждающая щекотка.
Он вздохнул, потому что ему, до совершеннолетия, оставалось еще десять лет, а Олийя вошла в брачный возраст, ей, как и Сирину, исполнилось пятнадцать лет и она уже, месяц тому назад, окончила женскую школу при храме Омир-Ра. Она уже может стать законной женой, для тех, кто на десять и более лет старше его.
Это была не его девушка, и это очень огорчало Сирина. По правде сказать, именно это начисто убивало в нем радость предстоящего путешествия. Те, что могут быть его, или еще не родились, или им исполнилось по пять лет. Ему нужно было родиться лет на десять раньше и тогда, тогда Сирин не позволял об этом думать, поскольку так думать - непростительная слабость для будущего мужчины и воина. Но думалось, вопреки всем усилиям воли и доводам рассудка.
Пахло цветами. Здесь, в отеческом саду, всегда пахло цветами и тленом, который шел от опавших листьев. Плодовые деревья, прежде чем зацвести, сбрасывали листья, а отец не давал их убирать говорил, что деревья ими укрывают свои корни. Он еще что-то говорил о том, что трава и деревья умирая, создают землю из камня, воды и воздуха и только земля - есть жизнь. Впрочем, все их соседи поступали так же, перекапывая опавшую листву и траву в своих садах. Камень островов разрушался медленнее, чем это хотелось людям, и они брали себе в союзники жизнь, любую жизнь, как и предписывала им многоликая богиня, Омир-ра.
"Завтра, завтра, - думал Сирин, и первый раз в жизни не очень хотел, чтобы завтра наступило так скоро. - На рассвете, когда огненный диск богини встанет из океанский вод...».
И Сирин почувствовал, как нечто в нём запросилось к жизни. Неясное, не то слова, не то мелодия, скорее всего и то, и другое заполнили пространство его сердца. Предательски защипало в глазах и Сирин, усилием воли, стряхнул с себя это наваждение и стал вспоминать рассказы своего отца.
Его отец, разбогател в молодости, когда совершал опасные путешествие в "Туманную" страну, где полудикие народы в обмен на овощи и фрукты, на ткань, получаемую из коробочек растения "байя", дают самородный металл - "ольво". Они приносят его в кусках различной величины и формы. Этот металл, в сочетании с другим - "ведью", давал различные по твердости сплавы. Орудия труда и войны, повседневного обихода, были сделаны из этих сплавов. Атланты знали так же золото и серебро, попадалось к ним и железные изделия, редкостной красоты и твердости камни, знали они и стекольное производство, но того, что знали жрецы Омир-Ра, о том говорили глухо и не определенно.
По закону, каждый житель Атлас-ура должен вырубить в храмовой скале камень объемом в длину, ширину и высоту его распахнутых рук, но те, у кого были средства, нанимали профессионалов. Рядом с храмовым комплексом на Туарим-Ра было целое поселение низкорослых, почти квадратных людей, вечно щурившихся от солнца. Строение их походили на норы и потому их называли - гоомы, точно так же, как слепых зверков с ценным пушистым мехом. Отец мог позволить себе купить труд этих "камнеедов", как пренебрежительно называли это племя на других островах.
Сирин вспоминал рассказы тех, кто уже был в храмовом комплексе Таурима, но отчего-то они не очень-то были разговорчивы.
- Ни чего страшного, малыш, - говорил ему отец, - в жизни бывают вещи и пострашнее, и посерьезнее, чем обучение в храме. Не бойся и любой страх тебя сам испугается.
Но он никогда, ни словом не обмолвился, в чем заключается этот страх. Сирин же был на редкость впечатлительным юношей. В его голове, очень часто, сталкивались противоположные мысли, вызывая бурю эмоций и вопросов, но взрослые не понимали его, даже мать, и та не понимала сына. Огромных усилий стоило ему казаться таким, как все и то, что другому давалось естественно по внутренней природе своей, для Сирина стоило немало трудов. Его постоянно тянуло на размышления, хотя отец неоднократно говорил ему:
- Пока ты размышляешь, дурно или не очень дурно то, что ты задумал, пока ты взвешиваешь все "за" и "против", тебе или голову оторвут, сынок, или уведут из-под носа законную добычу. Если сомневаешься, то действуй! Исходи из худшего и тогда лучшее будет тебе подарком, а худшее ожидаемым, к которому всегда нужно быть готовым.
Отец давал ему веками проверенные советы и Сирин в душе своей клялся поступать так, как говорил ему отец, но в той же душе зарождались бури и смерчи, неподобающих вопросов, вопросов которых, у взрослого и уважающего себя человека, не должно быть.
Почему никто о богине не говорит вслух? Почему это считается дурным тоном и плохим предзнаменованием? Почему о ней разрешалось думать, только тем, кто прошел послушание в храме? И как это можно принудить себя не думать о Всемогущей, особенно сейчас, в этот вечер? Завтра на рассвете корабль паломников выйдет из его родной гавани и на борту, среди почти трех десятков человек, будет он - Сирин? Как об этом не думать?
* * *
На балконе дома Сирина запела флейта и повела мелодию из трех нот -  это была мать, Уллия. Она всегда, по вечерам, играла на флейте. У неё были слабые легкие, и врачи приписали матери играть на флейте по часу каждый день, и мать играла, полчаса утром и полчаса вечером.
Сирин так же умел играть на этой флейте с тремя отверстиями для пальцев правой руки, но мало кто знал, что он, уходя к горе Мену, играл на своей флейте с восемью отверстиями под обе руки.
А все началось с того, что Сирин решил проверить, какой звук издаст четвертое отверстие и для этого удлинил флейту. Любопытство, смешанное со страхом, толкало его экспериментировать, но не только, он слышал в себе музыку, которую не могла выразить флейта Омир Ра.
Сирин знал, что он совершает нечестивое дело, поскольку флейта с тремя отверстиями была флейтой богини, в храм которой он должен войти, но желание было сильнее страха святотатства.
Каждое отверстие флейты было посвящено одному из ликов богини и игра на ней, в некотором смысле, являлась обращением к её могуществу.
Он смастерил свою флейту, повинуясь какому-то наитию. Она была в три раза длиннее обычной и позволяла играть сложные композиции, недоступные обычной флейте.
Ему очень захотелось, в последний раз, поиграть на СВОЕЙ ФЛЕЙТЕ и не просто скалам и птицам, а для Олийя. От этой мысли жар прошел по телу Сирина, и ему сделалось страшно, что Олийя откажется с ним идти к скалам Мену. Этого он бы не перенес, по крайней мере, ему так подумалось.
До захода солнца оставалось еще четыре часа. Сирин, преодолевая неловкость, подошел к ограде, отделяющей сад отца от соседского сада. На веранде сидела Олийя и как положено девушке на выданье, вязала что-то из козьей шерсти.
- Олийя! - Окликнул он её.
Она посмотрела в его сторону и приветливо махнула ему рукой.
- Олийя, я завтра уплываю. - Сообщил Сирин давно известную новость.
- Мне будет не хватать тебя, Сирин. - Сказала девушка, отложив в сторону вязание и спускаясь с веранды в сад.
- Как жаль, - продолжал Сирин, - что мы с тобой погодки.
Олийя грустно улыбнулась ему и протянула через изгородь свою руку. Она провела ею по голове юноши, взъерошив белокурые волосы.
- Ты меня любишь, Сирин? - Спросила она.
Он густо покраснел.
- Любишь. - Олийя нежно улыбнулась ему. - а в наш дом, вчера приходили сваты. Ты, наверное, знаешь Потайю из рода Пиано?
- Да, знаю. - Упавшим голосом ответил Сирин.
- Он богатый жених. - Без особого энтузиазма в голосе сказала Олийя и, поймав на мгновение взгляд Сирина, продолжила: - Но ты, лучше.
- Правда? - Обрадовался юноша.
- Правда. - Сказала девушка. - Так говорит мое сердце.
- Олийя, я уплываю на рассвете...
- Я знаю, Сирин, - перебила она его и чуть помедлив, спросила: "Ты хотел бы мне еще что-то сказать помимо этого?"
- Да. - Он покрылся краской стыда. - Я хотел бы сделать тебе на прощание подарок, Олийя.
- Что ты мне подаришь, Сирин?
- Свою песню, Олийя.
- Песню? - Удивилась девушка. - Разве ты сочиняешь песни?
- Только одну, для тебя. - Сказал Сирин, опуская глаза к своим ногам. И почти шепотом продолжил: - Пойдем со мной к горе Мену, я тебе спою её там.
- К горам? - Удивилась девушка. - Почему к горам?
- Ты там узнаешь, почему. - Упавшим голосом ответил юноша.
- Хорошо, только я оденусь потеплее и возьму с собой кое-что. - Сказала Олийя, тоже покраснев, как и он.
Она быстро повернулась и исчезла в доме. Материнская флейта продолжала выводить знакомую мелодию, а сердце Сирина учащенно билось, вовсе не в такт этой музыки.
Олийя появилась минут через двадцать с небольшим узелком в руках. Сирин молчком взял из её рук узелок, и они пошли в сторону гор, сквозь розовое море цветущих плодовых деревьев. Весь путь занял около часа.
Сирин вел её к СВОЕМУ месту, где в укромной нише скалы лежала ЕГО ФЛЕЙТА, а под этой нишей он соорудил себе ложе из высушенной травы. Они сели лицом к заходящему солнцу. Юноша подтянулся на руках и вытащил тряпицу, в которую заворачивал СВОЮ ФЛЕЙТУ.
- Только не пугайся и не ругай меня, ладно? - Сказал он, умоляюще смотря на девушку. - Я не хотел ни чего плохого, так получилось. Я думаю - это понравилось бы самой Омир-Ра.
- Я не буду тебя ругать. - Ответила девушка, прижимаясь плечам к его груди. Было тепло, но он чувствовал, что она дрожала.
- Тебе холодно, Олийя? - Спросил он. - Давай я тебя укрою своей курткой, она теплая.
- Нет, мне не холодно, Сирин. - Ответила она.
Он развернул флейту. Девушка вздрогнула, увидев её, но ничего не сказала. Сирин поднес к губам флейту, чуть отстранился от девушки, давая свободу рукам и.
Флейта заговорила, но язык её был больше чем язык человеческий, потому что, Олийя показалось, что боги спустились с небес, и она обрела дар понимать их речь. Ожили древние легенды о том, как боги спускались с небес и учили людей понимать друг друга, но и траву, птиц, зверей, камни, звезды и воздух.
И вот, все что окружало девушку, обратилось к ней со словами любви и восторга перед её красотой. Наверное, так обращались небожители к девушкам в далекие времена, соблазняя их и увлекая за собой.
Сирин, казался ей одним из таких богов, и Олийя едва сдерживала себя, чтобы не упасть перед ним на колени. Так велико было его искусство игры на флейте. Когда Сирин окончил играть и отнял флейту от губ, Олийи показалось, что мир застыл и окаменел.
- Понравилась тебе моя песня? - Спросил Сирин, но девушка испуганно смотрела на него, словно видела впервые.
- Кто ты? - Спросила она.
Сирин растерялся от такого вопроса и улыбнулся ей той обескураживающей улыбкой, которая так шла ему и которую так любила Олийя.
- Сирин. - Ответил юноша, продолжая улыбаться.
- Нет - ты бог. - Шепотом сказала Олийя и отодвинулась от него на ложе из трав.
- Тогда ты - богиня. - Он попытался все свести к шутке
- Ты и вправду - бог, Сирин, потому что я слышала, как обращались ко мне трава и скалы, небо и птицы, и я их понимала.
- Это всего лишь музыка, Олийя. - Попытался успокоить её юноша. – А музыка говорит словами птиц, скал и ветра, только надо научиться слышать их речи. Флейта Омир-Ра, говорит на языке Всемогущей, а моя на языке того, что нас окружает.
- Но я слышала голос "трехликой" в хоре других голосов.
- Да, я просил у неё прощения за то, что сделал, и она мне ответила.
- В её голосе была угроза. - Сказала Олийя.
- Да. - Согласился Сирин, - но мне думается, скорее предостережение.
- От чего? - Спросила Олийя.
- Не знаю. - Ответил юноша. - Я думаю, что еще узнаю. Потом.
- Я запомню твою песню, Сирин. - Сказала Олийя, пододвигаясь к нему. - Ты ничего не хочешь, Сирин? - Спросила она и уткнулась ему в грудь.
- Я боюсь сказать ЭТО. Олийя.
- Я приготовила для тебя то, что должна приготовить жена своему мужу перед первой брачной ночью. - Прошептала она ему на ухо. Сирин не умело поцеловал её в щеку.
- Я бы сделала это даже без твоей песни. - Прошептала она, развязывая узелок и доставая из него ритуальные принадлежности, в том числе флакон с огненно-красной жидкостью. Это был сок дерева вишу, разведенный в вине. Этот напиток давали только больным и новобрачным.
Она разложила платок с ритуальным узором из разноцветных квадратов зубчатых линий и треугольников. В центре поместила миниатюрный складной треножник с серебряной полусферой. Вытащила два хрустальных бокала и статуэтку Омир-Ра. Все это она проделала молча и сосредоточенно, словно все время прислушивалась к чему-то, что в ней самой. Потом, полушепотом прочитала молитву, глядя в женский лик богини.
Она налила в бокалы напиток и подала один Сирину: - Пей. - Прошептала Олийя. - Сегодня я тебя сделаю мужчиной.
Он, сотрясаясь всем телом от волнения, от осознания того, что совершает греховный поступок - выпил. Напиток принес в его тело тепло и спокойствие. Словно губы девушки превратились в густую, текучую жидкость и поцеловали его нёбо, десны и само сердце. Олийя стала раздевать Сирина и уложила голого на спину. Потом разделась сама. Она в отличие от Сирина, знала, что делать потому, что этому её обучили в женской школе, а ему еще предстояло мужское знание, которое он должен получить в храме.
Обоим было мучительно больно, но потом все прошло, и они насладились друг-другом. Это был грех, точно такой же, как ЕГО ФЛЕЙТА, но там, где люди - всегда есть место греху, и нет такого греха, который бы не могла простить "трехликая". Люди не прощали, но она, Всеведущая и Всемогущая - могла. ОНА все знала, к счастью, люди мало что знают.
Они возвращались за полночь, и Олийя была переполнена семенем Сирина. Шли молча, но у самого дома Олийя поцеловала его и сказала: "Я буду помнить твою песню».
- А я тебя. - Сказал Сирин и поцеловал её, первую свою девушку и первую женщину, сделавшую из него ранее времени мужчину. И, как любой поступок - этот имел свои последствия, предопределивший траекторию судьбы Сирина.

СИРИН В ХРАМЕ ОМИР-РА.
(Глава вторая.)

 Двухмачтовое судно стояло у причала, а цепочка будущих послушников богини Омир-Ра всходила на него по дощатому трапу, сжимая в руках деревянные чемоданчики, частью обитые кожей морских животных, а частью материей, смотря по достатку.
С внутреннего моря шла большая нагонная волна и от того, матросам приходилось ловить непривычных к качке юношей. Родители стояли в отдалении и смотрели, как уходят в большой мир их дети. Сирин обернулся, но увидел он не отца и мать, а там за толпой одинокую фигуру Олийя и помахал ей рукой. Отец и мать приветливо замахали, они подумали, что он машет им и что-то крикнул ему отец, но ветер отнес слова.
Матросы согнали послушников под палубу, где вдоль бортов были сделаны трех ярусные лежаки с ремнями, чтобы во время шторма удерживать на своих местах тела пассажиров. Посредине, в палубу, был вделан продолговатый стол для приема пищи.
Помещение сверху, над трапом, закрывалось деревянным люком, оттуда и попадал свет. Было сумрачно и сыро. Когда во время шторма люк закрывался, то в помещении было темно, только у выхода горели, две толстые свечи, в специальных стеклянных шарах.
Стол, скамейки, да и сами борта то и дело бросались на паломников, нанося им ссадины и синяки. Матросы хохотали: "Что дерутся? Ни чего - привыкните и подружите с ними"
В конце помещения стояла бочка, куда бегали паломники, мучимые рвотой. Многие не имели сил дойти, и потому лежали в собственной блевоте до окончания шторма. Сзади бочки было отгорожено место для гальюна. У трапа с противоположной стороны стояла бочка с крышкой и кружкой на цепи - там была вода. Под трапом - дверь, ведущая на камбуз, откуда три раза в сутки им приносили пищу. Когда на море было относительно спокойно, паломникам разрешали выйти на верхнюю палубу.
Морское путешествие длилось семь дней, а на восьмой они увидели дымящуюся гору, у подножия которой была их цель - храм Омир-Ра. Вершина её пронизывала облака и поверх облаков сияла ослепительным светом вечных снегов, словно сказочный воздушный остров, ничем не связанный с земной твердью.
Простакам говорили, что там живет богиня, и многие верили в это. Знающие же знали, что богиня везде и во всем и только усмехались, когда видели лица восторженных почитателей снеговых вершин.
                * * *
 В полдень судно пришвартовалось к причалу порта. Послушников встречала группа жрецов в однотонных ярких одеждах, похожих на балахоны с капюшонами. Оранжевые, синие и даже один в ярко-красном одеянии, что означало высокую степень посвящения.
Юноши ступили на землю и впервые мгновения - земля ушла из-под них ног. Многие не удержались и упали на четвереньки. Так приветствовала послушников священная земля острова Туарим-Ра.
Через полчаса вереница послушников, возглавляемая жрецами, уже поднималась по дороге от причала к храму. Они миновали порт с многочисленными рыбацкими постройками, от которых доносился запах вяленой рыбы, потом дорога стала круче, и Сирин увидел поселение "поедателей камня", похожее на большие конусные земляные холмики, в зелени трав и кустарника. Сам храм не был виден, да и Сирин знал, что эта дорога ведет только к входу в храм. Через час он увидел вход, похожий на широко открытый беззубый рот. Впрочем, через некоторое время он разглядел и "зубы" - бронзовую решетку, вздетую над входом. Когда процессия проходила под этой решеткой, сходство с зубами стало полным, потому что в низ, в голову Сирина нацелились её отточенные копья.
Они шли минут пять по тоннелю, стены которого светились собственным, желтоватым цветом. Точнее говоря, светился стык между стенами тоннеля и полом, словно кто-то провел полосу святящей краской. На этом чудеса не кончились, чем дальше удалялись послушники от входа в храм, тем слабее светилась полоса, но сам воздух становился ярче. Вскоре паломники пришли в большой зал, и под самым куполом его сияло миниатюрное солнце. Вдоль стен зала располагались каменные сидения, с наброшенными на них коврами, сотканными из морских водорослей. Посредине зала был бассейн, разделенный на три части.
Жрецы указали послушникам на сидение, и жрец в синей хламиде стал зачитывать имена. Тех, кто должен был собственным трудом послужить Омир-Ра, отвели в сторону. Таких тружеников, было большинство. Жрец сделал передышку в чтении имен и вскоре к группе послушников, подошел гоом с длинным посохом в руке, больше его в два раза. Сирин впервые видел гоома так близко, что успел разглядеть его рыжие глаза, заросшие седыми бровями; усы, откинутые за плечи и седую бороду, которую гоом заправил за опояску яркого, как у птицы "велии", одеяния. Он увел куда-то большую часть послушников. После этого жрец продолжил чтение имен. Дошла очередь и до Сирина.
- Сирин сын Уллии и Караса из рода Данеб по доброй ли воли и с чистым сердцем пришел в храм Омир-Ра?
- Да. - Ответил Сирин, вставая с места.
- Нарушал ли ты священные законы?
Сирин на мгновение замялся, а жрец сказал: - Впрочем - это не важно, всемилостивая богиня может черное сделать белым и белое очернить. Твой отец перевел нужную сумму денег и потому ты освобожден от тяжелого труда. Цени своего отца, давшего тебе жизнь.
Он еще что-то говорил, поучительное. Потом назвали другое имя, и опять жрец говорил что-то поучительное. Это длилось долго, и Сирин уже захотел пить и есть. Потом поступила команда всем раздеться догола и сложить свои вещи на сидение.
И опять началась процедура вызова послушников, но на этот раз жрец ни чего поучительного не говорил. Все происходило по-деловому, быстро.
Сирина вызвали третьим. Он подошел к краю бассейна, и жрец в желтой хламиде внимательно осмотрел его тело, привычно коснувшись рукой гениталий, он оголил головку члена. Все это, он проделал с той профессиональной ловкостью, с какой садовник осматривает саженец, прежде чем опустить его в приготовленную ямку. Но сейчас, он с любопытством посмотрел в лицо Сирина, но ничего не сказал, а только подтолкнул к бассейну. Жрец в синей одежде, другой, не тот, что называл имена, сказал ему:
- Сын мой, тебе нужно переплыть "женскую воду", перелезть через каменный барьер и переплыть "воду мужскую", а затем "воду духа", ибо это сущность богини, которой мы служим. Не бойся, как и подобает мужчине.
Сказано было - "не бойся", но разве можно по слову сказанному другим человеком не бояться? Сирин боялся, но отступать было не куда и потому он, как учил отец, "взял страх в руки" и "посмотрел на него".
Первая вода была теплой, и переплыть двадцать метров, не составило никакого труда, вторая холодной, почти ледяной и по контрасту с теплой водой она ожгла тело Сирина, но и эту двадцати метровку он одолел без труда. Вода в третьем отделение бассейна, казалось Сирину бешено кипящей, и он на мгновение задержался на бортике, но от воды не шел жар кипятка. Сирин прыгнул в бассейн и почувствовал, что вода потеряла свои природные свойства. Сирин резко пошел ко дну и только отчаянная, на грани истерики, работа рук и ног, позволила ему всплыть на поверхность бурлящей поверхности, как оказалось, смеси воды и воздуха. Насколько глубоко и внезапно было его отчаяние страха, там, под водой, настолько же неожиданно он обрел спокойствие и почувствовал, как воздушные пузыри ударяют ему в живот и грудь, поддерживая на поверхности и подталкивая его к противоположному борту бассейна. Проплывая последние метры, Сирин почувствовал ни с чем несравнимое наслаждение от щекочущих прикосновений воздушных пузырей, и даже восторг. Он чуть задержался перед кромкой бассейна, чтобы продлить удовольствие и это "чуть" не осталось не замеченным.
Когда он перевалился через каменный бортик, жрец в красной хламиде подал ему руку и поднял на ноги.
- Омир-Ра приняла тебя благосклонно. - Сказал жрец, подавая Сирину полотенце и хламиду серого, мышиного цвета. Юноша обернулся и увидел, что последнюю воду не каждый мог переплыть, многие шли ко дну. Он вздрогнул. Жрец, видимо понял причину и сказал:
- Не переживай, никто из них не погибнет, просто их путь к Омир-Ра будет намного дольше и труднее, чем твой. Богиня поддержала тебя на СВОЕЙ воде. Она подала тебе руку, как это сделал я, поднимая тебя на ноги. Человек идет к ней вооруженный своей волей, но бывает, что и она идет к нему навстречу, преследуя свою цель, которую нам не дано знать. Он внимательно, изучающе поглядел на Сирина, видно не часто ему доводилось видеть послушников, которым богиня подает свою руку.
Потом, когда второй послушник, тяжело дыша, перевалился через бортик водоема, жрец подал ему руку и помог встать на ноги. Его уже не интересовал Сирин и он что-то говорил выплывшему, возможно то же самое, что говорил только, что ему, но может и другое, Сирин не слышал. К нему подошел жрец и взял за локоть: "пошли, сын мой». И Сирин, увлекаемый сильной рукой, пошел за жрецом.
Его поместили в отдельную келью. Сирин с удивлением оглядывал помещение. Это была четырехугольная пирамида. Основанием пирамиды был четырехугольник 3х3 метра, и высота пирамиды метров пять - шесть. В самой вершине горело маленькое солнце, источая свет и тепло. Потом Сирин узнал, что по ночам, когда солнце гасло, оно продолжало слать живительное тепло в его келью.
Учеба началась для Сирина неожиданно. Чуть ли не в первый день его жестоко выпороли гибкими прутьями, а когда его, чуть ли не теряющего сознание, принесли в келью, появился жрец и не отходил от Сирина ни на шаг, ухаживая за ним до тех пор, пока не зажили на спине коросты от побоев. Он же, едва юноша пришел в сознание, просветил его в значении этого акта.
- Человек должен знать, что такое боль. Об этом нельзя рассказать, можно только почувствовать. Тот, кто не изведал боли - не может и сострадать. Без сострадания к себе подобному - нет человека, а есть двуногое животное. Ты научишься состраданию к любому живому существу, поскольку в каждом из них есть часть Омир-Ра.
Увидев удивленный и обиженный взгляд Сирина, жрец усмехнулся:
- Ты, наверное, подумал, что в мире людей на самом деле куда больше жестокости, чем сострадания? Так?
- Да. - Сказал юноша, едва разлепляя искусанные губы, хотя перед поркой им вкладывали в рот толстую веревку и затягивали её узлом на затылке, он все же ухитрился покусать себе губы.
- Представь себе, каков был бы мир, если бы в нем не было сдерживающего начала, освещенного мощью Омир-Ра? Люди были бы еще хуже, чем они есть сейчас. Но не это главное, это только лежащее на поверхности, потом ты узнаешь и глубину.
Но Сирин плохо слышал его, борясь с болью. Он не понимал, за что его так жестоко избили, ведь его не нужно было учить состраданию? Или нужно? Мысли были отрывочные, бредовые и сквозь эти мысли, даже поверх их и боли ему слышалась музыка его флейты, которая осталась там, у горы Мену, в небольшой каменной нише, что над ложем его первой плотской любви. Но все проходит, прошла и боль, и обида, особенно тогда, когда Сирин понял, что не от зла, не от черствости души или других причин, его подвергли истязанию, а потому что так было нужно. Он не понимал, зачем нужно, хотя объяснения получил, как только пришел в себя, но одно твердо понял - зла на него никто не имел, да и не чувствовалось в тех, с кем он встречался, этого зла, напротив все были удивительно приветливые и отзывчивые.
Послушничество, для Сирина, как бы разделялась на две части: первая с утра до обеда, и вторая после обеда до позднего вечера, когда искусственное солнце в его келье и залах начинало тускнеть.
С утра, после хорового пения гимна Омир-Ра, послушники выполняли работы по хозяйству. Сирин переписывал непонятные ему письмена в библиотеке, под присмотром жреца в зеленой одежде. Там работало еще несколько таких же юношей. Задача состояла в точном и безукоризненном копировании книг. Многие появлялись в библиотеке, но не многие оставались там, на большое время. Работа в библиотеке требовала усидчивости, терпения и врожденной способности к каллиграфии, Сирин был из тех не многих, что имели эти способности.
Вторая половина дня начиналась с часовой лекции, большей частью на этические темы, затем шли гимнастические упражнения с большими и малыми мечами в зале - каждый взрослый мужчина должен быть хорошим воином. Все это, плохо укладывалось в голове Сирина, искусство боя и этика сострадания.
После ужина, который приносил ему молчаливый слуга, закутанный в такую же серую хламиду, какая была у Сирина, в келью к нему приходил жрец и говорил:
- Спрашивай, что ты не понял сегодня? О чем думал?
Он пояснял значение и смысл нового, что узнал юноша за день. Жрец был его личным наставником, или как принято говорить в храме: "Попечителем его души».
С первого дня, своего появления в храме Омир-Ра, Сирин размышлял об источниках солнечного света в храме и однажды он спросил наставника об этом.
- Чему же ты удивляешься, сынок? Солнце, да будет тебе известно, есть материальное воплощение Богини в этом мире. Все вращается вокруг его. Солнце и есть жизнь. А теперь рассуди, разве могло быть иначе в храме, который по преданию, образован при её участии?
- Как? Разве богиня, может непосредственно участвовать в делах людей? - Воскликнул Сирин.
- Конечно, нет и, тем не менее - да. Ты удивлен? А между тем подумай, откуда к тебе приходит мысль? Только что не было и вдруг, внезапно пришла? Свойства камня, воды и живой плоти в истоке своем имеют одно – волю Богини. Эта воля зажигает звезды на небе и делает мертвое живым. В храме есть каста жрецов, посвященных в это таинство света. Другим и знать не следует. Много такого есть в храме, чего нам с тобой знать не положено, покуда на это не будет прямого и ясного указания Всемогущей. Вот и все, что я могу сказать об источнике жизни в храме.
Как-то раз Сирин спросил его:
- Не могу совместить в душе своей, искусство боя и этику сострадания.
- Ты знаешь, - стал ему объяснять жрец, - что у Омир-Ра три лика, и все они обращены к человеку?
- Да. - Сказал Сирин.
- Два из них, суть природа, то есть мужское и женское начала в ней - это тело, по-иному - плоть. Плоть, в широком смысле - это плоть травы, рыб, животных и даже камня. Третья сторона, всегда скрытая вуалью - суть дух, не облекшийся в плоть. Это остаток предвечного огня во всей его первозданной, не затуманенной плотью, чистоте. Дух, причина и основа этических законов. Но и в камне есть отражение духа. Ты сейчас проходишь первую ступень обучения, и тебе преподают то, что обращено в мир. Мужчина, по своей природе властен и жесток - это хребет, костяк человечества, его скелет. Женщина по своей природе мягка и податлива - это глина, из которой Омир-Ра создает плоть на костях. Соединяя в творческом порыве, который выражается в плотской страсти, она соединяет эти два начала, чтобы создать "дом" для духа. А теперь сообрази-ка: если остов станет как глина, если в мужчине не будет ни чего мужского, то на чем будет держаться плоть?
- А дух? - Спросил Сирин.
- Дух формирует человека. Ведь не строится дом просто так, ни для кого? Строго говоря, в тебе мыслит дух, посредством того серого вещества, которое находится под твоим черепом. Качество этого серого вещества, его плоть, определяет насколько глубоко и содержательно может мыслить дух в твоем теле. - Жрец улыбнулся: - Не спеши, знания такого рода опасны. Пока тебе следует понять одно, что ты должен все хорошо усвоить, чтобы в тебе не было пробелов. В пустоты забираются демоны, слуги "Темного бога".
- Расскажи мне, отец, про демонов?
- Это не так просто, как ты думаешь. Как ты понимаешь, что Омир-Ра во всем? - Спросил его жрец, но Сирин только пожал плечами.
- Вот видишь, у тебя нет представления о главном, так как же я могу тебе рассказать о тысячах следствий?
- Значит демоны - это следствия?
- Да и все горести, болезни и радости, тайные и явные мысли, и мысли о мыслях, всего лишь следствие того, что "трехликая", создавая этот мир дробила себя, последовательно, в миллиарды и миллиарды миллиардов сущностей, тем самым и создала само производящую и самоподдерживающую систему, которую некоторые называют - природой.
- Как! - Воскликнул Сирин. - Значит, она уничтожила себя и, её нет в целостности?
- В том-то все и дело, что она одновременно во всем и в тоже время - она есть целое.
- Но как это может быть?! Как может часть равняться целому? - Воскликнул юноша, пораженный услышанным.
- Разум, действительно, на такие вещи не отвечает, поскольку любой ответ приводит к абсурду, к нелепости. Мыслящий в тебе дух ведь мыслит только тем, что в тебе есть и не более того.
- Выходит Всемогущую нельзя постигнуть?
- Разумом - нет, но есть другой способ и если ты постараешься, а главное - если она сама этого захочет, ты постигнешь её.
- А ты, отец, постиг?
Жрец покачал головой и сказал: "Увы, сын мой, она не подала мне руки и не помогла мне, хотя я просил её и еще прошу, потому что надежда всегда остается. Без её помощи, человеку не дано постигнуть истину, а только тысячи тысяч человеческих правд».
- А есть те, кто постиг?
- Да, сын мой, их не много, но они все молчат.
- Почему? Ведь то, что они знают, наверное, очень ценно для людей?
- Или очень опасно. Только те, кому Омир-Ра открыла истину - молчат. Спрашивай их, если чувствуешь такую потребность, но не думаю, чтобы им захотелось отвечать на твои вопросы.
Он провел рукой по голове юноши и дрогнувшим голосом сказал: "Ты видишь, как я разболтался с тобой? Вот и делай отсюда вывод о том, как далеко твой наставник от истинного знания. - И Сирин почувствовал в его дрогнувшем голосе неизбывную, глубочайшую тоску, много глубже чем воды океана.
Наставник машинально поглаживал голову юноши и к чему-то прислушивался в себе. Таким его Сирин еще не видел. Раньше ему казалось, что этот стареющий мужчина знает всё и знание дает ему уверенность в себе, а это - так говорят, источник хорошего настроения и душевного здоровья. Сейчас он почувствовал, что не всё в этом правда, что не всегда так бывает.
Жрец словно услышал мысли Сирина и, повернув его лицо к себе, посмотрел ему в глаза, так посмотрел, что юноша почувствовал их пронзающую силу. До самых глубин его души посмотрел жрец и отпустив из своих ладоней голову юноши, он сказал: "Видишь, и я всего лишь человек и много больше, чем мне хотелось бы - человек. Я служу богине вот уже тридцать лет, а она не слышит моих слезных просьб. У стены стою я и стучу в стену. Другие приходят, и им открывается в этой стене дверь, без усилий и просьб. Человеческое во мне вопит, кричит: "Это несправедливо!" И трудно заставить умолкнуть этот голос. Я чувствую - ты из тех, кому она протянула свою руку и это меня радует и страшит одновременно. Истина, а она только в её руках, притягивает к себе, как огонь ночью притягивает к себе насекомых. Удел их сгореть в этом огне».
Жрец резко встал, и Сирин инстинктивно отпрянул от него, уже на пороге кельи он сказал юноше:
- Не знаю, порадоваться твоей судьбе, или оплакать её.
Всю ночь Сирин обдумывал слова жреца, прислушиваясь к себе, но ничего не услышал такого, чтобы разрешило его тревогу, только все явственнее, особенно под утро, он слышал голос СВОЕЙ флейты, но в её голосе не было ничего кроме тревоги, не разрешающей вопросы.
С этой поры Сирин не видел своего первого наставника, появился другой, веселый хохотун, сводящий все вопросы к портовым анекдотам и парадоксам.
- Жизнь веселая штука, скажу я вам! Нужно жить, пританцовывая и тогда жизнь, не покажется скучной. Кто живет скучно, тот живет вечно, но из скуки не выжмешь вина. Да и что такое скука, если в ней нет тайной радости? Скучайте радостно, дети мои, если сможете. А если не сможете скучать в тайной любви своей по бессмертию, то пейте вино!
Когда ему говорили:
- Учитель, мы не понимаем тебя"
Он смеялся и отвечал:
- Значит, я хорошо вас учу. Если бы вы меня понимали, то в моем курсе обучения не было бы нужды. Когда портовый матрос заглядывает под юбку подвернувшийся девки, то, что нового для себя он увидит? Когда вернетесь домой, почаще задирайте юбки хорошеньким бабенкам и тогда скуки не будет, а будет полнота жизни вашего тела.
Месяц приходил к ним этот, веселый монах и потом исчез, как и тот, первый.
                * * *
Так минули первые полгода. Однажды, утром, в келью к Сирину вошел тот самый жрец, который когда-то осматривал его тело перед испытанием в трех водах бассейна Омир-Ра. Он молча подал ему знак одеться и следовать за собой. Жрец повел юношу в ту сторону храмового комплекса, куда он еще не ходил. Шли они около часа, то и дело, сворачивая в различные ответвления, то поднимаясь, то опускаясь по вырубленным в камнях ступеням. Им попадались служители храма и жрецы в различных одеждах, но следуя этикету, они не поднимали глаз от пола. Жрец привел его в помещение, уставленное различными колбами, ретортами, перегонными аппаратами. На стеллажах лежали различные диковинные инструменты. Сильно пахло сушеными травами и еще чем-то не знакомым для Сирина. Жрец жестом показал ему на сидение и сам сел напротив его.
- Ты знал женщин? - в тоне его голоса скрывались одновременно и утверждение, и вопрос.
Сирин замялся, хотя всегда ожидал этого вопроса, еще тогда, когда руки жреца коснулись его сокровенных мест.
- Я не спрашиваю тебя: кто она, но жду ответа. - Продолжал жрец тем ровным голосом, а в нём могло скрываться все что угодно, от угрозы наказания за нарушение обычая, до простого любопытства, или неизбежной формальности.
- Да. - Выдохнул из себя юноша.
- Я это понял, еще тогда, когда увидел твою крайнюю плоть. Та женщина, как и ты, была девственница. - Сказал жрец тоном, не допускающим возражений. Сирин похолодел от страха и не за себя, а за Олийя, впервые, вот здесь, осознав какому риску, подвергалась девушка, отдаваясь ему. Жрец посмотрел в побелевшее от страха лицо Сирина, и едва заметная улыбка тенью прошла по губам.
- Я не спрашиваю тебя, - продолжал жрец, - почему вы совершили грех. В конце концов, Омир-Ра приняла тебя, а значит, у неё были на это основания. Сказать по правде, я не рассчитывал, что ты пройдешь испытание, но…
Жрец оборвал себя, не договорив фразу.
Сирин давно хотел спросить, что происходит с теми, кто не прошел испытание в водах Богини и тут представился случай, и он спросил:
Учитель, а что происходит с теми, кто не прошел испытание?
Но тот думал о чем-то ином и потому переспросил юношу: "О чем ты спросил?
- О тех, кто не прошел испытание.
- А, о тех, - жрец пренебрежительно махнул рукой, - об этих нечего говорить. Чтобы выросло что-то полезное в саду, на поле, нужно немало внести органики, перегноя. Плодородный слой почвы нарастает столетиями за счет умерших и чаще всего, бесполезных на первый взгляд, для человека, растений. Ты улавливаешь ход моих мыслей?
Сирин кивнул головой, он вспомнил, что об этом ему говорил отец и никогда не позволял сжигать палые листья.
Так и среди людей. Есть те, кто годен только для перегноя, а есть люди, которые растут на нем и Всемогущей они угодны. Кого не удержала её вода, тех учат простым и практичным вещам, а тех, кого она избрала, более сложным. Но вернемся к началу нашей беседы. Богиня может простить даже самую отчаянную хулу в своей адрес, если захочет, тем более грех плоти, но люди этого не прощают, особенно девушкам. Ты думал о себе и не подумал о ней. Первейший долг мужчины думать о женщине и за женщину.
- Я знаю. - Упавшим голосом ответил Сирин.
- Ладно, - вздохнул жрец, - я привел тебя с единственной целью, чтобы ты стал полноценным мужчиной и понял вторую ипостась Омир-Ра, но ты поспешил. - Он помолчал, разглядывая изображение богини. - Или вы оба поспешили. Но как бы то ни было на все ЕЁ воля. Ты на месяц остаешься здесь. Пойдем, я покажу тебе твое новое жилище.
Это была точно такая же келья, только в ней кровать была намного просторнее и обставлена она была чуть богаче: два стула, кресло, переносной столик. Однако это было еще не все. Жрец открыл дверку, которую ранее не заметил Сирин, за ней была маленькая ванная комната, а чуть правее, задрапированный тканью, известной как "держи-воду", туалет.
- Расписание у нас такое же, так что тебе не трудно будет привыкнуть. - Сказал жрец и добавил, - Больше ты не вернешься в ту часть храмового комплекса, где был. Учение Предвечной - это дорога в одну сторону.
Он ушел, бросив на Сирина все тот же взгляд, удивления и любопытства, каким его провожал к трем водам Омир-Ра, полгода тому назад.
Первоначально занятия представляли собой смесь половой гигиены и начатков медицины с уклоном в физиологию женского организма. Жрец вывешивал на стенде красочные плакаты и слушатели - всего десять человек, краснея и смущаясь, постигали вторую ипостась богини, а ночами мучились от подступившего вожделения, пачкая постель извергающимся семенем. Так продолжалось три недели.
Однажды Сирину приснилась Олийя такая, какую он видел у себя на бедрах с распахнутым к нему лоном, с дразнящим воображение ярко-красным язычком между створок её раковины. Она раскачивалась и стонала в экстазе. Сирин проснулся и сел на кровать, потом прошел в ванную и встал под струю холодной воды.
- Она, это все знала, только о нас, мужчинах. - Мысль пришла внезапно и обожгла Сирина, своей неожиданностью и своей очевидной простотой, но от чего обожгла - этого Сирин не понял.
"Она, это, все умела. Она была опытная, но кто дал ей, в школе женщин этот опыт? И как это было?" - Вопросы жгли его, хотя он понимал, что её опыт не касался тела Олийи, "но что из того?" Мысль продолжала жечь и сверлить его мозг. - "Она знала и о себе то, что я теперь знаю о женщинах?"
Так же внезапно, как появилась эта мысль, появилась и злость на себя, на эту мысль, на это беспричинное, безосновательное потрясение.
- Ну и что?! - Почти выкрикнул он и ударил себя по лицу. Тело Сирина заледенело под струями холодной воды, но он и не думал прекращать добровольную пытку. Вскоре он перестал чувствовать холод. Он не знал, что скрывалось за этим вопросом: "ну и что?". Вызов существующему порядку? Оправдание себя? Или нечто иное, более глубокое и от того настолько страшное, что сознание не позволяло ему выплыть из глубины сокровенного?
Внезапно поток воды прекратился, и Сирин очнулся от наваждения и только сейчас понял, насколько сильно замерз. Остаток ночи он пытался согреться, укутываясь в одеяла. Мысль, потрясшая его накануне, уже не волновала, и сама по себе казалась смешной и не стоящей внимания.
Утром жрец не вывесил, как обычно он делал, на стенде учебной комнаты плакаты, а прохаживаясь по подиуму, объяснил ученикам:
 - По сути дела курс мой окончен. Я понимаю, что многим он доставил немало неприятных минут, но они естественны. Я уже говорил, что настоящий мужчина должен уметь контролировать свои эмоции, образно говоря, в нем должны уживаться лед и пламень. Женщина - либо лед, либо пламень и то и другое для неё пагуба, вот почему рядом с ней должен быть мужчина, то охлаждая её, то воспламеняя. Бывает, что мужчина не умеет управлять собой и тогда - беда, рушатся семьи. Впрочем, говорю я это только из чувства долга. На этом я, вас, покидаю и надеюсь, что Омир-Ра избавит от моих услуг в ином качестве, в качестве врача.
Эта было самое короткое занятие из всех, что пришлось узнать Сирину за это время. Послушники разбрелись по своим кельям, поскольку собираться вместе, вне учебных стен, было строжайше запрещено. В свободное время предписывалось заниматься совершенствованием техники погружения в себя и поиска ответов в себе же на волнующие вопросы.
Жрецы-наставники этой техники утверждали, что все ответы содержатся внутри вопрошаемого, а вовсе не во внешнем мире. Внешний мир только подтверждает, или отрицает найденное.
Сирин попробовал найти ответ на вчерашнюю ночную вспышку своих эмоций. Он принял предписанную в таких случаях позу, весьма неудобную для тех, кто только начинает опыты погружения в себя, но весьма эффективную для скорейшего погружения в транс. Стопы ног плотно прижаты друг к другу, колени разведены в стороны. Сидеть нужно на твердом и ровном месте, ладони повернуты вверх, на коленях, все тело расслаблено до предела, глаза полузакрыты, взгляд сосредоточен в одну точку пространства, можно выбрать любое пятно на противоположной стене. Вся трудность заключалась в том, чтобы научится предельно расслаблять тело.
Мысленно нужно смотреть в себя, как будто ты ныряльщик и твоя задача пройти сквозь толщу мутных, неясных вод к мерцающей в глубине точки. Это пятнышко света появляется не сразу, но если оно появилось, нужно научиться удерживать её. Эта цель и к ней нужно направить всю свою волю. Нужно прорываться к ней. Так учили Сирина наставники. И еще они говорили:
- Признаком того, что вы на верном пути, является расширение
светового пятна и увеличения его яркости. В трансе человека окружает яркий и ровный свет. Дальше у каждого своё. Кто с чем пришел, тот то и получит. Этот свет нельзя обмануть. Он точно знает с чем к нему пришел человек, а вовсе не то, что задумал, или подумал человек перед погружением в транс.
Сирин овладел этой техникой довольно быстро, но всегда, когда он
выходил к свету, вместо ответа на задуманный им вопрос, он слышал только мелодию своей флейты. Так случилось и на этот раз.
На следующий день в том же самом помещении, послушники увидели другого жреца. В глазах его горел лихорадочный огонь, словно что-то сжигало его изнутри. Когда послушники уселись на свои места, он встал за кафедрой, и первые его слова были как выпад шпаги:
- Слушайте и внимайте с почтением, ибо говорить буду словами НАШЕЙ богини! - Голос был зычный, горячий и проникающий в глубину сердца. - Все вы вожделеете женщину! Это природное право мужчины, и кто скажет слово против природы? Но тогда больше ли вы кошки, которая так же вожделеет? Что вас отличает от неё? Только ли слово, которое вы шепчете на ухо своей возлюбленной или нечто большее? Кто из вас соловей?
Он оглядел слушателей цепким колючим, даже сдирающим кожу, взглядом.
- Я говорю вам: станьте тем, чем вы есть, то есть вожделеющими женщин, ведь и она сторона, вожделеющая. Тут нет противоречия, а есть стыд, от которого нужно избавиться. Разве ваш желудок, печень имеют понятия о стыде, но как бы вы жили без них?!
И опять этот взгляд жаркий, горячий и пронзительный. Сирин невольно поёжился от этого взгляда. Стало холодно.
- Не больше же вы кошки, печени и желудка - так устроена природа человека, общая для всех живых существ.
О женщинах моё слово. Вглядитесь в её одежды, и вы поймете её суть. Из всех зверей и птиц только она буйно украшенная.  Поистине, нет числа блестящим погремушкам на её одеждах и все они поддельные.
Обильной должна быть основа, чтобы выдержать этот тяжкий груз. Потому и клонится, ломается остов мужчины под непосильным грузом. Твердую кору жизни нужно давать ей для пропитания, иначе рухнет остов мужчины и будет он погребен под обремененной безделушками, плотью.
В половину огня, Создатель дал Женщине, чтобы души, растратившие пламя, помещать в эту плоть.
Жрец неистовал. Пена появилась на его губах, руки чертили в воздухе непонятные символы.
- Рыдайте над долей женщины - вы, мужчины, поскольку дух, заключенный в ней, когда-то носил ваш облик.
Рыдайте над женской долей, мужчины, поскольку она тень вашей тени, она такова, какой её представляете вы.
Мягкая глина она в ваших руках, мните её и лепите то, что воображаете увидеть в ней.
Разве не гончар виновен в кособокости горшка? Что же вы еще требуете от женщины - несчастные!?
Долг мужчина - разжечь в ней огонь, соскрести гнилую основу её одежд и обнажить женщину.
Исполните свой долг, вожделеющие женщин, как его исполняет печень, сердце, легкие.
Это и есть ваше сострадание к ней, но она назовет вас жестокими.
Будьте тверды и сделайте из неё человека, вначале только человека сделайте из женщины.
Жрец упал на колени и замолчал. Молчание длилось долго, но никто не шелохнулся и вот жрец приподнялся и спокойным голосом без прежней экзальтации продолжил свою лекцию.
- Но бывает и так: в самом мужчине остается такая малость огня, что он не достоин родиться не только женщиной, но хватит этого огня едва ли оживить мелкую рыбку.
Так он провел эту жизнь, обремененный холодящим грузом "красной глины" своей, погребенным под ней провел он жизнь свою. Сгубит женщину он - губитель!
Горе народу, у которого мужчины выстуживают женщину, как северные ветра раскрытую настежь избу.
Горе не соблюдающему должное.
Браком вы называете союз с женщиной и верно ваше слово, ибо на самом деле - это негодное!
О, лицемеры! Вместо того чтобы очищать природу женщины от тяготы глины, вы, по лени своей, по скудности собственного огня, тушите в ней последние искры.
От того, и дети ваши, раз от разу и, из поколения в поколение, вырастают слабыми, но озлобленными в своей духовной слабости.
О рождении детей хочу сказать своё слово. Женщина тело своё даёт ребенку, "красную глину" свою дает она. Жадна женщина до всего яркого, сверкающего, в глубине своей прячет его - жадная! Расточительна она плотью своей, её и расточает.
Мужчина огонь даёт ребенку в меру своей любви к нему, к будущему, в меру того, что имеет сам.
Жаден мужчина до плоти, но ни во что не ставит блестящее, потому и отдает с легкость своё пламя тому, кого любит, кто жаждет блестящее.
Воспитанием мужчины усиливается или погашается этот огонь в ребенке. Не раздувает женщина — это пламя, а наоборот - отнимает последнее.
Любовью своей отнимает она, ибо любит всё яркое и блестящее. Не отделяет она ребенка от тела своего и тем самым губит.
Жрец опустил, воздетые над собой руки и то, что владело им, говорило через него - покинуло. Он обмяк, тяжело опустился на скамью и, словно погрузился в сон.
Послушники сидели, завороженные силой его эмоций. Наступила тягостная, звенящая тишина. Так продолжалось около получаса. Потом жрец поднял голову и посмотрел на учеников отсутствующем взглядом, словно он видел перед собой нечто иное, чем было на самом деле.
Вечером, Сирин размышлял над услышанным и тысячи вопросов вставали в его голове, но не было прежнего наставника, который бы сказал ему: "Спрашивай».
Позже, когда Сирин уже собирался лечь спать, в его келью вошла молодая женщина и оставалась у него всю неделю, отлучаясь только за тем, чтобы принести питье и еду, себе и ему. Так Сирин познал технику секса и женщину во всей её полноте.
На второй вечер Сирин спросил Ингрид, (так её звали) когда она прижала его лицо к своим маленьким грудям, и он вдыхал пьянящий запах её тела и вдруг, совершенно некстати, не к месту, вспомнил Олийю. Ему показалось, что Ингрид осуждающе поглядела на него. Тогда он и спросил:
- Скажи мне, отчего так беспокойно, на душе, когда расстаешься с женщиной?
- Это ревность. Мужчина боится, что кто-то другой будет для неё
столь же желанным, каким был он. - Ответила она между перерывами поцелуев, которыми она осыпала его тело.
- Ты кто? Ты жрица?
- Нет, я никто.
- Ты пугаешь меня.
- Чего же ты, милый, испугался? В мире есть кто-то, а есть и никто.
Я храмовая рабыня, посвященная второй ипостаси "Трехликой".
- Это, это, это, наверное, трудно быть рабыней? - спросил Сирин,
впившись губами в сосок.
- Не труднее чем быть кем-то. - Ответила она, постанывая от удовольствия и подталкивая голову Сирина к той точке тела, которая властно требовала его губ.
- А что такое, любовь? - Спросил Сирин, хотя об этом ему говорили,
но что-то подсказывало ему, что Ингрид объяснит это иначе.
- Люди много чего напутали. - Девушка привстала на ложе и властно
взяла голову юноши в свои крепкие горячие ладони и, заглянув ему в глаза, продолжала. - Да, есть и любовь среди людей, но это не то, о чем вам говорили. Любить - это желать всей душой, всем своим телом чтобы тот, кого любишь, был счастлив, а с тобой или без тебя - не важно!
- Значит, я её не люблю. - Обмолвился Сирин, - а ревную!
- У тебя уже была женщина. - И опять в её голосе прозвучали утвердительные интонации. - Я это поняла сразу. Не волнуйся - такое чувство у мужчины - естественно. По-настоящему могут любить только женщины.
В последний вечер, перед тем как Ингрид уйти, уйти навсегда из него
жизни (это было единственное имя, которое он услышал в храме), он самоуверенно сказал ей: "Я теперь все знаю о женщинах",- но она только засмеялась: "Малыш, разве можно исчерпать море и пересмотреть все цветные камушки на пляжах островов Атласа? Даже одна и та же женщина каждый раз - другая. Разве я, вчерашняя, похожа на сегодняшнюю? А та, что была утром, похожа на ту, что была вечером?
Сирину ничего не оставалось делать, как признать её правоту, она
действительно была разная, то капризная, то холодно-отстраненная, то пылкая и страстная, то грустная и задумчивая, и никогда не была прежней Ингрид. Многоликая, как богиня, которой она служит своим телом.  И вот она у порога его жилища.
Неделя прошла, как один сплошной сон и девушка, словно угадав его промелькнувшую мысль.
- А я и есть твой сон, сон твоей бунтующей и вожделеющей женщину плоти. И меня не было. Никогда не было в твоей жизни. Запомни это.
Запомни и проснись к жизни! Слышишь?!
Последние слова еще долго звучали в душе Сирина, и казалось, что стены и воздух были насыщены последними словами храмовой рабыни.
* * *
Трое суток после её ухода, в келью Сирина никто не входил. Все необходимое, еду, и напитки приносил худенький, с испуганным выражением лица, послушник. Он ставил принесенное на пол у двери и тут же исчезал, словно боялся, что его о чем-нибудь спросят.
За это время в сознании Сирина окрепла мысль, что он не так, не должным образом служит Омир-Ра, и эта мысль была связана с музыкой, которая буквально разрывала его. Он часто повторял про себя: "О могучая, прекрасная, владычица неба и земли, дай мне, позволь мне сложить в твою честь песню. Ведь и то, что поет во мне - твоё и без воли твоей не пришло бы?"
Так он часами разговаривал с Омир-Ра, но она не отвечала на его призывы, как и тому, прежнему его наставнику. Он чувствовал, что она стала к нему ближе. Потому чувствовал, что трехнотная мелодия её флейты все явственнее вплеталась в ЕГО музыку. И он представлял себе, как двое - один на флейте богини и он - на своей, играют мелодию песни. Слова не ясной тенью ворочались в душе Сирина, и он стонал от невозможности уловить их смысловую основу.
Однажды утром, ему в голову пришла мысль - раз у Омир-Ра три ипостаси, то в гимне, посвященным ей должны быть три флейты: женская трехнотная и мужская. Он долго размышлял; сколько же звуков должно быть у мужской флейты? Сирин уже понимал, что его флейта - это флейта духа, творящего Вселенную. В последний день пребывания в этой кельи он услышал мелодию из пяти нот и понял - это и есть голос "мужской флейты". Он был груб, властен и требователен.
Он не очень удивился тому, что в его келью зашел жрец в желтой одежде и повел Сирина еще дальше, внутрь храмового комплекса, ждал чего-то подобного. Вспомнились слова первого наставника, так неожиданно покинувшего его: "Учение Предвечной - это дорога в одну сторону" и эта дорога вела в глубины храмового комплекса.
Сирин подумал, что так оно и должно быть, ведь и человек для того чтобы обнаружить себя, подлинного, должен спустится в глубины своего Я, прорываясь сквозь заставы многочисленных демонов порока.
Храмовой комплекс, казалось, не имел пределов. Чем глубже спускались, тем просторнее были коридоры и выше комнаты, по которым жрец проводил юношу. Чаще встречались залы с колоннами из цельной породы, облицованные мраморными плитками и выполненные в виде спиралей, многогранников и покрытые сложным, многокрасочным орнаментом из самосветящих красок, особенно в таких местах, где не было искусственного солнца. Эти орнаменты завораживали и притягивали к себе, заставляя Сирина замедлять шаг и спотыкаться на ровном месте. Но любая дорога имеет конец, и жрец остановился перед резной дверью. Он вытащил из нагрудного кармана небольшой бронзовый ключ и открыл её. Это было очередное жилище, очередная, третья по счету келья Сирина.
Так началось дальнейшее обучение юноши с далекого острова Мару, где у подножия горы Мену он играл для девушки по имени Олийя сочиненную им песню на восьмизвучной флейте, теперь-то он знал, флейте Духа трехликой богини Омир-Ра.
Занятие началось с лекции об имени.
- Все что имеет имя - есть сущее в свете. - Говорил жрец в оранжевой одежде трем молчаливым юношам. - Человек, для которого нет имени, для которого имя только простой звук, а не сами предметы в их смысловой явленности, этот человек глух и нем, и живет он в глухонемой действительности. Если слово не действенно и имя не реально, не есть фактор самой действительности, наконец, не есть сама действительность, тогда существует только тьма и безумие, и копошатся в этой тьме темные и безумные, глухонемые чудовища. Имя больше чем звук. Звуки издают все животные, но человек издает особые звуки, мы их называем - фонемы. Способностью произносить фонемы человек отличается от животных. Это сокровенный дар Омир-Ра человеку. Более того, фонема сама по себе несет смысл. И в этом нам еще предстоит разобраться, как и во многом другом, что касается человеческой речи».
Месяца через два Сирина и еще одного послушника, стали обучать тайному языку жрецов, языку свиста, но Сирина занимала только музыка, и какие бы усилия не прилагал юноша, у него плохо получалось. Жрец-наставник вынужден был отступить.
- Место, которое должно было занять знание священного языка, - сказал он, - у тебя занято. Богиня не открывает его моим усилиям. Ты можешь больше не приходить на мои занятия.
Прошли еще три месяца, и Сирин понял многое из того, что несла Омир-Ра во внешний мир. Он усвоил законы, по которым человек мыслит и понял, что истина - это то, что несет в себе отрицание любого положительного утверждения и одновременно - это же положение верно с точность до наоборот. Что суть жизни и мира перетекание из одного состояния в другое и миллионы таких, разнонаправленных потоков составляют живую ткань бытия. Ему рассказывали о духах и силах, которыми Омир-Ра управляет материей: воздухом, водой, огнем и землей. Перед его внутреннем взором вставали величественные картины духовных храмов народов и рас, уходящих корнями в мрачные, жуткие подземелья ожившей, но не одухотворенной материи и вздымающейся к небесному огню, к самой сокровенной сущности, к самому Духу Омир-Ра.
- Есть народы, - говорил жрец, - души которых еще не вырвались к свету и пребывают в страшных муках подземелий Гадеса. Другие народы на полпути в источнику духовного Света, но все народы, как и отдельный человек, всегда несут в себе всю архитектонику своего духовного храма. Омир-Ра никого не освобождает от своего духовного наследства. Так новорожденный несет в своей плоти, память обо всех своих пра и прапра родителей, так и душа, вселяющаяся и одухотворяющая его, несет в себе память той расы, того народа в котором она впервые появилась.
Сирина все это мало интересовало, поскольку в душе его творилось нечто такое, о чем наставники его не догадывались. Он покорно ходил на лекции, но загорался только на утренних песнопениях в честь Омир-Ра и однажды попросил жреца-регента разрешить поиграть на флейте Богини.
Жрец сказал ему: "Для этого нужно учиться, юноша. Неумелая игра - плохая служба Всемогущей и тем более она будет оскорбительна, если прозвучит в самом храме. Но я возьму тебя, завтра утром с собой за пределы храма и там ты попробуешь сыграть».
Он заметил нечаянный порыв Сирина и истолковал его по-своему: "Не
беспокойся, я договорюсь, с кем следует, а пока наберись терпения».
На рассвете жрец-регент повел его подземными коридорами, которые явно шли с подъемом. Через час Сирин впервые почти за два года, увидел голубое небо и настоящее солнце, наполовину вставшее из океанских вод. Сирин и жрец стояли на каменной площадке, над обрывом в, пенящейся прибоем, океан. Жрец извлек из резной шкатулки флейту и протянул её Сирину. Тот благоговейно, с поклоном принял инструмент. Флейта была выполнена из кости и дерева. Руки и пальцы сами, словно у них был разум и чувства, знакомились с ней, пробегая по её холодному телу, ощупывая каждый миллиметр священного инструмента. Сирин весь ушел в себя и для него перестал существовать жрец-регент, и даже восход солнца, которого он так долго не видел и которому он, в первые минуты, обрадовался всем своим сердцем. И вот он решился, вернее за него что-то решило, более властное, более могучее, чем его разум. Сирин поднес флейту к губам, и она запела, запела ту самую женскую партию в его гимне для трех флейт, и никто не прервал его, пока он не доиграл до конца. Потрясенный жрец-регент плакал.
- Сын мой, - сказал он, утирая слезы рукавом своей хламиды, - как же мы все были слепы!
С той поры Сирин, каждое утро играл на флейте, вместе со жрецом-музыкантом, священный гимн Трехликой Богине Омир-Ра.
Сирин чувствовал, что помимо языка, данного Омир-Ра человеку, есть еще более сокровенный язык, сочетающей в себе фонемы, заключенные в музыкальные оболочки. В глубине его души возникали смутные образы синтеза фонемы и мелодии. Он даже придумал название такому синтетическому искусству - пение, но звуки языка человеческой речи, его родной речи, в которой так мало "поющих звуков", ставили перед ним неразрешимую задачу.
И вот, когда заканчивалось его двухгодичное обучение, Сирина, вызвал к себе один из главных жрецов храма, имя которого даже жрецы не произносили вслух. Жрец в ярко-красной одежде повел его вглубь храмового комплекса и потому, что ступенек, ведущих вниз было больше чем ровного места, то Сирин понял, что само сердце святилища лежит куда глубже поверхности моря и возможно даже уходит под него.
Жрец оставил его одного среди обширного зала. Со всех стен в центр, на стоящего Сирина глядела богиня Омир-Ра и он, повинуясь внезапному порыву, встал на колени и склонил голову. Ему показалось, что прошла целая вечность, когда почувствовал прикосновение горячей руки к своему затылку. Он поднял голову и увидел фигуру аскета с длинной до пояса, белой, как горный снег бородой, с редкими, не подстриженными волосами на голове, так же отливающими серебром. Жрец был в белых одеждах, до самого пола. Алый пояс перетягивал его хрупкую талию. Жрец был бос. Он не произнес ни одного звука, но слова сами собой возникали в голове Сирина.
- Это хорошо.
Он взял юношу за руку и как тот жрец, у водоема, помог ему встать на ноги.
- Это хорошо, что ты чувствуешь присутствие Всемогущей. Пойдем, я приведу тебя к её сердцу, к средоточию её силы. - Теперь уже не мысленно, а вслух сказал старец.
Жрец пошел, не оборачиваясь, каким-то легким, почти невесомым шагом, да так, что Сирин едва поспевал за ним. Вскоре они остановились у двери, на которой был начертан знак огня - две, перекрещенных под прямым углом стрелы. Острием вверх и вправо. Жрец, прежде чем открыть дверь, ткнул пальцем в крест и провел им сверху вниз. В голове Сирина прозвучало: "ось мира", потом палец провел горизонтальную черту с лево направо, как указывала стрела, и опять Сирин услышал в голове: "Направление развития человечества от чистой духовности к идеальной материальности».
Потом вытащил ключ и открыл дверь. Глазам Сирина предстал алтарь Омир-Ра, выполненный из чистого золота, серебра и драгоценных пород деревьев. Это было очень сложное сооружение, занимающее более двадцати квадратных метров, и высотой метров пять. Впрочем, Сирин мог и ошибиться, поскольку вошел он в эту комнату не как исследователь, с холодным сердцем и разумом, напротив, юношу переполняла такая буря чувств, что он едва держался на ногах.
В голове Сирина прозвучали слова жреца:
- Он остался в наследство нам с тех времен, когда ангелы сходили на землю, и боги разговаривали и даже ссорились со смертными.
- Так это правда? - Спросил Сирин, едва разжимая губы от охватившего его волнения.
- В древних сказаниях куда больше правды, чем думают люди.
- Значит и об Атласе правда? - спросил Сирин и не очень удивился тому, что голос жреца звучал в его мозгу, минуя уши. Он слышал о том, что такое возможно.
- Правда. Да ты сам скоро узнаешь столько правд, сколько сумеешь вынести. Смотри же, чтобы они не раздавили, или не разорвали тебя надвое. Ты не боишься?
- Нет. Если на, то воля "Трехликой".
- Она не подает руки тем, кто сам не делает усилий навстречу к ней. - На этот раз жрец сказал голосом, и голос его был тверд как алмаз.
Камень в центре алтаря стал разгораться, переходя от слабого зеленого свечения к оранжевому.
- Смотри. - в голосе жреца послышалось благоговение, - она услышала нас.
Жрец опустился на колени и следом за ним Сирин. Огонек в центре алтаря как бы притягивал к себе взгляд юноши и вот в его голове возник образ некого существа, затканного в переливчатые струи золотистого света, словно в кокон. Сирин узнал в этом существе изображение Омир-Ра и в этот момент, как только узнал, его закружило, и он бы упал в ту же секунду на пол, если бы кружащая сила не держала его в центре вращения. Ему показалось, что центробежная сила разорвала и разметала его плоть и осталась только осознание себя, бывшего некогда человеком. И то, что осталось от Сирина услышало её голос, и смысл сказанного потряс то, что осталось от него.
Когда они вышли из алтарной комнаты, жрец отер полой лицо и голову от обильно выступившего пота. Потом сказал:
- Ну что же, воля богиня священна, но как жаль, что мне придется её исполнить. Новое не приходит без того, чтобы не отнять старое. Любые перемены в мире - жертва.
Сирин согласно кивнул ему головой. Он теперь понимал: того, что говорит смертным Бог не выразить человеческим словом. Потребовались бы столетия напряженнейшего труда лучших мастеров слова, вдохновенных, чтобы в тысячах томов книг хотя бы приоткрыть значение одного звука, истекшего из божественных уст.
Через три месяца в храмовом комплексе, там, где совершались великие торжества, на помост вместо одного флейтиста вышло трое, один из них был Сирин со СВОЕЙ ФЛЕЙТОЙ. В руках другого, была так же НОВАЯ ФЛЕЙТА с пятью отверстиями для пяти звуков. Третий вышел с ФЛЕЙТОЙ БОГИНИ.  И произошло чудо, за спиной флейтистов, появилось сияющее облачко, как только раздались первые звуки гимна, мучившего Сирина целый год. По мере того, как в мелодию ФЛЕЙТЫ БОГИНИ стала вплетаться мелодия НОВЫХ флейт, сияние усилилось и одновременно уплотнилось, пока изумленные послушники, паломники и жрецы не узрели ЕЁ и не пали на колени.  Так Омир-Ра слушала игру Сирина.
Вначале она появлялась каждый раз, когда исполнялся утренний гимн в её честь, потом стала появляться все реже и реже. Сердце же Сирина не находило себе покоя, от того, что главное так и не получилось - он не мог придумать каким образом можно синтезировать фонему и мелодию в одно целое. И самое мучительное заключалось в том, что там, в алтаре он знал и тогда знал безмерно много и вот, как стремительно вошло в него знание, так же стало его покидать. Так морской прилив обрушивается на песчаный пляж и на многие сотни метров покрывает соленой влагой бывшую твердь, так же обрушилось на Сирина знание, но как морской прилив оно же и отступило, оставляя во впадинках быстро высыхающую влагу. Остается только чувства и память о пережитом, да еще уверенность – решение есть, решение возможно!
Вместо двух лет, Сирин провел в храме три года, но так и не смог найти ключ к разрешению своей задачи. Не получалось так, чтобы голос следовал за мелодией флейты. Он обрывался на первых нотах и судорожно давился в свистящих и шипящих звуках. Слишком мало было гласных в языке атлантов, но он этого не понимал. Пора было возвращаться в мир, в котором о Сирине прошла молва, как о святом, но он-то, как никто знал, что ему до святости далеко. Последняя ночь, в храме, ознаменовалась тем, что его вновь вызвали к безымянному жрецу-аскету. Он встретил его, как и прежде, в том же предал тарном зале и разговор между ними был не долог.
- Ты, разумеется, уже забыл то, что тебе было сообщено Держателем Мира, Всемилостивой Омир-Ра и это мудро, поскольку нельзя жить в мире с этими знаниями. Нельзя открывать людям глаза. Они должны спать и крепко спать, поскольку только сонные ведения и сонные дела способны поддерживать их плоть. Ты это все знал. Говорю я тебе не для того чтобы напомнить, нет! Дело в другом. Ты тогда понял, почему я сказал, что мне жаль исполнять волю Трехликой и согласился со мной. Нынче я обращаюсь к тому источнику, который ослепил человека, я обращаюсь к твоему разуму. Понимаешь ли ты, осознаешь ли ты последствия своего страстного, безудержного желания? Понимаешь ли ты значение своей игры на флейте, если всемудрая богиня не дала нашему голосу следовать за ней? Понимаешь ли ты, какие силы открываются и приходят в мир?
Сирин и сам думал об этом, и потому ответ был готов: "Я думаю, что это желание моего сердца совпадает с волей Предвечной. И кто я такой, чтобы идти против её воли?"
- Я ждал такого ответа. - Голос старца дрогнул. - По-другому ты и не мог, не должен был ответить. Одни приходят в этот мир, чтобы еще крепче усыпить людей, другие приходят будить. Прощай, но у меня есть предчувствие, что вместе с тобой в мир войдет нечто страшное, такое, что потрясет его до основания. Как жаль, что мне суждено все это пережить.
Старец совершил, магический жест очищающего огня, перед Сирином и все тем же "летящим шагом", который оставался загадкой для юноши, покинул пред алтарный зал. Встретились они через год и эта встреча не принесла им радости.

