Григорий Александрович Шепелев
Наездник Ветра
(исторический роман)
Краткое содержание
Роман о воинских и любовных делах князя Святослава и о судьбе прекрасной его возлюбленной, египтянки Роксаны. Но всё же главный герой — это их приятель, авантюрист Калокир, который опять-таки в состоянии эротического волнения ухитрился втянуть в войну пол-Европы.
Это была та самая ведьма, которую убил он.
Н. В. Гоголь
Книга первая
Неужели ты прискакал на Ветре?
Часть первая
Дьяволица
Глава первая
Лучший корабль ромейского флота, дромон «Апостол Варфоломей», на борту которого был отряд абордажных воинов, шёл на вёслах из Херсонеса в Константинополь. Правил судном сам Алексей Диоген — друнгарий императорских кораблей, патрикий. К его досаде, на полпути отличный попутный ветер сменился штилем. Двое гребцов по этой причине умерли. Остальные были бы рады поступить так же, хоть Алексей поклялся всех их освободить по прибытии, если путь займёт менее шести суток. Во время этого плавания флотоводец был чрезвычайно щедр на клятвы и на удары. Одного из надсмотрщиков, который избил гребца незаслуженно, он пинком препроводил за борт. Несчастный плыл за кораблём целых десять миль и что-то кричал. Кажется, он был недоволен. Под его вопли гребцы налегали на вёсла с большим усердием. Алексей пожалел о том, что в его распоряжении всего только четверо надсмотрщиков. Будь их сорок, он мог бы каждые десять миль отправлять их за борт по одному. Тогда скорость корабля возросла бы вдвое. Патрикий имел серьёзные основания метать молнии. Василевс дал ему ровно две недели на то, чтобы дважды пересечь море, существенно задержавшись на северном берегу. Дело не заладилось сразу. Если бы Алексей лично не сходил в Арсенал и не надавал тумаков ленивому скопищу дураков, корабль бы так и не снарядили. Путь в Таврику по вине противного ветра занял неделю. Ещё два дня великий логофет, магистр Лев Мелентий, который был единственным пассажиром судна во время пути на север, вёл в Херсонесе переговоры с тем, кого надлежало доставить в Константинополь. А на обратном пути воцарился штиль.
Занялась заря шестого дня плавания. Патрикий всю ночь не спал, с тревогой перебирая в памяти каждый час, проведённый в Таврике. После завтрака он взошёл на верхнюю палубу и почувствовал ветерок, который с трудом расшевелил море до лёгкой ряби. Пронизанное лучами майского солнца, оно слепило глаза. В безоблачном небе кружилось несколько чаек. Они тоскливо кричали, словно предупреждая о чём-то. Понаблюдав за птицами, Алексей велел поднять парус. Матросы кинулись исполнять приказ. Знаками они давали понять друг другу, что винный бес всё-таки добрался до головы патрикия. Тот стоял на носу дромона, пристально глядя на юго-запад. Одной рукой он смахивал со лба пот, а другой сжимал рукоять меча, пристёгнутого к ремню. И вот, наконец, внимательные глаза его различили в линии горизонта яркую точку, пока ещё как бы влитую в отсвет моря и чуть заметную в синеве. Эта светоносная точка, похожая на негаснущую искру, выдавала берег, притом особенный. Берег трёх морей и пролива. Ромейский берег.
Приглядываясь к нему, Алексей, герой недавних боёв за Крит, почувствовал на спине своей холод страха. Вернуться в Константинополь после пятнадцати дней отсутствия значило для него точно то же, что ночью забрести в незнакомый лес, полный змей. Присутствие здесь, на корабле, Льва Мелентия, с одной стороны успокаивало патрикия, а с другой — усиливало его тревогу. Да, логофет вряд ли мог покинуть столицу, не заручившись гарантией, что во время его отсутствия там не произойдёт того, чего бы он не хотел. Однако же Лев Мелентий, при всей своей проницательности, вполне мог и просчитаться. Лишь о его отлучке на пару-тройку недель могла бы мечтать царица, если бы у неё возникло желание совершить какую-нибудь опасную глупость. А совершать опасные глупости было её любимым занятием. Вместе с тем, хитрец логофет считался ближайшим другом императрицы и даже другом её любовников! Про него говорили также, что он — друг чёрта, и тот никогда ему не позволит попасть впросак.
Вот такими мыслями утешал и пугал себя Алексей, когда вдалеке узенькой полоской обрисовался берег, а ближе — сам Лев Мелентий, поднявшийся из каюты. Он был не в духе. Алексей знал причину. Эта причина ещё валялась в глубине трюма. Слева по борту резвилась стайка дельфинов. Взглянув на умных животных так, что те поспешили уйти под воду, вельможа перенаправил своё внимание на рабов, скрипевших уключинами. Но злобу сорвать решил он на корабельщиках. Стукнув по палубе магистерской тростью, воскликнул:
— Снимите парус к чёртовой матери! Или сами дуйте в него, ослы! Зачем он висит, как тряпка?
— Я здесь командую, — охладил начальственный пыл чиновника Алексей Диоген. При этом он даже не повернулся к нему. И не удостоил ответом его смиренную просьбу дать разъяснение насчёт паруса. Вот ещё! Здесь, на корабле, он, друнгарий, был после Бога вторым. Лишь ветер иногда спорил с ним, лишь к солнцу и звёздам время от времени обращался он за советом. Приняв это во внимание, логофет подошёл к патрикию и пожал ему руку, а вслед за тем прищурился, как и он, поверх бронзовой фигуры апостола, украшавшей нос корабля. И — вздрогнул от радости.
— Что я вижу! Купол Святой Софии?
— Да, это он, — подтвердил патрикий, — думаю, до полудня мы войдём в гавань.
— Но как тебе удалось так точно рассчитать курс?
Друнгарий опять промолчал в ответ. Логофет ловил его взгляд, высоко задрав плешивую голову. По-иному никто в глаза патрикию Алексею смотреть не мог. Даже здоровенные варяги дворцовой гвардии рядом с ним казались детьми двенадцати лет. Лучшего бойца в империи не было. Одной левой рукой он мог бы придушить тигра. На Крите он в одиночку обратил в бегство сто агарян, орудуя своей палицей так, что трупы валились по обе стороны от него, как деревья в бурю.
Великий логофет, напротив, не отличался величественной наружностью. Это не мешало ему всегда и везде держаться с большим достоинством. Те, кто был с ним едва знаком, мучились вопросом — как же он умудрился с таким, мягко говоря, непростым характером побывать в фаворе у трёх правителей и, тем более, у царицы, мстительность и надменность которой вошли в пословицу? Остальные знали ответ на этот вопрос. Ответ был несложен: незаменимому всё прощается.
Флотоводец и логофет стояли бок о бок, безмолвно глядя вперёд. Скорее всего, думали они об одном и том же. Константинополь с его зубчатыми стенами и четырёхугольными башнями в зыбком утреннем мареве надвигался, как неотвязное сновидение. Его облик будто бы создавался сию минуту, невидимыми руками скульптора или кисточкой живописца. При этом купол Софии, которым увенчал город премудрый Юстиниан, издали представлялся чудом нерукотворным. Не было ещё видно предместий, гаваней, рыночной суеты около причалов. Был различим лишь силуэт города, выраставший между двумя сияниями, морским и небесным.
Солнце не припекало уже, а жгло. Расстегнув три пуговицы камзола, патрикий дал знак надсмотрщикам оставить гребцов в покое. Брови великого логофета приподнялись.
— Что это ты делаешь? — спросил он, — зачем останавливаешь корабль?
— Я его замедляю. Хочу, чтобы нас заметили и успели очистить гавань. Для этого я и парус велел поднять.
— Но нам ещё плыть и плыть! Игнатию Нарфику успеют тысячу раз доложить о том, что мы приближаемся! А Игнатий Нарфик работает очень быстро.
— И тем не менее. Лучше потерять час, чем идти на риск. К тому же, твой друг-приятель войдёт во гнев, ежели навстречу ему не выбежит из ворот вся знать, а также и крестный ход с иконами и хоругвями.
— Да, ты прав, — признал логофет, — такие вот времена! Скажи, кто из нас года два назад ответил бы на поклон этого мальчишки? Теперь я вынужден спрашивать у него, что ему мерещится по ночам! Он просто меня извёл. Таких восьми дней я не пожелал бы даже самому чёрту.
«Конечно! — подумал Алексей Диоген, — зачем желать зла приятелю?» Вслух же он произнёс:
— Ничего! Он наверняка проспит ещё часа три, а там мы причалим, и ты уже сможешь смело о нём забыть.
— Твои бы слова, патрикий, да богу в уши! Ты полагаешь, что василевс будет лично вести переговоры с этой скотиной? Да если он и захочет — клянусь, я сделаю всё, чтоб не допустить этого!
— Как? Неужели и во дворце он осмелится вести себя столь же нагло?
— Уверен, ещё наглее! Это отъявленный негодяй среди негодяев, полностью разложившийся! Просто выродок и подлец. В нём нет вообще ничего святого.
Сочувственно улыбнувшись, Алексей бросил ещё один взгляд поверх бронзовой фигуры и зашагал на корму, где был небольшой навес. Лев Мелентий же предпочёл остаться на солнцепёке, чем сойти в трюм. Он начал ходить по палубе взад-вперёд. Пронзительный скрип уключин ёрзал в его мозгу, как игла с зазубринами. Магистр хотел уже заткнуть уши, но именно в ту минуту вдруг появился из трюма тот, за кем плавал в Херсонес дромон «Апостол Варфоломей».
Это был высокий, худой, чуть сутулый юноша с миловидным лицом и длинными чёрными волосами, одетый как сарацин — разве что тюрбана недоставало. Вокруг его больших синих глаз темнели круги от ночного пьянства и прочих радостей жизни. Но он при этом был гладко выбрит и чисто вымыт. Звали этого юношу Иоанн Калокир. Первым, что вызвало его гнев в тот день, было солнце.
— Чёртова крышка от проститутского ночного горшка! — пробормотал он, потерев пальцами глаза. Потом его взор упал на достаточно уже близкий Константинополь, увиденный им впервые.
— Как? — последовал второй возглас, звонкий от потрясения, — Господь разве не поразил до сих пор огнём или наводнением это омерзительнейшее из мест?
Логофет подбежал к своему молодому спутнику, как слуга к строгому хозяину.
— Иоанн! Ты изволил возжелать что-то?
— Да, я хочу вина, — прозвучал ответ.
— Больше нет вина! Ты употребил всё, до последней капли.
— Чёрт знает что, — поморщился юноша, — неужели я умудрился выхлебать пару бочек вонючей дряни?
— Дряни? То было самое лучшее вино из подвалов василевса, благослови его Бог!
— Магистр, я не расположен выслушивать твои шуточки.
Логофет порывисто огляделся.
— Как ты изволил провести ночь? — спросил он затем.
— Ты что, издеваешься? — покраснел от ярости Иоанн, — как, по-твоему, можно провести ночь в ужасном корыте, полном клопов и крыс? Или ты мне скажешь, что это — лучший из кораблей василевса?
— Все крысы были умерщвлены перед плаванием. А впрочем, тебе виднее.
Калокир злобно отвернулся, чтоб плюнуть за борт.
— Ты не желаешь переодеться? — полюбопытствовал Лев Мелентий.
— Это ещё зачем?
— Не очень прилично христианину входить к царю в языческом одеянии. А тем более — к солнцеликой, праведной автократорше!
— Вот уж к ней я точно не собираюсь входить! Пускай автократор делит эту святую праведницу с гвардейцами, а меня я прошу избавить от такой чести! Хватит задавать мне вопросы! Меня мутит от твоего пойла!
И, повернувшись на каблуках, молодой человек удалился в трюм. Лев Мелентий трижды прочитал «Отче наш». А берег, тем временем, приближался. Уже показались пристани, над которыми высился густой лес корабельных мачт. Последнее обстоятельство вдруг заставило логофета насторожиться. Он даже нервно забарабанил по борту пальцами. С той поры, как Никифор Фока поднял налоги, в столичных гаванях никогда ещё не стояло столько судов. А это ведь были торговые корабли, никак не военные! Что могло быть причиной такого множества их? Решив, что лучше пока об этом не думать, вельможа отошёл к мачте, где была тень от паруса.
Спустя два часа «Апостол Варфоломей», обогнув опасную для него рифовую отмель, вошёл в Босфор. Корабль двигался медленно, потому что сто пятьдесят пар вёсел в руках усталых гребцов погружались в воду неравномерно. Надсмотрщики бездействовали, согласно желанию Алексея. Сам он в доспехах стоял у левого борта. Калокир тоже вдруг появился там. Увидев его, моряк обратился к нему с резкой и решительной просьбой не путаться под ногами. Тогда Иоанн приблизился к логофету, стоявшему возле мачты.
— Скажи, магистр, кто меня встретит в гавани? — спросил юноша.
— Секретарь царицы, военачальники, консулы, министр двора, эпарх, стратиг гарнизона, начальник дворцовой гвардии, протосинкел с другими архиепископами, — уверенно перечислил сановник, — тебе достаточно?
Недовольное выражение на лице Калокира стало ещё отчётливее.
— Вот радость-то! На черта сдалась мне вся эта дрянь? Лучше бы согнали всех проституток Константинополя, нарядив их в какие-нибудь одежды и башмачки с высокими каблучками, а наиболее симпатичных вовсе раздев!
— Гавань не вместила бы их, — хихикнул магистр. Ценитель прекрасного поглядел на него, как на околевшую кошку.
— Знаю, что город сей наводнён пороком, словно Содом или Вавилон!
«Апостол Варфоломей», значительно возвышаясь над всеми встречными и попутными кораблями, двигался по проливу вдоль городских укреплений. Переместившись на носовую часть корабля, Калокир воззрился на крепостную стену невиданной высоты. За этой стеной уже пять веков стоял Священный дворец. Цитадель, в которой располагался он, занимала всю западную оконечность Константинополя с Ипподромом и храмом Святой Софии. Столько легенд слыхал Иоанн о мрачном обиталище ромейских владык, что ему не хотелось даже и приближаться к этому месту. А логофет, задрав голову, глядел вверх в надежде увидеть между зубцами башен дозорных воинов. Но они, даже если и не валялись где-нибудь пьяные, а мужественно стояли на солнцепёке, вряд ли могли с такой высоты отличить дромон от прочих судов, которые бороздили в тот день Босфор. Алексей Диоген что-то обсуждал со своими воинами, поднявшимися из трюма. Вновь оказавшись около Льва Мелентия, Калокир сурово предупредил его:
— Знай, что я непременно пожалуюсь на тебя твоей автократорше! Путешествие было для меня пыткой! Каюта тесная, тараканы! Пища такая, что и взглянуть нельзя!
Лев Мелентий понял, что молодой человек ищет ссоры, дабы получить повод для хамства на берегу, в присутствии гарнизонных воинов и вельмож. Но не на того он напал.
— Вынужден признать, что такая жалоба будет иметь самые печальные последствия для меня, — спокойно сказал магистр, — не думаю, впрочем, что ты захочешь погубить человека только из-за того, что он оказался плохим знатоком вина и не выбрал лучшее.
Иоанн не нашёл, что сказать в ответ. От этого его злость усилилась. Раздув ноздри, он отошёл. Дромон, между тем, уже миновал гавань Юлиана, где у причалов не было мест совсем. В более просторной гавани Феодосия корабли и лодки стояли ещё плотнее.
— Измена! — поднял крик Калокир, увидев на берегу шумную толпу до самых ворот, — измена! Меня решили убить! Немедленно разворачивайте корабль на Херсонес!
Логофет пребывал в полнейшей растерянности.
— Где же твои сановники? — продолжал вопить Иоанн, схватив его за рукав, — нет больше Никифора Фоки, разве не ясно? Переворот! Измена! Полный назад!
Алексей Диоген, приблизившись к крикуну, положил ладонь на его плечо. Колени у Калокира так подогнулись, что он едва не упал.
— Никто здесь не повернёт корабль, — сказал друнгарий, — пока тебя не встретит Игнатий Нарфик, я отвечаю за твою жизнь перед василевсом и перед Богом. Этого тебе мало?
— А если толпа вдруг бросится на меня? Скажи, что ты сделаешь? У тебя всего пятьдесят бойцов!
— Толпа — не взбесившаяся собака, чтобы бросаться без повода на кого попало. Но если даже что-то случится, я и один, без всяких бойцов, разгоню толпу! Мы встаём на якорь в гавани Феодосия.
Недоверчиво поглядев моряку в глаза, Калокир дал знак своим слугам, точнее — слугам магистра, собирать вещи. Их у него оказалось совсем немного.
Владелец одного из самых больших кораблей, стоявших у пристани, знал Патрикия Алексея и не посмел отклонить его предложение быстро сгинуть ко всем чертям. Как он ни спешил, отход корабля занял полчаса, и примерно столько же Алексей потратил на то, чтобы подвести «Апостол Варфоломей» к причалу. Матросы бросили якорь, и его цепь, натянувшись, остановила корабль. Измученные гребцы оставили вёсла и кое-как улеглись на свои скамейки. Тем временем, Алексей опять собрал воинов на корме, чтоб дать им какое-то указание. На краю причала молниеносно скопилась группа зевак. Как было не обсудить, что бы могло значить прибытие столь большого военного корабля с отрядом схолариев? Точки зрения разделились, и дело чуть не дошло до драки. К носу дромона на уровне средней палубы был привязан длинный канат. Один из матросов, приземистый черноглазый индус с длинными усищами, перекинул конец этого каната на берег, крикнув:
— Эй, кто умеет узлы вязать?
Среди ротозеев нашёлся бывший моряк. Натянув канат, он двумя узлами пришвартовал корабль к железной балке причала. Матросы выдвинули на берег длинные сходни.
— Где были-то? — поинтересовался бывший моряк у индуса. Тот закрутил усы и гордо ответил:
— В Таврике!
— Ну, и как дела там? Что говорит сын градоначальника?
Индус сплюнул и заговорщицки огляделся.
— Да плохо всё! Ждут гостей. Сам знаешь, каких! Мы ведь были с тайным поручением к …
— Ах ты, скотина! — схватил индуса за шиворот Алексей Диоген, десятью шагами пройдя через весь дромон, — ещё одно слово — и я отрежу твой поганый язык, а всё остальное отдам Игнатию Нарфику! Пошёл прочь!
Получив пинка, болтун отлетел. Полсотни могучих воинов во главе со своим начальником устремились по шатким сходням на берег. Они и вправду казались лишними — Алексей Диоген, блистающий латами и размахивающий мечом, смог бы разогнать не то что толпу людей, а стадо слонов.
— Любой, кто не уберётся с дороги, будет убит! — возгласил он так, что гавань и торжища, простиравшиеся за нею, на один миг погрузились в полную тишину, десятками тысяч глаз с ужасом воззрившись на исполина. А затем все — покупатели, продавцы, зеваки, бросились врассыпную, давя друг друга и сокрушая всё на своём пути. То, что умудрялось устоять, с грохотом сшибал ударом ноги патрикий. По рынку сплошной лавиной катились фрукты и овощи. Более дорогим торговали ближе к воротам. Там Алексей не намеревался расчищать место, хотя и мог бы. Но оно вдруг само по себе расчистилось. Те, кто успел привыкнуть к такого рода мероприятиям, весьма частым во времена Никифора Фоки, спешно переместились в рыночные харчевни. Гости столицы, которым всё это было ещё в новинку, всего лишь отошли в сторону, удивляясь и негодуя. «У нас в Лионе или Вестминстере, — говорили они, — этих гнусных тварей встретили бы камнями!»
Но ни камней, ни Лиона с Вестминстером рядом не оказалось. Кончив свою работу, Алексей выставил оцепление у причала. Затем он любезным голосом предложил Калокиру и логофету сойти на берег. У Иоанна, однако же, оставались некоторые сомнения.
— Всё отлично, — сказал ему Лев Мелентий, взяв его за рукав и потянув к сходням.
— С чего ты взял?
— Мои люди на берегу подали мне знаки.
— А почему не встречают нас?
— Я не знаю. Но уверяю тебя — в ближайшие пять минут подоспеет гвардия, так что этот разгром был вовсе не нужен. Просто мы опоздали почти на сутки, и Алексей решил выслужиться как следует.
Солнце было близко к зениту. Снимая на берегу кафтан, Калокир уронил мешочек, наполненный порошком. Один из двух слуг, приставленных к юноше, подобрал упавший предмет и подал его владельцу.
— Ах, я забыл в корабле кальян! — спохватился тот, — а мне без него нельзя!
— Ради Бога, — яростно прошипел ему на ухо Лев Мелентий, — неужто ты полагаешь, что в этом городе мало такого рода предметов?
— Откуда я могу знать? Мне кажется, что здесь нет ничего хорошего!
Даже не посмотрев на толпу, следившую за ним издали, Калокир обвёл взглядом безлюдный рынок и захотел по нему пройтись. Достаточного размера мешок отыскался сразу. Его понесли за юношей двое слуг.
Ни гончарный ряд, ни суконный ничем не смогли пленить Иоанна. Минуя шёлковый ряд, он бросил в мешок несколько камзолов, расшитых золотом, и атласные шаровары с карманами, соответствующими его характеру. Оружейный ряд совсем не утяжелил мешок, но зато на поясе юноши появился дамасский меч с резной рукоятью, украшенной изумрудом. Золотой ряд, как легко можно догадаться, заинтересовал молодого человека до чрезвычайности.
— Я всё помню, — хрипло сказал он слугам, тащившим за ним добычу, — каждую вещь, кинутую в мешок! Не рассчитывайте, таким образом, взять хоть что-нибудь из мешка! Можете брать с прилавков, если хотите.
За ним наблюдали и перешёптывались.
— Магистр, да сделай же что-нибудь! — шептал на всю площадь в ухо несчастному Льву Мелентию Алексей Диоген, который умел низко наклоняться для подтверждения несгибаемости, — ведь это же стыд и срам! Попробуй его чем-нибудь отвлечь, что ли!
— Его? От золота? Ты что, шутишь? Да ладно уж, попытаюсь.
Жестом утихомирив торговцев, которые начинали тихо роптать, логофет направился к Иоанну. Тот уже ошивался с мешком и слугами по парчовому ряду.
— Я хочу знать твоё мнение вот об этой вещице, — вяло обратился он к логофету, заставив слуг разложить перед ним на земле персидский ковёр, — не слишком ли он вульгарен для городского жилища, как ты считаешь?
— Нет, я бы не согласился с такой оценкой, — пожал плечами сановник, — ведь у эпарха в спальне висит такой же. А некоторые считают эпарха не очень глупым.
— Ты издеваешься? — вскинул голову Калокир. В ответ на это магистр ещё раз пожал плечами, будто бы уклоняясь от явной категоричности, но затем всё же произнёс довольно лениво:
— И в мыслях такого нет.
— Может, то была покупка его жены? — вцепился в соломинку Иоанн.
— Не исключено.
— Так это меняет дело! Его жена молода, красива?
— Шестьдесят лет.
— Это просто прелесть, — стремительно огляделся по сторонам Калокир. Затем повернулся к слугам, — выбросьте к чёрту этот мешок! Магистр, я твой должник.
— Нет, я ничего об этом не знаю, — сказал, смеясь, Лев Мелентий, — клянусь тебе, ничего!
Как раз в это время из ворот к городу выехал большой отряд верховых, около двух сотен. Все они были в парадных латах, кроме двоих. Эти двое ехали впереди. Звали их Рагнар и Игнатий Нарфик.
Рагнар, двадцатисемилетний светловолосый ярл, был этериархом дворцовой стражи. Две с половиной тысячи экскувиторов, охранявших царственное семейство, повиновались только ему, и никому больше. Все они были варяги, как и он сам. Царица, имевшая некоторые повадки кобры, в первый же миг своего знакомства с Рагнаром переименовала его в Рашнара, и он не стал возражать. Этого Рагнара, то есть Рашнара, знали в столице все. Он жил очень весело, потому что имел красивую внешность и романтический склад характера. Его подвиги обсуждались и во дворце, и на рынках, и даже в храмах, где по утрам молоденькие молельщицы, отводя глаза от иконописных ликов, под звон кадил нашёптывали друг дружке сплетни минувшей ночи, главным героем которых был скандинавский красавец. Их женихи и мужья его ненавидели и мечтали только о том, чтоб он был отправлен служить в Алеппо.
Игнатий Нарфик был человеком другого склада и совершенно иной наружности. Год назад сделавшись помощником легатория, он успел наполнить Константинополь со всеми его предместьями тьмой шпионов. Эти шпионы рыскали даже там, где им, казалось бы, вовсе нечего было делать. Они, к примеру, выискивали ростки преступного вольнодумства даже в домах терпимости и ночлежках, не говоря уж о кабаках, базарах и пристанях. Не осмеливались они соваться только в притоны. Как раз по этой причине туда охотно ходил Рашнар. Но нельзя сказать, что шпионы даром ели свой хлеб, поскольку работа в ведомстве Игнатия Нарфика кипела без перерыва, и днём и ночью. Ходили слухи, что сам он по нескольку раз на дню отмывает руки от крови.
Остановив коней перед Калакиром и логофетом, оба сановника спешились. Лев Мелентий представил их своему попутчику. Тот смотрел, главным образом, на Игнатия. Последний до ужаса походил на ящерицу и хищную птицу одновременно.
— Всё ли благополучно? Хранит ли Бог василевса? Как себя чувствует патриарх? — обрушился на него с вопросами Лев Мелентий.
— Дела обстоят неплохо, слава Пресвятой Троице, — хриплым голосом доложил чиновник, отвесив низкий поклон. Все перекрестились, кроме Рашнара и Калокира. Первый был многобожником, второй — лодырем. Поинтересовавшись, с достаточным ли усердием Бог печётся о царственной госпоже и её наследниках, Лев Мелентий задал вопрос, что произошло в столице за две недели.
— Особых новостей нет, однако мы ждём их от твоей милости, — был ответ, который сопровождался опять поклоном.
— Не присылал ли проклятый Богом мисянский царь ещё какого-нибудь посольства в Константинополь?
— Избавил Бог! Я думаю, в прошлый раз ты достаточно ясно дал им понять, что с друзьями турок у нас дел нет.
— Послушайте, а где высшие чины Ромейской державы? — опять запел любимую свою песню ценитель пышных ковров, которому стало скучно, — я что-то не понимаю — меня, вообще, рады видеть здесь или как?
— Все ждут тебя во дворце, — отвечал Игнатий и поклонился новому собеседнику с некоторой опаской, словно боясь удара по голове.
— Как, и патриарх меня ждёт?
— Конечно.
— И протосинкел ждёт? И доместики?
— Ну а как же!
— Неужто и император примет меня сегодня?
— Да, в Золотой палате. Августа и багрянородные отпрыски также горят желанием тебя видеть.
Иоанн хлопнул себя ладонью по лбу, словно на него сел комар.
— О, как ты меня убил! Я ведь не смогу сегодня быть во дворце, ну просто никак! Мне придётся до ночи отмываться от грязи, которая прилепилась к моему телу в тесных каютах царского корабля. Вы же не хотите мне заявить, что и во дворце такая же прелесть?
Игнатий оцепенел. Рашнар отвернулся, чтоб скрыть улыбку. Алексей Диоген лишь вздохнул, но так, что чуть не унесло всех, кто был рядом с ним.
— Мы это уладим, — спокойно пообещал магистр.
— Но у меня… — растерянно начал Игнатий Нарфик. Слово «приказ» застряло у него в глотке. Логофет понял.
— Я говорю, мы это уладим, — повторил он.
— Итак, где мой дом? — спросил Калокир.
— На Месе, — сказал Рашнар.
— Очень хорошо, — взглянул на него Иоанн, — Я хочу, чтоб ты проводил меня. Конь мне будет?
— Ты можешь взять моего, — предложил Игнатий, — он неплохой. Мы с магистром дойдём до дворца пешком, если он, конечно, не …
— Буду рад, — прервал логофет. Как видно, у него было что рассказать Игнатию Нарфику. Приказав отряду сопровождать обоих вельмож, Рашнар вскочил на коня. Калокир уже был в седле. Оно ему было куда привычнее, чем корабль.
Глава вторая
Был уже полдень. Рыболовецкие лодки шли к гаваням косяками. Во всех городских церквах звонили к обедне. Проехав под гулким сводом ворот, два всадника устремились рысью мимо окраинных постоялых дворов прямо к центру города. Вскоре им пришлось перейти на шаг. По мере их продвижения на широких, залитых солнцем улицах, вымощенных булыжником, становилось всё многолюднее.
— А куда они все спешат? — спросил Калокир, удивлённо глядя на толпы секретарей, нотариев, табуляриев и писцов, сворачивавших с широкой улицы вправо, где вдалеке виднелась высокая крепостная стена. Более значительные чины ехали на осликах, а за ними бежали слуги.
— Они спешат во дворец, — объяснил Рашнар, — ведь все полагают, что ты сейчас встретишься с царицей, а после этого выступишь с речью на Ипподроме, перед сенаторами.
— Ах, дьявол! — пробормотал Иоанн, — мне их очень жаль. Они так хотят меня видеть, эти несчастные люди! Может, представиться им сейчас?
— Тогда ты расчувствуешься ещё сильнее, ибо я буду вынужден половину их перебить. Иначе они от счастья тебя задушат.
Прохожие неохотно давали дорогу ослам и их седокам, но с подобострастием расступались перед двумя молодыми всадниками. Лишь избранным дозволялось ездить по Константинополю на конях. К тому же, многие узнавали Рашнара. Женщины, мимолётно встречаясь глазами с ним, улыбались. «Как он красив! — думал Иоанн, переводя взгляд с них на этериарха, — у него лик, как у Сатаны! И он, судя по всему, славный малый!»
Ярл вдруг сказал:
— Когда мы с Игнатием направлялись к пристани, торгаши у ворот стали нам кричать, что ты собираешь хлам на прилавках. Я полагаю, ты делал это не потому, что тебе понравился этот хлам?
— Ты очень умён, — признал Иоанн, — а раз так, скажи мне — что было бы, если бы в мой спор с Игнатием Нарфиком не вмешался магистр? Меня повезли бы во дворец силой?
— Конечно, нет. Они бы утёрлись. Ведь ты — особа священная! Я нисколько не удивлюсь, если завтра в храме Святой Софии будут стоять иконы с ликом Христа, похожим на твой.
Глаза Калокира стали такими, что ни один приличный иконописец не взялся бы рисовать с этого натурщика никого, кроме Иоанна Крестителя после выходки Саломеи.
— Ещё бы, — процедил он, почти не разжав зубов, — ведь Христос — не только Спаситель, но и судья!
— Ты это о чём? — слегка удивился этериарх. Калокир опомнился. Что он делает? Перед ним ведь уже не льстивый и обходительный Лев Мелентий, зависимый от него, а военачальник, и даже больше того — привилегированный скандинавский наёмник! Самому дьяволу неизвестно, что у него на уме, кто за ним стоит! Но даже дураку ясно, что ни одна интрига в стенах дворца не может плестись без его участия. Это было бы несомненно даже помимо слухов о том, что он — близкий друг царицы. А слухи эти могли ли быть пустой болтовнёй? Разве что в том случае, если бы знаменитые на весь мир глаза Феофано были незрячими.
Осознав всё это, Иоанн выругался — негромко, но с таким чувством, что конь скосил на него свой умный, блестящий глаз. По счастью, в эту секунду Рашнар направил вдруг своего коня на большой воз с дынями, перегородивший всю улицу, и обрушил на перепуганного возницу удары плети, крича ему:
— Хочешь на галеры, проклятый турок? Поворачивай своих кляч! С закрытыми глазами ты, что ли, ездишь? Ну, так сейчас ты будешь вовсе без глаз, баран!
Несчастному, наконец, удалось развернуть свой воз, уронив при этом несколько дынь, и всадники вновь обрели возможность продолжить путь.
— Извини, патрикий, — сказал Рашнар, — ручаюсь, Игнатий Нарфик узрел бы в этом коварный заговор!
Иоанну осталось только гадать, что имел в виду молодой варяг — неловкость возницы или же нечто иное.
Дом, к которому скандинавский воин сопровождал своего попутчика, находился неподалёку от форума Константина. Это был особняк из белого мрамора, скрытый от посторонних глаз высокой стеной. У ворот стояли два воина с алебардами и щитами. Один из них, когда Калокир с Рашнаром подъехали, трижды стукнул большим железным кольцом, которое было свободно прикреплено к воротам. С другой стороны ворот лязгнули увесистые засовы, после чего створки распахнулись, и двое слуг с поклонами вышли навстречу всадникам.
— Не желаешь выпить со мной вина? — спросил Иоанн у этериарха.
— Можно, — ответил тот. Они пересекли двор и спешились возле самых дверей. Коней тотчас подхватили другие слуги.
Дом показался Иоанну почти приличным. По крайней мере, он был довольно просторным, но слишком скромно обставленным — как и всё, что было обставлено по приказу тогдашнего императора. Временному хозяину приглянулась только одна из комнат нижнего этажа. Комната имела восточный облик — пышный ковёр, множество расшитых подушек, мягкое ложе и низкий столик с резными ножками, за которым нужно было сидеть на полу, со скрещенными ногами, как это делают сарацины или китайцы.
— Вот здесь мы и пообедаем, — объявил Калокир и тотчас уселся. Рашнар, сняв меч, сел к столику так же ловко, как Иоанн. Им незамедлительно принесли вина, ключевой воды в глиняных кувшинах, жареных крабов, сыра, тёплого хлеба и овощей. Калокир хотел отпустить слугу, однако этериарх вдруг сказал последнему:
— Погоди! Пусть пошлют кого-нибудь в суконную лавку около Южных ворот, сказать дочери хозяина, что я завтра в полдень приду. Не нынче, а завтра.
Слуга с поклоном ушёл. Рашнар, взяв кувшин, начал наливать вино в золотые чаши.
— Ты будешь разбавлять? — спросил он у своего сотрапезника.
— Нет, — сказал Иоанн, взглянув за оконце, — я ведь не эллин, гибнущий во мраке язычества, а примерный христианин.
— Тогда я лью до краёв.
Пригубив вино, Иоанн сразу вспомнил Францию, где ему довелось побывать пару лет назад.
— Франкское вино, — подтвердил его мысль Рашнар, ставя пустую чашу. Иоанн сделал лишь два глотка. Ему очень нужно было остаться трезвым.
— Попробуй крабов, — предложил он, видя, что молодой варяг лишь грызёт редиску.
— Нет, не хочу, — отказался викинг, — я ненавижу всё, что из моря. В детстве мне приходилось целыми месяцами питаться одним лишь этим.
— Ты из какой страны?
— Из Лапландии.
— А, — кивнул Иоанн, — я там не бывал ни разу, но много слышал о неприступной, чарующей красоте северных морей, о мрачных утёсах и о фиордах, мерцающих под полярным сиянием!
— Вздор всё это, — зевая, произнёс воин, — там море серое, а здесь синее. Там холодные камни, а здесь песок. Там женщины постоянно ходят в мехах, а здесь — в тонком шёлке. И без своих земляков я тоже не очень сильно скучаю, их тут навалом.
— Однако ты оказался среди них лучшим, — выпустил Калокир первую стрелу.
— Мне попросту повезло. Судьба — проститутка. А проститутки …
— Ласкают тебя задаром! Не правда ли?
— Я другое хотел сказать.
— Но ведь это правда?
— Нет, это ложь. Я предпочитаю за всё платить. Вели принести нам мяса!
Калокир свистнул. Слуги, как оказалось, стояли прямо за дверью.
— Разве вам неизвестно, что я люблю баранину с чесноком? — спросил Иоанн, — надеюсь, что мясо уже снимается с вертела? Кстати, пускай какая-нибудь шустрая девчонка сбегает во дворец и скажет, что мы тут сидим с Рашнаром и ждём, когда кто-нибудь там вспомнит, что я люблю кое-что ещё.
Ярл даже не повёл бровью.
— Рашнар, друг мой! Надеюсь, ты не сочтёшь кощунством остаться здесь, когда моя просьба будет исполнена? — выпустил Калокир вторую стрелу, едва слуги вышли.
— Нет, больше девушек я люблю только смерть, — качнул головой начальник дворцовой стражи.
— Это ещё что значит?
— Давай-ка выпьем, потом я тебе отвечу.
— Давай, — сказал Калокир и осушил чашу. Рашнар наполнил её опять, а затем свою.
— Мы, викинги, верим в Одина, — сказал он, когда обе чаши опять сделались пустыми, — ты ничего не слышал о нём?
— Слышал. Бог-воитель.
— Да. Воины, павшие на полях сражений, пируют с ним за одним столом в небесном дворце. У бога есть дочери, и их больше, чем звёзд на небе. Это валькирии. Каждый воин берёт одну из них в жёны. Или в любовницы, если его характер или её темперамент требует перемен. Валькирии своенравны, но не обидчивы. И, конечно, любят они только храбрецов. Тем, кто умирает от старости, вообще нет места во дворце бога.
— Стой, погоди! — прервал Иоанн, — это слишком просто! Но я всё равно запутался. Получается, что ты любишь смерть ради женщин, которых любишь чуть меньше? Ты сам мне это сказал! Так как же прикажешь тебя понять? Здесь что-то не сходится.
— Всё здесь сходится, — возразил Рашнар, — я ведь не сказал, что люблю именно свою смерть.
— Ты думаешь, смерть бывает либо своей, либо ещё чьей-то? Ты разделяешь эти две смерти?
Этот вопрос был чересчур сложным для ярла. Поэтому он его не услышал. Он продолжал, взяв ещё редиску и кусок хлеба:
— От смерти не убежишь, она всё равно догонит. Она сияет над всеми, как небеса. Биться с нею так же бессмысленно, как с бушующим океаном. Зачем же тратить на это силы? Разве и небо, и океан не прекрасны? А смерть не только прекрасна, она ещё и умна, и трогательна, и чувственна, и умеет быть благодарной. Смерть надо любить, как женщину. А что главное в отношениях с женщиной? Да конечно же, твёрдость и своевременность. Это осчастливливает обоих. Также важна прелюдия. Почему македонский царь Александр остался непобедимым и до сих пор никто не может сравниться с ним? Потому, что он совсем не боялся смерти и прославлял её, как никто, идя к своему могуществу по дорогам, выложенным телами! За его твёрдость и утончённость в любовных играх смерть отдалась ему своевременно, и от их соития родилась бессмертная слава.
— Ты не сочиняешь стихов? — спросил Иоанн, невольно проникнувшись этой странной лирикой.
— Я был скальдом, — признался молодой викинг, — но к двадцати годам голос мой огрубел, и мне пришлось вместо лютни взять в руки меч, чтоб не умереть с голоду. Я прошёл и проплыл по десяти странам, служа в охране купеческих караванов. Так оказался в Константинополе.
— И давно ты здесь?
— Скоро уже будет четвёртый год, как я здесь.
— Мне трудно поверить, что ты три года смог оставаться на одном месте, служа одному господину, — выпустил Иоанн новую стрелу и тут же, не удержавшись, пустил ещё одну вслед за нею: — Или, быть может, следовало сказать — одной госпоже?
Рашнар улыбнулся.
— Да, у меня были к тому причины, — ответил он, — давай ещё пить.
— Давай.
На этот раз чаши наполнял Иоанн. Пока Рашнар пил, а его любознательный собеседник лишь делал вид, что пьёт, вошли двое слуг и загромоздили стол двумя блюдами. На обоих лежали куски жареной баранины с чесноком. Рашнар, утирая рот рукавом, поглядел на слуг как-то странно.
— Подите вон, — молвил он, тяжело вздохнув, — вон! Не вздумайте ещё раз появиться здесь, не то я срублю вам головы! Впрочем, нет. Несите ещё вина!
— Дружок мой, Рашнар, — начал Калокир, провожая взглядом слишком уж церемонно попятившихся лакеев. Те потрудились исчезнуть за один миг, и он завершил свою мысль: — Я вижу, что ты несчастен.
— Да, — подтвердил Рашнар, — так и есть. Вряд ли для того, чтоб это заметить, нужна особая проницательность!
— Это видно с первого взгляда. Также могу я тебе сказать, что ты хочешь смерти, а никаких причин для этого, кроме вздора про Александра Македонского, я не вижу. И я заметил это ещё на пристани. Вот поэтому пригласил тебя пообедать и побеседовать.
— Иоанн, да как это ты не видишь причин? — возмутился викинг, — возможно ли в этом городе быть счастливым хоть на минуту?
— Разве ты пленник здесь?
Рашнар промолчал и опустил голову.
— Вероятно, — предположил Иоанн, — тебе много платят?
— Да, — был ответ, — мне очень хорошо платят.
— Так что же тебе не нравится?
Продолжая хранить интригу, Рашнар налил в свою чашу много вина и стал его пить большими глотками. Иоанн за ним внимательно наблюдал почти трезвым взглядом.
— Ты не ходил с василевсом на сарацин? — поинтересовался он, когда викинг, поставив чашу на стол, потянулся к мясу.
— Нет, не ходил. Моё место — здесь.
— Странные слова для варяга! Здесь нет сражений.
— Ты надо мной решил пошутить? Какой из меня варяг? Я уже давно не варяг, а чёрт знает что! Мои руки скованы, а в глазах у меня туман. Мне давно не хочется ничего — ни любви, ни жалости, ни веселья! Если я и хожу порою по кабакам, то лишь затем, чтобы…
Рашнар не договорил. Калокир глядел на него с печалью и грыз редиску.
— Видимо, кое-кто действительно недалёк умом, раз держит такого усталого человека на такой должности, — бросил он довольно небрежным тоном.
— Да, — признался Рашнар, — я очень устал.
— Поэтому ты несчастен?
— Конечно, нет! И ты бы меня ни о чём не спрашивал, если б думал, что это так. Причина совсем другая.
— Какая же? — спросил Иоанн, принявшись за мясо. Оно оказалось довольно нежным и сочным, в меру прожаренным. Долго длилось молчание. А потом Рашнар дал такой ответ:
— Счастлив тот, кто не любит!
— Даже в том случае, если его самого не любит никто? — спросил Иоанн.
— Это про меня! Но и не совсем про меня, как ты понимаешь. Я не могу не любить.
— Стало быть, ты любишь, но без взаимности? Я не верю! Это безумие. Это попросту невозможно!
— Только безумие и возможно. Вся моя жизнь наполнена им! Ничего нет больше.
— Вот оно что! Тогда я спрошу, не слишком ли ты ревнив?
— Кажется, не слишком. Ничего лишнего в моей жизни давно уж нет.
Услышав эти слова, Иоанн задумался. «Чёрт возьми! — шепнул ему в ухо как будто кто-то чужой, — да тут целый заговор! Логофет ничего об этом не знает, а у меня в запасе лишь два-три дня!»
— Наливай, Рашнар, — произнёс он вслух, — а когда мы выпьем, я кое-что тебе сообщу.
Рашнар взял второй кувшин и исполнил просьбу. Себе пришлось ему налить много, а Иоанну — чуть-чуть, ибо его чаша была наполнена на три четверти. Звонко чокнулись. Часть вина при этом выплеснулась на стол. Рашнар допил первым. Калокир снова оставил в чаше большую часть её содержимого. Хорошенько вытерев рот платком, он понаблюдал за Рашнаром, который стал есть баранину, и сказал:
— Рашнар! Если ты всерьёз мне тут излагал свою философию, то в ближайшие года два твоё отношение ко всему, что делается в империи и, боюсь, во всём остальном христианском мире, круто изменится …
И вот тут ему всё испортили проститутки. Они пришли. Они были злы и кричали слугам, которые попытались сперва о них доложить, что ждать не намерены, время — деньги! И ворвались с чудовищным шумом. И никуда нельзя от них было деться. К счастью, их было всего лишь две. Одна из них сразу же послала Рашнара ко всем чертям, решительно заявив, что даже за мешок золота ей не нужен холуй дочери трактирщика из Пелопоннеса, и взяла за руку Иоанна. Это была невысокая, худенькая француженка лет двадцати четырёх, с благородным носом, надменным взглядом и белокурыми волосами. На ней был плащ с капюшоном. Оставив этериарха в объятиях второй девушки — ослепительной агарянки ростом почти с него, Иоанн перешёл с белокурой стервой в другую комнату, дверь которой сразу же запер.
— Можно мне выпить? — тотчас осведомилась француженка, углядев на столике возле ложа кувшин с вином и два кубка. Иоанн молча кивнул. Он сидел на ложе, следя за девушкой с любопытством. Нос у неё был пожалуй что длинноват, но всё остальное выглядело вполне безупречным.
— Как тебя звать? — спросил Иоанн, когда она осушила кубок.
— Мари. А тебя?
Иоанн ответил. Затем он лёг, чувствуя большую усталость. Поставив кубок, француженка села в кресло. Полы её плаща слегка задрались. Поглядев на то, что они скрывали, владелец дома решил ни о чём серьёзном больше не спрашивать.
— Неплохие у тебя ножки!
— Да, ничего, — согласилась девушка, не особо польстившись на комплимент. И мигом дала возможность полюбоваться также своими зубками, широко и шумно зевнув. Похоже было на то, что она сегодня встала не с той ноги.
— Как ты очутилась в Константинополе? — вновь посмел обратиться к ней Иоанн.
— Я, вообще, из Франции…
— Это слышно.
Да, говорила она с акцентом. Голос был слегка хриплый, резкий, похожий на стрекотание белочки. Помолчав, она продолжала:
— Когда моя мать умерла, её третий муж отдал меня за долги одному купцу. Тот в Марселе перепродал меня генуэзцам. Мне пришлось плыть с ними в Константинополь. Тут я от них сбежала и без труда затерялась. Город огромный, и в нём кишит такое число людей со всех концов света, что бесполезно было меня искать! Никто и не стал этим заниматься.
— Давно ты здесь?
Она призадумалась.
— Год. Нет, два! А может, все три. Короче, давно.
— Тебе, стало быть, понравился этот город?
— Я говорю, легко затеряться! И заработать.
— Сколько же заплатил тебе логофет?
Красивые брови вскинулись.
— Логофет? Вот странное имя! Нет, оно мне незнакомо.
— Это не имя. Кто тебя нанял, чтоб ты меня развлекала?
— Я обещала не выдавать его, — равнодушно ответила проститутка, как бы нечаянно ещё выше оголив ноги.
— Если ответишь, дам тебе золотой.
— Никифор Эротик, — сразу же прозвучал ответ. Иоанн слегка приподнялся.
— А как он выглядит?
— Так ты разве его не знаешь? Странно! Он мне сказал, что ты его друг.
— Как он выглядит? Такой уже немолодой, да?
— Нет, наоборот, совсем ещё юноша. Можно я ещё выпью?
— Нет, погоди! А ты его раньше где-нибудь видела?
— Да, конечно. Множество раз. Этот человек служит во дворце. Его знают все.
— Во дворце? И как, ты сказала, его зовут?
— Его зовут Никифор Эротик!
Ответив так, Мари поднялась, подошла к столу. Вновь схватив кувшин, она стала пить большими глотками. Иоанн принял сидячее положение. Ему сделалось интересно, что под плащом. Последовало согласие. Он слегка повертел её вправо-влево. Сказал, что гладкая кожа. Мари, тяжело дыша, утирала рот.
— Что? Гладкая кожа? Очень возможно. Я всё же знатная дама, а не крестьянка!
— Поставь кувшин.
Она это сделала и весьма недурно выразила готовность к дальнейшим подвигам. Иоанн дал волю рукам. Француженка застонала, дрожа ресничками. Но вдруг вырвалась. Нежность мигом исчезла из-под её ресниц, как пыль с подоконника, по которому прошлись тряпкой.
— Прекрасный юноша! Ты мне кое-что обещал.
— Сперва сними плащ.
Но Мари опять залезла с ногами в кресло. Взор её пылал гневом.
— Я презираю людей, бросающихся словами! Ты, как я вижу, один из них!
— А не призираешь ли ты людей, продающих друга за золотую монету?
— Он мне не друг! Так, приятель!
— И тем не менее.
— Никаких оговорок здесь быть не может! Никаких тем не менее! Меня продали не дороже! Кто ты, вообще, такой, чтоб судить меня? Знаю я вас, таких судей! Когда-нибудь я вас всех убью! Я — знатная дама, а не добродетельная подстилка! Я из Гаскони!
— Ангел мой, выпей ещё вина.
Но Мари в ответ ощерилась так, что Иоанн вздрогнул. Не сводя глаз с француженки, он нащупал в кармане своих штанов арабский динар и молча швырнул его знатной даме. Монета была поймана на лету.
— Не путай меня с гречанками, — посоветовала Мари, пряча золотой, — я дочь рыцаря!
Иоанн любовался ею.
— Знаешь ли ты ещё кого-нибудь из дворца? — спросил он.
— Да, знаю. Рашнара, который в соседней комнате.
— А ещё?
— Больше никого. Когда эти свиньи приходят к нам, они, как ты сам понимаешь, не представляются. Кто из них из дворца, кто ещё откуда, почём я знаю?
— Мари, ты — прелесть!
— Да, ничего, — холодно кивнула Мари, — остались ли у тебя ещё какие-нибудь вопросы ко мне?
— Разве что один. Хотела бы ты встречаться со мной почаще?
Она презрительно усмехнулась левой стороной рта.
— Ну, давай ещё про свадьбу заговори!
— Ого! А если заговорю?
— Будешь послан в задницу! Если я тебе очень нравлюсь — назови цену, и я подумаю, что смогу тебе предложить.
— Ты не хочешь замуж?
— Нет, не хочу, — холодно качнулась гордая белокурая голова, — и думать об этом нет у меня желания. Выйдешь замуж — начнутся дети. А я ещё не убила кое-кого.
Глаза её потемнели. Встав, она снова взяла кувшин.
— Налей мне, — потребовал Иоанн. Приняв из её рук кубок, он его осушил и опять прилёг. Мари ещё долго бродила взад и вперёд по комнате, бормоча какие-то глупости. Иоанн за ней наблюдал. Потом он закрыл глаза. Он уж засыпал, когда ощутил прижавшееся к нему упругое тело девушки. Её плащ валялся посреди комнаты.
Глава третья
Лев Мелентий начал свою дворцовую службу двадцатилетним юношей. Это было при василевсе Романе, в 942 году. Отпрыскам незнатных родов в те годы трудно было рассчитывать на стремительную карьеру. Но Льву Мелентию повезло. Поступив на службу в звании кандидата, он был зачислен младшим секретарём в контору силенциария. Секретарей различного ранга в этой конторе трудилось полторы сотни. Все они отличались приятной внешностью, потому что силенциарий был человек со вкусом. Жена у него имелась, но Лев Мелентий вскоре почувствовал, что нужна она исключительно для отвода глаз. Штат секретарей вельможа обновлял часто, но ни одного юношу он ни разу не бросил на произвол судьбы. Старательный Лев Мелентий после полутора лет безупречной службы был удостоен рекомендации на хорошую должность в ведомстве легатория. Его приняли и слегка повысили в чине. Он стал спафарием.
Летом 943 года ударил гром над империей. Архонт Игорь опять двинулся войной на Константинополь. Этого князя прозвали на Руси волком. Слава Олега всё не давала ему покоя. Он учёл опыт своей предыдущей кампании, когда все его корабли были уничтожены царским флотом, и обзавёлся не только новыми лодками, но и конницей в лице угров и печенегов. Константинополь был неприступен, но долговременную осаду он мог не выдержать — с провиантом дела обстояли так себе. Когда руссы и их союзники добрались до Понта Эвксинского и вошли в пределы империи, не отказывая себе в удовольствии поджечь всё, что могло гореть, василевс Роман выслал им навстречу парламентёров. Мир заключить удалось, потому как варвары шли за золотом и смогли его получить без всякой войны. Это исчерпало сокровищницу до дна. Поделив добычу, грабители отошли за море, на Киммерийский Боспор. К нему примыкает край обширных солончаков и лихих бродяг — Готские Климаты. Игорь и его воины оставались там до зимы, и было им чем заняться, благо что караванных путей через те края пролегает много. Спустя ещё пару лет князь-волк был убит на своей земле одним из подвластных ему племён, собирая дань. Жена его, Ольга, взяла власть в Киеве. Её крепкой опорой в межплеменной войне, тут же разгоревшейся на Руси, сделались варяги, дружинники князя-волка. Их предводителями были некие Свенельд и Асмуд.
Нашествие варваров приостановило карьерный рост Льва Мелентия, потому что страна ослабла и обеднела. Роман Лакапин, насколько это было возможно, сокращал должности, а не раздавал их. К счастью для Льва Мелентия, этот василевс вскоре умер, и трон вернулся к прежней династии. Императором стал некто Константин Багрянородный, македонянин. Он очень быстро заметил умного и любезного ловкача из ведомства легатория и приблизил его к себе, а позже возвёл в чин протоспафария. Благосклонность царя позволила Льву Мелентию вскоре стать помощником логофета, или министра внешней политики. Этот самый министр, старый мошенник со славным именем Велизарий, уже неважно соображал и дышал на ладан. Взяв на себя все его обязанности и с блеском закончив ряд многолетних переговоров, тридцатилетний ловкач стал косить глаза и на его кресло, дававшее неплохой доход. Однако носитель славного имени, разменявший восьмой десяток, никак всё не умирал, а царь никак не желал его отстранять. Бедный Лев Мелентий уже прикидывал, на какой из лестниц дворца должен оступиться хромой старик, чтобы сломать шею наверняка, как вновь начались немалые хлопоты, связанные с днепровскими варварами.
В июле 955 года, когда дела опять пошли в гору, Константинополь вдруг посетила княгиня Ольга. Свита её состояла из целой тысячи человек. Чтобы обуздать опасных варягов, которые, утвердив её на престоле, требовали за это всё больше золота и земель, княгиня хотела иметь союз с Ромейской державой. Для достижения этой цели она решила стать христианкой, что и произошло во время её визита в Константинополь — к восторгу всех, кроме Льва Мелентия. Он не ждал ничего хорошего от язычников, даже названных христианами.
Спустя год для него освободилось, наконец, место великого логофета. Он получил это назначение вместе с чином магистра. А в 959 году преставился василевс Константин. На престол взошёл его сын Роман, совсем ещё юноша. Государственными делами он совершенно не занимался, проводя время то на охоте, то в пьяных оргиях. Когда Лев Мелентий являлся к нему с докладом, царь заставлял его говорить с ним не о политике, а о женщинах, благо что логофет слыл любителем и любимцем их. Должно быть, благодаря познаниям в этой области Лев Мелентий смог удержаться при василевсе Романе, хотя именно в те годы враги плели наиболее гнусные интриги против него. Особенно изощрялся евнух Василий Ноф, министр двора. Или, по-латински, паракимомен. Его василевс назначил главным своим советником. Лишь в одном смогли согласиться евнух Василий и Лев Мелентий. Оба они решили, что следует поддержать доместика схол, Никифора Фоку, который предложил план присоединения Крита. В том же 960 году остров был блокирован императорским флотом, и высаженная на берег конница нанесла сарацинам быстрое поражение. Следующим этапом войны с арабами стала Сирия. Там султан дал войскам приказ отступать. Но крепости не сдавались, и было ясно, что путь к успеху продлится не один год.
Как же появилась императрица по имени Феофано? Это произошло за несколько месяцев до кончины прежнего василевса. Однажды его наследник, то есть Роман, охотился далеко от Константинополя. С сумасбродным царевичем были его друзья. Молодые люди так увлеклись преследованием зверя, что не заметили, как стемнело. Пришлось им заночевать в небольшой деревне, близ виноградников. Дочь трактирщика, уроженца Пелопоннеса, Плясала перед царевичем. Она знала, для кого пляшет, хоть он сохранял инкогнито, даже пил с другими гостями. Греческие, арабские и персидские танцы давно были ремеслом шестнадцатилетней зеленоглазой девушки. И она ремеслом своим так владела, что через месяц Роман с нею обвенчался, бросив её отцу две номисмы, а своему — угрозу повеситься, если брак не будет благословлён. И брак был благословлён — не только царём, но и патриархом. Однако в отличие от последнего, на которого красота и ангельский голосок плясуньи произвели волшебное впечатление, Константин сноху невзлюбил всем сердцем. Поэтому, когда вскоре он взял да умер, слухи поползли разные. Тем не менее, Феофано взошла на трон вместе со своим ровесником-мужем. В последующие три года она родила василевсу двух сыновей и дочь — такую же рыжую, как сама. Наставником отпрысков был назначен евнух Василий.
К 963 году уже седой магистр Лев Мелентий стал понимать, что если Роман продержится ещё пару лет, будет катастрофа. Он, логофет, не мог противостоять множеству советников, а точнее сказать — собутыльников василевса, которые получили свободный доступ к казне и распоряжались ею по своему усмотрению. Для того, чтобы обозначить масштабы этой беды, достаточно сообщить только об одном: она примирила на целый год Льва Мелентия и Василия. Впрочем, пользы это не принесло. Царь слушал не их, а своих дружков, и хуже того — подружек, а уж они умели поднимать визг такой убедительный, что все замыслы логофета рубились сразу и на корню. Пришлось Льву Мелентию изложить свои опасения доместику схол, Никифору Фоке. Военачальник их разделил. Осталось уговорить только Феофано. С этой задачей магистр справился без труда. Царственной красавице надоел развратник и грубиян, которому она была всем обязана. Ей сгодился бы куда лучше муж, посаженный на престол не законным правом, а её прихотью. Лев Мелентий проникся пылким сочувствием к собеседнице.
На заре следующего дня красавчик Рашнар, недавно назначенный командиром дворцовой гвардии, очень тихо спускался из Лавзиака по узкой винтовой лестнице, чуть не падая от усталости. Феофано, нежась на смятых шёлковых простынях, сладко улыбалась. Да, молодой варяг оказался просто находкой! Следовало воздать хвалу логофету, который принял его на службу. А где же был василевс? Он снова провёл всю ночь на охоте. А может быть, у какой-нибудь поселянки с гибким и загорелым телом. Императрицу это уже давно ни капли не беспокоило.
Осенью 963 года Никифор Фока, стоявший с войсками под Антиохией, получил записку от логофета. Гонец доставил этот клочок бумаги за трое суток, загнав полдюжины лошадей. Не зря он спешил. Прочитав письмо, доместик прервал боевые действия и повёл азийские фемы к Константинополю. Там творилось нечто ужасное.
Встретив очередную зарю на шёлковых простынях, Рашнар начал действовать. У него не осталось выбора, потому что он был искусан весьма свирепо и, можно сказать, раздавлен сладостными обхватами четырёх изящных конечностей, наделённых силой пелопоннесской страсти. Четверо самых близких друзей Романа Багрянородного вдруг исчезли. На другой день их выловили в Босфоре и сразу начали хоронить. Подругам царя велели на них взглянуть, и те после этого обратились к святейшему патриарху с просьбой о пострижении. Но Роман не мог огорчиться этому, потому что сам уже остывал в гробу. Его отпевали в соборе Святой Софии, где собрались тысячи людей. Цвет лица покойного недвусмысленно говорил о том, что царь был отравлен. Константинополь наполнился мрачной предгрозовой тишиной. Не хватало искры, чтоб разгорелся пожар, ибо Феофано вела себя как царица, а весь народ и вся знать, а главное — гарнизон, ждали от неё каких-то рыданий и объяснений. С чего бы вдруг? Патриарх немедленно заболел, но архиепископ Феофил Евхаитский от лица Церкви прямо и коротко заявил о цареубийстве. Вот это и послужило той самой искрой. К дворцу подступили толпы, настроенные решительно. С ними были воины гарнизона и верховой гвардейский отряд из Фракии. Защитить Феофано мог лишь Рашнар. Их жизни висели на волоске, когда подоспел с войсками Никифор Фока. Все успокоились, кроме двух стервозных сестёр покойного императора. По приказу юной вдовы обеих отправили в монастырь, где вся отвратительность их характеров нашла выход в ссорах с игуменьей, стражниками и крысами. Не дождавшись, когда закончится траур, доместик схол заключил с Феофано церковный брак и короновался. Так возник василевс Никифор Второй.
Все его мгновенно возненавидели, потому что он похож был на мясника. Это иногда прощается полководцам, но очень редко — царям. Над ним потешались. Августа — таков был официальный титул императрицы, делала это демонстративно. Все слои общества воспылали к ней обожанием. Про отравленного Романа вдруг позабыли. Помнили лишь о том, что она — мать маленьких василевсов, Василия и Константина, вдобавок женщина красоты необыкновенной, а новый муж её — узурпатор, который поднял налоги. Кроме того, он был старше Феофано на тридцать лет, а со стороны казалось, что на все сорок. Нужно ли говорить ещё и о том, что всем опостылела затяжная война с арабами? Из-за этой войны налоги и повышались. Ценой огромных потерь Никифор Второй взял штурмом Алеппо, Адану, выгнал мусульман с Кипра, но ему так и не удалось овладеть их главным оплотом в Азии — Антиохией. Сокрушительные события, разыгравшиеся на севере, вынудили его с этим повременить.
Святослав, сын Игоря и Ольги, вырос и вошёл в силу. Первый боевой клич его, прокатившись через всю степь, достиг Каспия и заставил вздрогнуть кагана. Этот самый каган, как и предыдущие, стоял руссам поперёк горла. В его руках был великий торговый путь, который соединял Европу и Азию. Из-за этого все товары восточных стран на киевских рынках стоили в полтора-два раза дороже, чем, например, в Херсонесе, ибо на азиатских подступах к Херсонесу не было никаких хазар. Всё самое лучшее вовсе не достигало Киева, доставаясь кагану. Святослав решил избавиться от него раз и навсегда. В 964 году он взялся за дело.
Хазары были всегда союзниками ромеев, как угры — руссов. Про Святослава же говорили разное. Например, что этот мальчишка воспитывался варягами и, конечно, будет от них зависеть до конца жизни. Но в первой битве с каганом, которая состоялась под стенами Итиля, Святослав выставил против семидесяти тысяч хазарской конницы сорок тысяч любимых своих варягов. Большая часть их была убита на месте. Но и ряды хазар поредели сильно. Молодой князь, не дав им опомниться, с двух сторон обрушился на них конницей. Через час хазарская армия полегла. Каган едва спасся. Итиль был взят и разрушен до основания. Та же участь вскоре постигла и Семендер.
С помощью Никифора Фоки каган собрал ещё одно войско, под сто тысяч. Его основой был конный ромейский корпус. Все свои силы хазарский царь подтянул к Саркелу — крепости на Дону, считавшейся неприступной. Возле неё и договорились устроить битву.
Она произошла ночью, в ливень, при свете молний. В первом же столкновении Святослав пробился к кагану, который славился своей силой, схватился с ним и снёс ему голову. Это решило исход сражения. Саркел пал. Хазария перестала существовать. Руссы взяли около двадцати тысяч пленных. Сто кораблей, нагруженных золотом и другой богатой добычей, отплыли в Киев. Десятки бывших вассалов хазарского государя признали двадцатилетнего Святослава своим единственным повелителем.
С Дона князь повёл все свои войска в Готские Климаты, к берегам Понта и Меотийского озера. Близ пролива между двумя морями он разбил стан, сказав, что здесь будет город. А на вопрос, как будет именоваться город, ответил: Тмутаракань. Все пришли в восторг, и начался пир, который продлился полтора месяца. На поклон к Святославу сразу сбежались все местные царьки. Он им объявил о своём желании взять в ближайшее время и Херсонес, и Константинополь. Эти его слова, услышанные ещё и купцами, быстрее ветра достигли границ империи. Херсонес мигом обезлюдел, как и вся Таврика. Её жители устремились в Константинополь, искать спасения за его колоссальными стенами и щитами ромейских войск. Щиты эти не были очень уж многочисленны — василевс испытывал трудности на сирийском фронте. О войне с руссами даже речи быть не могло. Никифор Второй отправил к князю послов. Князь спросил у них, привезли ли они ключи от Константинополя, и, узнав, что не привезли, прогнал их пинками. Никогда прежде тень краха не вырастала перед империей столь стремительно и внезапно. Константинополь, в который начали стягиваться войска со всех рубежей, охватила паника.
Святослав, тем временем, веселился. Однажды к нему на пир пришёл некий молодой человек благородной внешности, почему-то одетый простым бродягой. Его позвали за стол, и мгновенно стал он душой компании, совершенно очаровав князя Святослава и его воинов. Те из них, кому доводилось шляться по Таврике, его знали. Также он был известен в Готских Климатах, как лучший друг всех мошенников. Утром он научил Святослава курить гашиш. Это дело князю пришлось по вкусу. Так познакомились Иоанн Калокир — сын градоначальника Херсонеса, и Святослав. Целую неделю они развлекались вместе, после чего Святослав заявил дружине, что нечего больше делать в этих краях, пора возвращаться в Киев. Воины тут же стали седлать коней. Таким образом в 964 году Калокир обратил на себя внимание Льва Мелентия и, конечно же, всей Европы. Сразу после успешных переговоров он отбыл в Таврику. Святослав ускакал на Русь, оставив в Тмутаракани три сотни воинов. Вся империя огласилась радостным колокольным звоном. Война с султаном сейчас же возобновилась. О Калокире немножко поговорили и позабыли.
После четырёх лет войны карманы большинства подданных василевса были обчищены, можно сказать, до дна. Торговля с ремёслами перестали приносить прибыль. Выгодным оставалось только одно ремесло, пока что не облагаемое налогами — воровство. К 965 году воров на столичных рынках стало уже не меньше, чем в государственных учреждениях. Константинополь наполнился также нищими. Они были самыми яростными критиками царя. Посоревноваться с ними в этом занятии могла разве что Феофано. Впрочем, она упражнялась в ругани не на улицах, а в Сенате, куда являлась обыкновенно вместе с Рашнаром. Парламентарии, не решавшиеся оспаривать ни один указ Никифора Фоки, сопровождали овацией почти каждое слово его жены, которая вспоминала языческих императоров, увеличивавших налоги, и называла их деятельность тупым, мерзким сволочизмом. Она вдруг стала любить народ не менее пламенно, чем Рашнара. Народ платил ей взаимностью.
Конец года принёс ещё одну большую напасть. Западная область империи, Фракия, стала подвергаться набегам угров. Было понятно, что эти варвары и враги христиан свободно проходят через Болгарию, отделяемую от Фракии лишь Балканским горным хребтом. Между тем, Болгария получала дань от Константинополя. Более того — болгарский царь Пётр был женат на тётке покойного василевса, Романа Багрянородного. Нынешний василевс выразил Петру своё возмущение в связи с тем, что тот позволяет уграм причинять зло империи. Но болгарский царь знал, что угры — лучшие друзья Святослава, и обнажить оружие против них — это то же самое, что вступить в войну с самим князем руссов. Но и с империей враждовать ему не хотелось. Он ограничился тем, что попросил угров больше не появляться в его владениях. Угорские князья отнеслись с почтением к этой просьбе и повернули морды своих коней в сторону германцев. Но император последних, Оттон, был воином. Встретив угров на Лехском поле, под Аусбургом, он их изрядно поколотил. После этого причитания и мольбы болгарского царя уже не могли остановить угров. Фракия вновь подверглась их нападениям. Никифор Фока грозил, Святослав молчал. Как раз в эти дни супруга Петра, Мария, вдруг умерла, и некому стало обуздывать многочисленных родственников царя, которые не стеснялись клянчить у Святослава деньги и, соответственно, знали, что их задача — требовать от Петра полного разрыва отношений с Константинополем, дабы киевский князь был ими доволен. Царь уж готов был пойти на это, но Святослав вдруг сам всё испортил. Он объявил, что ежели Пётр будет и впредь якшаться с ромеями, то ему, Святославу, уж не останется ничего другого, кроме как посадить на болгарский трон более разумного человека. Это был гром средь ясного неба. Услышав такое из уст посланника, даже братья Петра решительно посоветовали ему не забывать о том, что он — царь, а не один из конюхов Святослава. Выбор был сделан. Но отношения Петра и Никифора не наладились, потому что угры не унимались. Так вот Болгария оказалась меж двух огней. В апреле 966 года Пётр предпринял весьма оригинальную попытку восстановить мир с империей. Он отправил в Константинополь послов за очередной данью. Послы были с позором изгнаны в день прибытия.
Поздним вечером Льву Мелентию сообщили о том, что Никифор Фока желает с ним говорить.
— Очень хорошо, — сказал логофет, — впрочем, вероятно, будут вновь просьбы угомонить царицу. Лучше бы ему обратиться с этим к Рашнару, а не ко мне.
Тем не менее, могущественный вельможа отправился вслед за посланным в дальний путь почти через весь дворец. Перед дверью царского кабинета, что примыкал к Золотой палате, стояли шесть экскувиторов. Трижды стукнув согнутым пальцем в звонкую облицовку двери под аркой глубокой ниши, служитель провозгласил:
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!
— Аминь, — раздался за дверью угрюмый бас. Логофет вошёл.
В узкие оконца просачивался шум моря и ветерок. Горела всего лишь одна свеча где-то вдалеке, потому магистр не сразу понял, что возвышавшаяся над креслом тёмная глыба — это и есть василевс. Тот сохранял полную неподвижность, сложив могучие руки на животе и глядя в окно. Логофет с поклоном приблизился. Царь велел ему сесть. Магистр сел за стол. Когда василевс принимал его одного, они так всегда и располагались: первый — в одном из кресел для посетителей, а второй — за столом хозяина кабинета. Это настраивало беседу на более доверительный лад.
— Ну, что ты обо всём этом думаешь? — прозвучал обычный вопрос.
— О чём именно?
— Я имею в виду мисян.
Ромеи мисянами называли болгар, Болгарию — Мисией. Лев Мелентий изобразил на своём лице великое изумление, позабыв, что это напрасный труд ввиду темноты.
— О, благочестивый! Неужто ты полагаешь, что я потратил хотя бы час на раздумья об этих людях после того, как Порфирогенита Мария, отданная им в жертву, скончалась? Разве мне больше нечем заняться?
— Это всё верно, — насупился василевс, — но они — одной с нами веры!
— Действительно, патриарх немножко ворчит. И ты тоже думаешь, что я слишком погорячился?
— Да, именно об этом я размышлял. Не лучше ли было восстановить мир с Петром? Ведь он в самом деле не мог противостоять уграм!
Магистр притворно зевнул.
— Зачем же нам нужен такой беспомощный и безвольный союзник? Он ведь ещё и требует дани! Разве у нас слишком много золота?
— Не об этом речь! Так ли было нужно гнать послов палками? Вот чего я не понимаю.
— Но, надеюсь, ты понимаешь, царь, что проделки угров — это не более чем прелюдия? Не забыл ли ты, чьи они лучшие друзья?
— Вот это мне можешь не растолковывать! Но болгары-то здесь при чём? Зачем ты решил их сделать врагами нашими? Разве это нам нужно в преддверии войны с Киевом?
У министра, казалось, не было слов. Потом они вдруг нашлись.
— Государь! Войну, которой не избежать, можно и отсрочить. Если за тобой гонится злобный пёс — швырни ему кость, и он о тебе не вспомнит, пока её не сгрызёт. У тебя есть кость, которую Святослав будет грызть не менее года. Кость эта — Мисия. Святослав взял степь, чтобы торговать с Азией. Теперь он хочет прибрать к рукам и Дунай, чтобы торговать с Западной Европой. Ведь у Дуная, чёрт бы его побрал, золотое дно! По нему идёт в сто раз больше товаров, чем по дорогам. Овладев Мисией, по которой течёт Дунай, Святослав ещё больше обогатится и передаст мисянский трон тем, кто любит руссов и ненавидит ромеев.
— Да, именно так и будет, — нетерпеливо взмахнул рукой самодержец, — и что же, ты предлагаешь смириться с этим?
— Смириться мало, — твёрдо сказал сановник, — необходимо заключить союз с киевским архонтом против мисян.
Никифор опешил.
— Это уж слишком, Лев! Клянусь тебе, это слишком!
— Вся беда в том, что деваться некуда. Перед ним сейчас стоит выбор, на кого прежде ему напасть — на нас или на болгар. Нужно сделать всё для того, чтоб он выбрал их. А иначе он, чего доброго, возьмёт осенью Херсонес! А может быть, двинется и на Константинополь сразу.
— И всё-таки я отказываюсь признать твою правоту, — покачал Никифор лысеющей головой, — нельзя жечь мосты! Рано или поздно придётся налаживать дело с Мисией.
— Справедливо. Но, прыгая через пропасть, недопустимо отталкиваться вполсилы! Это чревато гибелью. Уверяю тебя, болгары — наши враги теперь. Злейшие враги, твоя святость, злейшие!
— Ладно, ладно! Пусть будет опять по-твоему. Я надеюсь, ты тщательно всё продумал?
— Да, как всегда.
— Кто поедет в Киев, заключать мир?
— Тот, кто только один и сможет договориться со Святославом, — вяло, но непреклонно вымолвил логофет. Поняв, о ком идёт речь, василевс тревожно заскрипел креслом.
— Что? Калокир? Этот сумасброд и изменник, который давно мечтает отделить Таврику, если верить архиепископу? Да ты знаешь, о чём он договорится с варварами? О том, чтобы те отдали ему и Константинополь!
— Бесспорно. Как раз поэтому он блестяще наладит переговоры и не допустит войны. Нужна ли ему разграбленная империя? Да и что это будет за император, приплывший к трону по рекам крови ромеев? Он обеспечит нам год отсрочки, рассчитывая на то, что по истечении года всё сложится для него наилучшим образом. Также следует помнить, что Святослав ни с кем всерьёз говорить не станет, кроме как с ним. Дадим ему чин патрикия, и пусть едет.
— Не думаю, что ты прав, — повторил Никифор, заскрипев креслом уже с иным выражением, — но посмотрим, что у тебя получится! В любом случае, год отсрочки — это неплохо. Два фронта мы не потянем. Только обставить бы это всё как-нибудь иначе…
Через два дня дромон «Апостол Варфоломей» отплыл в Херсонес.
Глава четвёртая
Когда Калокир проснулся, вся его комната была жарко залита солнцем. Уличный шум едва доносился через цветущий сад. Иоанн не сразу сообразил, где находится. Белокурой Мари с ним не было. Голова болела не очень сильно. Когда остатки тумана из неё выплыли, он припомнил, что куртизанка его покинула ночью, перед зарёй. Сделав небольшое усилие, он поднялся, оделся, взял колокольчик и позвонил. Слуга вошёл тотчас.
— Рашнар ушёл? — спросил Иоанн.
— Да, ночью. За ним явился посланный из дворца.
— А за этой девкой, которая здесь провела со мною ночь, кого-нибудь присылали?
— Нет, господин, — ответил слуга, весьма удивлённый таким вопросом, — за нею не приходил никто.
— Хорошо, иди. Пусть мне приготовят ванну.
Спустя полтора часа, когда Иоанн в халате сидел за большим столом и ел плов под своим любимым чесночным соусом, запивая его тулузским вином, в комнату опять заглянул слуга.
— Дворцовый чиновник, — доложил он.
— Как его зовут?
— Никифор Эротик.
— Чёрт побери! Носитель этого имени мне уже начинает надоедать, хоть я с ним ни разу и не встречался. Но всё равно я приму его.
Слуга удалился, и вошёл тощий, чуть выше среднего роста, светловолосый юноша с голубыми глазами и длинным носом. Одет он был весьма бедно. На поясе у него висела чернильница. Поклонился гость так изысканно, словно от него пахло духами бог знает какой цены. Но пахло от него рыбой.
— Ты что, спал в бочке, как Диоген? — спросил Иоанн, разглядывая его с большим любопытством.
— Нет, в ещё менее пригодном для жилья месте — в хижине рыбака, — объяснил чиновник, — многие рыбаки удачливы по ночам, а их жёны счастливы.
— Хорошо. Сядь и расскажи мне, кто ты такой и за каким чёртом сюда явился.
Непринуждённо расположившись в кресле, гость отрекомендовался:
— Меня зовут Никифор Эротик. Я состою в звании спафария и работаю с логофетом.
— А почему ты пропах весь рыбой, если без шуток? Это что, новый вид духов?
— Да кто я такой, чтоб с тобой шутить? — пошутил Никифор, — но если хижина рыбака тебя не устраивает — считай, что я был на пристани.
— А! В таком случае, ты забыл упомянуть ещё одного своего начальника! Не Игнатий ли Нарфик его зовут?
— Ты думаешь, я шпион? — лениво промолвил юноша, — Бог с тобой! Я не смог бы стать им при всём желании, меня знает в лицо весь Константинополь.
— Зачем же ты околачиваешься по всяким злачным местам?
— Вот странный вопрос! Злачные места ровно для того существуют, чтобы по ним околачиваться. А что, разве пристань — злачное место?
— Весь этот город — паскуднейшее из мест. Скажи мне, дружочек мой, почему во дворце тебя ещё терпят?
— Я никогда никого об этом не спрашивал, — равнодушно пожал плечами тёзка царя, — наверное, потому, что я никогда не отказываюсь от сложной работы. Кстати, мне поручили тебе сказать, что хиротония будет сегодня днём, через три часа.
— Хиротония? Что это?
— Церемония посвящения тебя в чин патрикия. После этого нужно будет пойти в Сенат, где тебе вручат верительные грамоты, как послу. Потом состоится молебен в Святой Софии. И трапеза во дворце.
— Нельзя ли перенести всё это на завтра? — задумался Калокир, сделав два глотка из золотой чаши.
— Конечно, можно.
Этот ответ очень удивил Иоанна. Он даже поставил чашу.
— Кто ты такой, чёрт тебя возьми? Кто дал тебе право решать такие вопросы, притом за одну секунду?
— Меня зовут Никифор Эротик, — спокойно повторил гость.
— Да ты что? Ну тогда скажи мне — решили, наконец, или нет, сколько золота я повезу в Киев?
— Да. Пятнадцать центариев. В больших слитках, от фунта до двадцати.
Будущий патрикий икнул. Дар речи вернулся к нему нескоро.
— Но степь кишит печенегами! — вскричал он, — скажи мне, какая сила сможет сберечь от них полторы тысячи фунтов золота?
— Никакая, — снова пожал плечами Никифор, — если ты всюду будешь кричать о том, что везёшь его.
Иоанн провёл ладонью по лбу. Он был сильно бледен.
— Что ты городишь? Если об этом здесь уже знают все, в степи будут знать через десять дней!
— Пока здесь об этом знают лишь император и три особенно приближённых к нему лица, — скромно возразил Никифор Эротик. Взглянув на него с презрением, Калокир опорожнил чашу.
— Кто из руссов сейчас торгует в Константинополе? — спросил он, задумчиво почесав горбинку своего носа.
— Всеслав из Новгорода. Но он, насколько я знаю, не собирается отправляться в обратный путь.
— Соберётся, — решительно заявил Иоанн, — короче, ваша охрана мне не нужна. Иди, сообщи это логофету.
— Ну, не нужна значит не нужна, — спокойно сказал Никифор, — стало быть, торжества откладываются до завтра?
— Да.
Молодой чиновник неторопливо поднялся, отвесил лёгкий поклон и вышел. Калокир также стал собираться в путь. Через полчаса он шагал по Месе в сторону Харисийских ворот. Солнце припекало сильнее, чем накануне. Иоанн много раз подходил к фонтанам, чтобы омочить голову и напиться. На главной улице города кое-где были небольшие рыночки. Торговали всем, от пряников до коней. И всё пользовалось спросом, так как народу шло множество. Горожане косились на Калокира с недоумением. Оно было вызвано тем, что богатый юноша, явно иногородний, осмеливается гулять по Константинополю без охраны. Но злоумышленники особым своим чутьём понимали, что этот юноша — не из тех, на ком можно поживиться без риска. Решив купить какой-нибудь пирожок, Иоанн свернул к торговым рядам и начал локтями прокладывать себе путь сквозь толпу. И вдруг его схватил за руку старый евнух с жёлтым лицом, заплывшими глазками и трясущимися губами. Он пропищал:
— Господин! Не хочешь ли провести несколько часов с женщиной? Великолепная женщина, клянусь честью!
— Её честью или своей? — спросил Иоанн, оглядев урода, — можешь не отвечать. Ты лучше скажи мне, мальчики есть?
— Есть! — с восторгом причмокнул сводник и доверительно замигал то правым, то левым глазом, — такие ангелы!
Иоанну стало смешно. Он выдернул свой рукав из руки скопца и продолжил путь, потому что есть ему расхотелось.
Перед воротами и под их невысоким сводом была ужасная толчея. Люди, мулы, повозки — всё сбилось в кучу, всё лезло с грохотом напролом и, сталкиваясь со встречным, не уступало. Со всех сторон раздавалась брань на множестве языков. Кое-как протиснувшись вдоль стены к другой стороне ворот, Иоанн потратил ещё несколько минут на то, чтобы обойти гавань Михаила с её широкой базарной площадью. Наконец, перед ним засияло море. Оно едва шевелилось, как просыпающееся животное. Отыскав безлюдный участок берега среди скал, Иоанн разделся, вдоволь поплавал и, натянув одежду прямо на мокрое тело, отправился узнавать, где находится предместье святого Мамы. Погонщики указали ему дорогу.
Это предместье предоставлялось в аренду русским купцам, которые торговали в Константинополе, и их воинам. Оно было излюбленным местом сбора всяческих забулдыг. Там всегда царило веселье — особенно по ночам, когда русские купцы устраивали пиры. На эти застолья как раз и стягивался весь сброд ромейской столицы. К ночи в домах уже становилось тесно, и отроки — так славяне именовали ещё безусых дружинников, разводили костры на берегу моря. Тут было им хорошо напиваться вусмерть, пытаясь остановить качающиеся звёзды и проституток, также качающихся, но очень даже готовых остановиться и замереть в любом положении. Городские власти давно уже махнули рукой на все эти безобразия.
Миновав ворота предместья, Иоанн сразу столкнулся с молодым воином небольшого роста, который вёл под уздцы рыжего коня, виновато глядя ему в глаза.
— Продавать ведёшь? — спросил Калокир на языке руссов.
— Да, — охотно остановился воин, — мне нужно его продать. Бери, отдам дёшево.
Иоанн погладил коня по шее. Тот глядел с грустью. Глаза хозяина излучали корыстное дружелюбие. На его щеке виднелся небольшой шрам.
— Плох твой конь, — сказал Калокир. Его собеседник хмыкнул.
— Ну, плох не плох, а позавчера тридцать миль галопом прошёл на одном дыхании!
— Сколько лет ему?
— Седьмой год.
— И за сколько ты его продаёшь?
— За три золотых.
— Разве это дёшево? Почему такая цена?
— Потому, что я столько должен.
— Как тебя звать?
— Малёк.
— Ты не у Всеслава служишь?
— Да, у Всеслава.
Развязав пояс, Иоанн вынул из него три номисмы и дал их воину. Тот хотел вручить ему повод, но покупатель его не взял.
— Оставь ты себе своего коня! Я вижу, он тебе дорог.
— Да, это правда, — сказал Малёк, ничуть не смутившись, — я всего месяц назад купил его в Пафлагонии, но он стал мне, как родной брат. Всеслав мне дозволил взять его с собой за море.
— Так Всеслав тебя уважает?
— А ты как думал? Я, когда трезвый, стрелой могу выбить птице на лету глаз! Что хочешь ты за коня?
— Я хочу узнать, где сейчас Всеслав.
— Там, — указал стрелок на каменный двухэтажный дом, который стоял поблизости, — пьёт с хазарином.
— Ну, спасибо тебе, Малёк!
— И тебе спасибо за выручку, Иоанн.
Будущий патрикий был не особенно удивлён.
— Ты меня узнал?
— А с чего бы мне тебя не узнать? Я ведь много раз бывал в Корсуни.
Корсунью называли руссы таврический Херсонес, Царьградом — Константинополь. Простившись с маленьким лучником, Калокир направился к дому, где пировал Всеслав. На крыльце, в теньке, сидели два отрока. Они оба вскочили, преградив путь Иоанну, когда он к ним завернул.
— Стой, грек! К Всеславу сейчас нельзя.
— Я не из дворца, — сказал Иоанн, который хорошо знал обычаи руссов, — мне просто хочется выпить, а денег нет.
Они его пропустили, и он взошёл по каменной лестнице на второй этаж, с которого доносилось девичье пение под звон гуслей. Но песня вскоре оборвалась. Подойдя к раскрытым настежь дверям, Иоанн увидел большую горницу. Вдоль неё тянулся широкий стол, дальний конец коего был заставлен разной посудой для небольшого пиршества. Во главе стола сидел сам Всеслав — косматый, худой, высокий, в белой рубахе и с семидневной небритостью. Руссы, вообще, редко отпускали длинные бороды, но любили носить усы. Справа от купца сидели голубоглазая девушка и совсем молодой гусляр, а слева стоял хазарский купец с окладистой бородой до пояса, чрезвычайно пышно одетый. Он держал кубок, наполненный до краёв, и начинал речь, прервавшую песню девушки — речь длиною и глубиною с Ветхий Завет. Внезапное появление Калокира остановило эту беду, страх перед которой издалека читался в суровых глазах Всеслава.
— О, господин! — воскликнул хазарин, первым узрев нежданного гостя, — Всеслав, Всеслав! Гляди, кто к тебе пожаловал!
— Вижу! — вскричал Всеслав, пытаясь подняться во весь свой громадный рост. Но его качнуло, и лавка вновь скрипнула под ним. Зачем-то он вдруг решил прикинуться очень пьяным. Калокир, впрочем, не удивился этому, потому что неплохо знал новгородцев. Когда он весело подошёл и протянул руку, то сразу в этом раскаялся и потом ещё двое суток мысленно проклинал силу новгородского дружелюбия, ощущая её на своей ладони. От перелома костей его сберегли гусляр и хазарин, которые вразумили Всеслава громкими криками. Получив назад свою руку и ещё раз взглянув на хазарина, пострадавший припомнил, что этого человека с окладистой бородой зовут Авраам и он — иудей, как и все хазары. Стало быть, где-то они встречались. Но где? Вот этого Иоанн припомнить не смог, сколько ни старался.
Когда все сели, он познакомился с гусляром и, конечно, с девушкой. Гусляра звали Спирк, а его подругу — Настася. Она была невысокая, стройная, с парой длинных косичек и удивительными глазами как бы и не от мира сего. На ней был очень красивый малиновый сарафанчик, надетый поверх рубашки.
— Будешь пить с нами! — провозгласил Всеслав, опять-таки с непонятной целью ударив кулаком по столу. Тот подпрыгнул. К счастью, каким-то образом всё на нём устояло. Сила удара, похоже, была рассчитана очень точно.
— Конечно, буду, — сказал, смеясь, Иоанн, — давненько не пил я пенного мёда и жгучей браги!
— А я их и не люблю, — заявил хазарин, — по мне, уж лучше вино из чёрного аквитанского винограда.
— Таких, как ты, надо угощать кипящей смолой! — с угрозой взглянул на него Всеслав, — ты плут, Авраам! Не смей больше являться ко мне сюда! Ещё раз придёшь — убью! Клянусь, что убью!
Хазарский купец только усмехнулся и покачал головой.
— Как же он тебя обманул? — спросил Калокир Всеслава, не отрывая взгляда от девушки.
— Расскажу, когда выпьем, — пообещал Всеслав и подал новому гостю кубок из серебра, который гусляр наполнил перед тем брагой.
— Всё это будет ложь, — сказал Авраам, небрежно пожав плечами. При этом он как бы невзначай слегка отодвинулся от Всеслава. Спирк налил браги во все остальные кубки. Сидевшие за столом подняли их разом и, звонко сдвинув, опорожнили. Брага была густая, ядрёная. Калокиру пришлось заесть её абрикосом. Русский купец, между тем, поведал:
— Продал мне этот плут пару возов ткани необычайной лёгкости, и повёз я её на Русь через море. Первой же ночью накрыл нас дождичек. На заре стали мы тюки разворачивать, чтобы ткань просушить, и что достаём? Не ткань, а ошмётки! Как тебе это нравится?
— Я ведь предупредил, что это материя для дворцовых одежд, так как у неё основа бумажная, — оправдался длиннобородый хазарин, — если ты думаешь, что в дворцовых одеждах можно грибы собирать — не я, стало быть, мошенник, а ты дурак! И потом, Всеслав, а что ты рассчитывал получить за такие деньги? Гамбургскую парчу с золотым шитьём? Флорентийский бархат?
— Жаль, что я так и не довёз её до Руси, — вздохнул новгородский купец, — нашили бы девки платьев себе, вышли бы под дождь…
— А у меня есть ещё! Возов двадцать.
Всеслав хотел дать резкий ответ, но тут в разговор вступила Настася. Она заверила всех, что кабы на ней во время дождя что-нибудь растаяло, то её желанием было бы провалиться сразу сквозь землю.
— Если бы это желание вдруг исполнилось, ты смогла бы обрушить свой гнев на тех, кто делает эту ткань, — сказал Калокир, — то есть, на китайцев.
— Что? На китайцев? — переспросила Настася, — но как бы я к ним попала?
— Прямой дорогой, сквозь землю. В Александрии я разговаривал с выдающимся звездочётом, последователем Гипатии. Он уверен в том, что Земля имеет форму арбуза. Если он прав, то Китай на ней приблизительно противоположен Руси.
Всем стало смешно.
— Он, видать, шутник, этот звездочёт, — заметил Всеслав, — ведь если Земля — это шар, то, значит, китайцы ходят кверху ногами?
— Да, так и есть. Поэтому у китайцев вечно прищуренные глаза. Они щурятся от страха свалиться в бездну небесную.
Все задумались. А потом у Настаси возник вопрос, не пора ли выпить.
— Давно пора, — тряхнул головой Всеслав, давая знак Спирку. Тот налил. Выпили.
— Как торговля идёт, Всеслав? — спросил Иоанн, взяв с блюда кусок вяленого мяса.
— Не жалуюсь, — был ответ, — продал почти всё.
— А что привозил?
— Пушнину, мёд, воск. Была ещё юфть, но я её сбыл в пути, возле Березани.
— А что повезёшь назад?
— В основном, тряпьё. А ты, Иоанн, по какому делу приехал в Константинополь?
— По очень важному делу. Я, видишь ли, поступил на службу.
Купцы и песельники сейчас же переглянулись. Новость была, что и говорить, из разряда тех, которым не сразу верится!
— И к кому же? — осведомился Всеслав.
— Да к царю, к царю. К кому же ещё я могу поступить на службу? К мяснику, что ли?
Первой улыбнулась Настася. И этим не ограничилась. Взяв из общей тарелки самый большой абрикос, она его съела и начала обсасывать косточку. Два купца и гусляр за ней наблюдали, давая этим понять, что большей нелепости слышать не доводилось им за всю жизнь. На службу к царю? К Никифору? Калокир? Тот самый, из Таврики? Легче было поверить в то, что Земля имеет форму арбуза.
— Да ладно уж, ладно! Не хочешь, не говори, — тонко улыбнулся Всеслав, сделав понимающий жест, — мы все — деловые люди. У деловых людей могут и должны быть секреты! Так что, как говорится, нечего…
— Никаких секретов у меня нет, — прервал Калокир, — завтра мне дают чин патрикия, и уже на рассвете следующего дня я с пятью мешками медных грошей отправляюсь в Киев.
— Ага, — проронил Всеслав и переглянулся с хазарином. Всем как будто стало всё ясно. Даже Настася кивнула и положила косточку на тарелку.
— Кстати, Всеслав, — вновь заговорил Иоанн, — правду ли я слышал, что послезавтра и ты с дружиной своей уже покидаешь Константинополь?
— А кто тебе об этом сказал?
— Никифор Эротик.
— А, табулярий? — вспомнил Всеслав, — да, знаю. Он не дурак! Ему можно верить.
— Ну, хорошо. А тебе?
— Ты думаешь, что во мне сейчас говорит вино? — нахмурился новгородец.
— Если бы! Брага. Неужто тебя здесь больше ничто не держит?
— Ты за меня не волнуйся! Я возьму больше, чем потеряю.
Всеслав уже окончательно перестал притворяться пьяным. Было понятно, что он ни в одном глазу.
— Какую бы ты хотел получить награду? — опять пристал к нему Иоанн, — если пожелаешь, я без труда для тебя выхлопочу грамоту на беспошлинную торговлю по всей империи.
— Нет, не нужно. Конечно, это было бы славно, но князь меня не похвалит, ежели я за услугу, оказанную ему, получу награду не от него.
— Однажды он подарил мне коня с золотистой гривой в награду за мою песню, — не к месту встрял в разговор молодой гусляр, — и я этого коня потом сбыл в Путивле за десять гривен!
— А мне, за песню также, браслет, — сказала Настася и подняла красивую свою руку, чтоб все увидели на её запястье витой золотой браслет, точь-в-точь как у Клеопатры.
— А мне, — вставил своё слово и Авраам, — шапку драгоценных камней — за то, что я ему дал неплохой совет.
— Что же это был за совет? — насмешливо заморгал будущий патрикий, — но только имей в виду, что никаких ценностей в моей шапке нет и никогда не было.
Иудей слабо улыбнулся. Даже, скорее, просто блеснул глазами.
— А мой совет тебе и не пригодится. Однажды я сказал Святославу: «Князь! Не обижай народ божий и опасайся казней египетских!»
Калокир внимательно поглядел в глаза Аврааму.
— Казней египетских? — понимающе улыбнулся Всеслав, — ну, ты и смельчак! А разве наш князь не обидел тебя уж тем, что срубил башку твоему кагану?
Длиннобородый купец сделал отрицательный жест.
— Нет! Он поступил так, как должен был поступить. Каган наш — огромный, сильный, как Маккавей, искал Святослава по всему полю, круша вокруг себя его воинов. Святослав же искал его! И вот они встретились — невысокий, худенький юноша и гигант, которого мог нести на себе только ломовой жеребец… В этот самый миг меня отвлекли, а когда я снова взглянул в ту сторону, то увидел лишь Святослава. Он продолжал рубить иудеев. Каган исчез.
Дрогнувшей рукой налив себе браги, Авраам выпил.
— А что же было потом-то? — нетерпеливо толкнула его Настася.
— Потом? Я, как и многие, попал в плен. Святослав очень хорошо меня знал, потому что прежде я торговал в Самбате. Ну, то есть, в Киеве. Уважая меня как честного человека, князь сразу мне предложил поступить на службу к нему. Я вежливо отказался, при этом дав ему тот совет. Ну, про иудеев. Он одарил меня самоцветами, а затем отпустил без всяких условий. Благодаря этому подарку я в скором времени смог снова начать торговлю.
Этот рассказ понравился Иоанну. Он задал ещё вопрос:
— А ты видел сражение за Итиль?
— Это было страшно, — с горечью покачал головой купец, — я следил за битвой, стоя на башне вместе с каганом. Варяги шли четырёхугольной фалангой, выставив вперёд копья. Казалось, ничто на свете не может остановить это надвигающееся чудовище! Но хазарская конница славилась своей лихостью. Семьдесят тысяч всадников с гиканьем дали шпоры коням, обнажая сабли. Первая их волна, столкнувшись с могучими пехотинцами, захлебнулась собственной кровью и откатилась назад. А перед вторым натиском наших войск фаланга не устояла. Ей было всё-таки далеко до той легендарной, подлинной, македонской фаланги! Но Святослав сравним с Александром. Мы уже радовались победе, когда нас атаковали фланговыми ударами два крыла его конницы, притаившиеся среди окрестных холмов. Правое крыло вёл сам князь, левое — Сфенкал. Что было потом? Скажу очень коротко: началась простая резня. Она продолжалась до темноты. Хазары отказывались сдаваться, и Святослав велел перебить их всех.
— Только ты один, как обычно, вышел сухим из воды, — похлопал Всеслав рассказчика по плечу.
— Каган приказал мне не оставлять его! И я убежал с ним через подземный ход. Разве мне должно быть за это стыдно?
— Вправду ли он был богат, как Крез? — спросил Иоанн.
— Гораздо богаче! Я это знаю наверняка. Все его дворцы во всех городах заполнены были золотом сверху донизу. И оно всё досталось русскому князю, его дружинникам и любовницам.
— А давайте выпьем за князя, — проговорил Всеслав, думая о чём-то другом, — он правильно поступил с твоим подлым племенем! Двести лет от вас, сволочей, покоя и пользы не было никому вокруг, кроме греков.
— Всеслав, ты сдурел совсем! — жалобно вспылил иудей, — я уже привык к твоей дури, но Иоанн будет прав, если плеснёт брагой тебе в лицо!
— Нет, я её лучше выпью за Святослава, — сказал будущий посол. Спирк снова наполнил кубки. Когда осушили их, новгородец внезапно заговорил серьёзным и мрачным тоном.
— Знай, Иоанн, что этой весной многие вожди печенежские отошли от хана Челдая, — сообщил он, — все они мотаются по степи со своими ордами и законов не признают. Особенно обнаглел уже Енчугей.
— Енчугей? — разгневанно повторил Калокир, впервые услышавший это имя, — опять этот негодяй Енчугей льёт кровь и бесчинствует на дорогах?
— Как будто он прекращал! А, впрочем, ты прав — года два назад попался он Святославу, и тот держал его на цепи, покуда Челдай за него не уплатил выкуп! И что ты думаешь? Получив свободу, этот мерзавец сейчас же предал Челдая — сманил к себе его лучших воинов и опять занялся разбоем!
— А сам Челдай не враждует со Святославом?
— Нет. Он даже хотел выдать за него свою дочку. Но Святослав, едва на неё взглянув, сразу повернулся и вышел вон. А нельзя сказать, что она уж очень уродлива! Дело было в другом — Святослав просто не желает вставать на чью-либо сторону в бесконечной ихней резне между племенами.
— Да разве же он дурак? — хмыкнул Калокир, — тут своя политика. Я уверен, к примеру, что Енчугей — прикормленная рыбёшка. Про логофета не просто так говорят, что он, если надо, бешеную собаку отдрессирует!
— Не может быть! Я сам видел, как Енчугей рубил грекам головы, — сказал Спирк. Похоже было на то, что ему попросту хотелось что-то сказать.
— Где это ты мог видеть такое? — засомневалась Настася, — уж не во сне ли?
— Нет, в Гурчевце. Прошлою весной я там познакомился с греческими купцами, которые шли на Русь. Решил идти с ними. Едва мы тронулись в путь, напал Енчугей. Всех греков он порубил, мне сказал: «Иди к Святославу и передай, что я — его лучший друг!»
— Ну, и передал ты? — спросил Всеслав.
— Не пришлось.
Солнце уплыло на западную часть неба. За окном слышались голоса. Это возвращались в предместье купеческие дружинники. По условиям договора они не имели права ночевать в городе.
— Мне пора, дорогой Всеслав, — вышел Иоанн из краткой задумчивости, — а ну, давай по последней, и я пойду!
Наливая брагу в ковши, Всеслав сказал тост:
— За благополучное плавание!
— И спокойную степь, — прибавил гусляр. И все, включая Настасю, выпили залпом. Съев кусок сала с зелёным луком и чесноком, Иоанн поднялся.
— До послезавтра.
— Встречаемся на рассвете, — кивнул Всеслав, — мои корабли стоят у причалов гавани Юлиана.
— Договорились.
— Я тебя провожу, — вдруг вызвался Авраам тоном залихватского дружелюбия. Иоанн не стал возражать.
Они медленно шли вдоль берега. Солнышко, уйдя в дымку, грело, но не пекло. Над морем кричали чайки. Волны лизали берег и оставляли на камнях пену. Глядя в морскую даль, Иоанн о чём-то мечтал.
— Чего-то недостаёт в этой панораме, не правда ли? — будто думая вслух, негромко спросил купец, — мне кажется, кораблей. Пускай небольших — главное, чтобы их было очень много. Как можно больше!
— Я этого не хочу, — сказал Иоанн, — и не захочу никогда. Ответ мой понятен?
— Да, дорогой патрикий! Твой прямодушный ответ не только понятен, но и весьма убедителен, ибо он подтверждается славным делом. Кто, как не ты, два года назад спас эту империю от вторжения?
Калокир вдруг остановился. Это же сделал и Авраам. Они пристально смотрели в глаза друг другу.
— Кто за тобой стоит?
— Патрикий, не далее как сегодня утром ты задал точно такой же вопрос помощнику логофета. Вспомни, что он ответил тебе. Мой ответ не будет иным. Меня везде слишком хорошо знают, и я поэтому не могу быть низким шпионом.
— Спасибо за прямодушие и тебе. А теперь скажи, чего от меня хотят?
— Чтоб ты был внимателен.
Взгляд Авраама был почти ласковым. Рассмеявшись ему в лицо, Иоанн круто повернулся и пошёл к городу, ускоряя шаг. Хазарский купец глядел ему вслед, пока он не затерялся в толпе на пристани.
— Дьявол бы его взял, — сплюнул Авраам, — или дьяволица!
Глава пятая
Иоанн сидел в портовой таверне, не замечая людей, которые рядом с ним что-то не могли поделить и уже хватали за ножки тяжёлые табуретки. Ему было не до них. Он вспоминал прошлое. За кувшином вина оно целыми созвездиями видений и светлых образов выплывало из мрака, как корабли из туманных далей. Он снова в Месопотамии. Бедуин, с женою которого он посмел лишь заговорить, бросается на него с ножом. Иоанн прыгает в Ефрат. Бедуин — за ним. Но он совершенно не может плавать. Он тонет. Пытаясь ему помочь, Иоанн всё-таки получает удар ножом — по счастью, скользящий. Пришлось оставить гибнущего безумца и переплыть Ефрат, чтобы не столкнуться с роднёй утопленника. Два дня Иоанн скитался среди опасных болот, истекая кровью. К нему пристала и лихорадка. Он умирал. Ему оказали помощь жители рыбацкой деревни. Жизнь удержалась в его исхудавшем теле только благодаря стараниям юной дочери рыбака, который дал ему кров. Херсонит провёл в тесной хижине возле маленькой речки в глубинах Месопотамии целый месяц, очень скучая по этой девушке, если та выходила всего на час. А её отец был всё время занят. Он ловил рыбу, потом возил её на своей неуклюжей лодке в Багдад и там продавал. Наверное, он догадывался о том, что происходило в хижине. Но помалкивал, потому что гостивший у него юноша был, судя по всему, и богат, и знатен. Если история византийской царицы по имени Феофано и не проникла в эту деревню, то разве мало было историй, подобных ей? А дочери рыбака были не нужны ни престол, ни золото. Если бы Иоанн сказал ей, что он согласен остаться здесь, в этой хижине, навсегда, она бы не променяла её на царский дворец. Но он ей однажды утром сказал другое — что он здоров, и ему пора.
Иоанн вздохнул. Глаза той необыкновенной девушки очень ярко сияли перед ним здесь, в этом кабаке. Он сделал глоток вина. Огляделся. Вокруг него пьяные торговцы и корабельщики громко спорили, обнимали женщин, играли в кости. Драка откладывалась. Хозяин, сидя за своей стойкой, считал монеты. В корчме царил полумрак. Четыре светильника очень сильно коптили.
Взгляд Иоанна вновь затуманился. Он — во Франции, как недавно стали именовать королевство франков. Поздняя осень, холодная и дождливая. Замок графа, имя которого трудно выговорить. Стоит этот замок на берегу Луары. Пир в зале, стены которой увешаны зверобойным и боевым оружием. Вместе с графом пьют и едят бароны, его вассалы, и Калокир. Они его встретили в деревенском трактире и пригласили, сразу поняв, что он — не из простых смертных. Ночью к пирующим привели молодых крестьянок. Смеясь, бароны начали их поить. Одна из девчонок вдруг приглянулась двадцатилетнему херсониту. Несколько часов кряду он городил ей вздор. Он знал только сотню французских слов. Но для деревенской простушки, впервые сидевшей рядом с таким красавцем, хватило бы и десятка. Её глаза блестели от слёз. Но перед зарёй Иоанн уснул. Бароны, схватив девчонку, поволокли её в башню. Их было много. Один из них, придя в ярость из-за того, что вино отняло у него всю силу, задушил девушку. Поутру её труп нашли у рва замка. И вот сейчас она стояла перед Иоанном, словно живая…
— Красивый юноша, ты не хочешь пойти со мною?
Нет, это был, конечно, не её голос. Опомнившись, Иоанн обнаружил, что на колене у него сидит, смеясь и положив руки ему на плечи, вполне приличная смугловатая проститутка лет двадцати. Вином от неё разило сильнее, чем из кувшина, стоявшего на столе.
— А ну, пошла вон! — вдруг раздался сзади голос Мари, — немедленно отойди от него! Он мой, понятно тебе?
Пахучая девушка мигом скрылась, успев при этом шепнуть Иоанну на ухо своё имя. Но он его не запомнил. Мари приблизилась и уселась за стол напротив него. На ней была юбка чуть выше щиколоток и кофта с большой дырой на плече. Волнистые локоны знатной дамы были в таком состоянии, будто её головой подметали улицу — не особо грязную, впрочем. Её насмешливый правый глаз немножко косил. Левый был, скорее, задумчивым.
— Как дела? — спросил Иоанн.
— Неплохо. Я выпью, ладно?
Он молча положил руку ей на колено.
— Делай, что хочешь, — сказала девушка, придвигая к себе кувшин, — мне уже всё равно, что ты будешь делать.
— Что-то случилось?
— Не знаю, как и сказать… Ну, в общем, и да и нет.
Она выпила. Зная её вместимость, он заказал ещё один кувшин крепкого вина.
— Наверное, я представляюсь тебе довольно вульгарной? — осведомилась француженка, гордо глядя ему в глаза.
— Наверное, да. Но я ничего не имею против вульгарности, по большому счёту. Вульгарность — она как платье. Смотря как на ком сидит.
— Не ври мне, мальчишка! А хочешь, ври. Мне неинтересно, какой я тебе кажусь.
— Зачем тогда спрашивать?
— Я тебя уже раздражаю?
— Пока ещё не особенно. Мне слегка даже интересно с тобой. Знаешь, почему? Потому, что ты иногда превосходишь наглостью даже меня самого.
— Сколько громких слов! И все — мимо цели. Ты, вообще, понимаешь, кто я такая?
— Знатная дама.
— Ох, чушь всё это! Какая чушь!
И Мари устало облокотилась о спинку стула, вытянув под столом пленительные, хотя и не слишком чистые ноги. Одна из них как бы невзначай коснулась ноги Иоанна.
— Кого ты хочешь убить? — поинтересовался он, припомнив одну из многих её идей, звучавших вчера.
— Убить? Всех.
— А не много ли?
— Нет, не много. Я ненавижу весь мир. Весь род человеческий! Его следует уничтожить.
— Ты не открыла истину. Иисус Христос её понял гораздо раньше тебя и без твоей помощи воплотит. А если скотина будет забита без твоей помощи, то зачем тянуться к ножу? Лучше возьми кнут. Скоты его любят.
— Я никогда никого не использую, понял? — стукнула дама по столу кулаком, — меня все используют! А я просто всё делаю для того, чтоб у них пропала эта охота.
Схватив кувшин, француженка сделала два глотка. Глядя на неё, Иоанн подумал, что она будет сейчас нести какой-нибудь вздор.
— Знаешь ли ты, что значит для матери потерять ребёнка? — вымолвила Мари, поставив кувшин. Это была полная неожиданность. И она прозвучала так, будто собеседница Иоанна не пила вовсе.
— У тебя был ребёнок? Куда ж он делся?
— У меня есть ребёнок! В этом-то вся беда. У меня есть девочка! Слышишь? Девочка!
И из глаз проститутки потекли слёзы.
— Где же она? — спросил Иоанн.
— О, ты слишком многого хочешь! Если я расскажу тебе, где она, то смерть сразу будет и мне, и ей!
— Но как же я смогу оказать тебе помощь, если не буду знать ничего? На что ты рассчитываешь?
— О, дьявол! Ты мне уже помог! Так помог, что из-за тебя я теряю всё! Понял? Всё!
Уткнув лицо в стол, она зарыдала.
— Тише, — прошептал он и положил руку ей на плечо, — зачем так кричать? Здесь полно шпионов!
— Здесь нет шпионов! Этот кабак опасен для них!
— Тогда говори мне всё.
— Если я скажу, ты сразу же начнёшь действовать, и они тогда всё поймут! А ты ведь начнёшь, ты же по-другому не можешь! Тебе во всё надо сунуть нос, всё до конца выяснить, всё потрогать руками и всё разрушить! Тебе плевать на меня и на мою дочь… Тебе безразличны все, на чью голову ты не можешь поставить ногу, чтобы взойти ещё выше и стать ещё отвратительнее! О, я это очень хорошо знаю!
— Да это бред! — вскричал Иоанн, бледнея, — клянусь, я сделаю всё, чтоб спасти ребёнка!
— А сколько стоит клятва твоя? — спросила Мари, презрительно выпрямившись и утерев слёзы рукавом кофты, — я полагаю, цена её высока! Но ведь цена есть!
Калокир вздохнул.
— Чёрт тебя возьми, женщина! Ты ведь на самом деле мне всё уже рассказала. Ведь я же не идиот!
С этими словами он встал и вышел из-за стола. Мари ему не позволила сделать даже полшага к двери. Также вскочив, она с громким воплем упала к его ногам и обняла их. Без всяких признаков мысли глядя ему в глаза, она прокричала:
— Не выдавай меня! Ради бога, не выдавай! Ничего не делай! Не говори! Это будет смерть! Смерть! Смерть!
Иоанн и сам почти уже плакал.
— Ты сумасшедшая, — сказал он, — да будь я десять раз трижды проклят, если хоть один волос упадёт с головы твоей девочки по моей вине! Клянусь Богородицей, твоя дочь вернётся к тебе! Может быть, не завтра. Может быть, через год. Поверь мне, не позже чем через год ты её получишь! Понятно? Жди!
— Да благословит тебя Бог, — вздохнула Мари. Казалось, что она тут же лишилась чувств, уткнувшись своим благородным носом в колени юноши. Он потрогал её плечо. Она слабо всхлипнула.
— Сколько ей лет? — спросил он.
— Три года.
— Чёрт побери! Я их уничтожу, этих зверей!
Он не узнавал свой звенящий голос. Мари испуганно вздрогнула. Все, кто был в кабаке, глядели на них. Опомнившись, Иоанн снова сел за стол и велел француженке сесть. Она это сделала. Слёзы ещё лились у неё из глаз. Как они смотрели, эти глаза! Так, что Иоанн с трудом подавил желание дать ей в лоб.
— Что ты про меня наболтала? Откуда к ним пришла мысль, что можно тебя использовать?
— Ничего я не говорила! Они всё сами про тебя знают. К примеру, то, что ты млеешь от белокурых француженок с крутым нравом. Ребёнка у меня взяли ещё неделю назад.
— Мне нужно подумать, — проговорил Иоанн, взглянув на пустой кувшин, — чуть-чуть. Хорошо?
— Скажи, что я должна сделать?
— Где продают гашиш?
— Я думаю, только в квартале Зевгмы. Да уж, там-то он продаётся наверняка!
— Ты меня проводишь?
— Да.
Иоанн положил на стол большую серебряную монету, и они вышли. Близилась ночь. Иоанн шагал очень быстро. Мари едва поспевала за ним бежать, до крови сбивая о камни голые ноги.
— Ты правда им ничего не скажешь? — вымолвила она, схватив его за рукав.
— Я уже дал слово.
— И ничего не сделаешь?
— Ничего такого, что сможет ей повредить.
— А как ты освободишь её?
— Это уж моё дело.
Вскоре пришли. Хозяин постоялого двора, переговорив с Мари и взяв у её попутчика золотой, проводил их в комнату, где имелись две мягкие кушетки и два кальяна. Сразу же принесли отличное зелье. Заперев дверь на засов, Мари бросилась на шею будущему патрикию и уткнулась носом ему в плечо.
— Я тебя люблю! Я очень тебя люблю!
— Но я ведь ещё ничего не сделал!
— Ты сделаешь. Ты всё можешь. Ты — почти Бог!
И всё же она его раздевала так, словно он был вовсе беспомощным. А потом ему показалось, что всё умеет она.
Глава шестая
Иоанн вспоминал весьма часто об одном случае, который произошёл с ним полтора года назад, глубокой осенью девятьсот шестьдесят четвёртого. Дело было так. Подружившись в Готских Климатах со Святославом, он возвращался на торговой галере в Таврику. Два купца из племени тиверцев везли соль, купленную ими у него же, у Иоанна, на солеварнях, которые он получил в подарок от князя руссов. Сын градоначальника Херсонеса был весел и окрылён. Его честолюбие пело сотнями струн. Щипал их сам Дьявол. Шагая по шаткой палубе взад-вперёд, юноша всерьёз размышлял, ни много ни мало, о том, как бы подчинить себе время. Затяжной дождь держал в трюме всех, кроме молчаливого кормчего и гребцов, так что сын стратига два дня подряд слонялся от борта к борту без собеседников, чем был счастлив. Одежда его под дождём вся вымокла, но он этого даже не замечал.
Галера ползла вдоль берега. Иоанн, замедляя шаги у левого борта, глядел на дикие пространства Климатов, местами сплошь каменистые. Низкие берега сменялись иногда скалами. Дальше чахла в холоде степь. Отары овец, бродя меж холмов, где было не ветрено, доедали скудную зелень. Солончаки, разлившиеся во впадинах, выделялись своей мертвенной невзрачностью даже здесь, в увядшей степи, под осенним небом. Калокир спрашивал сам себя, чем же привлекла Святослава такая серость? Ответ был, впрочем, понятен — в Готских Климатах пересекалось множество караванных дорог со всех концов света. Освобождённые от хазар, они могли принести огромные прибыли. Но глядеть на эти унылые берега было безотрадно.
На третью ночь дождь лить перестал, и сразу после рассвета на горизонте обрисовался остров Климента. За ним из дымки выплыли скалы Таврики, над которыми были лишь облака и нежно сияющие в лучах розового солнышка купола церквей Херсонеса. Кормчий выправил курс на скопище кораблей, теснившихся в бухте гавани Символов. Глубина у её причалов была изрядная, что давало возможность даже трёхпалубным кораблям вставать на швартовку. Прямо от них, от причалов, к воротам города поднималась неимоверная лестница, вырубленная в громадной скале. Херсонес почти целиком стоял на каменном пьедестале.
Первым сойдя с корабля, Иоанн присел на какой-то ящик около группы каких-то спорщиков, чтоб узнать, о чём они спорят. В гавани было немноголюдно. Торговцам, купившим у Иоанна соль, пришлось немало побегать в поисках грузчиков. Среди этих последних внимание Калокира привлёк один. Это был смешливый, очень приятный на вид парнишка годов семнадцати. При довольно высоком росте он не казался особенным силачом, но восьмипудовые мешки с солью запросто перетаскивал по два сразу, беря их правой и левой так, будто это были снопы соломы. Шагая с ними по сходням, он пару раз всё же оступился, но не упал. Его старшие товарищи брали каждый мешок вдвоём, кряхтя и сгибаясь под его тяжестью. Вышло так, что за полтора часа галера была разгружена, и юнец перетаскал больше, чем шестеро остальных. Купцы его не обидели, заплатили ему четыре милиарисия. Всем другим швырнули по одному на двоих.
— Лихо ты таскаешь эти мешки, — заметил по-гречески Иоанн, подойдя к старательному работнику. Тот ещё не успел отдышаться. Убрав монеты в карман, он неторопливо обвёл Иоанна взглядом, не понимая, чего от него хотят, и сказал:
— Приходится.
— Ясно. Как тебя звать?
— Рагдай.
— Ты, вижу, с Руси?
— С Руси. Из Переяславля.
Про этот город, стоявший среди днепровских равнин, в Херсонесе знали. Из него в Таврику степным шляхом шло очень много товаров.
— Ну а меня зовут Иоанн Калокир, — представился отпрыск градоначальника, — ты слыхал, наверное, это имя?
— Как не слыхать? Слыхал.
Сын стратига понял, что русс узнал его сразу. Значит, он находился здесь, в Херсонесе, не один месяц.
— Ты вино пьёшь, Рагдай?
— Хочешь угостить?
— Да, можно.
— А где?
— Вон, в том кабаке.
Пока шли вдоль берега, Иоанн искоса глядел на своего спутника. Тот лицом походил на девушку, хоть пострижен был кое-как. Взгляд его больших, светлых глаз выражал готовность ответить на все вопросы.
— Зачем ты ушёл с Руси? — спросил Иоанн.
— Три года назад печенеги деревню нашу сожгли, всех моих убили. И мать, и младших сестёр, и отца, и деда. Мы жили не в самом городе, а в предместье. Переяславль уцелел, но я всё равно не хотел оставаться там. С торговым обозом пришёл сюда.
— А ты уже очень хорошо говоришь по-гречески!
— Да я и степной язык ещё знаю.
— Ты был в других городах империи?
— Был, во многих.
Им повстречался воин, служивший в охране гавани.
— Где начальник твой? — властно задержал его Калокир.
— А ты кто такой, чтоб мне учинять допрос посреди дороги?
На голове Иоанна был глубоко надвинутый капюшон. Откинув его, молодой человек повторил вопрос. Во всём Херсонесе не было никого, кто стал бы дерзить, увидев перед собою внимательные глаза сыночка градоначальника и, тем более, краску гнева на его бледном лице, обрамлённом длинными чёрными волосами. Воин старательно поклонился.
— Он у Мефодия. Мечет кости с Хасаном.
— Как? Хасан здесь?
— Да, уже десять дней.
— Кто в выигрыше?
— Хасан.
Калокир с Рагдаем возобновили путь.
— Ты знаешь, Рагдай, — задумчиво сказал первый, — ведь этот Хасан богат! Он очень богат.
— А откуда он?
— Из Дамаска. Скажу тебе по секрету, я уж давно мечтаю облегчить его карманы!
— И как это можно сделать?
— А вот сейчас поглядим.
Открывая дверь кабака, Иоанн нечаянно задел ею полу своего плаща, и Рагдай услышал, как у него в кармане что-то негромко звякнуло. Не монеты. Это, скорее, были какие-то пузырьки.
В тесном кабаке человек пятнадцать столпились вокруг стола, за которым шла крупная игра в кости. Играли доблестный ярл Якун — начальник охраны гавани Символов, и красивый тридцатилетний купец Хасан. Хасан был в тюрбане, украшенном пером кречета, и бурнусе с серебряными застёжками. Стол между игроками блистал россыпями золота. Большая часть монет возвышалась горкой перед Хасаном. Перед Якуном их было совсем чуть-чуть, но уж за его спиной стояло сокровище всем на зависть! Это была его верная подруга — очень красивая проститутка, известная всему городу. Она с нежностью разминала своими пальчиками могучие плечи ярла, одновременно бросая глупые взгляды на молодого сирийца. Но тот был, видимо, чересчур поглощён игрой. Когда Иоанн и Рагдай входили, Якун тряс фишки в руке, зажмурив глаза и шепча молитвы своим богам. Метнув, наконец, костяшки, он поглядел на них и вздохнул. Хасан усмехнулся. Друзья варяга ругнулись, а проститутка как можно громче топнула пяткой. Вышло лишь три очка. Хасан перед этим выбросил пять.
— Здравствуйте, друзья, — сказал Калокир. Все вздрогнули, а затем повернулись на его голос. Якун вскочил, покраснев.
— Иоанн! Ты здесь? Слава Богу! Слава Пресвятой Троице, ты вернулся! А мы все тут с ума сходим от беспокойства — думаем и гадаем, где ты, всё ли благополучно с тобой?
— Да, я вижу, вы как раз этим и занимаетесь. Извините, что помешал. Однако я должен тебе сообщить, Якун, что в гавани происходят злостные нарушения!
— Нарушения? — грозно сдвинул густые брови бдительный страж порядка, — что там такое?
— Чернь собралась немалой толпой и кричит о чём-то. По рукам ходят ковши с вином.
— Порядок будет восстановлен незамедлительно! — посулил Якун, сгребая в карманы принадлежавшие ему деньги, — вперёд, друзья! Научим этих бездельников и бродяг уважать закон!
Звеня своим золотом, бравый викинг решительно устремился к двери. Его товарищи вышли следом за ним, не забыв прихватить с собою и проститутку. Кроме купца, в кабаке остался только хозяин с двумя помощницами. Но девушки моментально спустились в погреб, чтоб сын стратига не начал им задавать какие-нибудь хитрые вопросы.
— Как жизнь, Хасан? — небрежно спросил последний, усаживаясь за стол напротив сирийца. Рагдай присел возле Иоанна.
— Всё хорошо, — ответил Хасан, распихав, по примеру Ярла, всё своё золото по карманам.
— Много наторговал?
— Нет, не очень много.
— Что привозил?
— Сафьян, кожу и благовония.
— В следующий раз опиум сюда привези. Я тебе найду сбыт.
— Ты что, издеваешься? — приподнял сириец тонкие брови, — какой здесь сбыт?
— Хасан! Повторяю — не зли меня, вези опиум! А иначе я тебя со своим дружочком не познакомлю.
Будто и не услышав эти слова, Хасан зашипел, как кобра, приоткрыл рот и потрогал пальцем один из верхних зубов. Затем он взглянул на тот самый палец строго и выжидательно, как бы спрашивая его, с какой это стати зуб заболел да сразу прошёл. Сын градоначальника рассмеялся.
— Мефодий, дай нам вина! — потребовал он и вновь обратился к сосредоточенному купцу: — Ну так как, Хасан?
— У меня есть опиум.
— Да? Я рад.
Хозяин поставил на стол кувшин с дорогим вином и три чаши. Наполнив их до краёв, Иоанн воскликнул:
— Пьём за любовь!
Как только этот призыв был воплощён в дело, Хасан сказал:
— Но ты ведь обманешь вновь, Иоанн!
— Кто обманет? Я? При чём здесь, вообще, я? Ты разве не видишь — он тебя хочет!
— Он этого не сказал.
Тут Рагдай открыл уже было рот свой, но Иоанн не дал ему им воспользоваться, пихнув под столом ногой его ногу.
— А как он мог сказать об этом, Хасан? Он ведь скиф! Ему незнаком ни греческий язык, ни арабский. Но он хорош! Он чрезвычайно хорош. Ты же меня знаешь, я врать не стану!
— Да, Иоанн, что правда то правда, я тебя знаю, — вздохнул сириец.
— Ну а глазам-то своим ты веришь? Ты погляди, какое у него личико! Как у девушки! Я тебе клянусь, что он зарабатывал деньги этим. За золотой…
Хасан перевёл глаза на Рагдая. Мигом прочувствовав его взгляд, Иоанн запнулся, хотя и знал, что вино ударяет сирийцу в голову сразу. Рагдай же опустил глазки и покраснел. Расценив всё это в приятном для себя свете, торговец взял его за руку и игриво поднял её. Проделал он это так недвусмысленно, что никто и не удивился, когда внезапно прогремел гром. Тут же, впрочем, выяснилось, что гром получился благодаря удару об стену дверью, которую распахнул снаружи старик с насупленными бровями и длинным посохом. Это был Епифаний, архиепископ Таврический.
— Иоанн! Сын мой! — свирепо задребезжал его сиплый голос во всех кувшинах и чашах, — ты, как всегда, неразлучен с дьяволом! И на этот раз он вооружил тебя ужаснейшим из грехов, название коему — содомия! Позор, позор!
Хасан в один миг выпустил добычу и скрылся, воспользовавшись боковой дверью. Она была предусмотрена специально для таких случаев. У Рагдая возникла мысль, что, оказывается, бывает иногда польза и от попов.
— Я не знал о том, что ты, святой отец, ходишь по кабакам, — с досадой проговорил Иоанн, даже не смутившись, — думаю, патриарх очень удивится, узнав об этом.
— Не смей дерзить мне, преглупый отрок! Я со стыдом и со страхом божьим решился переступить сей мерзкий порог только потому, что встретил сейчас Якуна, и он поставил меня в известность о том, что ты в этом кабаке предался разврату!
— Ну, это уже плод воображения, скажем прямо. Не мог Якун поставить тебя в известность ни о каком разврате. Я ещё не вошёл в кабак, когда он из него вышел.
— Кто этот отрок? — махнул старик жидкой бородой на Рагдая.
— Это мой друг. Язычник из Скифии.
— Пусть он выйдет!
— Нет, он останется здесь.
Услышав такой ответ, семидесятидвухлетний архиепископ, поддерживаемый под руки двумя слугами, перестал замечать того, кого хотел выгнать. Сурово перекрестившись, он с помощью своих слуг и посоха сделал пару шагов к столу. Иоанн вскочил и с большой почтительностью склонился перед надменным старцем. Тот молча благословил его.
— Что, святой отец, будем говорить тут? — спросил Иоанн.
— А где же ещё? Разве тебя выманишь из обители мерзости и порока? Позор на мои седины! Позор, позор!
Бормоча любимое своё слово, архиепископ уселся рядом с Рагдаем. Калокир занял место напротив. Слуги отошли в сторону, забрав посох.
— Выпьешь, святой отец? — ехидно слюбезничал Иоанн.
— Да чтоб у тебя язык отсох, богомерзкий плут! — опять разозлился архиепископ, — лучше бы ты про здоровье отца спросил!
— Об этом я, если ты не против, спрошу у лекарей. И вообще, преподобный, хватит меня учить! Не хочешь пить вино, так не пей.
Дав такой ответ, Иоанн налил себе и Рагдаю. Архиепископ снова перекрестился — притом два раза, а не один и не три, как это обычно делается. Должно быть, сбился со счёту. Рагдай и Калокир выпили.
— Что стряслось? — опять обратился последний к архиепископу, ставя чашу.
— Ох, Иоанн! — с величайшей скорбью качнул седой головой священник, — ох, не тебе бы, сын мой, об этом спрашивать у меня! Скажи, неужто ли правда то, что ты сговорился с варваром?
— Если ты до сих пор ещё жив, владыко, а Херсонес не лежит в руинах — стало быть, так и есть, чистейшая правда это, — насмешливо подтвердил Иоанн. Священник напрягся.
— Ты уговорил руссов вернуться в Скифию?
— Точно, святой отец. Можешь смело написать об этом в Константинополь. Не забудь также упомянуть в письме, что я спас империю от вторжения, невзирая на все препятствия, создаваемые духовной властью в лице таврического епископа.
Епифаний аж подскочил, забыв про всю свою немощь.
— Что? Какие это препятствия я чинил тебе, Иоанн, сын мой? В уме ли ты? Или выпил лишнего?
— Ну а как можно было не выпить лишнего в кабаке, который снабжается от твоих виноградников, святой пастырь? Если же вернуться к сути вопроса, то, например, распускались слухи о том, что я решил сдать Таврику варварам. Источники этих слухов я без труда смогу раскопать. Например, в проповедях много раз говорилось о том, что недопустимо предпринимать попытки переговоров с руссами помимо Константинополя. Эти проповеди все слышали. Наконец…
— Иоанн, довольно! Это всё ложь. Если же подобные неосмотрительные высказывания вправду имели место, то они исходили не от меня и не по моей воле звучали. Виновные понесут строгую ответственность.
— Ладно, ладно, святой отец! Скорее всего, я не захочу ворошить всё это. Надеюсь только, мне не придётся плыть с отчётом в Константинополь?
— Что ты, зачем? Об этом и речи нет!
— А ты-то откуда знаешь такие тонкости, преподобный?
Поняв, что проговорился, архиепископ опустил взгляд.
— Я хотел сказать, что я этого не требую.
— Неужели? Какое счастье! Целая гора с плеч! А я-то семь ночей не спал, думал всё — вдруг ты от меня чего-нибудь да потребуешь?
— Иоанн, ты стал слишком дерзок, — сухо проговорил священник, — не забывай о том, что я твою мать крестил, наставлял, да и отпевал! Боюсь, из-за твоих выходок Херсонес постигнут несчастья.
— Что ты имеешь в виду?
— Гнев Божий! — прогремел старец. Сын его крестницы столь же громко ударил по столу кулаком.
— Ах, как вы все любите записывать Бога в свои союзники! Только именем Бога воруете, лицемерите, унижаете, унижаетесь, льёте кровь широкой рекой! Неужели трудно хотя бы не трогать Бога?
Говоря так, Иоанн рисковал, конечно, перегнуть палку, но он понимал, что делает.
— Зато мы не записываем в свои союзники варваров, — огрызнулся архиепископ.
— А кто этим занимается? Ткни мне пальцем в этого негодяя, святой отец!
Сменив угрюмое выражение своего морщинистого лица на степенное, Епифаний молвил:
— Во всяком случае, я обязан внятно изложить в письме василевсу и логофету всё то, что имело место здесь быть. А также обозначить твою роль в этом! Ответить на вопросы, вполне законные: почему Святослав ушёл? О чём ты говорил с ним? Что ты пообещал ему?
— Таврику, — рубанул с плеча Иоанн, с большим нетерпением дожидавшийся окончания речи старца. Тот онемел, выпучив глаза. Судя по всему, он хотел даже умереть на месте, но вовремя передумал, вспомнив о том, сколько у него должников, которые указали в своих расписках очень немаленькие проценты. Благодаря этим приятным воспоминаниям лик святого отца вновь порозовел, дар речи вернулся на своё место. А Калокир, тем временем, продолжал: — Он уже готовился к переправе через пролив. Она заняла бы, самое большее, дня четыре. Ещё через двое суток вся его конница оказалась бы здесь, под стенами Херсонеса. Готов ли город к осаде? Зная, насколько он к ней готов, я вот что сказал Святославу: «Князь! Не нужно брать штурмом то, что скоро станет твоим без всякой войны! Я за пару лет настрою всю Таврику против Константинополя. А твоя задача — завоевать северную Болгарию и держать железной рукой Готские Климаты с Белобережьем, чтоб ни один ромейский корабль не мог войти ни в Дунай, ни в Днепр, ни в Танаис, ни в Итиль. И тогда ромеи, которые на востоке и юге сами себя отрезали от всего остального мира войной с исламом, съедят своего царя, чтоб не умереть с голоду! Благонравную Феофано они не тронут, дабы она принесла тебе на золотом блюде ключи от Константинополя». Вот что я сказал Святославу! Именно это.
Архиепископ молчал. Он считал проценты и мысленно составлял письмо логофету. Наполнив чашу вином, Иоанн придвинул её к священнику.
— На вот, выпей, святой отец! Выпей и признай, что иным путём спасти Херсонес невозможно было.
Архиепископ молча взял чашу и выпил её до дна. Ему сразу стало лучше, хотя и было неплохо. Пытаясь сообразить, вместит ли его подвал все мешки с деньгами, когда долги будут выплачены, он сдавленно простонал:
— О, боже! Как это всё ужасно! Какой позор!
— Моя ли в этом вина? — спросил Иоанн.
— Нет, что ты! Конечно, нет.
— Можешь написать обо всём, что я рассказал, Никифору Фоке. Я полагаю, ему приятно будет прочитать это.
— О, Иоанн! Ты меня убил.
Бормоча, но уже невнятно, что-то ещё, священник поднялся. Его качнуло. Слуги не дали ему упасть. Они были начеку. Как только они вывели несчастного старика за дверь, Мефодий её закрыл и, коротко обменявшись взглядами с Иоанном, молча уселся за свою стойку. Он был неглуп, как и все приятели сына градоначальника.
— Вот тупая, старая сволочь! — дал Иоанн себе волю, наполнив чаши вином, — Мефодий, Рагдай! Как вам показалось, славно ли я повозил его мордой по полу?
— Да, неплохо, — сказал Рагдай, — а что ты ему влил в чашу?
— Заметил? Ишь ты, какой глазастый! Давай-ка выпьем и выйдем.
Над морем собрались тучи. Оно всё было покрыто белыми гребнями. Калокир и Рагдай пришли на небольшой мыс вдали от дороги. Там можно было поговорить без помех. Иоанн сказал:
— Нужно будет ночью заглянуть в гости к архиепископу.
— Для чего?
— Похоже, этот болван получил письмо из Константинополя. Он ни словом о нём не упомянул. Стало быть, письмо интересное. Я хочу его прочитать.
— Как же мы найдём его в большом доме, да ещё ночью?
— Старый осёл хранит все бумаги в спальне. Как ты заметил, я ему влил кое-что в вино. Через полтора часа он крепко уснёт не менее чем на сутки. Мне нужно это письмо, Рагдай! Очень нужно.
— Где он живёт?
— Да неподалёку от церкви Святого Димитрия. Знаешь ты эту церковь?
— Знаю.
— Я буду ждать тебя около неё в полночь.
— А мне-то это зачем?
— Ты, кажется, заработал сегодня утром за час четыре серебряные монеты? Ночью примерно за то же время получишь пять золотых. Разве это плохо? Я думаю, хорошо. А ты как считаешь?
— Так же, как ты.
— Значит, по рукам?
— Да.
Калокир был близко знаком со всеми собаками в Херсонесе. Поэтому те из них, что встречались ему во время его ночного пути по городским улицам, затихали и разбегались. А вот Рагдаю, который жил возле гавани, пришлось взять с собой в город палку. Иоанн первым подошёл к церкви. Он ждал несколько минут. Рагдай появился со стороны развалин храма Ифигении. За ним сердито плелось несколько десятков собак. Увидев издалека при свете луны тонкий силуэт Калокира, они исчезли. Луна, зачем-то решив последовать их примеру, тоже куда-то скрылась. Но Калокир знал город, как свою собственную ладонь. Наверное, полчаса он водил Рагдая по сотням путаных закоулков, ничем один от другого не отличавшихся. Под конец Рагдай устал так, что даже заметил в своей руке давно уж ненужную ему палку и отшвырнул её.
— Ничего себе, рядом с церковью! Мы не кружим на одном месте?
— Нет. Просто в Херсонесе мало прямых дорог. Мы, впрочем, уже пришли. Ты видишь впереди стену?
Каменная стена, которая окружала дом духовной особы, была не столь высока, чтобы задержать Рагдая и Калокира. Преодолев её, они через сад направились к задней стороне здания. Было тихо, только в траве под персиковыми деревьями стрекотали цикады. Из тёмной громады дома не доносилось ни звука. По саду бегали две собаки, но они также очень хорошо знали сына градоначальника и решили не связываться. Рагдай сразу понял, что его спутник гулял по этому саду не один раз — он шёл в темноте уверенно, как по своему дому.
Запасной выход располагался ниже фундамента. Нужно было спуститься по четырём ступеням, что злоумышленники и сделали. Тронув дверь, Иоанн сказал:
— Её надо выломать!
Дверь — дубовая, с коваными набойками, открывалась вовнутрь. Рагдай налёг на неё плечом, и раздался треск.
— Тихо ты! — шёпотом вскричал Иоанн. Рагдай стал давить слабее. Стальной засов, державший дверь изнутри, не гнулся, но его скобы медленно вылезали из своих гнёзд. Наконец, и засов, и скобы с лязгом упали на пол. Дверь распахнулась.
За ней стояла полная темнота. По винтовой лестнице два преступника поднялись из полуподвального помещения на второй этаж, который, напротив, был хорошо освещён хрустальными лампионами. Иоанн шёл первый. Свернув из главного коридора к покоям архиепископа, он нос к носу столкнулся с толстым слугой в монашеском одеянии. Тот, конечно, вытаращил глаза и разинул рот, имея в виду понятно какую цель.
— Заткни ему глотку, — быстро скомандовал Иоанн, делая шаг в сторону. Но исполнить его приказ было не так просто — толстяк вдруг начал давать Рагдаю отпор, нанося удары громадными кулачищами, и орать. Глотка у него была будь здоров. Иоанн достал из кармана нож, но пырнуть монаха ему мешало религиозное воспитание. Пока эхо катилось по этажам, дом начал дрожать от топота стражи, со всех сторон устремившейся на призыв драчливого горлопана. Схваченный, наконец, за горло, тот прекратил свои вопли, а вслед за тем перестал даже и хрипеть. Рагдай разжал пальцы. Мёртвое тело упало к его ногам, как восьмипудовый утренний мешок с солью. Тем временем, Иоанн, который рассчитывал, что монах отправится в рай быстрее, мчался по коридору к центральной лестнице и кричал Рагдаю:
— За мной! За мной!
Но вокруг Рагдая уж были слуги. Их появилась целая дюжина. Они все, несмотря на переполох, успели схватить оружие. Ни один из них не заметил главного злоумышленника. Тот удачно покинул дом крёстного отца своей матери, пробежал через сад, перемахнул стену и скрылся.
Впоследствии Иоанн приложил немало усилий, пытаясь что-нибудь разузнать о судьбе своего подельника, но успеха не возымел. На другое утро архиепископ, встретившись с ним, дал ему прочесть письмо логофета. Вельможа задавал ряд вопросов о состоянии дел в Таврике и от имени императора выражал признательность Калокиру за уход руссов.
Глава седьмая
Оставив Мари в комнате с кальянами, Иоанн возвращался к себе домой. К несчастью, он знал столицу не так прекрасно, как свой родной Херсонес. Между тем, стояла уже глубокая ночь. Серповидный месяц плыл по небу в голубом сиянии звёзд. Всё небо мерцало ими, как чёрный бархатный скарамагний, осыпанный бриллиантами. Сын стратига не знал названия улицы, по которой он шёл. Он не был уверен, что идёт в правильном направлении. Справа от него тянулась высокая каменная стена с узкими бойницами, слева же простирались площади с многочисленными фонтанами, статуями, церквами. Дальше стояли дома вельмож. Иоанн хотел уже постучаться в один из этих домов, чтоб спросить дорогу, но в этот миг ему вдруг послышались за спиной шаги. Затаив дыхание, он прислушался. Да, действительно — за ним шли, пока ещё не пытаясь его настигнуть, два человека. И это были мужчины, судя по их дыханию. Херсонит нисколько не испугался, хоть знал о том, что Константинополь кишит бродягами, для которых убить человека за медный грош — обычное дело. Кто бы ни шёл за ним, нужно было спокойно продолжать путь вдоль стены, давая понять, что не забоялся. Возможно, рассудил он, уже одно это охладит пыл бродяг — не слишком, видать, решительных, раз они не напали на него сразу. Не тут-то было! Шаги вдруг начали приближаться. Иоанн тоже пошёл быстрее.
— Эй, господин! — окликнул его один из преследователей, — не заблудился ли ты?
Не сбавляя шага, юноша обернулся. За ним бежали два оборванца. Он сказал:
— Нет.
Они его обогнали и преградили ему дорогу. Остановившись, он пригляделся к ним. Один из них был высокий, другой — приземистый, плотный. Их взгляды сразу внушили ему желание помолиться. Он пожалел, что с ним нет ножа.
— Господин, — хрипло обратился к нему высокий, — не мог бы ты одолжить нам немного денег? Клянусь своей чистой совестью, мы их сразу тебе вернём, как только прирежем ещё какого-нибудь барана!
Приземистый рассмеялся. Иоанн сделал попытку обойти их. Они достали ножи. Не надеясь более ни на что, молодой человек прижался спиной к стене и зажмурился, чтобы в самый последний миг своей жизни увидеть тех, кого он ещё любил. Труда это не составило, потому что их было мало. Даже и на том свете. Но вдруг короткую тишину встревожили звуки, давшие понять юноше, что последний миг его жизни ещё далёк. Он открыл глаза. Высокий бродяга катился кубарем вдоль стены, а его товарищ лежал ничком близ неё. Ножей видно не было. Откатившись шагов на десять, высокий быстро поднялся и бросился наутёк, чуть волоча ногу. Второй грабитель не подавал никаких заметных признаков жизни.
— Ты цел, патрикий? — спросил Рашнар, облизывая кулак, расшибленный в кровь.
— Слава Пресвятой Троице! — закричал Никифор Эротик, стремительно выбегая из-за угла, откуда он наблюдал за действиями Рашнара, — о, Иоанн! Ты жив? Великое счастье! Ну не безумие ли бродить по Константинополю в одиночку, да ещё ночью?
— Спасибо тебе, Рашнар, — сказал Иоанн, пожимая руку варягу, — ты что, специально искал меня?
— Да, да, мы просто уж сбились с ног, — обиженно лопотал Никифор Эротик, — логофет поручил нам просить тебя явиться к нему, во дворец, как можно скорее! Ты не откажешь?
У Иоанна вновь зазвенел в ушах крик Мари: «Они убьют её! Убьют! Моя девочка! Ей три года!» Опустив взгляд, херсонит ответил:
— Нет, извини. Уже слишком поздний час для визитов. Я хочу спать.
— Но ведь мы почти уже во дворце!
— То есть как, почти уже во дворце? Что, эта стена…
— Да, это стена дворца, — подтвердил Рашнар.
— Очень интересно! А зачем нужен я логофету?
— Не знаю, — сказал Никифор, — только он вряд ли посмел бы тебя тревожить из-за какой-нибудь ерунды. Думаю, ты не пожалеешь, если пойдёшь.
— В этом я нисколько не сомневаюсь, — проговорил Иоанн, — ибо если я о чём-нибудь пожалею, всем будет плохо.
Они стояли неподалёку от низкой железной двери в стене. Достав из кармана небольшой ключ, Никифор Эротик отпер её и с трудом открыл. Все трое, пригнувшись, проникли внутрь цитадели. Пахнуло запахом роз. Царские сады, погруженные в сверкание мириада ночных светил, впервые предстали взору будущего патрикия. Вслед за Никифором и Рашнаром он вошёл в чащу апельсиновых и лимонных деревьев. Со всех сторон квакали лягушки, которые обитали в душистых зарослях. Под ногами скрипел песок. В цветниках покачивались тюльпаны, розы и хризантемы. В маленьких водоёмах царили лилии.
Спустя четверть часа быстрой ходьбы в просветах между деревьями сверкнул купол Святой Софии. Чуть погодя сады расступились вовсе. Неимоверной белой громадой возник Священный дворец. Его окружали сотни разнообразных фонтанов. Каждый из них находился в центре своей лужайки.
— Ты войдёшь с нами? — спросил Никифор Рашнара.
— Нет, — сказал викинг, — через другую дверь.
— Ну, как знаешь. Желаю тебе приятно провести время.
— Иначе и быть не может, — вздохнул Рашнар. При этом он усмехнулся довольно криво. Никифор, расхохотавшись, хлопнул его по плечу.
— Меньше надо бегать по девкам, друг мой! Передай, впрочем, зеленоглазой фее моё почтение. Может быть, хоть это её смягчит!
Калокир не верил своим ушам. Под окнами дворца уже смеют обсуждать царицу империи в таком тоне? Невероятно! Рашнар, тем временем, скрылся среди фонтанов и статуй.
Никифор и Иоанн зашагали к западному крылу дворца. Его высокие башни блестели под луной так, будто они были сделаны из слоновой кости. Во многих окнах дворца был заметен свет. Достав ещё один ключ, Никифор Эротик отпер им дверь в той угловой башне, которая находилась ближе других к Ипподрому. За дверью располагалась узкая винтовая лестница.
— Куда же она ведёт? — спросил Иоанн.
— В покои великого логофета. Не бойся, здесь нету призраков!
«Лучше б здесь были призраки, чем такие скоты, как ты!» — решил житель Таврики. Тем не менее, он последовал вверх по лестнице за Никифором. Тот привёл его на площадку башни, где несли стражу два экскувитора, а оттуда, через коротенький коридор — в небольшую залу. Это была приёмная Льва Мелентия. Оглядев её, Иоанн поинтересовался:
— Ну, где же твой логофет?
— Я здесь, — отозвался могущественный вельможа, вдруг появившись из-за портьеры, которая разделяла залу и кабинет, — рад видеть тебя в Священном Дворце, Иоанн! Сейчас мы пойдём с тобой к василевсу.
— И я пойду? — спросил Никифор Эротик.
— Да. Но только к себе домой.
Не выказав ни малейшего огорчения, молодой человек так быстро исчез в темноте за дверью, будто его и не было. Лев Мелентий взял со стола колокольчик и позвонил. Явился слуга.
— Скажи им, что мы идём, — велел ему логофет. Слуга убежал.
— Ну, пойдём, патрикий, — сказал магистр, беря Иоанна под руку, — ты взволнован? Не беспокойся! С тобой не будут говорить строго.
— Знай, я не собираюсь падать перед ним на колени, — предупредил херсонит.
— Даже и не вздумай! Никто давно этого не делает.
Калокир не был особенно впечатлительным человеком, но всё же длительная прогулка по лабиринтам дворца едва не лишила его присутствия духа. Казалось, что весь дворец состоит лишь из одного сумрака коридоров — такими были они извилистыми и длинными, бесконечно сменяющими один другой. А ведь за дверями справа и слева были огромные залы, ещё более таинственные и мрачные! Перед каждой дверью стояли вооружённые экскувиторы. Лампионы, висящие на цепях под сводами потолков, бросали на воинов красноватые отсветы, делая их похожими на работников Преисподней. Если бы гулкий, блестящий каменный пол шёл чуть под уклон, у будущего патрикия появилось бы чувство, что Лев Мелентий ведёт его прямо в ад, откуда ему нелегко, ой как нелегко будет выбраться! В невозможное Калокир попросту не верил.
Остановившись перед двустворчатой дверью, возле которой стояли четверо стражников, логофет без стука открыл её и вошёл. Войдя вслед за ним, Иоанн увидел просторный мраморный кабинет. Посреди него стоял большой стол с выдвижными ящиками. За столом сидел невысокий, плотный мужчина — скорее старый, чем средних лет, одетый как знатный воин. В руке он держал перо. Топтавшийся у стола секретарь подавал сидевшему документы. Военачальник бегло просматривал их, подписывал, окуная перо в чернильницу из стекла, и передавал другому секретарю, стоявшему слева. Тот запечатывал подписанные бумаги в конверты. Подпись военачальника, чем-то похожая на него самого — нескладная и размашистая, гласила: «Никифор Фока, милостью Божией автократор».
Справа от василевса, по обе стороны от портьеры, которой был занавешен вход в соседнюю залу, сидели в глубоких креслах двое сановников. Это были паракимомен Василий и препозит Евсевий Эфалиот. Они оба встали навстречу двоим вошедшим и выказали предел возможной учтивости. Логофет ответил на их приветствие весьма сдержанно. Его спутник вовсе не обратил внимания на вельмож. Он молча склонился перед монархом. Тот с любопытством уставился на него, затем улыбнулся и покивал лысеющей головой.
— Здравствуй, Иоанн. Так вот ты каков! Я рад тебя видеть. Сядь.
И он указал на пару свободных кресел, стоявших перед растянутой во всю стену картой империи. Лев Мелентий и Калокир опустились в них, а паракимомен и препозит вернулись в свои. Секретари вышли.
— Итак, завтра ты получаешь воинский чин и должность посла с самыми широкими полномочиями, — сказал император, глядя на Иоанна глазами глубоководной рыбы, очень уместными на его отёчном, рыхлом лице, — когда ты намереваешься отбыть в Киев?
— На следующий же день, если это будет угодно Богу и твоей милости.
— Да, нам будет это угодно. Но есть сомнения относительно безопасности — и твоей, и твоего груза. Верно ли то, что ты собираешься положиться только на русских купцов?
— Позволю себе уточнить, что только на одного купца. Его звать Всеслав.
— Я думаю, это очень разумно, — подал негромкий голос Евсевий Эфалиот, — Всеслава мы знаем как человека отменной честности. И, что важно, он располагает достаточным числом воинов.
— Сколько же у него кораблей? — спросил император.
— Пять, — отвечал Евсевий, — и в каждом сядут за вёсла сорок дружинников.
— Всего двести, — задумался василевс. Чуть-чуть помолчав, он снова воззрился на Калокира из глубины океана своих тревог и сомнений, — ты, значит, вполне уверен, что дополнительная охрана тебе не требуется?
— Всеслав её не потерпит. Лучшей защиты от степняков, чем его отряд, даже и придумать нельзя.
— Хорошо. Но знай, что ты везёшь в Киев полторы тысячи фунтов золота. Такой дар августа решила преподнести русскому архонту.
— Он будет рад, — сказал Иоанн.
— Велика ли численность его армии? — обратился к нему с вопросом евнух Василий.
— Примерно шестьдесят тысяч воинов. Они распределены гарнизонами по большим городам — таким, как Чернигов, Новгород, Полоцк, Переяславль, Смоленск.
— Каков же гарнизон Киева? — спросил царь, поставив перо в чернильницу и старательно вытирая пальцы салфеткой.
— Гарнизон Киева? Тысяч пять отпетых головорезов. Их называют младшей дружиной. Это, по сути, личная гвардия Святослава, его охранники. И, конечно же, собутыльники. Возглавляет этих весёлых ребят Сфенкал — тот самый, что разгромил конницу кагана возле Итиля. Но существует ещё и дружина старшая.
— Это что?
— Несколько варягов, служивших ещё отцу Святослава, Игорю. Они, как ты понимаешь, кое-что смыслят в военном деле. Поэтому Святослав так опасен. Главный его советник — это Свенельд.
— Что он из себя представляет?
— Хитрую сволочь, я полагаю. Но вряд ли стоит рассчитывать на него. Он весьма богат, как и остальные киевские варяги.
Евсевий Эфалиот записывал всё, что говорил будущий посол, в толстую тетрадь с пергаментными листами. Чистых листов оставалось мало. Вельможа эту тетрадь держал на своих коленях, поверх дощечки с приделанной к ней чернильницей.
— А теперь расскажи как можно подробнее о Роксане, — предложил он, когда Иоанн умолк.
— О ком? — переспросил тот, — повтори, пожалуйста.
— О Роксане.
Повисло длительное молчание. Царь и трое вельмож пристально следили за Иоанном, который то рылся в памяти, то пытался найти в вопросе подвох. Поняв, наконец, что то и другое без толку, он спокойно пожал плечами.
— Роксана? Нет, никого с таким именем я не знаю.
— По нашим сведениям, Святослав влюблён в неё до безумия.
Удивление Иоанна переросло в изумление. Оглядев каждого из присутствующих, он задал вопрос уже в пустоту:
— Святослав влюблён в какую-то женщину до безумия? Святослав? Возможно ли это?
Никто ему не ответил. Но логофет улыбнулся.
— И кто же она такая? — спросил тогда Иоанн прямо у него.
— Она христианка, — ответил вместо магистра Никифор Фока. Тут Калокир стал подозревать, что над ним смеются.
— Не может этого быть, — улыбнулся он, — чтобы Святослав любил христианку? Нет! Уж кого ненавидит он всей душой, всем сердцем, всем разумением — это, не при твоей милости будь сказано, христиан!
— За что же он их не жалует? — поднял брови Евсевий Эфалиот.
— Если совсем коротко, он считает их лицемерами. То есть, нас.
— А как он относится к мусульманам?
— Гораздо лучше.
— А к иудеям?
— Тоже неплохо. Он, вообще, лоялен ко всем, кроме христиан.
— Так ведь его мать — христианка! Он и её ненавидит?
— Нет. Как ни странно, нет. Он не перебил ещё всех христиан на своей земле только потому, что мать его, Ольга — одна из них.
— Что тебе известно о его жёнах? — опять вступил в разговор Василий.
— Очень немного. О первой его жене, которая родила Олега и Ярополка, я вообще ничего не знаю. Вторую же, совсем юную, он убрал от себя подальше, хотя она стала матерью его третьего сына.
— Как ты считаешь, эта обиженная красавица может нам пригодиться?
— Понятия не имею! Я ведь её никогда не видел. И на Руси я ни разу не был. Всё то, о чём я вам здесь рассказывал, мне известно от тмутараканских воинов и купцов, которые побывали в Киеве.
— И никто из них не упоминал Роксану? — быстро спросил император, переглянувшись с магистром. «Опять она! — стала вдруг пульсировать человеческими словами кровь в висках Иоанна, — Чёрт! Да что же это такое?» Вслух он сказал:
— У меня хорошая память. Я ничего никогда не слышал ни о какой Роксане, кроме одной. Но та умерла тринадцать веков назад, на тринадцать лет пережив своего любимого Александра. Если эта, нынешняя Роксана так же красива, её безусловно стоит иметь в виду — тем более что она, по вашим словам, христианка. Но я о ней ничего не знаю.
Опять воцарилась пауза с непонятным для Иоанна смыслом. Потом Никифор второй тяжело вздохнул, давая понять, что он переходит к главному, и сказал:
— Дорогой патрикий, мы не случайно спросили о мусульманах. Нам представляется, эти люди употребят все средства, чтобы склонить Святослава к войне с империей. Как ты думаешь, у них есть возможность существенно на него влиять? Если она есть, сумеешь ли ты противостоять этому влиянию?
— Если память не изменяет мне или изменяет не сильно, полтора года назад я с этой задачей справился.
Препозит, министр двора и царь взглянули на Льва Мелентия, будто бы призывая его выйти из безмолвия, сохраняемого на всём протяжении разговора. И он сейчас же спросил:
— Кто из мусульман пытался тогда повлиять на князя?
— Дамасский купец Джафар. Ты, кажется, с ним знаком.
— Родственник визиря, — дал пояснение императору Лев Мелентий, — он сейчас в Киеве. Ты сам видишь, благочестивый, что положение наше весьма плачевное. Я был прав.
— Чего можно ждать от этого торгаша? — спросил василевс.
— Подлости, предательства, яда, сотни наёмных убийц, — сказал Калокир, зевая, — чего угодно.
— Но, тем не менее, ты ручаешься…
— Я ручаюсь за два с половиной года, — холодно перебил Иоанн. И вдруг перед ним возникло лицо Мари. Совсем неожиданно — как в тот миг, когда засверкали ножи убийц. Ему стало душно. «Твари! — опять застучала кровь у него в висках, — что для меня слово, данное вам, когда я дал клятву ей?»
На него смотрели. Он этого не видел.
— Я полагаю, мы должны дать Иоанну время для сна, — прервал логофет затянувшееся молчание, — Иоанн, ты предпочитаешь остаться до утра во дворце или возвратиться к себе домой?
— Я пойду домой.
Тут же встав, будущий посол стремительно вышел вон. Поднялся и логофет. Схватив со стола колокольчик, он вызвал секретаря и распорядился отправить следом за Иоанном двух человек, чтобы с ним на улице не случилось опять беды.
Глава восьмая
Перед постелью сидели две миловидные девушки в белоснежных туниках и с бриллиантовыми заколками в волосах, уложенных одинаково. Обе были высокородны настолько, что к ним присматривался племянник французского короля. Они охраняли сон дочери трактирщика, отгоняя шёлковыми платочками комаров от её лица, рук и ног. Едва лишь открылась дверь, девушки вскочили и поспешили исчезнуть, пройдясь с подчёркнутой грацией перед самым носом Рашнара. Тот не заметил, как улыбнулись ему юные красотки, как покраснели они. С кружащейся головой входил он в опочивальню. Эта опочивальня была огромна. В ней стоял сумрак. Сладостный дым курильниц почти незримо окутывал её всю. Горели две-три свечи. Идя на их свет, Рашнар приближался к ложу под балдахином. Сердце в его груди становилось тяжёлым, колким, почти чужим. В окно, сиявшее звёздами, подул ветер, и огоньки свечей чуть качнулись, метнув трепетные отблески на Рашнара. Остановившись перед постелью, он затаил дыхание. Тишина давала ему иллюзию, что он сделался частью ночи и частью времени, значит — время мимо него уже не проходит.
На простынях, слегка смятых, лежала женщина неземной красоты. По виду ей было чуть больше двадцати лет. В течение всей последней четверти её жизни поэты двух континентов спорили, что же в ней особенно впечатляет, если не говорить про глаза — гибкое и стройное тело, на редкость белая кожа, неописуемое лицо или всё же волосы? У Рашнара ответа не было. Ни три года назад, ни даже сейчас, когда он её увидел в мерцании вечных звёзд и чахлых свечей почти обнажённой. На ней была лишь рубашка до середины бёдер. Глаза царицы были закрыты, уста хранили улыбку. Пряди огненно-рыжих её волос — скорее мальчишеские, чем женские, разметались по небольшой атласной подушке.
Страдальчески замерев возле ног красавицы, Рашнар чувствовал, что ему недолго осталось жить. Он медленно поднял взор к потолку, надеясь опомниться. Потолок был очень высок. Свет крошечных огоньков не достигал сводов, и молодому воину вдруг почудился из бездонной пропасти над его головою чей-то безжалостный, тихий смех. Это было эхо. Рашнар опустил глаза. Да, точно, смеялась над ним она. Она на него смотрела. Что это был за взгляд! Он сводил с ума императоров. Ум Рашнара, уже к двадцати годам избалованного любовью многих красивых женщин, был куда крепче. Но дочь трактирщика, наделённая царской властью, сразу пронзила его насквозь своим необычным, вульгарным, вздорным величием.
— Вот болван! — сказала она, перестав смеяться, — долго ещё намерен ты здесь вздыхать? И как ты, вообще, посмел разбудить меня?
— Прости, я… я не хотел, — пролепетал викинг. Рот рыжей феи, как называли царицу её друзья и подруги, беззвучно выразил то, что в следующий же миг было обозначено такой речью:
— Всегда выходит у тебя то, чего ты не хочешь! Ну что ты стоишь, как идиот, Рашнар? Сядь!
Воин опустился на стул. Его собеседница приняла сидячее положение, скрестив ноги, как китаянка. Внимательно оглядев Рашнара, она заметила:
— У тебя рука вся в крови! Скажи мне, пожалуйста, обо что ты её поранил?
— Я выбил пару зубов одному бродяге.
— Что ему было от тебя нужно?
— Не от меня, а от Калокира. Нужны были ему деньги.
— От Калокира? — переспросила царица, с недоумением заморгав, — и где же ты его встретил?
— Возле дворца. Мы с Никифором разыскивали его пол ночи по поручению логофета.
— А! Ясно, ясно. Рашнар, малыш! Не мог бы ты налить мне вина из того графина? Или же ты опять всё прольёшь?
Этериарх вспыхнул. Царица не удержалась от смеха. Он быстро встал, приблизился к столику, на котором стояли графин с вином и две чаши, наполнил одну из них и подал её августе.
— Сядь, — повторила та, пригубив вино, — терпеть не могу, когда ты вот так стоишь, качаясь, словно повешенный!
Рашнар снова повиновался. Она опять рассмеялась, вытянув ноги и сделав упор на локоть. Глаза молодого викинга широко раскрылись и засияли так, будто россыпь звёзд над Босфором за один миг опустилась, как птичья стая, и разместилась на подоконниках. Он подался вперёд и провёл рукой по бедру самой знаменитой в мире красавицы.
— Тебе нравится? — тихо, нежно и даже кротко осведомилась она, опять заморгав длинными глазами цвета осоки.
— То, что происходит со мной, ужасно, — сказал Рашнар, — лучше бы меня утопили.
— Как ты любезен!
Приняв насмешку в её глазах за призыв, он быстро поднялся.
— Сидеть! — крикнула царица, по-волчьи вздёрнув губу, — ты у меня будешь делать лишь то, что я прикажу тебе! Или больше ни разу в жизни не подойдёшь ко мне, понял?
— Да, — сказал он, моментально сев.
— Так-то лучше.
Она вновь выпила и немножко высунула язык, слегка его прикусив. Это было признаком озадаченности. Рашнар за ней наблюдал. Вдруг она спросила, опять садясь по-китайски:
— Скажи, что думаешь ты об этом мошеннике, Калокире?
Её слова пролетели мимо его ушей. Он был погружён в какие-то мысли.
— Ты что, дурак? — взвизгнула она, — ответь на вопрос!
— На какой вопрос?
— Я спросила, что замышляет этот противный и отвратительный Калокир, на твой взгляд? Скажи мне!
— Взять тебя в жёны, — пожал плечами Рашнар. Ноздри Феофано раздулись.
— Подлец! Подлец! И ты не убил его?
— Нет. Я решил, что лучше мне ревновать тебя к этому прохвосту, чем…
— Рашнар, слушай! Мне не до шуток. Что, он хорош собою?
— Неплох.
Она покусала губы.
— А Лев Мелентий знает о том, что этот мальчишка готовит переворот?
— Все об этом знают. И все усердно прикидываются дураками. Ведь только он, Калокир, может оттянуть вторжение варваров.
— Но ведь руссы посадят его на трон, наденут корону ему на голову!
— Да. И пощадят тех, кто сегодня днём доставит ему мои ощущения прошлой ночи, когда ты вдруг…
И Рашнар, воспользовавшись своим поэтическим даром, напомнил императрице о некоторых событиях прошлой ночи, произошедших в этой же комнате. Феофано даже не улыбнулась.
— Ну, а мой муж? — вскричала она, — его-то не пощадят! Что ж он согласился на этот план?
— Царица моя! Об этом надо спросить не меня, а мужа. Думаю, логофет ему заморочил голову.
— Невозможно, — произнесла Феофано, осушив чашу и положив её на постель, — логофет, при всей его гениальности, вряд ли сможет уговорить даже идиота пойти на верную смерть!
С этими словами императрица спрыгнула со своей высокой кровати и стала быстро ходить около неё, шлёпая босыми ногами по мраморным плитам пола. Лицо красавицы выдавало крайнее напряжение мысли. Внезапно остановившись, она спросила Рашнара:
— А где сейчас твой дружок, Никифор Эротик?
— Я полагаю, у себя дома. А где ему ещё быть?
— Отлично. Ты сейчас проводишь меня к нему!
Рашнар промолчал. Опустившись в кресло, императрица надела мягкие башмачки.
— Накинь мне его на плечи, — распорядилась она, вскочив и ткнув пальцем в плащ, висевший на спинке кресла. Этот приказ был исполнен. Когда царица с досадой и нетерпением шевельнула плечами, чтобы поправить наброшенный на них плащ, Рашнар вдруг схватил её и привлёк к себе. Глаза Феофано вспыхнули. Она вырвалась. В следующую секунду этериарх был дважды ударен царственной рукой по уху.
— Негодяй! — прошипела фея, лизнув ушибленную ладонь, — как смел ты?
Рашнар молчал. Но императрица вдруг засмеялась и, взяв несчастного за руку, подошла с ним к большому зеркалу.
— Дурачок, погляди сюда, — сказала она, целуя разбитые пальцы викинга, — боги ещё по земле не ходят! Кем, на твой взгляд, я могу заменить тебя? А, малыш?
— Не знаю, царица, — сказал Рашнар, глядя на её отражение. Этим он снова вызвал её досаду. Однако вместо того, чтобы опять драться, она повисла на нём, обняв его шею тоненькими руками, и присосалась к его губам глубоким щекочущим поцелуем. Но не успел он сойти с ума, как она вдруг вырвалась, задыхаясь, и непреклонным жестом остановила его движение к ней.
— Пора!
И выскользнула за двери. Рашнар, пошатываясь, едва смог её догнать на ступенях лестницы вниз. Как только их шаги стихли, из будуара, который был отделён от спальни плотной китайской шторой, вышли ещё две очаровательные служанки знатного рода. Они случайно уснули там, сидя в креслах.
Рыжая дочь трактирщика и Рашнар покинули здание через боковую дверь. Они оказались на большой площади, которая была вымощена булыжником. Эта площадь использовалась для военных парадов. Присутствовавшие на них послы и прочие гости, сидя на галереях дворца, изумлялись численности маршировавших по площади легионов и корпусов, не подозревая, что перед ними бог знает в который раз проходят всё те же самые воины, поменявшие за дворцом знамёна, плащи и шлемы. Шаги Рашнара, когда он под руку с Феофано пересекал пустынную площадь, гулко звенели в безмолвии поздней ночи. Императрица в бархатных башмачках ступала бесшумно. Они приблизились к стальной двери в стене. Рашнар, обладавший не меньшим числом ключей, чем его приятель Никифор, отпер её и вышел со своей спутницей в ночной город. Фея вложила свои изящные пальцы в руку этериарха. Тот жаждал лишь одного — чтобы эта ночь длилась вечно. На его счастье, Никифор жил не особо близко, аж за Невольничьим рынком. Царственная красавица и варяг двинулись туда по наиболее широким и светлым улицам, удлиняя путь.
Стоял предрассветный час. Царило безветрие, и в прохладном воздухе ощущался запах сирени. Из кабаков доносились неблагозвучные восклицания. В подворотнях что-то порой мелькало. Властительница империи с нежным трепетом прижималась к своему спутнику. Все бродяги знали его и не рисковали показываться ему на глаза. Он бережно обнимал царицу за талию, но ей всё же было не по себе.
— Ах, чёрт бы побрал этого Никифора! — вырвалось у неё, — надо будет снять ему дом поближе.
Обогнув рынок, они вошли в небольшой квартал. Дом, в дверь которого постучал Рашнар, был неотличим от других домов.
— Кого это чёрт принёс? — раздался за дверью голос старухи.
— Это Рашнар из дворца! Открой.
Просьба ярла была мгновенно исполнена. Но прислужница, вид которой был ещё неприятнее её голоса, со свечой в руке решительно преградила гостям дорогу и оглядела спутницу викинга без малейшего дружелюбия.
— Что, привёл ему очередную подружку? Опять полночи будет весь дом скрипеть?
— Ночь кончилась, — возразил Рашнар, — пошла прочь с дороги, старая ведьма!
Грубейшим образом отстранив старуху, варяг провёл Феофано по очень узкому коридорчику в очень скудно обставленный кабинет. Там он усадил её в кресло, зажёг свечу на столе. Через полминуты пришёл Никифор. Он был в халате, с торчащими во все стороны волосами и недовольным лицом. Его вид заставил царицу расхохотаться. Молодой секретарь немного смутился. Что-то пробормотав, он отвесил ей неловкий поклон.
— Садись, — сказала она ему, внезапно оборвав смех и придав лицу серьёзное выражение, — времени у нас мало, а разговор у меня к тебе чрезвычайно важный. Рашнар, ступай во дворец!
— Нет, я подожду в передней, — решил показать Рашнар свой характер, словно Никифор совсем не знал его и царицу.
— Вон! — заорала та, ударив обоими кулаками по подлокотникам кресла, — во дворец, живо!
Этериарх удалился, скорбно опустив очи. Гнев Феофано растаял так же, как вспыхнул.
— Дружочек мой, вино есть? — спросила она работника канцелярии, усевшегося за письменный стол.
— Да, есть. Но оно дешёвое.
— Всё равно. Я с детства люблю такое.
Кувшин с вином и две чаши были сейчас же принесены. Довольно развязно выпив со своей гостьей, Никифор опять уселся и проронил:
— Я, право, раздавлен счастьем видеть живое солнце у себя в доме!
— Что вы за ослы оба? — смеясь, прижала ладонь ко лбу Феофано, — один раздавлен, а вот теперь уже и другой! Ну как мне, скажи, иметь с вами дело?
— Зато мы с радостью умрём за тебя, царица!
— Да, тот дурак десять раз умрёт, это точно! А вот ты, плут… Скажи-ка мне откровенно, скольких друзей ты продал?
— Продал? Императрица, жизнь моя! Оглядись! Я нищ, как Иов!
— Хорошо, Иов, перейдём-ка к делу, — сдвинула брови императрица, стуча ноготком по чаше, — меня волнует этот сомнительный юноша, Калокир.
— Волнует? О, венценосная! Неужели он чем-то лучше Рашнара?
Августа вновь рассмеялась.
— Болван! Ты ведь говоришь с повелительницей Священной Римской империи, а не с девкой из кабака! Меня занимает такой вопрос: почему мой муж согласился отправить этого дьявола послом к руссам? Ведь он же притащит их всех сюда, чтобы сесть на трон! И тогда Никифору Фоке — смерть.
— Безусловно, — важно кивнул секретарь, — но ему придёт конец и в том случае, если руссы нагрянут без всякого Калокира. Он, Калокир, нужен исключительно для того, чтобы оттянуть войну с ними на год. Вот и ответ.
— Ну, а для чего нужна Калокиру эта отсрочка?
— О, тут всё просто! Он ведь не хочет войны. Он хочет, чтоб ты приползла к нему на коленях и положила корону к его ногам, а затем сама надела на них башмаки пурпурного цвета.
— Чёрт! И каким путём он рассчитывает меня склонить к подобному ужасу?
— Самым подлым. Блокировав все торговые подступы к рубежам империи, от Дуная до Таматархи. Тогда у нас просто начнётся голод.
Августа, не поднимаясь, наполнила вином чашу. Потом задала вопрос:
— А никак нельзя обойтись без этого гадкого Калокира?
— Без Калокира варвары будут здесь уже через год, — ответил Никифор.
— Разве мы не сможем воевать с ними?
— Увы, царица! Боюсь, что нет.
— Как же так? Ведь мой муж ведёт небезуспешную войну в Сирии!
— В этом-то всё и дело. Он в ней увяз. Выйти из неё возможным не представляется. У нас очень много врагов и много расходов. А силы тают. Союзников не осталось. О войне с руссами даже речи не может быть.
— Дружок, давай выпьем! — произнесла Феофано, всё круче хмуря тонкие свои брови. Никифор, глядя на неё, пил вино как простой компот. Даже он не мог быть спокойным при виде феи. Поставив чашу, фея спросила:
— Что даст нам эта отсрочка?
— Возможность бросить все силы на Антиохию, — был ответ.
— С целью?
— С целью взять её, чтобы получить много золота. Золото позволит укрепить армию и нанять союзников. Тогда уже можно будет думать о войне с руссами. Калокир ведь не верит в то, что мы сможем сейчас усилить войну с арабами! Да, конечно, это непростой путь. Но иного пути у Никифора Фоки нет.
— Но у нас-то есть, — с улыбкой заметила Феофано. Секретарь в страхе бросил два взгляда по сторонам.
— Божественная! Умоляю, умерь свой голос!
— Ничтожнейший! Заклинаю — думай, с кем говоришь!
— Прости меня, Феофано, — затрепетал секретарь, проявив умение покрываться смертельной бледностью, обеспечившее ему быструю карьеру, — прости меня, моё солнце! Честное слово, я не в себе.
— Ну, так настало самое время прийти в себя, — отрезала Феофано, пытливо глядя ему в глаза, — потому что дальше я буду задавать сложные вопросы. Влияет ли всё то, что ты перечислил, на наши планы? Если влияет, то как? Если отрицательно, то какие меры в этой связи сможешь принять ты, Никифор Эротик, старательный секретарь Льва Мелентия? Отвечай же!
— Конечно, этот подлец Калокир — спасение и для нас, — прозвучал ответ, — никто не поручится, что его дружок Святослав оставит тебя на троне, а не отдаст, к примеру, своим охранникам.
— А какие охранники у него? — заинтересовалась царица, — ты видел их?
— Вряд ли они будут столь же безропотны, как Рашнар. Ты мне позволяешь продолжить?
— Приказываю.
— Я с радостью повинуюсь, моя красавица! Слушай же. Разумеется, так или иначе придёт момент, когда наши интересы решительно разойдутся с планами Калокира. Он, видишь ли, очень хочет взойти на трон, ну а у тебя, насколько я знаю, иные помыслы относительно этого предмета. Поэтому в тот момент, о котором я только что сказал, Калокир должен перестать внушать нам тревогу и опасения. И для этого мы прямо сейчас приставим к нему одного надёжного человека.
— А Калокир не пошлёт нас вместе с твоим надёжным человеком ко всем чертям? — спросила царица, — он сейчас может себе позволить любые шалости!
— Нет, о богоподобная! Не пошлёт. Дело в том, что этого человека ему представит сам логофет.
— О, боже! Сам логофет! Великая важность для Калокира! Да и с чего ты взял, что логофет спляшет под твою дудку? Он ведь, насколько я понимаю, сам по себе!
— Не совсем так, милая. Он пока что ещё с Никифором Фокой. Впрочем, если говорить прямо — чёрт его знает…
— Дружочек, я задала вопрос, — напомнила Феофано, вновь наливая себе вино, — даже не один.
— Помню, помню! Ты задала вопрос про надёжного человека. С этим всё сложится замечательно. Логофет предложит Калокиру включить этого человека в состав посольства. И Калокир, я думаю, согласится.
— Но почему? — сжала кулаки Феофано, — что ты за вздор несёшь?
— Дело в том, что этот человек — мастер разговаривать с печенегами. Эти злобные дикари его уважают. Он много раз выполнял различные поручения логофета в большой степи. Теперь логофет отправит его туда, чтобы он нашёл нам ещё парочку союзников среди ханов, а заодно присмотрел за нашим приятелем Калокиром. И Калокир уцепится за него, чтоб приобрести союзников среди ханов — только союзников не Никифору Фоке, а Святославу.
— Это понятно, — сделала Феофано нетерпеливый жест, — только почему ты считаешь, что он будет отстаивать там мои интересы?
— Да потому, что его зовут Георгий Арианит, чёрт тебя возьми! — вспылил секретарь. Царица вздохнула и громко цокнула языком.
— О, боже! Что я за дура? Но ты обязан простить меня, мой хороший! Сам знаешь, сколько в меня влюблено всяких идиотов. Георгий Арианит, конечно, не идиот, но он такой серый, противный, нудный! Я ужас как не люблю о нём вспоминать, поэтому и не вспомнила. Он однажды…
— Тебе идея моя понравилась или нет? — перебил Никифор.
— Ещё бы! Ты ослепителен, грандиозен! Клянусь тебе, Лев Мелентий рядом с тобой — тупое животное! Давай выпьем, мой маленький сволочонок. Потом ты меня проводишь.
— Мне только нужно будет одеться, — заметил юноша.
— Я тебе помогу! То есть, подожду.
Царица и секретарь осушили чаши, после чего Никифор побежал в спальню. Его прекрасная собутыльница стала глядеть в окно. Наступало утро. Константинополь сонно шевелился, как человек, на лицо которому падают первые лучи солнца. Он ещё не проснулся толком, но настроение уже портится, потому что в голову лезут мысли о предстоящих делах. Таков был и город. По его улицам шастали ещё ночные бродяги, которым не посчастливилось в этот раз погулять на чужие денежки, но шагали также и люди, спешившие добывать себе хлеб насущный. Первые были злы потому, что сильно устали, вторые же — оттого, что им пришлось рано встать.
Взглянув на Никифора, появившегося из спальни, императрица невольно залюбовалась им. Перед ней стоял уж не мелкий служащий, поднятый среди ночи с грязной постели, которую он делил неизвестно с кем, а статный, изысканный царедворец. Он был в хламиде из серебристой парчи, расшитой орлами, и мягких синих кампагиях. От него разило египетскими духами. Его волнистые, светло-русые волосы были не только хорошо вымыты, но и слегка подвиты.
— Кто это так тебя обслужил? — поинтересовалась игривым голосом Феофано, сияя глазками.
— Друг, — как-то неохотно проговорил секретарь, — точнее сказать, товарищ.
— О! Любопытно, чёрт побери! Он здесь ночевал, что ли?
— Да. Видишь ли…
— Он цирюльник? — не пожелала фея узнать подробности.
— Да! — обрадовался Никифор, — и замечательный.
— А ты его не уступишь мне на сегодня? Дворцовые мастера, я вижу, не столь искусны, как твой.
— Царица, он не пойдёт к тебе.
— Почему же?
— У него руки начнут трястись, и он наломает дров. Женщины его приводят в смертельный ужас.
— И тебя тоже?
Встав с кресла, императрица дружески взяла руку секретаря, почти столь же маленькую, как и её собственная рука.
— Моя золотая фея, ты для меня икона, — сказал Никифор.
— Ого! Ничего себе! Ты всегда краснеешь перед иконами?
Секретарь прикусил губу. Глядя на него, царица немножко высунула язык. Потом рассмеялась.
— Ладно, живи, богомольный юноша! Не забудь только поблагодарить иконы свои за то, что я спешу нынче. Готов, дружочек? Пошли!
Глава девятая
Солнце взошло уже. С моря дул довольно холодный ветер. По улицам шли серые потоки чиновников, приглашённых на церемонию во дворец, и обыкновенных простолюдинов, надеющихся увидеть царственное семейство на Ипподроме. У главных ворот дворца все потоки вливались в людское море. Оно шумело. Рашнар, от которого должен был поступить приказ открыть Благовещенские ворота, всё почему-то медлил. Внимательно поглядев на толпы, можно было заметить, что состоят они из людей различных сословий.
— Чёрт, сколько их! — пришла в изумление Феофано, — чего хотят они?
— Хотят видеть твоё лицо, — объяснил Никифор Эротик.
— Стало быть, если я сниму сейчас капюшон, они поглядят на моё лицо и пойдут домой? Так, что ли, дружочек?
— Нет, госпожа. Они не поверят, что перед ними — царица. Подумают, что богиня.
Императрице стало смешно. Никифор её повёл к боковой калитке, стараясь как можно дальше обходить группы людей и даже отдельных прохожих. В это мгновение на глаза Феофано попался юноша с длинными чёрными волосами, одетый очень изысканно, но не броско. Он одиноко стоял около часовни Святой Татьяны и наблюдал за толпой.
— Ой, какой красавец! — вскричала императрица, пальцем указав на него, — взгляни, Никифор Эротик!
— Ах, чёрт! — испуганно прошептал секретарь, взглянув.
— Что такое?
— Ведь Это же Калокир!
— Да ну! В самом деле?
— Солнцеподобная! Умоляю, пойдём быстрее! Никак нельзя допустить, чтобы он увидел нас вместе!
Но тут внезапный порыв северного ветра снял капюшон с головы царицы, а Калокир, которому ветер подул в лицо, взял да повернулся в сторону парочки.
— Черти бы тебя взяли, — пробормотал Никифор, пытаясь скрыться за Феофано. Но это было непросто ввиду её худощавости, да и поздно. Главный герой грядущих торжеств уже приближался решительными шагами, не сводя глаз с царицы, снова накинувшей капюшон.
— Добрый день, — сказал Иоанн, приблизившись, — вот удача, Никифор, что ты мне встретился! А иначе я бы не смог войти во дворец.
— Люди логофета тебя не застали дома? — спросил Никифор с досадой.
— Нет, я под утро ушёл в кабак. Сейчас прямо из него.
— Ясно. Имею честь представить тебе царицу Восточной Римской империи, солнцеликую автократоршу Феофано, мать маленьких василевсов.
Издали Калокир не успел всмотреться в лицо августы. Поэтому он сейчас просто не поверил своим ушам. Когда же царица, чуть приподняв капюшон, с улыбкой взглянула ему в глаза, он и им отказался верить. От многих людей он слышал, как выглядит Феофано. Его фантазия не единожды рисовала ему её, и образы были один другого божественнее. Теперь же, увидев её воочию, он признал, что все они оказались гораздо хуже действительности. Не в силах оторвать взгляда от изумрудных очей властительницы империи, впечатлительный херсонит упал на колени. Фея отпрянула, и её капризные губы гневно скривились.
— А ну-ка, встань! — потребовала она чуть слышно, — или ты хочешь, чтобы меня узнала толпа?
Иоанн поднялся. По его впалым щекам разлился огонь.
— Я просто раздавлен, — прошептал он, — клянусь Иисусом!
«Вот тебе раз! — мелькнуло в уме царицы, — ещё один раздавленный! Красота! Этот, впрочем, стоит всех остальных, вместе взятых!»
Что до Никифора, то внезапное потрясение Иоанна его скорее встревожило, чем удовлетворило. Он ещё вчера понял, что Калокир — не из тех, кто способен долго быть в потрясении.
Двое юношей и царица вошли в сады василевса через уже знакомую Иоанну дверь в крепостной стене. Феофано, сняв капюшон, направилась по одной из самых узких тропинок вглубь райских кущ. Они сплошь цвели. Деревья, борясь с порывистым ветром, роняли белые лепестки свои в царство роз и водяных лилий. Никифор и Иоанн шли следом за венценосной красавицей. Иоанн отчаянно призывал на помощь весь свой цинизм, всю свою насмешливость, рассудительность — что угодно, лишь бы не выглядеть дураком хотя бы в глазах лягушек, которые на него глядели внимательно из травы. Но все его замечательные черты, казавшиеся ему неотъемлемыми и прочными, как умение плавать, остались там, за стеною. Пловец барахтался и тонул, как будто к его ногам был привязан груз. Словом, Иоанн пытался понять, что, собственно, происходит, но понимал лишь одно: он — просто ребёнок, которого водят за нос.
Его попутчик несколько лучше владел собою, хоть и не сомневался в том, что судьба, столкнув его у стены с Калокиром, сыграла гнусно. Императрица шагала быстро, почти бежала. Песок чуть слышно скрипел под её ногами. Иногда фея сворачивала с тропинки, чтобы сорвать приглянувшуюся ей розу. Юноши останавливались и ждали. Следя за императрицей, склоняющейся к цветочку, Иоанн чувствовал, как к его лицу приливает кровь. Когда Феофано возобновляла путь свой, он устремлялся следом за нею, опережая Никифора, чтобы её догнать и сказать ей что-то. Но всякий раз опять замедлял шаги.
У первого же нимфея царица жестом простилась с молодыми людьми и, взмахнув букетом, уже бегом устремилась к южным дверям. Иоанн недвижно смотрел ей вслед.
— Нам надо спешить, патрикий, — поторопил секретарь, — нас ждут.
Иоанн сделал только четыре шага. Солнце, вдруг вспыхнув ярче, сожгло все звуки — и завывание ветра, и плеск воды, и шелест деревьев, и щебетание птиц, и ропот народа за крепостной стеной. Стало очень тихо. Как на дне моря. Незримая пелена, спустившаяся с небес, лишила предметы чёткости очертаний. И вдруг тишину прорезал отчаянный женский крик: «Я дам тебе всё! Не бросай меня! Не бросай меня!»
За одно мгновение воцарилась ночь. Молния, как по шву, разодрала небо. На Херсонес обрушился хлёсткий, ледяной дождь. Да, на Херсонес. Иоанн узнал его кладбище. Лес крестов, отражая молнию, рассёк даль, насколько хватало взгляда. Землю потряс чудовищный громовой раскат. При свете второй, ещё более яркой молнии Иоанн, быстро обернувшись, увидел сотни крестов и надгробий со всех сторон. Он был в центре кладбища.
Объяснение нашлось быстро. Чёртов гашиш! Но дьявол, каким всё было реальным! Особенно лютый дождь, пробиравший холодом до костей. Мучительно содрогаясь и осыпая руганью марокканских купцов, которые приучили его к кальяну, юноша начал думать, как бы определить, с какой стороны восточный — ближайший к городу край проклятого места, коим считалось старое кладбище Херсонеса. Ориентиром могла быть церковь святого преподобного Феодора Стратилата. Она стояла на бугорке, между кладбищем и дорогой к Южным воротам. Но, разумеется, увидеть её сквозь мглу и стену дождя невозможно было. И вдруг случилось невероятное. В тот момент, когда Иоанн подумал об этой церкви, третья молния, протянувшись через всё небо, высветила её белокаменную громаду с золотым куполом в пятистах шагах от будущего патрикия. Он решительно устремился к ней, позабыв о том, что при второй молнии видел в той стороне одни лишь могилы. И долго брёл он среди могил, с трудом выдёргивая свои дрожащие ноги из жидкой грязи. Наконец, понял, что не дойдёт.
Едва сын стратига остановился, очередная молния, сверкнув ниже, вновь выхватила из мрака белую церковь. До неё были всё те же пятьсот шагов. Она не приблизилась ни на дюйм. Иоанн присел на могильный камень, чтоб отдышаться. Кресты блестели вокруг него, как глаза вампиров. А дождь всё лил. «Святой преподобный Феодор Стратилат обманул меня! — подумалось Иоанну, — за что, за что? Ведь его-то ведьма зеленоглазая не могла никак соблазнить!»
Вздохнув, юноша провёл дрожащей рукой по камню. И обнаружил на нём цветы. Он взял их. Поднёс к глазам. Это были розы, только что сорванные августой по имени Феофано в царских садах. Отшвырнув букет, несчастный ощупал надпись на камне. «Иоанн Калокир» было высечено на нём.
Живой обладатель этого имени, леденея, возвёл свой взгляд к небесам, чтобы впервые в жизни спросить о чём-то у Бога. И тут ему на плечо опустилась чья-то рука. Завопив от ужаса, он вскочил. И сразу услышал прямо над своим ухом жалобные мольбы:
— Иоанн, очнись! Патрикий, приди в себя! Ради бога! Да что с тобой?
Будущий патрикий рухнул в реальность. Солнечный день. Лужайка перед дворцом. Никифор Эротик, белый от ужаса, держит руку на его вздрагивающем плече. Иоанн схватил помощника логофета за горло.
— А, негодяй! Это ты её любовник! Ты заговорщик! Это всё ты, ты!
— Нет, это не я! — завопил Никифор Эротик, освободившись, — ведь ты же прекрасно знаешь, Рашнар спит с нею!
— Рашнар — ничтожество! Пешка! Кого она действительно любит? Скажи, кого?
— Да не знаю я!
Иоанн провёл рукой по глазам. «Она дьяволица!» — подумал он. Вслух же произнёс, мучительно улыбнувшись:
— Прости, Никифор! Это всё святой преподобный Феодор Стратилат. Он меня подвёл.
— Ничего, бывает, — сухо сказал Никифор Эротик. И, повернувшись, зашагал к башне. Растерянный Иоанн потащился следом, еле волоча ноги, уставшие от прогулки по кладбищу. «Здесь какой-то адский клубок, — решил он, ероша волосы, по которым, казалось, ещё стекали капли дождя, — и я в нём увязну к чёртовой матери!»
Лев Мелентий был не один в своём кабинете. Он сидел, покусывая перо, за своим рабочим столом, спиной к галерее с видом на белый от волн Босфор. Его визитёр разместился в кресле. То был мужчина лет тридцати пяти — невысокий, крепкий, с умным лицом, в густо запылённом костюме всадника. На коленях он держал меч.
— Георгий Арианит, ты здесь? — вскричал Никифор Эротик, входя с нахмуренным Иоанном. Последний замер. Имя, названное Никифором, было ему хорошо известно. Носитель этого имени встал и вежливо поклонился. Никифор и Калокир ответили ему тем же, после чего все трое взглянули на Льва Мелентия и уселись.
— Георгий, наш человек в степи, — отрекомендовал магистр своего пыльного гостя, — он оказал множество услуг василевсам.
— Я это знаю, — проговорил Иоанн. Помолчав немного, он бросил взгляд на Георгия, а затем обратился ко Льву Мелентию: — Кто возложит на меня руки?
— Императрица, само собой разумеется, — успокоил его магистр, — Никифор, иди и распорядись.
Секретарь вскочил и шмыгнул за дверь. Не дав Калокиру времени найти новый повод для ссоры, логофет снова заговорил:
— Спешу сообщить тебе, Иоанн, отличную новость. Георгий Арианит плывёт с тобою на Русь.
Калокир молчал, глядя в пол.
— Да ты, я гляжу, не рад? — спросил Лев Мелентий.
— Вопрос не в том, рад ли я, а в том, будет ли рад князь, — сказал Иоанн. Георгий Арианит, глядя на него, улыбнулся.
— Он будет рад, дорогой патрикий. Не сомневайся.
— Когда Всеслав условливался с тобой, он не знал о том, что несколько ханов договорились убить Челдая за его дружбу со Святославом, — дал пояснение Лев Мелентий, — Челдай отвёл все свои кочевья поближе к Киеву, и теперь в степи у нижнего Борисфена творится чёрт знает что!
— Если чёрт и вправду об этом знает, он мне расскажет, — пообещал Иоанн, — не то я возьму его за рога и приволоку к царице.
Георгий Арианит слегка поднял брови.
— Почему к ней?
— Да чтобы она и его отправила прогуляться куда-нибудь! Теперь я уверен, что и такая задача нашей императрице вполне под силу.
Георгий молча пожал плечами. Магистр быстро спросил:
— Итак, ты не возражаешь?
— Я ещё слишком молод, чтоб умереть, — сказал Иоанн, — тьфу, оговорился! Чтоб возражать. Всеслав отправляется в путь завтра на рассвете, из гавани Юлиана. Я могу взять только одного человека.
Георгий Арианит тут же встал, молча поклонился и быстро вышел.
— Пора и нам, дорогой патрикий, — сказал магистр, также поднявшись из-за стола, — тебе надлежит идти в Онопод, к военным чинам, а мне — в Эльвизил, к гражданским.
Никифор Фока перед торжественной церемонией принимал в Золотой палате нескольких полководцев и одного министра, выпроводив сперва полсотни других вельмож, рангом ниже. Этот вполне обычный приём производил странное впечатление. У сановников было чувство, что царь в разговоре с ними попросту коротает время, с волнением дожидаясь более важного собеседника — по всей видимости, слугу, который оставил прямо посреди залы грязную тряпку. Но тряпки никакой не было. Было чувство её наличия. Возникало оно при взгляде на василевса, который сидел на троне, будто придавленный им. Всё его большое лицо жалобно мычало о том, что он очень хочет выспаться и напиться. Позади трона стоял, казалось, не кто иной, как сам бог войны Арес в ромейских доспехах и ослепительном шлеме времён Троянской войны. Это был Рашнар. За его спиной блистали такой же великолепной экипировкой семь викингов-экскувиторов. Эти воины у Рашнара были в большом доверии, так как часто пили вино с духовным наставником Феофано и, если что, могли его напоить до крайней болтливости.
Перед царём стояли пять высочайших воинских чинов Ромейской державы: доместик схол Варда Склир, командующий гвардейской конницей Андроник Музалон, друнгарий городской стражи Ираклий Лахнус, друнгарий императорских кораблей Алексей Диоген и патрикий Пётр, прославленный стратиг Фракии. Подле них устало переминался евнух Василий.
Худой, порывистый, седоусый патрикий Пётр был в повседневной одежде и сапогах со шпорами, потому что примчался на церемонию прямо из своей области, вновь терзаемой разрушительными набегами. Положив ладонь в замшевой перчатке на рукоять меча и глядя в глаза Никифору Фоке, он говорил:
— Эти негодяи, приблизившись к Филиппополю, начали жечь предместья. Все жители разбежались. Они привыкли отражать угров, однако столь многочисленная орава пришла впервые. К счастью, в селениях оказалось много вина, и угры уснули мертвецким сном. Многие из них проснулись уже в аду. Остальные сразу им позавидовали.
— А всех нельзя было взять живьём, раз они уснули мертвецким сном? — перебил стратига евнух Василий.
— Ты полагаешь, что у меня очень много воинов? — поглядел на него патрикий как бы в задумчивости, не дать ли ему пинка, — нет, их мало, и я велел им не рисковать понапрасну своими жизнями.
— Ты был прав, — одобрил Никифор Фока, — что рассказали пленные?
— То, что я ожидал услышать. Болгары их провели через перевалы. Болгарам известны тропы, которые даже я не знаю.
Лицо Никифора помрачнело ещё сильнее.
— Послушай, Пётр! Болгары болгарам рознь. Не исключено, что угры поймали пару каких-нибудь пастухов…
— Нет, царь дал им проводников и добрых коней, — резко оборвал василевса его фракийский наместник, — угры полмесяца пировали в его дворце!
— Что ты говоришь? Он принял этих мерзавцев в самом Преславе?
— Да, и ещё как принял!
Никифор Фока с великой скорбью вздохнул и долго молчал. Затем обратился уже к доместику схол:
— Послушай-ка, Варда! Нужно немедленно перебросить несколько фем с восточных границ в Европу. Отправь гонцов с распоряжениями сегодня же.
Варда Склир с досадой и возмущением шевельнул плечами.
— Благочестивый! Это для нас будет означать потерю всего, что нам удалось достичь за последний год.
— Иначе мы можем потерять Фракию, Варда! — опять вмешался евнух Василий, — не угры, а орды руссов в неё ворвутся, прежде разорив Мисию!
— Но не раньше, чем через год, — возразил магистр. Евнух скептически усмехнулся.
— Кто знает, Варда, кто знает! Быть может, и в Киеве продают гашиш. Любимый наш Калокир, хлебнув под него вина, споёт Святославу песню о том, как греческий царь задумал украсть у него Роксану, и Святослав, забив себе голову тем же зельем, раньше зимы прискачет во Фракию с полусотней тысяч пьяных варягов! И что тогда будем делать? Необходимо держать войска в границах империи, друг мой Варда! А Антиохия подождёт.
— А зачем же мы, в таком случае, уповаем на этого Калокира? — не поддавался военачальник, — и зачем тратим полторы тысячи фунтов золота?
— Мы надеемся на успех, — сказал Никифор Второй, — но даже при самой крепкой надежде надо рассчитывать на провал и принимать меры предосторожности, взвешивая все за и против. Хотя бы две азийские фемы следует перебросить к Балканам. Василий! Встреться сегодня с силенциарием. Пусть проверит опись казны всех монастырей, владеющих виноградниками. И кроме того…
— Кому здесь опять нужны мои деньги? — довольно весёлым голосом поинтересовалась августа Феофано, заходя в залу. Все повернулись к ней.
— Чёрт бы тебя взял, — шепнул василевс. Вельможи молча склонились перед царицей. Она была в невзрачном чёрном плаще, надетом поверх рубашки, и лишь в одном башмачке. Последнее обстоятельство, безусловно, служило признаком спешки, вызванной гневом. Заоблачную опасность этого гнева как нельзя лучше подчёркивал тонкий золотой обруч вокруг рыжей головы. За царицей следовал, опустив глаза, Никифор Эротик.
— Кто посягает на мои деньги? — уже без всякой весёлости повторила вопрос разгневанная особа, остановившись посреди залы и обводя пронизывающим взглядом всех, кто в ней был, — извольте мне отвечать!
Сановники выпрямились. Приятель императрицы остался возле дверей, грустно улыбаясь.
— Божественная за завтраком вместо двух чаш вина осушила три, — поспешил заметить евнух Василий, зная, что Феофано умеет и очень любит на шутки отвечать шутками. Но царица не просто так забыла надеть второй башмачок.
— Это про меня ты сказал? — слегка повернулась она к Василию. Тот осклабился.
— Венценосная! Я забочусь лишь о твоём здоровье! И благоденствии.
— Взять его, — спокойно скомандовала царица. Рашнар дал знак. Двое экскувиторов, обойдя престол, приблизились к евнуху. Тот от страха присел. Один из варягов, почти даже и не размахиваясь, ударил его кулаком в лицо. Василий упал на спину плашмя, взвизгнув недорезанным поросёнком. Из его носа обильно хлынула кровь. Второй экскувитор схватил вельможу за шиворот и без всякого напряжения поволок его прочь из залы, будто мешок с тряпьём. Ударивший пошёл следом. Евнух вопил. За дверью он замолчал. Видимо, его ударили посильнее.
— Слишком уж много он стал себе позволять, не так ли? — осведомилась царица, взглянув на военачальников и изящно топнув обутой ножкой. Военачальники поклонились.
— Что тебе надо? — сдавленно и чеканно напомнил о себе царь. Это было кстати — супруга явно обрадовалась, заметив его опять, и вернулась к делу:
— Скажи мне, кто у нас занимается государственными финансами!
— Протосинкел.
— Феофил?
— Да.
— Повесить, — распорядилась царица.
— Кого?
— Его. Феофила.
Никифор Эротик довольно громко вздохнул. Ему иногда это позволялось. Вельможи стали шептаться.
— В чём же вина его? — не замедлил издать дозволенный звук и Никифор Фока.
— Финансы пришли в упадок! — с негодованием прокричала императрица, — сегодня мне донесли, что я не могу взять золото из сокровищницы, поскольку она пуста!
— Зачем тебе золото?
— Ты безумен? Варда! Напомни ему о том, кто он и кто я! И чьё это золото!
Варда Склир открыл было рот, но тут же его закрыл, заметив успокоительный жест помощника логофета. Измученный самодержец скорчил гримасу вялого одолжения.
— Хорошо, Феофано. Я объясню тебе, по какой причине сокровищница пуста. Ты, верно, слыхала о том, что мы заключаем мир с руссами, чтоб сберечь Херсонес и Фракию? Этот мир обходится нам недёшево. Наш посланник повезёт в Киев полторы тысячи фунтов золота в слитках. Оно уже приготовлено.
— Это дань? — спросила императрица.
— Да. За несколько лет.
— Отлично! А я должна голодать?
— Не городи вздор!
— Значит, ты опять поднимешь налоги? И на меня польются проклятия всех сословий?
— Нет, на меня, — заверил Никифор Фока.
— Не лги! Ты выступишь в роли спасителя государства. А вот меня назовут развратной мотовкой! Так не пойдёт. Я согласна принять проклятия, но пускай мне достанутся и хвалы. Да, я подпишу посольские грамоты Калокира. Только не смей к нему прикасаться! Я своей собственною рукой его возведу в звание патрикия. Все запомните хорошенько: этот патрикий заключит мир с киевским архонтом по моему личному приказу!
Резким движением повернувшись на каблучке, царица умчалась. Её приятель выскользнул вслед за ней. Опасаясь, как бы они не вернулись, вспомнив о чём-нибудь, Никифор Второй тут же приказал:
— Рашнар, начинай!
Рашнар торопливо вышел. Через минуту стали входить сановники, обладавшие правом сопровождать императора в залу воинских церемоний. Она имела название Онопод. На дворцовых башнях взревели трубы. Внутри дворца и снаружи, где у стены дожидались толпы народа, установилась полная тишина. Веститоры принесли царю диадему. Вскоре по знаку Рашнара, поднявшегося на башню, стражники сняли с ворот засовы и цепи. Створки из листового железа с тяжёлым скрежетом расползлись, и масса людей хлынула в пределы дворцовых стен, создав тесноту и шум.
Дворец был оцеплен четырьмя тысячами схолариев из состава городской стражи. Центральный вход охранялся четырьмя сотнями экскувиторов из состава дворцовой гвардии. Два чиновника тщательно сверяли со списком имена тех, кто хотел войти во дворец. Впускали они немногих. Все остальные шли к Ипподрому, чтобы приветствовать царственную чету около него после окончания церемонии.
Во дворце всё было готово к ней. Пятьсот человек военных, в числе которых был Калокир, столпились под сводами Онопода в тягостном ожидании высочайших особ. Прижавшись спиной к колонне, Иоанн мысленно осыпал проклятиями Никифора Фоку и логофета. Он не привык кого-либо ждать. Остальные, судя по разговорам, полностью разделяли его эмоции. Василевс Никифор Второй, дав право гражданским сопровождать себя в Онопод и обязав воинов дожидаться в нём, не обрёл сторонников среди первых, к чему стремился. Они, напротив, начали презирать его ещё больше, поняв, что он в них нуждается и открыто признаёт это. Ну а военные, получив столь смачный плевок в лицо, также не особенно воспылали признательностью к царю. Только Варда Склир, Алексей Диоген и патрикий Пётр, которых он выделял, да ещё десятка два-три седых, закалённых воинов продолжали личным примером вдохновлять армию на служение этому императору.
Глубокие мозаичные своды огромной залы мерцали как небеса безоблачной ночью, бросая отсветы лампионов на тщательно отшлифованный гранит пола и мрамор стен. Военные весьма тонко обменивались остротами в адрес тех, кого дожидались, стремясь вовлечь в это дело и Калокира. Тот был суров и немногословен в рамках учтивости, а когда заводили речь о царице, полностью разделял всеобщий восторг. В течение получаса он познакомился с половиной военачальников. Наконец, за дверьми послышалось хоровое пение, а потом донёсся и топот множества ног. Воины мгновенно притихли и спешно выстроились в ряды. Иоанн оказался в первом, среди патрикиев. Топот и хоровое пение нарастали. Вдруг стало тихо, и двери залы раскрылись. Вошёл большой отряд экскувиторов. Разделившись на две шеренги, они построились у продольных стен Онопода. Их предводитель, Рашнар, встал у поперечной, лицом к которой стояли воинские чины, и обнажил меч. Вошли певчие, продолжавшие своё дело с умеренной громогласностью. Вслед за ними втекла толпа, состоявшая из первостепенных чиновников, духовенства, четвёрки военачальников, на глазах у которых царица топала ножками, иноземных послов и церемонимейстера с его штатом. Не только он, но и каждый знатный вельможа вёл за собой своих приближённых. Первыми из вельмож вошли: логофет, великий ключарь, хранитель государственной печати, силенциарий, эпарх, легаторий и препозит. Калокир поймал на себе приветливый взгляд Льва Мелентия. В тот же миг церемонимейстер призвал вошедших занять места. Участники хора встали возле окна, а все остальные втиснулись в промежутки между варягами и вояками, вынуждая их потесниться. Пустой осталась лишь четверть залы. Толстяк церемонимейстер, подняв свой жезл с серебряным шаром, провозгласил:
— Се грядут автократоры Ромейской державы! Прославим их! Аксиос!
Две тысячи человек с нестройным усердием повторили это латинское слово и преклонили колени. Не шевельнулись только варяги, сам церемонимейстер и Калокир. Последний осознавал, что идёт на риск, ибо он боялся упасть при виде царицы. Сердце его колотилось так, будто предстояло переплыть реку, полную крокодилов. Хор, между тем, начинал петь гимн, опять же латинский.
Беря пример с остальных, Иоанн глядел лишь на стену, возле которой стоял Рашнар. Она вдруг разверзлась. Почти незримая щель между двумя плитами, составлявшими эту стену, стала стремительно расширяться. Плиты ползли одна от другой. Каждая из них могла бы расплющить сотню слонов, но скрытые механизмы двигали их легко и бесшумно. Вскоре стена исчезла совсем, позволив увидеть то, что она скрывала.
На четырёхступенчатом пьедестале стояли три золотых престола. Один был чуть впереди. На нём восседала зеленоглазая скандалистка с милостивым лицом. Обе её ножки были обуты, притом в пурпуровые кампагии — главный символ полубожественной власти. Справа и слева от Феофано сидели, также в царских одеждах, два её сына, Василий и Константин. Первому исполнилось шесть, другому — четыре. За троном императрицы стоял Никифор Второй. Он выглядел скромно.
Конечно же, все следили только за Феофано. Рашнар поднялся на пьедестал и, склонившись к уху царицы, шепнул ей что-то. Она взглянула на Калокира и улыбнулась. Лучше было бы ей этого не делать, ибо предмет её благосклонности покраснел, между тем как правила этикета обязывали бледнеть в такие минуты.
— Императрица дозволяет вам встать! — вскричал церемонимейстер. Все поднялись. Хор смолк. Евсевий Эфалиот, подойдя к Никифору Фоке, взял у него какой-то небольшой свиток с печатью и, развернув его, зачитал указ Феофано о присвоении Калокиру чина патрикия. Пока звучал его голос, в зале стояла могильная тишина. Василий и Константин вели себя так, будто им пригрозили розгами за малейшее шевеление.
— Иоанн Калокир, приблизься! — позвал Евсевий, кончив читать и вновь свернув свиток. Идя к царице, Иоанн пристально глядел под ноги, чтобы как-нибудь не споткнуться, но всё равно не заметил первую ступень трона и чуть не грохнулся. По всей зале пробежал шёпот. Императрица прыснула, но совсем даже не обидно, а очень располагающе, как смешливая девушка из деревни. Встав перед ней на колени и склонив голову, Иоанн поймал вдруг себя на том, что пройденные четыре ступеньки будто бы приподняли его над сердцебиением. Маленькая рука Феофано властно легла на его затылок. Её мальчишеский голос звонко потряс гигантские своды залы, невидимыми ладонями хлопнул по всем ушам, достигнув предела силы, и, задрожав, на последнем слоге сорвался, как струна арфы:
— Властью, данной мне Богом, во имя величия Ромейской державы провозглашаю тебя, Иоанн Калокир, патрикием! Аксиос!
— Аксиос! — дружно подхватили военные и гражданские, — слава, слава!
Вставая под гром оваций, Иоанн встретил пристальный взгляд Василия. Столько злобы, столько высокомерия леденело в глазах тщедушного мальчика, будущего Болгаробойцы, что молодой патрикий весь вздрогнул, как от пощёчины. Этот взгляд заставил его опомниться. Опустив глаза, он медленно повернулся, сошёл с подножия трона и зашагал, ничего не видя, к дверям. Пришлось протосинкелу Феофилу с большим золотым крестом его догонять, чтоб благословить. Встав перед крестом на колени, Иоанн вдруг увидел на нём Мари. Но это было видение. И оно растаяло в тот же миг.
Царица, воспользовавшись долгожданной возможностью спрыгнуть с трона, вложила свою ладонь в обтянутую перчаткой руку Рашнара. Тот с обнажённым мечом повёл её к выходу. Муж венценосной женщины поспешил за ними, путаясь в полах царского скарамагния. Вслед за ним оставили залу варяги, певчие и все те, кто в ней был, кроме двух детей и их слуг.
Покинув дворец через главный вход, длинная процессия двинулась к Ипподрому. Варяги шли с обеих сторон её, оттесняя людские массы. Люди встречали богоподобную Феофано рёвом безумного ликования. К ней летели со всех сторон красные и белые розы. Она порой их ловила и улыбалась. Следом за нею шёл Калокир, по левую руку шагал Рашнар, а справа — Никифор Фока. Толпа шумела всё громче и напирала. Яростный пыл поклонников молодой царицы не остывал под взглядом Рашнара. Варяги пустили в ход рукоятки сабель и алебард. К счастью, обошлось без смертоубийства.
Внутрь Ипподрома толпа допущена не была. Оставшись за стенами, горожане мигом притихли, дабы не пропустить ни одного слова. Сенаторы встретили царственную чету десятиминутным рукоплесканием. Автократорша пожелала оказать честь партии голубых и расположилась на их трибуне, а василевс отдал предпочтение синим. Все остальные уселись согласно правилам, разделившись не на военных и гражданских, а на чины: магистры заняли одну трибуну, патрикии — другую, протоспафарии — третью, а анфипаты — четвёртую. Духовенство село отдельно, между послами и разношёрстной чиновничьей мелочёвкой, которая обособилась в самом нижнем ряду. Дождавшись тишины, консул произнёс формальную речь. После него слово взял Лев Мелентий. Вкратце обрисовав ситуацию на Балканах, он сделал вывод: если не заключить союз с русским князем против болгар, болгары и руссы объединятся против ромеев. Всё идёт к этому. Пётр уже отправил в Киев своих послов и атаковал балканские форпосты империи, чтобы доказать Святославу бесповоротность своих намерений.
— Таким образом, — завершил свою речь магистр, — мы должны сделать более сильный ход, отправив к архонту руссов того, кто сможет установить военный союз между ним и нашей державой. Этот человек здесь. Он стал сегодня патрикием. Его имя — Иоанн Калокир!
На трибунах вновь грянул гром оваций. Калокир встал и, жестом восстановив тишину, сказал:
— Болгары не смогут настроить руссов против Константинополя, ибо я с завтрашнего дня берусь за работу. Болгары слишком глупы. Они могут лишь жрать объедки и делать пакости, когда их погаными тряпками гонят со двора прочь. Через год эта дрянь и сволочь умоется своей кровью! Я обещаю.
Это было всё, что Иоанн счёл нужным сказать Сенату. Но государственные мужи остались довольны и проводили его слова криками восторга. Он опять сел. Поднялась царица. Все затаили дыхание в ожидании её речи. Она сказала:
— Болгары — наши братья по вере. Нам очень жаль, что они настолько глупы и что мы не имеем иного способа заставить их поумнеть, кроме как выпустив из них всю дурную кровь! Надеюсь, что после этого они снова станут друзьями нам. Да, мы этого хотим. Это наша цель, великая и святая!
— Слава царице нашей! — возликовали трибуны, — позор мисянам!
Императрица вновь села, сперва немножечко помахав рукой во все стороны. Это вызвало бурю, которая улеглась минут через пять. А потом сенаторы задали Калокиру и логофету несколько довольно пустых вопросов, после чего Евсевий Эфалиот вручил консулу верительные грамоты Калокира для Святослава. Консул неторопливо их зачитал, что заняло полчаса.
— Пожалуй, я завизирую, — объявила императрица. Члены Синклита и царедворцы опять пришли в восхищение. Подойдя к Феофано, консул торжественно опустился перед ней на колени и протянул ей бумаги. Она их размашисто подписала, взяв у секретаря перо. Тут же все бумаги были у Калокира. Он сдержанно поклонился. Он был доволен.
Молебен в Святой Софии должен был служить патриарх собственной персоной. Но так как он, по обыкновению, чувствовал себя плохо, все его функции взял на себя протосинкел, архиепископ Феофил Евхаитский. Это был человек поистине удивительный. В сферу его ответственности, помимо церковных дел, входили финансы и Арсенал, а это было немало. Но Феофил исполнял все свои обязанности блестяще. Даже его недоброжелатели признавали, что всё в империи держится лишь на нём да на Льве Мелентии, оговариваясь при этом, что держится кое-как.
В храме Калокир стоял рядом с Феофано. Но смотрел он не на неё. Он смотрел на храм. И зрелище это ввергало его в смятение — столь же сильное, как и то, что случилось утром. Да, Феофано была Красива, но и собор был неплох. Проще говоря, ничего подобного Иоанн никогда не мог даже и представить. При взгляде вверх голова у него кружилась, а сердце будто бы окуналось в морские волны. Ему казалось — он глядит вниз, в глубокую пропасть, на дне которой недостижимое золото оживает и тоже смотрит. В Святой Софии золото было плотью бесплотных. Впервые в жизни своей Иоанн краешком души осознал, как невообразимо то, что за гробом. Ангелы, Богородица и Господь смотрели ему в глаза с чудовищной высоты. А на самом деле они были ещё выше! Он трепетал. Ему хотелось уйти. Но сзади была толпа, которую Иоанн боялся ещё сильнее, чем Бога, хорошо зная её особенности.
Царица искоса поглядела на Калокира. Видимо, угадав, что с ним происходит, она взяла его за руку. Он порывисто огляделся, боясь Рашнара. Но молодого викинга в храме не было.
— Что, скоро уже конец? — спросил Иоанн.
— Ещё полчаса! Что с тобою, друг мой патрикий?
— Со мною всё хорошо, госпожа моя.
— Нет, не ври! Ты бледнее смерти. Думаю, Феофил напугал тебя.
Протосинкел, точно, мог нагнать страху. Черноволосый, с пронзительными глазами, которые были воспалены от ночного чтения, он метался с кадилом вдоль алтаря, нараспев читая апостольские послания. Голос у него был вполне себе благозвучный, но, тем не менее, Иоанн вздыхал с облегчением всякий раз, когда начинал петь хор. Желая отвлечься, патрикий вновь стал смотреть украдкой на Феофано. Профиль её на фоне великолепия, созданного василевсом Юстинианом, казался не просто дивным и совершенным, а сверхъестественным.
— Феофано, архангел сверху глядит на тебя одну, — сказал Иоанн ей на ухо. Она хмыкнула, мимолётно скосив на него блестящие очи.
— Я это без тебя знаю! А ты на кого глядишь?
— Я? По сторонам, как всегда.
— Пошёл вон отсюда!
И он послушно ушёл.
Глава десятая
В поисках Мари он долго бродил по северной части города, заходя в кабаки и с помощью денег пытаясь разговорить проституток. Они клялись, что с ночи её не видели. Императорские червонцы с гербом, которыми он, забежав домой после храма, набил все свои карманы, конечно же впечатляли девушек, но от этого пользы никакой не было. Он стал с ужасом понимать, что пойдёт сейчас во дворец и сделает что-то страшное. Но внезапно одна чахоточная оторва лет тридцати, довольно ещё красивая, согласилась ему помочь. Она привела его на какой-то очень дрянной постоялый двор. Его обитатели уставились на патрикия как собаки на кусок мяса, но кровохаркающая красавица, прокричав, что плюнет в лицо тому, кто тронет его хоть пальцем, собственным своим пальчиком указала на дверь конюшни.
— Я думаю, она там. Ну а если её там нет, я тогда не знаю, где ты сумеешь её найти.
Иоанн дал ей две золотые монеты и осторожно поцеловал её в щёчку. Она сказала ему, что её зовут Ангелина. Они расстались друзьями.
Мари, действительно, оказалась там. Свернувшись калачиком, она очень крепко спала на охапке клевера, между стойлами. Кони и даже ослы разглядывали её с большим удивлением. Вероятно, их так не били. Следы кнута на её худосочном теле нетрудно было заметить, так как рубашка на ней сильно задралась, а кроме рубашки не было ничего. Но странное дело — вином от неё тянуло очень приличным, точно не из кабацкого погреба. Иоанн её разбудил. Взглянув на него мутными глазами, она зевнула и начала тереть их, будто решив затолкать поглубже.
— Кто тебя бил кнутом? — спросил Иоанн. Кое-как одёрнув свою рубашку, знатная дама приподнялась и села на пятки.
— Это не твоё дело. Пошёл отсюда!
Голос её был неузнаваемым.
— Это дело как раз моё, — заявил патрикий, — кто тебя бил? Они?
— Нет! Оставь меня, ради бога!
— Об этом ты даже и не мечтай.
Он взял её на руки и пошёл с ней искать другой постоялый двор. Она не сопротивлялась. Идти пришлось через улицу — к счастью, не слишком людную, а потом ещё и обогнуть рынок. Второй постоялый двор был куда приличнее, и купцы с погонщиками затихли при виде странного юноши и его ещё более странной ноши.
— Комнату, — сказал Иоанн хозяину, — золотую монету получишь сразу.
Медлить с исполнением такой просьбы никто не стал. Усадив Мари на кровать, Иоанн спросил:
— Где твоя одежда?
— Не помню я! Ничего не помню.
Он со всех ног побежал на рынок. Купив там женские башмаки, рубашку, юбку и блузку с высоким воротничком, так же торопливо вернулся. Мари спала.
— Ты не голодна? — спросил Иоанн, опять растолкав её.
— Я не смогу есть.
Иоанн сел в кресло. Француженка лежала к нему спиной, на боку, прижав к животу голые коленки.
— Тебя избили за то, что ты подошла ко мне без их ведома?
— Ничего не помню. Правильно сделали, что избили! Я была пьяная.
Он вздохнул. Помолчав немного, сказал:
— Мари, я завтра уеду.
— Куда?
— На Русь.
Она слабо шевельнулась. Точнее, по её телу прополз озноб.
— Это далеко! За морем, за степью. Долго придётся мне тебя ждать.
— Всё будет в порядке. Я попрошу Рашнара заботиться о тебе.
— А! Рашнар хороший.
Иоанн встал, подошёл к Мари и перевернул её на спину. Это оказалось нетрудно. Она была словно кукла. Она моргала тусклыми и измученными глазами.
— Ты и вина не хочешь?
— Я хочу яда.
— А как же дочка? Ведь она крошечная!
— Они отдадут её Ангелине. Иного Бог не допустит. Он очень добр.
В глаза Иоанну опять вонзился стальным клинком взгляд Христа со свода Святой Софии. Юноша содрогнулся.
— Мари! Пожалуйста, помоги мне, — глухо произнёс он.
— А чем я могу помочь тебе, Иоанн? — не сразу прошелестел её голосок, — чего ты от меня ждёшь? Я — обыкновенная тряпка. Об меня все вытирают ноги. Спасибо, что ты этого не делаешь! Ты святой.
Он выпрямился. Провёл ладонью по лбу.
— Мари, я схожу с ума. Я должен, я хочу знать, зачем я живу. Всё кончится. Рухнет в пустоту, в бездну. Я так хочу, чтоб осталось хоть что-нибудь! Хоть полоска света, который вечен. Хотя бы воспоминание о едва заметной полоске света! Дай мне его.
— Откуда у проститутки свет, Иоанн? Это издевательство. Впрочем, я могу правдиво и твёрдо сказать тебе — ты мне нужен.
Патрикий стал быстро мерять шагами комнату. Кулаки его были сжаты.
— Чёрт бы тебя побрал! — проговорил он, — ведь нас здесь никто не слышит!
— Там, в кабаке, нас тоже никто не слышал.
— Там была куча людей!
— А здесь уйма крыс.
Иоанн уселся.
— Ты мне связала руки, — заявил он, — понятно это тебе?
— Конечно. Убей меня. Тебе ведь это раз плюнуть.
Он помолчал. Потом рассмеялся.
— Как ты права! Ты даже не представляешь, как ты права, моя дорогая. Кто-то дьявольски точно всё рассчитал, узнав меня лучше, чем сам я знаю себя! Кто же эта тварь? Кому принадлежит этот адский замысел? Кто стоит за этими дураками? Хоть намекни! Я ведь должен знать!
— Но здесь полно крыс, — тихо повторила француженка.
— Где их нет?
— Ах, я уже не знаю! Я ничего не знаю.
— Так значит, ты оставляешь меня с пустыми руками перед опасным, как чёрт, врагом, который сидит верхом на коне, закованный в латы, с крепким щитом и острым мечом в руках?
— Ну и что? Ведь ты всё равно его победишь!
— Ах, какая прелесть! Ты в этом твёрдо уверена?
— Да, конечно. Может ли быть иначе? Ведь речь идёт о спасении моей дочки!
— Ну, хорошо. Я предположу. Его зовут Никифор Эротик?
Мари в ответ рассмеялась, и у патрикия не осталось сомнений в том, что он сказал глупость. Но, тем не менее, он прибавил:
— Я его видел на улице с Феофано.
— И что с того? Она каждый день болтает, гуляет и пьёт вино с десятками самых разных людей! Но только не думай, что я ответила. Я действительно ничего не знаю.
— А если я… — начал Иоанн, но сразу осёкся.
— Что, если ты?
— Если я не отправлюсь в Киев, они, пожалуй, оставят тебя в покое.
Он не отрывал глаз от её лица.
— Им надо, чтоб ты плыл в Киев, — произнесла она, — а если не поплывёшь, они догадаются, что причина отказа — я. Тогда моя дочь умрёт.
«Это не Джафар, — решил Иоанн, — Джафар не колеблясь отдал бы руку свою за то, чтоб я не плыл в Киев! Кто ж тогда, кто? Как это узнать? Ровно через час состоится трапеза во дворце. Может быть, на ней я хоть что-то выясню? У меня остался последний вечер. Не может быть, ну просто не может быть такого, чтоб кто-то столь убедительно разгромил меня по всем пунктам!»
Он быстро встал.
— Ну, всё! Мне пора бежать.
— Когда ты вернёшься? — спросила девушка, сквозь ресницы глядя ему в глаза.
— Я точно не знаю. Может быть, через год. Или через два. Но и без меня здесь всё будет так, как я захочу. Ты даже не сомневайся.
— А если мне будет нелегко?
— Проси тогда помощи у Рашнара. Он каждый день будет тебя спрашивать, не нуждаешься ли ты в ней. Ещё я оставлю тебе вот это.
Он вытащил из кармана кошелёк с золотом и вложил его ей в ладонь. Но пальцы Мари не пошевелились, и кошелёк упал на пол. Она опять повернулась лицом к стене. С ней что-то произошло. Она начала тяжело дышать.
— Мари, что с тобой? — спросил Иоанн.
— Я, кажется, заболела. Я вся горю.
Сделав над собой некое усилие, он поднял кошелёк, поглубже впихнул его под тюфяк, примятый её плечом, и положил руку на её лоб. Она говорила правду. Он растерялся.
— Так что, мне не уезжать?
— Откуда я знаю? Я ничего не желаю знать. Тебе нужен свет? Вряд ли, думаю, ты его найдёшь.
Её голос делался всё слабее.
— Я позову врача, — сказал Иоанн.
— Не нужно. Я отлежусь. У меня даже ничего не болит. Это не чума.
— Я без тебя вижу, что не чума! Скажи, чем тебе помешает врач?
— Я давно отвыкла доверять людям и не хочу привыкать.
— Но ведь это я его приведу!
— Не надо. Я не умру. Скажи Ангелине и другим девушкам, что я здесь. Они мне помогут.
— Девушкам? Ангелине? — переспросил патрикий, начав вдруг осознавать, что этого третьего потрясения он не выдержит, — так ты хочешь остаться здесь?
— Да, да! Очень хочу. Пожалуйста, помоги мне перевернуться на спину.
Он помог, стараясь не понимать, что этим она, вопреки всему, пытается удержать его, не позволить ему уехать. Через прикосновение он почувствовал, что ей страшно. Со стороны этого заметить было нельзя — её маленькая грудь от сильных ударов сердца почти не вздрагивала, глаза были неподвижны, словно у погибающего животного. С двух передних зубов, которые прикусили губу, стекла капля крови. Но где им было вонзиться в сердце патрикия, на которого утром легла рука Феофано! Патрикий знал, что это немыслимо. Повторяя себе, что быть этого не может, что это просто смешно, он взял руку нищенки и легонько её пожал. Мари слабо стиснула его пальцы и прошептала:
— Прощай, мечтатель!
— До встречи, моя прекрасная дама.
С порога он оглянулся в последний раз.