ВОЗВРАЩЕНИЕ "СВЯТОГО СИРИНА.
(Глава третья.)
Все, что когда-нибудь началось, заканчивается, Сирин возвращался домой, к отцу, на свой остров. По дороге к пристани шел уже другой человек, не тот, что был в толпе послушников три года тому назад. Густые светлые волосы аккуратно подстриженные, касались плеч, лицо окаймляла такая же светлая бородка. Алая рубашка с коротким рукавом, заправлена в брюки из плотной ткани синего цвета, поверх её кожаная куртка со шнуровкой через всю грудь, на ногах сапоги с высокими голенищами, с длинным тяжелым мечем на широком кожаном поясе, с медной застежкой в форме Знака огня в круге. Такую эмблему может носить только человек, посвященный в высшие таинства Омир-Ра. В левой руке у него все тот же отцовский сундучок, а в правой, в правой пенал с флейтой С ЕГО ФЛЕЙТОЙ, о которой уже пошли слухи. Об этом ему сказал жрец, ведающей внешними делами храма, а заодно и вопросами быта.
Рано утром, когда искусственное солнце в келье Сирина чуть-чуть светило, жрец постучался и вошел.
- Ваше святейшество, - обратился он к Сирину, - не угодно ли будет пройти со мной, для того, чтобы облачиться в мирскую одежду подобающую Вашему сану?
В просторной гардеробной ему быстро подобрали одежду, и жрец принес отцовский сундучок с которым он прибыл на остров.
- Ваше святейшество теперь известный человек в миру, только и говорят о Святом Сирине, люди уже сходятся к дороге, чтобы лицезреть Вас.  Известие было столь неожиданным, что он растерялся. Жрец понял эту растерянность по-своему и сказал: "Я распорядился, чтобы два храмовых воина проводили Вас до причала. Народ захочет не только Вас увидеть, но и дотронутся до Ваших одежд.
И заметив недоумение на лице Сирина, добавил: - Это обычное дело.
Сирин решительно отказался от эскорта, он не мог поверить в то, что теперь он, как это всегда бывает с известным человеком, не принадлежит себе. Он все еще считал себя тем самым Сирином, который когда-то играл на СВОЕЙ флейте у подножия горы Мену, сочиненную им мелодии.
Он вышел из храма рано утром, чтобы не смущать свой особой народ, но все равно вдоль дороги стояли, чудом прознавшие о его возвращении люди и даже гоомы, щурясь от дневного света, стояли за спинами людей, опершись на свои лопаты и кирки.
Это было так не привычно для Сирина, что он, вначале, даже решил повернуть назад, но люди просто смотрели на него, не делая ни каких попыток приблизиться к нему. Так, под взглядом жителей припортового городка, он подошел к пристани, где его ожидало двухмачтовое судно с родного острова.
Когда Сирин ступил на палубу, его поддержали двое матросов, и Сирин услышал слова заклятия, которые произносят, дабы отвести от себя беду. Он очень удивился этому и подумал: "Какие же небылицы люди рассказывают обо мне?"
Сирина провели в отдельную просторную каюту, и капитан судна спросил его: "Святейший, не изволите ли что приказать?" И это обращение - "Святейший", было в диковинку для Сирина, и он растерянно, и как-то суетливо махнул рукой, поспешно сказал: "Ничего не надо. Я просто хочу отдохнуть немного».
Его оставили в покое. Судно тут же вышло в открытые воды и взяло курс к родным берегам. Изредка появлялся слуга и предлагал ему что-то из еды и питья. Каюта находилась недалеко от носа судна, и он часами простаивал на палубе, вдыхая солоноватый воздух, насыщенный запахами далеких гроз и водорослей.
Сирин вспоминал своего отца, мать и много думал о том, как его встретят дома. Мысли о Олийя он старался прогнать от себя и спрятать в самые глубины своего сознания.
На третий день разразился шторм и достиг такой силы, что мачта из прочнейшего дерева стала опасно потрескивать, а в каюту к Сирину заплескиваться вода. Он лежал на койке, пристегнувшись ремнем. Шторм, казалось, только разминал свои мускулы, и капитан зашел в его каюту. Он ничего не спросил и не сказал, а лишь как-то укоризненно посмотрел на Сирина, словно тот был причиной их бедственного положения и тут же ушел, оставив после себя большую лужу, натекшей воды с его плаща. Юноша догадывался, что дела их плохи, если не отчаянно плохи! Гибель судов, во время шторма, было обычным делом в этом островном государстве и хотя люди привыкли к неизбежному риску, но они были люди и всегда боролись за свою жизнь до конца.
После ухода капитана судна, Сирина потянуло поиграть на флейте, может быть в последний раз в жизни. Прислушиваясь к себе, он не ощутил страха смерти, хотя все предвещало скорую гибель. Он нащупал футляр, флейту Сирин всегда держал рядом с собой. Открыл его и вытащил инструмент. Играть лежа, да еще пристегнутым ремнями, было крайне неудобно, но качка была такая, что он не решился освободить себя от ремней. Попробовал взять две три ноты, но мундштук флейты все время соскальзывал с губ и у него ничего не получалось. Это начинало злить Сирина. Он отстегнул ремни, сел, упершись ногами в столешницу, а спиной в переборку и таким образом расперев себя. Снова сделал попытку сыграть что-то такое, чтобы отвечало его настроению, а это было упорство, смешенное с легкой злостью от того, что мундштук и пальцы не слушали, а подчинялись качке судна.
Но Сирин все-таки справился с инструментом ведь это была ЕГО ФЛЕЙТА, а она не могла ослушаться того, кто её придумал и сделал.  Он играл и шторм стал стихать, но Сирин даже не заметил этого, увлеченной мелодией. Он продолжал играть и тогда, когда открылась дверь и в каюту вошел капитан. Он даже не обернулся в его сторону и от того не увидел, что этот старый морской бродяга, встал на колени и поцеловал дерево палубы в том месте, где остался след ноги Сирина. Он не заметил и того, как вышел капитан и перестал играть только тогда, когда у него онемели от напряжения губы.
Когда перестал играть, когда вернулся из области грёз, навеянных мелодией флейты, только тогда понял, что шторм окончился. Он выглянул в единственный иллюминатор в каюте и увидел, что солнце вот-вот сядет и ему захотелось выйти на палубу, настолько соблазнительно красивым показался ему заход солнца, в багрово-красных тучах уходящего на Запад шторма.
Сирин оделся и вышел на палубу. Его словно ждали. На палубе был весь экипаж во главе с капитаном. Не успел юноша и шагу ступить, все, кто был, упали на колени и поклонились ему. В растерянности он даже забыл зачем вышел из каюты. Матросы стояли на коленях, упершись лбами в деревянный настил и по всему было видно, что не встанут добровольно.
Сирин не был жрецом и от того не обучен искусству проповеди и обращения к людям - он был посвященным Омир-Ра и только. Он был вещью, или духом в себе самом и через этот дух, связанный с "трехликой". Он не знал, что нужно и что пристойно сказать в таком случае, и он сказал то, что пришло на ум.
- Полно, вам! Да встаньте же! Поймите, я не жрец!
Матросы упорно давили лбами настил палубы. Сирин совсем растерялся. Он подошел к первому матросу и взял его за руку, как когда-то брал его за руку жрец, поднимая у кромки бассейна и только тогда, повинуясь его усилию, матрос поднялся с колен, бормоча слова благодарности за спасение. Сирину пришлось каждого поднимать за руку и в глазах матросов он видел страх и восторг.
Нужно ли рассказывать о том, что вторая половина его путешествия омрачилось только чрезмерной услужливостью капитана и благоговением всех членов экипажа. Стоило Сирину выйти на палубу, как тут же падали на колени и не вставали, пока он не подаст руки.
Как он не увещевал, как не просил и лично, и через капитана - ничего не помогло. Уже перед заходом в порт капитан признался в таком странном поведении команды: "Святейший, Вы должны простить моих сорванцов за то, что они не слушали Ваших увещеваний. - Он дернул себя за ус и продолжал: - Мы, люди моря, суеверны и вместе с тем мы - люди. Мы так же болеем, может даже больше чем те, кто ходит по твердой земле. Смедж, ну тот, кто носил вам еду, сказал, что он излечился от чирьев и связал это с тем, что Вы несколько раз дотронулись до его рукой. Прости их святейший и их маленькую хитрость».
Сирин расхохотался: - Так вот оно что! И что же помогло?
- Да, святейший, помогло. - Серьезным тоном ответил капитан, не понимая причины столь заразительного смеха Сирина.
- Но это же, это суеверие! - Выкрикнул Сирин с явным раздражением.
Капитан вздрогнул от крика и беспомощно заморгал глазами, не понимая причины гнева этого, несомненно, святого юноши.
- Я не врач, - продолжал Сирин, - не жрец имеющий право совершать обряд очищения, я музыкант!
Но капитан упорно повторял: "Помогло. Мне помогло и Труму помогло, и другим помогло. Всем помогло».
Он так и ушел из каюты не поняв в чем причина смеха, сменившаяся раздражением. У себя в каюте, продолжал бормотать: "Разве это плохо, что помогло? Разве лучше было бы плавать сейчас кверху брюхом и кормить своим телом акул? Раз помогает - это всегда хорошо, а что музыкант, то что из того? Лишь бы помогало. Пойми их, святых. Разве лучше было бы, если бы не помогало? По всему следует, что хуже, а вот поди ж ты, смеется и сердится, кричит. А чему смеяться? Я вроде не сказал ни чего смешного и глупого, раз помогает. Пареная репа помогала бы, ну так и что? Я бы и пареной репе поклонился. А он, видите ли - не врач!"
Старый моряк еще долго бурчал себе под нос, заочно возражая такому непонятливому, но могущественному святому. И склонялся к мысли, что святость и ум не живут рука об руку, как не живут вместе щедрость и богатство.
На причале сына встретили отец и мать. Сирин же, не осознавая, что ищет, смотрел поверх их голов и это не укрылось от внимательных глаз отца.
- Сын мой, - спросил отец, кого ты там высматриваешь?
Сирин смутился и ответил: "Никого, отец"
Вечером в доме был пир и на него пришли все соседи со своими детьми. Они поочередно представляли их Сирину и напоминали ему:
- Это Камел, ну тот самый...,- как будто он, то есть Сирин должен помнить всех. Многих он действительно узнавал и вспоминал, называя их по имени. На лбу каждого, как велит обычай, он оливковым маслом ставил знак огня с пожеланием счастья и здоровья. Не было только Олийя. Когда праздник был в разгаре, он, улучив подходящее время и достойную причину, спросил мать:
- А соседская девочка, Олийя, наверное, замужем. - Старясь как можно равнодушнее, спросил Сирин. - Я слышал, что к ней сватался Потайя из рода Пиано?
 - Да, они живут в соседнем селе, ближе к горам. У ней родилась девочка, но больше нет никого. - Сказала мать. - И добавила: "Бедная Олийя, третий год за мужем, а Омир-Ра не дает ей детей. - Она посмотрела на Сирина тем особым взглядом матери, от которого трудно что-либо скрыть: "Она была здесь полмесяца тому назад, так я ей прямо сказала, чтобы они оба, молились Омир-Ра. Как ты думаешь, она сможет им помочь?"
- Она все может. - Ответил Сирин и сердце его заныло от предчувствия, что единственный ребенок Олийя - его дочь! "Дитя греха, что его ждет?" - Мысль промелькнула и погасла, а в голове Сирина прозвучали слова врача-жреца: "Люди этого не прощают, особенно девушкам».
Праздник продолжался три дня, на четвертый отец позвал Сирина в свою комнату, достал из шкафчика графинчик вина, вазочку засахаренных фруктов и после того, как они выпили по рюмочке, спросил: "Чем теперь думаешь заниматься?"
Вопрос не был праздным, поскольку до своего совершеннолетия (25лет) каждый мужчина должен основать своё дело с тем, чтобы было на чем содержать семью. Многие могли позволить себе вступить в брак только к сорока годам, так немилостиво обходилась с ними богиня Удача.
Мужчина, вне брака, был лишен многих прав и привилегий, но самое главное, такой мужчина, не сумевший в положенные сроки создать семью, был объектом насмешек. Любой мог его обидеть и даже ударить. За удар по лицу женатому мужчине полагалось наказание в двенадцать палок на площади или десять дуремов серебром - сумма не посильная даже для человека со среднем достатком, а удар по лицу не женатому мужчине сходил с рук. Виновный отделывался внушением и трехдневной отсидкой в подвале магистрата.
- Есть одна идея, отец. Она может показаться тебе безумной, а я сумасшедшим... Я даже не знаю, как тебе это объяснить... Эта идея связана с музыкой.
- С музыкой? - Брови отца полезли вверх. - Но разве музыкой можно создать себе состояние? Какие деньги выдуешь через три дырки в которые не пролезут даже горошины не то чтобы в них провалились полновесные дуремы?
- Я не знаю, отец, но это сидит во мне.
- Ты болен Сирин. Я человек практичный и потому не знаю, чему тебя там научили помимо умения обнажать женские тела и рубить мечом, последнее, несомненно, полезнее первого, но мысль твоя заработать на дудочке состояние, весьма меня позабавила. Ты хочешь, чтобы над старым Карасом все смеялись?
- Я же сказал тебе, отец - это не совсем то, о чем ты подумал. У меня будет своя школа. Я пока не знаю, как нужно в ней учить, но я знаю, что должно получится!
- Вот как? Ты не знаешь курса судна, устройство мачты и такелажа не понимаешь язык звезд и ветров, подводных и надводных течений, но ты знаешь куда должен приплыть?
- Да. Примерно такая задача стоит передо мной. Зря ты, отец называешь флейту - дудочкой в ней скрывается сила огромная.
- Какая такая сила? Твоя мать выдувает из неё стоны и хрипы, визг и сип и это сила? Ладно, оставим этот разговор на потом, когда проветрится твоя голова.
На следующий день, рано утром, в окно Сирина, со двора, донеслась брань отца.
- Пошли вы прочь от порога моего дома! Мой сын не лекарь! Ты хорошо меня понял, акулий корм! - Крикнул Карас обращаясь к кому-то. - Да зачем ты мне суешь эти жалкие гроши?
Отец говорил громко, как всегда, когда был в гневе, и Сирин окончательно проснулся. Он ополоснул холодной водой лицо и руки, надел просторную рубашку, подпоясал её ремешком с золотой жилкой на голубом замысловатом плетении и вышел на веранду, обращенную к улице.
На противоположной стороне от дома, под большим деревом бойя сидело три десятка человек, в том числе женщины с младенцами на руках.
- Святая Омир-Ра, только не это! - Воскликнул Сирин. - Я ведь не умею лечить, и ты об этом знаешь! Вразуми их "Трехликая"! Он, мысленно, прочел молитву, но не услышал в душе своей отклика Омир-РА.
Постучавшись, в комнату вошел отец. Лицо его было багровым от гнева.
- Это отродье падали утверждает, что ты великий святой, исцеляющий людей наложением рук?! Ты слышал что-нибудь похожее на подобную глупость. Вон-вон! - Вскричал старый моряк и показал на дорогу, ведущую к их дому. - Смотри еще приперлись! Нет, я спущу на них собак!
- Они не на твоей территории отец и ты знаешь, что они имеют право сидеть там, где им заблагорассудится.
- К сожалению, ты прав, но если не принять меры. Да ты посмотри! Похоже, сюда скоро сбежится весь поселок!
И действительно, к дому Караса шли, или точнее брели люди. Они останавливались напротив дома и уже всех не вмещала тень дерева. В комнату вошел слуга, Мал.
- Что узнал? - не поворачивая головы, спросил Карас и дернул себя за ус.
- Все началось в портовой таверне, где подвыпившие матросы рассказывали небылицы, о молодом господине.
- И что они там наболтали? Чтоб растрескалась их печень! – Вскричал Карас.
- Что могут, насочинят матросы. - Ответил слуга, потупив голову.
- Ты не виляй хвостом как лиса, а говори, что слышал! - Карас схватил слугу за грудки и приподнял над полом. В нем еще оставалась былая сила и не редко гнев туманил ему голову.
- Хорошо, господин. - Прохрипел слуга. - Я слышал, что молодой господин, якобы, усмирил игрой на флейте шторм... - Он судорожно глотнул воздух. - Отпустите меня, господин, мне трудно говорить. - Карас опустил слугу на пол. Тот перевел дух и продолжил: - Многие, если не все клялись, что он прикосновением рук излечил их от боли в суставах, от головокружения, от чирьев и прочих болячек.
- Ты слышишь, Сирин до каких пределов может дойти человеческая глупость! Ну и что? - Вопрос относился к слуге.
- Многие поверили и пошли сюда. Они меня просили... - Начал было слуга, но Карас оборвал его: "Чтоб ты сдох вместе с ними! Чтобы на их головы упали все болезни, какие есть на свете! Убирайся с моих глаз! Нет, постой! Сходи к господину Роену и господину Мгабу и скажи, что я пригласил их на рюмочку вина. - Слуга пулей выскочил из комнаты и через секунду послышался топот его ног по лестнице.
- Ну что ты на это скажешь, сын? - Карас тяжело опустился в плетенное кресло.
- Это правда, что они поверили, но, правда и то, что я музыкант, а не лекарь и заниматься знахарством, не имею права!
- Вот и я им толкую о том же самом, но они упрямы, как ослы! - Он
встал и подошел к окну. - Погляди, ишь расселись и ведь будут сидеть до тех пор, покуда на них не обрушится небо.
Отец ушел дать распоряжение о приеме гостей, а Сирин стоял у окна и смотрел на этих, обремененных болезнями людей, и жалость сдавливала ему сердце.
Через пару часов в дом вошли приглашенные: Роену глава поселения и его заместитель - Мгабу. Роена был старцем и у него плохо видели глаза от того он пришел со своим сыном - Гером. Мгабу исполнял роль судьи и палача одновременно, был крупным мужчиной с жесткими, окаменевшими чертами лица. Оба были сказочно богаты. Уллия - мать Сирина распоряжалась в гостиной пока мужчины приветствовали друг друга.
- Что это о тебе говорят, Сирин? - Спросил Роена, удивительно сильным для такого ветхого старца, голосом. И не дожидаясь ответа продолжил: "Слышал я, что ты исцеляешь наложением рук. Попробовал бы на меня наложить, вдруг свет солнца пробился бы в мой мозг?
- Вот, вот, - Вмешался в разговор отец Сирина. - Об этом я и хотел бы поговорить, уважаемые. Вы поглядите, какой табор развернулся под моими окнами?
Затем они прошли в гостиную и разговор оборвался. Все занялись вином и закусками. Только тогда, когда вино ударило в голову, Карас ловко перевел разговор на беспокоящую его тему.
- Ведь это нарушение моих прав! - Сказал он
- Нет уважаемый, как раз наоборот, они вправе сидеть там, где им удобно если территория общая, а не частная. - Ответил Роена, едва прикасаясь к пище. - И все-таки, скажи, Сирин, где тут правда, а где лож?
- Я не лекарь, - ответил Сирин, а музыкант. Брать на себя ответственность - лечить, я не имею права.
- Ах, мой юный друг! Право не право, какая это чепуха, главное был бы толк. Я много бы денег дал, если бы кто вернул мне зрение. Мгабу все равно, - Он кивнул на здоровяка, уплетавшего жаренное мясо и обильно запивая все это вином Караса. - Он здоров, как бык, а мне не все равно! Здоровый человек может рассуждать о том, кто вправе, а кто не вправе, больному же безразлично.
В разговор вмешался Карас:
- Есть право человеческое и есть право божеское. Человеческое, разумеется, может и потерпеть, но сын говорит, что он не имеет право лечить.
Мгабу набив рот паштетом из акулий печени согласно кивнул головой и промычал что-то, вроде того, что у него для таких святотатцев всегда наготове кнут. Но на Роену, похоже, не произвели впечатления ни речь Караса, ни угроза Мгабу.
- Хорошо здоровым поучать больных, но разве что-то в этом мире делается по мимо воли Богини? Разве болезни и здоровье не от неё? Разве тот, кто лечит и вылечивает, как бы он не назывался, то вылечивает не силой и благословением Омир-Ра? Вот я, смиренно терплю свой недуг, поскольку понимаю, что всё в её руках. Если есть хоть ничтожная доля правды в словах моряков, то что это, как не дар Трехликой?
Карасу вовсе не нравился такой поворот разговора, и он пожалел, что пригласил Роену, можно было договорится с одним Мгабу, а Роена продолжал своим сильным и чистым голосом: «Ты Карас, сказал, что твой сын музыкант. Послушай, Карас, а ты слышал, как играет твой сын?"
- Я мало что смыслю в музыке. - Буркнул обиженный Карас
- Да, да, Сирин! Сыграй нам что-нибудь из того, что умеешь. Мне рассказывали, что ты заговорил шторм игрой на флейте. – Продолжал гнуть своё Роена. Его поддержал сын.
- Впрочем, так это или нет, все равно сыграй нам! - Воскликнул Гером, который был старше Сирина на десять лет и был уже женатым.
Сирин посмотрел на отца и тот, безнадежно махнул рукой, давая понять, что мол делайте что хотите. Мать смотрела на сына так, как смотрят все матери в мире, восторженно и любовно, и она кивнула ему головой.
Сирин ушел за флейтой, а Карас недовольно сказал: "Я хотел обсудить вопрос честь по чести. это что же? Каждый раз просыпаясь я буду лицезреть этот табор? Вы же сами слышали - он сказал, что не лекарь!
- Ну что ты, старина, волнуешься? Посидят, посидят, да и разойдутся. Люди, что дети, они быстро теряют интерес, если только их не гнать, не запрещать, не отчитывать, - Ответил Роена.
- А по мне, так нужно, даже необходимо гнать, запрещать, а лучше пороть! - буркнул Мгабу.
- Вот потому, дорогой ты мой, мы словно гирьки на противоположных чашках весов, ты не даешь мне впасть в жалость, а я тебе - в жестокость. - Ответил Роена.
В гостиную вошел Сирин. В правой руке он держал СВОЮ ФЛЕЙТУ и первой на неё внимание обратила, мать.
- Откуда она у тебя?
- Она была со мной в храме Омир-Ра, точнее сказать, я её сделал там.
Больше никто ничего не сказал и не спросил. Сирин встал в пол оборота, к сидящим за столом. Минуту другую он стоял молча и всем от чего-то показалось, что он ушел куда-то от сюда. Потом осторожно приложил инструмент к губам и вот запела, завибрировала одна единственная низкая нота, потом вступила вторая. В комнате сгустилась тьма и повеяло жутким, сырым холодом подземелий, потом тьма взорвалась и распалась тысячами холодных искр. И всем показалось, что пошел снег, как это бывает, иногда, на самой вершине горы Мену. Кто-то из присутствующих застонал, заплакал пронзительно, как ребенок. И этот плач захлебнулся, утонул в бурлящем кипении океанских волн, которые вызвала в воображении слушателей, а может и наяву, игра Сирина. Впрочем, как выяснилось позже, каждому виделось что-то своё.
Колдовская мелодия лилась не переставая, а время для всех остановилась, точнее, оно прихотливо извивалось вокруг Сирина, захватывая в свой водоворот, в свое кипение и всплески всех, до слуха кого достигала его музыка. И сообразно этому, сидящие здесь, видели и переживали свое прошлое.
Карас тяжело дышал, он прорубался сквозь толпу, обступивших его дикарей к своему судну и слышал крики гибнущих товарищей. Еще не много, еще шаг, но волны мелодии его сына выбросили Караса с острова Альбу сюда, в только что отстроенный дом и Уллия протягивала ему новорожденного ею сына. Так было с каждым.
Когда Сирин закончил играть, то все увидели, что Мгабу плачет, размазывая по щекам слезы, а на лице матери застыла блаженная улыбка, словно она увидела райские сады Омир-Ра, из которых по преданию были изгнаны первые, её сотворенные люди. Лицо отца было мрачным и сосредоточенным, словно он опять был на своем судне у Оловянных островов, вечно покрытых туманом и от того именуемых еще - "Туманными островами". Роена смеялся каким-то детским смехом, а его сын с выражением довольно глупым, словно у него на людях спали штаны, смотрел на отца.
Молчали долго. Никто не притронулся к выпивке и закуски. Сирин сидел в углу на диване, безвольно опустив руки, в правой была флейта.
- О, Омир-Ра! - Произнесла мать, опускаясь на колени и всем почему-то неудержимо захотелось упасть на колени и поклониться Сирину.
Так, впервые сыграл Сирин на Своей Флейте в родном доме и те люди, ушей который достигла мелодия флейты, получили исцеление. Роена выплакал свою слепоту, а Мгабу свою жестокость, но в это же время, в порту, была зверски убита служанка таверны, убита тем самым матросом, который приносил еду и питье Сирину. Но на это никто не обратил внимание. Да и на самом деле, какая может быть связь между игрой на флейте в доме почтенного Караса и потасовкой в портовой таверне?

ВСТРЕЧА ПОСЛЕ РАЗЛУКИ.
(Глава четвертая.)
Прошли еще несколько месяцев жизни Сирина в отчем доме. Люди, как это и предсказывал Роена, перестали собираться у дома Караса, а Сирин, когда этого хотел, уходил играть на СВОЕЙ флейте к горам Мену. Все знали, что он там будет играть и приходили туда, ждали днями, но никто не приближался к уступу, где было место музыканта. Они останавливались ниже, и исцеляющая музыка отчетливо была слышна там, внизу. Потом они уходили, и уходил Сирин, а на месте, где только что были его слушатели оставались деньги и драгоценности. Сирин проходил мимо этих подношений, и они раз от разу все скапливались и скапливались. Изустно передавалась примета, что тот, кто возьмет из поднесенного, тот возьмет и болезнь.
Как-то, в комнату сына вошел отец и помявшись сказал: «Я вот что подумал. Ты говорил о своей школе. Я тогда не понимал твоей силы. Словом, я решил помочь тебе. Говорят, там, у горы, где ты играешь, скопилось довольно добра. Как ты полагаешь - это не грех будет, если мы на эти деньги построим ТВОЮ школу?"
Сирину эта мысль понравилась, и отец с жаром взялся за строительство, Он спорил с подрядчиками, часами ползал на коленях вместе с Сирином, уточняя пропорции чертежей школы и особенно самого зала. Звук флейты должен был слышан из всех его точек с одинаковой силой. Отыскали специалиста, сведущего в этом, словом отец ожил, помолодел, только сам Сирин чувствовал в душе нарастающую тревогу.
Роена обещал на собственные средства произвести отделку. Даже Мгабу и тот по-своему помогал, пригоняя штрафников на работу. А Сирин все обдумывал и обдумывал, каким же образом приступить к обучению искусству пения, так, как он представлял это себе.
Олийя и так-то запрятанная в глубины сознания, и вовсе забылась, пока в доме соседа он не увидел девочку и сердце его колотнулось у самого горла! трехлетняя девочка глядела на Сирина со страхом и любопытством. Оно сидела на ступеньках той самой веранды, с которой сошла её мать, чтобы услышать мелодию Сирина, сочиненную для неё. Но только ли мелодию? Теперь он считал, что нет - мелодия была поводом, а сила, влекущая Олийю, была любовью. Как сказано в одной из священный книг:
"Любовь любить влекущая любимым", вот она и увлекла.
На веранду вышел отец девочки или тот, кого нужно было называть отцом. Он что-то спросил её, и она показала пальцем, на сидящего в саду, Сирина. Потайя - а это был он, подошел к забору и спросил: "Не найдешь ли ты время поговорить со мной?"
Это был высокий, тяжелый мужчина тридцати пяти лет с крупным подбородком и большими надбровными дугами. В молодости, он несколько лет служил в пехоте. Говорят, их когорта очень удачно пограбила один город на континенте. По крайней мере Потайя привез с материка мешочек драгоценных камней и купил большой участок плодородной земли.
Сирин сделал приглашающий жест и Потайя тяжело перемахнул через забор. В нем еще оставалась ловкость воина, не раз спасавшая ему жизнь.
Потайя сокрушенно покачал головой: «Эк я отяжелел, а ведь бывало перемахивал словно козел, с места!"
Он сел рядом с Сиринам и замолчал. Потом, как бы собираясь с духом сказал: "Славная у меня растет дочь, но уж слишком часто задумывается. Над чем бы мог думать ребенок, не знаешь? - И не услышим ответа сказал: «Я вот не задумывался, от того и жив остался. Да, славная девочка. гибкая и крепкая, а вот надо же. Да.».
Он замолчал, Минут пять они молчали. Потайя все мял и мял в крупными пальцами невесть от куда подвернувшийся комок земли.
- Вишь ты, какое дело. Нет, я ничего плохого о жене не скажу, но вот не рожает она больше. С чего бы это, а? - Он заглянул в лицо Сирина и ему показалось, что он мало, не все сказал.
- Бывают ведь. я же знаю, мало ли видел на своем веку. Да, вот. Ну так, я хочу вот что сказать, жена она ничего, домовитая, знающая, но какая-то холодная. Лежишь рядом, а от неё словно холодом несет того и гляди бок простудишь... Вот так. Ну, я и подумал, может от того и нет детей?
Там много, за один раз Потайя никогда не говорил и от того надолго замолк. И опять Потайе показалось, что он не все сказал: "Ходит словно во сне, хотя все в руках горит. Нет не во сне, а как зачарованная что ли. Словно, кто порчу на неё напустил».
Он опять замолчал и теперь уже ломал, и выворачивал себе пальцы. Но Сирину нечего было сказать ему, а врать он не хотел.
- Может послать её, - выдохнул из себя Потайя, - ну туда, где ты играешь, а? - Он опять попытался заглянуть в глаза Сирина, но тот отвел в сторону лицо и сказал: "Пошли".
Потайя ушел, а Сирин крепко на крепко закрыл глаза, но и сейчас, перед его взором, отчетливо стояла все та же картина: Олийя сидела на его бедрах и стонала в экстазе. Ему подумалось, что вот уже несколько лет эти бедра, доставлявшие ему наслаждение, теперь доставляют это другому и сердце его оборвалось.
"Вот она - ревность" - Подумал он и пришла в голову мысль: "От чего бы не попросить "Всемогущую" послать на Потайю смерть? Раз она может через меня исцелять от чего же не сможет и убивать? Он вспомнил учение о равновесии мира и где-то в глубине душе своей понял, что это возможно, но от этой мысли, от того, что такая мысль могла прийти в его голову, Сирина пробил пот и озноб.
Он не играл целую неделю. Изредка выходил на веранду и в сад. Отец ему надоедал со строительными делами, но Сирину было не до него. Он все думал и ужасался, случайно промелькнувшей мысли-желания смерти Потайе.
Однажды, в том промежутке между сном и явью он услышал голос своего наставника: "Человек в миру обязан следовать законам мира, а это законы не духа и даже не размышления, а законы действия. И хотя реальный мир есть результат и духа, и размышления, и в последнюю очередь - действия, тем не менее он живет действием. Вот почему нет человека, который бы не грешил и не расплачивался за свои грехи. Не пытайся силой духа, или силой мысли получить ответ на вопрос, что нужно, что следует сделать, но действуй! Вполне возможно, что действие твое будет в конечном счете неверным, но ты не можешь увидеть на сотни или даже на годы вперед и возможно то, что сейчас принесет тебе неприятность, муку и боль, в будущем даст жизнь, и радость. Ведь и мы, все, погружены в поток следствий, имевших своей причиной такие же следствия и так от сотворения мира. Ты неизбежно будешь создавать новые причины. Так что наши радости и наше горе имеют свои истоки, о которых мы даже не имеем понятия».
И так отчетливо и ясно прозвучали эти слова, что Сирину почудилось, что старец стоял рядом с ним.
На следующее утро он почувствовал в себе потребность игры на флейте и пошел к своему месту, возле которого уже вырисовывались замысловатые контуры ЕГО школы. Он, не отрывая глаз от земли, чтобы не видеть коленопреклоненных паломников, уже приплывающих с других островов архипелага. Он все еще не мог свыкнутся с тем, что люди встречают его так, как должно встречать только истинного бога, а не человека. Однажды, мать сказала ему: "Прости им эту слабость, ведь никто из них никогда в жизни не видел бога и не слышал, как ты в себе, его голоса».
Он давно их простил, но никак не мог отделаться от чувства стыда. Он стыдился за них и этот стыд был так же и его стыдом.
Так он вошел под знакомый ему с детства карниз и только тогда, когда на его лицо пала тень, он поднял голову. Сирин не очень удивился тому, что на его соломенном ложе сидит Олийя. Кому же сидеть здесь, если не ей? Она чуть погрузнела и как бы оплыла, но это было все та же соседская девчонка с которой он бегал на пляж и ел, павшие фрукты в саду.
Она приветствовала его глубоким поклоном, как встречаю жены из долгой отлучки мужа и сделала рукой ритуальный знак "открывающегося замка". И Сирин понял, что она как бы говорит ему: "Вот ты пришел в дом свой, где я все эти годы ждала тебя и не было промеж нас никого, кроме тоски моей по тебе, возлюбленный мой».
Сирин, сердцем своим почувствовал - она не лжет, все так и есть на самом деле. Он сел рядом с ней и она, как пять лет тому назад положила свою голову ему на грудь, и он уловил особый ни с чем несравнимый запах её тела: чуть-чуть лимона и вишни, и еще, чему нет в языке человеческом имени.
Сыграй мне МОЮ мелодию. - Попросила она и подала ему ЕГО СТАРУЮ ФЛЕЙТУ. И он понял, что только старая флейта может в точности передать ту, пять лет тому назад, отзвучавшую музыку. Сирин, как и раньше это было, слегка отстранился от Олийя давая простор рукам. Затем поднес флейту к губам и время закружившись водоворотом, потекло вспять. Все та же мелодия гор, неба - всего живого и жаждущего жизни понеслась в низ, исцеляя тела людей, но большей частью их души, потому что – это хорошо знал Сирин - тело болеет только тогда, когда больна душа.
Потом было тоже самое, как и в первый раз, но дольше и плоть их наслаждалась друг другом искуснее и полнее. Так они провели вместе всю ночь, и никто не смел их потревожить.
В эту же ночь, Сирин, в первый раз, силой своей музыки убил одного человека, по имени Потайя. И тогда, когда он узнал об этом, его охватил, нет не гнев на себя, а восхищение своей мощью.
В следующую ночь, на остров обрушился тайфун и сорвал со школы Сирина крышу. Говорили, что в море потонули несколько парусников и шептали, что это потому, что Святой Сирин в тот день был смертельно пьяный и потому не мог играть на своей колдовской свирели, чтобы утихомирить шторм. Глупые люди, говорили глупые вещи, а Сирин действительно был пьян, но не от вина, а от любви и сознании своей мощи.
И еще говорили те, кто потерял близких во время шторма, что видели, как к его логову, перед этим, прошла женщина и оставалась там до самого утра. Особо глазастые и языкастые утверждали, что муж женщины скончался в тот день, когда Сирин играл перед штормом. Нашлись и такие, особенно из сидящих на навозных кучах, которые утверждали, что никто иной как тот, кого все, по скудоумию своему называют Святым Сирином вызвал шторм. Потому что, объясняли они, сколько людей избавляет от смерти Сирин, ровно столько же забирает Смерть, при этом, не самых худших. И действительно, от шторма, только в их поселке, погибли десять взрослых и пятнадцать детей.
Эти слухи вызвали у сторонников Сирина гнев и в некоторых, людных местах, поселения, произошли потасовки. Никто не считал свороченных скул и разбитых голов, но в Мгабу, смиренном и добродушном Мгабу, словно проснулась его бывшая жестокость и его молодцам хватало работы, кнут не просыхал от рассола. Даже мудрый Роена не стал сдерживать его.
Здравомыслящие люди говорили, что тайфуны бывали и раньше задолго до рождения Сирина и при этом вспоминали, что и большее число людей гибло. Впрочем, все эти разговоры, такие обычные в человеческом обществе, не уменьшили притягательность места игры Сирина, только приходилось, теперь, неделями ждать, когда он поднимется к СВОЕМУ МЕСТУ.
Школа Сирина была почти полностью построена и особенно гостиница при ней, на сто койко-мест, уже работала. Рядом дымилась труба харчевни и все это приносила не малый доход Карасу и его компаньонам: Роене и Мгабу. Так что рот горлопанам быстро заткнули, да так, что сам Сирин ни чего об этом не знал.
Карас часто говорил жене: "Считай век прожил, а не знал, что музыка может приносить такой доход!" Но с сыном старался не говорить на эту тему.
Концертный зал, в школе, был не виданной в этих местах формы, разогнутой подковы и в центре помост для игроков на флейте - все это не раз и не два переделывалась заново. Сирина все время не устраивало что-то со звуком, хотя Карас отлично слышал, о чем говорят на помосте из любой точки зала.
Сирин ходил по залу и к чему-то прислушивался, а в это время его мать играла на ФЛЕЙТЕ БОГИНИ. После пятой, кажется, переделки зала он остался доволен.
Собственно говоря, вся его школа и состояла из зала, да нескольких учебных классов в которых, Сирин еще сам не знал, чему и главное – как он будет учить. Две фигуры "Трехликой" были установлены по краям подиума и одна смотрела на другую, правая женским, а левая мужским ликом. В школе было около десятка комнат на уровне второго этажа в которых Сирин решил поселиться сам.
И все бы шло по намеченному плану. Олийя родила бы в положенное время еще одного ребенка, а потом, вероятнее всего, вышла бы замуж за Сирина, когда ему бы исполнилось 25 лет, но случилось совершенно иное.
Однажды, к пристани поселка причалило странной формы судно. На нём был поднят флаг с символом огня и все знали, что это судно Омир-Ра, оно не требовало парусов и двигалась стремительно и бесшумно, да и форма её была очень схожей с рыбой, точнее с дельфином. С судна сошел жрец в красной мантии и прямиком отправился в сторону школы Сирина. Он не спрашивал дороги и шел так, словно вечно ходил по этим местам.
Зеваки смотрели ему вслед и слухи, один другого нелепей, обгоняли самого ходока. Мгабу прибежал к Роена и тот быстро оделся и оба направились к дому Караса.
Однако жрец миновал дом и только бросил мимолетный взгляд на, стоящих у распахнутой калитке, представителей местной власти. Роена хотел было поприветствовать его, но внезапно повернулся к Карасу и спросил его: "Так ты, почтенный вызвал нас для того, чтобы попробовать свежего вина?"
Карас утвердительно качнул головой, а с крыльца дома раздался голос Уллии:
- Ну что же вы? Жаркое стынет.
И мужчины, один за другим пошли к дому, недоумевая, чего же им понадобилось стоять у распахнутых ворот?

БОГИНЯ ЗОВЕТ.
(Глава пятая.)
Жрец пришел на рассвете, а уходил на закате и не один, рядом с ним шел Сирин и Олийя одна, без ребенка. Сирин не зашел даже в отеческий дом. Все это было странно и необъяснимо. В тот же вечер, сразу, как только на борт колдовского судна поднялись все трое: жрец, Сирин и Олийя, оно вышло в открытый океан и больше никто не видел ни Сирина, ни Олийю.
Дочь Олийи, так же исчезла, хотя никто толком не мог сказать, куда подевался ребенок. Отец Сирина, Карас в тот день сильно постарел и редко вставал с плетенного кресла, с того самого, что стояло когда-то в комнате сына. Уллия не могла видеть флейту и потому перестала играть по утрам. Одиноко стояла, почти готовая школа Сирина, бездомные собаки и кошки нашли в ней приют.
Судно с Олией и Сиринам шло увлекаемое неведомой силой, наперекор ветрам и течениям. Однажды, жрец сказал Сирину: "Мне не чего добавить к ранее сказанному тебе и этой женщине. Две тысячи лет стоит этот храм и никогда Омир-Ра не призывала в него женщин, кроме тех, кто служит в нем. Весь жреческий синклит теряется в догадках, но ослушаться, столь ясно выраженной воли, мы не можем. Помолчим же и мы с тобой, и попробуем найти ответ в себе».
Олийя, похоже с самого начала, с того времени, когда в её дом вошел жрец и сказал, что Омир-Ра призывает эту женщину по имени Олийя к себе, впала в состояние транса и безропотно подчинялась, даже не жестам жреца, а его мысленным приказам. Иначе бы она никогда не оставила свою дочь на произвол судьбы, Власть жреца и сила, которой он владел была столь велика, что и сам, Сирин безропотно ей подчинился.
Храмовый комплекс богини Омир-Ра встретил их совершенно не так, как несколько лет тому назад встречал Сирина. Пристань была пустынна и солнце только что встало их океанских вод. Не было на причале жрецов в багряных хламидах, в одеждах насыщенной желтизны, в одеждах, пламенеющих, словно осенний лист, в одеждах изумрудной зелени, только два воина дворцовой стражи, держали в парадном жесте, вскинутые над головой клинки.
Та же дорога, вытоптанная паломниками в вулканической почве острова до плавленого базальта, ложилась под их ноги. Они миновали строения порта, потом, по левую сторону появились рыбацкие постройки и явственный запах вяленной рыбы на пахнул на их. Через полчаса, в низу под обрывом дороги, Сирин увидел "земляные холмики" гоомов и вот, внезапно, за крутым поворотом появился вход в храм. За, почти часовой путь никто не произнес ни одного слова, настолько необычным было это путешествие.
Жрец повел Олийю и Сирина сразу куда-то вниз храмового комплекса, минуя обычные залы. Вскоре они оказались в большой комнате: стены и потолок были обшиты источающими аромат, досками дерева Санд. Прямо перед входом, стоял большой, во всю ширину помещения, полукруглый стол, выгнутостью к дверям, справа и слева от дверей стояли широкие лавки, укрытые звериными шкурами, под ногами мозаичный пол с ярким растительным орнаментом. За столом, сидели те, кого жрец называл синклитом, высшее руководство храма и Сирин приметил среди сидящих немало знакомых лиц. Он не знал их имен, возможно имена у них были, но в другой жизни, в храме же к ним обращались одинаково - учитель.
Сирин, с порога, посмотрел в лицо каждому из двадцати двух, сидящих за столом, в надежде понять причину столь срочного вызова, но лица их были бесстрастны, даже у жреца-врача, который отличался от остальных тем, что свидетельства плоти и свидетельства опыта, значили для него значительно больше, чем для остальных. Но и его лицо ничего не выражало, хотя Сирин дважды поглядел ему в глаза.
Жрец, жестом указал Олийя на скамейку, а Сирина легонько взял за локоть и понудил стать в центр, образованного столом полукружия, как раз на то место, где мозаичный рисунок изображал плод от которого и начинался сложный и, наверное, символичный по смыслу, орнамент. Плод этот, по преданию, наделил человека разумом и отнял у него бессмертие.
Жрец, с которым Сирин входил в алтарь, сидел напротив его, и Сирин почувствовал, что именно он скажет ему нечто такое, что станет продолжением, ранее сказанного, но не понятого им., И Сирин отчетливо услышал то, что произнес этот старец когда-то: "Ну что же, воля богиня священна, но как жаль, что мне придется её исполнить. Новое не приходит без того, чтобы не отнять старое. Любые перемены в мире - жертва».
Жрец отпустил локоть Сирина и оставил его одного среди обширного зала. Со всех стен, в центр, на стоящего Сирина глядела богиня Омир-Ра и он, повинуясь внезапному порыву встал на колени и склонил голову. Ему показалось, что прошла целая вечность, когда почувствовал прикосновение горячей руки к своему затылку. Он поднял голову и увидел фигуру аскета с длинной до пояса, белой как горный снег бородой, с редкими, не подстриженными волосами на голове, так же отливающими серебром. Жрец был в белых одеждах, длинной до самого пола. Алый пояс перетягивал его хрупкую талию. Жрец был бос.
Словно подслушав его мысли, жрец разлепил твердо сжатые губы и тихо, но отчетливо произнес: "Да, мне жаль. Знаешь ли ты, что силой, данной тебе богиней по её неизреченной мудрости, ты творишь зло? Знаю, что не знаешь этого, но от незнания зло не перестает быть злом. Силы предвечные управляют миром, сообразно тому, что Творец начертал в "Книге Судеб" и вот, приходит в мир человек, наделенный силой равной силам предвечным, но не ведающий начертанного и "Весы мира" начинают опасно раскачиваться. Тогда, в алтаре, тебе об этом сказала богиня, но ты, тут же забыл сказанное. По своей, непостижимой для смертных воле, она открывает глаза людям, но те, кто не служил ей всем сердцем долгие годы, в ком нет опытности и воли, те быстро забывают, открывшуюся мудрость. Мы решили изъять тебя из мира, пока Омир-Ра не даст нам знать, как поступить с тобой».
И Сирин понял, что это приговор и приговор окончательный. Сердце его оборвалось, а губы онемели. Однако жрец не ограничился вынесением приговора Сирину, он продолжал говорить, обращаясь к нему.
- Это решение ты должен принять с подобающим смирением, если хочешь, с подобающем мужеством. Что касается этой женщины, твоей женщины, то мы в растерянности. Всемогущая ясно дала понять, что она должна быть в храме. Что мы и сделаем. Разумеется, находится вы будите в разных местах. Так что ты можешь не беспокоится об этой женщине. Это все, что я хотел тебе сказать, Сирин. Возможно у меня возникнет потребность встретится с тобой, возможно, что Омир-Ра даст новые указания. Словом, все возможно, так что будь готов ко всему.
На этом, суд над Сирином закончился и все тот же жрец, который поставил Сирина в центр зала, отвел его в келью. Через час к нему явился другой и сказал, что он приставлен к нему в качестве слуги, друга, словом человека, который может быть Сирину полезен.
Так началась новая жизнь Сирина, в храме, на положении узника. Ему позволялось посещать гимнастический зал, где не разговорчивый инструктор-жрец, продолжил обучение Сирина фехтовальному и гимнастическому искусству. Два раза в неделю, приставленный, скорее в качестве надзирателя, нежели друга жрец, водил Сирина в бассейн, где он плавал столько, сколько хотел и при этом Сирин почти никогда не встречал других жрецов, лишь изредка он видел, как в дальнем коридоре промелькнет оранжевая, или красная хламида. Особенно, Сирин, скучал по своей флейте и часто, ночами, он слышал её мелодию и просыпался в страхе, уж не нарушил ли он постановления суда? Погружаясь в медиативное состояние он никак не мог вызвать свет и только крохотное пятнышко поблескивало и подмигивало ему из черных глубин НИЧТО.
Неделя проходила за неделей, месяц за месяцем и вот, однажды, в его
келье появился жрец в белых одеждах, тот самый старец, который объявил приговор Сирину. Он был бос и все так же голова укрыта шапкой волос, снежной белизны.
- Приветствую тебя, сын мой! - Сказал ритуальную фразу жрец и совершил правой рукой, перед лицом Сирина знак огня. - Час твой пробил.
Омир-Ра призывает нас, всех трех, на свой суд. Женщина твоя здорова и бодра. По воле Пресветлой, её обучили тайному языку. Сказать по правде, мне это не понятно, как и многое из того, что связано с этой женщиной. Так что собирайся и пойдем не мешкая.
К приалтарной комнате они шли около часа, спускаясь и поднимаясь
по лестницам и тоннелям, минуя залы и комнаты. Когда Сирин пришел, там уже была Олийя. Она потянулась к Сирину, но взгляд жреца остановил её.
В этом месте, - осуждающе сказал он, - все мирское должно вас покинуть, воля ваша должна быть обращена только к ней! - И он почтительно преклонил колена перед изображением Омир-Ра. Олийя и Сирин вслед за жрецом, так же поклонились Трехликой.
- Она будет говорить с вами, - сказал жрец, больше обращаясь к Олийя, чем к Сирину. - Конечно слова, речь Богини, так же похожи на речь, на слова человека, как геометрические тела, схожи с нашими телами. Если она дает "понятие", то его не нужно осмысливать, усваивать, как это обычно бывает в процессе обучение, они тут же становится твоим, как понятие отца, матери, брата, сестры. Но сказанное мной, всего лишь отражение в человеческой речи, сути общения с Богиней, а не сама суть. Возможно будет что-то совершенно другое, неведомое даже мне.
Дальнейшее было знакомо Сирину. Жрец, прежде чем открыть дверь, дотронулся указательным пальцем правой руки, до изображения "знака огня" на двери алтарной комнаты в вид двух пересекающихся стрел. Потом вставил в замочную скважину бронзовый ключ и они, втроем, переступили священный порог.
Они приблизились к алтарю и голубой огонек в центре алтаря вспыхнул и начал разгораться. вскоре он уже освещал всю комнату синим, мертвенным светом, который начал сгущаться в туман. Вскоре Сирин уже не чувствовал пола под ногами, его куда-то несло, кружило и он потерял сознание.
И еще; в разрывах и петлях пространства-временного континуума Сирин слышал не то чтобы голоса, речь похожую на человеческую, но некий смысловой поток, который разрывал его так, как разрывают тела на своих алтарях народы, поклоняющиеся демонам боли и страха.
Сирин видел все это, как бы со стороны и проживал в этих "пузырях", отведенное ему время, беспамятно о прежних, точнее говоря, параллельно текущих жизнях.
Судьбы всех, этих, "дублеров" Сирина начинались с одной точки пространства-времени, с того момента, как ему пришла в голову мысль, вопреки запретам, сделать свою флейту. И каждый такой, пространство-временной пузырь, показывал ему цену его поступка, не всех, но тех, которые повлияли на мировые события.
Но бывало и иначе, рождался ребенок и проживал жизнь до старости, до смерти и Сирин знал, что этот ребенок и есть он. Калейдоскопом менялись страны, континенты, цивилизации, народы и языки, но не менялось его понимание, что это он, что все происходит с ним и в сознании его четко прочерчивалась причинно-следственная связь, протяженностью в тысячелетия, или сотни лет.
Он тонул вместе с судном, когда не сумел совладать с флейтой, и она вырвалась у него из рук, а вода, попавшая в каюту, стала играть ею, подбрасывая в такт бешенной качки. Он, мокрый и избитый о все углы и выступы каюты, пытался схватить флейту окоченевшими руками, но в последний момент его отбрасывало от неё и все начиналось с начала. Потом что-то затрещало и в каюту хлынула вода, разламывая на части всё. Она сдавила юношу, и он почувствовал, как его легкие разрывает соленая влага и Сирин погиб.
Он умирал десятки раз при самых разных ситуациях. В одном из таких "пузырей", к причалу его родного поселка пришвартовалось диковинное судно, больше похожее на огромного дельфина. На судне не было мачт и палубных построек, кроме выпуклого выступа в первой трети судна. На глазах изумленных жителей прибрежных домов, в этом выступе открылся люк и из него вышел жрец богини Омир-Ра, в ярко-красной хламиде перепоясанный широким кожаным поясом, с серебряной пряжкой в виде знака "Огня". В борту судна открылись несколько люков и из одного выдвинулся трап. Жрец не обращая внимания на глазеющую толпу, быстрым шагом направился в глубь поселения, и никто не остановил его, не задал никакого вопроса
Затем вышли еще двое жрецов, а по борту у носа и кормы открылись по люку из них выдвинулись штанги с причальными канатами. Жрецы закрепили швартовы. Жрецы появились в абсолютной тишине, сделали свое дело молча и скрылись в чреве не бывалого судна, ни сказав ни слова, ни издав ни звука.
Все, кто видел прибытие судна, терялись в догадках и предположениях, но никто, ничего не мог толком сказать. Сидящие на навозных кучах беспокойно поглядывали на небо, которое им явно не нравилось и особенно оно не нравилось им по ночами, потому что - это было видно, к луне приближалась яркая звезда, которую раньше никто не видел.
Жрец вернулся под вечер вместе с тем, кого в этих местах, называли Святым Сирином и судно, тот час вышло в открытое море.
На седьмые сутки после отплытия Сирина, рано утром раздался гул, он шел с верху и от этого гула у людей стала горлом идти кровь, а те, кто не умер от гула, были свидетелями, как раскаленная, разваливающаяся на куски гора стремительно пронеслась над островом, и сама гора Мену стала рассыпаться в куски и песок, но вряд ли кто, это уже видел.
Это была одна из многих жизней Сирина, в десятках и сотнях "пузырей", рожденных силой и волей Сущего в бесконечном Ничто.

                ЭПИЛОГ.
На балконе дома Карасов запела флейта и повела мелодию из трех нот - это была мать, Сирина, Уллия. Она всегда, по вечерам играла на флейте. У неё были слабые легкие и врачи приписали матери играть на флейте по часу каждый день и мать играла, полчаса утром и полчаса вечером.
Сирин хотел научится игре на флейте, с тремя отверстиями для пальцев правой руки, но отец сказал ему, что это не мужское дело. И сын устыдился.
- Твое дело, сын, научится владеть мечом, счету и мере без которых нельзя торговать и еще, научится чужой речи и умению не показывать свои знания до поры до времени.
Едва Сирин стал твердо стоять на ногах, как Карас вывел его в палисадник, где была ровная, утоптанная площадка и принялся его "воспитывать".
Жалостливая Уллия, говорила Карасу: "Зачем ты мучаешь ребенка отец? Мальчик, через четыре года пойдет в школу, а ты прежде времени, вгоняешь его в пот.
Похохатывая грубым баском, Карас обычно отвечал одним и тем же: "Потому и мучаю, чтобы никому не повадно было его мучать. Школа даст ему силу, а ловкость, реакция, гибкость суставов..., да что я тебе, женщине объясняю? Разве женщина может воспитать мужчину? Вон, погляди на тех варваров, где женщины воспитывают мальчиков, что из них получается? Женоподобные. Не даром у них скотские обычаи.
Карас знал, что говорит, потому что бывал на материке и даже там, где вода смерзается в огромные твердые глыбы, и они плавают на поверхности вод, величиной с гору Мену.
Вот и сейчас, когда мать упражняла свои легкие игрой на флейте, Карас учил сына.
- Не выставляй меч, как варвар острием к противнику от пупа, не
держи его над головой рукояткой от плеча, меч не топор, и ты не дровосек. - в руках отца и в руках сына были деревянные мечи из прочного дерева. - Нужно стоять так, - сказал Карас, - левая нога на полшага вперед, острие меча у носка ноги, рука вытянута, вот так... Если ты правильно выбрал длину меча, то рукоятка будет на четверти от твоего пупка. Это исходное положение воина. Понял?
- Отец, но ведь так рука оказывается вывернутой в кисти и в локте.
- Сказал Сирин принимая стойку напротив Караса.
- Это тебе кажется так сын потому, что рука твоя и кисть не разработаны должным образом. Погляди на свою сестренку Олову, она едва-едва стоит на своих ножках, а пройдет год или два и будет скакать как серна. Ну так вот - это исходное положение с которого легко перейти к защите или к нападению... - Говорил Карас.
С той поры минуло несколько лет и Сирин вырос. Однако отец нет-нет, да и выводил его на площадку, проверял, его "твердость и выучку". Вогнав в пот сына, Карас кивнул на кресла в тени плодового дерева: "Посидим малость, отдохнем».
Уллия увидев, что отец с сыном окончили свое мужское дело, принесла жбан с охлажденным и отцеженным взваром фруктов.
Карас приложился к кисло-сладкому напитку и протянул жбан сыну. Через месяц другой, как покажут звезды, ему сдавать экзамен в школе и Карас хотел, чтобы его сын был лучше всех.
- Человек, - сказал отец, когда ушла мать, - зверь, осознавший пределы своих возможностей. Да, да, сын - зверь. - Отец замолчал, видимо подыскивая точные слова для продолжения разговора с сыном, который через месяц другой станет мужчиной. - Научившись счету, владению мечом и приемам бескровной борьбы, ты, тем самым, расширяешь свои пределы. Это понятно, сын? - Спросил Карас и увидел по глазам Сирина, что тот его понял. - Это хорошо, что ты понимаешь. Так вот, чем больше знает и умеет человек, тем больше в нем человека. Эти "собаки", облаивающие на базарах и площадях всех и каждого, требуют "сузить" человека, превратить его в точку, а если удастся, то в ничто. Не "сужать" нужно человека, а напротив "расширять" пределы ему возможного. "расширять до тех пор, покуда в человека не вместиться весь мир и не станет его частью.
Никто не причинит самому себе боль и вред без надобности и добровольно, разве что тогда, когда демон похищает разум, как он похитил его у тех, кто сидит на навозных кучах. Вдумайся в их безумное бормотание, сын мой! Они утверждаю, что " коровьем помете есть боги" и потому мажут свое тело им от любой хворобы?!
Карас встал: «Ну что отдохнул? - И не дождавшись ответа скомандовал: "Алле! Становись в стойку! Сегодня покажу тебе один прием, которому меня обучил белобрысый варвар из полуденной страны, называется он "веерная защита". Этого не знает никто у нас, да и ты, сын, используй этот прием только тогда, когда чувствуешь, что перед тобой противник, гораздо искуснее чем ты. В человеке всегда должна быть тайна, сын».
Сирин многому научился в школе и в последние месяцы на площадке отца. Подошел срок его совершеннолетия, время, когда юноши сдают экзамены в школе и посвящаются в мужчины, в храме Омир-Ра.
Сирин вышел на открытую веранду и увидел в доме напротив, на такой же веранде, соседскую девушку.
- Олийя! - Окликнул её Сирин.
Она посмотрела в его сторону и приветливо махнула ему рукой.
- Олийя, я завтра сдаю экзамены в школе. - Сообщил Сирин давно известную новость. - Приходи посмотреть.
- Обязательно приду, Сирин. Я от всей души желаю, чтобы учитель не выбил из твоей руки меч. - Она знала, что окончившие школу юноши имеют право выбрать себе жену. Так было заведено с древнейших времен у атлантов.
"Ни волоса, ни ногтя, ни капли крови». - Сирин произнес ритуальную фразу, которую он скажет своему учителю, вызывая его на поединок и тем самым признает себя равным ему. Он легко перепрыгнул невысокую изгородь и подошел к веранде.
Олийя протянула ему свою руку провела ею по голове юноши, взъерошив белокурые волосы.
- Ты меня любишь, Сирин? - Спросила она.
Он густо покраснел.
- Любишь. - Сказала Олийя. - а в наш дом, вчера приходили сваты.
Ты, наверное, знаешь Потайю из рода Пиано?
- Да, знаю. - Упавшим голосом ответил Сирин.
- Он богатый жених. - Без особого энтузиазма в голосе сказала Олийя и поймав на мгновение взгляд Сирина, продолжила
- Но ты, лучше».
- Правда? - Обрадовался юноша.
- Правда. - Сказала девушка. - Так говорит мое сердце и так я сказала своему отцу, а тот сватам.
Флейта матери давно перестала звучать и если бы Сирин обернулся, то увидел бы, что в окно на его смотрят отец и мать.
- Славная девушка. - Сказала Уллия.
- Да. - Согласился отец Сирина и добавил, - не хуже тебя.
- Знаешь, - сказала Уллия, - я видела странный сон, такой длинный и такой подробный... И такой страшный...
- Вы, женщины, так подвержены снам. Не думай об этом, а готовься к свадьбе. Что сны? Вот - явь и вот - ты.
Она повернулась к мужу и поцеловала его в седеющий локон виска.
                * * *
- Ты знаешь, Сирин, задумчиво сказала Олия глядя мимо его, - этой ночью мне снился сон... - Она оборвала себя на слове, словно испугавшись чего-то.
- Сны бывают странными. - Согласился юноша, - иногда такие, что кажутся правдой.
- Да? Тебе тоже снятся такие сны, словно ты уже жил когда-то? -
Спросила она и в этом вопросе прозвучала надежда и страх, что он скажет: "Да".
- Луна, повелительница сновидений, играет с нашими душами, Олийя.
Нельзя поддаваться её чарам. - Очень серьезно, сказал Сирин.
- Это так. - Согласилась Олийя, но было в её согласии, еще что-то,
кроме страха и сожаления о чем-то.
Сирин не обратил на это внимание, он был согласен с отцом, что
"твердая рука и меч из хорошей бронзы, лучшая защита от любой напасти». Карас говорил это и сыну, и матери, испуганной сновидениями. Сирин становился взрослым, мужчиной, охранителем и защитником семьи, мог ли он показать перед будущей женой свою слабость? Мог ли он сказать, хоть что-то о своих сновидениях, измучивших его в последнее время?
Над горой Мену, как тысячу лет тому назад всходило солнце, то же самое, что и над островом Хемпшилов, над тихими водами порта Лабсора, над, давно остывшим Марсом и раскаленной Венерой. "Изменяется мир и остается все же неизменным" - Сказал оборванец, засовывая в рот горсть мелких фруктов. - Эй, "собаки"! Много ли жира сгрызли с боков сибареев? Не пора ли нам заняться делом и побездельничать?
- Да! Да! Пора! Солнце встало из вод океана! Самая пора, "лучшая из "собак"! - Откликнулись десятка полтора оборванцев, на утреннее речение своего предводителя.
И кучка, грязных, нечёсаных мужчин, встала и пошла в направлении города, презирая и город, и людей, и себя. Ведь только презирая себя можно понять, что такое человек и зачем он. Получалось, что человек -  ничто и он - не зачем! А все, возможное в мире, всегда где-нибудь, да происходит.
                * * *
В порту Лабсора стояло грузопассажирское судно, "Тритон". В каюте капитана сидел единственный пассажир, следовавший до конечного пункта - Майкл Дрискин, зарубежный корреспондент газеты "Московские новости".
Капитан судна Кнут Олаф был гостеприимным хозяином и потому на столе стояла добрая бутылка кубинского рома. Они разговаривали о разном, но больше всего об острове Хемпшилов, куда и направлялся корреспондент.
- Еще в прошлом году, - говорил Олаф, - попасть туда корреспонденту было бы делом безнадежным.
- Каков из себя этот островной падишах, как его? - Спросил Дрискин, потягивая ром.
 - Зовут его Стив Хемпшил. Личность престранная. Этакий философ на троне.
Майкл, прежде чем стать журналистом, когда-то окончил исторический факультет в древнем городе Кёнисберге и потому ему не чужд был дух философии, оставшийся там от великого Канта. Это сказалось на дальнейшем ходе разговора.
- Философ на троне - жалкое зрелище. - Сказал Майкл и пояснил: "Политика требует действий, а философия требует размышлений».
- Это верно подмечено. - Согласился Олаф. - У нашего парня, Стива, проблема с властью. Только здесь нет ни чего философского. Просто, есть подозрение, что его матушка не смотря на строгие нравы в отношении первой леди, согрешила с кем-то. Вот его двоюродный брат - Клер, вылитый Хемпшил! А этот и близко не похож.
- Значит, мы можем оказаться свидетелями династического переворота?
- Спросил Майкл, предугадывая, какой это будет "убойный" материал для газеты.
- Может он уже произошел. - Олаф, несколько охладил воображение
Майкла. - Этот Клер был у меня на судне со своей пассией, надо сказать с прехорошенькой девочкой. Там, полно хорошеньких, но вся пикантность в том, что эта, как её...ну да, Вика Бергольц, как две капли воды похожа на нынешнего Владыку - Стива.
- Такая игра генов случается в замкнутых обществах. - Сказал Майкл, - но может ты и прав. Тогда этот выбор Клера, прямой вызов и напоминание этому князю, что он не свое место занимает.
Разговор постепенно сошел на нет, да и ром, к тому же был крепок.
Вскоре Майкл ушел в свою каюту, а Олаф получил разрешение на выход из акватории порта.


КАРУСЕЛЬ БОГОВ.
(роман в 2-х книгах.)

ОСТРОВ ХЕМПШИЛОВ.
(книга первая.)
СОДЕРЖАНИЕ.
                1. "В порту Лабсора».      (пролог.)
                2."Серая мышка".         (глава первая.)
                3. "Метресса".            (глава вторая.)
                4. "Та, которая спит».      (глава третья.)
                5. "Заговор» (глава четвертая.)
                6. «Допрос Клера.»        (глава пятая.)
                7. "Конец света».          (глава шестая.)
                8. Эпилог.

В ПОРТУ ЛАБСОРА.
(пролог.)
В порту Лабсора, стоял белый грузопассажирский лайнер, готовый к отплытию. Через три месяца, он должен прийти на остров Хемпшилов, маленький атолл из тысяч подобных ему, в южных морях Тихого океана.
Капитана лайнера, хмурого норвежца, вот уже третий день осаждал зарубежный корреспондент газеты "Московские новости", Майкл Дрискин.
- Мистер Олаф, ведь пятнадцать сотен долларов, все-таки не пятнадцать десяток, они, где попало, не валяются. - Говорил он, стараясь вцепится в рукав капитанского мундира.
- У меня контракт, уважаемый. - Сказал Олаф, останавливаясь у сходней. - Честь, знаете ли. Тоже что-то да стоит в этом мире. Сказано не могу, нужно понимать так, что не могу.
- Правда, что этим островом правит король, этакий туземный царек? - Не унимался Майкл, пытаясь хоть что-то узнать у капитана. Корреспондент был настойчив, привязчив как осенняя муха и Кнут Олаф решил, что в контракте ничего не говорится о том, что он не должен давать интервью об этом острове. Он и сам знал немного, хотя вот уже пятнадцать лет, раз в год ходил на этот остров.
- Хорошо, сукин ты сын. Я поговорю с тобой, но предупреждаю, что я не много чего знаю.
- Я хорошо заплачу Вам, мистер Олаф. - Майк весь светился радостью и готов был пожертвовать своим месячным окладом.
- Я согласился, молодой человек, не из-за денег, а единственно потому, чтобы Вы отстали от меня, перестали преследовать с упорством маньяка. - Говорил капитан, поднимаясь по трапу и даже не поворачивая головы в сторону Майкла.
Они взошли на борт лайнера и через пару минут Майкл сидел в каюте капитана и потягивал подогретый ром. Старый морской волк следовал традициям и, хотя все в этом мире стремительно менялось, он не хотел меняться, вот только годы были куда упрямее Олафа. Но об этом, Майкл, разумеется, ничего не знал; он был молод, а молодость представляет жизнь человеческую вечной и неизменной.
- И так, с чего начнем? - Спросил Олаф, набивая трубку табаком.
Трубка была из корня кизила, и он любил её больше чем свою старуху, Ингрид, хотя и её он, когда-то любил. Олаф всегда вспоминал Ингрид, когда брал в руки трубку, да и не удивительно, ведь это она подарила ему эту трубку ровно сорок пять лет тому назад, когда он получил патент капитана.
- Кто такой Хемпшил? - Задал вопрос Майкл, и незаметно включил диктофон.
Почему бы тебе, парень не заглянуть в справочник, прежде чем меня спрашивать?
- Заглядывал. - Согласился Майкл. - Миллиардер, два века тому назад, купил островок в океане, его интересы на материке представляет фирма "Гольд и "К", имеется крупный счет в национальном банке Алголии... - Скороговоркой сказал Майкл.
Олаф, кивал головой, посасывая трубку: - Ну вот, все ты знаешь, а спрашиваешь?
- Я спросил о нынешнем, как его там...?
- Владыки. - Ответил Олаф таким тоном, словно быть владыкой, или королем в конце двадцать первого века, такое же привычное дело, как во времена основателя островной династии Хемпшил.
- Да, о нем. - Майкл для приличия что-то чиркнул в блокноте. - Говорят, он не имеет права покидать остров?
- Это так. - Опять согласился Олаф и добавил к сказанному: "Ему много что нельзя делать.
- Какой же это Владыка, если ему "много чего нельзя делать". – Он нарочито процитировал Олафа.
- Такой. Да. - Олаф усмехнулся. - Еще у него много жен, почти горем, как у султана. - Он сделал затяжку и, выдохнув ароматный дым, продолжил: - Еще, ему жениться разрешено только после тридцати пяти лет. - Он опять сделал раздражавшую Майкла паузу и добавил к сказанному равнодушным тоном, словно сообщал всем известные банальности. - Еще он не имеет право на детей женского пола. - Казалось Олаф так и не остановится, каждый раз будет начинать с "ещё".
- Он что, девочек душит, или ест? - Спросил Майкл.
 Каких девочек? - Олаф удивленно посмотрел на собеседника.
- Своих, разумеется. - Откликнулся Майкл. Вопрос получился столь двусмысленным, что Олаф расхохотался. Отсмеявшись и, кажется, устыдившись своего смеха, он сказал: "Стив Хемпшил вполне европейского вида господин, не думаю, что он их ест в сыром, или запеченном виде. Нет, владыки острова не имеют права на детей женского пола. Думаю, это как-то регулируется медициной...
И опять глубокая затяжка и обрыв на самом интересном для Майкла месте.
- Кстати, тамошний доктор вполне респектабельный и очень интересный господин. - Сказал Олаф и отпил глоток рома из какой-то допотопной алюминиевой кружки. - Любитель токайского вина. Я как раз везу ему несколько ящиков.
Разговор получался пустячным, и Майкл усиленно думал, каким вопросом его оживить.
- А кто ему, Владыки запрещает? Там, что парламент?
- Нет, там Конституция. - Олаф принялся выбивать трубку.
"Что б ты пошел на корм акулам! - Мысленно выругался Майкл. - Похоже, из него слова нужно вытаскивать щипцами".
- Ну и что? - Не нашел ни чего иного спросить Майкл.
- Как что? - Удивился Олаф. - Там уйма родственников и еще там Берем.
- Кто такой, Берем?
- Узкоглазый азиат, тамошний министр безопасности, кстати, должность так же наследуемая из рода в род, как и титул Владыки. И еще... - похоже, ему нравилось начинать свою речь с этого слова, - И еще, родственники жен Владыки высылаются сюда, на материк. Так что, парень, если захочешь, может быть и найдешь кого. - Он усмехнулся краешками губ, но Майкл не заметил его улыбки.
- Почему высылаются? - Удивился Майкл.
- Я же сказал, у них там Конституция. Полагаю, чтобы меньше интриг было, остров-то крохотный, тысяч две, три населения. И еще, сюда, на материк, высылают с острова увечных и преступников.
- Сюда - это в Алголию? - Уточнил Майкл.
- Конечно, не в Лабсору же. - Он иронически посмотрел на корреспондента, и было почему, получить визу в Алголию было не простым делом, правительство государства Алголии не любило посторонних глаз и ушей, а особенно корреспондентов.
- И он богат, этот Стив Хемпшил? - Майкл уже смирился с тем, что из этого моряка он не много чего вытянет.
- Думаю, да. Только не его остров, не его жемчуг, к стати редчайший в мире, черный, "маргарита", кажется, так его называют специалисты, основа его богатства. - Он замолчал и увлекся опять трубкой, тщательно очищая от остатков золы.
- Вы думаете, это капиталы в Алголии?
- Я ничего не думаю. - Олаф встал, давая понять, что разговор окончен и буквально выпроваживая из каюты Майкла, сказал тому в спину: "Я же предупреждал, что мало что знаю".
Денег он не взял, а сунул Майклу, протянутые им купюры, молчком, обратно в его же карман и захлопнул за спиной Майкла дверь каюты.
Чуть позже, дня через три после этого разговора, Майкл запросил библиотеку конгресса США и получил по электронной почте копию с газеты "Дейле Уорд" с последним интервью, основателя островной династии Хемпшилов.
В аннотации статьи крупным шрифтом было вынесено: "Последнее интервью известного диссидента, социалиста, ставшего вопреки своим убеждениям, одним из самых богатых людей в мире".
- В молодости, - спрашивал корреспондент газеты, - у Вас был литературный псевдоним - Кронос. Это что, намек на бога времени, или случайность?
- Нет, молодой человек, не случайность. Отвечу Вам словами древнего мудреца: "Время все раскрывает".
- Что же оно Вам открыла, кроме фантастического умения делать деньги?
- Оно открыло мне одну свою тайну.
- Какую же?
- Тайну того, что социальные учения, названные "утопиями", только потому, считаются неисполнимыми, что никогда, никто в мире их не пытался воплотить в жизнь.
- Позвольте Вам напомнить, Китай, СССР, и десятки других стран? Разве этот грандиозный эксперимент не подтверждает нежизненность утопий?
- Всегда существовал противник, и итог подводила сила. К тому же ни где, ни одна идея не воплощалась в её первозданной, если хотите, первородной чистоте.
- Поэтому Вы решили осуществить свою "утопию" вдалеке от мира, на одном из атоллов Тихого океана?
- Именно так. Свою.
  - Из "старых кирпичей», сложить новое, невиданное ни где социально-политическое "здание"?
- "Кирпичи", о которых Вы упомянули, вечны и неизменны. Человек все тот же, что и был когда-то, тысяч за пять лет до нашего с Вами разговора. Пословицы и поговорки древних, убедительное подтверждение моих слов. Вслушайтесь, как современно они звучат: "О сказанном в спешке можешь пожалеть позже", "Взять в долг так же (легко) как заняться любовью, но возвращать его так же тяжело, как вынашивать ребенка». – Так говорили в древнем царстве Шумеров. Разве не то же и сейчас?
- Не спорю, звучит, действительно современно, но я хочу спросить Вас: кто такой Ашин?
- Это не имя, а родовое название. Больше я ничего не скажу.
- Почему? Он Ваш телохранитель?
- Я же сказал: без комментариев.
- Последний вопрос: с Вами можно встретиться на Вашем острове?
- Нет. Я не желаю давать повод к журналистским сплетням. И не пытайтесь, каким-либо образом попасть на остров. Это я говорю не только Вам. По соглашению с ООН, суда не могут входить в мои территориальные воды, без разрешения. Спутниковые системы глобального мониторинга этой организации, засекут, а войска ООН, пресекут такую попытку. Нарушитель, помимо всего прочего, заплатит солидный штраф.
Скомбинировав из того, что сказал Олаф и из этого почти двухсотлетнего интервью, Дрискин написал статью, под неброским заголовком: "Остров Хемпшила", но статья не имела общественного резонанса, на который рассчитывал он и редактор газеты.
Дрискина увлекла новая тема - история полиокантактов с инопланетными цивилизациями.

ОСТРОВ ХЕМПШИЛОВ.
"Серая мышка"
(Глава первая.)
Стив вот уже полчаса играл на флейте, на смотровой площадке своего родового замка.
Башня, на которой находился Стив, была самым высоким местом на острове и потому, он просматривался с неё весь; от горной части, на которой располагался замок, до равнинной, с рядами фермерских домиков и ровными квадратами полей, и огородов. Он играл и думал о своем отце, которого никогда не видел в глаза.
Ребенком, Стив, часами сидел перед фотографией отца, выискивая черты сходства с собой. Иногда ему казалось, что они похожи. Со временем, мать и его тетка - сестра матери, Метресса, уверили его, что он "вылитая копия отца". Между тем, совершенно иное читалось во взглядах других членов семьи Хемпшилов: подозрительность и недоверие. Неясность в этом вопросе была занозой в сердце Стива, и он никогда об этом не забывал. Точнее, ему постоянно об этом напоминали эти взгляды, внешне подобострастные, но язвительные. Невинная, казалось бы, шутка, обретала особый смысл, если её рассматривать, как намек на незаконность его рождения. Его несхожесть с отцом, не была ни для кого секретом.
Сын, его дядьки, Таниса - Клер, вел себя вызывающе по отношению к Стиву. Словом, причин для беспокойства у него было более чем достаточно. Еще не ясно, как бы развивались события, если бы помимо Клера, у Стива были бы законные претенденты на его место. К счастью у Самвела и Метрессы не было детей.
Он часто поднимался сюда, когда было не спокойно на душе. Тогда, Властитель острова брал в руки флейту и над родовым замком плыла музыка; то радостная, то печальная, то гневная и все знали, что у него на душе, но не только: ползли по острову слухи, что, якобы, этой музыкой, он привлекает на остров злые силы. Впрочем, были и другие, кто считал, что его музыка угодна добрым богам.
Люди, как всегда, по одному и тому же поводу имели десятки суждений и каждый отстаивал своё. Потому, это не особенно тревожило Владыку.
Игру оборвал треск, словно где-то, в небесах разорвали надвое холщовую занавесь. Он посмотрел на небо, но оно было чистым.
"Почему мне всегда беспокойно и беспокойно как-то особенно, когда я о нем вспоминаю? Что он для меня?" - Стив любил разговаривать с самим собой и находил, что лучше, внимательнее и требовательнее чем он, собеседника нет. Нужно только поглубже заглянуть в себя и не испугаться увиденного.
Отец погиб при странных обстоятельствах, вернее - исчез, эта тайна будоражила ум многих из рода Хемпшилов, такой была подлинная фамилия их предка и, следовательно, самого Стива.
"Исчез. Странно?" - Подумал он. И эта странность не давала ему покоя в последнее время, хотя с самого раннего детства эта тайна сопровождала его.
Стив, повинуясь внезапному порыву, взял в руки подзорную трубу, и увидел яхту. Яхту прижало к зубастой скале и волны готовы были нанизать её на самый острый пик, как перепелку на вертел. Игрушечная яхта не более десяти метров длинной от носа до кормы.
"Ореховая скорлупка в которой капитаном серая мышка» - Подумал Стив, рассматривая суденышко в подзорную трубу.
"Серая мышка в ореховой скорлупе? - Это сравнение запало ему в голову.  Через час-два прилив поднимет яхту и бросит на базальтовую стену, нужно было спешить.
Стив спустился с площадки башни в зал, где его встретил слуга - Берем. В глазах его, Стив прочитал легкий упрек.
- Господин не бережет себя, на смотровой площадке по утрам дует ветер с океана. - Проворчал слуга и протянул теплый шелковый халат, подарок его тетки. Стив отстранил протянутый Беремом халат и, почти крикнул:
- Берем, живо! К скалам прибило яхту. Там могут быть люди! – Вдвоем они побежали по переходу, Стив впереди за ним слуга, в основное замковое строение. В размеренном течении жизни островитян, это было событие и не удивительно, что Стив, с его пылким воображением, принял в нем самое живейшее участие.
Его прадед, Кронос Великолепный купил этот остров и выстроил на нем замок, в котором через сто девяносто лет родился он - Стив. Остров был достаточно велик, чтобы мог прокормить более трех тысяч его обитателей. Как гласит предание, десять лет агенты прадеда, по всей Земле отбирали, представителей рода человеческого и привозили сюда, на остров.
Трудно было понять, какими мотивами руководствовался их предок, приглашая на свой "ковчег": "всякой твари по паре". Так говорил его дядька Самвел, женатый на родной сестре его матери.
Тут были высокие норвежцы с бесцветными, словно выбеленными глазами, синеглазые славяне, смуглые индийцы и обгорелые до черноты - африканцы, монголы и даже индейцы из Мексики.
Кажется, не было пропущено ни одного яркого человеческого типа. Через несколько поколений островитян, этот, первичный состав, дал экзотический сплав и в отливках из этого сплава попадались редкостной красоты экземпляры.
Стив был Владыкой этого острова, если хотите - королем, князем. Его подданные, как им и положено, трудились на полях и фермах, ловили в океане рыбу и разводили в лагуне острова жемчужные раковины. Раз в год приплывал "белый корабль" и с него сходили люди. Они несли и везли на тележках в замок, по единственной дороге от порта, то необходимое, чего не мог дать труд подданных Стива и почва острова. Обратно они уносили в резных шкатулках годовую добычу жемчуга.
III
Стив и Берем предприняли все меры к спасению экипажа яхты.   Её отбуксировали к пристани люди Берема, а наряд городских полицейский во главе с префектом полиции оцепил, обычно пустынную пристань. Во второй половине дня, Стив мог взойти на это игрушечное судно и приступить к осмотру лично, чем удивил, в первую очередь Берема, да и сам не мог объяснить такого необычного желания и поступка, не соответствующего его положению.
Ступив на палубу, он ощутил в сердце некий толчок, слабый импульс тревоги. Палуба - красного дерева, показалось ему окрашенной свежей кровью; алой и яркой. Медные части блестели на солнце. Он спустился в низ, в каюту, но прежде миновал рубку с большим штурвальным колесом. Оно было заклинено, вернее, привязано к стойке коротким линем.
Тело девушки сразу бросилось ему в глаза, едва Стив вошел в каюту столь же миниатюрную, как сама яхта. Она лежала лицом вверх, слегка прикрытая шерстяным пледом. Казалось она крепко спала и Стиву тут же пришла в голову мысль, о спящей красавице, поскольку красота её была, а может так показалась Стиву - неземной. Что-то было неправильным в её лице, но эта неправильность была прекрасна. Алые губы влекли к себе Стива, он не удержался, наклонился и поцеловал. Ресницы её огромных, удлиненных глаз вздрогнули, открылись и на Стива обрушился поток небесной синевы, густой, предрассветной и в этой синеве блеснула золотистая искра. Блеснула в самом центре большого и такого же удлиненного, как глаза, зрачка. Она померцала и исчезла. Яхта качнулась, кто-то еще ступил на неё. Стив с гневом повернулся к двери каюты, он не терпел своеволия. Это был Берем.
- Господину, нужна помощь? - Спросил слуга из рубки, предусмотрительно не опускаясь в каюту. Стив подавил в себе раздражение и сказал: "Не сейчас. Я тебя позову, Берем».
Яхта снова закачалась, и Стив остался один. Девушка, видимо, спала - так он решил. Стив сел, напротив, на откидное сидение и заворожено смотрел на это чудо. Пышные, пепельные волосы обрамляли лицо цвета слоновой кости. Стив наклонился и осторожно приподнял плед. Открылась часть груди, и Стив проглотил комок, внезапно вставший в горле. Ему не приходилось раньше видеть таких женских тел. Её грудная клетка вполне могла годиться для тела хорошо развитого юноши, но груди - два матово отливающихся яблока с торчащими сосками, говорили о том, что это тело женщины. Под молочными железами угадывалась развитая мускульная система.
Стив, как завороженный, приподнял плед настолько, что обнажил её плоский живот и опушенную мягким золотом розу пупка. Широкий торс резко переходил в удлиненную талию. В этом теле угадывалась физическая сила, так не поземному сочетающаяся с женственностью.
Стив, едва сдержал себя от соблазна полностью раскрыть её. Он опустил плед и коснулся рукой щеки девушки. Она была теплой и бархатистой на ощупь. Он погладил её волосы и глубоко-глубоко вздохнул, словно великая печаль стесняла его душу. Он очень удивился этому непроизвольному вздоху и тому смятению, которое охватило его. Это чувство было для него новым.
Так он сидел около её целый час, завороженный её красотой, не решаясь, что-либо предпринять. Яхта снова закачалась, и Стив очнулся: "Это опять, Берем" - подумал он и вышел в рубку навстречу ему. Берем, увидел Стива и почтительно склонился. Стив посмотрел на причал: там собрались около десятка любопытных. Нужно было принять какое-то решение, за него это никто не сделает. Стиву хотелось, чтобы никто не узнал о девушке, но как это сделать? Конечно, он мог приказать, чтобы всех любопытных разогнали, но тогда пошли бы ненужные слухи, день, ото дня обрастая разными вымыслами и чем упорнее опровергал бы двор эти слухи, тем было бы хуже.
"Нет, - подумал он, - самое верное решение должно быть и самым правдивым решением, только нужно немного сместить акценты. Не для всех разумеется: - Берем должен знать правду. С этим ни чего нельзя сделать».
Зачем? С какой целью понадобилось ему эта девушка? Такие вопросы не возникали у Стива, он был, словно, околдован загадочной незнакомкой.
- Там, в каюте, Берема, женщина. Она спит каким-то дивным сном, и сама она чудная, неземная, по крайней мере о таких мне ни чего неизвестно. Мы скажем, что она мертва - незачем будоражить людей. Мы даже устроим ложные похороны. Не сейчас конечно, а спустя день, два. Нужен спальный мешок и носилки. Подбери двух человек. Когда я уложу эту девушку в спальный мешок, то дам сигнал, и вы вынесите её с яхты. Зевакам можно сказать, что в яхте обнаружен труп мужчины. Этого им хватит. Комнату для неё подготовь в моих покоях, лучше всего в лазоревой спальне с видом на море.
Берем, ни сказав ничего, быстро удалился. Стив снова спустился в каюту. Девушка спала. Стив с волнением подумал о том, что ему все-таки придется не только увидеть обнаженное тело, но и касаться его. Конечно, Стив знал женщин. Одной из главных привилегий его рода было право на любую девушку, достигшую пятнадцатилетнего возраста, когда они становятся фрейлинами двора.
После двадцати пяти лет девушки имеют право выйти замуж и заняться делами своих мужей. Тогда они вправе рожать. Так устроил его прадед, что каждый человек согласно своему возрасту, проходит определенный этап в социальной иерархии.
До десяти лет девочки живут со своими родителями и обучаются их профессии, помогают по хозяйству. С десяти до пятнадцати они учатся в школе-интернате, с пятнадцати до двадцати - фрейлины двора, потом возвращаются в отчий дом и живут там до тех пор, пока не выйдут замуж, достигнув двадцати пяти летнего возраста. Уходят они в дом своего мужа и тогда, на их счет королевский двор перечисляет некую сумму местных денег, вполне достаточную, чтобы построить собственный дом, купить необходимый по роду занятий, инвентарь. Впрочем, собственный дом они могут построить только при одном условии, если старый, отчий дом будет снесен, поскольку один из пунктов островной Конституции гласит: "В частной собственности не может быть больше жилых строений, чем количество семейных пар, имеющих право родить ребенка». Дело в том, что каждая семья имеет право родить только одного мальчика и одну девочку, те, кто осмеливается нарушить этот закон, высылается с острова на материк. Дом, инвентарь выкупается хозяином острова. На эти деньги покупают билет на очередной "белый корабль", и оплачивают перевозку личного багажа. На этом обязательство правителя перед ними оканчиваются.
Профилактика деторождения является одной из главных задач медиков и педагогов острова.
Мальчики до пяти лет живут с родителями, потом до пятнадцати лет учатся в школе-интернате для мальчиков - на острове раздельное обучение. Затем возвращаются к родителям и выполняют до двадцати пяти лет работу по специальности родителей. После двадцати пяти лет они имеют право основывать своё дело и если оно успешно, то к тридцати пяти годам получают право создать семью.
В силу различных причин, мужчины, неспособные к самостоятельной жизни, так и остаются у родителей, живут в их доме без права на официальный брак. Так семья лишатся не только высокого социального статуса, но также приданного невесты.
Конечно, это не означает, что на острове не существует института внебрачных отношений, как раз девушки, между двадцатью и двадцатью пятью годами, пока еще не возникло у них право на создание своей семьи, являются той отдушиной в которую выходит, так сказать: "общественный темперамент".
Впрочем, на внебрачные и до брачные связи, Конституция, или Уклад Крона Великолепного смотрит снисходительно. Он никого не наказывает, а лишь поощряет соблюдение норм. Не все родители отдают своих детей в школы-интернаты, фрейлины, но они теряют значительные льготы и субсидии.
По сути дела, институт фрейлин двора, был институтом наложниц Владыки острова. Фрейлины имели право, в любое время, сложить с себя это звание и вернуться в родительский дом не достигнув двадцатилетнего возраста и тем теряли право на «королевское приданное". Командовала этим "войском" тетка Стива, Метресса - женщина сорока пяти лет.
Право на наложниц двора имели все родные и двоюродные братья, Владыки острова.  Когда Стив стал Владыкой, то единственным соперником в этом дворцовом гареме, был сын его дяди Таниса, Клер. 
Так что Стив знал женщин, с раннего детства, но никогда он так не стеснялся вида обнаженного тела, как сейчас, когда он взял из рук Берема шелковый спальный мешок с поролоновой прокладкой внутри и байковым вкладышем и подошел к спящей...
Было в этом что-то от постыдной тайны, подглядывания, унизительной для Владыки, привыкшего брать все явно, по праву.
Берем остался на причале, а зеваки стали помаленьку расходится, недоуменно обсуждая, зачем это Владыке острова понадобилось самолично возится с каким-то трупом. Это не ускользнуло от внимательных глаз. В конце-концов у правителя острова могут быть свои причуды. Берема, такая самодеятельность Стива тревожила и особенно его желание первым обследовать яхту. Это требование было настолько категоричным, ясным и несомненным, что он не мог ослушаться Владыку.
Стив сдернул плед с тела девушки и глазам его открылись мощные бедра и сильные длинные ноги, с выкрашенными в фиолетовый цвет ногтями. Руки её, лежащие вдоль тела, были изящны, сквозь матовый цвет кожи проступали узлы мышц, но не такие как у мужчин - рельефные, а пластичные. Он взял её руку и почувствовал сквозь мягкость кожи, сталь мускулов. Он старался не глядеть на низ живота, но все равно, краем глаза он увидел "венерин холм" окаймленный густыми завитками белого, как подснежники, волоса. Тело было тяжелым, но гибким и податливым. Стив расстегнул застежку "молния" на спальном мешке, подложил его рядом с телом девушки и осторожно перекатил тело на синий вкладыш. Оставалось согнуть её ноги, подсунуть в спальный мешок, выпрямить их там, застегнуть "молнию" и тем самым окончить дело.
Это оказалось для Стива не простым испытанием, поскольку, внезапно вспыхнувшая страсть туманила его голову и ему хотелось, хотя бы прикоснуться к интимным местам. Это желание бесило его, унижало и потому он сгорал от стыда и презирал себя так, как только может презирать сам себя человек. Презирал искренне, глубоко и всесокрушающе! Не было таких слов, которые показались бы ему, в этом момент, достаточными для того, чтобы выразить презрение к себе. Когда он застегивал спальный мешок, оставляя, чуть-чуть место для притока воздуха, он не удержался и поцеловал её. И опять, дрогнули ресницы, открылись глаза, и золотистая искра промелькнула и пропала в них.
IV
Берем, сделал так, что даже многочисленные обитатели замка не узнали, кто находится в покоях их Владыки, несмотря на разговоры о яхте и жгучем любопытстве, относительно всех обстоятельств дела. В башню же Стива было запрещено появляться даже ближайшим родственникам, без его личного приглашения.
Это была отдельная башня, соединенная с остальными строениями, длинной галереей, проходящей на высоте в двадцать метров. В эту башню вел еще один ход, о котором знали не многие, через подземелье со стороны моря, замаскированное под пещеру, огражденную решеткой с тяжелым висячим замком. Все, что знали люди об этой пещере, заключалось в том, что в незапамятные времена её оградили для безопасности. Вечно любопытная детвора лазила по скалам и могла забраться в неё.
Однако неизвестная девушка попала в замок именно через эту пещеру. Носильщики, вызванные Беремом, были глухонемые. Где их нашел Берем, было его тайной, возможно одной из многих его фамильных тайн. Он сам был тайной и загадкой замка. В Уставе, или Конституции Крона Великолепного, было черным по белому записано: "Род Берема имеет привилегию всегда и неотлучно быть рядом с владыкой и ему поручено принимать все меры для безопасности короля острова "Желаний". Этот род не должен иметь более одного наследника мужского пола, так же, как и Владыка острова, которому передается это право по наследству».
Стив слышал, что у Берема есть некая секретная инструкция, составленная его прадедом, и она является, для Берема, священной, но так ли это или нет, Стив не знал этого доподлинно, как не знал этого никто из предыдущих Владык острова. Род Ашина, к которому принадлежал Берем, всегда пугал своем тайным могуществом Владык острова, но никогда угроза власти роду Хемпшилов не исходила от них. Напротив, этот род был единственной и надежной опорой Владык. Так считал Стив и тому, были у него все основания.
Галерея из башни Стива, как раз выходила в апартаменты Берема, занимающие два верхних этажа, выходящих на смотровую площадку и три нижних. Всего около шестидесяти комнат, многие из которых были постоянно заперты. Была особая телефонная связь, помимо общей, между апартаментами Берема и башней владыки острова, так что Стив мог вызвать к себе Берема в любое время, но даже Стив не знал, кто и что находится в вечно запертых комнатах Берема. Обычно из галереи он попадал в холл, где неотлучно находился Берем. Ему, порой казалось, что он никогда не спит, потому что всегда, когда Стив входил в холл, то видел, склонившегося в поклоне, Берема.
Ниже, на всех четырех этажах, соединенных с дворцовыми покоями, была вотчина его тетушки, Метрессы, когда-то тут же были покои его матери, Изольды. Здесь рос и воспитывался Стив, в окружении прелестных фрейлин, многие из которых дали ему первые уроки любви, а точнее, секса. Мать, смотрела на это снисходительно. Тут же располагались апартаменты дворцового доктора, Спока, а в пристроенном флигеле, был лазарет со всем необходимым оборудованием, в том числе операционной. Правда за пределами замка была еще одна больница на десять коек и аптека, но операции делали только здесь.
В том же флигеле жил небольшой медперсонал, который не имел права входить в дворцовые покои без вызова, но свободно перемещался по острову. Многие из них подрабатывали в народной больнице. Большая часть медперсонала была с материка, работала по контракту и по условиям этого контракта, нанятыми могли быть только холостые и незамужние. Это не касалось главного врача замка, доктора Спока. Он жил с женой, которая была прекрасным хирургом. Они жили на острове более тридцати лет, и именно доктор Спок принимал роды у матери Стива, Изольды. В отличие от его жены, высокой и худой женщины с вечно суровым выражением на лице, доктор считался душой этого замкнутого мирка, тем более на его плечи ложилась весьма деликатная и интимная миссия, связанная с соблюдением одного из положения островной Конституции - контролем над рождаемостью.
На его попечении был штат фрейлин, в иные годы достигавший дух десятков человек. Доктор Спок, пожалуй, был вторым человеком после Берема, который хранил в себе многие тайны этого двора. При внешней его разговорчивости, даже болтливости, он был на редкость скрытным человеком.
Это и предопределило во многом его долголетнее пребывание на острове. Он умел, что говориться, рассказать всё ни о чем и не сказать ни чего о чем-нибудь конкретном.
Первая мысль Стива была о докторе, что без его он не сможет вывести девушку из странного сна, но, обдумав это со всех сторон, он решил не спешить. Первые два дня Стив часами сидел возле неё и любовался ею, каждый раз испытывал жгучие приступы стыда, словно он подглядывает в дверную скважину. Но было и другое, глубинное ни на чем не основанное и потому пугающее его ощущение, что он знал это тело, стонущее в экстазе любовной игры.
Владыка почти не появлялся в покоях дворца, а если и видели его, то в состоянии глубокой задумчивости и игривые намеки фрейлин и даже откровенные признания, требовательные просьбы, оставляли его равнодушным.
Стив не отличался страстью к любовным играм, видимо ранний опыт принес пресыщение. Он был здоровый мужчина, почти двух метров роста, атлетического сложения и все что положено быть у мужчины, было у него, даже с некоторым избытком. Он не избегал плотских удовольствий и потому, его поведение, заставило шушукаться по углам всю женскую часть гарема.
Слухи о его странном поведении расползались по дворцу, обрастая все возможными небылицами, а его все чаще и чаще стало тянуло на площадку башни, с которой, он увидел яхту. Он ловил себя на том, что держит флейту в руках и даже направляется к лифту, чтобы подняться на площадку, но пересиливал себя и возвращался с полдороги. Он не хотел давать лишних поводов к разговорам. Но разговоры были и с этим, ничего не мог поделать даже он. Слухи и пересуды о персонах власти - их неустранимое бремя.
На третий день, Берем, позвонил ему прямо в спальню, а это было исключительным событием и сказал, что яхта исчезла с причала, а два охранника, клялись и божились, что будто она сама собой растаяла в воздухе. "Словно туманом заволокло всю, а когда прояснилось, то яхты уже не было на месте. Случилось это перед рассветом».
Стив вызвал Берема к себе и явственно видел, как дрожали руки у него и как опасливо поглядывал Берем на потолок, где этажом выше находилась "лазоревая спальня". В первый раз в своей жизни Стив видел Берема в такой растерянности.
- Что ты обо всем этом думаешь, Берем? - Спросил его Стив, усаживая слугу в кресло и наливая ему вина.
- Не знаю, что и подумать, господин, только сдается мне, что все это неспроста. Возможно, эта женщина какой-то знак судьбы.
- Как ты, думаешь, Берем. Это грозит нам чем-нибудь?
- Перемены всегда грозят, господин, но кто может устоять перед роком? Мы заблуждаемся, когда силой меняем обстоятельства, считая их угрожающими. Судьба, господин мой, тогда отступает - это бывает, но отступает для того, чтобы наброситься с новой силой. Так говорят.
- Ну что же, Берем, мы не станем противиться нашей судьбе, ведь так?
- Да, я думаю, нам не стоит ожидать её прихода разгневанной временным отступлением.
- А ты, не считаешь, Берем, что как раз, сейчас она и пришла, разгневанной? Может быть, было нечто такое в судьбе рода Хемпшилов, что она разгневалась?
Он видел, как Берем побледнел, как дрогнул бокал с вином в его руках, но смотрел он в лицо Стива прямо и твердо: "Тем более не следует ждать её повторного появления».
Через сутки из доклада Берема стало ясно, что дело начинает принимать серьёзный оборот.
- Господин, я должен сообщить, что на острове не спокойно. В народе бродят слух, что на яхте к острову причалил колдун… - Он не много смутился, - другие говорят - ведьма. Вчера на городском кладбище, где мы якобы захоронили мореплавателя, кто-то в могилу вбил осиновый кол. В православном храме состоялось богослужение об искуплении наших грехов. И еще, господин, ходят слухи, что, всё это связано с твоей любовью к игре на флейте.
- Опять старое, что я чуть ли не колдун...
- Они говорят, что ты, Повелитель, своей игрой вызвал эту яхту...
- И что же, - жестко оборвал его Стив, - ты пришел ко мне чтобы расписаться в собственном бессилии? Охранники яхты разболтали?
- Нет, господин мой, хотя на сто процентов поручиться не могу. Я пришел, чтобы поставить Вас в известность о принятых мерах.
- Я слушаю, Берем.
- Во-первых, охранникам приказано говорить, что яхта вовсе не исчезла магическим образом, а её сорвало приливом. Более того, Вашим именем уже наказаны лица, отвечающие за сохранность суденышка. Подготовлены свидетели из рыбаков, которые якобы видели её в открытом океане. Проводятся другие мероприятия по нейтрализации слухов массового психоза.
- Даже так? - Переспросил его Стив.
- Доктор Спок именно так охарактеризовал поведение этих, экзальтированных людей. Он говорит, что это очень опасно в замкнутых сообществах. К тому же брат Вашего покойного отца, Танис, как Вы знаете, не упустит возможности сделать Вам неприятность. Всем известно, что его сын, Клер часто бывает в городском баре и там распускает слухи о дворцовой жизни.
- Ну и....? - Лицо Стива налилось кровью, как всегда бывало, когда он слышал имя своего двоюродного брата.
- Ни чего такого, чтобы можно было инкриминировать ему, как преступление, но эти ухмылки, намеки, поддакивания всяческой чепухе, которая может только прийти в голову разогретую вином....
- Он становится опасен, да? - Перебил его Стив и вопрос не сулил ни чего хорошего двоюродному брату.
Берем, понял его с полуслова и ответил:
- Еще опаснее было бы, если с ним случится несчастье. Всем известна оппозиция Таниса к Вам, господин. Случись, что с Клером, слухи наползут на слухи, все это собьется в огромный ком, в котором трудно будет отыскать концы и начала.
- Но он, в последнее время совсем обнаглел. - Пожаловался Стив. - Сказать по правде, я едва сдерживаю себя, когда его вижу.
- Господин, мы избрали по отношению к Вашему двоюродному брату иную тактику. Мы пытаемся внушить людям, что все его выходки обуславливаются завистью к Вам и увлечением алкоголем. Ваш отец, господин, был известен своим пристрастием к выпивке. Клер очень походит на своего дядю.
Берем поперхнулся, поняв неловкость сказанного, но Стив, не скрывая сарказма, продолжил, недосказанное слугой: - Он очень похож на моего отца в отличие от меня, да?
- Да, господин. - Берем, поборол неловкость и продолжал. – Господин должен быть осторожен в разговорах, касающихся этого дела. Вам лучше не замечать мелочных уколов, господин.
- Хорошо, Берем, я это учту. - Процедил сквозь стиснутые зубы Владыка острова.