— Иди же, иди! — вскрикнула Мари, яростно мотая растрёпанной головой по подушке. Такой она и осталась у него в памяти — полуголой, жалкой, худой, очень некрасивой, очень измученной, но с глазами более светлыми и пронзительными, чем самая злая неотвратимость. Напомнив ей, что под тюфяком лежит кошелёк, он поспешил выйти.
Хозяин постоялого двора получил от него ещё пять монет и распоряжение окружать Мари всяческими заботами до тех пор, пока она не поправится, привечать всех её подруг и сразу послать за дворцовым лекарем, если ей сделается хуже.
— Получишь ещё пятьсот, когда я вернусь, — прибавил патрикий, — лекаря во дворце я предупрежу, стражники пропустят к нему твоего гонца даже поздней ночью. Но если она пожалуется девчонкам на твою скаредность или грубость твоих служанок, придёт её друг Рашнар. Думаю, что ты его знаешь.
Глава одиннадцатая
На ужине в Феодоровской зале Иоанн встретил множество незнакомых ему людей. В основном, то были так называемые друзья августы — юные и тридцатилетние щёголи, никакой особенной пользы не приносившие, но умевшие развлекать царицу на торжествах, которые до неё были очень скучны и традиционны до тошнотворности. С появлением Феофано мирные, благочинные трапезы превратились в языческие пиры. Рекой полилось вино. Зазвучали светские песни и непристойные разговорчики. Духовенство даже стало воздерживаться от посещения этих пиршеств. Но Калокир, разумеется, вмиг почувствовал себя самой шустрой рыбой в этом пруду. Ему ли, лучшему другу всех проституток и пьяниц, было не стать душой разговоров, сопровождавшихся звоном чаш с крепкими напитками! Подголосками ему были патрикий Пётр, Никифор Эротик, царица и логофет. Прекрасная Феофано почти до слёз хохотала над шутками четырёх своих кавалеров. Никифор Фока сидел со строгим, постным лицом, а Рашнар — с унылым. Друзья царицы, которые не могли соперничать с Иоанном на поприще остроумия, дружно делали вид, что великолепная служба в соборе Святой Софии внушила им страх Господень. В самый разгар веселья царь пожелал удалиться, сославшись на головную боль. К нему присоединились евнух Василий, которого Феофано по просьбе военачальников пощадила и допустила к трапезе, Варда Склир и, к всеобщему удивлению, Лев Мелентий. Как только дверь за ними закрылась, все тут же встали из-за столов, не доев десерта, и разбрелись по зале компаниями в пять-семь человек, обсуждая темы, которые, очевидно, нельзя было обсудить в более широком кругу. Главный герой дня остался один. Это показалось ему абсурдным. Он огляделся по сторонам. Все вокруг болтали или беседовали, совсем про него забыв. Вниманием Феофано вновь завладели её друзья, к которым примкнули жёны военачальников и Никифор Эротик. Со всех сторон окружённая шутниками, императрица стояла с чашей вина и опять смеялась, но не безудержно. Иоанн решил, что там обсуждают его персону. Как бы то ни было, без него веселье не угасало. И только один Рашнар стоял в полном одиночестве у окна, задумчивыми глазами глядя на площадь.
Сделав глоток вина, новоиспечённый патрикий решительно подошёл к варягу.
— Как ты, Рашнар? — спросил он, хлопнув его по плечу. Этериарх вздрогнул и повернулся.
— А! Это ты, патрикий? Всё хорошо у меня.
— Тогда почему ты мрачнее тучи?
— Я устал сильно.
— Опять, должно быть, всю ночь не спал?
— Так оно и есть. Размышлял.
— Это что-то новое! И о чём же ты размышлял, если не секрет?
— О том, к кому бы мне поступить на службу.
— Черти бы тебя взяли, — с досадой проговорил Иоанн, бросив быстрый взгляд на императрицу и её свиту, — ведь я же тебе сказал позавчера: жди!
Рашнар улыбнулся.
— Ждать? Это для меня пытка.
— И ты хочешь ей положить конец, встретив смерть?
— Конечно. Но не любую. Мне нужна смерть красивая.
— Вряд ли какая-нибудь из них тебя удовлетворит! Ты слишком избалован красотою.
— Нет, я измучен.
Чуть помолчав, Иоанн спросил:
— Почему ты до сих пор не убил его?
— Потому, что я до сих пор ещё не узнал, кто он, — сказал Рашнар, опустив глаза.
— А может, ты думаешь, что она не переживёт его смерти?
Ответа не было. Иоанн решил, что надо заканчивать разговор как можно скорее, ибо Никифор Эротик, судя по его крикам из-за колонны, был пьян и хотел к нему, а кто-то его удерживал. Но не императрица. Она была на виду.
— Ты помнишь Мари, Рашнар?
— Вечно недовольную проститутку? Конечно, помню.
— Она больна, — сказал Иоанн, внезапно почувствовав, что слова даются ему с трудом, — может умереть. И у неё есть враги. А мне надо ехать. Не оставляй её.
— Хорошо. Ты просишь, я сделаю. Где она?
— Я её оставил на постоялом дворе, за какой-то площадью в западной части города. Кажется, это Площадь Быка. Есть ли рядом с ней постоялый двор?
— Да, я его знаю.
Именно в этот миг царица велела тем, кто был за колонной, прекратить грубости, и Никифор Эротик всё-таки появился перед патрикием и Рашнаром. Секретарь, точно, был основательно не в себе. Куда основательнее, чем два его собутыльника, коих он тащил за руки. Они оба были друзьями императрицы, но не из ближнего круга.
— Вот Иоанн Калокир! — завопил Никифор, пытаясь ткнуть уроженца Таврики пальцем в лоб, — сегодня он стал патрикием, чёрт возьми! Но это не помешает мне утопить его в бочке с самым плохим вином, дабы этот глупый и ограниченный человек наконец-то понял, что пить вино — это куда лучше, чем курить опиум!
— А почему именно с плохим? — спросил Иоанн, ловко уклоняясь от панибратских поползновений.
— А потому, что хорошее тебе не понравится! У тебя дурной вкус! Друзья мои дорогие, кто из вас видел эту паскудную шваль, Мари? Вы помните её рожу, её немытую шею? Так вот, представьте себе, этот дурачок…
Драться Иоанн не умел. Но затрещина, которую он отвесил секретарю, свалила бы и Рашнара. Никифор даже и не упал, а полетел на пол. Все, кто был в зале, разом прервали свои дела, но тотчас вернулись к ним. Что было таращиться на помощника логофета, который получил в морду? Видимо, это случилось с ним не впервые, да и не в пятый раз. Феофано, которой целовал руку патрикий Пётр, другой рукой дала Иоанну знак моральной поддержки.
— За что же ты меня бьёшь? — простонал Никифор, кое-как встав, — ведь я же тебя хвалю! Только благородный человек может бескорыстно ублажать шлюху! Да, бескорыстно! Что с неё взять-то? Она страшнее чумы!
Иоанн не помнил, как он опять занёс руку. Его удержал Рашнар. Но если Никифор воспринял это как дружескую услугу себе, то он просчитался.
— Откроешь рот ещё раз — заткну его я, — предупредил викинг, заметив, что секретарь готовится продолжать. Ни один из тех, кто в эту минуту глядел внимательно на Рашнара, не усомнился в его словах. Никифор Эротик молча сложил ладони и поклонился ему, давая этим понять, что он глубоко оскорблён и разочарован.
— Патрикий, не придавай этому значения, — обратился Рашнар к тяжело сопящему Калокиру, — он выпил много вина, а всего два кубка делают из него дурака! Забудь о его словах. Лучше познакомься, перед тобою — Лев Диакон и Иоанн Цимисхий.
Так звали тех, кого притащил пьяный секретарь. Калокир обменялся с ними поклонами. Лев Диакон казался приличным юношей. Позже патрикий узнал о том, что он пишет хроники. Поглядев сверху вниз на Иоанна Цимисхия, который был роста среднего, Калокир сразу понял, что это — пустоголовый щёголь, способный только на пьяные разговоры и задирание юбок на проститутских задницах разных цен, а разница эта зависит лишь от удачи при игре в кости. Он был изящен, тонок, светловолос. Духами от него пахло, как от китайской императрицы.
— Ты отправляешься завтра в Скифию? — поинтересовался у Калокира Лев Диакон, — я был бы не против составить тебе компанию.
— Невозможно. Василевс хочет, чтобы со мной отправился лишь Георгий Арианит.
— Лев, друг мой, — вальяжно влез в разговор Никифор Эротик, — ты захотел в проклятую Скифию? Да изволь! Я тебя включу в состав этого посольства прямо сейчас. Мне это — раз плюнуть! Почему нет? Езжай себе на здоровье. Всё здесь зависит только от моей воли. Все подчиняются только мне, и никому больше. Ты что, об этом не знал?
— Завтра ты отправишься на галеры, — пообещал Калокир. Никифор ему похлопал — мол, шутку я оценил, но ты больше так не шути со мною!
— Патрикий, нельзя ли отправить этого дурака на галеры уже сегодня? — спросил Цимисхий, — я задолжал ему пять золотых монет за проигрыш. Он грозит подать на меня жалобу царице. Прошу тебя, сделай так, чтобы он исчез куда-нибудь из дворца и больше не появлялся!
— Я это сделаю, — обнадёжил патрикий второго пьяного плута.
— Ну почему вы такие свиньи? — вознегодовал Никифор, — ведь ты же мог отыграться! Не захотел.
— Да ты сам скотина, — бросил Цимисхий, — пусть черти с тобой играют! Впрочем, я сомневаюсь в том, что они рискнут тягаться с таким мошенником. Твоё место — на солеварнях. А ещё лучше будет тебе на приисках! Ты ведь любишь золото.
— Тише, тише, друзья мои! — вдруг разволновался Лев Диакон, — к нам идёт августа!
Зеленоглазая фея, оставившая своих поклонников и поклонниц, была пьяна почти столь же сильно, как и Никифор.
— О чём это вы здесь спорите? — полюбопытствовала она, подойдя к мужчинам. Те поклонились. Калокир, выпрямившись, ответил:
— Об игре в кости.
Императрица подняла бровь.
— Да ты что, серьёзно? О, жалкий род! Впрочем, научите Рашнара этой забаве. Может быть, хоть она его развлечёт немного. А то он что-то слишком печален! И у меня портится настроение, когда вижу его лицо.
Все сразу уставились на Рашнара. Он был непроницаем. Точнее, его синие глаза казались непроницаемыми и страшными. От них веяло неземным, совсем как от глаз Мари три часа назад. Но это заметил только патрикий. Те, кто стоял рядом с ним, видели лишь то, что видела Феофано.
— Ну, научите же его! — повторила та, топнув ножкой в красном чулочке.
— Это довольно просто, — проговорил Калокир, следя за Рашнаром, — бросают фишки, потом считают очки. Побеждает тот, у кого их больше. Всё в этом деле решает только удача. Она обожает тех, кто любит себя. А тех, кто боготворит её, эта сумасбродная девушка презирает. Она — всего лишь царица, а не богиня. С теми, кто унижается перед ней, царица капризна и холодна, как осенний ветер.
— Ты опытный игрок, — заметила Феофано, — и даже слишком.
Рашнар ушёл, не глядя ни на кого. Пока он шагал к дверям, многие успели его окликнуть. Он отвечал, но не задержался ни разу.
— Плохи его дела, — вздохнул Никифор Эротик, — фея, как ты жестока!
Царица, не удостоив его и взглядом, молча взяла Калокира за руку и направилась вместе с ним к дальнему углу пиршественной залы. Все, кто попадался им на пути, с поклонами расступались перед весьма необычной парой, но провожали её отнюдь не подобострастными взорами и словами. Сановники усмехались, предвидя страшное, а их жёны мрачнели, предчувствуя занимательное.
Властительница империи привела Калокира в маленький кабинет, примыкавший к зале. Там было несколько кресел, но Калокир остался стоять перед Феофано, которая опустилась в одно из них.
— Зачем ты это устроила? — спросил он. Она усмехнулась.
— Зря испугался! Рашнар тебя не убьёт — до тех пор, пока я не велю ему это сделать. Но ты ему причинил серьёзную боль.
— Без боли не извлечёшь занозу даже из пальца, — пожал плечами патрикий.
— Ты смеешь предполагать, что вынул занозу из его сердца? Кто ты такой, чёрт тебя возьми, что думаешь о себе как о самом Боге?
Глядя на Феофано в упор, Иоанн ответил:
— Я тот, кого Рашнар не убьёт, даже если ты этого захочешь.
— Ого! — прищурилась Феофано, — красиво, смело! А почему ты в этом уверен?
— Мы с тобой вместе много сделали для того, чтобы он очнулся.
Царица расхохоталась.
— Послушай, мальчик! Ты меня плохо знаешь. Хочешь умереть в муках? Я это тебе устрою.
— Нет, Феофано, — спокойно возразил юноша, — тебе не позволит так поступить более серьёзное чувство, чем ненависть ко мне. Если она есть.
Царица страдальчески побелела.
— Ах ты, ублюдок! Ну почему ты смеешь так говорить со мной? Я ведь женщина!
— О! Прости, госпожа. Я думал, что ты — богиня.
Больше минуты длилось молчание. А потом Феофано с усилием улыбнулась.
— Нет, Иоанн! Ты ещё не видел богиню.
Её лицо и дрогнувший голос, полный отчаянья, поразили дерзкого херсонита так, что он не поверил своим ушам и переспросил:
— Я еще не видел богини? Императрица! Твои слова означают, что мне её предстоит увидеть? Так ли мне следует понимать тебя, Феофано?
— Пусть Святослав сидит в своём Киеве! Клянусь Богом — он ничего не найдет здесь лучше того, что у него есть.
Услышав такой ответ, Иоанн задумался. На его переносице обозначились две глубокие складки.
— Ты говоришь о Роксане?
Императрица закрыла лицо руками.
— Иоанн, сжалься! Я ведь одна! Я совсем одна!
— А Рашнар?
— Я сделала его тряпкой. Мне нужен друг, а не раб!
— Никифор Эротик?
— Он продаст мать за ломаный грош.
— Ладно, милая, — с нетерпением произнёс патрикий, — чего ты от меня хочешь?
— Не предавай меня!
— Но я даже и не имею такой возможности! Я не клялся тебе в любви.
— Но ты забываешь, что я — царица ромеев. А ты — ромей.
Он весело рассмеялся.
— Императрица, ты несёшь чушь! Но мне она нравится. Скажу так: когда придёт время тебя спасать, я тебя спасу. Но с одним условием.
Она медленно опустила руки. Её глаза теплились униженной благодарностью и надеждой — как у ребёнка, которому объявили, что, может быть, его и не высекут.
— Говори, патрикий!
— Не причиняй зла Мари.
Она удивилась.
— Мари? Кто это? Клянусь Господом, это имя мне незнакомо!
Калокир понял, что он совершил ошибку. Если царица начнёт потом кого-то расспрашивать, с Мари точно произойдёт беда.
— Хорошо. Тогда другое условие. Дай мне слово, что позабудешь навеки имя, которое только что услышала от меня.
— Я дам тебе это слово. Но лучше будет, если ты удовлетворишь моё любопытство.
— Договорились.
— Отлично. И кто же эта Мари?
— Несчастная молодая женщина, вовлечённая в подлый заговор, цель которого мне ещё не вполне понятна. Я полагал, что за всем этим стоишь ты.
— Нет, милый. Ты ошибался.
Патрикий долго и молча глядел в зелёные глаза феи. Золотой обруч, сиявший вокруг рыжей головы Феофано, усиливал сходство этой пелопоннесской танцовщицы с Артемидой, как представлял её Иоанн — невысокой, тонкой, с тяжёлым взглядом и небольшим, чуть горбатым носом. Царица была без обуви, но в чулках. Узкая атласная стола с жёстким воротником, похожая на камзол, не вполне скрывала её телесные очертания. На запястьях маленьких её рук редкой белизны висели, свернувшись кольцами, золотые змеи с рубиновыми глазами, на длинных и тонких пальцах переливались целыми россыпями сапфиры и изумруды. Всё-таки это была богиня. Другой богини патрикий не мог и вообразить. Да и не хотел.
— Ну, что ты на меня смотришь? — спросила вдруг Феофано, невесело улыбнувшись.
— Бедный Рашнар!
Часть вторая
Роксана
Глава первая
Калокир появился в гавани Юлиана перед рассветом. Он шёл пешком. За ним ломовая лошадь везла телегу, в которой было золото Святослава. Груз двигался под присмотром дворцовых воинов, что шагали справа и слева. Иоанн не взял с собою ни слуг, ни ценных вещей, ни денег. Он был одет по-военному, соответственно своему высокому чину. В его дорожном мешке, который он нёс то в одной руке, то в другой, находились только царские грамоты, нож, мешочки с разными зельями, гребешок, ключи от сундуков с золотом и кальян.
Над морем висел прозрачный, зыбкий туман. Ветер дул с востока. Было прохладно. Люди Всеслава и нанятая им за серебряную монету местная рвань поспешно грузили на корабли дубовые бочки, тюки и ящики. Сам Всеслав — высокий, как Алексей Диоген, громогласно спорил с щупленьким надзирателем гавани, который требовал от него какую-то мзду, обосновывая претензию целой кипой бумаг за подписями эпарха и препозита. Чиновнику помогали в споре два табулярия с красными от пьянства носами. На стороне Всеслава были оба его приказчика — старый и молодой, которого звали Хват. Иоанн, выходя из города со своим отрядом, хорошо слышал голоса спорщиков с расстояния в два полёта стрелы. Едва он приблизился, все умолкли.
— Я — патрикий Иоанн Калокир, — сказал херсонит чиновнику, — лучше сгинь, пока твои кости целы!
Въедливый надзиратель дважды просить себя не заставил. Два табулярия убежали следом за ним.
— Что это за воины с тобою? — спросил Всеслав Иоанна, забыв поблагодарить его, — из дворца? Твои сундуки охраняют, что ли?
— Конечно. Как только мы их погрузим, они вернутся с лошадью во дворец. Царица велела им не задерживаться нигде. Она очень любит этого жеребца. Должно быть, за то, что он не прикидывается человеком.
— И ты никого с собой не возьмёшь?
— С нами поплывёт Георгий Арианит. Если ты не против.
— Не против, — махнул рукою купец, нисколько не удивившись, — я его знаю. Мы с ним не раз выручали друг друга в большой степи.
— Там сейчас идёт большая грызня, — сказал Хват, — теперь уж Намур поднял все свои кочевья против Челдая. Другие ханы, глядя на них, творят что хотят.
— Мы позавчера это обсуждали, — кивнул патрикий. Старший приказчик пошёл следить за погрузкой золота. Оно было в семи стальных сундуках. Каждый из них весил триста фунтов, имел два хитрых замка. Грузчикам пришлось попотеть. Когда сундуки были перенесены на ладью, воины и лошадь, сопровождавшие Иоанна, простились с ним и отправились во дворец.
— А кто тебе рассказал, что Намур решился преступить клятву? — спросил Всеслав у Хвата.
— Залмах, — ответил приказчик. Купец потёр подбородок, который два дня назад был покрыт щетиной. Теперь она уже стала короткой, с проседью, бородой.
— Залмах? Он разве в Царьграде?
— Сейчас уж нет. Уплыл вчера утром с кем-то.
Всеслав досадливо сплюнул.
— Эх! Давно хочу я с ним встретиться.
— Мне кажется, что Залмах — еврейское имя, — задумался Иоанн, — он ведь иудей?
— Да, и самая хитрая сволочь во всей Руси, — дал ответ торговец, щуря глаза на морскую даль в предрассветных сумерках. Этот скользкий ответ, понятное дело, не удовлетворил Иоанна. Но он решил покамест со сволочами к Всеславу не приставать и полюбопытствовал, сколько дней плыть до Киева. Хват на это сказал ему, что три месяца, если всё обернётся благополучно.
— Днепр весь в порогах каменных, а вся степь — в удалых ватагах, — прибавил он, — сам про это знаешь, патрикий.
— А вот и Георгий Арианит, — вдруг сказал Всеслав, повернувшись к городу, — да ведь он не один! Как это понять?
Действительно, со стороны городских ворот быстро приближались два человека. Одним из них был Георгий Арианит, одетый как воин, другим же — Лев Диакон, одетый как табулярий.
— Что это значит? Зачем ты здесь? — спросил его Иоанн, когда они подошли.
— Царица милостиво позволила мне просить твоего согласия на моё участие в путешествии, — сказал юноша, нерешительно поглядев на своего спутника.
— Это правда, — подтвердил тот. Иоанн рассерженно промолчал. Он не знал, что делать.
— Возьмём его, — предложил Всеслав, — чай, ладья ко дну не пойдёт!
Калокир, по сути, выбора не имел. Дать пинка мальчишке значило попросту отменить приказ Феофано. Можно, но неразумно. К тому же, Лев Диакон был другом царицы, то есть мешком с очень интересными сведениями. Как раз это патрикию было нужно. Он дал согласие.
А восток понемногу делался розовым.
— Эй, Всеслав! Мы всё погрузили, можно отчаливать! — крикнул старший приказчик с одной из лодок. Их было пять. В каждой разместилось сорок гребцов, готовых в любой момент бросить вёсла и взять мечи. Среди этих молодцев Иоанн заметил Малька — того самого стрелка, что продал ему коня. И, так как коня ни в одной из лодок не наблюдалось, патрикий понял, что он был продан опять, уже окончательно.
— Что ж, друзья, — произнёс Всеслав, лихо заломив на затылок шапку, — тронемся в путь, пока море тихо!
Иоанн, Лев и Георгий перекрестились. Не без трепета взошли они на утлую ладью, в которой им предстояло пересечь море. Это была ладья самого Всеслава. Она раза в полтора превосходила размерами остальные. В ней имелся даже небольшой трюм. На её корме стояла палатка, крепко растянутая канатами, чтобы ветром не унесло. И предназначалась она, как выяснилось, вовсе не для Всеслава, а для Настаси, которую Иоанн заметил среди попутчиков.
— Обрубай! — сказал Всеслав Хвату, взойдя с ним на борт. Приказчик обнажил меч и перерубил канат, державший судёнышко у причала. На других лодках сделали то же. Воины дружно взялись за вёсла. Уключины заскрипели. Константинополь пополз назад. Покинув ряды величественных галер и хеландий, стоявших на якорях, пять маленьких кораблей, нагруженных дорогим товаром и золотом, косяком пошли в открытое море.
Было ещё довольно темно. Иоанн стоял на корме. При свете тающих звёзд видел он всё каменное обличье Константинополя, понизу окутанное туманом, и наслаждался радостным звоном сердца в своей груди. Дорога к мечте была перед ним открыта. Возможно, что ей не будет конца, но даже такой расклад делал путешественника счастливым. Точнее, именно он.
Достав из мешка посольские грамоты, Иоанн порвал их в клочки, которые отдал ветру. Тот их развеял над морской гладью. Подставив ему лицо, молодой патрикий сам чувствовал себя ветром. Глаза у него светились, как у мечтательной девушки, будто в них уже отражалось солнце.
— Любовные письма рвёшь? — спросил у него за спиной Георгий Арианит. Патрикий, не обернувшись, ответил:
— Да.
— Много их! Что, все от одной?
Иоанн кивнул.
— Видимо, она тебя сильно любит, — предположил Георгий, — если у неё есть свободные деньги, юность и привлекательность, ты — счастливчик!
— Да, всего этого у неё с избытком, — сказал в ответ Иоанн, — меня не устраивает в ней только происхождение.
Спустя час заря растеклась над морем. Поднялось солнце. Константинополь был уже едва виден на горизонте.
— Настася, спой! — потребовали гребцы. Гусляр Спирк взял гусли. Серебряный рокот струн сразу дал понять Иоанну, что этот румяный молодой воин — мастер своего дела. Настася, сидя на узком борту ладьи, затянула песню о князе Рюрике. Её чудный голос, звеня над морскою синью, слился с зарёй, будто то был голос самого солнышка. Иоанн, присев на винную бочку, стоявшую рядом с мачтой, стал любоваться юной певицей. Она была далеко не так ослепительна, как зеленоглазая Феофано, но хороша. Её красота не пленила сразу, а наполняла сердце сладостной тишиной, как красота леса. Легко можно было представить себе Настасю возле ручья, с венком из ромашек на голове, кормящей из рук лосёнка. И много чего ещё представлял себе молодой посол, ибо на певице была тонкая рубашка с узорчатым пояском, и ничего больше. Ветер услужливо прижимал её с правой стороны к телу девушки, позволяя видеть некоторые линии. Это было весьма недурно, особенно когда девушка поднимала руку.
Ближе к полудню ветер окреп и, к всеобщей радости, изменил своё направление. Он теперь был попутным. Вздув паруса с разноцветной вышивкой, тут же поднятые на мачты, он весело поволок корабли по крутым волнам. Гребцы, бросив вёсла, начали пить вино и есть солонину с луком.
— За стол, дорогой патрикий, за стол, — пригласил Всеслав. То, что он назвал таким громким словом, было устроено на корме. Всеслав, Иоанн, Хват, Георгий, Лев, Настася и Спирк уселись вокруг разостланной на палубе скатерти, по-восточному скрестив ноги. Вся скатерть была уставлена разной выпивкой и закуской. Пили не чокаясь, из больших берёзовых чаш с очень необычными ручками. Когда Лев Диакон спросил, что это такое, ему сказали: ковши. Мясо, хлеб и рыбу брали руками. Из разговора, который завязался по ходу дела, патрикий узнал о том, что Хват родом с Ладоги, Настася — из новгородских краёв, а Спирк — из Чернигова. Хват сотрудничал со Всеславом уже два года. Купец ценил ладожанина за большую ловкость в делах, а также за его связи с великим множеством самых разных людей, от лихих прохвостов вроде Залмаха до печенежских князьков и секретарей логофета. Спирку было лет двадцать пять, однако его с Настасей связывала только работа, более ничего. Ну, или почти ничего. Ни он, ни она не любили сидеть на месте. Сопровождая последние месяцев шесть Всеслава, они имели и деньги, и перемену мест, так что всё им нравилось. Всеслав и его дружинники были также довольны ими.
— Так вы не остались в Киеве только лишь потому, что дорога манит? — спросил у них Иоанн, — Святослав, насколько я его знаю, довольно щедр! И ему, по вашим словам, очень даже нравилось слушать вас. Что произошло?
— Если Святославу сегодня что-нибудь нравится, это ещё не значит, что уже завтра оно не будет изрублено им в куски, — отозвался Спирк, жуя солонину.
— И женщин он тоже рубит? — встревожился Иоанн.
— Нет, — сказал Всеслав, хлебнув медовухи, — хоть многих стоило бы. К примеру, эту сопливую девку пакостную, Малушу! Она его соблазнила, когда ей было пятнадцать, а он был немногим старше.
— Малуша? Это та самая, что была служанкой княгини Ольги, потом родила ей внука?
— Вот именно. Потому она и ведёт себя в Любече, как царица! Зря Святослав отправил её туда. Лучше бы прикончил. Тысяча воинов под её рукой! Представляешь? Тысяча! Любеч стал прямо гнездом гадюк. Все те, кого Святослав не любит, бегут к Малуше. Когда-нибудь Святослав раскается в том, что смотрел сквозь пальцы на это …!
Тут новгородец ввернул словцо, смысл которого никто Льву Диакону не взялся растолковать. Иоанна же больше озадачила суть рассказа.
— А за что князь сослал её? — спросил он.
— А за то, что много стала на себя брать!
— Вдобавок, она противная, — перебила купца Настася, скорчив такую рожу, что все покатились со смеху, — как кикимора из болота! Выглядит старше меня, хотя на год младше. Не понимаю, что Святослав нашёл в ней? Впрочем, ему было девятнадцать лет, когда она зачала от него Владимира.
— Так сейчас Владимиру пять? — спросил Иоанн.
— Четыре, — сказал Всеслав, — Ярополку шесть, а Олегу — пять. Их мать умерла, отравившись чем-то. Ещё при ней Святослав путался с Малушей. Хват, ты не помнишь, когда князь отправил Малушу в Любеч? Что-то я позабыл.
— Да в тот самый год, когда разгромил хазар, — подсказал приказчик, подлив вина в ковш патрикия, — ведь Эдмон во дворце кагана нашёл Роксану! Она должна была стать наложницей.
— Точно, точно!
Сделав глоток вина, Иоанн спросил:
— Должно быть, Малуша не очень любит эту Роксану?
Всеслав и три его верных спутника засмеялись.
— Малуша ей чуть глаза не выдрала, — сказал Хват, — как раз из-за этого Святослав Малушу за волосы оттаскал и отправил в Любеч.
— Бедняжка она, — вздохнула Настася, — мне её очень жалко.
— Малушу?
— Да нет, Роксану! Все её ненавидят. Женщины ненавидят её за то, что она красива, ну а мужчины — за то, что она горда. Особенно невзлюбил её этот старый медведь, Свенельд! Патрикий, ты его знаешь?
— Конечно, знаю. Варяг, военный советник князя. За что же он может ненавидеть его жену?
— Какую ещё жену? — махнул здоровенной рукой Всеслав, едва не задев приказчика, — не жена эта египтянка нашему князю! И вряд ли станет женою. А ненавидит Свенельд Роксану из-за Эдмона.
— Из-за кого? — вскрикнул Иоанн, уже второй раз услышав это французское имя, которым к югу от Скандинавии иногда заменяли норвежское имя Эдмунд.
— Настасенька, расскажи патрикию об Эдмоне, — предложил Хват. Девушка, кивнув, глотнула ещё вина, изменила позу и, обхватив руками коленки, печальным голосом начала рассказ:
— Эдмон был сыном старшей сестры Свенельда. Свенельд любил его, как родного сына. А Святослав называл Эдмона не другом — братом. Эдмон был так красив, что девки с ума сходили, на него глядя. И так силён, что одной рукой мог остановить дикого степного коня, раненого в ноздри! Под Итилём Эдмон и Святослав сражались бок о бок. А после взятия Итиля, когда город грабили, Эдмон встретил вдруг во дворце кагана Роксану. Жгучее чувство к ней за одно мгновение овладело им. Он взял её на руки и понёс, отстраняя крушивших всё русских воинов, к своему шатру. А на другой день состоялся пир победителей. И Роксана увидела Святослава. Она влюбилась в него, притом до беспамятства. Святослав влюбился в неё. Эдмон обезумел. В битве под Саркелом Святослав зарубил кагана. «Каган убит!» — крикнул он, поднявшись на стременах. И сто тысяч воинов под небесный гром и грохот сражения повторили крик Святослава. Но тут ему пришлось иметь дело с лучшим своим дружком, Эдмоном. «И Святослав убит!» — аж с пеной у рта завопил Эдмон, обрушиваясь на князя. Мечи их встретились. Святослав сразил друга ударом прямо в лицо, потому что Эдмон был очень хорош собою. Теперь ты, патрикий, я полагаю, не удивишься, если заметишь вдруг полный ненависти взгляд Свенельда, направленный на Роксану!
— Не удивлюсь, — сказал Иоанн, очень потрясённый этим рассказом, — но почему я сегодня лишь узнаю об этом Эдмоне? Впрочем, и о Роксане я ничего не знал. Наверное, Святослав не любит, когда при нём вспоминают эту историю?
— О, ещё бы! — воскликнул Лев Диакон, — ведь эта история ужасает! И Святослав не боится мести Свенельда?
— Думаю, Святослав вообще ничего не боится, — сказал Всеслав, — Свенельд ему нужен, он ведь хороший знаток военного дела! Его советы всегда были очень ценны для Святослава. К тому же он, Свенельд, едва ли когда решится причинить зло Роксане. Он знает, как Святослав её любит. Иное дело — Малуша! От неё можно ожидать всякого. Но Роксану стерегут так, что даже комар на неё не сядет. Она живёт не в Киеве — во дворец легко ведь может войти убийца, а в своём тереме над Днепром. И с нею всегда находятся сорок надёжных отроков да семь девок, которые глаз с неё не спускают ни днём, ни ночью. Поэтому Святослав за неё спокоен.
— Откуда же она родом, эта девица? — полюбопытствовал молчаливый Георгий Арианит.
— Из земли египетской, — сказал Хват, — из Александрии. Очень знатна, если верить слухам. Впрочем, о её прошлом толком никто ничего не знает.
— Правду ли слышал я, будто бы она христианка? — спросил патрикий. Всеслав и Хват кивнули одновременно.
— Правду, — сказал последний.
— И Святослав её сильно любит?
Долгим было молчание. А потом вновь ответил Хват, явно выражая мнение и Всеслава, и гусляра, и Настаси:
— Слов таких нет, патрикий, чтоб передать, как сильно он её любит.
— Она красива?
А вот на этот вопрос ответа и вовсе не было. Все потупились. Наконец, Настася промолвила, глядя вдаль:
— Иоанн-патрикий! Бойся Роксаны. Взглядом своим египтянка может оживлять камни.
После обеда Лев Диакон отправился спать, Настася уединилась в своей палатке, гусляр и Хват пошли к воинам, а Всеслав и Георгий Арианит начали разговор, не очень-то интересный для Иоанна. Встав у борта, он принялся считать волны. Их было много. «Наиболее интересное из всего того, что я сегодня узнал, — думал Иоанн, — то, что некий Залмах — самая опасная сволочь во всей Руси. Недолго осталось ему носить этот славный титул!»
Глава вторая
Ночь была светлая. Иоанн, тоскливо уединившись с полной луной у левого борта, курил гашиш. С полуночи юго-западный ветер ослабевал. К рассвету он стих. Воины, ругаясь, взялись за вёсла. Всеслав внимательно озирался по сторонам, будто ожидал увидеть что-либо в сияющих, неподвижных морских просторах.
— А как ты сможешь удержать курс, если, например, всё небо затянет тучами? — с беспокойством пристал к нему Иоанн.
— Никак. Мы просто подойдём к берегу и продолжим плыть вдоль него. Он слева от нас. Ежели свернём, через полчаса ты его увидишь.
— Западный берег Понта? Тот, на котором устье Дуная?
— Да.
— Ну а почему бы нам постоянно не двигаться вдоль него? Так было бы безопаснее!
— Нет, напротив. Нам бы пришлось иметь дело с береговыми разбойниками.
— Понимаю. Ты говоришь о сборщиках податей?
— Да не только. Там полно всяких. Ты знаешь, что у меня всего двести воинов! А впереди — степь.
Иоанн отстал от купца. И хорошо сделал — тот был не в духе. Вскоре поднялся несильный восточный ветер. Время от времени он стихал. Тогда становилось жарко. Настася, встав и расчесав волосы, начала петь песни. Голос её легко облетал все пять кораблей. Спирк ей подыграть не мог, потому что ночью наступил спьяну на свои гусли, и доска треснула. Три струны порвались.
Иоанн наблюдал за девушкой. Ему очень хотелось её потрогать. Но он решил повременить с этим до окончания путешествия по морю, потому что его и так начинало уже мутить от килевой качки. Часа через полтора Настася слегка охрипла. Патрикию в ожидании завтрака нечем было заняться, и он поднёс ей маленький ковш вина. Она улыбнулась и приняла его.
— А у тебя очень красивый голос, — заметил царский посол.
— Спасибо. Я рада, что тебе нравится.
По её лицу было видно, что похвалу она приняла как должное. Или как ничего не значащую любезность. Но Иоанн решил продолжать.
— Более прекрасного голоса я не слышал.
— Не ври, патрикий! Ты — хитрый плут.
— Кто тебе сказал?
— Царь не приближает к себе простых. Да и по глазам твоим видно, что ты хитрец.
— А ты любишь дураков, что ли?
Настася пила вино, привычно расположившись на невысоком борту ладьи. Если бы патрикий сел рядом, то непременно свалился бы, потому что судно качало. Он вынужден был стоять, придерживаясь за борт.
— Любовь тут вовсе и ни при чём, — изрекла Настася, — если тебе по душе мой голос, я очень рада. Надеюсь, что ты не будешь пытаться искать во мне ещё что-нибудь хорошее.
— Это было бы очень странным занятием, — возразил Иоанн, — разве есть нужда искать вот сейчас, к примеру, на небе солнце? Зачем? Его видно всем, включая слепых. И оно всем светит. Так светит, что все снимают перед ним шапки.
— Значит, я ещё лучше солнышка, потому что ты, как я вижу, готов снять передо мною не только шапку, но и всё остальное!
Он рассмеялся.
— Тебя это оскорбляет?
— Нет, вовсе нет! Мужчины все таковы. Их не переделать. Думай, что хочешь. Желай меня, если хочешь. Мне всё равно.
— Я знаю, что ты сама сочиняешь песни.
Тут девушка поглядела на своего собеседника с удивлением.
— Так и есть. Но, впрочем, не все.
— Я знаю. Лишь те, которые о несчастной любви.
— А как ты узнал? Тебе сказал Спирк?
— Нет.
— А кто?
— Сердце.
— Ты очень хитрый, — с горькой усмешкой сказала девушка, — но не думай, что я испытывала к кому-то неразделённую страсть и это меня подвигло.
— И в мыслях такого не было. Я ведь вижу, что ты берёшь на себя всю чужую боль. Она проходит через тебя, когда ты поёшь. Этого нельзя не заметить.
— А что меня выдаёт?
— Глаза.
— И что с ними происходит?
В этот момент патрикию показался вдалеке парус. Он пригляделся. Взволнованная Настася с очень большим интересом ждала ответа. Поняв, что горизонт чист, Иоанн промолвил:
— В них — пустота. Смертельная и немая, ибо душа твоя вместе с голосом летит к звёздам. Никогда прежде я и представить себе не мог такой ужасающей пустоты в глазах! Такой бездны.
— Патрикий, ты обезумел! Я пою просто.
Она запнулась. Иоанн понял, что держит в своих руках неплохую нить.
— Я думал о тебе всю ночь, — сказал он чуть слышно, — ты можешь заподозрить меня в желании тебя обольстить, но это не так. Внушить тебе страсть — это означает убить твой голос. Он должен быть свободен! Иначе звёзды не засияют ярче, когда он снова коснётся их.
— О чём это вы здесь говорите? — поинтересовался Спирк, внезапно откуда-то появившись, — о каких звёздах?
— Пошёл отсюда! — рявкнула на него Настася, брызнув слюной. Гусляра как сдуло. Настася бросила чашу ему вдогонку. Чаша попала в голову одному из гребцов. Он этого не заметил. Гребцы за завтраком пили много вина.
— Спирк тебя ревнует, — сказал патрикий.
— Пускай ревнует. Он мне — никто. Иоанн! Патрикий! Твои слова…
Она замолчала. Видимо, потеряла мысль.
— Что в них плохо?
— Они ужасны!
— Прости меня. Я — не Цицерон. Впрочем, ты не знаешь, кто это. Лучше было бы мне умереть на месте, чем нанести тебе хоть какую-нибудь обиду.
— Да нет же, нет!
Смутившись, она опять потупила взор свой. Любуясь ею, льстец осознал, что хоть его первый шаг оказался вполне удачным, следующий легко может стать последним. Он засопел, чтобы обозначить досаду.
— Напрасно я не сдержался! Мои слова — это оскорбление Бога.
— Твоего Бога? Но почему? Они так красивы!
— В этом-то всё и дело. Я никогда не находил для него более красивых и честных слов. Да, клянусь — ни разу, даже когда просил сохранить мне жизнь!
Как он и предполагал, по её челу пробежало лёгкое облачко.
— И о чём же ты хочешь просить меня? — прозвучал вопрос.
— Ни о чём. К сожалению, ты — не Бог. А я не язычник, чтобы обращаться к ветру.
— Значит, я — ветер?
— Да. Ты умеешь открывать звёзды и гасить их.
Соскочив с борта, она перегнулась через него и стала глядеть в морскую пучину. Потом спросила:
— А как ты понял, что я сама сочиняю песни?
— Да очень просто. Все они — про тебя.
— Тебе ли судить об этом? Ты меня знаешь только два дня!
— Нет. Это ты меня знаешь только два дня. А я тебя знаю уже два года.
Выпрямившись, она взглянула на него дико.
— Как это может быть? Ведь я тебя прежде нигде не видела!
— И я тебя тоже нигде не видел. Прежде. Я видел тебя потом.
— О, боги! — не удержалась она от громкого возгласа, — Иоанн! Ну что ты за человек? Ты меня измучил! Я скоро сойду с ума от твоих загадок! Как ты мог видеть меня потом? Потом ещё не настало!
— Тише, Настася, тише! На нас ведь смотрят!
Действительно — не только гребцы, но и Всеслав, Хват, гусляр и оба приятеля Феофано, собравшиеся в эту минуту на корме завтракать, обернулись на крик Настаси.
— Давай присоединимся к ним, — сказал Иоанн.
— Нет, — решительно замотала головой девушка, — расскажи мне всё! Я желаю знать.
— Я всё тебе расскажу. Только не сейчас.
— А когда? Когда ты раскроешь мне свою тайну?
— Ночью.
— Ну, хорошо. Я тебе поверю.
Гребцы у вёсел чередовались, так что корабли двигались с быстротою неторопливо идущего человека. Солнце палило сильно.
— Когда мы увидим берег? — спросил Георгий Арианит, наливая себе вина. Всеслав был довольно мрачен и молчалив.
— Если повезёт, то через три дня, — проговорил он, — а если, к примеру, случится буря, то вряд ли мы его вообще увидим.
— А что, есть признаки приближения бури?
Всеслав ответа не дал. Он быстро ел мясо и пил вино.
— Ветер будет, — посулил Хват, — то, что нам сейчас дует в борт — не ветер, а вздохи печальной девки в светлице.
— Настася что-то не в духе, — заметил Спирк, поглядев на девушку, — что с тобой, моя драгоценная? Чем тебя обидел патрикий?
— Со мною всё хорошо, — раздражённо дёрнула головой Настася, будто желая прогнать со лба комара, — отстань от меня!
Разговор не клеился. Все устали от зноя. Опорожнив второй ковш, Иоанн поднялся. Ему ужасно хотелось спать. Он спустился по трём высоким ступенькам в трюм, заставленный ящиками и бочками, отыскал среди них свободное место и, растянувшись прямо на просмолённом полу, мгновенно уснул.
А через пятнадцать часов он вновь сидел на корме и курил гашиш. Было за полночь. Все, кроме двух десятков гребцов, старательно делавших своё дело, на судне спали. Одна из пяти ладей двигалась за главной на расстоянии в треть полёта стрелы, а прочие были едва-едва различимы. Луна, слегка красноватая, плыла по небу, иногда скрываясь за тучи. Вздохи печальной девки в светлице не прекращались. Царский посол предавался грёзам. Ему мерещились то вновь кладбища, то вновь церкви, то святой преподобный Феодор Стратилат, то лица людей, которых он никогда не видел. Вдруг появилось вроде бы знакомое лицо. Ну да, это было лицо Настаси.
— Чем это ты занимаешься? — полюбопытствовала она, присев рядом с ним на палубу. Он сказал, заставив себя очнуться:
— Вдыхаю дым.
— Это гашиш?
— Да.
— Зачем он тебе?
— Когда он во мне, ты — на мне.
Она рассмеялась.
— Ты меня правда любишь?
— Давно уже.
— Ты сказал, что знаешь меня два года.
— Прибавь к этим двум годам ещё пять, и будет семь лет.
— Какие ещё пять? — вконец растерялась девушка. Иоанн глядел несколько мгновений в её глаза, а потом ответил:
— Те, что будут после этих двух лет.
— Иоанн! — трепетно вздохнула Настася, — клянусь тебе, ты меня убьёшь!
— Не я, — прошептал патрикий, глядя на горизонт, очерченный лунным светом.
— А кто же?
— Он. В полумаске.
Она вскочила.
— Ты прекратишь, дурак? Или нет?
— Я сделаю всё, что тебе угодно, — смиренно сказал патрикий, — а то, чего ты боишься, случится только через пять лет. Но мне всё же кажется, ты сама к этому идёшь.
— К чему, к этому?
Он решительно заявил, что не собирается ничего рассказывать до тех пор, пока она вновь не сядет и не умолкнет. Она опасливо села, повернув голову, дабы ни на одну секунду не упускать из виду лицо льстивого прохвоста. Её глаза сияли из сумрака, как глаза оттасканной за хвост кошки, к которой вновь тянут руку. Патрикий сделал затяжку. Звёзды над морем скользнули вниз, чтобы настоящая кошка по имени Бесконечность успела скрыться. Но бесконечным был её хвост. Крепко намотав его на руку, Иоанн приступил к рассказу:
— Я видел летнюю ночь со множеством звёзд и очень большую реку. Река эта была шире, чем Днепр, Нил и даже Итиль. Скорее всего, это был прекрасный синий Дунай. На его крутом берегу стоял мрачный город, имевший сильные укрепления и знамёна на своих башнях. Вокруг него простёрлись долины, которые накануне ещё цвели. Теперь они были покрыты трупами, во всю ширь от южного горизонта до берега и от западного до города. Лошадиных трупов было не меньше, чем человеческих. Над землёй вздымался тяжёлый запах. Минувшим днём здесь было сражение. В нём сошлось примерно полмиллиона воинов. Продолжалось оно весь день и даже часть ночи — до той минуты, пока у тех, кто ещё стоял на ногах, в глазах совершенно не почернело. Только тогда они разошлись, истекая кровью, оставив на поле битвы павших товарищей. Ни единой живой души в ночи я не видел, хоть свет луны давал большой простор взгляду. Вдруг появилась женщина. Она шла по полю, порой склоняясь к отдельным трупам, чтобы внимательно рассмотреть их страшные лица. Из глаз её текли слёзы. То была ты, слегка повзрослевшая. Лет на пять. Но это ещё не всё. Навстречу тебе шёл воин, примерно равный по росту мне. Он был в иссечённых, залитых кровью доспехах и полумаске. Поэтому я не смог разглядеть лицо его выше губ. Но ты, очевидно, его узнала, ибо потоки слёз на твоих щеках вдруг остановились. Он тоже тебя узнал, потому что простёр к тебе обагрённые кровью руки в стальных перчатках. Ты повернулась и пошла прочь, жестом поманив его за собою. И он за тобой последовал. Иногда он замедлял шаги, утрачивая решимость. И тогда ты, оборачиваясь, досадливо повторяла призывный жест свой. Воин опять нагонял тебя. Так, переступая через трупы, вы ушли вдаль. Этот сон я видел два года тому назад, и с тех пор душа моя мечется в слепых поисках.
Тут Иоанн умолк, исчерпав запас вдохновения. И стал слышен лишь плеск воды за бортом. Луна отражалась в море всё ярче и всё печальнее.
— А какие были у него губы? — осведомилась Настася, задумчиво помолчав.
— Не помню, — проговорил Иоанн, закашлявшись, — я смотрел не на его губы, а на твои.
— Как всё это странно! А почему на нём была маска?
— Она спасала его лицо от клинков и стрел. Он в ней встретил смерть.
— Так он что, был мёртв? — ужаснулась девушка.
— Да.
— А я?
— Ты тоже была мертва.
Это обстоятельство почему-то не огорчило Настасю.
— А ты? — спросила она.
— Я не был ни жив, ни мёртв. Я был Смертью.
— Смертью всех тех, кто лежал на том страшном поле?
— Да.
— Откуда ты это взял?
— Видишь ли, во сне мы знаем гораздо больше, чем наяву. К несчастью, мы редко запоминаем сны. Но этот свой сон я очень хорошо помню.
Настася крепко задумалась.
— У меня осталось только пять лет, — сказала она, — но кто знает — быть может, мы встретимся с ним и раньше! Может быть, завтра! А я ещё ничего не умею. Иоанн, друг мой! Ты должен меня научить всему. Немедленно. Всему! Слышишь?
— Слышу, но совершенно не понимаю, — проговорил Иоанн, крайне озадаченный такой постановкой вопроса.
— О, боги! Научить этому!
И она его обняла, не очень-то неумело припав губами к его губам. Патрикий от неожиданности закашлялся, уронил чубук. Мотнув головой, он кое-как вырвался.
— Ладно, ладно! Только не здесь.
Они заползли в палатку.
Глава третья
Ближе к утру подул резкий ледяной ветер и хлынул ливень. После зари дождь стих, и небо очистилось. Но на солнце осталась лёгкая дымка. Проверив по нему курс, Всеслав стал ругать гребцов. По его словам, они круто отклонили судно к востоку. Гребцы ему отвечали, что их вины в этом нет. Иоанн, поймав на себе взгляд Спирка, понял, что приобрёл врага на всю жизнь. Но это ему не казалось тем, над чем стоит думать. Он слишком сильно устал. Настася была рассеянна. Незатейливая беседа во время завтрака проходила мимо неё. Не очень охотно подавал голос за завтраком и её ночной собеседник, как ни старался Всеслав вовлечь его в обсуждение разных вин и женских одежд. Выпив напоследок полный ковш браги с приятным ягодным привкусом, Иоанн лёг спать и проспал до вечера. После ужина, не отметившегося особенно интересными разговорами, он довольно долго думал о смысле жизни. Ночью Настася вновь затащила его в палатку, чтоб закрепить урок. И всё это было, как уже понял патрикий, тонко разыгранным обезьянством и издевательством. Не сильнее нуждалась эта девица в каком-либо обучении, чем Мари. Но, как и почти всем женщинам, для чего-то ей было нужно изображать из себя овечку.
К заре молодой человек весь выдохся, а его подружка лишь вошла в раж. Утро было пасмурным, и невесело прошёл завтрак. Первым поднявшись из-за стола, Иоанн сказал, что наелся на двое суток вперёд, и снова спустился в трюм. Ровно через сутки он был разбужен.
— Земля, земля! — кричал во всё горло Лев Диакон, прыгая по палубе как безумный, — слава пресвятой Троице и угодникам! Переплыли море!
Восторг был общим. Пять кораблей огласились треском днищ винных бочек, звоном ковшей и шумным весельем. Всеслав и Хват сели пить с дружиной. Из разговоров Калокир понял, что далеко не каждое путешествие через Понт на таких ладьях проходит благополучно. Подойдя к борту, он поглядел на сушу. Пенные волны лизали низкий песчаный берег. За ним шумело своими волнами, изумрудными в лучах солнца, другое море — ковыльное, имя коему было Степь. Принесённый ветром запах цветов и трав кружил голову, как вино или медовуха. Через равнину текла с севера на юг большая река с пологими берегами. Перед впадением в море она делилась на рукава.
— Это Борисфен? — спросил у Всеслава Лев Диакон. Борисфеном ромеи именовали Днепр.
— Нет, это Буг, — отвечал купец, — днепровский лиман восточнее. Мы его увидим через два дня.
Дружинники выразили желание хорошенько попировать на суше. Всеслав сказал им:
— Ежели мы после каждых четырёх дней пути будем напиваться, то в Киев придём по льду. Минуем хотя бы Днестр! Там попируем.
Воины тут же взялись за вёсла, и лодки двинулись на восток вдоль берега. Степь цвела вся. По ней пробегали тени перистых облаков. Порывистый ветер клал на землю ковыль высотой с коня и всё ощутимее расстилал над морем медовый дух. Иоанн стоял у левого борта и глядел вдаль, когда к морю выехал, обогнув курган с каменной фигурой на гребне, всадник верхом на сером степном коне. Увидев ладьи, он остановил своего коня, а затем пришпорил его опять, рванув узду влево, и поскакал галопом вдоль кромки моря, по мокрым дюнам.
— Малёк, а воткни-ка в рожу ему стрелу по самые пёрышки, — флегматично сказал Всеслав, прищуривая глаза, — это печенег!
— Не получится, ветер слишком силён, — ответил стрелок, который оставил своё весло, чтоб хлебнуть вина.
— А ты всё же попытайся! Дам тебе гривну, если сумеешь.
— Нечего и пытаться. Жалко стрелу терять даром.
Тут верховой опять повернул коня и, крепко ударив его хлыстом, поскакал обратно.
— Бьюсь об заклад, что он приведёт орду, — проворчал Всеслав, глядя ему вслед, — этого ещё не хватало! До Лукоморья не добрались, а уже беда.
— Интересно, с чего это вдруг Залмах оделся как печенег?
Слова эти произнёс Малёк, также провожая степного бродягу взглядом. Всеслав опешил.
— Да ты в уме? Что ты мелешь? Какой Залмах?
— Глаз дам выколоть, это был Залмах, — объявил стрелок.
— Мне тоже так показалось, — сказал стоявший около мачты Хват. Всеслав повернулся на каблуках.
— Тебе показалось? Да неужели? Вечно ты мутишь какие-то дела с этим чёртом! О чём ты с ним говорил в Царьграде, скажи на милость?
— О чём бы я с ним ни говорил, его уже не догнать, — ответил приказчик. Всадник, кем бы он ни был, тем временем скрылся из виду, и поднялся примятый конём ковыль.
— Будем ждать беды, — повторил Всеслав, — она неразлучна с этим шакалом!
Остаток дня прошёл без каких бы то ни было происшествий. Вечер облил прибрежную степь багрянцем. Во время ужина Иоанн не сказал ни одного слова, о чём-то думая. У Настаси, напротив, было хорошее настроение, и она весело болтала со всеми прочими, а за ним наблюдала краешком глаза. Ночью она его растолкала.
— Пойдём в палатку!
Уединившись, они разделись. В этот раз Иоанн был не щедр на ласки. Быстро завершив дело, он лёг ничком и долго лежал, не двигаясь. Было слышно, что он не спит.
— Что с тобою? — спросила девушка после тщетной попытки его взбодрить.
— Меня встревожило то, что сказал Всеслав, — был ответ.
— О чём ты?
— Ты слышала всё сама. Кто этот Залмах?
Настася какое-то время думала. Прежде чем дать ответ, она прикоснулась ртом к спине Иоанна.
— Не нужно его бояться! Он мой приятель.
— А кроме этого?
— Вор. Никто не знает, откуда он пришёл в Киев и точно ли его род идёт от царя Давида, как любит он говорить. Все волхвы-кудесники на Руси боятся его, потому что он читает толстую книгу про иудейского Бога и сам себя именует жезлом какого-то Аарона. Не так давно Святослав поймал и убил трёх его дружков. Они грабили обозы вместе с Залмахом. Залмах дал клятву совершить месть. Он передал князю, что не уймётся и не возрадуется ни месяцу, ни заре, пока не покончит с тремя его близкими друзьями.
— И что же, убил он хоть одного?
— Не одного. Двух.
Иоанн решил притвориться спящим. Девушка, повертевшись, вправду уснула. Её возлюбленный так и не сомкнул глаз до самой зари. Едва лишь она взошла, показался Днестр. Он был широк — пошире, чем Буг, величав, медлителен. Его устье, заросшее камышом, тесно обступали дубравы.
— Вперёд, вперёд! — торопил Всеслав, — вечером устроим привал.
Гребцы налегли на вёсла дружнее, и Днестр вскоре исчез вдали. На пути к Днепру степной пейзаж слегка изменился. К нему добавились сосны, дубы и вязы, стоявшие как поодиночке, так и большими группами. У ручьёв, бежавших через степь к морю, шумели целые рощи их. Когда начало смеркаться, Всеслав велел править к суше. Гребцы охотно выполнили приказ, и вскоре ладьи зашуршали днищами по песку. Их установили на якоря. Потом мореходы весело соскочили в воду, которая захлестнула им сапоги, и вышли на берег. Он был окутан сумерками и плотным, белым туманом. Нарубив дров в обширной сосновой роще близ устья маленького ручья, дружинники развели костры, а затем сгрузили на берег бочки с вином и снедь. Начался отлив. Над дюнами пополз дым и приятный запах жареной солонины.
Когда темнота сгустилась, желание оказаться наедине с тревожной, чарующей беспредельностью повлекло Иоанна в степь. Отойдя от дюн на четверть версты, он перестал слышать голоса воинов, которые пировали возле костров — так туман был плотен. Сами костры сквозь него казались расплывчатыми, далёкими искрами. Ветер дул с северо-востока. Он доносил из самых глубин степей тоскливый и заунывный плач ночной птицы. Звёзды сияли над степью совсем не так, как над морем. Там, глядя на них, хотелось закончить путь, здесь — начать. «Будь у меня конь, — думал Иоанн, вдыхая запах высокой, сочной травы, — я бы доскакал до Киева дней за пять. А, нет! Как бы я оставил царские сундуки?»
— Патрикий, здесь кто-то есть! — вдруг раздался прямо у него за спиной испуганный голос. Иоанн вздрогнул и повернулся. Почти вплотную к нему стоял молодой хронограф Лев Диакон. Он был неподвижен. Даже и в полумраке нетрудно было заметить, что он с тревогой прислушивается к чему-то.
— Зачем ты пошёл за мною? — спросил патрикий.
— Нам нужно поговорить. Но мы не одни!
Голос царедворца отчётливо выдавал волнение. Иоанн молчал. Он был разозлён. Лучше было кому-то вклиниться между ним и красивой женщиной, нежели между ним и ночью, когда она отражалась в его глазах до самой далёкой, самой туманной звезды.
— Минуту назад, когда я тебя искал, кто-то вдруг шарахнулся от меня и побежал прочь, — прошептал хронограф, — он тоже за тобой шёл! В этом нет сомнений.
— А ты не бредишь?
— Нет, я вполне здоров.
— Где сейчас Настася?
— Она поёт у костра.
Иоанн охотно кинулся бы бежать обратно к кострам. Но ему хотелось одолеть страх.
— Может, полевая мышь шарахнулась от тебя?
— Патрикий! Вернёмся в дюны!
— Нет уж, говори всё. И прямо сейчас.
Поняв, что спор бесполезен, юноша вытащил из кармана конверт с восковой печатью и протянул его собеседнику.
— От царицы! Она велела вручить его тебе в собственные руки, втайне от всех, когда пересечём Понт.
Калокир поспешно сунул письмо в рукав — со стороны лагеря стали вдруг приближаться громкие голоса и свет многих факелов.
— Вот он, здесь! — провозгласил Хват, первым подойдя к Иоанну. В руке приказчика тлела, сильно дымясь, сосновая ветвь. Подбежал Всеслав, а следом за ним — Георгий Арианит и десяток воинов.
— Дорогой патрикий, ты обезумел? — грозно спросил торговец, — что, если печенеги возле нас рыщут? А у тебя нету даже ножа!
— Зато у меня есть святой преподобный Феодор Стратилат, — рассеянно возразил Иоанн, — не всякий же раз ему меня подводить!
Вернулись к кострам. По лицам дружинников Иоанну стало понятно, что все они беспокоились за него и дружно отправились бы на поиски, если бы не боялись оставить ладьи с товарами без присмотра. Глаза Настаси блестели. Смаргивая слезинки, она крутила над огнём вертел с целым бараном. Спирк чинил гусли, сидя на винной бочке.
— Нашли его, — объявил Всеслав, — он вообразил, что степь — это парк около дворца, место для прогулок и размышлений! Иоанн, знай: кочевники перекликаются волчьим воем или совиным криком. Хват иногда их распознаёт. Я этим искусством владею хуже. А ты, поверь мне, даже и не заметишь опасность раньше, чем твою шею стянет петля! Здесь лучше не полагайся на свою хитрость.
— Дадим ему какое-нибудь оружие, — сказал Хват, — патрикий, мечом владеешь?
— Не знаю, — признался царский посол, — но один мой друг учил меня обращаться с саблей.
— Ну, хорошо, — под всеобщий смех снисходительно улыбнулся Всеслав, — найдём тебе саблю.
Костров у моря пылало не так уж много, и возле каждого было тесно. Воины успели спалить пару-тройку опустошённых бочек. Одна из них догорала под тем бараном, жарить которого поручили Настасе. Он был уже приготовлен. Хват снял его и мечом разрубил на части. Сняли и Спирка, который сидел на бочке. С треском выбили крышку.
— Выпьем за печенегов! — крикнул Всеслав, подняв ковш, — пусть боги уберегут их от встречи с нами!
— Думаешь, Залмах пустит их по нашему следу? — спросил Георгий после того, как выпили.
— Этот волк просто так не рыскает по степи. Скажите спасибо Хвату! Что ему стоило взять да и придушить эту тварь в Царьграде?
— Но это было бы глупо, — возразил Хват, — сам знаешь, Всеслав, сколько раз он предупреждал нас о неприятностях. И ни разу, вроде, не обманул. Конечно, он жадный, но дело с ним иметь можно.
— И всё-таки не сносить ему головы, попадись он мне, — посулил Всеслав, снимая кафтан, чтобы поудобнее расположиться возле костра. Баран получился вкусным. Даже Лев Диакон пришёл от него в восторг, хоть не был любителем грубой пищи. Тщательно обглодав два рёбрышка, он взял третье. Дружинники у соседних костров затянули песню, чтобы Настася, повеселевшая от вина, её подхватила. Спирк вновь наполнил ковши.
— Так мы около Днепра? — спросил Иоанн.
— До него осталось несколько вёрст, — ответил Всеслав, — я просто не захотел впотьмах плутать по лиману. Войдём уж завтра.
— А сколько вёрст по Днепру до Киева?
— Где-то тысяча с лишним вёрст.
Настася начала петь. Все двести дружинников сразу смолкли. Голос мечтательной северянки струился над морским берегом как дымок, который так хочется проводить глазами до самых звёзд. Слушая её, Иоанн глядел, как прямо к его ногам подползают с шорохом из тумана низкие волны. Исполнив несколько песен, Настася смочила горло вином, а затем сказала, что хочет спать. Хват расстелил около костра плащ. Девушка свернулась на нём и сразу уснула. В течение следующего часа вино свалило всех остальных, кроме трёх дозорных и Иоанна. Воины спали, не выпуская из рук оружие. Степь, раскинувшаяся под звёздами от морских берегов до Русской земли, которую озаряла самая яркая из всех звёзд — Полночная, приучила их к осторожности.
Вскрыв конверт, Иоанн подбросил в костёр сосновой коры и веток. К небу взметнулись искры. Письмо было написано на хорошей белой бумаге, арабской вязью. Вот что прочёл его адресат:
«Иоанн! Теперь, когда между нами море, я, наконец, могу признаться тебе в любви. Меньшего расстояния моя гордость не допустила бы. К счастью для неё, мы с тобой никогда более не увидимся. И тебе, и мне суждено в скором времени умереть. Враги наши чересчур сильны и коварны. Одного из них ты встретишь уже в степи. Я тебя люблю. Прощай. Фея».
— Весьма неуклюжий ход, — вслух проговорил Иоанн, бросая конверт и письмо в огонь, — впрочем, ни к чему не обязывающий. Как сумел бы я доказать, что это она писала? Необязательно было ей утруждаться арабской вязью, чтобы я понял, с чьей стороны мне грозит удар. Она, сука, сильно боится их! И я тоже.
С такими мыслями молодой патрикий лёг на песок и уснул.
В путь двинулись чуть свет. И уже через два часа вошли, наконец, в лиман великой степной реки. Ярко-синий Днепр, не пожелав единым потоком вливаться в Понт, разбежался в дебрях осоки и камыша десятками русел, соединённых тысячами проток с песчаными берегами. Одна из них, шириною саженей в пять, и одно из русел, раз в десять шире её, сливались посреди дельты в большое озеро. При внимательном рассмотрении можно было увидеть ещё несколько проток, которые пополняли и убавляли его, бесшумно смыкаясь с ним в густых зарослях. Корабли Всеслава, проплыв по этому озеру, завернули в северную протоку и до полудня петляли по ней среди островов, разделявших тихие воды. Самый обширный остров, затерянный в глубине лимана, как игла в стоге, был для славян священным. На нём рос дуб, у корневищ коего лежал плоский камень. Никто не знал, откуда, когда и как возник он на острове. Четверо сильных мужчин не сумели бы его сдвинуть с места. Это был жертвенник. Рядом с ним уж не первый век тлели кости зарезанных и сожжённых на нём животных.
Всеслав и его попутчики высадились на остров. Он был покрыт травой, которая ростом не уступала Всеславу. К поляне с дубом вела тропинка — такая узкая, что по ней нужно было идти гуськом. Наконец, все вышли на поляну. Дуб был высок, раскидист. Шелестом его листьев, считали руссы, боги выражают волю свою. Понимать её могли лишь волхвы, которых Всеслав никогда с собою не брал, считая их всех лжецами и дармоедами. Но богов, тем не менее, купец чтил. Он решил отдать им барана, купленного за день до отъезда в Константинополе. Были приобретены два барана, но участь первого, как известно, решилась минувшей ночью.
Дружинники положили на камень четыре вязанки хвороста, а на них — связанного барана. Он слабо блеял.
— Перун, окажи нам помощь! — воззвал Всеслав, подойдя к барану с ножом. Дуб зашелестел, как всем показалось, вполне себе дружелюбно. Тогда Всеслав перерезал горло барану. Обильно хлынула кровь. Когда она вытекла, два дружинника с двух сторон подпалили хворост, и от барана вскоре остались одни лишь кости. Пока огонь пожирал его, руссы пели какой-то славянский гимн. Затем путешественники вновь сели в ладьи, чтобы перебраться на другой остров.
Этот другой был длиною почти с версту, шириною же не превосходил кое-где десяти шагов. Его окружали заводи, сплошь заросшие тростником. Лучники набили в них много уток. Настася зажарила одну из них Иоанну так, что тот даже и не заметил, как съел её. Грянул пир. Он не стих и ночью. Напились жутко. Даже Всеслав пару раз упал, пойдя проверять дозоры. К утру вино, взятое в Константинополе, вышло всё, и волей-неволей пришлось возобновить путь. Иоанн был этому страшно рад. Он уже не мог больше пить и слушать Настасю, которая приставала к нему с упрёками в эгоизме и равнодушии.
Во второй половине дня пять кораблей вышли из камышей Лимана в синий простор Днепра. С обеих сторон от него простиралась степь, правый край которой примыкал к Волге, левый — к горам Карпатским. Теперь путь лежал на север. Там была Русь. Иоанн, стоя на носу корабля, смотрел в равнинную даль. Что ждёт его там, за линией горизонта? Какие неведомые опасности, поражения и победы? Днепр был очень быстр, однако гребцы без труда справлялись с его течением. За второй излучиной на холме восточного берега показался маленький городок. Чуть ниже его посреди Днепра виднелся песчаный остров. Крошечный город был обнесён каменной стеной с четырьмя высокими башнями. Рядом с ним в степи пасся табун коней. От ворот тянулась дорога к пристани над Днепром. Сколочена пристань была из брёвен. Четыре девки, стоя на самом краю её, полоскали в реке одежду. Рядом седобородый старик и парни с мальчишками выволакивали из лодок корзины с рыбой.
— Чья эта крепость? — спросил Иоанн у Всеслава.
— Княжеская. В ней главный — варяг Улеба. Я оставляю ему коней. Сейчас мы их заберём.
Заметив корабли, девушки собрали бельё и почти бегом устремились к городу. Рыбаки взглянули из-под ладоней. Сразу же распознав, чьи суда идут, спокойно вернулись к своему делу. Из ворот крепости вскоре вышло с полсотни воинов без доспехов, но при мечах. Впереди шагал невысокий, но очень крепкий на вид варяг с длинными усами, одетый весьма богато. На поясе у него висела большая сабля. Тем временем, рыбаки потащили корзины в город, а корабли Всеслава подошли к пристани и легонько ударились о её сосновые брёвна. С каждого судна сбросили по два якоря. Всеслав, Хват и ещё полдюжины воинов спрыгнули на причал, к которому подошли защитники крепости. Длинноусый варяг протянул купцу могучую руку.
— Привет, Всеслав, — произнёс он басом.
— Здравствуй, Улеба, — сказал торговец, стиснув ему ладонь с куда большей силой, чем стискивал, например, ладонь Иоанна, — как у тебя дела?
— Какие тут могут быть дела?
Дав такой ответ, варяг пожал руки всем остальным сошедшим на пристань. Те обнялись с большей частью тех, кто вышел из городка.
— Что, ханы воюют? — спросил Всеслав.
— Точного ответа тебе не дам, — предостерегающе покачал головой Улеба, — но дам совет: отправь верхового в Киев. Пусть вышлют тебе навстречу сотни две-три бойцов.
Иоанн, услышав эти слова, подумал: «Я прав был — весть обо мне летит по степи с быстротою ветра. Надеюсь, что Святослав прислушается к Гийому, а не к Лидулу!»
— Лошадки твои все целы, — сказал Улеба Всеславу.
— Не растолстели?
Варяг гордо усмехнулся.
— Какое там! Я на них пахал.
— А сеял крапиву, что ли? Только она и растёт на твоих полях! Продай мне вина.
— Хорошо, продам. Но только две бочки. О большем и не проси.
Воины Всеслава, услыхав это, подняли крик возмущения.
— Друзья, я вам не советую пить в степи, — сурово взглянул на них вислоусый градоначальник, — иначе степь вашу кровь всю выпьет!
— Четыре бочки продай, — не отстал Всеслав, — плачу по два золотых.
— За каждую?
— Да. И решай скорее, пока я не передумал! Греческого вина-то у тебя нет, болгарского — тоже. Есть лишь моравское. Оно дрянь.
— Как знаешь, Всеслав, как знаешь! Но я вас предупредил.
К берегу подвели два десятка взнузданных и осёдланных лошадей. Это были добрые кони. Воины, выбранные купцом, вскочили на них, чтобы сопровождать ладьи вдоль двух берегов. А потом из крепости прикатили четыре большие бочки с вином. Поднять их на корабли оказалось нелёгким делом. Когда оно было кончено, Хват подал Всеславу мешочек с золотом. Рассчитавшись с грозным Улебой, купец опять пожал ему руку.
— Ну, будь здоров.
— Счастливо, Всеслав! Доброго пути, други.
Ладьи отчалили. Десять всадников направили коней в Днепр, чтобы его переплыть, сделав передышку на островке, и затем скакать по правому берегу. Остальные десять пустились рысью вдоль левого. Иоанн стоял на корме, провожая взглядом самую отдалённую от Киева крепость руссов. Вскоре она исчезла за поворотом реки.
Глава четвёртая
На высоких холмах стоит Киев-город. Днепр под ним раскинулся широко, заводи его — целые озёра с очень красивыми берегами. За Днепром — степь. За Киевом — лес, да такой, что двинешься по нему на север или на запад — через полгода будешь ещё в лесу, если не накормишь собой зверей или не утащит тебя кикимора вглубь болота. Это ещё не самое страшное! Хуже встретить в лесу самого себя. Об этом твердили волхвы-кудесники. Им ли было не знать нечистую силу! Ведь сам Сварог, старый бог славянский, с ними в лесу говорил шелестом ветвей, птичьим посвистом и звериным рыком.
При Святославе Киев был обнесён дубовой стеной. Имелись ворота с севера и с востока. Вторые были побольше. Прямо от них дорога спускалась к берегу, где с Днепром сливалась речка Почайна, которая огибала город со стороны северных ворот. На месте слияния была пристань. Невдалеке, за Почайной, стоял на большом холме, среди рощ берёзовых, чудный терем. Это был терем Роксаны. Сразу за рощами, подступавшими к нему с запада, начинался дремучий лес. С другой стороны Почайны были предместья.
Ненастным осенним утром, вровень с зарёй, к тем предместьям вышел из зябких сумерек худой парень лет двадцати. Или даже младше. Одет он был не как нищий, а как бродяга — башмаки целые, но плохие, штаны не рваные, но потёртые, а кафтан с рубашкой вроде бы даже и ничего, но коротковаты и тесноваты. Подошёл парень к Киеву по большой торговой дороге, с юга. Вид он имел измученный. Как заря. Она пробуждалась, будто ленивая девка после гулянки. А как иначе? Всё небо было затянуто, по Днепру плыл сизый туман. Из степи тянуло промозглым холодом.
Дошагав до ближайшей к Киеву слободы — а это была слобода кузнецкая, парень остановился и огляделся. И сразу его окликнули. Под навесом прежде других открывшейся кузницы пили брагу, сидя на лавках за верстаком, чумазый кузнец и старик-гусляр с седой бородой до пояса. Этот самый кузнец-то и крикнул парню, который стал озираться по сторонам:
— Эй, что потерял? Поможем найти!
— Да точно ли это Киев? — спросил молодой бродяга, подойдя к пьющим. Те удивлённо переглянулись.
— Да, точно, Киев, — подтвердил дед-гусляр, — а ты из каких краёв, что не знаешь Киева?
— Родом я из Переяславля.
— Так он ведь недалеко!
— Я четыре года на Руси не был. А Киев видел только однажды, очень давно. Он переменился.
— Ты брагу пьёшь? — спросил кузнец.
— Пью.
— А как тебя звать?
— Рагдай.
Верстак был уставлен всякой посудой. Видно, за ним пировали часто. Кузнец взял жбан и наполнил ковш густой брагой. Сев к верстаку, Рагдай одним махом выхлебал её всю. Утёр рот ладонью. Старик придвинул к нему лукошко с остывшими пирогами.
— Ешь, не стесняйся. Вижу, издалека ты шагаешь.
Рагдай стесняться и не подумал. Один пирог съел он быстро, второй — с трудом. Они были очень сытными. Внутри них оказались грузди.
— Ещё? — предложил кузнец, беря жбан.
— Можно и ещё.
— Полный?
— Полный.
После второго ковша Рагдай кое-как осилил третий пирог.
— Откуда путь держишь? — поинтересовался гусляр.
Рагдай неохотно махнул рукою в сторону тучи, которая ползла с юга.
— Из страны греков.
— А как ты там оказался?
— Да всё хотел чудеса увидеть.
— Увидел?
— Чудеса есть, — ответил Рагдай, зевая, — очень хороши церкви. В них поют так, что сладкая грусть начинает сердце сосать. Стены городов такой высоты, что страшно взойти на них! Столь же удивительны корабли. Если, например, корабль военный, то он размером как вся эта слобода! В нём — триста гребцов.
— И чем ты там занимался четыре года? — спросил кузнец.
— Много чем. Весь последний год работал в монастыре. Там бы и остался, да настоятель не позволял водить туда девок.
— Вот козёл старый! Значит, завидовал он тебе?
— Нет, не в этом дело. В другом. Христианский бог монахам не дозволяет касаться женщин. Тот настоятель сам бабам нравится, хоть на правом глазу у него повязка. Он поёт в церкви, и бабы от его пения с ума сходят. Бог ему дал необыкновенный голос.
Старик-гусляр вдруг очень внимательно поглядел на Рагдая. Поставив ковш, который только что взял, он пробормотал:
— Чудные дела! И как же его зовут, этого певца?
— Феогност, — припомнил Рагдай не сразу, — да, Феогност. Только это имя он взял лет десять назад, когда стал христианином.
— А прежде как его звали?
— Не знаю, дед. Откуда мне это знать?
Дед разволновался сильнее. Заёрзал, скрипя скамьёй.
— Он ещё не старый, высокий, со светлыми волосами? Правого глаза у него нет, а левый глаз карий?
— Да, — удивлённо кивнул Рагдай, — так и есть. Ты что, его знал?
Будто не услышав вопроса, старик подался вперёд и стиснул костлявые кулаки.
— А где этот монастырь? В каком городе? В честь какого святого назван?
Рагдай не мог не заметить, что с гусляром творится неладное. Он хотел ответа, как ворон крови. Но как раз тут в кузнечную слободу влетел лихой всадник на сером в яблоках жеребце черкасских кровей. Круто осадив его перед кузницей, верховой окинул глазами всех, кто был под навесом, и, спрыгнув в грязь, которая чмокнула под его сапогами, весело крикнул:
— Что, Вирадат, плут старый, и здесь нашёл кому заморочить голову? Больно часто ты мне попадаешься на глаза в последнее время, поганый ворон!
— Здравствуй, Лидул, — промолвили в один голос дед и кузнец, почтительно встав. Спешившийся всадник на один миг перевёл глаза на Рагдая. Тут же о нём забыв, сердито насупился и склонил чубатую голову в сторону кузнеца, будто собираясь с разбегу его боднуть.
— Подкова слетела! Прочие тоже скоро поотлетают. Твоя работа была.
Кузнец сейчас же исчез в своей мастерской. Потом появился. Он нёс подкову, гвозди и молоток. Подойдя к коню, задрал ему левую переднюю ногу и приступил к работе. Конь, еще молодой, от страха заржал. Крепко держа уздечку, хозяин начал шептать ему что-то в ухо, и статный красавец замер. Рагдай разглядывал воина с любопытством. То был варяг — молодой, примерно под тридцать лет, невысокий, тонкий, одетый дорого. На ремне у него висела кривая сабля. Когда кузнец вбил последний гвоздь, её обладатель молча вскочил в седло и поскакал к Киеву, обгоняя большой торговый обоз, который сопровождала дюжина верховых. Они поприветствовали Лидула, и он им махнул рукой.
— Что это за воин? — спросил Рагдай кузнеца. Тот вытирал руки холщовой тряпкой.
— Лидул? Это человек Святослава. Что, ещё пьём?
— Да нет уж, пойду! Кажется, ворота уже открыли.
— У тебя в Киеве друзья есть? — опять прицепился дед.
— Нет, ни одного. Я здесь вообще никого не знаю.
— Вот это худо! А для чего ты пришёл сюда?
— Поглядеть. Слышал я, тут место такое, что можно враз удачу найти.
— Да, можно. Но ещё проще найти погибель. Если нужна удача, идём со мной! Я тебя сведу кое с кем. Это неплохие ребята.
Рагдай кивнул и поднялся. Ему очень интересно было узнать, чего от него хотят. Кузнец предложил гусляру ещё выпить браги, но тот куда-то спешил. Взяв гусли свои, лежавшие на скамейке, он их обернул овчиной, сунул подмышку и зашагал с Рагдаем к горе, на которой высились киевские ворота с дозорной башней. Было уже светло, хоть и очень пасмурно. Когда вышли из слободы, Рагдай заприметил на берегу Почайны, среди кустов, маленькую церковь или часовню, сложенную из брёвен. Над ней кружилось и каркало вороньё.
К городским воротам, распахнутым во всю ширь, уже поднималось много возов и телег, свернувших с большой дороги. Их волокли быки, которых погонщики торопили без всякой жалости. Кроме них, кто только не спешил в Киев — и девки со злыми рожами, вылезавшие, будто мыши, из корабельных трюмов на пристань, и звероловы со связками куньих шкурок, и мелкие торгаши с коробами, и всякий прочий народ. Дорога была покрыта глубокой и вязкой грязью. Рагдай, шагавший всю ночь, с трудом поспевал за дедом, которого гнала вверх какая-то мысль. И вот, наконец, дошли они до ворот. На высокой башне стояли двое дозорных. Один смотрел на людей, толпою входивших в Киев, другой — за Днепр, где затаилась в тумане лютая печенежская степь.
Город был разделён на две части широкой улицей, которая называлась Боричев въезд. Слева от него полого вздымались три большие горы. На одной стоял княжеский дворец. Две другие, пониже первой, были застроены теремами военачальников и бояр. Вторая сторона Киева спокон веку принадлежала деловым людям, которым не было дела только до князя с боярами. Называлась она Подолие. Там, среди купеческих и посольских дворов, ремесленных мастерских, кабаков и лавок, шумели торжища. А за ними, в дальнем углу городской стены, стоял большой сад, давно одичавший и никому не нужный. Его не только не трогали, но и далеко обходили, ибо о нём после смерти Игоря слухи шли очень нехорошие.
По ночам на Подолии становилось страшно. Почти во всех кабаках сходились лихие. Они делили добычу и обсуждали, что бы ещё сотворить недоброго. Если трём-четырём кампаниям удавалось вместе напиться и не поссориться, они шли на купеческие подворья. Случалось такое редко и всякий раз влекло за собой большое кровопролитие, потому что купцы имели дружины, способные дать отпор киевским ватагам. Но не всегда отпор был успешным. Когда лихие вламывались в подворье, остановить их было под силу только княжеским отрокам. Их вмешательство вряд ли обходилось купцам дешевле, чем разорение от разбойников, но купцов уж никто не спрашивал. На подворья мастеровых лихие не лезли — плотники и молотобойцы дрались отчаянно, да оно того и не стоило.
Когда гусляр и Рагдай сошли на Подолие, полил дождь. На площадях сразу стало немноголюдно. Но у купцов всё равно дела продвигались — ушли зеваки, а тех, кому вправду нужно было что-то купить, дождь не распугал. Торговые лавки стояли ближе к подворьям, кабаки — всюду. Один из них притаился между Жидовским подворьем и постоялым двором. Народ обходил почему-то этот кабак. Именно в него старик и завёл Рагдая.
Дверь этого большого, светлого кабака была нараспашку. Стол был накрыт для обильной трапезы, но за ним сидели лишь двое: жид средних лет — должно быть, хозяин, и скоморох — молодой, пригожий. В дальнем углу, возле печки, дремал, сидя на цепи, небольшой медведь. Худая жидовка возрастом чуть постарше Рагдая на стойке резала хлеб.
— Здорово, ребята! — гаркнул гусляр, входя со своим попутчиком. Скоморох и жид разом встали и повернулись на голос так, будто им крикнули «Пожар!» Жидовка со страху взвизгнула и порезала ножом палец. Только один медведь даже не повёл бровью.
— Леший принёс тебя, Вирадат, — посетовал жид, снова опускаясь на лавку. Сел и его приятель, цокнув досадливо языком.
— Да что за беда у вас? — удивился дед, — опять, что ли, крысы пробрались в погреб и всё погрызли?
— Если бы, — усмехнулся жид, хоть весело ему не было, — ждём гостей пострашнее крыс. Да уж вы садитесь, коли пришли! Как друга твоего звать?
— Его звать Рагдай. Он в Киеве вообще никого не знает.
— Завидую, — вздохнул жид и ласково обратился к жене: — Агарь, поди глянь, не идут ли гости?
Жидовка с досадой молвила, что работы невпроворот, но всё-таки вышла, обмотав тряпкой кровоточащий палец. Вошедшие, между тем, уселись за стол, и гусляр представил старых друзей:
— Хайм. Лелюк. У печи — Топтыга. Этим троим, Рагдай, смело верь!
— А кто сказал ему, что он может верить тебе? — хмыкнул скоморох.
— Весь Киев об этом знает! — запальчиво возразил гусляр, — да, много кому я песни пою, но ни в чьих делишках ни разу не был замешан!
— Жаль, не до смеху мне, — съязвил жид, — а то бы я лопнул.
Лелюк наполнил вином четыре малые чаши. Выпили.
— А какие гости придут? — спросил, утерев усы рукавом, гусляр.
— Да всё те же гости — Хорш и Горюн с ватагами, — сказал Хайм.
— Сновид обещался быть?
— Нет, его не будет. Он уже им не друг.
— Это почему?
Тут вошла Агарь. Её быстрый взгляд прямо от порога прилип к Рагдаю.
— Ну, что? — привёл её в чувство муж.
— Пока не видать.
Дав такой ответ, жидовка подошла к стойке и снова взялась за дело.
— А что, ежели они вовсе не объявятся нынче? — встревожился Вирадат, — мне прямо сейчас надобен Сновид!
— Сколько раз твердить тебе, старый дурень: Сновида теперь не нужно ждать там, куда придут Хорш, Горюн или их братва! — рассердился жид, — Лелюк, скажи ты.
Скоморох кивнул и дал разъяснение:
— Кто-то указал Хоршу путь, которым из Новгорода в Киев идёт обоз с подарками от боярыни Светозары для Святослава. Хорш и Горюн обоз тот подстерегли, да толку не вышло — в охране были дружинники из Смоленска. Три четверти всей ватаги легло на месте! Горюн и Хорш лишь чудом спаслись.
— Им теперь не будет пощады от Святослава, — прибавил Хайм, — зачем же Сновиду с ними дружить? Разве он дурак?
— Они дадут Святославу две шапки золота, и пойдёт он с ними на мировую, — махнул рукой Вирадат, — что, разве такого ни разу не было?
— Эти дурни убили троих или четверых ребят из дружины, в том числе сотника! Шутки кончились.
Рагдай не отрывал глаз от жидовки. Та продолжала всё что-то резать, солить, месить, хотя на столе уж было всего довольно.
— Уйти бы прочь, — вдруг сказал Лелюк, — хоть бы в Новгород! Уйдём, Хайм?
— Да ты с ума спятил? — поднял свои рыжеватые брови жид, — не знаешь ты разве, что там лихие куда как похлеще наших? А Светозара, которая верховодит ими, собственными руками режет людей, как свиней! Малуша — корова против неё! К ним ты, что ли, хочешь, друг мой Лелюк?
— Мне туда охота, — сказал Рагдай. Он слыхал про Новгород, что там девки плавают в Ильмень-озере совсем голые, чтобы царь Водяник на время их к себе брал и щедро одаривал.
— Не ходи туда, — с испугом оторвалась жидовка от своих дел, — пожалуйста, не ходи! Ты там пропадёшь.
— Тише ты! — хлопнул по столу ладонью Лелюк. Агарь замолчала, и все услышали с улицы голоса — гораздо более близкие, чем шум торжища. Скоморох вскочил.
— Я их задержу! Уберите чаши!
Подбежав к двери, которая не была прикрыта, он заорал на всю улицу:
— О, Горюн! Да ты опоздал! Лидул только что ушёл. Битых два часа просидел он тут, дожидаясь тебя — спросить, не встречал ли ты где-нибудь в лесу четверых его друзей лучших?
— Врёшь, шестерых, — сказал атаман Горюн, толкнув скомороха так, что тот отлетел к печи и врезался в своего медведя, который чуть не проснулся. Потом атаман вошёл, слегка пригнув голову, чтоб не стукнуться об косяк. Он был очень статен, плечист, бородат, угрюм, презрительно щурил на всё глаза и раздувал ноздри. После него в кабак впёрлась злобного вида баба лет сорока. За нею ввалились двенадцать крепких ребят и четыре девки.
— Они уж попировали здесь! — вскричал самый рослый и толстый парень, оглядев стол, — Горюн, я объедки их жрать не стану!
— Что ты, Василь? — пробормотал Хайм, суетливо встав, — выпили всего по чаше вина за удачу вашу.
— Удача наша вам, проклятым жидовским мордам, поперёк горла! Верно, братва?
Никто не ответил, так как смотрели все на Рагдая.
— А это кто? — спросил атаман. Вирадат поднялся. Стараясь не дрожать голосом, просипел:
— Его привёл я!
— Если ты привёл, ты и выведи. Да и сам исчезни, нечего здесь торчать!
— Он Сновиду нужен, — сказал гусляр, подмигнув, — Горюн, дело верное!
— Да на что он нужен Сновиду? А, впрочем, ладно, пускай сидит.
Вирадат и Хайм отошли к Агари и скомороху. Нарочно или случайно все четверо оказались рядом с Топтыгой. Тот продолжал почивать, сидя на полу, склонив огромную голову, пустив слюни. Лихие же присоединились к Рагдаю, который так и сидел за столом, и жадно взялись за своё любимое дело. Довольно долго был слышен лишь хруст хрящей, звон ковшей да плеск в них хмельного пойла. Рагдай сидел просто так, а его недавние собеседники наблюдали молча.
— Ну что, Василь, где этот дурак Хорш со своими суками? — сплюнул на пол Горюн, слегка захмелев, — может, он беду какую почуял?
— Нет, Горюн, нет, — отвечал Василь, давясь пирогом, — худо ему стало! Открылась рана.
— Так надо было добить его, чтоб не мучился! Никогда ему не прощу, что столько ребят полегло из-за его дури.
— Да ты пожалел бы лучше о шестерых варягах, — промолвил самый косматый и бородатый ватажник, — как бы нам не пришлось из-за них ещё раз кровью умыться!
— Они ведь были друзья самого Лидула, — вставила баба, хлебнув из чаши вина.
— Вот мне на Лидула, — вторично плюнул Горюн. Рыгнув, он опять потянулся к браге, — что-то мы мало пьём, ребята!
Груды костей на столе росли, а жбаны пустели. Девки особенно налегали на всё подряд, оттого помалкивали. Агарь поднесла ещё и вина, и мяса.
— А у жида неплохая жёнка, — заметил кто-то, — гляньте-ка, парни, какая у неё …! Я уже прямо весь обслюнявился.
— Да, вечно эти жиды берут себе всё самое лучшее, — согласился Василь, зевая. Агарь как раз проходила мимо него. Он вдруг её обхватил громадной ручищей и усадил к себе на колени. Она попыталась вырваться, да уж где ей было мериться силой с парнем, который съел девять пирогов! Он мог бы легко раздавить её одним пальцем. Хайм побледнел, но не шевельнулся. А вот Лелюк сделал шаг вперёд.
— А ну, отпусти её! — сказал он. Тут же за столом стало тихо. Василь взглянул на щуплого скомороха с недоумением. А потом он поднялся, крепко держа жидовку левой рукой, и сжал кулак правой. Этот кулак был немногим меньше, чем голова Лелюка. Когда два эти предмета встретились, скомороху пришлось удариться головой ещё и об пол. У него из носа двумя ручьями потекла кровь. Лихих это позабавило, а медведь сразу же проснулся и заревел, вскочив на четыре лапы. Кабы не цепь, пристёгнутая к стене за стальную скобу, разбойникам стало бы не до смеха, а Василю — не до бабы.
— Вставай, Лелюк! — топая ногами, вскричали девки, — давай, вставай! Не будь трусом!
— Ты лучше встань, — дал совет Василь, ломая Агари руку, — ты меня знаешь, я и лежачего забью до смерти!
Скоморох начал подниматься, но вновь упал, давясь кровью. Медведь бесился, натягивая цепь так, что большой кабак ходил ходуном. Сидевшие за столом шуточно подбадривали Лелюка.
— Я встану вместо него, — вдруг сказал Рагдай. И все вмиг притихли. Даже Топтыга. Он ощутил всеобщую озадаченность и присел, ослабляя цепь.
Поднявшись из-за стола, Рагдай снял кафтан и вышел на середину избы. Василь его смерил взглядом. Казалось, что ему скучно. Он разжал пальцы, стискивавшие руку Агари. Та убежала из кабака. Два парня сошлись. Рагдай был чуть ниже и вдвое тоньше. Он уклонился от кулака, летевшего ему в челюсть, и сразу же получил скользящий удар в скулу. Бить более точно мешала Василю брага. Но сила при нём осталась. Не дав Рагдаю опомниться, он его обхватил руками и напряг мышцы. Дуб затрещал бы в его объятиях. Но Рагдай даже и не охнул. Он точно так же обвил руками врага и стиснул его, как мог. Василь захрипел. Лицо у него начало синеть, и он весь обмяк. Рагдай отшвырнул его — не к Топтыге, о чём потом пожалел. Падая, лихой налетел на стол. Стол перевернулся со страшным звоном и грохотом. Все сидевшие отскочили. Василь остался лежать в большой луже браги, среди объедков и черепков. Он был неподвижен.
Долго молчали все. Медведь, впрочем, вновь натягивал свою цепь, желая помочь Лелюку, который приподнимался. Прервал молчание атаман. Он тихо промолвил, глядя в глаза Рагдаю:
— Дурак ты, парень! Не в своё дело влез. И влез по уши.
— Не боюсь мараться, — сказал Рагдай.
— Так вот я и говорю, дурак ты!
Словно заметив знак, которого не было, все лихие вынули из-за голенищ длинные ножи. Рагдай отступил к окошку, хотя умнее было бы подойти поближе к медведю. Лелюк, вскочив, стал отмыкать цепь, на которой бился Топтыга. Ржавый замок никак всё не поддавался. Лихие шли на Рагдая. Когда он уже решил, что ему конец, дверь вдруг распахнулась.
В кабак протиснулся великан. Это был варяг. Но какой! Ростом и лицом он напоминал Полидевка, чьи статуи Рагдай видел среди развалин древних греческих храмов вблизи Эфеса. Никто не успел и вздрогнуть, а исполин уже выхватил обоюдоострый рыцарский меч, которым ему было бы нетрудно рассечь пополам целого быка, и так им взмахнул, что поднялся ветер.
— Всех изрублю! — спокойным, но ужасающим голосом сказал он, глядя на лихих, — ножи прочь! К стене!
Лихие попятились. Не похоже было, что удивились. Ножи они побросали. Медведь опять успокоился. Видимо, он принял варяга за своего более крупного сородича. Тот, уже перестав глядеть на лихих, которые сбились в кучу, вложил меч в ножны и подошёл к Рагдаю.
— Тебя Рагдаем зовут?
— Меня.
Варяг был в одежде воина. Сапоги, которые приходились ему чуть выше колен, Рагдаю были по пояс.
— Еврейка столкнулась с нами возле суконных рядов, — продолжал гигант, присматриваясь к Рагдаю. Потом взглянул на Топтыгу, на скомороха, который утирал нос рукавом, и на Василя, который лежал и не шевелился, — одного, вижу, ты завалил. Это хорошо! Меньше будет работы нам.
— Послушай, Икмор, — сильно изменившимся голосочком пролепетал Горюн, сделав шаг вперёд, — мы не собирались…
Варяг засверкал на него глазищами.
— Стой, волк лютый! Башку снесу!
— Я только хотел сказать…
— Князю скажешь! Да вот и он.
Все, кроме медведя, взглянули сразу на дверь и низко склонились, ибо в кабак вошли двое — варяг Лидул и великий князь всей Руси, сын Игоря и внук Рюрика, Святослав. Он, видимо, собирался ехать на ловы или, наоборот, возвратился с них, потому что был в высоких охотничьих сапогах и простой одежде. На поясе у него висела кочевническая сабля. Чуть приподняв её, Святослав присел на скамью, которую пододвинул ему Лелюк. Икмор и Лидул отошли к окошку. Лихие и их подружки очень старались изобразить, что ужасно рады. Князь обвёл взглядом всех. Заметив и Вирадата, он улыбнулся ему.
— Где ты, дед, там драки! Но я и сам таков.
Гусляр горделиво расправил плечи. Взор князя переместился на атамана. Тот опустил глаза.
— Горюн, сволочь, — проговорил Святослав чуть слышно, — скажи мне, как ты посмел заявиться в Киев? Какова наглость!
— Князь, я пришёл с подарками для тебя, — объяснил Горюн, опять поклонившись. Вошла Агарь.
— Очень хорошо, — сказал Святослав с усмешкою, — я люблю подарки. Вдвойне приятно получать их, если они взяты дарителем из моего собственного обоза и хорошенько политы кровью моих друзей. Или, может быть, ты намерен мне подарить голову свою и головы тех, кто рядом с тобою? Вот от таких подарков не откажусь! Спасибо тебе.
Василь, валявшийся в трёх шагах от князя, так и не шевелился.
— Послушай, князь, — снова подал голос Горюн, — ты знаешь, я никогда не зарился на твоё добро! И не собирался. Хорш мне заморочил голову. Он сказал, что из-за Касьяна, которого ты отправил с дружиной в Новгород, Светозара зла на тебя, и этот обоз от неё шёл в Любеч, к Малуше!
— И вы сочли своим долгом ограбить мою бывшую девчонку? Вижу, что головы вправду вам не нужны! Какой от них толк?
— Но эта девчонка окружена твоими врагами, которые ей друзья! Степные ватаги и печенеги живут от её щедрот!
— Я с ней разберусь без твоей подмоги. Кто сказал Хоршу про тот обоз?
— Вот этого я не знаю, — медленно и растерянно покачал головой Горюн. Святослав вздохнул.
— Ох, и надоел мне этот кабак! Спалить его, что ли, вместе со всеми этими упырями?
— Только скажи! — бодро отозвался Лидул и положил руку в перчатке на эфес сабли. В отличие от него, лихие совсем не пришли в восторг. Особенно не понравились слова князя бабе и девкам. Они отчаянно разревелись.
— Зачем ты так, Святослав? — с укором вскричал Горюн, — оно того стоит разве?
— Ты мне не нужен, — вяло пожал плечами молодой князь.
— Да ладно уж, погоди! Я скажу тебе. Шелудяк.
— О чём ты? Что — Шелудяк?
— Это Шелудяк навёл Хорша на твой обоз.
Святослав, услышав эти слова, стал мрачнее тучи.
— Подите прочь, — велел он лихим, поднявшись. Лихих мгновенно как сдуло. Бесчувственного дружка они позабыли. Его любезно выпроводил Икмор, взяв правой рукой за пояс и раскачав хорошенько. Когда тело Василя, пролетев десяток шагов, шлёпнулось под ноги прохожим, которые равнодушно перешагнули через него, великан опять закрыл дверь.
— Святослав! Окажи мне честь, испей моего вина, — воодушевился Хайм среди тишины, которая наступила из-за тяжёлых раздумий князя, — мне больше нечем тебя отблагодарить.
— Хорошо, налей.
Вирадат, Рагдай и Лелюк ногами сгребли битую посуду в угол, установили обратно стол и сели к нему, сперва подождав, когда сядет князь с двумя тысяцкими. Хайм подал вино, Агарь поставила на стол чаши из серебра. Топтыге дали калач.
— И вы пейте с нами, — предложил князь хозяевам. Те смутились и после многих поклонов уселись тоже.
— Так это ты с Василём так нехорошо обошёлся? — спросил Рагдая Лидул, пока Вирадат наливал вино.
— Он его слегка приобнял, — уточнил Лелюк, продолжая хлюпать кровью в носу, — а тот так и не очухался! Я такого ещё не видел.
— Ты где живёшь? — задал вопрос князь. При этом он тёр пальцами глаза. Но было понятно, что обращается он к Рагдаю.
— Дома у меня нет, — сказал тот, — я нынче пришёл из Корсуни.
Теперь уже Святослав на него взглянул, да притом внимательно.
— Да? И что ты там делал?
— Я разгружал галеры. Потом на одну из них угодил.
— За что?
— За то, что помог в одном лихом деле сыну градоначальника.
— Калокиру?
— Да.
— И какое дело у вас с ним было?
— Ну, хватит, князь! — вмешался Лидул, — я всю ночь и почти всё утро по твоей милости не слезал с коня! Мне пришлось проехать две сотни вёрст под дождём! Должен человек хоть немножко спать или нет? Я лучше куда-нибудь провалюсь, чем соглашусь слушать сейчас про твои дела, тем более — с Калокиром! Ты обещал обо мне забыть до завтрашнего утра!
— Пей лучше. И не ори, — пошёл на попятную Святослав, взяв чашу. Все засмеялись.
— Ладно, — пожал плечами Лидул, — только дай мне слово, что через час я поеду спать!
— Мне легче убить сто тысяч таких, как ты, чем думать о том, что ты будешь делать, тем более через час, — отозвался князь. И всем почему-то стало опять смешно. А князю, тем временем, всё никак не давала покоя некая мысль.
— Как ты полагаешь, Лелюк, правду ли сказал мне Горюн? — спросил Святослав, когда осушили чаши.
— О чём? — не понял Лелюк.
— Ну, о том, что Шелудяк, дескать, знал о моём обозе и сказал Хоршу?
— Думаю, правду, — проговорил скоморох, убрав рукавом из-под носа кровь, — все знают, что Шелудяк и шагу не сделает без Залмаха. Зачем Горюн стал бы врать, будто у него есть некое дело с твоим смертельным врагом? Горюн сказал тебе правду, князь. Сильно испугался и сказал правду.
— К тому же, — добавил Хайм, — и Горюн, и Хорш много раз тут пили с друзьями Шелудяка.
— А ты, дед, что думаешь? — обратился князь к Вирадату. Тот покачал головой и сдвинул седые брови.
— Да леший их разберёт! Об этом Сновида надо спросить. Но никто не знает, где он теперь.
— Я тоже хочу куда-нибудь провалиться, — стоял на своём Лидул.
— Как-нибудь потом, — сказал Святослав, — нам с тобой сейчас ехать в Вышгород.
Лидул встал.
— Вот что, князь! Или я сейчас еду спать, или…
— Или?
— Или у меня испортится настроение, — завершил свою речь варяг и уселся.
— Ну, хорошо, — внезапно смягчился князь, — можешь убираться и не показываться до вечера. Хватит мне одного Икмора. Он, правда, молчит всё время, но иногда это очень даже неплохо.
Хайм вновь налил. Выпили.
— Завтра утром приди ко мне во дворец, — сказал Святослав Рагдаю, — надень что-нибудь приличное. Вот тебе.
И князь положил на стол две монеты. Они были золотые. Рагдай их взял.
— А меня пропустят?
— Пропустят.
— Князь, нам пора, — напомнил негромким голосом о себе Икмор, — уже полдень. И дождик кончился.
— Пьём ещё по одной и едем.
— А я поеду сейчас, — объявил Лидул, решительно встав.
— Скатертью дорога! Не забудь, вечером едем ужинать к Яромиру. Точнее, к девкам его.
— Об этом я точно не позабуду! Только сперва отвезём Роксану к парням. Мне её становится уже жалко.
Князь вдруг вскочил.
— Закрыл бы ты рот свой! Я что, считаю твоих любовниц? Пошёл отсюда!
Лидул был очень доволен таким приказом. Его тотчас как метлой смело. Ещё через один миг за дверью раздался топот коня.
— Ну, всё, Икмор, едем, — проговорил Святослав, испив третью чашу стоя. Лицо его от вина сделалось румяным. Когда Икмор встал из-за стола, Топтыга ещё разок на него взглянул, пытаясь понять, почему на такое чудище не надели ошейник с цепью.
— Спасибо, великий князь, — сказала Агарь, открывая дверь Икмору и Святославу. Выйдя, они вскочили на лошадей, оставленных ими около кабака, и двинули их в толпу, которая между двумя огромными лужами пробиралась к рынку. При виде князя и его спутника все забыли про эти лужи и начали расступаться куда придётся.
— Пора и мне, — поднялся из-за стола Рагдай. Ему не терпелось потратить княжеские монеты.
— Далёко ли ты собрался? — обеспокоился Вирадат.
— Надо приодеться. Ведь завтра мне идти во дворец.
— Давай я пойду с тобой, — вызвалась Агарь, — ведь ты здешних цен не знаешь! Обманут тебя купцы.
Рагдай согласился. Агарь ему протянула руку. Он её взял. Вышли.
Глава пятая
Тучи отползли к северу, и осеннее солнце обдало Киев летней жарой. Над низиной города висел пар. Подолие было в ручьях и лужах. Все, кроме босоногих девушек и детишек, старались их обходить, поэтому кое-где становилось тесно. Тогда Рагдай подхватывал Агарь на руки и шагал с ней по лужам. Вода лилась ему в башмаки. От Агари пахло фиалковыми духами. Она к нему прижималась изо всех сил, обняв тонкими руками за шею, и лишь хихикнула, когда он, споткнувшись, почти нечаянно прикоснулся губами к её губам. От этой невинной шалости голова у него слегка закружилась, в ушах чуть-чуть зазвенело.
— Солнце как сильно светит! — донёсся издалека откуда-то её голос, — будто весною.
— Да, — сказал он и сразу поставил её на землю — большая лужа была уже позади. К тому же, он вдруг заметил, в каких количествах рыщут от одного подворья к другому, от кабака к кабаку те самые девушки — босоногие, но одетые очень броско, тщательно нарумяненные и сонные. Кроме них, на рыночных площадях кого только не было и о чём там только не говорили! Из мастерских тёк звон молотков, из меняльных лавок — звон серебра, золота и меди. Торговля шла очень бойко.
Агарь привела Рагдая в лавку купца из Персии. Тот ей дружески улыбнулся, затем переговорил с нею по-сарацински и что-то коротко обсудил уже на другом языке со слугами. Перебрав товар, слуги предложили Рагдаю вполне себе щегольскую одежду, очень пригодную для езды верхом. Особенно хороши были сапоги из юфтевой кожи. Переодевшись, Рагдай вручил персиянину золотую монету, а тот ему — две серебряные.
— Пошли к Почайне гулять, — позвала Агарь, когда выходили из дверей лавки, — очень люблю сидеть около неё.
Рагдай был не против. Обогнув площадь с гончарным и конным рядом, возле которой были подворья мастеровых, они через Северные ворота вышли из города и спустились в овраг, к Почайне. Речка текла среди берегов песчаных и каменистых, довольно ровных. Местами лишь правый берег срывался к ней саженными откосами, возле коих течение шло назад или круговертью, обозначая смертельный омут. Рагдай расстелил около реки свой новый кафтан. Агарь на него уселась, вытянув ноги. Её глаза, наполненные вечерним солнцем, глядели вдаль, за холмы. Рагдаю хотелось пить. Подойдя к реке, он тронул рукою воду. Пальцы свело. Почайна струилась в очень глубоких лесных оврагах, вдали от солнца. В неё вливалось множество родников. Стиснутая у Киева парой длинных, покрытых сосновым лесом холмов, речушка затем расправляла плечи и шла неспешно.
Рагдай решил пить прямо из реки. Упёршись руками в дно, а ногами в берег, он припал ртом к ледяной воде, и — вдруг услыхал из её чернеющей глубины короткий девичий смех. Испуганно выплюнув колдовскую воду, вскочил Рагдай и очень внимательно поглядел на реку. Никакой девки не было в ней, все девки остались в Киеве. Так откуда же взялся смех, весёлый и звонкий, как колокольчик из серебра? Переведя дух, Рагдай опустился возле реки на корточки и напился, черпая воду горстями. Агарь, сощурив глаза, глядела на лес за Киевом. Лес был тронут багрянцем и желтизной. Небесная синева над кронами обливала их позолотой.
Присев около еврейки, Рагдай у неё спросил, кто такой Сновид.
— Сновид? — рассеянно повторила Агарь, с трудом оторвавшись от своих мыслей, — при князе Игоре он был тысяцким. А теперь он кудесник, из староверов. Они Перуна верховным богом и громовержцем не признают, для них главный бог — Сварог. Сновид — его главный жрец. Но он не сидит на месте, а ходит-бродит по всей Руси и морочит головы дуракам, которые рады по его слову идти на смерть.
— Он с лихими дружит?
— Да, дружит.
— А с князем?
— Ну, когда как.
С востока ползло свинцовое грозовое чудище. Но в овраге ветер не шевелил ни одной травинки. В осоке пел лягушачий хор. Синие стрекозы кружились парами над рекой, ласково сиявшей под ярким солнцем.
— Почай-река очень злая, — промолвила вдруг Агарь, — ты знаешь, сколько людей утонуло в ней? У неё одна струя как вода кипит, другая струя как огонь горит, а третья струя…
— Но она ведь тихая, узкая! — не дослушал Рагдай, взглянув на Почай-реку, которую можно было запросто переплюнуть вишнёвой косточкой.
— Да, но очень глубокая и студёная! В ней полно родников, которые несут зло. Никогда, Рагдай, не купайся в Почай-реке! Сведёт она тебе ноги и враз утянет на своё дно, где ключи холодные! И не выплывешь.
У Рагдая вдруг снова остановилось дыхание, но Агарь была ни при чём. Ему померещился взгляд из омута.
— Что с тобой, дружок? — сама прервала Агарь свою речь, почуяв неладное. Какой голос ей подсказал?
— Да нет, ничего. Я хотел спросить…
Рагдай замолчал. Ему всё же было не по себе. Он оторвал взгляд от Почай-реки и начал рассматривать её левый берег, который весь зарос высокой травой. За берегом стоял лес.
— О чём ты хотел спросить?
— Я и позабыл. А, да, вот о чём! Почему Сновид не служит теперь у князя?
— Он клятву дал ему не служить, — был ответ Агари.
— Какую клятву? Кому он мог её дать?
— Древлянскому князю, Малу.
— Как? Расскажи!
Агарь, помолчав, начала с вопроса:
— Знаешь ли ты о том, как погиб князь Игорь?
— Конечно. Я только через полгода родился, но как не знать!
— Но вряд ли ты знаешь то, о чём я сейчас тебе расскажу. Игорь, как и Святослав сейчас, держал две дружины. В старшей, варяжской, главными воеводами были Свенельд и Асмуд, а в младшей — Сновид и Трувор, молодой одноглазый скальд. Двадцать лет назад в древлянской земле была моровая язва, и князь не смог взять с древлян много дани. При дележе того, что ему удалось собрать, молодой дружине почти ничего не досталось. Игорь вернулся с нею к древлянам, чтоб взять ещё. Но князь древлян, Мал, велел пришедших пленить. Великого князя Игоря он убил очень страшным способом, а Сновида с Трувором он отпустил, взяв с них клятву, что никогда не будут они служить ни Ольге, ни Святославу.
— А где сейчас этот одноглазый Трувор?
— Трувор давно сгинул. Никто не знает, где он теперь.
— Я о нём слыхал от кого-то. Вправду ли у него был красивый голос?
— Да, это правда. Когда он пел вдохновенно, все забывали про всё на свете. Он исполнял под кифару песни морских разбойников.
— А какого глаза у него не было?
— Не припомню. Я тебя старше всего только на пять лет, и видела я его лишь однажды, когда мне было четыре года.
Туча заволокла половину неба. Почайна стала темнеть, будто злясь. По ней побежали волны.
— Скоро польёт, — переполошился Рагдай, услышав вблизи громовой раскат и только теперь заметив, что происходит. Задрала голову и Агарь.
— Не будет дождя. Тучу пронесёт стороною.
— Откуда ты это знаешь?
— Просто поверь.
— А может, ты ведьма?
— Боишься ведьм?
Решив доказать обратное, он провёл рукой по её ноге от башмака вверх, сдвигая подол длинной чёрной юбки.
— Нельзя, — очень мягко, но в то же время решительно убрала она его руку. Он, не настаивая, спросил:
— Почему нельзя? Из-за Хайма?
— Нет. Из-за Василя.
Рагдай очень удивился.
— При чём здесь он?
— Он уже давно тянется ко мне. Сегодня лишь дотянулся. А тут вдруг ты! Если он узнает, что я тебе уступила в том, в чём ему отказывала, со мной случится беда.
— А как он узнает?
— Сновид расскажет ему. Сновид может узнать всё. Он кудесник.
— Я их обоих убью, да и все дела!
— А сможешь ты убить всех, кто придёт убивать меня, ежели по моей вине с головы Сновида падёт хоть волос?
— Не знаю. А много ли их придёт?
— Не меньше ста тысяч.
Тучу и вправду уволокло. Но ветер не стих. Солнышко, широко раскинув розовые ладони над степью, скатывалось за лес.
— Пойдём, — сказала Агарь, вставая, — у нас ночуешь.
— А если я одного Василя убью? — всё не унимался Рагдай.
— Об этом поговорим как-нибудь на днях.
К кабаку они подошли уж в сумерках. У его дверей стоял коренастый парень, одетый смердом.
— Микулка, ты здесь зачем? — спросила Агарь, увидав его.