МЕТРЕССА.
Глава вторая
I
Дней через десять после крушения загадочной яхты, его тетка решила поговорить с племянником. Она встретила его в оранжереи и пригласила к себе на рюмку ликера. Ликеры она готовила сама и была счастлива, когда кто-нибудь хвалил её искусство. Отказаться от приглашения Стив не мог, иначе бы обидел её.
- Я хочу угостить тебя Стив необыкновенным напитком, способным в мертвого вдохнуть жизнь, если бы мертвецы могли пить.
Она приглушенно посмеялась своей шутке, а Стива обожгла мысль: "От чего бы ни дать теткиного ликера спящей девушке?"
Дело в том, что ликеры Метрессы обладали, действительно, целебными качествами и сам доктор Спок часто восхищался её искусством, стараясь выведать секреты.
- О нет, доктор, - говорила ему тетка, - я не хочу иметь конкурентов, к тому же... - она загадочно улыбалась, - тут есть толика колдовства, которое нельзя никому передать.
Так ли это было на самом деле, или она кокетничала, мистифицировала всех, в том числе и доктора, о том были разные мнения, но все сходились, что Метресса, женщина загадочная, странная и чудаковатая. Она сама подогревала эти мнения, двусмысленными недоговоренностями, как бы подчеркивала, что-знает-то она гораздо больше, чем может и хочет сказать. Подчеркивала тем особым взглядом на который так горазды женщины, только в этом взгляде не было чувственности, вожделения, а все та же загадочная недоговоренность.
Из оранжереи они прошли на второй этаж дворцового комплекса. Комнаты её тетушки были задрапированы шелком. Она испытывала почти патологическую тягу к этому материалу и потому, на занавесках, портьерах струились и переливались всеми красками диковинные звери и птицы; цвели лотос и вишня. Сама Метресса была одета в шелковое кимоно, еще одна причуда его тетушки.
Полуобнаженная фрейлина, одетая в шаровары цвета спелой вишни внесла поднос, на котором стоял хрустальный графинчик с ярко алой жидкостью в форме вытянутого яйца, с большой замысловато изготовленной пробкой из цельного куска хризолита.
- Уж не хотите ли меня, тетушка, попотчевать свежей кровью? - Пошутил Стив, вольготно расположившись на низком диване и опершись локтем на маленькую подушечку. - Я до обеда свежей крови не пью.
- В каждой шутке есть доля шутки, а остальное - правда. – Сказала тетушка и взяла с подноса графинчик,
Перед Стивом на уровне его лица, оказался лакированный столик резной работы, на него Метресса поставила напиток и крохотные на десять грамм. Рюмки.
- Что еще говорят на острове, помимо того, что я пью кровь детей и вызываю флейтой чертей, демонов, джинов и ангелов? - Усмехнулся Стив, рассматривая этот сосуд.
- Все это и говорят, племянник. Остров маленький и нельзя без того, чтобы о правителях не сочиняли разные разности. Но я пригласила тебя вовсе не для обсуждения слухов и сплетен. - Метресса дотронулась горячей ладонью до его колена: - Ты не заболел, племянник?
Девушка внесла вазы с фруктами и сладостями и присела в уголке на коврик.
- Нет, я чувствую себя совершенно здоровым. - Сказал Стив, но сердце его сжалось от дурного предчувствия. Ему казалось, что день ото дня, вокруг его, сгущаются черные тучи, и он не может понять природу этих угроз. Конечно, в глубине души своей он соглашался с Беремом, и даже с теми городскими горлопанами, что причина была в той девушке, что лежит в лазоревой спальне, на его половине замка, но признать это, означало бы для него - отказаться от неё, а этого сделать Стив не мог. От чего и почему "не мог" так же служило причиной для беспокойства и даже страха, потому что, его учили, что жизнь человеческая ничего не стоит, если вопрос идет о власти, о благополучии его "острова".
- Вчера, - продолжала тетка, - мне пожаловалась Зульфия. - Она бросила на Стива проницательный взгляд и продолжила, - Ты еще не забыл эту милую девушку? - И быстро сменив тему, взяла в руки графинчик с напитком: - Ты не ошибся, племянник - это действительно кровь, но не человеческая, а редкостного дерева, которое растет в Амазонии. Об этом дереве я узнала из одной восточной книжки и долго не могла расшифровать самое важное слово… - Метресса изящно махнула рукой и в этом взмахе был отточенный и отшлифованный годами, жест, как у танцовщицы, которая не задумывается над ним, а совершает его к месту и вовремя. - А, впрочем, тебе-то, зачем об этом знать?
Вопрос не требовал ответа, но Стив, из вежливости сказал:
- От Вас, тетушка, всегда можно услышать интересную историю.
- Ты стал редко заходить ко мне, а помнится, не слазил с этой тахты. Историю... Ну, так вот: говорят, на тысячи квадратных миль встречаются два-три экземпляра. Дерево хилое, низкорослое и дает всего лишь унцию своего сока, после чего погибает. Реликт. Вот смотри... - Она подняла графинчик и поставила его под луч солнечного света
- Я думаю, - продолжала она, - торговец редкостями преувеличивал трудности, чтобы набить цену, но я давно мечтала сделать ликер на основе Вишу - так зовут это дерево. Впрочем, я до сих пор не уверена, что это её настоящее название.
Она взболтнула хрустальный сосуд: - Неправда ли, какой яркий и насыщенный цвет, словно кровь из артерии?
И опять сердце Стива тоскливо заныло, словно в графинчике была действительно кровь из артерии, его артерии, из той самой, которая выходит из самого сердца.
- Ты побледнел, племянник? От чего бы? - Тетка буквально впилась в него взглядом.
- Душно у Вас, тетушка. - Стив попытался улыбнуться, получилось не очень хорошо, натянуто и фальшиво.
Метресса снова сменила тему разговора: - Бедный, бедный мореплаватель... Его, кажется пару недель тому назад, Берем схоронил?
- Да, мне об этом докладывали. - Ответил Стив всеми силами пытаясь придать голосу равнодушие.
- Странно, неправда ли, что эта игрушечная яхта самым загадочным образом исчезла с причала. - Она обиженно поджала губы: - Я даже не успела сходить и посмотреть на неё. Он был, наверное, молод и красив?
- Кто? - Нарочито переспросил её Стив.
- Ну уж конечно не этот ужасный Берем! И почему только мы его терпим? Его не видно нигде и вместе с тем, у меня такое ощущение, что он везде, даже в этой комнате. - Она передернула возмущенно плечами. Эта фраза ничего не значила, и Стив хорошо знал об этом. Берема и Метрессу связывала долгая жизнь в замке и много тайн незримыми ниточками соединяла их. Тетка снова коснулась ладонью колена Стива. Ладонь, была горяча, ему не показалось: - Я спросила о том, кого схоронили? – Понизив голос, пояснила Метресса.
- Не очень молод. Это был мужчина в летах и к тому же труп изрядно попорчен временем.
- Фу, какая срамота! - Метресса жеманно махнула около лица шелковым платочком, словно отгоняя воображаемый запах. Потом снова бросила на Стива проницательный взгляд и равнодушным тоном сказала: - А ты, племянник, видимо не чувствителен к запахам. Говорят, что самолично занимался тем, что труп упаковывал в спальный мешок? - И опять цепко посмотрела на Стива.
Ему понадобилось все его самообладание, чтобы не выдать волнение, почти страх охватившей его и продолжать развивать легенду, сочиненную Беремом.
- Люди насочиняют, я упал в обморок в рубке от запаха и Берему пришлось извести на меня ни одну ампулу нашатырного спирта. Что поделаешь, за любопытство нужно платить.
- Да. Это верно. - Откликнулась тетка. - Хорошо если плата, умеренная.
Она замолчала и казалось потеряла всяческий интерес к этой теме. Прошла томительная минута. После которой тетка погрозила Стиву пальцем и сказала: "Не делай никогда девушке больно, если это ей не приносит удовольствие. Почему ты избегаешь Зульфию? Она, бедная, плачет от огорчения. Поверь мне, ты у неё единственный мужчина. Ну не стыдно ли тебе?
- Я не хотел никого обижать тетушка, но у меня не было настроения в последние дни.
- Когда, в такие годы мужчина теряет настроение, ему самая пора обратиться к врачу.
- Вы зря, тетушка, драматизируете ситуацию. Придумали проблему на ровном месте! - Последнюю фразу произнес с раздражением. Ему и на самом деле, показалось душно в её комнате.
- Может быть и так, а может и нет, племянник. Сдается мне, если не физическая болезнь тут причиной, то душевная - точно! Ты, часом не влюблен? Я что-то не слышу твоей флейты?
Стив густо покраснел, потому что слова его тетки попали в самый центр его боли. Это был снайперский выстрел и результат его не ускользнул от проницательных глаз Метрессы.
- Ну вот, я так и знала. И кто же она, посмевшая отвергнуть тебя?
- Разве я обязан отвечать тебе? - Грубо и властно ответил Стив, вспомнив, что он, а не она подлинный хозяин острова. Слабость, только что проявленная им, обернулась своей противоположностью, он завернулся в покровы грубости, как всегда поступает легко ранимый человек.
- О, нет, племянник! Конечно, нет. Прости мое женское любопытство, я просто хотела тебе добра. Ты же знаешь, что мы - женщины, любопытны. Если хочешь - это единственная наша привилегия. Я пригласила тебя вовсе не для того, чтобы расспрашивать о твоих сердечных тайнах - боже меня упаси! Я хотела тебя угостить ликером.
Она изящным движением руки взяла графинчик и вынула из него пробку, украшенную большим отграненным хризолитом. Потом плеснула в крохотные рюмки огненно-алую жидкость и протянула одну из них Стиву.
- Прислушайся к тончайшему букету, и ты уловишь, как запах розы сменяется запахом жасмина, а тот запахом мускуса и все это едва уловимо, в полутонах, словно музыка далекого скрипичного альта. В этом запахе, - продолжала Метресса, - древняя, северная мелодия Грига, тоскующая по бурной и буйной весне юга...
Тетка его - это всем было известно, писала не дурные стихи и Стиву показалось, что она только что прочла заготовку будущего стиха, но Стив мог и ошибаться.
И вдруг, опять без всякого перехода, без всякой видимой связи с только что сказанным, спросила: - Кстати, как твоя флейта?
- Она лежит в футляре. Лежит и ждет, когда у меня появится настроение. - Он встал с дивана и резко, словно что-то отсекая рукой, махнул ею и сказал: - Это уже превышает всяческое терпение и разумение: играешь - плохо! Не играешь - тоже плохо!
Он готов был уйти, но цвет ликера словно заворожил его и нечто глубинное, о чем у человека нет слов сказать, удерживало его. Он снова сел на диван.
Стив плохо разбирался в запахах, еще труднее удавалось ему ассоциировать запахи с музыкой, он больше полагался на вкус. Метресса подала ему рюмочку ликера, едва ли наполненную на треть. Он поднес рюмку в губам, втянул воздух, но того, о чем говорила ему тетка, не уловил. Она это поняла.
- Вот я и говорю, что все мужчины грубияны по своей природе и не понимают тонкости в наслаждениях. Все, что не дерет, не жжет, не режет, не пилит и сверлит - все не проникает через их толстую кожу. Однако же, ты не дурно играешь на флейте..., Я вот, когда ты последний раз играл, я чувствовала "запах" твоей музыки. И знаешь, что? Ты только не удивляйся и не обижайся на старуху - она мне чем-то напомнила запах этого ликера. Вот я и подумала. " - Она не договорила, только как-то
странно посмотрела на Стива, словно знала что-то о загадочной девушке, что лежит в его спальне.
Стив пригубил напиток и тот через губы, и десна тут же проник в кровь, упругими толчками, мягкой, согревающей теплотой и Стиву показалось, что это был поцелуй. Не он выпил напиток, а тот поцеловал его, мягко и бережно. Он поднял глаза на Метрессу. Та внимательно смотрела на него. Стив отвел взгляд в сторону.
- Знаешь, что, Стив, - неожиданно бодрым голосом сказала Метресса, - я не стану тебя больше задерживать и задавать глупые, женские вопросы. Возьми этот ликер себе. Я вижу, он тебе понравился… - Она на мгновение запнулась и поправилась: - Я думаю, он тебе придется по вкусу. - Она хлопнула в ладоши. Девочка-фрейлина вскочила с коврика и подошла к ней. - Тания, крошка, поставь графинчик в футляр. - У неё была привычка переиначивать имена девушек.
Футляром она называла картонную коробку, размалеванную драконами. Когда Стив, прижимая к груди подарок своей тетки направился к выходу. Метресса дотронулась до его плеча и прошептала:
- Сегодня я пришлю к тебе Зульфию. Не обижай её, мальчик. Она этого не заслужила.
Стив хотел сказать: "Нет! Не надо!", но промолчал, сейчас ему трудно было отказать тетке в её просьбе. А она добавила к сказанному:
- Я думаю, что этот ликер нельзя употреблять в больших количествах.
Стив, удивленно посмотрел на неё и хотел было спросить: «Какое количество следует считать большим и что произойдет, если выпить весь графин», но Метресса, опережая его вопрос, будничным голосом сказала:
- Если выпить этот ликер больше пятидесяти грамм, то наступит смерть. Легкая и безмятежная. Сказать по правде, я его приготовила для себя, когда мне надоест жизнь.
Увидев замешательство Стива, она подтолкнула его к выходу и сказала: "Для себя я оставила».
Поднимаясь с драгоценным подарком к галереи, ведущей в его башню, Стив не мог избавится от наваждения, вызванного последними словами Метрессы. Ему все время хотелось продолжить их, вернее, кто-то в нем все пытался это сделать и пока Стив сквозь зубы не выдавил: "И для других тоже" этот, второй человек в нем, отступил, словно согласился.
Было еще что-то, в этом напитке, он возбуждал какое-то глубинное воспоминание, неясное томление, словно воспоминание о ярком сне, напрочь забытым, но чрезвычайно важным. Стив подумал, что недаром тетка упомянула его игру на флейте. Последние год-два она часто говорила Стиву об этом: "Откуда это у тебя? - Удивлялась она. - Ведь ты еще мальчиком пристрастился к ней. В роду Хемпшилов не было музыкантов?
Но он и сам не смог бы объяснить эту тягу к музыкальному инструменту, однажды, случайно попавшемуся ему в руки.
"И все-таки, какая тут связь между моей флейтой и этим напитком?" - Думал он, проходя через холл Берема.
Стив бросил беглый взгляд на его фигуру и хотел было сказать ему, что следует еще кое-что предпринять с тем, чтобы подавить, или точнее, видоизменить слух о том, что будто бы он находился несколько часов рядом с трупом, но ничего не сказал.
В галереи ему встретилась служанка, которую Берем приставил к девушке с яхты, глухая и немая, как те, кто доставил её в замок. В руках её была кипа свежего белья. Стив остановил её и вопросительно поглядел. Она мотнула головой в знак отрицания, и он понял, что в лазоревой комнате все без перемен. Девушка продолжала спать.
II
Через час Стив не удержался и поднялся этажом выше, где располагалось комната с девушкой. В руках его был графинчик с ликером Метрессы.
Он прошел в спальню и поставил подарок тетушки на стол, а потом долго и задумчиво глядел в окно, в океанскую даль откуда пришла загадочная яхта и куда, наверное, по своей воле, если предположить, что у судна, как у человека, может быть своя воля, она ушла.
Сейчас, стоя у окна, после разговора с Метрессой, все явственнее казалось Стиву, что не все так благопристойно даже в его семействе, не говоря уж об островном княжестве. Опять защемило сердце от того, что эта тайна связана с его отцом. "А может быть и не только с ним?" - Подумал Стив и удивился такому новому для себя, повороту мысли.
Он отошел от окна, открыл бар и вытащил из него запотевшую бутылку хереса. Стив налил себе полный бокал вина и залпом его выпил. Девушка спала за пологом, скрывающим её кровать и Стиву пришлось его приподнять, чтобы убедится в том, что она спит. Он давно уже подавил в себе искушение целовать её губы и тем самым оживлять на мгновение это прекрасное тело, он просто смотрел в это завороженное, зачарованное лицо.  С досадой вспомнил, что должна прийти Зульфия и не принять её он не мог.
Он вышел из лазоревой комнаты в прихожую, глухонемая сиделка, встретила его глубоким поклоном, но Стив, на этот раз, не обратил на неё внимание.
Из своего кабинета Стив заказал ужин на двоих и спустился этажом ниже, где располагалась гостиная, столовая, его рабочий кабинет, библиотека и сиреневая спальня, в которой он проводил большую часть времени.
Еще, этажом ниже, располагался бильярдный зал, бассейн и зал с тренажёрным комплексом. Галерея вела как раз на этот этаж, и чтобы подняться на следующей, где он только что был, нужно было пройти через его кабинет и библиотеку, если не пользоваться лифтом. Лифт работал только от ключей, находящихся у Стива и Берема. Этот, личный ключ, давал Берем своей служанки, которая убиралась на этаже лазоревой комнаты.
Внизу, у самого основания башни, в её цокольной части, располагалась личная прислуга Стива, несколько женщин и мужчин, они пользовались обычной маршевой лестницей, преодолевая все четыре этажа, до апартаментов своего повелителя. Как догадывался Стив и эти люди были тщательно проверены Беремом, не многословные, вышколенные и точные во всем, что касается своих обязанностей. Лифт Стива достигал цокольного этажа, но помещение в которые попадал, желающий им воспользоваться, было круглой комнатой с зарешеченным окном на высоте двух с половиной метров, без какого-либо намека на двери. Единственной примечательностью её был тяжелый люк с кольцом посредине. Это был вход в подземелье. От сюда, в здание, кроме лифтовой шахты не было выхода.
Между тем и сам, лестничный марш из цокольного этажа на другие этажи был перегорожен тяжелой металлической решеткой, которая поднималась одновременно с сигналом вызова слуги и опускалась, как только тот наступит на третью ступеньку маршевой лестницы, минуя решетку. Из цокольного этажа прислуга могла выходить во внутренний двор замка и дальше за его пределы. В принципе, при содействии этих слуг, можно было проникнуть в апартаменты князя острова, но не дальше, поскольку пройти в кабинет и дальше в библиотеку, не взломав дверей было невозможно, тем более на всех дверях стояла сигнализация и на пульте Берема было видно, какие двери открыты, а какие закрыты.
Почему-то, именно об этом думал Стив, вернувшись в свой кабинет и ожидая прихода слуг. Он объяснил эту, неожиданную прихоть своего сознания тем, что боится за жизнь незнакомки и подсознательно выискивает самые слабые места в системе охраны. Раньше об этом не думал. Он доверял Берему. И все-таки, что-то тревожило его, но эта тревога как-то связывалась вовсе не с Беремом… не с его людьми, для которых не было проблемы устранить его, но с чем? Или с кем? Стив пытался понять причину своей тревоги, но она ускользала и все смешивалось в пестрый клубок: незнакомка в лазоревой комнате, тайна исчезновения его отца и даже больше - тайна собственного рождения. Ведь себя не обманешь? Он не похож на Хемпшилов! И эта девушка с яхты?  Воображение его разыгралось: ему мерещились самые невероятные вещи.
К реальности же вернул мелодичный звон колокольчика, возвещающего, что приближаются слуги. Стив вышел к гостиную. Двое мужчин в отглаженных ливреях стояли в дверях. Один из них, был О'Нилл, его хорошо знал Стив, еще с детства. Он спросил: "Где прикажите накрывать стол?"
- Стол? Это сильно сказано дружище! - Стив относился к нему не так, как к другим слугам, а выделял особо. Было что-то такое в этом потомке шотландцев, что притягивало к себе Стива, еще с детства. Пожалуй, их общая любовь к музыке, ведь О'Нилл частенько играл на волынке, уходя по ту сторону островной горы, на берег океана. Прежде чем ответить на вопрос слуги, эта мысль мелькнула в голове Стива.
- Я думаю в той маленькой комнате, которая примыкает к спальне. - Ответил Стив. - И принесите чего-нибудь такого, что не требует вашего
постоянного присутствия. Бутылочку охлажденного сухого вина, по больше сладкого и хороший кусок телятины под соусом с зеленью, а до всего остального я сам доберусь. И еще, посмотри хорошенько О'Нилл, в барах и пополни их чем-нибудь по разнообразнее. Я, кажется, изрядно опустошил их с тех пор, как ты заполнил их хересом.
- Хороший, португальский херес, господин, а я предпочитаю старое шотландское виски, настоянное на вереске. А здесь его нет. Правда и кизил не плох. Нынче по ту сторону горы, он хорошо цвел. - Стив понял намек старого слуги.
- Да, там хорошо играть на флейте. - Откликнулся на этот намек Стив. – Ты, наверное, часто ходишь туда со своей волынкой?
- Не так часто, господин, как раньше, но бываю... - Слуга вздохнул, словно разделял со Стивом его тревогу насчет разных слухов.
- Раньше, когда я был моложе, было проще. - Сказал Стив, поняв намек слуги.
- Да, время обгладывает нас. - Согласился О'Нилл и поспешил уйти. Старый слуга тонко чувствовал время и пределы возможного в разговоре с Владыкой.
Едва он вышел из гостиной, зазвонил телефон, и Стив услышал приглушенный голос своей тетки.
- Ты еще ничего не слыхал, Стив?
- а что я должен был слышать? Если ты хочешь знать готов ли я встретиться с Зульфией, то готов и даже отдал соответствующие распоряжения.
- Ты уже никогда не встретишься с ней. - Голос Метрессы срывался и от этих срывов холодок прошел по спине Стива.
- Что случилась?
- Она умерла. Около её сейчас доктор Спок. Ты можешь позвонить ему или придешь сам?
- Я непременно приду сам. - Сказал Стив, цепенея от страха. Он вышел из кабинета в прихожую и сказал О'Ниллу, что все отменяется.
О'Нилл не скрывая тревоги растерянно посмотрел на него, так как лицо Владыки говорило само за себя,
- Только что сообщили, что погибла Зульфия». - Сказал Стив. Он был смят и подавлен.
O'Нилл коснулся его руки и пожал её возле локтя: "Держись, сынок!" -  Так он, говорил Стиву, когда того не слушалась флейта, там, по ту сторону горы на берегу океана, ровно двадцать лет тому назад.  Сказал и ушел, только остались от O'Нилла цоканье подкованных башмаков, по бетону лестничной клетке Владыка острова направился, по галереи, в основной замковый комплекс, как и обещал своей тетке.
III
Берем был на месте и по его взгляду Стив понял, что тот уже в курсе дела. Стив спросил его: "Убийство?"
Берем пожал плечами и глухо ответил: «Если убийство, то тайное, я приказал Споку, твоим именем, господин, произвести вскрытие и сделать исследование, насколько оно возможно в наших условиях. Но думаю – это естественная смерть, если конечно, может быть смерть восемнадцатилетний девушки, здоровой и физически крепкой, быть естественной.
И опять что-то защемило под сердцем Стива и промелькнула явственно и отчетливо мысль, что и он так же смертен, как и все и может быть куда ближе к смерти чем многие из тех, кто его окружает. Раньше такие мрачные мысли его обходили стороной, но с того памятного утра, когда он увидел яхту, что-то серьезно изменилось в Стиве.
- Если господин позволит, я хочу дать ему совет. - Берем посмотрел ему в лицо. - Не стоит ходить и смотреть труп. Там нет Зульфии, уже нет, а есть только остывшее тело.
- Это опасно? - Прямо спросил его Стив.
- Не знаю, но лучше бы Вам не ходить, господин. Я пришлю Вам Делису она чудесно играет на гитаре и поет. Говорят, её песни самые лучшие на острове. Впрочем, я мало что в этом смыслю.
- Скажи, Берем, ты ведь что-то знаешь об исчезновении моего отца?
Стив никогда не задавал ему этого вопроса и потому его очень удивил ответ Берема.
- Я долго ждал этого вопроса, господин. Почему ты об этом не спрашивал меня раньше?
- И тебе, Берем есть что сказать?
- Конечно, господин, но только тогда, когда мне повелевают об этом говорить по праву власти. Рассказ мой не такого сорта, чтобы об этом говорить "на бегу". Если господин не возражает, то я бы отложил его до завтрашнего вечера. Я не думаю, господин, что мой рассказ не принесет Вам радость.
- Вот как? - Стив задумался на минуту. - Скажи, Берем, а если, вот ты, внезапно умрешь, кто станет вместо тебя?
Этот вопрос вырвался у Стива непроизвольно, родившись в глубинах его подсознания. Он видел, как побледнело лицо Берема, но голос его оставался ровен и спокоен.
- У меня есть взрослый сын. Я как-то представил его, Вам, господин. Мне кажется, я еще поживу.
- А Зульфия?
- Что Зульфия?
- Разве ей не казалось, что она еще поживет? Разве мне не кажется, что я еще могу прожить не один десяток лет? Знает ли твой сын, то что знаешь ты, Берем? Готов ли он исполнять то, что исполняешь ты?
- Вы, господин, задаете пугающие меня вопросы. Должен Вам сказать, что наш род следует традиции, приписывающей нам все знать и ничего не забывать. Если, что случится со мной, господин, ты можешь, как на меня, положится на моего сына.
- Я не хочу тебя пугать, Берем, но мне, от чего-то, все кажется, что мы вступили в такую полосу жизни, когда ни в чем, идущим нам на смену, уже нельзя безоглядно доверять. Ну, хорошо, я как всегда, прислушаюсь к твоему совету, но я не хочу сегодня никого видеть даже сладкоголосую сирену - Делису. Я хочу побыть один и все хорошенько обдумать, а если не получиться думать, то напьюсь.
- Господин позволит мне проследить за ним?
Не так часто Стив напивался, но всегда около его был верный слуга и потому вопрос Берема не вызвал удивления у Стива.
- Нет, Берем, разве у тебя будет мало сегодня дел?
- Достаточно много, господин, но все мои дела ничто по сравнению с Вашей безопасностью.
- Видел ли ты, Берем, кого-нибудь, кто бы остановил смерть, когда она приходит? - Спросил Стив и в голосе его проступила не свойственная ему жесткость.
- Когда она приходит по своей воле - нет, но очень часто её приводят за руку. - Берем был удивлен рассуждениями Стива о смерти. - Господин, я пришлю к тебе глухонемую женщину, ту самую, которая убирается в лазоревой комнате и тогда я, наполовину буду спокоен за Вас.
- Где ты их берешь, Берем? - Стив рассмеялся нервическим смешком.
- Это скучная и неинтересная история, но если господин мне прикажет, то я расскажу.
- Не нужно, не нужно Берем! Ты, вполне имеешь право на свои маленькие тайны и хитрости. Излишние знания только отягощают человека, не правда ли?
- Господин, не по годам мудр, как и подобает владыки, но иногда
"тяжесть" знания есть прямое следствие профессии.
- Ты хочешь сказать: "Это твой крест"?
- Совершенно верно, господин. - Берем поклонился ему, но в этом поклоне не было униженности раба, напротив - достоинство и понимание высочайшей ответственности.
- Хорошо, Берем, я опять соглашусь с тобой, пришли мне эту женщину, она, действительно, мне может понадобится, но не забудь про своё обещание рассказать мне об отце.
Стив повернулся к дверям, ведущим на галерею и прежде чем войти в неё обернулся: Берем стоял, склонившись в полупоклоне. Таким его и запомнил Стив. Навсегда.
IV
Через полчаса в кабинет к Стиву зашла глухонемая женщина и знаками показала ему, что будет находится неподалеку. Она указала рукой на тяжелую трость в углу кабинета, потом выразительно показала, что ему стоит только постучать ею по полу или по стене, и она незамедлительно появится. Стив что-то слышал об обостренном восприятии вибраций у глухонемых, но такой предметный урок получил впервые. Он кивнул головой в знак согласия и женщина вышла. Часы на стене пробили десять часов вечернего времени и только смолк бой часов, как раздался телефонный звонок. Звонила Метресса. Она стала выговаривать ему: 
- Ты, Стив не соизволил прийти, чтобы проститься с бедной девочкой и вместо человеческих слов соболезнования, повелел этой коновалихе, копаться в её внутренностях. Ты бы посмотрел на её лицо, ангельская чистота так и отпечаталась на нём. Я никогда не видела столь прекрасного лица, Стив.
Он, грубо оборвал тетку:
- Тогда, по этой логике, чтобы стать прекрасными, нам всем бы следовало умереть? Да, я отдал такое распоряжение и поручил Берему провести расследование, потому что я не верю в естественную смерть Зульфии. Она любила жить и хотела жить, и могла жить! Для естественной смерти она была слишком здоровой девушкой.
- Ты кого-то подозреваешь, Стив?
- Если хочешь знать, мы все под подозрением и уже давно с такого самого момента, когда бесследно исчез мой отец.
- Ты становишься злым, племянник. - И Метресса бросила телефонную трубку, видимо мимо рычажков телефона, потому что в ней на несколько секунд послышался мужской голос, сказавшей одно только слово - "Да". И этот голос был явно не её мужа Самвела.
Стив вышел в коридор и пошел к лифту, он решил подняться, а лазоревую спальню и исполнить задуманное - дать спящей ликер. Это решение пришло внезапно, наверное, причиной был звонок тетки, а может что-то другое. Стив заспешил.
Он неприятно поёжился, когда заметил, что немая служанка последовала за ним, но Стив не подал вида. Воспитание его было таким, что он воспринимал слуг так, как обычный человек воспринимает мебель, было бы удобно. Сейчас он не хотел бы иметь свидетеля его эксперимента, вернее, он не хотел, чтобы кто-то видел его отношение к спящей. Сказать точнее он боялся, что увидят его слабость. Он стыдился своего стыда перед этой незнакомкой. Однако служанка, словно догадалась о его чувствах и осталась в прихожей. Стив вошел в спальню и включил мягкий свет скрытых в подвесном потолке светильников. В комнате слабо пахло можжевельником и океаном. Стив отдернул портьеру. Ему показалось, что поза спящей слегка изменилась, словно она пыталась повернуться на бок. Лицо её, раньше смотрящее в верх, было чуть повернуто к Стиву. На её губах все так же стыла полуулыбка полу призыв. Стив подошел к столику и вытащил из картонной коробки графинчик с ликером. Открыл встроенный шкафчик и достал оттуда миниатюрную рюмку, выточенную из цельного кристалла горного хрусталя. Когда он открыл графинчик, то куда явственнее, чем это было в комнате его тетки, почувствовал странный аромат напитка. Не больше наперстка вмещал в себя хрустальный бокал, но Стив налил его в половину. Затем он подошел к кровати и сел на стул в изголовье, держа в руках бокал. Он подсунул левую руку под затылок спящей и поднес напиток к её губам. И снова веки её вздрогнули, и глаза открылись.
На этот раз Стиву показалось что в них промелькнуло нечто осмысленное, губы вздрогнули и по лицу прошла легкая тень дрожжи. Окрыленный успехом Стив налил полный бокал и возблагодарил тетку за подарок, столь чудесным образом, подействовавшим на спящую.
Вторая порция напитка совершило чудо: её тело ожило, она слегка согнула ноги в коленях и чуть слышно простонала. Стив чувствовал, что девушка видит его и понимает то, что видит.
Стараясь придать своему голосу как можно больше теплоты, Стив спросил: "Кто ты? Откуда?"
Она повернула лицо на звук его голоса, Стив чувствовал, что она его слышит, но не понимает. Он ткнул себя пальцем в грудь и медленно произнес - Стив. Потом показал пальцем на девушку. Певучее слово, едва слышимое скользнуло с её губ, и она обессилено уронила голову на подушку.
Стив колебался между желанием дать ей еще порцию напитка и оставить её в покое, дать ей передышку. Он был ошеломлен эффектом тетушкиного ликера и испуган тем, что она снова впала в сон. Однако до критической дозы было еще далеко, и Стив решился. Он налил еще рюмку и подошел к ней. "Пусть она не понимает моих слов" - подумал Стив, - но пусть привыкнет к моему голосу.
- Выпей, это поможет тебе, - сказал он, вкладывая в слова всю теплоту на которую он был способен. Девушка сама потянулась к рюмки и Стив видел, как вздрогнуло её лицо и ожило. Она подняла руку и коснулась её своего лба, словно искала там что-то. Потом глаза её тревожно блеснули и с губ сорвалась певучая фраза, словно рука мастера коснулась смычком скрипичной струны, пробуя её настройку. Тон голоса был высок и слова, если они были, слились в один мелодичный фрагмент в котором прозвучала тоска.
Стив был не очень силен в лингвистики, но мог бы поклясться, что на всей планете Земля, нет такого народа, который мог бы говорить на этом языке. Затем, к удивлению Стива, девушка свистнула и тот час в комнату буквально влетела служанка. Ошеломленный свистом и внезапным появлением служанки, Стив растерянно переводил взгляд с одной на другую. Немая, убедившись в том, что её повелитель вне опасности, вышла из спальни.
Девушка снова свистнула и в этом свисте Стив различил отдельные фрагменты. Он мог бы поклясться, что эти фрагменты несут смысл слов, что она пытается заговорить с ним на ей известных языках. "Откуда она? Кто она? Зачем она здесь?"- Вот мысли, которые то и дело вспыхивали в мозгу Стива.
"Проснулась ли она окончательно, или снова уснет, когда действие тетушкиного ликера окончится?"
Но никто не мог ответить ему на эти вопросы. Если пыталась что-то сказать ему незнакомка, то он не понимал её и она, как понял Стив, его не понимала. Девушка, видимо поняла это, она печально улыбнулась Стиву и протянула к нему руку.
Стив взял её ладонь в свою и ощутил слабое пожатие. Через минуту она уснула, не выпуская из своей руки его, и Стив необъяснимым образом понимал, что это совершенно иной сон. Так и сидел он, у её изголовья, пока рука девушки не разжалась и она, пробормотав что-то на своем певучем наречии, не отвернулась к стене. Стив с облегчением вздохнул и встал со стула. Он поглядел в окно и удивился, за окном уже синело, наступало утро. Стив вышел в прихожую и от избытка чувств дружески похлопал по плечу немой служанки. Лицо её озарилась скупой радостью, так благодарна бывает собака, когда её потреплет за загривок хозяин. Стив жестом показал ей, что не прочь что-нибудь поесть и выпить. Он, следом за служанкой вышел в коридор, предварительно плотно прикрыв за собой дверь в спальню, прошел в комнату напротив прихожей. Но не успел присесть на диван, как раздался телефонный звонок. Стив поднял трубку. Голос был мужской, не знакомый.
- Господин, с Вами говорит сын Берема, Амфилон. Мой отец только что скончался. Я жду ваших указаний. - Голос показался Стиву бесстрастным, холодным как лед.
- Что?! Что ты сказал?! - Выкрикнул в трубку Стив и обернулся – нет ли рядом глухонемой. Её не было. Он не хотел, чтобы кто-то видел его в таком состоянии. Справившись в волнением он, уже более спокойно спросил: - Как это произошло? Когда?
- Только что. Мы обсуждали с отцом некоторые моменты нашей работы и в частности результаты вскрытия Зульфии, он схватился за сердце, губы его мгновенно посинели, и он умер.
Стив был ошеломлен этим сообщением и особенно, подчеркнуто спокойным голосом сына Берема.
Это был странный разговор, холодный и отстраненный, а между тем, по крайней мере Стив, не был холоден. Крупные капли пота выступили на его побагровевшем лице, и он на пределе играл роль Владыки, который выше судеб отдельных, даже самых близких ему людей.
- Кто кроме тебя был при этом? - Спросил Стив, чтобы хоть что-то спросить.
- Никого. господин. Наш разговор был не для третьих ушей.
- Каковы результаты вскрытия Зульфии? - Вопрос прозвучал странно и даже неуместно на фоне сообщения Амфилона, да и не отражал того внутреннего состояния в котором находился Владыка острова, Стив Хемпшил. Ему хотелось кричать, бить кого попало и этот кричащий и визжащий в нем человек, бился о тесные ребра, а может то билось его сердце?
- Острая коронарная недостаточность. - Ответил Амфилон, - Я, полагаю, доктор Вам подробнее объяснит.
И хотя страх и растерянность парализовали волю Стива, его сознание словно бы раздвоилось, одна часть холодно и здраво оценивала ситуацию, другая была в панике.
- Что насторожило Вашего отца в смерти Зульфии? - Продолжал спрашивать Стив, словно всю жизнь проработал следователем в полицейским управлении.
- Господин, если Вас это не затруднит, я бы настоятельно просил личной встречи.
- Через час в моем кабинете, а пока распорядитесь, чтобы доктор осмотрел Вашего отца.
- Я уже сделал это, прошу прощения, господин, Вашем именем.
Стороной промелькнула мысль: "О, этот парень знает свое дело". – И исчезла, пришла другая: "Он говорит словами своего отца. Но, Господи! Какое это имеет отношение ко мне!!? Ко мне??!"
В комнату, с подносом в руках, вошла глухонемая и, видимо по лицу Стива поняла, что случилось что-то из ряда выходящее. Она вопросительно посмотрела на него. Стив жестом показал, чтобы она поставила поднос на стол и вышла.
Завтракал он без аппетита, в основном налегая на вино. Пытался обдумать случившееся и не мог ни как найти логическую связь между смертью Зульфии и Беремом. Если Берем много чего знал, то уж Зульфия, точно ничего не знала, кроме танцев, нарядов и секса.
Подумав о сексе с ней, Стив покраснел. "Что-то в последнее время я стал не в меру стыдлив" - Подумал он и эта мысль была так же нелепой и странной на фоне только что произошедшего. И тем не менее все завертелось, закружилось вокруг неё в странном хороводе, образов, звуков и даже запахов.
Он одернул себя, обозвав "скотиной" и подкрепил сказанное доброй порцией хереса. Однако образ Зульфии стоял перед глазами, так явственно, что казалось протяни руку, и она упрется в горячее упругое тело.
Ему было странно и жутко, от этого навязчивого видения, от того, что тело живое и горячее, страстное тело лежит теперь распластанным в морге, а он сидит и пьет вино. Память услужливо рисует в его воображении одну картину за другой: вот он с Зульфией в бассейне, в постели, за столом и она, хмельная и дурашливая расстегивает ему ширинку, а потом запускает туда свою маленькую игривую ручку. Стив сердиться и кричит ей: "Оставь его в покое хоть на минуту!"
- Не-а, - отвечает ему Зульфия, - он не твой, а мой, мой! Она опрокидывает Стива на спину и резким движением бёдер вводит его в себя, задыхаясь от сладкой боли. Она хрипит: «О огромный, о беспощадный, о возлюбленный мой и падает упругими грудями на его грудь, сует ему в рот свои соски.
Стив застонал, сжал голову ладонями стараясь выжать из неё эти видения. Он даже до крови прикусил губу. Похоже, что боль вернула его к реальности, и Стив подумал, что слишком увлекся хересом, а сейчас не самое подходящее время для пьянства. Он взглянул на напольные часы, шел седьмой час утра. Стив достал из кармана авторучку и блокнот и написал неровным, пьяным почерком: "Повелеваю тебе, женщина, неотлучно находится в спальне рядом со спящей госпожой».
Он поставил точку и задумался. Внезапно в его голову пришла шальная мысль, что незнакомка вполне может понять язык жестов, и он дописал: "Если она проснется, попробуй понять, чего она хочет.
Он крикнул служанку и протянул ей листок с приказом. Она улыбнулась ему краешком губ, кивнула несколько раз головой в знак того, что все поняла, сделала в его сторону глубокий поклон и вышла.
Стив набрал номер телефона O'Нилла и заказал несколько порций крепкого кофе, полкило сметаны и баночку сливок. Как ни покажется странным, а при нервном потрясении, у него всегда разыгрывался аппетит. Стиву нужно было обязательно что-нибудь жевать, сосать, пить.
Затем он заглянул в спальню. Служанка сидела на его месте у изголовья, спящей девушки: прямая и бесстрастная словно египетская статуя, но чуткая, как лесная мышка и опасная, как гремучая змея, защищающая свою кладку. Так показалось Стиву.
V
Спускался Стив лестничным маршем, через библиотеку. Это была особенная библиотека, основанная еще его прадедом и большею частью состоящая из его работ и справочного материала, послужившего основанием для них. Тут находились уникальные, раритетные издания от украинского Георгия Сковороды, до Плотина, но особенно любил Стив читать дневники своих предков. Местами забавных, местами глубоких по осмыслению жизни, но большей частью мелочных и склочных. Впрочем, как писал его дед Леонтин, аккуратно, день за днем ведший дневник: "Человек, фактически, весь состоит из мелочей и когда эти мелочи превышают разумные пределы, мы говорим о величии человека в прямом и переносном смыслах, в зависимости от наших пристрастий и нашего ума».
Или еще: "Наша судьба в руках Бога, но человек обречен на ежеминутное делание, в слепую, не подозревая о последствиях этих дел. Все дела Господа, на земле, вершатся руками людей. Это и есть жизнь».
Не задерживаясь в библиотеке, Стив прошел в свой кабинет. Минут через пять раздался мелодичный звонок и через некоторое время в комнату вошел О'Нилл с подносом, накрытым несколькими салфетками. Он поставил поднос на стол и поклонившись Стиву молча удалился. Стив не любил, когда слуги стояли у него за спиной и наливали ему вино, или еще что-нибудь в бокалы, подавали вилки, салфетки. Он приучил своих слуг к тому, что все делал сам. Он даже обзавёлся электрическим кофейником, но кофе у него всегда получался несколько хуже того, которое ему готовили слуги.
Стив сдернул горячие салфетки. На подносе стоял кофейник-термос, фаянсовая посудинка со сметаной, прикрытая крышкой, серебряная ложка, несколько ломтиков горчичного хлеба, и стеклянная баночка со сливками, вазочка с сахаром-рафинадом, два яблока и горсть фиников.
 Стив успел выпить две чашечки кофе, когда снова мелодичный звонок оповестил его об очередном визитере. Это, несомненно был сын Берема - Амфилон. Стив пытался припомнить его, но образ расплывался. В дверь тихонько постучали. Стив сказал: "Входите». В дверном проеме стоял вовсе не юноша, как думал Стив, а вполне зрелый мужчина, очень похожий на Берема, такой же коренастый, полноватый с бесстрастным, желтоватым лицом и узким, азиатским разрезом глаз.
Стив сделал широкий приглашающий жест и указал на кресло напротив себя. Но вошедший, остался стоять, вежливо поклонившись своему господину.
- Ну что же, давай знакомится ближе. - Сказал Стив внимательно разглядывая Амфилона. - Мой первый вопрос к тебе: все ли ты знаешь, что знал твой отец?
- Полагаю, что да. Он был строгий и требовательный учитель.
- Что ты знаешь о смерти моего отца? - Резко и требовательно спросил Стив, смотря Амфилону прямо в глаза.
- Господин, желает, чтобы я все подробно ему рассказал?
- Да! - Твердо ответил Стив. - Накануне твой отец мне это обещал.
- Насколько подробно. - Переспросил его Амфилон.
- Я не люблю, когда меня по десять раз переспрашивают. - с нескрываемой угрозой в голосе произнес Стив.
- Вы не должны на меня сердиться, мой господин, - на слове "мой" Амфилон сделал ударение. - Закон, определяющий мой статус, гласит, чтобы я отвечал только на прямые вопросы своего господина и не говорил ничего, выходящего за пределы поставленного вопроса.
Это был крепкий орешек. Берем его прочно выковал. Амфилон не отводил глаз от пронизывающего взгляда Стива.
- Хорошо, - сдался Стив, - не будем нарушать священного закона и столь же священных прав, им дарованных каждому из нас. - Он отхлебнул кофе и бросив взгляд на стоящего, нового "министра безопасности», как за глаза называли Берема, сказал: - Хотя, сдается мне, обстоятельства сейчас таковы, что некоторые положения закона начинают вступать в противоречие с реальностями. Скажу сразу, с пугающими реальностями. - Он опять сделал глоток кофе и резко отодвинул весь поднос в сторону. - Ну что же, - сказал Стив, - пусть будет так: прямые вопросы и столь же прямые ответы. Во-первых, доложи мне, подробнейшим образом результаты расследования гибели Зульфии.
- Господин, нами установлено почти поминутно вся её жизнь в течение последних суток. Мне докладывать об этой стороне дела с хронологической подробностью?
- Нет, остановись только на самых, на твой взгляд, ключевых моментах.
Стив встал с кресла и прошелся по кабинету. Он остановился напротив портрета своего отца, Гассета, а затем резко повернулся к Амфилону: -  Я слушаю.
- Было несколько встреч, - сказал Амфилон, дождавшись, когда Стив уселся в кресло. - в которых нет ни чего необычного. Дважды она заходила в Вашей тетушке. Первый раз до того, как побывали Вы у неё, второй раз через полчаса после того, как Вы от неё ушли. Нужно ли мне пере рассказывать содержание их разговора?
- Нет, если там не было ни чего такого, о чем мне не известно и что могло бы быть полезным для установления истинной причины смерти. - Сказал Стив, нервно потирая ладони. Он чувствовал себя скверно. Волнами накатывались приступы раздражения и с каждым разом было все труднее и труднее с ними справляться.
- Ничего такого, господин, что было бы Вам неизвестно. - Амфилон, вздохнул. Смерть отца была настолько свежа и болезненна, что только несгибаемая воля, давала ему силу заниматься делами, но и сквозь её прорывалась обыкновенное человеческое горе. Стив этого не замечал, как обычно не замечают властители горе своих подчиненных.
- За прошедшие сутки было около тридцати мимолетных встреч с фрейлинами двора. - Ровным голосом докладывал Амфилон. - Три легкие ссоры предметом которых были Вы, господин. Такие, мелкие разборки обычное дело в этом кругу. - Пояснил Амфилон. - Полчаса она провела в гимнастическом зале с Клером, Вашим двоюродным братом. Мне изложить содержание их разговора?
 - Если он относится к делу. - Стив опять встал и прошелся по кабинету. Докладывать в спину, Владыке острова Амфилон не стал и снова дождался, когда он сядет на свое место.
- Ну, я жду? - Требовательно сказал Стив и сжал кисти рук в кулаки.
- Разговор шел о Вас, господин мой. Касался Вас.
Стив нервически хохотнул:
- В этом замке только и разговоров, что обо мне! То почему играю на флейте, то от чего не играю! Ну что там было?
- Клер сказал, что Вы, теперь, любите только мертвецов. Что Вы, господин больны некрофилией и Зульфие самое время сменить любовника, пока мертвецы, из ревности, не утащили её в могилу. Зульфия смеялась над ним и говорила, что она готова сразиться с легионом мертвецов за Вас. Вокруг этого и шел разговор. Клер попытался её поцеловать, но получив оплеуху, успокоился. Этот эпизод произошел накануне Вашей встречи с госпожой Метрессой.
- Тебе ничего не показалось странным в этом разговоре? - Спросил Стив. - Откуда такие представления у Клера, о моей любви к мертвецам? Что же ты стоишь? Садись.
На этот раз Амфилон не мог ослушаться прямого приказа и сел в плетенное кресло в торце стола, напротив Стива.
- К стати, угощайся кофе с булочкой. - Стив пододвинул блюдце со сдобой к собеседнику.
- Благодарю, господин, но я не употребляю кофе. Что Клер? Он говорит всякую чушь, господин. Говорит, чтобы досадить Вам, или опорочить.
- И все-таки, Амфилон, откуда это у него? Даже бред имеет под собой основания.
- Это связано с появлением яхты, господин. По городу ползут разные слухи, один нелепей другого.
- Кроме этого, что же еще странного в этом разговоре Клера с Зульфией? Клер не раз получал оплеухи от фрейлин. Разве это повод для смерти Зульфии?
- Конечно нет, господин. - Амфилон сделал маленькую паузу и продолжил. - Дело в том; доктор полагает, что так сердечный миокард может вести себя в результате сильнейшего нервного стресса. Например, от страха.
- Вы что же, с доктором, всерьез думаете, что причиной смерти были какие-то мертвецы? Привидения?
- Это самое невероятное предположение. Однако, если такое было бы возможно, то это бы, объяснило причину её смерти.
- Но, это, не так, да?! - Стив почти отшвырнул от себя чашку с кофе и тяжело выдохнул, словно штангист перед тем, как поднять штангу. Потом рванул на себя ящик стола и достал сигарету с ментолом. Руки его нервически дрожали, но он справился с очередным, приступом ярости. И уже ровным голосом сказал: - Впрочем, я спросил глупость. - Он размял в руках сигарету и понюхал табак. - Что еще, было особенного, в последние часы её жизни?
- За три часа до смерти она приняла ванну и готовилась прийти в Вам, господин. Она была весела и жизнерадостна. Напевала веселенькие песни и даже выпила немного сухого вина. Впрочем, есть одна деталь, которая в общем-то ничего не объясняет, но на которую стоит все-таки обратить внимание.
- Какая деталь? - Стив поглядел Амфилону в глаза и тот увидел в них лихорадочный блеск, словно Владыку сжигал внутренний огонь. Амфилон терялся в догадках о причине такого состояния Владыки, но полагал, что все дело в смерти Зульфии и его отца. Полагал, что Стив переживает это через чур болезненно, не так как подобает его высокому сану.
- Как известно, - начал Амфилон, - в комнатах фрейлин установлены бельевые шкафы - купе. От двери шкафа до дальних вешалок с платьями примерно два метра, то есть в шкафу четыре ряда вешалок. Внутри шкафа, кстати сказать очень неудобного с точки зрения пользователя, освещения нет и когда девушка входит в него, чтобы снять что-нибудь с дальней вешалки, ей больше приходится полагаться на свою память и на ощупь, чем на зрение. Зульфия погибла в этом шкафу. Здесь и приключился инфаркт миокарда. Через несколько минут, после её смерти, в комнату зашла госпожа Метресса. Она увидела раскрытый шкаф, окликнула девушку и не дождавшись ответа заглянула. Ей показалось, в начале, что она в обмороке. Госпожа уложила её на диван и выбежала позвать кого-нибудь из медперсонала. Ей тут же, в переходе между этажами, попался доктор Спок. Он и констатировал смерть.
- Значит, ей что-то могло привидится в темноте шкафа. - Заметил Стив, продолжая разминать в ладони табак. - Ты меня подталкиваешь все к той же, глупой версии, о мертвецах и привидениях? - И опережая возможный ответ Амфилона, сказал: "Ты мне еще скажи, что её убила та женщина, Которая Спит?"
Так, впервые, была названа таинственная девушка, с не менее таинственной яхты - "Та, Которая Спит».
- Или, кто-то там был, поджидал Зульфию. - Сказал Амфилон, вовсе не опровергая предположение Стива. - Сильный разряд тока мог бы вызвать такой же эффект. Есть такие - шоковые разрядники. - Пояснил он.
- Допустим, что там кто-то был и этот кто-то перепугал девушку так, что не выдержало сердце. Допустим. Я знал твоего отца - он не из слабонервных. Его-то испугать не так просто, а я чувствую, что между этими смертями есть какая-то связь.
- Она есть. - Упавшим голосом произнес Амфилон. - Вначале, мы с отцом полагали, что смерть Зульфии вызвана, как я уже говорил - сильнейшим электрическим разрядом, следовательно, есть и конкретный преступник. Эта версия, нам казалась, наиболее перспективной. Но смерть моего отца. Дело в том, что я был не совсем точен в описании событий смерти моего отца.
- Да? - Брови Стива полезли в верх. Он был удивлен и раздосадован.
Он и так, едва сдерживал себя, чтобы не накричать на всякого, кто подвернется под руку.
- Мы, действительно обсуждали с отцом некоторые аспекты нашей работы.
- Довольно! - Закричал Стив. - Что это за манера?! - Он передразнил Амфилона - Некоторые! Я хочу, чтобы ты выражался ясно и определенно!
Кровь отхлынула от лица Амфилона, и оно стало бледно-желтым, но продолжил речь так, словно не было только что вспышки гнева Владыки острова.
- Отец вышел из кабинета в неосвещенный зал. Была глубокая ночь. Он не стал включать свет потому, что хотел взять со столика только пачку сигарет, которые у него кончились. Он настолько хорошо ориентировался в обстановке, что это было минутным делом и довольно привычным для него. Он, вообще, без особой нужды не зажигал лишнего света. Я услышал его вскрик, словно его кто-то придушил и выбежал в зал, на ходу включая освещение. Отец лежал на полу и был мертв.
- Мистика какая-то, чертовщина. - Проворчал Стив, сожалея о своей несдержанности. - Этак мы не далеко уйдем. - Он стряхнул с ладоней табак, вытащил ящичек с сигарами, обрезал одну и понюхал срез.
- Ну хорошо, оставим пока эти загадки. - Сказал Стив. - Так, что ты можешь сказать о смерти моего отца?
- Ваш отец жив, господин. - Тихим и ровным голосом произнес Амфилон.
- Что ты сказал?! - Стив отшвырнул сигару и навис всем своим телом над столом, разделяющим его и Амфилона. - Что ты сказал?!
- Это так, господин. Дело в том, что Ваш отец не бывший владыка острова господин Гассет, а его брат, господин Самвел.
В кабинете наступила гнетущая тишина. Слышно было как за окном шумит океан и ветер раскачивает пальмы.
- Я хочу знать подробности. - Выдохнул из себя Стив, ошеломленный этим известием. Он грузно опустился в кресло. - Рассказывай.
- Дело в том, господин, что муж Вашей матери, Гассет, законный Владыка острова, не мог иметь детей. Точнее сказать: уже не мог иметь детей. И тогда Ваша матушка, госпожа Изольда, обеспокоенная тем, что место правителя может достаться человеку не вашего рода, вступила в интимную связь с мужем своей сестры. Ей ведь было всего шестнадцать лет, но какой дерзкий и практичный ум был у Вашей матушки!
- Значит, это был заговор против правителя! - Закричал Стив и лицо его сделалось багровым от гнева. - И Ваш отец. Но, как же удалось сохранить эти отношения в тайне? У отца... у правителя, … у Гассета два брата, Самвел и Танис. как же?!... - Стив, от растерянности и от переполнявшего его гнева не мог связано говорить и только выталкивал из себя, словно отрывал с кровью, отдельные фразы.
Амфилон не на шутку испугался, что у его господина может случится удар, но сделать что-то не мог, потому что Стив прохрипел: - Рассказывай дальше.
- Господин мой, Вы должны знать, что наш род в своей деятельности руководствуется, кроме известных положений, еще и специальной инструкцией.
- Которая делает из Владыки марионетку!? - Выкрикнул Стив. – Черт бы побрал вас всех с этой инструкцией!
Амфилон проигнорировал очередной взрыв ярости и продолжил:
- Мой отец поступил мудро, как и предписывал ему долг. Кроме того, на стороне Вашей матушки был Самвел. Да, да! Родной брат Гассета. У Таниса, в то время не было детей мужского пола. Клер, как известно, на три года моложе Вас, господин. Это в корне меняло отношения к самому господину Гассету. Да, это был заговор против правителя, но в интересах правящего рода.
Амфилон замолчал, видимо полагая, что этим сообщением он исчерпал тему, но у Стива на этот счет, было иное мнение.
- Дальше, дальше что? - Спросил он, лихорадочно закуривая только что вынутую новую сигару. Делал он это, не умело, поскольку не курил и потому то и дело сплевывал табак.
- Дело приняло опасный оборот, для жизни Вашей Матушки, мой господин, когда Владыка Гассет узнал, что его супруга беременна. Он, разумеется, не знал от кого, но точно знал, что ребенок не от него. Он вызвал к себе моего отца и потребовал объяснений. Словом, он дал ясно понять, что Вы, господин, не должны родится. Мой отец посоветовался с твоей матерью и с твоим настоящим отцом. Было принято решение ничего не предпринимать до тех пор, пока госпожа Изольда не родит ребенка.
Конечно, определенные меры безопасности был приняты. Властитель настаивал на том, чтобы мой отец не "тянул резину" и однажды, в порыве гнева, он бросился на отца с кинжалом в руках. Сказать по правде, то психика его была основательно подорвана алкоголем, что он плохо отдавал себе отчет о реалиях жизни. Его поступки и распоряжения становились опасными для всего общества.
- Дальше! Дальше что? - Выкрикнул Стив.
- Дальше" все обернулось трагедией. Не много ловкости и сноровки, и кинжал, направленный в сердце моего отца, попал в его сердце... Он похоронен тайно в родовом склепе, а легенду об его исчезновении придумали.
- Танис об этом догадывается? - Спросил Стив.
- Думаю да, но у него нет ни каких доказательств.
- А моя тетка знает об этом? - Стив, немного обуздал свои эмоции и потому, этот вопрос прозвучал довольно спокойно, без того надрыва, каким были заданы предыдущие.
- Конечно. От неё это было бы невозможно скрыть. - Подтвердил Амфилон, украдкой вытирая пот со лба. Этот, первый разговор с Владыкой, вот так, воочию, давался ему не просто.
Стив подошел к арочному окну кабинета и распахнул створки. В лицо ударил ветер с океана, там штормило. Минут пять стоял Владыка острова у раскрытого окна, пока не зашуршала бумага, сдуваемая ветром со стола. Стив закрыл окно.
- Ну что же, Амфилон, - он посмотрел ему в лицо твердым и властным взглядом, в котором уже не было и следа, прежнего бешенного смятения чувств. - Я думаю, ты неплохо справился с обещанием своего отца. Я хотел бы, чтобы наше расследование этих, загадочных смертей, хотя бы на шаг продвинулась за этот день. Только не ищи приведений и мертвецов. Не следует идти на поводу у кликуш и юродивых.
- Слушаюсь, господин. - При этих словах Амфилон встал.  Стив давно уже выбросил сигару, не сумев так и раскурить её, но по привычке растирал в ладони табак.
Минуту другую он молчал, словно забыл о присутствии Амфилона. Стив о чем-то усиленно думал и неожиданно для Амфилона и может быть для себя сказал: "Знания, действительно обременяют человека, и я еще не уверен на пользу ли мне то, что я сегодня узнал.
- Об этом, любил напоминать мне отец. - Заметил Амфилон.
- Он был мудрым человеком. - Согласился Стив. - Да, а кто был в десять часов вечера у моей тетушки? - Неожиданно для Амфилона спросил Стив.
На долю секунды растерялся его новый "министр безопасности", но ответил: - Некто Жердя. В народе о нем ходит молва как о прорицателе. - И уже с едва заметной иронией продолжил: - Ваша тетушка любит встречаться с экзотическими личностями.
- Тебе известно, о чем шла речь? - Спросил Стив, усиленно вспоминая тот разговор с Метрессой, прерванный посторонним голосом.
- Тетушка пыталась узнать будущее. - Ответил Амфилон.
- Вот как? И это все, что ты можешь мне сказать? - в голосе Стива явно звучало недовольство.
- Если господин пожелает, то я могу принести ему точную копию расшифровки этого разговора.
- А что ты, сам, скажешь о нем? - Спросил Стив, направляясь к бару.
- Пусть меня господин простит, я расшифровку, еще не успел прочесть. В голосе Амфилона было искреннее сожаление и раскаяние в своей нерадивости.
- Ладно, к этому вопросу мы еще вернемся, если ты, посчитаешь эту информацию стоящей того. - Стив достал из бара свое любимое вино - херес и поставил бутылку на стол.
- Как прикажет, мой господин. - Ответил Амфилон и поклонился Стиву.
- Сказать по правде, я вполне тобой доволен. Пока доволен. - Уточнил Стив и налил вина в два бокала.
- Мы с твоим отцом, иногда выпивали. - Он протянул один из бокалов Амфилону. - Сегодня на меня столько всего обрушилось...
- Понимаю. - Сказал Амфилон принимая с полупоклоном бокал вина из рук самого Властителя острова. Он скромно промолчал о том, что и на него немало чего "обрушилось".
VI
Стив едва сдерживал сонливость. Пошли уже вторые сутки без сна. Он прошел в спальню и не раздеваясь упал на кровать и тут же уснул. Проснулся он от того, что солнечный луч напек ему лицо. Он встал и открыл створки окна. Вечное лето острова, бросило в его лицо тысячи запахов и сильнее всего пахло жасмином. Окно выходила на спускающуюся к берегу скальную гряду, поросшую вечнозеленым кустарником. Километрах в десяти угадывался противоположный берег острова и вечная океанская дымка.
Он спустился этажом ниже, разделся и с полчаса плавал в бассейне. Океанская вода освежила его и придала бодрость телу. Дурные предчувствия потеряли свою остроту. Затем он плотно пообедал и вспомнил, что глухонемая служанка, по сути дела, уже вторые сутки находится рядом с "Той, Которая Спит". Стив вошел в лифт и поднялся на этаж лазоревой спальни. Когда он в неё вошел, ему показалось, что немая, все это время, просидела на стуле не меняя своей позы и не сходя с него.
При появлении Стива, служанка приветствовала Владыку почтительным поклоном, как велит обычай и этикет.  Девушка спала, отвернувшись лицом к стене.
Он знаками показал глухонемой, что она свободна, и он доволен ею. Служанка протянула ему несколько листков бумаги, исписанной убористым, каллиграфическим почерком. Служанка протянула ему листки. На первым крупно было выведено - "Отчет". Стив сел в кресло у столика и углубился в чтение.
 "По повелению господина, я заступила на дежурство в семь часов четыре минуты утра. - Так начинался странный документ под названием "Отчет". - До восьми семнадцати ни чего примечательного не происходило, девушка спала. В восемь семнадцать она пробудилась, и я почувствовала вибрацию воздуха, видимо девушка со мной пыталась заговорить. (Примечание: вибрации очень похожие на те, какими люди подзывают к себе собак. Предположительно свист. Я слышала его раньше, когда господин находился в спальне. Мне показалось, что ему угрожала опасность.)
Я знаками дала ей понять, что не могу слышать и говорить. Мне показалось, что она меня поняла. (Примечание: мне показалось что она была очень огорчена и одновременно удивлена этим.)
В течении нескольких минут (около получаса) я пыталась установить с ней контакт при помощи жестов. Это принесло определенные успехи. Я поняла, что она просила что-нибудь поесть. Помятуя о том, что люди долгое время не вкушавшие пищу очень чувствительны к ней, я принесла несколько банок компотов, в частности: яблочный, сливовый и ананасовый.
(Примечание: съедена, три четвертные дольки яблока, два кружка ананасов, с десяток слив и выпито, а) пол стакана яблочного компота и стакан ананасового.)
Попытки расширить область понимания друг друга продолжались во время еды. Она очень заинтересовалась моей одеждой. Мне пришлось раздеться догола, настолько настойчивы были её попытки узнать все тонкости женского туалета. (Примечание: мне показалось, что она очень эмоционально отнеслась к некоторым подробностям строение моего тела. Сожалею, что я далеко не лучший образец женского тела. Разумеется, при сравнении её тела и моего, была причина для эмоционального всплеска.)
Я подобрала для неё подходящее бельё из того, что ранее было доставлено в спальню и провела в туалетную комнату. (Примечание: практически было показано, как чем пользоваться. Сложилось впечатление, что все это для неё в новинку, но потому, как быстро она усваивала мои уроки, я делаю заключение о том, что она знакома с чем-то аналогичным.) Выполняя указание, ранее данное господином Беремом, я взяла для анализа то что она оставила в унитазе. Как и было мне предписано, все это сделано скрытно. Она приняла ванну. Все это заняло около полутора часов, то есть до половины одиннадцатого часа утра.
С её стороны делались активные попытки расширить контакт со мной. Когда я составляла этот отчет она очень заинтересованно смотрела на то, как я пишу. Потом она попросила авторучку и листок бумаги и беглым почерком написала несколько строк (Примечание: образцы этого письма прилагаются к отчету.)"
Стив быстро пересмотрел все листочки, но не обнаружил ни чего такого, чтобы можно было отнести к тому, о чем сообщалось в отчете. Несомненно - это была копия отчета, полностью он предназначался для Берема. Это вызвало в Стиве легкое раздражение.
В двенадцать часов пять минут девушка жестом показала мне, что хочет спать, что она устала, но перед тем как лечь в постель она знаками меня спросила, (Так я поняла её) о том, не приснилось ли ей, что кроме меня в спальне был еще кто-то сильно отличающийся от меня. (Примечание: вопрос был задан о нашем господине.) Я дала понять, что это действительно не сон и в спальне был мужчина. (Примечание: она сама дала мне понять о различии полов.)  Она уснула в половине первого... "
На этом отчет оканчивался. "И, наверное, - подумал Стив - он сейчас дописывался у Амфилона. Стоит с ним переговорить».
Стив вышел из спальни и через коридор прошел в лифтовую, поднялся на площадку башни и тут только сообразил, зачем он это сделал - в руках его была флейта. Сегодня он играл с особенным подъемом. Через полчаса, спустился в комнату, где вчера вечером сражался с духом своей любовницы, Зульфией. Он постоял в растерянности посредине комнаты, соображая, что же ему здесь понадобилось, но так и не вспомнил. Сюда он и вызвал Амфилона.
- Ты уже ознакомился с отчетом служанки? - Спросил Стив, когда тот вошел.
- Да, господин. Буквально только что.
- Мне кажется пришло время ввести в курс дела еще одного человека.  - Господин имеет ввиду слугу?
 - Служанку и желательно нормальную.
 - Да, господин. Клара, то есть служанка которая была приставлена к госпоже. сейчас рассказывает... - Он словно запнулся на этом слове и продолжал: - То есть она на языке глухонемых дает пояснения служанке, которая обладает речью и слухом и в то же время владеет языком жестов и понимает его.
- Значит, ты это предвидел? - Спросил Стив.
- Нет, пока это все разработки моего отца. Он думал о том, как установить контакт с "Той, Которая Спит".
- Что известно о его смерти? - Спросил Стив, уже предугадывая ответ.
- Причина смерти та же самая что и Зульфии.
- Есть новые версии? - Спросил Стив, больше для формы, потому что догадывался, что истинной версии Амфилон не скажет ему, да он и сам не хотел этого. Правда не только пугала его, он не хотел принять такой правды.
- Пока нет, господин. Мне показалось, что Вам будет интересно прочитать стенографический отчет разговора Вашей тетушки и Жердя. Я пришлю его с новой служанкой.
- Хорошо. Я буду на этом этаже. - Сказал Стив и тут же улыбнулся хотя улыбаться повода не было совершенно, просто эта фраза, в общем-то не имела смысла, по крайней мере она не имела смысла для Берема - тот всегда знал, где находится его повелитель и с кем. Стив вспомнил дневниковую запись своего прадеда: "Чем выше человек восходит по пирамиде власти, тем меньше у него пространства для личной свободы. Абсолютная власть - есть нуль свободы, есть полнейшее поглощение властью человека и превращение его в чистое орудие власти».
Через несколько минут после разговора с Амфилоном он снова вошел в лазоревую спальню и убедившись, что его подопечная спит, вышел в прихожую. Он достал из бара хороший кусок рыбы, запеченной в листья акуры, бутылочку с местным сортом легкого пива и с аппетитом поел. Прошлого, дурного настроения, как не бывало, тревога куда-то ушла, спряталась в самой глубине, и он не хотел её выпускать оттуда. Иначе говоря, Стив не хотел смотреть в глаза, ни правде, ни фактам.
VII
В два часа пополудни на следующий день, в дверь кабинета Владыки острова, постучались и после разрешения Стива, в комнату вошла служанка. Красавицей её трудно было назвать, но и дурнушкой она не была. Это была женщина лет тридцати, тридцати пяти с хорошей спортивной фигурой и плавными, кошачьими движениями. Когда она обратилась к Стиву с приветствием, то его поразил глубокий и богатый обертонами голос. От этого голоса стало теплее в комнате, и сама женщина словно ожила и заискрилась в музыке своего голоса. И опять Стив удивился искусству Берема подбирать себе кадры. В ней не было красоты, но она излучала очарование и это очарование исходило от её голоса. "Она должно быть прекрасно поет" - Подумал Стив и, может быть куда лучше, чем сладкоголосая сирена - Делиса.
Служанка, поклонившись Стиву положила на столик, перед ним, с десяток листов машинописного текста. Стив сунул их в карман и спросил: "Какие инструкции тебе даны? Как тебя звать?
- Господин, инструкция осталась неизменной, плюс еще то, что Вы господин, дали Кларе, а зовут меня Лидия.
Спрашивать подробнее было бесполезно, да к тому же инструкцию он сам утвердил еще тогда, когда обсуждали этот вопрос с Беремом.
Они прошли в спальню, и Стив заметил, как огонек любопытства блеснул в глазах Лидии и тут же исчез. Девушка спала. Стив подумал: "Не дать ли ей еще тетушкиного ликера, столь чудесным образом возвратившего девушку из мира Морфея к реальности».
И решил, что пол рюмочки не повредит. Он открыл своим ключом небольшой сейф-бар, куда вчера убрал графинчик с ликером, налил половину хрустальной рюмки и запер сейф. Затем поставил рюмочку на стол и накрыл её сверху фарфоровым блюдцем.
- Когда госпожа проснется, ты дашь ей это лекарство.
  - Да, господин. - Ответила служанка и низко поклонилась ему.
* * *
Стив спустился через библиотеку в свой кабинет и углубился в чтение стенограммы.
"В 21,55, в будуар госпожи Метрессы вошел её слуга Гертинг и доложил: "Как Вы велели, госпожа, я его привел, но...
- Что, но... Гертинг?
- Извините, госпожа, но от него прет псиной. Может быть, прикажете привести его в надлежащий вид?
- Нет, Гертинг, мне придется потерпеть. Я боюсь что наши шампуни и кремы могут "смыть" с него весь пророческий дар.
- Как госпожа пожелает.
(Примечание: описание внешности вошедшего. Около двух метров роста. Телосложение худощавое, но очень широкой кости. Рыжеволос, косоглаз. Нос почти нависает над верхней губой необычайно полной. Рот широкий, нижняя губа тонкая. Подбородок длинный, клинообразной. Растительность на лице отсутствует. По пояс гол. Покрыт рыжим волосом, похожим из-за своей густоты на мех. Кожаные брюки до лодыжек, бос. Взгляд быстро меняющейся: от безумного, мутного, до острого и пронизывающего. Лицо - быстро сменяющиеся гримасы, мышцы лица подвижны, как у мима. Ходит постоянно босым.)
Метресса (обращаясь к юродивому) "Ты меня слышишь? Понимаешь? (Реакция: Как слепой, вращает головой, как бы ориентируется на звук голоса, но явно не видит говорящей, хотя глаза открыты и взор его не раз скользит по госпоже Метрессе.)
- Жердя! - (почти кричит.) Я обращаюсь к тебе, ты меня понимаешь?
(Юродивый хриплым голосом отвечает) - Я понимаю тебя женщина. Что ты от меня хочешь?
- Я хочу, чтобы ты посмотрел вокруг. Что ты видишь?
- Вижу смерть, но не твою. Разрыв времени вижу. Холодно, дует ветер. Она спит, но скоро проснется. Смерть уйдет. Нет! Нет! Ведьма!
(Он захрипел и стал оседать на пол. Метресса запретила его поднимать.)
- Он может сказать еще что-то, когда придет в себя. Что ты думаешь об этом, Гертинг?
- Госпожа, я не умею растолковывать бред безумца.
- Его безумие выше гениальности. Тут разрыв между способностью знать и способность выразить знание словами.
- Госпожа в этом разбирается лучше меня.
- Ты ничего не узнал о том несчастным с яхты, Гертинг?
- Не более того, что я уже докладывал Вам, госпожа.
- Но это почти ни чего, Гертинг! Я чувствую, тут какая-то тайна, а меня буквально распирает от тайн! Ты, должен постараться. Этот, Жердя сказал: "Она спит». "Она", понимаешь ли? Кто такая - "она"? Мой племянник избегает девушек с той самой поры, как появилась эта загадочная яхта, а ведь раньше он их не избегал. Что случилось? И от тебя нет никакой информации. Если нужны деньги, я их тебе дам, но мне нужно знать, что происходит в покоях моего племянника? К стати, я попробую его вызвать к себе и расспросить. Я сгораю от любопытства, а ты и ковшичка воды не плеснул на мой огонь.
(Она, звонит Владыке.)
Эту часть стенограммы, Стив только пробежал глазами. Задержался он, только на комментариях к тексту.
(В раздражении бросает трубку, та не попадает на рычажки телефона.
Юродивый открывает глаза и громко говорит: "Да!" Пауза. Госпожа поднимает телефонную трубку и кладёт её на телефонный рычажок. Юродивый продолжает оборванную фразу: "Он умрет!"
- Кто? - Спрашивает его госпожа. Он бессмысленно трясет головой.
- Кто умрет, Жердя? Кто? - Настойчиво спрашивает госпожа, но из его рта течет только обильная пена. Гертинг, посмотрел на госпожу, та кивнула: - Бесполезно. - Гертинг уводит юродивого».
Стив еще раз перечитал то место, в котором говорится о сне и смерти. Разумеется, речь шла о Береме - это он умрет, но причем здесь сон? Какая связь между сном девушки и этими смертями? Он чувствовал, что какая-то связь есть, но какая? "Может быть позвонить Амфилону и позвать его?" - Подумал Стив.
Это было странно, странно то, что Стив почти точно знал, что причина всех смертей она - "Та, Которая Спит», но все время старался найти другое объяснение всему, что произошло в эти дни, а этого, своего знания, страшился и бежал от него. Ключ к ответу был где-то рядом, но не хватало какой-то детальки, какого-то кусочка из общей мозаики, толчка со стороны, чтобы Стив окончательно вернулся к действительности и тогда... Вот это-то и пугало его! Ведь тогда и решение напрашивалось само собой, но оно, в то же время, было невозможным для Стива. Почему? И об этом он не хотел думать, вернее признаться в своей любви к этой, загадочной девушке.
Он метался и не мог сделать никакого выбора, более того, он рассудочно думал, так, как будто бы не имел ответа на все вопросы.
Вот и в этот раз, пришла мысль, ничего не имеющая общего с тем знанием, от которого он бежал.
"Действительно, нужно только найти нечто общее между Беремом и Зульфией! - Думал Стив. - Но что может быть общего? Что? В мыслях? Поступках? В чем еще может быть общее между ними?"
IIX
В эту ночь тропический ливень обрушился на остров и трепал его до самого рассвета. Утром Стив позвонил Амфилону и тот через пять минут был в его кабинете.
- Садись. Я прочитал. - Он кивнул головой на листочки текста стенограммы. - Что ты об этом думаешь?
На столе Стива стояла непочатая бутылка шотландского виски, настоянного на вереске. O'Нилл занес её Стиву накануне начала ливня.
- Речь, несомненно шла о моем отце. - Уставшим голосом ответил Амфилон. - Я оставляю вопрос о природе пророчества открытым. Вопрос в том, что было общее между Зульфией и моим отцом? Вы, господин, наверное, уже задали этот вопрос?
- Разумеется. - Сказал Стив, вонзая в пробку бутылки штопор.
- Мне кажется, я это, общее, нашел. - Амфилон стоял перед Владыкой острова и в его позе угадывалась не только почтение к нему, но и чувство собственного достоинства, душевная твердость.
Стив поглядел на него и в глазах Владыки, Амфилон увидел черный омут страха. Он смутился, замялся и опустил глаза. Такого в глазах Владыки он еще не видел. Этот страх пугал даже его.
- В чем заключалось это общее? - Нарочито ровным голосом спросил Стив и налили себе в бокал виски. Не дождавшись ответа, он выпил его весь.
- В угрозе госпоже, "Той, Которая Спит". - Упавшим голосом ответил Амфилон.
- Как?! - с негодованием воскликнул Стив. - Ты хочешь сказать, что от Берема исходила угроза?
- Да, мой господин, это так. - Смиренно согласился Амфилон и прикрыл, без того узкие щелочки глаз.
Ошеломленный известием, Стив потерял дар речи, а Амфилон совершенно подавленным тоном продолжал: - Мы, как раз спорили с отцом, не следует ли, в интересах Вас, господин и династии, предпринять шаги по удалению "Той, Которая Спит". - Он совсем упавшим голосом сказал: - Согласно наших обязанностей. - Он приподнял голову и уже более твердо и независимо продолжил: - Все ведь началось с появления этой женщины на острове. Отец настаивал, я возражал. Похоже, что он все-таки решил её устранить и погиб.
Это сообщение далось ему не просто, а реакция Стива была бурной.
- Да! Да вы, что!? Сдурели что ли? Как может спящей человек убивать кого-то на расстоянии?!
Стива захлестнула ярость, словно это ему угрожали только что смертью, и кто? Люди, обязанные охранять его жизнь! Но на самом деле ему сказали ту правду, о которой он уже знал.
Амфилон молчал, сурово поджав губы и сейчас он, очень сильно походил на своего отца. И эта похожесть кольнула Стива: "А я, как говориться: "Ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца!"
- Черт бы вас всех побрал с вашими обязанностями! - Крикнул он. Мы же с ним, с твоим отцом, накануне обсуждали этот вопрос? Пусть не прямо, а косвенно... Он говорил о том, что нельзя противиться Судьбе, что она отступает только для того, чтобы собраться с силами и напасть на того, кто противится ей? Ведь это его слова, Амфилон!
- Нет, господин! Это не его слова, а мои, он только их повторил.
Почему? Можно догадаться. Он человек старой закваски. Для него Судьба, всего лишь противник, с которым можно и должно вступать в спор. Ему кажется, что все причины и следствия имеют вполне земное начало, только уж очень запутаны их корни и глубоки. Судьба для него синоним незнания причинно-следственных связей, а не чего-то сверхъестественного. Я так не считал. Мы спорили, он вышел в зал и умер. Это факт. Две смерти и обе объединены одним - угрозой для жизни этой странной девушки с яхты. Мистика? Ну что же, пусть будет мистика.
- Выходит причина смерти в этой девушке? - Стив вложил в свой вопрос весь ресурс иронии и сарказма, но слуга ответил непреклонно.
- Да. Иного объяснения у меня нет, мой господин. Угроза, или намек на угрозу, и она неведомым нам способом воздействует на неё. Устраняет. Я предполагаю, что это происходит на бессознательном уровне.
Стив упал в кресло и сжал лицо руками. Он презирал себя за эту не сдержанность, недостойную его положения. За свою неспособность принимать здравые решения, пусть и жестокие. Амфилон, всё еще находился в кабинете, и Стив сделал над собой усилие, взглянул ему в глаза: - Что там, еще у тебя?
- Господин, мне доложить о результатах анализа, проведенного доктором Споком, относительно "Той, Которая Спит"?
- Это интересно? - Равнодушно спросил Стив. Он уже перегорел всем, что было, есть и ему казалось и тем, что еще будет.
- Скорее забавно. - Ответил Амфилон и действительно, результаты анализа и особенно реакция доктора, могли бы позабавить, в другой раз и при других обстоятельствах.
- Самое время посмеяться. Рассказывай. - Он опять налил в бокал виски и выпил. И в этот момент он, для себя решил, что никто не посмеет сделать плохого девушке, даже в том случае, если все население острова восстанет против него.
"Пусть, - думал он, - для кого-то покажется смешным, глупым, но.».
- Он решил умереть вместе с ней. И сам же удивился необычности этого решения.  Возможно, в этом решении сыграл свою роль вереск в шотландском напитке, или что-то другое, но приняв это решение, Стив обрел уверенность в себе и то душевное равновесие, которого ему, явно, не хватало в последнее время.
- Сказать по правде, я не поставил в известность доктора о том, чьи это анализы. Доктор набросился на меня с криком: "Мне что делать нечего, кроме того, чтобы проводить анализы младенческой мочи и кала? Вы, наверное, Амфилон целые сутки провели в роддоме. чтобы их собрать?"
Потом он остыл и сказал, что это первая моча новорожденного и первый после родовой кал ребенка.
- Выходит, проснувшись она как бы заново родилась? - Стив рассматривал на свет вино и вопрос прозвучал более чем отстранено, словно он, только что не воспринимал каждое слово, относительно к "Той, Которая Спит" с болезненно-эмоциональной реакцией.
- Я не берусь судить. Мне кажется, тут дело не столь просто. – И Амфилон свернул с этой темы, которая явно не интересовала Владыку. - Вы видели новую служанку госпожи?
- Да, - подтвердил Стив. - Мне она показалась смышленой.
- Это наш лучший лингвист и превосходный психолог. Будем надеется, что она либо сама научится языку госпожи, либо научит её.
Стив посмотрел на Амфилона с благодарностью, он понял, что тот вовсе не замышляет ни чего против жизни девушки.
- Она десять лет училась в лучших институтах на материке. - Продолжал Амфилон. - Если она потерпит неудачу, то нам вряд ли, когда удастся разгадать эту тайну.
Стив так же решил сменить тему и спросил:
- Что ты скажет насчет усилий моей тетушки проникнуть в мою тайну.
- Пусть Вас, господин, эта проблема не беспокоит. Стенографический отчет, который Вы только что прочитали составлен Гертингом. Она просто любопытна, как все женщины. Еще, она опасается, что Вы можете узнать правду о своем отце.
- Вот даже как? - Стив не очень удивился и вопрос прозвучал как поощрение Амфилону.
- Не много бы мы стоили, господин, если бы не имели свои источники информации.
- Я, думаю, берем оставил себе хорошую замену.
- Господин, я еще ничем не заслужил столь лестную оценку своей работы.
- Ну что же, скромность украшает не только девушку, но и мужчину. Считай это авансом и, знаешь, что? Мне кажется, несколько суховатый стиль общения, которому был привержен твой отец, может быть изменен.
- Если, мой господин посчитает это возможным.
- Можешь считать так. - Стив налил виски во второй бокал и протянул его Амфилону. - Это от старика O'Нилла.
Они выпили.
- Все-таки, за что же пострадала Зульфия? - Спросил Стив минуту спустя.
- Ревность. - Коротко ответил Амфилон, и Стив не стал ни переспрашивать, ни уточнять. Он и так знал ответ, но ему нужно было подтверждения своей догадки.
- Значит, тетка боится, что тайну моего рождения узнает Танис? -
Спустя какое-то время спросил Стив.
- Да. Встанет вопрос о законности Вашего наследования.
- Но что это изменит? - Удивился Стив. Он смирился с новым для себя положением, которое, в сущности, ничуть не умаляло его прав на остров.
- Танис и его сын Клер, получают равные права с Вами, мой господин.
- Вот оно что, - удивленно сказал Стив. - Разве быть сыном брата
Владыки меняет что-либо в наследовании власти?
- Нет, но решение, в таких случаях за родом Ашинов, то есть за нами.
- И отец твой, принял такое решение. - Сказал Стив, наливая очередную порцию вина себе и Амфилону.
Тот ничего не ответил на реплику Стива, да и не нужно было ни чего отвечать, все и так было ясно, власть Амфилона была не меньшей, чем власть его, в некоторые случаях, даже решающей.
- Мой прадед, Кронос Великолепный, имел какие-то особые взгляды на ваш род, что дал такую власть?
- Именно так, мой господин, но я не имею права говорить об этом.
- Права остаются, а жизнь и обстоятельства меняются. - Стив встал, давая этим понять, что разговор окончен. По крайней мере, если не на этот день, то на этот час, точно.
IX
Шотландское виски, настоянное на вереске, погрузило Владыку острова в долгий сон, да утра следующего дня. Разбудил его настойчивый телефонный звонок. Эта была его тетка.
- Стив, твой дядя и я, приглашают тебя на ужин. Мы приготовили для тебя маленький сюрприз. Ты на меня не сердишься?
- Конечно, нет! - Преувеличенно бодрым голосом ответил Стив. - Только сюрпризов на мою долю выпало нынче больше чем нужно.
- Это приятный сюрприз. Надеюсь, он вернет тебе вкус к жизни. - Ответила тетка. - Эта ужасная смерть Зульфии и вот Берема. – Продолжала она, - эта яхта, племянник, принесла на наш остров смерть, вот что я скажу тебе.
- Все это, чепуха, дорогая тетушка! - Не удержался и прокричал в
трубку Стив. - Люди и раньше помирали!
- Что ты сердишься, Стив? Я об этом сказала доктору Споку, но он только посмеялся надо мной. С той лишь разницей, что в отличии от тебя, не кричал. А между прочим, зря мужчины пренебрегают женской интуицией.
- У доктора есть здравый ум! - Стив никак не мог совладать с собой. - Когда говорит сердце, то в голове появляются призраки, тетушка!
- Ну да ладно, ладно! Твое дело принимать решения, а я болтаю так, потому что мне страшно.
- Нечего боятся попусту. Амфилон принял соответствующие обстоятельствам меры. Ведется следствие, так что беспокоится нечего. - Стив попробовал придать своему голосу мягкость и теплоту.
- Вот и хорошо. - Сказала Метресса примирительным тоном. - Мы ждем тебя в восемь часов в большом зале. Постарайся не опаздывать. - Но она не сдержалась, чтобы не кольнуть Стива: - а то у тебя, в последнее время все какие-то тайны от нас.
Стив ответил ей тем же: "Ну что Вы, тетушка! Какие у меня тайны? Из всех обитателей дворца, Вы самая таинственная».
- Я женщина, племянник, пусть и уже увядшая. Мне положено иметь тайны и одну из них, я может быть тебе, сегодня открою.
Сказала и заинтриговала Стива. На этот раз любые тайны пугали его.
* * *
Было пять часов пополудни, и Стив решил провести часок, другой в тренажёрном зале, покупаться в бассейне. Без пяти восемь вечера он, одетый в белый костюм с голубой искрой, в галстуке, сдержанных тонов и бледно голубой рубашке с едва заметными сиреневыми прожилками, вступил в большой зал дворца. С правого плеча, через грудь проходила шелковая трехцветная перевязь, расшитая золотым орнаментом мастерицами из России.
Точно над левым соском, как предписывала традиция была приколота большая платиновая пятиконечная звезда, украшенная бриллиантами. Он вошел в зал, как Властелин острова и зал встретил его подобающим образом.
На банкете были несколько семей из горожан, как правило должностные лица. Фрейлины дворца, родственники, каждый по-своему, согласно статуса, приветствовали его. Ближайшие родственники - поклоном головы, дальние - полупоклоном, а фрейлины изящным приседанием. Дворецкие застыли каменными изваяниями. И тут же грянул гимн. Ритуал был отработан до мелочей, и он бы утомил, если бы был продолжителен, но всё заняло не больше десяти минут. Чопорность и торжественность сменилась шумом, шутками, смехом. К нему подошел дядька Самвел, и тетушка Метресса. Стив уже по-новому смотрел на Самвела. Знание, которого он так домогался, изменило его взгляд, и он высматривал в знакомом с детства лице, черты сходства. Но нет, у Самвела был высокий лоб, слегка вьющейся густой черный волос, несколько крупноватый нос для такого лица, волевой подбородок и четко очерченная линия рта. Но самое главное - глаза с яркой коричневой радужкой, большие чуть на выкате, опушенные густыми, почти женскими ресницами угольной черноты. Он больше походил на бывшего Владыку острова, чем Стив на него. Родовые черты Хемпшилов зримо присутствовали в облике его настоящего отца, но их не было в нем, в Стиве.
Большее сходство у Стива было с его тетушкой, Метрессой и это вполне объяснимо, все-таки родная сестра его матери. Но разве мог солгать ему Амфилон? Зачем? Объяснения этому Стив не видел.
- Что ты меня рассматриваешь, Стив, словно диковинное существо? - Самвел коснулся руки Стива. - Я тут забавную историю прочитал, автора вот не упомнил. Суть в том, что один молодой человек изобрел способ путешествия во времени...
Самвел провел Стива к креслам, расставленным вокруг сервированных, холодной закуской и напитками, столиков
- Это был, - продолжал Самвел, - ну скажем так, не совсем физический способ передвижения, скорее генетический. То есть он мог общаться только со своими предками. И он "махнул" лет этак на пятьсот в прошлое. Самое забавное и самое комичное, может и поучительное - это как посмотреть, в этой истории было то, что они не поняли друг друга, настолько за пятьсот лет изменился язык! Исчезли не только слова-понятия, но и множество звуков языка исчезло!
- Ну и что из того, что они не поняли? - Спросил Стив, все так же пристально рассматривая своего, не то дядю, не то отца. Он не понимал, что же тут такого, в этом непонимании, когда люди, живущие в одном времени и пространстве, не понимают друг друга.
- Представь себе, ощущение такое, что разговаривают с тобой на
очень знакомом для тебя языке, даже слова отдельные понимаешь, но произносятся так странно, что эта странность поглощает тебя, и ты ничего не понимаешь.
Он посмотрел на Стива, мелькнула догадка, что его интересует нечто другое, но продолжил свою мысль до конца.
- Проходят дни и тогда ты начинаешь кое-что понимать, потому что привыкаешь к этой странной речи. Она кажется нарочно исковерканной, нарочно изломанной, словно на потеху, или для издевки над тобой. У моего героя то и дело прорывалось желание крикнуть: "Да не коверкайте вы язык, а говорите нормально!" Ты не заметил, что наш английский так же кажется странным, для тех, кто приезжает к нам с материка?
  - Но нам-то он не кажется таким, дядя? - Стив чуть было не сказал: - Отец!
  Это был порыв рассудка, но не сердца, сердце же Стива от чего-то не воспринимала Самвела, как отца. "Но он-то знает, что он мой отец"? -
Подумал Стив и удивился выдержки Самвела, ведь за тридцать с лишнем лет, его отношения к Стиву оставались в рамках приличия и родственной дружественности. Ничего не было такого, что бывает между отцом и сыном.
  Они сидели в креслах, Самвел протянул руку и налил в рюмки вина:» Ты, я знаю, любишь "Херес"? И не дожидаясь ответа подвинул рюмку Стиву. "Неправда ли, нем есть что-то такое, тревожащее что ли...?"
  Стив прервал его: "Дядя, я ведь знаю, ты ничего не говоришь спроста. Давай, выкладывай все на чистоту».
  - Ишь ты, какой прыткий! Я может хочу, чтобы ты сам, своим умом дошел до того, что я хочу тебе сказать. Тебе уже тридцать четыре года, пора бы уже "орешки разгрызать собственными зубами", к твердой, не жеванной пище переходить. Наш прадед, несомненно, был выдающейся личностью, но время течет и многие понятия исчезают из мира, другие понятия в этот мир приходят, а, следовательно, человек начинает иначе мыслить, поскольку он умеет мыслить только словами и ни как иначе! Мы становимся реликтами в мире людей и скоро нас перестанут понимать. Об этом тебе предстоит крепко подумать, племянник. - Он оглянулся. – Ну вот, к нам идет наша разлучница.
К столику направлялась Метресса, держа за руку девушку. Та стеснительно опустила голову и только тень от ресниц пробегала по её вздернутому носику. Тетка сделала полупоклон Стиву, а девушка присела и изящно, на манер древних французских дам, приподняла левой рукой край большого розового платья, а правую выгнула и отвела немного назад.
Выглядело это трогательно и смешно. Стив не сдержал улыбки.
- Я хочу познакомить тебя с новой фрейлиной двора, Её зовут Вика. - На этот раз тетушка отступила от правила переиначивать имена фрейлин.
- Поговори с ней, а через час накроют большой праздничный стол, после ужина будут танцы и обещанный мной сюрприз.
Девушка заворожено и пугливо смотрела на Стива и тот подумал: "Какие мысли бродят в этой головке? Верно, я кажусь ей чудовищем, которое схватит её и утащит в душную комнату, сорвет с неё это красивое платье"...
Он спросил: - Что ты обо мне думаешь, красавица? - Стив дотронулся до её руки.
Девушка вспыхнула и опустила глаза и, не поднимая их, едва слышно залепетала: "Госпожа мне сказала, что я должна во всем слушаться Вас и подчинятся. И еще она сказала, что Вы мой любовник".
Стив засмеялся. Он давно так не смеялся, легко, беззаботно искренне. Что-то, подобное этому лепету, Стив слышал не один десяток раз, но нынче ему стало не по себе, стыдно. Этот стыд прорывался сквозь смех и смех был проявлением этого стыда, стыда за... И тут Стив осознал, что институт фрейлин, этих милых наложниц, был причиной этого стыда. Это чувство, возникшее перед юным созданием, было новым для него, как и то, что он испытывал к "Той, Которая Спит". Но праздничный вечер не давал времени обдумать пришедшее только что в голову
- А ты знаешь, что такое любовник? - Спросил Стив, вкладывая в этот вопрос всю свою сердечную теплоту, которая переполняла его.
Девушка залилась краской, лица стало пунцовым: «Ну, ну. я должна целоваться и всякое там. Вы знаете,
- И ты хочешь, чтобы я тебя целовал? - Стив и на самом деле хотел поцеловать её в нежную бархатистую щеку, но все тот же, невесть откуда появившийся стыд, удерживал.
 - Я не знаю. я обязана. Это мой долг... Мне мама сказала, чтобы я была послушной. - Лепетала девушка, не поднимая глаз.
- Бедная девочка. - Стив погладил её по голове и посадил с собой рядом. - Запомни: ты не должна ни чего делать, если ты этого не хочешь. Вот твой долг и твои обязанности. И если кто-нибудь, даже госпожа тебе скажет иначе, ты должна отвечать, что так я тебе повелел. Ты хорошо меня поняла?
- Да мой господин. Мне кажется, я поняла, но разве я осмелюсь возражать высокородным твоим братьям? Ведь я обязана подчиниться их воле.
- Ты должна быть сильной и уметь отстоять себя. Я не думаю, что кто-то осмелится оспорить мое повеление. Тебе достаточно будет сказать, что я так сказал.
- Мне кажется, господин, что я могла бы тебя поцеловать.
- Если хочешь - целуй, мне это будет приятно.
Она неумело чмокнула его в щеку и стыдясь своей неловкости снова склонила голову, стараясь чтобы никто не заметил её смущения. Из глубины зала к нем приближался его двоюродный брат, Клер. На его губах застыла язвительная ухмылка. Он успел изрядно выпить.
- Я приветствую своего повелителя. - Сказал он пародируя поклон. – Если я не очень низко поклонился, тебе брат, то это потому, что я боюсь не встать с пола. Лягу и усну, или еще хуже, умру, как умерла Зульфия. Это тебя, несомненно огорчит, верно ведь? А эта что за новый бутончик? Эта кобылка, не объезженная?
-- Ты, братец, умрешь по другой причине - от вина. - Сказал Стив. А эту девочку зовут Вика и думаю, что "объезжать" тебе её не придется, она слишком чиста и невинна для твоих дел.
- Ни чего, я умею ждать своей очереди, но не забудь, что в праве на фрейлин мы с тобой ровны, мы соперники.
- Не забудь и ты, что влечет за собой насилие над фрейлиной двора, тем более, что я тебе напомнил об этом. У меня отличная память. Я был бы тебе признателен, если бы ты об этом напомнил так же и остальным. И по меньше мели языком обо мне.
- Донесли? - Раздражено спросил Клер.
- Тебе недосуг читать нашу Конституцию, так я напомню, что за распространение порочащих владыку слухов, виновный высылается на материк без пенсиона. Насколько мне известно, там не дают вино бесплатно и женщины стоят денег. Вот и взвесь свои выгоды, Клер. Старайся добиваться своего честным путем, братец. Не уподобляйся женщине в их играх. Интрига - их стихия, стихия мужчин открытость и прямота. Или ты перестал быть мужчиной?
- Хорошо сказано, мой повелитель, - Клер опять склонился в подобострастном поклоне, - именно честным путем, как это делаешь ты.
- А у тебя есть основания упрекнуть меня в нечестности?
- О нет, повелитель! Конечно нет, ведь ты был еще младенцем, чтобы совершить бесчестье.
- Мне надоели твои грязные намеки, Клер! Я не шучу, угрожая ссылкой. У тебя есть еще целых полгода, чтобы я изменил свое отношение к тебе. А сейчас уходи, ты мне надоел.
Сквозь легкую музыку раздался троекратный удар гонга, призывающей все к столу.
- Пойдем девочка, сегодня ты будешь моей доброй феей.
Он взял её под ручку, как приписывал этикет и медленным шагом с высоко поднятой головой, с достоинством на лице, прошел в к своему месту во главе длинного, метров пятьдесят, стола. Зал, где проходили торжественные обеды представлял из себя род пенала, проходящего почти через весь дворец. Высокие стрельчатые окна с одной стороны, выходили в сад. Стол занимал почти треть ширины всего помещения, оставляя с обеих сторон проход для слуг. В противоположном, от места владыки острова, располагалась дворцовая кухня со всеми причиндалами в том числе с буфетной, где хранилась посуда. В торце стола, на подиуме стояли два кресла, предназначенные для правителя и его супруги. По правую и левую стороны, сидели ближайшие родственники, согласно своего статуса. Сзади кресел владыки и его супруги было место для двух лакеев стола. Сейчас они обслуживали Стива и его новую фаворитку. В нише, над местом владыки острова, почти под самым потолком, размещался оркестр.
Стив не мог жениться раньше тридцати пяти лет и потому место его законной супруги занимали его фаворитки, последнее время там сидела Зульфия. Сегодня, смущенная и гордая восседала рядом с ним никому неизвестная девочка. Завтра на её родителей-рыбаков будут смотреть с завистью и искать их дружбы. Дворцовые новости очень быстро перелетают через каменные стены замка. Блюда с холодной закуской уже стояли на столе. Обычно, на таких приемах было до десяти смен блюд и сам обед растягивался часа на два. Считалось дурным тоном покинуть стол до пятой перемены блюд.
Метресса хитро улыбалась, встречаясь взглядом со Стивом, но тот был невозмутим. Долг обязывал. Зульфия очень не любила эти обеды и обычно Стив уходил с них после седьмой перемены блюд. На этот раз он высидел до конца, чем многих удивил. Все ждали, что он вот-вот возьмет в руки веревку гонга и призовет к вниманию и скажет нечто важное. Всем казалось, что такое важное уже произошло: смерть двух человек в замке, но они не чего так и не дождались. Стив, иногда склонялся в девушке и что-то говорил ей и лицо её озарялась улыбкой. Многие фрейлины дворца тогда покусали свои пухлые губки от досады.
Ближе к полночи обед закончился и все разбрелись по своим надобностям. До танцев оставалось больше получаса. Тетка Метресса нашла Стива около клеток с попугайчиками. Вика кормила их с руки, просовывая её в клетку. Попугайчики из озорства, покусывали ей пальцы и щипали ладонь, было щекотно и она смеялась. Тетка дотронулась до руки Стива и сказала: "Оставь девочку на минутку, мне нужно с тобой поговорить».
Стив наклонился к Вики и прошептал: «Моя маленькая госпожа, дела вынуждают меня покинуть Вас, но я сдержу свое слово и первый вальс ты станцуешь со мной, как ты хотела».
Метресса повела Стива в направлении своего будуара. Здесь ничего не изменилось с той поры, когда Стив взял у тетки графинчик ликера: все те же шелка и сильный запах духов. Метресса не любила яркого света и потому в комнате горело только несколько бра с матовыми плафонами.
Он сел в то же самое кресло и снова их разделял резной столик, покрытый черным лаком с восточным орнаментом по краям. Окна были приоткрыты и шелковые портьеры слегка колыхались от чего казалось, что диковинные звери на них обрели жизнь.
- Ты, тетушка, наверное, изобрела новый напиток и решила меня им попотчевать?
Она была странно задумчива и казалось, что в ней борются две силы и еще неизвестно чем это кончится, на чьей стороне будет победа и она, как бы смотрела в себя на эту схватку и была полностью занята её. Вопрос застал её врасплох.
- Как ты сказал?
- Я сказал, что ты, наверное, хочешь попотчевать меня новым напитком?
- Вот как? А что, пожалуй, ты прав - это будет горький напиток, но тебе он может показаться и сладким. К стати говоря, как тебе понравился прежний?
Ответ сорвался с губ непроизвольно: "Он разбудил меня». Метресса посмотрела на племянника своим проницательным взглядом от чего Стиву сделалось неуютно. Тетка пробормотала: "Значит смерть отступила, ушла, покинула.».
- О какой смерти ты говоришь, тетушка? - Стив попытался все обратить в шутку, как-то исправить смысл и значение непроизвольно вырвавшихся слов.
- О, разве мало смертей ходит по замку? Мне кажется будь мы чуть-чуть откровеннее, и мы бы поняли друг друга.
- Ну что ты, тетушка! Разве мы когда-либо не понимали друг-друга? Ты, и дядюшка Самвел для меня самые близкие люди.
- Да? Ты даже не догадываешься на сколько мы близки. – Таинственным голосом произнесла Метресса. и вдруг окончательно решившиеся, сказала:
- Я говорила тебе о сюрпризе - вот он.
Она с ловкостью фокусника выставила на столик ларец, инкрустированный резной костью и украшенный мелкими драгоценными камнями.
- Это ларец твоей матери, Стив и моей стало быть сестры. В нем ты найдешь письмо к тебе и может быть еще кое-что - не знаю. Не скрою, меня мучило любопытство, естественное женское любопытство заглянуть в него, но я поклялась на её смертном одре и связала себя этой клятвой.
Я вовсе не хочу, быть клятвопреступницей и отвечать душе твоей матери, душе моей сестры, когда моя душа с ней встретится. Единственно что я нарушаю сейчас, так это то, что я не дождалась положенных тридцати пяти лет. Думаю, она меня не осудит за то, что я поспешила, на эти семь месяцев. Он твой, Стив, а вот ключ к нему. - Она положила стальной ключик на крышку ларца. - Ключ забери сейчас, а ларец тебе отнесет, позже, Гертинг. Ну как тебе мой сюрприз?
- Я не знаю, что сказать тебе, тетушка. Похоже в нашем семействе
очень много, мне не известных тайн. - Сказано было с умыслом, с намеком, но Метресса не сказала ни чего определенного и в то же время не опровергла ни чего что могло содержаться в этих намеках.
- Куда больше, чем ты предполагаешь, племянник. - Серьезным и в тоже время грустным голосом ответила ему тетка. - Но нужно возвращаться, а то Вика заждалась тебя. К стати говоря, как она тебе? - И не дождавшись ответа сказала: "Из неё можно сделать неплохую жену тебе, Стив и я бы с удовольствием занялась её воспитанием. Поразительная душевная чистота!
- Вот, вот! - Воскликнул Стив. - Мне кажется, тетушка, что в своем воспитании Вы больше напираете на долг и почти ничего не говорите о правах.
Они вышли из будуара и направились в ту половину дворца от куда доносилась музыка, говор, смех. Танцы уже были в самом разгаре.
- Так и должно быть, племянник. Авторитарная власть держится только на долге и если эту субстанцию то и дело разбавлять правами, то все скрепы расшатаются и все рухнет.
- Я думаю, все может рухнуть и по другой причине: слишком мало усилий тратят мой двоюродный брат, в погоне за удовольствиями. Посмотри на Клера?
Она неожиданно легко уступила Стиву: - Хорошо, я учту замечание моего правителя. - И отвесила в его сторону церемонный поклон. Они уже были в зале и этот поклон тетки племяннику не остался незамеченным. Стив нашел Вику на том же месте, у клеток с попугаями. В глазах её стояли слезы.
- Ну что ты, девочка? Разве может мужчина обманывать? Как ты могла подумать, что я не сдержу своего слова? Мы будем с тобой танцевать королевский вальс!
В незапамятные времена такой вальс назывался "белым" и только дамы имели право пригласить на танец. Иногда его называли "вальсом влюбленного сердца". Здесь, на острове, право объявлять подобный танец, было привилегией владыки. Как только Стив вошел в зал около его появился мажордом и держался от Стива на приличествующем расстоянии от него, то есть на таком, чтобы невольно не услышать, о чем разговаривает владыка и в тоже время его задача состояла в том, чтобы он всегда был, что называется под рукой. Стив сделал знак. Слуга в расшитой золотом ливрее, с большой тростью выше его роста с достоинство подошел к своему господину. Он почтительно склонился выслушивая его распоряжение и так же величественно, словно он и был здесь самым главным лицом, удалился.
- Малышка, пойдем в танцевальный зал. - Наклоняясь к девушке сказал Стив. Он взял её под руку и не спеша повел мимо завистливы глаз фрейлин.
- Мне кажется, - прошептала девушка, - они меня готовы сожрать. 
Это простонародное - "сожрать" развеселило Стива:
- Малышка, в это мире многие захотят, как ты выразилась - "сожрать" тебя. Нужно научиться показывать свои зубки. Они у тебя прелестные, научись ими пользоваться самостоятельно, поскольку не всегда рядом с тобой будет защитник.
- Я хочу, чтобы это были Вы, мой господин. Я начинаю понимать, что такое любить. То есть о том, что Вы меня тогда спрашивали.
- Не спеши малышка, очень часто первый огонек бывает всего-то гнилушкой, которую в темноте приняли за свечу.
- Мне кажется. господин, я уже Вас люблю. - Она опять густо покраснела.
- Ладно, ладно,- сказал Стив - Для нас сейчас куда важнее не сбиться с ритма вальса. Молва говорит о том, что это дурное предзнаменование, а мне бы очень не хотелось, чтобы даже тень этой молвы пала на тебя, малышка.
- Мой учитель танцев в школе был обо мне хорошего мнения, но почему Вы, все время называете меня малышкой?
- О, в тебе заговорила женщина? Так не станем же её обижать, и я называю тебя, дорогая. Так тебе приятнее?
Но её ответ заглушил торжественный голос мажордома: - Именем повелителя острова "Желаний", его высочества Хемпшила Стива Гассета, объявляется королевский вальс!
Это был неизменный "Венский вальс" Иоганна Штрауса, с его: «Пам, пам, пам", раскачивающем и увлекающим: а, раз. два, три! А, раз, два, три...! И Стив выметнул свою партнершу в центр зала и та, запрокинув голову, вся светясь от переполняющего её восторга: «И раз, два, три.». Летела, летела вокруг Стива, как планеты летят вокруг Солнца.
"И раз, два, три! И трам, по, пам. И трам, по, пам! Она не чувствовала ни чего, кроме сильной руки Стива, увлекающей её в вихрь неземного блаженства. Но все, рано или поздно оканчивается и даже королевский вальс имеет конец. Музыка стихла и Стив, приобнимая Вику за талию, вывел из танцевального зала.
- Малышка. - но она вздернула голову в недовольным жесте, словно что-то отметая и отбрасывая. И Стив, невольно, подчинился ему: "Дорогая. - сказал он, - ты была великолепна в танце"
Она, раскрасневшаяся, но не от стыдливости, а от того чувства, которому еще люди не придумали названия, повернулась к Стиву, и он увидел, что её губы созрели для поцелуя, но сдержался.
Удивительное, необъяснимое чувство овладело Стивом - он не мог представить себе Вику своей любовницей и в тоже время, что-то властно притягивало его к этой девушке.
Заканчивался первый час следующих суток. Стив наклонился к Вики и сказал: "Вика, ты должна понять и не обижаться на меня, но я могу уделить тебе очень мало времени. Ты не должна огорчаться и думать, что я о тебе забыл, ты должна учиться тому, чему необходимо выучиться, чтобы жить в этом мире. И помни, что я всегда думаю о тебе. Но это еще не все: ты должна понять самое главное, о светлячке, когда вокруг тьма и не обольщаться его светом. Ты меня поняла?
- О, да! Господин мой, потому что свет - это ты, а все остальные - светлячки! - в её глазах, Стив прочитал ему понятную и знакомую до запятой, влюбленность. Поднимаясь себе, в свою башню, Стив не мог отделаться от мысли, что его тетушка куда лучше разбиралась в его душе, чем он сам. Эта новая фрейлина двора, могла бы стать его женой. Могла бы... Да могла, если бы не "Та, Которая Спит".
Амфилон был на месте у входа в галерею, ведущую в его башню, точно так же как его отец. Стив кивнул ему машинально, не обращая внимания на его поклон и сказал:
- Время, конечно, позднее, но мне нужно с тобой поговорить.
Амфилон, словно ждал этого вопроса и не то спросил, не то утвердительно сказал:
- Речь, как я полагаю, пойдет о Вике Бергольц?
- С чего ты взял? - Удивился Стив, - речь пойдет о том, что этой ночью Гертинг мне принесет подарок от тетушке, и ты должен его пропустить. - Он пристально посмотрел на Амфилона. - Но почему тебя заинтересовал эта сторона дела? Тебе не кажется, что мы должны с тобой объясниться?
- Действительно, господин мой, некоторые обстоятельства вынуждают меня просит аудиенцию у Вас, но время ждет - это не сиюминутное дело.
- К стати, кто родители этой очаровательной девочки, раз уж ты помянул её имя?
- Обыкновенный рыбак. Он уже стар выходить в открытое море и промышляет сбором крабов и всего того, что оставляет океан во время отлива.
- Подумай о том, как ему помочь. - Сказал Стив, повинуясь внезапному, душевному порыву.
  Амфилон покачал головой: - Господин, он не примет помощи.
- Что так? - Удивился Стив.
- Есть сорт людей, которых это унижает, господин.
- Вот как... - Удивился Стив, поскольку его представления о людях были иными.
- Разузнай о нем хорошенько и доложи мне.
- Хорошо, господин.
Было в ответах Амфилона какая-то недоговоренность, но Стив не обратил на это внимания. Мысли его переключились на иное, он думал о ларце своей матери. Амфилон ждал, что же скажет Повелитель острова на его предложение о встречи. Он напомнил об этом легким покашливанием, чтобы привлечь внимание к себе. Стив заметил это и вспомнил, что разговор зашел об аудиенции.
- Хорошо, Амфилон, завтра в первой половине дня я непременно встречусь с тобой. А теперь ответь мне на один вопрос, есть ли какой прогресс в отношении девушки из лазоревой комнаты?
Он и не думал об этом спрашивать, вырвалось само-собой, поверх мыслей о ларце, о Вике, о её отце.
- Да, господин - есть, но мне хотелось бы, чтобы Вы, лично услышали доклад Лидии. Если Вы не против конечно, то завтра, после обеда, она Вам доложит. Скажу только одно, что наша подопечная очень быстро поправляется. Правда, время сна все еще превышает разумные пределы – она бодрствует не более шести часов в сутки, но мне кажется, что все будет хорошо. Доктор Спок, говорит, что "ребенок" очень, быстро взрослеет.
- Хорошо, Амфилон я жду тебя в десять часов утра, а сегодня до часу ночи, я буду ждать Гертинга в своем кабинете.
- На сколько мне известно, господин, он сейчас находится в будуаре госпожи Метрессы.
- Ну, значит он будет здесь с минуты на минуту и, Амфилон, не пытайся перехватить и вскрыть ларец, как бы, и чтобы Вам не предписывала Ваша инструкция - это приказ.
- Слушаюсь, мой господин. - Он не стал оправдываться и уверять Стива, что не сделал бы этого и потому Стив поверил, что Амфилон слово свое сдержит.
X
Стив только успел достать из бара бутылку хереса и кусок буженины, как раздался звонок, возвещающий о том, что в его башню пришли, а через пару минут постучались в дверь его кабинета. Вошел Гертинг, держа в руках сверток, завернутый в шелковое полотнище. Переступив порог он склонился в поклоне и выставил вперед этот сверток.
- Положи на стол, - сказал Стив, - и можешь быть свободен.
Гертинг выполнил распоряжение и удалился. Стив сдернул с ларца покрывало и коснулся его ладонью. После долгих лет его губы впервые, невольно произнесли - "мама". И жгучая боль заполнила его сердце. Она умерла, когда была куда моложе чем он сейчас.
- Мама, - уже громко произнес он и почувствовал, что слезы заполнили его глаза.
- Мама, мне нельзя, не позволительно плакать, - Сказал он, обращаясь к ларцу. И подумал, вернее мысль словно молния скользнула - "А что мне можно из того что могут позволить себе все мои подданные?" И эта, затаённая мысль ответила ему: "Мало что».
Стив извлек ключ из нагрудного кармана, вставил его в отверстие: раздался мелодичный звон и крышка откинулась. Бумаги словно узники, скованные камерой, вдруг распухли, развернулись и часть из них выпала на стол. Стив подобрал одну, скрепленную канцелярской кнопкой и прочел надпись: "Сыну».
"Сын мой я взяла страшную клятву у своей сестры, что она отдаст этот ларец только тогда, когда тебе исполниться тридцать пять лет и наступит твоя пора выбрать себе жену. Если бы не обстоятельства твоего рождения, о чем речь будет ниже, это письмо не имело бы никакого смысла.
Сейчас, когда мое тело истлело в родовой гробнице, ты - сын, есть мое живое тело, а моя душа моя будет виться вокруг этого острова, который ваш прадед, в порыве вдохновения назвал "островом Желаний". И хотя я, родилась здесь, он мне всегда казался тюрьмой. Бог меня простит, говорят, что в мире есть еще худшие тюрьмы, где людям создана иллюзия свободы.  Знай, сын мой, мои родители были очень бедными, но вовсе не потому, что были ленивыми - они были излишне доверчивыми. Повинуясь установленным правилам, я не открою их имен, поскольку уверена в правоте законов, запрещающих это знание. Оно, ведь, только отягощает жизнь людей и без того тягостную. Будь иначе и весь наш замкнутый, островной мирок вспыхнет и взорвется!  Помни: твоя власть, в своем основанием имеет традицию. Так что сын мой, следуй ей, как бы она, для тебя лично, не была тяжела. Властелин принадлежит всем и никому лично! Если порывы твоей души требуют иного, то ты начинаешь ходить по кромке ножа.  Надеюсь, что ты уже приобрел должный опыт жизни и уяснил её суровую мудрость и потому я перехожу к самому трудному для меня эпизоду жизни. Тебе должно быть известно, что я вышла замуж за Гассета в возрасте девятнадцати лет, то есть в таком возрасте, когда девушка, при нашем положении и воспитании, становится вполне зрелой и опытной женщиной. То был брак по расчету, поскольку на моей сестре Метрессе женился его двоюродный брат - Самвел. Правда, как ты понимаешь, это "рассчитывала не я. При наших обычаях, ты не удивишься, что у меня были интимные связи с Самвелом до моего замужества. Мы - фрейлины дворца с малолетства были воспитаны в духе долга. У моей матери, из обыкновенной фермерской семьи (имя я умалчиваю) рождались только девочки. Согласно закона, двое девочек и остались жить. Это была я и Метресса. Первой во дворец попала я, потом она. Между нами возникло соперничество, как это бывает всегда и думаю, что ты об этом уже хорошо осведомлен.
Сын мой, мой грех есть грех соучастия в убийстве мужа, то есть Гассета. Он не исчез, Как гласит легенда, а отравлен и покоится рядом со мной. Помни, сын, владыки могут, а порой просто обязаны обрекать других на смерть - это их священное право. Без него не существует ни какая власть. Власть ведь и есть - право приговаривать людей к жизни или смерти. Преступлением считается только то, когда нечто приговаривает к смерти саму власть, так оно и случилось. Я согласилась принять участие в убийстве своего мужа.  Вот написала - мужа, но должна тебе сказать, что он никогда, ни разу не ложился в мою постель и не был способен к тому к чему призывает каждого долг мужчины. Четвертый властелин острова болел алкоголизмом. Это сломало его психику. Припадки ярости сменялись глубокой меланхолией, меланхолия сменялась патологическим страхом и в этом калейдоскопе фобий протекло три, бесконечно долгих года моей жизни на половине мужа.
Я обставила там себе комнату, она называется - лазоревая и сутками не выходила из неё, содрогаясь от страха, что вот-вот появится мой, так называемый, муж.  Надеюсь, ты меня поймешь от чего это письмо так долго ждало тебя и так трудно оно мне давалась? Ведь понять его. то есть меня, может только мужчина, который прожил добрую половину жизни.
Перехожу к главному и самому трудному для меня. Ты знаешь, что фрейлинам двора запрещается покидать его пределы, но всегда находятся способы нарушать это, незыблемое правило и тому, большей частью, бывает тоска по родителям.  В отличие от моей сестры я очень любила свою мать и самое, может быть решающее всё, в этом: я любила океан, который выбрасывал свои пенные волны недалеко от нашего дома. Я научилась плавать раньше, чем ходить и в десять лет заплывала на такое расстояние, что береговая кромка острова казалась лезвием бритвы. Как-то так получилось, что я ладила с самыми злыми его обитателями - акулами и они меня не трогали. Объяснить это я не могу, может быть они не трогали потому, что я не испытывала перед ними страха? И вот, уже в статусе повелительницы острова я пришла в отчий дом, скромно одетая и изрядно загримированная, разумеется, не для отца и матери.
Я пришла к ним еще потому, что накануне состоялось тайное совещание на котором обсуждался вопрос об устранении моего законного супруга Гассета. Ты уже умен и опытен и знаешь особую власть рода Берем. Мне всегда казалось, что-они-то и есть подлинные правители острова, а мы так, декорация к их власти. Он и вынес этот вопрос. Присутствовали: Самвел и моя сестра, Метресса. Самвел был его родным братом, но наследовать власть, как ты знаешь, он не мог. Наследовать мог только их сын, или мой сын. Моя сестра была моложе меня и у неё была перспектива привести к власти своего ребенка, но дело осложнялось тем, что вопрос с Гассетом должен быть решен, по крайней мере, в течении полутора лет. На этом настаивал Берем. Он даже, намекнул на то, что не решение этого вопроса внутри семьи. принудит его к чрезвычайным мерам. Мы все догадывались о его власти и потому мы усиленно искали выход из создавшейся ситуации. Метресса, моя сестра, настаивала на том, чтобы дать время ей родить мальчика. Напрасно мы собирались несколько раз, пока Берем не сказал, или точнее не огласил, нам всем, приговор. Вот его условия: "Неважно кто родит наследника, ты, Метресса, или Изольда, важно чтобы это был сын Самвела, ибо он один прямой потомок рода Хемпшилов!
Это было странное соревнование между двумя сестрами, за право забеременеть от одного мужчины и не девочкой, а мальчиком. Пусть твое воображение дорисует все сцены, которые разыгрывались во дворце, и вот, устав от них, я тайно сбежала в отчий дом. Ты знаешь, что жена повелителя постоянно находится под присмотром. Трудно угадать, кто за тобой в данный миг присматривает. Это может быть любая служанка! Как мне удалось уйти тайно из дворца, описывать не буду, скажу только, что воспользовалась подземным ходом.
Я знаю, что рано или поздно ты раскроешь дворцовую тайну и тебе скажут, что твой подлинный отец - Самвел! Более того, он тоже так считает, но ради престижа и благополучия рода, он будет молчать и никогда не подаст повода тебе, подумать, что он твой отец. И тут, сын мой, я открываю тебе тайну. Я хочу тебе рассказать о том, как и при каких обстоятельствах я зачала тебя, и кто твой настоящий отец.
Вечером, я пришла тайно в свой отчий дом, моя мать была испуганна мои появлением и тем, что мой отец ни с того ни с сего вздумал выйти в океан на рыбную ловлю, хотя все предвещало шторм. По её прикидкам, он должен в вернуться уже к пополудни, но был вечер. Я пошла по знакомому берегу к гряде скал, около которых обычно любила купаться. Вот там-то я встретила твоего отца Стив, мой сынок. Он был простой рыбак, мужчина не достигший брачного возраста. Пусть твое воображение нарисует картину этой, внезапно вспыхнувшей страсти, пусть твоя мораль осудит меня, но так было. Он пах океаном и был силен, как океан и нежен, как его вода. То, что я понесла в тот вечер, я ощутила всей своей плотью. Всего то оставалось, чтобы сохранить в целости этот плод любви, то есть тебя, Стив. Разумеется, тот рыбак так ни чего и не узнал, но я, уже после того как мы, да, да! Убили Гассета, выяснила кто он. Я назову его имя, но ты сын, в этот момент, дай моей душе клятву, что никогда этого не откроешь ему! Ты понимаешь, что твое право на власть тут же исчезнет!? Итак, знай, имя твоего отца - Истом. Когда тебе исполнилось пятнадцать лет, он женился. Имя его жены - Зара. Все это я сообщаю тебе потому, что у них родилась девочка, они назвали её - Вика.
Ужас меня охватил, когда я это написала, но пойми меня, куда хуже, если бы я этого не сделала!  Молю бога, чтобы при наших порядках ты не вступил с ней в противоестественную связь. Вот почему я сообщила тебе имя твоего отца. Пока я была жива, то следила за этим, но чувствую, что смерть вот-вот оборвет мою нить жизни. Я рассчитала, что она достигнет возраста пятнадцати лет, тогда, когда ты вступишь в брачный возраст и потому я взяла клятвенное обещание у своей сестры, вручить этот ларец именно к этому времени. Прочти и сожги. Это я требую от тебя, как мать. Запомни: все тайное рано или поздно становится явным и что знают двое - знают все.
Меня уже нет, а из знающих правду - ты один».
Это было все. Кроме святящегося камешка-сердолика, закатившегося в угол ларца. Кроме этого Стив увидел бумажный комочек. Он развернул его и на стол выпали два кольца в виде змеи, кусающей свой хвост. Два крохотных, кровавых рубина сверкали в их золотых головках, и столь же крохотный алмаз в виде царского венца украшал их голову. На этих скомканных бумажках было написано фиолетовыми чернилами: "Я хочу, чтобы эти кольца были кольцами, скрепившими твои брачные узы, сын мой».
Стив еще дважды перечитал это письмо, затем взял большое медное блюдо, согнул несколько раз эти листки гармошкой и установил их на блюде в виде конуса. Потом открыл бар и достал из него стеклянную бутылку спирта. Плеснул его в центр блюда и сел. Он еще не понимал явственно, что он делает и что будет делать, мать сказала - сожги и он, повинуясь её воле, совершал некие действия, еще не вполне осознавая, что он делает и зачем. Сейчас, сею минуту, он это понял и от того сел перед будущем костром, на котором он сожжет последнее, что осталось у него от матери. Взгляд его упал на кольца, и он подумал: "Вовсе не все сгорит в этом блюде. Не все... Вот и я, разве не плоть от её?" И все-таки он не осмеливался поднести спичку к этому кострищу и сидел мрачно уставясь на него. "Вика. так вот почему мое сердце потянулось к тебе, сестра? Так вот почему твое сердце тянулось к моему?"
И вдруг, словно током прошило: "Как сказал Амфилон? Вика Бергольц? Значит моя настоящая, подлинная фамилия Бергольц?"
Едва успел осмыслить эту новость, прислушаться к незнакомому звучанию своей настоящей фамилии, как другая, еще более тревожная мысль панически влетела в сознание: «Почему он меня спросил об ней? Разве это так важно?" Стив забеспокоился: "А что если содержание письма матери ему известно? Что из этого может последовать? Нет, не может этого быть! Иначе бы вся мощь, вся машина его тайной власти была бы запущена на полную мощность! Он бы не разговаривал со мной, как с повелителем! Не может быть! Но почему он помянул Вику?"
Мысль все быстрее и быстрее крутилась в каком-то заколдованном круге между "не может быть" и "почему". Она, словно воронка смерча засасывала в себя всю его волю. Страх за Вику, за себя, за "Ту, Которая Спит" в лазоревой спальне, волнами накатывался на его.
"Может Амфилон хотел меня предупредить о том, что Вика может погибнуть так же, как и Зульфия? Что я должен делать?! Должен же я что-то делать?!
Он вскочил с кресла и кинулся к двери, чтобы подняться на верх в лазоревую спальню, но увидел облитое спиртом письмо матери и вернулся.
"Нужно успокоится. Вот так. Сядь и глубоко вздохни", - сказал сам себе в слух. - Чего заметался? Сядь! Сядь и сиди.
Стив минут пять сидел за столом на котором, в медном блюде был подготовлен костер. Смотрел на него безучастно, отстраненным взглядом пока не унялась противная дрожь в руках.
Подготовленный костер из письма матери притягивал его взгляд. Он все время что-то искал глазами вокруг, но что? Взгляд его упал на нож для разрезания бумаг. Он его взял в руки, бесцельно взял, повинуясь безотчетному импульсу и вдруг его осенило. Стив засучил рукав и сделал ножом глубокий надрез возле локтя. Кровь брызнула на блюдо и залила бумажные листы. Морщась от боли, Стив чиркнул спичкой и поднес огонь к краешку блюда. Спирт вспыхнул бесцветным пламенем, но когда огонь коснулся крови Стива то зашипел и пламя окрасилось в темно бордовые тона. Потом вспыхнула бумага и к бордовому примешалась чернота, пепла. Огонь прогрызал в бумаге дыры и писал, неведомые человеческому разуму, письмена. Через минуту, в блюде была только горка пепла. Стив, налил себе в бокал спирта и, не разбавляя его выпил.
До самого рассвета сидел он в своем кресле уставясь на горку пепла и никак не мог свыкнуться с мыслью, что он не только не законный сын, девчушки с фермы, ставшей женой Властителя, но и то, что он узурпатор власти. Не мог свыкнутся с тем, что Кронос Великолепный вовсе не его прадед и Самвел ему, по сути дела, чужой человек. Сюрприз, который преподнесла ему тетушка был для Стива настоящим потрясением, и он осознавал, что это знание не может разделить ни с кем и никогда. Он не имеет права сказать это даже своей сестре, Вике.
Он не мог привыкнуть е мысли, что у него есть сестра и настоящий, не высланный с острова отец - старый, но гордый рыбак.
"Как теперь с этим знанием жить? Как строить отношения? Самое главное, как вести себя, чтобы никто не догадался, даже Вика? С ней будет тяжелее всего. Девушки так привязчивы и обидчивы». - Думал Стив и приход этой мысли говорил о том, что решение уже принято, горстка пепла от письма его матушки, вещественное доказательство этого решения, но как выжечь память?