— Нужен он, — сурово ткнул коренастый пальцем Рагдаю в грудь. Агарь изумилась.
— Кому он нужен?
— Сновиду.
— Вот оно как! А Сновид твой знает, что Святослав ждёт Рагдая завтра? Гийом с Лидулом вас всех на куски изрубят, если он вдруг не придёт к нему!
— Знает, знает. Гусляр сказал.
— Можешь с ним пойти, — шепнула Агарь на ухо Рагдаю, привстав на цыпочки, — ты им нужен не для того, чтоб тебя убить.
И, приоткрыв дверь, еврейка вошла в кабак. Рагдай зашагал за парнем. Тот вёл его переулками мимо постоялых дворов и лавок. Дорога шла под уклон. Темнело. Звёзды уже сияли по всему небу. Рогатый месяц, будто бы протирая печальные свои очи, глядел с высоты на Киев ярче и ярче.
Микулка и Рагдай долго шли вдоль высокого, покосившегося забора. Наконец, первый, остановившись, сдвинул одну из досок, и оба впихнулись в образовавшуюся прореху. С другой стороны забора был одичавший сад, дремучий почти как лес — вишни, груши, сливы. По саду бежал ручей. Сквозь густые заросли и коряги он пробивался к Почайне. Под городскую стену была для него вставлена труба из железа. Парни направились вдоль ручья. Вскоре показался бугор, заросший крапивою. Ручеёк подмывал его глинистый, крутой склон. У другого склона, в дебрях бурьяна, прятался низкий дом с соломенной крышей, сложенный из дубовых брёвен. За ним виднелся второй бугор. Рагдай и Микулка подошли к домику. Дверь была сколочена крепко. Микулка её открыл. Кованые петли не скрипнули. Сеней в доме не оказалось. Прямо за дверью была небольшая горница, озаряемая лучинами. За столом, на котором тесно стояли ковши и жбаны, сидели шестеро мужиков. Рагдай узнал лишь двоих, Василя с Горюном.
— Ну что, привёл? — спросил у Микулки старший из сотрапезников — рослый дед с белой бородой, густыми бровями, горбатым носом и волосами, лишь кое-где побелевшими.
— Да, привёл, Сновид! — с гордостью ответил парнишка. Можно было подумать, что он доставил Рагдая силой, сперва его хорошенько поколотив. Старик улыбнулся.
— Ну, молодец! Теперь покажи ему свою Хлеську.
— Нет! Не войдёт он к ней! — яростно затопал Микулка ногами в смешных лаптях, — не войдёт!
Поднялся Горюн. Открыв какую-то дверь справа от стола, он сказал Рагдаю:
— Войди сюда.
Микулка не прекращал выказывать возмущение, но Рагдаю было не жалко его обидеть. Обогнув стол, он слегка пригнулся, чтоб не удариться, и вошёл в какую-то комнатушку. Низкую и тяжёлую дверь закрыли за ним с усилием, очень плотно.
Он огляделся. Окно было нараспашку. Месяц, сияя сквозь ветки яблони, накрывал прозрачным лучом спавшую на лавке голую девку. Она лежала на животе, одну руку сунув под белокурую голову, а другую свесив с лавки до пола. Всё её стройное, но не слишком худое тело было довольно смуглым, не то что волосы. Этому удивляться не приходилось — сентябрь был очень солнечным, а беспечные киевлянки любили позагорать на лесных полянах.
Подойдя к спящей, Рагдай коснулся её плеча. Девка сильно вздрогнула, потянулась, приподнялась на локтях. Потом она вдруг соскочила на пол — да так стремительно, будто лавка под ней начала гореть, и сонно уставилась на Рагдая. Вряд ли он ей понравился, потому что она очень недовольно спросила, как его звать. Он дал ей ответ. Она неожиданно рассмеялась, ярко блеснув в темноте белыми зубами.
— А! Так это, стало быть, ты Василю бил морду?
Она стояла к нему вплотную. Соски её небольших грудей налились хотелкой так твёрдо, что он почувствовал их даже сквозь кафтан и рубашку. У неё были насмешливые глаза — не слишком большие, но и не маленькие, чуть вздёрнутый нос, очень соблазнительный рот и пухлые щёчки. Рагдай неловко обнял её. Она сразу начала его раздевать.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— А вот не скажу! Всё равно забудешь.
— Скажи!
— Ну ладно, уговорил. Меня зовут Хлеся.
Всё, что купил Рагдай у иранца, было разбросано Хлеськой по полу. На широкой лавке лежал тюфяк. Она не скрипела. Месяц светил. Рагдай целоваться любил не очень, но губы Хлеськи открыли в нём что-то новое.
— Ты хорошенький, — сладко вымолвила она, проводя рукой по его спине. Он слишком спешил. Досадливо выскользнув из его объятий, она велела ему лечь на спину и не делать более ничего. Если бы в окно не дул ветерок, было бы им жарко. Потом уж, когда Рагдай засыпал, она вдруг растормошила его и стала шептать:
— Не проговорись им, где встретил ты одноглазого! Обмани! И возьми с них денег.
Рагдай мгновенно очнулся.
— Зачем он им?
— Одноглазый знает, где Игорь спрятал несколько возов серебра и золота! Я подслушала. Объясню тебе всё потом. Сейчас не скажи им правду!
— Я тебя понял. Кто там, за дверью, кроме Сновида, Горюна и Василя?
— Дорош, Шелудяк и Хорш.
— Как их распознать?
— Хорш — маленький, плотный. Шелудяк — рыжий. Дорош — ещё молодой, косматый и бородатый.
Соскочив с лавки, Рагдай поспешно оделся и вышел в горницу.
Своим выходом он прервал какой-то негромкий, но жаркий спор за столом. Пятеро ватажников из семи мельком обернулись на дверной скрип, затем вновь уставились друг на друга, но уже молча, почти готовые к драке. Первым остыл Сновид. Когда он заговорил с Рагдаем, коротко приглашая его за стол, у остальных спорщиков кулаки немного разжались и одна общая мысль через неохоту возобладала над прочими. У Рагдая, который ждал грязных шуток, от этой злой тишины также появилось насторожённое дружелюбие. Заняв место, указанное Сновидом, он очутился между двумя своими приятелями, Микулкой и Василём. Те даже не шевельнулись, хотя могли отодвинуться или вовсе отсесть. Это показалось Рагдаю странным. Ему налили полный ковш браги. Он не осилил его до дна и взял из большой деревянной миски ржаную лепёшку с хреном.
— Знаешь ли ты, зачем Святослав тебя хочет видеть? — начал кудесник, когда под эту закуску ковш всё же опустел.
— Нет, не знаю, дед. Я даже ещё об этом не думал.
— Это напрасно. А знаешь ли ты о том, сколько русских воинов положил Святослав, сражаясь с каганом?
— Много, — сказал Рагдай, дав Микулке знак налить ещё браги.
— Не очень много. Всего лишь шестьдесят тысяч.
— Ну, и что дальше?
— То, что весной начнётся война, в которой поляжет в три раза больше. У Святослава стольких дураков нет. Вот он их повсюду ищет.
— Вижу, что ты, старик, тем же занят! — вскрикнул Рагдай, маленько хлебнув из поданного ковша. Брага начала его веселить. Лихие за ним зорко наблюдали, совсем забыв про свой спор.
— Кабы я считал тебя дураком, то не говорил бы с тобой, — продолжал Сновид, — зачем сеять там, где не всходит? Это напрасный труд.
— Так ты, значит, сеятель? И какие зёрна в твоём лукошке?
Старик помолчал, приглаживая усы. Потом дал ответ:
— Да, я сеятель веры в истинного и древнего бога земли славянской, его надёжный помощник.
— Хороший у тебя бог, коли позволяет обозы грабить! Другие боги построже.
— Тебе виднее, раз ты пришёл из монастыря! Именем Христа, конечно же, никаких злодейств никогда нигде не творили.
— Уж очень всё это сложно, — зашмыгал носом Рагдай, — пожалуй, налейте мне ещё браги.
Ему налили чуть-чуть, так как он и выпил немножко.
— Послушай-ка, что скажу тебе, — вдруг заговорил Шелудяк, голос у которого оказался звонким и резким, — на Русь плывёт новгородский купец Всеслав. С ним — грек, посланник царя. Того самого царя, для пользы которого приковали тебя к веслу! Этот самый грек везёт семь сундуков золота. Мы хотим эти сундуки у него забрать. Если будешь с нами — дадим тебе столько золота, сколько влезет в твои карманы. Их, как я вижу, у тебя много! Пей и решай, будешь ли участвовать в нашем деле? На размышления даю час.
Рагдай допил брагу. Поставив ковш, он спросил:
— Почему ты думаешь, что я завтра не передам Святославу всю эту твою речь?
— Потому, что твоя башка, кажись, не из дуба сделана. На Подолии нет доносчиков. Они все уж давно в Днепре перетопли. И Святослав, скажем прямо, о них не слишком печалился.
От хмельного Рагдаю сделалось жарко. Он снял кафтан.
— Ну, что ты надумал? — спросил Сновид.
— Не пойду я с вами.
— Почему так?
— Потому, что вы спрятались в овраге и пьёте из деревянных ковшей, а княжеские дружинники во дворце звенят золотыми чашами.
— Они псы, — сказал Шелудяк, — им бросают кости, и они счастливы!
— А у вас, я вижу, слюнки текут при виде костей?
— Сейчас я башку ему разрублю, — решительно встал Дорош, не быстро берясь за рукоять сабли. Рагдай, глядя на него, подумал, что можно выпить ещё, хоть закуска кончилась.
— Сядь, Дорош! — прикрикнул Сновид, — ты не у себя в Путивле, чтобы за меч хвататься!
— А я и в Киеве убью всякого, кто такое про меня скажет!
— Сядь, говорю, — повторил старик более внушительно. И путивльский атаман ему подчинился. Но, как потом оказалось, сделал он это с умыслом. Шелудяк предложил всем выпить, что было тотчас исполнено. Рагдай также не отказался.
— Кстати, Сновид, — вновь заговорил Дорош, — забыл я тебе сказать, что ты дашь Залмаху от того золота третью часть.
— Да как это, третью часть? — заморгал Сновид, — за наводку — треть? Где такое видано?
— А про новгородский обоз ты забыл, старик? Отдали вы за него Залмаху хоть медный грош?
— Но я тот обоз не взял! Двадцать человек потерял на этом проклятом деле!
— И ты меня виноватым сделать решил? Я предупреждал, в охране — варяги! Ты не рассчитывай, что Залмах тебе это спустит.
— Правда ли то, что он говорит? — строго повернулся кудесник к Шелудяку. Тот ответил:
— Да, это правда. Ещё Залмах просил передать, что он до весны не ждёт. Если до зимы вы с ним не расплатитесь, атаманы, головы ваши полетят наземь.
Хорш и Горюн уставились на помощника бога так, будто не видали ни разу, как бог хлопает его по плечу и жмёт ему руку. Так же взглянул на него Василь, но именно что взглянул. Ему неожиданно захотелось спать, и он, склонив голову, засвистел своим большим носом.
— Быть посему, — помрачнел Сновид, — идём на Всеслава, други!
— Я не пойду, — предупредил Хорш.
— Это почему?
— Побьёт нас Всеслав. Слишком у нас мало бойцов.
— И я не пойду, — присоединился к Хоршу Горюн, — пускай Залмах сам со Всеславом бьётся.
— Где же мы возьмём деньги? — стукнул Сновид по столу костяшками пальцев. Оба его соратника промолчали.
— Ежели вам так страшен Всеслав, есть дело попроще, — сказал Дорош, засмеявшись, — Залмах, правда, не уверен, что вы на него решитесь, но почему бы не предложить? Дело-то пустяшное! Нужно будет тебе, Сновид, переговорить с одним человеком. Он даст вам большие деньги за небольшую работу.
— Кто он такой?
— Сарацин.
— Пожалуй, я всех вас сейчас убью, — объявил Рагдай.
— Налейте ему ещё, — приказал Сновид, заметив его попытки вскочить. Микулка налил. Но Рагдай смог выпить лишь половину. Он начал громко икать.
— Откуда ты к нам пришёл-то? — донёсся до его слуха, будто из-под подушки, голос Сновида. Рагдай напряг весь свой ум, чтоб не оплошать, и твёрдо ответил:
— Издалека.
— И что, ты там правда жил в каком-то монастыре?
— Было и такое.
— А где он, тот монастырь, в котором ты жил? Может, ты всё брешешь и не было никакого монастыря?
— Пятьсот золотых.
— Пятьсот золотых? — не понял Сновид, — ты это о чём толкуешь?
— Пятьсот золотых давай мне, скажу тогда.
— Дам один.
— Ну, ладно. Уговорил.
Получив монету, Рагдай сказал:
— Около Никеи, на полпути от большого озера к морю.
Ему опять захотелось к девке. Довольно успешно встав, он медленно повернулся и сделал шаг. Помешала лавка. Ногу он ушиб сильно, а пуще — голову, когда грохнулся через эту самую лавку. Кто-то ему помогал подняться. В его глазах всё плыло. Подбежал Микулка.
— Не смей входить к ней! Не смей! — послышался его крик. Рагдай оттолкнул Микулку. Тот сразу куда-то делся. Но и Рагдай не смог устоять. Выронил монету. К Хлеське вползал он на четвереньках.
Глава шестая
Медленно мимо киевских гор несёт свои воды Днепр. Начинаясь где-то на севере, в хвойных дебрях, маленьким ручейком, он выходит в степь огромной рекой со множеством островов, покрытых дремучим вековым лесом. Тысячи рек, речушек и родников вливаются в Днепр, даря ему ледяную, чистую воду со всех краёв и из всех глубин земли Русской.
По Днепру плавали дивные корабли из заморских стран. На тех кораблях привозили в Киев уйму всего. Торги начинались уже на пристани. Прямо к ней перекупщики подгоняли тягловый скот, налаживали с купцами переговоры и кое-что у них брали оптом. Но всё же большая часть товаров распродавалась по всей Руси самими купцами. Многие из купцов знали Святослава и первым делом шли на поклон к нему — конечно, с подарками. Князь любил говорить с гостями, подолгу слушал рассказы их о далёких землях, а иной раз вдруг просил Роксану, знавшую буквы, записывать что-нибудь на пергамент. Зачем ему это было нужно, так и осталось тайной. Предполагали, что только лишь для того, чтоб занять Роксану хоть чем-то — ведь Святослав сам умел читать и писать по-гречески. Впрочем, вряд ли он хоть раз вспоминал об этом с десяти лет, когда мать его обучила грамоте. Странно было бы Ольге не сделать этого — ведь во время её правления весь дворец был заполнен книгами и учёными греческими монахами. Повзрослев, Святослав все книги велел снести в одну комнату, а с монахами поступил ещё хуже, так как монахи, не в пример книгам, были прожорливы и не очень-то чистоплотны. После обеда они совали в карман золотые ложки, даже их не помыв. Святослав попросту не мог на это смотреть, и пришлось монахам дворец навсегда покинуть, объяснив Ольге, что её сын непоколебим в языческих заблуждениях.
Этот самый дворец, окружённый садом, стоял на большой горе. Выстроен он был из белого камня. Слева от здания находились псарни, справа — конюшни. По всему саду с весны до осени днём и ночью слонялись отроки и их кони. Они старались всё время быть под рукой у князя, чтоб не упустить случая вступить в драку с лихой ватагой или степной ордой, как только прилетит весть об очередном грабеже или нападении на какой-нибудь городишко. Такие вести летели к русскому князю быстро, ибо его заставы стояли по всей степи вдоль больших дорог. Но это всё были дела обычные — не чета тому, что случилось под конец лета в Новгороде. Случилось же то, что тамошние купцы, кузнецы и плотники, взбаламученные боярыней Светозарой, решили объявить Новгород независимым. Понимая, что сами они не утихомирятся, Святослав отправил к ним в гости тысяцкого Касьяна с большею частью своей дружины. Касьян получил приказ решить дело миром, одной только Светозаре уши надрав, и вернуться в Киев до конца осени.
Над Днепром разгоралось ясное утро. Город шумел. Торги шли вовсю. Позади дворца, среди груш и яблонь, стояло мягкое кресло. В нём разместилась дворцовая поломойщица, восемнадцатилетняя иберийка с лицом красивым, но глупеньким и с ногами довольно длинными, но умеющими лишь бегать. Она была одета слишком легко даже для такого тёплого утра, однако же улыбалась несколько посиневшим ртом до самых ушей, когда Святослав её щёлкал по носу или клал ей на плечо руку. Молодой князь сидел рядом с нею, на подлокотнике кресла. Качая одной ногой в красном сапоге, он слушал трёх человек, которые перед ним стояли и спорили. Это были трое вельмож: боярин Гордята, военачальник Свенельд и некий Гийом — белокурый франк, знаток лошадей, вина и всяких других полезных предметов. Он был конюшем у Святослава. Хотя Гийому едва исполнилось тридцать лет, он успел порядком набедокурить во многих странах и предан был Святославу ничуть не менее, чем Лидул, также опасавшийся мести кое-каких особ.
Свенельд и Гордята явились в сад к Святославу с разными целями, но причина была одна — прибытие в новгородскую землю сорока тысяч викингов, которых норвежский конунг отправил в помощь русскому князю против Болгарии. Главарями этого войска были известные всей Европе ярлы Эрик и Харальд.
— Эрик прискакал нынче ночью в Киев, — начал Свенельд, закрутив усы, — просит разговора с тобою, князь.
— Ты дашь нынче пир? — спросил Святослав.
— Конечно! Это дело решённое.
— Пусть он будет на том пиру. И я, может быть, заеду. Там и поговорим.
— Ты знаешь, чего он хочет?
— Очень легко догадаться. Он хочет тут зимовать.
— И что ты ему на это ответишь?
— Надо подумать.
— И думать нечего, Святослав! — подался вперёд Гордята, — их сорок тысяч! Как ты прокормишь эту ораву? Дураки наши, которые за Сновидом ходят, поднимут вой!
— Не слишком боюсь я воя. Пускать ли этих варягов в Киев, решу ещё. Вряд ли, думаю, они мне угодны будут.
— Но это лучшие воины, храбрецы! — заверил Свенельд, который уговорил Святослава принять дружескую помощь от властелина фиордов, — многих из них я знаю не понаслышке!
— Чем их кормить, этих храбрецов? — резко повторил свой вопрос Гордята. Князь поглядел на него.
— А что, разве мало хлеба запасено?
— Очень мало, князь. Весь август ненастен был. И смерды ленились. Пол-урожая на полях сгнило.
— Разве и мяса мало?
— Довольно мяса. Но если придут варяги, его не хватит.
— Возьмём побольше оброков с кривичей и с бужан, — гнул своё Свенельд, — они зажрались там, в лесах своих!
— Подобный совет ты дал уже как-то раз моему отцу, — вышел из себя Святослав, — помолчал бы лучше!
Свенельд потупил глаза. Он был невысок, широк, седовлас, красноват лицом, всегда одевался очень нарядно и носил меч. Гордята превосходил его ростом, но уступал ему толщиною.
— Ну так что, князь? — не стал он терять внезапное преимущество, — как решил ты?
— Пока никак, — прозвучал ответ, — решу позже. Идите оба.
Сановники повернулись и зашагали к воротам, возле которых их ждали кони.
— Так что ты мне хотел рассказать, Гийом? — спросил Святослав, внимательно глядя в серые глаза франка.
— Мы не одни, — сказал тот. Святослав спихнул разнежившуюся девушку с кресла.
— Иди отсюда!
— Ты обещал не гнать меня, Святослав! — запротестовала служанка.
— Пускай сидит, если ей охота проникнуть в тайны Залмаха, — предложил франк, — мне интересно даже, когда Залмах сумеет её зарезать — уж нынче днём или всё же дождётся сумерек?
Любопытная иберийка с визгом умчалась. Князь рассмеялся. Ловкий конюший умел его веселить. Чем-то он напоминал ему Калокира. Кроме того, Гийом был лучшим саблистом в Киеве. Сам Лидул, который однажды встретил в степи десять печенегов и изрубил их всех, утверждал, что он не решился бы вызвать Гийома на поединок. Ему, впрочем, того и не нужно было. Они дружили.
— Ну, говори, — поторопил князь.
— Сперва отдай мне свой меч, государь.
— Зачем?
— Дай сюда свой меч, Святослав! Иначе, клянусь тебе, не услышишь ты от меня ни одного слова.
Князь улыбнулся, отстегнул меч и молча швырнул его к ногам франка. Тот подобрал его, отошёл с ним шагов на десять и сообщил:
— Залмах говорил в Путивле, что у Роксаны гораздо ниже пупка есть короткий шрам, будто от удара ножом.
Святослав вскочил и кинулся на Гийома. Но хитрый франк, бросив меч в одну сторону, побежал в другую и вскоре скрылся среди деревьев. Князь не погнался за ним. Не стал и подбирать меч. Тряхнув головой с короткими светлыми волосами, он зашагал к воротам. Неподалёку от них трясли грушу отроки. Было их человек двенадцать.
— Что, князь, скоро уж ты нас поведёшь на греков? — крикнул один из них Святославу, когда тот проходил мимо.
— Скоро, — отвечал князь. Чтобы скрыть волнение, он прибавил: — Но ты, Талут, не пойдёшь со мной ни на каких греков! Сыт я по горло тобою здесь.
Идя вдоль конюшен, князь размышлял, не взять ли коня. Решил — нет, не брать. У ворот он встретил Рагдая. Тот был взъерошенный, заспанный, без кафтана — забыл его у лихих. Правда, и в рубашке ему после пути в гору было не зябко.
— Пошли, — сказал Святослав, быстро выходя за ворота. Рагдай, даже не успев растеряться, нагнал его, зашагал с ним рядом. Пологим спуском они сошли на Боричев въезд, где с утра народу было полно. Свернули направо. Князь торопился. При этом он не желал пачкать сапоги, обходя толпу по вязкой обочине, и пришлось Рагдаю пихать в грязь увальней, не успевших посторониться. Таковых, правда, было немного — почти все знали Святослава в лицо и быстренько убирались с его дороги.
За городскими воротами травяная обочина была суше. Князь и Рагдай спустились по ней к Почайне. Перейдя речку по мостику из сосновых брёвен, двинулись они вверх по склону горы, более крутой, чем все горы в Киеве. Её правый, восточный склон внизу был обрывистым. Уходил обрыв прямо в Днепр.
— Что за дела у тебя с Калокиром были? — спросил у Рагдая князь, замедляя шаг.
— Мы с ним влезли в дом к епископу, чтобы взять там письмо, — объяснил Рагдай.
— Письмо? Какое письмо?
— Я думаю, из Царьграда. Очень уж Иоанн хотел его прочитать.
— Когда это было?
— Ровно два года тому назад.
Князь остановился и пристально поглядел Рагдаю в глаза.
— И что у вас вышло? Взяли вы то письмо?
— Нет, не удалось. Наткнулись на слуг. Иоанн успел от них убежать. А я не успел. Меня оглушили и заковали.
— Ты не назвал Калокира?
— Нет. Меня ни о чём таком и не спрашивали. Решили, что я за деньгами лез.
— И как долго пробыл ты на галере?
— Четыре дня. Я ушёл бы сразу, если бы руку в драке не повредил. Как только она болеть перестала, я сорвал цепь, которой меня к уключине приковали, и прыгнул за борт. Берег был близко, и я сумел до него доплыть. Какая-то женщина указала мне монастырь, где нужен был человек, чтоб колоть дрова, ухаживать за скотиной, на огороде работать. В этом монастыре я пробыл полтора года. Потом оставил его и пошёл на Русь.
Святослав, дослушав, зашагал дальше. Рагдай опять поспешил за ним, но отстал — болела нога, которую он расшиб у лихих. Вершина горы была уже в ста шагах. Там, за частоколом из толстых еловых брёвен, сияли маковки терема и конёк на высокой крыше. Князь и Рагдай шли прямо к воротам, сколоченным из досок и крепко обшитым узкими полосами железа.
— Увидишь ты Иоанна, — пообещал Святослав, вновь остановившись, чтобы его попутчик с ним поравнялся.
— Он плывёт в Киев на корабле Всеслава? — спросил Рагдай.
— Так и есть. Откуда ты это знаешь?
— Все это знают. Ему грозит большая опасность, князь!
— От кого?
— По-моему, от Залмаха.
Князь лишь кивнул и продолжил путь. Думая о чём-то другом, он задал вопрос как будто и не Рагдаю:
— Верхом когда-нибудь ездил?
— С четырёх лет. Мой отец коней разводил.
— Это хорошо. Ты мне нужен.
Как только Рагдай и князь подошли к воротам, те распахнулись. Вышли семь дюжих отроков при мечах.
— Как дела, Лешко? — спросил Святослав самого высокого и пригожего.
— Тихо всё и спокойно, — отвечал тот, глядя на Рагдая, — а ты кого, князь, привёл?
— Ничего ты больше не хочешь знать?
Лешко усмехнулся, и все ребята посторонились. Войдя за князем в ворота, Рагдай увидел широкий двор, за ним — высоченный дубовый терем. Дальше тянулся сад, который был отделён от леса лишь частоколом. Яблони и берёзы переплетались ветвями поверх него. Около крыльца стояли ещё два десятка отроков.
— Она спит? — обратился вновь Святослав к Лешку, что шёл рядом с ним.
— Нет, князь. Ведь мы, едва увидали тебя близ пристани, сразу послали девок будить её. Вчера флорентийцы приволокли ей целый мешок всяких побрякушек. Час она будет их надевать! Ты лучше войди к ней сам.
Но князь пожелал остаться перед крыльцом. Он вдруг покраснел. Это удивило Рагдая. И только впоследствии, через много лет, Рагдай смог понять, что тогда случилось со Святославом. Он всего-навсего терял твёрдость некоего решения, и ему казалось, что все это замечают.
Не через час, а через минуту дверь терема распахнулась, и на крыльце появились четыре рослые босоногие девки в длинных рубашках. Все они были как на подбор, очень миловидны, и все улыбались князю. Чуть погодя вслед за ними вышла ещё одна — и слегка повыше их, и постарше. Она была в белоснежном римском хитоне с широким парчовым поясом и в сандалиях со шнуровкой вокруг лодыжек. На её пышных, чёрных кудрях лежал золотой венец, осыпанный бриллиантами. Это был необыкновенный венец. Калокир сказал бы, что он дороже всех вместе взятых венцов, колец и браслетов царицы Римской империи, Феофано. Черты лица самой длинной девки были египетскими. Рагдай, конечно же, стал смотреть на это лицо. Чем дольше он вглядывался, тем больше ему казалось, что он — уже в ином мире. И было теперь понятно, почему мёртвые не шевелятся, что бы с ними ни вытворяли.
Когда года полтора назад Феофано почтила визитом Таврику и заехала в городок, где Рагдай работал в монастыре, ему посчастливилось бросить взгляд на царицу, которую охраняла целая сотня воинов. И поэтому он не верил, когда ему говорили, что Феофано не так прекрасна, как египтянка Роксана. И вот теперь оказалось, что зря не верил. Роксана была красивее, чем царица. Куда красивее!
Долго ли она простояла возле дверей, рассерженно глядя на Святослава и его отроков и с досадой слушая своих девок, которые ей шептали что-то наперебой в оба уха сразу, привстав на цыпочки? Для Рагдая время как будто остановилось, и он не мог потом вспомнить, минуту всё это длилось или мгновение. Наконец, Роксана велела всем замолчать, скорчила презрительную гримасу и важно сошла с крыльца. Тут вдруг её важность куда-то делась. Точнее, стала насмешливой. Подойдя к Святославу, пышноволосая египтянка вдруг ни с того ни с сего встала перед ним на колени, склонилась лбом до земли да так и застыла, задрав обтянутый шёлком зад. Белый шёлк хитона был очень тонким и не скрывал ничего. Все отроки, на которых это и было рассчитано, покраснели.
— А ну-ка, встань! — не выдержал Святослав. Она поднялась, кусая губу от сдерживаемого смеха. На её длинных пальцах виднелись следы колец, а в ушах — проколы. Только на левой руке у неё остался тонкий витой браслет, который она, судя по всему, позабыла снять. Потом уж Рагдай узнал, что князь расплатился за этот самый браслет целым табуном отборных коней. После состязания, кто кого уничтожит взглядом, между Роксаной и Святославом произошёл такой разговор:
— Неужели, князь мой, тебя я вижу? Два дня ты не приходил! И не звал к себе. Я была в отчаянии!
— А теперь, я вижу, ты опять счастлива? Кого надо благодарить за это?
— Ты груб со мной, Святослав! Твой голос звенит, а глаза сверкают!
— Скажи спасибо, что я вообще с тобой разговариваю!
— Спасибо. Но я даже на колени встала перед тобой, чтоб выразить благодарность! Тебе это не понравилось.
— Как ты смеешь кривляться передо мною?
— А ты хотел, чтобы я рыдала?
Князь огляделся по сторонам, как будто ища поддержки, и устремился к крыльцу. Взбежав на него, он яростно рванул дверь и исчез в темноте за нею. Четыре девки вмиг обступили Роксану и снова что-то затараторили, успокаивая её ласкающими прикосновениями к рукам. Сердито тряхнув чёрными кудрями и сдвинув тонкие брови, она воскликнула:
— Ну, всё, хватит! Это уж мне вконец надоело!
И пошла в терем. Девушки кинулись за ней следом, а три десятка парней, что-то обсудив, подошли к Рагдаю.
— Кто ты такой? — спросил у него Лешко. Рагдай коротко ответил, назвав ему только своё имя. Ребята переглянулись. Стало им весело, и они начали расспрашивать про историю в кабаке. Рагдай, удивлённый тем, что по всему Киеву треплют эту историю, рассказал в двух словах, как там было дело.
— Эта Агарь — с огоньком! — заметил Лешко, когда вслед за тем разглядели Хлеськин засос на шее Рагдая, — куснула, будто волчица! Может, Рагдай, то было от злобы, что не пустил ты к ней Василя?
Дружинники засмеялись.
— Я не был с ней, — отвечал Рагдай.
— Его укусила Хлеська, — сказал один из ребят. Лешко цокнул языком.
— Без Хлеськи и в этом деле не обошлось! Везде она влезет. Рагдай, ты брагу пить с нами будешь?
— Можно. А где вы пьёте её?
— Да вон там, под яблонями.
Глава седьмая
— В тысячный раз тебе говорю: не знаю я, чёрт возьми, никакого Шелудяка! — вскричала сидевшая на кровати Роксана, хлопнув ладонями по коленкам. Святослав в гневе бегал из угла в угол её светлицы, стены которой были увешены высохшими лесными и полевыми цветами.
— Да, может быть, ты и вправду не знаешь Шелудяка, — согласился он, — а вот твой Залмах эту сволочь очень хорошо знает! И он, Залмах, сказал ему про обоз из Новгорода!
— Отлично, — устало произнесла Роксана, — я здесь при чём?
— Да при том, что ты рассказала о нём Залмаху!
— Вот чёрт, опять! Залмах, Залмах и Залмах! Залмах, которого я в глаза не видала никогда в жизни!
— О, неужели? Ты отдавалась ему с завязанными глазами? Где? Прямо здесь? Или, может быть, в каком-нибудь кабаке?
— Молчи, Святослав! — страдальчески выдохнула Роксана, сжав кулаки, — тебе, как я вижу, мало того, что ради тебя я предаю Бога, живя с тобою в разврате? Ты, злой язычник, меня толкаешь на худший грех — на самоубийство?
— Довольно врать!
Лицо Святослава было уже скорее упрямым, нежели злым. При угрозе, которая прозвучала из уст Роксаны, он на неё даже не взглянул, но стал ходить медленнее. К окну он старался не приближаться, словно боясь, что кто-то его заметит и высмеет. Египтянка за ним внимательно наблюдала.
— Ты что, только мне говорил про этот обоз? — спросила она.
— Не только.
— Так в чём же дело?
— В том, что никто из тех, кому говорил, с Залмахом не спит!
— О, черти бы меня взяли, в конце концов! А с чего ты взял, что я сплю с этим Залмахом?
— Он всем рассказывал про твой шрам!
Роксана захохотала. От её смеха на спине князя выступили мурашки. Он сделал то, чего не хотел — подошёл к окну, лишь бы не встречаться глазами с ней.
— А сколько он заплатил служанке? — осведомилась она, перестав смеяться, — об этом он не рассказывал?
— Что? Какая служанка? Ты, вообще, в уме?
— Да я-то в уме! Ты сам войди в ум и вспомни, скольких служанок я выгнала за два года! Любая из этих сук за ломаный грош может рассказать не только про шрам под моим пупком, но и про всё прочее, что пониже! О, Святослав! Клянусь тебе, твоя ревность просто смешна! Ты с ума сошёл!
С утра брага Рагдаю была не в радость. Выпив с парнями лишь один ковш за знакомство, он их оставил в споре о том, кто лучше — Хлеська, Агарь или третья дочь боярина Яромира. Позади терема находилась маленькая конюшня. В ней было пять лошадей. За ними ухаживал черноглазый худенький мальчик по имени Ибрагим, родом из Дербента. Рагдай перекинулся парой слов с этим Ибрагимом о лошадях и о городах на Хвалынском море. Потом ему захотелось оглядеть терем. Войдя в боковую дверь, он увидел лестницу на второй этаж, почуял запах поварни, которая находилась возле неё, и тут же услышал за дверью этой поварни голос старого Вирадата. Тот говорил:
— Злой ворон летит на Русь — греческий патрикий, которому царь велел смущать наш народ, чтоб Сварог прогневался и явились страшные беды! Всё зло — от греков. К тому ведут козни их, чтоб князь воевал с болгарами. А болгары — наши друзья.
— Не лез бы ты, дед, во все эти княжеские дела, — раздался голосок Хлеськи.
— Да, помолчи, — сказала другая женщина, — не то князь нам всем свернёт шеи!
Рагдай открыл скрипучую дверь, вошёл. На него пахнуло приятным паром. В углу поварни топилась большая печь. В ней стоял котёл. Две бабы месили тесто возле печи, на длинном столе. За столом поменьше сидели Хлеська и Вирадат в приподнятом настроении. Между ними стоял ковш браги. Хлеська была в красивом синем кафтане и босиком.
— Ах, Рагдай! Ты здесь уж? — пролепетала она, поднявшись. Гусляр удивился меньше.
— Да, — подтвердил Рагдай, — я уж здесь.
— Ой, какой красавчик! — вздохнула одна из баб. Вторая лишь усмехнулась, смерив Рагдая паскудным взглядом. Обеим было под тридцать.
— Садись, пей с нами, — предложил дед.
— Не буду я с тобой пить, — ответил Рагдай, — верно сказал князь — где ты, дед, там драки! А нынче, вижу, и вовсе смертоубийство грядёт.
— А ну-ка, пошли, — поманила Хлеська Рагдая. И, улыбнувшись обеим женщинам, юркнула в коридор. Рагдай поспешил за нею. Захлопнув снаружи дверь, она взяла его за руку и спросила:
— Ты здесь зачем?
— Святослав привёл. А ты здесь зачем?
— Я приношу Роксане всякие травы от разных хворей и для сохранности красоты. Никто в этом деле не разбирался лучше, чем моя бабка. Она меня научила.
— А Вирадат?
— Вирадат Роксане песни поёт.
— Плохие у него песни!
— Он просто пьян. Рагдайчик, мне нужно поговорить с тобою! Только не здесь. Пойдём в сад!
— Там отроки.
— Сад большой!
Лешко и его ребята, а также присоединившиеся к ним девушки, из которых одна была до необычайности хороша собою, всё веселились, крича и звеня ковшами над бочкой браги. Рагдай и Хлеська прошли на другой край сада, откуда были видны ворота. Там они улеглись на груду опавших листьев, среди кустов смородины и малины.
— Сдаётся мне, что Сновид сочиняет песни для Вирадата, — сказал Рагдай, вспомнив разговор за столом лихих.
— Вирадат спьяну проговорился сейчас, что Сновид встречался сегодня утром с одним арабом, — вздохнула Хлеська, — после той встречи он приказал ему, Вирадату, всюду твердить о том, что греческий царь отправил на Русь какого-то чёрного человека, чтобы тот князя околдовал и Русь погубил, вызвав гнев Сварога!
— А кто он, этот араб?
— Богатый купец, Джафар. Он часто торгует в Киеве. И другие всякие дела мутит.
Хлеська лежала на животе, уткнув подбородок в маленький кулачок, поставленный на другой. Болтала ногами. Рагдай растянулся навзничь и подложил под голову руку, глядя на ярко-синие небеса. По ним проплывали редкие облака. Осеннее солнце грело, но не пекло.
— Ты, значит, с Роксаной дружишь?
— Конечно! Уже давно.
Дав такой ответ, Хлеська улыбнулась. Затем ей вовсе стало смешно. Хихикнув и засопев, она объяснила:
— Правда, однажды мы с ней поссорились.
— Это как?
— Честно говоря, вспоминать об этом мне неприятно. Да ладно уж, расскажу, ты ведь не отстанешь! Хотела я у неё стащить рубиновые серёжки.
— Не получилось?
— Почти уже получилось. Кабы Роксана вдруг не хватилась этих серёжек да не велела всех обыскать, я разбогатела бы сильно! Впрочем, Роксана меня простила.
— Простила?
— Да. Но только сперва приказала выпороть на конюшне. Порол меня Ибрагим. А я его старше на восемь лет. Мне так стыдно было! Никогда в жизни так не позорилась.
Почесав ногтями главный предмет своего рассказа, Хлеська прибавила:
— Плохо то, что Роксана часто приказывает пороть и своих девчонок. Одна из них — да вон та, Маришка, которая сейчас пьёт с ребятами, через день к Ибрагиму ходит! Она Роксану не любит.
— Правильно делает.
— Этот самый Джафар, как видно, поклялся погубить грека, который плывёт на Русь, — внезапно вернулась Хлеська к прежнему разговору, — сплёл целый заговор!
— Хорошо бы князю об этом знать.
— Не суйся ты лучше в эти дела, а то нахлебаешься! У меня к тебе есть дело получше. Ты помнишь, я говорила тебе вчера про золото Игоря?
— Да, конечно.
— Хочешь узнать до конца всю тайну?
— Хочу.
— Я её открою тебе, но прежде скажи — точно ли ты знаешь, где одноглазый?
— Знаю.
— А как зовут его, знаешь?
— И это знаю. Трувор. Он прежде служил в киевской дружине.
Хлеська кивнула и продолжала, зорко следя за пьяницами у бочки:
— Вижу, не зря Залмаховские ребята засуетились! Теперь ты должен поклясться, что половину денег ты отдашь мне. Может быть, ты сам найдёшь клад. Может быть, расскажешь об одноглазом Сновиду или Залмаху. Как бы там ни было, половина денег — моя. Клянёшься?
— Ну, ладно, — сдался Рагдай, не очень-то понимая, какая будет заслуга Хлеськи во втором случае. Но она давно всё решила твёрдо.
— Так не пойдёт! Поклянись.
— Хорошо, Клянусь.
Облака мешали Рагдаю слушать внимательно, потому что тянули мысли вслед за собой. Он перевернулся и точно так же, как Хлеська, примял локтями листву.
— Ты, должно быть, слышал о том, что Игорь два раза ходил войной на Константинополь, — начала Хлеська, грызя сухую травинку, — второй поход был удачным. Князь заграбастал огромную уйму золота — говорят, несколько возов. И где-то его запрятал. Через полтора года он был убит…
— Древляне убили его за жадность.
— Да, но сперва они его загнали в болото и предложили сдаться. С Игорем были, в числе других, Сновид и Трувор. Он им доверял больше, чем остальным. Предчувствуя свою гибель, князь подозвал Сновида и пошептался с ним, а затем, велев ему отойти, тайно переговорил и с Трувором. Лишь после этого сдался. Всех, кто с ним был, князь Мал велел отпустить, а самого Игоря — разорвать. Древляне пригнули одну к другой две берёзы, за ноги привязали Игоря к их верхушкам, и…
— Про это я знаю, — вновь перебил Рагдай, — ты лучше скажи, о чём он шептался тогда с Трувором и со Сновидом? О своём золоте?
— Да. Сновиду он назвал реку, возле которой зарыл сокровища, а Трувору растолковал, где именно их искать у этой реки. Получилось так, что только вдвоём Сновид и Трувор смогли бы добыть то золото, а поодиночке — никак.
— И какой резон во всём этом был?
— Игорь их заставил поклясться, что это золото они пустят на благо княжича Святослава. Как видно, князь рассудил, что если не оба, то хоть один останется верен клятве. Но, на беду, и тот и другой вдруг сошли с ума. Сновид стал волхвом, а Трувор исчез. Оказывается, он принял христианскую веру! Значит, плевать ему и на золото, и на княжича Святослава, который давно стал князем.
— Как ты узнала про это всё?
Хлеська с важным видом надула губы и почесала ногтями левой ноги щиколотку правой.
— Я знаю много! А узнавать меня научил Залмах.
— Кто? Залмах?
Рагдай даже приподнялся.
— Залмах, Залмах! — зашипела Хлеська, дурачась, — но не гордись! Он со мной не спит.
— Тысяцкие едут! — крикнул дозорный отрок с высокой теремной башни. Маришка, не допив брагу, бросила ковш на траву и помчалась в терем. Лешко и его приятели с ещё большею торопливостью устремились к воротам и распахнули их настежь. Во двор въехали три всадника. Это были всё тот же самый Лидул и двое каких-то светловолосых. Один из них если и казался старше Рагдая, то на год-два, а второму точно перевалило за тридцать. Рагдай у Хлеськи спросил, кто это такие.
— Тот, который помладше, Филипп-датчанин, — вдруг начала жеманно кривляться Хлеська, качая ножками, — его мать, известная киевская красавица, выжав соки из всех здешних богачей, отправилась за море и вернулась уже с сынком полугодовалым, пинка под зад получив! Сынок — весь в неё, такой же неугомонный. Второй — тысяцкий Сфенкал. Это он вёл конницу на хазар. И он опрокинул их в тот момент, когда Святослав отчаялся победить.
Тысяцкие спешились посреди двора.
— Ну что, они опять брешутся? — обратился Лидул с вопросом к Лешку.
— Да, кажется, — бросил тот вполне безразлично. Сошедшие с коней всадники устремились в терем. Хлеська вдруг поднялась и стала отряхивать свой кафтан от листьев и муравьёв, которые поселились в них.
— Мне пора, — сказала она.
— Куда?
— К себе, на Подолие.
— А старик?
— Я его возьму.
С этими словами Хлеська, сверкая пятками, побежала к задним дверям. Рагдай остался один среди груш и яблонь. Его клонило ко сну. И он уже спал, уютно расположившись в куче листвы, когда Вирадат и Хлеська вышли из терема. Лешко сам открыл им ворота.
Князь одевался. Роксана, лёжа ничком на смятой постели и обхватив руками подушку, внимательно наблюдала за ним. Когда он, одёрнув рубаху, присел на угол кровати, голая египтянка снова заговорила:
— Джафар меня ненавидит. И есть за что. Я ведь не хочу, чтоб ты шёл войной на Константинополь. А он, Джафар, об этом мечтает! Султан Дамаска озолотит его, если он добьётся этой войны. Очень уж она нужна сарацинам! Никифор Фока теснит их сильно.
— Уймись уже наконец! Без тебя всё знаю.
— Ещё я стою поперёк дороги болгарам, — не унималась Роксана, — они хотят, чтоб ты воевал с ромеями, а не с ними. Как будто я мечтаю о том, чтоб ты воевал с болгарами! Что за вздор? Я просто хочу, чтобы ты вообще не думал о войнах. Ни о каких. Но если без них нельзя и ты размышляешь, куда пойти тебе — на Босфор или на Дунай, иди на Дунай. Там будет тебе полегче.
— Ты любишь греков!
— Не более, чем болгар. Болгары — точно такие же христиане.
— Ты любишь греков, — упрямо повторил князь.
— Ну всё, Святослав, довольно! Делай, как знаешь. Я бы хотела завтра поехать на богомолье.
— Опять? Куда?
— В монастырь на Лыбеди.
— Что-то ты зачастила в тот монастырь.
— Но ведь других нет!
— Молиться можно и в церкви возле Почайны.
— Видишь ли, князь, Иисус Христос говорил: «Где двое или трое соберутся во Имя Моё, там и Я посреди них!»
— И что это означает?
— То, что молиться следует с христианами.
— Как я их ненавижу! — устало сдул Святослав прилипшую ко лбу чёлку. Роксана горестно покачала своей взлохмаченной головой.
— Князь, ты ненавидишь Христа, а не христиан! Иначе ты ненавидел бы меня тоже.
Князь промолчал.
— А вот мать твоя меня ненавидит, — продолжила египтянка, — и это странно. Ведь мы же с ней одной веры!
— Да, это правда.
Из коридора вдруг донеслись шаги трёх или четырёх человек. Они приближались. Роксана с быстротой кошки спрыгнула на пол и, взяв хитон, мигом облачилась в него. Святослав, который был безоружен, снял со стены ятаган. Он всегда висел над кроватью. В дверь постучали.
— Можно войти, — сказал князь, и дверь широко открылась. Вошли Лидул, Филипп и Сфенкал. Внимательно поглядев на князя и на Роксану, они приветливо поздоровались.
— Что стряслось? — спросил Святослав, бросив ятаган на постель.
— Гийом нам сказал, что ты побежал к Роксане разгневанный, — объяснил Сфенкал, — и мы прискакали её спасать.
— Спасибо, друзья, — вяло улыбнулась Роксана, даже без тени смущения завязав широкий парчовый пояс. Сев на кровать, она стала надевать сандалии. Её верный друг Лидул, также без стеснения опустившись на корточки, начал ей помогать с высокой шнуровкой вокруг лодыжек.
— Что, мы пойдём к Свенельду на пир? — обратился князь неясно к кому. Видимо, ко всем.
— Стол уже накрыт, — сообщил Сфенкал, — все нас ждут.
— Очень хорошо. Возьмите с собой Роксану. А я, пожалуй, пройдусь до дворца пешком.
— Меня на пиру не будет, — вдруг заявил Филипп, слегка покраснев. Роксана внимательно поглядела ему в глаза.
— Филипп! Это что такое? Новую девку опять нашёл? С собой её приводи. Я с ней познакомлюсь да расскажу ей, как взять тебя в оборот!
— Нельзя, госпожа Роксана! На пиру будут три дочери Яромира. Ты представляешь, что они ей про меня наврут?
— А вот это верно, — хмыкнул Лидул, затягивая изящный узел на левой ноге Роксаны. Последняя рассмеялась.
— Согласна, Филипп, согласна! Это резонно. Мало я надавала трём этим сплетницам подзатыльников! Но Ратмир тоже идти к Свенельду не пожелал, насколько я знаю. Что, в таком случае, мне там делать? На Куденея орать? Нет, я не пойду.
С этими словами она толкнула ногой чересчур увлёкшегося Лидула, вынудив его встать, и сама вскочила.
— Тебе придётся пойти, — спокойно заметил князь.
— Я сказала, нет!
— А я сказал, да.
— Нет, нет, нет!
Лидул, уловив безмолвный приказ Святослава, легко взял Роксану на руки и унёс. Она была так ошеломлена этой его выходкой, что не сделала ничего, чтобы воспрепятствовать ей, и не проронила ни звука. Трое оставшихся поспешили вслед за Лидулом. Перед крыльцом стояли, о чём-то споря, девки и отроки. Среди них был Рагдай, которого разбудил бродивший по саду ёж.
— Что, прямо к Свенельду? — спросил у князя Лидул, при спуске с крыльца чуть не уронивший Роксану.
— Нет, во дворец сначала езжайте. И там дождитесь меня.
Усадив Роксану на холку своего серого жеребца, Лидул поднялся в седло. Оба его друга уже успели выехать за ворота. Они скакали во весь опор, однако Лидул, пуская в ход шпоры и крепко держа Роксану одной рукой, нагнал их на середине спуска. Сразу же за мостом Филипп свернул вправо и поскакал к Северным воротам.
— Идём со мной во дворец, — сказал Святослав Рагдаю.
Когда они шли к Почайне, ветер внезапно задул сильнее, и Днепр покрылся гребнями белых волн. Леса возле Киева зашумели, будто завидуя облакам, которые мчались в жаркие страны.
Глава восьмая
Мудрый и осторожный Свенельд считал очень важным пробуждать в людях только добрые чувства, и никакие другие. Поэтому два стола длиной во всю залу блистали не золотой посудой, а очень скромной — серебряной, но зато её содержимое подошло бы для царской трапезы. За одним из этих столов сидели пока лишь три человека — сам воевода Свенельд, его побратим Сигурд и храбрый ярл Эрик, который приехал в Киев минувшей ночью. Он был одним из двух предводителей большой банды головорезов, которых норвежский конунг с лёгкой душой отправил в распоряжение Святослава. Рослый, сутулый, длиннобородый Сигурд пил мёд из ковша, закусывая свиным холодцом, и говорил Эрику:
— Ты только не обольщайся! Я тоже был легковерным и снисходительным простаком, когда начинал служить Святославу. Я полагал, что разбогатею на этой службе!
— А разве ты не богат? — удивился Эрик, не отрываясь от жареной кабаньей ноги. Он был невысок и довольно тонок, но ел и пил за троих.
— Я весьма небеден, — сказал Сигурд, — но только благодаря торговле. Не будь её, я был бы попросту нищим.
— Да как такое возможно? — засомневался приезжий викинг, — разве Святослав скуп? Я слышал о нём другое.
— Нет, он не скуп, — вмешался Свенельд, — Сигурд говорит о том, что наш Святослав затевает войны не ради денег, а для того, чтоб прославиться. Исходя из этого, он не ищет слабых врагов. Походы его опасны, очень опасны! Но не всегда достаточно прибыльны.
Эрик удивился ещё сильнее.
— По всей Европе ходят легенды о том, как сказочно стал богат Святослав, разгромив хазар! Неужто всё это ложь?
— Да не в этом дело, — быстро заговорил Сигурд, ставя ковш, — он бросил в жернова смерти, главным образом, викингов. Он погнал нас на бойню, словно быков! Не руссы, а мы, лишь мы перебили хребет кагану, смяв его конницу! А Сфенкал и князь довершили дело, они добили уже поверженного врага. Но слава досталась им. Не любит нас Святослав! Не любит.
— Болгары не так сильны, как были сильны хазары, — возразил Эрик. Свенельд тяжело вздохнул.
— Да, конечно. Но и не так богаты! К тому же, князь запрещает без его ведома брать добычу.
— Должно быть, он запрещает грабить лишь мирных жителей! Кто посмеет мне помешать, если я сорву расшитый золотом плащ с убитого мною в честном бою врага?
— Послушай-ка, Эрик, — усилил натиск Сигурд, спеша перейти к своей главной мысли, — пока ты будешь срывать плащи, расшитые золотом, с бедных болгарских пахарей, под топорами которых вряд ли башка твоя уцелеет, князь и его дружина выгребут золото из сокровищниц городов. Поверь мне, что так и будет! Я предлагаю вот что. Надо склонить Святослава идти войною не на болгар — толку-то от них, а сразу прямым путём на Константинополь! Он набит золотом сверху донизу! Купола церквей золотые! Эрик, там хватит всем!
— Так-то оно так, — согласился ярл, — но легко сказать — склонить Святослава! Как это сделать?
Свенельд и его приятель переглянулись.
— Ты можешь нам посодействовать в этом деле, — сказал последний, — ведь под твоей рукой — сорок тысяч великолепных бойцов!
— И ты предлагаешь…
— Я утверждаю только, что Святослав учтёт твоё мнение.
Взгляд Свенельда не позволял понять, согласен ли тот с Сигурдом. На самом деле согласия никакого не было — главный княжеский воевода отлично знал, что Святослав к Эрику уж точно прислушиваться не будет, но уступил Сигурду, который сказал: «А вдруг? Мы с тобой ничем не рискуем!» Эрик задумался, жуя хрящ. Тут вбежала девка. Она была так взволнована, что сперва не могла ничего сказать.
— Идёт Святослав? — рявкнул на неё воевода.
— Он уже здесь!
Ярлы суетливо вскочили. Действительно, за дверями нарастал топот многих людей, которые шли по лестницам к большой зале. Тут же она стала наполняться гостями. Сперва вошли Святослав с Роксаной и дочери Яромира, следом за ними — тысяцкие и сотники с молодыми бабами, после них — купцы и бояре с жёнами, три царевича из Хазарии, печенежские и болгарские блюдолизы знатного рода, послы угорского князя Милоша, девки для пения, плясовые девки и гусляры. Всего же пришло гостей, как позже сказали Свенельду стольники, триста с лишним.
Роксана и Святослав уселись, как и всегда, во главе стола, бояре и воины — близко к ним, а все остальные — где доведётся. Несколько девок вдруг оказались среди хазарских царевичей. Те скосили на них глаза, однако протестовать не стали, поскольку все эти девки были отличные и на них поглядывал Святослав. Как только расселись и поутихли, последний перевёл взгляд на Эрика.
— Здравствуй, ярл.
— Приветствую тебя, конунг! — воскликнул Эрик, поднявшись.
— Долго скакал?
— Почти три недели! С пути сбивался. Один мой конь в болоте утоп, другой еле-еле доковылял до Киева. Велики владения твои, конунг!
— Ты пересёк только одну четверть моих владений. Где твой отряд устроился на зимовку?
— В истоках Ловати.
— Там леса красивые и дремучие! В них, я знаю, водится много дичи. А в реках рыбы полно. Её из них можно руками брать.
Эрик заморгал.
— Но мы не охотники, Святослав!
— Рыба, говорю, сама на берег выпрыгивает, потому что в реках ей тесно! Раньше весны не смейте являться в Киев. И чтобы духу твоего здесь не было завтра! Ты меня понял?
— Да, государь, — пробормотал викинг и торопливо уселся. К столам приблизились виночерпии. Святослав дал знак наливать.
— За князя! — провозгласил Свенельд, с мальчишеской прытью пятидесяти двух лет вставая во весь свой небольшой рост. Все гости его, кроме Святослава, также вскочили и осушили чаши, глядя на князя с такой высокой самоотверженностью и лихостью, будто пили за него яд. Потом вновь уселись, чтоб совершить ещё один подвиг — съесть всё, над чем поработал большой отряд поваров.
У дверей стояли несколько отроков из великокняжеской свиты. Им за столом не хватило места. Был среди них и Рагдай. На пир он приехал уже верхом. Два часа назад Святослав подарил ему вороного угорского жеребца шести лет. Рагдай его выбрал сам, пройдясь по конюшням вместе с дворцовым ключником. Этот ключник вручил ему также меч на ремённом поясе.
Второй тост произнёс Гийом. Взяв у виночерпия до краёв наполненный кубок, он с благородной нежностью улыбнулся возлюбленной Святослава и предложил выпить за неё.
— Ура госпоже Роксане! — крикнул Лидул и вскочил явно вызывающе, будто бы ожидая, что кто-нибудь посмеет не встать. Таких, разумеется, не нашлось, даром что Роксана была всего лишь наложницей-христианкой, а не княгиней. Ведь даже те, кто не слишком любил надменную египтянку, при всём желании не могли не боготворить её. Она улыбнулась Гийому, сделала угрожающий жест Лидулу, чтоб он не слишком усердствовал, и позволила себе скромный глоток вина за саму себя. Когда все опять уселись, произнесла слова благодарности. Три десятка особенно обожавших её дружинников прокричали ей вновь «Ура!», все прочие подхватили, и пир пошёл оживлённее.
— Славный у тебя перстень, друг мой Гийом, — воскликнул чуть погодя Святослав, заметив на пальце франка крупный рубин в золотой оправе, — и где-то я его видел, кажется!
— На моей руке, государь, — откликнулся сарацинский купец Джафар, сидевший весьма далеко от князя, — я подарил его доблестному Гийому просто, в знак дружбы.
— Хорошие у тебя друзья, доблестный Гийом, — усмехнулся князь, — очень жаль, что мои все друзья — воры да мздоимцы! За что взял перстень?
— Уж очень он мне понравился, — отвечал конюший, протягивая тарелку прислужнице, чтобы та положила в неё солёных грибов. Прочие участники пира замерли, потому что ответ Гийома им показался дерзким. Но Джафар тут же всех успокоил. Прежде всего он встал, что уже само по себе было интригующе, а затем ещё более загадочно произнёс:
— Гийом тебе не солгал, государь! Заметив тоску в его честном взгляде, направленном на рубин, я отдал ему сей перстень и получил взамен драгоценнейшую услугу.
— Кто бы мог сомневаться! И что же это была за услуга?
— Гийом сказал мне вчера: «Царица цариц разгневалась на тебя, Джафар, и в гневе своём приказала снять с себя всё подаренное тобою!» Из слов Гийома я понял, что госпожа поверила слухам, которые распускают мои недоброжелатели. Я — торговец, а не придворный, у меня нет возможности состязаться с опытными умельцами плести сети подлых интриг. Поэтому мне остаётся только уехать, чтоб не навлечь на живущих в Киеве мусульман большую беду. Уеду я завтра. Ну а сегодня хочу вручить тебе, госпожа, подарок!
Пока звучали эти слова, сидевшие за столами опять предчувствовали грозу, потому что не было среди них совсем уж наивных людей. Но сарацин снова вытворил неожиданность. Подойдя к Роксане, он прикоснулся пальцами к своему тюрбану и поклонился, после чего расстегнул две верхние пуговицы бурнуса, вытащил из-за пазухи небольшой яшмовый ларец и очень почтительно протянул его египтянке.
— Прошу тебя, госпожа, прими!
— О, нет! — отчаянно замахала всей массой своих необыкновенных кудрей наложница, — ни за что! Я не приму, нет!
— Бери, — сказал Святослав. Брезгливо выпятив губы, Роксана взяла ларец. Без всякой охоты его раскрыв, она очарованно заморгала.
— Господи боже! — вырвалось у неё, — вот это подарок!
В ларце лежал на зелёном шёлке золотой крест, осыпанный изумрудами.
— Славный крест, — сказал Святослав, захлопнув крышку ларца, — послушай, Джафар! Ты твёрдо решил уехать?
— Да, государь, — кланяясь, ответил даритель.
— Я против этого.
Купец выпрямился и горестно покачал головой.
— Увы, Святослав! Я с радостью отдам жизнь за тебя и за госпожу Роксану, но мой единственный повелитель — великий султан Дамаска.
— Не горячись. Я хочу с тобой серьёзно поговорить. Дай мне слово, что не уедешь, пока мы не побеседуем.
— Хорошо. Но только скажи, государь, когда состоится наш разговор?
— Не позже чем послезавтра. Ты подождёшь?
— Обещаю, князь.
— Спасибо тебе, Джафар, — сказала Роксана, ставя ларец на стол.
— Я счастлив служить тебе, госпожа, — ответил купец и вернулся на своё место. Князь принял от виночерпия чашу с мёдом, и пир вновь грянул.
Рагдай, иногда перебрасываясь словами с отроками, глядел только на Роксану. Она почти ничего не ела, много пила. Остальные гости были усердны в том и в другом. Свенельдовы девки сбивались с ног, поднося к столам всё новые блюда, холопы вкатывали бочонки с крепким питьём. Становилось шумно. Молчали только Роксана и Святослав. Тостов уж никто не произносил. Лидул, впрочем, попытался, но у него вышло невесть что, без единой мысли и без конца. Когда его стало вовсе уж невозможно слушать, купцы с дружинниками негромко начали разговор о морском тумане и лошадях. Вот тут у Лидула возникла, наконец, мысль. Он обнажил меч и пообещал зарубить любого, кто будет врать, что у вороных текинцев бабки прямее, чем у гнедых. Все хором его заверили, что подобных сволочей на свете и быть не может, так как земля попросту не стала бы их носить. Гийом же помог ему сесть на место. Киевские бояре сидели с мудрыми лицами, чтобы князь даже и не думал им намекнуть в очередной раз, как было бы для них выгодно сделать мост через Днепр. Боярские жёнушки пили больше своих мужей и строили глазки Эрику, а тот лихо крутил усы.
Когда за оконцами догорал неяркий закат, Роксана, будто очнувшись, велела девушкам спеть любимую её песню о вещих птицах — Сирине, Гамаюне и Алконосте. Тут же все стихли, и два черниговских гусляра, подстроившись друг под друга, стали играть грустную мелодию. Семь красивых кабацких девок, поднявшись из-за стола, запели довольно слаженно, потому что не в первый и не в десятый раз ими исполнялась эта проникновенная песня для их любимой Роксаны. Та начала рыдать, уткнув локти в стол и запустив пальцы в дивные свои волосы. Это князю не по душе пришлось. Когда песня кончилась, он сказал:
— А теперь играйте весёлую! Госпожа Роксана хочет плясать.
— Но я не хочу плясать, — всхлипнула Роксана, опустив руки и с вызовом поглядев в глаза Святославу, — не буду я!
— Нет, ты будешь.
Поняв, что спорить не нужно, Роксана громко утёрла ладонью нос и склонила голову, будто кольца чёрных волос стали для неё тяжелы. Потом она пересела на самый конец скамьи, вытянула ноги. К ней подбежали две озорные дочки боярина Яромира. Присев на корточки, они сняли с неё сандалии. Египтянка встала и вышла на середину залы, благо что места между столами было довольно. Два гусляра весело ударили по певучим шёлковым струнам. Снова пристроившись к ритму, но уже быстрому, семь горластых красавиц завели песню о том, как юной княжне полюбился конюх. Под эту песню Роксана стала кружиться, поднявшись на пальцы ног и раскинув руки. Полы её хитона взметнулись. При виде её коленок не только воины, но и женщины не на шутку разволновались — конечно, от разных чувств. Роксана плясала очень искусно. Похоже было на то, что её когда-то всерьёз этому учили. Кружась волчком, круто выгибая тонкий свой стан и взмахивая руками, она на очередном припеве вдруг оказалась около Святослава. Тот отвернулся. Тогда плясунья застыла. Её глаза сделались как будто ещё пьянее, чем были. Она взглянула на девок. Те сразу смолкли. Был брошен взгляд и на гусляров. Вмиг сообразив, что к чему, гусляры прижали пальцами струны и тут же стали играть медленный восточный мотив. Боярские жёны пристально наблюдали за Святославом. Им было ведомо, под какую музыку христианка танцует перед ним в тереме и какой при этом имеет вид. Но князь был спокоен. Роксана же, сцепив пальцы вытянутых вверх рук, сделала четыре затейливых круговых движения талией, а затем, опустив вдруг руки, решительно развязала пояс хитона. Последовал общий вздох. Прежде чем хитон успел соскользнуть с танцовщицы, рядом с нею вдруг оказался Гийом. Он взял её за руки и сказал ей что-то вполголоса. Но она его с яростью оттолкнула. Тогда он кинулся к гуслярам. Там уж был Сфенкал, тянувший из ножен саблю. Да вот беда — гусляры, играя, глядели на буйную египтянку так, что даже Икмора бы не заметили, появись он вдруг перед ними. К счастью, опять подоспели вовремя дочери боярина Яромира, теперь уж три. Мигом проскочив под столом, девицы вдруг начали свой залихватский танец — да так, что и гусляры, и Роксана, и остальные от хохота чуть не лопнули. Танец вскоре был прекращён, ибо гусляры играть уже не могли. Роксана расцеловала трёх умных девушек, и они поднырнули опять под стол, дабы получить поцелуи и от отца своего.
— Валькирия! — первым стал выражать свой восторг Лидул, пытаясь, наоборот, через стол перелезть к Роксане, которая торопилась завязать пояс, что было трудно, так как она начала от смеха икать, — ура!
— Солнце наше ясное! — подхватили другие воины, поднимаясь с рукоплесканиями, — царица! Ура Роксане!
Манеру хлопать руками в знак восхищения переняли они у греков. Вслед за дружинниками вскочили, славя Роксану, все остальные зрители. Миловидные женщины аплодировали ей молча. Прочие пересмеивались, шептались. Тысяцкие и сотники вскоре вышли из-за столов, продолжая хлопать. Роксана их поблагодарила изящным жестом, дабы установить тишину, и подозвала Гийома. Тот подошёл. Они обнялись и расцеловались по-дружески. После этого все другие военачальники, соблюдая порядок и очерёдность, начали подходить к египтянке с тем же. Она смеялась, даже не думая обижаться — лобзания знатных воинов с госпожами были в обычае при дворах славянских князей тех лет. Когда египтянку трепетно целовал тысяцкий по имени Даниил, она вдруг решила вспомнить о Святославе. Всеми забытый, стоял он возле стола и с видимым интересом следил за происходящим. Чмокнув смазливого Даниила в нос, а всем не успевшим поцеловать её заявив о своей усталости, египтянка направилась к Святославу, чтобы великий князь её напоил вином в награду за танец. Этот обычай также существовал. Пылкие поклонники расступились. Но Святослав, которому танец, видимо, не понравился, уступил танцовщицу Куденею. Так звали немногословного, добродушного парня, который входил в число ближайших друзей Роксаны и был ей необходим только для того, чтобы его бить и гнать от себя пинками в минуты скверного настроения. Эти штуки не прекратились, даже когда Куденей по милости египтянки сделался тысяцким, да притом не самым плохим. Он был очень смелым и умным. Поэтому египтянка охотно села на корточки перед ним. Взяв у Святослава чашу с вином, Куденей приставил её к слегка приоткрытому рту Роксаны, глядевшей на него так, будто бы он был её господином, и наклонил. Танцовщица стала пить большими глотками. Среди общего безмолвия перелив в неё всё вино из немалой чаши, тысяцкий возвратил последнюю Святославу, и тот сказал:
— Понравилось вам? Пьём дальше!
Роксана встала, икая. Все вместе с ней вернулись к столам. Пир возобновился. Конца ему видно не было. Через час Роксана забылась сном, склонив голову на плечо заметно повеселевшему Святославу. Он, как и прежде, пил больше всех. Свенельд и Сигурд пристали к нему с идеей запретить грекам торговать в Киеве, а Гийом и Сфенкал стали вовлекать его в спор о разного рода девках. Глубокой ночью купцы во главе с Джафаром откланялись. Их примеру вскоре последовали бояре с жёнами и послы. За ними ушли гусляры и три Яромировны, взявшие для чего-то с собой Гийома, а также девки певучие. Плясовые исчезли прежде. Князь предложил Рагдаю и другим отрокам сесть за стол. Воспользовавшись его позволением, они быстро опустошили большой жбан браги, съели семипудового поросёнка и, отдышавшись, взялись за бочку с вином. Вино это всех свалило, кроме Рагдая. Он продолжал сидеть за столом, потому что выпил меньше других. Но ему казалось, что стены медленно опрокидываются вовнутрь. Отблески факелов, дотлевавших под сводом, меркли. Военачальники спали — кто на полу, кто на лавке. Роксана спала на лавке, подогнув ноги. Её возлюбленный, навалившись на стол локтями и свесив голову, сидел тихо. Рагдай целую минуту не мог понять, спит князь или нет. Вдруг Святослав встал. Свет месяца лёг на его лицо. Оно показалось Рагдаю очень встревоженным. Дальше начались странности. Торопливо окинув глазами спящих, князь начал всматриваться в раскрытый дверной проём. Там никого не было, но он взялся за эфес сабли, притом довольно решительно. Не иначе, ему что-то примерещилось. Рагдай встал. Князь его увидел.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он, оставив в покое своё оружие.
— Я сижу за столом, — ответил Рагдай. Святослав кивнул, словно так и было на самом деле.
— Ну, хорошо. Вставай и иди за мной.
Рагдай промолчал. Решительность князя не покидала. К счастью, она уже не была связана ни с саблей, ни с привидением. Подойдя к Лидулу — точнее, к его ногам в жёлтых сапогах, видневшимся из-под лавки, Святослав пнул по одной из них. Это ничего не дало, и князь пнул ещё два раза, сильнее.
— Я умираю, — раздался чуть слышный голос Лидула.
— Встречаемся у Восточных ворот через полчаса, — сказал Святослав, — попробуй не появись!
— Хорошо. Я буду.
Оставив тысяцкого в покое, князь подошёл к Роксане, поднял её и легко взвалил на плечо. Она не проснулась. Даже и не подумала. Святослав потащил её к двери, переступая через тела. Рагдай пошёл следом.
Весь коридор от залы до лестницы освещался лишь одним факелом и был пуст. Прислуга спала внизу, напившись ничуть не хуже, чем господа. Святослав шёл быстро, придерживая упругие оголённые бёдра своей возлюбленной. Перегнутая через его плечо, она болталась на нём без признаков жизни. Пальцы её висящих как плети рук немножко не доставали до сапог князя, а волосы мели пол. Перед самой лестницей вниз Рагдай неумышленно наступил на них, и Роксана чуть не слетела с княжеского плеча. Но не пробудилась. Лестница из толстых досок под ногами князя скрипела только чуть-чуть. Рагдай ступал по ней так же тихо. Между пролётами в бронзовое кольцо, приделанное к стене, был просунут факел. Он догорал, с трудом разжижая темень. Нижний пролёт был залит вином — видать, уронили бочку, и она треснула. Идя вниз по скользким ступеням за Святославом, Рагдай услышал позади шорох. Звук был отчётливым. Святослав почему-то ему не придал значения. А Рагдай, круто обернувшись, выхватил меч. Шарахнулись крысы. Тогда Рагдай снова повернулся лицом к спине спустившегося на первый этаж Святослава. И — обомлел.
Роксана смотрела прямо в глаза ему, задрав голову. Ослепительные глаза египтянки были круглы от ужаса.
— Святослав! — завыла она, начав извиваться на плече князя, — молю тебя, обернись! За тобой — убийца!
— Что ты орёшь? — проговорил князь. Поставив беснующуюся рабыню на пол, он повернулся. Рагдай стоял перед ним на нижней ступеньке. Меч в его правой руке мерцал красным отсветом, отражая далёкий факел.
— Что это значит? — глухо спросил Святослав, стискивая руку Роксаны, — зачем ты вытащил меч?
— Я сзади услышал шорох! Думал, враги.
— Ну, и кто там был?
— Крысы.
— Подлая ложь! Он врёт, врёт, врёт, врёт, Сволочь! — не утихала Роксана, трясясь от ярости, — Святослав, я видела его взгляд, когда он вынимал меч за твоей спиной! То был взгляд убийцы! Это наёмник!
— Наёмник? — повторил Святослав, переводя взгляд с наложницы на Рагдая, — чей?
— Мусульман! Они ему заплатили, чтоб он убил меня и тебя! О, подлый Джафар!
— Молчать!
Когда египтянка закрыла рот, князь выпустил её руку и приказал Рагдаю убрать меч в ножны. Рагдай послушался, проклиная в мыслях всех крыс, а в первую очередь — ту, которую называли Роксаной. Она глядела на него люто. Но князь уже не думал о ней. Он отворил дверь, спустился во двор, залитый лунным сиянием, и пошёл к конюшне. Злая Роксана и раздосадованный Рагдай последовали за ним, держась друг от друга подчёркнуто далеко. Конюшня Свенельда тянулась через весь двор. Её сторожили вооружённые конюхи. Узнав князя и его спутников, они побежали к стойлам и быстро вывели двух коней. Вороной Рагдая бесился на поводу. Два раза он вскинулся на дыбы, подымая в воздух двух рослых конюхов. Почему-то они ему не понравились. Белоснежный арабский конь диковинной силы и красоты — любимец и гордость князя, негромко ржал. Его звали Ветер. Все знатоки сходились на том, что это — лучший скакун из всех существующих на Земле. Когда Святослав, усадив Роксану на холку Ветра, вдел ногу в стремя, безумная египтянка снова подняла шум:
— О Господи, я забыла ларец с крестом на столе! Что мне теперь делать?
— Молчать, — сказал Святослав и одним движением без труда поднялся в седло. Рагдай уже был верхом. Конь под ним плясал, желая посостязаться в быстроте с Ветром. Но, когда Ветер после удара шпорами взял в галоп к распахнутым настежь воротам терема, Рагдай понял, что вороной проиграет. Тот был хорош, но всё-таки не настолько, чтоб догнать Ветра, который нёс на себе двоих. Как ни подгонял Рагдай вороного шпорами, сколько тот ни вкладывал сил в погоню, белый арабский конь проскакал пол-Киева и достиг городских ворот на минуту раньше.
Два отрока, сойдя с башни, сняли засов. Дубовые створки сами раскрылись, пронзительно заскрипев на железных петлях. Князь приказал пока что ворота не закрывать. Вырвавшись из города, белый конь и конь вороной взяли направление на Почайну. Ночь была светлая. Даже степь за Днепром, облитая светом ясных небес, мерцала. По ней стелился прозрачный, зыбкий туман. Мостик над Почайной весь задрожал под копытами разъярившихся жеребцов. На подъёме в гору Рагдаев конь вновь сильно отстал от княжеского. Тот прямо галопом брал крутой склон. Рагдай не успел подъехать к воротам терема. Их открыли, как только князь осадил коня и Роксана спрыгнула. Ей навстречу вышел Лешко. Он слегка качался. Другие отроки почему-то остались за частоколом. Лешку пришлось взять Роксану на руки, потому что ей было худо. Идя с ней к терему, он велел остальным ребятам закрыть ворота, и это дело было исполнено с очень-очень большим трудом.
Возле городских ворот князя и Рагдая встретил бледный Лидул верхом на коне.
— За мной, — скомандовал Святослав и сразу направил Ветра к Подолию. Там давно уже всё погрузилось в сон. Одни лишь собаки не унимались. Множество их бродило по площадям, облаивая свой голод. Рагдай скакал бок о бок с Лидулом, на корпус позади князя. Он представлял, что скажет Агарь, увидев его на таком коне. Тем временем, Святослав как раз и свернул к кабаку её мужа, Хайма. Подъехав, спешился и набросил повод на коновязь. Оба его попутчика, сделав то же, вошли за ним в жидовский кабак.
Подвешенный к потолку светильник слабо горел. За пустым столом сидели вдвоём Сновид и Дорош — тот самый, что обещал срубить Рагдаю башку. При виде вошедших они вскочили. Дорош потупил глаза.
— Ты кто? — спросил его Святослав. Ватажник назвал какое-то имя. Князь приказал:
— Пошёл вон отсюда!
Дорош просить себя не заставил. Едва дверь за ним закрылась, Сновид вновь сел. Святослав, Рагдай и Лидул уселись напротив. Кудесник окинул их мрачным взглядом.
— Что скажешь, дед? — скучно произнёс Святослав. Так скучно, будто его в кабак притащили силой для бесполезного и глупейшего разговора.
— Не я явился к тебе, не мне и говорить первому, — был ответ.
— Хорошо. Где Агарь и Хайм?
— К родне поехали, в Муром.
— А ты зачем здесь сидишь?
— Они меня попросили за кабаком приглядывать.
— Это очень большая честь для тебя, Сновид!
— Согласен, — кивнул головой кудесник, — большая честь. Повстречаться с князем — и честь, и радость.
— Не хочешь ли ты сказать, что предвидел наш нынешний разговор, когда соглашался за кабаком смотреть?
— Так и есть.
— Ну, полно брехать! Ещё час назад я думать не думал, что соберусь среди ночи приехать в этот кабак.
— А я знал об этом два дня назад.
Лидул застонал, давая понять, как ему тоскливо и мерзко. Но старый волхв даже не взглянул на него.
— И кто тебе об этом сказал? — спросил Святослав. Кудесник ответил:
— Дух твоего отца.
— Ах, вот оно что! И часто ты с ним беседуешь?
— Да, весьма. Святослав, скажи мне, зачем ты сюда приехал?
И тут Рагдай, который следил за князем, увидел в его глазах беспокойство. Но оно было только в глазах, едва уловимое. Оглядев зачем-то кабак, Святослав признался:
— Я сам не знаю, зачем я сюда приехал.
— Отец твой очень тебя любил, — сказал, помолчав, Сновид, — и любит сейчас, хоть сейчас он — дух. Двадцать лет назад я дал ему клятву оберегать тебя от врагов, пока не умру. Но ты не желаешь видеть меня в числе своих приближённых, и я служу тебе не советами.
— Да? А чем же?
— Я неустанно молю богов защитить тебя от Креста.
— Ох, и надоел же ты мне, старик, — с вялым отвращением вымолвил Святослав, — уж который год…
Кудесник внезапно его прервал:
— Князь, бойся креста! Распятый еврей не любит Русскую землю. Он даёт грекам силы и хитрость против тебя. Слова патрикиев — мёд, глаза у них бабьи, но за их спинами христианский Бог руками царей собирает рати. Через полтора года, когда царём будет взят большой сарацинский город, уже не десятки тысяч, а сотни тысяч воинов Иисуса в магометанской броне сшибутся с твоей дружиной!
— Это всё дух тебе рассказал? Или же Джафар, который мечтает лишь об одном — чтоб я не дал грекам взять Антиохию?
— Я не знаю, князь, о чём там мечтает этот Джафар. Сам же я мечтаю только о том, чтобы над тобой хотя бы уж не смеялись.
Взгляд Святослава не изменился.
— Ну тебя, дед! Ты думаешь, мне это интересно?
— Я сказал лишнее, — торопливо проговорил колдун, — пожалуй, забудь о моих словах!
— Хорошо, — согласился князь. Встав из-за стола, он взглянул на тысяцкого с Рагдаем, — едем отсюда!
— Нет, погодите, — сохранив вид суровый и властный, вздохнул кудесник, — всё же ты прав, Святослав. Наверное, будет лучше, если ты нынче узнаешь всё от меня, чем завтра — от сплетников на торгах, когда уж весь Киев начнёт вовсю потешаться!
— Так говори уже, — неохотно остановился князь у дверей. Он, казалось, вспомнил о важном деле, которое его ждёт. Но всё же Сновид некоторое время молчал, прежде чем сказать:
— Святослав! Тут есть одна тонкость. Бог христиан запрещает им любить иноверцев. Если бы христианка тебя любила, то уж давно бы она отреклась от своего Бога. Но нет — она усердно возносит ему молитвы, прося его, как мне хорошо известно, не о прощении! Знай, что просит она его о подмоге. И он её за любовь с тобою не осуждает. Может, она творит угодное ему дело?
— Едва ли ты можешь знать, о чём она просит своего Бога и что у неё в душе, — сделал Святослав шаг через порог, открывая дверь, — заврался ты вовсе, дед!
— Князь! Если бы она упорствовала в грехе, её духовник, наверное, не сиял бы от счастья после встреч с нею. Боюсь, что она упорствует в службе Богу! Своему Богу.
Святослав пристально поглядел на кудесника.
— Духовник? Какой ещё духовник? Это кто такой?
— Духовник — это служитель Христа, имеющий власть отпускать грехи христианам.
— Я это знаю. Кто духовник Роксаны?
— Совсем ещё молодой священник, лицом приятный.
— Как его звать?
— Кирилл.
— И где она с ним встречается?
— Да в своём любимом монастыре, что на речке Лыбеди.
Святослав молча повернулся и вышел. Лидул с Рагдаем его нагнали уже за дверью. Когда все трое сели на лошадей, князь распорядился:
— Скачите оба прямо сейчас на Лыбедь, в тот монастырь, и приволоките мне этого Кирилла к полудню в большую гридницу. Воеводы меня просили завтра собрать совет. Вот и посоветуемся с хорьком, какие силки на хорьков плести.
— Но я хочу спать! — возопил Лидул.
— А я — убивать.
Сказав это, Святослав поскакал к дворцу. Лидул и Рагдай обменялись грустными взглядами и опять погнали коней к городским воротам. Сонные сторожа узнали Лидула издалека и поторопились разомкнуть створки. Съехав с горы, два усталых всадника прямиком поскакали к лесу. Во время двухчасового пути по нему вдоль речки Лидул ругал христиан, а Рагдай помалкивал. В монастырь приехали до рассвета.
Глава девятая
Над пожелтевшей, увядшей степью брезжило утро. Промозглый ветер гнал облака на запад. Миновав Хортицу, корабли Всеслава подошли к третьей гряде порогов. Она была непреодолима даже для маленького челна. У берегов скалы громоздились гораздо выше, чем в середине реки, где вода шумела, наваливаясь на них всей силой течения. При порывах шквального ветра ревущий Днепр даже их захлёстывал. Но такое случалось редко. Всеслав приказал причалить к правобережью. Воины подвели ладьи к песчаной косе. Сбросив якоря, они стали выгружать товары на сушу. Все двадцать всадников, которые уже несколько дней двигались лишь по правому берегу, поскакали в степь, на разведку.
Стоя на полуострове, Калокир разглядывал берег. Он видел много бугров, лощин и оврагов. Мыслимое ли дело, думал патрикий, протащить волоком корабли по таким неровностям? Противоположный берег, сливавшийся с горизонтом, дыбился над Днепром двенадцатисаженною стеною. Втащить корабли на него было бы ещё тяжелее, чем двигать их по оврагам и буеракам правого берега.
Полностью разгрузив корабли, дружинники понесли товары на другой мыс, который вдавался в Днепр выше порогов. Он был широким и каменистым. С него обычно возобновляли путь на ладьях. Больше двух часов потрачено было на переноску товаров. Сундуки с золотом отнесли в последнюю очередь. После них взялись за самый большой корабль. Он, к счастью, был плоскодонным, как и другие. Сто семьдесят человек его волокли с помощью канатов по косогорам, двенадцать толкали сзади. Лев Диакон и Настася подкладывали под днище ровные брёвнышки, чтоб корабль по ним катился. Всеслав, толкая корму, отдавал команды, дабы усилия прилагались одновременно. От его выкриков журавли, косяками летевшие над рекой, испуганно поднимались к серому небу. Несколько сотен шагов, которые разделяли два полуострова, показались всем сотней вёрст. Наконец, корабль был спущен на воду. Отдышавшись, Всеслав попросил ромеев не утруждаться больше. Хват подтвердил, что четыре оставшиеся ладьи куда легче первой. Да это и без него было видно. Сделали передышку. Потом Всеслав направился вверх по береговому откосу. Там, вдалеке, на большом бугре покоился камень величиной с теремную печь, не слишком обтёсанный за века степными ветрами. При очень сильном желании на него можно было влезть. Всеслав так и сделал. Встав во весь рост на камне, он начал оглядывать горизонт. Долгое отсутствие верховых, отправленных в степь, тревожило также и Калокира. Дружинники, между тем, уже волокли к маленькому мысу второй корабль. Лев Диакон и Настася, усевшись возле реки, о чём-то болтали. Неподалёку от них Георгий Арианит поджаривал на костре солонину, чтобы она была повкуснее. Нарезав мясо маленькими кусочками, он нанизывал их на прут и держал над пламенем. На дрова у него пошёл большой сухой куст. Иоанн, которому делать было особо нечего, подошёл к своему самому загадочному попутчику, присел рядом на бугорок.
— О чём ты грустишь, патрикий? — спросил гурман, свободной рукой подбрасывая в костёр дрова, — со своей Настасей вновь поругался?
— Разведчиков долго нет, — сказал Иоанн, — как ты полагаешь, они вернутся?
— Думаю, да. Хотя — чёрт их знает!
— Славный ответ.
— А главное, точный! Что тут поделаешь? За тобою, друг мой, идёт охота.
— Все знают этих охотников.
— Ты так думаешь? — возразил Георгий, стряхнув с прута на широкий камень кусочки мяса и положив прут на землю. Потом он пристально посмотрел в глаза Иоанну, — поешь со мною, патрикий!
От жареной солонины шёл очень вкусный запах, а Иоанн с самого утра ничего не ел.
— И кому ещё я поперёк горла? — полюбопытствовал он, взяв один кусочек и с удовольствием впившись в него зубами. Это была говядина, состоявшая, в основном, из жил.
— Да много кому! Глупцы полагают, что диадему должны носить только те, кого зачинали на царском ложе, и все несчастья — лишь оттого, что этот закон порой нарушается.
Иоанн закашлялся, потому что кусок попал ему не в то горло. Георгий хотел, как водится, постучать его по спине, но встретил сопротивление. Кое-как отрыгавшись и отплевавшись, патрикий проговорил:
— И я тоже так считаю. Да, все несчастья — лишь оттого, что к царственной власти рвутся ослы, которых не зачинали на царском ложе. Ослы, зачатые там, не считают нужным прятать хвосты, копыта и уши. Это значительно облегчает жизнь всем остальным людям. То есть, ослам.
— Несмотря на это, всем кажется, что ты хочешь взойти на трон, — заметил Георгий, даже не улыбнувшись, — если бы я разделял их мнение, то, пожалуй, сделал бы всё для того, чтоб это твоё желание воплотилось. По-моему, ты бы стал неплохим царём, способным спасти империю от крушений.
— И чем бы ты мне помог?
— Для начала я бы тебе назвал твоего врага, который имеет побольше шансов, чем ты, завладеть престолом. И хочет этого!
— И какой награды ты бы потребовал?
— Феофано.
Калокир вздрогнул. «Это безумец!» — подумал он, внимательно вглядываясь в глаза собеседника, чтобы найти подтверждение своей мысли. Но подтверждения не было. Жуя мясо, Георгий Арианит продолжал:
— Я её люблю. И что здесь такого? Пообещай мне в случае своего восшествия на престол лишить её титула и отдать мне в жёны. И тогда я открою тебе все тайны. Прямо сейчас.
Патрикий довольно долго не мог подобрать слова.
— Почему ты раньше молчал об этом? — спросил он, вытерев руки пучком засохшего клевера.
— Потому, что я ждал удобного случая оказаться с тобою наедине. Куда мне было спешить?
— И ты её сильно любишь?
— Безумно.
— Давно?
— Да какая разница?
Иоанн погрузился в мысли. Уж слишком всё походило на очень глупую провокацию. Но стоит ли ему здесь бояться глупцов, если он их даже в Константинополе не боялся? Ради обычного любопытства имело смысл продолжать.
— У этой красавицы есть любовник, кроме Рашнара?
— Конечно. И не один. Их, может быть, пять. Но лишь одного из них Феофано любит. И она хочет сделать его царём. Я призван отстаивать лишь его интересы. Моя задача — следить за тем, чтоб твои поступки не наносили ущерба им. Пока ты спасаешь империю от вторжения, я обязан тебе во всём помогать. А как только ты устремишься прямою дорогой к скипетру, мне придётся тебя убить, чтоб троном завладел тот, кого Феофано бешено любит. Но он, взяв трон, женится на ней. Это мне не очень подходит. Я предпочёл бы, чтобы царём стал ты и отдал её мне в жёны.
— Это была идея царицы — отправить тебя со мною на Русь?
— Не знаю, чья это была идея. Но логофет, давая мне поручение, исполнял желание Феофано.
— Лев Диакон передал мне её письмо. В нём было предупреждение.
— Да? О чём?
— О том, что в степи меня поджидает враг.
— Не исключено, что Игнатий Нарфик — он тоже, кстати, её поклонник, ей сообщил о каком-то заговоре. Должно быть, его шпионы что-то разнюхали. А каков был стиль этого письма?
— Очень романтический, — едва слышно и по слогам вымолвил патрикий, пытаясь что-то припомнить.
— Ну, значит, сведения не точны.
Задумчиво съев ещё один кусок мяса, Иоанн глянул по сторонам, а потом спросил:
— Ты помнишь, как у Днестра мы видели всадника?
— Ты имеешь в виду Залмаха?
— Именно. Что он делал в Константинополе, когда там находился я? Конечно, за мной следили и, сделав некие выводы, поручили этому человеку меня убрать. Люди Феофано уведомили её об этом, но почему-то дальше письма она не пошла.
— Что же в этом странного? Ведь Рашнар рано или поздно устанет от её фокусов, а шпионов султана в Константинополе и в самом Священном дворце может оказаться чёрт знает сколько! Этот Залмах, как я полагаю, служит посредником между ними и этим… как его… ну, Джафаром, который в Киеве!
— А не знаешь ли ты купца по имени Авраам? — перебил патрикий, — хазарина?
— Нет, не знаю.
— А проститутку Мари?
— Не имею чести. Я в первый раз это имя слышу.
Костёр погас. Дружинники притащили на мыс вторую ладью. Столкнув её в Днепр и сбросив якорь с кормы, они побрели за третьей. Лев Диакон и Настася болтали всё оживлённее. На утёсах возле самого берега разлетались клочьями пены одна волна за другой.
— Ну так что, патрикий? Ты хочешь знать, кого Феофано любит?
— Хочу.
— Тогда дай мне слово, что она станет моей женою, как только ты коронуешься!
— Нет, не дам, — сказал Иоанн. Ему сделалось противно. Что за нелепость? Как можно было придать значение этому недалёкому человеку, которого Феофано по своей собственной недалёкости наделила шпионской миссией? Пусть он пьёт кумыс с печенегами и морочит голову логофету да всем его смазливым секретарям! С чего они вдруг решили, что Иоанн Калокир, которого упросили принять звание патрикия, заинтересуется таким вздором?
Протяжный свист, внезапно донёсшийся из степи, заставил всех вздрогнуть.
— Это Всеслав! — крикнула Настася и поднялась. Воины, оставив ладью, бросились к мыску, заваленному товарами. Соскочивший с камня Всеслав бежал со всех ног туда же. Возле товаров отдельной грудой лежали двести щитов. Дружинники, похватав их, быстро построились перед мысом плечом к плечу и, глядя на степь, застыли. Мечи висели на поясах у них.
После энергичной пробежки Всеслав дышал вполне ровно. Прежде всего он велел Мальку приготовить лук и скрыться за остальными воинами. Настася, Лев, Георгий и Иоанн отошли к товарам. Сам же купец взял щит и встал на два шага впереди строя.
— Что там, Всеслав? — вполголоса спросил Хват.
— Смерть наша.
Обогнув холм, к берегу галопом выехал верховой. Все сразу его узнали. То был один из разведчиков. Он едва держался в седле, обхватив руками шею коня. Конь под ним хрипел и исходил пеной. Изо рта всадника лилась кровь. С трудом доскакав до мыса, взмыленный конь застыл. Он был близок к смерти. Всадник, свалившись, уткнулся лицом в траву. У него в спине торчала стрела. По белой рубахе, прилипшей к телу, медленно расползалось красное.
— Ага, вот как они его, — негромко проговорил Всеслав, подойдя к упавшему. Наклонившись, взял его руку. Это была уже рука трупа.
Когда Всеслав распрямился, он увидал с обеих сторон бугра несколько сот всадников на степных конях. Всадники одеты были, как персы. Из-за холма к ним целыми вереницами подъезжали новые. Но ни те, ни другие дальше не двигались. Они молча глядели на русский строй. Судя по всему, для них неожиданным было то, что Всеслав успел подготовиться к встрече с ними.
— О господи, кто они? — на выдохе прошептал молодой хронограф, прекрасно знавший ответ.
— Степные кочевники. Печенеги, — сказал Георгий, поднявшись на большой ящик, — и что-то их слишком много! Молись, патрикий.
— Настасенька, спрячься на корабле, — дал новый приказ Всеслав, не отводя взгляда от степняков, — в случае чего сразу прыгай в воду и доплыви до другого берега как-нибудь.
Настася, бледнея, сделала было шаг к Иоанну, но тот взглянул на неё так холодно, что она опустила голову, а затем вошла в воду и взобралась на корабль. Печенеги стали переговариваться. Два всадника, отделившись от остальных, проехали полпути до реки и остановились.
— Всеслав, здорова! — по-русски крикнул один из них — высокий и толстый, в лёгких доспехах. На голове у него поблескивал шлем с поднятым забралом и назатыльником. Лицо всадника было слева отмечено длинным шрамом.
— А, Енчугей! — весело откликнулся новгородец, — опять набрал ты себе отряд? А хватит ли у Челдая золота и камней драгоценных, чтоб тебя снять с цепи ещё раз?
— А у тебя, Всеслав, хватит золота, чтоб купить сейчас свою жизнь? — спросил печенег.
— А кто её продаёт?
— Она у меня в руках!
— Да? Ну так возьми её! Чего глотку попусту драть?
— Послушай, Всеслав! — заорал кочевник, посовещавшись со своим спутником, — у тебя две сотни бойцов, у меня — пятьсот, и все конные! Если мы пришпорим сейчас коней — боюсь, что от вас останутся куски мяса!
— А может, ты не того боишься? — спросил Всеслав, на два пальца вытянув меч из ножен. Прятавшийся за строем Малёк вынул из колчана стрелу, вложил её в тетиву и встал на одно колено. Лук был у него короткий, с двойным изгибом. Кованый наконечник стрелы на солнце блестел, но между Всеславом и Хватом было пространство малое. Очень малое. Они знали, как нужно встать. Енчугей, тем временем, продолжал:
— Я не хочу крови! Мне нужен грек по имени Калокир. Отдай мне его, Всеслав, и мы разойдёмся мирно!
— На что он сдался тебе?
— А это уж моё дело!
— Надо подумать, — сказал Всеслав, щёлкнув пальцами. Енчугей вдруг рванул поводья. Конь его вскинулся на дыбы. Стрела, просвистев, глубоко вошла ему в грудь. Конь рухнул. Успев во время его падения выпростать обе ноги из стремян, главарь печенегов кубарем подкатился к своему спутнику и схватился двумя руками за его стремя. Тот, сразу дав коню шпоры, погнал его к заоравшей гневно орде. Енчугей волокся по клеверу, как мешок. Вторая стрела Малька, который поторопился с прицелом, вонзилось в землю. Доволочившись до своих воинов, Енчугей поднялся и через миг опять был в седле. У него имелся запасной конь.
— Четыре шага назад, ребята, — распорядился Всеслав, ещё раз окинув глазами берег. Дружинники отошли. Ромеи попятились ещё дальше, к самой воде, а Малёк встал в строй.
Атака степных грабителей была шумной и устрашающей. Вонзив шпоры в бока коней, всадники свистели, выли, ревели и на скаку готовили луки. Целая туча стрел обрушилась на дружину, но без вреда — воины прикрылись щитами. Молниеносный натиск орды не прорвал их строя. Кривые сабли заскрежетали, встретив клинки обоюдоострых мечей. Посыпались искры. Ручьями потекла кровь. Дружинники молча били коней и всадников без разбора — кто под руку подвернулся, тот и свалился. Воины Енчугея рубились с меньшим остервенением, полагаясь на свой немалый численный перевес. Но на полуострове, тесноватом для такой схватки, он не давал им сильного превосходства. Руссы сражались с примерно равным числом врагов. Кочевники не могли всем скопом обрушиться на дружину. Две трети их, оказавшиеся на мысе позади тех, кто сразу схватился с воинами Всеслава, тщетно пытались протиснуться сквозь ряды своих соплеменников и принять участие в битве. Лошади им скорее мешали, чем помогали. Берег реки, примыкавший к мысу, был очень крут, вода рядом с ним бурлила на каменистых уступах, и степняки не решались гнать коней в Днепр, чтобы обойти противника с тыла. Хват в самом начале битвы получил рану. Пришлось Всеславу, которому жалко было терять такого приказчика, бросить щит и одной рукой поддерживать Хвата. Трое ромеев лишь наблюдали за ходом боя. Енчугей также не принимал участия в нём. Он сидел на коне в стороне от мыса и наблюдал. Он видел, что русских воинов выручают щиты, а его соратники погибают из-за коней, которых легко было поражать. Валясь в тесноте от страшных ударов, кони придавливали наездников, и бойцы Всеслава их добивали. Поняв, что руссов на полуострове не сломить, Енчугей издал крик совы. Услышав его, оставшиеся в живых печенеги очень охотно поворотили коней и умчались в степь.
Днепровские волны слизывали с берега кровь. Всеслав потерял почти половину своей дружины. Многие были ранены. Убитых и изувеченных степняков осталось на поле боя больше двух сотен. Отъехав на треть версты от места побоища, уцелевшие печенеги остановились и повернули вновь лошадей мордами к Днепру. Но не для того, чтоб вернуться. Они застыли, как вкопанные.
— Всеслав! — снова закричал Енчугей, оставшись на прежнем месте, — довольно губить людей! Решим наш спор поединком! Давай, Всеслав! Один на один!
Триста человек, измождённых битвой, уставились на купца. Тот был весь в крови. Не только в своей. Своя у него сочилась из неглубокой раны на шее. Опасности эта рана не представляла. Вложив меч в ножны, Всеслав помог своему приказчику сесть на землю, сдёрнул с себя окровавленную рубашку и отшвырнул её. Лишь потом взглянул на врага.
— Как ты подобрел, Енчугей! Людей тебе жалко стало! А о каком споре ты говоришь? Что решать собрался?
— Если ты меня одолеешь, орда уйдёт, — был ответ, — а я одолею — Хват даст мне грека этого, Калокира!
— Нет, не пойдёт, — отрезал Всеслав, — судьбою царских послов я распоряжаться не властен. Свалишь меня — возьмёшь моё золото.
— То, что царь вручил Калокиру?
— Нет! То золото Святославу принадлежит. Хват отдаст тебе лишь моё.
— Много ли его?
— Да. Сто фунтов! Вряд ли тебе за голову Калокира заплатят больше.
— Договорились! — сразу решил кочевник и поднял руку в знак принесения степной клятвы. Всеслав, напрягая на своей правой руке огромные мускулы, повторил его жест. Затем предложил:
— Бьёмся без оружия, Енчугей! Голыми руками.
— Э, нет! — со смехом откликнулся печенег, — это не годится! Все знают, что ты однажды на спор сломал две подковы сразу! Мы будем биться мечами. Но без щитов.
— Хорошо. Тогда слезь с седла или прикажи подать мне коня.
Кочевник предпочёл первое. Спешившись, он отбросил щит, снял кольчугу и медленно зашагал навстречу противнику. Тот уже поднимался с мыска на высокий берег. Енчугей был пониже ростом Всеслава, но почти столь же широк в плечах, а ещё увёртлив и длиннорук. Всеслав обнажил испачканный кровью меч, а Енчугей — саблю. Глядя в глаза друг другу, сошлись.
Залязгала сталь. С клинков полетели искры. Орда и руссы молча следили за поединком. Оба бойца владели клинками очень искусно. Енчугей прыгал вокруг купца, нанося удары со всех позиций, но всякий раз его сабля звонко встречалась с прямым мечом. Поединок длился бы долго, если бы усталый Всеслав вдруг не оступился, попав ногой в небольшую рытвину. Енчугей сделал яростный выпад. Всеслав, как мог, ослабил удар печенежской сабли концом меча, но всё же её остриё прошлось по руке его выше локтя. Брызнула кровь. Сидевшие на конях печенеги радостно взвыли. Бледный как смерть Всеслав переложил меч в левую руку и начал атаковать, чтоб завершить бой до слишком обильной кровопотери. Его противник, сообразив, что купец сам свалится — нужно лишь тянуть время, ушёл в глухую защиту. Сабля его, плашмя отражая меч, сгибалась дугой. Кочевнику приходилось туго — Всеслав владел и левой рукой не хуже, чем правой. Но его кровь, уходя, тянула с собою силы. Решив вложить их остаток в наверняка уж выверенный удар, купец дождался момента, когда степняк отвёл назад руку с саблей, и — рубанул сверху вниз. Енчугей отпрянул. Через мгновение его сабля вонзилась в рёбра Всеславу. Тот покачнулся, но устоял на ногах. Печенег сейчас же выдернул саблю, чтобы последним выпадом кончить бой. Но русский купец ему не позволил этого сделать. Уже, казалось бы, не способный ни на какое действие, кроме встречи со смертью, он вдруг поймал раненой рукой руку Енчугея, в которой было оружие, и сжал пальцы. Громко раздался хруст. С пронзительным воплем степняк упал на колени. Всеслав, сам падая, приколол его, как цыплёнка, мечом к земле.
Глава десятая
Святослав, приказав Лидулу с Рагдаем скакать на Лыбедь, до своего дворца не доехал, свернул к подворью магометан. За крепким забором, между складами, тянулся ряд каменных строений, в которых жили купцы и воины их. В полутёмной комнате одного из этих домов сидели той ночью купец Джафар и Аль-Кариби, визирь султана Дамаска. Он прибыл в Киев на днях, под видом торговца. Горело несколько восковых свечей. Купец и визирь устроились на полу, покрытом коврами, перед кальяном. Из него к низкому потолку ползла узкая струйка дыма. Аль-Кариби — высокий, худой старик с окрашенной в красный цвет бородой, говорил Джафару:
— То хорошо, что князь захотел с тобою потолковать. Теперь для нас главное, чтобы этот шайтан, Калокир, до Киева не добрался. Иначе ваш разговор потеряет смысл.
— Едва ли он доберётся, — пожал плечами купец, — Залмах мне сказал, что у Енчугея отряд большой. Пятьсот всадников.
По лицу визиря в отсветах огоньков скользнула усмешка.
— Вижу, ты даром времени не терял!
— И золота тоже.
— Поиздержался?
— Да, Залмах жаден.
— Но толк, я вижу, от него есть, — приторно заметил Аль-Кариби. Джафар не хотел, чтобы эта приторность стала слишком обильной. Он знал ей цену. Сделав затяжку через янтарный чубук, он сухо сказал:
— Бесспорно. Под его дудку пляшет некий Сновид. Это старый жрец — по сути, колдун, который имеет очень большое влияние на народ. А здесь народ буйный, не просвещённый словом пророка. Этот религиозный деятель всю столицу поднимет на Калокира, если Залмах об этом его попросит.
— Сколько ему за это надо дать денег?
— За это я уже заплатил. Сполна. Я думаю, что ты можешь себе представить, сколько приходится мне платить человеку, который способен прибрать к рукам такого влиятельного жреца!
С этими словами Джафар закатил глаза и горько вздохнул. Его собеседник ответил жестом, который был содержательнее любой признательной фразы и даже речи.
— Ты всё-таки сомневаешься в Енчугее? — осведомился он вслед за тем.
— Есть такое дело. Я сомневаюсь во всех, кого я не знаю. Особенно — в печенегах.
— И всё же будем считать, что мы с Калокиром разобрались.
Джафар шевельнул плечами, решив не спорить. Он знал, что Аль-Кариби, в случае чего, спокойно припишет эти слова ему. Визирь, между тем, продолжил:
— Но не с Роксаной. А от неё нам беды не меньше, Джафар! Пока Святослав эту змею любит, не станет он воевать с ромеями.
— Как раз здесь я не вижу трудностей, — возразил купец, — Залмах и Сновид избавили нас от них.
— Прекрасная новость! А как у них это вышло?
— Узнаешь, визирь, узнаешь, — проговорил Джафар, откидываясь на гору пёстрых подушек. Он уже очень устал, потому что много пил на пиру мёда и вина, нарушая заповеди пророка. Но его въедливый собеседник никак всё не успокаивался.
— Свенельд и бывшая девка князя вовлечены в это дело? — полюбопытствовал он.
— Свенельд очень мало, а девка — нет. Я решил, что так будет лучше. Ведь если дело сорвётся, много голов полетит на землю! Роксана мстительна. А Малушина голова очень пригодится нам в этом случае для другой попытки разделаться с египтянкой.
— Султан тобою будет доволен, — заверил Аль-Кариби, зевая, — твои услуги бесценны!
— Есть у меня ещё одна мысль, — помолчав, продолжил Джафар. Но зря он молчал так долго. В комнату вдруг вбежала прислужница.
— Пришёл князь! — крикнула она. Купец и визирь вскочили.
— Что ему надо? — спросил последний.
— Узнаем, — сказал Джафар, — оставь меня с ним!
Аль-Кариби прошмыгнул за плотный ковёр, которым был занавешен вход в соседнюю комнату, а прислужница убежала. Вошёл нахмуренный Святослав. В руке у него был хлыст, которым он хлопал по своему сапогу.
— О, пресветлый князь! — воскликнул Джафар, складывая руки, чтоб сделать низкий поклон, — как благодарить твою милость за величайшую честь, которую оказал ты мне, посетив меня в моём доме?
— Полно, уймись, — бросил Святослав. Рассеянно оглядевшись, он ловко сел по-восточному, положил на колени руки. Левая продолжала стискивать хлыст, — не стой, Джафар, сядь! Нам надо поговорить о некоем деле.
Джафар почтительно, но без всяких новых поклонов и церемоний расположился напротив князя. Вид у купца был обеспокоенно-удивлённый.
— Куришь гашиш? — спросил князь, потрогав кальян.
— Пророк запретил нам употреблять вино, — с печалью сказал сириец, — давеча на пиру я этот запрет нарушил, чтобы поддержать тост за твоё здоровье. Но, вообще, нельзя.
— А как насчёт женщин?
— Будто не знаешь, великий князь! Четыре жены, не более.
— Я запутался в ваших сложных обычаях. Ну, да ладно. Скажи-ка мне, почему ты решил уехать?
Взгляд Святослава насторожил купца. Может быть, причиною были огни свечей, всему придававшие мрачный облик.
— Я ведь уже объяснил тебе, государь — меня обвиняют в том, что я здесь плету интриги против ромеев. Госпожа — в бешенстве. Моё имя покрыто грязью, и лучший способ смыть эту грязь — просто удалиться.
— Госпожа в бешенстве? — не без некоторой иронии повторил Святослав, — но кто тебя обвиняет, Джафар? Скажи мне.
— Видимо, те, кто сам считает интриги неплохим средством для достижения любой цели.
— Можешь назвать мне этих людей?
— Могу, князь, но не хочу.
— Это почему?
— Потому, что я не доносчик. И не нужны тебе, князь, доносчики. Ты всё видишь отлично сам. И не ошибаешься.
Святослав тяжело вздохнул.
— Ты о христианах? Признай, признай, что о них!
— Ничего подобного! Пусть меня проклянёт аллах, если с моих уст сорвётся проклятие в адрес всех, для кого Иса — не только великий пророк, но и Бог. Это заблуждение от незнания. Я имел в виду только тех, кто вполне сознательно творит зло, прикрываясь именем своего распятого Бога, и не жалеет на это дело царского золота.
— И здесь, в Киеве, таких много?
— То мне неведомо, государь. Я занят торговлей, а не политикой.
Князь взглянул на кальян. Немного поколебавшись, он взял чубук, хорошенько вытер его полою рубахи и затянулся. Потом спросил:
— Роксана-то каким боком в это вплелась?
— Она тебя любит, — пожал плечами Джафар, — ей небезразлична твоя судьба.
— При чём здесь моя судьба?
— Роксана, как видно, знает о том, что тебе грозит большая опасность.
— Вот как? Опасность? Откуда ты это взял?
— Взгляд влюблённой женщины может много сказать тому, на кого он не устремлён. Роксана тебя весьма сильно любит, князь. Это видно.
Святослав сделал ещё затяжку.
— Ты говорил об опасности, мне грозящей, — напомнил он, выдыхая дым. Торговец задумался, а потом сказал как бы нехотя:
— Я нисколько не сомневаюсь в том, что опасность есть, поскольку Роксана тебя действительно сильно любит. И я не знаю, что бы могло заставить её втянуться в интриги, кроме желания защитить тебя от опасности.
— Что за вздор? О чём это ты? В какие интриги она втянулась?
— О, князь! Прости. Я, кажется, подобрал неверное слово.
— Так найди верное! Что ты тень на плетень наводишь?
— Уж лучше я расскажу историю, Святослав, — предложил сириец, — и ты найдёшь его сам.
— Историю?
— Да. Но ты, государь, пожалуйста, успокойся! Я не хочу даже косвенно быть причиной твоего нервного состояния.
Святослав ещё раз наполнил лёгкие дымом и выжидательно поглядел в глаза собеседнику. Тот спросил:
— Ты, конечно, слышал о красоте царицы ромеев, пресветлый князь?
— Царицы ромеев? Нынешней? Феофано?
— Да.
— Много слышал.
— Ну, если так, я сразу перейду к сути. Четыре года назад, при царе Романе, в Константинополе появилась некая девушка. Это была проститутка, превосходившая красотой саму Феофано. У юной императрицы тогда имелся любовник, мечтавший взойти на трон. Впрочем, слово «был» неверно. Скорее всего, прекрасная Феофано до сего дня находится в плену страсти к этому человеку. Тогда же, четыре года назад, он вдруг соблазнил ту девушку.
— Проститутку?
— Да. Она к нему воспылала жгучей любовью. Но у царицы уже тогда были неплохие шпионы. Зеленоглазая Феофано сама явилась на постоялый двор, где её любовник назначил встречу этой особе, и нанесла сопернице неумелый удар кинжалом. Пелопоннесский характер дал себя знать в очередной раз.
Святослав поднялся — да так стремительно, что огни двух свечей качнулись.
— Джафар, ты лжёшь, — проговорил он, — признайся мне в этом, и я тебя не убью! Даю тебе слово.
Джафар кротко улыбнулся.
— Великий князь! Это не так просто. Я никогда не лгу и не боюсь смерти. Ты можешь меня убить именно за то, что я не солгал.
— Куда она её ранила?
— В самый низ живота.
— Почему же ты рассказал мне эту историю лишь сейчас, когда уж весь Киев толкует об этом шраме? Не потому ли, что ты придумал всю эту ерунду, услышав о нём?
— Конечно же, нет. Какой мне был смысл рассказывать тебе раньше эту известную всем историю, если я не подозревал о том, что главная героиня её — госпожа Роксана? Я и сейчас в этом не уверен. Шрам ведь не доказательство! Но ты, князь, во всём этом разберёшься. Если захочешь.
— А как зовут любовника Феофано? — перебил князь, — но только не говори, что не помнишь!
— Я никогда не знал его имени, государь. Спроси у других купцов. Многие слыхали об этом деле. Не сомневаюсь только в одном: любовник её опасен. Зная его, госпожа Роксана очень боится за твою жизнь. И правильно делает.
— Но она ведь любит его! — вскричал Святослав.
— Теперь уже нет.
— Откуда ты это знаешь?
— Мне очевидно, что госпожа Роксана любит тебя, — ответил Джафар. И долго молчали оба. А потом князь быстро повернулся и вышел. Точнее, выбежал, забыв хлыст на полу. Вскоре за окном послышался топот его коня.
— Это было сильно, — заметил Аль-Кариби, вернувшись и сев на прежнее место, — смелый ты человек, Джафар! Очень смелый.
Джафар затянулся зельем, щуря глаза на серый дымок.
— Я правду ему сказал, что не боюсь смерти. Много ли стоит моя ничтожная жизнь в сравнении с торжеством зелёного знамени? Но сегодня погибель ждёт не меня, а нашу прекрасную египтянку.
— Ты убеждён?
— В этом нет сомнения. Даже если он побежит расспрашивать, многие ему подтвердят, что нечто подобное вправду имело место и что та девушка была очень высока, тонка и черноволоса.
— Вот оно что! А кто был виновником всего этого?
— Мы с тобой о нём говорили прошлою ночью.
— Так это он?
— Ну конечно.
— А как ты думаешь, Калокир его разгадал?
— Нет. Если бы разгадал, убрал бы немедленно. Он бы смог.
Визирь согласился. Пригладив бороду, он ещё раз сказал Джафару, что повелитель будет доволен. Потом задумался и спросил:
— Князь сейчас общается ли с болгарами?
— Да, немало. В его дворце, кроме четырёх мадьярских послов, гостит со своей компанией некий Дмитр, племянник царя Петра. Он страстно мечтает скинуть с престола своего дядю, чтобы занять его место.
— Стало быть, он льёт воду на мельницу Калокира?
— Да, разумеется.
— Он умён?
— Раза в полтора поумнее дяди.
— Всего лишь? Значит, дурак?
— Мягко говоря, — подтвердил Джафар и сладостно потянулся. Он был доволен.
Глава одиннадцатая
Когда солнце поднялось выше степных курганов, в княжеской гриднице состоялся совет дружины. Хоть большая часть дружины была в отъезде, участников набралось немало, так как пришли бояре. Тысяцкие и сотники, появившись позже бояр, сели вместе с ними на лавки вдоль белых стен. Святослав вошёл с несколькими отроками дворцовой сотни, что было странно — вооружённая свита сопровождала князя внутри дворца только на особенных церемониях. Например, при встречах с послами. Но Святослав ничего объяснять никому не стал. Он молча уселся на золотой королевский трон, стоявший на возвышении у окошка. То был трон Рюрика, привезённый им век назад с туманных северных берегов Атлантики в шумный Новгород и спустя лет сорок перемещённый Олегом в Киев. Отроки встали позади трона. Один из них держал стяг. На его широком белом полотнище была вышита красным лилия — символ рода князя. Глаза последнего были воспалены и часто моргали.
Гордята первый попросил слово. Поднявшись, он сообщил, что многие вятичи и радимичи, не желая платить оброки, переселяются вглубь чащоб и там преспокойно корчуют лес да вспахивают поля.
— А разве жрецы Даждьбога и Велеса не слыхали ещё, что Баба-Яга из польского леса также переселилась туда? — сделал Святослав встревоженное лицо, — соседей она не жалует, всех подряд лесорубов с пахарями сажает в мешок, и — к Змею Горынычу, на гору Сорочинскую!
— А жён и детей куда?
— А туда же.
Окинув взглядом бояр, которые закивали в знак одобрения, Святослав прибавил:
— А всем тиунам напомнить, что за малейшее воровство я буду их скармливать своим псам. Что ещё, Гордята?
— В чудских лесах зверья стало мало. Боюсь, не дадут пушнины.
— Куда ж зверьё подевалось?
— Не знаю, князь. Но чудь говорит, что кривичские волхвы превращают ихних куниц в прожорливых крыс, а белок — в мышей, чтоб посевы жрали. Может, то правда? Кривичи с чудью давно враждуют.
— Пусть чудь не брешет! Не то отправлю Лидула к ним. Емь что говорит?
— Что мяса и рыбы мало у них, а мехов довольно.
— Добрая ли пушнина?
— Говорят, добрая.
— Ну, а что у древлян?
— В избытке всего, окромя пушнины, мёда и дичи.
Великий князь рассмеялся.
— Ну, ты сказал! А чего ж ещё взять-то с них?
— Домашний скот, рыбу.
— Пускай меха где хотят берут! От бужан получил ты вести?
— Нет ещё, князь. А в Новгороде…
— Про Новгород мне доложит Касьян через пару дней, — резко оборвал Святослав, и Гордята сел. Поднялся другой боярин, Чурило.
— Мало у нас, Святослав, городов стоит по степи, у южных границ, — заговорил он, с гордостью приглаживая усы, длиннее которых в Киеве не было, — широко раздвинулась Русь, а где города торговые, с гарнизонами? От них прибыль тебе была бы, а честным людям — спокойствие. Всякий сброд на степных просторах грабит купцов! Города поставим — больше торговых людей из заморских стран поедет к нам с золотом и с товарами.
— Чтобы грабили их не только степные ханы, но и мои посадники в городах? — спросил Святослав. Хотел он продолжить, но тут дверь гридницы распахнулась. Вошла Роксана. Все на неё уставились с удивлением, если не сказать больше. Она выглядела так, будто только что вскочила с постели и не дала себе труд ни одеться, ни причесаться — счастье ещё, что девки успели набросить на неё что-то. Лицо её было сонным и недовольным. Не глядя ни на кого, кроме Святослава, она к нему подошла. Наклонившись к самому его уху, тихо сказала:
— Мне передали, что ты не хочешь меня пускать сегодня на богомолье. Верно ли это?
— Верно, — подтвердил князь, спокойно и неподвижно глядя на дверь, которую за Роксаной снова прикрыли. Роксана выпрямилась, и их разговор стал общедоступным.
— Но мы же договорились!
— Я передумал.
— Но почему?
— Потому, что я так решил.
— Мне просто необходимо совершить исповедь! Я неделю не причащалась!
— Ты сможешь здесь это сделать.
— Что это значит?
— Узнаешь. Стой и молчи.
Роксана застыла и опустила глаза. Её кулаки были крепко сжаты. Все это видели. Святослав опять обратил свой взор на Чурилу и продолжал отвечать ему:
— Не хочу, чтоб мои дружинники разжирели за крепостными стенами, объедаясь блинами и тиская своих баб! Города врагов не страшат. Наоборот, манят. Главное — это сила и быстрота дружины. А города для чего? Чтоб их защищать? Нет, мне нужны воины, с которыми я смогу взять Константинополь, Дамаск и Рим, а не отстоять какую-то груду брёвен в дикой степи!
— Хорошо сказал Святослав! — одобрил Свенельд. Все прочие воины закивали. Чурило молча уселся. Речь стал держать Сигурд, побратим Свенельда. Вот что сказал он:
— Никифор Фока, зная о том, что мы защитим его тыл, направил все свои силы на Антиохию. Это очень даже понятно. В ней много золота. А оно сейчас нужно греческому царю. И ты, Святослав, пойдя по его указке за три гроша на нищих болгар, позволишь ему разжиться деньгами, чтобы купить надёжных союзников против нас? Правильно ли это?
— Болгары нищие? — перебил Гийом, к которому обратились взглядами два десятка близких друзей Роксаны, — да ты не смеши людей-то! Дунай — великий торговый путь. Овладев Дунаем, мы возьмём больше, гораздо больше, чем возьмёт царь, заняв Антиохию и всю Сирию!
— Почему же царь не зарится на Дунай, раз такое дело? — повысил голос Сигурд, надеясь, что несколько человек из старшей дружины, согласных с ним, также огласят своё мнение. Но тягаться с конюшим желающих не нашлось, и он дал ответ:
— По очень простой причине! Царь знает, что Святослав этого не стерпит. Сирия далеко от нас, Дунай — близко!
— Нашего князя все герцоги с королями по всей Европе уже прозвали наёмником греческого царя! — не сдался варяг, хоть почти все тысяцкие поддерживали Гийома громкими возгласами, — тебе это не обидно?
— Обидно было бы из-за этого променять разумное дело на безрассудное! К следующему лету, когда Дунай будет нашим, все эти герцоги с королями сами наймутся чистить нам сапоги.
— Гийом вполне прав, — заявил Сфенкал, — болгары и греки верят в одного Бога. И если греки — наши враги, болгары уж точно нам не друзья. Идём на Дунай!
— Присоединяемся, — подал голос двадцатилетний Филипп-датчанин, сын киевлянки, которая побывала за морем. Присоединился Филипп к мнению Гийома вместе с двумя лучшими своими друзьями, Ратмиром и Куденеем. Последний ещё прибавил, хлёстко и непреклонно взмахнув рукою:
— Веди нас, великий князь!
— Веди, Святослав! — хором подхватили дружинники, — хотим бить дунайских болгар!
Сигурд быстро сел, поскольку его сторонники не рискнули сцепиться с буйной компанией египтянки. Молчал и великий князь, с большим интересом глядя на дверь. Он во время спора услышал под окнами стук копыт. От слуха Роксаны этот звук также не ускользнул. Она побледнела, чуя недоброе.
Обернувшись на скрип дверей, бояре и воины увидали троих вошедших. Первым шагал Лидул. За ним скорбно следовал худенький молодой монах в потёртом подряснике, без скуфьи. Замыкал Рагдай. Монах был неплох собою — кудрявый, с греческим носом и юношеским пушком вместо бороды. Рагдай его вёз из монастыря поперёк седла, стянув ему руки сзади ремнем. Лидул своего коня особо не гнал, чтобы конь Рагдая не выдохся. Как только сквозь лес показался Днепр, Лидул сказал, что умрёт, если не поспит. Соскочив с седла, он упал в траву и уснул. Рагдай, чтоб коню дать отдых, пленника снял, привязал к берёзе и тоже лёг. Проспали они почти до полудня, поэтому опоздали на сбор дружины.
Подойдя к трону, Лидул сказал Святославу:
— Здорова, князь! Привезли.
И посторонился. Служитель Господа, оказавшись лицом к лицу с языческим князем, бесстрашно встретил его пронизывающий взгляд. Роксана моргала, переводя глаза с любовника на духовника. Она ничего не могла понять. И все остальные были удивлены не меньше. Рагдай стоял за спиной монаха. Тот тёр запястья. Ремень с них сняли только перед дверьми.
— Как тебя зовут? — спросил Святослав доставленного.
— Кирилл, — проговорил тот спокойным и тихим голосом. Недурное его лицо, как бы просветлев при виде Роксаны, стало ещё более приятным.
— Откуда родом ты? — всё внимательнее приглядываясь к нему, поинтересовался князь.
— Из Моравии.
Святослав взглянул на Роксану. Она уже не сводила глаз со своего юного исповедника.
— Что ты делаешь на Руси? — прозвучал от князя третий вопрос.
— Служу.
— Кому?
— Богу.
— Как?
— Проповедую, исповедую, причащаю. Создаю Церковь.
— Кому же ты проповедуешь?
— Всем, кто слушает.
— Если так, начинай. Я тоже хочу послушать.
— Оставь его, Святослав, — чуть слышно потребовала Роксана.
— Я хочу слушать, — упрямо повторил князь, — пускай говорит.
— Блаженны нищие Духом, — начал монах. Святослав брезгливо остановил его.
— Нет, не надо! Это я знаю. Мать мне читала Новый Завет, когда я был маленький, да и сам я открывал Библию как-то раз. Ты мне скажи лучше, сколько народу в вашем монастыре?
— Тридцать человек.
— И что, все они родились на Русской земле?
— Нет, не все. Но многие.
— И кто же их обратил в греческую веру?
— Игумен, отец Евстафий. И я.
— А кем был основан ваш монастырь?
— Его основали отец Евстафий и отец Сергий.
— Оба они, наверное, греки?
— Да, Святослав. Они были греками. Их обоих в прошлом году убили.
— Правильно сделали, — кивнул князь, — ведь ежели каждый из обращённых вами будет усерден так же, как вы, и вновь обращённые не уступят им, проклятая плесень быстро распространится по всей Руси, не так ли?
Гридница не наполнилась криками одобрения, на которые Святослав, судя по всему, рассчитывал. И причина была понятна. Она стояла слева от трона. Многие из собравшихся преклонялись перед Роксаной, другие её побаивались. Но ей было очевидно, что этот её успех, невольный и нежеланный, смерти подобен.
— Мы ничего худого не мыслим, князь, — возразил монах, быстро обменявшись взглядами с нею, — напротив, учим людей подчиняться власти, честно трудиться. Фундамент храма истинной веры — любовь!
— К кому?
— К Богу. И к человеку. И мы кладём на этот фундамент души спасённых, как кирпичи.
— Ну что же, пускай кирпичи ложатся, а ваши головы катятся, — произнёс Святослав. Мгновенно поднявшись, он столь же быстро обнажил саблю. Кирилл отпрянул. Рагдай схватил его крепко. Все, кто сидел, вскочили. Князь не успел нанести удара — Роксана, прыгнув к нему с быстротой лисицы, вонзила ногти и зубы в его предплечье. Он, ахнув, выронил саблю. Рукав его белой свитки за один миг пропитался кровью.
Никто из телохранителей князя, стоявших позади трона, не стал исполнять свой долг. Роксана была для них выше долга. Поэтому её зубы всё основательнее входили в мускулы Святослава. Тот ухватил свободной рукой возлюбленную за горло и стал душить. Челюсти возлюбленной не разжались. Князь наклонился, желая подобрать саблю. Икмор, стоявший поблизости, вдруг опомнился и не дал этому свершиться. Тут же вмешались Гийом с Лидулом. С большим трудом трое воинов, из которых один обладал колоссальной силою, растащили двоих влюблённых. Лидул с Икмором крепко держали князя, Гийом сжимал запястья Роксаны. Глядя в глаза взбешённому Святославу, она визжала:
— Фелистимлянин! Будь трижды проклят! Убийца! Сволочь! Изверг! Язычник! Вор!
— Быстро утопить эту тварь! — вопил Святослав, пытаясь освободиться, — прямо сейчас! Это приказ! Ясно? В Днепр её!
— Охолонись, друг мой, — шептал Лидул в ухо царственному буяну, — ты не простишь себе этой глупости!
Все другие тысяцкие, приблизившись, также стали вразумлять князя. Вскоре ему удалось овладеть собой. Его отпустили. Утерев кровь с ладони платочком, который дал ему отрок, он приказал:
— Монаха в подвал, эту суку — в терем! И глаз с неё не спускать.
— Убей меня прямо здесь! — топала ногами Роксана, плача. Гийом ей что-то шепнул, и она притихла. Он её вывел. Два отрока увели монаха. Не успел князь вернуться на трон, а воины и бояре — коротко обменяться мнениями, как в гриднице появился ещё один человек, при виде которого все умолкли. Это был небольшого роста молодой воин. Вошёл он очень стремительно. По нему было видно, что он едва сошёл с лошади, на которой скакал не час и не два. Об этом свидетельствовали его крайняя усталость, пыль на одежде и свежая кровь на шпорах. Сразу узнав вошедшего, Святослав подался вперёд.
— Малёк? Ты откуда взялся? Всеслав прислал тебя? Что случилось?
— На нас напал Енчугей, — был ответ стрелка. На лбу Святослава выступила испарина. Его взгляд стал страшным.
— О, боги! Что с Калокиром?
— Он невредим. Но наших осталось человек сто. Всеслав тяжко ранен. Он заколол Енчугея в единоборстве. Орда ушла.
— Когда это всё случилось?
— Вчера. Я двадцать часов гнал коня галопом и рысью, только три раза остановился на час.
— У Хортицы бились?
— Да. Давай, князь, подмогу! Если орда вернётся в большем числе, конец нам придёт.
— Лидул, бери четыреста отроков и скачи! — скомандовал князь. Лидула, который, чуя беду, тихонечко пробирался к двери, эти слова застали на полпути.
— Я не спал две ночи! — простонал он.
— Ещё одно слово скажешь — уснёшь навеки. Путша, труби!
Один из стоявших за троном отроков, на ремне у которого висел рог, окованный серебром, снял его с ремня. Подойдя к окну, он высунулся по пояс и затрубил. Звук был так силён, что весь Киев замер, его услышав. Протяжная песня рога, проплыв над городом, покатилась в сумрак лесов и за Днепр, в степь. Это был сигнал дружине седлать коней. Выходя из залы, Лидул позвал за собой Рагдая. Князь в это время давал приказ Филиппу и Куденею отправиться на Подолие для каких-то переговоров с хозяевами питейных дворов. Нескольким отчаянным сотникам он велел скакать в малый городок Крестовец, где люди торговые утопили сборщиков податей и разграбили их дома.
Глава двенадцатая
Раны Всеслава не оказались очень серьёзными, хоть из них вышло много крови. Меньше чем через двое суток, благодаря познаниям Иоанна в области медицины, купец поднялся. Всё это время он и его попутчики провели на месте побоища, ожидая возвращения печенегов. Продолжить путь возможности не было. Сто бойцов, большей частью раненых, не смогли бы перетащить на мыс три ладьи, оставшиеся с другой стороны порогов. И уж тем более не смогли бы они грести на всех пяти лодках против течения. Владельцы нескольких кораблей, которые преодолевали пороги, дали Всеславу и его людям ряд драгоценных советов, как выйти из затруднения. Малька в Киев отправил Хват, дав ему коня Енчугея. Была ещё одна трофейная лошадь, только слегка раненая в бок. Но она исчезла в первую ночь после битвы. И не одна. На ней ускакал Георгий Арианит. Никто не заметил, как. И лишь Иоанн догадывался, зачем.
Едва лишь орда ушла, дружинники стали очищать берег от мёртвых тел, бросая их в Днепр. Раненых печенегов и искалеченных лошадей спроваживали туда же. Коней из жалости добивали. Одного даже хотели вылечить, но он умер на другой день. Иоанн с Настасей трудились не покладая рук. Она разрывала на полосы дорогие ткани, а он делал перевязки своим товарищам. Ночью, перед зарёй, патрикий часа полтора поспал, а затем опять взялся за работу, так как повязки нужно было менять. Они пропитались кровью. Ему помогал хронограф Лев Диакон.
На вторую ночь заморосил дождь. Унылый рассвет застал Иоанна сидящим возле реки. Она вся была испещрена крестиками от капель. Патрикий глядел на них с большой грустью. Многие из его товарищей занимались тем же, гадая, кто подоспеет раньше — воины Святослава или орда. К Иоанну вдруг подошла Настася.
— О чём ты думаешь? — поинтересовалась она, присев рядом с ним на мокрую землю.
— Конечно же, о тебе.
Она улыбнулась, но лишь одними губами. Её глаза отражали небо, серое и тоскливое.
— Врёшь, патрикий!
— Я думаю о тебе, — вяло повторил Иоанн, — а ещё о том, что я очень мало пожил на свете.
— Ты думаешь, мы погибнем?
— Нисколько в этом не сомневаюсь. Кочевники так легко не откажутся от семи сундуков, наполненных золотом.
Выдернув из земли былинку, Настася стала её покусывать, отрешённо глядя на горизонт, с которым сливался Днепр. Потом сказала:
— Ты обещал мне, что я погибну только через пять лет.
— Нашла кому верить!
Она опять улыбнулась.
— Кому же мне ещё верить, как не тебе?
— Да кому угодно, только не мне.
— Ты меня совсем разлюбил?
— Совсем.
Подул резкий ветер. Днепр покрылся тусклой, свинцовой рябью. Девушка съёжилась и отбросила стебелёк.
— Ну, вот и настала осень! Серая, мокрая, злая осень. Спасибо тебе, Иоанн-патрикий.
— За что?
— За воина в маске. Буду его искать.
— Не найдёшь.
— Найду, — сказала Настася. Не глядя больше на собеседника, она встала и пошла к раненым. Спирк, ловивший около мыска рыбу небольшой сетью, не упустил ни одного слова из разговора. Всеслав и Хват сидели возле воды, обсуждая что-то. У Иоанна стали слипаться глаза от серости и усталости. Завернувшись в плащ, он лёг и уснул прямо под дождём.
Его разбудили за полтора часа до полудня. Прежде чем встать, он увидел на берегу очень много всадников, спрыгивавших с коней. Это были воины Святослава. Лидул, смеясь, обнимал Всеслава и говорил ему:
— Уж в который раз проткнули тебя мечом, а ты всё живой! Если мы поссоримся, я башку тебе отрублю!
— Если я твою не оторву раньше! — крикнул Всеслав и, схватив варяга за пояс, поднял его, как маленького ребёнка. Все кругом хохотали, будто бы им рассказали что-то очень смешное. Иоанн встал. Заметив его, Лидул ловко вывернулся из рук торговца и подбежал. Патрикий и тысяцкий надавали друг другу шуточных тумаков, так как им случалось драться всерьёз по пьяному делу, затем пить дальше. Когда они обнялись, Иоанн спросил:
— Как дела? Что слышно?
— Да ничего хорошего! Святослав тебя уж заждался.
— Завтра его увижу, если ты дашь мне коня.
Лидула вдруг хлопнул по плечу Хват. Тут же Иоанну стало понятно, что более близких друзей нельзя и вообразить. Воины Всеслава и Святослава приветствовали друг друга с такой же пылкостью. Но, конечно, больше всего приветствий и поздравлений выпало на долю Настаси. Её очень хорошо знали в Киеве.
И вот тут Иоанн увидел светловолосого парня, который шёл прямиком к нему, ведя под уздцы своего коня. И конь, и хозяин, судя по их глазам, не спали две ночи.
— Силы небесные! — выдохнул Иоанн, сделав шаг вперёд, — Рагдай! Ты ли это? Да как ты здесь очутился?
— Долго рассказывать, — улыбнулся Рагдай, отпустив коня. Два ночных грабителя обнялись.
— Ты всё-таки спасся тогда? — спросил Иоанн, до сих пор не веря своим глазам.
— Как видишь! Теперь служу Святославу.
— Да как же всё это вышло-то? Расскажи!
Рагдай в двух словах поведал о том, как он был прикован цепью к скамье галеры и как сбежал.
— А дальше-то, дальше? — поторопил патрикий, — как ты попал к великому князю?
— Это история очень длинная.
— Время есть у нас! Начинай.
Рагдай стал рассказывать. Его конь, тем временем, жадно ел мокрую траву и пил из Днепра. Паслись и другие кони. За час Рагдай успел изложить всё то, что случилось с ним за два года. Его рассказ закончился описанием драки между Роксаной и Святославом. Упомянул Рагдай и о золоте князя Игоря. Лишь о том, где находится одноглазый певец Трувор, намеренно умолчал. За этот же час отроки успели перетащить на место недавней битвы три корабля, стоявшие ниже гряды порогов. Они спустили их на воду, вставили в уключины вёсла. Работой руководил Всеслав. Лидул чесал языком, сидя на траве с ранеными воинами и Хватом.
— Если Джафар стал применять такие уловки, мне будет скучно с ним говорить, — сказал Иоанн, дослушав Рагдая, — один опытный факир сказал мне, что змеи глухи.
— Ты думаешь, это он Святослава ссорит с Роксаной?
— Не только думаю, но и знаю наверняка. Роксана ему стоит поперёк дороги.
— Какой дороги?
Царский посол не успел ответить. К нему опять подошёл Лидул, вдоволь натрепавшийся со своими приятелями. Ещё раз обняв патрикия, он воскликнул:
— Тебя прямо не узнать! Исхудал, оброс! О, Рагдай, ты здесь? Вы знакомы?
— Да, мы друзья, — сказал Иоанн, — а сколько часов скакать отсюда до Киева?
— Если быстрой рысью, то сутки.
— Дай мне коня.
— Бери сразу двух! У меня четыреста отроков. Двести за вёсла сядут, другие с тобой поскачут. Каждый возьмёт второго коня. Меняя коней, вы примчитесь в Киев к рассвету. Я поплыву в ладье, чтобы наконец-то поспать.
— Отлично. Когда мы тронемся в путь?
— Часа через два, как только загрузим лодки и отдохнём.
— Это промедление может стоить Роксане жизни! Я поскачу сейчас же.
— Один?
— С Рагдаем. Вторых коней нам не нужно. Рагдай две ночи не спал, он без передышки скакать не сможет.
Лидул немедленно приказал подать Иоанну крупного рыжего иноходца, а Хват Рагдаю вручил огниво и трут. Был полдень. Сев на коня, Иоанн окинул прощальным взглядом ладьи, в одной из которых он путешествовал четверть года. Отроки волокли к ним сундуки с золотом и товары в мешках, с большой осторожностью несли раненых. За работой снова следил Всеслав, который уже едва стоял на ногах. Он был ещё очень слаб. Настася сидела на бугорочке, подставив своё бледное лицо холодному ветру и обхватив коленки руками. В последний раз на неё взглянув, Иоанн-патрикий ударил коня хлыстом. Рагдай своего пришпорил, и поскакали двое друзей вдоль Днепра на север.
Рагдай забыл про усталость. А вот вороной и рыжий после пары часов напряжённой скачки начали выдыхаться. Всадники дали им перейти с галопа на рысь. Вскоре на пути возникла река, струившаяся к Днепру. Её удалось преодолеть вброд, через мелководный и узенький перекат. Кони, хорошенько напившись, пошли резвее. На линии горизонта, слева от серой ленты Днепра, показалась более тёмная, чем река и степи, полоска. Это был лес, который тянулся к северу и к закату необозримо. С другой стороны Днепра по-прежнему простиралось Дикое Поле. Здесь начинались владения Святослава. Днепр делил их на лес и степь вплоть до Любеча, а за ним и правобережная Русь была сплошь покрыта лесами до самой Волги и дальше. К югу от Киева Святослав позволял селиться возле Днепра лишь полянам, торкам и берендеям, так что Рагдаю с патрикием предстояло ехать три сотни вёрст по очень глухим местам.
Приблизившись к лесу на полтора полёта стрелы, они вдруг заметили на опушке, среди берёз, верхового. Всадник был неподвижен. Он подпустил их чуть-чуть поближе, потом погнал коня в лес и скрылся среди деревьев.
— Это Залмах, — сказал Иоанн, натянув узду. Рыжий иноходец вскинулся на дыбы. Так же резко остановил Рагдай своего коня и спросил:
— Залмах? Приятель Сновида? А разве ты его где-то видел?
— Около Буга, также издалека! Я его узнал по манере сидеть в седле.
— А не обознался ли ты?
— Нет, нет! Царица предупреждала меня в письме именно о нём. В лесу нас ждёт смерть, Рагдай!
— Так что, повернём обратно?
Сомнения Иоанна длились недолго.
— Нет, — решил он, — Роксану я на съедение не отдам.
И тронул поводья. Два друга въехали в лес. Тропа шла вдоль берега. Он был крут, высок. Широко и быстро тёк под ним Днепр.
Глава тринадцатая
После совета Святослав час лежал в своей спальне, глядя на потолок, расписанный красками. Иногда по его щеке на подушку соскальзывала слеза. В дверь несколько раз стучали — слуги, дружинники. После них постучалась мать. Но князь не открыл. А чуть погодя он вскочил, умылся, выпил вина прямо из кувшина, бегом спустился во двор и велел подать себе Ветра. Тот сразу понял, куда Святославу нужно. Ему ли было не знать ту одну-единственную особу, из-за которой глаза хозяина могут делаться как счастливыми, так и страшными?
Почти трезвый Лешко, который вместе со всей своей удалой ватагой открыл ворота, сразу спросил:
— О чём ты, князь, плакал?
— Ступай за мной, — сказал Святослав голосом спокойным и твёрдым. Спрыгнув с коня, он зашагал в терем. Лешко, приказав ребятам слушать внимательно, не начнётся ли опять драка, и, если что, скакать сразу за Гийомом, кинулся догонять великого князя. На крутой лесенке, что вела к светлице Роксаны, им повстречалась Хлеська.
— Ты ещё здесь зачем? — спросил Святослав, схватив её за руку.
— Князь, ты ведь знаешь, что моя тётка — ворожея! — возмутилась Хлеська, — я уже второй год приношу от неё Роксане разные снадобья!
— С гусляром она сюда ходит, — сказал Лешко.
— С каким?
— С Вирадатом.
— Я мог бы и догадаться сам, — кивнул князь, — всем известно, кому он песни поёт! Сюда он приносит весточки от Залмаха, дураку ясно. Возьми, Лешко, эту девку и отвези её во дворец! Скажи, чтобы заперли.
— Нет, не трогай меня! — с яростными воплями начала отбиваться от Лешка Хлеська. Но он без труда с ней справился и, взвалив её на плечо, понёс вниз по лестнице. Осознав бесплодность борьбы, Хлеська замолчала, и её тело стало как будто тряпочным.
Святослав без стука вошёл к Роксане. Она в одной лишь рубашке сидела на своём ложе, согнув коленки и стиснув пальцами голени. Рядом с ней стояли три девки. Они старались в чём-то её убедить, но так горлопанили, что мешали одна другой. Лишь только открылась дверь и грозно, как молния, появился в комнате Святослав, всех трёх будто сдуло.
Князь и Роксана долго смотрели в глаза друг другу. Потом Роксана спросила:
— Ты теперь хочешь убить меня?
— Не хочу, — прозвучал ответ, — Хоть мне это удалось бы. Я — не царица.
— Царица? — подняла бровь египтянка, — да, ты на женщину не похож! Но и на мужчину похож не больше. Слишком труслив!
— На что ты надеешься, оскорбляя меня? Думаешь, что я отпущу монаха, если сорву на тебе всю злость?
— О, нет! Я не столь наивна. Я понимаю, что твою ненависть ко всем людям не утолят океаны крови!
Князь улыбнулся. Но он при этом стискивал кулаки. Стоял он у ног Роксаны, ступни который были белее, чем простыня. Внезапно начав задыхаться под его взглядом, полураздетая египтянка тряхнула всем невообразимым обилием чёрных своих волос и вскричала:
— Убей же меня! Убей!
— Сперва ты ответишь на мой вопрос.
— На какой?
— Скажи мне, кого ты всё-таки любишь? Еврея или монаха?
— Хватит! Оставь меня, Святослав! Отдай меня Богу!
— Ты, как я вижу, ждёшь от него наград за верную службу?
— О боже, как я устала! — вымолвила Роксана и закатила глаза. Святослав продолжил:
— Но вряд ли ты так старалась меня сгубить от любви к одному лишь Богу. Уж я-то знаю, кого ты любишь на самом деле!
— Я рада, что ты всё знаешь.
— Всё, кроме имени.
— Неужели?
— Но ты мне скажешь.
— Что я должна сказать?
— Я хочу знать имя человека, из-за которого Феофано пыталась тебя зарезать. Он с её помощью хочет стать ромейским царём. Два года назад, когда я пошёл войной на хазар, он тебя отправил к кагану, чтобы ты после падения Итиля взяла меня в оборот, затем погубила в нужный момент. Всё верно? Так было дело?
— Великий князь! Ты просто сошёл с ума!
— Это правда. Два года тому назад я сошёл с ума. И убил Эдмона. Он был мне больше, чем друг! И больше, чем брат.
— О, так я и знала! Я сердцем чуяла, что когда-нибудь ты припомнишь мне смерть Эдмона, скорбя о нём! И возненавидишь меня с не меньшею силою, чем Свенельд! Но знай, что и я скорблю об Эдмоне. Он был гораздо лучше тебя! Я его любила! Слышишь? Любила!
— Вот оно что! Почему же ты говорила мне об Эдмоне совсем другое, когда он был ещё жив?
— Как раз для того, чтобы он оставался живым и впредь! Мой милый Эдмон! Два года я проклинаю себя за это враньё! Сейчас я не пожалела бы душу свою за то, чтоб он был живой, а ты гнил в земле!
Лицо Святослава всё ещё было вполне спокойным. Роксану это бесило. Она хотела продолжить, но он прервал её:
— Это ложь! Ты даже и не всплакнула над его телом.
— Но ты не знаешь, сколько я слёз пролила потом! — вскрикнула Роксана, сжав кулаки, — Эдмон никогда не поднял бы руку на беззащитного! Никогда! Он был благороден!
— И это ложь. Эдмон своими руками резал пленных хазар. Да, конечно, он брал их в честном бою! Но не он один. А вот убивал только он.
— А не исполнял ли он твой приказ?
— Он вызвался его выполнить.
— А Лидул?
— Лидул отказался.
— Даже Лидул отказался исполнить то, что ты приказал! Перебить всех пленных! Это ужасно!
— Не всех, а десятерых из нескольких тысяч, что были взяты в Итиле! К этим десятерым у меня имелись личные счёты.
— Эдмон изрядно превосходил тебя красотой, хоть ты и гордишься собой, как девка! — шла напролом Роксана, — голос его был звонче, чем твой! И взгляд у него был, как у архангела Михаила! О, мой Эдмон! Зачем ты покинул меня, зачем?
Святослав молчал. Он был очень бледен. Роксана, не замечая этого, продолжала:
— Лучше б умерла я, а Эдмон остался! Он мог бы меня забыть, а я не могу позабыть его!
— Да ты просто демон, — без всякого выражения бросил князь. Роксана сквозь слёзы расхохоталась.
— Ах, боже мой, что я слышу! Князь Святослав — обличитель демонов?
— Я не только их обличитель, — проговорил Святослав, сняв с пояса хлыст, — ещё и мучитель. Если не скажешь прямо сейчас, кого вы с царицей не поделили, я тебя выдеру!
Взгляд Роксаны мгновенно утратил лихость. Очень внимательно наблюдая за Святославом, она соскочила на пол.
— Меня? Хлыстом? Ты что, обезумел? Ты не посмеешь! Ведь я же старше тебя!
— Ещё как посмею, — тихо сказал Святослав и двинулся к ней, помахивая хлыстом. Она отбежала.
— Чего ты от меня хочешь?
— Ты уже слышала.
— Ничего не знаю! Какая ещё царица?
— Та самая. Феофано.
— Я никогда не встречалась с нею!
— Откуда у тебя шрам внизу живота?
— Сто раз уже говорила — пьяный купец во Флоренции расквитался со мной за то, что я ему отказала!
— Довольно сказок! Кто твой дружок, которому очень хочется стать царём? Говори!
И князь поднял хлыст. Поняв, что он в самом деле готов идти до конца, Роксана с присущей ей быстротой кинулась к стене. На ней висел ятаган. Схватив рукоять, египтянка выдернула клинок из чеканных ножен, направила остриё себе прямо в грудь и предупредила:
— Сделаешь один шаг — получишь мой труп!
Святослав застыл. Его губы дрогнули, как у маленького ребёнка, готового зареветь.
— Брось эту штуковину, — сказал он, уже почти жалобно глядя в безжалостные глаза.
— Уйди, Святослав! Я тебя прошу, убирайся вон! Ты мне отвратителен! Пошёл к чёрту!
Если бы они были только безжалостными, большие глаза её! Но в них был уже ясно виден болотный огонь безумия. Святослав разжал пальцы. Хлыст упал на пол.
— Да будь ты проклята, сука, — прошептал князь и быстро ушёл. Роксана, отбросив нож, легла прямо на пол и зарыдала. К ней сразу же прибежали все её девки.
Глава четырнадцатая
Весь остаток дня и всю ночь Святослав встречался с боярами и послами, в том числе с Дмитром, родственником болгарского самодержца. Он целый день потом спал, а ночью позвал Гийома поговорить, но не во дворце. Гийом спросил, где. Святослав сказал, что возле реки. Сев на лошадей, они поскакали к устью Почайны, где находилась пристань.
Там не было ни души. Туман, который плотнел и ширился над Днепром, прятал корабли до верхушек мачт. Нарубив две охапки хвороста в ивняке, Святослав и франк развели костёр у самой воды. Своих лошадей они пустили пастись. Ночь выдалась тихая. Небо вызвездило от края до края. Туман висел и над степью. С левобережья порою дул ветерок. Святослав прислушивался к нему.
— Около Днепра печенеги рыщут, — заявил он, усевшись на землю возле потрескивающего костра, — ты слышишь, Гийом?
— Не слышу, но вполне верю, что слышишь ты, — ответил Гийом, рубя саблей ветки, — а нам-то что до того?
— Напомни мне завтра, чтоб я удвоил охрану терема.
— Я напомню. Но ты бы лучше построил Роксане терем где-нибудь в Киеве. Это очень нехорошо, что она живёт возле леса.
— Она не хочет жить в Киеве, — возразил Святослав, — и это понятно. Около леса проще встречаться с нужными ей людьми.
— Да как такое возможно, князь? За ней неусыпно следят Лешко и его ребята!
— Они от браги не просыхают! Будто не знаешь.
— Семь девок ещё при ней.
— Все они с ней спелись. Не потому, что любят, а потому, что боятся.
— Смени их всех.
— Не хочу.
Ответив так, Святослав лёг на спину, подложил под голову руки. Закрыл глаза. Помолчав, сказал:
— Что толку, Гийом? Она ведь меня не любит. Теперь уж я знаю это наверняка.
— Откуда ты это взял?
— Она мне сама об этом сказала.
— Когда?
— Вчера. Да если бы даже и не сказала! Ты сам всё видел.
— Я видел только одно — она была не в себе. Смешно ревновать к этому монаху.
— При чём здесь он? Ты ведь понимаешь, что не в нём дело!
Гийом устало вздохнул.
— Вот ты опять сейчас будешь говорить о Залмахе!
— Нет, не о нём. Есть третий.
— Чёрт побери! Вот уже и третий! Потом появится и четвёртый, а за ним — пятый. Ты так собьёшься со счёта, мой бедный друг!
— А как ты считаешь, она любила Эдмона?
Гийом задумался.
— Да, чуть-чуть. Она была им увлечена. Но он перестал быть ей интересен, как только ты обратил внимание на неё.
— Ты в этом уверен? Может, она лишь делала вид, что любит меня, а на самом деле его любила?
— Нет, это вздор, — ответил Гийом и тоже прилёг около костра, — я помню, как он раздражал её своей ревностью. Когда же она на тебя глядела, из её глаз шёл свет. Меня не обманешь, князь! Твоя ненаглядная египтянка тебя любила. И теперь любит.
— Она прогрызла мне руку почти до кости!
— Правильно сделала. Восхищаюсь. Не нужно было, мой друг, наслушавшись бабьих сплетен по всему Киеву, протыкать на глазах Роксаны её духовного пастыря! Неужели ты думал, что это пойдёт на пользу вашей любви?
— Я их ненавижу, всех этих духовных пастырей! Скоро плюнуть будет нельзя, чтобы не попасть в какого-нибудь из них! Ну, стало бы одним меньше. Что за беда?
— А зачем Роксане глядеть на это? Душа, которую ломают через колено, едва ли сможет долго хранить прекрасные чувства. Любовь иногда требует уступок, притом немалых.
— Какой-то голос позвал меня из ночи к Сновиду, когда все перепились на пиру и спать завалились, — произнёс князь, несколько минут помолчав. Все эти минуты оба под треск костра глядели на звёзды, к которым полз серый дым.
— Голос из ночи? — повторил конюший.
— Да. Узнать бы, что это было!
— Наверное, колдовство.
— Сновид так силён?
— Похоже на то. Недаром столько народу ходит за ним!
— То был голос неба, — пробормотал задумчиво Святослав, — оно говорит со мною, когда я пьян. Сновид его тоже слышит.
— На твоём месте я бы его убил, и дело с концом.
— Но ведь если небо позвало меня к нему — он, стало быть, друг?
— Может быть, оно позвало тебя к нему, дабы ты убедился в том, что он враг?
Святослав некоторое время вертел в уме эту мысль, рассматривая её с различных сторон.
— Очень может быть. Послушай, Гийом! Привези мне девку.
— Ну, наконец-то! — радостно приподнялся франк, — ты какую хочешь? На днях Филипп водил меня в гости к одной красотке…
— Я не о том тебе говорю! Скачи во дворец и вели Добрыне дать тебе Хлеську, запертую вчера.
— Сейчас я тебе её привезу.
Поднявшись, Гийом свистом подозвал своего коня, и пришлось буланому прервать ужин для новой срочной работы. Топот копыт мгновенно затих в тумане. Тот наползал уже на подошвы киевских гор, и оттого Киев стоял, казалось, на облаке.
Святослав уснул возле догорающего костра. Его разбудили громкие голоса нескольких людей. То были бродяги, которые вышли из кабака на пристани и решили узнать, что за огонёк виднеется сквозь туман. Пришлось князю встать и подбросить веток в костёр. Узнав Святослава, пьянчужки мигом исчезли. Гийом примчался из Киева почти сразу же после этого происшествия. Босоногую Хлеську он вёз, уложив её поперёк седла и на всякий случай придерживая за пояс. Остановив коня около костра, он велел ей слезть, а затем сам спешился и пошёл к Почайне за хворостом. Святослав, отогнав бродяг, больше не садился. Хлеська решила встать перед ним на колени и ткнуться лицом в траву. И всё это было нужно ей только для того, чтобы похихикать. Она уже догадалась, о каких глупостях Святослав будет её расспрашивать. Тот внимательно оглядел красивую её спину, длинную шею и золотистые волосы, разметавшиеся по вытоптанной траве.
— Давно я тебя не видел. Прячешься от меня! Что, с лихими спелась?
— Нет, Святослав, — ответила Хлеська, распрямив стан, но не отрывая глаз от земли, — я не дружна с ними. Просто их знаю.
— Сама воруешь?
— Нет, не ворую. Так отдают.
— Ясно, кем ты стала. И что, хорошо дают?
— Да, неплохо.
— Со мною за сколько ляжешь?
— Я ни за сколько с тобою не лягу, князь!
— Почему же?
— Роксана мне ничего худого не сделала.
— А хорошего?
— Это было. Она велела кое-кому отстать от меня.
— Кому, интересно?
— Неважно, князь. Что было, то было. Она того человека даже не знает. С ним говорил Куденей по её приказу.
— Так вы с Роксаной подруги?
— Я ей служу.
— Служа при этом Сновиду, который хочет её погибели?
— Вовсе нет. Сновид мне никто.
— А Вирадат?
— Друг.
— Можешь мне сказать, для чего он ходит к Роксане?
— Песни поёт ей.
Хлеське давно уже смешно не было. Сев на пятки и поглядев в глаза Святославу, она прибавила:
— Вирадат не замешан в делах Сновида. Не думай, князь, о нём плохо!
— А ты сама про дела Сновида что знаешь?
— Лихие делят добычу с ним, — чуть слышно сказала Хлеська, опять уставившись в землю, — все киевские ватажники.
— а Залмах?
— Залмах ни с кем никогда ничего не делит.
Гийом, вернувшись с ворохом сучьев, бросил их часть в костёр. На другие сел.
— Ты лично Залмаха знаешь? — продолжал князь допрашивать Хлеську.
— Да. Мы с ним не друзья, но иногда видимся.
— Где?
— Если я скажу тебе, князь, где вижу Залмаха, ты убьёшь многих его друзей, и Залмах за это убьёт меня. А если совру, ты убьёшь невинных.
— Зачем же ты мне сказала, что его знаешь?
— Не хочу врать. Моя ложь откроется, и Роксане от этого будет хуже. Ты, как я вижу, почти готов уж её прикончить.
— Верно, — подтвердил князь, — и я это сделаю, если не услышу сейчас всю правду. Кто его прячет?
— Земля сырая! Залмах, ударившись об неё, может стать кротом и в нору залезть, может стать лисицей и убежать, может стать орлом и подняться в небо! Возможно, он нас слышит сейчас, став рыбой в Днепре и плавая возле берега.
— Ну а как он к Роксане входит? Наверное, тараканом или сверчком? Может быть, синицей в окно влетает?
— Роксана любит тебя! — воскликнула Хлеська, изо всех сил засияв глазами в ночи, — напрасно ты так её обижаешь!
— Лучше скажи, у кого встречала Залмаха, — вступил в Разговор Гийом, — не губи Роксану! Залмах тебе ничего плохого не сделает. Это я тебе обещаю.
Хлеське вновь сделалось очень весело, и она не сумела этого скрыть.
— Ну и насмешил! Ты совсем не знаешь, Гийом, Залмаха! Да, на тебя-то он не напрыгнет даже с ватагой своих друзей, но будешь ли ты стеречь меня днём и ночью?
— Ты мне уже надоела, дрянь, — сказал князь. Наклонившись к Хлеське, он крепко взял её за руки и поднял с колен. Она побелела от сильной боли в запястьях, стиснутых пальцами Святослава. Глядя ей прямо в глаза, он тихим и ровным голосом продолжал: — Не будь дурой, Хлеська! Ты ведь не хочешь прямо сейчас утонуть в Днепре?
— Не ломай мне руки! Я его видела у Малуши!
— Где? В Любече?
— Нет, здесь! В Киеве! На подворье у новгородцев!
— Что ты там делала?
— Вирадат меня туда приводил!
— А что ему нужно было у новгородцев?
— Он ходит к ним встречаться с Малушей! Она, когда приезжает в Киев, живёт у них! Вирадат с ней пьёт и болтает всегда подолгу.
— О чём же он с ней болтает?
— Много о чём! О том, что творится в Киеве, о Роксане. Он очень любит болтать, когда выпьет браги.
— Старая сволочь, — тихо сказал Святослав и отпустил Хлеську. Она упала к его ногам почти без сознания. На её руках появились синие пятна.
— Вези её во дворец, — велел Святослав Гийому, — пускай запрут.
Опять взвалив Хлеську на холку лошади, франк поднялся в седло и поскакал в Киев. А Святослав задумчиво повернулся лицом к Днепру. Туман над рекой был непроницаем, но даль за противоположным берегом начинала чуть-чуть просматриваться. Над нею уже белел осенний рассвет.
Глава пятнадцатая
Звёздная ночь застала Рагдая и Калокира среди лесов, на полпути к Киеву. Чащи мрачно шумели под ледяным, пронизывающим ветром. Глаза Рагдая слипались. Он третьи сутки уже не спал. Заехав в дремучий ельник, два друга спешились и соорудили маленький костерок. Рагдай завалился на груду хвои, а Иоанн, сводив лошадей к реке, чтобы напились, присел около огня. В середине ночи он растолкал своего попутчика, и они поскакали дальше. Пару часов спустя у них на пути возник берендейский хутор — дюжина курных изб на большой днепровской горе. Под нею, в узком заливе, стояли на якорях рыбацкие лодки, сделанные из цельных стволов. Около воды ошивалась целая свора больших собак. Они сторожили лодки. Подъехав к крайней избе, два всадника постучали в низкую дверь и спросили хлеба. Сонная баба молодых лет им вынесла каравай и два ковша пива. Пока друзья подкреплялись в сёдлах, она просила не обижаться, что в дом не может позвать, так как на всех лавках спят ребятишки. Ещё о чём-то долго рассказывала она, но слушать её было ни к чему. Коротко сказав ей что-то приятное, Иоанн с Рагдаем возобновили путь свой. Вскоре они выехали на большую дорогу, что пролегала через правобережный лес от самого Рейна, перед Днепром сворачивая на Киев. Близ поворота на берегу громоздилась крепость с валами и частоколом на них. Её возводили во времена Аскольда и Дира. При Святославе в ней несли службу полсотни воинов. Рядом был паром через Днепр. Его устроил князь Игорь.
Всадники ехали крупной рысью. Дорога была свободна. Ветви дубов тянулись из темноты, как лапы чудовищ. Справа, внизу, раскинулась звёздная ширь Днепра. Далеко за нею, в зловещей ночной степи, виднелись какие-то огоньки.
— Костры печенегов, — сказал Иоанн-патрикий, указывая на них Рагдаю.
— А может, заставы князя? — прищурил глаза Рагдай, с трудом различая мерцающие у самого горизонта точки, — везде ты видишь недоброе, Иоанн!
— Поэтому ещё жив.
— Святослав — такой же, когда напьётся вина! Помнишь, я рассказывал, что случилось с ним после пира?
— Поменьше бы ему пить! Он точно был трезвый, когда Роксану душил?
— По-моему, да.
От реки шёл холод. Ближе к рассвету ветер задул сильнее. Рагдай в своей холщовой рубахе стучал зубами, пригнувшись к шее коня. Иоанн, увидев такое дело, снял на скаку свой камзол, надетый поверх более плотной, чем у Рагдая, рубахи, и подал его товарищу.
— Вот, почувствуй себя патрикием!
— Это славное чувство, — признал Рагдай, натянув слегка узковатый ему камзол. Сукно было воинским, дорогущим, и он согрелся вмиг.
Лес шумел на ветру, как море. Берег поднялся над рекой выше и стал неровен. Дорога шла то в крутую гору, то резко вниз. Пришпоривая коня на долгом подъёме, Иоанн крикнул, чтоб было слышно сквозь ветер:
— Сможешь ли ты поймать мне этого колдуна, Сновида?
— Я постараюсь, — пообещал Рагдай, — но предупреждаю, что это будет непросто.
— Если поймаешь, к весне я сделаю тебя сотником! Кроме этого, половина клада — твоя. Эту девку, Хлеську, я осчастливлю иным путём. Ни к чему ей деньги. И одноглазого я возьму на себя. Через три недели его приволокут в Киев. Он точно там, где ты мне сказал?
— Да, он там, — отвечал Рагдай, — значит, я к весне буду сотником?
— Будешь, будешь! Но не к весне, а к лету, чтобы Лидул успел тебя научить хоть чему-нибудь.
— А как ты решил поступить с купцом-сарацином?
— Пока ещё не придумал.
Небо светлело, и звёзды меркли. Вскоре над степью взошло розовое солнце. Туман рассеялся. Днепр сверкнул барашковой синевою. По нему плыли торговые корабли и разные лодки. Лес предстал солнцу и глазам путников поредевшим, голым. Его всё больше сменяли вспаханные поля. Близ них, чаще на буграх, стояли деревни. Пахло дымком, который струился из курных изб. Рыбаки плыли с утренней ловли в челнах, наполненных рыбой. Девки и ребятишки встречали их на мостках и весело помогали её выгребать из лодок корзинами. По большой дороге шли череды обозов. Ночью купцы их прятали в лесных чащах, боясь лихих, а утром возобновляли путь. Почти все обозы сопровождались конной охраной. Да и погонщики, не щадившие молчаливых, сонных быков, имели на поясах мечи и кинжалы.
— Сколько товаров! — дивился спутник Рагдая, глядя на корабли, плывущие по Днепру, и длинные вереницы телег, скрипевших колёсами на ухабах пыльной дороги, — не думал я, что так много в Киев везут всего!
— Да, Киев велик и славен торговлей, — зевая, проговорил Рагдай.
Речку Лыбедь преодолели вброд, чтоб не стоять в очереди на мостик. Дальше дорога шла на бугор, заросший березняком. Въехав на вершину, патрикий вдруг осадил коня и спросил:
— Послушай, Рагдай! А что там за городок такой на холмах стоит?
— Это Киев.
Глава шестнадцатая
Чуть свет на Подолии появился хмурый Сновид. Он был в долгополой белой рубахе, того же цвета штанах и прочных дорожных лаптях из толстого лыка. В руке старик держал посох длиной в свой рост, то есть в сажень. На поясе у волхва висели черепа маленьких зверюшек и птиц. Шагая по многолюдным даже в столь ранний час площадям и улицам, Сновид рыскал по сторонам пронзительным взглядом из-под седых, косматых бровей и едва кивал на приветствия, доносившиеся всё время со всех сторон. Порывистый ветер швырял ему за плечо длиннющую его бороду, трепал кудри. За волхвом шли, мешаясь с толпою и сея в ней тревожные слухи, его помощники-подголоски. Сорок лихих из ватаг Горюна и Хорша сидели по кабакам, звеня серебром Джафара и угощая всех, кто не прочь был выпить за избавление земли Русской от христиан, варягов и прочей нечисти. Пожелавших выпить нашлось немало. Обычно пустые поутру кабаки гудели, как ульи. Шум нарастал и на площадях. Сновида сопровождали толпы обеспокоенных киевлян. Раздавались крики:
— Сновид, почему молчишь? Скажи нам хоть слово!
— Чему ещё научили князя варяги?
— Правда ли то, что он разрешил ста тысячам их пожаловать в Киев и до весны харчеваться в наших домах?
— А верно ли то, что Роксана, ведьма, уговорила князя принять паскудную веру греков, да и всех нас в неё обратить?
— И уж не затем ли плывёт на Русь хитрая лиса, Калокир, чтобы столковаться об этом деле?
— Неужто пропала Русь? Сновид, ждать ли нам ещё милости от богов? Или они прокляли нас за князя?
— Зато сто сундуков золота Калокир везёт Святославу! Но князю мало того, он толпу варягов посадит на нашу шею!
— Это всё происки греческого царя! Не то ещё он придумает, чтобы погубить род полянский!
— Да уж, не просто так сюда рвётся корсуньский выкормыш, Калокир! Кто ж его не знает!
— Погибла Русь! Сновид, что нам делать-то?
У дверей жидовского кабака кудесник остановился и повернулся. К нему взывала уже довольно внушительная толпа, и она росла. В неё целыми компаниями вливались те, кто успел крепко позвенеть ковшами с лихими. Видя, что жаждущих слушать его собралось не меньше двух тысяч, Сновид набрал полную грудь воздуха и во всю свою здоровенную глотку крикнул:
— Братья славяне!
Толпа притихла. Кудесник заговорил:
— Не следует нам обижать молодого князя! Нужно его спасти. Иначе он всех погубит. Чёрный патрикий по имени Калокир, плывущий на Русь, несёт ей беду. То, что вам придётся кормить сто тысяч варягов — это лишь часть беды. Другая же её часть — прибавленные оброки. Князь будет брать с вас в три раза больше, чем брал. Война, в которую его тянут греки, выйдет ему в большую деньгу! И он про то знает.
— Смерть Калокиру! — слаженно подхватили те, кто пришёл с кудесником. Вся толпа рьяно повторила эти слова. Особенно громко визжали бабы.
— Роксана хочет не обратить Святослава, а погубить, когда придёт время! — жестом потребовав тишины, продолжал Сновид, — так велел ей греческий царь. Обращённый князь ему ни к чему, за ним не пойдёт дружина! Князь должен бить дунайских болгар, чтоб греки могли занять Сарацинию с её золотом! Разве вам это по душе?
— Не бывать тому! — свирепо отозвалась толпа, — болгар не дадим в обиду!
Лихие уже катили из кабаков на площадь бочонки с хмельным питьём. От взгляда Сновида это не ускользнуло. Он заговорил снова:
— То княжеские дела! Пускай Святослав с кем хочет, с тем и воюет. Другое худо: греки решают, жить или нет варягам в наших домах, на наших харчах! Что ж это такое, братья? Мы позволяем тем, кто верит в чужого бога, опустошать наши закрома! Приятно ли то славянским богам?
— Принесём же греков им в жертву! — переусердствовал кто-то из подголосков. По всей толпе, от одного края до другого, пронёсся гул одобрения.
— Нет, не сметь! — ударил кудесник посохом в землю, поняв, что дело зашло слишком далеко, — прокляну того, кто обидит греков, живущих в Киеве! Они так же, как мы, платят князю дань!
— А Богов не чтут! — послышался пьяный голос.
— Это их дело! Во всех городах и весях по всей земле живут и работают люди разные. Вы хотите разве, чтоб наших братьев резали в других странах? Не трогайте работяг! Царя учить надо, чтоб перестал он тянуть к нам руки. Его правая рука — Калокир! Он близко, с часу на час прискачет в Киев верхом!
— Так встретим его ножами! — отозвались подголоски. Эта идея была подхвачена общим рёвом. Днища дубовых бочек вовсю трещали, и по рукам ходили ковши. Хмельное рекой лилось в сотни глоток.
Сновид вошёл в жидовский кабак. За столом сидели Дорош, Горюн, Шелудяк и Хорш, все в кольчугах. Хайм и Агарь, бледные, стояли в сторонке.
— Сильно зажёг, — похвалил Дорош, когда волхв прикрыл за собою дверь, — пожалуй, заполыхает!
— Я своё дело знаю, — бросил Сновид. Подходя к столу, он хмуро взглянул на Горюна с Хоршем, — что вы сидите? Пройдитесь по кабакам да поторопите своих ребяток! Толпа растёт, а хмельного мало в неё несут.
Оба атамана встали и вышли. Сновид уселся между двумя приспешниками Залмаха. Дорош спросил у него:
— Не знаешь, сколько сейчас дружины в княжьем дворце?
— Совсем почти нет. Четыреста отроков поскакали спасать Всеслава от печенегов.
— А остальные?
— Разве Залмах не знает о том, что князь ещё летом отправил почти всю свою дружину с Касьяном в Новгород, чтоб проклятую Светозару привести в чувство?
— Сколько ребят сейчас во дворце? — не отстал Дорош.
— Ну, может быть, сорок! Не больше. Сотники вряд ли успели уже вернуться из Крестовца. Ратмир сейчас в Вышгороде, пирует у своей девки. Филипп, по-моему, с ним.
— Это хорошо. Надеюсь, ты догадался оставить возле ворот дозорных?
— Оставил, Дорош, оставил. Залмах получит голову Калокира, не сомневайся!
Два атамана переглянулись.
— Как обстоят дела с одноглазым? — спросил волхва Шелудяк.
— Я уже отправил за ним ребят.
— Когда ж его привезут?
— Через три недели, если он там.
— Отлично, — проговорил Шелудяк, осушив ковш браги, — но ежели через три недели Залмах его не получит — плохо тебе придётся, старый козёл.
Подолие бушевало. Всюду орали что-то про Калокира, про христиан, про Роксану с князем и про купцов. Последние, бросив лавки, спешно совали по тайникам золотые гривны. И очень вовремя — хоть Сновид запретил буянам громить и грабить, многие, поорав, решили заняться делом и побежали за топорами. Иные снова двинулись в кабаки, где ещё раз выпили забесплатно, после чего опять попёрлись на площадь. Сновид ещё сидел у жидов, а его приспешники объявляли, что Калокир — родной брат Роксаны, при этом её любовник, и рождены они от Змея Горыныча черноморской русалкой. Услышав такую новость, те, кто пришёл с топорами, вогнали их в ворота подворий греков и новгородцев. На частоколы лезть не решились, боясь нарваться на копья. Когда раздался треск досок под топорами, более мирная часть гуляк воодушевилась и также стала вооружаться, но кольями от заборов. Щетинясь ими, они пошли на те же дворы, ворота которых уже шатались. Они бы рухнули вскоре, не появись в тот миг на Подолии тридцать всадников. Это были отроки Святослава во главе с сотником. Подскакав к толпе, которая напирала на два подворья, последний крикнул:
— А ну, назад! Разойдись!
— То псы Святослава! — весело тявкнул один из тех, кто шёл за Сновидом, — бей их, ребята!
— За Русь! — подхватил другой.
— Оставьте, не надо! — взвизгнули бабы, которых вид княжеских ребят отрезвил. Но буйные головы, решив малость повременить с купцами, двинулись на дружинников. Те, сдерживая попятившихся коней, обнажили сабли.
— Труби! — велел сотник Путше, конь под которым почти взбесился. Стиснув его бока коленями крепче, отрок поднёс к губам серебряный рог и так затрубил, что рёв бушевавшей рядом толпы перестал быть слышен. Но песня рога вскоре оборвалась, потому что Путша расстался с ним навсегда, получив в бок вилами. Остальные отроки, сбившись в кучу, отчаянно отбивались от целой тысячи кольев и топоров.
Глава семнадцатая
Доставив во дворец Хлеську и возвратившись на берег, Гийом сказал, что в Киев с восходом солнца вошло необычно много народу из деревень. Святослав молчал. Он стоял у самой кромки воды, задумчиво глядя на корабли, плывущие к пристани. Днепр, как пёс, лизал сапоги молодого князя. На пристань сгружали много разных товаров. Смерды к ней гнали быков, чтобы заработать на перевозках. По всем дорогам, пересекавшим правобережный лес, шли к Киеву караваны, сопровождаемые отрядами верховых и пеших бойцов. Но ни один воз не въехал в ворота города. Узнавая что-то от встречных, бежавших вниз, купцы давали приказ возницам править назад, и те разворачивали обозы.
— Князь, оглянись! — предложил конюший. Выполнив эту просьбу незамедлительно, Святослав увидел возле горы Хоривицы толчею. Обозы к ней подъезжали, но вверх не двигались. Росли толпы конных и пеших.
— Узнай-ка, что там случилось, — приказал князь, и конюший снова поскакал в Киев. Вернувшись вскоре, он сообщил Святославу, что на Подолии разгорелся бунт, который поднял Сновид.
— Ого! Как он это сделал? Гийом соскочил с коня.
— Он распустил слух, что ты позволил варягам зимовать в Киеве.
— Что? Варягам? Каким варягам?
— Эрику, Харальду и стотысячному их войску.
— Надо было три дня назад убить эту сволочь, — с досадой проговорил Святослав, — ты Икмора видел?
— А как я мог его видеть? Я поглядел с Боричева вниз, послушал, что говорят — и сразу назад. Икмор, если он не пьян, без труда разгонит эту ораву! А если пьян — во дворце ещё Куденей, Даниил, Сфенкал и отроков три десятка. Надеюсь, что и Ратмир с Филиппом прискачут. Головы у них крепкие, кони — резвые.
— Шум поднялся только из-за варягов?
— Не знаю, князь. Я что слышал, то повторил. Но если прикажешь, я через час Сновида приволоку к тебе на верёвке. У него спросишь.
— Не нужно. Будь пока здесь.
Гийом поклонился. Весть о волнениях, охвативших Киев, уже летела вдаль по большим дорогам и малым тропам. Путники и купцы, спешившие в стольный город, сразу сворачивали к обочинам — подождать да послушать, что будет дальше. Столпотворение возле киевских гор росло и шумело. Те, кто пригнал на пристань быков, теперь помогали вновь загружать товарами корабли, только что разгруженные. Быки лениво щипали сухую травку. Береговая дорога была заполнена путниками, торопившимися на юг. Они так спешили, что ни один из них не узнал Гийома и Святослава, стоявших возле самой дороги. И вдруг два всадника, ехавшие в обратную сторону, осадили своих коней и спрыгнули на обочину. Рагдай взял коней под уздцы. Вороной и рыжий были измучены.
— Наконец-то! — тихо сказал Святослав, обняв Калокира, — долго ты ехал.
— Надеюсь, не слишком долго! Роксана жива ещё?
Задавая этот вопрос, патрикий взглянул внимательно на Гийома. Тот улыбнулся, едва заметно кивнув — мол, всё не так плохо! Князю сказать пока было нечего, и он молча опустил руки. Обнявшись также с Гийомом, царский посланник окинул взглядом окрестности и спросил:
— А что здесь творится? Почему все бегут прочь от города, будто в нём открылся вулкан?
— В городе мятеж, — сказал князь. Лицо Иоанна вытянулось.
— Мятеж? Возможно ли это? Какой мятеж?
— Самый настоящий! Есть один старый козёл…
— Сновид? Он поднял мятеж? Вы что здесь, с ума посходили все?
— Да не беспокойся! Через час в Киеве будет тихо, а этот старый подлец навеки исчезнет в пастях моих борзых.
Иоанн опять взглянул на Гийома. Тот вновь кивнул. Но его кивок на сей раз патрикия вовсе не успокоил. Скорее, наоборот.
— Ты дашь мне сперва с ним поговорить? — спросил Иоанн у князя, — прошу тебя! Это важно.
— Да мне не жалко, болтай с ним хоть целый час! Но только язык не вырви ему. Я хочу услышать, как заорёт он, когда борзые…
— Услышишь! Что за разлад с Роксаной у тебя вышел?
Князь будто ждал этого вопроса. Забыв о том, что творится в Киеве и не обращая внимания на дорожную толчею в шаге от себя, он скороговоркой выложил Иоанну всё. Но патрикий кое о чём уже знал, а об остальном догадывался. Его не заинтересовал ни Залмах, ни монах Кирилл, ни даже возлюбленный Феофано, имя которого он пытался узнать ещё от Рашнара.
— Это всё вздор, — махнул он рукой, не дав Святославу закончить фразу. Князь заморгал.
— Ты правда считаешь, что это вздор? Ты уверен?
— Я не хочу даже слушать дальше! Какого цвета глаза Роксаны?
— Синие! Ярко-синие. Как сапфиры.
— Ну а у той проститутки, которая получила от Феофано удар ножом, глаза были чёрные, словно души тех, кто влил тебе в голову этот яд!
Святослав опешил.
— Так значит, ты эту девушку видел?
— Я с ней знаком, — заявил патрикий, никогда прежде даже и не слыхавший эту историю, — она вышла замуж за одного магистра, прельстившегося её красотою. Летом мы с ней вместе причащались в соборе Святой Софии. Ну да, высокая. Да, худая. Но глаза — уголь!
— А волосы?
— Чёрные, слегка вьются, — закашлялся Иоанн, в мыслях проклиная себя за то, что не удосужился никого расспросить о цвете волос Роксаны. Услышав его ответ, князь снова насторожился.
— Но у Роксаны как раз именно такие волосы! Неужели это она?
— Я скоро сойду с ума, — взялся Гийом за голову, — цвет глаз она как могла изменить?
— Никак не могла, — снова просветлел Святослав. Но тут же опять перешёл к смятению, — я вчера хотел её выдрать! Что ж теперь делать? Она… Она…
— Она ждёт тебя, — перебил патрикий и, выдернув из руки Рагдая узду своего коня, вставил ногу в стремя, — поедем к ней!
— Отличная мысль, — выдохнул Гийом, приблизившись к своему буланому. Князь особенным свистом подозвал Ветра. Все трое, а после них и Рагдай сели на коней и во весь опор поскакали мимо купцов, толпившихся у Почайны, к терему на горе, сиявшему золотым коньком на высокой крыше. Его ворота были распахнуты настежь. Въехав во двор, Святослав и три его спутника лихо спешились. У крыльца стояла Роксана в белом кафтане и красных замшевых башмачках. Её окружали отроки, облачённые в латы и опоясанные мечами. Лешко сидел на коне — одном из пяти, которых держали на всякий случай в конюшне позади терема.
— Ты куда собрался, Лешко? — спросил Святослав. Лешко открыл было рот, но тут прозвучал недовольный голос Роксаны:
— Я приказала ему узнать, что творится в Киеве.
— Ничего, — сказал Святослав.
— Да как это, ничего? Отсюда я слышу крики! — не поддалась на обман Роксана. Она смотрела только на Калокира, не понимая, кто он такой и откуда взялся. Вот в этот самый момент Иоанн-патрикий впервые к ней подошёл, с воинской суровостью поклонился и произнёс с придворной любезностью:
— Будь спокойна, царица Скифии! Шум, который ты слышишь — это всего лишь восторг толпы. Он был вызван вестью о примирении тебя с князем.
— О примирении? — удивлённо переспросила Роксана, сдвигая брови.
— Именно так, — ответил патрикий и поглядел на князя. Тот подошёл к египтянке и нежно обнял её. Роксана не шевельнулась, изображая полное безразличие. Её руки были опущены. Может быть, Иоанн сумел бы заметить в её глазах мимолётный проблеск, но в тот момент он не отрывал пристального взгляда от глаз Лешка, который смотрел на Роксану с князем. Когда последний поцеловал подругу в сжатые губы и отступил от неё, Гийом предложил:
— Давай, князь, устроим сегодня пир во дворце!
— Давай, — прозвучал ответ. Роксана потупилась. В этот миг тишину прорезал страшный звук рога. Донёсся он со стороны Киева, а затем оборвался так же внезапно, как прозвучал. И все, кто стоял около крыльца, очень ясно поняли, что пир может не состояться.
— Князь, надо ехать, — вновь подал голос Гийом, — беда приключилась!
— Да, — сказал Святослав. Подойдя к коням, он и трое прибывших вместе с ним опять сели в сёдла и ускакали. За ними взвилось густое облако пыли.
— Следуй за ними, Лешко! — вскрикнула Роксана, заломив руки, — спаси его! Защити от смерти!
Лешко кивнул, пришпорил коня и исчез в пыли.
Глава восемнадцатая
Сновид, услышав звук рога, вышел из кабака. То, что он увидел, лишило его надежды на лёгкий заработок. Старик был почти уверен, что Святослав откажется от войны с болгарами, впечатлившись силой народного недовольства этой войной. Теперь уж такого быть не могло. Кровь вовсю лилась, и то была кровь дружинников Святослава. На них напала толпа.
— Осади назад! — Завопил кудесник. Никто его не услышал. Схватка была жестокой. Пьяные бунтари погибали в гораздо большем числе, чем отроки, ибо те умели сражаться и были в латах. Но всё же бой не мог длиться долго. Последний отрок рубил ещё печенежской саблей по головам, топорам и кольям, когда на площади появились пять верховых. Святослав скакал впереди.
— Держись! — крикнул он, обнажая саблю. Но в этот миг израненный отрок рухнул вместе с конём, сражённым дубиною. Сразу сделалось тише, и над всей площадью прозвенели крики нескольких девушек, слившиеся в один, который достиг самых отдалённых уголков Киева:
— Святослав!
Бунтари застыли, взглянув на новый отряд и, точно, увидав князя. Тот рвался в бой. Гийом и Рагдай с двух сторон держали его, взяв за руки. Лешко, спрыгнув со своего коня, намертво вцепился двумя руками в поводья Ветра. Четвёртый же спутник князя, проехав чуть-чуть вперёд, глядел на толпу мятежников с любопытством. Те, в свою очередь, удивлённо таращились на него, вполне понимая, что он и есть тот самый вражина, ради которого они взяли колья и топоры. И вот, когда он предстал перед ними, вся их решимость куда-то делась. Причиной этому было то, что при появлении Святослава Сновид опять нырнул в жидовский кабак, и все его подголоски мигом притихли. Впрочем, толпа, оставшись без подстрекателей, за минуту вновь распалилась уже сама по себе. Раздались угрозы по адресу Калокира, призывы к князю выгнать его с Руси, а лучше убить. Но патрикий видел, что дальше криков не пойдёт дело, если Святослав первым не прольёт кровь.
Святослав, тем временем, вырвал руку из цепких пальцев Гийома и попытался ударить его в висок рукояткой сабли. Не будь Гийом изворотлив, ему была бы верная смерть. Рагдай сразу выпустил руку князя, Лешко — узду арабского скакуна. Но раньше, чем Святослав дал шпоры коню, Калокир воскликнул:
— Стой, Святослав! Ты что, глупее Сновида? Он приготовил тебе ловушку! Остановись, говорю!
Святослав замешкался. Иоанн, подъехав к нему, продолжил:
— Ведь над тобою будут смеяться! Скажут, что ты был разорван смердами! Этого тебе надо?
— Гийом! Скажи, ты мне верен? — перебил князь, повернувшись к франку.
— Глупая смерть, Святослав, — мрачно покачал головой Гийом, — если ты поскачешь вперёд, поскачу и я. Только знай — Роксана погибнет сразу же после нас!
Святослав задумался. Очень быстро приняв решение, он вложил свою саблю в ножны. Лешко вновь сел на коня.
— Князь, лучше бы нам уехать отсюда, — проговорил Иоанн, следя за толпой. То, что с ней творилось, его встревожило не на шутку. Он понимал, что старый колдун не смог бы заставить собранный им народ атаковать князя, да вот беда — мятежом, судя по всему, уже верховодил кто-то другой. Иоанн почувствовал это, когда заметил, что толпа стихла и начала редеть. Часть бунтовщиков вдруг кинулась в стороны от неё, и их след простыл. Остальные двинулись прямо на Святослава, крича:
— Отдай нам, князь, грека!
— Зло он принёс на Русь!
— Проклянёт Сварог нас всех за него!
— Отдай, Святослав, а то и тебя прикончим!
Но раньше, чем крикуны успели перейти к делу, раздался топот копыт, и со стороны Боричева на площадь выехали четыре вооружённых всадника. Это были тысяцкие — Сфенкал, Куденей, Даниил, Икмор. Приблизившись к князю и его свите, военачальники осадили своих коней. Один вид Икмора, который одной рукой обнажил широкий двуручный меч, сразу остудил воинственный пыл толпы. Бунтари замедлили шаг, а потом и вовсе остановились, не прекращая требовать и грозить.
— Что делаем, князь? — натянув уздечку, спросил Икмор на всю площадь.
— Убьём их всех, — сказал Святослав, — они не уймутся.
И тут произошло то, чего опасался зоркий и наблюдательный Калокир. Из толпы и из кабаков, стоявших неподалёку, вышли лихие. Их была сотня. Выхватывая мечи, они устремились на отряд князя.
— Прочь, Иоанн! — вскричал Святослав, взяв рукоять сабли. Через миг та, выскользнув из ножен, рассекла череп самого быстрого из лихих. Другие не дали убить себя так легко. Завязалась схватка. Пример лихих воодушевил толпу. Опять зашумев, она устремилась им на подмогу. У Калокира не вышло ускакать сразу. Ему пришлось схватиться с двумя лихими. Рагдай направил коня к одному из них и отвлёк его на себя. Едва успев увильнуть от меча Рагдая, лихой ответным ударом выбил оружие из его руки. Но Рагдая спас от смерти Гийом. Подскакав к лихому, он тут же снёс ему голову. Иоанн, тем временем, увернулся от своего противника и погнал коня к Боричеву въезду.
— Скачи за ним! — приказал Рагдаю конюший, взяв на себя сразу трёх врагов, чтоб освободить ему путь. Рагдай пришпорил коня.
Когда два приятеля проскакали вдоль почти всего переулочка между баней и Сарацинским подворьем, из бокового проулка вдруг вышли навстречу им несколько лихих. Они обнажили мечи. Иоанн с Рагдаем, вздыбив коней, повернули их. Но обратный путь уже был отрезан тем же числом убийц, которые вышли из самого подворья. Иоанн снова вынул из ножен саблю, хотя и знал, что она его не спасёт. Рагдай, который был безоружен, полностью растерялся. Скверные полминуты пришлось бы им провести, кабы из-за бани внезапно не появился Лелюк с топором в руке. За ним шли Агарь и медведь Топтыга на задних лапах. Агарь вела его на цепи. Медведь был в кольчуге. Он грозно скалил клыки. Приблизившись к первой группе лихих, скоморох сказал:
— А ну, пропустите этих двоих! Если я начну драться с вами, баба медведя спустит. Он многих из вас порвёт, прежде чем другие его заколют.
Лихие переглянулись.
— Ты что ж, Лелюк, поперёк Сновида идёшь? — воскликнул один из них, давая знак прочим не шевелиться.
— Точно. Сновид — уже не жилец. Не князь, так Залмах его порешит!
— Но знай, ты сейчас и против Залмаха!
— Я за него никогда и не был.
— Не дайте греку уйти, с медведем я сам управлюсь! — сказал главарь, замахнувшись саблей на Лелюка. Иоанн-патрикий успел подумать, что надо сделать попытку пробиться сквозь строй лихих. Следующей мыслью патрикия было то, что пути Творца неисповедимы.
— Тревога! — крикнул ватажник, первым почуявший дрожь Подолия под копытами лошадей. Все лихие сразу бросились врассыпную. Агарь, Лелюк и медведь юркнули за баню. Через мгновение двести всадников из Лидуловского отряда заполонили проулок и, закружив Рагдая с патрикием, поскакали сразу на площадь, где продолжался неравный бой.
Пьяная толпа никак не могла одолеть нескольких умелых рубак, хоть и напирала со всех сторон. Гийом и Сфенкал защищали князя справа и слева. Три других тысяцких и Лешко старались прорубить путь к Ляшскому подворью, где можно было укрыться. Наскок двухсот верховых, с галопа врубившихся в край толпы, поверг её в ужас. Десятки бунтовщиков, которые не успели даже поднять дубьё на безмолвных всадников, прилетевших невесть откуда, погибли сразу. Прочие же, решив, что на них обрушилась вся дружина, с воплями ринулись в переулки. Шпоря коней, дружинники настигали их и рубили. Тем из мятежников, кто успел достичь подворотен, удалось скрыться — в Киеве было много путаных закоулков, где всадник не мог преследовать пешего.
Иоанн и Рагдай, вернувшись на площадь, застали князя за странным делом. Склонившись к уху коня, он что-то шептал. Арабский скакун, будто соглашаясь, кивал гривастой башкой, храпел, бил копытом. Со всех сторон к Святославу быстро съезжались, вкладывая сабли и мечи в ножны, его бойцы. Сфенкал и Гийом подъехали в числе первых. Франк сообщил, что удалось взять дюжины две пленных.
— Прикончить их, — сказал Святослав, выпрямляясь, — живым мне нужен только Сновид. Прочеши весь город, слободы, лес! Найди мне его.
— Для этого нужно несколько сотен воинов, — возразил Гийом, — а тебя нельзя оставлять сейчас без охраны.
— Сколько вас здесь? — спросил Святослав одного из отроков, разогнавших толпу.
— Две сотни. Все остальные за вёсла сели. Их кони скакали с нами, на поводу. Услышав звук рога, мы сразу бросили тех коней, а своих пришпорили.
— Так те кони, значит, считай, пропали?
— Нет, мы как раз проезжали хутор. Их там поймают и сберегут.
Всё больше дружинников собиралось около Святослава. Тот размышлял, теребя поводья. Со всех сторон доносились стоны раненых бунтарей, валявшихся среди трупов. Никто из отроков, раньше князя вступивших в битву с мятежниками, не выжил. Их кони также погибли. Лишь один конь — саврасый, весь в пятнах крови, бегал по площади и тревожным ржанием звал хозяина. А хозяин лежал на земле ничком, и красное корзно было задрано ему на голову. Поэтому жеребец и не мог понять, что случилось. Рядом валялся рог, окованный серебром. Рагдай, проезжая мимо, не поленился сойти с коня, чтобы подобрать эту удивительную штуковину. Он привёз её Святославу. Князь, отдав рог какому-то воину, обратился опять к Гийому:
— Возьми, пожалуй, полторы сотни отроков и расставь посты возле леса. Отправь в Чернигов гонца. Пускай Ратибор пришлёт мне дружинников, сколько сможет.
— Князь, уже поздно ставить посты! — воскликнул Гийом, — да и для того, чтоб никто не смог выскользнуть из Киева, нужно не полтораста бойцов, а пятнадцать тысяч.
— Бери две сотни, только не смей говорить мне, что я дал глупый приказ!
И, пришпорив Ветра, князь устремился к южной стороне Киева. Иоанн, Рагдай и четверо тысяцких поскакали за Святославом.
Все улицы впереди были непривычно безлюдны. Издали увидав на большой возвышенности дворец из белого камня, с четырьмя башнями по углам, Калокир подумал, что у Иосифа на Дону был точно такой же. Княгиня Ольга, распорядившаяся построить этот дворец двадцать лет назад, уже тогда знала, что её сын обязательно разгромит хазар и станет каганом.
Князь так спешил, что его попутчики от него отстали на полверсты. Он их дожидался перед ступенями белокаменного чертога. Отдав запаренных лошадей прибежавшим конюхам, все вошли во дворец и по гулкой лестнице поднялись на второй этаж. Там, остановившись возле дверей пиршественной залы, князь приказал тысяцким подняться на башни и наблюдать за городом, а Рагдаю — стоять на страже перед дверьми. Патрикия повёл в залу.
Пройдясь по ней, посол смог удостовериться, что два года назад Святослав, действительно, не с пустыми руками вернулся в Киев. Восемь столов, каждый из которых тянулся по всей длине этой большой залы, были уставлены золотой посудой. Не менее интересный вид имели колонны из малахита. Делаясь шире от пола к верху, эти колонны переходили в глубокие мозаичные своды. Под ними на золотых цепях висели светильники из индийских храмов. Стены от пола до самых сводов блистали царским оружием европейских стран и Востока. Но, приглядевшись, можно было заметить и боевое. Княжеский стол стоял поперёк, близ окон. Усевшись за этот стол, Иоанн наполнил кубок вином из какой-то местной резной посудины, сделал пару глотков и стал наблюдать за князем. Тот торопливо расхаживал от одной колонны к другой. Было похоже на то, что если бы он задел вдруг плечом колонну, то начал бы со всей силы бить по ней кулаком. С такой же горячностью прозвенел под сводами его голос:
— Ты мне, конечно, сейчас будешь говорить, что это устроил Джафар!
— А что же ещё могу я тебе сказать? — вздохнул Иоанн, — что это устроил твой белый конь? Может быть и так. Наверное, он мечтал получить дубиной по голове, чтобы не возить тебя больше к этой несчастной Роксане, которую ты скоро доведёшь до петли!
Князь остановился.
— Ну, хорошо. Я сейчас велю утопить этого купца, и хватит уже об этом!
— Не вздумай так поступать. Джафар — друг султана. Султану незачем знать о твоих намерениях. Пусть он продолжает слать тебе шёлк, гашиш, коней и невольниц. Ну а с Джафаром я нынче поговорю, и он прекратит интриги.
— Отлично. Но час назад из-за него были убиты тридцать моих дружинников! Ты что, хочешь, чтоб я простил ему это?
— Дружочек мой, успокойся! Этот купец от тебя никуда не денется. Если ты расправишься с ним сейчас, то просто упустишь возможность водить опасного врага за нос. Это такая же глупость, как перед битвой снять шлем!
— Ты что, агарян считаешь опасными? Ведь они очень далеко!
— Ты сегодня видел, как быстро могут они приблизиться. Я ещё два года назад говорил тебе, что они не менее для тебя опасны, чем христиане. Если бы ты избавил Азию от креста, как тогда хотел, то над нею сразу же утвердился бы полумесяц! Да и не только над нею. Империя двести лет преграждает путь сарацинским ордам в Европу!
— И всё-таки агаряне гораздо лучше, чем христиане, — возразил князь и присел на край большого стола. Иоанн подумал, как хорошо было бы сейчас лечь спать. Но он продолжал:
— Это тебе кажется, потому что ты привык иметь дело только с торговцами. Кстати, в Киеве продают гашиш?
— Джафар меня им снабжает. Гийом не любит, правда, его гашиш. Он берёт другой. Уж не знаю, где.
— Гийом — исключительный человек. Прошу тебя, Святослав, доверяй ему!
— Не могу, — сделал Святослав грустный жест, — он меня покинет, как только им овладеет блажь лететь на край Света за своим прошлым. Оно ему очень дорого.
— Да, Гийом — с чудинкой. Я это знаю. Возможно, он вправду тебя покинет. Но не предаст. Если тебе хочется, чтобы он остался с тобой до смерти, вели ему охранять Роксану.
Князь поглядел на патрикия с удивлением. Тот опять приложился к кубку и пояснил:
— Гийом никогда не бросит Роксану. Причина очень проста: он прекрасно знает, что ей всё время будет грозить опасность. Он не влюблён в неё — его сердце навеки занято тенью. Но если сама Роксана попросит его защиты, то никакие враги не будут страшны этой благородной девушке.
— Гийом также нужен армии, — заявил Святослав решительно, — он не только конюший, но и отличный тысяцкий. А Роксану и без него стерегут неплохо.
У Калокира мелькнула некая мысль, но он удержал её при себе.
— Поступай, как знаешь. Лешко и вправду неплох.
— А что мне делать с монахом, как ты считаешь?
Иоанн не понял.
— С монахом? С каким монахом?
— С духовником.
— Вышвырнуть пинком. И больше о нём не думать.
Взяв со стола большой жбан, наполненный брагою, Святослав хлебнул её с треть ведра. Поставив посудину где стояла, хотел он что-то сказать, но у Калокира опять вдруг что-то мелькнуло — да с такой силою, что глаза его разгорелись.
— Послушай-ка, Святослав! Как ты думаешь, от кого Сновид разузнал точный день и час моего приезда? Кто мог сказать ему, что от места битвы со степняками я скачу в Киев с одним попутчиком?
— Кто?
— Залмах.
Ноздри Святослава раздулись.
— С чего ты взял?
— Мы с Рагдаем его увидели на опушке леса, как только тронулись в путь! Он тоже был на коне. Узнав меня издали, сразу же ускакал в лесную чащобу.
— А это был точно он?
— Несомненно. Я видел его в июне, на побережье, около Буга.
И Калокир рассказал подробности.
— Всё понятно, — прищурился Святослав, — стало быть, Джафар встречается с ним! Это хорошо. Он поможет нам его изловить.
— Но предоставь мне договариваться с Джафаром!
— Я собираюсь дать нынче пир. На нём и договоришься.
В залу вошёл Гийом. Усевшись на стол бок о бок со Святославом, он взял тот же самый жбан и примерно столько же из него отпил. Потом тяжело тряхнул головой.
— Посты я расставил. Пока светло, Сновид не уйдёт от Киева далеко. Если бы знать точно, что у него нет какой-нибудь потайной норы под стеной, можно было бы поставить дозорных лишь у ворот да прочесать город.
Гийом оставил двери открытыми. Иоанн заметил Рагдая, сонно стоявшего в коридоре. Он подозвал его. Усадив за княжеский стол, налил ему полный кубок вина.
— Не смущайся, пей.
Но под взглядом князя, который вместе с Гийомом сидел на большом столе и болтал ногами, Рагдаю всё же было неловко. Быстро осушив кубок, он хотел встать, однако патрикий остановил его и налил ещё. Пока Рагдай пил, его друг-приятель заговорил вновь со Святославом:
— Ты помнишь, князь, Авраама? Купца, хазарина?
— Нет, не помню.
— Он бился против тебя около Саркела, — дал пояснение Иоанн, — а после сражения ты ему подарил шапку драгоценных камней.
Лицо Святослава сделалось удивлённым. Гийом, взглянув на него, присвистнул.
— Ого! Неплохой подарок, пресветлый князь! Но за что же ты наградил так щедро врага? За кровь друзей, что ли?
— Тебя это как касается? — вспылил князь и толкнул конюшего с такой силой, что тот едва не свалился, — ты что, взял меньше?
— Я правильно понимаю, что ты не помнишь этого Авраама? — нетерпеливо вмешался в ссору патрикий.
— Нет, — сказал Святослав, — и таких подарков я никогда никому не делал.
Рагдай поставил кубок на стол. Усталость вдруг сломила его. Уже не стесняясь князя, он растянулся на резной лавке и вмиг уснул.
Его разбудили крики Лидула.
— Приволоку его через час! — вопил храбрый викинг, — я знаю все дыры в Киеве, как свои карманы! Лихие мне сами его притащат! Залмаха — тоже!
— Ты их сперва отыщи, лихих-то, — раздался голос Гийома. Мучительно заморгав, Рагдай потянулся, зевнул и сел. За окнами уж стемнело. По зале бегало много слуг. Они расставляли на столах яства. Ими руководил степенный и аккуратный ключник Добрыня. Девушки с лучинами, забираясь на специальные лесенки, зажигали храмовые лампады. Иоанн, князь, Гийом и Лидул стояли возле колонны.
— Как ты сумел примчаться так скоро? — спросил патрикий варяга.
— Конь был со мной на ладье Всеслава! Как только ветер донёс по реке звук рога, я сел в седло, погнал коня в воду, выплыл на берег и полетел быстрее стрелы!
— Сейчас у меня нет ни одного отрока тебе в помощь, — предупредил Святослав, оборвав рассказ гневным жестом.
— Да мне никто и не нужен! — не успокаивался Лидул. Но тут его взгляд упал на Рагдая, который поднялся с лавки, — нет, вот его, пожалуй, возьму!
Рагдай промолчал. Его голова гудела и ныла, хоть он проспал несколько часов.
— Поедешь, Рагдай? — спросил Иоанн.
— Куда?
— Лидулу нужен помощник, чтоб взять Сновида. Отроки все стоят вокруг Киева на постах, а Гийом и тысяцкие должны быть около князя, чтобы его охранять. Остаёшься ты.
— Но я безоружен, — сказал Рагдай.
— Возьми со стены любое оружие, — предложил Гийом. При взгляде на стену, блистающую стальной красотой, Рагдай озадачился. Видя его неопытность, Гийом тут же снял со стены и подал ему прямой франкский меч, длиной подходивший к ножнам от прежнего. Клинок лёг в них, будто родной. Проверив на всякий случай, легко ли он вынимается, Рагдай вышел из залы вслед за Лидулом.
Сходя по лестнице в полутьме, они встретили Икмора, который вёл под руку Роксану. Князь приказал гиганту доставить её на пир. Заметив Рагдая, прекрасная египтянка сделала вид, что её подташнивает, и стала стремительно подниматься дальше одна, оставив Икмора болтать с Лидулом. Их разговор был, впрочем, коротким. Узнав, что Лидул с Рагдаем едут ловить Сновида, Икмор спросил, много ли гостей уже собралось, получил ответ, что нет ещё никого, пожелал удачи и кинулся догонять Роксану.
Глава девятнадцатая
На улице сильно похолодало. Повалил снег. Первый в том году. Сквозь его завесу луна, которую с трёх сторон обступили тучи, казалась лицом покойника, заглянувшего в дом сквозь ночную изморозь на окне. Сев на лошадей, Рагдай и Лидул двинулись к раскрытым настежь воротам. Около них они приостановились, с высоты глядя на нижний Киев — притихший, залитый кровью. Были видны только огоньки, трепетно мерцавшие под горами. Десятка два огоньков.
— Костры палят смерды, — сказал Лидул и хлестнул коня. Следуя за тысяцким вниз по склону, Рагдай застёгивал свой ромейский камзол. Пальцы на ветру леденели.
— Куда ж ты подевал меч свой? — спросил Лидул, не глядя на спутника, — потерял?
— Да, нынче. На площади.
— Ты совсем не умеешь клинком владеть? Научу, не бойся!
Пересекли Боричев. Оказалось, что жгут костры и на площадях, и в проулках. Киев, наполовину вытесненный из мрака дрожащими огоньками и неподвижным лунным сиянием, походил на дневной не более, чем трёхдневный труп на живого. Все настоящие мертвецы были уже убраны, кровь впиталась в землю бесследно. Гревшихся у костров молодых парней и девиц Рагдай никогда доселе не видел. Они спокойно приглядывались к нему и к Лидулу, ехавшим рысью. Лидул не выказал интереса к ночным гулякам. Похоже было, он знал, что это за люди. Одна из девок его окликнула:
— Что, Лидул, обрыдла тебе твоя тощая кикимора с длинными волосами? Возьми меня!
— Зачем ты сдалась мне после кикиморы? — недовольно бросил Лидул, хоть девка была красивая. В его тоне слышалась оскорблённость. Заметив это, красавица рассмеялась и громко плюнула вниз. Все её подруги сделали то же. Лидул в ответ пригрозил им плёткой. Но он спешил, и они с Рагдаем остановили коней только у дверей жидовского кабака.
Гостей в кабаке не было совсем. Хайм подметал пол небольшой метлой.
— Где твоя жена, сын собачий? — спросил Лидул, подойдя к нему. Взглянув на варяга с грустью, Хайм дал ответ:
— А нет у меня жены.
Рагдай, стоя на пороге, похолодел.
— Куда ж она подевалась? — не отставал Лидул.
— Ушла.
— Давно ли?
— Сегодня.
— С кем?
— Я не знаю, — ответил Хайм и вновь замахал метёлкой. Лидул ногой выбил её у него из рук. Самого еврея схватил за шиворот и встряхнул.
— Не скажешь мне правду, жид — отвезу тебя к Святославу! Его борзых ещё не кормили. Здесь, сволочь, здесь, в твоём кабаке, мятеж начинался!
— Я знаю, он не соврал, — вмешался Рагдай, взяв тысяцкого за локоть, — Агарь спасла нынче жизнь патрикию Иоанну! Лелюк был с нею. Должно быть, они вдвоём ушли, опасаясь мести Сновида.
Тысяцкий отпустил хозяина кабака, резко повернулся к Рагдаю.
— Ты всё это видел сам?
— Да, я был с Иоанном. Лихие нас изрубили бы, если бы не Агарь и Лелюк с Топтыгой.
Лидул задумался. Хайм вздохнул.
— Сновид сейчас в Киеве? — обратился к нему варяг, помолчав.
— Не знаю, Лидул. Откуда мне знать про это? Сам понимаешь — я был бы счастлив, если бы ты Сновида поймал.
Два воина вышли из кабака. Когда сели в сёдла, Рагдай спросил, что за парни с девками жгут костры на всех площадях.
— Да это всё воры, которым Горюн и Хорш житья не давали. Нынче у них — веселье. Сейчас заедем ещё…
Лидул не договорил. Обогнув кабак, два всадника двинулись по извилистому проулку, который вёл в темноту. Внезапно дорогу им преградил какой-то мужик с окладистой бородой, возникший из темноты другого проулка. Взяв под уздцы лошадь тысяцкого, он тихо сказал:
— Лидул! Сверни к новгородцам.
— Кто ты такой? — схватился варяг за рукоять сабли.
— Имя тебе ничего не скажет. Но я — из Любеча.
— Хорошо.
Услышав такой ответ, мужик шмыгнул за угол. Тысяцкий и Рагдай направили лошадей туда же. По узкой улице, что тянулась между двумя рядами торговых лавок, любчанин шёл не спеша. Два всадника следовали за ним, как будто Лидул не знал, куда ехать. Путь был недолог. Улица упиралась в стену очень большого купеческого подворья с башнями по углам. Подойдя к воротам, мужик ударил в них кулаком. Послышался лязг засовов, и обе створки, толкаемые двумя дружинниками, раскрылись. Въехав во двор, Лидул и Рагдай достигли крыльца одного из трёх теремов, стоявших среди складов и конюшен. Там они спешились и под взглядами нескольких дюжих молодцев, охранявших терем снаружи, поднялись к двери. За нею воинов оказалось раза в два больше. Они о чём-то болтали около лестницы на второй этаж. Ответив на их приветствия, обращённые, в основном, к варягу, два гостя по ней взошли, и Лидул открыл первую же дверь.
В натопленной горнице, при свечах, толпой сгрудились купцы богатого вида, числом около десятка. С краешку виднелся дед Вирадат, державший подмышкой гусли в овчине. Возле небольшой печки, в которой теплились угольки, прохаживалась девица лет двадцати — рыжая, худая, одетая как княжна. Она что-то обсуждала с купцами, но их беседа остановилась, как только скрипнула дверь. Увидев девицу, Рагдай подумал, что недурна она личиком, хоть и стерва. Лидул же, кажется, думал только о том, что зря он сюда припёрся. Едва взглянув на вошедших, девица сказала прочим, годившимся ей в деды и в отцы:
— Всё, идите, братцы! Я буду думать над тем, что вы предложили.
Купцы и старый гусляр направились к двери. Последний, глядя в глаза Рагдаю, собрался что-то сказать, но Лидул негромко предостерёг его свистом, и рот старика закрылся. Опустив голову, вышел дед за купцами.
— Чего тебе опять надо? — спросил Лидул у девицы. Её серые глаза пристально прошлись по Рагдаю. Потом уставились на варяга.
— Я одного тебя лишь звала, Лидул!
— Один я с тобой говорить не стану, — заявил тысяцкий. Рыжей стерве стало смешно. Она на Лидула фыркнула, будто лошадь, и приосанилась, как царевна перед сватами.
— Неужто боишься князя? Он ведь уже давно меня не ревнует!
— Я ничего об этом не знаю и не желаю знать. Говори быстрее, что надо?
— Прекрасно знаешь ты всё, — задрала девица длинный и тонкий нос, — так князь, стало быть, боится меня настолько, что прекращает доверять всякому, кто побыл со мною наедине?
— Об этом спроси у самого князя. Или у Вирадата. Он, я гляжу, куда лучше Святослава знает его дела.
Тут девица вдруг отколола штуку. Выставив вперёд ножку в жёлтом сафьяновом башмачке, она чуть согнула её в коленке и подняла на бедро подол длинного кафтана. Ножка была не голая, а в чулке, но всё же Рагдай на неё уставился и не мог отвести глаза. Не в пример ему, тысяцкий не стал даже и глядеть. Он сделал движение, чтобы выйти. Девица, бросив дурачиться, побежала наперерез ему и решительно преградила путь.
— Послушай, Лидул, послушай! Неужто ты без оглядки на Святослава уже и шагу ступить не можешь? Ты, храбрый воин знатного рода! Бери пример хотя бы с Гийома, в дела которого князь не смеет совать свой нос!
— Так говори с ним, раз он такой умный, — пожал плечами Лидул.
— Я была бы рада, но не ему Святослав велел разыскать Сновида!
Только теперь Рагдай вдруг сообразил, кто эта девица. Он мог бы сразу это понять, но облик её и властность прямо с порога его навели на мысль о необычайно знатном происхождении.
— Вижу, что во дворце ушей у тебя немало, и ноги у них проворные, — покачал головой Лидул, — а зачем Сновид тебе нужен?
— А это не твоё дело! Дам тебе сразу двадцать пять золотых, если ты притащишь Сновида сперва ко мне. Я лишь полчаса с ним поговорю, а потом вези его к Святославу.
— Ты мне дашь сразу двадцать пять золотых? — повторил Лидул, рассмеявшись, — ох, и овца ты, Малуша! Святослав даст мне в два раза больше за мой рассказ о нашей с тобой беседе.
— Зачем ты, викинг, делаешь себя смердом? — высунула девица язык, неплохо изобразив тупое животное, — тьфу! Противно.
— Викинг, делающий себя смердом, не так смешон, как холопка, делающая себя госпожой, — был ответ Лидула. На эти его слова кривляка обиделась. Раскрасневшись, стала орать:
— Ничтожество! Пёс! Холуй! Забыл ты, скотина, с кем говоришь? Я сделаю так, что Святослав нынче же тебе даст печной кочергой по глупой твоей башке! Египтянке — тоже!
— Запомни про египтянку, — взглянул Лидул на Рагдая, — передашь князю эти слова, когда над Роксаной вновь соберутся тучи!
Малуша захохотала.
— Тьфу на тебя! Кобель шелудивый! Вся ваша свора на эту тридцатилетнюю шлюху течёт слюной! Скоро загрызёте друг друга из-за неё, меня обвиняя в своей погибели! Я всегда виновна у вас во всём! А велик ли толк от вашего лая? Лишил меня Святослав хоть чего-нибудь? За мной — верхний Днепр! И за мной Новгород, как ты видишь! Великий Новгород! Не ругайся со мной, дурак. Найди мне Сновида.
— Он сейчас в Киеве? — спросил тысяцкий так спокойно, будто никто ему не грозил. Рыжая нахалка тоже остыла.
— Гусляр об этом не знает.
— Две сотни монет готовь.
— Полторы!
— Нет, две.
Девушка смолчала. Приняв молчание за согласие, тысяцкий повернулся и быстро вышел. Рагдай нагнал его в коридоре.
— Ты что, и вправду собрался Сновида к ней притащить? — шепнул он варягу, когда спустились они во двор.
— А почему нет? Тебе помешают сто золотых? Мне лично не помешают. Пускай Малуша с ним потолкует, прежде чем князь прикончит его. Куда он от князя денется? Никуда.
Рагдай не стал спорить. Ему было всё равно. От ворот подворья он и Лидул поскакали вниз, к северной окраине. Они мчались заснеженными проулками, мимо низких домишек с тёмными окнами, из которых слышался плач овдовевших женщин.
— Куда мы едем? — спросил Рагдай у варяга.
— Если Сновид ещё в Киеве, то он может быть только в одном месте! Туда и едем.
Рагдай уж знал, что это за место. Когда два всадника, протащив лошадей в широкий пролом забора, медленно ехали вдоль ручья, снегопад усилился. Тишина стояла в саду такая, что было слышно, как снег соскальзывает по голым веткам деревьев. Лидул решил приблизиться к дому между двумя буграми со стороны Северных ворот. Пришлось сделать крюк, оставить коней в ракитах, под крутым берегом широко разлившегося ручья, и тихо идти по воде к бугру, покрытому снегом и бледным светом луны. На самой вершине стоял дозорный. Берег, поросший сплошь тростником и кустами, скрывал крадущихся. Им удалось подойти к бугру, склон которого очень круто дыбился над ручьём.
— Нам его не снять, — прошептал Рагдай, глядя на дозорного.
— Стой здесь и не шевелись, — приказал варяг и полез на берег тише змеи. Одолев обрыв, он скользнул в заросли крапивы, которые обступали бугор, всходя на его подножие, и пополз к пологому склону. Рагдай смотрел на дозорного. Тот с ленцой озирался по сторонам. Луна, ярко озарявшая всё вокруг, вполне успокаивала его. Но вот рядом с ним возник силуэт Лидула, который вполз на бугор и молниеносно встал во весь рост. Сверкнул клинок сабли, и голова лихого, скатившись вниз по откосу, упала прямо в ручей возле ног Рагдая. За ней скатилось кровоточащее тело.
Рагдай вскарабкался на обрыв. Лидул его ждал, спустившись с бугра. Они его обошли, раздвигая заросли, и приблизились к двери домика. Дверь была заперта. За нею послышался голос Хорша:
— Ждём ещё час! Я думаю, тучи луну затянут.
— Без толку ждать, до зари прождём, — возразил совсем незнакомый Рагдаю голос, — знаешь, чего дождёмся? Княжеских псов!
— Их мало, и все стоят вокруг Киева. А придут сюда — подадимся в лес. Ведь их уж не будет возле него!
— Что скажешь, Сновид? — спросил Шелудяк.
— Беда нам, что выпал снег, — отозвался волхв, — след оставим!
Рагдай с разбегу высадил дверь и, обнажив меч, набросился на лихих. Они повскакали из-за стола. Было их примерно двенадцать — Сновид, Горюн, Хорш, Василь, Дорош, Шелудяк и несколько неизвестных. Рагдай сразился сразу с двумя, в последний момент успевшими взять мечи, а Лидул — с Горюном, вынувшим саблю. Другие ринулись в клеть, где Рагдай спал с Хлеськой несколько дней назад, и заперли за собой дубовую дверь.
Зарубив Горюна, тысяцкий прыгнул на двух лихих, теснивших Рагдая. В первый же миг он проткнул насквозь одного, схватился с другим и, вышибив меч из его руки, отсёк саму руку, а затем голову. Совсем уже не лихой лихой грохнулся на лавку и опрокинул её, а его башка откатилась. Рагдай, тем временем, ломал дверь, за которой скрылся колдун с лихими. Дверь открывалась в сторону клети, но так был крепок засов, что Рагдай не знал уж, как с нею быть.
— Быстрее! — крикнул Лидул. Рагдай, уперевшись ногою в неровность пола, ещё раз налёг плечом, и засов не выдержал, треснул. Дверь распахнулась. Ворвавшись в клеть, два дружинника не застали там никого. Окно было заперто изнутри. Убедившись в этом, Лидул прошёлся по клети, не отрывая взгляда от пола.
— Дай-ка огня, — велел он Рагдаю, остановившись возле скамьи. Рагдай сходил в горницу и принёс оттуда лучину. Лидул поднёс её к полу, присев на корточки, и тогда уж оба увидели среди досок квадратную крышку люка. Она по цвету не отличалась от половиц, и щели в ней были, как между ними.
— Подземный ход! — прошептал Рагдай, заломив на затылок шапку. Лидул просунул лезвие сабли в щель между полом и крышкой, чтоб приподнять последнюю. Но напрасно. Её держал изнутри засов. Рагдай огорчённо выпрямился.
— И как я в тот раз её не заметил?
— Я уже понял, что ты здесь был, — произнёс Лидул, также встав, — попробуй-ка её выломать!
— Не смогу. Тут не за что взяться.
Вернулись в горницу. На столе лежали сало и хлеб, нарезанные кусками. Стоял жбан браги. На нём висели ковши. Рагдай, не евший целые сутки, сунул меч в ножны и сел за стол. Лидул сделал то же. Вдоволь наевшись, они испили по полковша.
— А что ж мы не известили посты за городом? — спохватился Рагдай, ставя ковш на стол.
— Потому, что мы должны взять Сновида, а не они, — объяснил варяг, — забыл уговор с Малушей?
— Так что же, и князю не говорить про то, что здесь было?
— Конечно, нет.
— Куда мы сейчас поедем?
— К нему, на пир. Сновида возьмём в ближайшие дни. Ему от меня никуда не деться.
Рагдай внезапно задумался.
— Слышь, Лидул! А что, если там не подземный ход, а всего лишь подпол, и они в нём сейчас выжидают?
— Нет, это подземный ход. Ты помнишь, о чём они говорили здесь, когда мы с тобой подходили к дому?
— Да. Они спорили, когда лучше уходить в лес, сейчас или позже.
— Каким путём они смогли бы уйти из Киева в лес, если не подземным? Ворота заперты, вокруг стен — посты, На небе луна.
Рагдай согласился. Но когда встали, он отволок тяжелый стол в клеть и, перевернув, положил на люк. На стол взгромоздил четыре дубовых лавки. Лидул наблюдал за ним с безразличным видом. Кровь, в которой лежали трупы, ещё дымилась. Двум сотрапезникам этих трупов делать у них в гостях было больше нечего, и они направились к лошадям. Ночь была приятная. Снег валил, скрипел под ногами свежо и звонко.
Глава двадцатая
Подъезжая к дворцу, Лидул и Рагдай услышали близ него сердитые голоса. Они далеко разносились в морозном воздухе и звенели по всему саду. Это был спор. Целая толпа умоляла князя не ехать в степь за Днепром. Потом оказалось, что Иоанн, Роксана, Гийом и военачальники, да ещё и угорские храбрецы вышли из дворца вслед за Святославом, поскольку тот заявил, что возле реки рыщут печенеги, присланные каким-то его врагом. Спустившись во двор, все, точно, услышали слабый вой, который, действительно, доносился из-за реки. Она широко и ровно чернела под снегопадом. Луна позволяла видеть за нею степь на несколько вёрст.
— На свежем снегу всадников отсюда было бы видно, — сказал Гийом, внимательно приглядевшись к белым пространствам, — нет, степь безлюдна до горизонта! То волчий вой.
— А волков ты видишь? — рассерженно спросил князь.
— Они не такого размера, чтоб их возможно было увидеть ночью за столь широкой рекой, — вздохнула Роксана, — давай вернёмся на пир!
— Это печенеги, — упрямо повторил князь, — я не понимаю, куда смотрели дозоры? Гийом, бери сотню всадников и на лодках переправляйся за Днепр!
— Не нужно этого, — воспротивился Калокир, — кочевники для того и явились, чтоб ты отправил воинов в степь и остался в Киеве без охраны! Это ловушка.
— Но для тебя, а не для меня! Оставлю тебе всех воинов, кроме двух, и сам поскачу. С Икмором тебе здесь будет не страшно. Гийом, Ратмир! За мной, к лошадям!
Все тысяцкие и угры, обступив князя, стали наперебой его уговаривать отказаться от полоумной затеи. Но он, не слушая, растолкал их и зашагал к конюшням. Гийом и двадцатилетний Ратмир, недавно вернувшийся от девчонки, последовали за ним. Роксана и Калокир догнали его и схватили за руки, умоляя остановиться. Он оттолкнул их так, что они упали, и даже чуть не взялся за саблю.
— Прочь! Не смейте соваться в мои дела!
Торопливо встав, наложница и патрикий продолжили убеждать, но на расстоянии, потому что князь был взбешён. Как раз в это время выехали из сада Рагдай с Лидулом.
— Патрикий прав, Святослав! — воскликнул последний, — не для того печенеги начали выть, чтоб ты их переловил! У них на уме какая-то гнусность.
— Я целиком согласен с Лидулом, — сказал Гийом. Всадники, тем временем, спешились. Князь спросил у них, где Сновид.
— Сновид ускользнул из Киева ещё днём, — ответил Лидул, — так что, можешь смело снимать посты. Пусть дружина будет рядом с тобой, потому что в Киеве что-то зреет. Я это понял, когда проехался по нему.
Князь довольно редко прислушивался к Лидулу, однако на этот раз он решил отойти от данного правила и немедленно приказал Гийому снять все дозоры. Взяв у Лидула с Рагдаем измученных лошадей, Гийом их повёл в конюшню. Роксана начала плакать. Конечно же, Святослав с виноватым видом к ней подошёл и обнял её.
— Ты меня толкнул! — вскричала она, слабо уклоняясь от поцелуя.
— Но не убил же, — резонно заметил князь. Она попыталась убить его, и всё у них кончилось двухминутным сладким сосанием. После этого Святослав взглянул на патрикия и хотел сказать ему что-то, но Иоанн с улыбкой опередил его:
— Дорогие мои друзья, становится холодно! Не вернуться ли нам за стол? Пятьсот человек нас ждут.
— Вернёмся, вернёмся, — заспешил князь и, взяв египтянку под руку, не замедлил исполнить своё решение. Все военачальники и послы вошли после них. Около дверей остались лишь Иоанн и Рагдай, которому тот дал знак обождать. Сначала Рагдай не понял, что на уме у патрикия. Лишь когда Иоанн направился к середине двора, его друг заметил, что там стоит ещё один человек. Это был Лешко. Он напоминал изваяние и глядел на чёрные небеса.
— Ты о чём грустишь? — хлопнул Калокир дружинника по плечу. Тот вздрогнул, хотя не мог не слышать шагов, затем опустил глаза и тихо промолвил:
— Среди ребят, которых убили смерды, были мои друзья.
— Так ступай на пир и выпей за них!
— Я выпил уже достаточно. Не пьянею.
— Ты пьян, Лешко! Очень пьян.
Дружинник, не отвечая, медленно повернулся и зашагал в сторону ворот. Его в самом деле слегка качало. Вскоре он скрылся среди деревьев.
— Что это с ним случилось? — спросил Рагдай, подойдя к патрикию.
— Объясню потом. Сперва ты скажи, где Сновид?
Рагдай очень коротко рассказал о встрече с Малушей и о побоище в старом доме между двумя буграми.
— Отлично, — задумался Иоанн, — гусляр, стало быть, для чего-то всё растрепал бывшей девке князя. Слушай, Рагдай! Мы должны сегодня же взять Сновида, не то Лидул нас опередит.
— Да это легко сказать, взять Сновида! Как мы его возьмём?
— Сейчас что-нибудь придумаем.
И два друга отправились во дворец. По всем его лестницам разносились крики из залы, в которой шумело пиршество. Её двери были открыты.
— Ты не голодный? — спросил Иоанн Рагдая, когда они приблизились к ним.
— У лихих поел. Поспать бы часок!
— И мне бы поспать денёк, — сказал Иоанн, — жди здесь.
И прошмыгнул в залу. Рагдай сел на пол, прижавшись к стене лопатками. Его веки сами собой сомкнулись, и в тот же миг он увидел сон. Приснилась ему Агарь, одетая во всё чёрное, по обычаю своего странного народа. Приложив палец к губам, жена Хайма шла по залитой солнцем пыльной дороге к нему, Рагдаю, а он шёл к ней. Откуда-то сверху — должно быть, с неба, гремело множество голосов, и громче других был голос Лидула. Но почему-то Лидул рассказывал о вещах, далёких от неба и от Агари, да и от пыльной дороги. Предметом его рассказа была какая-то пьянка на корабле, во время которой корабль прибило волнами к незнакомому берегу, и ему, Лидулу, вместе с другими викингами пришлось отбиваться от краснокожих, почти что голых людей в головных уборах из перьев. Над выдумками Лидула ржали человек сто, и в их числе князь.