"ТА, КОТОРАЯ СПИТ».
(глава третья.)
I
  Пошел второй месяц с той поры, как яхту прибило к скалам острова Хемпшилов. Таинственная девушка в лазоревой комнате Владыки острова, продолжала большую часть суток спать. Загадочная гибель Зульфии и Берема, неожиданное открытие тайны своего рождения, потрясли Стива. Он стал замкнут, тревожен и все чаще налегал на вино.
Лидия, та самая, о которой говорил Амфилон, что "она обучалась на материке", лингвист, пришла с докладом перед полуночью. Он сам настоял на этом позднем визите.
И начала она с просьбы: "Господин мой, позволите ли мне начать свой доклад с просьбы?"
Стив удивленно посмотрел на неё, но она выдержала его взгляд и продолжала: "Дело в том, господин, что по инструкции я обязана составлять подробнейший отчет и на это уходит несколько часов и хотя я, прошу прощения, вполне могу обойтись тремя-четырьмя часами сна в сутки, мне не хотелось бы тратить время на составление отчета».
- Ты, считаешь это пустой тратой время? Объясни, почему? - Он с интересом разглядывал эту женщину, которая знает о мире куда больше чем он и Стива подмывало спросить её о том мире, который ему недоступен, но подавил в себе это желание, как недостойное его положения.
- Дело в том, господин, - сказала Лидия, смотря прямо ему в лицо, что было редкостью среди слуг, - что передо мной стоит сложнейшая лингвистическая задача. Очень сложные фонемы в языке на котором говорит эта девушка. Почти полное отсутствие гласных. Для того, чтобы выучить её язык, или обучить её нашему, необходимо провести определенную работу. Это довольно сложно, поскольку нет аналогов ни в современных, ни в древних языках. Освобождение меня от рутинной работы по составлению отчета, могло бы ускорить этот процесс. 
- Хорошо, - согласился Стив, - я скажу Амфилону, но ты должна, хотя бы устно знакомить меня со всем, что касается этой девушки, в том числе, я бы хотел услышать не только сухие факты что, где, когда? Мне хочется, чтобы ты свободно высказывала свои суждения.
- Благодарю, господин мой за доверие. - Лидия поклонилась ему, но сделала это с не меньшим достоинством, чем Амфилон. - Как я уже докладывала, её речь не имеет аналогов, но дело в том, что кроме обычной речи в которой слышна четкая артикуляция фонем и сама речь построена на смысловых единицах, то есть на словах, синтаксически объединенных в фразы, она владеет и другой речью, в основе которой лежит определенным образом модулированный свист.
- Она что, свистит как канарейка? - Удивился Стив, хотя причины для удивление не было, он сам не раз слышал свист девушки и догадывался о том, что он мог быть речью. Удивило другое, что его догадка оказалась верной.
Лидия усмехнулась: - Что-то в этом роде, господин. Вы почти угадали.
- Но разве такое может быть? - Спросил Стив и что-то внутри его ответило: "Может». Ты - знаешь». - И от этого, внутреннего голоса Стив вздрогнул, словно кто вошел в него и сказал эти слова в нём.
- В истории человеческой цивилизации. - продолжала Лидия, - есть один такой аналог речи - это язык свиста, исчезнувших уже в шестнадцатом столетии жителей Канарских островов. К сожалению, он так и не был ни зафиксирован, ни описан и потому - не изучен.
  - Ты хочешь подвести меня к мысли, что она каким-то чудом, через столетия, явилась сюда с Канар? - И опять кто-то в нем шепнул: "Раньше, гораздо раньше, когда ты был.».
  Этот, внутренний голос был настолько явственен, что Стив оглянулся вокруг в поисках источника голоса.
  - Такое, невероятное предположение можно было бы принять, - сказала Лидия и добавила: "В качестве рабочей гипотезы, если бы не одно, но. Имеются, довольно подробные описания антропологического типа канарцев.
На сколько я в этом сведуща, девушка не относится к этому типу, более того, смею предполагать, что на Земле, по крайней мере в историческое время, такой антропологический тип не существовал.
- Что из этого следует? - Стив опять тревожно окинул взглядом кабинет, ожидая что вот-вот, снова услышит в себе все тот же голос, но на этот раз все обошлось. "Я, болен. - Мелькнула мысль. - Душевно болен".
- Не знаю, господин мой. - Ответила служанка. - Пока я только накапливаю материал для анализа. - Лидия сокрушенно развела руками. Стив достал из бара коробку шоколадных конфет и поставил их на стол.
- Угощайся. - Для себя же достал початую бутылку хереса. - Как её общее самочувствие? - Спросил Стив потягивая вино.
- Лекарство, которое Вы оставили, действует благотворно. Судя по её реакции, оно ей известно.
- Да?! - Он не смог сдержать свое удивление тем странным обстоятельствам, которые сопутствовали появлению этого "тетушкиного ликера".
- Да. - Подтвердила Лидия. - Она постоянно называла его и пыталась жестами показать мне, объяснить, что это сок какого-то дерева. Я записала фонемы, в том числе и фонему, обозначающую это дерево, но, естественно, перевести его на наш язык пока не могу.
- Вишу. - Вспомнил Стив, как называла тетка — это дерево.
- Может быть. - Согласилась Лидия. - Согласные звуки весьма схожие с "в" и "ш" действительно присутствуют в этом слове. - Она на мгновение задумалась, словно решала для себя: сказать или нет. - Еще мне показалось, что этот напиток, этот бальзам, как-то связан с брачным ритуалом.
- Вот как. - Произнес Стив, вспоминая свою тетку и свое пребывание в её будуаре, но Лидия эту фразу истолковала по-своему.
- Хочу заметить, господин, в общении с девушкой, пока, язык жестов самый продуктивный, но разумеется не язык, которым пользуются глухонемые и который является своеобразным аналогом нашей звуковой речи, а более примитивный, обозначающий предмет и его функцию.
- Твое впечатление о её самочувствии? - Спросил Стив, опорожняя второй бокал вина. Он глушил вином и вопросами непрошенные, пугающие своей загадочностью мысли, связанные с проницательностью тетушки, с её намеками на игру флейты и музыку, связанную, по её мнению, с запахом этого ликера.
- Она быстро устает. Большую часть времени спит. Я не врач и мне трудно судить о её здоровье. Однако она явно не больна.
- Это всё? - Он заметив, что Лидия не притронулась к конфетам, сказал: - Коробку с конфетами забери себе. Чувствую, ты меня стесняешься.
- Благодарю, господин за заботу. Это все, да. Мне понадобиться месяц-два, чтобы составить примитивный словарь. Трудность в том, как я уже говорила, что фонемы, иначе говоря - звуки её речи, трудно воспроизвести.
Она замолчала, чтобы не утруждать Владыку острова существом проблемы, но тот поощрительно сказал: - Что же ты замолчала? Говори.
- У меня складывается такое впечатление, что ей легче произносить фонемы нашего языка, чем нам её. Если моё наблюдение верно, то скорее всего она выучит наш язык, чем мы её. Однако, это мало что нам даст для понимания того, откуда она и кто она.
- Почему? - Стив встал и прошелся по кабинету, открыл окно и свежий воздух океана взъерошил на его голове волосы. - Почему? - Спросил он, закрывая окно и возвращаясь к столу.
- До тех пор, пока мы не сможем идентифицировать понятия её языка с нашим, мы не далеко уйдем.
- Сколь долог этот процесс? - Спросил Стив, наливая в бокал очередную порцию вина. Он сознавал, что в последнее время стал много пить, но это отвлекало его от "правды жизни", а он стал боялся этой правды.
- Этот процесс во многом определяется инструментарием. – Пояснила свою мысль Лида, но Стив не понял, о чем идет речь.
- Не понял, поясни?
- Существуют различные методы, позволяющие ускорить этот процесс, в том числе методы связанные м приборами, иначе говоря, с инструментами.
- Насколько ты владеешь этими приемами? Этими инструментами? - Поправился Стив.
- Не всеми, господин. К тому же у нас, на острове, нет современных приборов по сканированию сознания.
- Значит, этот процесс может занять и год и два? - Стив начал раздражаться. Амфилон явно его торопил, а тут предлагают годы.
- Совершенно верно, господин мой, - ответила Лида, не уловив смену настроения Владыки. - может быть и больше. Правда есть приемы, связанные с измененным сознанием...
- Что это означает? - На этот раз не услышать в его голосе недовольство было невозможно.
- Простейший пример - гипноз. - Пояснила Лидия, так же тяготясь этим, затянувшийся разговором на специфическую тему.
- И ты владеешь этим, этим гипнозом? - Спросил Стив, вспомнив кое-что из читанного им, о могуществе людей, владеющих этим даром.
- Да, господин, если на это будет Ваша воля. - Лидия отвесила глубокий поклон Стиву.
- Не стоит каждый раз мне кланяться, мы же не на людях. – Вырвалось у него. Что-то смущало Стива в этих, обычных поклонах, в этом от века заведенном ритуале, который он перестал замечать, но тут заметил. – На сколько это опасно? - Спросил Стив.
- Для кого, господин? - Лидия не поняла вопроса.
- Для "Той Которая Спит", для девушки, разумеется. - Стив так же был удивлен вопросом Лидии, поскольку не мог себе представить, что с опасностью для слуги, стоит считаться.
- Вряд ли для неё, это, представляет опасность. - Лидия сделала на слове "это" ударение и поглядела в глаза Стиву. Тот прочел в них, что она прекрасно поняла, сколько стоит в глазах Стива, её жизнь.
- Следовательно, опасно для тебя? - Стив не мог не спросить это, поскольку обычное отношение к слуге, как-то плохо подходило к этой женщине, и он чувствовал себя неловко.
- Да, господин мой, - в голосе Лидии была твердость и одновременно сознание своего долга. Она как бы говорила ему, что, да, опасно, но она готова рискнуть.
- И в чем эта опасность? С ума сойдешь? - На этот раз вопрос был задан из простого любопытства.
- Нет, господин мой, тут опасность другого рода, и она заключается в знании....
Стива словно ударило током: "И эта говорит об опасности знания!" Но он постарался придать своему голосу равнодушие: - Какая же опасность может исходить от знания? Мне, кажется, человек ни чего так не домогается, как знания. Или у тебя на это иной взгляд?
- Бывают знание такого рода, которые могут, что называется – убить человека изнутри, а другие знания представляют угрозу для, скажем так, для некоторых людей.
"Да, она не глупа. - Подумал Стив. - Далеко не глупа! Слуги, которые много знают, долго не живут. Хотя... Вот скажем, Берем, или Амфилон.». - Эта мысль промелькнула в его голове с быстротой молнии.
- И ты, полагаешь, какого рода знания могут иметь здесь место? - Стив смотрел девушке в глаза, но она не отвела своего взгляда, как это обычно бывает.
"Она меня не боится. - Подумал Стив. - Почему? Что-то такое, особенное приносят сюда, на остров, люди из-за океана». - Но додумывать до конца и эту мысль не стал. Лидия ответила на его вопрос.
- Это мне не ведомо, господин мой. Впрочем, я не могу поручится и за свою психику.
- И как это происходит? - Стива, по мимо всего, интриговала эта женщина, обладающая тайной властью гипноза. Он не мог, вот так отпустить её, не попытавшись хоть что-то понять.
- Грубо говоря, - Лидия села в плетенное кресло с которого только что встала. - Суть метода состоит в слиянии сознания, когда звуковая оболочка слов уже не имеет значения. На таком уровне, смысл и знание находясь внутри себя и зная себя, как себя, фиксируют в себе же и "иное", раздельность, так что получается уже расчлененное знание себя. - Она прервалась и поглядела на Стива, с сомнением, понимает ли он то, что она говорит,
Стив, ничего не понял из сказанного, кроме одного, перед ним действительно, очень умная женщина и. и опасная, как всякая умная женщина.
- Ладно, отложим этот разговор на некоторое время. - Сказал Стив. Оставим это.
Он все еще не решался отпустить Лиду, хотя разговор продолжался больше часа. Не меньше минуты длилась пауза, прерванная Стивом.
- Твоё мнение о целесообразности моего присутствия в этом процессе? Не мешаю ли я, твоим усилиям по налаживанию контакта?
- В каком качестве? - Вопрос для Лидии был неожиданным, к тому же, в эту минутную паузу она думала совершенно о другом. Если бы Стив знал, о чем она думала?! Она думала об Амфилоне, о том, что работа оставляет ничтожно мало времени для него и себя. И еще о том, что там, на материке ей предлагали целую лингвистическую лабораторию, а она отказалась от профессорского звания, ради Амфилона. А получилось, что отказалась ради каторжной работы. И еще она думала о Стиве, о том, как власть портит человека и испортит ли эта власть Амфилона? Вот о чем она думала.
Стив расхохотался: - Уж не в качестве же любовника!
Лидия, вполне серьёзным тоном сказала: "Как раз, господин мой, именно в этом качестве, если Вам будет угодно, Вы могли бы ускорить процесс понимания.
Она замолчала на мгновение и неожиданно для Стива сказала: "Любовь, очень сильное снадобье».
Сказала так, что для глупого было бы ясно - она сказала это о себе.
II
В это же время, в одной из комнат, занимаемых Амфилоном происходил следующий разговор, участником которого был доктор Спок.
- Я, Вы знаете, человек легкий, веселый, - говорил доктор, поглаживая рукой седой, бобрик на голове, - не любопытный, однако есть тайны, пределы которым ставлю не я, а моя профессия. Что я могу сказать? Ребенок растет не по дням, а по часам. Я бы так сказал - это уже не ребенок, а взрослый человек женского пола. Вот и всё.
Амфилон сидел в кресле напротив его и медленно потягивал аперитив.
- Угощайтесь, доктор. Скажите по правде, Вам совершенно не любопытно разобраться с этим, скажем так, ребенком?
- Абсолютно не интересно. У меня кредо: меньше знаешь – крепче спишь и дольше живешь. Между тем, учитывая Вашу должность и связанную с ней осведомленность, должен сказать, что мне задавали вопросы, связанные... гм-мм, скажем так, с этой странностью.
- И как Вы на них отвечали?
- Шуткой, достопочтенный Амфилон, шуткой! Как же еще?
Доктор плеснул в бокал аперитива, посмотрел его на цвет сказал: "Странный для аперитива цвет, бледно-вишневый».
  - Это не совсем аперитив Вы угадали, там есть доля вишневой настойки. Вернемся к нашей теме. Если бы я поставил перед Вами вопрос более общо и свободно, что Вы думаете о событиях последнего месяца?
- Ничего! Я живу и наслаждаюсь маленькими радостями жизни и с меня довольно.
- А если я потребую, чтобы Вы все-таки высказались на эту тему? У меня есть на это власть. Я недавно перечитал контракт с Вами, так там прямо сказано, что Вы обязаны отвечать мне, или Повелителю "откровенно и честно, в том числе не боясь высказывать собственные суждения». Разумеется, только мне и Повелителю.
- Если Вы свой вопрос сформулируете в форме приказа. Задавайте конкретные вопросы и получите на них исчерпывающие ответы. Я могу ошибаться, но скажу, как на исповеди.
Амфилон попал в ту же самую ситуацию в какую поставил Стива, требуя от него конкретных, четко сформулированных вопросов.
- Хорошо. Понимаю и принимаю. Мой вопрос может показаться бессмыслицей, но все-таки я спрошу: "Может ли спящей человек, каким-нибудь образом, воздействовать на другого. Уточняю, воздействовать в такой степени, что другой человек гибнет.
- Я понимаю подтекст вопроса. Так вот, ответ моей науки однозначен - не может! Если же выйти за пределы компетенции медицины в её широком смысле, то ответ будет другой.
- То есть, может?
- Да.
- Каким образом?
- На Востоке, откуда родом мои предки, существует представление о человеке, несколько отличное от того, как его трактует западная наука.
- Расскажите - это будет интересно и, надеюсь, поучительно.
Амфилон поднялся и закрыл створки окна, поскольку вечерний бриз с океана был холодным.
- На Востоке говорят, что человек состоит из нескольких тел: плотного тела, ментального и эфирного или астрального. Как создается человек? В начале от общего тела, назовем его богом, отделяется монада и переходит в мир Ирольн, затем к монаде, в пятимерном мире присоединяется шельт. Далее, к этой совокупности монады и шельта, в четырехмерном мире присоединяется астрал. Так получается душа человеческая, которой присуща духовная индивидуальность.
С физической точки зрения все это можно рассматривать как поля сил. Скажем электричество, вполне реальная штука, а кто сомневается в её реальности, может дорого поплатиться за это сомнение. Порождает эту реальность к жизни конкретная материальная частица - электрон. То же самое и со светом. Ядерные силы так же порождаются конкретными материальными частицами: бозонами, лептонами и тому подобными. Скажу сразу, чтобы снять все спекуляции на этот счет, носителей ментальных, астральных, эфирных и прочих полей этого рода, наука до сих пор не обнаружила.
- Ментальное - это мысленное? - Переспросил Амфилон.
- Можно сказать и так. Никто не отрицает, что мысль существует, но вот в каким виде? Скажем голос человека - есть колебания воздушной среды, нет её и нет голоса. Видеозапись не может существовать отдельно от своего носителя. И так везде. Текст на бумаге, программа на диске компьютера и т.д. То есть информацию без носителя трудно себе представить.
- Действительно, трудно отрицать то, что мысль реально существует и что информация без носителя некая абстракция. - Согласился Амфилон с доктором.
- Так вот, - продолжал доктор, - На Востоке считают, что мысль человека, как "чистая информация" требует такого "носителя", как головной мозг. Поясняю: мысль не продукт деятельности мозга, а наоборот, мозг является продуктом мысли. Иначе говоря, мыслящее сознание предшествует тому в чем оно будет помещено и через что оно войдет в контакт с "плотным миром".
Доктор сделал паузу, чтобы собеседник усвоил сказанное и продолжал: "Таким образом, не форма определяет содержание, а содержание определяет себе адекватную форму. Нельзя записать компьютерную программу на бумажном листке так, чтобы она работала. Нельзя иметь сознание без мозга. Но сознание не есть продукт мозга, а наоборот - мозг есть продукт сознания».
Он чуть иронично посмотрел на Амфилона и спросил: "Я достаточно ясно излагаю свои мысли?
- Постойте, постойте! - Вскрикнул Амфилон и протестующе замахал руками. Для него, обученного прагматичным отцом и не менее прагматичными книгами, такие представления казались дикостью. - Мне кажется, что Вы, все перевернули с ног на голову?! Получается ведь, что не электрон создает электромагнитное поле, а фотон световое поле, а наоборот - электромагнитное поле порождает электрон? В начале поле, а потом вещество, так что ли?
- Не знаю насчет фотона, простите, не знаком с ним. Я не физик, я врач и часто видел, как умирает человек. Это поучительное зрелище. Вот, Вы сказали, что я перевернул все в верх ногами? Может мы, как раз и стоим на голове? Может быть свойство и качество нашего мира, есть некая функция мира потустороннего, который в общем плане Бытия, куда более реальный, чем вот этот стол и все что на нем есть? Мысль, сознание формирует мозг ребенка под себя. В этом есть восточное понимание судьбы, преломленное через призму рождения и становления человека.
- И души? - Спросил ошеломленный Амфилон. - Вы что, в это верите?
- Верю ли я - это вопрос личный, Вы просили меня рассказать о том, что на сей счет думают восточные философские школы, и я излагаю то, что мне известно. Правда не уверен, что излагаю верно. Согласитесь – это все-таки не связано с моей профессией напрямую. Так вот, на Востоке полагают, что эти "тела" могут разделяться и существовать отдельно друг от друга. Сколько долго - я не знаю. Там верят в такую возможность, даже имеются довольно убедительные примеры, подтверждающие такую возможность.
- Однако же, наука не признает их таковыми?
- Совершенно верно. Основной научный принцип требует, чтобы при схожих условиях, при строгом соблюдении всех технологий получался бы один и тот же результат. Если это происходит, то факт считается достоверным. Хотя, откровенно сказать, медицина полным полна случаями, когда начисто опровергается этот принцип. Человек, по сути дела, выпадает из области чистой и строгой науки.
Доктор плеснул немного вина в бокал и выпил.
- Но, Вы меня вызвали, полагаю не для философского диспута?
- Да. Верно. - Согласился Амфилон. - Если вернуться к событиям этого месяца, то можно ли сделать предположение, что спящей человек причастен к двум смертям?
- А это предположение уже сделано. - Каким-то будничным тоном произнёс доктор. - Еще вчера я это услышал от госпожи Метрессы.
- И это связывается с яхтой. - Утвердительно сказал Амфилон.
- Да. И особенно на половине замка, занимаемого господином Танисом. Вы знаете, там много разговоров не совсем приятных для Правителя.
- Вы бываете за пределами замка, больные люди доверчивы и охотно говорят с врачом...- Амфилон вопросительно взглянул на доктора.
- Я понял Вас. Начавшийся было психоз пошел на спад, но в городке есть некто Жердя - личность болезненная и потому авторитетная в некоторых кругах. Его бред многие считают за пророчества.
- Он инструмент Таниса? - Прямо спросил Амфилон.
- О, нет! - Возразил доктор и поставил на стол допитый бокал с аперитивом. - Не думаю, для этого он достаточно ненормальный, а Танис напротив, достаточно умен, чтобы не связываться с ним. Просто из его бреда каждый извлекает то, что ему хочется.
- Скажите, доктор, а не приходила ли Вам в голову мысль, что этот, как Вы сказали бред, может иметь под собой реальную основу?
- Спросите уж прямо: верю ли я в пророчества?
- Ну, хорошо, считайте, что я такой вопрос поставил.
- Как ни странно - верю.
- Вот как! - Удивился Амфилон.
- А что Вас удивляет? Я уже достаточно пожил на свете и кое-чего повидал на своем веку. Время - очень странная и загадочная субстанция, особенно тогда, когда с ним имеет дело человек. Знающие люди утверждают, что в мире элементарных частиц у времени нет направления, то есть оно не детерминировано.
- Значит Вы допускаете возможность заглянуть в будущее?
- И в прошлое. - Ответил доктор и сладко потянулся. Похоже, что его не очень беспокоило то, что беспокоило Амфилона. "Беспечный человек, - подумал Амфилон. - Или наоборот умный и скрытный. Скорее последнее».
Настенные часы пробили полночь, доктор проявлял признаки нетерпения. - У Вас еще есть вопросы?
- Вопросов, знаете ли, полно. Я бы хотел, чтобы Вы, доктор, подумали обстоятельно над тем, о чем только что говорили. И еще, Вы правы, на половине Владыки есть женщина. Очень странная женщина с яхты. Возможно Вам еще представится случай её увидеть. К стати сказать, все две смерти произошли во время её сна. Надеюсь, Вы понимаете, что это тайна?
- Об этом Вы могли бы мне не напоминать.
- Тогда, позвольте я Вас провожу.
- Он вывел доктора в широкий коридор, где в нише сидела женщина и что-то вязала на спицах. Довел его до лифтовой комнаты. Весь этот путь они проделали молча. Неожиданно для Спока - это было не в дворцовых правилах - Амфилон подал ему руку.
- Надеюсь, Вы как и прежде будете спать крепко? - Пожатие "министра безопасности" было сильным, а ладонь горячей.
- Сомневаюсь. - Ответил Спок, садясь в лифт. - Вы же сами, только что подкинули мне загадку. Да, не нужно "форсировать" взросление ребенка. Пусть спит. Природа она, знаете ли, куда мудрее нас.
III
Амфилон вернулся в свой кабинет где только что разговаривал с доктором Споком. Из встроенного в стену шкафа взял кофеварку и включил её.
Нужно было обдумать слова доктора и самое главное принять единственно верное решение. Он не имел право на ошибку, по крайней мере, он не разрешал себе ошибаться.
Тревожило его то, что тайна о "Той Что Спит" постепенно вытекала из башни Владыки, как вода сквозь каменную кладку и с этим нужно было что-то делать.
Так и не решив ни чего, он вышел в коридор и сказал дежурной: "Ирма, мне срочно нужна Светлана». Тут же вернулся обратно. Кофейни закипал. Амфилон всыпал несколько ложек молотого кофе. Достал из холодильника вазочку с печеньем и банку со сгущенными сливками. Он успел выпить чашечку кофе до того, как в кабинет вошла женщина, маленькая и неприметная, этакая "серенькая мышка". На ней было такое же серенькое платье с глухим воротником.
- Садись, Света. Ты спала? - Спросил просто так. Он впервые, как стал "министром безопасности" встречался с ней, да и раньше видел редко эту затворницу. Свете было без малого сорок лет и по-доброму, следовало бы называть её по имени отчеству, но это не было принято.
- Нет, господин, я читала. - Ответила она тихим и каким-то бесцветным голосом.
- И что ты читала? - Спросил Амфилон, просто, из любопытства, предполагая, что это какой-нибудь дешевый роман, который так любят женщины её возраста.
- Перевод с русского, мистика Леонида Андреева "Розу мира", его читала. - Она не понимала, зачем так поздно вызвал шеф, но задавать вопросы начальству не полагалось.
- Удивительное совпадение! Только что, мы с доктором упоминали о нем. И предупреждая немедленную реакцию на это признание он сказал: "Ты пей, пей кофе, пока не остыл". - Он пододвинул к ней фаянсовую чашечку и вазу с печеньем.
Амфилон терпеливо выждал, пока Света не допила кофе, а потом сказал: - Вот, ты у нас специалист по части мистический учений? Так?
- Да, это моё, так сказать хобби. - Ответила Света прикладывая белый платочек к тонким не крашенным губам.
- Ну вот и хорошо. Я как раз хотел поговорить об этом.
Амфилон внимательно посмотрел на неё, соображая, как поставить вопрос, но сказал другое.
- Неправда ли, разговоры за полночь на эту тему символичны?
- Духов, надеюсь, Вы не заставите меня вызывать? - Спросила женщина и подтянула ноги, под себя в кресло. Они были синие, в пупырышках и очень походили на цыплячьи.
- А что. это возможно? - Спросил Амфилон, разглядывая эту "серую мышку", доставшуюся ему в наследство от отца. Отец очень ценил её аналитический ум и способность к интуиции.
- Спириты, якобы вызывали. - Ответила Света и Амфилон понял, что "якобы" на самом деле означало - "да".
- Тебе что-нибудь говорят..., - он достал клочок бумаги, - такие слова, как Ирольн, монада, шельт?
- Да, говорят. Это из представлений Леонида Андреева о сущности мира.
- Ну и....? - Амфилон взглянул в серые глаза, этой невзрачной женщины и невольно подумал, чем же живет эта затворница по мимо службы и чтения специфических книг?
- Вы меня позвали для того, чтобы я, непременно этой ночью, Вам изложила его учение?
- Нет, конечно нет! - Амфилон со страхом подумал, что еще одного философского разговора он не вынесет. - Чтобы ты сказала на утверждение, что некая субстанция отделяясь от тела спящего человека, убивает тех, кто замыслил что-то плохое против...против. - Он замялся подыскивая слово. - Ну скажем так, против тела в котором оно обитает? - Получилось скомкано, не очень ясно, но она его поняла.
- Даже так? Ну что же, попробую изложить одну из версий на этот счет.
Амфилон тяжко вздохнул, приготовясь выслушать еще один философский экспромт. Света вопросительно поглядела на него, вздох своего начальства она поняла, как нежелание слушать.
- Ну, что же ты замолчала? - Спросил Амфилон. - Излагай свою версию.
- Как прикажите. Мне показалось, что Вы утомились такими разговорами.
- Ни чего, ради дела, потерплю. - Ответил Амфилон, недовольный тем, что его подчиненные читают мысли с его лица.
- Так вот в христианстве, - начала Света, все тем же ровным без намека на эмоции, голосом, словно говорила во сне. Амфилону даже показалось, что она и на самом деле способна одновременно спать и вести разговор. - Так вот, в христианстве, как известно, существует убеждение, что во время крещения человек получает некую духовную сущность, называемую ангелом-хранителем. Впрочем, нечто подобное знали еще до христианства. Платон называл его демоном. К стати говоря, Платон утверждал, что он, то есть его демон, никогда не говорил, что нужно делать, а всегда предупреждал о том, чего делать не следует. В некоторых христианских течениях, полагают, что и Сатана приставляет к человеку аналог ангела-хранителя, беса. В православии я вычитала одну любопытную байку на этот счет. Был некий юродивый, который, проходя около церкви, швырял в купола и кресты камни, а проходя мимо кабака...
- Что это - кабак? - Переспросил её Амфилон.
- Кабак - аналог нашего бара. - Пояснила Света. - Так вот, проходя мимо кабака снимал шапку, крестился и кланялся. Объяснял он это тем, что видит ангелов-хранителей и бесов, приставленных к людям. В церковь бесы пройти не могут и сидят на куполах, дожидаются своего человека. Вот он в них и швырял камни. С кабаком ситуация прямо противоположная.
- Это все очень занимательно, если бы было реальностью. Я хочу все-таки, чтобы ты отвечала короче и по возможности проще.
- Проще, не умею. - Она обидчиво поджала тонкие губы.
- Ну хорошо. Только не нужно обид. Рассказывай, как считаешь нужным, но учти, что я не специалист и тонкостей не понимаю.
- С мистической точки зрения, все эти "ангелы-хранители", все эти "бесы", реальность. По Леониду Андрееву человек напоминает матрешку, или яйцо в центре которого помещается первичная, божественная часть Бога - монада, "одетая" по пути к нему во все уплотняющиеся субстанции. Окончательное становление человека. как физической реальности довершают Дух Солнца и Дух Земли - Лолит. Смерть - обратный процесс становлению. Есть разные методики, позволяющие человеку, усилием воли, отделять то, что мы называем - душа, от физического тела и принуждать её исполнять желаемое.
- Скажем, убить человека? - Перебил её Амфилон.
- Вполне возможно. Позвольте, я выскажу свое соображение на этот счет?
- Я этого только и жду. - Он хотел сказать, что вот уже полчаса жду, что пересытился этими мистическими байками, но он умел сдерживать себя.
- Я понимаю, - Сказала Света, - все Ваши вопросы связаны с таинственной гибелью Зульфии и Вашего отца. Я думала об этом. Для меня гибель Вашего отца - личная трагедия. Он много сделал для девочки из бедной семьи. - Она сделала паузу и Амфилону показалось, что в этот раз голос её дрогнул. Ну, да ладно. Так вот, случись нечто подобное в большом мире, где-нибудь в центре Индостана, такая гипотеза о умерщвлении через выход в астрал, вполне возможна, как рабочая, но только не здесь!
- Почему? - Амфилон даже вздрогнул от того, как она окончила фразу.
- Дело в том, что число людей, на самом деле владеющих подобной техникой чрезвычайно мало. Я бы даже сказала, их можно пересчитать по пальцам. Во-вторых, занятие подобными технологиями настолько меняют психику человека, его представления о жизни и смерти, что вряд ли они занялись бы подобной бессмыслицей - убийством.
- А если бы существовала угроза для их личной жизни? - Спросил Амфилон, подгоняя гипотезу Светы под реальность произошедшего в замке.
Света задумалась. Амфилон оставил её и вышел из кабинета.
- Ирма, мне через полчаса понадобиться Мэрлин. Он вернулся. Светлана все еще сидела в задумчивости.
- Давай, - сказал Амфилон, - я тебе налью свежего кофе. - Он взял со стола чашечку и прошел к соседнему столу, где был кофейник. – А знаешь, что, Светлана, давай-ка оставим этот разговор на время. Ты подумай, поразмышляй.
- Как хотите, господин, но на острове нет такого человека, который бы мог таким способом убивать людей.
- Ну нет и нет! Иди, отдыхай и пожалуйста, не спускай глаз с этого Жердя
- У меня целая коробка с магнитофонными записями его изречений. Что мне с ними делать?
- Я хочу, чтобы ты, скажем, дня через три-четыре представила мне аналитическую справку. Нужно обратить внимание на корреляцию его пророчеств и произошедших реальных событий. Не важно, о прошлом ли он говорил, или о будущем. На наших компьютерах есть программы, позволяющие это сделать.
- Хорошо, господин. - Сказала так, что он понял о компьютерных программах Амфилон мог бы ей не говорить. - Я постараюсь это выполнить в кратчайший срок.
* * *
Она ушла, а через пять минут в кабинет вошла женщина, прямая противоположность только что ушедшей. Высокая, яркая с характерной фигурой баскетболистки и одетая соответствующим образом, в синий спортивный костюм. Стив очень бы удивился тому, что в штате Берема были одни женщины, между тем, если бы Берем захотел объяснить эту аномалию, то он привел бы немало достоинств такого подбора кадров. Женщины надежнее чем мужчины, как телохранители, поскольку никто не ожидает от женщины угрозы, а между тем они, если и уступают в силе мужчине, то выигрывают в ловкости. Они более интеллектуальны и работоспособны, более ответственны и т.д., и т.п.
- Мэрлин, как у тебя дела с Клером?
- Таскаемся по барам, там танцуем. Все по легенде, без срывов. Он приходит в дом моих как бы родителей. Вот и всё.
- Он не приглашал тебя во дворец к себе?
- Вы хотите спросить, предлагал ли он мне интимную связь?
- Нет, я спросил то, что спросил. Видишь ли, конечная наша цель - это попасть на половину Таниса. У нас очень скудная информация о том, что там происходит.
- Так он, в постели, больше занимается болтовней, чем сексом. Я вам уже докладывала, вся "соль" в том, что там считают нашего Владыку незаконнорожденным сыном. Основание, в его несхожести с родом Хемпшилов.
- Пусть болтают. Меня интересует не болтовня, а дела.
- Заговор? - Спросила Мэрлин. Она явно не обладала тем интеллектом, что недавно бывшая здесь "серая мышка".
- Да, да! Разве Берем не ставил тебе эту задачу?
- Кто? Клер? Да у него ни силы, ни духа на это не хватит. Он может только из-за угла укусить, да и то, три дня будет дрожать от страха за свой поступок.
- Все-таки может. Сказал Амфилон. - Мэрлин посмотрела на него недоуменно. - Может, говорю я, укусить. - Повторил Амфилон и махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. - Ладно, идти отдыхать.
В четвертом часу, Амфилон, нажав потайной рычаг, отодвинул бар-холодильник и прошел в небольшую комнату, сплошь установленную электронной аппаратурой. Что-то тикало, гудело, щелкало, потрескивало. На панели, черного дерева, во всю стену, багрово горели красные огоньки.
Они и привлекли внимание Амфилона. Он быстрым взглядом осмотрел панель, удовлетворенно хмыкнул и вышел. Бар-холодильник встал на место.
Амфилон закрыл изнутри дверь на ключ и прошел в смежную комнату, которая оказалась спальней. С кровати на него сонно посмотрела Лидия.
- Ты себя совсем не щадишь. - сказала она, освобождая место ему.
- Ну хоть ты меня сегодня пощади. - Ответил ей Амфилон, снимая брюки.
- Куда деваться. - Буркнула она, натягивая на голову шелковое одеяло.
IV
После всех ночных, философских разговоров, рано утром, Амфилон был в кабинете Стива. Владыка был хмур, сидел в халате, накинутым на тонкое трико и пил только что принесённый слугой кофе, с гренками.
- Я слушаю, тебя Амфилон. - Сказал Стив.
- Если позволит господин, я начну несколько с необычного вопроса, а именно о технологии тайн.
- И что, это так важно? - Ему вовсе не хотелось вникать в технологию тайн, он сыт был ими по горло и не знал, что с ними делать.
- Я думаю, что, да. - Тихо сказал Амфилон и добавил, - если господин действительно хочет изменить наши традиционные отношения.
- Я уже не раз, за последнее время получил подтверждение тому, что излишние знания отравляют жизнь и ты, я так предполагаю, хочешь к старому яду добавить нового? Ну что ж мерой больше, мерой меньше, какая разница! Я слушаю.
- Я прошу прощения, господин мой, что осмеливаюсь обременять Вас заботами, но появление этой таинственной девушки на острове, очень сильно изменило традиционный уклад. Волею обстоятельств, точнее поставленных Вами задач, в эту тайну посвящаются все новые люди. Должен Вам сказать, что природа таких обществ, как наше, мало пригодно для надежного сохранения тайн - оно достаточно гуманно для этого. Вот почему я начал разговор с технологии соблюдения тайн.
- То есть, ты хочешь сказать, что я недостаточно кровожаден для того, чтобы тайное не стало явным?
- Именно так, господин мой, поскольку любое дело имеет свою технологию и когда требования технологического процесса нарушаются, то на выходе мы имеем брак. В нашем случае, тайна циркулирует в виде слухов и домыслов, но бывает и так, что тайна - это молчание из страха, выгоды, или по сговору. Я, думаю, господин мой, нам стоит решить вопрос о постепенном посвящении в тайну "Той Которая Спит" еще несколько человек, без них трудно обойтись.
- Черт, возьми, Амфилон! Неужели это так срочно!
- Не выдержал Стив. - Не ужели все так подперло, что нельзя обождать хотя бы месяц.
- Я думаю, - голос Амфилона упал до шепота, - что доктор уже стал догадываться о том, что в Ваших покоях есть некто, необычный. Немного усилий мысли и он может связать яхту и появление некоторого живого объекта... Словом, он недалек от того, чтобы узнать о девушке в лазоревой комнате, господин. Человек он очень общительный и Ваша тетушка далеко не глупа, она умеет спрашивать.
- Хорошо. Ты припер меня к стене. Похоже мне не куда деваться. Продумай этот вопрос сам и потом его обсудим. Сказать откровенно - я устал и несмотря на кофе, хочу спать, хотя на дворе уже утро.