Вдруг чья-то рука легла на плечо Рагдая. Он тут же открыл глаза. Перед ним стояли ключник Добрыня с большим масляным светильником и патрикий.
— Идём освобождать Хлеську, — сказал последний, — она посажена под замок за дружбу с Роксаной, и князь нынче позабыл её отпустить.
Рагдай удивлённо встал, ни о чём не спрашивая, и ключник повёл обоих в дальний конец коридора. Там глубоко в стене поблёскивала железом низкая дверь с закруглённым верхом. Вытащив из кармана большую связку ключей, Добрыня ту дверь открыл. За нею был выход к винтовой лестнице, и все трое направились по ней вниз. Добрыня шёл впереди, освещая путь. Спустившись в подвал, он и два приятеля оказались перед ещё одной дверью с большим висячим замком. Ключник его отпер, налёг на створку плечом. Она подалась, недовольно скрипнув тремя коваными петлями. Показался сводчатый коридор с множеством дверей, также изготовленных из железа. Несколько времени повозившись с замком на одной из них, Добрыня открыл для двух своих спутников и её.
Маленькая комната озарялась светом луны, сиявшей в оконце. На нём чернела решётка. Располагалось оконце впритык к высокому потолку. У стены стояла узкая лавка. Хлеська на ней сидела, задрав коленки. Она дрожала от холода, несмотря на плотный кафтан.
— Быстренько найди хорошие башмаки для неё, — велел Калокир Добрыне, — и полушубок. Кроме того, принеси мне острый топор.
Когда ключник со светильником удалился, патрикий подошёл к Хлеське, которая в лунном свете пытливо щурила на него глаза, и жестом приветствия прикоснулся к её вздёрнутому носу.
— Рад видеть тебя, красавица! Калокир — это я. Рагдай мне сказал, где прячется одноглазый. Сказал бесплатно. Стало быть, ничего он тебе не должен. Но я тебе заплачу, если ты поможешь найти Сновида. Сегодня он навсегда поссорился с князем и убежал из Киева.
— Сколько денег дашь? — перебила Хлеська, также изобразив некий жест приветствия. Её жест патрикия рассмешил. Щёлкнув Хлеську по лбу, он стянул с пальца алмазный перстень и протянул его ей.
— Вот тебе задаток! Получишь ещё сапфир такой же величины, если я сегодня найду Сновида.
— Обманешь, — проговорила Хлеська, схватив алмаз. Свет луны помог ей определить стоимость подарка.
— А когда Рагдай тебе обещал половину денег, ты ему верила?
— Верила. Но сейчас уже не поверю. Вижу, что он с тобою сдружился.
— Мы и тогда были с ним друзьями.
— Но я об этом не знала.
— Так я, на твой взгляд, мошенник?
— Разные слухи о тебе ходят.
— Но ты ведь прекрасно знаешь, кто распускает все эти слухи и для чего! Я тебе доверился, так что ты изволь довериться мне, если уж задаток взяла. Сновида не бойся, он уже конченый человек. На нём — кровь дружинников. Если его поймает Лидул, а не я, сапфир ты уж не получишь.
— Да, но Залмах — не конченый человек, — упрямилась Хлеська, сжав в кулаке алмаз, — он меня зарежет, если я сдам Сновида!
— Но он тебя ещё вернее зарежет, когда Лидул Сновида возьмёт и я дам понять Джафару, что ты к этому причастна. Джафар с Залмахом встречаются каждый день, а давать понять, поверь, я умею!
Хлеська невесело усмехнулась.
— Вот видишь! Ты сам признался, что ты — подлец, Иоанн-патрикий.
— Это подтверждает лишь то, что я никогда не вру. Станешь моим другом — будешь жива. Но думай скорей, у нас мало времени.
Размышления Хлеськи длились одно мгновение. Отвернувшись, она сказала:
— Я знаю, где он встречается с духами и колдует. Может, он там сейчас?
— Может быть. И где это место?
— В глухом лесу, среди топей. От Киева — десять вёрст. Без меня тебе туда не пробраться.
— Пойдёшь, Рагдай? — спросил Калокир, не сводя глаз с Хлеськи. Рагдай, напротив, тут же о ней позабыл и думать.
— Один?
— Нет, с нею.
— Зачем?
— Затем, чтоб схватить Сновида и притащить его в Киев.
— Но с ним там толпа лихих! Почему нельзя отправить туда отряд?
— Потому, что нет у меня отряда полностью преданных мне людей.
Вернулся Добрыня. Он принёс пару маленьких башмачков, топор и коротенький полушубок.
— Отлично, — сказал патрикий, забрав у него всё это, — жди нас теперь у выхода из подвала.
— Есть выход прямо на улицу, — сказал ключник.
— И где же он?
— Отсюда свернёшь направо, потом — налево. Так как я буду возле него, увидите свет.
— Хорошо, иди.
Когда ключник вышел, Иоанн дал Рагдаю топор и не отказал себе в удовольствии помочь Хлеське надеть красивые башмачки, да и полушубок. Перстень она перед тем успела куда-то спрятать.
— Как я схвачу этого волхва, если там лихие? — вскричал Рагдай, — они ведь меня убьют, как только увидят!
— Сперва они захотят понять, что к чему. Ты им объяснишь, что Хлеська тебе дороже всего на свете и ты поэтому её вызволил, убив пару княжеских слуг.
— Да не дураки они, твою мать!
— Конечно. Но Хлеська всё подтвердит.
— А то им неведомо, сколько стоит Хлеськина честность!
— Слушай, Рагдай, — вышел из себя Иоанн, — у меня нет времени объяснять тебе здесь, что надо им говорить! Ты сообразительный, догадаешься.
— Значит, я останусь у них в плену? — сразу догадался Рагдай, — ты разве не хочешь, чтобы я нынче уже притащил Сновида?
Патрикий, не отвечая, вновь повернулся к Хлеське.
— Ты хоть раз видела, как Сновид вызывает духов?
— В том месте есть небольшая гора с пещерой, через которую духи из Царства тьмы выходят на землю, — сказала Хлеська, важно пройдясь в башмачках по комнате, — гости Сновида, напившись хорошо браги, садятся около той пещеры. Сновид разводит большой костёр, сжигает на нём икону и начинает прыгать, орать, плясать, размахивать посохом до тех пор, пока из пещеры не выйдут духи. Сказав Сновиду волю свою, они исчезают.
— Так я и думал, — кивнул патрикий, — хмельного, стало быть, там в избытке.
— И ты своими глазами видела духов? — спросил у Хлеськи Рагдай.
— Я всякий раз засыпала, выпив лишь полковша Сновидовой браги. Та брага жжёт всё нутро и ум отшибает напрочь.
— Он постоянно держит её запас около горы? — спросил Иоанн.
— Да, там, под горою, вырыта яма, и в ней всегда стоит много бочек.
Иоанн вытащил из кармана красный мешочек, чем-то наполненный и завязанный вшитым в него шнурком. Отдав его Хлеське, он пояснил:
— Незаметно высыпи всё из него в бочонок, откуда будут черпать. Но только не в полный, а когда в нём останется ведра два.
— Лихие уснут? — догадалась Хлеська, убрав мешочек в карман.
— Уснут. Через полчаса. Ты, Рагдай, должен сразу выпить лишь один ковш и свалиться, чтоб тебе больше уже не пить. Только после этого Хлеська высыплет зелье в бочонок с брагой. Когда разбойники захрапят, взвали на плечо Сновида, и — в Киев! Можешь особенно не спешить, лихие проспят не час и не два.
— А если у нас ничего не выйдет?
— Они тебя в любом случае не убьют. Но если вас долго слишком не будет, я попрошу Лидула прочесать лес на десяток вёрст. В какой стороне примерно то место, Хлеська?
— К северо-западу, за большой горой. Наверное, всё же не десять вёрст до него, а дюжина.
— Ну, идём!
И все трое вышли. Добрыня ждал их возле открытой двери во двор, к которой вели крутые ступеньки.
— Двести ребят уже на пиру? — спросил Иоанн у ключника.
— Да, пришли. Кроме того, сотники вернулись из Крестовца, Филипп прибежал откуда-то. К счастью, много бояр ушло. Иначе бы не хватило места для всех.
Когда поднялись наружу, Добрыня запер подвал и зашагал к главным дверям дворца. Калокир, Хлеська и Рагдай двинулись к воротам. Те были настежь. Около них патрикий, пожав приятелю руку, сказал ему:
— Пусть тебя хранит святой преподобный Феодор Стратилат!
Щёлкнув Хлеську по носу, он направился во дворец. Рагдай и его попутчица пошли вниз, к багряному зареву полыхавших на площадях костров. Снегу намело уже выше щиколотки.
— Давно ли ты его знаешь? — спросила Хлеська.
— Два года.
— И что же ты о нём думаешь?
— Мне с ним весело. Интересно. А ты что думаешь?
— Он красавец! И ты отлично пляшешь под его дудку.
— Это ты мне так мстишь?
Она промолчала. Потом заметила:
— Никто прежде не надевал мне на ноги башмачки! Я ему понравилась.
— Это точно. Не удивлюсь, если он прямо завтра женится на тебе, а через два года ты займёшь место зеленоглазой царицы. Она до свадьбы с царём тоже ведь работала в кабаках!
— Ты стал очень странным, — Бросила косой взгляд на Рагдая Хлеська, — да, ты такой же странный, как твой патрикий. Он угрожал мне смертью, а ты молчал. Ведь так было нужно! Потом он стал меня лапать, и ты спокойно смотрел. А почему нет, если это нужно? Ты изменился.
— Ты правда думаешь, что я дал бы тебя убить?
— Ты сам бы меня убил по его приказу.
Они шли к саду не через площади, а задворками, где слонялось много бездомных псов. Но в руке Рагдая блестел топор, и это их побуждало не приближаться к быстро идущей паре. Но лай стоял со всех сторон страшный.
— Слыхала, Хлеська, как волки давеча выли? — спросил Рагдай, взяв спутницу за руку.
— Да, слыхала. То, правда, были не волки.
— А кто тогда? Печенеги?
— Не печенеги. Это была проклятая Мара, дочь Чернобога. Нынче явилась она на Русь, чтобы творить зло.
Рагдай оступился. Псины шарахнулись, замолчав, но тут же опять залились отчаянным лаем.
— Это была она, — продолжала Хлеська, крепко сжимая руку Рагдая, — никто, даже степняки, лучше этой гадины не умеет подражать волку! Я её голос очень хорошо знаю.
— Откуда?
— Ты позабыл, как я вижу, что моя бабка была колдуньей? Знай же, что тётка тоже травами ворожит. Я тебе об этом не говорила, чтоб не запугивать понапрасну. И бабка боялась Мары, и тётка остерегается, потому что их ремесло открыло им многие её тайны. Помню, однажды, когда я маленькая была, она зимней ночью выла возле деревни, а потом стала скрестись к нам в дверь!
Хлеська огляделась и трижды плюнула влево. Тут у Рагдая внезапным образом появилась некая мысль. Чувствуя, что Хлеська к нему смягчилась, он у неё спросил будто невзначай:
— Часто ли Малуша бывает в Киеве?
— Да в последний раз была летом. Прежде — зимой.
— И по сколько дней она здесь проводит?
— Не знаю точно. По малу.
Псы не полезли за ними в сад. Там, где Рагдай и Хлеська вошли в него, забор сохранил не более половины досок и весь качался от ветра.
— Кто ставил этот забор, не знаешь ли? — начал озадачиваться Рагдай другими вопросами, перепрыгнув с Хлеськой через ручей, — что, у сада раньше хозяин был?
— Да. Князь Игорь. Он в нём держал волков. Настоящих, диких, взятых живьём на охоте.
— А для чего он их тут держал?
— Для того, чтоб скармливать им людей, которых ему хотелось убить. Несчастных швыряли через забор, и тут же весь Киев слышал их крики. С тех пор как Игорь погиб ещё более мучительной смертью между двумя берёзами, этот сад считают проклятым местом.
Рагдай безрадостно огляделся по сторонам.
— А кто дом построил между буграми?
— Вот этого я не знаю. Он там стоит со времён Аскольда.
Дом беспросветно зиял узеньким проёмом выбитой двери. Лучины в нём все погасли.
— Твоя работа? — спросила Хлеська, прямо с порога увидев три трупа в горнице.
— Нет. Лидула. Но я был с ним.
Прошли в клеть. Вогнав топор в стену, Рагдай опять занялся работой. Ему пришлось выносить в горницу все лавки, уложенные на стол, и ставить его на ножки. Затем он снял с пояса ремень, к которому был приторочен меч, и подошёл к Хлеське. Она его обняла и тихо сказала:
— Если мне что-нибудь не понравится, я пожалуюсь на тебя патрикию Калокиру!
— Он будет рад, — прошептал Рагдай и ласково снял с неё полушубок. Когда он бросил его на стол, Хлеська неожиданно пришла в ужас. Взятая на руки, она стала отчаянно извиваться, размахивая ногами так, что один башмак полетел направо, другой налево, и зашлась визгом:
— Не смей меня класть на стол! Не вздумай! Пусти!
Рагдай поставил её.
— В чём дело?
— Я не хочу лежать на столе! На стол кладут мёртвых!
Руки её обвили Рагдая вновь. Но всё же ему хотелось именно так, как задумал он, и никак иначе. Он сделал то, что хотел. Уложенная на стол, Хлеська не была похожа на мёртвую. Она мстила Рагдаю тем, что громко ругалась и пробовала сломать ему шею при помощи своих ног, да уж где ей было! Потом ей вдруг захотелось лечь на стол грудью и животом, свесив с него ноги. Теперь досталось столу. Она его исцарапала весь ногтями и обслюнявила. Словом, смертью тут и не пахло.
Когда Рагдай отошёл, Хлеська опустила подол кафтана и, натянув полушубок, стала ходить по комнате босиком. Она не могла впотьмах найти свои башмаки. Рагдай, между тем, топором рубил крышку люка, чтобы убрать одну из досок. Отодрав её, он просунул руку в образовавшееся пространство, сдвинул засов и поднял тяжёлую крышку. В лицо ему из дыры пахнуло промозглой сыростью подземелья.
— Куда ведёт этот ход? — спросил он у Хлеськи. Та обувалась.
— В лес он ведёт.
— Далеко?
— Да нет, на опушку западнее Почайны.
Бросив топор и вновь надев пояс с мечом, Рагдай сказал Хлеське, чтобы она спускалась вниз первая.
— Почему?
— Тебе ведь уже нечего терять!
— Хорошо, как скажешь.
От края люка вела вниз лестница — две жердины, соединённые поперечинами. Рагдай спускался за Хлеськой с очень большой осторожностью, потому что подпиленная ступенька вполне могла выдержать её вес, но не его. Впрочем, высота была небольшая. Достигнув пола, они побрели наощупь по очень тесному коридору, стены и пол которого были выложены камнями. Пройдя где-то с полверсты, наткнулись на стену из толстых брёвен. В ней была дверца с двумя крепкими засовами. Открывалась она вовнутрь. Дальше была бесформенная дыра. Её заслонял огромный валун. Рагдай его отвалил наружу и вылез с Хлеськой на середину склона лощины, по дну которой струился звонкий ручей. Луна его золотила сквозь ветки сосен, которые подступали вплотную к краям лощины.
Снегопад стих. Небеса сияли необычайно ярко. Поставив валун на место, Рагдай поднялся за Хлеськой к соснам. В узких просветах меж ними виднелся Киев, за ним — река. По ней плыли звёзды.
— Пошли, Рагдай, — промолвила Хлеська. И они двинулись вглубь лесов.
Глава двадцать первая
Киевские купцы и бояре не раз поднимали кубки за дорогого посла. Когда Иоанна перестал радовать этот титул, он попросил дать слово трём дочерям боярина Яромира. Те подскочили от неожиданности, но быстро пришли в себя и за один миг сочинили песню про солнышко, да за час её и исполнили. Правда, слушали их минуту. Главный герой этой песни был нарасхват. Он просто не знал, куда ему спрятаться от желающих осчастливить его коротким знакомством и близкой дружбой. Свенельд подсел к нему в числе первых, чтоб рассказать о ратных своих делах. Патрикий его не слушал. Да то и трудно было бы — двести отроков, прибежавших на пир с оравой кабацких девок, бесились так, что сам Святослав два раза к ним подходил с угрозой выгнать их вон, если не уймутся. Не меньший шум создавали жёны бояр и девки, пришедшие с гуслярами. А вскоре уж почти все начали вести себя точно так же, и Святослав пошёл в третий раз к ребятам не для того, чтобы им грозить, а чтоб поглядеть, хороши ли девки. Тут же нашлось немало охотников веселить Роксану. Но та, отогнав их всех, даже своего любимчика Куденея, велела позвать Гийома. Придя, он сел рядом с ней, и они о чём-то заговорили.
Иоанн пил с каждым из тех, кто к нему подсаживался, помалу, чтобы остаться трезвым. Какое там! Ему, впрочем, было ещё далеко, к примеру, до Святослава, который только икал, когда к нему подходили новые гости, и до Лидула, который продолжал врать про воинов с перьями вместо шапок, и до Икмора, который пробормотал две дюжины слов подряд, чего никогда с ним не было. Но патрикий всё же решил, что выпил довольно.
Гийом почему-то вдруг оставил Роксану. Как потом выяснилось, ему кто-то сообщил, что Филипп собрался поехать к своей невесте с целью её убить, и с ним нужно выпить, чтоб он свалился на полдороге. Словом, Роксана была оставлена, и патрикий, послав к чертям двух бояр, направился к ней. Что же она делала? Погружённая в свои мысли, она вздыхала и ела золотой ложечкой из хрустальной чаши орешки с мёдом. Возле неё уже находились озорной сотник Мстислав и его приятель Стемид. Они притащили большую винную амфору и пытались развеселить Роксану спором о том, кто первый наполнит из этой амфоры её кубок. Иоанн молча отнял у них дорогую греческую посудину и мотнул головой направо. Оба дружинника понимающе улыбнулись и отошли.
— Не хочешь ли выпить вина, госпожа Роксана? — спросил молодой посол. Египтянка вздрогнула, подняла на него глаза. Они засияли радостью.
— Иоанн! Дорогой мой друг! Прошу тебя, сядь со мною.
Налив вина в оба кубка, стоявшие на столе, патрикий уселся справа от девушки. Она нежно тронула его руку. Ему теперь хорошо было видно всех, кто ещё сидел за столами или мотался по зале, чтобы повеселиться в разных компаниях. Но его интересовал лишь один человек. Это был Джафар, который пришёл на пир час назад, в числе остальных арабских купцов. Теперь он стоял перед Святославом и говорил ему что-то. Решив, что он собирается уходить, Иоанн дал Мстиславу знак задержать его. Но Джафар, поклонившись князю, вернулся на своё место. Тогда Иоанн взял чашу. Роксана взяла свою. Они молча чокнулись, улыбнувшись друг другу. Выпили.
— На Джафара смотришь, дружок? — спросила Роксана.
— Да, на него. Сегодня я вырву жало из его пасти.
— Будь осторожен!
Патрикий лишь усмехнулся.
— Джафара нет уже, моя прелесть. Подумай лучше о том, как сделать безвредными других тварей.
Роксана тихо вздохнула.
— О, Иоанн! Неужто моим врагам нет числа?
— Их много. Они хитры, могущественны, коварны.
— Разве Джафар не самый опасный из них?
— Не самый.
— А кто же мой злейший враг?
— К сожалению, имя этого человека мне неизвестно. За трое суток я сделал всё, чтобы выяснить, кто бы это мог быть, да так и не выяснил. Но я знаю, что Феофано любит его безумно. Знаю, что он намерен стать василевсом и ради этого свернёт горы. Ещё я знаю, что у него есть по меньшей мере двое сторонников, кроме императрицы. Это Георгий Арианит и некий хазарин, купец по имени Авраам. Тебе приходилось слышать о них что-либо?
— Не приходилось, — сделала египтянка жест огорчения. Слегка сжав её руку, лежавшую на столе, Иоанн-патрикий выпил ещё вина и продолжил:
— Но этот враг совершенно точно не нанесёт удара, пока Святослав не двинется на империю, что случится никак не раньше чем через год.
— Он будет пытаться меня убить, этот враг?
— В лучшем случае.
— В лучшем случае? Что же может быть хуже смерти?
— Измена Богу.
Этот ответ удивил Роксану ещё сильнее.
— Но любой грех есть измена Богу!
— Я уточню, моя радость. Ты чуть не отгрызла руку нашему князю, когда ему пришло в голову изрубить монаха. Представь же, что враг наш скажет тебе: «Выбирай, Роксана, между изменой любовнику и изменой Богу! Если предашь язычника Святослава, тысячи христиан будут спасены от ужасной смерти. Даже не тысячи, сотни тысяч! И величайший в мире оплот христианства будет спасён! А если откажешься изменить проклятому варвару — предашь Господа Бога нашего, Иисуса Христа. Навек и бесповоротно. Такой вот выбор!» Что ты на это скажешь врагу?
— Я убью себя! — вскричала Роксана, схватившись за голову.
— Но это тоже будет отказ предать Святослава, а значит — измена Богу. Ведь твой отказ не спасёт империю.
— Не спасёт… Так он что, предложит мне стать шпионкой?
— Возможно, даже убийцей.
Наложница опустила руки. Её лицо казалось безжизненным, как у куклы. Иоанн снова заговорил:
— И он будет дьявольски убедителен в аргументах. Меня, по всей вероятности, не окажется рядом, чтоб опрокинуть их. Доверяй Гийому. И делай всё, что он скажет.
Увидев тут же Гийома, который шёл прямо к ним, Иоанн поспешил закончить:
— Я убеждён, что в ближайшем будущем Святослав начнёт по-иному воспринимать христиан. Он нас плохо знает, хоть и возлюбленная, и мать его — христианки. Ведь нет пророков в своём отечестве, как известно…
— Очень удобный момент, — сообщил Гийом, подбежав, — пойдём, Иоанн!
Калокир поднялся.
— Вы что, меня оставляете? — возмутилась Роксана.
— Да, — ответил патрикий и поспешил с конюшим туда, где сидел Джафар с другими купцами. Вдруг на пути Гийома и Калокира возникли несколько человек, одетых весьма нарядно. Один из них — невысокий, толстый, схватил патрикия и от счастья подпрыгнул несколько раз.
— Иоанн! Друг мой! Наконец-то я получил возможность поговорить с тобой! Прости, что раньше не подошёл! Просто Невозможно было к тебе пробиться сквозь толпу руссов, не оставлявших тебя в покое с каким-то вздором! Потом ты сел к любовнице князя…
— Кто ты такой? — спросил Иоанн, разрушив объятия незнакомца. Тот перестал подскакивать и как будто даже окаменел.
— Да Дмитр я, Дмитр! Племянник царя Петра! А это — мои друзья. Мы — камитопулы, враги ромеев! Мой друг и брат Святослав…
Гийом потащил Иоанна дальше, и тот не стал упираться. Заметив их приближение, все купцы-мусульмане, кроме Джафара, мгновенно вспомнили о каких-то срочных делах, и их след простыл за одну секунду.
Джафар пил крепкую брагу, помня о том, что употреблять вино пророк запретил. Он черпал её серебряным ковшиком из резной настольной кадушки. Патрикий расположился от него слева, а Гийом — справа. Оба приветливо поздоровались. Но сириец сперва доел кусок пирога, а затем обрадовался.
— Друзья мои! — вскрикнул он, круто повернувшись сначала к франку, затем — к царскому послу, — как я рад вас видеть! Здравствуй, патрикий. Я и не помню, когда мы с тобой встречались в последний раз! Года два назад?
— Мы тоже ужасно рады видеть тебя, Джафар, — сказал Иоанн, — как твои дела? Надеюсь, всё хорошо? Прибыли растут? Султан тобою доволен?
Лицо Джафара стало растерянным, но улыбка на нём осталась.
— Патрикий, мой повелитель меня ни разу не видел! И вряд ли слышал когда-нибудь обо мне. Ты мне придаёшь чересчур большое значение, уверяю!
— Да неужели? Слушай, Гийом! Ты ведь щепетилен до тошноты. Как мог ты принять подарок от человека, который пользуется такой скверной репутацией, что, будучи именитым купцом, не смеет показываться султану?
— Я не брезглив, — объяснил Гийом, — брезгливость и щепетильность — разные вещи.
Торговец пригладил бороду, подчеркнув этим жестом обиду и сожаление. Но при этом он даже не удостоил Гийома взглядом. Он наблюдал за девушками.
— Джафар, ты на днях грозился уехать, — вновь обратился к нему патрикий, — что, твои планы переменились?
— Князь попросил меня не спешить, — прозвучал ответ.
— Напрасно ты выполнил его просьбу. Но я ещё не сказал ему, что убийцы ждали меня на Сарацинском подворье. Этому есть свидетели. Князь ещё не поймал Сновида, который знает, чьим золотом был оплачен утренний пир. Сновида ко мне притащат с часу на час, и я либо передам его Святославу, либо случайно убью. Я ведь очень вспыльчив! Это единственный мой порок.
— Чего ж ты от меня хочешь-то, обладатель единственного порока, которым я всё же назову твою похотливость? — спокойно спросил Джафар. Его ироничный тон не смутил патрикия.
— Я хочу только одного, и моё желание тебя вряд ли обременит. Мне нужно потолковать по душам с Залмахом. Ты знаешь, кто это.
— Знаю, хотя мечтаю забыть. Но как я смогу помочь тебе в этом деле?
— Джафар! Ослиные уши не украшают морду шакала. Назначь этому негодяю встречу и сообщи мне, когда и где она состоится.
— Боюсь, это невозможно, — пожал плечами сириец, — по двум причинам.
— Ого! Надеюсь, они весомы? В противном случае я сейчас позову Ратмира с Филиппом, и ты окажешься в подземелье, спустившись по очень высокой лестнице кувырком.
— Да, они существенны. И весьма. Во-первых, Залмах хитёр. Он ни на какую встречу не согласится, так как не сомневается, что ты взял меня на крючок. Вторая причина ещё более серьёзна. Он заблуждается. Я плевать хотел на твои приказы.
— И ты хорошо подумал? — сделал надгробный вздох Иоанн.
— Очень основательно, как всегда.
— Значит, ты считаешь, что князь не сможет язык развязать Сновиду?
— Думаю, нет — если ты, патрикий, завяжешь этот язык. А ты безусловно его завяжешь. Так же, как свой. Иначе тебе привезут голову Мари. Ты помнишь Мари?
Святослав схватил вдруг одну из девок, со всех сторон его окружавших, и весело усадил её к себе на колени. Она его обняла. Невысокий отрок, её дружок, тут же начал драку с двумя своими приятелями, поднявшими его на смех. Роксана в этот момент также не скучала. Выпив с мадьярскими усачами, она спровадила их и стала ругать Филиппа. Тот перед ней стоял на коленях, опустив голову, и оправдывался за что-то. В конце концов, он получил по уху. За него вступились три дочери Яромира. Они появились из-под стола, сидя под которым подслушивали.
— Мари? — повторил патрикий, сжав под столом кулаки. Ему удалось заметно не побледнеть. Потом он вдруг встрепенулся вполне себе убедительно и слегка даже рассмеялся, — вспомнил! Конечно, точно! Как же я мог забыть? Да, Мари, Мари! Француженка, проститутка с белыми локонами. Я с нею неплохо проводил время в Константинополе. А к чему ты её приплёл?
— Как? Ты не влюбляешься в каждую проститутку, с которой спишь? — стукнул кулаком по столу Гийом. Но у купца не было никаких оснований сдавать позиции.
— Молодец, патрикий! Я восхищён твоим самообладанием. Боже правый! Услышать вдруг её имя, тут же увидеть в мыслях её саму — такую несчастную, но бесстрашную, с голубыми мечтательными глазами, и даже не измениться в лице? Внезапно узнать о том, что её прелестная голова в ближайшее время будет отделена от изящных плеч, и даже не вздрогнуть? Да ты герой!
— Ну, полно, Джафар, — перебил патрикий, — вино идёт не на пользу твоему разуму! Ты меня с кем-то путаешь.
— Нет. Я знаю, с кем говорю. Уж мне ли тебя не знать! На, возьми.
С этими словами купец достал из кармана тонкую прядь белокурых локонов, очевидно вырванных с корнем. Когда Иоанн их взял, ему показалось, что на его собственную голову вдруг легла некая рука, избавиться от которой было немыслимо. Но она не делала ничего. Джафар продолжал:
— Да, представь себе, мои люди имеют к ней лёгкий доступ, хотя Рашнар тебе обещал за нею присматривать. Но она ведь шлюха! За шлюхою как присмотришь, не заперев её? У неё есть дочка. Забыл, патрикий? Она не в моих руках, слава богу, однако если Мари внезапно исчезнет, её ребёнка убьют, как и обещали. Прошу учесть, что я бы ребёнку зла причинять не стал.
— Какое мне дело? — проговорил Иоанн и крепко зажмурился, потому что невидимая рука, лежавшая на его затылке, стиснула пальцы. Он плохо владел собою. Неудивительно — столько выпить! Джафар насмешливо застонал.
— Чего ты от меня хочешь? — спросил патрикий, убрав прядь волос в карман.
— Ты объяснишь князю… — начал Джафар, но тут же остановился. Он вдруг увидел, что в залу входит его собрат — купец из Магриба, не пожелавший пойти на пир. На его лице читалась тревога. Он огляделся по сторонам. Заметив Джафара, быстро пошёл к нему. Приблизившись, магрибчанин кивнул патрикию и Гийому, после чего склонился к уху единоверца и торопливо заговорил по-арабски. Джафар сейчас же поднялся, и два торговца отошли в сторону. С полминуты поговорив, они возвратились.
— Прости, патрикий, — сказал Джафар, — я должен тебя оставить на некоторое время.
— Провались в ад, — спокойно напутствовал своего собеседника Иоанн, и оба купца покинули залу. Тут уж патрикий, пользуясь тем, что конец стола был безлюден, дал себе волю. Слёзы двумя ручьями хлынули по его щекам. Он закрыл лицо худыми руками и богохульно выругался по-гречески.
— Тише, тише, — потряс его за плечо Гийом, быстро оглядевшись по сторонам. Потом он взял ковш, зачерпнул им браги и дал его Иоанну, — выпей! Слезами тут не поможешь.
Несчастный, вытерев слёзы, осушил ковш. Поставив его, он пробормотал:
— Как это могло случиться? Куда смотрел со своего облака преподобный Феодор Стратилат?
— Что, так всё серьёзно? — спросил Гийом. Иоанн кивнул. На его лице с давнишней небритостью высветилась сквозь слёзы улыбка. Она не была внезапной, так как конюший задал вопрос, и более вразумительного ответа он получить не мог. Но всё же патрикий заговорил, снова проведя по глазам ладонью:
— Я в ней увидел себя. Не такого, к счастью, каков я есть, а такого, каким я с детства и до недавнего времени мечтал стать. Это был нелепый и странный образ, возникший в детском воображении!
— Почему же ты перестал стремиться к нему?
— Два года тому назад я, если ты помнишь, привлёк к себе большое внимание. Моё имя было у всех на устах. Мне стало казаться, что Бог меня сотворил для неимоверных высот. Трогательный образ исчез. О, как он невовремя возвратился! Худая, бледная, босоногая дрянь холодно взглянула в мои глаза моими глазами! Она хранит мою юность, хоть ей уже двадцать семь. Я сперва подумал, что у нас с нею одна душа на двоих. Но вскоре почувствовал, что ошибся. Она по своей природе имеет такую гордость и несгибаемость, о которых я лишь мечтал. Тогда меня ещё больше к ней потянуло. И сразу возникло то, чего я боялся всю свою жизнь! Так сильно боялся, что не прощал себе никаких душевных привязанностей. Когда мы прощались с нею, я окончательно понял, что мой удел — вечно ненавидеть себя за то, что мне нужен Свет. Он непобедим и неуловим! Вряд ли для меня у него найдётся хотя бы лучик даже за гробом.
— Я отправляюсь в Константинополь, — сказал Гийом. Иоанн моргнул несколько раз кряду.
— Зачем?
— Чтобы Защищать твою замечательную Мари от людей Джафара. Я буду с ней до тех пор, покуда опасность не перестанет ей угрожать. Если согласится, то привезу её в Киев.
Патрикий не верил своим ушам. Он мог бы предположить, что франк перепил, но глаза последнего были ясными и внимательными.
— Погоди, Гийом, погоди! Ты едешь один?
— Один. А ты мне не доверяешь?
Мысли у Иоанна путались. Кое-как разведя их по направлениям, он потёр ладонями лоб.
— Гийом! Я тебе доверяю больше, чем самому себе! Но Мари не знает тебя! Она очень подозрительна и упряма. Может быть, я напишу для неё письмо?
— А она сумеет его прочесть?
Иоанн опять растерялся.
— Вот этого я не знаю…
— Ну, так не стоит на это тратить минуты. Любой купец объяснит ей, кто я такой.
— Да, действительно. Но на что ты там будешь жить?
— Опять же, любой купец с большим удовольствием одолжит мне немного денег.
У Иоанна от счастья и благодарности перехватывало дыхание. Вместе с тем, он всё же не мог заставить себя до конца поверить, что франк говорит серьёзно. Да неужели этот мечтательный, утончённый щёголь за один миг решился пересечь степь и море, чтобы в чужом, огромном, очень опасном городе защищать от могущественных убийц совсем незнакомую ему девушку, проститутку? Рассудок бедного Калокира отказывался понимать. Между тем, конюший был уже на ногах.
— Спасибо тебе, Гийом, — прошептал патрикий, также вскочив. Они обнялись.
— Пока ещё не за что. Ты ведь князю всё объяснишь?
— Да, не беспокойся! Ты хочешь ехать немедленно?
— Нет, через полчаса. Мне нужно переодеться и оседлать коня.
— А у тебя есть деньги на дорогу?
Этот вопрос рассмешил Гийома.
— Да, — сказал он, — конечно же, есть.
Иоанну тоже стало смешно. Тем временем, Святослав подошёл к Роксане, чтобы послушать, о чём она говорит со своей компанией. Египтянка, взбешённая поведением дочерей боярина Яромира, которые целовали её без спросу, стала пытаться его ударить. Подружки юных дружинников бушевали ещё сильнее, поскольку им никто не препятствовал, а Роксану держали человек пять. Боярские жёны, устав от криков своих мужей, которые начали спор с купцами, пошли к молоденьким сотникам. Музыканты что-то бренчали, но девки их уже не могли ни плясать, ни петь. Однако же пить они продолжали. Никто не отвлёкся сразу от дел своих, когда раздались истошные вопли двух молодых служанок, вбегавших в залу:
— О, Святослав! Спаси нас! Внизу — Залмах!
— Он убил купцов! Сразу двух! Зарубил их саблей!
— Он нас увидел! Теперь нам смерть! Догони его, Святослав! Он близко ещё!
Святослав поднялся. Роксана что-то сказала ему на греческом языке. Он ей не ответил. Все за столами стихли. Служанки же, добежав до князя, разом упали к его ногам на колени, не прекращая визг о Залмахе и о купцах, зарубленных им.
— Вы, верно, сошли с ума, — сказал Святослав, оборвав их вопли, — я никогда не поверю в то, что вы утверждаете. Вон отсюда!
— Нет, нет, он здесь! — кричали служанки, ломая руки, — поспеши, князь!
Святослав взял кубок с вином. Видя, что ничего Филиппу уж больше не угрожает, дочери боярина Яромира упали в обморок. По всей зале прошёлся гул голосов. Гийом и патрикий, переглянувшись, бросились вон из неё. Сбежав на первый этаж, они обнаружили у дверей два трупа, валявшихся в луже крови. То были тела Джафара и магрибчанина, который за ним пришёл. У него была разрублена голова, у Джафара — грудь. И тот, и другой держали в руках мечи. Дверь была распахнута.
— Но какого чёрта он это сделал? — спросил Гийом, выйдя на порог и окинув взглядом безлюдный двор. Патрикий был хладнокровен.
— Всё очень просто, — заявил он, — Залмах захотел убедить нас в том, что он теперь наш союзник.
— Союзник?
— Да.
— С каких это пор?
— С недавних. Не озадачивайся, Гийом. Этого мерзавца просто перекупили.
— Кто? И зачем?
Калокир не стал отвечать. По лестнице уж спускалась толпа участников пира во главе с князем. Из коридоров бежали слуги. Приблизившись к убитым купцам, все молча застыли, быстро трезвея.
— Что это значит? — полюбопытствовал Святослав, взглянув на патрикия.
— Это значит, что всё отлично, — объяснил тот, — не нужно сейчас никого ловить. Возвратимся в залу.
Глаза Святослава сузились.
— Ясно. Твоя работа?
— О чём ты, князь, говоришь? Я даже из залы не выходил! Мне кажется, они сами друг друга поубивали. У них же в руках мечи!
Святослав лишь хмыкнул.
— То был Залмах! — крикнула одна из служанок, видевших смерть купцов, — они говорили с ним! Вдруг он вынул саблю, они взялись за мечи, и он их…
И девушка попыталась изобразить, как Залмах прикончил купцов. Иоанн сказал ей:
— А ты не боишься во всеуслышанье обвинять Залмаха в том, чего он не делал? Кто защитит тебя от него, если он узнает про клевету?
Лицо у девчонки от страха перекосилось.
— Признай, что ты напутала спьяну, — дал ей совет Гийом.
— Да, да, так и есть! — взвизгнула служанка, — я очень много пила! Купцы рубились друг с другом!
— Залмах привиделся нам! — тут же подхватила другая, — не было его здесь!
— Ну, вот и отлично, — кивнул головой патрикий и обратился к купцам-арабам: — Итак, вы слышали, что собратья ваши повздорили да и закололи друг друга. Вряд ли вы можете, таким образом, упрекать великого князя, что он не спас их от смерти в своём дворце, позволив проникнуть в него убийце. Убийцы были, то правда. И вот они, лежат перед вами! Но как мог князь их не пригласить? Они ведь друзья султана! Разве не так?
Арабы растерянно поклонились. Один из них попросил у князя несколько слуг для доставки тел на Подворье. Князь дал приказ холопам, стоявшим подле, исполнить эту работу и поспешил возвратиться в залу, где дожидалась его под охраной угров Роксана, не пожелавшая видеть трупы. Все сотрапезники Святослава, кроме арабов, Гийома и Калокира, последовали за ним. Холопы взяли убитых и понесли их за двери. Арабы двинулись было следом, но Иоанн вдруг остановил их.
— Скажите Аль-Кариби, что ему уж нечего делать в Киеве. Пусть немедленно убирается, если его не прельщает участь Джафара.
Купцы сейчас же ушли. Франк и Калокир остались вдвоём.
— А с чего ты взял, что Аль-Кариби сейчас в Киеве? — спросил первый.
— Купец, позвавший Джафара, стал говорить при мне по-арабски, и это было ошибкой.
Тут Иоанн задумался.
— Я поеду, — сказал Гийом, будто прочитав его мысли, — Джафар был всего лишь пешкой в этой игре. Его место сразу займёт другой. Иди, подожди меня у конюшни.
Франк не любил приводить гостей в свои комнаты. Дожидаясь его в условленном месте, патрикий глядел на звёзды, которых после полуночи появилось на небе множество. И при этом он в первый раз за всю свою жизнь говорил самому себе, что только Господь мог создать подобное. Удивительной оказалась для Иоанна вся эта ночь, в которую выпал снег. Гийом прибежал через четверть часа. Лёгкие сапоги он сменил на более тёплые, пристегнул к ремню вместо сабли кривой сарацинский меч, надел полушубок. Из всех своих лошадей он выбрал задумчивую степную кобылу чубарой масти. Конюхи взнуздали и оседлали её в мгновение ока. Они подчинялись франку быстрее, чем самому Святославу. Гийом вёл лошадь на поводу до самых ворот. Иоанн шёл рядом. Когда пришла пора расставаться, он крепко обнял Гийома и повторил:
— Спасибо тебе, мой друг!
— Я делаю это отнюдь не ради тебя, а ради себя, — признался Гийом, — лучше бы я умер, чем стал терпеть жестокость и вероломство по отношению к женщине. К любой женщине.
— Понимаю. Ты в Херсонес поскачешь сперва?
— Ну, да. Там оставлю лошадь знакомому торгашу и сниму каюту на корабле. Когда отыщу Мари, пришлю тебе весточку, не волнуйся.
Вдев ногу в стремя, Гийом поднялся в седло. Иоанн сказал ему на прощание:
— Можешь смело во всём доверять Рашнару, этериарху дворцовой гвардии. Он и его дружок, Никифор Эротик, часто проводят время в злачных местах. И Мари обычно крутится там же. Пожалуйста, не забудь про её дочурку! Ребёнка держат в заложниках.
— У меня хорошая память, — сказал Гийом, взяв уздечку. Затем он дал коню шпоры и, пригибаясь навстречу ветру, поскакал вниз по склону горы. Иоанн глядел ему вслед, пока белокурый франк не скрылся из виду. Потом патрикий опять направился во дворец.
Пир всё ещё продолжался, хоть многие разошлись. Роксану перенесли в спальню Святослава. Сам князь пил с воинами, задав изрядную трёпку трём дочерям Яромира, поскольку те обслюнявили дорогое платье Роксаны и её волосы. Но скандальные барышни не обиделись и сидели с ним за одним столом, причём между младшей и средней сидел Филипп. Он лил слёзы, скучая по своей строгой учительнице Роксане. Напротив этой компании утомлённо расположились соратники князя Милоша, именуемого по-русски Михасем, а также тысяцкие — Сфенкал, Куденей, Ратмир. Последнего, впрочем, не было видно, ибо он спал, заняв половину лавки. Прислуживал воинам и воительницам болгарский царевич Дмитр. Он наполнял кубки вином. Другие болгары молча стояли рядом.
Вместе с Иоанном в залу вошёл дружинник, который очень спешил. Он нагнал посла около дверей, в коридоре. Это был сотник, которого Святослав отослал куда-то в самом начале пира. Поняв, что запахло жареным, Иоанн ускорил шаги. Вот что он услышал, когда приблизился к княжескому столу вслед за этим сотником:
— Святослав, подымай дружину! Я отыскал зверолова, который может указать путь к пещере Сварога.
— К какой пещере? — переспросил Святослав, жестом приказав болгарину наливать.
— К той самой, возле которой Сновид встречается с духами!
Калокир за спиной дружинника огляделся, чтобы сообразить, удастся ли князю поднять дружину. Царевич наполнил кубок.
— И где же тот зверолов? — начал приходить в себя Святослав.
— Я ему велел ждать внизу. Уж слишком он грязен!
— Лидула быстро ко мне, — совсем уже бодрым голосом молвил князь, приложившись к кубку. Тут Иоанн обошёл дружинника и сказал:
— Лидул крепко спит! Он вряд ли проснётся.
— Ну, тогда зовите сюда Гийома! Или Ратмира.
— Ратмир ушёл к своей девке. Гийома я отослал.
Князь пришёл в такое недоумение, что поставил кубок на стол.
— Отослал? Куда?
— По важному делу, в Константинополь.
Громко икнув, Святослав захлопал глазами и повернулся сперва направо, затем налево. Видимо, он пожелал узнать, что думают о таком ответе три хитроумные девушки. Те хранили молчание, потому что Ратмир шептал во сне имя своей возлюбленной, и оно ни одной из них не принадлежало.
— Как ты посмел? — опять поглядел князь на Калокира, — и как осмелился он уехать без спросу?
— Послушай-ка, Святослав! — не дал Иоанну ответить сотник, — лучше бы нам поспешить, не то мы опять упустим Сновида. Ежели некому повести дружину за ним, давай, что ли, я её поведу!
— Да, да, пускай он ведёт, — очень осторожно, чтобы не упасть с лавки, кивнул головой Сфенкал, — почему бы нет?
Мнение Сфенкала, как это часто бывало, стало решающим. Князь поднялся и сделал шаг к прилежному сотнику. Со второй попытки хлопнув его по плечу, он двинулся вместе с ним подымать дружину. Видя, что князь с этим делом справится, Иоанн напомнил ему его обещание.
— Дам тебе с ним поговорить, — сказал Святослав и полез под стол, к которому подошёл. Возня под ним стихла.
— В лес, на охоту! — скомандовал Святослав и сразу же выполз. После него стали выползать парни и девчонки, из коих многие были злы. Тем временем, сотник был под другим столом. Пока Святослав шёл к третьему, Иоанн воспользовался любезностью дочерей Яромира, которые предложили ему вина, и сразу почувствовал, что четыре дня он почти не спал. Именно в тот миг, когда на него нахлынуло это тяжкое ощущение, подосланная всё теми же барышнями служанка лет двадцати вдруг взяла его за руку и сказала:
— Я провожу тебя.
— Проводи.
Идя с ней по коридору, Иоанн думал только о том, что вряд ли она сумеет хоть раз его разбудить в ближайшие часов тридцать. Переступив порог своей комнаты, он уже из последних сил добрёл до кровати и растянулся на ней. Девушка, смеясь, раздела его, разделась сама и легла с ним рядом. Но он уже крепко спал.
Глава двадцать вторая
Рагдай и Хлеська долго брели по запорошённому снегом лесу. Сперва они шли глухими чащобами, вдоль оврагов, затем — болотами, по едва заметной тропе. На тропе виднелись следы волков и вепря. Волки, похоже было, гнали его недавно, так как следы ещё совсем не были заметены снегом, а он перестал валить лишь часа полтора назад. Тропинка вела к большой лесистой горе, которая высилась среди топей под яркой, полной луною. Уже поблизости от горы Рагдаю пришлось добить матёрого волка, живот которого был пропорот клыками вепря. Хищник лежал поперёк тропинки, не шевелясь. Моргал лишь. Из глаз его текли слёзы. Рагдай мечом отсёк ему голову и почистил клинок о снег. Хлеське было страшно. Но её друг ей сказал, что бояться нечего, и они зашагали дальше. Вскоре наткнулись на кости вепря, разбросанные среди кровавых проталин. Следы волков тянулись от них к горе, утыканной ёлками, соснами и дубами, как ёж — иголками.
— Ах, они и нас обглодают так же! — сказала Хлеська с печалью.
— Не обглодают. Подавятся.
На краю опушки стояли восемь волков. Глаза их мерцали среди деревьев ярче луны. Благодаря вепрю хищники не были очень уж голодны, потому не бросились сразу. Хлеська успела влезть на берёзу. Рагдай, прижавшись к стволу её, молча ждал. Лесные убийцы шли на него неспешно. В глазах их не было злобы. Они светились, казалось, лишь любопытством. Рагдай решил: если он останется у берёзы, двух-трёх волков ему зарубить удастся, но остальные вцепятся. Подняв меч, он бросился на зверей. Те на миг застыли от неожиданности. Этот миг оказался последним для двоих серых. Клинок настиг их, и свежий снег окрасился кровью. Третий, к которому Рагдай прыгнул, метнулся в сторону, да так резво, что поскользнулся и упал набок. Рагдай рассёк его пополам. Пять других волков отбежали и, поворчав на Рагдая, подались в лес.
— Куда нам теперь? — спросил Рагдай Хлеську, спустившуюся с берёзы.
— На гору.
— Разве нельзя её обойти?
— Она слишком длинная. До утра едва ли успеем.
Внизу горы был не лес, а дебри. Хлеська никак не могла отыскать тропу, проложенную лихими. Пришлось Рагдаю мечом рубить цепкие кусты меж деревьев, чтоб можно было пролезть к ней сбоку. Этот штурм зарослей обошёлся ему и Хлеське в уйму царапин. Но не напрасных. Вскоре они набрели-таки на тропинку и быстро двинулись по ней вверх. Подъём с каждым шагом делался круче. Сосны редели. Многие из них были выше княжеского дворца. Достигнув гребня горы, где ветер раскачивал вековые дубы и ели, два ночных путника ненадолго остановились, чтоб отдышаться да оглядеть округу. Луна высвечивала её на необозримые дали. Топь с трёх сторон обступала гору, с четвёртой был густой лес. Спустившись в тот лес, Хлеська и Рагдай зашагали по узкой кромке меж двух громадных оврагов.
— Киевскую ватагу надо перебить всю, — сказала она ему, держа его под руку, — они сволочи! Шелудяк и Дорош друзья мне, а киевские — враги. Если ты оставишь хоть одного, он когда-нибудь убьёт нас. Тебя и меня. Я хорошо знаю их.
Рагдай не ответил. Вдруг его спутница оступилась и с громкой руганью покатилась на дно оврага, сминая снег. Должно быть, пальцы её от ветра одеревенели, и потому рука сорвалась с рукава Рагдая. Он торопливо спустился следом за Хлеськой, помог ей встать.
— Ой, мешочек! — засуетилась она, пошарив рукой в кармане, — он выпал, выпал!
— Мешочек? Какой мешочек?
— Который дал Калокир! Ну, с порошком сонным!
Рагдай назвал Хлеську дурой. Присев на корточки, они начали ворошить руками сугроб у подножья склона. Мешочка не было в нём.
— Алмаз, поди, тоже выпал? — спросил Рагдай, начав шарить выше.
— Нет, он в другом кармане! Я, когда оступилась, сразу прижала его рукою.
— Эй, вы! Чего потеряли? — раздалось сверху. Рагдай и Хлеська вскочили, подняли головы. На краю оврага стояли пять человек. Понять, кто они такие, было нельзя — луна уползла за тучу. Но сабли на поясах просматривались.
— Лихие, — шепнула Рагдаю Хлеська и незаметно стряхнула левый башмак. Сгибая в колене ногу, громко ответила: — Да слетел один сапожок! Найти мы его не можем.
Рагдай ногой вдавил башмак в снег.
— То Хлеська, — сказал один из лихих. Другой же потребовал:
— Подымайтесь!
— Без башмака не пойду, — отозвалась Хлеська, качая ножкой. Звёзды высвечивали её белую ступню достаточно ярко. Тут появилась луна. Она озарила лесные чащи. Лихие вмиг узнали Рагдая, а он узнал из них лишь двоих — Микулку, который приревновал к нему Хлеську, и Василя.
— Отлично, — проговорил последний, кладя ладонь на рукоять сабли, — дружок патрикия Калокира сам к нам пожаловал! Подымайтесь. Если мы спустимся, худо будет.
— Спустись один, — предложил Рагдай. Лихой ему не ответил.
— Вот он, проклятый! — изобразила Хлеська большую радость и наклонилась за башмаком. Вытряхнула снег, натянула. Снова прильнула ртом к уху спутника, — они все боятся тебя! Держись понаглее, иначе нам не спастись.
И парочка выбралась из оврага. Пять добрых молодцев обступили её. Василь молча вытянул меч Рагдая из ножен и без труда сломал его об колено. Обломки бросил в овраг. Микулка также безмолвно дал Хлеське по уху. Хлеська плюнула в снег и пообещала, глядя в глаза Микулке:
— Скоро ты сдохнешь!
— Нехорошо Хлеську бить, — заявил Рагдай, — мне это не нравится.
— Если так, её будут бить нынче очень долго, — сказал Василь, и Хлеська с Рагдаем возобновили путь, но уж под охраной. Оба оврага тянулись к небольшой речке. Над ней был мостик из трёх сосновых стволов. Пройдя по нему, лихие, Рагдай и Хлеська пересекли широкий еловый бор. Открылся овраг с пологими склонами, окружённый дремучим лесом. Справа вздымался холм, другая сторона коего глубоко вдавалась в чащобу. По дну оврага бежал небольшой ручей. На низких уступах между холмом и ручьём пылали костры. Возле них сидели и пили брагу лихие. Их было около сотни, включая девок. Выйдя из леса, Василь два раза коротко свистнул. То был, как видно, сигнал — мол, свои, не бойтесь! Многие из лихих всё равно взялись за мечи, но сразу их отложили, узнав товарищей. Пленников подвели к костру, у коего грелись, сидя на брёвнах, Сновид и все атаманы. Многих Рагдай не знал. В костре догорал бочонок. Другой, почти ещё полный, стоял около огня.
— В овраге их взяли мы, — сообщил Василь, указав на пленных. Кудесник и атаманы не проявили ни удивления, ни тревоги.
— А убедился ли ты, что княжеские волчата за ними не подползают? — спросил Василя Сновид, обменявшись взглядом с Дорошем.
— Ближе горы их нету. Дозорные на местах.
С этими словами Василь присел на бревно. Взяв ковш, он черпнул из бочонка браги. Рагдай и Хлеська также уселись. Четыре парня, ходившие на разведку вместе с Василем, ушли к другому костру.
— Зачем ты его сюда привела? — спросил Сновид Хлеську. Она ответила:
— Он помог мне сбежать от князя. Сказал, что хочет с вами дружить.
— Он тебе помог от князя сбежать? — переспросил Хорш, — разве Святослав тебя брал под стражу?
— Да, он взял меня у Роксаны. Лешко сказал ему, что я с Вирадатом часто хожу. И князь разозлился.
— То, знаю, правда, — сипло пробормотал Василь, отпив из ковша, — а то, что холуй патрикия ей помог от князя сбежать — смешно. Разве он дурак, чтобы променять все милости князя и дружбу чёрного грека на эту тощую шлюху?
— Тебе, я вижу, обидно, — бросила Хлеська, — ведь на тебя самого, хоть ты и не тощий, едва ли кто променяет даже гнилую грушу!
Нескольким атаманам эти слова пришлись по душе. Василь промолчал. Сновид глядел пристально на Рагдая.
— Тебя прислал сюда Калокир?
— Да, можно сказать и так, — отвечал Рагдай.
— Чего же он хочет?
— Много он хочет! Он хочет взять всё золото Игоря до последней монеты. Когда я ему сказал, что мне причитается половина, он посулил меня сделать сотником. Вот спасибо! Всю жизнь об этом мечтал! Конечно, неплохо сотником быть и с князем сидеть за одним столом, но какой дурак уступит за это клад? Иоанн-патрикий на деньги скуп. Он щедр лишь на обещания. Потому я здесь…
— Погоди, — перебил кудесник, выронив ветку, которой он ворошил костёр, — ты ведь мне сказал, что Трувор — в Никее!
— Ха-ха! Ты думал, я за одну монету отдам тебе гору золота? Насмешил! Слишком ты привык беседовать с дураками, старый колдун. А я — не из них.
— Так ты мне соврал?
— А как ты хотел? Конечно. И Калокиру тоже соврал. Ненавижу жадных! Если ты, дед, сейчас поклянёшься своим Сварогом, что клад со мной пополам разделишь — узнаешь правду про одноглазого. Ну а если не поклянёшься, я даже в этом костре тебе не скажу ни одного слова! Или совру ещё раз. Ты раньше чем через месяц не сможешь выяснить, обманул я тебя опять или нет.
— Не слушайте вы его, — снова встрял Василь, утирая рот рукавицею, — коню ясно, что он подослан нас погубить!
— Ну ты и дубина, — не стушевался Рагдай, — губить вас пришла бы с Хлеськой сотня дружинников во главе с Лидулом! Вот это вправду ясно коню. Налейте-ка и мне браги!
Дорош отдал Рагдаю свой ковш, наполненный до краёв. Запах из ковша шёл ядрёный, но вовсе не отвратительный. Можжевеловый. Рагдай смело сделал глоток и едва не умер — огонь в ковше был, не брага. Пришлось есть горстями снег, чтоб этот огонь утих. Лишь только Рагдай маленько опомнился, за него взялся Шелудяк:
— Так стало быть, ты, когда врал, уже знал о кладе?
Рагдай безмолвно кивнул. Он ещё дышал через рот.
— А как ты о нём проведал?
— Да Хлеська, дрянь, растрепала, — зашевелил густыми усами Хорш, — больше некому!
Атаманы стали единодушно сопеть на Хлеську. Один кудесник глядел задумчиво на огонь. Хлеська же призналась, да таким тоном, будто речь шла об очень умном с её стороны поступке:
— Да, я сказала.
— А для чего? — спросил Шелудяк.
— Я сама не знаю. Ну, просто он приглянулся мне!
— Приглянулся?
— Да.
— С кем, сука, ещё языком чесала о нашем золоте?
— Ни с кем больше.
— Точно?
— Да! Поклянусь, чем хочешь.
— Надо её хорошенько выпороть, — предложил Василь с торжеством, дававшим понять, что гнилая груша его задела чувствительно, — отстегать хворостиной по заду так, чтоб навек забыла, как уши к дверям прикладывать!
— Я не против, — зевая, пробубнил Хорш. Другие ватажники закивали. Хлеськина рожа порозовела вся. Но глаза у Хлеськи блеснули надменным холодом, будто ей предстояло не оголиться для порки, а подписать княжеский указ. Поднявшись с бревна и сняв полушубок, она дала его подержать Рагдаю. Тот был в каком-то тумане. В голову ему лезла всякая дурь. Причиной тому, конечно же, была брага. С трудом поняв, что Хлеську будут пороть, Рагдай решил: «Пусть! Алмаз того стоит».
Василь, тем временем, сбегал в лес. Вернулся он с длинной ореховой хворостиной. Рубанув ею морозный воздух, он ласково сказал Хлеське:
— Сто раз тебе говорили, сука — не смей под дверью подслушивать! Говорили? Ну так давай, становись!
— Мне задницу надерёшь, а сам без башки останешься, — посулила Хлеська, холодно глядя прямо в глаза Василю. Затем она встала на четвереньки, задом к нему. Но задрать подол не успела — опять раздался голос Шелудяка:
— Погоди, Василь! Её много раз пороли, а толку что? Поступим с нею иначе.
— Да как ещё можно поступить? — с досадой вскричал Василь, который уже замахивался. Все прочие у костра также не обрадовались тому, что Шелудяк влез. Хлеська встала на ноги. Она тоже была не очень довольна. Скорее, даже встревожена.
— Что придумал ты, Шелудяк? — спросила она. Шелудяк ответил — только не ей, а всем остальным:
— Дадим её, наконец, Микулке! Пускай потешится. Это для неё будет хуже любого прочего наказания.
Хлеська, точно, вошла во гнев. Она сперва вздрогнула, а затем ощерилась, как волчица. Ватажники рассмеялись.
— Славная мысль, — одобрил Сновид, искоса взглянув на Рагдая. Потом он громко позвал: — Микулка! Иди сюда!
— Нет уж, вы лучше меня убейте, — тонким и звонким голосом попросила Хлеська, когда Микулка примчался, — киньте меня в огонь, и дело с концом!
Микулка не понимал, чего от него хотят. Атаманы ржали. Василь швырнул прут в костёр и опять уселся.
— Бери её, тащи в лес и делай там с ней, что хочешь, — сказал Микулке Сновид, — можешь ей волосья повыдергать и все зубы выбить, как обещал!
— Но только возьми с собой двух ребят, иначе она придушит тебя, как крысу, — прибавил Хорш. Микулка сперва отказался верить, что с ним не шутят. Поверив же, он сглотнул слюну, засопел и ухватил Хлеську за отворот кафтана.
— Чего упёрлась? Пошли! Слыхала, что велено? Или сразу морду тебе набить?
— Не трогай её, — с трудом сам себя услышал Рагдай сквозь мутную и зелёную поволоку, которая наползла ему на глаза, — послушай, Сновид, послушай! Я всё скажу тебе.
— Что ты скажешь?
— Скажу, где взаправду прячется одноглазый! Вели Микулке уйти.
— Микулка, вернись к своему костру, — приказал Сновид. Приказ был со скрипом зубов исполнен. Хлеська отёрла рукавом лоб, покрытый испариной.
— Монастырь тот стоит под Кафой, на малой южной дороге, близ виноградника, — прошептал Рагдай и сразу почувствовал себя хуже. Его тяжёлая голова, клонившаяся к костру, наполнялась жаром. Но вовсе не от огня. В ней грустно и весело зазвенели, то приближаясь, то удаляясь, какие-то колокольчики.
— Ты не врёшь? — спросил Шелудяк.
— Не вру! Отправь гонцов в Кафу. Я у вас буду, пока гонцы не вернутся.
Лихие переглянулись.
— Как далеко от города он? — басом прогудел атаман, вовсе незнакомый Рагдаю.
— Рядом. За два часа успевал я сходить на городской рынок, купить муки и прийти назад. Пускай Хлеська сядет.
— Иди сюда, — позвал Дорош Хлеську. Та, вновь усевшись с Рагдаем, надела свой полушубок, хлебнула капельку из ковша, протянутого Дорошем, и, сладко щурясь, уставилась на огонь.
— Если ты соврал, умрёшь лютой смертью, — предупредил Шелудяк Рагдая, а старый колдун прибавил:
— Сначала Хлеська умрёт! На твоих глазах.
Рагдай промолчал.
— Горюн взят живьём? — спросил у него Дорош.
— Лидул его зарубил. И ещё двоих. Меня же он обвинил перед князем в том, что я дал вам скрыться.
— Ой! Врёт он, врёт! — чуть не подавился морозным ветром Василь, — Лидул не таков!
— Выпей ещё браги, — сказал Сновид, вручая Рагдаю немалый ковш.
— Нет, не стану пить! Мне от неё худо.
— А как же мы её пьём? И Хлеська?
— Не знаю! От этой браги черти бы сдохли! Сойду с ума, если ещё выпью.
— Они того и хотят, — усмехнулась Хлеська, — после второго ковша ты увидишь духов.
Перехватив взгляд Сновида, она умолкла на полуслове.
— Не боюсь духов, — сказал Рагдай. Подняв ковш к губам, он тремя глотками выпил всю брагу. Грудь обожгло. Зелёное начало чернеть и царапаться. Но Рагдай сделал вид, что всё хорошо. Ему показалось — он целый час протягивал руку, чтоб вернуть ковш Сновиду. Тот, взяв его, сразу обратился к Шелудяку:
— Потолкуй с Залмахом!
— О чём? — зевнул Шелудяк.
— Пускай даст мне месяц отсрочки.
— У тебя есть ещё десять дней. Залмах уговора менять не станет. И так он ждал слишком долго.
— К тому же, — вставил Дорош, — он зол на тебя за то, что ты ещё раз умудрился провалить дело. Сегодня, в Киеве.
— Это правда, — признал кудесник, — но я там был не один, а с вами двумя. Об этом уже забыли? Дайте мне месяц, други! Как можно за десять дней по снежной степи доскакать до Кафы и возвратиться?
— Это уже не наша забота.
Рагдай упал и уснул.
Глава двадцать третья
И вдруг он вскочил, проснувшись мгновенно. Как от ведра ледяной воды. Морозная ночь была на исходе. Звёзды с луной на зелёном небе сделались ещё ярче и как бы ожили. Тишина стояла в лесу, одетом в пушистый, белый наряд. Сначала Рагдай очень удивился тому, что вовсе не слышно храпа лихих, которые все вповалку спали возле костров, почти догоревших. Потом он понял: звуки остались там, а он — уже здесь. Он взглянул на Хлеську. Она спала на боку, прижав к животу коленки и подложив ладони под щёку. Её лицо казалось во сне особенно измождённым. Около рта пролегла страдальческая морщинка. Василь с Дорошем лежали неподалёку от Хлеськи, а прочие атаманы — с другой стороны кострища, в котором тлело несколько головешек. Сновида не было видно.
В теле и в голове Рагдая чувствовалась волшебная лёгкость. Ему казалось — если он прыгнет, звёзды его обхватят и не отпустят. Он засмеялся. К нему приблизился дух. Рагдай помахал этому пришельцу, будто бы между ними было не менее ста шагов. Тоскливое упоение ночной мглой, пронизанной звёздами, уступило место в его душе небывалой жажде что-то узнать. Дух тронул рукою его плечо, затем повернулся и зашагал к горе, которая дыбилась над опушкой. Рагдай поспешил за ним. Они вошли в чёрную пасть пещеры, вырытой в склоне, и зашагали в недра горы. Идти пришлось долго — дольше, чем по подземному ходу с Хлеськой. Дух шествовал впереди, источая мертвенное сияние. Камни, которыми была выложена пещера, мерцали словно кусочки льда. Местами свод подземелья свисал так низко, что Рагдай вынужден был слегка пригибаться. Наконец, вышел он из пещеры.
Вышел один, без духа. В звёздную ночь. Но звёзды горели уж не над Русью, а над какой-то южной землёй, которая погружалась в ночную свежесть после дневного зноя. Да, никакой зимы не было в помине. Долина, застланная туманом, спускалась к быстрой реке — настолько широкой, что оказавшийся перед ней Рагдай противоположного берега не увидел, хоть ночь была очень светлая.
Слева, на берегу, который обрывисто возвышался над страшным омутом, стоял город. Он был довольно велик. Его обступала каменная стена с четырёхугольными башнями. Вёрст на пять ниже по реке и чуть от неё подальше располагался огромный военный лагерь. На земляных валах, его окружавших, ветер трепал знамёна Восточной Римской империи. Перед лагерем, на воде, стояли военные корабли под теми же флагами. Было их, кораблей тех, несколько сотен.
А над равниной кружились ополоумевшие вороны. И это было неудивительно, потому что весь берег между воинским станом и городской стеной устилали трупы. Ворон на них была уже тьма, а прочие выбирали сверху, где лучше сесть. Помедлив, Рагдай направился к ним. Он не знал, зачем. Он будто бы шёл на свет бледной, сиротливой звезды, которая вовсе не выделялась среди других и даже, наверное, была маленькой, но тянулась лучами к самому сердцу.
Что здесь творилось! Несколько сотен тысяч конных и пеших много часов подряд неистово убивали друг друга. Кованые щиты, панцири и шлемы сминались как скорлупа, а кости ломались, будто соломинки. Была давка. Всадники погибали сразу, как только кони под ними падали. Большинство коней свалилось не от ударов, а от усталости. Изломав мечи, топоры и копья, враги душили друг друга одеревеневшими пальцами, истекая кровью из многих ран. Наверное, уцелело гораздо меньше, чем полегло. Так думал Рагдай, идя по кровяной корке среди погибших. Он узнавал ромейских схолариев, с ног до головы закованных в сталь, блистательных экскувиторов в устрашающих масках и ярко-синих плащах, стрелков и гоплитов в более лёгких латах. С кем же сражалась армия василевса? Это понять было не так просто, ибо убитые не имели единой экипировки. Вороны сердито каркали на Рагдая, слетая с трупов. Рагдай шагал прямо к середине страшного поля. Он знал, что его там ждут. Это ощущение как бы вдавливалось в него с каждым новым шагом, словно он был восковым, а оно — железным и раскалённым. Но он продолжал шагать, потому что воск не чувствует боли. При этом свечи из воска, особенно в древних храмах, всегда казались Рагдаю одушевлёнными, лучше даже сказать — живущими лишь в минуты собственной смерти.
Вдруг он застыл, не веря своим глазам. То, что перед ними возникло, было чрезмерным даже в тумане непостижимого. Впереди лежал на боку сказочно красивый, белый арабский конь с золотистой гривой и самой роскошной сбруей, какую только можно представить. Казалось, что этот рослый скакун насторожил ухо — не донесёт ли ветер из глубины туманных ночных долин призывное ржание кобылицы? Яркие звёзды трепетно отражались в глазах коня — широко раскрытых, больших, застывших. Его могучая грудь была глубоко разрублена. В чёрной ране белели кости. Это был Ветер — любимый конь Святослава, чудо-скакун, предмет жгучей зависти богатейших царей земных.
Стоял Рагдай долго, не отрывая глаз от коня. Когда же он поднял их, то сейчас же о нём забыл. К нему приближалась по полю девушка. Да, совсем незнакомая ему девушка. Она шла, то пристально озираясь по сторонам, то вдруг начиная разглядывать тела мёртвых. На ней был белый, заляпанный кровью плащ с капюшоном, наброшенным на затылок. Виднелись русые локоны, оттенявшие бледность её лица. Взгляд её заплаканных, светлых глаз с длинными ресницами за Рагдая не зацепился даже на миг. Рагдай догадался, что он для неё невидим. Она прошла, едва его не задев. Когда её взор упал на мёртвого Ветра, она от горя и ужаса приложила ладонь ко рту. И тут же остановилась, увидев что-то другое.
Странное дело — Рагдаю не было интересно, что она там увидела. Но он всё же повернул голову и заметил невдалеке высокого человека, также стоявшего среди трупов, спиной к луне. Он был в искорёженных, почерневших от крови латах и полумаске. Ночная странница, несомненно, его узнала. Это было понятно по выражению её глаз. Он тоже узнал её. Его губы, между которыми густо запеклась кровь, взволнованно дрогнули, а затем на них возникла улыбка. И он направился к девушке, сразу дав ей понять, как ему не терпится обхватить её навсегда своими руками в стальных перчатках. Девушка продолжала молча глядеть на него. А потом она решительно повернулась и зашагала туда, откуда пришла, мимолётным жестом позвав его за собою. Но воин замер. Рагдай угадал смятение на его лице, от чёлки до рта заслонённом маской с узкими прорезями для глаз. Тем временем, незнакомка медленно удалялась. Вдруг оглянувшись и обнаружив, что воин в маске стоит на месте, она нахмурила брови и повторила призывный жест. Тот, к кому он был обращён, тряхнул головою и подчинился. Когда он проходил мимо Рагдая, не замечая его, последний смог разглядеть у него на шее, близ горла, рану, точно смертельную. Кровь на ней давно уж засохла и почернела. Мертвец бродил среди мертвецов. Но за кем он шёл?
Рагдай зашагал с ним рядом, пристально глядя не на него уж и не на прочие трупы, а лишь на девушку. Та шла быстро. Но иногда она оборачивалась и, видя, что мертвец в маске идёт за ней, обращала к небу счастливый взор. Рагдая она всё так же не замечала.
Мертвец чего-то боялся. Почти на каждом шагу он быстро оглядывался, а раз даже потянулся к висевшим на его поясе ножнам от кривой сабли, забыв, что они пусты. Рагдаю от всего этого было как-то не по себе. Он не ненавидел воина в маске и не любил эту девушку. Но он знал: она без него, без этого мертвеца, не может. В этом была какая-то злая непоправимость, вечная и холодная, как звезда. Она присосалась к сердцу Рагдая. Он не завидовал мертвецу. Он чувствовал бесконечность. Это была бесконечность мёртвой, неописуемой пустоты.
Земля вдруг разверзлась. Спустя мгновение под ногами был уже Млечный путь. Мириады звёзд глядели в туман раскрытыми во всю ширь глазами. Странная незнакомка с долины смерти шла среди них к созвездию Скорпиона, слегка сутулясь, словно от ветра в лицо. Рагдай огляделся в поисках мертвеца. Его больше не было. Не задавшись вопросом, куда он делся, Рагдай один устремился за незнакомкой.
Шли они долго. Должно быть, вечность. Вдруг девушка обернулась. Её глаза, уставившись на Рагдая, моргнули раз и другой.
— Ты кто? — спросила она, подступив к нему. Он ответил:
— Я.
Ответ её удовлетворил. Она улыбнулась, быстро кивнула и повела своего нового попутчика по невесть откуда возникшему перед ними узкому, тёмному коридору. Конца ему видно не было. Вдруг дорогу им преградили. Раздался голос:
— Он не пройдёт!
Девушка упала и стала плакать. Рагдай не просто упал, а полетел вниз, потому что пол под его ногами вдруг стал ничем.
Глава двадцать четвёртая
Он пришёл в себя на крошечном островке посреди болот. Стоял ясный день. Ленивое солнышко подползало к зениту. Снежные шапки кочек стекали с них ручьями в трясину. Слыша ещё в своей голове какие-то затихающие, неясные голоса, но не понимая, откуда они взялись и что означают, Рагдай встал на ноги. Осмотрелся. Лес был заметен у самой линии горизонта прямо, справа — чуть ближе. Но до него всё же было никак не меньше трёх вёрст. С других же сторон виднелась одна лишь топь с маленькими снежными бугорками. Было безветрие, и стояла полнейшая тишина. Рагдай больно ущипнул себя за руку. Нет, не сон! Но как он сюда попал? Кто, когда, зачем унёс его, спящего, от лихих на эти болота и здесь оставил? Он ничего не помнил о своих странствиях среди трупов и среди звёзд. В памяти остался лишь отголосок чудной тоски. Но и он пропал, как только Рагдай подумал о Хлеське. Хлеська! Да где она? И что с нею? Сердце тревожно заколотилось. Тут же прогнав ужасные мысли, Рагдай решил, что он сможет разузнать что-то о судьбе Хлеськи, только вернувшись в Киев и рассказав про всё Иоанну. Тот уж наверняка придумает что-нибудь!
Рагдай пригляделся к топи. Пройти её было очень непростым делом. Кочки не всюду стояли близко одна к другой. Но Рагдай решил шагать по трясине, если придётся, и будь что будет. Иного выхода просто невозможно было придумать. Идти, конечно, следовало туда, где лес подступал поближе. Судя по солнцу, это был юго-восток. Как раз то, что нужно. И двинулся Рагдай в путь, то переступая, то перепрыгивая с одной кочки на другую. Два раза ему пришлось выдёргивать ноги из цепкой торфяной жижи. На третий раз оступившись, он погрузился в неё по пояс и с трудом выбрался, ухватясь руками за кочку. Сапоги чудом не сползли с ног, камзол до воротника замарался грязью. Лес был ещё не близок. Утерев лоб, на котором выступили холодные капли пота, Рагдай опустил глаза, чтобы поискать следующую кочку опоры, и — вдруг увидел в нескольких шагах от себя торчавшую из трясины голову человека с белыми волосами. Это была голова Сновида.
Волхв чуть дышал, уцепившись жилистыми руками за незначительный бугорок над болотом. Его глаза уже гасли. Их страшный взгляд направлен был на Рагдая. Тот просто не знал, что делать. Понятно было, что он не сможет подойти к тонущему, никак не сможет! Возле Сновида не было кочек, кроме лишь той, которая давала ему возможность прожить ещё полчаса или час, держа его на поверхности. Двинуться к нему по трясине значило сгинуть в ней ещё раньше него. Рагдай тяжело дышал, стоя во весь рост и глядя в глаза несчастному старику. Вдруг губы волхва разжались, и в тишине прозвучал его хриплый голос:
— Не суетись! Дух привёл тебя на тот остров, чтоб от меня спасти. А меня завёл он в трясину, чтобы спасти от Залмаха. Ни на каком островке от него не скрыться. В трясине — можно.
— Продержись час, — вымолвил Рагдай, — я дойду до леса и вернусь с жердью!
— Не надо, парень! Ты что, не понял? Если трясина меня не спрячет прямо сейчас от Залмаха, участь моя незавидной будет. Залмах жесток и хитёр.
Рагдай больше уж не знал, что сказать. Он спросил:
— Где Хлеська?
— Хлеська жива. На твою беду.
— Почему ты так говоришь?
— Потому… Не Хлеська, не Хлеська… Забудь о ней! У тебя другая судьба.
С этими словами волхв разжал пальцы.
— Скажи, где клад? — закричал Рагдай, увидав, что он погружается. Но трясина, уже достигнув рта старика, закрыла его навеки. Пока она не коснулась глаз, их взгляд от Рагдая не отрывался. Холодный, режущий взгляд. Костлявые руки ушли последними. Когда жижа, булькнув, сомкнулась над головой Сновида, они задёргались, силясь ухватить воздух. Живьём Сновид уходил в кошмарную бездну, куда Залмах не мог уж за ним нырнуть. Пузыри шли долго.
За час добравшись до чахлых ёлочек на опушке, Рагдай почувствовал, что он весь в поту и в грязи. У ёлочек таял большой сугроб. Рагдай торопливо снял с себя всё и, дрожа от холода, хорошенько обтёрся талой водой пополам со снегом. Также он вычистил свой камзол, штаны, сапоги, постирал рубашку, снова оделся и зашагал в тёмный лес. Невесело ему было. Пройдя немного, он вдруг заметил среди деревьев следы сапог и маленьких башмачков — очевидно, женских. Вели они, следы эти, к югу. Рагдай внимательно пригляделся к ним. Женщина спешила. Скорее всего, бежала — каблучки снег почти не сминали. За ней гнались. Лишь немногие из её следов не были затоптаны сапогами. Тех, кто её преследовал, было трое. Рагдай пошёл по следам. Вначале они петляли, сворачивая в овраги, заросли и в завалы мшистого бурелома. Затем вдруг стали тянуться ровной цепочкой. Понял Рагдай: охотники близко подошли к жертве, сперва пытавшейся путать свои следы, и ей уже стало не до того.
Он внезапно вспомнил, что безоружен. Отстегнув ножны, бросил их в снег. Шагов не замедлил. Следы ушли в густой ельник. У крайних ёлок лежал ничком молодой боец Лидуловой тысячи. У него в боку торчал нож. Чёрное пятно росло ещё на кафтане. Удостоверившись в том, что дружинник мёртв, Рагдай завладел его саблей и зашагал через ельник, рубя сплетённые ветки, чтоб легче было идти.
Он вышел к лесному озеру — небольшому, круглому, синему. Вековые сосны и ели тесной толпой его обступали и отражались в нём до самой маленькой шишки, до самой тонкой иголки. Возле воды сидели на буреломине, тяжело дыша, два румяных отрока. У их ног лежала на животе, задыхаясь также, взмыленная и красная Хлеська. Руки её были крепко связаны за спиной. При виде Рагдая дружинники удивлённо переглянулись.
— А ты как здесь оказался? — спросил у него один, — ведь тебя же не было с нами!
— Не было? С вами? — переспросил Рагдай, подойдя и остановившись. Он не пытался понять, о чём идёт речь. Он глядел на Хлеську. Та его будто бы и не видела. На её лице, повёрнутом к лесу, были две ссадины и синяк. Переведя взгляд на отроков, Рагдай стиснул рукоять сабли.
— Что это вы устроили здесь? Почему связали эту девчонку?
— Мы по приказу князя ловим Сновида и всех, кто с ним, — сказал второй отрок. Первый взглянул на него со злобой.
— Зачем ему отвечаешь? Кто он такой, чтоб нам учинять допрос?
— Он друг Калокира!
— И что с того? А я — друг Лидула. Мы исполняем здесь приказ князя! А он зачем бродит по лесу? Пусть ответит!
— Князь выпустил эту девку, — сказал Рагдай, — по чьему приказу вы её взяли?
— Она была со Сновидом!
— Знаю. Я тоже был со Сновидом, чтобы его скрутить и живьём вручить Святославу. Она должна была мне в этом помочь. А ну, развяжите-ка её, быстро!
— Но ты Сновида не взял, и нам не приказано тебе верить, — возразил первый, — она полчаса назад зарезала одного из наших!
— И мы полдня бегали за ней, — прибавил второй, — пожалуй, отпустим, но не сейчас. Сначала потешимся. Погляди, что за красотища!
И, наклонившись, он задрал Хлеське подол.
— Не трогай меня! — завизжала Хлеська, начав отчаянно извиваться, — Рагдай, убей их! Они меня не отпустят!
Нога Рагдая в кованом сапоге со всего размаху врезалась в челюсть прыткого парня. Тот полетел с бревна вверх тормашками. Его друг вскочил и бросился на Рагдая, выхватив саблю. Рагдай сумел уклониться от бокового удара, нанёс ответный, и отрок, не изловчившись правильно отпарировать, повалился навзничь с распоротым животом. Он начал стонать, и Рагдай прикончил его из жалости, как прикончил ночью большого волка, лежавшего поперёк тропинки. Второй дружинник неторопливо поднялся, поплевал кровью, вытянул меч из ножен и хладнокровно сказал:
— Убить не убью, но уши отрежу!
Они сошлись. Рагдай сразу понял, что он ввязался в очень трудную схватку. На втором выпаде его сабля переломилась у рукоятки. Он отступил.
— Прощайся с ушами, — ещё раз сплюнул кровь отрок, неторопливо делая шаг вперёд. Тут Хлеська взяла вдруг да заорала. Она постаралась так, что солнце на небе заткнуло уши. Ловкий боец, стоявший к ней задом, вздрогнул и оглянулся. Уши Рагдаю были нужны, поэтому действовать пришлось быстро. Одним прыжком оказавшись подле врага, Рагдай его ухватил с двух сторон за пояс, вскинул над головой и шмякнул об землю изо всей силы. Дружинник сразу испустил дух.
— Неплохо орёшь, — сказал Рагдай Хлеське, срывая с неё верёвку.
— Лучше, чем ты дерёшься, — съязвила Хлеська. Поднявшись, она прибавила: — Второй, правда, изматывал самого Лидула, когда они упражнялись.
— Жалко его! Ты сама цела?
— Ногу подвернула маленько. Было обидно скидывать башмаки, а в них не так просто бежать по снегу. Ну что, пошли?
— В Киев?
— В Киев.
— Пошли. Запахнись, простудишься!
— Тепло нынче.
Они шли по лесу не спеша. Рагдаю хотелось с ней говорить, говорить о многом. Но он молчал, собираясь с мыслями. Он не видел, что его спутница припадает на одну ногу, ерошит волосы, чтоб стряхнуть выдранные с корнем, что на лице у неё — следы избиения. Он всё думал, с чего начать разговор. Осеннее солнце слабенько припекало, но снег в лесу почти весь растаял. В голубом небе кружились стаи тревожно каркающих ворон. Идя бок о бок с Рагдаем, но не держа его за руку, Хлеська тихим голосом говорила:
— Наши дозорные слишком поздно стали свистеть. Когда мы проснулись, к нам уже подбегали княжеские дружинники. Я попалась бы, но меня защитил Дорош, и я прошмыгнула мимо горы в чащобу.
— Ты видела, кто из ваших погиб, а кого схватили? — спросил Рагдай.
— Да ты что, смеёшься? Делать мне было нечего, кроме как стоять и смотреть, кого зарубили, а кого взяли! Кажется, Хорша проткнули саблей. Про остальных сказать не могу. А ты-то где был?
— Не знаю.
И Рагдай коротко рассказал о том, как очнулся он на болоте. Поведал и об ужасной смерти Сновида. Лишь о последних, самых последних словах волхва умолчал.
— Пропал, значит, клад проклятого князя Игоря, — закручинилась Хлеська. Ещё два раза вздохнув и один раз плюнув, она продолжила свой рассказ: — Несколько часов гонялись за мной эти двое, с третьим. Его я, правда, зарезала возле ёлок, когда он меня догнал. Те тут же меня схватили, связали и притащили на берег озера. Утопить грозились после забавы.
— Я не могу понять, кто привёл дружину к стану лихих?
— Об этом спроси своего милого дружка, Калокира. Он знает наверняка.
Рагдай глубоко вдохнул запах леса, уже не припорошённого, а умытого первым снегом.
— Как удивительно то, что Сновид боялся Залмаха больше, чем смерти!
— Если б ты знал Залмаха, то не дивился бы, — усмехнулась Хлеська и огляделась по сторонам с какой-то тревогой. Две-три версты они прошли молча. Грязь громко хлюпала под ногами. Лес, хоть и облетевший, был всё же очень красив в розовых лучах осеннего солнца. Оно уже опустилось к самому горизонту.
— Мне нравятся твои щёчки, — сказал Рагдай, решив начать с главного. Хлеська гордо задрала нос.
— Да, они красивые! Все их любят. А что ещё тебе во мне нравится?
— Почти всё.
Они вдруг остановились возле большого дуба. Долго стояли, глядя друг другу прямо в глаза.
— Почти? — повторила Хлеська, — а что же тебе не нравится?
— То, что я тебя не люблю.
Она засмеялась. А он прибавил:
— Но если я тебя потеряю, то буду сильно жалеть. Так сильно, что не смогу ни одного часу жить дальше.
— О чём ты будешь жалеть? — пожала она плечами, — на свете много красавиц, гораздо лучших, чем я. Выбирай любую! Если бы ты, мой милый, меня любил — конечно, жалел бы, вдруг потеряв навеки. А так о чём ты будешь жалеть? Ну скажи, о чём?
— Не знаю. Но я…
Она перебила с внезапной грустной улыбкой, которая собрала морщинки около её глаз:
— Я тебе скажу, если хочешь.
— Да, я хочу.
И она сказала:
— Ты, Рагдай, будешь долго жалеть о том, что так и не смог меня полюбить. Знаешь, почему? Потому, что я очень сильно люблю тебя. Так люблю, как никто тебя уже не полюбит! Никогда в жизни.
Она закрыла глаза, чтобы не текли из них слёзы. Но ничего у неё не вышло. Они потекли ручьями, смывая грязь с её белых щёк. Усталые ноги Рагдая вдруг подкосились. Встав на колени, он обхватил руками её упругие бёдра, припал лицом к её животу и воскликнул:
— Хлеська! Я буду тебя любить! Не уходи! Слышишь?
— Да, — отозвалась Хлеська и покачнулась. Рагдай, счастливый, поднял на неё глаза. И его лицо забрызгала кровь. Она струёй хлынула из её раскрытого рта. Обливаясь ею, лихая девка медленно повалилась набок. Рагдай успел её подхватить.
Подул резкий ветер. Предатель-дуб, заскрипев ветвями, отдал ему последние свои листья. Хлеська два раза дёрнулась и застыла. Долго стоял Рагдай на коленях, держа её на руках и не отрывая от неё взгляда. Смерть подарила ей небывалую красоту, добавив её чертам утончённости. Хрупкий ангел с райским покоем и озадаченностью во взгляде голубых глаз лежал на руках Рагдая. Последний луч холодного солнца уже погас, и стали сгущаться сумерки.
— Этого быть не может, — проговорил Рагдай, всё трепетнее сжимая мёртвое тело, — Хлеська, этого быть не может! Ты обещала!
— Брось-ка её, — приказал Микулка, — и поднимись!
Рагдай поглядел вперёд. Микулка стоял перед ним, раздувая ноздри. В руке у него был меч, испачканный кровью. Она успела застыть.
— Ты её убил, — зачем-то сказал Рагдай.
— Поднимись, — глухим, низким голосом повторил Микулка, — не то башку тебе раскрою!
— Микулка, угомонись! — внезапно раздался спокойный голос Дороша. Путивльский атаман выходил из чащи. Приблизившись, он взглянул на мёртвую Хлеську в руках Рагдая, затем — на красного от неутолённой злобы Микулку и обратился снова к нему: — Дурак! Ты что натворил?
— А не твоё дело! — тявкнул Микулка, оскалив мелкие зубы.
— Как раз моё. Ты, верно, забыл, что она с Залмахом дружила?
— Ну, и чего?
— А то, что Залмах меня не поймёт, если я сейчас твою глупую башку на плечах оставлю.
Микулка крикнул, указав пальцем на безучастного ко всему Рагдая:
— Она гуляла с ним! Была моей девкой, а с ним гуляла! Я имел право её прикончить!
— Да неужели? Это ты думаешь, что она была твоей девкой. А вот она так не думала, потому что была не дура. Ты знаешь, как она тебя называла?
— Молчи, убью!
И Микулка прыгнул к Дорошу, выставив меч остриём вперёд. Дорош отскочил и выхватил свой. Через три мгновения голова Микулки уже катилась по вязкой, чёрной земле. Вороны с ветвей жадными глазами глядели на его труп, упавший на корневища дуба. Вложив меч в ножны, Дорош подошёл к Рагдаю и попросил:
— Отдай её мне.
— Зачем? — с тревогой спросил Рагдай, прижав к груди Хлеську, которая начала уже остывать.
— Мы её ватагой схороним и справим тризну по ней. Она ведь была дружна со всеми лихими по всей Полянской земле. Всё будет как надо, я обещаю.
Рагдай внимательно поглядел ещё раз на Хлеську, кротко и удивлённо глядевшую в небеса, и медленно встал с колен. Вручая Дорошу мёртвое тело, он очень тихо сказал:
— У неё в кармане алмазный перстень, подаренный Калокиром. Возьми себе.
— Ладно, поглядим, — ответил ватажник, взваливая убитую на плечо. Рагдаю хотелось ещё о чём-нибудь говорить. И он произнёс:
— Сновид утонул в болоте.
— Я это знаю.
— Откуда?
— Иной дороги не было у него, — объяснил Дорош и быстро направился с телом в чащу. Вот тут Рагдай и увидел, куда Микулка ударил Хлеську мечом. Её полушубок был проткнут между лопатками. Крови на нём чернело немного, большая её часть впиталась в кафтан. Стиснув кулаки, Рагдай громко крикнул вслед атаману:
— Я хочу смерти!
— Ищи её, — был ответ.
— Давай биться!
— Биться не будем.
— А почему? Я друг Калокира, ты — друг Залмаха!
Ватажник остановился и обернулся.
— Они сейчас не враги. Ты знаешь, Рагдай, тебе умирать не нужно. Потерпи месяц, и будешь рад, что не умер. Иди домой. Киев — прямо.
— А почему ты так добр ко мне? — выкрикнул Рагдай, задыхаясь от кома в горле. Дорош на это сказал:
— Ты меня не выдал.
— Когда? Не помню.
— Несколько дней назад, когда Святослав с тобой и Лидулом зашёл в жидовский кабак, где были я и Сновид. Ты смолчал о том, что я друг Залмаха.
— Прощай.
— Прощай.
И каждый продолжил свой путь. Стемнело. Уклон к реке, который Рагдай почувствовал вскоре, не дал ему заплутать и сильно убыстрил его шаги. Часа через полтора Рагдай увидал под звёздами Днепр и Киев. К пристани подходили пять кораблей. То были ладьи Всеслава. Отмыв в Почайне лицо от засохшей крови, Рагдай поднялся к воротам. Те, кто стоял на дозорной башне, сразу его узнали и пропустили. Он на одном дыхании дошагал до княжеского дворца, где был также узнан. Старый слуга велел сенной девушке проводить лесного скитальца к покоям греческого посла. Она проводила. Посол и великий князь, сидя на ковре, словно торгаши-сарацины, пили вино как язычники. Иоанн-патрикий кричал, брызгая слюной как самый примерный христианин:
— Я видел Аль-Кариби не раз и не два! Говорю тебе — это он, визирь султана Дамаска, хитрая сволочь Аль-Кариби! Не знаю, как ухитрился Залмах прирезать его под носом у стольких телохранителей! Но он сделал это! Залмах творит чудеса, доказывая тебе, что он — твой союзник!
— Союзник твоей царицы, уж если на то пошло, — сказал Святослав, отхлебнув из чаши, — но мне всё равно не верится, что Георгий Арианит смог так быстро найти Залмаха и сговориться с ним.
— Он смог это сделать с помощью печенегов, и нет здесь ничего сложного, — возразил Иоанн. И тут они оба заметили, наконец, Рагдая, который стоял в дверях. Он их удивил.
— Ты где ошивался? — полюбопытствовал Святослав, оглядев его с головы до ног, — по норам барсучьим лазил?
— Я в лес его посылал, — объяснил патрикий.
— Что? В лес? Зачем?
— По важному делу.
— В лес? Что это ещё за дела у тебя в лесу появились, да притом важные?
Видя, что Иоанн слегка в затруднении, Рагдай быстро пришёл на выручку:
— Князь, Всеслав уже прибыл в Киев! Он разгружает ладьи на пристани.
— Наконец-то! — воскликнул князь, поднимаясь, — но почему я узнаю об этом только теперь, когда уже разгружают? Сейчас я тут всех убью!
С этими словами Святослав выбежал в коридор, и вскоре во всём дворце начался ужасный переполох. Потом за окном послышался топот нескольких лошадей. Они удалялись. Когда Рагдай — бледный, грязный, вошёл и сел на кровать, Иоанн встал на ноги, подал ему вина и велел рассказывать.
— Будь ты проклят, — тихо сказал Рагдай, сделав два глотка.
— Я с самого детства проклят! Давай, выкладывай. Что там было?
— Ничего не было! И не будет.
— Отлично. Выпей ещё.
Рагдай так и сделал. Потом он всё рассказал. Патрикий его ни разу не перебил. Он слушал внимательно.
— Хорошо, — только и сказал он, когда Рагдай смолк. Усевшись рядом с приятелем, Иоанн целую минуту, а то и две, размышлял. Затем он промолвил, глядя на трепетный огонёк свечи:
— Ложись спать. Когда ты проснёшься…
— Я умереть хочу, а не спать! — перебил Рагдай, швырнув на пол чашу.
— Рано тебе ещё умирать.
— А Хлеське не рано было?
— Нет, в самый раз. Если бы она осталась жива, была бы несчастна из-за любви к тебе.
— А ты про меня забыл? Я что, счастлив?
— Ты разбит горем. Но ты её не любил, Рагдай. Не любил. История грустная, но поверь — благодаря ей тебе будет легче пережить следующую. Ведь жизнь состоит из таких историй. Без них она не была бы жизнью, а люди не были бы людьми. Хлеська умерла, но она любила тебя. А значит, её любовь никуда не делась. Любовь бессмертна, если она уходит вместе с душой на небо. Хуже, когда она умирает раньше, чем тело. Тогда остаётся только кромешная пустота. Тут Бог, как обычно, не предлагает большого выбора.
Иоанн-патрикий вёл свою речь ещё очень долго, не отрывая глаз от свечи. Рагдай не особо слушал. Он был измучен. Вино сморило его. Прервавшись на полуслове, Иоанн вызвал свою ночную подружку. Та помогла Рагдаю раздеться и лечь в постель. Больше от неё ничего не требовалось. Патрикий сразу ушёл в соседнюю комнату и разжёг кальян. Уснул Рагдай быстро. Сквозь сон он слышал обрывки длинного разговора между патрикием и Всеславом. Купец рассказывал:
— Я давно Авраама знаю. Он всегда врёт, когда перепьёт. Ни в каких сражениях не был он, кагана не знал, Святослава даже в глаза не видел. Он торговал всю жизнь.
— Но мне показалось, что ты серьёзно слушал его, когда он рассказывал о боях, в которых как будто бы принимал участие!
— Этот чудак всегда верит в то, что городит спьяну, и спорить с ним бесполезно, — сказал Всеслав, рассмеявшись. Потом он, слышно было, взял чашу и начал пить.
— А ты не знаешь, он вхож в Священный дворец? — спросил Иоанн.
— Не знаю. Об этом он при мне никогда не заводил речь.
— И разве не хвастался, что с царицей близко знаком?
— Нет, этим не хвастался. Но ты знаешь, он хвастает только тем, чего нет и никогда не было, да и просто не может быть.
Более Рагдай ничего уже не услышал — сон вновь его одолел. Ему снилось многое. Но не Хлеська.
Глава двадцать пятая
В честь прибытия новгородцев и, разумеется, золота князь опять устроил во дворце пир. Несмотря на это, Всеслав в столице задерживаться не стал. Отдав своим киевским приказчикам часть товаров, а Святославу — царский подарок, он уже утром двинулся к Новгороду. Грести на его судах вновь уселись воины Святослава, пригнавшие их от Хортицы. Князь, расщедренный блеском золота, уступил Всеславу этих ребят до мая, так как черниговский Ратибор прислал в Киев сотню своих бойцов. Но самое главное, в тот же день вернулся из Новгорода Касьян со всей княжеской дружиной. Он доложил Святославу, что Светозара вразумлена и Новгород не обижен.
Лев Диакон поселился в доме Гордяты, так как глава посольства не пожелал его часто видеть подле себя. Рагдай же, назначенный адъютантом патрикия Иоанна, обосновался в одной из комнат его покоев. Он подружился с отроками дворцовой сотни. Никто от этих ребят ничего не требовал, кроме сопровождения князя на торжествах, на охоте и в дальних выездах. Одним словом, заняться им было нечем. Они развлекались так, как во все века это делали восемнадцатилетние обормоты, бравшие деньги из рук самого монарха. И ни один из них не питал к Рагдаю недобрых чувств оттого, что он пользовался вдобавок щедротами Калокира и даже жил вместе с ним. Как-то раз Рагдай подошёл к Лидулу и попросил дать ему урок владения обоюдоострым мечом. Но варяг ответил, что он не любит прямых клинков, и пришлось Рагдаю сменить свой третий по счёту меч на степную саблю. Тогда Лидул, не имевший времени и желания слишком долго возиться с ним, показал ему семь приёмов. Рагдай надёжно усвоил их и с того момента мечтал о случае скрестить с кем-нибудь свою саблю. Его дружок, Иоанн, пил с воинами, но чаще курил гашиш с Лидулом, Сфенкалом и Святославом. В их же компании он наведывался к Роксане, когда она выгоняла Филиппа и Куденея, умевших портить ей настроение так же ловко, как улучшать. В свободное от всех этих занятий время царский посол читал книги, взятые у княгини Ольги. Он с ней увиделся через полторы недели после приезда. Произошло это так.
Утром за Рагдаем зашли два его дружка, и он исчез с ними, не объяснив патрикию ничего. Тот, впрочем, был занят завтраком. Доев кашу с блинами, он заскучал и отправился искать князя. Князь вмиг нашёлся, ибо он сам спешил к Калокиру. Столкнувшись с ним, Святослав сказал:
— Моя мать желает поговорить с тобою. Я вот сейчас к ней иду. Пойдём вместе?
— Охотно, — сказал патрикий.
Вдова свирепого князя Игоря, войдя в возраст недомоганий, иногда целыми месяцами не покидала своих покоев в восточном крыле дворца. Лишь там её слуха не достигал гул буйных пиров, почти каждый день затеваемых её сыном в другом крыле. Когда Святослав со своим приятелем вошёл к ней, она сидела в глубоком кресле, читая внукам послание Павла к римлянам. Старший сын Святослава, умница Ярополк, внимательно её слушал, расположившись в кресле поменьше, а два других малыша, Олег и Владимир, тихо дрались, катаясь по полу. Няньки не обращали на них внимания. Они сплетничали в углу, а княгиня Ольга была настолько поглощена апостольским словом, что ничего иного не замечала. Князь и патрикий приблизились к драчунам. Первый их поднял, легонько встряхнул и поставил на ноги. Не унявшись, два карапуза снова ринулись в битву, сжимая пухлые кулачонки. Отец не дал им сойтись.
— Тигрята, — сказал, смеясь, Калокир. Княгиня, нехотя прервав чтение, поглядела сперва на сына, затем — на его любимого собутыльника. Иоанн-патрикий старательно поклонился ей. Ответив ему весьма недурной улыбкой и вслед за тем опустив глаза на драчливых внуков, Ольга сурово молвила:
— Вы опять невовремя позабыли о часе смертном, друзья мои!
— И хорошо сделали, — похвалил Святослав своих сыновей, давая знак нянькам вывести княжичей из палаты, — если всё время думать о нём, жизнь станет такой, что смертный час вправду покажется избавлением.
Ярополк, Олег и Владимир сразу же удалились в сопровождении нянек. Нахмурив тонкие брови, княгиня Ольга любезным голосом предложила сыну и Калокиру присесть. Они опустились в кресла.
Широкие слюдяные окна в дубовых рамах с узорами дребезжали под сильным ветром, принесшим снег. Но в комнате было очень тепло от большой печи, натопленной докрасна. Княгиня сидела в длинном охабне с прорехами в рукавах и без головного убора. В её красиво уложенных волосах почти совсем не было седины, хоть ей уж перевалило за пятьдесят. Она родила Святослава в двадцать семь лет. Лицо великой княгини также хранило ещё остатки надменной северной красоты, а взгляд выдавал остроту и ясность ума. Внимательно поглядев на сына, она спросила:
— Правду ли говорят, что ты облагаешь монастыри новыми поборами, Святослав?
— Монахи на этот раз тебе не соврали, — ответил князь весьма дерзко, — за их правдивость отправлю к ним зимовать варяжский отряд.
Старая княгиня не изменилась в лице. Но в её глазах появилось нечто, внушившее Калокиру желание убежать.
— О, мой драгоценный сын! Если ты не шутишь…
— Шучу, шучу! Ведь ты же прекрасно знаешь — Роксана кинется в Днепр, если услышит, что я причиняю зло христианам.
— Ты всё пытаешься, как я вижу, меня с нею примирить? — усмехнулась Ольга.
— Ты заблуждаешься. Если я люблю человека, мне глубоко наплевать, как к нему относятся остальные.
— И даже я?
— Да. И точно так же мне всё равно, что Роксана о тебе думает.
— Она говорит про меня какие-то гадости? И тебе на это плевать? Я горжусь тобою, мой сын! Спасибо тебе. Спасибо.
— Как вы похожи с нею! — воскликнул князь, стиснув подлокотники кресла, — о, мать моя! Перестань меня изводить!
Княгиня, также взбешённая, отвернулась.
— В Библии говорится чётко и ясно, что никакие монастыри не нужны ни Богу, ни людям, — попробовал Калокир погасить конфликт. Ему это удалось.
— В какой же из книг это говорится? — спросила Ольга, уставившись на него, как на муху в супе.
— Евангелие от Матфея, главу не помню. Стих звучит так: «Зажёгши свечу, не ставят её под кровать, но ставят на видное место, чтобы она светила всем в доме!»
— При чём здесь монастыри?
— А я говорил про монастыри? Вот неосторожный! Спешу вернуться к Евангелию. Нельзя, мне кажется, служить Богу, прячась от мира. Иисус говорил ученикам своим, что они — Свет миру. А как же можно светить, затворившись в келье? Он говорил им также, что они — соль Земли. Можно ли быть солью, то есть спасать Землю от разложения, не прикасаясь к ней вовсе? Вряд ли.
— Иноки, схимники и послушники неустанно молятся за людей! — запальчиво возразила мать Святослава.
— Да, только Иисус заповедал ещё и делиться верой! А вера без дел мертва. Не значит ли это, что каждый христианин должен быть, как сказал апостол, письмом Христовым и подтверждать свою проповедь ещё чем-то, кроме сидения в четырёх стенах?
— Патрикий! Затворничество и есть великий духовный подвиг.
— Да как же так? Можно ли назвать этим словом то, что не соответствует заповедям Христа и лишено смысла? Сказано: «Тот, кто разумеет делать добро и не делает, тому — грех!» Разве пожиратели каши в кельях не приносили бы много больше добра, если бы являли примеры праведной жизни не за стенами, а на глазах у всех, на свету, открыто и громко рассказывая о Господе?
— Ты забыл, что монастыри принимают страждущих, — наставительно подняла палец Ольга, — ещё в Писании говорится: «Кто любит мир, тот не любит Бога!»
— Да, так и есть. Но не любить мир — это значит не прятаться от него, а воевать с ним! Точнее, с его пороками и греховной природой. Оружие дал Христос.
Бывшая правительница Руси сжала кулаки.
— Святой патриарх сказал мне одиннадцать лет назад, что монастыри — это кирпичи, из которых сложен фундамент Церкви!
— Какую Церковь вы обсуждали с ним? — иронично повёл рукой Калокир. Княгиня с недоумением заморгала.
— Апостольскую, конечно же! Православную. А ты разве к ней не относишься?
— Как сказать? Меня приписали к ней, когда я не мог против этого возразить, потому что мне ещё года не было.
— Понимаю, куда ты клонишь. Но если бы Православная Церковь не была истинной и благословлённой Богом, вряд ли она смогла бы так хорошо исполнять заветы Христа!
— Например, какие?
— Например, тот, о котором ты говорил: «Идите и обращайте!» Вот Православная Церковь и обращает, и крестит.
— Он не велел обращать огнём и мечом, а крестить насильно! Если бы Бог хотел навязаться, он бы послал на Землю парочку ангелов, и они бы мигом всех окрестили. Бог есть любовь, сказано в Писании. Кто посмеет с этим не согласиться? И кто посмеет сказать, что любовь бывает по принуждению?
— Милый мальчик! Прости, дорогой патрикий. В Евангелии от Иоанна сказано, что не родившийся свыше от воды и Духа не попадёт в Царствие Небесное. Посему младенцев и крестят.
— Ну а в Евангелии от Матфея есть несколько слов о том, что Царствие Небесное уже принадлежит детям! А в первом послании апостола Петра написано, что крещение — это обещание Богу чистой совести. Обещание! А младенец может что-нибудь обещать?
— А ты какой перевод Нового Завета читал, мой учёный друг? — опять улыбнулась Ольга, подперев голову очень тонкой, белой рукой.
— Латинский.
— Ясно. Скажи, а взрослый человек может обещать Богу чистую совесть?
— Он может пообещать постараться её иметь, — вяло произнёс Иоанн, досадуя на себя за то, что недооценил собеседницу.
— Нет, дружок, — вздохнула княгиня, — ты не сказал: постараться её иметь! Ты сказал, что крещение — это обещание Богу чистой совести. И ты прав. Ведь в том переводе, который ты прочитал, так и говорится.
— Так в чём же дело?
— А дело в том, что в латинский текст закралась ошибка. В начальном, греческом тексте сказано, что крещение — это просьба к Богу о чистой совести. Понял? Не обещание. Просьба!
— Послание Петра входит в Новый Завет, — возразил патрикий, — слово «завет» означает не что иное, как договор! А договор — это обмен обещаниями.
— Не спорю. Но ты уже согласился с тем, что немыслимо с чистой совестью пообещать Богу чистую совесть. А попросить его о чистой совести можно. Пётр не уточнил, кто должен просить. Младенец, конечно, просить не может. Но тот, кто крестит младенца, может просить.
Глаза Иоанна стали колючими, как у архиепископа Феофила. Но он всё ещё старался владеть собой.
— Наихристианнейшая княгиня! Вспомни восьмую главу Деяний. Евнух спросил Филиппа-апостола: «Что препятствует мне креститься?» Филипп сказал: «Если веришь от всего сердца, можно!» Значит, креститься может лишь тот, у кого есть вера. Младенец может ли иметь веру и убеждения?
— Нет, не может, — признала Ольга, — верой достаточно обладать тому, кто крестит его!
Бедный Святослав, лицо у которого уже начало зеленеть, вскочил и выбежал вон. А его дружок сидел у княгини Ольги ещё часа полтора, обсуждая с ней и Вторую заповедь, и пятнадцатую главу Деяний, и то, что апостол Пётр сказал Корнилию, поклонившемуся ему. В конце разговора он попросил у княгини что-нибудь почитать. Она дала ему много книг, очень толстых и интересных, чтобы он больше к ней не являлся. Прощаясь с ней, Иоанн-патрикий не удержался от замечания, что точнейший символ нынешней Церкви — это святые мощи, то есть гнилые кости в гробах из чистого золота.
Глава двадцать шестая
Наступил ноябрь. Однажды утром Роксана и пять её молодых служанок пили вино, сидя за столом на поварне. Две из семи отпросились на один день проведать родню в киевском предместье. Все девушки у Роксаны были невольницы, ставшие таковыми из-за долгов их родителей. Но рабов на Руси обычно после трёх лет служения отпускали на волю, да не с пустыми руками, потому девушки не особенно проклинали свою судьбу. Роксана порой приказывала пятнадцатилетнему конюху сечь их розгами, но за дело, и часто щедро одаривала. А кроме того, всегда были рядом тридцать красивых отроков, да и князь Святослав приезжал чуть не каждый день со своими тысяцкими. И что могло быть почётнее, чем служить у его возлюбленной?
Египтянка была в кожаных штанах, лисьем полушубке и сапогах со шпорами. Она ждала Святослава, который должен был за нею заехать, чтоб взять её на охоту. Служанки и госпожа премило болтали, громко смеясь и перебивая одна другую. Роксана много рассказывала о своей прошлой жизни. На третьем часу застолья одна из девок — рыжая, с длинным носом, спросила вдруг:
— А ты знаешь, Роксана, что нужно сделать, чтоб Святослав к тебе не остыл?
— Не думать об этом, — ответила египтянка. Все её собеседницы, кроме рыжей, весело закивали, а рыжая возразила:
— Боюсь, что этого мало!
— Не мало. Пусть Святослав беспокоится, как бы я к нему не остыла! Тогда я буду всегда ему интересна. Правильно ли я говорю, мои дорогие?
— Но для того, чтобы он начал беспокоиться, нужно как-то внушить ему беспокойство, госпожа, — заметила черноглазая и улыбчивая хазарка лет восемнадцати, — а иначе откуда оно возникнет? Он ведь хорош собою, молод, силён и горд. Да ещё и князь! Нет-нет, нужен повод!
— Какой же повод могу я дать? — спросила Роксана. Все пять девчонок стали наперебой советовать ей внушить Святославу ревность. Они уже много выпили, потому говорили громко, напористо.
— Он убьёт меня и того, к кому приревнует! — воскликнула египтянка, — как будто вы об этом не знаете!
— Но ведь он уже ревновал тебя, и не раз, — напомнила рыжая, — всё сошло тебе с рук, Святослав тебя не ударил даже! И видно со стороны, что его любовь к тебе от этого крепче стала.
— Вы, верно, мне уже подыскали какого-нибудь красавчика? — улыбнулась Роксана, взяв ковш и сделав глоток. Служанки переглянулись.
— За этим дело не станет, — насмешливо объявила самая длинноногая и красивая из всех девушек, белокурая путивлянка Маришка, — подыскать можно.
— И ты возьмёшься за это?
— А почему бы и нет? Только прикажи, госпожа моя!
— Хорошо.
Роксана поставила ковш на стол. Внимательно глядя в яркие и смеющиеся глаза Маришки, она прибавила:
— А теперь, Маришка, ступай немедленно к Ибрагиму и прикажи ему выпороть тебя так, чтобы ты неделю не могла сесть! И вы, все прочие, отправляйтесь с ней на конюшню да поглядите, как всё там будет происходить.
Девушки притихли. Лицо Маришки, гордое и румяное, побелело. Её улыбка стала растерянной.
— Госпожа Роксана! За что опять приказываешь пороть? Ведь только три дня назад ходила я к Ибрагиму! И почему лишь меня одну? В чём я провинилась перед тобою?
— Буду считать, что ни в чём, если ты мне скажешь прямо сейчас, кто тебе велел меня ссорить с князем.
Маришка медленно поднялась. Её губы дрогнули, но слова прозвучали твёрдо:
— Никто, клянусь! Я добра хотела тебе и князю. Не только я!
— Вижу, что не только. Но высекут лишь тебя, чтобы впредь тебе неповадно было втягивать девок в заговор.
— Госпожа Роксана! — выдохнула Маришка, сжав кулаки, — какой заговор? Всё не так! Клянусь, всё не так!
— Когда над тобою не свистит розга, тебе доверия нет. Ежели на лавке язык у тебя развяжется, всыплют меньше. Вы, подпевалки глупые, передайте конюху мой приказ её пощадить, если поумнеет.
— Да почему я должна одна под розгой реветь? — вскричала Маришка, быстро взглянув на своих подруг, потом на Роксану, — пускай накажут и их!
— Вот это уж мне решать. Ещё раз откроешь рот — реветь будешь дольше. К конюху, живо!
Маришка вдруг лихо задрала нос. Похоже было, что у неё вертелась на языке какая-то дерзость. Роксана молча ждала, но так ничего и не прозвучало. Выйдя из-за стола, красавица-путивлянка бросилась вон с такой быстротою, что только пятки её сверкнули да всколыхнулся подол нарядной пуховой юбки. Другие девки поспешно выбежали за нею, ибо у них не было причин спорить. Едва лишь дверь за ними закрылась, Роксана встала и начала ходить взад-вперёд, часто натыкаясь то на скамью, то на стол. Глаза всё отлично видели, но они как будто принадлежали уже не ей. Такое с Роксаной порой случалось. Вскоре со стороны конюшни раздался громкий, пронзительный визг Маришки. Её привязали к лавке и драли розгой. Когда Маришка на один миг умолкала, чтобы перевести дыхание, доносился свист хворостины.
Вопли не отвлекли Роксану от размышлений. Но всё же ей пришлось их прервать, ибо она вдруг налетела не на бочонок с капустой, а на Лешка, который вошёл негромко.
— Где Святослав? — исподлобья глянула на него Роксана, когда они отошли друг от друга, — может, послать к нему да спросить, что он там всё медлит?
— Если прикажешь, пошлю, — ответил дружинник. Он произнёс это таким тоном, будто бы изъявлял готовность вызвать на бой какое-нибудь чудовище. Но Роксана, казалось, уже забыла о Святославе. Маришкин рёв звучал нестерпимо.
— За что велела ты её выпороть? — поинтересовался Лешко.
— Сама про всё скажет.
— А если нет?
— Ну, тогда узнаем всё завтра, когда велю пороть остальных за её упрямство.
Маришка выть перестала, начала всхлипывать. Но Роксана не допускала мысли, что цель достигнута. Она знала, что Ибрагим к Маришке неровно дышит и не способен долго её наказывать. Пора было ему подыскать замену.
— Они озлобятся на тебя, Роксана, — предостерёг Лешко.
— Ну и пускай злятся. Хуже не станут.
— Да что они натворили?
— Да ничего особенного. Они мне дали понять, что нет у меня друзей. Ни одного друга. Если бы было не так, враги не посмели бы рыть мне яму без всяких хитростей! Получается, они знают, что ни один человек не вступится за меня, не подаст мне руку, не отомстит за мою погибель.
Дружинник не отвечал и не задавал никаких вопросов. Перехватив его взгляд, Роксана опомнилась и смутилась. Ей на глаза навернулись слёзы.
— Прости, Лешко! Я погорячилась. Не нужно было всего этого говорить даже и намёками, пока я не могу сказать тебе большего. Но поверь, что это всё правда!
Хлопнула дверь конюшни, и стало слышно, как девки идут по саду за угол терема. Снег скрипел у них под ногами. Маришка уже не плакала, а похабно ругалась на Ибрагима, который пробормотал ей вслед что-то лестное. После этого снова сделалось тихо.
— Ну а Гийом? — осторожно спросил Лешко, — он разве не друг тебе? А Ратмир, Даниил, Филипп и все остальные тысяцкие? А сам Иоанн-патрикий?
Роксана как бы задумалась и опять прошлась от стены к стене. Потом вновь застыла перед дружинником и глядела на него долго, прежде чем тихо сказать:
— Ты бы ещё вспомнил про Куденея, чтоб было совсем уж весело! И Гийом, и Ратмир, и все остальные названные тобой — друзья Святослава. Что у патрикия на уме, не знает никто. А про Святослава даже и говорить не приходится! Ты отлично знаешь, дружочек — если я встану ему поперёк дороги к какому-нибудь безумству, он сразу меня убьёт. Или хуже, бросит.
— Это для тебя хуже?
— А ты как думаешь? Я ведь стерва ужасная и сама себя загрызу, если не смогу отомстить тому, кто меня разлюбит! А как ему отомстишь? У него есть всё, и от одного его слова вздрагивают империи! И какая может быть месть, если я люблю его не за это? Лешко, я вижу — ты бледен, твои коленки дрожат, но что тут поделаешь? Я ведь правда люблю его! Люблю так, что предаю Бога! А кроме этого…
— Мне довольно уже и этого!
У Лешка перехватывало дыхание. Египтянка досадливо застонала и подняла глаза к потолку, словно там могло быть написано, что ей делать с этим помешанным. Между ними было полшага. Но вдруг и того не стало. Он очутился в её объятиях. Её рот не то с азиатской самоотверженностью, не то с христианской жертвенностью всосался в его уста. Так или иначе, было неплохо. Но ей пришлось его тормошить, чтобы он опомнился и ответил на её ласки. За дверью стали звучать шаги. Они приближались по крутой лестнице из сеней. Быстрые, вприпрыжку. По счастью, дверь заедала. Её пришлось дёрнуть дважды. Лешко едва успел отскочить от Роксаны. Он сделал вид, что глядит в окно. Роксана поспешно утёрла рукавом рот. В поварню вошли два княжеских отрока. Это были посланники Святослава. Один из них сообщил, слегка поклонившись:
— Князь тебя ждёт, госпожа Роксана!
— Сейчас поедем, — ответила египтянка и обратилась опять к Лешку: — Я всё поняла, дружок. Ты, конечно, прав, не следует мне даже и по саду гулять одной. Больше я не буду так поступать. А сейчас пришли ко мне девок.
Лешко опять повернулся лицом к Роксане. Он уже был спокоен.
— Вместе с Маришкой?
— Да.
Когда Лешко вышел, Роксана вскользь улыбнулась двоим ребятам и выпила из ковша немного вина. Отроки следили за ней такими глазами, будто она раздевалась. Едва она успела поставить ковш и вытереть рот платочком, вернулись девушки. Они молча остановились перед своей госпожой. За ними вошёл Лешко. Он притворил дверь. Маришка была зарёвана, но спокойна. Её подруги также без страха уставились на Роксану. Она спросила, приветливо улыбнувшись каждой из них:
— Ну так что, подруги мои любимые? Вы по-прежнему ничего не желаете мне сказать перед моим выездом на охоту?
— Тебе, Роксана, мы ничего не скажем, — отозвалась Маришка и засмеялась, хоть её губы были искусаны в кровь, — а вот Святославу нам будет что рассказать!
— И что ты решила ему поведать, Маришка? — осведомилась Роксана, также храня холодную безмятежность. Не в пример ей, три отрока были удивлены дерзостью Маришки. Та ещё более наглым голосом продолжала, прищурив свои большие, светлые очи:
— Мы ему скажем, любимая госпожа, что твой духовник, красивый монах Кирилл, никогда не врёт. А ещё…
— А ещё ты скажешь ему, Маришка, что летом я отдала Кириллу для монастырских нужд браслеты и серьги, которые подарил мне он, Святослав, — не дала Роксана Маришке договорить, — Кирилл никогда не врёт, это верно. Он подтвердит Святославу, что на сей раз и ты ничего не выдумала. Он будет правдив, даже понимая, что князь за правду его прикончит. Но беда в том, Маришка, что Святослав прекрасно обо всём знает. На той неделе мы заключили с ним договор. Святослав поклялся не притеснять христиан, а я поклялась, что у меня нет и не будет никаких тайн от него, касающихся моих отношений с ними.
Всё это было правдой только вначале, и то не полностью. Но Роксана знала, на что идёт. Она рассчитала верно. Спесь сошла с девушек так стремительно, что три парня не удержались от смеха. Особенно исказилось лицо Маришки, ибо угроза более страшного наказания, чем привычная уже порка, выросла перед ней внезапно и во весь рост, как из-под земли. Ноги белокурой рабыни сами собой подкосились, и она с плачем припала к ногам Роксаны, клятвенно обещая признаться ей в чём-то важном. Роксана прежде всего дала ей по голове ковшом, потом согласилась выслушать. Путивлянка выложила ей всё. Остальные девушки подтвердили её признание. Двое посланных и Лешко были озадачены.
— Как прикажешь нам поступить с этими негодницами? — с тревогой спросил последний, глядя не на Роксану, а на Маришку, которая продолжала рыдать возле её ног. Роксана задумалась, но всего на одно мгновение.
— Эту тварь уже наказали розгой. Пускай сидит под замком, пока не вернусь. Решу, что с ней делать. За остальными следить, чтоб не выходили из терема и не околачивались без дела. Чубарый мой конь готов?
— Да, ждёт у крыльца.
Все девушки, кроме рыжей, вмиг успокоились и немножко повеселели. Рыжая стала спорить. Ей показалось несправедливым то, что зачинщица всего заговора, Маришка, будет бездельничать взаперти, в то время как остальных заставят работать. Роксана молча дёрнула её за нос. Затем она сразу вышла с княжескими посланцами, чтобы сесть на коня и мчаться к глухому бору за киевскими горами, куда уже въезжал князь со всей своей свитой.
Глава двадцать седьмая
Борзые псы выгнали из леса на поле, запорошённое снегом, стаю волков и сцепились с ними. Псы были крупные, очень сильные, хоть худые, так что волкам пришлось в схватке туго. Великий князь наблюдал за нею, сидя в седле. Он очень гордился своими псами и утверждал, что любой из них легко может справиться с любым волком. И вот теперь попутчики Святослава, также сидевшие на конях, убедились в том, что князь переоценил своих волкодавов. Сперва грызня шла на равных, а затем волки стали одолевать. Когда погиб третий пёс, Святослав не вытерпел — рванув саблю из ножен, погнал коня к сражающимся зверям. Роксана с испугом вскрикнула. Семь дружинников во главе с Куденеем бросились вслед за князем на помощь своре. В одну минуту все волки были изрублены. Уцелевшие псы уселись на снег зализывать раны.
— Здесь и устроим привал, — сказал Святослав, оглядев опушку, — костры палите!
Роксана очень обрадовалась. Двухдневный путь по глухим лесам её утомил изрядно. Полсотни отроков, спешившись, побежали в лес за дровами. Все остальные стали сгружать со своих коней фляги и провизию. Вскоре по всему полю заполыхали костры. Охотники разместились около них на войлочных потниках, лошадей привязав к деревьям. Роксана, её дружок Куденей, Калокир, Рагдай и несколько воздыхателей египтянки из числа тысяцких сели к княжескому костру, а Свенельд, Сигурд и прочие воеводы старшей дружины расположились возле соседнего. К ним примкнули болгарский царевич Дмитр и Лев Диакон, очень надоевшие Калокиру. Первый его утомил нытьём, а второй — расспросами. Сотники с отроками расселись возле десятка других костров и сразу хлебнули по ковшу браги, не дожидаясь старших товарищей. У Рагдая хватило ума пристроиться между патрикием и Роксаной. Та, увидав его близ себя, сразу же вскочила, хотя с другой стороны от неё был князь, обошла костёр и уселась рядом с Филиппом, который жарил на вертеле поросёнка.
— А ну, вернись, — строго приказал Святослав.
— Нет, я не хочу, — скорчила гримасу Роксана, — там дым глаза разъедает!
Но Святослав сделал такой взгляд, что его подруга тут же вернулась со злым лицом. Рагдай отодвинулся от неё подальше.
— Ты смог меня превзойти, — шепнул ему на ухо Иоанн, — я внушаю ужас царице, а ты — царице цариц!
Рагдай промолчал. Он не был обрадован столь блестящим своим успехом.
— Пьём за охоту! — крикнул Сфенкал, высоко подняв серебряный ковш с пенной медовухой. Эхо его могучего голоса прокатилось по голым, чёрным лесам. Все с большой охотой выпили за охоту, после чего Даниил провозгласил тост за князя.
— Ура! Ура! — разом прогремело от всех костров, — за нашего князя! За Святослава!
— И за Роксану! — не очень кстати гаркнул Икмор. С трёх ближних дубов взлетели вороны, трескучим карканьем присоединяясь к тосту гиганта. Также его подхватил Свенельд, при этом назвав Роксану княгиней. Опять раздалось «Ура!» До дна осушив ковши, звероловы жадно накинулись на еду. Третьего тоста никто уже ждать не стал — слегка подкрепившись, каждый хлебнул ещё, и пошло веселье. Одна Роксана сидела мрачнее тучи.
— О чём грустишь? — спросил её Святослав, стараясь перекричать звучавший справа и слева гул голосов, в котором отчётливо выделялись вопли Лидула и Калокира. Они о чём-то заспорили — то ли о вороных кобылах, то ли об эфиопках.
— Мой лютый враг любезно и весело поднял тост за меня, — ответила египтянка, глядя в огонь, — а сам уже приготовил нож, чтоб по рукоятку всадить его в мою спину!
— Твой лютый враг? Кто? Икмор?
— При чём здесь Икмор? Свенельд! Позавчера утром мои служанки мне предложили любовника. Я Маришку велела выпороть, и тогда они все сознались при твоих отроках, что Свенельд посулил им денег.
— За что?
— За то, чтобы я с их помощью полюбила какого-нибудь красавца и ты меня с ним застал.
— И отроки слышали их признание?
— Да, два отрока и Лешко. Скажи, Святослав, как теперь поступишь ты со Свенельдом?
— Пока не знаю, — мрачно ответил князь, — он мне нужен.
— А я тебе не нужна?
— Ты лжёшь, подлец, лжёшь! — прокричал патрикий, вскочив и схватив Лидула, также вскочившего, за грудки, — я тебе не верю!
Лидула с невероятной силой задело то, что ему не верят. Он стал душить Иоанна, а тот — его. Икмор растащил двух спорщиков. В тот же миг из лесных чащоб донёсся звук рога. То был сигнал, что вторая свора гонит добычу. Все пировавшие повскакали. Псы, сделав то же, зашлись сумасшедшим лаем. Трубач великого князя подал ответный сигнал. Лучники вложили в тетивы стрелы. Спустя почти четверть часа нетерпеливого ожидания на опушку выбежали из леса, перепугав лошадей, шесть вепрей — крупных, клыкастых. Их гнали сорок борзых. За ними скакали на маленьких лошадях загонщики-доезжачие. Вепри неслись к кострам, отупев от ужаса. Лучники побоялись выпустить стрелы, видя опасность задеть княжеских собак. Псы, дравшиеся с волками, встретили новых грозных врагов. Те остановились, и в них сейчас же вцепилась вторая свора. Напрасно князь кричал доезжачим, чтоб те отогнали собак, дав ему возможность сразиться с вепрями. Псы взбесились. На окрики доезжачих, которые не решались подойти близко, было им наплевать. Кабаны дрались с той же злобой. Внезапно один из них, отшвырнув трёх псов и распоров бок четвёртому, устремился прямо к Роксане. Она стояла чуть в стороне от всех остальных. Страх перед опасностью парализовал ей руки и ноги. Рагдай, успев раньше других воинов подбежать к египтянке, схватил её, одним махом взвалил себе на плечо и выхватил саблю. Роксана стала визжать, стараясь освободиться и встать на землю. Несколько лучников выпустили в кабана стрелы. Они вошли глубоко, и кабан упал, утыканный ими, прямо к ногам Рагдая. Тот отпустил Роксану. Не обращая больше внимания на него, она подошла к своему любовнику и вскричала:
— Ты что, не мог меня защитить? И эти скоты, Куденей с Лидулом, тоже не видели, на кого побежал кабан?
— Тебя защитили, — произнёс князь, с бешенством следя, как собаки рвут последнего кабана. Четыре его собрата уже катались в предсмертных судорогах, забрызгивая снег кровью. Окончив свою работу, борзые сели, высунув языки, и гордо воззрились на Святослава.
— Учите собак вас слушаться, а не то я вас им скормлю, — гневно обратился князь к доезжачим, — отволоките туши в ближайший хутор. Пусть смерды мясо себе насолят.
— Давайте сами жареной кабанятины поедим, — предложил Лидул.
— Нет, я за своими псами не доедаю, — сказал в ответ Святослав, всё больше мрачнея, — довольно мы поохотились! Собирайтесь в обратный путь.
— Он злится из-за собак? — спросил едва слышно Лев Диакон Калокира, который стоя пил вино из ковша, в то время как доезжачие привязывали к коням мёртвых вепрей, отроки спешно запихивали в мешки остатки еды, а все остальные шли к лошадям. Опорожнив ковш, патрикий окинул взглядом юного друга царицы, закутанного в овчинный тулуп, и сухо ответил:
— Нет, по другой причине.
— Роксана его прогневала?
— Вероятно.
— Знаешь, мне кажется… — начал юноша, поправляя беличью шапку.
— Тебе неправильно кажется, — перебил его Иоанн, швырнув ковш в костёр, — пошли к лошадям!
Не успели князь и его товарищи отвязать коней и сесть в сёдла, как из дремучего леса к ним вышли три старика в долгополых медвежьих шубах, выдровых шапках и с посохами в руках. У всех троих были белые бороды во всю грудь и мрачные взгляды.
— Кто вы такие? — спросил у них Святослав, расправив поводья. Деды перед ним склонились довольно низко, но выпрямились затем с подчёркнутой горделивостью, к шапкам даже не прикоснувшись. Один из них, самый древний, низким и хриплым голосом возгласил:
— Приветствуем князя с его княгиней и воинами! Мы — старцы Земли древлянской, на коей ты, Святослав, находишься.
— Правда? — с недоумением огляделся князь, — неужто я в глушь такую залез? Откуда же вы явились ко мне?
— Из Овруча. Он отсюда в пяти верстах, вот за этой чащей. Смерды нам донесли, что ты здесь охотишься.
— Да, охочусь.
Старцы переглянулись.
— В этом году ты нас обложил двойными оброками по пушнине и солонине, — снова заговорил древнейший, — зачем же зверя бьёшь в лесах наших?
— На пятьсот вёрст к западу от Днепра весь лес принадлежит мне, — сказал Святослав, — если вы, древляне, считаете себя вольницей, объявите об этом прямо.
— Зачем изводишь ты племя наше, великий князь? — вскричал другой старец, ударив по земле посохом и сверкнув глазами из-под косматых бровей, — детишки и бабы хлеб убирали, а мужики охотились, чтоб успеть оброки тебе собрать! Три четверти урожая у нас пропало! Зимой от голода все помрём!
— Два хутора уже вымерли, — подал голос третий старик, — давай слабину, а не то на следующий год тебе вправду не с кого будет собирать дань!
Святослав задумался.
— Пожалей их, князь, — тихо попросила Роксана, гладя по шее свою чубарую лошадь.
— Кого жалеть? — выехал из задних рядов Сигурд, — здешние леса полны зверем! Где ты, князь, видел таких больших и жирных волков? Они будто свиньи! Шесть вепрей враз твои псы загнали. Надо древлянам поменьше пить, тогда урожай у них гнить не будет! И погреба наполнятся мясом заместо браги.
— Мало кому из древлян вкус браги знаком, — прервал воеводу второй старик, — живём в лесах непролазных, среди болот и глубоких рек! Торговли почти ни с кем не ведём. Какое тут пить? Запьёшь — семья вымрет.
К князю подъехал Свенельд. Его-то здесь только и не хватало.
— Кого ты слушаешь, Святослав? Или позабыл, что на этих людях — кровь твоего отца?
— На тебе, Свенельд, на тебе! — разом прокричали трое древлян, подняв свои посохи. Самый ветхий старик присовокупил:
— Ты, киевский воевода, разжёг в нём жадность и лютость! Теперь и сына его толкаешь на смертный путь?
— Не грозите мне, — сказал князь и, вздыбив коня, направил его к тропе через лес, по которой шли старики. Те едва успели посторониться. Минуя их, Святослав прибавил: — Через шесть дней мои тиуны приедут за данью в Искоростень, Олексин и Овруч. Кабаньи туши вам оставляю!
Спутники Святослава, пришпоривая коней, последовали за князем. Тропа была широка. Святослав гнал лошадь крупною рысью. Роксана ехала рядом с ним. Свита растянулась на полторы версты. Последними двигались доезжачие, бросив кабаньи туши на поле. Неутомимые псы неслись с двух сторон отряда, и раны их зализывал ветер.
Лес вскоре расступился, и показался Овруч — бревенчатый городок, окопанный рвом. Со всех сторон от него темнели глухие чащи.
— Да, далеко забрались мы, — сказал Лидул Калокиру, будто и не было между ними никакой ссоры. Миновав Овруч, охотники повернули к закату солнца. Тропы сквозь лес в этом направлении не было. Пришлось ехать медленным шагом, склоняясь к шеям коней, дабы уберечься от сучьев.
— Ох, не залезть бы в большие топи древлянские, — продолжал нагнетать тревогу Лидул, — ведь мы гнались за волками другим путём, по ручьям каким-то!
— Очень нам были они нужны, — буркнул Куденей.
— В древлянских болотах нам будет верная смерть, — радостно сказала Роксана. Никто не понял, чем была вызвана её радость. Как бы то ни было, доезжачие, у которых князь испросил совета, ведали путь промеж больших топей. Вскоре они начались, проклятые, и пришлось перейти на медленный шаг. Несмотря на то, что тропы были извилисты и почти неприметны, ни один конь не запачкал ноги выше колена. За двадцать часов пути охотники не увидели ни одного селенья и не встретили ни одного человека. Глубокой ночью они набрели, наконец, на киевскую дорогу и поскакали по ней с предельной для утомившихся лошадей быстротой. Через час дорога, к счастью, пошла под крутой уклон. В белёсых лучах рассвета князь и его попутчики увидали с большой горы, омываемой речкой Лыбедью, Днепр и Киев.
— Ко мне поедем? — спросил Святослав Роксану. Она его не услышала, потому что спала в седле. С правой стороны её трепетно поддерживал Куденей, а с левой — Филипп. Они кое-как её разбудили.
— К тебе, — сказала она, моргая, — но если ты обещаешь, что дашь мне выспаться!
— Поглядим.
Прошло три часа. Печь в княжеской спальне жарко трещала. На столике у кровати стояли две золотые чаши с крепким вином. Роксана — голая, сонная, вся порозовевшая после бани, лежала на животе поверх одеяла, сладко зевая. Две молодые прислужницы натирали её упругое тело настойками из различных трав, для пущей упругости. Святослав, сменивший костюм охотника на дворцовое одеяние, сидел в кресле и размышлял.
— Красивые у тебя служанки, — проговорила Роксана, косо следя за девушками, разминавшими её ноги, — отдай их мне!
— У тебя их семь, — сказал Святослав, — куда тебе больше?
— Не поняла, — напряглась Роксана, — ведь я тебе рассказала про их предательство!
Князь, взяв чашу, отпил из неё и забарабанил пальцами по колену.
— Свенельд мне нужен. Он знает, как воевать. Если я его уберу, ты будешь советовать мне, как построить армию перед битвой и на какую стену направить главный удар при штурме Царьграда?
— Для всего этого есть Сфенкал! А старый подлец, как и остальные бояре, вкладывается деньгами в твою дунайскую авантюру.
— Тебя забыл я спросить, на какие деньги снаряжать армию! Всех девчонок пока оставь.
— На что они мне? — вскрикнула Роксана, гневно перевернувшись на левый бок, спиной к Святославу.
— Пускай Свенельд продолжает им доверять. Они нам будут рассказывать обо всём, что он замышляет.
Роксана, закрыв глаза, начала притворно храпеть. Внимательно посмотрев на князя, девки переглянулись и быстро вышли.
Глава двадцать восьмая
Иоанн с Рагдаем были разбужены поздней ночью. Кто-то постучал в дверь, которая отделяла их комнаты от секретного коридора между покоями Святослава и комнатами, где жили высокие зажигательницы светильников. Оба друга, вскочив, оделись. Пока Иоанн-патрикий, предусмотрительно положив рядом с собой меч, пытался зажечь свечу на столе, Рагдай отпер дверь. Тут как раз свеча и зажглась. Вошёл невысокий, светловолосый, давно не брившийся человек в распахнутом полушубке. Было заметно, что он с дороги и очень сильно устал.
— Гийом! — ахнул Калокир. Его изумлённый выдох чуть не убил огонёк свечи. Слабенькие отсветы заметались по потолку и стенам.
Действительно, то был Франк. Он молча стряхнул с полушубка снег и уселся в кресло, вытянув ноги в высоких кожаных сапогах. Его очень трудно было узнать — лицо изменилось, взгляд посуровел, около рта пролегла морщинка.
— Гийом, Гийом! Ты приехал? — пробормотал патрикий, сев на кровать. Его мысли путались. Взгляд Мари не сразу пронзил туманную пелену гашишного дыма, уже слегка затянувшую столь недавнее прошлое.
— Иоанн, она умерла, — сообщил Гийом спокойным и твёрдым голосом. Огонёк свечи ровно отражался в его глазах. Рагдай как стоял, так и сел. Патрикий чуть слышно переспросил:
— Умерла? Мари?
— Да. Спустя неделю после того, как ты отбыл в Киев.
Иоанн встал. Ноги его стали будто чужими, и он качнулся назад. Кровать под ним снова скрипнула.
— От кого ты узнал об этом?
— От самого Рашнара. От близких её подруг. От секретаря из дворца.
— Никифора?
— Да, Никифора.
Это было всё. Молодой патрикий прижал ладони к лицу. Он не плакал. Слёзы — удел надеющихся на то, что Бог ещё любит их. Гийом и Рагдай хранили молчание, с болью глядя на Иоанна. Они очень хорошо понимали, что он сейчас говорит со смертью. Но что они могли сделать с этим железным циником, вдруг лишённым последней робкой надежды взглянуть на мир мечтательными глазами? Конечно же, ничего. Прошло несколько минут. Гийом пил вино, которое подал ему Рагдай. Что до Иоанна, то он, приняв от Рагдая чашу, сразу поставил её на столик. Затем он спросил у франка, насколько благополучным был его путь до Константинополя.
— Я добрался за две недели, — устало заговорил Гийом, — Рашнара отыскал сразу же, в кабаке близ монастыря Святого Фомы. Никифор Эротик сидел там с ним. Они что-то пили, но были ещё трезвы. Почти. Их там развлекала целая дюжина проституток.
Гийом прервался, чтоб сделать глоток вина.
— И что было дальше? — поторопил Иоанн.
— Рашнар мне сказал, что после того, как ты отбыл, он каждый день приводил к ней врачей царицы. Они поили её лекарствами, очищающими кишечник, и совещались подолгу. На седьмой день Мари стало хуже, и главный врач дал ей очень сильное снадобье. Но под вечер девушка умерла на руках Рашнара. Никифор Эротик тоже там был. И её подруги с ней были.
— Ты разговаривал с ними?
— Да.
— Что было потом?
— Потом? Её положили в гроб, который купил Никифор Эротик. Пришёл священник и отслужил панихиду. Девушку погребли на кладбище около Ресиосских ворот.
— А что это был за священник?
— Её знакомый. Аббат из города Льежа.
— Она умерла в той комнате, где я оставил её?
— В той самой.
— Ты видел её могилу?
— Да. Меня к ней водил Никифор Эротик. И проститутки ходили с нами.
— А говорил ты с врачом, который давал ей снадобье? То, последнее?
— Да, — произнёс Гийом, помолчав, — это личный врач Феофано. Я её видел, кстати. Врач убеждён, что Мари была отравлена сложным ядом. Ни этот врач, ни его помощники, ни коллеги из разных стран не смогли понять, что это за яд, и выбрать противоядие от него. По словам Рашнара, они проделали всё возможное для того, чтоб спасти Мари. Не делали только кровопускание, ибо девушка была чересчур слаба.
— Знаю я, чья это работа, — проговорил патрикий, стискивая руками край своей койки, — только арабы умеют делать такие яды! Они убили Мари, и я их за это всех уничтожу! Всех до последнего, кроме девушек и детей, клянусь Иисусом! Камня на камне я не оставлю ни от Дамаска, ни от Багдада, ни от Магриба, ни от Каира, ни от Антиохии! Всё, конец!
— Какой им был смысл её убивать? — возразил Гийом, — она им была нужна как заложница.
— Да, но Джафар хотел, чтобы я задержался в Константинополе на как можно большее время. Это дало бы ему возможность здесь погубить Роксану! И он велел отравить Мари — но не насмерть, а так, чтоб она болела месяц-другой. Судя по всему, исполнители чуть ошиблись в своих расчётах.
— И сам Джафар немного ошибся, — заметил Франк, — ты её оставил. Больную.
— Убей меня своей саблей, но не словами, — вымолвил Иоанн, подняв руки и потерев пальцами виски, — но прежде скажи мне, ты отыскал её дочку?
— Нет. Клянусь тебе — я тряс каждого, кто мог что-нибудь знать об этом ребёнке, но ничего не добился. Трясти, поверь, я умею. Думаю, что ребёнок тоже погиб.
— Чёрт меня возьми! — простонал патрикий, — каким я был идиотом, когда считал, что Мари использует Логофет! Разве он посмел бы так обходиться со мной и с ней? На это способны только лишь звери в образе человеческом! Смерть им, смерть!
— У меня для тебя письмо, Иоанн, — вдруг сказал конюший, будто сию минуту вспомнив о том, что прибыл к Патрикию не с пустыми руками. Вытащив из кармана синий конверт с восковой печатью красного цвета, он протянул его Калокиру. Тот вскрыл конверт, достал из него пергамент, сложенный вчетверо, развернул его и прочёл шесть строк, начертанных снова арабской вязью:
«Любимый мой! Умоляю, прости меня. Эта девушка умерла. Я была не в силах помешать им. Клянусь, не в силах! Я счастлива, что жив ты. Береги себя. Береги меня. Береги меня! Целую твои прекрасные руки. Фея».
— Она просила мне что-нибудь передать на словах? — спросил Иоанн, опустив послание.
— Да. Просила сказать, что твой посланный ей понравился.
— Что ж, я рад был ей угодить, — внимательно поглядел адресат письма на его подателя, — только, ради всего святого, бойся её, Гийом! Она — Дьяволица.
— Всё может быть. Прости меня, Иоанн, но я проскакал на одном коне от Белобережья до Киева за семь дней. Очень хочу спать. Святослав не злится, что я исчез?
— Нет, не злится. Спасибо тебе, Гийом.
— Прости за плохую весть, — сказал в ответ Франк и поспешил выйти. После того, как он притворил за собою дверь, несколько минут было тихо. Только потрескивала свеча на столе да скрёбся в окно редкими снежинками ветер. Потом Рагдай, чувствуя, что надо хоть чем-то прервать страшное безмолвие этой ночи, тихо спросил:
— Ты любил её?
— Я не знаю, что это такое было, — сказал Иоанн-патрикий. Сделав глоток вина, он прямо в одежде лёг на постель и так пролежал, не смыкая глаз, до рассвета. Рагдай сидел около него.
Глава двадцать девятая
Ближе к началу зимы польские послы от имени короля спросили у Святослава, не даст ли он позволение выстроить в Перемышле большой костёл — дескать, христиан в этом приграничном городе много, а храма до сих пор нет. Князь сразу не дал прямого ответа, но по его приказу Сфенкал, Касьян и Ратмир немедленно отбыли в Перемышль, чтобы узнать, какие там настроения. Этот шаг был предпринят по настоятельному совету княгини Ольги. Она давно опасалась за Перемышль. Сам Святослав через пару дней отправился на полюдье. Так назывался сбор дани князем с подвластных ему племён. В отличие от сурового князя Игоря и дотошной Ольги, которые объезжали почти всю Русь, их сын посещал обычно лишь несколько городов поблизости от Днепра, сворачивал на восток и уж в январе возвращался в Киев. Из всех медвежьих углов и далёких далей гнали в столицу обозы с данью неутомимые тиуны, которым сопутствовали большие отряды всадников. Роксана в тот год решительно отказалась сопровождать Святослава. Он вчетверо увеличил её охрану и на степном коне двинулся к верховьям Днепра, взяв с собой три сотни дружинников. Калокир и Рагдай от этой поездки не отвертелись.
Отряд скакал на-рысях по правому берегу. Валил снег. Ещё не заледеневший Днепр тёк серый, мрачный. Лес возле него скрипел под колючим ветром. К вечеру Святослав и его попутчики одолели вёрст шестьдесят, а когда на небе засеребрились звёзды, они подъехали к большой крепости на крутом берегу Днепра. Холопы тащили из ворот к пристани и грузили в лодки связки мехов и бочонки с мёдом. Погрузка происходила при свете факелов. Ею руководили посадник крепости и его бояре, а также четверо тиунов Святослава. Когда он сам со своим отрядом приблизился, они все слегка приподняли шапки и нахлобучили их опять, так как было холодно.
— Всё готово? — спросил Святослав посадника. Тот кивнул.
— Уже отправляем. Изволишь заночевать, Святослав?
— Изволю, — ответил князь и тронул узду, направляя лошадь в распахнутые ворота. Близилась полночь. Отроков разместили по теремам боярским, а князь, Калокир, Рагдай и военачальники превосходно отужинали с посадником. Трапезная была натоплена, словно баня. Огромный дубовый стол ломился от яств.
— Неплохо живёшь, — сказал князь посаднику, глядя не на еду и питьё в дорогой посуде, а на его жену — ещё молодую, смуглую, со смеющимися глазами. За стол уселась также вся остальная родня посадника, в том числе очень недурные собою дочки. Нашлось достаточно места и для торговых людей, и для местной знати, которой в маленькой крепости оказалось немногим меньше, чем в большом городе. Сытный ужин прошёл под нытьё посадника и бояр — мол, и воинов у них мало, и кони дохнут, и мех у зверя плохой, и рыба в Днепре не ловиться совершенно. Князь всё глядел на жену посадника, а Рагдай — на двух его дочек. Одна из них, более красивая, неожиданно показала ему язык, чтобы он остыл. Испив третий ковш, Святослав сказал, что он хочет спать. Его проводили в опочивальню с мягкой постелью. Каждому из его людей также посчастливилось выспаться до утра в отдельной клетушке.
Проспав весь день и опять поужинав, Святослав с отрядом продолжил путь вдоль Днепра на север. За двадцать дней посетили Любеч, Путивль, Смоленск и целую дюжину городков поменьше. В каждом стояли обозы и корабли, гружёные данью, а рядом с ними — бояре и тиуны с подробным отчётом. Проверив всё, Святослав отправлял дань в Киев. Малуши в Любече почему-то не оказалось. Похоже было, что ей не очень хотелось видеться с бывшим своим возлюбленным. Но она ему собрала немало оброков.
Заночевав в Смоленске, князь и его компания переправились через Днепр и устремились к Брянску. Их путь лежал сквозь сосновый лес без конца и края. Деревья стояли редко. Их высота достигала двадцати саженей. Таких сосен Рагдай ещё не видал. Отряд двигался галопом. Когда отъехали от Днепра прилично, Святослав выбрал из своих спутников четверых, которых позвал вместе с ним отправиться на прогулку. Всем остальным он велел дожидаться в Брянске, после чего, отделившись от своего отряда, ударил коня хлыстом и поскакал к югу. Двое из четверых, Гийом и Филипп, молча уклонились от приглашения. Калокир и Рагдай наивно последовали за князем.
— Куда мы едем? — спросили они его. Он им объяснил, что хочет проведать некую девку. И эту самую девку, в прошлом году приглянувшуюся ему, точнее сказать — деревню, в которой она жила, искали они по лесам полдня и всю ночь. У каждого, к счастью, был запас сухарей. Всё же на заре Иоанн взмолился:
— Довольно, князь! Лошади вот-вот рухнут! Давай заедем в какое-нибудь селение и дадим им небольшой отдых.
— Ты прав, — согласился князь. Заехали в хутор из десяти домишек возле большого лесного озера в ледяных оковах. На берегу, перед хижинами, стояли челны, один из которых был уже непригоден для спуска на воду. Несколько больших псов, слонявшихся на околице, заворчали при виде трёх верховых. Те, спешившись, постучали в одну из хижин. Открыл им рослый, крепкий старик с топором в руке. На нем были лапти, штаны, сшитые, казалось, из двух мешков, и драный армяк. Окинув трёх воинов зорким взглядом из-под косматых бровей, дед грозно спросил:
— Чего вы хотите?
— Нам бы позавтракать, да коней покормить, — сказал Святослав, — мы тебе дадим серебряную монету.
— Что вы за люди?
— Дружинники Святослава.
Дед молча посторонился, дав знак мальчишке, который выглядывал из-за дерева, позаботиться о конях. Мальчишка побежал в хлев, примыкавший к хижине.
Три путника вошли в дом. Морозный солнечный свет едва проникал в оконце, затянутое свиным пузырём. Древняя старуха что-то варила в печи, чадившей неимоверно. Светловолосая девка в длинной рубашке и полушубке пряла волну, усевшись верхом на лавку возле оконца.
— Поди, воды принеси, — велел ей старик. Она отложила веретено, глядя на гостей большими растерянными глазами. Потом начала сопеть и быстро потрогала рукой нос, будто бы он жил своей жизнью и сопел сам, не спрашиваясь её.
— Чего принести?
— Воды, — повторил старик. Тогда вдруг девчонка заулыбалась, но долго ещё сидела с хитрым лицом, прежде чем вскочила, сунула ноги в лапти, взяла в углу пару деревянных ведёрок и выбежала из дома. Три гостя сели за стол. Старуха уже поставила на него большой глиняный горшок с ершовой ухой, Которой она из глубин печи вынула ухватом. От горшка шёл такой аппетитный жар, что у Святослава и Калокира потекли слюнки. А вот Рагдай вдруг сказал, положив на стол поданную старухой ложку:
— Сейчас приду.
С этими словами он встал и вышел, плотно прикрыв за собою дверь. Мальчишка кормил его жеребца овсом из холщовой торбы. Нахраписто подбираясь к самому её дну, конь переступал копытами и азартно прядал ушами. Рагдай спросил, много ли он съел.
— Да почти всю торбу!
— Ну, и довольно с него. Корми двух других.
Мальчик отошёл. Рагдай взял поводья. Возле самого берега была прорубь. Девка, пробив ледяную корочку, погружала в воду одно из вёдер. Вдев ногу в стремя, Рагдай поднялся в седло и поскакал к ней. Услышав тяжёлый топот копыт, она обернулась, вскрикнула и присела, уронив вёдра. Конь, проломив копытами тонкий лёд у берега, заскользил задними ногами, но устоял. Взяв девку за воротник, Рагдай её уложил поперёк седла. Она завопила, взмахивая ногами. Слишком просторные лапотки тут же соскочили, упали в прорубь. Рагдай, тем временем, повернул коня, ударил его хорошенько шпорами и погнал к дремучему лесу. Девчонка не унималась. Она хотела куснуть дружинника за колено. Пришлось ему слегка сжать ей шею возле ушей двумя пальцами. Лишь тогда она успокоилась и умолкла.
Патрикий и Святослав нашли их под ёлкой. Рагдай смутился сильнее девушки. Та хихикала, оправляя рубашку и полушубок. Ей было весело. Встав на цыпочки, она что-то шепнула Рагдаю на ухо и бегом помчалась к своему дому. Даже не поглядев ей вслед, Рагдай суетливо сел на коня и вместе с двумя своими попутчиками широкой лесной дорогой поскакал к Брянску.
— Неплохо, — похвалил князь.
— Да, великолепно, — сказал патрикий, — но я бы сделал всё лучше.
Среди деревьев вдруг замелькал бегущий кабан. Наездники погнались за ним. Святослав, под которым был лучший конь, настиг зверя первым и, вынув саблю, перерубил ему позвоночник. Брызнула кровь. Кабан покатился, сминая глубокий снег. Развели костёр. Вепрь был освежёван, зажарен, и путники с удовольствием подкрепились жилистым мясом. Один из них подкреплялся с особенным удовольствием, потому что вместо ершовой ухи была у него ершистая девка. Затем лесной путь продолжился.
Глава тридцатая
Отправив из Брянска в Киев обозы с данью, Святослав двинулся на восток, где жили племена вятичей и радимичей. Города их стояли по берегам Оки, среди лесных чащ. Вятичи и радимичи не особо любили князя, который пять лет назад обложил их данью. Но всё-таки те из них, кто остался жить в городах, платили её исправно. Однако же были семьи, переселившиеся в дремучую глубь лесов, дабы избегать уплаты оброков. Одни из них построили себе избы, другие обосновались скромненько, в шалашах, иные в землянках. Княжеским отрокам, натыкавшимся на такие жилища, порой даже приходилось их штурмовать, чтобы взять с хозяев, как говорится, хоть шерсти клок. Основным занятием лесных жителей была, конечно, охота. Ещё они разводили некрупный скот, собирали мёд диких пчёл и ловили рыбу. Женщины их, одетые очень своеобразно, чем-то понравились Калокиру. Уж очень он любил женщин.
Целые две недели пробыв в глухих приокских лесах и насобирав там немало дани, великий князь и его попутчики повернули на юго-запад. Без малого восемь дней ехали они по звериным тропам, прежде чем добрались, наконец, до края лесных пространств. Их сменила степь. На вторые сутки пути по ней увидели вдали реку. Возле неё, среди трёх холмов, покрытых дубравами, стоял очень красивый город. То был Чернигов. При Святославе в нём состоял посадником Ратибор, пьяница и бабник бессовестный. В честь прибытия князя и его воинов он устроил роскошный пир. Под конец застолья, когда уж стояла ночь, Ратибор позвал Святослава, Гийома, Рагдая и Калокира пойти за девками.
— А где девки? — спросил у него Гийом. Посадник сказал, что девки, собственно говоря, везде, потому что он их развёл в огромных количествах, будто кур.
— И я пойду с вами, — с третьей попытки выговорил Лидул, стараясь подняться с лавки. Но в этом деле его постигла полная неудача и даже, можно сказать, провал. Он скатился на пол и захрапел.
Покинув дворец, Ратибор и четверо приглашённых им побрели к окраине города. Девки, точно, слонялись толпами по всему Чернигову, несмотря на крепкий мороз. Лишь некоторым из них сопутствовали ребята. У входа в большой кабак стояли, занятые какой-то беседой, пухленькая блондинка в выдровой шубе и худенькая смуглянка в собольей. Обе они были изрядно навеселе.
— Не нас ли вы ждёте, барышни? — сходу взялся за них решительный Ратибор.
— Нет, не вас, не вас, — отвечала смуглая, не узнав, как видно, посадника. А её подруга прибавила:
— Но уж коли вас дождались, то давайте выпьем! В такой мороз всё равно, с кем пить.
— А вы почему в кабак не идете? — спросил Гийом.
— А нас в кабаки давно не пускают, — сказала светлая.
— Почему?
— Потому что не было случая, чтоб при нас в кабаке обошлось без драки.
— Если войдёте с нами, драки не будет, — заверил князь.
— Да, похоже на то, — согласилась смуглая, и обеим стало смешно. Затем они пошептались, и светлая важным тоном озвучила их решение:
— Всё равно мы будем пить здесь.
Ратибор с Рагдаем, сбегав в кабак, вынесли оттуда большой жбан браги и семь ковшей. Немедленно выпив, все вмиг согрелись. Посадник, стуча ногой о другую ногу, спросил у девушек, здешние ли они. Девушки ответили утвердительно. Вслед за тем они пожелали выяснить имена своих собутыльников. Ратибор, дурачась, назвал себя Святославом, князя — Рагдаем, Гийома он переименовал в Иоанна, Калокир сделался у него Гийомом, Рагдай же стал Ратибором. Выслушав Ратибора, девушки разом вскрикнули:
— О!
А потом смуглянка что-то шепнула своей подруге, и обе прыснули. Рагдай понял — они, конечно, узнали и Ратибора, и Святослава, а может быть, и Гийома.
— Не ты ли наш удалой посадник? — хитро взглянула светлая на Рагдая.
— Нет, — признался Рагдай, немного смутившись.
— С ума ты, что ли, сошла? — возмутилась смуглая, — наш посадник немолодой уже, некрасивый, а этот — юный, пригожий! Вот только имя у него скверное — Ратибор!
— Отличное имя! — вскричал действительный Ратибор, покраснев от гнева. Его товарищи засмеялись.
— А ты, зовущийся Святославом, не князь ли наш? — поинтересовалась смуглянка.
— С ума ты, что ли, сошла? — воскликнула светлая, — он уж немолодой, да и некрасивый совсем, а великий князь Святослав — красавец двадцатилетний! Такой, как этот.
И она ткнула пальцем в грудь настоящего Святослава.
— А вас, сударыни, как зовут? — шутливо насупился Ратибор, чтобы скрыть досаду.
— Меня Меланьей зовут, — смешно прогудела темноволосая, надув щёки, — а эту девушку зовут Света.
— А чьи вы дочери?
— А вот этого тебе знать не надо. Давайте выпьем, а то опять становится зябко!
Сказано — сделано. После второго ковша оттаяли языки у Гийома и Калокира. Они принялись соперничать в остроумии и рассказывать всякие небылицы, перебивая друг друга на полуслове. Девушки хохотали без перерыва. Князь и Рагдай всё больше молчали. Первому было неинтересно, второй же просто не знал, о чём говорить. Порой он вставлял небольшую шутку, думая, что удачно, но всякий раз об этом жалел, потому что девушки отвечали ему не смехом, а молчаливыми взглядами. Вместо них смеялся Гийом. Он был неплохим товарищем.
Очень красивая была ночь. Зелёные звёзды будто нечаянно уронили свет на Чернигов — прежде Рагдай никогда не видел такого света от неба. Толпы ночных гуляк продолжали шляться по улицам. В кабаке затянули песню.
— Ох, и мороз! — простонала Света, прильнув к Гийому. Тот крепко обнял её и стал объяснять, почему жену следует любить сильней, чем любовницу.
— Так ты что, женат? — сердито толкнула его Меланья.
— Типун тебе на язык, — содрогнулся франк, — этого ещё не хватало!
— К чему тогда разговор?
— К самоутешению. Мне нельзя ни на ком жениться. Я суетлив и холоден, как метелица. Сам не знаю, чего хочу. Поэтому нет у меня жены. И нет двух любовниц в Киеве, их придумали дочери Яромира! Журавль в небе — это гораздо лучше, чем три синицы в руках.
— Так давайте выпьем за то, чтобы под рукой всегда были лук и стрелы! — подвёл итог Ратибор, и все согласились. Браги хватило только на шесть ковшей.
— Вот и хорошо, — отмахнулась Света, — я больше пить не хочу.
Гийом и Меланья завели спор о женщинах и мужчинах. Рагдай и Света, тем временем, поглядели в глаза друг другу.
— Пойдём, — сказала она, беря его за рукав. Он пошёл за ней. Она его завела в какую-то подворотню и взяла за руки.
— А теперь скажи мне, как тебя звать?
— Рагдай.
— Ты очень смешной!
Мороз больно кусал их за уши. Целоваться она умела. Но у Рагдая всё шло не так и без удовольствия — он боялся, что его рот накрепко примёрзнет к её губам.
— Сейчас мы заледенеем, — пролепетала она, пряча нос в бобровом воротнике его полушубка, — пошли назад!
Они возвратились к спорщикам. Те их даже и не заметили.
— Ты уверен в том, что тебя любила хоть одна женщина? — дикой кошкой напрыгивала Меланья на Святослава, — любила как мужика, а не как сыночка княгини Ольги?
— Нет, — ответил ей Святослав, — совсем не уверен, ибо я знаю: любая баба продажна! Любая баба хочет быть купленной! Ты так рьяно корчишь из себя честную, потому что тебя ещё не купили! Должно быть, слишком дорого просишь.
Меланья открыла рот, чтобы не остаться в долгу, но подруга, тронув её, сказала:
— Пошли куда-нибудь! Я замёрзла.
— Он с нами, что ли, пойдёт? — спросила Меланья, мотнув взъерошенной головой в сторону Рагдая.
— Если захочет. Пойдёшь ты с нами, Рагдай?
Рагдай согласился. И Гийом тоже, хотя его не особо звали. Компания разделилась. Князь, Иоанн и посадник отправились во дворец, а Меланья, Света, Гийом, Рагдай — к городским воротам. Стражники их открыли по просьбе девушек, и гуляющие спустились к реке. Она была лишь местами покрыта льдом. Около неё горел небольшой костёр.
— Ой, что-то их мало нынче, — сказала Света. Гийом спросил, кого мало.
— Наших друзей, бродяг.
— Мне кажется, Светка, наших друзей вообще здесь нету, — проговорила Меланья, когда они подошли поближе и увидали нескольких оборванцев возле костра, — да, это какие-то незнакомые. Прогоните их, парни!
Гийом с Рагдаем, звонко обнажив сабли, пошли быстрее. При виде их бродяги вскочили и убежали в лес. Подойдя к костру, около которого оказался и запас дров, два воина и их спутницы отогрели закоченевшие руки, а потом сели на брёвна и погрузились в молчание, неподвижно глядя на пламя. Им было чудо как хорошо. Морозная ночь, степная река с дубравными берегами, возле реки — костёр. Что может быть лучше? Рагдай искоса разглядывал лицо Светы. Она не была красавицей, но её большие глаза обещали многое. А Меланья была красива. Просто красива. Гийом её обнимал. Рагдай обнял Свету. Ветер усилился. За рекою завыли волки. Их огненные глаза мерцали в ночи, как свечи. Бросив в костёр несколько поленьев, Гийом спросил у девчонок:
— Как же так получилось, что Ратибор, такой знатный бабник, доселе вас не встречал?
— Он просто нас позабыл, — объяснила Света, — а может быть, притворился, что позабыл.
Меланья добавила, прижимаясь к франку:
— Он не был рад сегодня нас встретить.
— Вы, стало быть, не простого рода, коль Ратибор спустил вам обиду?
— Купеческого, — сказала Меланья, — Ратибор должен нашим отцам по целому ведру золота.
— Ничего себе! Дочери именитых купцов шатаются ночью по подворотням! От скуки, что ли?
Меланья и Света переглянулись. Первая проронила в ответ:
— Все знают, что ты, Гийом, также не из простого рода. Но это не помешало тебе много лет шляться по местам худшим, чем подворотни.
— Да, это так, — признался Гийом, помолчав немного, — но я был вынужден это делать.
— А почему? Расскажи!
Гийом отказался.
— Тогда скажи нам хотя бы, где ты бывал, — насела на него Света.
— Везде.
— Я думаю, наш Гийом мотался по всему свету из-за несчастной любви, — вздохнула Меланья, нежно взъерошив густые волосы франка.
— Напротив, из-за счастливой, — возразил тот.
— А, так ты отыскал её?
— Я? Кого?
— Ту, ради которой прошёл всю Землю!
— Не отыскал.
— Так в чём тогда счастье?
Гийом поглядел на звёзды.
— Счастье? В мечте. Мечта моя не сбылась. А значит, не умерла. Не разбилась вдребезги. Понимаешь?
— Но всё-таки ты стремишься осуществить её?
— Да, стремлюсь. Я этим живу.
— Но она ведь вдребезги разобьётся, как только ты прикоснёшься к ней! — вскричала Меланья.
— Да, разобьётся.
— И что тогда удержит тебя на этой Земле?
— О, любой живущий на этом свете делает всё, чтобы поскорее исчезнуть! Таков закон, придуманный Богом. Или богами. И я ему тоже следую.
— Расскажи о ней, — попросил Рагдай. Но Гийом опять ответил отказом. Тогда Рагдай уснул крепким сном, склонив вдруг отяжелевшую голову к плечу Светы. Часа через полтора она его разбудила. Костёр почти догорел, а дров не осталось. До зари было ещё не близко. Морозный воздух был твёрд и звонок, как сталь. Гийом и Меланья, судя по их глазам, мечтали уединиться.
— Надо идти, — сказала Рагдаю Света, — дров больше нет.
— Пойдёмте на постоялый двор, — предложил Гийом. Меланья сказала:
— О!
И никто не понял, что она хотела этим сказать.
— Идите куда хотите, — бросила в ответ Света, — а я домой. Рагдай, проводишь меня?
Рагдай был опять согласен. Как следует погрев руки над дотлевающими углями, четверо полуночников побрели в Чернигов. Стражники вновь открыли для них ворота. Гийом с Меланьей направились к постоялым дворам, а Рагдай со Светой — к западной части города, где стояли боярские терема. Постучав ногою в створку ворот одного из них, Света незатейливо пососала Рагдая в губы. Затем, сняв варежку, прикоснулась пальцем к кончику его носа.
— Смешной такой!
— Давай завтра встретимся, — предложил Рагдай, не чувствуя ног от стужи.
— Завтра? Давай. Возле кабака, где сегодня встретились.
— Когда?
— В полдень.
Правая створка ворот слегка приоткрылась, и Света шмыгнула в щель. Рагдай зашагал во дворец посадника.
Глава тридцать первая.
На встречу со Светой Рагдай приехал верхом. Осадив коня у дверей знакомого кабака, в котором и поутру было шумно, он приготовился к долгому ожиданию. С высоты глядел на прохожих. Их было много, так как поблизости находился рынок. День стоял солнечный. Чуть морозило. Заглядевшись на трёх девчонок, остановившихся у обочины поболтать да поспорить, Рагдай заметил Свету только тогда, когда она провела ладонью по шее его коня и громко сказала:
— Ой, ты! Какой красавец!
— Чистых кровей угорских, — растерянно прихвастнул Рагдай, про себя отметив, что на его ночной собеседнице шуба уже не выдровая, а кунья.
— Не совсем чистых. Задние ноги чересчур жилистые для угра. Шея коротковата, и грива тоже. Бабки почти прямые, копыта маленькие. Степная кровь в нём течёт, помимо угорской. То хорошо. Он более резв и вынослив, чем чистокровный угр. Но не так послушен, для боя не так хорош.
— Да ты разбираешься в лошадях не хуже Гийома!
— Гораздо лучше. Ведь мой отец лошадьми торгует! Их у него с полдюжины табунов — черкасский, германский, угорский, терский, ещё какие-то.
Наклонившись, Рагдай взял Свету подмышки, поднял её легко, хоть она была не худышка, и усадил на коня впереди себя, боком. Она его обняла.
— Ну, куда поедем?
— Не знаю, — сказал Рагдай, взяв поводья, — а ты бы куда хотела?
— Поехали на Десну! Люблю там гулять.
Рагдай слегонца хлопнул полукровка ладонью. Выехали из города. Середина Десны ещё не была затянута льдом, широкая быстрина бурлила и пенилась. Согласуясь со Светой, Рагдай погнал коня вдоль реки, по ходу течения. Берег был местами неровен. Вороной брал подъёмы бешеными скачками. На спусках он иногда скользил по ледяной глине. Его широкая грудь легко и размеренно наполнялась морозным воздухом. Лишь порой, на особо долгих подъёмах, из раздувающихся ноздрей жеребца вырывался храп. Вскоре показалась малая речка с обрывистыми, лесистыми берегами. Она впадала в Десну.
— Как она зовётся? — спросил Рагдай, круто осадив перед ней коня.
— Зовётся она Осётр. В ней есть русалки.
— Русалки?
— Да. Мне иногда нужно говорить с ними. Давай пешком пройдёмся по берегу.
Рагдай вновь исполнил её желание. Они долго шли среди сосен, стоявших возле речушки. Она была вся покрыта льдом с полыньями. Конь плёлся следом. Русалки не появлялись. Видимо, у них были на дне свои кабаки и брагу там подавали ещё ядрёнее той, которую пила Света. Рот Светы не закрывался. За час Рагдай узнал о ней больше, чем знал о себе самом. Очень много сведений получил он также о двух десятках её подружек и об её отце, одном из самых богатых купцов Чернигова. Снег валил всё гуще и гуще.
— Во дворце, наверное, сейчас пир проходит, — воспользовался Рагдай первым же мгновением тишины, когда его спутница вдруг увидела снегирей на ветвях берёзы, — давай вернёмся в Чернигов?
Она подумала и спросила:
— Ты что, меня решил привести на пир к Ратибору?
— А почему бы и нет?
— Ты не пожалеешь?
— Не пожалею, — сказал Рагдай, и тут же они пустились в обратный путь, к большому неудовольствию вороного.
Ратибор вправду закатил пир по случаю завтрашнего отбытия Святослава с его ватагой. Пришли черниговские бояре и гусляры. Пирующие расселись на всех этажах дворца, почти во всех комнатах. В большой гриднице, где сидели князь, Ратибор, Калокир и сотники с тысяцкими, царило особенное веселье. Но все вмиг стихли, когда Рагдай ввёл за руку Свету. Как всегда, первым высказался Лидул.
— Рагдай-то женился! — заметил он, схватив кубок с брагой.
— Опять? — спросил Куденей. Гийом же предостерёг Рагдая:
— Худо тебе придётся, когда все девки, которых ты взбаламутил, возьмут да и сговорятся против тебя!
— Не так это будет пакостно и обидно, как ваш против меня сговор! — топнул ногой Рагдай. Он не понимал, зачем нужно сейчас ему говорить всё это. Но Света не придала значения издевательствам. Она залпом выпила чарку мёда, которую перед ней поставили, и взялась за жареного цыплёнка. Все воины, не исключая и тех, что были с более миловидными, чем она, подругами, почему-то не отрывали от неё глаз. Злопамятный Ратибор, Гийом и Филипп подшучивали над ней. Она отвечала так остроумно, что даже князь, совсем не любивший слушать за столом женщин, отдал ей должное. Лишь один Иоанн ни разу не улыбнулся. Он был не в духе, ибо давно не курил и не оставался вдвоём с безмолвием ночи. Порядочно захмелев, Света с силой двинула под столом ногой Рагдаеву ногу и прошептала, глядя на Святослава:
— Ты говорил, у тебя здесь комната есть?
Рагдай молча встал. Поднялась и Света. Глаза у неё блестели, короткий нос громко шмыгал. Сидевшие за столом притихли, следя за нею внимательно. Чувствуя, что краснеет, Рагдай схватил Свету за руку и поспешно вывел её за двери.
— Скоро ли ты приедешь? — спросила она его уже поздней ночью, когда они шли по улице к её терему.
— Постараюсь через неделю.
Они условились встретиться у того же самого кабака. Целуя его около ворот, она жарко вымолвила:
— Ты чудо! Ты слаще мёда! Ты самый лучший!
Поутру князь и его дружина, сев на коней, поскакали в Киев. Путь по степным сугробам занял полтора дня, с ночёвкой на хуторе в двадцати верстах от Днепра. Мороз стоял лютый. Он сковал Днепр полуаршинным льдом, но всадники всё же прошли пешком от одного берега до другого, ведя коней под уздцы. Достигнув правого берега, Святослав вскочил на коня и во весь опор помчался к Роксане. Все остальные отправились во дворец, согреваться мёдом из погребов великого князя.
Последний застал Роксану за ужином. Она ела вместе с Лешком и тремя торговцами из Богемии, привозившими ей амбру, мускус, душистый перец и прочие благовония. При появлении Святослава все заполошно вскочили со своих мест. Купцы, бормоча приветствия и отвешивая поклоны, быстренько выпятились за дверь, Лешко покраснел, а Роксана с визгом бросилась обнимать вошедшего. Отвечая на её ласки, князь обратился к Лешку с вопросом, всё ли благополучно.
— Да, Святослав, — ответил дружинник и поспешил удалиться вслед за купцами. Роксана не прекращала взвизгивать и стонать от счастья, уткнувшись лбом в плечо князя. Тот отстранил её от себя.
— Что здесь происходит?
— Не понимаю тебя!
Он буравил взглядом синюю глубину её больших глаз. Они невообразимо сияли. Так было с ними всегда после трёх чаш мёда, настоянного на листьях чёрной смородины с добавлением забродившей мякоти груш.
— Ратмир, Сфенкал и Касьян вернулись из Перемышля?
— Да, ещё две недели назад. Там всё хорошо. Ты мной недоволен, пресветлый князь?
— При виде меня все сразу уходят! Что это значит?
— Наверное, все боятся попасть под твою горячую руку, когда я буду глаза тебе выцарапывать!
— Что такое?
— Будто не знаешь! До Киева дошли слухи, что ты нашёл мне замену.
Долгим было молчание. Потом князь очень осторожно спросил:
— Замену? Какую ещё замену?
— Этого я не знаю. Я только слышала, что в Чернигове ты гулял с какой-то девахой.
— А, всё понятно! Кто-то меня заметил около кабака, где мы впятером болтали с двумя девчонками. Но Рагдай потом с одной из них спутался, а не я!
— Рагдай? — напряглась Роксана, — кто он такой, не упомню… Ах, да! Рагдай! Тот самый холоп с глазами убийцы, который обнажил меч, чтобы зарубить тебя и меня? О, великий князь! Мы с тобою из-за него уже в третий раз едва не поссорились! Он — твоё и моё проклятье! Чёрт побери! Да избавься же от него, Святослав! Избавься!
Оставив всю эту речь без внимания, князь уселся за стол, благо что на нём стояло нетронутое жаркое из глухаря и много чего ещё. Он был очень голоден. Египтянка молча стояла возле него, не сводя глаз с пола. Насытившись и напившись, Святослав встал и, даже не поглядев на свою возлюбленную, направился в её спальню. Роксана быстро последовала за ним. К пирующим во дворце они присоединились только под утро.
Глава тридцать вторая
На другой день в Киев пришли обозы с кривичской и древлянской данью. Князь осмотрел её, сдержанно похвалил тиунов, которые собирали оброки, и перепоручил обозы своим приказчикам. Те выгрузили из них вяленую рыбу и солонину, а мёд, пеньку, пушнину и воск повезли в далёкие страны, чтоб там обменять на золото. Каждый год вся дань, которую доставляли в Киев, так и распределялась: съестное шло в погреба великого князя, а остальное всё — на продажу. Весной приказчики привозили князю вырученные деньги.
Через три дня после возвращения Святослав устроил охоту на кабанов в окрестностях Вышгорода. Из всех его приближённых только Рагдай не принял участия в этом деле. Он ускакал в Чернигов. Его отъезд уладил со Святославом, конечно же, Калокир. Скакать предстояло Рагдаю без малого полтораста вёрст. Он чуть не загнал коня в занесённой снегом степи, боясь опоздать на встречу со Светой. И успел вовремя. Но она уж его ждала возле кабака, давая понять всем видом, что страшно злится. Спрыгнув с коня, он с помощью поцелуев быстро придал ей более благодушный вид. Она позвала его отобедать у неё дома. Он согласился, решив: а почему нет?
Родители Светы и её брат, добродушный увалень, встретили его так, будто он был их самым крупным заимодавцем, и усадили за стол, накрытый по-царски. За столом были также и гости — целый десяток черниговских толстосумов с жёнами. Рагдай понял, что отец Светы решил похвастаться её выбором. Приглашённые торгаши и даже их жёны вели себя очень тихо, так как почти ничего не пили из опасения сболтнуть лишнее о своих делах в присутствии княжеского дружинника. Высота и убранство терема, число слуг, суетливо бегавших по нему, обилие на столе золотой посуды указывали на то, что Света не привирала, хвалясь богатством отца. Всё было под стать боярскому обиходу, киевскому размаху. Рагдай сидел за столом между своей девкой и её братом. Пил он вино, а ел осетринку, фазаньи крылышки с чесноком, солёные грузди и пироги с различной начинкой. Купец с купчихой, сидя напротив, поглядывали на тех, кого пригласили, да пели песни медовые про свою любимую дочь — мол, золото девка, умница да послушница! А когда Рагдай уж начал зевать, послушница вдруг вскочила и завизжала, тряся пухлыми щеками от злости:
— Что вы несёте? Хоть постыдились бы, право!
И потащила Рагдая в свою светлицу. Там они тут же занялись делом. Дело продлилось, с короткими перерывами, весь остаток дня и всю ночь. На заре Рагдай уже еле отбивался.
— Хватит! Отстань! Я не могу больше! Я хочу спать!
Света поднялась, надела рубашку и убежала. Рагдай подумал, ворочаясь на пуховой перине: «Ей двадцать четыре года! Что же с ней будет в тридцать? Она меня загрызёт. Нет, на такой девке нельзя жениться!»
Света вернулась с большим куском пирога. Они его поделили, съели и легли спать. Проснулся Рагдай под вечер. Не будя Свету, сладко сопевшую, он оделся и поспешил на конюшню. Там стоял хруст. Конюхи только что насыпали лошадям отборной пшеницы. Не дав своему коню опустошить ясли, Рагдай оседлал его и галопом полетел в Киев.
Ночью в степи поднялась пурга. Он сбился с пути и точно пропал бы, если бы не наткнулся на хуторок, стоявший, как оказалось, в шести верстах от дороги. Хозяйка дома, в который он постучался, дала ему горячего молока с блинами и уложила его на печь, потеснив на ней трёх детишек. Муж доброй женщины отвёл в хлев измученного коня. К утру вьюга улеглась. Накормив Рагдая, хозяева объяснили ему, где Киевская дорога, и он, поблагодарив их, опять устремился в путь. Вечером он был в Киеве. А через неделю — опять в Чернигове. Почему вдруг так? Иоанн, которому он изложил суть дела, сказал ему:
— Не дури, женись на этой кобыле! Это не помешает тебе стать тысяцким.
— Но ведь я её не люблю!
— Ты в этом уверен?
— Да! Поначалу точно любил, а после той второй ночи всё вдруг куда-то делось.
— Понятно. Ты не смог дать этой девке столько, сколько ей было нужно. Это тебя задело. Любовь порой умирает от ран, нанесённых гордости. Но плевать на чувства! Перед тобой мешки с золотом лежат, а ты, дурак, нос воротишь. Женись на ней, говорю! Потом поглядим, что делать.
— Да, поглядим, — подхватил Лидул, который пробегал мимо и слышал только четыре последних слова.
Рагдай подъехал к терему Светы в полдень. Он скакал ночью, при свете яркой луны, по уже утоптанному пути. Слуга, открывший ворота, сказал Рагдаю, что молодая хозяйка сейчас на званом пиру у лучшей подруги, недавно справившей тризну по своему отцу–богатею и получившей всё, что у него было. Узнав, где она живёт, Рагдай поскакал туда. Нужный ему терем, точно, был самым большим в Чернигове. Спешившись у крыльца, Рагдай на него взбежал, но не прошёл дальше — несколько дюжих молодцев преградили ему дорогу. Он им назвал своё имя. Один из слуг побежал внутрь терема и, вернувшись вскоре, махнул рукой в сторону дверей — мол, входи!
За пиршественным столом, кроме Светы, сидели ещё пять девушек. Им прислуживали другие, в длинных рубашках без поясков и льняных чулках. Купеческие наследницы были в плотных, из аксамита. Будто бы невзначай и вдруг увидав Рагдая, Света надула губы. Её подружки, напротив, заулыбались. Хозяйка — видная девка, похожая на Роксану, встала ему навстречу и пригласила его за стол. Он уселся рядом со Светой, хоть был бы очень не против расположиться подле хозяюшки. Осушив с ним по чарке мёда, девушки стали его расспрашивать о Роксане, о Святославе и о патрикие Калокире. Рагдай рассказывал много больше того, что знал. Его собеседницы также порой пускались в долгие рассуждения о любви и черкасской сбруе для лошадей, так что разговор длился не час, не два и не три. Голос Светы слышался редко. Она упрямо корчила недовольство, но Рагдай чувствовал: ей приятно то, что её подруги глядят на него с восторгом, на неё — с завистью. А служанки несли на стол всё новые яства и жбаны с мёдом. Под вечер Рагдай уснул, приткнув голову к чьим-то симпатичным коленкам. Нежные пальцы стали перебирать ему волосы, гладить шею. Проснулся он поздней ночью и увидал за столом лишь свою подругу, уже весёлую, и хозяйку. Они болтали, смеясь, и всё ещё пили. Под головой у Рагдая была подушка. Он снова принял сидячее положение. Поглядев на него, хозяйка сказала:
— Хороший парень у тебя, Светка! Очень хороший.
— Спасибо на добром слове, — кивнула Света и поднялась, — что ж, пора идти! Рагдая ждёт путь неблизкий. Прямо сейчас.
Подруга уставилась на неё, как на полоумную. А Рагдаю вдруг захотелось в Киев, чтобы сказать Иоанну пару приятных слов о его уме.
— Всё, дружок, идём, — взяла его Света за руку, — уже ночь.
— У меня останьтесь, — вполголоса предложила хозяйка, — в тереме сорок комнат пустых!
— Не стоит, — сказал Рагдай. Высвободив руку из пальцев Светы, он встал и гордо ушёл.
Первые часа полтора обратной дороги были страшны для коня. Рагдай едва его не загнал, работая плетью так, будто и не конь был под ним, а Света. Потом он несколько успокоился и стал гнать вороного одними шпорами. На рассвете ему пришлось дать коню передышку и обтереть его снегом. Бедный скакун хрипел и дрожал, роняя с губ пену. Полчаса выждав, Рагдай продолжил путь рысью и днём увидел при свете яркого солнца Киев.
Глава тридцать третья
В феврале ударил такой мороз, что даже медведи начали гибнуть в своих берлогах. Мело почти каждый день. Голодные волки по ночам рыскали около деревень, подпевая вьюге. Собак пускали ночевать в избы. Во дворце пили. Все. Постоянно. Буйные орды кабацких девок не покидали его. Роксана, время от времени приезжавшая просить князя прекратить оргии, подружилась с некоторыми из них. К ней самой наведывались Ратмир, Куденей, Филипп и сотник Мстислав. Они вместе ужинали. Одна из подобных встреч прошла напряжённо, ибо Роксана была в мрачном настроении. Куденей под конец даже получил от неё пинка. В другой раз тот же Куденей был вовсе избит. Вышло это так. К Роксане явились, кроме него, полдюжины сотников и Гийом, а также Рагдай, которого франк склонил к этому угрозой своего гнева. К этой угрозе вдруг присоединился и Калокир, поскольку он тоже был приглашён, но не хотел ехать. Кого же было ему отправить вместо себя, если не Рагдая?
Стоял уже поздний вечер. За окном вьюжило. Египтянка чувствовала себя неважно от стужи и перепоя. Она приняла гостей прямо в своей спальне, лёжа под четырьмя одеялами. Девок выгнала. Девки те нужны были для того, чтобы расстелить на полу ковёр да вскрыть два бочонка, с брагой и с медовухою. Двое тысяцких, сотники и Рагдай на этот ковёр уселись, кому как было удобно, и стали пить из ковшей. Роксане, приподнятой на подушки, дали ковш с брагой. Рагдай, понятное дело, забился в темень угла. Но как ему было скрыться от глаз Роксаны, если сквозь щели в окнах время от времени пробивался ветер и огоньки свечей колебались, бросая отсветы во все стороны? Египтянка, впрочем, упорно делала вид, что не замечает Рагдая. Всем остальным она улыбалась с дружеской теплотой. Гийом, знавший толк в улыбках, сходу увлёк её разговором о Сфинксе и пирамидах, которые они оба видели. И Роксана сразу немного повеселела. Она любила рассказывать молодым дружинникам о далёких морях и знойных пустынях, о древних храмах и городах.
— А правда ли то, что Сфинкс пережил Всемирный потоп? — спросил сотник Елисей, любимчик княгини Ольги. Роксана хмыкнула.
— Вряд ли! Впрочем, не знаю. Не удивлюсь, если было так. Ему много лет. Не меньше трёх тысяч. Гипатия из Александрии считала, что даже больше.
— Что за Всемирный потоп? — спросил Куденей, — о чём это вы толкуете?
— Был такой, — отвечал Гийом, — Господь собрал тучи над континентами, и воды на Землю пролилось больше, чем ты вчера выпил браги.
Всем стало весело. А потом Роксана вдруг начала ругаться на Куденея и обвинять его в том, что он наряду с Лидулом всех во дворце побуждает пьянствовать и приводит гулящих девок. Он стал оправдываться. Мстислав и Стемид шутливо его побили. Прочие сотники не сводили с Роксаны глаз в надежде предугадать какое-нибудь её пожелание, ибо было понятно, что срочно нужно ей чем-нибудь угодить. Гийом, как всегда, всех опередил.
— Я бы предпочёл послушать песню про вещих птиц, чем все эти вопли, — заявил он, поставив ковш на пол и положив руки на колени. Роксана тотчас умолкла. Затем она улыбнулась и поглядела на франка милостиво. Все знали, что в тереме гусли есть и один из отроков кое-как умеет на них играть. Гийом поручил Рагдаю найти и гусли, и отрока. И пошёл Рагдай на поварню, так как Роксана высказала предположение, что и то и другое, скорей всего, находится там.
Она не ошиблась. Отворив дверь поварни, Рагдай увидел в ней, кроме трёх стряпух, дюжину дружинников и всех девок. Было им весело, потому что и длинный стол ломился от медовухи, и печка жарко топилась, и гусли звонкие не особенно скверно ныли в руках румяного отрока, что умел немного на них играть. Смеющуюся Маришку тискали с двух сторон — не только из-за того, что парни преобладали над сотрапезницами числом, но и потому, что остальным девушкам далеко было до Маришки. Впрочем, одна, именем Сияна, не сильно ей уступала. Она себя не давала тискать — била парней по рукам, но также хихикала. Не обижены были пылким вниманием и стряпухи, вполне ещё молодые бабы. Они слюнявились и закатывали глаза, сидя у парней на коленках. Из всех дружинников только один Лешко держал в руках чашу, и более ничего. Он-то и заметил Рагдая первым. Услышав окрик его, буйная компания за столом вся разом притихла, уставившись на вошедшего. Рагдай, правда, не очень-то и вошёл. Стоя на пороге, он коротко объяснил, кто его прислал и зачем.
— А кто будет петь? — спросила Сияна, глядя на гусляра, который поднялся так, что чуть через лавку не опрокинулся, — здесь никто петь не может, кроме меня!
— Вот ты и пойдёшь, — дал ответ Лешко, — также и Маришка с Янкой пойдут. Они хорошо танцуют.
Маришка с Янкой заспорили, потому что хотелось им дальше пить, а не танцевать, но Лешко напомнил, что там, наверху, Гийом. Это повлияло на их желания, и отправились впятером, включая Рагдая.
Роксана не поняла, зачем пришли девки. Она сказала, что хочет слушать песню про вещих птиц, которая не нуждается в танцевальном сопровождении, а для пения вполне хватит одной Сияны. При этом она глядела пристально на Рагдая, не позабыв хорошенько сдвинуть тонкие свои брови. Рагдай не знал, куда спрятаться. Но ему на помощь пришли Гийом с Куденеем. Покуда франк удерживал двух служанок, направившихся к дверям, Куденей бросился на колени перед Роксаной, прося её их оставить, так как ему, мол, охота затем послушать и пару весёлых песен, а уж под них непременно следует танцевать. Сотники присоединились к его мольбам. Роксана смягчилась и отвела от Рагдая взор. Маришка и Янка были оставлены. Но когда гусляр заиграл вступление и Сияна начала петь, уверенно выйдя на самую середину комнаты, Куденей вдруг решил, что это уже звучит весёлая песня, и стал плясать. Янка и Маришка, а также сотники попытались остановить пьяного болвана, но он от них как-то вырвался, и они потом долго его не могли поймать. Сияна не замечала этого, потому что её глаза были вдохновенно подняты к потолку. Она громко пела. Гийом кинулся к Роксане, дабы не допустить с её стороны чего-нибудь страшного. Но какое там! Стремительно вынырнув из-под четырёх одеял, Роксана поймала своего преданного дружка и крепко его побила, повалив на пол. Едва ли под её пятками Куденей испытывал больше боли, чем удовольствия, но он охал и стонал так, что Маришка даже решила всхлипнуть. Сделала она это тихо, сперва взглянув на Гийома. Поскольку тот не видел причин вмешиваться в дружескую разборку, все остальные её свидетели расступились как можно дальше. Вот каким образом Куденей был избит в этот день вторично, только уже безо всяких шуток.
Патрикия Иоанна взяла в свой тягостный плен печаль. Его не могли от неё избавить ни проститутки, ни мёд, ни даже гашиш. Она овладела им, когда он, поднявшись однажды ночью на башню, увидел при свете звёзд скованные стужей и занесённые снегом пространства спящей Руси. Это была жуть. Обречённо, страшно безмолвствовала земля в искрящемся белом саване. Бесконечная степь и дремучий лес словно растворились в чём-то ещё более таинственном и огромном, чем они сами. Разум патрикия почему-то не мог этого принять. Ему начало казаться, что Днепр крышку своего гроба не выломает вовек, ибо Чернобог решил навсегда заморозить Скифию, чтобы он, Калокир, до смерти не выбрался из её сугробов. Рагдай устал убеждать неизменно пьяного Иоанна в том, что всё это вздор. Его самого терзала тоска. И это была вновь тоска по Хлеське. Он много времени проводил с Гийомом, рассказывая ему о ней. Гийом терпеливо слушал, хлебая брагу, порой вставлял что-то вроде: «да, может быть». Так прошёл февраль.
Большую часть марта морозы, к отчаянью Калокира, ещё держались. Но на последней неделе месяца солнце вдруг завладело небом и начало растапливать снег. Подул тёплый ветер. С сосулек потекли капли. Радости Иоанна предела не было. И Рагдай взбодрился, да так, что пошёл с Филиппом к трём дочерям боярина Яромира, которые всякий раз, когда их отец куда-нибудь уезжал, собирали в тереме золотой молодняк столицы. Несколько возмужавший за зиму Святослав, Роксана, Лидул со своей любовницей и Гийом с одной из своих любовниц поехали на охоту к устью Десны. Перед выездом Святослав разослал во все города гонцов с приказами для наместников снарядить и отправить в Киев по нескольку сотен всадников, подготовленных ещё в прошлом году. Так князь собирал полки для похода. Один гонец поскакал на Ловать, где зимовали уже не сорок, а тридцать тысяч варягов. Четверть ушла обратно, за море. Этот гонец вёз приказ Эрику и Харальду выдвигаться в Киев, как только с рек сойдёт лёд.
Вечером того дня, когда Святослав отправлял гонцов, во дворец Свенельда пришла Маришка. Холоп, которому она назвала себя, впустил её в горницу, где Свенельд обедал с Сигурдом. Остановившись поблизости от стола, за которым сидели два седых ярла, Маришка нетерпеливо взглянула в глаза сначала хозяину, затем гостю.
— Чую, есть новости? — спросил первый, ставя на стол серебряный кубок и утирая рот полотенцем.
— Ещё какие, боярин! — проговорила Маришка с хитрой улыбкой. Свенельд с Сигурдом переглянулись.
— Ну, так садись, расскажи, — предложил последний.
— Сесть не могу.
— Это почему?
Слегка покраснев, но явно не от стыда, Маришка ответила:
— Потому, что вчера Роксана опять велела этому гадкому Ибрагиму выпороть меня до крови! Да ещё при других мальчишках!
— За что?
Служанка смолчала, дёрнув уголком рта.
— Роксана её не любит, — сказал Свенельд, — об этом известно всем.
— Что правда, то правда, — весело согласилась Маришка, — было бы странно, если бы госпожа любила меня! Ведь я Святославу нравлюсь.
— Ого! — поднял бровь Сигурд, — да точно ли это так?
— Она ему нравится, — подтвердил Свенельд, — я об этом слышал не раз от разных людей.
Маришка тряхнула своими белыми волосами, делая рукой жест ленивого нетерпения.
— Я пришла по другому делу! Деньги даёте?
— Сперва товар, — возразил Сигурд.
— Я сказала, деньги!
Свенельд достал из кармана серебряную монету.
— Ещё одну, — потребовала Маришка, завладев ею.
— Дам ещё две! Но прежде скажи, за что я тебе плачу.
— Так и быть, боярин.
Убрав монету в карман, Маришка сказала:
— Лешко Роксану любит без памяти. И она с ним спит.
Варяги раскрыли рты. Придя в себя первым, Сигурд спросил:
— Откуда ты это знаешь?
— Глупый вопрос, боярин! Я знаю всё, что в тереме происходит. Она, возможно, переспала также с Куденеем. Но я за это не поручусь, потому что он куда-то с ней ездил, и я подглядывать не могла. А про Лешка — точно.
— А ты не врёшь?
— Мне врать нет резона, — спокойным голосом выказала Маришка брезгливость, глядя при этом не на Сигурда, который спрашивал, а на главного воеводу, — я её ненавижу. Ты — её враг. Если я совру и ты попадёшь впросак из-за этого, ей, Роксане, хорошо будет. А я хочу, чтоб ей было плохо. К тому же, ты меня знаешь, я никогда тебе не врала.
— Это правда, — признал Свенельд. Вручив девушке обещанные монеты, он с благодарностью прикоснулся к её руке, — Лешко и Роксана точно не знают, что ты проникла в их тайну?
— Опять ты задал глупый вопрос. Кабы они знали, меня бы в живых уж не было.
— А ещё кто-нибудь проведал о том, что они свалялись?
— Думаю, никто больше. Все девки, кроме меня, боятся её. Ни одна из них не сунет свой нос туда, где опасно.
— Ты видела их в постели?
— Нет, не в постели. Но ясно видела, как они занимались тем, от чего рождаются дети. Не надо было нашему князю так много пить в феврале.
— Ты поучи князя! Сколько раз видела?
— Много раз. Пока Святослав во дворце забавлялся с девками, эти двое скучать себе не давали.
— Как ты могла много раз их видеть, для них невидимой оставаясь?
— Я своё дело знаю, боярин. Прочие все служанки и парни пьют, я не пью. Полгода.
Сигурд пригладил усы. Свенельд же налил в свой кубок вина, выпил и опять взглянул на Маришку.
— Ты говоришь, Лешко её сильно любит?
— Сходит с ума, — прыснула Маришка, закатывая глаза.
— А она его?
— Нет. Она Святослава любит. Она с Лешком и, может быть, с Куденеем как раз для того и спуталась, чтобы у неё в сердце не росла злоба на Святослава.
— Ладно, иди.
Маришку внезапно разобрал смех. Она быстро повернулась и убежала.
— Что ты об этом думаешь? — обратился Свенельд к Сигурду, как только дверь за нею закрылась. Сигурд взял в рот кусок мяса. Жуя его, произнёс:
— Я думаю, египтянке — смерть.
— Почему?
— Я знаю Лешка. Дурак среди дураков! Если Святослав его прямо спросит, любит ли он Роксану, тот ему прямо ответит: да! Куденей отбрешется, за него и браться не нужно. А вот Лешко…
— Толку-то от этого? Вся дружина любит её. Вот если бы он сказал, что у них всё было!
— Этого он не скажет даже под пыткой, — вздохнул Сигурд. Опять пригладив усы, он крепко задумался. Потом снова заострил взгляд на своего друга, — а почему Калокир не поехал с князем охотиться?
— Потому, что он очень занят. Курит гашиш.
Сигурд оживился.
— Так это ведь хорошо! Пожалуй, преподнеси ему в дар как можно больше гашиша. Самого лучшего! Пускай курит.
— Что ты задумал, Сигурд?
— Хорошее дело! Ещё вопрос. Уверен ли ты, что эта Маришка нравится Святославу?
— Да, я уверен. Другие девки рассказывали. Он сам этого не скрывает, когда напьётся.
— Отлично!
Сигурд внимательно поглядел в распахнутое окно — на горы правобережья, покрытые густым лесом. Солнце, садясь за них, обдавало лес таким жаром, что снег сползал с деревьев ручьями. По оседавшим сугробам бурно бежали они к Днепру. Помолчав, Сигурд негромко прибавил:
— Днепр за месяц лёд поломает и в берега войдёт.
— Ну, и что? — не понял Свенельд.
— Святослав, должно быть, перед походом закатит пир на весь мир?
— Это несомненно!
— А ты сумеешь за месяц уговорить Святослава провести пиршество не в его, а в твоём дворце?
У Свенельда челюсть отвисла.
— В моём дворце? Такой пир?
— А что в нём особенного?
— Пир тысяч на пять человек! Княжеский дворец будет мал для такого пира! Что ж говорить про мой?
— Ну, столы для младшей дружины можно поставить и во дворе, ведь будет уже середина мая.
— Но Святослав откажется пировать у меня!
— Он с радостью согласится, как только ты ему скажешь, что готов взять на себя расходы.
— Но ради чего всё это?
Сигурд не спешил с ответом. Сперва он вновь наполнил свой кубок красным вином из кувшина, и лишь затем объяснил:
— Да ради того, чтоб наш побратим Эдмон был нами доволен.
Свенельд скорее встревожился, чем обрадовался.
— Сигурд! Скажи мне, что ты задумал?
— Сейчас поймёшь. Нужно сделать так, чтобы на пиру присутствовала Маришка. Ну, и конечно, ты позовёшь Лешка.
— Погоди, — перебил Свенельд, — Лешка-то я позову, да он и обязан будет присутствовать, как телохранитель Роксаны. А вот Маришка без позволения египтянки вряд ли решится пойти на пир! Роксана же точно ей не позволит.
— Она на это решится. Блеск золота даст ей смелости. Ведь доселе ты ей платил только серебром!
— Ладно, предположим. А что же дальше?
— Дальше? Я позабочусь о том, чтобы этот пир стал для египтянки последним. Ты что, до сих пор не понял мою затею?
— Я понял твою затею, — важно кивнул головой Свенельд, — беда только в том, что и Калокир — не дурак. Он тоже её поймёт. Поймёт моментально, как только я начну уговаривать Святослава устроить пир у меня. И уж будь спокоен, он за Роксану самому чёрту глотку перегрызёт!
— Свенельд, я сказал: гашиш! Хороший гашиш. Такой, чтоб у Калокира отшибло нюх на полгода. Сейчас-то он плохой курит! Где ему было хороший взять, ведь он с сарацинами не в ладах! А вот мы — в ладах.
— Есть ещё Гийом, — напомнил Свенельд, — а он не глупее.
— Сейчас он сильно глупее. Ты что, не видишь — весна! Он сходит с ума от женщин. Берись за дело, Свенельд.
И Свенельд сейчас же взялся за дело.
Глава тридцать четвёртая.
Получив в подарок мешок гашиша, Калокир сразу начал приятно коротать месяц, оставшийся до начала похода. Через неделю, которую он провёл безвылазно в своих комнатах, его трудно стало узнать. Он весь отощал, пожелтел, оброс, глаза у него ввалились и потускнели. Благодаря всему этому и седым волоскам в чёрной бороде он в двадцать пять лет стал выглядеть на все сорок. К счастью, Иоанн вскоре это заметил и, пригласив цирюльника, постарался вернуть себе прежний облик.
С Рагдаем он почти не общался. Рагдаю, впрочем, было не до него. Он редко бывал во дворце. Если забегал, то перед рассветом, и сразу ложился спать. Вечером за ним заходил самый бесноватый во всей дружине — Талут, который не мог без соплей смотреть ни на одну юбку, слабо скрывающую упругость и длинноногость. При этом было ему всего лишь семнадцать лет. Вместе с этим самым Талутом Рагдай опять исчезал на неопределённое время. Как-то они позвали с собой Иоанна, но тот ответил, посасывая чубук, что женщина есть ужаснейшее орудие сатаны.
Святослав, вернувшись с охоты, принял Свенельда. Выслушав его предложение относительно пира, сказал:
— Посмотрим.
И Свенельд, вняв совету Сигурда, начал приготовления к торжеству.
Ему имело смысл поторопиться — весна была очень дружная. Солнце, словно очнувшись после своего мартовского бездействия, выжигало в степи проталину за проталиной. С каждым часом они росли. По ним ошивались в поисках корма стаи грачей и скворцов. Леса, оттаявшие и голые, неприглядно чернели над ослепительным зеркалом вешних вод. Ледоход на Днепре отметили широко, как Масленицу. По всем городам и весям Руси запахло блинами. Радостно зазвенели девичьи песни и развернулись гульбища. В Киеве прошли кулачные поединки между богатырями, известными всей Полянской земле. Вняв шуточным уговорам Гийома и Калокира, Икмор сразился с пятью. Шестого охотника драться с ним не нашлось. Хотел и Рагдай помериться силами с кем-нибудь, но ему патрикий без всяких шуток сказал, что если попробует, быть большой между ними ссоре. Ему, по его словам, не хотелось, чтобы Рагдай рисковал своей головой из-за ерунды.
Когда лёд сошёл, Днепр разлился по чёрной, вязкой степи до самого горизонта. Спустя неделю в Киев начали прибывать войска. Верховых явилось шестнадцать тысяч. Князь разместил их по теремам купцов и бояр. Под конец апреля он объявил Свенельду, что рассмотрел его просьбу и счёл возможным удовлетворить её. К маю леса и степь вовсю зеленели, а Днепр тёк в своих берегах. В полях начались работы.
Однажды, солнечным днём, киевляне на всякий случай схватились за топоры и вилы, вдруг увидав на Днепре великое множество кораблей, которые подходили на вёслах к устью Почайны. Часть кораблей причалила к пристани, остальные встали на якоря поблизости от неё. На берег сошли могучие войны в тяжких латах, вооружённые топорами, палицами и копьями. Это был тридцатитысячный отряд викингов, зимовавший в верховьях Ловати. Оглядевшись по сторонам, варяги неспешно двинулись к Киеву. Ярлы Эрик и Харальд шли впереди. Но не успели грозные скандинавы сделать и ста шагов, как из города им навстречу выехали Гийом и Лидул. От имени князя они приказали викингам воротиться к Днепру и сидеть около реки тихо. Варяги повиновались. Нарубив дров в прибрежном лесу, они развели у воды костры и стали мечтательно созерцать торговые караваны, двигавшиеся к Киеву берегом и рекой. По приказу князя морским разбойникам привезли вина и провизии.
На закате того же дня во дворце Свенельда начался пир. Он был бесподобен по своему размаху. Столы поставили во всех залах и во дворе. За ними расположились, кроме нескольких тысяч дружинников и наёмников, голосистые девки, без коих князь пировать не мог, бояре, купцы, послы и прочие гости. Лешко сидел за одним столом с Роксаной и Святославом, но вдалеке от них. Соседями ему были короткостриженый, гладко выбритый Иоанн-патрикий и его друг Рагдай. Они оба видели, что Лешко глядит на Роксану странно и с ним творится что-то неладное. Но Рагдай не знал, как к этому относиться, а Калокир и знать не хотел. Он сидел не только на лавке, но и на облаке, и его окружали не только пьяницы, но и ангелы. Как тут было о чём-то думать?
Гийом, Свенельд, Гордята, Яромир, Эрик произносили тосты за успех похода и за великого князя с его прекрасной Роксаной. Речи о ней заставляли Лешка бледнеть и опускать взгляд — ведь она и князь во время этих речей вели себя так, будто им на свадьбе кричали «Горько!» Лешко пил чашу за чашей и не закусывал, но вино нисколько не прибавляло ему веселья. По счастью, он обращал на себя внимание лишь троих, а все остальные были поглощены шумными застольными разговорами.
Пир гремел не только в залах дворца и возле него, но и на питейных подворьях. Их содержателям Святослав дал по гривне, чтобы они поили всех даром вплоть до зари. Поэтому крики «Да здравствует Святослав!» звучали той ночью по всему Киеву. Так же славили и Роксану. Как она выглядела на этом пиру? Очень необычно. На ней был жёлтый тюрбан, украшенный изумрудами, и симарра — приталенный флорентийский кафтан из алой парчи, имевший от пояса до углов прямого воротника застёжки на каждом дюйме. Этот кафтан сочетал черты европейского и персидского платья. Лиловые башмачки на ногах Роксаны с ним сочетались не менее гармонично, чем сарацинский тюрбан — с пышными, упругими кольцами знаменитых её волос. Глядя на Роксану в таком наряде, Иоанн мысленно её сравнивал с Клеопатрой, а заодно с Феофано. Не в первый раз патрикий занялся сопоставлением этих милых особ. И снова он призадумался, потому что не смог решить, какая из двух нынешних цариц совершеннее.
Египтянка много пила и часто смеялась, держа под столом ладонь на колене князя. Многие говорили ей вполне искренно, что она прекрасна, как никогда. И за целый вечер она ни разу не удостоила Лешка взглядом. То было неудивительно — все смотрели лишь на неё, и всякий старался лестью или остротами заслужить её благосклонность, а перед каждым тостом кто-нибудь из дружинников подносил ей чашу. Она не очень смотрела даже на своего любимчика Куденея и на Гийома с Филиппом, которые припадали к её рукам и предупреждали её желания чаще всех остальных, вместе взятых. Но истерзавшемуся Лешку казалось, будто Роксана его нарочно не замечает.
Сигурд терпеливо ждал, когда Святослав захмелеет. Тот пьянел медленно, несмотря на усердие виночерпиев. Он был весел и беззаботен. Порой Роксана, обведя взглядом лица гостей, что-то ему шёпотом говорила. Он улыбался. Многие воины и бояре произносили тосты. Их мало кто слушал, но вот когда взял слово Сфенкал, все в зале притихли. Икмор, подойдя к окну, рявкнул на весь Киев:
— Сейчас Сфенкал будет говорить!
И тотчас дворец, который дрожал от пьяного буйства на всех его этажах, и двор, также едва вмещавший развеселившихся удальцов, беззвучно оцепенели. Встав и подняв наполненный вином кубок, военачальник зычно провозгласил:
— Поход будет трудным, точно вам говорю! Болгары — народ упрямый. Хуже хазар. К войне они подготовились. Городов придётся брать много. Укреплены они хорошо. И надо просить богов, чтоб они защитили нас от коварства греков! Греки сейчас союзники наши, но вы их знаете.
— Уж давно пора им шею свернуть! — послышалось со двора. В залах раздались крики одобрения.
— Предлагаю выпить за то, чтобы Святослав через год сказал нам эти слова! — заключил Сфенкал. Многие взглянули на Иоанна-патрикия. Тот кивнул. Святослав немедленно сделал то же. Дворец качнулся от громового «Ура!» Все выпили. Пир пошёл ещё веселее.
После Сфенкала речь стал держать печенег Хильгур. Это был сын хана Челдая, уже три года с помощью золота Святослава тщившийся вырвать у своего отца верховную власть над степью. Он извинился перед великим князем за то, что не смог привести под его знамёна ни одного бойца, хотя обещал отряд в триста сабель. Князь заявил, что ничего страшного, он к такому уже привык — одна египтянка тоже пообещала ему на днях очень интересную штуку, но вместо этого начала чесать языком. По зале пробежал смех. Хильгур молча сел. По его лицу было видно, что он не думал отделаться так легко. Вслед за печенегом встал Дмитр, племянник царя Петра. Пока он нёс вздор, стараясь перекричать остальных участников пира, не обращавших внимания на него, Калокир усиленно заставлял работать свой задымлённый ум. Он хотел понять, почему сидевший напротив Лев Диакон глядит на него с паническим страхом. Наконец, понял. Юный хронограф, уже достаточно хорошо знавший язык руссов, уловил смысл речи Сфенкала и, уж конечно, не пропустил кивок, которым он, Иоанн, одобрил ту речь. И что оставалось делать? Разве что улыбнуться Льву Диакону. Именно так патрикий и поступил.
Через полчаса внезапно ушёл Филипп. Причину ухода он объяснил лишь одной Роксане, которая напоследок дёрнула его за ухо и шепнула ему какое-то наставление. Проводив тысяцкого взглядом, Свенельд объявил Сигурду, что пора действовать.
— Но он трезв, — возразил Сигурд, указав на князя.
— Он будет трезв до утра! Если хмель не взял его сразу, не возьмёт вовсе.
— Гм! Ну тогда давай всё же подождём, когда он отсядет от этой суки. Он обязательно это сделает! И, должно быть, прямо сейчас…
Действительно, к Святославу подошли с кубками Гийом, Куденей, Ратмир и два сотника. Выпив с ними, Святослав встал, велел им побыть с Роксаной и пошёл к девушкам за соседним столом. Роксана поджала губы, однако этим и ограничилась. Она знала, что лучший способ наскучить до тошноты — это быть ревнивой, и потому примирилась с тем, что её возлюбленный никогда не упустит случая почесать языком с красотками. Куденей, склонившись к уху Роксаны, шепнул ей что-то. Она взмахнула рукой, и он убежал следом за дружком, сперва эту руку поцеловав. Что за неотложное дело вдруг у него возникло, так и осталось невыясненным. Исчезли и оба сотника, но без спросу и неприметно, верно поняв, что о них едва ли кто-нибудь вспомнит. Они были смущены просьбой Святослава. Гийом с Ратмиром, менее робкие, сели возле Роксаны и принялись развлекать её болтовнёй. Отвечая им, она наблюдала за Святославом.
Два старых ярла ошиблись — князь уже был прилично навеселе, едва на ногах стоял. Подсев к девкам, которые радостно завизжали, он осушил ещё один кубок, потом обнял сразу двух милашек. И начался у них разговор. Девушки смеялись, гладили князя по волосам.
И вот как раз тут в залу вошла Маришка. Она была босиком и в узком голубеньком сарафанчике. Он недурно на ней смотрелся. Ноги служанки были довольно грязными, потому что на улице начал моросить дождик. Лицо Маришки казалось таким спокойным, что у Сигурда тревожно забилось сердце — уж не пьяна ли она сверх меры? Он торопливо встал и двинулся ей навстречу.
— Ты бы хоть ноги вымыла, дура, — тихо сказал он ей, когда они поравнялись.
— Роксана вылижет их своим языком, — был ответ Маришки, которая ни на миг не остановилась. Многие провожали её очень удивлёнными взглядами, ибо знали, кто она есть и за что Роксана её не любит. Другим она приглянулась. Один из молодых воинов весьма грубо с ней пошутил, другой ущипнул её за бедро. Она на обоих плюнула, не замедлив своих шагов.
Роксана заметила её раньше, чем Святослав. Как раз в тот момент Маришка случайно к ней повернулась, и по спине Гийома, который не упускал ничего, прополз холодок. Увидев глаза Маришки, франк осознал, что будет беда. Египтянка жестом велела ей подойти. Маришка послушалась. Задрав нос, она круто обогнула угол стола и сразу же оказалась перед своей госпожой. Все, кто наблюдал за Маришкой издали, потеряли к ней интерес, решив, что она пришла доложить о чём-то Роксане.
— Какого чёрта ты здесь, паскудница? — очень тихо, сквозь зубы спросила та, взяв Маришку за руку.
— Это не твоё дело, — грянул ответ. Гийом и Ратмир мгновенно переглянулись. Пальцы Роксаны сильнее сжали запястье девушки. Та, кривясь, потребовала:
— Пусти!
— Говори сейчас же, как ты посмела сюда явиться? Свенельд позвал тебя, тварь?
— А ежели не скажу?
— Тогда сей же час пойдёшь к Ибрагиму и передашь ему мой приказ…
— Да хватит уже приказывать! — раздражённо выкрикнула Маришка, сделав попытку освободиться, — хоть ты и госпожа великая, Святослав твой приказ отменит! Сама пойдёшь к Ибрагиму.
— Тебя позвал сюда Святослав? Это любопытное заявление.
И Роксана выпустила Маришку. Та сразу бросилась к князю, хоть вовсе и не казалось, что тот нуждается в дополнительной собеседнице.
— Что за глупости? — торопливо сказал Гийом и вскочил, — я пойду к нему и спрошу, спрошу прямо. Пусть он немедленно подтвердит или опровергнет её слова! Если она лжёт, я просто её убью.
— Я иду с тобой, — поднялся Ратмир.
— А ну, быстро сели! — скомандовала Роксана, да таким тоном, что у обоих воинов подогнулись колени, благодаря чему приказ был исполнен. Пристально глядя на Святослава, сидевшего к ней спиной, Роксана прибавила: — Я хочу всё это увидеть.
Её рабыня приблизилась к Святославу так же уверенно и приветливо, как она подбегала к юному конюху. Сходу хлопнула по плечу. Нисколько её не смутило то, что князь в это время пил. Тот поставил кубок и повернулся к ней. Они обменялись несколькими словами, после чего Святослав потеснил двух соседок справа и подал Маришке руку. Маришка поцеловала её. Затем, перепрыгнув лавку, она бестрепетно взобралась на колени к князю. Тот её обнял, и их уста почти сразу встретились. Было очень похоже, что эта встреча произошла нечаянно. Но она оказалась не мимолётной.
Роксана вдруг заявила, что ей ужасно хочется пить. Она взяла чашу, стоявшую перед ней. Гийом и Ратмир наблюдали молча, как и другие гости, ещё способные наблюдать. Вряд ли таковых оставалось больше десятка.
— Вы только гляньте! — схватился за голову Рагдай, увидев, как Святослав с Маришкой целуются, — только гляньте!
— Мать моя женщина! — заморгал Иоанн-патрикий, скользнув глазами по направлению его взгляда, — с ума он, что ли, сошёл?
В этот миг к Лешку, который был также ошеломлён, подошла служанка, менявшая на столе посуду. Склонившись к уху дружинника, она что-то ему шепнула. Лешко сейчас же поднялся. Ему в лицо ударила кровь. Даже не взглянув на служанку, он, как безумный, уставился на Роксану. Та пила мёд из чаши, не сводя взгляда со своего возлюбленного. При этом её глаза казались невидящими, как будто она спала и смотрела сон, забыв сомкнуть веки. По слухам, с ней иногда такое происходило. Когда она поставила чашу, Гийом вновь сделал движение, чтобы встать. От Роксаны это не ускользнуло. Она схватила Гийома за руку.
— Ты куда?
— К нему!
— Нет, Гийом! Останься. Это приказ. Ты слышишь?
Гийом опять подчинился. Во время этого разговора Лешко проследовал за служанкой в узенький коридор, примыкавший к зале. Он начинался недалеко от стола, за которым князь целовал Маришку под злобный шёпот других девиц. Иоанн с Рагдаем не обратили внимания на уход своего соседа, так они были изумлены.
— Да это служанка Роксаны, — узнал, наконец, Рагдай слегка горбоносый профиль Маришки, когда она и князь на одну минуту отклеились друг от друга, — весь Киев знает, что эта беловолосая дрянь её ненавидит!
Патрикий вдруг огляделся, и его взгляд стал обеспокоенным.
— Где Лешко?
— Не знаю, — сказал Рагдай. Он не понимал, для чего сейчас нужно вспоминать про телохранителя египтянки. Гораздо больше его интересовала она сама. Тем временем, Святослав и Маришка уже что-то обсуждали, ласково взявшись за руки. Больше говорил князь. Внимая ему, Маришка несколько раз поворачивалась к Роксане и улыбалась. Другие девки сидели не шевелясь, опустив глаза. Роксана не сомневалась, что Святослав и Маришка сейчас решают её судьбу. И вдруг она услыхала над своим ухом шёпот горничной девушки:
— Госпожа Роксана! Лешко велел мне просить тебя следовать за мною.
— Куда идти за тобою? — тихо проговорила Роксана, не шевелясь. Маришка и Святослав опять целовались.
— Туда, где он тебя ждёт, — сказала Служанка. Прежде чем встать, Роксана сняла башмачки. Гийом догадался, зачем она это сделала. Он как раз накануне читал дочкам Яромира книгу Исход и остановился на месте, где Моисей оказался перед горящим кустом. Когда египтянка встала, Гийом сказал ей:
— Роксана, не делай глупостей.
Она положила ладонь на его плечо.
— Гийом! Дай мне слово, что не пойдёшь за мною. И никого не отправишь.
— Не дам, — решительно сказал франк. Дурной взгляд Роксаны сделался страшным.
— Если ты так, тогда я убью себя! Клянусь Богом!
Конюший молча вздохнул. Роксана продолжила более мягким тоном:
— Гийом! Я молю тебя, дай мне слово. Исполни мой последний приказ. Ради Иисуса, Гийом!
— Пусть всё будет так, как ты хочешь, — пожал плечами конюший. Этого было вполне достаточно для Роксаны. Она кивнула.
— А теперь ты, Ратмир!
— Даю слово, — нехотя отозвался молодой тысяцкий, сдвинув брови.
Последний взгляд египтянки был устремлён не на тех, кто предал её. Он скользнул по всем участникам пира, многие из которых уже ничего не слышали, кроме собственных голосов, и мало что понимали, кроме лишь одной вещи: завтра им предстоит идти на грабёж, на очень большой грабёж. От этой прекрасной мысли им было бы очень весело даже и без вина. Роксана подумала: «Если я вдруг растаю сейчас или провалюсь, то ни одному из них не взгрустнётся даже, хоть все они меня знают и час назад восторгались мной, как богиней. Мой Гийом прав — пусть всё будет так, как я захочу!»
Тряхнув волосами, Роксана без башмачков последовала за девушкой. Калокир и Рагдай заметили это.
— Всё ясно, заговор, — окончательно упал с облака Иоанн и тут же поднялся из-за стола, — скорее, за ними!
— Надо бы взять с собой Святослава, — с меньшей решимостью встал Рагдай.
— Какой к чёрту Святослав? Он хуже бревна! Идём, каждое мгновение на счету!
Вбежав в коридор, куда две служанки поочерёдно ввели Лешка и Роксану, друзья сейчас же остановились. Дорогу им преградила окованная железом дверь. Рагдай её дёрнул. Она была заперта. Выломать её голыми руками, тем более без большого шума, было нельзя.
— У этого коридора точно есть другой выход, — сказал Рагдай, — и где-то он примыкает к главному коридору! Нужно лишь найти, где.
— Ничего не выйдет, — сделав два шага взад и вперёд, заявил патрикий, — тут всё рассчитано точно. Я теперь должен быть рядом с князем, иначе он наломает дров и всё к чертям рухнет! Дружина любит Роксану.
— Ну так пошли к нему!
Иоанн-патрикий внезапно заколебался. А что он мог сказать сейчас Святославу, который был сильно пьян? Что не нужно верить своим глазам? Или что Роксана внезапно сошла с ума, но всё образуется, и что все кругом виноваты, кроме неё? Это был тупик.
Глава тридцать пятая
Заперев дверь, которая вскоре остановила Рагдая и Калокира, девушка провела Роксану до середины тёмного коридора и там открыла другую дверь, боковую. За ней была небольшая комната, озарённая четырьмя свечами в глиняном поставце. Она, судя по всему, служила жилищем какому-нибудь приказчику или стольнику. В ней были кровать, лавочка и стол. Около кровати стоял Лешко. При виде Роксаны он сделал шаг ей навстречу. Служанка же, прикрыв дверь снаружи, с громким и быстрым топотом пошла дальше по коридору. Пока стихали её шаги, Лешко и Роксана молча глядели в глаза друг другу. Потом Лешко произнёс:
— Здравствуй, госпожа.
— Здравствуй. Ты разве был на пиру?
— Да, был. После мятежа Гийом мне велел приглядывать за тобой на всех торжествах.
— Я тебя не видела.
Очень тихо подойдя к двери, Роксана резко её открыла. За дверью не было никого. Прислушавшись, египтянка снова её захлопнула и надвинула на неё дубовый засов. Затем она повернулась опять к Лешку.
— Не думай, что я боюсь. Мне бояться нечего. Я пришла сюда умереть.
— Что ты говоришь? — прошептал дружинник, — может ли быть такое?
— А что ты хотел услышать? Что я хочу связать с тобою свою судьбу до самого гроба? После того, как это не вышло со Святославом, а прежде — с Богом?
— Роксана! Я…
— Я знаю, кто ты, — холодно и громко молвила египтянка, — а вот теперь подумай, кто я!
На последнем слове голос её сорвался, как человек, наступивший на ледяную кромку обрыва. Внезапно припав к груди ещё большего, чем она, страдальца, наложница Святослава громко заплакала.
— Тише, тише, — забормотал Лешко, оказавшись вынужденным заняться делом, хуже которого не придумаешь — оправданием перед любимой женщиной человека, который был любим ею и заставлял её мучиться, — он ведь пьян! Он не понимает, что делает.
Но Роксана не унималась. Она шептала проклятия и глотала горькие слёзы. Неловко, скованно обнимая вздрагивающее тело прекраснейшей из цариц, Лешко повторял:
— Роксана, не плачь! Он пьян!
— Но она трезва! — скулила Роксана, сжимая пальцами плечи воина, — и она никогда не посмела бы говорить со мной таким тоном, если бы сомневалась, что он её защитит, что он уже променял меня на неё! И он доказал, что именно так и обстоит дело! Он меня предал, он никогда меня не любил! Любовь не проходит так! Не проходит!
— Именно так она и проходит, — тихо сказал дружинник. Роксана всхлипнула, а потом неожиданно подняла на него мокрые глаза. Они так сияли, будто бы в них отражались не огоньки восковых свечей, а звёздные небеса.
— И твоя, Лешко? Твоя любовь тоже сгинет?
— Моя пропадёт не раньше, чем я умру. И ты это знаешь. Она сильнее меня. И она сильнее даже богов. Я просил богов её у меня забрать. Так просил, что камень бы сжалился надо мной! Неужели боги черствее камня? Не может этого быть.
— Очень даже может! Но не беда. Если я и стала твоим проклятием, то, поверь, это ненадолго. Я не могу пройти до конца ни один из своих путей. Если бы я стала принадлежать тебе и только тебе, ушла бы твоя любовь! Да и в любом случае через год-другой она испарится.
— Не раньше, чем я умру, — повторил Лешко.
— Ну, так получай!
С внезапной решимостью оттолкнув его от себя, она стала размыкать бесчисленные застёжки своей симарры. Лешко стоял неподвижно и наблюдал. Чем глубже он вглядывался в глаза своего проклятия, обездвиженные неистовством, тем сильнее ему хотелось броситься наутёк. Да только куда?
— Помоги же мне! — крикнула Роксана, разодрав палец яхонтовой застёжкой, — разве ты хочешь, чтоб я здесь истекла кровью?
— Нет, — ответил Лешко и подступил к ней. Как только он неуклюже взялся за дело, оно его увлекло, тем более что Роксана вовремя повернулась к нему спиной и после того, как кафтан был сброшен, быстрым движением задрала тонкую рубашку. Видимо, второпях она не учла, что эта рубашка была распашная, с поясом. Но затем пояс был развязан, рубашка с шелестом соскользнула по обнажённому телу.
— Именно так! — радостно воскликнула египтянка, вскинув над головою тонкие руки. Они задели тюрбан, и она решила не расставаться с ним до конца. Она себе очень нравилась в этом жёлтом тюрбане с перьями белой цапли. Недурны были и башмачки, снятые на случай, если придётся бежать. Но всё же Гийом не совсем ошибся, подумав про Моисея. Короче, всё было сложно.
Задняя стена комнаты была вся целиком сделана из досок, подогнанных без единой щёлочки. Но одна из них имела отверстие от сучка. Свечи на столе оплавлялись, бесшумно роняя воск. Лешко уже нёс голую Роксану к кровати, когда она закричала, прильнув к нему с такой силой, что у него едва не остановилось дыхание:
— Стой, Лешко! Погоди! Я должна сказать тебе кое-что.