ЗАГОВОР ПРОТИВ ВЛАДЫКИ ОСТРОВА.
Глава седьмая.
I
Поселение, примыкающее к дворцовому замку Владыки острова, состояло из ряда административных зданий: почты и телефонной станции, полицейского отделения, торгового дома, двух церквей, православной и католической, мечети, буддийского храма, десятка магазинчиков, ресторана с дискотекой, и нескольких закусочных. В домах, большей частью индивидуальной застройки, жили те, кто имел работу в этих учреждениях. Отсюда, из городка Сандвилл, выходили четыре дороги: к мысу Джарвик, что на юге в каких-то десяти километрах и на Север, еще в половину короче, к скальному массиву, на склоне которого и располагался замковый комплекс зданий, отгороженный от городка крепостной стеной высотой в двадцать метров.
Еще короче были две дороги на восток, к порту, всего-то с полкилометра и на запад, пять километров, к лагуне, где выращивались жемчужные раковины. В юго-западной части острова, на площади примерно в двадцать пять квадратных километров располагались земли фермеров.  Массивные ворота замка, из листовой нержавеющей стали, были хорошо видны с окраины городка. Дорога на север проходила мимо их, огибая замковый комплекс зданий, с запада.
Всё, трех километровое пространство между городком и замком, представляло собой яблонево-грушевый сад. В этом-то саду, в небольшом строении, предназначенным для переработки яблонь и груш, встретились Клер и некто, которого Клер называл - Ахмат. Они сидели перед небольшим столом в глубине помещения, окна были плотно прикрыты тяжелыми портьерами. Перед ними, на столе стоял жбан с сидром. Клер был пьян, а Ахмат - напротив, трезв.
Ахмату было лет сорок: высокий, сильный мужчина с черными глазами. Он сидел прямо, не принужденно и с любопытством наблюдал за тем как Клер пьёт и пьянеет буквально на глазах.
- Ты просил денег? - Клер отставил в сторону кружку с сидром. – Я дам тебе денег, много денег.
Ахмат продолжал молча смотреть на его.
- Я знаю, - продолжал Клер, - ты думаешь: "Откуда у меня деньги?"
- Правильно думаешь. - Ахмат взял в руки жбан с сидром и поставил его на пол рядом с собой. - Откуда у тебя деньги?
- Их у меня, действительно, нет. Нет сейчас, но они могут быть завтра. Очень большие деньги и ты, Ахмат будешь вторым человеком здесь, на острове.
- Я хочу быть вторым человеком на острове. - Лениво и как бы незаинтересованно, сказал Ахмат, - но больше всего я хочу быть живой.
- Так, ты не получишь ни больших денег, ни большой должности, Ахмат. Нужно уметь рисковать.
- Ты умеешь? - Опять же с ленцой спросил Ахмат и не дожидаясь ответа, продолжил: "Никто не умеет, а Ахмат - умеет. Скажи, я похож на павлина, который распустил хвост от гордости?
  Клер не ответил и потянулся к жбану с сидром. Ахмат ногой отодвинул его по дальше.
- Нет, - продолжал Ахмат, - я не павлин, я думаю прежде чем распустить хвост. И вот что я думаю: "Нет, говорю я себе, храбрец не тот, кто не думает о последствиях, храбрец тот, кто их предвидит. У тебя нет денег. Ты не подумал, куда уйдет с острова Ахмат, если он не станет тебе нужен?
- Нет, нет, Ахмат! - Пьяно, размахивая руками, закричал Клер, - ты это выкини из головы! Ты мне нужен! Ты будешь вместо, вместо Амфилона...
- Ага, выбросишь и голову как раз потеряешь. Я тебе уже говорил: "Придумаешь - приходи, поговорим». С чем пришел? Пустой пришел. Со словами пришел. Я говорил: "Ахмат может, но Ахмату нужны гарантии – их нет.
Клер опять потянулся к жбану и понял, что Ахмат специально отодвигает от него жбан.
- Ты, что? Шутки со мной затеял шутить? - Крикнул Клер и подбородок его затрясся в гневе.
- Что ты, господин, - с едва скрываемой иронией произнес Ахмат и поставил жбан на стол. - Пей, дорогой, драгоценный ты мой. Пей, да вознесется твоя душа к Аллаху.
Клер нацедил в кружку сидр и выпил почти всю.
- Я дам тебе гарантию, Ахмат. - Клер полез за пазуху и достал сложенный в четверо листок бумаги. - Вот твоя гарантия.
Ахмат развернул бумажный листок и стал читать. Пока Ахмат читал, Клер то краснел, то бледнел. Руки его беспокойно метались по столу он брал в руки то жбан, порываясь долить сидр в кружку, то кружку, поднося её к губам, но не решаясь сделать глоток, чтобы не пропустить реакции Ахмата. Лицо Ахмата ничего не выражало, он оставался невозмутимым. Наконец он посмотрел на Клера и произнес все тем же равнодушным голосом.
- Хорошая гарантия. - Сказал Ахмат, сворачивая листок по прежним сгибам.
- Ты, понимаешь, чем я рискую? - Спросил Клер уже пожалев, что решился на этот шаг.
- Мы с тобой рискуем, но я больше. - Ответил Ахмат. - Бумага хорошая, верная бумага, особенно она хороша, если бы лежала в денежном месте до которого ты не смог бы дотянуться. А? Где такое место есть?
- Он посмотрел на собеседника насмешливым взглядом.
- Не требуй от меня невозможного Ахмат. - Ответил Клер и попытался взять листок в руки, но Ахмат, словно нарочно положил его в карман.
Ладонь Клера шаркнула по пустому месту.
- Ладно, Ахмат понимает. Надежное место - это моя забота. Просто ты должен знать, если Ахмату будет плохо, если Ахмата обманешь, то эта бумага заговорит.
- Как скоро ты выполнишь заказ? - Спросил Клер, поняв безнадежность своих усилий вернуть листок.
- Зачем спешить? Зачем дело портить? Ахмат сказал - значит сделает, а когда - зачем тебе знать?
- Через пять месяцев придет "белый пароход", если успеешь раньше, то у тебя появится выбор - остаться здесь или с большими деньгами уехать на материк.
- Ахмат сделает своё дело раньше. - Он посмотрел на Клера. – Как пойдешь? Спи.
- Меня ждет Мэрлин. - Клер попытался встать на ноги.
- Брось её - это женщина Берема. - Сказал Ахмат.
- Берем мертв. - Клер все еще пытался встать на ноги, но они разъезжались у него в стороны, как у новорожденного телка.
- Ты так считаешь? - По лицу Ахмата скользнула ироническая улыбка.
- Зря так считаешь. Берем бессмертен, просто его душа вселилась в душу его сына. Не убьешь душу - не убьешь его.
- Мэрлин? Ты что-то путаешь Ахмат. - Клер тряхнул головой пытаясь прогнать тяжесть и понять, что говорит Ахмат.
- Совсем нет - это ты путаешь. Мои глаза видели и мои уши слышали, чего ты хочешь?
- В это трудно поверить. - Пробормотал Клер.
- Тебе нужно верить Ахмату. Отныне ты и я - одно. Будешь мне верить - хорошо будет, не будешь мне верить - плохо будет. Спи. - Ахмат встал и обошел стол. - Вечером уйдешь.
- Она поднимет тревогу. - Клер снова сделал попытку встать на ноги.
- Это моя забота. Спи. - Ахмат легонько надавил на плечо, усаживая Клера на стул. - Где она ждет?
- В домике мамаши Бауэр. - Клер уронил голову на стол.
- Ай, яй! Совсем пьян. - Ахмат взял Клера под мышки и доволок его до кровати. , застеленной шерстяными одеялами. Через минуту он храпел.
  Ахмат посмотрел на него и сплюнул: "Плохой человек, никудышный Властитель». Вышел из комнаты и закрыл её на два оборота ключа. На улице отвязал огромного пса от цепи и сказал ему что-то на ухо. Пес вильнул хвостом, словно и взаправду понимал человеческую речь, улегся возле двери. Ахмат потоптался вокруг дома, зашел в пристройку и долго с полчаса не выходил из неё, а потом быстрым шагом направился вдоль яблоневых и грушевых деревьев к городку.
II
Найти домик мамаши Бауэр было просто, все в городе знали, что у мамаши Бауэр всегда есть кровать и чистые белые простыни и все это за очень умеренную плату.
Сам домик стоял по дороге к лагуне и потому, Ахмат все время шел к в юго-западном направлении и вскоре оказался перед трехэтажным строением из местного белого камня. Домик утопал в зарослях жасмина и Ахмат, обошел фасад домика по широкой дуге и вскоре был в этих зарослях. Затем, он вытащил из внутреннего кармана полуметровую деревянную трубочку. Присел на корточки и опять полез в карман. На этот раз он вытащил сверток не больше чем в носовой платок и извлек из него коробочку, величиной со спичечный коробок. Развернул его. В свертке была вата, а в коробке - пучок игл, из шипов дерева пелима, перевязанных красной нитью. Ахмат не спешил. Он сделал из ваты что-то вроде пыжа, вставил его в трубку и дунул: комочек ваты ударился в фундамент стены. Ахмат подобрал его и скептически осмотрел. Добавил еще немного ваты и видимо остался доволен результатом. Он вставил пыж в трубку, потом осторожно взял иглы за средину, поколдовал с красной нитью и опустил иглы в трубку. Один конец нити выходил из трубки. Ахмат осторожно потянул нить и вскоре всю её вытащил. Затем, поставил трубку в наружный карман пыжом вниз и накрыл оружие рукавом, засунув руку в карман. Потом прошел вдоль цоколя к фасаду здания и выглянул из-за угла. Перед входом и на дроге никого не было. Ахмат подошел к двери и постучал. Открыла дверь мамаша Бауэр.
- Ахмат? - удивилась она, но пропустила его в помещение. "Глупо, - подумал Ахмат, - Глупо я все придумал и с чего мне в голову взбрело, что дверь откроет девка?"
- Мне нужно, уважаемая, увидеть Мэрлин. - Сказал Ахмат и опять подумал, что "все это глупость».
- А по проще, кто-нибудь тебя устроит, Ахмат? Мэрлин - птица высокого полета. - Сказала содержанка заведения.
- Я знаю, уважаемая и ястреб зовет её. - Ахмат импровизировал и как ему показалось, нащупал верное решение.
- Клер? - Спросила мамаша Бауэр.
- Ты знаешь. - Ответил Ахмат. И в это время по лестнице сбежала Мэрлин.
- Где Клер? Что с ним? - В её голосе слышалась тревога, смешанная с легким раздражением.
- Он встретил меня и сказал мне: "Ахмат, трудное дело говорить с девушкой, особенно тогда, когда нужно сказать ей - нет. Тебе не трудно». Вот я перед тобой и передаю тебе его слова. Мне не трудно.
- Этого не может быть! - Вскричала Мэрлин и топнула ногой так, что острый каблучок оставил отметину на линолеуме. - Я хочу знать, где Клер?
  - Я ему так и сказал, что она не поймет простого слова - "нет" и спросит тебя. Он мне сказал: "Ахмат не говори больше того, что уже сказал", но я скажу. У Ахмата есть сердце и Ахмат понимает, что между влюбленными ссора - пустяк. Я не знаю, где он сейчас, но скажу тебе, где он будет вскоре.
- Где? - Мэрлин схватила его за локоть. - Где? - Ахмат едва успел с реагировать на этот порыв и повернуться к ней левой стороной. Он все еще держал правую руку в кармане и в ладони его было зажато необычайное, но от того не менее смертельное оружие.
 - У лагуны. - Сказал Ахмат и резко повернувшись, вышел из домика.
"Плохо все, - думал он углубляясь в заросли кустарника. - Так не делают, а ты, Ахмат, делаешь!"
Когда кустарник скрыл его от дороги, он прошел параллельно ей к лагуне с полкилометра. В этом месте к дороге подходили заросли орешника, обвитого диким виноградом. Здесь Ахмат сделал засаду.
  Мэрлин появилась на дороге через полчаса. Когда она поравнялась с ним, он выдул из трубки пучок игл. Пыж упал на обочину, а иглы впились в спину Мэрлин. Видимо укол их не был болезненным. Она всем корпусом повернулась и увидела Ахмата. Мэрлин бросилась к нему, уже понимая, что с ней произошло и рухнула, буквально у его ног. Страшный яд водяной гадюки действовал в течении нескольких секунд. Бесстрастное, словно выточенное из камня лицо Ахмата ожило. Он, торжествующе улыбнулся, потом плюнул себе под ноги и что-то проворчал.
Возвращался он тем же путем, по зарослям и все время, подспудно зудела мысль, что он все начал делать не так, как следовало бы. Клер спал, когда Ахмат вошел в помещение.
Два дела любил Ахмат: яблоневый сад и все что связано с ним и еще, он любил убивать. Берем, сам еще не достигший брачного возраста заметил в этом юноше особую жестокость по отношению к своим сверстникам, а все остальное было делом известным. Все знали, что Ахмат приводил в исполнение приговоры островного суда, но мало кто знал, что он приводил в исполнение приговоры Берема! Он, как и Мэрлин, работал на Берема, но однажды Берем ударил его.
Случилось это давно, но Ахмат ничего не забыл, а Берем - забыл. "Теперь, - думал Ахмат, - я напомню им, что значит ударить меня. Я истреблю этот род! А этот, говорит: "Возьми деньги и уплывай!" Будет моему сердцу радость от этого? Не будет! Ахмат будет править островом, а не этот слюнтяй! И что? Ошибки? Пустое. Нужно действовать быстро, опережая всех! Быстро, как ходит акула в лагуне, почуяв запах свежей крови. Ахмат её чует. Много крови и самой высокородной!"
Клер забормотал что-то, потом поперхнулся и сел на кровати, не совсем понимая, где же он есть.
- Что скажешь, где был, когда спросят? - Сказал Ахмат, когда увидел в глазах Клера осмысленное выражение.
- А перед кем это я должен отчитываться? - Сонно спросил Клер. Во рту от яблоневого вина было погано.
- Отец спросит, хозяин острова спросит, что скажешь? - Не отступал Ахмат.
- Скажу, что был у тебя. - Клер поискал глазами знакомый жбан с сидром.
- Глупо скажешь. Зачем у меня? Скажи, что ходил к лагуне. – Ахмат говорил равнодушным, отстраненным тоном, словно дело его не касалось.
- К лагуне? На жемчужную ферму? Что я там забыл? - Удивился Клер.
- Придумай, что ты там забыл. У тебя голова есть? Пусть думает. Вот пойдешь в замок и думай, что скажешь. Хорошо думай. Правильно думай.
Клер забеспокоился не на шутку: "С чего ты взял, что меня будут спрашивать?"
- Не спрашивать, а допрашивать. Скажут: "Это ты убил Мэрлин?" Что скажешь?
- Как Мэрлин? Я никого не убивал! - Выкрикнул Клер.
- Хорошо сказал. С чувством сказал. Так и говори. И еще, аллахом прошу, придумай, зачем ты после полудня ходил к лагуне.
- Но я же не ходил! - Сердце Клера сжималось от страха. Он уже успел дважды пожалеть, что связался с этим головорезом.
- Знаешь, что Ахмат, - заикаясь сказал Клер, - я передумал, давай бумагу назад.
- Нет бумаги. - Равнодушно ответил Ахмат. - Была и нет.
- Ты что? Шутки со мной шутить вздумал? - Закричал Клер. - Ты понимаешь с кем говоришь?
- Понимаю, - все тем же равнодушным голосом ответил Ахмат. – С дрянью говорю, с говном говорю, а что поделаешь?
- Ты, мразь! - Заорал Клер. - Я тебя самого в говно превращу!
- Скучно. - Ахмат отвернулся от Клера, которого стало трясти. Никто, никогда, ни чего подобного не говорил Клеру. Ахмат достал из корзинки грушу и стал её грызть и когда от груши осталась только сердцевина с семечками он протянул её Клеру: "Видал? Вот что от тебя осталось, пока ты спал. Думай лучше. Плохо думаешь.
Но Клер думать не мог: страх перед Ахматом, еще больший страх перед Стивом и ненависть к им обоим лишала всяческой способности к осмыслению ситуацию.
- Хорошо, - Сказал Ахмат, - мне не жалко, я подумаю за тебя. Вот как бы я думал: "Ахмат имеет моё письмо с заказам на убийство Стива - хозяина острова. Вот я сейчас побегу к Владыке, упаду ему в ноги и скажу все как есть. Он, конечно, меня вышлет на материк, но в живых оставит. Ахмата, который согласился выполнить заказ, Владыка лишит жизни». Вот так я подумал бы за тебя, но подумал бы плохо. Нужно лучше подумать. И я подумал лучше. "Нет, все будет не так и Ахмат молчать не станет. Он скажет: "Владыка, я твой раб и для того чтобы верней тебе служить подсказал этому предателю, этому гаденышу написать письмо-заказ на твоё убийство. Если бы я пришел к тебе, Владыка, с пустыми руками, кто бы поверил мне? Никто! Меня бы посчитали лжецом. Единственная моя вина в том, что я чуть-чуть промедлил, а это отродье ехидны, опередил меня». Вот, чтобы я, сказал. Так бы я, на твоем месте, подумал. Так думать уже лучше, но еще не очень хорошо. Если хорошо подумать за тебя, Клер, то окажется, что нужно все делать, как мы с тобой договорились накануне. Там, в жбане, еще остался сидр. Выпей, а то ты совсем плохой стал, думать, как мужчина не можешь. Трясешься, как курдюк у овцы.
Ахмат поставил жбан на стол и пододвинул к Клеру его и кружку. Клер залпом выпил.
- Ты, - сказал Ахмат, - забудь плохие слова, которые я сказал, и я забуду твои. Пусть между нами все будет ясно и прозрачно, как стекло и тогда мы не станем боятся собственной тени.
- Я забыл. - Мрачно сказал Клер.
"Еще бы, - подумал Ахмат, - как тебе не забыть? А забудешь - напомню».
- Я провожу тебя. - Сказал Ахмат.
- Мне в голову ничего не идет. - Пожаловался Клер вступая на тропинку в яблоневом саду.
- Вечер и ветерок с океана освежит голову. Придумаешь. - Он не видел усмешки Ахмата. - Когда прижмет - придумаешь.
- Не говори со мной таким тоном. - Клер сделал попытку поставить Ахмата на место.
- Когда мы одни, я буду с тобой так говорить. - Ответил Ахмат.
Напротив, башни Владыки острова, в противоположном конце внутреннего двора, высилась башня по меньше, все той же полуторавековой застройки. Там находилась резиденция Таниса. Каменная кладка башни примыкала к крепостной стене и в ней имелась маленькая калитка, увитая лианами.
Клер изредка пользовался ей. Ахмат привел его к этой калитке и заметил, что ключ от нее Клер прятал под камнем. Что-то неясное, связанное с этим ключом промелькнуло в голове Ахмата. Может быть поэтому он и спросил Клера: "Ты всегда пользуешься этой дверью?"
- Нет, только тогда, когда мне нужно незаметно уйти, или прийти. Это старый, заброшенный служебный ход с винтовой лестницей до самого верха башни. Все двери в этот ход закрыты и мне пришлось сделать два ключа: один от калитки, а другой из собственной прихожей.
- Смотри, осторожно поднимайся по лестнице. - Сказал Ахмат. - Я не хочу, чтобы ты сломал ногу и упаси тебя аллах - голову.
Он резко повернулся и ушел.
- Сволочь! - Прошептал Клер.
III
На следующий день, Амфилон так и не дождался доклада от Мэрлин. Заботы отодвинули этот, непростительный сбой в хорошо отлаженном механизме его службы, но вечером он уже не на шутку встревожился. Он вышел из своего кабинета и спросил дежурную: - Даша, ты не видела Мэрлин?
- Нет, господин.
- Странно, уже одиннадцатый час вечера, а от неё нет ни чего. Узнай, где Клер.
Он вернулся в свой кабинет, через минуту вошла Лида, и села в кресло напротив Амфилона.
- Что у тебя?
- Ты всегда только о деле, а если я зашла просто так?
- Просто так, Лида, сюда не заходят.
- Ну что же, ты мне еще раз напомнил мое место. И так о деле. Дело, дорогой мой, пока находится в самой начальной стадии. На бытовом, самом примитивном уровне, я её понимаю, Вот и всё. Боюсь - это надолго, если не навсегда. Чтобы понять иноязычного человека во всей полноте его культуры, нужно знать в совершенстве его язык. За языком скрывается душа. Кто она? Откуда она? Вот вопросы, которые я перед ней ставила.
- Ну и что?
- А то, что ответы я получила.
- Вот! А ты говоришь, что "надолго", "навсегда".
- Тогда послушай, кто она и откуда. Я произношу её ответы в нашей транскрипции, поскольку многие звуки её речи не имеют адекватного знака в нашем языке. Итак, кто она. Ответ: - Олийя. Откуда она? Ответ - Аттас или Атлас.
- Но ведь это же почти ни чего! - Воскликнул Амфилон.
- Вот и я говорю, что ничего. И это - "ничего" будет шириться и множиться. Скажем: Олийя - это собственное имя, или сан? Должность? Фамилия? Следовательно, для понимания этого, мы должны с ней договориться о том, что такое собственное имя, что такое фамилия, что такое должность, сан и так далее. Где находится Аттас Что это? Город? Местность? Государство? Но и это не все. В данном случае мы исходим из того, что структура речи, понятийный аппарат у нас и у неё один и тот же, но может быть и такое, что понятийный аппарат, особенно касающейся социально-политической, научно-философской части у нас совершенно разный...
- Постой, постой! Насколько я в этом деле сведущ, то объективный мир накладывает определенные ограничения на это и таким образом, понятийный аппарат людей, живущих на Земле схож, иначе бы невозможен был перевод с одного языка на другой. Уж не драматизируешь ли ты ситуацию?
- На самом деле, это я её упрощаю.
- Вот как. - Амфилон замолчал
В это время зазвонил один из телефонных аппаратов на столике рядом с Амфилоном. Звонил городской телефон. Амфилон поднял трубку.
- Слушаю?
  -.........
- А, это ты Давид. Как жизнь, как дела? Поздненько звонишь…
  - .........................
Амфилон уже не перебивал говорящего и лицо его приобретало жесткое выражение.
- Хорошо, привози. Я дам распоряжение.
Он положил трубку и обернувшись к Лидии сказал: "Только что на обочине дороги, по направлению к лагуне нашли тело Мэрлин».
- Я пошла. - Упавшим голосом сказала Лидия. - Работы много.
- У нас у всех много работы. – Словно эхо откликнулся Амфилон.  Он поднялся и поцеловал её в щеку. Она вышла из его кабинета. Он закрыл за ней дверь на ключ, а потом отодвинул шкаф и вошел в пультовую. Внимательно посмотрел на панель с индикаторными лампочками. Стив находился в библиотеке. Амфилон от сюда из пультовой позвонил ему.
- Господин, прошу меня простить за то, что побеспокоил Вас в столь позднее время. – Он выслушал ответ Стива и продолжал: "Погиб один мой сотрудник, скажем так, опекавший Клера. Господин, убедительно прошу Вас завтра же утром вызвать Клера к себе и в моем присутствии допросить его.
Он, с окаменевшим лицом выслушивал Стива: - Нет, господин - это совершенно необходимо.
  -.............
- Да, я настаиваю.
 - .......................
- Думаю часов в десять утра.
  - ..................................
- Я понимаю, мой господин и встречусь с Вами полдесятого.
Закончив этот разговор, Амфилон еще раз поглядел на панель и вышел из пультовой, прикрыв шкафом вход. Над дверью горел сигнал, кто-то ждал. Амфилон открыл замок и выглянул в коридор. В кресле, рядом с дежурной, сидел мужчина лет пятидесяти в рубашке свободного кроя на выпуск и в джинсовых шортах. На ногах были сандалии на босу ногу. Амфилон узнал его - это был садовник, Микаэль. Дежурная, пояснила Амфилону: "Вы просили узнать насчет Клера, Микаэль знает о господине Клере».
Амфилон кивнул Микаэлю, приглашая его в кабинет. Когда садовник вошел, Амфилон прикрыл дверь и поманил к себе дежурную.
- Даша, мне нужен доктор Спок.
Он вошел в свой кабинет, где посредине стоял Микаэль.
- Присаживайся. - Амфилон сел напротив в кресло. В детстве, он частенько бывал у Микаэля и тот его посвящал в таинство выращивания цветов.
- Жаль Вашего батюшку. - Сказал Микаэль.
- Жаль. Мне хотелось бы с тобой поговорить о цветах, но ты понимаешь, что не для таких разговоров сюда приглашают.
  - Конечно, мой господин.
  - Не надо, называй меня, когда мы одни, Амфилоном. Что ты знаешь о Клере?
  - Только о сегодняшнем вечере?
  - Да, если было что-то особенное.
  - Было. Я видел, его провожал наш городской палач - Ахмат.
  - Расскажи подробно, что ты видел.
  Микаэль начал рассказывать. Весь рассказ уложился в пять минут.
  - Мне показалось странным такой союз: городского палача и двоюродного брата Владыки. - Закончил садовник.
  - Спасибо Микаэль. Я бы пригласил тебя на чашечку кофе, да не могу, дела.
  - Что ты, Амфилон! Я, пожалуй, пойду, а то моя старуха бог знает, о чем подумает. Ей еще приходит в голову, или в кровь - ревность.
  Амфилон проводил его до дверей лифта. Через десять минут в его кабинете сидел доктор Спок. Ни следа сонливости на нем не было. Могло показаться что он только что явился со светского раута. Черный костюм тройка, галстук строгого тона, отутюженные брюки и надраенные до зеркального блеска туфли. Доктор стоял посреди кабинета. Амфилон усмехнулся, поскольку понял намек доктора, именно так он одевается, когда его вызывают в неурочное время, чтобы подчеркнуть сугубую официальность. Доктор, как бы всем своим видом говорил: "Воля ваша, вы можете меня дергать среди ночи, но не рассчитывайте на мое понимание». Об этом говорил ему отец. Чтобы не разочаровывать доктора, а самое главное, не давать его самолюбию повадку, Амфилон так же официально сказал: "Доктор Спок, через несколько минут в воротам замка полицейские привезут труп женщины. Вы её знаете - это женщина из замка, более того, не стану скрывать - она мой сотрудник. Задача: к утру установить причину смерти».
  Доктор нарочито поклонился и сказал: "Разрешите приступить к исполнению Вашего приказания?"
  Амфилон прикоснулся к его рукаву. Все-таки это был не Берем, ему не хватало жесткости отца: "Не обижайтесь, доктор. Вы же видите, что происходит? Это уже третья смерть и может быть не последняя.
  Спок, смутился. Он не привык к такому общению с Министром безопасности, как он называл за глаза Берема, а теперь его сына.
  - Ну, что Вы. Я понимаю. Кстати сказать, я уже подумал над Вашим заданием. - Но его прервал звонок телефона. Амфилон поднял трубку. Через минуту он обернулся к доктору и сказал: "Уже привезли». и вопросительно посмотрел на его.
  - Через полчаса я буду у ворот замка. - Сказал Доктор и вышел из кабинета. Амфилон набрал номер начальника городской полиции и произнес: "Давид, подожди полчаса».
  - .............
  - Да, доктор, ты его знаешь.
  Он опять вышел в коридор к дежурной и дал распоряжение: "Даша, скажи охране у ворот замка, чтобы они помогли доктору». И увидев её вопросительный взгляд сказал: "Да, Мэрлин. Даша вызови ко мне Жанет, Кима и Карамона».

ДОПРОС КЛЕРА.
I
  Ахмат той же ночью, дождавшись восхода луны, направился на север, параллельно грунтовой дороге, ведущей к вершине скального массива и только тогда, когда замок скрылся за скалами, вышел на неё, но шел в тени деревьев. В руках он держал футляр величиной со скрипку. В начале Ахмат решил использовать башню Таниса, но потом передумал. Он почти прошел половину пути и вдруг схватился рукой за сердце и упал. Здесь на рассвете и нашли Ахмата. Первым его заметил Карамон и крикнул Киму: "Смотри, кажется еще один труп!"
На след Ахмата они вышли быстро, правда только под утро, когда уже отчаялись отыскать его в городке. Идею подала Жана: "Почему бы не натравить на след этого ублюдка собаку?"
  И действительно, ищейка тотчас взяла след Ахмата.
  - Готов, - сказал Ким, перевертывая труп на спину.
  Жанет расстегнула одежду и осмотрела его: "Ни царапины!"
  - Доктору еще работа.
  - Да уж в этот месяц ему было на ком потренироваться. - Сказал Ким.
  - Циник ты, Ким. - Сказала Жанет, застегивая на Ахмате одежду. - Люди же погибли, а не кошки.
  Карамон пытался открыть футляр и совал в замок нечто похожее на отмычку. Жанет и Ким с интересом смотрели на его попытки.
  - Бьюсь об заклад, что в этой штуковине винтовка с оптическим прицелом, - Сказала Жанет. - Я такую штуковину видала.
  - Ты видала, а я из этой штуки не одну сотню пуль выпустил, - ответил Карамон. - Ну вот, кажется.
  И футляр открылся. В нем действительно находилась винтовка с оптическим прицелом и коробка патронов.
  - На кого же он полез в скалы охотиться? - Задал вопрос Ким.
  - Ты был там, на вершине? - Спросила Жанет
  - А что бы я там забыл. - Ответил Карамон.
  - Оттуда весь замок, весь двор как на ладони, выбирай любую цель. - Сказала Жанет.
  - Ну, что ты! - Возразил Карамон, - только не Ахмат. Если хочешь знать, то он давно на нас работает.
  - Ну да, чаек пострелять собрался из этой дурочки. - Ким легонько толкнул носком ботинка футляр,
  - Что-то мы разболтались, мальчики, а? - Сказала Жанет.
  Труп Ахмата уже к девяти часам утра лежал на операционном столе доктора Спока, рядом с телом Мэрлин, разрезанным, но еще не зашитым.
  - Ну с этой более или менее ясно. - сказал доктор своей жене. Вот видишь в области четвертого позвонка, как раз между лопатками тридцать мелких точек...
  - Джон, чего ты мне, как курсистке лекцию читаешь?
  - Ну дай мне похвастаться!
  - Не смеши. Яд, как я и предполагала, давно распался. Я думаю это яд водяной гадюки, он очень быстро распадается в тканях только в нейронах мозга остаются его следы. Ты помнишь того мужчину, укушенного змеей?
  - Помню. Ты обнаружила яд только в нейронах мозга.
  - Да. но уже через десять часов там были только следы.
  - Следовательно, девушка погибла где-то в половине десятого, вечером?
  - Так оно и есть. Ну что, приступим к осмотру следующего?
  В операционную вошла медсестра.
  - Господин доктор, Вас к телефону.
  - Торопят, - Сказал Доктор, - ты начинай Колет, я надеюсь, это не на долго.
  Звонил Амфилон. Доктор доложил ему результаты вскрытия: - Я полагаю, что этой девушке выстрелили в спину иглами из духового ружья, иглы отравлены ядом водяной змеи. Это пока все, вторым трупом мы занимаемся.
  -..............
  - Пока нет оснований говорить о насильственной смерти.
  - ..............
  - Подождите, хотя бы час.
  Он вернулся в операционную. Колет вскрывала грудную клетку. Она мельком глянула на мужа и не прерывая своей работы сказала: - Ни чего на теле не нашла. Очень похоже на естественную смерть.
  - Только не говори мне, что у него случился сердечный приступ.
  - А это мы вскоре узнаем. - Сказала Колет, вынимая из груди сердце вместе с легкими.
  - Хорошие легкие, - сказала она укладывая добытое в большое фаянсовое блюдо, - не прокуренные, чистые.
  Рано утром в спальню Клера вошел его отец - Танис. Ему пришлось разбудить сына.
  - Что ты еще натворил? - Спросил Танис.
  - Почему натворил? - Клер еще не совсем отделался от сна и кошмарных сновидений.
  - Это я у тебя спрашиваю. Только что звонил Стив и именем Владыки потребовал тебя пред свои очи. Понимаешь - потребовал.
  - А пошли ты его, отец куда ни по дальше!
  - Я не могу его посылать, как ты изволил выразиться "куда по дальше", как бы он мне был неприятен.
  - Я тебя, отец не понимаю. Все говорят, что он бастард и занимает этот пост незаконно. Я! - Он выкрикнул. - Я, законный наследник, а не он! Ты сам говорил, что нужно что-то предпринять.
  - Значит, ты что-то предпринял? - В голосе Таниса ни чего хорошего не было для Клера.
  - Ни чего я не предпринимал! - Взвизгнул Клер. - И к нему не пойду.
  - Если ничего не предпринимал, то от чего не хочешь пойти? - Спросил отец.
  - Потому и не хочу! - Выкрикнул Клер.
  - Пойдешь. Подчиниться приказу тебе придется. Ты не представляешь себе, как все опасно. Меня другое беспокоит: скажи мне откровенно, ты ничего не затеял?
  - Я же тебе сказал! - Снова взвизгнул Клер, - что вы ко мне пристали!
  - Тогда мне не понятно почему ты так остро на это реагируешь?
  - Мне он противен, и я не хочу!
  - Глупо. Дожить до таких лет и не научиться скрывать свои чувства? Глупо.
  К десяти часам, как и было приказано, Клер в сопровождении своего отца - Таниса вошел в башню Стива. В кабинете по мимо Владыки острова находились еще два человека: Амфилон и Ким. Последний сидел в углу кабинета у двери, а Амфилон в торце стола за которым сидел Стив. Для Клера и Таниса стояли два кресла напротив Стива. Когда вошли Танис и Клер, Стив не встал со стула, как предписывал ему этикет при встречи с родным дядей. Это был не добрый знак. Между тем Танис решил начать с атаки, тем более нарушение этикета давало к этому формальный повод.
  - С каких это пор ты стал вести себя столь надменно., но Стив оборвал его.
  - С тех пор как у тебя, дядя, под боком разросся гнойник. Садитесь.
Я приглашал только Клера, но уважил тебя. Вопросы я буду задавать твоему сыну и моему двоюродному брату, а не тебе, дядя. И так, Клер, расскажи нам где ты был вчера и чем занимался и постарайся рассказывать подробнее.
  - Мало ли я где бываю! - Начал было Клер, но отец его толкнул нагой под столом, а взгляд Стива стал жестким и угрожающим. Клер стал припоминать где он был. До встречи его с Ахматом все было просто, тут скрывать было не чего и рассказ Клера был подробен и точен.
  - Потом, - начал врать Клер, - я пошел на жемчужную ферму.
  - Зачем? - В первый раз прервал его Стив.
  - Сказать по правде, я решил... - Клер замялся, - Ну, словом, мне нужны были две-три жемчужины. - И оборачиваясь к отцу сказал: "Если бы ты, отец, не скупился на мои карманные расходы, я бы не пошел».
  - И как? - Спросил Стив. - Достал жемчужины?
  - Да. - Сказал Клер, но тут же спохватился, подумав, что Стив потребует показать их, - то есть, нет, не достал.
  - Жаль. - Сказал Стив. - Если бы достал, то твоя лож прозвучала бы куда как убедительно.
  - Почему, ты моего сына обвиняешь во лжи? - Вмешался Танис.
  - Да потому что он лжет, дядя. Скажи мне, Клер, ты знаешь такого человека, которого зовут Ахмат?
Клер покрылся румянцем. Глаза его лихорадочно заблестели. Танис почувствовал, как дрожат коленки сына и повернувшись к нему сказал: "Почему ты врешь? Скажи правду».
  - Да, я был у Ахмата! - Выкрикнул Клер. - Прежде чем пойти к лагуне я был у него! Это что, запрещено?
  - Я просил тебя, о малом: рассказать где ты был вчера, и ты обязан, - Стив голосом выделил это слово, - говорить мне правду и ничего кроме правды. Что же заставляет тебя лгать, а, Клер?
  - Я думал - это мое частное дело. Я брал у Ахмата в долг и для него хотел достать жемчужины, чтобы расплатиться.
  Лицо Стива немного смягчилось, и он посмотрел на Амфилона. Этот взгляд не прошел мимо Таниса. Амфилон едва заметно кивнул Стиву.
  - Ты, Клер, должно быть знаешь девушку из городка по имени Мэрлин?
  - Да, я её знаю. - Ответил Клер и мысленно обратился к Богу. У него было такое ощущение, словно Стив набрасывает на его шею петлю. Одна скользнула и узел вдруг ослаб и распался и вот уже другая упала на шею. "Сейчас будет затягивать». - Подумал Клер.
  - Её нашли мертвой по дороге к лагуне.
  - Я её не убивал! - Взвизгнул Клер.
  - А разве я сказал, что убил ты? Клер, скажи нам, зачем она пошла туда вечером?
  - Могу догадываться. - Ответил Клер.
  - Так поделись с нами своей догадкой.
  - Думаю, ей сказали, что я там.
  - Хорошая догадка. - Сказал Стив, - полагаю, что так оно и было на самом деле, то есть ей сказали, что ты там. Остается выяснить, кто знал, что ты там и кто сказал ей. Попробуй еще так же точно догадаться, Клер.
  - Вы требуете от меня невозможного! Мало ли кто мог знать, что я пойду к лагуне!
  - Вот как. Значит ты многим говорил о том, что пойдешь к лагуне и украдешь там жемчужины?
  - Не передергивай! Я мог сказать, что пойду, но не обязательно говорил зачем!
  - И кому же ты говорил?
  - Я не помню.
  - Плохо, Клер, плохо. Скажи Амфилон, как погибла Мэрлин?
  - Её убили выстрелом из духовой трубки. Сноп отравленный игл выпущен был ей в спину.
  - Оригинальный способ, не правда ли, Амфилон?
  - Редкий и я знаю единственного человека на острове, который владел этим оружием.
  - Вот так, Клер. Он знает единственного человека, который владел этим оружием. Я думаю, ты тоже его знаешь?
  Петля почти захлестнула шею Клера, а он не находил способа развязать узел.
  - Если это сделал Ахмат, то я-то тут причем? - Прохрипел Клер, словно и на самом деле у него на шеи была петля.
  - Вот и мы, хотели бы узнать, при чем здесь ты? - Сказал Стив.
  - Вызовите и спросите этого Ахмата. - Вмешался Танис. - В конце концов я не понимаю в чем обвиняют моего сына?
  - Пока во лжи, дядя. Вы же видите, что правду из него нужно "клещами тянуть".
Стив обернулся к Амфилону и сказал: "Будь добр, расскажи, что тебе сказала мамаша Бауэр. Я правильно назвал это имя?
- Все верно, господин. Ахмат был у неё и сказал Мэрлин, что Клер её бросил и не желает с ней больше встречаться.
- Так это было Клер?
- Да, прежде чем пойти к лагуне я попросил Ахмата исполнить это поручение.
  - Я же просил, Клер рассказывать мне все подробно, как ты это делал, когда рассказывал о своих похождениях до встречи с Ахматом. Тебе есть еще что скрыть от меня?
  - Я все рассказал.
  - Как ты считаешь, Амфилон, стоит, или нет прочитать ту часть показаний этой "мамаши", где она цитирует Ахмата?
  - Как прикажет, господин.
  - Прочитай, Амфилон.
  Сердце Клера заколотилось около горла "Ну все. - Подумал он - и чего мне не жилось? Зачем я затеял всю хреновину?" Амфилон вытащил из кожаного портфеля несколько листочков машинописного текста.
  - Вот господин, протокол допроса. Прикажите читать?
  - Да, читай.
  - Вопрос: "Попытайтесь точнее воспроизвести то, что сказал ей Ахмат». Ответ: "Ой боюсь что-нибудь напутать. Он говорил так своеобразно, словно на чужом для его языке. Вопрос: "Он что с акцентом говорил?" Ответ: "Нет, нет, что Вы! Просто фразы как-то чудно выстраивал.
Примерно так: "Я ему так и сказал, что она не поймет простого слова - "нет" и спросит тебя. Он мне сказал: "Ахмат не говори больше того, что уже сказал", но я скажу. У Ахмата есть сердце и Ахмат понимает, что между влюбленными ссора пустяк. Я не знаю, где он сейчас, но скажу тебе, где он будет через час». Вопрос: "И он сказал?" Ответ: "Да он сказал, что Клер будет в лагуне». Вопрос: "Попробуйте вспомнить точнее, как он сказал? Ответ: "Он так и сказал: - У лагуны.
  - Ну и что? - Спросил Танис внимательно выслушав зачитанное Амфилоном.
  - Да ни чего, дядя. - Стив пожал плечами. - Просто я думаю сейчас, какие такие мотивы могли быть у Ахмата, чтобы убить эту девушку, которую он, по всей вероятности, видел несколько раз? Совершенно другое дело, если его попросили убить.
  - Никого я не просил убивать! - Выкрикнул Клер,- она мне нравилась. - И добавил, - когда-то.
  - И все-таки девушку убили. - Сказал Стив. - Убили через несколько часов, после того, как ты побывал у Ахмата. И долго ты там был?
  - Нет. Поговорили, я обещал расплатиться завтра же и ушел.
  - А как ты объяснишь свои отпечатки на кружке из-под сидра?
  - Что и о том, что я выпил кружку сидра нужно было сказать?
  - А от чего бы не сказать, Клер?
  - Я забыл.
  - Может быть ты от того и забыл, Клер, что выпил ты там не одну кружку?
  - Это так важно сколько я выпил?
  - Может быть и важно, а может и нет. Ты был в лагуне и с кем ты там встречался?
  Этого вопроса больше всего боялся Клер и все время его ждал, но прозвучал он тогда, когда Клер уже подумал, что Стив об этом его не спросит.
  - Ни с кем не встречался! - Дерзко ответил Клер.
  - Вот как. - Стив переглянулся с Амфилоном и посмотрел в лицо Клера, покрытое красными пятнами. - Плохо твое дело, Клер. Как же так, прийти за жемчугом и ни с кем из рабочих, из начальства не встретиться? Ты сам решил поднимать садки и доставать из раковин жемчуг? Или ты решился понырять за раковинами?
  - Я вообще, отказался от этой затеи и с полдороги вернулся в замок.
  - Мэрлин убили часов в десять вечера и ты, разумеется, за долго до этого вернулся в замок?
  - Да, я часов в шесть в седьмом был уже в замке.
  - И никуда не выходил?
  - Ни куда.
  - И опять ты мне соврал Клер. Ты вернулся в замок в двенадцатом часу ночи в сопровождении Ахмата. Он проводил тебя до самой калитки. Все. Достаточно! Я обвиняю тебя, Клер в том, что ты мне лжешь, а обязан говорить правду и только правду! Поэтому, согласно закона я объявляю: Клер Хемпшир с этого момента находится под домашнем арестом до прихода судна с континента! Всё. Можете быть свободны. Все. А ты дядя, задержись.
  Вышли все, кроме Амфилона, Стива и Таниса.
  - Я знаю, ты меня не любишь. Более того, на твоей половине идут речи о том, что я незаконнорожденный и ты знаешь, дядя, чем это грозит тебе и твоей семье. Я все это знал, но ничего не предпринимал, полагаясь на твою мудрость. Знаешь ли ты, что у Ахмата обнаружили винтовку с оптическим прицелом? Знаешь ли ты, чья эта винтовка? Или тебе сказать - чья?
  - Не нужно. - Сглатывая слюну и вперив, горящие ненавистью глаза в лицо Стива, ответил Танис. - Я подчинюсь Твоему решению, Владыка, как мне предписывает закон. Но разве ты обманешь свою судьбу?
  - Ты с ней заключил против меня союз? Я не мальчик, дядя и знаю, что Судьба бесстрастна и беспощадна, а пока что Твоя судьба в моих руках. Все. Мне не о чем больше говорить с Тобой.
  Этот допрос вымотал Стива, и он ни хотел уже никого видеть и ни с кем, ни о чем разговаривать. Смерть гуляет по острову и Владыка его не знает к кому она постучится в дверь. Стив налил в рюмку чистого спирта и выпил не запивая и не закусывая. Шел уже второй час пополудни. Стив прошел из кабинета в спальню и упал на кровать. Раздеваться не хотелось. Ни чего делать не хотелось, даже не хотелось встать и еще выпить, чего-нибудь по мягче чем спирт, хотя именно выпить и хотелось. С этим он и уснул. 
IX
  Доктор Спок сидел в кабинете Амфилона и пил вино: - Он погиб точно так же, как Зульфия и Ваш отец. Обширнейший инфаркт миокарда левого желудочка. - Доктор отпил глоточек и внимательно посмотрел на собеседника. Амфилон промолчал. - Этот мистический убийца от чего-то предпочитает левый желудочек сердца. - Закончил свою мысль доктор.
  - Он шел к вершине горы, что над замком и имел при себе винтовку с оптическим прицелом. - Пояснил Амфилон. - Этот мистический убийца, как Вы его только что назвали, защищает от угрозы "Ту Которая Спит", но даю голову на отсечение, что ни Клер, ни тем более Ахмат не могли знать об ней. Тем более, не могли рассчитывать её убить.
  Он сделал паузу, но на этот раз промолчал доктор.
  - Тогда кого защищал этот безымянный дух? - Спросил Амфилон и пояснил: - Два окна в лазоревой спальне выходят к бухте и таким образом, с вершины видна только тыльная часть здания. Между лазоревой комнатой и той тыльной стеной, еще одно помещение у которого окна выходят на запад и восток и так же недосягаемы для снайпера. К вершине выходят окна кабинета Владыки и окна из его библиотеки. Разумеется, человек на смотровой площадке идеальная мишень для снайпера.
  - Выходит, что этот дух, или кто-то там еще, взял под охрану и нашего Повелителя? - Сказал доктор.
  - Другого объяснения я не вижу. - Амфилон откинулся на спинку стула, давая этим понять, что так оно и есть.
  - Дело за малым. Остается объяснить сам феномен этого защитника. - Сказал доктор рассматривая вино в лучах солнца.
  - У меня нет сомнений, что это связано с Той Которая Спит. - В последние дни он часто так называл странную девушку с яхты. И в этих словах была изрядная доля правды, она большую часть суток действительно спала.
  - Но Клер-то жив. - Доктор потянулся за бутылкой. - А его-то убить, следовало в первую очередь, если следовать той, невысказанной Вами мысли.
  - Вот это меня и смущает. - Подтвердил Амфилон. - Если бы он погиб таким же образом, то все встало бы на свои места, хотя, разумеется, природы феномена это бы не объяснило, но мы бы знали, что каждого, кто замышляет плохое против Владыки и той девушки, ожидает смерть. В каком-то смысле мы могли бы и успокоится, но не стыкуется кое что.
  - А знаете, меня во всей этой мистической драме, больше интересует другое. - Сказал Доктор наливая в бокал вино. - Я ведь тогда, ночью, хотел Вам об этом сказать, да не получилось. Помните, вы просили меня подумать над всем этим, вот я и подумал.
  - Интересно и что же придумалось? - Амфилон насторожился, как хороший охотничий пес, учуявший добычу.
  - Вы когда-нибудь замечали за Сти.., за Владыкой признаки влюбленности? - Он сделал многозначительную паузу. - Нет? - И не дождавшись ответа от Амфилона продолжил: - Вот и я не замечал. Скажу Вам, что это очень сильное и яркое чувство, скрыть которое невозможно. Конечно, этому есть объяснение: доступность женщин, ранняя половая жизнь, особенности воспитания, врожденные свойства психики и вдруг…
  - Вы хотите сказать, что Владыка влюблен в эту девушку? - Вопрос был чисто риторический, поскольку подобная мысль не раз приходила в его голову, правда не было времени додумать до конца все последствия такого чувства.
  - Это видно. Вы мне сказали, что решение тайно поместить её на своей половине, он принял на яхте. Вот я и подумал, что ему в этой девушке? Допустим, она красавица, но разве Владыка не насытился этой красотой по горло? В его возрасте, при такой жизни, пресыщение обычное дело. Вот это мне не давало покоя, этому я не находил объяснения, а теперь, кажется, нашел.
  - Хотите я угадаю? - Сказал Амфилон.
  - Теперь это не трудно. - Ответил доктор и медленно выпил вино. - Хорошее вино. - Заметил он и встал. - Думаю мое присутствие здесь и так уже затянулось, так что с Вашего позволения, я пошел к своей старухе, спать хочу - мочи нет.
  Он ушел, а через полчаса в кабинет вошла Светлана: "Господин, - сказала она, я приготовила аналитическую справку».
  - И какое твое заключение? - Спросил Амфилон, явно недовольный таким, официальным обращением к себе, да еще в столь поздний час.
  - Я просила бы Вас самому её прочитать. - Сказала Светлана, нервически передергивая плечами, что было совсем не свойственно ей.
  Амфилон удивленно поглядел на неё: "В чем дело Света?"
  Она, снова передернула плечами, словно её знобило, а потом выдавила из себя: "Этот бред очень опасный бред для репутации Нашего Господина. Я боюсь повторять его. Это выжимки, компиляция из того, что он говорил Жердя. Слава Богу, что он это говорит не системно, разбросано во времени и мало кто может, вот так составить ясную и отчетливую картину.
  Амфилон взял в руки два машинописных листочка и принялся читать. Ей показалось, что он дважды прочитал текст, но она не могла догадаться по его лицу, как он отнесся к написанному. Амфилон аккуратно положил листки на стол и посмотрел на Светлану. В глазах его она прочла сочувствие к себе и сожаление.
  - Зря мы с тобой, Светлана, столько времени ухлопали на эту белиберду. Сплошная чушь!
  Амфилон налил себе и ей вина. "Выпей и иди спать. Завтра до обеда отдыхай. Все. Кассеты можешь очистить, за этим юродивым больше не следи".
  Когда сотрудница ушла, он еще раз, как на гремучею змею поглядел на листы бумаги и еще раз прочел текст. Не мог не прочесть, потому что он притягивал к себе.
  "И тогда, злоумышляя против Бога, эта распутница дважды изменила и мужу, и своему деверю. И по ныне законного Владыку острова считают отцом её ребенка, но он не отец ему. Ходит отец по берегу и ловит рыбу и не знает, что он отец. Рушится это царство, потому что из глубин времен пришла в наш мир проклятая и возлежит она на ложе царском и мыслит во сне своем стать царицей в сем царстве. Как овцы мы разбредемся по острову и каждый будет жить так, как того пожелает, под свою ответственность и под свой риск и страх».
  Амфилон смял и положил листки в пепельницу. Поднес спичку. Бумага ярко вспыхнула и через минуту от неё осталась горстка золы. Амфилон стоял перед тем же самым выбором, перед которым был его отец, когда ему было столько же лет. Долг требовал сместить Стива и поставить на его место Клера. Амфилон никак не мог сделать выбор между долгом и совестью.
  "Отцу было легче, - подумал Амфилон. - Тогда Судьба явилась к роду Хемпшилов и к нам - Ашинам в первый раз. Часть Хемпшилов и Ашины приняли её вызов, и Судьба отступила. Сейчас она пришла разгневанной. Что же мне делать? Бороться, как поступал всегда мой отец, или отступить? У кого спросить совета или, хотя бы, намек на решение?"
  Он вспомнил слова отца: "Если уступишь в малом, то логика этой уступки заставит тебя совершить следующий шаг. И так, один за другим пока не исчерпаются все следствия первоначальной уступки. Если решишь "выйти из игры", не подчинишься этой неумолимой цепочки следствий, а такое возможно, то первоначальная уступка окажется не только бессмысленной, но и опасной. Тебе придется бороться не только с причиной, принудивший тебя к компромиссу, но и со следствиями, ею порожденными».
  "Выходит, что логика решения отца и матери Стива, тетки и дяди Самвела привела к этому? Если восстать, то на тебя рухнет вся эта гора? - Лихорадочно думал Амфилон, пытаясь найти выход из ситуации. – Хватит ли у меня силы и средств устоять? Нужно ли "обрушивать гору"?
  Заболело сердце и Амфилон в ужасе подумал: "Ну вот и до меня дотянулись твои невидимые руки. Кто ты? Если можешь причинять мне боль, убивать на расстоянии, скажи мне, кто ты? Ведьма из древних сказаний? Кто ты?"
  Он заглянул в себя. Попытался сосредоточится на себе самом, как его учили. Напрасно ни звука, ни знака, только отступила боль, но Амфилон чувствовал, что сила, причиняющая её, рядом, здесь, в его кабинете и она чутко прислушивается к его мыслям. Ждет. Он так и уснул, в кресле, ничего не решив.
  Утром ему доложили, что умерла Света. Амфилон не стал даже вызывать Спока, он и без него знал диагноз смерти. Это известие еще больше запутала и без того запутанную картину. "Эту-то за что"- Спрашивал он невидимого духа, уже фактически свыкшейся с тем что он существует?
"Почему не Вика Бергольц? Какая опасность для тебя, дух, в знаниях Светы? Почему не Клер, не Танис?"
  Вся причинно-следственная связь, которая вырисовывалась, рушилась со смертью Светланы и Амфилон растерялся.
  Через несколько часов капитан полиции Давид позвонил ему и сообщил, что в поселке беспорядок, народ собирается толпами. Утром, в городском сквере (Давид всегда называл центральное поселение городом.) нашли мертвого юродивого - Жердя. В смерти обвиняют Властителя. "Что делать?"- Спрашивал Давид.
  Амфилон не знал, "что делать". Ситуация стремительно ускользала из-под контроля. Однако, это Давид мог себе позволить задавать ему вопросы, а Амфилон обязан был не задавать вопросы, а отвечать на их. Отвечать быстро и уверено.
  - Давид! Раздай всем полицейским блокноты и карандаши. Пусть записывают имена всех горлопанов. Пусть это делают открыто и охотно объясняют любопытным, что по распоряжению Владыки на каждого будет наложен штраф, а самые активные - высланы с острова с первым же судном. Пусть объясняют, что тому, кто выдаст главаря смуты, или главарей, Владыка выделит премию. И держи меня в курсе событий.
  События не заставили себя ждать и захлестнули Амфилона. Они не давали возможности осмысленно сделать выбор между Клером и Стивом, но логика действий Амфилона склоняла его нарушить традиции рода Ашина, изменить клятве и инструкции, встать на сторону незаконнорожденного.
  Светлану, распорядился похоронить тихо, без излишней огласки. На немой вопрос Лиды он ничего не ответил, лишь спросил: "Продвинулась, хоть не много?"
  Та, чтобы не огорчать его, сказала: "Вот именно, не много. Я сейчас была на докладе у Владыки, и он остался доволен моим результатом».
  И вдруг, Амфилона обожгла одна мысль. Он схватил Лиду за руки и посмотрел ей в глаза.
  - Лида, - это слово он прямо выдохнул ей в лицо. - Лида, попробуй спросить её: "Зачем она убивает людей?"
  Вопрос её ошарашил. Она с ужасом смотрела на него, уж не тронулся ли Амфилон умом? Тот понял её состояние.
  - Да, да! Именно так! Не спрашивай меня, как она это делает, но это - она. Я в полном уме и здравом рассудке, Лида и не делай такие глаза!
Лучше скажи: ты сможешь её спросить об этом?
  Лида задумалась. Амфилон ждал.
  - Я думаю, что спросить могу и вопрос она поймет, дело в другом, сумею ли я верно понять её. - Ответила девушка.
  - Нужно спросить, Лида и нужно понять. Понимаешь? - Он посмотрел её в глаза, и Лида впервые увидела в них растерянность.
  - Понимаю. - Сказала она, хотя на самом деле ничего не понимала, но догадывалась, что здесь, в этом узле, скрывается нечто важное, таящее угрозу ей самой и любимому человеку.

"КОНЕЦ СВЕТА».
Глава одиннадцатая.
I
  Древний Дух бунта проснулся в глубинах земли, куда был свергнут волей Предвечного. Проснулся от того, что почувствовал, как все вокруг наливается силой и от силы становится текучем как горячий битум. Он стал медленно, и осторожно подниматься к поверхности, ожидая, как и в былые времена, яростного удара, отбрасывающего его назад.
Мысленно, он не раз бывал там, на поверхности земли и от того, что память о прошлом была сладка, как тук сожженных во славу его тельцов, как пряный запах жертвенной крови, он люто ненавидел всё и особенно тех, кто оставил его, предал. Сам, будучи предателем, он не терпел предательства. Он ненавидел людей.
Достигнув основания, корней подводной горы, вершину которой десятки тысячи лет тому назад облюбовали коралловые полипы, а потом заселили люди, играючи ударил в эту гору.
Так ударяют в тело колокола в дни больших торжеств, подражая вибрациям, упорядочившим некогда хаос. Упругие волны обежали земную плоть и вернулись обратно и было радостно Духу тому, от того что Предвечный, как это бывало ранее, не нанес по нему свой огневой удар.
Отвернулся Предвечный от творения своего, так как нет для Творящего ни в чем совершенства, как нет для него доброго и худого, а есть вечный поиск лучшего. И тогда, осмелевший Дух стал стремительно, огневым зигзагом, раскалывающим твердь, ветвясь, как молния в тучах, продвигаться к поверхности, увеличиваясь в размерах тысячекратно и захватывая все больше, и больше пространства подземных недр.
Все, что не плавилось, как воск от прикосновения с ним, то раскалывалось на огромные блоки.   Дух бунта шел к свету, будучи когда-то сам, ярчайшим из всех, носителей света.
* * *
Амфилон не спал в эту ночь перед землетрясением, в сотый раз перебирая в памяти все обстоятельства смертей в замке. И у него не оставалось сомнений, что причиной тому была Та Которая Спит. Спящая подчинила себе волю Владыки, и он стал игрушкой в её руках.
  К тому же остро и болезненно стоял вопрос, о высылке Таниса и его сына, Клера. Волнения, вызванные смертью юродивого пошли на убыль, но он понимал, что это передышка временная.
В средине августа, должно прийти пассажирское судно, забрать годовую партию жемчуга и семейство Таниса. Сделать это тайно, как бывало раньше, вряд ли удастся. Амфилона беспокоило и то, что доктор Спок так же намеревался покинуть остров, контракт заканчивался. До прихода пассажирского судна оставалось меньше двух недель.
Амфилон пребывал в полной растерянности. Вызов Судьбы оказался таким, что любое решение, которое приходило в его голову, вело за собой непредсказуемые последствия.
Конец сомнениям, последнего отпрыска из древнего рода Ашин, положил басовый гул, идущий от основания замка. Потом толчок от которого посыпалась штукатурка.
В городке и частных домах, от этого толчка обрушились на головы легкие пальмовые крыши, и тяжелые перекрытия строений. Женщины выбегали на площадь, в чем спали, едва успев выхватить из колыбелей и кроватей своих детей.
Колокол на площади, перед храмом Спасителя протяжно загудел, призывая своих прихожан в неурочное время. Амфилон, сердцем почувствовал - это конец! И была мучительная тайна в этом предчувствии, поскольку разум спрашивал: "От чего конец? Почему конец?" - И не находил ответа.
Страха не было, но была глубокая и безотчетная тоска. Он прошел в спальню и посмотрел на Лиду, та безмятежно спала.
Через пару минут последовал второй толчок и снова явственно прозвучал колокол. Лида проснулась и встревожено посмотрела на Амфилона.
  - Землетрясение. - Сказал он, прикасаясь губами к виску девушки. Он старался всячески скрыть свои дурные предчувствия. Лида потянулась к нему и Амфилон ни мог не откликнутся на это, хотя, обстоятельства не располагали к любовным играм. Когда по острову, мятежный дух ударил в третий раз и гул колокола подтвердил это, Амфилон разомкнул руки девушки и сказал: "Как жаль, что жизнь нам, так мало отпускала времени на это».
  Он хотел сказать - чтобы «она его отпустила", но не решился.
  - Как тревожно гудит этот колокол, раньше я не слышала, чтобы он так гудел. - Сказала Лида, вставая с кровати. - Я хочу быть рядом с тобой.
  Вика Бергольц, проснулась за полчаса до землетрясения, одновременно с ней, в лазоревой спальне замка проснулась Олийя. Таково было подлинное имя Той Которая Спит в этом временном мире.
Вика, подгоняемая не объяснимым страхом, стала одеваться, еще не представляя себе, зачем. То же самое делала Олийя, под недоуменным взглядом глухонемой сиделки, только что сменившей Лиду. Не сознание, нет двигало Олийей, а голос из глубокого прошлого: "Встань и поднимись на вершину башни. Встань и поднимись, избранная мной. Встань и поднимись вместе с ним, с кем ты вошла в мой храм. Встань и поднимись, так как кончается время этого мира. Встань и поднимись, потому что порвалась ткань времени, сотканная мной. Встань и поднимись, потому что все, что было - все сон».
Проснулся и Владыка острова, Стив, с ощущением предсмертной тоски, как это бывает у людей с больным сердцем. И в нем зазвучал тот же голос, что звучал в голове Вики и Олийя и будто проснулась в нем память о странном сне, о девушке из соседнего двора, о монахе, об огромном подземном храме в недрах горы и еще, о многом, чего не знал и не мог знать Стив, но тем не менее - знал.
В рабочем кабинете Амфилона звякнул телефон. Звонил дежурный по полицейскому отделению и сообщил, что на площадь выходят люди, разрушены дома и он звонит из полуразрушенного отделения полиции. Он ждал, как всегда, четких и ясных указаний, но на этот раз услышал только тяжелое дыхание, а потом короткие гудки и телефон замолчал, замолчал, чтобы никогда уже не подать свой звонкий голос.
Люди, подгоняемые страхом и гудящим колоколом, собрались на центральной площади, в свете полной луны. В этой растерянной толпе, ломались барьеры, отделяющие одного человека от другого. Люди "слипались" в роящийся клубок, где жизнь каждого уже ничего не значила.
Дух бунта на этом не остановился, а продолжил свое движение к поверхности вод, и океанская толща светилась от его присутствия багрово-красным огнем.
В эту толпу, как горящие спички в стог сена, вошли люди Таниса и на рассвете, в этой толпе созрела "идея" и она повела их через яблоневые сады, к замку.
Под утро, дух бунта вырвался в свою стихию - воздух и взмыл в небо под крики разъяренной толпы, устремившейся к замку. Но ему и дело не было до этого человеческого муравейника, он упивался свободой и волей. 
Землетрясения на острове бывали и раньше, гораздо разрушительнее чем это, всего-то три пятибалльных толчка, но раньше, бунтующему духу не было выхода на поверхность вод, в изменчивую стихию воздуха, где его власть и сила. Сейчас же он, мятежный, летал над водами, над крохотным островком, над гигантскими горными кряжами, над снегом полярных шапок и упивался своею властью, сознавая, что дни его и этого мира, сочтены.
Утром Амфилон узнал, что разгромлен полицейский участок и есть первые жертвы, как среди граждан, так и среди полицейских. Об этом ему сказали, те из них, кто пришел в замок.
Он вооружил всех, кто так или иначе входил в его службу безопасности и вывел их за стены замка. К приходу толпы перед дворцовыми воротами, из мешков с песком, были сооружены огневые точки. Он полагал, что несколько световых и шумовых гранат разгонят толпу, но бывший начальник полиции единственного на острове городка, Сандвилл, Давид скептически усмехнулся. Он видел ярость толпы и гибель двух полицейских, всосанных во внутрь этого клубящего роя.
Толпа подошла к замку с первыми лучами солнца и остановилась в сотне метров от стен. Казалось, что все жители от мала до велика пришли сюда. Здесь были взрослые люди и дети, даже женщины с грудными детьми на руках и все они плотной массой стояли напротив вооруженных людей.
  - Я не смогу стрелять. - Амфилон услышал жалобный голос Жанет и повернулся к ней. Она прижалась к Карамону и тот гладил роскошные волосы девушки и что-то бормотал ободряющее.
  - Надеюсь, - сказал твердым голосом Амфилон, - что никому стрелять не придется, - но сам не поверил своим словам, тем более не поверил ему Карамон. Это было видно, как тот поглядел на него. Утром, Амфилон позвонил Стиву, но тот не ответил на вызов, а потом все закружилось в таком бешенном темпе, что по сути, ему пришлось действовать самостоятельно. Вот и сейчас он поднес к лицу мегафон и стал увещевать толпу.
  - Что Вы хотите? Какие Ваши требования?
  Но толпа молчала, словно онемела, не делая ни шага вперед и явно не собираясь расходится.
  - Выберите двух, трех человек и пусть они изложат свои претензии Владыке. - Продолжал говорить Амфилон. - Будьте разумны и не подвергайте смертельной угрозе жизнь своих детей... - Но все было напрасно и самое страшное во всем - было молчание толпы. Онемевшая, бесчувственная толпа! Так прошел час, второй, толпа не делала ни шага вперед, ни шага назад, пока на смотровой площадке не появились три фигуры, ярко освещенные солнцем.
  Амфилон узнал их сразу. Первую, почувствовал - это была Та Которая Спит. Почувствовал так, как слепой приближение каменной стены. Стива со своей флейтой узнать было не сложно, а вот тонкая как тростинка, девушка...? Амфилон догадался - это Вика Бергольц. И тут же мелькнула запоздалая догадка - сестра Стива.
  Он с минуту, завороженно смотрел на эту троицу, пока кто-то не дернул его за рукав. Амфилон оглянулся. рядом с ним стояла Метресса, она была пьяна и в руках держала хрустальный графинчик с темно-красной жидкостью. Вид её был ужасен, нечёсаная, не прибранная, босая, в ночной рубашке, сквозь которую явственно проступали обвисшие груди
  - Госпожа, - сдавленным голосом пробормотал Амфилон, - Вам лучше спуститься со стены. - Он беспомощно поглядел вокруг себя и взгляд его упал на Лиду. - Лида, отведи госпожу в покои.
  И в это время, на смотровой башне раздался ясный и отчетливый звук флейты. Все, даже люди толпы устремили взоры на смотровую башню. Они увидели, как нечто, подобное смерчу стало вращаться вокруг башни и "стены" этого вихря из блекло-матовых превращались в серебристые, пока не стали огненными.
Толпа в едином порыве ринулась к стенам замка, молчаливая как поток черной лавы и столь же неотвратимая. Раздались выстрелы, рокотнула пулеметная очередь. Пролаяли автоматы, взорвались шумовые гранаты, но ни что не остановило этот поток, стремительно приближающийся к стенам.  И тогда земля острова дернулась и ушла из-под ног, а свет Солнца мигнул и погас, но прежде огненный вал накрыл остров.

ЭПИЛОГ.
  Мультимиллионер, Стив Хемпшил в это утро, как и десять лет тому назад, когда унаследовал остров "Желания" от своего отца, стоял на верхней площадке родового замка. Над островом проходила трасса тренировочных полетов американских ракетоносцев. Каждое утро над его родовым имением серебряные иглы оставляли белые следы на фоне синего неба.
Послышался отрывистый хлопок, как раз над островом по прихотливой случайности людей в погонах, самолеты преодолевали звуковой барьер.
Слуга Стива, он же телохранитель и начальник службы безопасности, Берем, сказал Стиву: "Когда- ни будь с этих синих небес что-нибудь сверзится на наш остров».
  - Когда-нибудь, дорогой мой и нас не будет.
Стив зачитывался сочинениями древнего императора Рима Марка Аврелия и потому относился ко всему философски, даже к тому, что его двоюродный брат отрыто претендует на родовое наследство. Ходили слухи, что его матушка родила Стива от какого-то рыбака. Он, действительно, мало походил на своего отца.
  - Это точно, господин. - Согласился Берем и едва сдержался, чтобы не добавить: "Вы даже не представляете насколько близки к истине".
  Владыка острова - так официально именовался Стив, стал спускаться по винтовой лестнице. Берем шел позади его. Укол отравленной, остро заточенной спицей в основание черепа Стива, был молниеносен. Он упал на лестничную площадку, а Берем перешагнул через него. Он не мог поступить иначе.
  Исповедальное письмо его матери к сыну, выкраденное Гертингом у Метрессы, сестры матери Стива, было весомым аргументом в руках Таниса, даже его брат, Самвел, который думал, что Стив - его сын, только развел руками. Свидетельства о неверности матери Стива, Изольды были настолько убедительны, что под их напором он сдался и согласился с отцом Клера, Танисом, что его ловко провели.
  Подданные Стива Хемпшила ничего не заметили, был один Владыка, стал другой и это не изменило сезонной миграции рыб у берегов острова и того многовекового уклада жизни, который был установлен с незапамятных времен предками Хемпшилов.
  Только один человек в замке оплакивал смерть Стива - это была его наложница - Зульфия, но плакала недолго, женское тело заплывчиво, а память - забывчива.
* * *
  За месяц до прихода "Тритона" на остров, Клер был обвенчан в христианской церкви с Викой Бергольц, а через год, она родила ему наследника. Еще через год, по острову поползли слухи, что маленький Данеф, сын Владыки, больше похож на того, странного человека с "большой земли", который называл себя корреспондентом и совал свой нос куда только мог его просунуть. Говорили, что такой проныра, вполне мог просунуть не только свой нос, но кое-что посущественнее, даже в спальне, постоянно пьяного Владыки.
Неизвестно, какое бы развитие получили эти слухи, но властитель острова Клер скоропостижно скончался. Он, как и его царственный дядюшка, много пил.
* * *
 Грузопассажирское судно "Тритон" в день гибели мира, находилась в ста милях от острова. Капитан судна Курт Олаф вышел из ходовой рубки и увидел, как на востоке, от кипящей воды до самого неба встал огненный вал и жар его опалил лицо Олафа.
- Я всегда говорил: "сукины вы дети, доиграетесь со своими звездными войнами". - Сказал Олаф ни к кому не обращаясь и полез в карман за трубкой. На этот раз он не стал набивать её табаком и закуривать, а только держал в ладони, нежно поглаживая большим пальцем её округлости, пока огненный шквал не захлестнул его судно.
* * *
- Далеко еще? - Спросил Майкл Дрискин своего проводника, шерпа, присаживаясь на гранитную глыбу. Третьи сутки Майкл пробирался в это ущелье в глубине Гималаев, обвешенный фото и кинокамерами, единственным, что не мог доверить носильщику. Разряженный воздух высокогорья, изматывающие подъемы и спуски, приводили Майкла в отчаяние.
  - Нет господин, два часа хода, и Вы будете у пещеры, где спят боги.
Найти легендарную Шамбалу оказалось довольно просто, если имеешь достаточно средств, чтобы развязать языки, труднее выдержать путь к ней и найти смельчака, который бы решился преступить древние законы запретов.
- Дальше, господин, я не пойду. - Сказал непалец.
- Действительно ли там, лежат боги? - В сотый раз спросил Майкл, опасаясь обмана.
- Да, господин. Мой брат был, видел и рассказывал.
Эта история с его братом была повторена не один раз и Дрискин знал её наизусть, а потому не стал слушать. Как следовало из рассказа его брата, да и из других источников, там лежат представители древних рас; лемурийцев, атлантов и каких-то "сыновей богов" - огромных великанов.
- Хорошо. Как договаривались. Жди меня здесь, на этом месте, трое суток. Вернусь, получишь еще столько же. - И об этом можно было не говорить - это отлично знал проводник.
Не без страха и тревоги преодолел Майкл последний километр по узкой извилистой тропе, прежде чем увидел арочный, из тесанного камня, свод пещеры. И в это время дрогнули, и сошли со своих мест горы. Огненный вихрь расплавленной, превращенной в плазму материи, поглотил в себе того, кого звали Майкл.
* * *
И в этом огненном вихре первобытного хаоса отчетливо слышалась барабанная дробь и сдвоенный стук копыт, словно десятки тысяч лошадей бешенным галопом шли по твердой, солончаковой, степной траве. Где-то в надзвездной высоте, а точнее там, где когда-то крохотными светлячками горели звезды, кто-то страстно и жарко говорил, словно читал бесконечную молитву. «Их кони на взмыленных мордах несли необузданный страх, их кони…»
Вселенная сжалась в точку, и эта точка всосала в себя пространство, смыла все краски и стала тьмой. Только голос продолжал читать эту, почти заупокойную молитву о бывшем, или будущим мире, но кто ответит, если нет ни образа, ни подобия того, что когда-то назывался миром и даже возвышенно – мирами?
Кто слышал там, где слышать некому и не чем? Кто читал эту несуразную молитву и к кому она обращена, если не стало ни слышащих, ни говорящих?
Это вечность слетела на мой подоконник и постучала в стекло клювом озябшей птицы. Кто ты, вечность? Ты так похожа на воробья первогодка, не знающего, что такое зима. Ты похожа на юность с удивлением смотрящую на старость. Посмотрим же в глубь времен, вечность, в такую глубь о которой остались одни лишь легенды и что мы увидим там? Не то же самое, что только что пролетело перед нашим мысленным взором и что поглотил этот огненный вихрь? Эта такая же вечная «карусель богов», как и ты. Это творчество, ведь суть творчества в том и состоит, чтобы все сначала, все заново, даже если ты бог?  Уши мои открыты и перо наготове. Говори.

 

                СТАНЦИЯ «ОДЕРЖАНИЯ».
                (жанр породи.)

                Сэр, Вы должны обязательно это одержать?
                - Зачем? И главное, что?
                - А я почем знаю, но так уж у нас заведено.
I
Я прибыл на Станцию «Дельта» в качестве наблюдателя. Правда, в отделе института «Одержания» мне так и не удалось выяснить, что мне предстоит наблюдать и за кем, или чем? Такие, «глупые» вопросы в отдел кадров не задают. Я был глуп, спросил и получил короткий, исчерпывающий ответ:
- Там разберетесь.
Там - это значит на Станции, куда и зашвырнул меня, пролетавший рядом с ней звездолет.
Станция, как Станция, видал я кое-что и покруче, когда работал сантехником в президент отеле. Ни чего особого: энергобутка, совмещенная с космическим телепередатчиком, рядом - жилой бункер, на которой я опустился в капсуле.
И так, Станция находилась на планете Гея, а планета имела жизнь и, на мой взгляд, излишне буйную. Мне даже показалось, что опускался я в какой-то зловещий, нескончаемый зеленый колодец. Ощущение не из приятных, поскольку в капсуле человек сидит, как зародыш в чреве матери, только это чрево прозрачно и «зародыш» может видеть все вокруг и понимать.
Жилой бункер был самым большим техническим сооружением на Станции и смотрел в мир двенадцатью выпуклыми, бронированного стекла, окнами.  Тропический лес подходил к самому периметру Станции. Жирные лианы протягивали свои «хваталки» к ограждению, к «струнам» силовых проводов и ожегшись о них недовольно гудели. От этого гуда неприятно поташнивало. И как принято на таких станциях периметр ограждал двухметровый забор из специального бетона.
«Струны» силового провода проходили по всему периметру, начиная от поверхности земли, и заканчивались на высоте тридцати метров. Таким образом, площадка, на которой расположилась Станция, представляла собой квадрат в пятьдесят метров на пятьдесят, защищенная током высокого напряжения.
Растительность внутри периметра станции была выжжена плазменной горелкой, Тем не менее семена из Леса перелетали через все преграды и упав на землю мгновенно зарывались на глубину до двух метров. Это вынуждало персонал Станции проводить ежедневное выжигание.
Подобные подробности сообщили, нет, вбили в мою башку, еще на Земле, так что я, сидя на крыше жилого бокса и, освобождаясь от тенет капсулы, воочию увидел то, что знал досконально по картинкам.
Почва на Геи постоянно выбрасывала, может, рожала» (так написано в инструкции), из своих недр все новые и новые побеги и нужно было следить, чтобы джунгли не устроили подкоп (подлаз) под Станцию.
Научная задача Станции заключалась в «Одержании». Однако в отделе кадров, никто не знал, кого и как нужно «одерживать» и зачем «одерживать». Такие вопросы считались бестактными и не поощрялись. Для меня, эта сторона дела, оставалась самой мучительной загадкой.
Однако ж, пора представиться: меня зовут Волин Семен Ильич, двадцати восьми лет от роду, не женат, по специальности - слесарь коммунальных сетей.
Вам покажется странным, что на научную станцию, в качестве наблюдателя, послали человека с такой земной и отнюдь не романтической специальностью? Это вы, напрасно так подумали. От сантехника, даже на космической станции бывает прок. Однако, как объяснили мне во время заключения контракта, что по замыслу тех, кто создал эту Станцию и задумал проект «Одержание», на ней не должно быть каких-то особенных специалистов, как это бывает обычно на внеземных станциях. Предел образованности, средне специальное образование.
Что бы Вы оценили всю серьезность проекта, скажу, что такого человека, которые мне выдал «служебную тайну», тот час арестовали и увели куда-то сотрудники безопасности проекта.  До сих пор не пойму, почему меня не отстранили от участия в проекте? И не понимаю, как меня, имеющего высшее техническое образование, включили в проект?
Полагаю, что там «на верху» понравилась моя дипломная работа: «Омовение потоками воды внутренних поверхностей раковин унитаза».
Особенно обстоятельно и дотошно в своей дипломной работе, я привел перечень различных модификаций, которые были исследованы мной. Но это дела молодости, которая имеет свойство быстро проходить, а вот в последнее время я больше занимался практической частью унитазов и нужно сказать достиг кое-чего в этой области. Кстати говоря, работал я штатным сотрудником в институте «Одержания», куда меня пригласили с прежней работы в «президентском отеле». Как ни крути, а хоть и институт, но без туалетов ему не обойтись, следовательно, и без специалистов по унитазам. Уровень цивилизованности определяется вовсе не космической мощью державы, а уровнем сервиса в туалетах! Я на этом стоял, и буду стоять до своего издыхания!
Итак, стандартный инопланетный бункер: кухня, туалет на пять персон с отдельными кабинетами, столовая и общий зал. Отдельные спальные каюты, числом в пять, медицинский бокс, склад продуктов и оборудования, переходной модуль. Все эту «бодягу» я затвердил еще на Земле, как попугай: - Здравствуй!
Ни чего особенного, такие бункера можно увидеть во всех популярных книжках, в том числе и по сантехнике, поскольку, без нормально работающей сантехники человек жить не может. Этот - общеизвестный факт и нынче уже не подвергается сомнению, как это было в прежние века, на заре космонавтики. Более того, я знал, что на таких станциях, в туалетах, установлена система «Пэте». И тут, простите меня, я не могу удержаться, чтобы не сказать пару слов об этой системе.
Унитазы системе «Пэте» стали возможны с появлением фотороновой губки. Садитесь на такой унитаз, и ваша филейная часть утопает в объятиях фоторона, кстати мощнейшего антисептика. Вакуумный отсос, с последующем обмывом обоих полушарий вашей филейной части, с обсушиванием интимных частей вашего тела, превратил стеснительное мероприятие в удовольствие, доходящее у обильных гормонами людей до оргазма. Появление унитазов системы «Пэте» разорило фабрики по выпуску туалетной бумаги. Индустрия сан услуг выбросило на рынок всевозможные шампуни и лекарственные средства. Особо эротичные женщины ухитрялись получать на этих унитазах даже сексуальное удовлетворение.
Может, это и не удивительно, что выбрали и послали меня? Они знали, кого отправить! Без исправно работающего туалета любая жизнь превращается в кошмар, а инопланетная тем более!
Ах, каким я был тогда наивным! Знать бы, что вопросы моей жизни и смерти на Станции вовсе не будут связаны с туалетами! Но тогда, расположившись на крыше Станции «Одержания», я ничего не знал, и мои мысли протекали в русле моей специальности, я думал..., впрочем, уже и неважно, что я там думал.  Освободившись от тенет капсулы, по лестнице спустился к двери переходного отсека и три раза нажал на кнопку вызова.
II
 С Даной, я познакомился сразу же, как только прибыл на Станцию. Я увидел её в переходном отсеке. Резинопластмасса облекала её спортивную фигуру баскетболистки, а выразительные серые глаза, глядели на меня сквозь триклазановую сферу герметичного шлема весьма соблазнительно.
Скажу сразу, на Станции она исполняла роль врача, эпидемиолога и просто милой, домашней хозяйки всегда готовой прийти на помощь мужчинам.
 - Здравствуй, белокурая Изольда! - Приветствовал я. На Земле входили в моду средневековые романы, и считалось особым шиком ввернуть к месту что-нибудь такое этакое, романтическое.
- Как «одержание?».
Задал я традиционный вопрос, в котором было ничуть не больше смысла, чем в пионерском приветствии: «Будь готов!» Она мне ответила так же традиционно:
- Слава Богу, одерживаем!
Только не подумайте, что мы такие уж верующие, напротив, в Бога верить становилось не удобно, когда звездные корабли избороздили бездны Вселенной, но многое осталось в разговорном языке, как - «спасибо» и не кто не думает, что его действительно «спасет Бог» просто люди говорят, не думавши. Впрочем, я отвлекся и заболтался.
Мне пришлось раздеться догола, поборов при этом чувство естественного смущения. Дана, похоже, хорошо знала своё дело и ничуть не смущалась.
Эксперимент требует соблюдения Правил и одно из них требовало личного досмотра тела, вновь прибывающего на Станцию, специально Уполномоченным для этих целей, сотрудником. Зачем и для каких целей тело досматривалось никто не знал точно, собственно никто не знал и то, как следует досматривать тело, поскольку в Инструкции по досмотру тел вновь прибывших, было записано: «на усмотрение проверяющего».
Дана довольно ловко и сноровисто справилась со своими обязанностями, видимо дело она свое знала и любила. После осмотра тела, в том числе всех его конечностей, к одной из них она отнеслась с особым вниманием, Дана обмыла меня струёй сильно пахучей жидкости, напоминающей разведенный креозот. Я даже подумал: «Что она, шпалу пропитывает что ли?»
И тут же удивился тому, что всплыло древнее слово – «шпала» и связалась непостижимым образом с запахом дезинфицирующей жидкости. Такая вот у меня особенность все странности замечать за собой. Порой диву даешься тому, что всплывет из темноты сознания. Ну, да ладно, отвлекся от сути.
Затем, мы перешли во второй отсек переходного модуля, который оказался обыкновенной баней-сауной. Особенно меня обрадовал маленький бассейн 3х4 метра, с подкрашенной голубой водой. Дана сняла с себя резин пластмассовый комбинезон и, честное слово, видеть её в легком купальном костюме было куда приятнее, чем любоваться на её серые глаза, опущенные длинными черными ресницами, через стекло триклазана.
Она сделала мне легкий массаж и после того, как я в блаженной нирване лежал на скамейке, подложив под голову специальную подушку, наполненную ароматическими травами, Дана уставшая от массажа, но довольная, расположилась рядом со мной.
Я спросил её:
- Дана, как давно ты занимаешься на Станции «одержанием? Пока что ты одержала победу надо мной, но честное слово я потребую реванша.
Я понимал, что нарушаю Инструкцию и даже точно вспомнил, какой её пункт, это был сто двадцать седьмой раздел главы четвертой пункт 12346 «ЕБ», но как слабы мы на бдительность в такие минуты?!
Дана посмотрела на меня утомленным взглядом, в котором еще не остыла, блуждала страсть и ответила:
- Около года, а точнее 11 месяцев и двенадцать дней. Две экспедиции полностью сменились, а я вот осталась. Кому как, а мне нравиться «одерживать». Правда, есть одна деталь, но об этом... Об этом как-нибудь в другой раз.
Меня разбирало, да что там разбирало просто распирало любопытство спросить, кого и как «одерживает» Дана, но я понимал, что как раз, вот этого-то спрашивать, и не позволялось, ни коем образом! Поскольку, у каждого было свое, индивидуальное задание по «одержанию» и весь смысл эксперимента заключался в том, чтобы ни кто не знал, кого и как «одерживает» исследователь. Это мне вбивали и вбивали в голову на Земле, и так «вбили», что оторопь охватывала меня, когда такие мысли появлялись. Удивительно, что еще появлялись.
Дана, между тем продолжала:
- Конечно, тут нет того разнообразия, широты, размаха для фантазии и тех милых удобств, которые мы, женщины, так любим и ценим, но ко всему можно привыкнуть. И Вы привыкните только ради Бога не увлекайтесь, особенно Лизобед, она меры ни в чем не знает.
- А кто это такая, Лизобед?
 Поинтересовался я, становясь на краешек бассейна с намерением еще раз погрузиться в прохладную воду, бурлящую тугими струями потоков.
- Лизобед - наша кухарка, но это её домашняя, официальная должность, а так-то, по программе, она исследователь. - Пояснила Дана.
- И чего же в ней такого, особенного, чего следует избегать? - Спросил я, выныривая на поверхность бассейна.
 - Узнаете в своё время, – сказала Дана и в её ответе явно прозвучала недоговоренность. -  Я ведь не исследователь, а всего лишь врач, но те, кто с нею выходил на «одержание» говорят, что она увлекается.
Я чувствовал, что Дана чего-то не договаривает, да и прошлый намек на то, «что есть одна деталь», разжигало мое любопытство. Тогда, наивный, я решил, что тут дело в обыкновенной женской ревности.
Слово «увлекается» было, особо выделено Даной и составляло одно из самых загадочных выражений в инструкции. Например: «Исследователь не должен излишне увлекаться, как не должен, так же, излишне сдерживать себя».
Спрашивать, чем не должен «излишне увлекаться исследователь», считалось верхом бестактности и даже наглости, а в инструкции это никак не объяснялось. Напротив, хорошим тоном считался ответ:
- Да, да! Я, это, отлично понимаю!
Что я и сделал, как порядочный и воспитанный человек.
- И часто вы выходите на «одержание» за периметр станции? – Спросил Дану, вылезая из бассейна.
- Кому положено, тот почти каждый день.
И тут я не выдержал. Все-таки я недостаточно тонко и хорошо был воспитан. С другой стороны, меня можно понять столько лет работал в институте «Одержания» на ответственной должности и меня не посвятили в сокровенную тайну этого института?! Даже в самом «Отделе Кадров», где я не однажды «промывал систему», никто толком не объяснил мне; кого и зачем, и главное, как следует «одерживать»! Все делали вид, что это общеизвестно. Кстати, хотя, конечно же совершенно некстати, пришла, буквально влетела в голову мысль и разбилась о стенки черепа на мелкие крошки. Одна из них спрашивала меня: «Почему в отделе кадров так часто, куда чаще, чем в других местах забивается канализационная система?
Я ведь не понимал, какую бестактность совершаю! Я спрашивал Дану, как обыкновенный сантехник! Это потом я понял, что спросить об этом все равно, что спросить:
- Как Вы пользуетесь туалетной бумагой?
Но обида была и вот прорвалась, хотя подобный вопрос запрещала инструкция.
Это, у меня вырвалось по мимо моей воли.
- Скажите, Дана, это на самом деле опасное занятие, «одерживать»?
Спросил, как видите не на прямую, вскользь, но Дана удивленно всплеснула ресницами и растерялась. Она встала с лежака и потянулась к шкафчику с униформой, которую носили все обитатели Станции в рабочее время. Я понял, что этим движением Дана показывает мне всю нетактичность и неуместность вопроса, а также свое намерение перейти к официальным отношениям.
- Это, кому как, - сказала она голосом, лишенным прежней выразительности и чувственности.
- Но не забывайте, что подобные вопросы и сама тема «одержания» в частных разговорах считается неуместной и даже оскорбительной. Вы по должности «Наблюдатель» вот и наблюдаете, занимайтесь своей частью программы «Одержания».
Как серпом по яйцам прошлась! Мне стало нестерпимо стыдно. Словом, она меня отчитала, поставила на место и правильно сделала. Разговор на этом оборвался. Дана вынула из шкафчика еще один комплект униформы, протянула его мне и таким же отстраненным, бесцветным голосом сказала:
- Это Ваша униформа и будьте любезны, быть в ней всегда в рабочее время, а также за пределами своего спального бокса. Таково Правило Внутреннего Распорядка Станции.
Могла бы и не говорить! Пощадить мое самолюбие. Это я хорошо усвоил, еще там, на Земле!
- А теперь, - сказала Дана, еще суше и холоднее, - пройдемте в само помещение Станции, где я познакомлю Вас с остальными сотрудниками.
III
 Знакомство состоялось в обеденном зале станции, помещении смежным с кухней. По случаю моего появления на Станции был приготовлен праздничный ужин. Обслуживала нас, как я понял, Лизобед, полнейший контраст с Даной! Худенькая девушка, угловатая, в движениях какая-то робость, если не затравленность. Маленькие, едва развитые молочные железы едва приподнимали синюю ткань униформы.
«И эту-то и особу, Дана сказала, нужно остерегаться?» - Промелькнула в моей глупой, самоуверенной башке, мысль.
В вершине стола на высоком, многофункциональном кресле восседал (иного слова трудно найти) сам начальник станции Хуан Карлос Второй. Здоровенный испанец, с тонкими усиками «аль Дон-Кихот» на худом, угловатом лице. Карие глаза смотрели на меня в упор, испытывающее смотрели, от чего мне сразу же захотелось убраться куда-нибудь по дальше, но сзади меня была только спинка стула и податься «подальше» было не куда. К тому же, я был чертовски голоден, а на столе было изобилие блюд в том числе, в ведерочке со льдом, бутылка настоящего «Советского Шампанского». Это древнее изобретение было редчайшим даже в изысканных ресторанах, а уж тем более на какой-то Станции.
По левую сторону от меня расположился грузный человек, которого представили мне, как Исследователя, Акима Федоркина. С права сидела Дана, а напротив, по ту сторону стала сидели двое; Митио Таричелли, Наблюдатель, типичный итальянец, который не способен и ножа попросить так, чтобы не взмахнуть руками, будто его окружили десятки ос. Он, все время так и делал, взмахивал руками даже тогда, когда брал в руки вилку. Рядом с ним, напротив Даны, сидел седобородый старец, вот уж не думал, что в проекте «Одержания» могут участвовать столь древние развалины. Иван Лупыкин. Собственно, вот и весь исследовательский отряд Станции.
Хуан Карлос официально представил меня сотрудникам Станции и произнес короткую речь:
- Господа, появление в наших рядах Наблюдателя Волина Семена, специалиста по унитазам и канализационным системам ещё раз подчеркивает всю важность Станции в вопросе «одержания». Я, как руководитель проекта, надеюсь, что наш новый сотрудник с должным вниманием и ответственностью будет исполнять возложенные на него задачи по «одержанию» и, тем самым, внесет свою лепту в наш общий труд».
Честное слово, в этот момент я хотел единственного; знать, в чем же на самом деле состояла моя задача в деле «одержания», но как воспитанный человек, удержался от не приличных вопросов, памятуя то, как окончилось мое любопытство с Даной.
Старец Лупыкин тупо смотрел на огромный бифштекс, укрытый зеленым одеялом пряных трав. Он, кажется, вовсе не слышал речи Хуана и ждал сигнала к началу ужина. Худенькая Лизобед присела на пол стульчика, готовая сорваться с него, словно птичка и упорхнуть на кухню. Знать бы мне тогда, что это за «птичка» тогда бы я подыскал более подходящее сравнение!
Митио Таричелли безостановочно крутил в пальцах вилку и что-то разглядывал в этом, не хитром инструменте.
Аким Федоркин сидел прямо и торжественно, задрав высоко свой грузный и жирный подбородок, Взгляд был устремлен куда-то вверх, в мою сторону, но на метр выше моей головы. Я даже обернулся, чтобы посмотреть, что же там такое находиться, но там была голая стена, покрытая металлопластиком.
Обед прошел в молчании, видимо здесь было не принято говорить за столом. Бутылка шампанского была выпита молча, ни каких тебе тостов и торжественных обещаний по усилению, или повышению качества «одержания» какие обычно были приняты по торжественным случаям в институте.
Скучно прошел ужин, и даже музыка, которая сопровождала его, была скучной и приглушенной. Подобная атмосфера как-то не вязалась с той откровенностью и тем буйством темперамента, которыми встретила меня Дана. Что-то сухое, «монастырское» что ли, было во всем этом долгом и занудном сидении за столом.
Лизобед двигалась, как автомат, точно и целеустремленно: кухня-поднос-стол грязная-посуда-поднос-кухня. Изредка, кто-нибудь тихо в платок откашливался, да звякали кухонные инструменты, о бесчисленные тарелки, соусницы, супницы, бокалы.
И опять в голове мелькнула дурацкая мысль вторая, или третья за это короткое время, что смысл «одержания» заключен в поглощении пищи. Что над гастрономическими блюдами надлежало «творить одержание». Эта мысль развеселила меня и вдохнула толику бодрости, и оптимизма.
IV
 Расходились молча. тяжело нагрузившись пищей. Хуан Карлос попросил меня пройти в большую залу. В «Зал совещаний», как значилось на табличке, привинченной к металлопластиковой двери. Он находился в глубине жилого бокса в самом конце коридора на две равные половины разделяющего Станцию.
Если стать лицом к залу совещаний, то по правую сторону коридора шли жилые боксы или каюты, а по левому - служебные помещения; кухня, столовая, склады. Напротив, зала заседания, который, собственно говоря, был торцевым помещением жилого бокса, расположился входной модуль, где я провел несколько, первых часов своего пребывания на Станции в обществе очаровательной Даны. Поэтому коридору, длинной метров в двадцать и повел меня Хуан Карлос. Как я уже говорил, по правой стороне находились жилые боксы, помеченные номерами. Проходя мимо тринадцатого бокса, Хуан Карлос остановился.
- Вот, молодой человек Ваш жилой бокс, место, где Вы должны обдумывать собственную, индивидуальную программу «одержания». Впрочем, это я говорю без всякой задней мысли, Вы и сами хорошо себе представляете, в чем заключается Ваша часть исследования и я, хотя и являюсь руководителем проекта, но отдаю себе отчет в том, насколько бестактным было бы задавать Вам вопрос о Вашей индивидуальной задаче в деле «одержания». Должен сказать, что дверь в Ваш жилой бокс, отрывается согласно Вашему индивидуальному коду, то есть, Вам нужно просто приложить Вашу ладонь вот к этому квадрату. Вот он.
Хуан Карлос обратил моё внимание на желтый квадрат отчетливо видимый на синем металлопласте:
- Так что никто не сможет, потревожит Ваших умственных усилий в исследовательской работе. «Одерживайте» во славу проекта!
Произнес Карлос торжественным тоном ритуальную фразу.  Мы вошли в едва освещенный зал совещаний, который представлял собой комнату метров двадцать в ширину и десять в длину, обставленную мягкой мебелью. Вдоль противоположной от двери стены шел ряд окон плотно завешанных тяжелыми портьерами. В центре зала стоял длинный и узкий стол с рядами стульев с высокими спинками, словно это был стол для заседателей судебных процессов.
Мы сели в кресла, и Карлос включил торшер. Только тут я обратил внимание, что по периметру карниза у самого потолка располагались светильники, они горели слабым, матовым светом. Наверное, было и другое освещение зала, но эти, похоже, горели постоянно. Рядом с креслом Карлоса находился бар.
Хуан Карлос загадочно поглядел на меня, едва заметная усмешка скользнула и исчезла в его усах. Он открыл бар специальным ключом, который достал из кармана жилетки. Кстати сказать, Карлос был единственным человеком не в униформе, а в костюме тройка из серого материала в мелкую клеточку. Он достал из бара бутылку «Мадеры» и две маленьких рюмочки, затем вынул оттуда же две большие груши, чем несказанно удивил меня.
- Я пригласил Вас для более тесного знакомства.
Он, опять поглядел на меня загадочным, теперь уже точно, вопрошающем взглядом. Но я не понял в чем смысл этого не высказанного вопроса, этого, если угодно, намека.
Сделав паузу, как бы давая мне, время догадаться, о чем пойдет речь, он продолжил:
- Разумеется, мне сообщили о Вас все анкетные и послужные данные, но личное, так сказать общение, личные впечатления, в общем, сами понимаете...
И опять этот, вопрошающий взгляд! Знать бы, что он хочет спросить!
Карлос открыл бутылку «Мадеры» и плеснул в рюмки:
- Это, конечно, противоречит Инструкции, но мы, здесь, живем таким маленьким коллективом и у нас все здесь по-семейному, Вы, наверное, это уже заметили?
Я ничего не ответил, памятуя мудрое выражение о том, что «слово не воробей, вылетит - не поймаешь». Однако же подумал: «Ни чего себе, семья!» - Вспоминая в каком напряженном молчании проходил обед. «Семья в которой все перессорились». - Подумал я тогда, разглядывая старую бутылку с вином.
Меж тем Хуан Карлос продолжал:
- Пусть Вас не смущает тот факт, что человек моего положения — вот так, запросто сидит со своим сотрудником и выпивает вино. Вас это не смущает?
Спросил он, нагловато заглядывая в мои глаза.  Я не знал, что мне ответить. Сказать правду, что смущает и даже очень смущает, или же пойти навстречу его вопросительному взгляду и сказать: «Ни чуть!»
Однако поступил по-другому, промычал нечто не определенное «средне-женского рода» стараясь показать всем своим видом, что занят дегустацией вина. Хуан Карлос, по-видимому и не ждал от меня конкретного ответа, он кивнул головой на моей мычание, словно понял ясно и отчетливо его смысл и предложил мне сигару.
Статуэтка на столе - копия античной скульптурки сатира с огромным, до подбородка половым членом, оказалась зажигалкой и пепельницей одновременно.
Хуан Карлос скрипуче хихикнул, прикуривая от пламени, вырывающегося из пениса, посмотрел на меня все тем же странным взглядом и спросил:
- Надеюсь Вас, это произведение искусства не смущает?
Я опять чего-то хмыкнул и занялся сигарой. Наблюдать, так наблюдать, а не рот разевать, по каждому поводу! Вот какой вывод сделал я для себя из первых часов общения с этим «театральным человеком». Вот именно, театральным, да и все с момента моего приобщения к проекту выглядело, театрально!
- Собственно говоря, - через пару минут продолжал Хуан Карлос, - необходимости в приватном разговоре нет, но Вы прилетели недавно с Земли, из самого Института и мне бы хотелось знать, что там говорят об «одержании»?
При этом он смутился и покраснел, как девочка, которой впервые сказали о том, что сексом лучше заниматься голой. Он заерзал в кресле, взялся за бутылку с «Мадерой» и плеснул в рюмки еще грамм по десять:
- Я понимаю, как Вы смущены моим вопросом. Хорошо понимаю! Разумеется, мне все, все досконально известно об «одержании» и вопрос мой вызван банальным любопытством, бывает же, в кулуарах... Он суетливо огляделся и перешел на какой-то свистящий шепот:
- Только умоляю Вас не понимать меня превратно... умоляю...
И тут я впервые открыл рот и произнес целый монолог:
- Вы знаете господин Карлос я, по большей частью находился в писсуарах, а не в кулуарах - такая профессия, стало быть. Так вот, об «одержании» там обычно говорят, что мы «одерживаем» и весьма успешно, и осталось еще самую малость, чтобы окончательно и бесповоротно «одержать».
Лицо Хуана Карлоса прояснилось, как бы разгладилась. Так бывает на Земле, когда солнышко выглянет из-за тучи и напряженность, которая сковывала его весь вечер, спала, хотя я и не сказал ни чего такого, особенного.
- Ах, как славно! Как славно! А не выпить ли нам по этому поводу как следует? - Он достал из бара рюмки побольше, и плеснул в них по пятьдесят грамм вина:
- Пить, так пить! - Восторженно произнес он.
Скажу откровенно, я абсолютно не понимал причину такой искренней и бурной восторженности. Мы выпили. Хуан Карлос смотрел на меня с отцовской нежностью в глазах.
- Знаете, что Семен, уж разрешите мне так Вас называть, - Семен, я должен, просто обязан предупредить Вас об одном очень и очень опасном моменте в нашей совместной и, надеюсь плодотворной работе. Хотя это и выходит за пределы Инструкции. Но Вы меня поймете! Вы меня обязательно поймете! В конце концов, ведь нельзя же, в Инструкции всего предусмотреть? Положим, запрет на выпивку без надзора начальства, это понять можно и должно понять, но не все же? Не всё!
Он явно волновался и не знал с чего начать. Вскакивал со стула, делал короткую пробежку вдоль стены, садился и, наконец, решился:
- У нас маленький коллектив, мы все как одна семья и все делаем одно, не побоюсь этого слова, великое дело «одержания» и вот, в этом маленьком коллективе, появляется человек сомневающейся в «одержании»! Что может быть кощунственнее, разрушительнее, чем подобное умонастроение? Ведь на Земле, в Институте не сомневаются и более того, ожидают скорого и окончательного «одержания», а у нас появляется человек и где? На передовом форпосте науки! Человек, который сомневается! Скажу Вам по секрету, даже один раз, понимаете, один раз спросил, и что Вы думаете, спросил? Нет, Вы только представьте, что он спросил!? Так вот, я Вам скажу, что он спросил, он спросил:
- В чем смысл «одержания»!!!?
Хуан Карлос откинулся на спинку кресла и перевел дух, словно ему пришлось разгрузить машину цемента. Сигара у меня потухла, но желания прикурить от пениса сатира не было, и тут я почувствовал, как чертовски устал. Наверное «мадера» внесла свою лепту в чувство усталости. Я элементарно хотел спать. Но еще хотел спросить: «В чем смысл «одержания» и тем самым преумножить негодование Хуана Карлоса, но не спросил.  Хуан Карлос понял мое состояние и начал поспешно убирать вино и рюмки в бар, а так же не тронутые нами груши. Много позже, когда все началось трещать и разъезжаться по швам, я узнал, что это были муляжи. Зачем он вытащил их из бара? Так и осталось для меня загадкой, да и зачем нужны муляжи груш на Станции «Одержания»?
- Простите меня великодушно за то, что задержал Вас после ужина.
Карлос тряс мою руку с таким жаром, словно хотел выдернуть её из плечевого сустава, - но поймите и меня, так хотелось услышать слова поддержки человека, который только что был в самом Институте.
Мы вышли из зала совещаний и тогда, когда я уже открыл дверь своего бокса и намерился в него войти, Хуан Карлос взял меня за локоть и наклоняясь к уху, жарко дыхнул в него:
- Остерегайтесь Лизобед.
V
 В этот вечер я уснул на кровати не раздеваясь, и даже не осмотрел, как следует свой спальный бокс. Проснулся оттого, что где-то, под самым потолком приятный женский голос произнес:
- Я рада приветствовать нового жильца бокса номер тринадцать. Как Вам спалось, Семен Ильич?
От неожиданности вскочил, словно в филейную часть ткнули отверткой, и завертел головой в надежде обнаружить источник этого голоса.
- Ха-хи-хи! Вы ищите меня? Тогда включите экран визира. Ах! Да Вы не знаете, где пульт управления. Взгляните на стол.
Я поглядел на стол, что стоял напротив кровати и увидел на нем небольшой кнопочный пульт, наподобие мобильной телефонной связи. Я взял его в руки.
- Отлично, - произнес все тот же голос, - а теперь нажмите правую сверху кнопку.
 Я сделал это. Стена напротив, стала медленно освещаться пока не высветился экран встроенного в стену визора, размером метр на метр. На экране, за столом, скрестив великолепные ноги манекенщицы, сидела молодая особа. Она помахала мне ручкой.
- Будем знакомы. Я, ваш личный секретарь, вы можете назвать меня так, как вам захочется. В мои обязанности входит; напоминать вам о распорядке дня на Станции, а также, о программе необходимой деятельности по «одержанию». Вы, наверное, поняли, что я - компьютерная программа, но я имею так же индивидуальный характер и если хотите некое подобие психических и иных переживаний.
На этом месте чертова программа сделала паузу, как хороший актер в театре.
- Я могу в Вас влюбиться и даже ревновать Вас, если Вы пожелаете вступить со мной в сексуальный контакт.
Я был ошеломлен увиденным и особенно услышанным, и кажется, начинал понимать молчаливость и замкнутость своих коллег за ужином. Но особенно поразили меня в её информационном сообщении пассаж, касательно возможности сексуальных «контактов» с этой электронной куклой и то, что она «знает» мою программу по «одержанию». Мне вовсе не улыбалось быть игрушкой в руках какой-то программы.
Не смотря на восторг Хуана Карлоса по поводу скорого и окончательного «одержания» я так и не понимал, что же «одерживать» на самом деле и каким образом надлежало включиться мне в этот процесс. В институте и здесь, на Станции, так и не пришло понимание смысла моего «наблюдения». За кем, или зачем я должен наблюдать и кого, и как «одерживать»?
«Уж её-то - это электронное чучело, можно спросить прямо, - промелькнула мысль, - спросить, в чем заключается моя задача по «одержанию»?
И я спросил, стараясь придать своему голосу игривое выражение:
- Скажи, голубушка кого, или что я должен «одерживать»?
С таким же успехом я мог обратиться к стене, поскольку таких вопросов моя секретарша не слышала. Об этом я мог бы сразу догадаться, поскольку компьютерная программа была составлена по всем Правилам и Инструкциям. То, что нарушало эти Правила, и Инструкции попросту не воспринималось программой.
Она, как сидела за столом и хлопала своими роскошными ресницами, как улыбалась широкой, зовущей улыбкой обнажая ряд великолепных зубов, так и продолжала улыбаться. Подобных вопросов для неё не существовало.
Я попробовал зайти с другой стороны и спросил её:
- Мадам, когда я должен приступить к практическому «одержанию»?
Женщина на экране встрепенулось, очаровательно мне улыбнулась и ответила:
- Ах! Как я Вас понимаю! Вам не терпеться заняться практическим делом. Нами это приветствуется, но не нужно спешить. Для Вас составлена особая программа, по которой Вы будете работать. Каждый день, утром, я буду сообщать распорядок Вашего рабочего дня, и давать в случае необходимости разъяснение в той части практических действий по «одержанию», которая Вам необходима. Вы так милы… - Сказала она в заключении.
Я проигнорировал её комплимент и зашел с другой стороны, попытался уязвить её электронное самолюбие.
- А что необходимо мне знать это решишь ты, чертова кукла?
- Зачем Вы меня оскорбляете?
- Она обидчиво поджала губы и отвернулась, - я же не сделала Вам ни чего плохого.
 «На-те, на-те! - Подумал я. - Гляди-ка же! Эта электронная дива еще и обижается словно заправская секретарша во плоти и с кровью в жилах! И надо же, эта чертова кукла, это электронное создание, заплакала»!
Меня, это начинало, и злить, и забавлять одновременно:
- Ну, хорошо, ну ладно, я извиняюсь, черт бы вас побрал! - Выпалил я искренне и с чувством, - но мне, на самом деле необходимо знать, когда я приступлю к своим прямым обязанностям.
Словно я, их, «на самом деле знал», а если бы и знал, то еще не известно рвался ли бы их исполнять!? О, самонадеянность неофита! О, благие намерения! Скольких же оно погубило?
Электронная кукла перестала плакать и, надо же! Вот до чего дошла техника! Высморкалась в кружевной платочек, обтерла бархоткой лицо и стрельнула в мою сторону взглядом. Вот черт! Мне показалось что там, за рамкой окна, сидит живой человек и можно протянуть руку и потрогать её. Мне на секунду, на мгновение показалось - это не электронная программа, не виртуальная реальность, а меня, как дурочка-простака, разыгрывают! Уж больно натурально, по-человечески все выглядело!
- Вы знаете, я очень нежная и чувствительная особа, - произнесла за экранная дива голосом всепрощающей любви.
- Меня расстроить – пара пустяков и если Вы не желаете меня видеть, что, конечно, будет для меня огорчительно, то нажмите на панели кнопку справа, изображение погаснет.
Она сделала секундную паузу, видимо ожидала, что я немедленно воспользуюсь её советом, но я промедлил. Моя электронная секретарша (О, черт!) вздохнула, словно имела дело с капризным, избалованным ребенком и выдала еще порцию информации относительно своих свойств и обязанностей.
 - Не огорчайтесь, если Вы отключите экран, я Вас все равно буду видеть, и ощущать, где бы Вы ни были в Вашем спальном боксе.
Боже, правый! Мне послышалось в её голосе тончайшая издевка!
- Что?! - Вырвалось у меня, поскольку был вовсе не огорчен, а взбешен. Перспектива находится под тотальным наблюдением мне, вовсе не нравилась. Живо представил себе, как за мной следят даже тогда, когда я «тужусь» в туалете от очередного несварения желудка. Однако мой возглас остался без ответной реакции с её стороны.
Она продолжала свой монолог деловым, рубленым тоном:
- Ваша рабочая программа Семен Ильич, начнется завтра, с девяти часов утра по местному времени. А сейчас Вам пора умыться, привести себя в порядок и через полчаса быть в столовой на завтраке. Должна сказать Вам, что в спальный бокс приносить что-нибудь из еды запрещено, необходимые напитки Вы можете найти в баре, что расположен в изголовье Вашей кровати. Рядом с экраном визора располагается встроенный шкаф, где имеется набор домашней одежды, то есть той одежды, которую Вы можете носить только в Вашем спальном боксе».
Я отключил эту болтушку и пошел в ванну. Мысль о том, что эта электронная кукла все видит и даже все чувствует (Не представляю, как это?) не выходила из моей головы, создавая массу неудобств, хотя я понимал, что это всего лишь компьютерная программа.
Было восемь часов по местному времени, когда наш маленький коллектив снова встретился за общим столом. Не было только толстяка Федоркина и итальянца Таричелли.
Хуан Карлос, поймав мой взгляд, пояснил:
- Готовятся к вылету на «одержание».
Сидящая рядом со мной Дана, прижалась ногой к моей ноге и спросила:
- Ну, как Вам понравилась Ваша электронная секретарша?
Спросила шепотом, но у старика Лупыкина, видно, был далеко не старческий слух, он поднял голову от стола и словно борзая повел носом. Я промолчал, но легонько толкнул ногу Даны, давая понять, что её нога куда как лучше ноги той, электронной особы. Дана повернулась ко мне и улыбнулась. Она поняла.
Лизобед, как и в прошлый вечер, бесшумно сновала между столовой и кухней, и я не слышал от неё ни слова. Казалась, она была нема. Была каким-то автоматом, лишенным всех чувств и эмоций. Между тем я чувствовал, как магнетические силы притягивают меня к ней. Даже угловатость, не развитость форм, эта бесстрастность, автоматизм лунатика, тайна вокруг её имени, вдруг приобрели в моих глазах особое значение.
Я не большой любитель поэзии, но в этот момент, моё второе «я», ироническое и едкое процитировало катрен из известного и популярного поэта конца двадцатого и начала двадцать первого. «Говорят, Клеопатра собою дурна, но мужчины по даме сходили с ума. У мужчины глаза не на месте от века. Все, что ниже пупка, то поистине - Мекка! Если там (не Кааба), то нет человека!»
Видно это, спонтанно возникшее, далеко не платоническое чувство к Лизобед как-то передалось Дане. Она посмотрела на меня и прошептала на ухо:
- Ведьма, я же тебе говорила, берегись!
И снова, старик Лупыкин посмотрел на нас, как мне показалось осуждающим взглядом. Но за что осуждал этот взгляд, так и оставалось непонятным, то ли за то, что мы шепчемся за столом, то ли за то, о чем шепчемся?
VI
Так прошел завтрак, и я не знал, чем занять себя, оставшееся до обеда время. Я слонялся по узкому коридору как заключенный вдоль стены одиночной камеры. Вернуться к «электронной кукле» не очень-то хотелось, если не сказать больше и вовсе не хотелось. Серой мышкой прошмыгнул мимо меня старик Лупыкин и ожег взглядом. Этот, явно не был расположен разговаривать, да и о чем было с ним говорить?
Дана куда-то ушла, и я направился к Хуану Карлосу, который продолжал сидеть за кухонным столом, погруженный в медиативную задумчивость. Лизобед гремела посудой на кухне. Меня неудержимо потянуло на кухню. Я даже сделал несколько шагов в ту сторону, но остановился и решительно направился к шефу.
- Я, не помешаю Вам, шеф?
Тот вздрогнул, словно я шилом кольнул ему за ухом.
- Нет, не помешаете. Я уже позавтракал.
- Вы сказали, что Федоркин и Митио готовятся к вылету, значит Вы, на «одержание» вылетаете? На чем?
 Вот уж глупый вопрос: «на чем?» Так ли уж важно на чем? Однако же спросил.
- Как? Разве я Вам вчера ничего не сказал? - С каким-то преувеличенным энтузиазмом откликнулся Карлос,
- Ну конечно! Вот голова! Пойдемте в зал совещаний, и я Вам все расскажу. Ну конечно! Этого Вы не можете знать!
И вот, мы снова сидим в креслах, покуривая сигары и все так же, окна во внешний мир, задрапированы тяжелыми портьерами. На этот раз, Карлос был в униформе с двумя ромбами в петлице, что соответствовало званию доктора наук по «одержанию».
- Семен Ильич, Вы должны знать, что наша Станция являет собой самую современную Станцию, какая-либо есть на планетах. - Он произнес эти слова с нескрываемой гордостью. - Здесь функционируют самые совершенные приборы, механизмы, компьютеры и программное обеспечение. Ваша электронная секретарша с которой Вы, надеюсь, уже познакомились не самое последнее достижение в области информатики. Вот, Вы спросили, где Федоркин и Митио? Я Вам ответил, что готовятся вылететь на «одержание». Так?
- Так, - как попугай повторил вслед за Карлосом.
- Это бывает верным и не верным в разных смыслах, так?
Вот тут, я ничего не понимал (а что я понимал??!), но, чтобы не огорчать своим непониманием шефа, кивнул головой. Карлос всплеснул руками, ну точь-в-точь, как этот итальяшка Таричелли и обрадовано сказал:
- Ну вот, приятно иметь дело с человеком, который понимает тебя с полуслова!
«Черт бы тебя побрал, - мелькнула мысль, - если я, хоть капельку понял из сказанного!»
Но дальше, Карлос понес и вовсе, околесицу!
- В некотором смысле они улетели, а в некотором смысле и нет, однако нам-то с вами нет до этого никакого дела? Верно? Это их программа «одержания». Так?
«Так, - не сказал, а подумал я, - так... Прелестно! «Нет никакого дела!?» Чудненько!! «В некотором смысле?!» Ну что ж, в некотором, так в некотором! Это же так ясно и понятно!»
Разумеется, все мои возгласы, вся моя ирония прозвучала внутри меня. Я показал этому индюку «фигу в кармане», ну и что ж? Во мне медленно вызревала внутренняя оппозиция к проекту «Одержания».
«Вот и я в «некотором смысле» стану наблюдать... За тобой и стану... Индюк ты усатый!»
Карлос взглянул на меня, своим многозначительным взглядом (Похоже, здесь по-иному ни кто не смотрит!) и спросил:
- Вы же меня понимаете?
Я весь кипел! «Они что, все здесь тронулись что ли?» Но во мне сильна была привычка не обманывать ожидания начальства на свой счет, и я кивнул головой, мол - понял
- Ну, коли так, то и прекрасно!
Подвел итог Хуан Карлос и прикурил потухшую сигару от пениса сатира. Сделав две или три затяжки он, изощрено, с видимым удовольствием, воткнул дымящуюся сигару в зад сатиру. Я молча ждал от него продолжения глупых двусмысленностей, от которых совершенно перестал соображать.
- Между прочим, у нас есть четырехместный гравилет, - пояснил Карлос. - Правда мы и по трое летаем редко только тогда, когда возникает крайняя необходимость в концентрации сил по «одержанию». Но чаще всего летаем по двое, и даже по одному. Дана очень часто им пользуется.
Спрашивать, куда и зачем летают, было бы верхом бестактности и не компетентности, и я промолчал. Но, скорее всего, промолчал по той причине, что окончательно перестал что-либо соображать.
Хуан Карлос продолжал меня посвящать в тонкости дела:
- В каком-то смысле можно летать на «одержания» не выходя из спального бокса, но в каком именно смысле Вы, знаете не хуже меня.
«Хуже! Хуже! - Прокричал во мне внутренний голос протеста. – Черт бы тебя побрал с твоими загадками и с твоим, птичьим языком!
И вдруг, меня ожгла догадка:
- Ба! Да, может он, о наркотиках говорит!? Ведь у наркоманов есть такое выражение - «улетел»?! Во, черт! Но откуда здесь могут быть наркотики? Эксперимент запрещает даже крепкий алкоголь, а тут наркотики? Нет, тут что-то другое, но что?»
Мы поговорили, таким образом, еще с полчаса и Хуан Карлос извинился, сказал, что ему нужно работать. Он ушел из зала, оставив меня одного. И это была ошибка, за которую я тут же и расплатился!

                VII
  Я впервые был предоставлен самому себе и где? В самом большом помещении Станции! Я встал из кресла и направился к окнам. Они еще, в первое мое посещение, притягивали к себе. Прошли вот уже сутки, а я, честно говоря, только мельком видел природу Геи. Может быть её мне следовало «одерживать»? Но как? Как, черт меня возьми!
Отодвинул гардинное полотно в сторону и через бронестекло увидел в десяти метрах от окна периметр проволоки, бетонную стену забора, а за ним сплошную стену леса. Посмотрел вверх, где должно быть небо, но и выше виделись только листья, цветы лиан и стволы деревьев в три, четыре обхвата толщиной. Небо невозможно увидеть, зелень смыкалась вверху, как не задирай голову и не выворачивай шею. И тут вспомнил, что высота отдельных деревьев на Геи может достигать полукилометровой высоты и прекратил выворачивать голову в надежде увидеть клочок неба.
Смотреть, по сути дела, не чего было.  От созерцания буйной растительности меня оторвал сочный, густой, я бы сказал глубокий грудной голос, я повернулся в сторону его. Посреди зала стояла Лизобед.
- Лес, лес и ни чего кроме леса, а в нем жизнь не понятная, не осмысленная нами жизнь, - говорила она. - Он весь кишит жизнью. Вот Вы, прилетели «одерживать», а зачем? Зачем «одерживать» то, что живет?
Я ошалело смотрел на Лизобед и удивлялся, прежде всего тому, как в этом нескладном теле, в этой худом горлышке мог родиться такой сочный контральто? Я мало понимал, о чем она говорит, я наслаждался её голосом. Была в нем особая чарующая и подчиняющая себе сила. Она завораживала. Я вспомнил предупреждение Даны, ею вскользь брошенное - «ведьма» и мне стало страшно. Страшно не оттого, что я верил в ведьм - это было бы нелепо, но мне сделалось страшно оттого, что я терял над собой контроль.
«Так вот оно что! - Подумал я. - Вот значит, как...
Я метнулся в сторону, но напрасно, Лизобед подходила ко мне все ближе, ближе и говорила, говорила... Последнее, что я помнил, перед тем как окончательно потерять всяческое самообладание, были слова Лизобед:
- Все только делают вид, будто понимают в чем суть «одержания», а на самом деле смысл, если и был когда-то, утерян.
Здесь, в зале не боясь того, что кто-то войдет, я любил её с такой страстью, с такой жадностью, словно никогда не знал женщин желаннее и прекраснее. Я хотел её снова и снова. Я набрасывался на нее, словно коршун на беззащитную лань и мне все было мало и мало. Её тело, казалось мне, прекраснее и совершеннее всех тел, созданных во Вселенной.
Это было безумие. Лизобед хохотала и этот, глубокий, чувственных смех, возбуждал меня, а она смеялась и смеялась! Какое-то сатанинство было во всем этом и нечто во мне понимало, что так дальше нельзя, что нужно остановиться, что это уже становится опасным для жизни.
Ослепительно яркий свет залил зал, и чей-то голос громко крикнул:
- Лизобед! Прекрати! Ты же его погубишь!
Она отскочила от меня и кинулась к выходу, а я осознал, что голый валяюсь на полу возле стола. Только краем глаза, краем сознания заметил мелькнувшие, босые ноги Лизобед. Сделал попытку подняться, но рука Даны легонько надавила мне на поясницу и знакомый голос произнес:
- Лежи.
Она набросила плед на мое голое тело, потом села рядом на пол. Чувствовал, как её руки перебирают мои волосы, массируют виски и раковину ушей. Она молчала, долго молчала, может полчаса, может час. Я задремал. Очнулся от звука её голоса.
- Тебе нужно было о Лизобед сказать все и раньше. Я так и хотела сделать. Сегодня же и рассказать после завтрака, да заболталась со своим секретарем, Гошкой.
Она продолжала, массировала мне виски и раковины ушей – горячие сильные пальцы! И говорила монотонно, убаюкивающее. 
- Лизобед на Станции уже третий год. Это поразительно, что её не отзывают! Понимаешь ли ты, что значит быть на Станции третий год? У нее больше пятисот выходов за пределы Станции на «одержание». Это больше чем у всех нас вместе взятых! Ты представляешь, что это значит?
«Ну вот, еще одна! - Слабо возмутилось во мне второе мое я, хотя возмущаться в моем положении: голый, под пледом, как-то не полагалась. Однако возмущался:
«Да ни черта не представляю! Не черта! Поймите Вы наконец-то!»
Дана, разумеется, не слышала моих внутренних воплей и продолжала:
- С полгода как она такая стала, а до этого была обыкновенной сотрудницей, а потом у нее стал голос меняться, а когда он стал таким, мужчины стали от него голову терять. Она, по началу и сама этому не рада была, а потом, ну ты понимаешь, что я хочу сказать?
Я молчал, но Дану вовсе не интересовали мои соображения на этот счет. Она продолжала говорить ровным и все тем же убаюкивающим голосом:
- Ненасытная стала. Ты, наверное, обратил внимание, что она молчит? Ну, так вот, мы ей запретили говорить. Я настояла. И на «одержание» она, с той поры, как изменился у неё голос, стала одна вылетать. Одна.
Наконец, Дана обратила внимание на меня:
- Ну, как ты? Оклемался? -  Она протянула мне одежду. Я стыдливо отвернулся и начал одеваться.
Дана хохотнула:
- Смотри-ка ты, стыдливой какой стал. Опоздай я на полчаса и все - не чем было бы стыдиться
Я зло бросил:
- Что «откусила» бы? Так там зубов нет, нечем откусывать.
- Как знать, что у неё там есть.
Серьёзно сказала Дана и от этой серьезности холодок прошел по спине.
- Мы не знаем, что у неё там, теперь.
И опять этот противный, липкий холодок страха. Я разозлился: - И что же там? - Грубо спросил Дану.
- А чего ты сердишься? - Удивилась Дана вспышке моего гнева. – Ты читал когда-нибудь «Одиссею» Гомера?
- Нет. У меня специальность иная..., была.
- Дело не в специальности, а в любопытстве. У меня здесь, на Станции, специальность - врач, а до этой экспедиции работала библиотекарем, но это к слову. Так вот у Гомера описывается встреча героя поэмы Одиссея с сиренами - это такие полуптицы, полу люди. У этих сирен, голос был завораживающей и все, кто проплывал мимо острова, на котором они жили, оказывался завороженным их голосом и суда направлялись к острову и там, на скалах гибли, а сирены, питались их мясом.
- Ты хочешь сказать, что Лизобед стала сиреной?
- Чем на самом деле стала Лизобед, я не знаю, но могу, поклятся - это не та девушка, которая три года тому назад прилетела на Станцию. А рассказываю тебе эту древнюю сказку вот почему: Одиссей знал об этой опасности и велел, своим гребцам всем уши воском заткнуть, а себя привязать к мачте и строго на строго приказал, чтобы экипаж его судна не слушал его приказаний пока они не минуют остров. Вот так, Одиссей и песни сирен послушал, и жив остался. Вот и рассуди теперь каким образом можно обезопасить себя от Лизобед.
Дана встала с пола и пересела на стул, напротив меня. Чувствовал я себя прескверно. Руки-ноги дрожали, в животе ощущалось такая бездонная пустота, словно оттуда вытащили все внутренности и наполнили воздухом.
- Иди-ка ты к себе, - сказала, вставая со стула Дана, - и прими до обеда ванну, да поразмышляй над сказанным, как ни как ты у нас, Наблюдатель.
Дана ушла и мне ничего не оставалось делать, как последовать её совету.

                VIII
 В коридоре я нос к носу столкнулся с Лупыкиным. Он пробормотал не то «здравствуйте», не то «привет» и вскинул на меня маленькие, но пронзительные, как буравчики, глаза. Я посторонился, пропуская его, но Лупыкин тоже прижался к стене коридора, так мы и остановились друг против друга в нелепой позе.
 - Г-м-м. - произнес Лупыкин, - Семен Ильич, если я правильно запомнил? - Спросил он меня.
- Совершенно верно, Иван, Иван...- Вспоминал я, едва удерживаясь на подрагивающих от слабости, ногах.
- Да просто Иван! Чего уж там, официальности разводить! – Лупыкин воскликнул преувеличенно дружеским тоном и продолжал:
- Коли живем-то в замкнутом помещении.
Он особо надавил на слово - «замкнутый», словно хотел что-то этим сказать, но закончил как-то официально:
- Ничего не поделаешь служба, да и «одерживать» кому-то надо.
- Разумеется, - осторожно согласился я, мысленно пожелав Лупыкину провалится на месте.
- Это уж как пить дать, - поддакнул Лупыкин и снова посмотрел на меня цепким, оценивающим взглядом.
Превозмогая слабость и искушаемый любопытством, я спросил: - Чего же мы стоим в коридоре Иван. Иван...
- Эка Вас, как разобрало, ну называйте меня Иваном Гавриловичем не то, если Вам так сложно перейти на ты.
- Так вот, Иван Гаврилович чего же мы стоим в коридоре? Пройдемте ко мне в спальный бокс. Я надеюсь Вам, как старожилу Станции есть, что рассказать новичку, Так сказать, поделится опытом...
И тут я заметил, как глаза у Лупыкина округлились и готовы вот- вот выскочить из орбит от ужаса. Он икнул и шепотом переспросил:
- Прямо к Вам? В бокс?
- Ну что ж здесь такого? Ходят же люди друг к другу в гости? Считайте, что я Вас пригласил?
- Вы это серьезно говорите?
В голосе Лупыкина послышалось едва скрытое презрение, но я, наверное, от пережитого, не обратил внимание.
- Ну что ж здесь такого в конце-концов?
Я уже потерял всяческое терпение, а с ним и осторожность, - кажется я, Вам ни чего такого не предлагаю, чтобы противоречило Инструкции или Правилам?
- Но ведь это же не принято!
Лупыкин буквально выдохнул эту фразу, настолько мучительно было, для него, произнести её в слух.
- Это... это извращение... Противно природе, суть человеческой...
Я растерялся. Как много я еще не знаю о том, что на Станции не принято. Я смутился от столь неожиданного поворота, простецкого, как мне казалось дела и Лупыкин видя моё замешательство, сказал:
- Я, конечно, понимаю, что Ваши намерения были чисты и беспорочны, Вы еще не обжились, но неужели Вам никто не сказал, что входить в чужой бокс категорически воспрещается?
Я изобразил на лице подобие улыбки раскаявшегося грешника, развел в стороны руками едва не расшаркался перед ним: - Не обессудьте, я не нарочно, единственно по незнанию...
А хотелось мне иного - ударить в морду Лупыкину, да и другим моим соратникам или, точнее сказать, сокамерникам.
- Бывает, бывает...
Скороговоркой ответил Лупыкин и побежал в сторону переходного отсека. Бежал резвой трусцой, подкидывая к верху свой тощий зад. «Что такого он мог подумать в моем приглашении? Что это за загадки? Нет, прежде чем вступать в разговоры нужно хорошенько порасспросить эту чертову электронную куклу!»
Твердо решил я, переступая порог спального бокса.
Полчаса контрастного душа сделали своё дело, я был бодр и энергичен. Уселся в кресло в плавках и завернулся в широкое махровое полотенце.
Попробовал привести в какую-то систему свои первые впечатления за сутки своего пребывания на Станции, но чем упорнее думал, тем меньше понимал происходящее. Особенно меня бесили и сбивали с толку недомолвки и не договоренности. Я чувствовал себя дураком среди знающих суть дела, но дураком, которому запрещено спрашивать, о чем же идет речь.
Я машинально взял со стола переносной пульт управления, повертел, повертел его в руках и включил экран визора. Электронная секретарша сидела на своем рабочем месте за письменным столом и подправляла маникюрными ножницами ногти на руках.
Она приветливо кивнула мне головой и поздоровалась: «Хорошо позавтракали Семен Ильич?»
Спросила так, словно в этом и было все дело хорошо ли я позавтракал! Однако про себя отметил, что она, по-видимому, ничего не знает о происшествии в зале совещаний. Почему я так подумал - не знаю, наверное, я просто перенес на это электронное чучело человеческие чувства. Ведь и на самом деле будь она человеком и, зная обо всем, что только что случилось, вела бы себя с таким убийственным спокойствием?
Я решил выяснить наши отношения и перевести их в деловое русло, хотя выяснять отношения с электронной программой было верхом абсурда и нелепости, но что поделаешь, если абсурд и нелепость буквально преследовал меня с первого часа моего появления на Станции. Куда уж абсурднее, если я не знал, в чем смысл «одержания» и что, каким образом я должен был «наблюдать»?
Ладно, решил я для себя, начну с того, что буду наблюдать за теми, с кем выпало мне жить и работать.
Секретарша предано смотрела на меня, словно ждала указаний. «Хорошо! Будут тебе и указания!» - Раздраженно подумал я и сказал вслух:
- И так, буду тебя называть Клавой! Это первое. Второе, ты должна одеваться не в эти сексапильные одежды, а в строгий, деловой костюм и наши отношения должны быть чисто деловыми. Это понятно?»
Электронная кукла преобразилась буквально у меня на глазах, в считанные секунды. Нет - это был не розыгрыш! Там, на экране, действительно было электронное подобие человека! Хоть это-то стало ясным!
За столом сидела одетая в строгий деловой костюм молодая особа. Волосы были зачесаны и прибраны в высокую прическу.
- Я вся внимание, шеф? - Так-то лучше, подумал я.
- Клавдия, почему нельзя приводить в спальный бокс своих сослуживцев?
Задал первый вопрос и уже ожидал, что в ответ получу молчание, но на этот раз Клавдия хорошо поставленным голосом, словно читала лекцию ученикам сказала:
- Это может быть превратно истолковано и к тому же помешать процессу «одержания».
Не густо! Опять, это неведомое, не понятное «одержание! Ну, хорошо, - подумал я. - «Превратно истолковано», еще можно как-то понять, но «процесс одержания»!? Нет, это уже свыше моих сил!
Я вспомнил, как в детстве изводил меня дядя, отвечая на мои бесчисленные «почему» - «А потому».
Похоже, что и мой электронный секретарь запрограммирован на подобные ответы. Но я унял накипающую злость и продолжал диалог.
- Спасибо, милая за исчерпывающий и содержательный ответ. Тебе нечего больше добавить к нему? - Интересно, поймет ли она иронию?
- Спасибо Семен Ильич, я стараюсь.
Будь я проклят, если при этих словах на её губах не промелькнула ироническая усмешка!
- Это я вижу, что стараешься, а еще что считается на Станции не приличным? - Спросил я.
- Многое.
- Изумительно полный и исчерпывающий ответ.
Я не удержался от комментарий, - и на самом деле, чего же зря утруждать язык, перечисляя многое.
- Вы хотите, чтобы я перечислила?
- Ну, нет, что ты. Ведь многое перечислять язык смазолишь, хотя у тебя язык-то электронный.
 - Совершенно верно – электронный, - подтвердила секретарша и спросила: «Вам не нравится тембр моего голоса?»
Разговор переходил в совершенно бессмысленное русло, и я выключил визор. Помощи от этой супертехники, явно не приходилось ждать, или я не умел правильно задавать вопросы?
Неожиданно, вспомнил своего отца, погибшего на Сатурне. Его постоянное напоминание мне, в трудные моменты жизни: «Думай, думай Сеня!»
Думалось плохо. Не за что было ухватиться. Все было зыбким, все ускользало... как мыло из рук...
Я задремал в кресле и мне снилось проклятое мыло, которое я никак не мог поймать, но в мою дремоту вошел вкрадчивый женский голос: «Семен Ильич... А, Семен Ильич».
Открыл глаза и понял, что это голос моей секретарши, моего надзирателя: «Семен Ильич, через полчаса обед, а Вы еще не одеты».
В столовой царило легкое замешательство, Лизобед не было и на кухне трудилась Дана.
Хуан Карлос мотнул головой в знак приветствия, а Лупыкин сделал вид, что не заметил, как я вошел в столовую. Он сосредоточенно разглядывал что-то на столе, в той его точке, которой касался кончиком бороды.
Обед, на этот раз, был сытным, но не изысканным, как при Лизобед.  Ели как всегда, молча. Дана в пол голоса чертыхалась на кухне, видимо работа там была для неё не привычным делом. Подала компот из слив и присела к торцу стола, где обычно обедала Лизобед.
Хуан Карлос отставил в сторону недопитый стакан и произнес ровным голосом ни к кому не обращаясь конкретно:
- Не улетела ли она, в известном смысле, на «одержание?
Я понял, что речь шла о Лизобед. На это вопрос Лупыкин громко икнул, а Дана пристально посмотрела на меня.
«И чего смотрит?» - Подумалось мне, - словно я что-нибудь понимаю в «их смыслах». Я отвернулся, чтобы не видеть этих, вопрошающих глаз. Во мне тихо закипала злость.
- Она в «прямом смысле» всегда, после этого улетает на «одержание», по крайней мере, в последние полгода.
Сказала Дана, срывающимся от волнения голосом.
- Да, но... - Забеспокоился Хуан Карлос и укоризненно посмотрел на ее, словно ему сделалось стыдно оттого, что она сказала.
Как всегда, я ничего не понимал. Хотелось, грохнут по столу кулаком, и оборвать этот, птичий язык намеков и не договоренностей. Уже было, открыл рот чтобы произнести порцию неприличных вопросов и еще более кощунственных комментарий, но Хуан Карлос опередил меня.
- Кхе, Кхе! Не сочтите меня бестактным, но я, как руководитель проекта, вынужден сказать несколько слов. Ситуация складывается не совсем ординарная. Вы, Дана, утверждаете, что Лизобед улетела на «одержание», но этого быть не может! Сегодня, утром на гравилете улетели на «одержание» Федоркин и Таричелли, следовательно, улететь, в «прямом смысле», Лизобед было не на чем.
Он победоносно посмотрел на всех и в особенности на Дану, логические выводы были не самой сильной стороной Хуана и проделанная им только что умственная работа на его взгляд, заслуживала если не аплодисментов, то хотя бы скромного одобрения.
- Я видела, как Лизобед прошла в переходной отсек.
Не сдавалась Дана, - через час я заходила туда, но её не было там.
Хуан Карлос неодобрительно покачал головой. Впрочем, не известно по какому поводу, то ли потому что в переходном отсеке не оказалось Лизобед, то ли потому что туда зашла Дана. - Значит, Вы утверждаете, что она ушла пешком на «одержание»? - Тоном прокурора спросил Карлос, буравя Дану своими глазами.
Лупыкинская борода полностью легла на стол, и сам он весь ужался, сморщился.
- Да. И не только «пешком», но и без скафандра!
Выкрикнула Дана и швырнула тарелку на поднос.
- Вы отдаете себе отчет в том, что Вы сейчас сказали и главное, по какому праву Вы сделали такое наблюдение?
Голос Хуана Карлоса приобрел металлический оттенок и каждое его слово, словно отточенные стрелы устремлялись в лицо Дане. Лупыкин охнул и сполз со стула на пол. Дана покраснела, но пыталась глядеть в глаза Хуана с прежней твердостью.
- Хуан Карлос! Я говорю об этом только потому, что присутствие Лизобед на Станции становится жизненно опасным делом для мужчин и только мой долг врача заставляет заниматься такими постыдными делами, как наблюдать. Нет, не за всеми сотрудниками! Нет! Это уж было бы верхом неприличия, но за одним и именно за Лизобед. Вот и все, что я могу сказать Вам в свое оправдание.
- Жалкое оправдание! - Громыхнул голос Карлоса, - я обязан занести этот проступок, нет - преступление! В учетную карточку и выслать Вас с первым же звездолетом! Это возмутительно! Тем более что Вы сознательно нарушили десятки Правил и не менее сотни Инструкций!
- Воля Ваша, но я думаю, что Лизобед, на этот раз, не вернется на Станцию и Вам все равно придется пойти на нарушение Правил и Инструкций!
Я не ожидал такого от Даны. Я бы сам не смог, никогда, вот так, в открытую, сказать НАЧАЛЬСТВУ, не то, что следует, а Дана сказала!
- Ни-ко-гда! - Взревел Карлос и поднялся со стула, - ни при каких обстоятельствах! Никто не смеет нарушать Правила и Инструкции!
Наступила, тягостная, зловещая тишина. Карлос сел. Нервически передернул щекой, провел тыльной стороной руки по своим усам и закончил более спокойным тоном.
- Вы должны понимать, что судьба «одержания» зависит от того, как точно мы исполняем Правила и Инструкции. Это-то Вы можете, в состоянии это-то понять и оценить меру своих деяний!?
Лицо Даны покрылась пятнами. Она закрыла его ладонями и выбежала из столовой.
Хуан Карлос, трясущимися руками полез в карман и вытащил оттуда сигару и, не прикуривая, сунул ее в рот. Лупыкин, свернувшись калачиком лежал под столом. Карлос взглянул на меня так, словно от меня ждал поддержки, понимания и сочувствия, но я постыдно молчал.
- Вот видите... И это происходит тогда, когда мы в плотную приблизились к «одержанию»? Что о нас могут подумать в Институте!? Я вынужден, мне просто не куда подеваться... деться мне не куда... я вынужден буду сообщить об этом инциденте... Никогда, поверьте, никогда такого еще не случалось.
И Карлос, как-то заискивающе, оправдывающее, пробормотал: «Я в третий раз на Станции. Вся моя служба, вся моя карьера может полететь псу под хвост.
И опять это противное, раздражающее, бессмысленное, - вы меня понимаете?
Нужно было что-то отвечать, и я осторожно предложил:
- А если не докладывать, подождать, хотя бы до возвращения Лизобед?
- Вы полагаете, что такое возможно?
Спросил он с едва скрываемой ноткой надежды. Вот уж чего от Карлоса не ожидал, так это наглого заискивания передо мной.
- От чего же, нет? К вечеру Лизобед вернется, вернутся Таричелли и Федоркин, обсудим все и примем взвешенное решение?
- Да? - Карлос на мгновение задумался. А я проклинал себя за свою, некстати накатившую робость перед начальством тем более противную, что в душе у меня все бурлило и клокотало. Наверное, я был порядочным трусом, но как в этом признаться даже себе?
Через минуту Карлос открыл рот и сказал:
- Подобное совещание не предусматривается Правилами и не получится ли так, что к одному, не побоюсь этого слова, преступлению, мы присовокупим еще одно?
- Все равно лучше подождать, - сказал я. И в качестве аргумента привел широко известное правило сантехников: «Потечет, потечет, да и затянется».
Лучшего я ничего не мог придумать. Уламывал Карлоса битый час, Лупыкин вылез из-под стола, отошел от потрясения и кивками головы, поддерживал меня.
- Ну, хорошо, - сказал Карлос. - Вы меня не убедили, нет! Но уговорили.
Хуан Карлос, стремительно покинул столовую. Лупыкин потянулся вслед за ним, но на мгновение остановился возле меня и с жаром протянулся ко мне. Схватил мою руку и крепко пожал её. В глазах Лупыкина стояли слезы.

                IX
К ужину должны были вернуться «одержатели», а я лежал на кровати в одежде и все размышлял и размышлял.
У меня накопилось с десяток вопросов, но вот у кого получить на них ответы так же являлось вопросом. Я решил снова попытаться расспросить свою электронную секретаршу и дал себе слово не вступать с ней в дискуссии.
Включил визор. Она, как обычно была за столом в прежнем, деловом костюме и что-то писала. После обмена любезностями я спросил:  - Что тебе известно, о Лизобед?
- Лизобед Тейлор двадцати пяти лет, не замужем, вес пятьдесят шесть килограмм, рост метр шестьдесят, объем талии - 38, объем груди 50, - Я набрался терпения и слушал не перебивая. - На Станции три года, координаты «одержания» ХМ-00-24-ХУ, программа индивидуальная...
Как-то, ремонтируя одно биде в центре программирования, я подслушал такой диалог: «Нужно правильно сформулировать задачу. Компьютер - гениальная тупица». Эта была путеводная мысль. Выходит, я не получаю путных ответов, потому что не умею задавать вопросы? Попробовать сформулировать задачу по-другому, пространнее что ли?
- Слушай меня внимательно: в последние месяцы голос Лизобед существенным образом изменился, я бы сказал - он изменился качественно. Это качество, можно условно назвать - «сиреностью». Поясняю: загляни в Гомера и там описывается встреча Одиссея с сиренами. Так вот, сила с которой они влекли к себе мужчин, я и называю «сиреностью» голоса. Понятно?  Конечно было немножко стыдно за плагиат, ведь эта мысль была высказана Даной, но мне было не до приоритетов, и я продолжал:
- Изменение, видимо, коснулись сексуальных характеристик - она стала сексуально агрессивная и не позже, как часов шесть тому назад я был ею изнасилован.
Мне стоило немало мужества сказать это, но куда было деваться? Я продолжал:
 - Сегодня, перед обедом, то есть тотчас после сексуального контакта со мной, она вышла за пределы Станции без скафандра. Попытайся проанализировать эти факты и другие, известные тебе и сделать своё заключение.
Если вы думаете, что этот пассаж дался мне легко, то вы крепко ошибетесь. Мне легче было бы сменить десяток унитазов, чем придумать эту задачу.
Я собрался ждать, но Клавдия (Я никак не могу привыкнуть называть её по имени.) сказала:
- Излагаю мое мнение: изменение характеристики голоса, его «сиреность», а так же агрессивное сексуальное поведение, - следствие её выхода за пределы Станции и является прямым эффектом «одержания».
 - Хорошо, почему «прямым»? Следовательно, существуют и «побочные» эффекты «одержания»? В чем они проявляется?
Молчание. Этого следовало бы ожидать, удивительно не то, что она не хочет отвечать, удивительно другое, она назвала изменение Лизобед результатом эффекта «одержания». Это, была информация, по существу. Я попробовал зайти с другой стороны и спросил:
- Клавдия, ты как считаешь, вернется Лизобед или нет?
- Нет. - Сказала электронная пророчица.
- Почему? - Молчание.
- Она в некотором смысле погибнет?
 - Уточни, в каком смысле, - потребовал я.
- В том смысле, в каком гибнет посеянное зерно.
- Не понял, - я попробовал прикинуться дурачком, хотя чего уж тут не понять!
- Посеянное зерно дает злак, в колосе злака другие зерна, в этом смысле Лизобед не вернется и вернется одновременно.
Я еще около часа спрашивал. По-разному формулируя вопросы, но в ответ получал молчание или повторы. Новое заключалось в том, что в случае не возвращения на Станцию исследователя в ней вводится режим Чрезвычайного Положения. Таково Правило.
Попытки уточнить, что этим режимом предусматривается, наталкивались на молчание. Правда, в одном ответе я получил информацию, что «этот вопрос не в моей компетенции».
От не привычного умственного усилия, разболелась голова, и я выключил своего электронного оракула.
Я уснул сразу, словно провалился в бездонную пропасть и падал, падал, и в этом бесконечном падении меня кружило, переворачивало, пока это бесконечная пропасть не поглотила меня полностью.
Проснулся внезапно, словно кто шилом в бок ткнул и первая мысль, которая, наверное, сформировалась еще во сне была такая: «Хренов ты наблюдатель», чего же ты не спросил у электронной мадам, главного; сведений о самой планете?»
И тут же скис, вспомнив, что об этом смолчали и в Отделе Кадров, между прочим, меня почти месяц мучили гипнозом, вдалбливая параграфы и разделы Правил, и Главы Инструкций. И, тем не менее, повинуясь первоначальному импульсу, включил визор.
  - Клава мне нужны все сведения о планете Гея.
Я ожидал молчание, но на этот раз Клавдия хорошо поставленным, лекционным голосом заговорила:
- Средний радиус планеты Гея шесть тысяч триста семьдесят километров. Удаление от звезды полтора миллиона километров. Масса, свыше полутора единиц, умноженных на десять в двадцать четвертой степени. Нормальное атмосферное давление около единицы ньютон на квадратный сантиметр поверхности моря. Геохронологическая шкала не установлена.
Химический состав элементов...
Я терпеливо слушал все эти процентные содержания кремния, углерода и т.д., которые были для меня китайской грамотой, и так продолжалось около получаса. Возможно, что более образованный человек мог бы извлечь из этого потока информации нечто полезное, но только не я! А Клава продолжала читать подробнейшую, и бессмысленную для меня лекцию и казалось, что ей не будет конца. Пришлось вмешаться: - Клава пропусти минеральный состав пород Волуконского кряжа, и прочих гор, низин, долин и заливов. Мне нужна только биология. Опасно ли нахождение человека на Геи без скафандра?
- Как я уже говорила (это когда же!?), состав атмосферы и порционное давление, составляющих её компонентов, позволяют человеку неограниченно долго дышать этой атмосферой. Сведений, о болезнетворных микробах нет, но следует подчеркнуть, что в этом направлении работы не были проведены с достаточной полнотой. В атмосфере зафиксированы грибковые споры, вирусы, микробы. То же можно сказать, о почве. Растительность представлена разнообразными видами...
И дальше пошла сплошная латынь. Мне пришлось снова оборвать плавное, и видимо обстоятельное чтение лекции:
- Клава, прервись. Меня интересует животный мир и самое главное, есть ли на Геи разумная жизнь?
Ответом было молчание. Вот так, о бактериях и грибах можно, а об этом нельзя!? Следовательно, сделал я заключение, вопрос о разумной жизни связан каким-то образом с вопросом «одержания»? Я мысленно похвалил себя: «Не плохо, совсем не плохо для сантехника!»
И так, допустим, на Геи существует разумная жизнь и проблема «одержания» как раз связана с ней. Что из этого следует? Боже! Да, что угодно!? Но, почему никто, ни чего, об этом не говорит прямо? С чем связаны полеты на «одержание» и чем они там занимаются, конкретно?
И снова, моя мысль зашла в тот же тупик. Предположить можно всякое, но в реальности есть что-то одно и это одно изменило Лизобед. И тут меня охватил ужас: «А что, если такие же изменения произойдут с Таричелли, Федоркиным, со мной?»
Потребовались изрядное усилие воли, чтобы успокоился, внезапно охвативший меня мандраж страха. Электронная секретарша сочувственно глядела на меня с экрана, но не пыталась внести хоть какую-то ясность в этот вопрос.
  - Клавдия, как понимать такое выражение: «вылетел известным образом?»
Спросил и тут же подумал, что опять эта электронная кукла отделается молчанием, но она ответила:
- Спрашивать о выполнении задания, о целях и способах запрещает Инструкция и Правила...
Она занудно принялась перечислять бесконечные пункты, разделы и параграфы, а я терпеливо ждал, пока иссякнет этот бездонный кладезь мудрости.
- Поэтому принято говорить о способах выполнения заданий: «известным образом». То есть образом, непосредственно известным исполнителям. Например, путем вылета на гравилете в квадрат «одержания», или сделать то же самое, не выходя из спального бокса.
- Во, как! - Вырвалось у меня, - каким же образом можно «одерживать», не выходя из спального бокса?
- Известным образом, - ответила Клава и, как показалось мне, иронически усмехнулась.
Это все, решительно всё, что я смог от неё добиться. Честное слово большей дуры, напичканной справочным материалом, мне не приходилось встречать в своей короткой жизни!
Наш диалог закончилось тем, что я её выключил с твердым намерением не включать никогда. Я решительно не знал, чем себя занять, и принялся нажимать на кнопки пульта. Загорались светильники: верхние, нижние, напольные, настенные, Мне, даже стало казаться, что все стены и потолок занимают вмонтированные в панели осветительные приборы. Не представляю, зачем нужна была эта осветительная феерия? В ванне включалась и выключалась холодная и горячая вода, и даже музыка. Я нашел ряд кнопок, которые включали тот же экран визора, но там появлялась не Клава, а бесконечный список каталогов кинофильмов. В общем, штука оказалась насколько многофункциональной, настолько же и бесполезной.
Я подошел к единственному окну и, отодвинув шторку, стал смотреть на безмолвную стену зелени. Что там в ней? Каким образом можно пройти сквозь эту сплошную зеленую стену, если Лизобед действительно ушла? Там, за пределами станции, смеркалось.
Голос электронного секретаря оторвал меня от бесплодного созерцания окружающей Станцию природы: - Сергей Ильич, напоминаю Вам, что через полчаса ужин.  Похоже, следить за регулярным и правильным питанием подопечных, и состояла основная задача компьютера Станции.

                X
 В помещении столовой были все сотрудники за исключением Лизобед, я сел на своё место за столом. Лупыкин сидел как обычно, напротив меня и едва кивнул головой. Таричелли смотрел на меня с явным любопытством, из чего следовало, что он знает о происшествии в зале совещания. Это обстоятельство не прибавило мне оптимизма. Федоркин, по обыкновению разглядывал что-то под потолком. Из кухни вышла Дана с большой супницей в руках, а когда она ставила её на стол, я перехватил благодарный взгляд Даны.
«За что?» - Мысленно спросил Дану, но она не умела читать мои мысли.
Хуан Карлос был мрачен. Я внимательно вглядывался в лица Федоркина и Таричелли, пытаясь отыскать на них изменения, связанные с только что проведенным ими очередным «одержанием». Но ничего такого не заметил, кроме уже сказанного по адресу итальяшки.
«Ну, да и черт с ними!! - Подумал я, подвигая себе тарелку с супом.
Ужинали, как и завтракали и обедали в сугубом молчании. Блюда Даны явно уступали блюдам Лизобед и по качеству, и по количеству. Шницель был пережарен, а картофельный гарнир водянист. На третье был обеденный компот.
После ужина не расходились, как вчера. Все ждали чего-то. Таричелли вертел в руках десертную ложку. Похоже, что его руки не могли обойтись без того, чтобы побыть в праздности. Толстяк Федоркин, наконец-то перестал созерцать потолок и прикрыл глаза, казалось, что задремал. Лупыкин почти положил свою бороду на стол и замер. Даже Дана присела к торцу стола, как-то по-особенному робко.
Наконец, Хуан Карлос прокашлялся:
- Господа, я вынужден обстоятельствами, перейти на официальный тон. Согласно Инструкции 1005/ЧП раздел второй, нам всем, необходимо перейти в зал совещаний и там вскрыть вот этот конверт.
Он показал обычный стандартный почтовый конверт крест на крест заклеенной золотой лентой в палец ширины.
- Должен сказать, что за все времена экспедиций, этот конверт не вскрывался.
Он сделал многозначительную паузу, как бы подчеркивая ответственность и остроту момента, и закончил широким приглашающим жестом:
 - Прошу, господа!
«Господа» задвигались, загымкали, Таричелли прошел на кухню к Дане и о чем-то с ней заговорил. Иван Лупыкин тряс руку Федоркину и повторял:
- Я рад, рад.
Чему был рад Лупыкин, оставалось загадкой, то ли тому, что видит Федоркина живым и здоровым, то ли предстоящему вскрытию конверта.
Хуан Карлос, проходя мимо меня, отечески тряхнул за плечо, ровно хотел сказать: «Держитесь! Мужайтесь!» Или что-то в этом роде.
Откровенно говоря, я радовался, что может быть то, что находится в конверте призовет, если и не к решительным действиям, то хоть немного ослабит «цепи неприличия» от которых я устал. Было чувство жгучей необходимости объясниться, расставить все точки над проклятыми вопросами.

                XI
 В зале совещания мы уселись за столом в том же порядке, как и в столовой, напротив меня сидели Лупыкин и Таричелли, слева Федоркин и справа Дана. В торце стола, словно королевский судья (мантию и парик, была бы точная копия) Хуан Карлос.
Он воздел обе руки вверх, словно готовился начать проповедь (интересно, кем же он был до?) и поднял конверт:
- И так, господа, приступаю к вскрытию конверта.
Я посмотрел в сторону противоположную Хуану, именно туда был направлен его взор и увидел включенный экран визора, и там, в экране, за столом сидел молодой человек, приготовившийся что-то записывать. Дана заметила направление моего взгляда склонилась к уху и прошептала: «Секретарь зала совещания».
Хуан Карлос выдержав паузу, продолжил:
- Прошу Вас обратить внимание на целостность золотой перевязи. - Он повертел в руках конверт. И, обращаясь поверх голов, к экрану сказал:
- Секретарю, занести в протокол совещания, что конверт был представлен всем членам исследовательской группы в 22 часа 12 минут сорок три секунды местного времени, руководителем проекта Хуаном Карлосом Вторым.
Затем он достал из нагрудного кармана униформы ножницы и отрезал одну сторону конверта. Все так же на вытянутых руках, чтобы всем было видно. Карлос вытащил из него листок бумаги, развернул его и впился глазами в написанное. Лицо его постепенно вытягивалось, заостряясь, а усы поползли вверх, пока не образовали острый угол с вершиной на подрагивающей верхней губе.
Это продолжалось полминуты не больше и наше напряжение возросло до такой степени, что вот-вот между нами засверкают электрические разряды. Даже Таричелли перестал делать пальцами какие-то замысловатые движения. Иван Лупыкин задрал бороду вверх, чего я не видел никогда. Федоркин тяжело дышал, словно ему пришлось подниматься в гору. И вот, в этой напряженной, звенящей тишине Хуан Карлос произнес одну единственную фразу:
- Предписываем заниматься тем же самым, чем вы занимаетесь.
Если бы он сказал, что нам всем предписывается раздеться догола и начать совокупляться, то подобное предписание было бы меньшей неожиданностью, чем это.
За столом вроде ветерок прошел, все задвигались, пальцы Таричелли ожили, борода Лупыкина приняла естественное положение, Федоркин сказал: «Ух!» И задышал облегченно. Усы Карлоса поползли в низ, но тут раздался робкий голос Даны:
- А чем мы занимаемся?
Лупыкин посмотрел на неё взглядом затравленного кролика и пискнул:
- Вы полагаете...
- Да, я полагаю и предлагаю обсудить вопрос о том, как понимать выражение: «Заниматься тем же самым, чем мы занимаемся».
Продолжала Дана в полной тишине. Напряжение, снова возросло до критического.
- Вы хотите сказать, что мы должны заниматься тем, чем мы сейчас занимаемся? - Уточнил Таричелли. С нажимом на слове «сейчас».
- Вот именно, - подтвердила Дана, - Там недвусмысленно сказано, чтобы мы «продолжали заниматься тем же самым». Мы собрались, чтобы принять решение по факту исчезновения Лизобед. Давайте его принимать.
- Не передергивайте! – Выкрикнул Иван Лупыкин и покраснел как вареный рак.
- Но ведь, так можно зайти слишком далеко?
Федоркин с надеждой посмотрел на Карлоса, который уже сел.
 - А почему Вы считаете, что в создавшейся ситуации мы не должны пойти слишком далеко?
С вызовом спросила его Дана.
- Господа, господа!
 Вмешался в эту коротенькую перепалку Хуан Карлос.
- Давайте соблюдать регламент зала совещаний. Мы и так попали в сложное положение, и за эти сутки нарушены сотни Правил и Инструкций, давайте не усугублять положение. Я прошу высказаться всех по этому вопросу, разумеется, соблюдая приличие.
- Если так ставить вопрос, - начал Таричелли, вставая со стула, - то понимать его нужно многоаспектно и, даже, я бы сказал, местами и инвариантно, следовательно, так ставить вопрос не желательно, хотя и возможно. Таково мое мнение.
Он сел на свое место, и пальцы его зажили собственной, самостоятельной жизнью.
Следующим поднялся Иван Лупыкин: 
- Я по мудрому говорить не умею, а скажу по-душевному, так сказать имея божий страх в душе и упования. Лизобед не вернулась с «одержания» и нам предписано заниматься тем же самым. Вот я и предлагаю, не мудрствуя лукаво и приступить к тому же самому, чем мы занимаемся до этого.
Хуан Карлос вопросительно и вместе с тем умоляюще, посмотрел на Дану:
- Я, смею надеяться, что Дана Тимовна понимает всю серьезность и ответственность момента и воздержится э..э... от не приличных, так сказать, выводов и заключений.
Дана встала, вышла из-за стула и ухватилась руками за спинку:
- Господа, хочу напомнить Вам некоторые моменты нашего совместного проживания. Я не могу согласиться с тем, что нам и вовсе не следует нарушать правил приличия, поскольку само событие, которое произошло, является нарушением всех мыслимых Правил и Инструкций. Я полагаю, что оно это событие, а не нарушение Правил и Инструкций может привести к последствиям, ставящим задачу «одержания» в сложное, если не критическое положение. Поэтому я осмелюсь напомнить Вам, господа, рискуя своей репутацией и добрым именем несколько моментов.
Все это, Дана сказала почти на одном дыхании и нужно было видеть какой эффект произвела эта тирада. Лупыкин почти сполз со стула. Таричелли вытянулся, словно перед ним появился генерал. Аким Федоркин зажмурил глаза, а Хуан Карлос посерел. Однако же никто не перебил её.
Дана, проглотив комок, продолжала:
- Так вот, Лизобед никогда не была такой, более того её гормональный набор вовсе и не предполагал повышенной сексуальной возбудимости, переходящей в агрессию, от которой пострадали все мужчины. Да, да! Чего уж тут! Последним был новенький.
Она кивнула головой в мою сторону.
- После чего Лизобед ушла и не вернулась. Разве не стоит задуматься над тем, откуда и главное, почему у неё появилась не человеческая способность так воздействовать на мужчин? Никогда, ни в одной прежней экспедиции, ни чего подобного не было!
Все словно окаменели и в этой каменной тишине, звучал напряженный голос девушки. Не предполагал, в этой кокетке столько мужества и такой рассудительности!
- А теперь перейду к существу вопроса, - продолжала Дана твердым голосом. - Нам предписано заниматься тем же самым, а мы в этот момент находились в зале совещаний, и цель наша заключалась в том, чтобы найти выход из создавшегося положения...
Она сделала паузу и обвела всех, взглядом горящих глаз.
- Следовательно, нам и предписывается заниматься ничем иным, как именно этим. Таким образом, нравится Вам это или нет, но мы должны исполнить то, что нам велено и заняться рассмотрением дела по существу. Понимаете, по существу, господин Митио! А не абстрактными формулами, из которых ничего не ясно!
Она, возбужденная и прекрасная в этом возбуждении, села на место. Я пожал её руку и в ответ получил пожатие. Как пишут в средневековых романах, «наши сердца бились, как одно целое». Я не стал ждать приглашения к дискуссии от Хуана Карлоса, который сидел, уткнувшись лицом в ладони и решил развить мысль Даны.
- Господа, будем смотреть правде в глаза, - начал я, как мог торжественнее и весомее. - Изменения с Лизобед связаны каким-то образом с её программой «одержания». Я не исключаю и того, что любой из здесь сидящих, так же изменился под воздействием «одержания». Я не берусь судить насколько и как, но если Лизобед, несомненно, изменилась в результате «одержания», то от чего бы и вам, господа, не измениться? Входят ли эти изменения в саму ткань программы по «одержанию» не мне судить...
И тут, меня перебил резкий, почти визжащий фальцет Лупыкина: - Вот именно! Вот именно! Не Вам судить!
Лупыкин, стремглав вылетел из зала. Федоркин стал бледнее побеленной стены. Таричелли окаменел. Хуан Карлос представлял из себя жалкое зрелище к которому вполне подходяще выражение - «мокрая курица». Мы переглянулись с Даной. Дальнейшее сидение за этим столом в зале, словно в насмешку названным залом совещаний, было бессмысленным занятием.
Перед тем как покинуть его, я бросил взгляд на экран визора: там никого не было, одна пустая комната или точнее кабинет. Молодой человек исчез. Мы вышли в коридор и, не сговариваясь (нарушать так, нарушать!) исчезли в её спальном боксе.

                XII
 Помещение было копией моего, лишь слабый аромат духов говорил о     присутствии в нем женщины.
- Располагайтесь, - Дана указала на глубокое кресло.
- Угощать, как понимаете нечем, а вот обсудить положение на Станции я была бы не прочь, к тому же, как я поняла и у Вас (она отчего-то перешла на официальный тон) есть свои соображения. Соображений у меня «кот наплакал», а вот Дана была соблазнительно как, хороша! Она забралась с ногами на кровать, подложила подушку под руку и очень походила на грациозную кошку, расслабленную, но постоянно готовую к прыжку. Я представил себе, как она, вот так, часами лежит на кровати одна и мне неудержимо захотелось быть с нею рядом. Я, наверное, сделал что-то такое в этом роде, но меня остановил её взгляд. Не знакомый и не привычный я бы сказал, внимательно изучающий меня взгляд.
- К сожалению, у меня больше вопросов, чем каких-то предложений и выводов, - сказал я, стараясь хоть голосом соответствовать этому взгляду.
- Ну что ж, начнем с вопросов, - откликнулась Дана. - Я надеюсь, Вы не страдаете этим идиотским комплексом «неприличия»?
- Вот с этого я бы хотел и начать, - живо откликнулся я на его вопрос. - От чего здесь, на Станции, такая щепетильность в вопросах которые сугубо относятся к самой сущности научной работы?
Спросил и понял, что в ответ получу знакомые мне параграфы инструкций, которые мне были хорошо известны, но инструкция - инструкцией, а реальная повседневная жизнь, как я полагал, складывается, как раз из больших и маленьких отклонений от установленных правил. В ответ же я получил вопрос:
- Что Вам, лично, известно о проекте «Одержания»?
Это был вопрос в лоб и по существу:
- Ничего, - я развел руками. - Если вдуматься. Абсолютно ни чего, кроме того, что нужно «одерживать».
- Значит и Вы не знаете, кого и каким образом нужно «одерживать»?
Настойчивость Даны смущала меня и злила. Я-то хотел получить ответы, а не вопросы!
- Об этом я как раз и говорю, - раздраженно откликнулся на её очередной вопрос.
- Я надеялся, что здесь мне всё растолкуют, здесь получу дополнительную информацию, включусь в работу. И что же? Пошли вторые сутки, а я кроме постоянного тыканья в «неприличия», в эти пункты параграфа, которые мне казались формальными, а на самом деле были, чуть ли не главными, ни чего разумного, ясного не получил». Я хотел добавить: «Кроме общения с женским персоналом; добровольного и колдовски-принудительного», но смолчал.
- А на какую сумму у Вас заключен контракт?
Дана задала вопрос, который был запрещен самым категорическим образом. В инструкции, в разделе «Общение», запрет выделен жирным шрифтом. В контракте указывалось, что сотрудник, нарушивший данный пункт инструкции, лишается половины положенного вознаграждения и немедленно отзывается на Землю. Дана с любопытством наблюдала за моей реакцией, а я не понимал, какое имеет отношение сумма моего контракта с теми событиями, которые произошли на Станции.
- Трудно ответить, да? - Прервала молчание Дана, - а между тем в моем вопросе отнюдь не праздное любопытство. Представим себе, что никто не знает в чем смысл «одержания» и все делают вид, что другому это известно, вот только ему не ясно чем же он должен конкретно заниматься? Выходит - все работают, а он бездельничает, а за безделье в контракте записано как?
- За уклонение от выполнения индивидуальной программы исследователь теряет до двух третей суммы вознаграждения. - Процитировал я ту часть из контракта на которую намекала Дана.
 - Теперь Вам понятно от чего так неукоснительно соблюдается инструкция, касающаяся того, кто и чем конкретно занимается. Отсюда и кодекс приличия и неприличия.
 - Выходит и ты, Дана...
Я не успел досказать мысль, как она меня перебила:
- Выходит, и я не знаю смысла программы «Одержания» и полагаю, что этого не знает никто на Станции.
Сказанное настолько ошеломило меня, что я растерялся от неожиданности и не сразу нашелся, что сказать. Поймите меня правильно, посылают за десятки световых лет группу исследователей, набранных по странному, мягко говоря, принципу, за огромные деньги и при этом никто из исследователей не знает самой сути исследования! Все это походило на какой-то балаган, грандиозный розыгрыш, смысл которого ускользал от меня.
- Но тогда, как же... Как же вы, все вылетали на «одержание»? Куда же вы и зачем летали?
Этот, по сути дела лепет, сорвался с моих губ непроизвольно.
 - Все просто, - Дана открыла бар и достала оттуда бутылочку тонизирующего напитка «Тархун». - Все просто, личный секретарь, или то же самое головной компьютер Станции, объявлял время вылета на «одержание». Мы проходили в шлюзовой отсек, надевали биоскафандр и садились в гравилет. Компьютер же задавал гравилету координаты местности и всё.
- Как всё! А там, что вы делали?
- Что делали? Действительно, что «мы там делали» ... Хорошо мы попробуем вылететь на «одержание» в «известном смысле». Она встала с кровати, подошла к столу и взяла в руки пульт управления. По тому, какую она нажала кнопку, я понял; она включила визор. Но ничего не произошло, то есть экран не загорелся. Дана в недоумении нажимала и нажимала на кнопку пульта, но результат был тот же. Тогда она машинально стала нажимать на другие; все остальное работало: загорались и тухли светильники, откуда-то слышалась музыка, в ванной включалась и отключалась вода. И тут я вспомнил, что в зале заседания с экрана исчез секретарь. Я почему-то был уверен, что и у меня, и в других боксах так же отключились визоры. И об этом я сказал Дане.
- Но этого не может быть! - Воскликнула Дана. - Этого не было никогда!
- Однако же - это произошло. Я думаю, что может произойти еще такое, чего здесь на Станции не бывало.
Если уж шведский унитаз с не с того не с сего потек, то чего же ждать от японского биде? Эта пословица сама вырвалась у меня и прозвучала довольно глупо. То, что глупо - это я понял по лицу Даны и пояснил:
- Нужно быть готовым к любой неожиданности. Например, к тому, что отключится электричество, или перестанет поступать питьевая вода. Кстати, как у вас здесь с альтернативными источниками электроэнергии, воды?
Я каркал, как тот ворон и сам немел от страха перед своим карканьем. Дана была растеряна и испугана не меньше чем я. Она, чем-то напоминала девочку, потерявшую свою любимую куклу. Казалось, еще немного и Дана заплачет. Между тем мне ясно представилось, что все на Станции было фальшивым и обманчивым, даже само «одержание» было фальшивкой и мне следовало быть на чеку.
Вдруг раздался требовательный стук в дверь. Мы с Даной переглянулись. Стучать в дверь считалось «неприличным», а, следовательно, произошло нечто такое, что заставило даже упорных и ревностных почитателей приличий нарушить их.
Дана пошла открывать, а я с сожалением поглядел вокруг в поисках какого-нибудь увесистого предмета. Так, на всякий случай, но ничего подходящего увидеть не удалось.
                XIII
В коридоре, смущенно пряча глаза, стояли все четверо моих коллег. Хуан Карлос выступал впереди всех. Он и начал говорить, но почему-то до шепота понизив голос:
- Просим извинить, но мы тут, понимаете, только чрезвычайные обстоятельства...
Дана бесцеремонно перебила его:
- Не включается визор, исчезла секретарша?
 Все согласно закивали головами, а Таричелли принялся выкручивать себе пальцы с такой энергией, что казалось, они вот-вот, один за другим попадают на пол. Хуан Карлос продолжал:
- Мы, полагаем, что данные обстоятельства, несколько меняют наше отношения к э.э.
И опять, Дана перебила:
- К вопросам приличия? Так?
- Совершенно верно, до не которой степени...
Он еще пытался сохранить хотя бы видимость прежнего положение вещей.
Этот разговор мог продолжаться и десять минут и час, поэтому я вмешался:
- Вот что господа хорошие, давайте-ка пойдем в столовую чего-нибудь закусим и обсудим наше положение? Не стоять же нам весь остаток ночи в коридоре и не разговаривать же через порог?
В столовой, все уселись на свои места. Дана выставила на стол холодные закуски: ветчину, хлеб, сыр. Появился огромный кофейник с кипятком. Затем принесла поднос с кофейными чашками и порционными пакетиками растворимого кофе. Мы молчали. От части по традиции, от части потому, что Дана все время сновала от стола к кухне. Наконец вся беготня была закончена. Лупыкин по обыкновению смотрел в чашку с кофе, уткнув бороду в стол. Федоркин тяжело вздыхал. Словом, никто не решался нарушить «священное» молчание обеденного стола. Дана толкнула меня ногой, побуждая к началу разговора. Действительно, нужно было начинать. Я взял, что называется «быка за рога»:
- Как выяснилось, никому из присутствующих на Станции не известен смысл задачи «Одержания».
Не успел я закончить эту фразу, как Лупыкин отчаянно замахал руками и не естественным голосом взвизгнул:
- Я протестую!
И тут же вознамерился спрятаться под столом, но Таричелли, неожиданно вцепился за ворот форменного костюма Лупыкина и прошипел:
- Н-е-ет, уважаемый...
Что он этим хотел сказать, так и осталось неясным, однако Иван Лупыкин оставил попытку спрятаться под столом, только зло смотрел на Митио.
Хуан Карлос с видом обреченного к закланию наблюдал за этим маленьким скандальчиком. Когда все утихомирилось, произнес чужим, скрипучим голосом обращаясь ко мне:
- Допустим - это так и есть, но что это меняет в создавшимся положении? От чего не допустить, что «незнание» сути программы «Одержания», является ключевым моментом самой программы?»
Пожалуй, это была самая содержательная из всех речей, которые услышал за эти полтора суток от начальника Станции. Выламывая себе пальцы, Митио сказал:
- Я работал простым карточным шулером в Палермо...
Увидев наши удивленные лица, заговорил быстро, размахивая руками так, что Лупыкин отодвинулся от него на метр
- Вас удивляет? - Он оглядел всех страдальческим взглядом.
- А между тем у меня на руках трое сестер и два брата! У нас, в Италии, всегда семьи большие. Как прокормить? Между прочим, работать шулером, да еще карточным, я вам скажу, голову иметь нужно и нервы железные! И вот, мне предлагают бешеные деньги при минимальном риске. Нужно было быть идиотом, чтобы не согласиться. Я был чем угодно, но идиотом не был. Что делать? Спрашиваю. Говорят, не задавать лишних вопросов и там, на месте поймете, что нужно делать. И контракт в руки, а там кругленькая сумма! И вот, теперь, когда все обязательства контракта пошли черту под хвост, то, как прикажите мне себя вести?
- Прежде всего успокоиться и не размахивать так руками, а то Вы ненароком зашибете Лупыкина, - вступила в разговор Дана.
- Тут речь идет не о том уже как получить денежки, а возможно о том останемся ли мы живы, или уйдем в джунгли так, как ушла туда Лизобед.
Это заявление произвело надлежащий эффект, все словно остолбенели. Через минуту-другую, начальник станции проблеял дрожащим голосом:
- почему Вы решили, что она ушла в лес, а не где-нибудь здесь, на Станции? Вы прекрасно знаете, что в лес не ходят, тем более без биоскафандра».
Все с надеждой посмотрели на Карлоса. Тот приосанился и продолжил свою мысль:
- Я допускаю, что она может быть в энергобудке, точнее в помещении теле коммутационной станции.
Выдержав паузу, как настоящий актер он уверено предположил. - Я не исключаю того, что неполадки в компьютерной сети связаны с её присутствием там, поскольку, именно там расположен главный компьютер «Станции»!
Федоркин хмыкнул:
- Только не Лизобед, она и электролампочку поменять не может, а там компьютер, сложнейшая программа! Я кое-что в этом петрю, работал с компьютерами, по крайней мере, как пользователь программ. Не вся программа испорчена, а только часть тут и опытному программисту понадобиться немало времени, чтобы вырезать именно нужную часть.
- Мы напрасно пытаемся спрятать голову под мышку и ищем Лизобед на Станции, - сказала Дана. - Я вам тогда сказала только часть правды. Я видела, как она уходила за пределы Станции. Она прошла мимо энергоблока к той стороне периметра, где имеется «калитка».
- Как Вы сказали? - Перебил её Митио.
- В восточной части периметра в проволочном ограждении есть разрыв метр на метр. Я это заметила на прошлой неделе, когда выжигала территорию. Там пролом в бетонной стене забора. По понятным причинам я этого не сказала, подумала, что так надо. Я видела, как Лизобед подошла к этой «калитке», нагнулась и шагнула в лес, и скрылась в нем. Была она босиком и в комбинации, то есть в том... - Она посмотрела на меня, – в чем была в зале заседаний.
Хуан Карлос оглядел присутствующих и сказал:
- Предлагаю всем высказаться в том плане, что будем делать. Иван Гаврилович, вам слово.
Пришлось Лупыкину встать. Он косо посмотрел на Таричелли и задрал глаза к потолку словно там было написано, что нужно в таких случаях говорить.
- Божьим промыслом, - загундосил Лупыкин, - то есть я хочу сказать, по воле божьей свершаются на Земле (Тьфу!) на Геи всяческие непристойности, будем ли мы далее способствовать распространению непристойностей или же пресечем и отречемся?
Таричелли прервал его:
- По короче, достопочтенный. Если не чего сказать по делу, то бога-то к чему приплетать? Да и от чего прикажешь отречься?
- А я Вас не перебивал, - вдруг взъерепенился Лупыкин. - И бог всегда при всем! Разве не по наущению Сатаны Лизобед набросилась на меня аки волчица на агнеца? Разве не оттого, что я милостью божьей, избавлен от плотского влечения она, она... - И Лупыкин заплакал, по-детски, с ливневым потоком слез. Сел и уткнул лицо в бороду, только плечи вздрагивали. Дана наклонилась ко мне и прошептала:
- Она пыталась ножом отрезать ему... ну ты понимаешь, когда он не смог.
Я так же, шепотом спросил её:
- А с остальными?
 Она усмехнулась:
- С остальными было все более или менее благополучно и при этом Лизобед тут же вылетала на «одержание». 
Дело становилось еще больше загадочным и не понятным. Таричелли миролюбиво поглаживал по лысине Лупыкина и когда рыдания прекратились, слово взял Федоркин.
 - Господа, я бы предложил не суетиться и обождать. Возможно, был какой-то сбой в программе, и пока мы тут сидим, она уже работает. Я предлагаю, по крайней мере, до завтрашнего утра, подождать. На том и порешили.
XIV
На завтрак опоздали, поскольку привыкли к напоминаниям своих секретарей, этих компьютерных нянек. По традиции все проходило в сугубом молчании, только и было звуков, что случайное позвякивание столовых приборов. Правда, Митио Таричелли то и дело порывался что-то сказать и был крайне возбужден.
Дана осунулась и на её милом личике возле пухлых уст, появилась суровая складочка. Мне так хотелось дотронуться до этой складки, прикоснуться к ней губами, но я хорошо помнил её останавливающий взгляд там, в спальном боксе.
Хуан Карлос представлял из себя жалкое зрелище сломанного, безвольного человека. Не лучше выглядел и Иван Лупыкин. Только Федоркин не претерпел видимых изменений и с аппетитом уплетал омлет с ветчиной.
Что касается меня, то я решил действовать, а не сопли жевать. Черт с ней с программой «Одержания», главное выбраться с Геи на грешную Землю, а там... Там я всегда найду себе работу. Слава богу, люди, как и тысячи лет тому назад пользуются туалетами, а где туалет - там и сантехник! Правда в моих мыслях оставалась место и для Даны, но это как уж получится.
Когда ужин подходил к концу, нетерпение Митио достигло пика и он вскочил, размахивая по обыкновению руками и, заламывая время от времени пальцы:
- Господа! - Почти вскричал он, - мы не должны терять ни минуты, ни секунды нашего драгоценного времени. Я предлагаю не отсиживаться здесь, как тараканы по щелям, а обследовать периметр.
Он оглядел нас всех с вызовом, словно мы виновны в случившимся и остановил свой взгляд на Дане.
- Что это за «калитка», о которой вчера говорила Дана?
Как это можно пройти через лес и куда? Все знают, что лес, окружающий Станцию настолько плотен, что человек, да еще босиком и почти голый и шагу пройти не сможет? Я предлагаю пойти и осмотреть эту часть периметра немедленно. - Таричелли сел и я по-новому, с уважением посмотрел на бывшего карточного шулера.
- Делайте, что хотите.
С видом приговоренного к смертной казни и согласного с этим приговором, произнес Карлос и вознамерился уйти из столовой.
Неожиданно, Федоркин сказал ему:
- Нет, уважаемый руководитель проекта, уж будьте добры, останьтесь.
Карлос все с тем же, обреченным к закланию видом, молча развел руками и сел на свое место.
- А что Вы предлагаете, Семен Ильич, - обратился ко мне Таричелли.
Я посмотрел на Дану и сказал:
- Вреда не будет осмотреть территорию, но мне бы хотелось, прежде чем мы приступим к осмотру, чтобы Дана высказалась по поводу исчезновения Лизобед без вчерашних умолчаний.
 - Хорошо, - Дана встала, провела рукой по своим роскошным волосам и оглядев пристальным взглядом немногочисленное собрание начала излагать свою версию, случившегося.
- Я хотела бы напомнить, а точнее хотела бы, чтобы каждый из нас вспомнил, чем он занимался на «одержании»?
Легкая волна протеста прошла по лицам слушателей. Дана посмотрела на каждого и в растяжку сказала:
- «Поня-тно... не хочется. Ну что ж я напомню, один из эпизодов. Вспомни, Иван, - она повернулась к Лупыкину, - вспомни, как мы с тобой вылетали на «одержание»?
 Лупыкин замахал руками, но Дану не остановили эти, протестующие взмахи лупыкинских рук.
- Так вот, Иван все время строил на берегу моря из песка замки, а я метрах в ста от него, купалась в море. Вот так мы «одерживали» невесть что и зачем.
Вспомни и ты, Митио наш вылет на «одержание»? Мы жарили шашлыки из рыбы, той самой, что с мычанием лезет прямо в руки человека достаточно опустить их в ту самую речушку, что вытекает из джунглей.
Дана отхлебнула уже остывший чай и продолжала:
- Однажды, я вылетела на «одержание» с Лизобед и гравилет завис над джунглями. Внизу сплошная зелень и вот в этой зелени стали медленно проступать стены колодца пока внизу не померещилось мне озерко. Я хочу сказать, что джунгли расступились под гравилетом. Так вот, Лизобед осталась «одерживать» на берегу этого озерка в самом центре джунглей. Когда я возвращалась, все повторилось. Джунгли как по волшебству расступились, и гравилет сел на берегу и подобрал Лизобед.
Дана обвела всех взглядом и остановила его на Таричелли.
- Вам известно такое выражение - «измочалена»?
Она сделала паузу и не дождавшись ответа, сказала:
- Так вот я подобрала Лизобед буквально «измочаленную».
И опять в этой звенящей от напряжения тишине словно гром среди ясного неба грянула очередная пауза Даны. Она длилась целую вечность с полминуты.
- Во всем этом, не было бы ни чего особенного, - неожиданно тихим голосом, сказала Дана, - если бы не одно обстоятельство и это обстоятельство связано с нашим руководителем.
Она метнула взгляд на начальника станции и с металлом в голосе спросила:
- Хуан Карлос, я Вас спрашиваю, как часто и как долго Вы находились в интимной связи с Лизобед?
Это было как удар литавр. У меня даже озноб прошел по спине. Слова Даны, обращенные к Карлосу буквально оглушили всех. На Карлоса было жалко смотреть; смятый, жалкий человечишка, всхлипывающий носом и размазывающий маленькими кулачками сопли. Ожидать от него вразумительных пояснений было бесполезно. Дана брезгливо махнула рукой и продолжала: - Я скажу. Эта связь между Лизобед и Карлосом началась еще в первую его экспедицию. Молоденькая девушка и он, начальник Станции. Он дважды возвращался на Землю, а она оставалась здесь, на Станции.
- Откуда Вы знаете, - наконец пролепетал Карлос.
- Скажу и откуда, - пообещала Дана, - но чуть позже. Так вот, тот наш вылет с Лизобед на «одержание», произошел после очередного соития её с Карлосом. Так случалось и после тебя Митио, и после Федоркина. Лизобед уносила к озеру в себе вашу, господа, сперму!
- Откуда ты знаешь!? - На этот раз, в один голос выкрикнули Федоркин и Таричелли.
- Вы забыли, господа, что по инструкции исполняю должность врача на Станции. Эта должность вынуждала меня идти на нарушение инструкций, плюс к этому любопытство и определенная начитанность, ставшаяся от прежней моей работы. Когда стали, возникли проблемы с Лизобед, то мне пришлось подвергнуть её небольшой и, в общем-то, обычной процедуре - «псих коррекции».
Я не могла оставить без внимания её новые и опасные свойства особенно после того, как Лизобед в припадке страсти чуть не кастрировала Лупыкина. Если вы помните, то перед прилетом Волина я потребовала от Лизобед и вы все согласились, чтобы она не разговаривала в присутствии мужчин. Я думаю, что многие из вас понимали, что Лизобед опасна, но по привычке и по дурному обычаю не вмешиваться в чужие дела, гнали от себя чувство тревоги.
- И что она, она там делала с этой, этой... - Федоркин никак не решался произнести заключительное слово своего вопроса.
- А вот этого я не знаю, что она там делала с вашей, господа, спермой, но насколько мне известно уже две с лишнем тысячи лет человечество обходится в деторождении без надсадного пыхтения и потения. Так что можете сами сложить два и два...
- Вы хотите сказать, что там, там, в озере, так сказать... размножаются, что ли? - Спросил Митио.
- Откуда я знаю, - ответила Дана и села со словами, -возможного ни чего нет, а в нашем положении можно допустить все что угодно.
Наших довольно скудных и местами фантастических знаний о генетике и природе Геи хватило на час робкого и сумбурного трепа, который ни чего не добавил к сказанному Даной.
                XV
  Перед обедом мы, все-таки решили проверить периметр. Заглянуть в энергобутку и подготовиться к любым неожиданностям. Из практики были известны внезапные прорывы из глубин почвы стреловидных побегов, пронзающий даже металлопластик. Электрошок, дезинтегратора и плазмотрон, были надежным оружием, но требовали систематической подзарядки. Они всегда находились в готовности в переходном отсеке. Тропический лес, окруживший площадку Станции с единственным транспортом средством на её крыше, казался нам исполненным агрессивной враждебности. И не только угрожал нам прорывами растительности внутрь периметра, но и возможно, какой-то формой разумной жизни, которой понадобилась человеческая сперма.
  У меня подспудно, созревала дикая мысль что, проект «Одержания» задуман не в институте Земли, а здесь где-то в центре беспредельных и таинственных джунглей Геи. Но эта мысль была настолько фантастическая и невероятная, что я гнал её от себя как навязчивый, кошмарный сон.
Ведь из этого, черт знает, что, следовало! Передо мной как живые встали лица сотрудников Института смеющиеся, цветущие, жующие на бегу бутерброды, страдающие несварением желудка и что... Неужели все они агенты Геи? Неужели все они клоны, взращенные в джунглях? Я решительно гнал от себя эту, очевидную глупость, памятуя, что в жизни нужно искать необычному самые простые, житейские объяснения, а не спускать с цепи воображение.
  Облачившись в биоскафандры мы, с Федоркиным, дошли до бетонной стены. Действительно, обнаружили в ней отверстие размером метр на полметра у самой земли плотно заросшее колючим кустарником. Я сунул в кустарник ногу, но заросли плотно с пружинив оттолкнул её. Пролезть сквозь это не смог бы даже кот, а не то, что человек. Тем не менее, отчетливые следы босых ног Лизобед вели к этому пролому и оканчивались в нескольких сантиметрах от него. Мы внимательно осмотрели это место и обнаружили две характерных ямочки от кален и отпечаток пальцев ступни ног. Очевидно, что Лизобед вставала здесь на колени. Пролезть сквозь заросли было невозможно, но она пролезла! Вот единственный и абсурдный вывод возможный в данных условиях.
  Мы зашли в энергоблок, но там не обнаружили ни каких следов Лизобед или какого-то явного присутствия там кого-нибудь, или чего-нибудь. Все что следовало, было опечатано. Атомный генератор и другие агрегаты, судя по показаниям приборов, работали исправно.
  Федоркин пояснил, что для простоты восприятия информации, исправно работающие приборы и системы, отмечаются на пульте зеленым цветом, а те, что требуют замены, горят желтым, аварийные - красным, что все системы имеют тройной дубляж. Все панели светились ровным, зеленым цветом!
  Я спросил его: «Известна ли ему система связи с Землей?»
  Федоркин покачал головой, сказал: «Это прерогатива Карлоса, но и он, полагаю, делал это через своего секретаря».
- Таким образом, - подвел итог, - мы отрезаны от связи с Землей?
  - Выходит так. - Согласился Федоркин.
  - Ты, что-нибудь смыслишь в этом. - Я кивнул в сторону пульта и ряда вертикальных шкафов.
  - Пытаюсь обнаружить хоть что-то знакомое, привычное и не нахожу. - Он сокрушенно развел руками. - Нужен сервер входа в компьютерную программу, что-то вроде привычной компьютерной клавиатуры. - Пояснил Федоркин.
  Мы пробыли в энергобудке чуть больше часа, но попытки Федоркина отыскать проклятый сервер оказались, бесполезным.
  - Я боюсь, - признался Федоркин, - вскрывать эти шкафы и наобум залазить в электронику.
  Я согласился с ним, что «не зная броду нечего соваться в воду».
  - Системы работают, - сказал Федоркин, - и, слава Богу, а что касается части программы «Секретарь», то возможно в самой программе предусмотрено, чтобы посадить нас на голодный информационный паек.
После такого тесного общения, я зауважал Федоркина. Вот, что делает с человеком нестандартная ситуация; один, как Карлос, «потек» и рассиропился, да и Лупыкин не лучше, а вот Федоркин не потерял головы. Значит - не пропадем, найдем выход. Знать бы мне тогда, каков это будет выход!
  В обед мы обменялись своими впечатлениями, больше оптимистичными, чем пессимистичными. Митио даже пошутил: «Когда карты брошены на стол, и никто не блефует, не делает вид что загружен стоящей работой, все становится ясным кто выиграл, а кто проиграл. Мне кажется у нас - ничья.
  - Да, - подхватила Дана, - еще бы знать, с кем мы играем и все ли карты на столе.
  Федоркин напустился на Карлоса и потребовал, чтобы тот связался с Землей, но как мы и предполагали, он не знал, как это сделать без секретаря.
XVI
После обеда Дана постучалась в мой бокс. Я её впустил в тайной надежде, что наши интимные отношения продолжаться, но она была по-деловому серьезна. Даже обращалась ко мне по имени отчеству.
  - Семен Ильич, - сказала Дана, едва переступив порог бокса. – Семен Ильич я предлагаю Вам вылететь со мной на гравилете и попытаться отыскать то самое озеро.
  И предупреждая мои вопросы, сказала: «Полагаю, что координаты места записаны в автопилоте машины».
  В три часа пополудни мы взлетели. Дана заняла место пилота, я был рядом с ней, а два задних места пустовали. Точнее, на них лежали наши биоскафандры. До сих пор не понимаю, почему мы их не одели тогда?
  Гравилет был модифицирован куда глубже и серьезнее известных мне машин этого класса, а я плохо разбирался в транспортных системах этого рода. Потому высказал обеспокоенность энергетическими возможностями машины. На земле такие машины требовалось подзаряжать от стационарных источников. Дана пояснила что компактный, кварковый реактор гравилета практически не требует никакой подзарядки.
  Я не стал отвлекать Дану от манипуляций с бортовым компьютером и оглядывал в триклазановое стекло окрестности. Взлетели мы, практически вертикально и вскоре, на высоте полуторокилометров взору представилась безбрежное зеленой море, а в верху - синее небо с ярким лимонно-желтым диском местного светила. Станция пропала из вида в густом сумраке зеленого колодца. Мы висели над лесом минут тридцать пока Дана не воскликнула: «Есть! Я кажется, нашла!»
  На небольшом мониторе высветились несколько пульсирующих точек. Дана пояснила: «Вот крупная золотисто-желтая - это Станция, а от неё штрих пунктирная линия ведет к «озеру» - зеленая точка дальше к берегу моря - голубая точка. Таков и был тогдашний маршрут, мой с Лизобед и без неё».
  Она включила программу автопилота, и машина с нарастающей скоростью пошла над зеленым океаном джунглей. Через час полета машина зависла метрах в десяти над верхушками самых высоких деревьев, и я мог воочию увидеть, как в этом массиве веток толщиной в три, четыре охвата человеческих рук, в путанице лиан и огромных цветов стал формироваться колодец. Ощущение было такое словно эти стволы, ветки куда-то втягивались, убирались и попросту истончались, как истончается, исчезает плотный туман в лощине. Это зрелище завораживало, гипнотизировала, и потрясало своей мистической необыкновенностью. Так бывает, когда смотришь в объемный экран суперсовременного компьютера, создавшего виртуальную реальность.
  Гравилет стал медленно опускаться в образовавшийся колодец. В нижнее, смотровое стекло я уже различал контуры загадочного озера черного, как смола.
  Машина села на кромке берега озера, поросшего темно-зеленой травой. Берег - словно край огромной, зеленой тарелки ровно спускался к воде. Из кабины гравилета видно было, что на поверхности воды пузырится серая, пенистая масса. Она занимала две трети поверхности озера. В глубине воды угадывалась нечто похожее на надутые, детские, воздушные пузыри. Мы сидели с Даной в кабине и по чести сказать, оба боялись выйти.
  - Дана, - сказал я. - Мы выйдем, а гравилет взлетит.
  - Я об этом тоже подумала. - Шепотом сказала Дана. Мы от чего-то говорили шепотом. Потом, Дана сказала: «Я, кажется, догадываюсь что там, в озере».
  - Что? - Спросил, предчувствуя ответ.
  - Вот то, бурое, на поверхности - плацента, а там как лягушачья икра - человеческие зародыши. - Прошептала Дана.
  - Там их тысячи. - Так же шепотом ответил я.
  - Больше - десятки тысяч, если не сотни...
  - Там и Лизобед. - И в моей голове промелькнули слова секретарши. Я прошептал на ухо Дане: «Посеянное зерно дает злак, в колосе злака другие зерна, в этом смысле Лизобед не вернется и вернется одновременно».
  - Я догадывалась об этом. - Ответила Дана ничуть не удивившись такому ходу моих мыслей.
  Загадка озера и судьба Лизобед была разгадана, но лишь на половину, ответ на вторую половину нужно было искать, но, как и где? Дана прошептала мне: «Пора взлетать, больше нам здесь делать не чего».
  Я кивнул головой в знак согласия, Дана что-то переключила на пульте. Гравилет медленно стал подниматься, а лес, под нами стал смыкать свои сучья и ветви, погребая под собой и озеро, и десятки тысяч человеческих зародышей, готовый через девять месяцев выползти на берег в виде... И тут моя фантазия обрывалась жутким, животным страхом.  Когда мы поднялись из колодца, меня вдруг ожгла мысль: «Дана! Не странно ли, что джунгли впустили нас в этот колодец!
  - Еще как странно! - Откликнулась Дана раздумывая, куда теперь направит гравилет. Она предложила слетать к морю на тот самый песчаный пляж, где Лупыкин строил из песка замки. Я согласился. Еще бы не согласиться - я не видел морей Геи. Это заняло еще час полета и таким образом треугольник: «Станция - «озеро»- берег моря, имел стороны примерно полторы на две тысячи километров.
  Стена джунглей обрывалась сразу, словно обрубленная гигантским топором. Гравилет резко снизился и несколько минут летел над узенькой лентой речки, потом свернул в сторону зеленых холмов и вынес нас к полосе песчаный дюн. Море я увидел еще тогда, когда гравилет только подлетал к кромке леса. Оно угадывалось в дымке и в йодистым запахе воздуха, врывавшегося в приоткрытое окно. Теперь оно предстало во всем своем грозном величии. Из-за горизонта к берегу шли длинные волны, обрамленные пенными гребнями и на несколько сот метров забегали на пологий песчаный пляж.
  Гравилет приземлился на одну из песчаных дюн, поросших низкорослой травой, в двухстах-трехстах метрах от кромки прибоя. И опять мы боялись покинуть скорлупку его кабины.
  Была какая-то непонятная, неясная связь между гравилетом, а точнее между программой «Одержания» и тем, что мы увидели в глубине джунглей в «озере» и между самими джунглями. Эта связь пугала нас.
  Мои фантастические предположение о том, что программа «Одержания», да и весь Институт на земле, часть какой-то огромной, может быть вселенской программы только окрепла после увиденного, но и сейчас я не мог признаться даже себе в том, что такое возможно. Чтобы там не писали фантасты, а во Вселенной кроме человека не обнаружили ни одного существа, сколь-нибудь претендующего на разум. Это я знал точно. Есть, конечно, параллельные миры, или как говорят ученые инобытие, но оно надежно отделено от физической Вселенной. Об этом вам любой школьник расскажет. И вот...
«Раньше, я безбоязненно покидала кабину гравилета, а сейчас боюсь». - Призналась Дана.
А мне хотелось услышать от неё; что мы будем дальше делать? Это странно, но почему-то от неё я ждал ответа на вопрос, на который должен как мужчина, отвечать сам.
Так мы просидели рядом, в кабине, несколько часов почти не разговаривая. Две души, заброшенные в глубины Вселенной на берегу океана, не понимающие смысла своего существования, но вполне осознающие ценность жизни как таковой.
- Зачем мы здесь? - Спросила Дана и мне не нужно было других, поясняющих слов, чтобы понять всю глубину и всю трагичность этого вопроса.
                XVII
В легких сумерках вечернего заката мы возвращались на Станцию. Гравилет вывел нас точно в заданный квадрат и начал вертикальное снижение. Обычно, над станцией горел, устремленный вверх мощный прожектор. Свет прожектора был виден из ближнего космоса и служил визуальным маяком для грузовых и пассажирских кораблей. Но еще подлетая к станции, Дана беспокойно сказала: «Светового маяка не вижу. - Потом, глянув на приборную доску, воскликнула - Семен! Сигнал радиопеленга отсутствует!»
Куда мы снижались - не понятно. Наконец, гравилет завис, снижение прекратилось. Высотомер показывал пятьдесят метров до поверхности. Мы пытались хоть что-то разглядеть под собой, но даже обычные сине-красные огоньки периметра не просматривались. Дана включила мощный прожектор под «брюхом» гравилета и ужас сковал нас.
Под нами не было никакой Станции! Только обломки металлопластика, разорванного на куски шипастыми деревьями, да висевшие на этих кусках внутренности Станции. Вот и всё! Переплетение проводов, труб... Словно огромный, демон вырвался из недр земли и воздел на свои бесчисленные рога то, что человек называл Станцией и считал её самым надежным местом во Вселенной.
Лицо Даны посерело. Я был не в лучшем состоянии. Первым порывом было спуститься, но куда? На эти угрожающие шипы, способные разрывать то, что по законам физики не может быть разорвано грубой, механической силой?
У кибернетического устройства гравилета, хватило на это понимания, он вовремя остановил снижение, но что делать нам?
- Там люди. - Выдавил я из себя.
Дана посмотрела на меня отсутствующим взглядом, видимо не поняв, что я сказал: «Там люди, Лупыкин. Федоркин» ...
- Были. - Прошептала Дана и ткнула пальцев в панель прибора. Я ничего не понял и повторил: «Дана, там люди, нужно как-то спасать.
- Нет, Семен, мы одни. - И опять ткнула пальцев в приборную доску.  Я взорвался: «Что ты мне тычешь! Что тычешь!» - И осекся, наткнувшись на полные слез глаза Даны.
- Этот, прибор показывает, что под нами нет ни чего, нагретого до температуры человеческого тела. - Всхлипывая сказала Дана. - Он уловил бы тепло тел даже на глубине в три, четыре метра под плотным слоем глины. Там все мертвы, Семен. - Дана заплакала.
Я соображал. Видит Бог, как я тогда напряг все свои скудные познания в области космонавтики и прочих вещей, связанных с этим делом. Все обрывки случайных разговоров, прочитанных в детстве книг, газетных и журнальных статей - все ожило в моей памяти и завертелось в стремительном, лихорадочном танце. Я хватался то за одно, то за другое, как утопающий за соломину.
  - Дана, - сказал я, - этот гравилет способен летать в космосе? - Вопрос озадачил Дану.
- Ты хочешь на нем долететь до Земли? - Удивленно спросила она.
- Ну что ты, милая. Я подумал, что если мы поднимемся на приличную орбиту, если у гравилета имеется радиомаяк, то можно как-то подать сигнал в космос. - Дана не понимающе смотрела на меня. - Дана, есть слабенькая надежда на то, что этот сигнал примет какой-нибудь пролетающий мимо звездолет и нас подберут. По крайней мере, я читал, что так поступали и спасались.
Дана задумалась. А у меня возникли другие, куда более прозаические вопросы, например, как и куда сходить по малой нужде, не говоря уже о воде и хлебе. Как не напрягал я свою память, но в ней ничего не было, о гравилетах этого класса и подобной этому, модификации.
Прошло минут пять и Дана сказала: «Давай вернемся на берег моря и обдумаем тщательно наше положение, не висеть же нам здесь вечно?»
Через час гравилет сел на облюбованной им вершине дюны. Крайняя нужда заставила нас покинуть его кабину и вскоре мы убедились в том, что он не делал ни каких попыток оставить нас на берегу моря.
Мы уснули в гравилете, откинув спинки сидения. Получилась приличная двуспальная кровать и еще оставалось довольно много места сзади, куда мы затолкали биоскафандры.
                XVIII
Утро по мимо старых проблем принесло новые; хотелось пить и есть. Пришлось потерпеть пока Дана не нашла способ отключить автопилот и еще пара часов ушла на то, чтобы научиться управлять гравилетом. Вчерашняя мысль взлететь в космос отступила на задний план перед сиюминутными нуждами. Усмирив и «взнуздав» машину мы отправились на берег речки, что вытекала из джунглей.
Дана предполагала, что именно на берегу этой речки они «одерживали» с покойным Митио. Выбрали мы ровную полянку, поросшую не высокой травой, метрах в двадцати от берега реки, представлявший из себя пологий гравийно-песчаный склон, переходящий в отмель.
За водой отправился я с десятилитровой канистрой в руках, оставив Дану разбираться с бортовым компьютером. Она искала технические характеристики гравилета.
Трава под ногами была плотной и упругой, ощущение такое словно идешь по ворсовому ковру. Берег усеян мелкими, окатанными камешками величиной с грецких орех. Дышалось легко, о микробах и бактериях как-то не думалось.
Я забрел в воду насколько позволяли мои ботинки, по щиколотку и наклонился, чтобы попробовать её на вкус. Зачерпнул ладонью и поднес к губам. Вода немного пахла, но запах был приятным, она чуть-чуть отдавала настоем мяты. Зачерпнул воды в канистру и, запрокинув голову, стал жадно пить из горлышка.
Неожиданно почувствовал сильный толчок в носок моего ботинка и стремглав выскочил на берег. Мне послышалось, что в момент толчка раздался звук: «М-у-у-м».
Глянул в воду, в то место где только что стоял. Там лениво раскрывала рот здоровенная рыбина! Наверное, такую же рыбу жарил Митио. Больше метра, чуть уплощенное туловище, а так, ну - сом! Тот самый сом, который водился в реке моего детства!
Когда я вытаскивал рыбину на берег, ухватив за жабры голыми руками, она только протяжно мычала, но не сделала ни малейшей попытки вырваться! Я положил её на траву, спустился к воде и вошел в неё. Из глубины всплыла вторая рыбина и ткнулась в мой ботинок промычав, как корова. Потом еще и еще. Это было, скажу я вам, жутковатое зрелище.
Так что вернулся я к гравилету с водой и с добычей. Дана разделала рыбину и сноровисто нанизала куски на проволоку. Нашлись несколько таблеток сухого горючего, и мы через полчаса ели жирное, тающее во рту мясо этих странных рыбин.
Дана в перерывах насыщения, рассказывала: «Твоя идея насчет взлета на орбиту вокруг Геи вполне выполнима. Кабина гравилета модифицируется для таких нужд. Пока не знаю, как. В гравилете есть синтезатор пищи и воды. Пока не знаю, где и каким образом запускается. Ресурс такого полета, как говориться в инструкции, ограничен только возможностями человеческого организма. Как у тебя с организмом, а?
Она была в настроении, шутила, хотя я не видел повода для шуток. Женщины легко переходят от истерики к веселости, от влюбленности к ненависти. Странные существа! Вот почему я никогда не женился! Женщина - это балкон, на который выходят подышать свежим воздухом, но жить на балконе - нет уж, увольте! Конечно, Дана была другая... Эта мысль, что «Дана была другая» влетевшая внезапно в мою голову, заставила посмотреть на неё.
Дана уплетала за обе щеки шашлык из рыбы и запивала его холодной водой из канистры. Казалось, ни что остальное её не беспокоит и не интересует. «Нет, - подумал я, - она не другая, просто она единственная на всей планете и в этом весь фокус».
- Хлеба бы. - Сказала Дана, утирая ладонью рот.
А я с ехидцей подумал: «Еще бы вина к хлебу, да уверенности в том, что все это будет и завтра, и послезавтра, и всегда». Словом, очень, очень тревожно было у меня на сердце, и эта беспечность и жизнерадостность Даны раздражала меня. То ли нервное напряжение, то ли сытный обед он же и завтрак, то ли еще что, только мы откинули сидения в гравилете и улеглись спать. Более глупого и опрометчивого поступка в нашем положении, трудно было придумать, но все на этот раз обошлось.
XIX
Проснулся я первым, наверное, оттого, что с моей стороны было приоткрыто окно кабины и от реки потянуло прохладой. Я вышел из кабины справить нужду. Отошел метров на сорок и уселся лицом к заходящему солнцу. Смотрел в небо по которому проплывали легкие перистые облака. И увидел, как выше облаков заиграла, засветилась характерным металлическом блеском точка. Я бы мог, поклятся, что это летательный аппарат, возможно низкоорбитальный спутник, но что бы это ни было - это изделие рук человеческих!
Я ринулся к гравилету с криками: «Дана! Дана! Немедленно взлетаем!» Хотя, понятное дело, догнать или как-то перехватить эту точку в бескрайнем пространстве было делом невозможным. Но я бежал и кричал. Мертвого мог поднять. Дана выскочила из гравилета с интегратором в руках и присев на корточки, выискивала на земле и в воздухе причину моего крика, и панического бегства.
- Дана, там, там... - Я показывал рукой на Запад, - там я видел летящий аппарат. - Сказал и тяжело осел возле её ног.
- Ты сдурел, Семен! Я уже бог весть что подумала. - Дана смотрела на меня как на больного головой. Мне и самому показалось, в этот момент, что я сдурел. Да, что и говорить, повел себя не самым лучшим образом.
- Расскажи по порядку, что случилось? - Спросила Дана и положила рядом с собой интегратор - надо сказать увесистую штуковину. И опять, странным образом я отчетливо вспомнил, как ловко она с ним обращалась.
«Не такие уж слабенькие руки у этой мадам». - Подумал я. Подумал совершенно не о том, не уместное подумал. Пришлось рассказывать, как я мечтательно сидел, справлял нужду и увидел святящую точку в небесном пространстве. Мой рассказ, на фоне не шуточного волнения Даны, получился довольно смешным и даже комичным.
Посмеявшись (что делать, и я смеялся) мы решили не пороть горячку, тем более Дана не знала многое из того, что нужно было знать. Однако наличие в пространстве Геи летательного аппарата вселило в нас изрядную дозу оптимизма. Дана осталась «колдовать» с компьютером, а я пошел на речку, прихватив с собой еще одну канистру под воду.
Когда я спускался к воде меня заинтересовали камешки. Наверное, потому что я решил пнуть один камешек и поддел его ногой. Камень взлетел, описав короткую дугу, бултыхнулся в воду, но я почувствовал необычную тяжесть камня, словно это был кусок свинца. Вот почему я сел на гальку и взял в руки камень. Моих скромных познаний в физике хватило чтобы по весу камня понять; в руках моих не свинец, не золото, а редчайший металл - осмий! Это были россыпи осмия! Только вот я ни где не встречал упоминаний о самородном осмии. Поохав и поахав по поводу свалившегося на мою голову открытия, прикинув что кабы это, да кабы там на Земле... я занялся будничным делом, набрал в канистру воды и прихватил очередную рыбину и направился к гравилету.
В глаза бросилось разительное изменение его очертаний: исчезли триклазановые панорамные окна впереди гравилета и два обзорных внизу. Он стал напоминать огромную снежную бабу: четыре сферические конструкции, соединенные между собой, вот примерное описание того, что я увидел.
Дана стояла рядом, у небольшого пандуса, ведущего во вторую, от низа, сферу.
- Ну и как тебе наш будущий космический дом? - Спросила она таким тоном, словно спрашивала: «Ну, как тебе моя новая прическа? Нравиться?»
А «дом» и вправду оказался не в пример удобнее прежнего. В верхней сфере одноместная кабинка с панелью управления и монитором бортового компьютера. Ниже вторая сфера, была спальным отсеком на четыре места. Правда, спальные места располагались весьма странным образом, но я сообразил, что они рассчитаны на состояние невесомости. В следующей третьей сфере располагались бытовые отсеки, в том числе синтезатор пищи, воды, утилизатор отходов, душевая. Самая большая, нижняя сфера включала кварковый гравитационный двигатель и силовую установку для остальной приборов и механизмов машины. Все это мне показывала и рассказывала Дана, явно гордясь тем, что раскрыла одну из тайн гравилета.
- Только синтезатор пуст. Его нужно, как написано в инструкции, загрузить биомассой, заполнить водой. - Пояснила Дана. - Так что завтра придется попотеть. - Она хихикнула. - Травку покосить, веточек поломать, рыбок половить.
Мне не нравилось, как она хихикает и как шутить, но то, что голова работает - факт! Можно и потерпеть эти женские взбрыки.
Спать на новых спальных местах было крайне неудобно и так получилось, что мы с Даной сползли в низ сферы и всю ночь проспали в обнимку, под одним одеялом. Странное дело, я не испытывал к ней ни страсти, ни влечения, да и она, словно не замечала, как её попка то и дело натыкалась на мой инструмент. Была лень, удивительная в нашем положении.
XX
До обеда, следующего дня, я работал водоносом и поставщиком рыбного белка для ненасытного синтезатора. После обеда мы перелетели поближе к стене джунглей, и я совал в ненасытную воронку какие-то листья, ветки и прочую зелень. Дана пренебрегала такими прозаическими занятиями и продолжала общаться с бортовым компьютером.  К вечеру, ненасытный красный глаз синтезатора сменил гнев на милость и загорелся умиротворяющим зеленым.
Ужинали мы его «блюдами» в странных упаковках, из которых еду нужно было высасывать и выжимать. Это было понятно, он работал в режиме космического пространства, где нет гравитации. Впрочем, готовил он вкусно и даже сок, поданный им, был превосходен. Я пошутил: «Что там написано об организме человека в невесомости? С такой едой любой организм может существовать не ограниченно долго.
Здесь бы и пошутить, но Дана, (вот уж женская натура!) напротив, отнеслась к моим словам серьезно. (Черт её знает, что! Хохочет над серьезным, над пустяком дуется!?)
- В невесомости, как известно из костей вымывается кальций. Если мы с тобой будем в этом космосе долго болтаться, то станем медузами. Если раньше не сдохнем. - Откликнулась она голосом, не допускающим шуток. От этих слов мне стало не по себе. Я от чего-то вспомнил прошлую ночь и накатившуюся на меня лень.
- Ты этой ночью ничего не чувствовала? - Спросил я Дану.
- Член твой стоячий? Ты про это хотел спросить? - Дана усмехнулась, но усмешка эта еще больше встревожила меня.
- Положим, про это.
- Так вот в невесомости таким делом, говорят, заниматься крайне сложно. - И Дана опять расхохоталась. (Когда-нибудь, я не выдержу и стукну её по башке!)
- И не смешно вовсе.
- Да уж куда смешнее. Лежит мужик рядом с голым задом бабы, хер стоит, а он дрыхнет. Я думаю, ну вот-вот начнет что-нибудь делать. Нет!
- Могла бы и сама...
- Ну, да! Кинулась бы ноги разметав! - Выкрикнула Дана. Словом, мы крепко с ней поругались в тот раз. Пришлось спать в полулежащем положении, пристегнув себя к спальному месту ремнями. Теперь уже дело было не в лени, а в принципе.
Утром, следующего дня, мы стартовали с Геи по широкой дуге. По сути, на орбиту нас выкинула центробежная сила. «Зависли» мы в тысячи с небольшим километра от поверхности и Дана включила радиомаяк.
С неделю мы привыкали к новым условиям существования. Тошнило, кружилась голова. Большей частью лежали, лениво перебрасываясь словами. По началу рассказывали о себе, вспоминали прежнюю жизнь, но вскоре и это надоело. Попробовали заняться сексом, но только разозлили друг - друга.
- Без специального станка не обойтись. - Мрачно пошутила Дана и это была, пожалуй, единственная шутка, которую я поддержал.
Ирония Даны по поводу, мной виданного «небесного объекта», постепенно сошла на нет и мы уже подумывали спуститься на Гею и жить рядом с рекой, преобразовав гравилет в привычную конструкцию, своего рода хижину для робинзонов.
- Нарожаю тебе кучу детей, - говорила Дана, - и будем мы новыми Адамом и Евой.
- Ну да, а наши детишки возьмут в жены тех, кто вылупился из икринок в том озере?
Так, обычно, заканчивались все наши рассуждения о будущем. Проект «Одержания» постоянно напоминал о себе.
Он возник внезапно - этот огромный, в полнеба, молочно-белый пузырь и поглотил наш крохотный космический дом. Мы даже не успели как следует испугаться. Он наплыл на нас. Я видел кромку молочно-белого цвета с небольшим отливом в серебро, надвигающуюся на гравилет, а потом наступила тьма. Отключилась энергоустановка гравилета. В этой тьме Дана прижалась ко мне, и я услышал, как трепетно бьется её сердце.
Первое чувство, возникшее в этой кромешной тьме, принадлежала телу. Нас медленно прижимало к одной из стен нашего космического дома. Так могло быть, если начинается ускорение, то есть нечто нас движет. Но так могло быть, если включилась сила тяжести, как это бывает на больших космических кораблях. Я испугался, что нас может раздавить, расплющить и почему-то вспомнились слова Даны, что мы, в космосе, можем превратиться в медуз.
Однако сила с какой нас прижало к борту сферы жилого отсека, не увеличилась и была вполне сносной. По времени все это, от момента появления «пузыря» до стабилизации силы тяготения, заняло не больше получаса. Дана ощупью стала подниматься в командный отсек, где был единственный иллюминатор. Я протиснулся за ней следом, бормоча, что «вот, попали, как Иона во чрево кита».
В отсеке было чуть-чуть светлее. В иллюминаторе клубилась молочная мгла. Пульт гравилета был обесточен, мертв. С час, более, мы глазели на эту белую муть, а потом спустились во тьму жилого отсека. Это путешествие отняло не мало сил и мы, как сумели, улеглись на том месте, где стал «пол».
Я лениво отметил, что гравилет лежит в горизонтальной плоскости, но что из этого следует и следует ли вообще что-то, думать не стал, уснул. Дана уснула раньше меня.
Проснулись мы от яркого луча света, идущего из командного отсека. И снова полезли в него. Свет попадал из иллюминатора и ярким он показался нам в кромешной тьме жилого отсека. Мы увидели в иллюминатор не много, кусочек чего-то, напоминающего внутренность ангара или склада.
Пролет металлической балки, гофра стены, вот и все. Но это обрадовало нас поскольку, виденное очень походило на дело рук человеческих.
Враз захотелось пить и есть. Всегда так, чуть отлегнет от сердца, так сразу тянет на то, чего нет.
- Давай стучать. - Предложила Дана. - А то подумают, что здесь никого нет. Я читала, что около орбитальных пространствах работают чистильщики космического мусора. Вот и нас «подчистили».
Мы принялись колошматить, чем попало по стенкам, пока не оглохли от шума. Устали. И вдруг где-то, как будто везде, раздался такой родной и грубый голос.
- Чего грохочите то, а? Чего шум поднимаете, а?
Чего уж мы орали, не помню, только доорались до того, что к нашему иллюминатору приткнулась заросшая бородой, усатая морда, какого-то мужика.
- Батеньки! Да тут люди! - Вскричала морда и тут же исчезла.
Тут бы и поставить точку, поскольку через час, мы с Даной, умытые, выкупанные в ванне с шампунями, одетые в легкие спортивные костюмы, сидели на веранде «Управления космической утилизации», а под нами, в каких-то трехстах метрах шипели и пенились волны Адриатического залива.
Дана потянулась и сказала мне: «Пойдем, надеюсь, у нас с тобой всё получится, не то, что там»... - Она ткнула пальцем в синее небо.
И у нас все получилось, и потом все получалось, поскольку я женился на Дане. Она родила мне трех малышей.
Конечно, кое - кому хочется, чтобы я рассказал до конца о проекте «Одержания». О том, как мы очутились на Земле, но дело в том, что..., словом я не хочу потерять стабильный и приличный пенсион, да, и Дана, не хочет: - Верно, Дана?
 - Конечно, мой дорогой! - Словно эхо откликнулась Дана. Еще бы, она возражала! Ведь не секрет, что клоны из материнского чрева озера, самые покладистые и самые сексуальные из всех женщин Вселенной. И нет лучших рабочих, чем клоны-мужчины.
Мы, с Даной, вошли в помещение межпланетной корпорации «Осмий Интернешнл», где на сто пятидесятом этаже располагались роскошные апартаменты нашей квартиры.
1999 -2003 годы