Дружинник остановился. Она глядела на него так, что он сам внезапно как бы увидел себя откуда-то сверху. Ему на сердце столь же внезапно легло спокойствие. Это было больше, чем счастье.
— Что ты мне хочешь ещё сказать?
— Хочу попросить прощения! Если ты не сможешь меня простить за то, что сейчас случится, мне будет слишком тоскливо там!
— И что же должно случиться?
— Сюда войдёт Святослав! Он здесь, он за дверью! Это ловушка! Нам из неё не выбраться!
Лешко вскинул свою чубатую голову. В тот же миг дверь с треском и грохотом распахнулась от сокрушительного удара ногой. Засов отлетел к противоположной стене. Вошёл Святослав. Калокир, Рагдай, много других воинов и слуга со связкой ключей остались за дверью. Глаза Лешка потемнели. Поставив на пол Роксану, он широким рывком вытянул из ножен дамасский меч и бросился на того, кого она обожала сильнее жизни и ненавидела больше смерти.
Часть третья
Царица Дуная
Глава первая
Однажды вечером, в конце мая 967 года, на постоялом дворе близ Константинополя, а точнее — в одной из комнат, сидели за небольшим столом молодая женщина и мужчина лет тридцати пяти. Они ели жареных куропаток и пили кипрское вино. Никто не прислуживал этим двум богато одетым людям, ибо они нуждались в уединении. Голоса прислуги и постояльцев из других комнат, а также запахи из конюшни не раздражали их, потому что грубая обстановка обоим была привычна. Неудивительно — женщина была дочерью содержателя кабака и только в семнадцать лет сделалась царицей Восточной Римской империи, а её сотрапезник давно прослыл распутным бродягой и дуэлистом. Он был племянником василевса Никифора, то есть мужа императрицы. Звали его Иоанн Цимисхий.
На Феофано был длинный плащ с капюшоном. Последний, если она его надевала, делал её лицо трудноузнаваемым. Тем не менее, все свои драгоценности, в том числе и золотой обруч для головы, царица сняла. После второй чаши Цимисхий с явной иронией заявил, что без побрякушек прекрасная Феофано напоминает святую мученицу Татьяну, образ которой висит в соборе Святой Софии.
— Только сейчас? — спросила императрица, сгрызая с косточки куропатки хрящик, — а в спальне?
— Конечно, когда кричишь, — сказал Иоанн. Царица расхохоталась. Надо сказать, что трапеза шла под её пространные монологи, которые делались тем пространнее, чем хитрее и искромётнее становились её глаза от вина. Цимисхий глядел в окно. Он видел закат в белых облаках над розовыми холмистыми далями и большую дорогу, ведущую на восток. По ней двигались торговые караваны. Крики погонщиков, осыпавших яростными ударами лошадей, верблюдов и мулов, были для любознательной Феофано порой небезынтересны. Приглядываясь к погонщикам и купцам сквозь облака пыли, она старалась определить, из какой страны идёт данный караван.
— Как ты полагаешь, кто мог вчера подслушать наш разговор? — спросил Иоанн, чтоб не дать царице снова заговорить о глупостях.
— Кто угодно, — произнесла Феофано, сделав глоток вина, — будто ты не знаешь, что логофет наводнил дворец своими шпионами! Я бы не удивилась, если бы выяснилось, что они проникли и в гинекей.
— Ты подозреваешь своих служанок?
— Цимисхий, ну что за вздор? Как мог ты такое предположить? Ведь все эти дочки патрикиев и магистров безумно любят меня! Знаешь, как им нравится мыть мне ноги? Нет-нет, серьёзно — они каждый вечер спорят, чья нынче очередь это делать, но я, признаться, не плачу от умиления.
— Ты права, — кивнул головой Цимисхий, и они выпили, звякнув чашами. Иоанн продолжал глядеть на торговый путь под амфитеатрами облаков, пропитанных красным светом заката. Царица с неудовольствием прикоснулась к руке приятеля.
— Иоанн! О чём ты опять задумался?
— О тебе.
— Ну, это понятно! А кроме этого?
— Об Игнатии Нарфике. Можно ли ему доверять?
— Игнатию? Можно. Он меня любит.
— Да, но он слишком честолюбив.
— А кто обеспечит ему карьеру лучше, чем я? Иоанн, послушай! Он ведь сегодня утром уведомил нас о том, что ты должен покинуть Константинополь, так как мой муж приказал ему взять тебя под стражу. Игнатий попросту спас тебя, рискуя своей карьерой и своей жизнью! Так почему ты засомневался в нём?
— Он отлично знает, что ты его уничтожишь, если со мной случится беда.
— Ну, так будь спокоен!
— Вот это было бы глупо. Ему известно, где я сейчас нахожусь. Он сможет исполнить приказ царя, оставшись в твоих глазах безупречным.
— Да как такое возможно?
— Подумай. Ты ведь не дура, насколько я тебя знаю.
Императрица задумалась, опустив изумрудный взор на сильные, загорелые руки своего друга, лежавшие на столе. Ей очень хотелось осыпать их поцелуями. Но она понимала, что это сейчас Цимисхия разозлит, и тогда беда! Он может вспылить. Конечно, ему сейчас не до нежностей. И прекрасная Феофано вдруг заявила негромким голосом, допуская в него оттенки и непреклонности, и мольбы:
— Иоанн! Если ты уходишь, то я — с тобой.
— Нет, ты нужна здесь, — отрезал Цимисхий, даже и не взглянув на царицу, — а кроме этого, мне придётся объехать немало стран за короткий срок. Сама понимаешь, ты мне в дороге будешь обузой.
— Какие же у тебя дела в других странах?
— У меня много дел, кроме беготни от верных тебе шпионов и палачей твоего супруга.
— Ах, да, конечно! Цари, султаны и короли тебя уже ждут для переговоров! Очень смешно. Да только кто тебя впустит к ним?
— Ты что, плохо знаешь купца по имени Авраам?
— Я знать его не хочу. Когда ты вернёшься?
— А это лишь от тебя зависит. Было бы глупо мне возвращаться сюда затем, чтоб занять здесь прежнее положение или быть убитым.
В дверь постучали.
— Это мой маленький сволочонок, — с сентиментальностью закатила глаза царица и громким голосом объявила, что позволяет войти. Цимисхий на всякий случай взялся за рукоятку меча, который лежал на соседнем стуле. Вошёл Никифор Эротик, одетый как состоятельный горожанин. Он без особенного усердия поклонился императрице, потом уселся за стол.
— Ну, что? — спросил Иоанн Цимисхий, пододвигая секретарю кувшин с кипрским вином.
— Время ещё есть, — сказал канцелярский служащий, смочив горло, — Игнатий пообещал, что нынче никто сюда от него не сунется. А вот завтра он будет вынужден дать приказ прочесать предместья. В противном случае это сделает легаторий, сперва отдав Игнатия палачам.
— Отлично, — кивнул Цимисхий, опять взглянув на дорогу, — поеду ночью.
— Тебе нельзя отправляться в путь одному! — воскликнула Феофано.
— Устами солнцеподобной глаголет истина, — поддержал царицу Никифор, — ведь по твоим следам отправятся опытные убийцы! Кроме того, дороги кишат разбойниками. Один ты сможешь отбиться от четверых, а с надёжным другом — от восьмерых. Разница большая. Возьми попутчика, хорошо владеющего оружием.
— Да откуда мне его взять? Кому я могу доверить не только свою собственную жизнь — чёрт бы с ней, но жизнь и судьбу царицы?
— Рашнару, — тут же без колебаний отозвалась Феофано. Цимисхий долго глядел на неё с немым изумлением, а потом насмешливо покачал головой.
— Ты сошла с ума! Твоему Рашнару, который только лишь об одном мечтает — о моей смерти?
— Она права, — опять согласился с императрицей Никифор, — возьми, пожалуй, Рашнара. Он одолеет в схватке десятерых. Многих из возможных убийц он знает в лицо. И он тебе будет предан.
— Да вы, я вижу, оба лишились разума от вина! Влюблённый в неё Рашнар будет предан мне?
— Как собака, — тихо и мелодично пропела императрица, — я свою силу знаю. Он будет делать то, что я прикажу ему. Вот и всё.
Иоанн задумался.
— Хорошо, — пожал он плечами чуть погодя, — пусть будет Рашнар.
Секретарь поднялся.
— Тогда пойду, позову его.
Что-то вспомнив, он вновь уселся и объявил смущённым тоном растяпы:
— Друзья мои! Я забыл сообщить вам новости. Святослав выступил в поход.
— Друг мой, эта новость — из числа тех, о которых можно не сообщать, — заметила Феофано, — разве он мог поступить иначе? Ты лучше мне объясни, почему нет писем от Варды Склира?
— Я думаю, они есть, — возразил Никифор, хлебнув вина, — просто Лев Мелентий и василевс не считают нужным о них докладывать ни тебе, ни мне. По вполне понятным соображениям.
— По каким же?
— По тем же самым, в связи с которыми Иоанн сейчас тут, а завтра окажется в сотне миль от Константинополя. Лев Мелентий знает, что ты вовлечена в заговор.
— Чёрт бы с ним, — махнула рукой царица.
— Но я могу тебе кое-что сообщить, о богоподобная, — продолжал Никифор, сделав ещё глоток, — Варда Склир с войсками — уже на подступах к Антиохии, и на днях начнётся осада.
— Откуда ты это знаешь?
— Императрица! Какая была бы от меня польза, если бы я не знал абсолютно всё, что следует знать тебе?
— Никифор, — снова вступил в разговор Цимисхий, — ты, кажется, не договорил про архонта руссов.
— Да, да, действительно! Основная новость состоит в том, что он разругался со своей шлюхой.
— Из-за чего? — спросила царица.
— О, это потрясающая история! Накануне дня выступления Святослав застал египтянку с её красивым телохранителем. Тебе это ничего не напоминает, душа моя?
— Не дерзи! Что значит, застал? Они были голые?
— Она, вне всяких сомнений, да. Он — вряд ли, поскольку обнажил меч, который висел у него на поясе, и хотел убить Святослава. Но с князем был один из его дружинников — кстати, друг Калокира, некто Рагдай. Он защитил князя, забрызгав голую шлюху кровью её приятеля.
— Он убил любовника египтянки? Друг Калокира?
— Да, моё счастье.
— Без Калокира, значит, не обошлось? — задумалась Феофано, — это прелюбопытно! А как, в итоге, князь поступил с госпожой днепровской горы?
— Да можно сказать, что никак. Оставил ей её терем, охрану, девок, и — двинулся на Дунай.
— Так он не ревнив?
— Не знаю, императрица. Все говорят, что он её сильно любит, но больше к ней не притронется никогда. Скорее всего, он просто решил подумать, как теперь быть.
— Бедняжка, бедняжка, — пробормотала императрица. Никифор сперва не понял, кого она имеет в виду, а потом решил, что обоих.
— С какими силами Святослав выступил в поход? — вернул Иоанн разговор в менее глубокое русло.
— Я слышал, что у него двадцать тысяч конницы и от тридцати до сорока тысяч викингов на ладьях, — ответил Никифор.
— Болгарский царь соберёт против него больше!
— Болгарский царь выставит толпу, а не армию. У него нет таких полководцев, как, например, Сфенкал.
Дав такой ответ, Никифор Эротик сделал последний глоток вина, поднялся и протянул Иоанну руку.
— А разве ты не вернёшься сюда с Рашнаром? — спросил Цимисхий, крепко её пожав.
— Для чего?
— Чтобы проводить во дворец царицу.
— Нет, я уж лучше пришлю с Рашнаром какого-нибудь схолария. От него толку в этом деле будет побольше, чем от меня.
— Ну, тогда прощай.
— До встречи, мой друг! До завтра, императрица.
— Георгий Арианит ещё не давал о себе вестей? — спохватилась фея, когда Никифор был уж одной ногой в коридоре.
— Он обещал вскоре появиться и отчитаться.
Как только дверь за секретарём закрылась, Цимисхий выпил ещё, а затем поднялся и лёг на узенькую кушетку возле окна, свесив одну руку пальцами к полу, другую вытянув вдоль бедра. Глаза у него закрылись.
— Ты спать собрался? — воскликнула Феофано, — сейчас прискачет Рашнар!
— Не раньше чем через три часа он прискачет.
Солнце зашло за море. Цимисхий дышал во сне глубоко и ровно. Сев на кушетку, императрица при свете яркой луны и звёзд долго созерцала его лицо — слегка загорелое, горбоносое, обрамлённое длинными светлыми волосами и рыжеватой бородкой. Никто, хоть раз увидев это лицо хоть мельком, уже не мог его позабыть. Феофано знала, что Господь создал этого невысокого человека в обличье демона на её погибель. И на её короткое счастье — столь же короткое, сколь огромное. Ничего поделать с этим было нельзя.
Царица и не заметила, как вошёл Рашнар. Он остановился в дверях и долго стоял, глядя на неё с той же болью, с какой она взирала на спящего Иоанна. Близилась полночь.
— Я здесь, — вымолвил Рашнар. Феофано вздрогнула, повернулась к нему.
— Ты здесь? А где твой попутчик?
— Ждёт во дворе, с лошадьми.
— Отлично. Твой друг Никифор сказал тебе, что мне от тебя нужно?
— Да. Но я бы хотел, чтоб ты мне сказала это сама.
— Зачем тебе это надо? А, да, действительно — я забыла, что ты у меня не сообразительный!
Молодой варяг промолчал. Глядя ему прямо в глаза, царица продолжила:
— Я приказываю тебе отправиться с Иоанном, сопровождать его всюду, где он решит побывать, и оберегать его от врагов.
— Кто его враги?
— Люди логофета. Люди Игнатия Нарфика. Есть ещё, но я их не знаю. Если он возвратится целый и невредимый, можешь рассчитывать на мою великую благосклонность. Если же с ним что-нибудь случится, ты ко мне больше не прикоснёшься. Никогда в жизни. И не увидишь меня. Ни разу. Всё понял?
— Как во дворце воспримут моё неожиданное исчезновение? — спросил викинг, будто и не услышав угрозы, — я ведь этериарх, а не поломойщик.
— Об этом я позабочусь.
— Для путешествия нужны деньги.
— Об этом я уже позаботилась. У него в карманах — всё то, что ты ещё утром видел в моих ушах и на моих пальцах. Этого хватит даже на кругосветное путешествие.
И царица тряхнула Цимисхия за плечо. Тот мигом проснулся и вскочил на ноги. Дружески поприветствовав молодого этериарха, он до краёв налил ему вина в чашу, чего не сделал для предыдущего собеседника. Рашнар молча принял чашу и выпил. Тем временем, Иоанн повесил на пояс меч и сказал:
— Пора.
Они втроём вышли. Двор был заставлен телегами и возами. Их охраняли слуги. Схоларий, который прибыл с Рашнаром, ждал у ворот, держа под уздцы двух осёдланных лошадей. Рашнар и Цимисхий сели на них. Склонившись с седла, Иоанн коснулся губами губ Феофано, которая поднялась на цыпочки. А потом слуга приоткрыл ворота, и оба всадника, каблуками ударив своих коней по бокам, помчались галопом по опустевшей дороге, залитой светом луны. Их рыжеволосая госпожа глядела им вслед, пока они не исчезли между холмами. Глаза молодой царицы ярко блестели от неподвижных слёз. Мучительно, как повязку от раны, оторвав взгляд от звёздного горизонта, она сказала своему воину:
— Поспешим!
Тут к ней подошёл хозяин. Отвесив низкий поклон, он подобострастно спросил, нет ли нареканий. Царица вместо ответа дала ему золотой, накинула капюшон до самого носа и, опершись на руку схолария, побрела с ним в Константинополь.
Глава вторая
К началу 967 года, в преддверии нашествия руссов, болгарский народ и знать сплотились вокруг царского семейства. Это единодушие было очень скоро убито грабительскими поборами для усиленной подготовки к войне, однако в течение трёх-четырёх недель дело обстояло именно так, и никак иначе. Даже камитопулы, то есть сторонники Святослава, решительно заявили о том, что будут биться с ним насмерть. Вся северная Болгария превратилась в огромный военный лагерь. Все города в нижнем Подунавье были укреплены, и были усилены гарнизоны. К устью Дуная начали стягиваться войска числом до тридцати тысяч конницы и сорока тысяч пехоты. Возглавил их Самуил, троюродный брат Петра.
Тем временем, Святослав со своей дружиной двигался вниз берегом Днепра не спеша. Всадники подолгу охотились на степных копытных животных, стреляли гусей и уток в прибрежных зарослях. Получалось, что корабли варягов шли вровень с конницей. Ночи в мае были короткими, но под звёздным небом возле костров спалось хорошо, и на зорях войско возобновляло путь со свежими силами. Этот путь от Киева до Лимана занял тридцать семь дней. Калокир всё время ехал верхом, а Лев Диакон плыл с викингами. Во время ночных стоянок Иоанн старательно избегал встреч с хронографом, приглашая к княжескому костру как можно больше дружинников, чтобы рядом не оставалось места. Словом, во время пути на юг патрикию и писателю пообщаться не довелось.
Добравшись до моря, армия разместилась около устья Днепра для ночного отдыха. Это был последний привал перед её временным разделением. На рассвете варяги должны были отплыть к устью Дуная, а руссы — скакать к Днестру, где их ожидал полуторатысячный отряд угров. Это были союзники Святослава, решившие поучаствовать в покорении им Болгарского царства. Лев Диакон не остался на вышеупомянутую ночёвку. Он попросился на борт соляной галеры, которая шла на вёслах с Готских Климатов в Константинополь и завернула в Днепр для пополнения запасов пресной воды. Хозяин галеры, богатый купец-ромей, решил его взять. Пока корабельщики наполняли водою бочки, а воины Святослава садились ужинать, Калокир и Лев Диакон немножко поговорили, стоя на берегу. Над морем сгущались сумерки. Сквозь размеренный рокот волн звучали голоса чаек.
— Ты, значит, не поплывёшь со мною? — спросил молодой хронограф, пытливо глядя на Калокира.
— Не поплыву, — прозвучал ответ.
— Почему? Разве твоя миссия не окончена?
— Ещё нет, как видишь.
Лев Диакон промолчал.
— Передай царице мою признательность за её чудесные письма, — снова заговорил патрикий, — впрочем, прибавь, что она напрасно старалась, мучая ум свой высоким слогом. Я и без этих писем остался бы неизменен в своей симпатии к ней.
— Хорошо, патрикий. Это твоё единственное напутствие для меня?
Калокир подумал и покровительственно смахнул с плеча юноши лепесток.
— Ещё одна просьба. Скажи Рашнару, что я ему благодарен от всего сердца. За что, он знает.
— Рашнару?
— Да, — сказал Иоанн и пошёл к кострам. Они весело горели в песчаных дюнах и на краю цветущей степи, направляя к звёздам серые столбы дыма. Воины жгли в них сухой тростник и крышки последних бочек с вином, которые завалялись в трюмах кораблей викингов. Кони ели сочный ковыль и клевер. Князь Святослав произносил тост за успех похода. Его решительный, звонкий голос слышали все. Под крики восторга Калокир выпил, а затем лёг около костра и сразу уснул, вызвав изумление у Гийома, Лидула и самого Святослава, сидевших возле него. Видеть Иоанна спящим среди пирующих было странно. Но пир продолжился. Спустя час галера с юным хронографом на борту тихо снялась с якоря и ушла в июньскую ночь, сгустившуюся над морем. Ещё через два часа все у костров спали, кроме дозорных.
На заре викинги погрузились в свои ладьи и подняли паруса. Но попутный ветер был слишком слабым, и скандинавы взялись за вёсла. Им надлежало двигаться по морю в юго-западном направлении. Двадцать тысяч конных дружинников поскакали по дюнам к западу. На закате солнца они увидели голубую ленту Днестра, которая извивалась среди ковыльных равнин. Синь моря, вбиравшая в себя реку, казалась твёрдой как зеркало — до того она была неподвижна.
— И где же угры твои? — спросил Калокир у князя, когда отряд подъехал к речному берегу.
— Угры будут, — пообещал Святослав и, спешиваясь, прибавил: — Ночуем здесь!
Красное вечернее солнышко, опускавшееся за степь, в безоблачной синеве казалось сафьяновым. Не разнуздывая коней, дружинники напоили их, спутали им ноги и отпустили пастись. Нарубив прибрежного сухостоя, стали палить костры. Лучники отправились в камыши, откуда взлетело множество уток. Тысячи стрел просвистели в воздухе, и примерно столько же птиц шлёпнулось о воду и землю, окрашивая их кровью. Князь, Калокир и военачальники устроились на бугре у берега, под ветвями большого дуба. Пользуясь тем, что солнце ещё не спряталось, Святослав попросил Иоанна нарисовать Болгарию. Тот взял прутик и начертил на песке большой полукруг. Затем он пририсовал к полукругу извилистый длинный хвост и дал пояснение:
— Это Понт и Дунай, который в него впадает.
Изобразил над самым Дунаем два небольших кружочка. Один из них оказался неподалёку от устья, другой — выше по течению.
— Это что? — поинтересовался Лидул, грызя сухари — уток ещё только ощипывали и потрошили.
— Это два больших города, Переяславец и Силистрия. Прочие города, стоящие на Дунае, гораздо меньше. Болгары, кажется, называют Силистрию Доростолом.
Сказав это, Калокир переместил прутик к югу от берегов Дуная и прочертил им в песке у корневищ дуба третий кружочек, заметно больше двух первых.
— Это Преслав. Он стоит у самых Балканских гор. А за ними — Фракия.
— Есть ли в ней богатые города? — спросил Куденей.
— Конечно. К примеру, Адрианополь. Это столица Фракии. От него сто шестьдесят миль до Константинополя. К северу от Адрианополя — Филиппополь. Его основал Филипп, отец Александра. А между ними…
— Нам ещё рановато думать о Фракии, — перебил сидевший на корне дерева Святослав, стерев каблуком кружочек возле Балканских гор, — сколько городов стоит на Дунае близ его устья, кроме вот этих двух?
— Почти сто, — ответил за Калокира Сфенкал, который перед началом похода запасся сведениями о всех позициях и ресурсах врага, — но Иоанн прав, внимания заслуживают лишь Переяславец и Силистрия. Главным образом, Переяславец. Это очень сильная крепость.
— А почему мы не говорим о Преславе? — обвёл всех взглядом Лидул. Святослав ответил:
— Мне сейчас нужен Дунай. Преслав очень далеко от него.
— Да какая разница? Ведь Преслав — столица Болгарии! Неужели мы не возьмём столицу?
— Лидул, уймись, — попросил Гийом, — или, если хочешь, бери столицу один. Тебе одному достанется вся добыча. Её там, правда, немного. Дунай несёт на себе золотые слитки, а Преслав — город так себе, небогатый.
Эти слова произвели действие на Лидула. Он успокоился и опять стал грызть сухари, усевшись у ствола дерева поудобнее. Святослав взглянул на Свенельда.
— А ты что скажешь?
— С болгарами до зимы управимся, — заявил старый воевода, — меня тревожит другое.
— Что же?
Прищурив глаза на степь в малиновых лучах солнца, которое уже начало оседать за Западную Европу, Свенельд сказал:
— Угров нет! Это очень странно.
— Да что здесь такого странного? Угры просто не подоспели ещё. Подождём до завтра.
— Я не советую тебе ждать их, конунг. Они чего-то боятся. Поэтому их и нет. Надо нам идти на Дунай.
— Но я-то ведь не боюсь, — резонно заметил князь, — и я хочу знать, чего испугались угры. Лидул, бери двух ребят и скачи на север!
Лидул от негодования подавился крошками сухаря. С великим трудом откашлявшись, он взглянул, как жарят на кострах дичь, и вовсе побагровел.
— Мне скакать на север? Зачем ещё?
— На разведку. А мы через два часа потихоньку двинемся следом.
— Отправь в разведку Рагдая, князь, — не упустил случая Калокир удружить Лидулу, с которым он часто ссорился, — ведь Рагдай мечтает стать сотником. Пусть покажет, на что способен.
— Это очень верная мысль, — одобрил Лидул, и к нему присоединились другие тысяцкие.
Стемнело. На небе вспыхнули звёзды. Сев на коней, Рагдай и ещё два отрока не спеша направились вдоль реки с отлогими берегами в таинственную и страшную глубину степей. Старшим Святослав назначил Рагдая. Его попутчиками были стрелок Малёк, который ещё зимой перешёл от Всеслава к князю, и семнадцатилетний ростовский дурак Талут. Этого парнишку, с которым Рагдай дружил, называли рыжим, хоть волосы у него были золотистыми. Кроме дурости, он ничем особо не выделялся, но все любили его за лёгкий, весёлый нрав.
Три всадника двигались по ночной равнине то мелкой рысью, то шагом, болтая о чём придётся. Но если Рагдай с Талутом только и делали, что трепались, то их товарищ не упускал ни одного звука, ни одной тени в пределах сотни шагов. Ему ли было не знать, к чему может привести беспечность во время ночной разведки, тем более у реки, где лежит туман! О себе Малёк сообщил, что он — новгородец, сын кузнеца, с пятнадцати лет служил у Всеслава и с ним где только не побывал. Талут более подробно рассказывал о событиях своей жизни, особенно о своём поединке с оборотнем, который приревновал к нему Царь-девицу, сидевшую на луне. Рагдаю наскучило его слушать. Малёк, также хорошо знакомый с Талутом, слушал лишь шорохи, доносившиеся из зарослей ковыля, колеблемых ветерком. Уже во второй половине ночи разведчики сочли нужным сделать привал до рассвета. Остановив коней возле большой заводи, они спешились и легли под ветки плакучих ив. Рагдай и Талут сразу же уснули. Малёк себе такой роскоши не позволил. Долго он любовался сквозь ветки звёздами, а потом уселся, обняв коленки, и стал глядеть на туман, спеленавший реку. Туман был непроницаем. В предутренней тишине становилось зябко. Она порой нарушалась лишь плеском рыб, нудной лягушачьей беседой в дебрях осоки и камыша да криками ночной птицы. Когда забрезжил рассвет, стрелок разбудил товарищей, и отряд отправился дальше.
Сумеречная серость за полчаса уступила место малиновому веселью утра. Открылся вид на просторы. Запели ржанки. Раньше, чем солнце взошло над степью, всадники разглядели вдали, около Днестра, три крутых холма. Холмы были расположены очень близко один к другому, почти вплотную.
— Это курганы, — сказал Малёк, натягивая поводья. Два его спутника также остановили своих коней.
— Ну и что? — не понял Рагдай.
— Да, может быть, ничего. Постойте-ка здесь, я сперва один к ним подъеду.
И Малёк с места пустил коня во всю прыть. Рагдай и Талут следили за ним внимательно. И не зря. Проделав лишь половину пути к курганам, Малёк вдруг снова рванул на себя поводья. Конь под ним вздыбился. С большим риском грохнуться вместе с ним стрелок его развернул и погнал назад, низко пригибаясь, чтоб встречный ветер не сдул с его головы хазарскую шапку.
— Кого он там увидал-то? — вскрикнул Талут, крепко нахлобучив свою и взявшись за саблю, — дьявола, что ли?
— Назад! Назад! — донёсся отчаянный крик Малька. Он на всём скаку доставал из седельного колчана лук и стрелу. Солнце поднималось над горизонтом. Оно позволило видеть, как выезжают из-за кургана десятки каких-то всадников, устремившихся за Мальком. Тот вложил стрелу в тетиву. Два других разведчика повернули своих коней и дали им шпоры. Кони помчались во весь опор, почти не касаясь земли копытами. Но под теми, кто появился из-за холмов, также были резвые лошади.
Поравнявшись с товарищами, Малёк за одно мгновение натянул свой небольшой лук, повернулся и отпустил тетиву. Стрела вошла в лоб самого ретивого из преследователей, который опередил остальных на корпус и сдёрнул с луки седла аркан. Выронив его, он начал валиться набок. Его нога запуталась в стремени, и конь с радостью поволок мёртвого хозяина по земле. Четыре или пять стрел были тут же выпущены в ответ. Порывистый встречный ветер не дал им достигнуть цели. Но свист Рагдай услыхал. Взяв пример с Малька, он почти уткнулся лицом в голову коня. Внезапно ему начало казаться, что стук копыт за спиной усиливается, как будто бы нарастает, что и земля уже затряслась от конского топота. Обернувшись через плечо, он похолодел. Уже не десятки, а сотни всадников в стальных латах, также пригнувшись к шеям коней, рассыпались по степи в напряжённой скачке преследования. А возле курганов уже сверкало на солнце сталью целое море конных и пеших воинов.
— Кто они? — прокричал Рагдай, обращаясь к скакавшему рядом с ним Мальку.
— Дождись и спроси! — огрызнулся тот. Он был очень занят — вкладывал в тетиву новую стрелу. Пропев свою песенку, она вышибла из седла ещё одного лихого наездника. Следующие шесть стрел с таким же успехом сделали своё дело. Тем временем, конь Талута стал выдыхаться. Вскоре он перешёл с галопа на рысь, хоть всадник усердно подбадривал его шпорами. С лошадьми большинства преследователей творилось примерно то же. Но остальные враги быстро приближались к Талуту. Один из них, по лицу — хазарин, скакавший впереди всех, раскручивал над хвостатым шлемом аркан, а другой, похожий на уроженца гор, заносил копьё. Чувствуя, что лошадь под ним начинает ослабевать, он его метнул. Копьё угодило в спину Талуту, но отскочило — дружинник был в чешуйчатом стальном панцире. Тогда горец обнажил меч. Талут оглянулся на лязг клинка и еле успел отпрянуть от брошенного аркана. Пора было принять бой. Развернув измученного коня, Талут вынул саблю. Услышав скрежет клинков, Рагдай и Малёк также повернули коней и сразу помчались спасать Талута. Но тот неплохо спас себя сам — его обучал фехтовать Гийом. Сходу зарубив хазарина и кавказца, Талут опять пришпорил коня. И в эту минуту конь под ним пал. Лишь каким-то чудом успел Талут высвободить ногу из-под него и тут же вскочил с обнажённой саблей. Двое друзей и четверо недругов подоспели к нему почти в один миг. Завязалась схватка. Она бы плохо закончилась, потому что к четвёрке шла на подмогу сотня отставших, но тут вдали показалось множество других всадников. Это были воины Святослава во главе с ним. Заметив опасность, преследователи сразу сделались беглецами. Трое разведчиков опустили клинки, с которых стекала кровь. Им ещё не верилось, что они уцелели. Талут опомнился раньше своих друзей. Поймав вражескую лошадь, он сел в седло.
Первыми к разведчикам подскакали князь и Гийом.
— Кто они такие? — спросил Святослав Малька, — неужто болгары?
— Да, но есть среди них и касоги с ясами, и хазары, — сказал стрелок, вложив саблю в ножны, — это передовой отряд. За ним идёт войско тысяч примерно в тридцать, если не больше.
— Теперь понятно, куда подевались наши союзнички, — усмехнулся Гийом, — но, чёрт побери, что ещё за войско может сейчас бродить около Днестра?
Подъехали Калокир и тысяцкие. Лидул, как всегда, кричал, что он всех изрубит. Патрикий был озадачен. Меньше чем через час две армии сблизились и, построившись в боевой порядок, остановились на расстоянии ста шагов одно от другого. Малёк не преувеличил число врагов. Большую их часть составляли конные. Вдруг от центра армии отделились трое богато одетых всадников в ярких шлемах и панцирях. Это были старик с белой бородой и два здоровенных воина помоложе. Один из них держал на высоком древке чёрное с золотой окантовкой знамя Царства Болгарского. Им навстречу выехал Святослав, за которым следовали Гийом и Икмор. В руке у последнего было знамя с изображением лилии. Не спеша подъехав друг к другу так, чтобы можно было переговариваться, две группы остановились. На загорелом лице старика угадывалось смятение.
— Ну, и кто вы такие? — досадливо спросил князь, начав отрывать от уха своего жеребца только что замеченного клеща, — почему напали на моих воинов?
— Здравствуй, князь, — ответил старик по-русски и даже сделал движение, чтобы снять золочёный шлем, но вовремя удержался, — ты не узнал меня? Я лет восемь назад был с посольством в Киеве, спрашивал у тебя твоего согласия на постройку двух крепостей около границы. Твоя мудрейшая мать меня одарила золотой гривной…
— Да, я помню, тебя зовут Симеон. Царь Пётр в посольских грамотах называл тебя своим самым опытным воеводой и преданнейшим слугой. Но ты не ответил на мой вопрос.
— У меня приказ атаковать угров, которые собрались около Днестра, чтобы посягнуть на владения моего государя, — проговорил старик, опустив глаза. Святослав отщёлкнул клеща, и тот пролетел мимо старика. Потом князь сказал:
— Это хорошо. Но только при чём здесь мои дружинники?
— Государь! Мы приняли их за угров!
— Как интересно! А почему в твоём войске так много тех, кто меня не любит — хазар, касогов и ясов?
— Великий князь! Я не знаю, где царь набрал это войско.
— А! Вот оно, значит, как?
Чуть-чуть помолчав, Святослав продолжил:
— Ты здесь не будешь с уграми воевать. Ступай к своему царю и скажи ему — пусть он либо признает единоличную мою власть над всем Подунавьем и уберёт свои гарнизоны, либо встречает меня с оружием, потому что я иду на него!
Эти слова князя слышали все. Старый воевода затрепетал от счастья, ибо он твёрдо уже решил сразу сдать себя и всё своё войско в плен Святославу, ежели тот предложит ему сражение. Что-то тихо пробормотав с небольшим поклоном, он поскакал обратно, к густым рядам вполне разделявших его настроение воинов. Оба богатыря, которых сильнее слов Святослава обескуражил облик Икмора, последовали за храбрым военачальником.
— А не лучше ли перебить весь этот сброд прямо сейчас, князь? — задумчиво предложил Касьян, теребя уздечку.
— Не лучше. Займёмся этим через неделю, вместе с варягами.
Обойдя княжескую дружину, разноплемённое войско заторопилось к устью Днестра. А великий князь и его ребята, снова настреляв уток возле реки, устроились на привал. В середине дня к ним присоединились, вдруг появившись невесть откуда, полторы тысячи конных угров во главе с князем Михасем. Переговорив с ним и его подручными, Святослав отдал распоряжение начинать переправу на другой берег реки. Вскочив на коня, он сходу форсировал Днестр первым. По окончании переправы руссы и угры помчались на юго-запад.
Глава третья
В последних числах июня конница Святослава, преодолев подсолнуховые поля Бессарабии, подошла к Дунаю. Те, кто его увидел впервые, были потрясены. Для того, чтобы разглядеть противоположный берег, пришлось всмотреться. В этой сияющей и ленивой массе воды, текущей между равнинами, чувствовалась какая-то необыкновенная, беспредельная силища — нет, не просто мощь громадной реки, а что-то совсем иное, непостижимое. Разгадать это ощущение было трудно. Но от него захватывало дыхание, как от вида сказочного чудовища. Долго все глядели на реку молча.
— Днепр наш — ручеёк малюсенький по сравненью с Дунаем, — вымолвил Куденей. Его друг Филипп зачем-то снял шапку, и все остальные воины вместе с князем сделали то же самое. Талут, правда, не преминул заявить, что он видел реки ещё пошире.
— А мне вот не доводилось, — сказал Иоанн-патрикий, и по рядам дружинников прокатился смех. Всем было известно, что Калокир, в отличие от Талута, где только не был. С запада наползала чёрная грозовая туча. Она вот-вот должна была закрыть солнце. Воины спешились, чтобы кони могли напиться. Дул сильный ветер. Неимоверная ширь Дуная пенилась волнами, будто море, к которому он стремился. Восточнее над рекой дыбились холмы. Взойдя на один из них, море уже можно было увидеть вдали, за клеверными долинами и широкой полосой дюн. Напоив коней, Святослав и его дружинники сели в сёдла. Но они долго ещё не двигались, с любопытством глядя по сторонам. Вся эта земля, по которой нёс свои воды синий Дунай, казалась им древним царством давно ушедших богов, о которых даже легенд уже не осталось, но притаилась в уголке сердца смутная грусть по ним. Странным и нелепым казалось то, что этой землёй владеют болгары.
Гроза прошла стороною. Великий князь повёл свою конницу вдоль Дуная на запад. Вскоре за небольшим холмом показались корабли викингов. Скандинавы заняли полуостров, с которого хорошо просматривались торговые корабли, плывущие по Дунаю. В лагере царило веселье. И явно не первый день. Викинги играли в кости на золото и лобзали смуглых красавиц. Всюду валялись пустые бочки из-под вина.
— И сколько же кораблей вы ограбили? — спросил князь, заехав на полуостров.
— Мало, — ответил Харальд и не спеша поднялся ему навстречу. Все тридцать тысяч его товарищей также встали, пихая деньги в карманы. Вряд ли они поспешили бы это сделать, если бы не присутствие Калокира, который очень хотел сохранить Дунай как самый удобный и безопасный торговый путь почти через всю Европу. Гийому даже пришлось схватить его за руку, потянувшуюся к мечу. Один только Эрик этого не заметил, поскольку был слишком пьян. Отталкивая ногой голую смуглянку, которая для чего-то грызла его сапог, он пролепетал:
— Святослав! Клянусь тебе, ты был прав! Дунай — река золотая.
— Все самые богатые города — на том берегу, — напомнил Сфенкал, — надо начинать переправу. Только всех этих шлюх не вздумайте с собой брать!
Пьяницы угрюмо кивнули. Смуглые девушки, осознав, что их хотят бросить, подняли вой. Но их быстро успокоили плетью.
Возник вопрос, как переправлять лошадей. Они, не в пример смуглянкам, были необходимы. Эрик и Харальд считали, что лошади могут сами переплыть реку следом за кораблями, нужно лишь их поддерживать за поводья. Но Святослав заявил, что много коней за одной ладьёй не утянешь, да и опасное это дело. Стали перевозить коней на ладьях. Так как этих самых коней было двадцать тысяч, на переправу ушло три дня. Варягам пришлось отчаянно поработать вёслами, чтоб течение не сносило ладьи от очень удобного места высадки. По соседству был город Видин. Стоял он на берегу, ниже по течению. Когда князь начал переправу, гарнизон Видина разбежался, а жители поспешили встретить гостей щедрым угощением. Оно было как нельзя кстати. Сам Видин не представлял интереса для Святослава. По окончании переправы всё его войско расположилось лагерем у реки.
Ночь выдалась ясная. На высокой траве появился лёгкий туман. Свет юной луны, ещё менее весомый, лёг на него и стал вместе с ним покачиваться от ветра. Разведчики и крестьяне из ближних сёл сообщили князю, что Самуил, троюродный брат царя, уже приближается с большим войском.
— Откуда же он идёт? — спросил Святослав у нескольких миловидных женщин, которые принесли ему мёд, вино и лепёшки.
— Из Переяславца! Уже утром он будет здесь!
— Это хорошо, — сказал Святослав и велел Филиппу срочно добыть языка из вражеской армии. Взяв с собой десяток бойцов, Филипп ускакал. У княжеского костра сидели Михась, Эрик, Харальд и двадцать тысяцких. Проводив красивых болгарок и велев более никого к нему не пускать, князь начал советоваться с союзниками и тысяцкими, как лучше расположить войска перед битвой. Мнения разделились, и без горячего спора не обошлось. Калокиру всё это было не нужно. Поддавшись сентиментальному настроению, он бродил около реки, глядел на ночное небо и разговаривал с воинами, которые окликали его и спрашивали о разных вещах. По лагерю околачивался народ из Видина и деревень. Очень много было недурных девушек, потому что кто лучше них умеет спасать родные дома? Они угощали воинов свежим творогом и играли им на свирелях. Жители черноморских долин тем только и занимались, что разводили скот, поэтому все девицы были пастушками. Рыжий конь Иоанна ходил за ним, как собака. Возле самой воды сидели Рагдай, Талут и ещё полтора десятка молодых воинов, для которых этот поход был первым.
— Скоро на небе взойдёт заря, — сказал им патрикий. Парни переглянулись.
— Мы это знаем, — пожал плечами Талут, — всякая ночь оканчивается зарёй!
— Ты меня не понял. Заря взойдёт не совсем обычная.
— А какая?
Задумчиво поглядев на звёзды, горевшие на востоке, Иоанн вслушался в стрекотание мириада ночных кузнечиков, будто те могли ему дать подсказку или развеять его сомнения.
— Это будет заря гипербореев! Она является миру не очень часто. Раз в несколько тысяч лет.
— Кто это такие — гипербореи? — спросил Рагдай.
— Это мы.
Под самое утро, когда зазвучали трубы и сотники стали строить полки в боевой порядок, вернулась группа разведчиков во главе с Филиппом. Спрыгнув со взмыленного коня, Филипп сообщил, что вражеские войска уже в десяти верстах и надо готовиться к трудной битве.
— Ты не забыл, зачем я отправил тебя туда? — прервал его Святослав.
— Обижаешь, князь!
По знаку Филиппа двое разведчиков отвязали и сволокли с коня какого-то неказистого человека с чудаковатым лицом, который болтался поперёк холки. Он был в доспехах, но всё его поведение и лицо выдавало пахаря, а не воина. Пленник стоял перед князем, робко переминаясь с одной ноги на другую.
— Мы его взяли, когда он отстал от своего войска, чтоб удрать, — пояснил Филипп. Услышав эти слова, пленник закивал, и всё глупое лицо его просияло.
— Ты почему решил убежать из своего войска? — спросил его Святослав. Поняв суть вопроса, пленник заговорил по-болгарски. Разведчик переводил:
— Не он один убежал. Никто, кроме Самуила и остальных знатных воинов, не желает драться с тобою, великий князь. Болгары врагом тебя не считают. Считают царя Петра дураком, который поддался ромейским козням.
— Ну, хорошо. А как велико болгарское войско?
— Тут, князь, беда — этот свинопас считать не умеет, — сказал разведчик, выслушав ответ пленника, — говорит, что очень большое. Конных примерно столько же, сколько пеших.
— Ладно, пускай убирается. Эй, Гийом! Подай мне коня.
Болгары подошли затемно. На рассвете началась битва. Самуил лично вёл свою конницу, выстроенную по римскому образцу. Она устремилась на правый фланг русской армии, где сражался сам Святослав. Князь руководил правым крылом конницы. Левое, как всегда, возглавил Сфенкал. Собрав все тридцать пять тысяч отборных кавалеристов в один кулак, Самуил рассчитывал быстрым натиском уничтожить князя и его лучших дружинников, пока пеший болгарский строй будет противостоять викингам и Сфенкалу. Таков был план Самуила. Что же касается Святослава, то он при помощи угров усилил свой правый фланг, а фалангу викингов растянул поперёк возвышенностей и впадин, чем вызвал гнев скандинавов, ибо они могли на неровностях держать строй только оставаясь на одном месте. Вот какова была расстановка сил к началу сражения.
Продолжалось оно недолго. Болгарские пехотинцы, столкнувшись со скандинавами, сразу стали нести большие потери — у викингов и доспехи были покрепче, и топоры подлиннее, да и приёмы поизощрённее. Они дружно двинулись в наступление, сломав строй. Сфенкал, видя, что он здесь больше не нужен, ринулся на поддержку правого фланга. А там храбрец Самуил уже был зарублен, встретив того, кого он искал — князя Святослава. Но большинство всадников-болгар составляли знатные воины, для которых проигрыш битвы означал смерть. Они дрались бешено и убили под Святославом двух лошадей. Сам князь получил чувствительный удар в голову, хоть с ним рядом бился его надёжный телохранитель Икмор. Но не он, а шлем спас князя от смерти. Рагдай, Талут и Малёк рубились бок о бок. Не уклонился от битвы и Калокир. Он не был искусным воином, но ему ничто не грозило, поскольку справа его прикрывал Гийом, а слева — Лидул. Эти двое тысяцких и их кони действовали так слаженно, понимая друг друга с одного взгляда, что ни один болгарский клинок близко от патрикия Иоанна не просвистел.
На третьем часу сражения викинги, сломив пахарей, устремились вслед за Сфенкалом к правому флангу и оказали помощь княжеской коннице, ибо ей приходилось туго. Это решило исход противостояния. Десять тысяч конных болгар обратились в бегство. Руссы и угры быстро их окружили, прижав к излучине близ Видина, и никому не дали уйти. Так киевский князь исполнил своё решение, принятое перед началом похода: знатных болгар в плен не брать — убивать, и простых не брать — отпускать. Когда Калокир выразил протест по поводу истребления, Святослав заявил, что они опять продадутся Константинополю, если рыжая шлюха предложит им свою дочку. Иоанн вынужден был признать его правоту. И разгорячённые боем викинги, получив приказ отпустить пленных пехотинцев, спорить не стали. К чему им были эти безродные оборванцы? Какой за них можно было получить выкуп? Корзину груш?
Обретя свободу, болгары сразу начали перевязывать раненых. Всех подряд, без разбора. Также они взяли на себя заботу о тех, кому перевязка была уже не нужна. Святослав велел выкопать одну общую могилу для всех убитых. В обозах, сопровождавших царское войско, было много вина и съестных припасов. После полудня прямо на поле битвы начался пир победителей. Но бросалось в глаза, что главный из них не весел. Свенельд взял слово одним из первых. Подняв серебряный кубок, он медленно, с выделением каждой буквы проговорил, глядя то на Эрика с Харальдом, то на князя:
— Наша взяла! Чрезвычайно важной была для нас эта битва. Теперь все знают, чего мы стоим. Да здравствует Святослав!
— Ура Святославу! — как-то уж очень радостно, суетливо подхватил Харальд. Прочие воины вразнобой присоединились к этому крику и осушили кубки. Князь пить не стал. Когда все накинулись на лепёшки и вяленую баранину, Калокир что-то прошептал сидевшему рядом с ним на траве Гийому, поднялся и подошёл к Рагдаю.
— А ну, давай прогуляемся!
Неприметно покинув пир, два друга вскочили на лошадей и рысью поехали вдоль береговой кромки Дуная к западу. Дул приятный северный ветерок, и было не жарко.
— Наши потери огромны, — сказал патрикий, вглядываясь в гряду пологих холмов близ линии горизонта, — ты не спросил, скольких закопали?
— Четверть дружины легла. Варягов погибло гораздо меньше.
— Вот это плохо! Но ещё хуже то, что если бы Эрик с Харальдом не вмешались, мы бы с болгарской конницей не управились. Святослав это понимает. Потому бесится. Свенельд, сволочь, целую бочку масла в огонь плеснул!
— Так может, нам лучше было не уезжать? Вдруг начнётся драка?
— А я поэтому и позвал тебя прогуляться! Разве такая драка тебе нужна?
— Ты знаешь, мне кажется, что Гийом, Сфенкал и Касьян её не допустят.
— Да, если Святослав сейчас не напьётся до полоумия.
Рагдай молча пришпорил лошадь, чтобы не продолжать этот разговор. Пришпорив свою, Иоанн задумался. Так достигли они холмов. Дорога в прибрежных зарослях огибала один из них. Проехав по ней, всадники увидели на крутом берегу реки большое селение, утопавшее в яблоневых садах. Сквозь густую зелень были видны лишь крайние домики, но когда ветерок склонял верхушки деревьев, то появлялись низкие тростниковые крыши всех остальных. Над ними невзрачно высилась церковь. Чуть в стороне от деревни, где берег был более пологим, в реку вдавалась узкая деревянная пристань. Возле неё покачивались челны и рыболовецкие лодки.
— Заедем? — спросил Рагдай. Иоанн кивнул.
— Да, давай заедем. Я что-то очень проголодался.
— А не боишься?
— Я не боюсь никого, кроме Феофано. А её вряд ли мы здесь увидим.
Въехав в деревню, всадники сразу остановили своих коней и сами застыли. Перед воротами одного из подворий в пыли барахтались два щенка с длинными ушами. Рослая босоногая девушка в тонкой юбочке до колен дразнила и тормошила их, пленительно стоя на четвереньках, задом к дороге. Тонкая юбочка, под которой не было ничего, очень аппетитно обтягивала упругие ягодицы юной особы. Щенки визжали, царапались и хватали зубками её руки. Заметив двух верховых, юная красотка вскочила, одновременно к ним поворачиваясь, вытягиваясь во весь свой немалый рост и быстрым движением оправляя короткую безрукавку. Два малыша сейчас же атаковали её прелестные ноги. Лёгким пинком отшвырнув обоих, она с большим дружелюбием засверкала сахарными зубами, тряхнула чёрными косами и спросила немного грубым, но всё же очаровательным голосом:
— Вы дружинники Святослава?
— Да, — сказал Иоанн, обмениваясь с Рагдаем взглядами, — мы дружинники Святослава, прекрасная незнакомка. А ты очень хорошо говоришь по-русски. Как тебя звать?
— Кремена, — молвила в ответ девушка, скользнув глазками с одного наездника на другого. Более крупный из двух щенков опять на неё напал. Она очень ловко прижала его к земле своей босой ножкой. Он яростно извивался, бился, рычал. Тем временем, его брат уселся на землю и заскулил.
— И ты живёшь здесь? — спросил Иоанн, указав на дом за воротами.
— Да.
— Одна?
— С двумя братьями.
— Любопытно! А почему в деревне так тихо? Все ушли биться со Святославом?
Сельская жительница скучающе подняла глаза к небесам и сделала рукой жест ещё большей скуки.
— Вот уж не знаю, куда они все ушли! А хоть бы и к дьяволу.
— И то правда. Ты пригласишь нас в дом, моя прелесть?
— Я приглашу вас, куда прикажете!
Иоанн с Рагдаем снова переглянулись. Злобный щенок вдруг изо всей силы вцепился хозяйке в пятку. Второй набросился на другую. Также без шуток дав по ушам обоим, девица ловко раскрыла створки ворот и, приподнимаясь на пальцы ног, направилась через сад к большой глинобитной хижине, вид которой указывал на достаток. Щенки и всадники торопливо последовали за ловкой особой с кровоточащими пятками.
— Разрази меня гром, она ослепительна! — прошептал Иоанн на ухо Рагдаю, — просто сокровище! Какой рот, какие глазищи! Какая талия! А ведь ей всего лет шестнадцать. Ты только вообрази, какой она станет через два года!
— Я ненавижу длинных и смуглых баб, — заявил Рагдай, — и рот у неё большой.
Спешившись у низких ступенек, друзья вошли за Кременой в дом, миновали сени и оказались в светлой, просторной горнице. Там всё было несколько лучше, чем в деревенских горницах на Руси. За столом сидели, о чём-то негромко споря, два молодых крестьянина. Увидав Рагдая и Калокира, они встревоженно замолчали. Кремена что-то сказала им по-болгарски, и оба сразу повеселели. Один из них чуть привстал, чтобы поклониться, и перешёл на русский язык:
— Здравствуйте, друзья! Мы рады вас видеть. Прошу отобедать с нами.
Другой прибавил:
— Сестрица, накрой на стол!
Кремена ушла, но прежде старательно обмахнула тряпкой две табуретки перед столом, хотя они были чистыми. Гости сели.
— Вы говорите по-нашему лучше нас, — сказал Иоанн.
— Что ж тут удивительного? Ведь мы живём на Дунае, — ответил тот, чей приказ пошла исполнять Кремена, — да возле пристани. Каждый день с кем только не говорим! Дунай есть Дунай.
Два брата глядели на двух гостей выжидательно. Иоанн догадался, что их волнует.
— Скажите, а почему деревня пуста? — поинтересовался он, — неужто все ваши односельчане решили, что воинам Самуила нечем сейчас заняться, кроме как рыскать по деревням близ места сражения?
— Кто ж их знает? Все, кроме нас, врассыпную бросились! Говорят, что много царских приспешников уцелело и отступает к западу, по пути расправляясь с теми, кто не пошёл против Святослава.
— Это всё слухи. Самуил мёртв, все знатные воины перебиты. Простых крестьян князь освободил. Он знает, что их заставили воевать насильно. Сейчас они вместе с нашими пьют вино.
— Слава Иисусу и Пресвятой Богородице! — в один голос вскричали братья и осенились крестным знамением. Тут вдруг скрипнула дверь, и вошла Кремена. Одной рукой она прижимала к груди сразу два кувшина, в другой держала корзинку. Молча поставив эти предметы на стол, послушная девушка вновь исчезла. Вскоре из сада послышался визг щенков, подвергшихся её ласкам.
— Дурная девка, — посетовал старший брат, взяв с печки, возле которой сидел, четыре глиняных чашки, — вымахала на два вершка выше нас, а только и может, что делать всякие глупости да плясать!
— И хорошо пляшет?
— Изрядно. Жила год назад в деревне одна беглая рабыня какого-то падишаха или султана. Она обучила эту негодницу срамным танцам и разным другим вещам, о которых даже противно и говорить! И как теперь выбить из девки дурь? Священник давно уж нам запретил пороть её розгами.
— Он был прав, — заметил патрикий, — такое действие не пойдёт на пользу ни ей, ни вам.
В одном из кувшинов было вино, в другом — крепкая настойка из груш. Братья называли эту настойку водкой. Ну а в корзинке была скромная закуска — яблоки, сливы и пироги с творожной начинкой, уже остывшие. Младший брат наполнил все чашки водкой, стараясь ни одной капли не расплескать. Выпили. Поели. Разговорились. Старшего брата звали Андрей, а младшего — Митко. У них, кроме дома с садом и лодки, был виноградник на южном склоне горы, с другой стороны деревни. Он приносил неплохой доход. Продавать вино можно было прямо на пристани, к ней могли подходить большие торговые корабли.
— Надо вам Кремену замуж отдать, — сказал Калокир после второй чашки, — она созрела.
— Да за кого ей идти? — с досадой махнул рукой старший брат, в то время как Митко то же движение сделал молча, — нет, есть у неё жених, но такой, что стыдно и говорить о нём! Его, как и нас, заставили вступить в войско. Но только мы смогли убежать, а он нынче утром рубился с вами.
— И не вернулся ещё?
— Нет, вроде. Если и не вернётся, я перед каждой иконой в церкви поставлю сорок свечей!
— Да чему тут радоваться? — зевая, промолвил Митко, — ты справедливо сказал — окромя него, кто её возьмёт? Ведь она дурная!
— Не выпить ли нам ещё? — спросил Иоанн.
От водки Рагдая, как говорится, сморило. С трудом поднявшись из-за стола, он подошёл к лавке возле оконца, лёг на неё, не снимая саблю, и сразу крепко уснул. И тотчас ему привиделась во сне Хлеська. Не то одетая, не то голая. Почему-то выяснить это было нельзя. Он куда-то шёл с нею цветущим полем, крепко держа её за руку. Озираясь по сторонам, она говорила, да будто бы не ему, а полю:
— Проснись, проснись!
— Так я ведь не сплю! — с огромной тоской, которая ливнем звёзд стала барабанить как будто по крышке гроба, вскричал Рагдай. И проснулся. Открыл глаза. Увидел Кремену, стоявшую перед ним на коленях. Она трясла его за плечо с теми же словами:
— Проснись, проснись!
Рагдай не обрадовался подмене. Но как вернуться обратно? Да и зачем? Рот девушки был открыт. Чёрные глаза уставились на Рагдая так, будто он, подлец, обещал ей что-то сказать, а теперь отнекивался. Ни братьев, ни Калокира в комнате не было. За окном догорал закат.
— Чего ты от меня хочешь? — спросил Рагдай.
— Хватит меня злить! — крикнула она. И только теперь он понял, что удивляться нечему — изо рта у неё разило вином. Спорить не хотелось. Было похоже, что она выпила весь кувшин. Ни в доме, ни за окном не было ни звука. Молчали даже щенки. Наверное, они спали. Она сняла с него сапоги. Почему-то это было для неё важно. Тонкие и проворные её руки, взявшиеся потом за ремённый пояс, дрожали от нетерпения. Это всё Рагдаю не нравилось.
— Где мой друг? — опять обратился он к ней с вопросом, — где твои братья?
— Они втроём на пристань пошли! Твой друг Иоанн захотел о чём-то с купцами поговорить.
Пояс был расстёгнут, снят и отброшен. С ним вместе упала сабля, прицепленная к нему. А потом Кремена поднялась на ноги и коротким, быстрым движением распустила тесёмки юбки. Та с тихим шелестом сползла на пол по её длинным ногам. А следом за юбкой упала и безрукавка. Но она падала с высоты неженского роста юной красавицы. Приподняв сначала одну стройную и белую ногу, затем другую, Кремена вышла из юбки. Теперь она стояла прямо перед Рагдаем во всей своей ослепительной наготе, слегка запрокинув голову и мерцая прищуренными глазами сквозь тень ресниц. Рагдай приподнялся. Взяв его руку, она припала к ней ртом, затем приложила её к своему бедру. Безмолвные сумерки отражались в её огромных глазах, как в лесных озёрах.
— Ты трогал ножки получше?
— Нет, никогда.
— Ну, так в чём же дело?
Дело же было в том, что издалека доносился топот копыт, который стремительно нарастал. К селению приближался большой отряд. Пока голая Кремена с недоумением задавала ещё какой-то вопрос, сотня верховых была уже на околице.
— Это князь с дружиной, — сказал Рагдай, вскакивая с лавки. Он и Кремена были одного роста. Она досадливо положила руки ему на плечи.
— Ну, и пускай! Что нам до него?
— Святослав, я здесь! — внезапно послышался со двора голос Калокира. И во двор начали въезжать всадники. В тот же миг не запертая дверь горницы широко открылась. Вошли хозяева дома. При виде голой Кремены, которая обнимала Рагдая, два сельских жителя сразу дали ему понять, что прольётся кровь. Кремена сперва присела от ужаса, а затем вдруг молниеносно спряталась под столом, ловко прихватив с пола саблю. Братья одновременно набросились на Рагдая. Им удалось разбить ему нос. Но больше у них ничего не вышло. Рагдай, недовольный тем, что они желаемого добились, старшего брата толкнул, младшего — швырнул на угол печи. Она содрогнулась дважды. Глиняные горшки, стоявшие на её краю, упали и разлетелись вдребезги. Двум болгарам было не лучше этих горшков. Они неподвижно скорчились на полу, среди черепков.
Из носа Рагдая хлестала кровь. Он стал утирать нос скатертью, одним махом сорвав её со стола. Опять полетела на пол посуда. Князь, Калокир, Гийом и Лидул следили за дракой, стоя в дверях.
— За что ты их так? — спросил Святослав Рагдая. Тот не успел ответить. Из-под стола вылезла Кремена. Левой рукой она прикрывалась, в правой держала саблю Рагдая. Протягивая её ему, голая красавица пояснила:
— Я специально её взяла, чтобы дать тебе, если мои братья станут одолевать!
— Да ведь она дура, — заметил князь, оглядев Кремену. Гийом спросил:
— Разве это плохо?
Глава четвёртая
Все города, стоявшие на Дунае восточнее Переяславца, заявили о русском подданстве и без боя сдались князю Святославу. Он не был этим доволен. Ему хотелось, чтоб викинги, следовавшие за ним на ладьях, предприняли штурм какой-нибудь крепости и столкнулись с серьёзным сопротивлением. К его радости, всё как будто бы говорило о том, что северная столица Болгарии, Переяславец, приготовилась к обороне и без борьбы её не занять. К этому склонялись разведчики. С ними были согласны почти все жители городов и сёл Подунавья, встречавшие Святослава очень тепло. Они осыпали руганью Переяславец, сравнивая его с библейским Содомом. Калокир вынужден был объяснить князю и дружине, что это значит. Патрикий сделал это без удовольствия, потому что успехи его приятеля Святослава казались ему чрезмерными. Но в одной деревне внезапно случилось то, что чуть их не омрачило. Трое варягов не удержались от грабежа. Прислушавшись к мнению Калокира, который здесь неуклонно держал нос по ветру, Святослав велел их повесить на деревенской площади.
— Вы находитесь на моей земле, среди моего народа, — почти прослезился он перед остальными варягами, хорошенько поднявшись на стременах, — мне пока враждебен один только Переяславец. Если вы возьмёте его, он на два часа станет вашим.
— Только на два часа? — вскричал Харальд, переглянувшись с Эриком, между тем как их воины подняли глухой шум, — Святослав, помилуй! Что мы успеем за два часа? Содрать с женщин юбки?
— Харальд, ты слабоумен, — ответил князь, — Переяславец — это очень большой и богатый торговый город. За два часа вы возьмёте столько, что все ваши корабли не вместят и десятой доли добычи.
Викинги призадумались. Все другие соратники Святослава прекрасно поняли его мысль. Точнее, они давно её понимали.
Казнь трёх грабителей ещё более укрепила болгар в их расположении к сыну Ольги, которую они чтили. До этой казни он был для них благодетелем, даровавшим им независимость от Преслава, а значит — освобождение от тяжёлых налогов, податей и рекрутчины. Они даже не допускали мысли о том, что киевский князь станет выжимать из них соки. Он ведь богат! После исполнения приговора Святослав сделался их царём — справедливым, щедрым и не заносчивым. Эти качества он нашёл в себе по совету двух своих хитрецов, Гийома и Калокира. Шествие русских войск вдоль Дуная стало поистине триумфальным. Десятки тысяч людей заранее собирались перед воротами городов и возле селений, через которые должен был проезжать Святослав. Увидев его, они возглашали под колокольный звон, который звучал из всех близстоящих церквей и монастырей:
— Осанна! Многая лета!
Князь улыбался. Конь его мял копытами целые груды цветов, бросаемых на дорогу женщинами, наружность которых мешала им быть святыми, но позволяла им быть полезными, а иных к копытам княжеского коня и не подпускали. Но на пиры, которые затевали для Святослава наместники и купцы, звали всех желающих. Это стоило больших денег. Но так хотел Святослав, опять вняв совету двух хитрецов. И на берегах Дуная, чаще всего по ночам, гремели такие празднества и гуляния, что простым землепашцам, виноторговцам и рыболовам было о чём вспоминать до самого конца жизни. Князь и его дружинники снисходительно принимали подарки, пили со всеми на брудершафт, подпевали песням и любовались плясками загорелых юных красавиц с венками на головах. Самые весёлые девушки развлекали воинов и другими способами. От сотников они вовсе не отлипали. Некоторые красотки пытались даже пристроиться к самому Святославу, однако тут их ждало разочарование. Князя всюду сопровождала одна особа, рядом с которой все остальные девушки не казались заслуживающими внимания. Было этой особе шестнадцать лет. Калокир считал, что она похожа на Саломею и в подтверждение своих слов давал описание легендарной царевны: длинные ноги, гибкое и упругое тело, миниатюрные груди, наглая рожа с раскосыми демоническими глазами и пышная, непокорная, постоянно торчащая во все стороны грива тёмных волос. Любимица Святослава располагала всем этим, ибо роскошные свои косы, падавшие ей на спину, она сильно укоротила и расплела. Больше их никто и не видел. Узнав о том, что Калокир сравнивает её с Саломеей, она сказала ему, что ей куда больше хотелось бы быть похожей на Клеопатру. Патрикий тут же признал, что на Клеопатру она похожа ещё сильнее, но, так как той в момент смерти было уже под сорок, он не решился об этом упомянуть. Капризная девушка успокоилась, не спросив, до какого возраста дожила падчерица Ирода, не достойная чести быть ей примером. Она умела не задавать лишние вопросы. Её любимым занятием была пляска среди костров, в присутствии тысяч воинов и гостей. Под звуки кифары либо больших фряжских барабанов она, босая и полуголая, так изящно вставала на пальцы ног, так ловко вертелась и выгибалась, так обжигала зрителей демоническим чёрным взглядом, что многие понимали, почему князь назначил Рагдая сотником. Да, Святослав назначил Рагдая сотником. А высокую умопомрачительную танцовщицу, уничтожившую свои отличные косы, звали Кремена.
В сентябре войска Святослава приблизились к Переяславцу. Этот город раскинулся близ реки на больших холмах, совсем как Иерусалим. И он имел пристань, сложенную из каменных плит, совсем как в Константинополе. У причалов стояло много купеческих кораблей. Но шумных торгов, которыми славился Переяславец, на просторной пристани не было. Здесь давно уже ждали боевых действий. С другой стороны реки в неё впадал Прут.
Варяги по приказанию князя пришвартовали свои корабли не к пристани, а к пологому берегу близ неё. Внимательно оглядев каменные стены и укрепления Переяславца, на которых грозно застыли его защитники, Святослав обратился к Эрику с Харальдом:
— Ну, вперёд! Когда всё закончите, не забудьте открыть ворота.
— Ты даже не попытаешься убедить их сдаться? — спросил Сфенкал, указав на знамя Царства Болгарского, развевавшееся на самой высокой башне.
— Не попытаюсь. Война должна быть войной. А у нас прогулка какая-то получается!
— Нагуляемся до соплей, — шепнул Гийом на ухо Калокиру.
— Ты так считаешь?
— Уверен.
Вынув из кораблей штурмовые лестницы и связав их попарно, чтобы они стали вдвое длиннее, викинги устремились на приступ. Следом за ними двинулись княжеские стрелки, привычно соразмеряя ветер и расстояние. Остальные сошли с коней. Удобно расположившись на берегу, они приготовились к интересному зрелищу. Святослав и Кремена сидели рядышком, держась за руки. У Кремены было лукошко с черешней. Девушка угощала ею Филиппа, который сел около её свободной руки. Они состязались, кто дальше выплюнет косточку.
Бой за город начали лучники. Жаркий солнечный свет померк от летящих стрел. Стрелы были пущены с двух сторон. Защитникам Переяславца приходилось целиться против солнца, потому лучники Святослава достигли больших успехов. Тысячи стрел, как обычно, сбились с пути, десятки достигли цели. Со стен посыпались трупы. Среди болгар возникло минутное замешательство, что дало возможность варягам приставить к стенам восьмисаженные лестницы и начать восхождение, прикрываясь коваными щитами. Болгары начали лить на них расплавленную смолу из котлов и сбрасывать целые валуны. От таких камней щиты не спасали. Но, тем не менее, сотни викингов добрались до верхних ступеней, выхватили мечи и, отбив удары болгарских палиц, взошли на стену. Обороняющимся пришлось вступить с ними в схватку, благодаря чему прочие варяги смогли немедленно присоединиться к своим товарищам.
— Слишком быстро всё получилось у них, — заметил Свенельд, внимательно наблюдая за битвой, которая развернулась среди зубцов крепостной стены, — да, да, чересчур легко! А ведь обороной руководит не дурак.
— По коням! — скомандовал Святослав, поняв мысль Свенельда. Кремена перепугалась и не хотела выпустить руку князя. Но тот уже поднимался. Через минуту он и все его воины снова были на лошадях, а обескураженная плясунья, зажав ладонями уши, спряталась под обозом. Что же происходило на крепостной стене? Изрубив болгар, которые защищали её, викинги всем скопом ринулись в город, чтобы его разграбить. Сразу же после этого из Восточных ворот, которые вдруг раскрылись, начали выезжать две колонны отлично вооружённых, закованных в латы всадников на больших германских конях. Когда они все оказались в поле, стало понятно, что их не меньше десяти тысяч. Построившись полумесяцем и одновременно выставив вперёд копья, всадники устремились на княжескую дружину.
— Вот это другое дело! — весело крикнул Лидул, натягивая перчатки, — а я уж думал, хорошей драки не будет! Как бы не так.
Гийом, с любопытством глядя на атакующих, дал совет Калокиру держаться ближе к нему. Святослав был бледен. Приняв от оруженосца шлем с полумаской, он молча его надел и, обнажив саблю, повёл дружину навстречу вражеской коннице.
Эта страшная и внезапная битва продлилась час. Как и при Видине, болгары задались целью любой ценой добраться до Святослава. Он выбивался из сил. Его защищали тысяцкие и доблестный князь Михась. Гийом и Филипп-датчанин сразу приметили двух болгарских военачальников, что приблизило конец боя. О Калокире Гийом забыл. Патрикия выручал со своими воинами Рагдай. Но всё-таки Иоанн был ранен. Копьё пробило ему плечо едва не насквозь. Повезло, что левое. Остриё прошло мимо кости, поэтому Иоанн смог продолжить драться. Рагдай остался без шлема, который был сбит мечом, и чуть не остался без уха при следующем ударе. Клинок прошёлся по виску вскользь, рассекая кожу. Талут в самый разгар битвы снова лишился лошади. Не успел он подняться, как тут же рухнул, получив палицей по затылку.
Кончилось тем, что болгары были все до единого перебиты, а Святослав потерял немалую часть дружины. Оставшиеся в живых подошли к Дунаю, чтобы напиться и промыть раны. Кони и люди при этом не обращали внимания друг на друга. Они бок о бок стояли в мутной воде, занимаясь каждый своими бедами. К Святославу с громкими воплями подбежала Кремена. Она стала упрекать его за беспечность. Как он посмел так рисковать жизнью? Если бы он был проткнут копьём или сражён саблей, то что ждало бы её? Глиняная хижина с двумя братьями, которые за шестнадцать лет успели ей надоесть хуже горькой редьки, и со щенками, которые за два месяца надоели ей ещё больше?
Тех, кто не получил в бою ни царапины, было мало. Малёк принадлежал к их числу. Талут уцелел и даже не очень-то пострадал, только одна лошадь слегка придавила его копытом. Из всех ближних деревень прибежали женщины. Они оказали помощь тяжелораненым. А потом остатки дружины во главе с князем и его юной плясуньей, которая грациозно села на лошадь, направились к Переяславцу.
Во всём городе царил ад. Варяги его громили и грабили. Лужи крови стояли всюду. Улицы были местами сплошь завалены трупами. Ещё больше было вопящих, мечущихся детей и женщин. Последние уже были не первой молодости, поэтому скандинавы не обращали на них внимания. Они весело волокли из домов мешки с богатой добычей и молодых полуголых пленниц, которые верещали и отбивались от них. Внезапно одна из тех, кто не представлял интереса для победителей, подбежала к лошади Святослава и бросилась на колени, ломая руки.
— Великий князь! Спаси мою дочь! Варяги её насилуют!
Святослав осадил коня. Весь его отряд, который насчитывал семь с половиной тысяч усталых и окровавленных воинов, также остановился.
— Она совсем ещё девочка! — продолжала рыдать несчастная, на которую больно было смотреть, — ей нет ещё и шестнадцати! Ей пятнадцать! Её отца только что убили! Спаси её, Святослав!
— Мне кажется, друг мой, что ты обязан вмешаться, — решительно обратилась Кремена к князю. Тот огляделся по сторонам и увидел Эрика. Храбрый ярл пытался отнять у двух своих соплеменников золотую чашу, крича, что если они не могут по справедливости поделить этот хорошо начищенный медный ночной горшок, он его возьмёт, а им, так и быть, заплатит серебряную монету.
— Эрик, поди сюда! — позвал Святослав. Эрик обернулся. С неудовольствием отлепившись от чашы, которой в ту же секунду и след простыл, он приблизился.
— А! Ты здесь, Святослав? Мы почти закончили наводить порядок в этом убогом городе. Можно даже сказать, что уже закончили.
— Прикажи немедленно отпустить её дочь, — сказал Святослав, движением головы указав на женщину. Даже и не взглянув на неё, Эрик удивлённо пожал плечами.
— Что-то я не пойму тебя, Святослав! Ведь ты сам дал нам право в течение двух часов делать в этом городе всё, что нам заблагорассудится. Я уверен, что её дочь захватили раньше, чем истекли два часа с момента начала штурма.
Князь побледнел. Умиротворяюще положив ладонь на его плечо, Кремена приветливо улыбнулась викингу.
— Эрик! Ради меня.
— Если только ради тебя, госпожа Кремена, — сухо промолвил Эрик и, подозвав несчастную мать, направился с ней туда, где его товарищи демонстрировали друг другу свою добычу, чтобы меняться, делиться, хвастаться. Все попутчики Святослава, услышавшие его короткий разговор с Эриком, осознали, что всё повисло на волоске, и может случиться страшное. Что теперь с этим делать, никто не знал. Лишь одна Кремена, по своему природному легкомыслию, излучала полную беззаботность. Отряд направился к центру города, где стоял кирпичный дворец наместника. Этот самый наместник возглавил атаку болгарской конницы на дружину князя и был зарублен Гийомом. Едва взглянув на фасад дворца, Кремена заметила, что не очень-то будет она царицей, если поселится там, где жил до неё какой-то безродный, провинциальный царский слуга. Князь ей возразил, что и не царица она. Кремена вспылила, да притом буйно. Но Святослав был не в духе. Он пригрозил её выпороть хорошенько. Услышав это, Кремена поторопилась принять удовлетворённый вид и стала хвалить дворец. Калокир, от потери крови едва державшийся на коне, подмигнул Гийому, спрашивая его глазами: «Ну, разве она не прелесть?» Мечтательный белокурый франк только улыбнулся.
С вечера до утра во дворце происходил пир. Падение Переяславца означало конец военной кампании. Управитель последней не взятой крепости, Доростола, через гонца уведомил Святослава о полной своей готовности подчиниться. С израненными, усталыми победителями пила отборная знать всех сдавшихся городов. Купцы и вельможи осыпали Святослава и Калокира не только лестью, но и подарками. Про Кремену, сидевшую в красной бархатной шапочке с пером цапли, тоже, конечно, не забывали. Как это часто случалось, у неё сразу испортилось настроение, потому что некоторые дары пришлись ей не по душе. А что, нужно было прыгать от радости, принимая чешские туфли с бантами и алмазы величиной с фасоль, уж не говоря про дутое золото? Но она сидела спокойно, помня суровое предостережение князя. Был на пиру и царевич Дмитр. Он отбыл из Киева лишь в июне, поскольку не был уверен в победоносности русских войск. Когда он с поклоном приблизился к Калокиру, тот объявил ему:
— Ты со мной поедешь в Преслав.
— В Преслав? — жалобно захлопал глазами Дмитр, — как в Преслав? Зачем?
— Затем, чтобы помогать мне в переговорах с царём и его семейством, частью которого ты являешься. С сего дня единой Болгарии больше не существует. Есть две Болгарии, северная и южная. Царь северной — Святослав, а южной пока ещё правит Пётр. С ним нужно заключить мир. Теперь ты всё понял?
— Да, — тихо сказал Дмитр и отошёл. Ему не понравился план патрикия, потому что он сам рассчитывал стать царём, притом не одной из Болгарий, а сразу двух.
Плечо Иоанна под дважды уже сменённой повязкой сильно болело. Он сделал пару глотков вина и задумался, даже и не взглянув на очередного вельможу, который с низким поклоном о чём-то его просил. Речь, кажется, шла о том, чтобы осчастливить какой-то город, украсив своим присутствием чью-то свадьбу. Всё-таки нужно было ответить, и Иоанн сказал, что он бы куда охотнее побывал сейчас на похоронах, но не украшением, а украшенным. Очередь из такого рода просителей выстроилась к нему от самых дверей. Он очень досадовал, что Гийом находится в другой зале, с сотниками. Франк мог бы взять половину льстивых зануд на себя. Ратмир же с Филиппом, также умевшие говорить ни о чём и не обещать ничего, были очень заняты. Они думали, как бы выманить опечаленную Кремену из-за стола, подманить к себе да развеселить хорошенько, чтобы она, наконец, сплясала. А что же происходило рядом с отлынивающей плясуньей? Там, на другой стороне стола, старый ярл Сигурд нашёптывал Святославу, который пил и думал о том, что лицо Кремены сделалось слишком мрачным, пора бы сделать его испуганным:
— Много викингов полегло при штурме и грабеже. Но их всё равно сейчас втрое больше, чем у тебя осталось дружинников. Ну, учтём и тяжелораненых, хоть они встанут в строй только через месяц! Получится девять тысяч против двадцати трёх. Поэтому Эрик с Харальдом начинают тебе дерзить. Нельзя дальше делать вид, что ты этого как будто не замечаешь!
— И что ты мне предлагаешь? — перебил князь, взглянув на обоих ярлов, сидевших неподалёку. У каждого на коленях млели по две красотки.
— Надо начать принимать в дружину болгар, которые в неё просятся. Их полно! Мы запросто отберём тебе двадцать тысяч рослых и сильных юношей. И обучим.
— Очень разумное предложение, — встрепенулась Кремена и поспешила проделать ряд хитроумных телодвижений, ввиду которых раздался золотой звон под её ушами и на руках. Многообещающе указав ей взглядом на именитых купцов — мол, я и из них вытрясу для тебя что хочешь, старый варяг продолжил:
— Иного выхода я не вижу, князь! Его просто нет.
— Да как это, нет? Очень даже есть. Отправлю на Русь Ратмира. Он без труда наберёт несколько полков.
— Но это ведь долго! Пока он их наберёт, да пока сюда приведёт…
— Ратмир ничего никогда не делает долго.
Кремена молча ушла, не глядя ни на кого. За ней тут же выбежали Филипп, Куденей, Касьян и целая дюжина других воинов, ставших её поклонниками. Вскочил было и Лидул, но ему напомнили, что пришла его очередь сказать тост. Он предложил выпить до дна за царя Болгарии и всех прочих стран, Святослава. Тост был поддержан криками и ещё одним громким золотым звоном. То был звон чаш, в которых плескалось розовое вино с долин Пафлагонии. Калокир, как и все, пил стоя, хоть ему было нехорошо. Повязка на его ране вся пропиталась кровью. Сев, он услышал слева от себя голос, преследовавший его в не самых приятных снах:
— Я рад тебя видеть, патрикий!
Глава пятая
Сразу же после речи Лидула Рагдай, Талут, Малёк и молодой сотник Вадим ушли из дворца. Им хотелось глянуть, нет ли чего-нибудь интересного в городских корчмах. Интерес у них был один — проститутки. Стояла полночь. На улицах Переяславца уже не было ни живых, ни мёртвых. Последних вывезли деревенские парни, которым князь обещал за это подумать о взятии их в дружину. Дома разглядывали друг друга чёрными окнами. Но во многих были слышны тревожные голоса и сдавленные рыдания. Всё стихало при приближении четырёх дружинников. Не найдя ни одной корчмы, которая не была разгромлена в пух и прах, приятели пошли к пристани, благо что городские ворота были открыты.
Возле причалов стояло не меньше ста кораблей. Купцы и их воины не решались сходить на берег, поэтому сама пристань со всеми её тавернами и корчмами была безлюдна. Талут этим озадачился.
— Купцы думают, что мы в городе ещё зверствуем и буяним, поэтому и не выгружаются, — объяснил Малёк.
— Так почему бы нам к ним не подойти да и не сказать, что бояться нечего?
— Поглядев на тебя, они не поверят, — сказал Рагдай, и Талуту стало всё ясно. Зашли в первую корчму. В ней был лишь её хозяин, старый богемец. При виде таких гостей он весь побелел от ужаса.
— А ну, подавай нам вина и девок! — топнул ногой Талут. Но богемец жестами дал понять, что не понимает.
— Мы не намерены здесь разбойничать, — очень бегло заговорил Вадим по-болгарски, — нет ли у тебя девушек?
— Были, да разбежались по деревням, — с сокрушённым видом развёл руками корчмарь, — я их уверял, что русские воины — это щедрые удальцы, которые не способны причинить зло беззащитным людям, однако девушки рассудили, что в первый день всё же лучше спрятаться.
— Ладно, ладно! Вино, надеюсь, не спряталось?
Корчмарь тотчас принёс четыре кувшина. Сев за накрытый чистой скатертью стол, дружинники приложились к ним и нашли, что вино хорошее.
— Множество кораблей по Дунаю ходит, — сказал Вадим, утирая рот углом скатерти, — собирая пошлины с них, Святослав за месяц станет богаче всех королей и султанов.
— На одних пошлинах? — усомнился Талут.
— Конечно же, нет! Старая княгиня выучила его не только читать и считать, но и торговать.
Заметив хозяина, ожидавшего новых распоряжений, Вадим велел ему удалиться. Корчмарь проворно юркнул в какую-то дверь.
— А где же он будет товары брать для торговли? — спросил Талут, ещё раз хлебнув из кувшина.
— Конечно, из-под хвоста своего коня, — хохотнул Малёк, который уже устал от глупых вопросов, — где же ещё?
Талута взяла досада.
— Да ну вас с вашей торговлей! Я её ненавижу. Лучше скажите, как вам Кремена?
Услышав этот вопрос, Вадим и Малёк взглянули насмешливо на Рагдая.
— Мне она нравится, — сказал тот, — хорошая девка. Много умеет.
— И много хочет, — вставил Малёк, — но мало получит. Нет, побрякушек и тряпок князь даст ей сколько угодно, но ведь она о другом мечтает.
— Мне кажется, Святослав тронулся умом от этой девчонки, — вздохнул Вадим.
— Нет, это не так. Все, кроме неё, знают, зачем он ей позволяет царицу из себя корчить.
— Ну, и зачем?
— Да всё очень просто. Она — болгарка, притом незнатная. Всем болгарам, конечно, лестно, что Святослав с ней спит и дарит ей цацки. Он это делает для того, чтоб у них и помыслов не было примириться с Константинополем.
— Если так, тогда почему ты думаешь, что дела Кремены нехороши? — допытывался Вадим.
— Уж слишком она себе на уме. А князь этого не любит.
— Она не дура, — не согласился Рагдай, — и лучше нас знает, что Святославу нравится. Ты ещё этого не понял?
— Да что ж вы такие нудные? — возмутился Талут, одним глотком выпив с треть кувшина, — я не о том вас спрашивал, почему Кремена станет или не станет царицей! Что в этом может быть интересного? Вы скажите лучше, вам нравятся её ножки?
Талуту долго не отвечали.
— Ножки как ножки, — прервал тишину Рагдай, — что тебе до них?
— Как, что мне до них? Добраться бы мне до них!
— Замолчи, дурак, — ударил Малёк по столу ладонью, — дождёшься, башку тебе оторвут!
— Тебе оторвут! Что страшного я сказал? Ну да, у Кремены очень красивые ножки! И всё у неё красивое. Почему об этом не говорить?
Никто не успел ответить. С пристани донеслись вдруг громкие голоса и грохот вытаскиваемых сходней.
— Купцы решились-таки на выгрузку, — догадался Вадим и тут же возобновил разговор, с которого его сбил Талут: — А знаете, где решил Святослав добыть ещё денег? Не догадаетесь ни за что! В Царьграде. Он отправляет туда посольство за данью.
— Да, так и есть, — подтвердил Рагдай, — я об этом слышал. В Царьград поедет Гийом.
— Но почему он, а не Калокир? — опять задал глупый вопрос Талут.
— Дурак ты! В Константинополе Калокира сразу же ослепят, как изменника. А потом, у него есть более важное дело. Он собирается ехать на днях в Преслав.
— А это ещё зачем? — очень удивился Вадим.
— Он хочет, чтоб Святослав и болгарский царь помирились и заключили союз.
— Вот это смешно! Союз кота с мышью. И против кого же будет этот союз?
— Понятное дело, против ромеев! Ведь Иоанн спит и видит сделаться их царём.
— Я что-то не понимаю, — не успокаивался Вадим, — Святослав хочет взять у ромеев деньги на войну с ними же?
— Ромеи уже сто лет платят дань болгарам, — сказал Малёк, — если Святослав владеет Болгарией, значит, есть у него и право на эту дань.
Вадим, помолчав, снова обратился к Рагдаю:
— А ты не знаешь, кто будет сопровождать Калокира?
— Я, — ответил Рагдай, — и вся моя сотня.
— Кроме меня, — объявил Талут.
— Это почему? — устало взглянул на него Рагдай.
— Долго объяснять. Но я не поеду.
— Ты хочешь уйти из сотни? — спросил Малёк.
— Вовсе нет. Но в такую даль я тоже не хочу ехать.
— Так разберись, дурак, чего ты не хочешь больше!
В гавани началась шумная разгрузка нескольких кораблей. С другой стороны корчмы тоже раздались какие-то голоса. Вадим размышлял о чём-то. Сделав глоток вина, он сказал:
— Рагдай! А может быть, я со своим отрядом буду сопровождать Иоанна?
— А для чего тебе это надо?
— Верно задумано, — вдруг кивнул головой Талут. Скосив на него глаза, Рагдай и Малёк прикинулись, что им тоже стало всё ясно. Нельзя же быть дурнее Талута!
— Ну что, Рагдай, по рукам? — торопил с ответом Вадим, — уступаешь мне своего патрикия?
— Уступаю. Но и его согласие тоже нужно.
— Он не откажет, если мы оба его попросим.
— Ну хорошо, давай, раз уж ты так хочешь.
Допив вино, четверо друзей расплатились, встали и вышли. Звёздная ночь была на исходе. На пристани росли груды бочек, ящиков и тюков. Вадим поглядел на них очень пристально. Присмотрелся и к корабельщикам, выгружавшим товары. Молоденькие крестьянки из деревень пригнали на пристань тягловый скот. Купцы обсуждали с ними условия его найма. Увидев женщин, Талут направился к ним, чтоб тоже о чём-то договориться.
— Я пойду спать, — объявил Вадим и зашагал к городу. А Рагдай и Малёк присоединились к Талуту.
Глава шестая
Войдя в кабинет мёртвого наместника, Калокир уселся за стол и задул свечу, которую нёс в руке. Вся комната погрузилась в полную темноту. Бархатные шторы на окнах были опущены. Авраам, который следовал за патрикием, деловито расположился в кресле. Дверь он оставил чуть приоткрытой. Буйный застольный гомон с нижнего этажа едва доносился.
— Зачем ты здесь? — осведомился патрикий.
— По той же самой причине, которая привела сюда остальных торговцев, — пожал плечами хазарин, — у меня были кое-какие дела с правителем Переяславца. И теперь, когда он убит, я хотел бы иметь их со Святославом.
— Ну, это будет легко устроить! Ведь ты — его близкий друг.
Купец рассмеялся.
— Я с ним почти незнаком, патрикий! Летом прошлого года я рассказал тебе сказку, за что прошу меня извинить.
— Я уже тебя извинил за это. Ещё тогда. Но знай, что сегодня я сказки слушать не расположен.
— Я весьма рад, сиятельный, что твоё настроение соответствует моим целям, ибо сейчас я намерен серьёзно и откровенно поговорить с тобою о крайне важных вещах.
Иоанн зевнул, хоть ему совсем не хотелось спать. Это не смутило купца, и он повторил, чётко выделяя каждую букву:
— О крайне важных вещах!
— От своего имени?
— Нет. Конечно же, нет. От имени нашей императрицы.
— Рекомендательное письмо?
— Дорогой патрикий! Было бы опрометчиво пробираться к тебе через Подунавье с письмом царицы империи. Феофано решила, что ты воспримешь меня всерьёз без этой формальности.
— Постараюсь, — пообещал Иоанн. «Она не решилась доверить ему письмо», — мелькнуло у него в мыслях. Прислушавшись, не стоит ли кто в коридоре, он предложил:
— Говори, купец.
— Царица уведомляет тебя о том, что в её империи начинается голод, — заговорил Авраам, — он вызван тремя причинами: прошлогодней засухой, ослаблением внешней торговли из-за событий в Болгарии и, конечно, ростом налогов. Война с арабами стоит дорого. Положение Никифора Фоки стало предельно шатким. Народ, как тебе известно, уже давно его ненавидит. Знать, духовенство, чиновники и торговцы также возмущены попранием своих прав и опустошительными расходами. Воинские чины…
— Передай царице, что мне наскучила твоя речь и я тебя вышвырнул из дворца пинком, — перебил патрикий, поднявшись.
— Я перехожу к главному.
Иоанн вновь сел. И вот что услышал:
— Влияние Феофано также сошло на нет. Её называют уже не феей, а ненасытной гусеницей, которая пожирает мощь Ромейской державы. Военные и сенаторы, ещё год назад буквально боготворившие Феофано, теперь не сразу встают, когда она входит.
— Ежели так, почему она и её супруг до сих пор на троне?
— Военачальники хранят верность им. Но не потому, что помнят присягу, а потому, что они усматривают в этом определённый резон.
— О чём ты? Какой резон может быть в верности Никифору Фоке?
— Огромный, если об этой верности просит будущий василевс.
Иоанн подумал, что будет очень болезненно в третий раз отдирать от плеча повязку. Она присохла, поскольку кровь давно уже не текла.
— А, будущий василевс? Отлично! Я так и думал.
— Да. Человек, который довольно скоро взойдёт на трон.
— Конечно же, он — любовник царицы?
— Конечно, нет. Я уже сказал тебе, что царица, без преувеличения, превратилась в пустое место.
— А почему ты уверен в том, что всё у него получится?
— Потому, что знать, патриарх и армия хотят видеть его на троне. Он ждёт только одного — взятия Никифором Антиохии, чтобы самому не заниматься этой тяжёлой войной, которая до предела всем опостылила.
— Ну и как зовут эту беспринципную тварь?
Хазарин выдержал паузу и ответил:
— Его зовут Иоанн Цимисхий.
— Как? Иоанн Цимисхий?
И Калокир потёр лоб, пытаясь припомнить. Ему это удалось.
— Ах, да! — вскричал он, ударив ладонью по столу, — ну, конечно! Чёрт побери! Цимисхий! Я его видел. Маленький, белобрысый, с глазами шлюхи?
— Да, это он и есть.
— Я не понимаю, что она в нём нашла? Ведь он же рядом с Рашнаром — просто ничто!
— Спроси у неё.
— Расскажи о нём!
— Он — из древнего армянского рода. Кажется, его мать была двоюродной сестрой Никифора Фоки. После восшествия на престол Никифор возвёл Иоанна в какой-то воинский чин, но вскоре подверг немилости и отправил служить на Крит или на Сицилию. Через год вернул и опять приблизил к себе.
— Ты хотел сказать, к Феофано?
— Нет, я хотел сказать ровно то, что сказал. Ни больше, ни меньше.
— Какова наглость!
— Убей меня, Иоанн, но я совершенно не понимаю, при чём здесь наглость? Я говорю с тобою от имени Феофано. И знаю я только то, что она велела тебе сказать.
— Тогда продолжай. Или это всё?
Купец помолчал. Потом он заговорил холодно и сухо:
— Прости, но я повторюсь: Иоанн Цимисхий — бесспорно, будущий император ромеев. Он станет им в течение года или двух лет. Если Святослав объявит войну империи, Иоанн взойдёт на престол немедленно, потому что в критической ситуации не рискнёт доверить державу нынешнему царю. Поэтому Феофано просит тебя, патрикий, решительно отказаться от притязаний на константинопольский трон, предоставив его Цимисхию, ибо если ты стравишь этого человека со Святославом, то в лучшем случае сделаешься царём одних лишь развалин и мёртвых тел, а в худшем — своего гроба.
— А эта рыжая сука хоть что-нибудь обещает мне за отказ от моей мечты вправить ей мозги на шёлковых простынях её золотого ложа?
— Друг мой! От неё, как я уже объяснил, мало что зависит сейчас. Потому она лишь просит тебя перечитать письма. Не знаю, какие письма. Но ты, наверное, знаешь. Так вот, перечитать письма и верить каждому слову в них. Верить вечно. Да, так она и сказала: «Пусть верит вечно!» И у неё в глазах появились слёзы.
— Я её письма сжёг, — сказал Калокир и тут же подумал: «Она намеренно не дала этому шпиону рекомендательное письмо. Я должен решить, что рыжей паскуде есть чего опасаться. Отсюда следует вывод, что от неё, действительно, ничего уже не зависит. Стало быть, я должен буду всего лишь её отшлёпать! А почему бы и нет?»
Мечтательно засопев, Иоанн промолвил:
— Скажи царице, что ты меня убедил.
— Так войны не будет? — быстро спросил хазарин.
— Я этого не сказал. Ты меня уверил лишь в том, что зеленоглазая фея, пылая страстью ко мне, блюдёт целомудрие. Кстати, как там Рашнар?
— О нём, к сожалению, ничего не знаю.
Если бы разговор проходил при свете, патрикий вряд ли поверил бы Аврааму. Да он и так ему не поверил. Поэтому улыбнулся.
— Судьба царицы действительно не совсем безразлична мне. Пускай она знает — когда Георгий Арианит попросил моего согласия на его брак с нею, я ему отказал.
— Георгий Арианит? — с сомнением повторил купец, — на брак с Феофано?
— Да. Почти год назад, когда мы с ним плыли в Киев, он мне сказал буквально вот что: «Я назову тебе имя любовника Феофано, которого она хочет сделать очередным своим мужем. Но поклянись, что женишь меня на ней, когда коронуешься!»
— Ну, и что ты ему на это ответил?
— В точности то же, что отвечаю каждому дураку: пшёл вон!
Два последних слова Иоанн выкрикнул, потому что его плечо внезапно пронзила боль. Иудей поднялся.
— Ладно, патрикий. Спасибо за разговор. Осмелюсь предположить, что своим поступком ты заслужил большую признательность несравненной императрицы.
— Каким поступком?
— Который ты совершил почти год назад, направляясь в Киев.
— На что мне её признательность?
— Уверяю, она понадобится тебе. Ведь ты, как я вижу, полезешь в драку?
— Полезу.
— Лучше бы ты этого не делал.
— Я это сделаю.
Авраам низко поклонился и вышел. Когда затихли его шаги, Калокир потрогал своё плечо и, сразу почувствовав, что сквозь бинт опять просочилась кровь, отправился искать лекаря.
Глава седьмая
Утром Ратмир с десятком друзей ускакал на Русь. Он пообещал вернуться к весне, и никак не раньше. Святослав молча пожал плечами. Понятно было, что для вербовки войск Ратмиру придётся объездить дюжину городов, от Переяславля до Новгорода.
Купцы, которые ночью выгрузились на пристань, явились к князю с подарками. Святослав ещё не ложился и принял их. Обговорив с ним условия торговли, они немедленно повезли товары на городские рынки. Там их уже ожидало множество покупателей. Переяславец сразу ожил и зашумел, будто накануне не был разгромлен. Окончив переговоры с торговцами, Святослав лёг спать, хотя ему доложили, что пришли сотни других купцов и тысячи его новых подданных, желающих засвидетельствовать почтение. Лишь спустя полторы недели он стал принимать гостей.
Приём на сей раз был официальным и очень пышным. Князь сидел в кресле. Кремена стояла рядом. На ней был белый египетский калазирис с широким золотым поясом, изумрудный царский венец и греческие сандалии. Во всём этом она ничем уж не отличалась от Клеопатры. Так ей сказал Иоанн. Дружинники, викинги и мадьярские удальцы, также разодетые и слегка уставшие от попоек, толпились позади князя. Икмор, горой возвышаясь прямо за спинкой кресла, держал, как обычно, знамя с изображением лилии.
К числу тех, кто жаждал аудиенции Святослава, прибавились и послы. Святослав решил принять сперва их. И не пожалел. Зная его слабость к дорогостоящему оружию, подданные царей, королей, султанов и императоров раболепно клали к его ногам самое невиданное оружие, а к ногам Кремены ставили сундучки, ларцы и шкатулки. Однако странное дело — Кремена не открывала их и как будто даже не замечала. Она глядела лишь на оружие. Вырывая у Святослава кинжалы, мечи и сабли, она старательно проверяла пальцем остроту лезвий и восклицала:
— Это мне нравится! Я такие штуки люблю!
Воины над нею смеялись. Какой-то испанский граф хотел подарить Кремене распятие из слоновой кости. Она его не взяла.
— Как это понять? — спросил её Святослав, — ты разве не христианка?
— Нет! Я решила верить в твоих богов.
Именно таким образом объяснив своё поведение, новая Клеопатра взяла дамасскую саблю с чёрным эфесом и начала очень лихо ею размахивать. Все шарахнулись от неё. Но князь был в восторге.
В этот же день, но поближе к вечеру, к Калокиру пришли Рагдай и Вадим. Уловив, чего от него хотят, Иоанн сказал, что ему плевать, с кем ехать в Преслав, и, пожалуй, с Вадимом даже будет получше, так как Рагдай стал пьяницей. Таким образом дело это решилось. Впрочем, поездка предполагалась никак не раньше чем через месяц, ибо патрикий был ранен и пока чувствовал себя плохо. Ночью Рагдай пил вино с Гийомом, и тот сказал ему:
— Поезжай со мною в Константинополь!
Рагдай немножко подумал и согласился. Князь возражать не стал. Но он приказал Рагдаю взять для сопровождения не всю сотню, а половину, поскольку каждый дружинник был на счету. Рагдай отобрал пятьдесят бойцов с помощью Гийома, который лучше него знал воинов его сотни. Он указал Рагдаю и на Талута с Мальком. Так сформировалось посольство. Оно отправилось в путь на большой ладье, прихватив с собой верительные бумаги, которые Калокир составил и написал по всем правилам, но, конечно, от имени Святослава.
Через два дня после этого Калокир, безмерно уставший от нескончаемых ежедневных пиршеств, приёмов и церемоний, а также от новых фокусов одной ловкой юной особы, пришёл на пристань, чтоб посидеть в корчме и послушать, о чём говорит народ. Ловкую особу, конечно, звали Кремена. Она внезапно решила сделаться сотником с жалованьем в две тысячи гривен, аргументировав свою мысль примером Рагдая, который, по её мнению, был возвышен на ровном месте. Она объявила князю, что если он не делает её сотником, как Рагдая, и не берёт её в жёны, значит она — проститутка, а следовательно отныне будет вести себя только исходя из данного факта, и пусть никто ничему с этого момента не удивляется. У неё нет выбора. Всем придётся её терпеть. Ведь терпят же все Рагдая! Рагдай, который отбыл в Константинополь, присутствовал в каждой реплике. И угроза была исполнена. На одном из пиров Кремена протанцевала перед гостями почти совсем обнажённая, как рабыня из Эфиопии. Этим дело не ограничилось. Как библейская Саломея, она потребовала с гостей высокую плату за свой исторически важный танец. Каган степей, царь Дуная, конунг Руси Святослав стерпел эту выходку. Он смеялся. А Калокир уже не стерпел. Он ушёл на пристань.
Там было не протолкнуться. Большую часть вместительной гавани занимало торжище. Корчма также ломилась от множества посетителей. Но хозяин, прекрасно знавший патрикия, велел слугам расчистить ему местечко. Для этого пришлось вышвырнуть двух пьянчуг и протереть стол. Патрикий спросил вина. Смочив горло, он стал разглядывать корабельщиков и бродяг, которые пропивали жалкие медяки.
И вдруг открыл рот. Что же он увидел? Возле окна сидел за небольшим столиком молодой человек с красивым лицом и светлыми волосами. Одет он был как бродяга. Взгляд его синих глаз выдавал большую усталость. Время от времени молодой человек брал одной рукой глиняный кувшин, который стоял на столе, и делал пару глотков. Поставив кувшин, он вытирал рот разорванным рукавом рубашки.
У Калокира от изумления в голове проплывали какие-то облака. Всё ещё не веря своим глазам, он вскочил, приблизился к оборванцу и сел напротив него.
— Рашнар! Ты ли это?
Бродяга поднял на него глаза. Он долго молчал. Потом улыбнулся.
— О, Иоанн! Я рад тебя видеть. Но что ты делаешь в этом городе на Дунае? Вот уж никак не думал тебя здесь встретить!
— Не думал? Рашнар, опомнись! Тебе разве неизвестно, что Святослав уже три недели царствует в Переяславце?
Друг царицы как будто бы призадумался. Наблюдая за ним, Калокир почувствовал в своём сердце тревожный холод. Его всегда настораживали нелепости. А внезапно повстречать здесь, на Дунае, Рашнара в рваной рубашке и невменяемом состоянии — это было не просто верхом нелепости, это было чёрт знает что такое!
— Я слишком пьян, — признался Рашнар, — очень много выпил. Да, я об этом слышал, конечно же, но сейчас думал о другом. Извини, патрикий.
— Рашнар! Ты выглядишь странно и говоришь странные слова. Прошу тебя, объясни: почему ты здесь, а не в Константинополе? Как ты мог вдруг сюда попасть? Что случилось?
— Долго рассказывать. Давай прежде выпьем вина за встречу.
Они по очереди приложились к глиняному кувшину. Вино было не из дорогих, но всегда взыскательный Иоанн, не заметив этого, выпил много. Он был слишком растерян, чтобы вникать во что-либо, кроме ответа на свой вопрос. Очень хорошо его понимая, телохранитель царицы не стал тянуть с объяснением.
— Впрочем, можно и кратко. Она меня прогнала. Вот и всё.
— Прогнала? За что?
— Она мне сказала, что я ей до смерти надоел своей глупой ревностью. Я её действительно ревновал.
— К Цимисхию?
— Да, к нему.
— С тех пор ты скитаешься?
— Да. Вот уже полгода, как я скитаюсь.
— Но в Переяславец ты пришёл, наверное, не без цели?
Бывший начальник дворцовой стражи рассеянно огляделся по сторонам и ответил:
— Да. У меня, признаться, было желание попроситься в дружину к русскому князю. Ведь он, насколько я знаю, готовится воевать с империей.
— Но ты об этом говоришь так, будто передумал!
— Нет, Иоанн. Я не передумал. Я сомневаюсь в том, что это возможно. Меня сюда привела слабая надежда на то, что князь заинтересуется мной как воином, у которого есть что ему рассказать про Константинополь. Теперь я вижу, что это…
— Это возможно, Рашнар, — перебил патрикий, — это возможно и даже очень легко. И это, действительно, лучший способ добиться расположения Феофано. Ей куда больше понравится целовать твои руки, чем позволять тебе целовать свои.
Рашнар покраснел. Калокир продолжил:
— Я предлагал тебе этот путь. Ты теперь сам видишь, что я был прав. Сегодня же вечером я представлю тебя князю Святославу. Ты будешь принят в дружину.
— Ты говоришь серьёзно? — спросил Рашнар задумчивым голосом, совершенно не выказав удивления, — это правда?
— Когда я тебя обманывал?
В этот миг дверь корчмы открылась. Но Калокир сидел к ней спиной, поэтому не увидел того, кто её открыл. А это был белокурый, худенький человек небольшого роста, одетый примерно так же, как и Рашнар. У него была рыжая бородка, подстриженная довольно изящно. Увидев сидящего за столом патрикия, человек с рыжей бородой сделал одобрительный жест его собутыльнику, улыбнулся ему и вышел, плотно прикрыв за собою дверь.
— Прости, Иоанн, мне нужно на улицу ненадолго, — сказал Рашнар, поднимаясь с места.
— Конечно.
Бывший этериарх вернулся в корчму через две минуты. Его шатало, как будто он только что глотнул не свежего воздуха, а болгарской водки из груш. Проход стал для него узок, и он задел двух матросов, которые разъярённо о чём-то спорили. Их взаимная неприязнь сразу улетучилась. Но не злоба. Они набросились на Рашнара, да не с пустыми руками. Это позволило Иоанну лишний раз убедиться, что Святослав получает в лице красивого скандинава очень серьёзное подкрепление для своей усталой и поредевшей дружины. Один матрос, который замахивался кувшином, грохнулся на пол, лишившись трёх последних зубов. Другой, с холодным оружием, неизвестно чего лишился, так как он вылетел из корчмы вперёд головой, с треском распахнув ею дверь. Все, кто был в корчме, вяло похвалили Рашнара. И почти сразу о нём забыли, вернувшись к прежним делам. Рашнар опять сел. На его руке была кровь. Он её стряхнул.
— Она в самом деле любит его? — спросил Иоанн, снова приложившись к кувшину.
— Любит, — чуть слышно проговорил варяг, опустив глаза, — очень сильно любит.
— Он правда метит в цари?
— Он станет царём.
— Что, все за него?
— Лев Мелентий против.
— А почему? Он что, не осознаёт реального положения дел?
— Скорее всего.
— Как это возможно?
— Ему все льстят. Это ослепляет даже самого умного человека. Если Василий Ноф и Никифор Эротик спелись, то вся его переписка — у них в руках.
— А верно ли то, что от Феофано уже ничего не зависит?
Этот вопрос удивил Рашнара.
— Месяца три назад от неё зависело всё! Едва ли за этот срок что-то изменилось.
— Ну, хорошо. Идём во дворец.
Через три часа Рашнар был зачислен в личную гвардию Святослава. Поскольку имя Рашнара было небезызвестно, это внезапное назначение раздосадовало дружину, а у Лидула, который возглавлял гвардию, оно даже вызвало ярость. Но продолжалось это недолго, благодаря стараниям Калокира и самого Рашнара, который был дружелюбен, храбр и сметлив, а самое главное — любил выпить. Если он что-нибудь обещал кому бы то ни было, то всегда держал своё слово. К примеру, когда Кремена решила вызвать его на сабельный поединок, он ей сказал, что выбьет у неё саблю при втором выпаде. Бесноватая попрыгунья, учителями которой были Филипп и Лидул, громко рассмеялась и перед всей дружиной обозвала Рашнара лжецом. Но на втором выпаде её сабля при всей дружине вылетела в окно. Надменная фехтовальщица преисполнилась восхищением и с тех пор считала Рашнара лучшим своим товарищем. А Филиппу потом от неё досталось.
— Болван! — сказала она ему, — так ты меня учишь? Больше не смей целовать мне руки!
— Не всякий бой можно выиграть, — устыдился Филипп и поцеловал её ножку, благо Кремена подозвала его, выезжая на своей лошади из конюшни, — ты на прогулку? Одна? Можно я поеду с тобой?
Царица Дуная дала согласие, потому что молодой тысяцкий также был человеком слова и чести.
А вот Ратмир слово не сдержал. Его ожидали через пять месяцев, а вернулся он через два. И привёл с собой без малого восемь тысяч экипированных всадников. В эти дни Калокир, Вадим и царевич Дмитр с надёжным отрядом были уже на пути в Преслав.
Глава восьмая
У Феофано было хорошее настроение, потому что за поздним ужином она выпила очень много. После того, как четыре патрицианки её раздели, она приказала им надавать друг другу пощёчин. Девушки занялись этим делом с большой охотой, ибо у них недавно возник и ничем не кончился спор о том, какая из них умнее. Царица громко смеялась, лёжа на животе и качая ножками. Но внезапно её секретарь доложил сквозь дверь, что явились те, кого она ждёт. Ноги Феофано застыли.
— Вон, — сказала она драчуньям. Пока те пятились, она села на своём ложе с пахнущими амброй простынями. Более ощутимо и широко растёкся по спальне аромат ладана. Он внушал священный и мрачный трепет, как в храме Святой Софии на отпевании. Ладан тлел в четырёх золотых курильницах, установленных по углам кровати. За окнами занималось утро, потому свечи были уже погашены. Девушки не закрыли за собой дверь. Войдя и увидев императрицу в чёрном шёлковом пеньюаре, Георгий Арианит и Никифор Эротик остолбенели — первый бесхитростно, а второй, конечно, шутливо.
— Не корчите из себя дураков, — холодно сказала она, болтая ногами уже над полом, — можно подумать, что вы ни разу не видели меня голой! Во сне.
И царственная особа захохотала, довольная своей шуткой. Подойдя к креслам, стоявшим возле кровати, оба сановника с позволения Феофано расположились в них. Георгий Арианит потупил глаза. Никифор зацокал своим гадким языком, уже с расстояния вытянутой руки разглядывая царицу. Та продолжала:
— Я рада видеть тебя, будущий патрикий Георгий.
— Спасибо, солнцеподобная, — проронил отважный скиталец.
— Ты очень быстро вернулся.
— Да, я спешил.
— Ну что ж, расскажи о своей поездке.
Георгий провёл рукой по жёсткой щетине на подбородке, не отрывая глаз от лодыжек солнцеподобной. Его рассказ был коротким.
— Челдай убит, — сказал он.
— Очень хорошо. Кто такой Челдай?
— Печенежский хан.
— Понимаю. Кто же стал ханом вместо него?
— Его брат, Намур.
— Что он из себя представляет?
— То, что нам нужно.
— Во сколько нам это обошлось?
— В триста золотых, госпожа.
— Немало! А как ты думаешь, сколько нужно будет отсыпать этому твоему Намуру за то, чтоб на месте Киева вырос лес?
— Я думаю, тысяч пять. Он ведь не прибрал к рукам все кочевья. Ему придётся делиться с родственниками и свойственниками. За меньшие деньги весь этот сброд не захочет ссориться с русским князем.
— Это громадная сумма, — пробормотала царица Священной Римской империи, помрачнев, — как ты полагаешь, Никифор, мой супруг сможет при нынешнем положении дел наскрести её?
— У него нет выбора, — дал ответ секретарь, — ему нужно во что бы то ни стало взять Антиохию. Если Святослав двинется на Константинополь, об Антиохии можно будет забыть. О Константинополе, впрочем, тоже.
— Это понятно, — взмахнула голыми ножками Феофано, — но чёрт возьми, чёрт возьми! Пять тысяч! Где их достать с учётом того, что большая часть страны уже голодает? Можно ли вытрясти из неё эти дополнительные пять тысяч? А вдруг начнётся мятеж? Послушайте, подавлять его будет некому, ибо все войска — в Сирии!
— Я с тобой полностью согласен, императрица, — пожал плечами Никифор.
— А логофет? Что думает он по этому поводу?
— Лев Мелентий считает…
Тут секретарь замялся.
— Ну, что же ты? Продолжай! — потребовала царица.
— О, венценосная! Логофет считает необходимым слегка урезать расходы на твоё содержание.
Изумительное лицо Феофано вытянулось. Потом на нём появились красные пятна гнева.
— Подлец! Подлец! Вот этого я ему не прощу! Георгий!
— Да, госпожа? — отозвался воин.
— Что ты мне говорил после предыдущей своей поездки про этого… как его… ну, какой-то враг Святослава!
— Враг Святослава? Залмах?
— Да, да, да, он самый! Так вот — почему бы ему не взять на себя половину расходов? Ты объясни ему хорошенько, что мы не сможем добыть пять тысяч номисм! Ну, две с половиной тысячи наскребём, а он пускай ищет другие две с половиной. В противном случае дело, в котором он заинтересован так же, как мы, провалится.
— В самом деле! — обрадовался Никифор, хлопнув себя ладонями по коленям, — ведь это мысль! Георгий, что ты на это скажешь?
— Можно попробовать. У Залмаха денежки есть. Многие купцы в больших городах платят ему только за то, чтоб он их не трогал.
— Как это странно и удивительно! — закатила глаза царица, — до какой степени надо ненавидеть этого бедного Святослава, чтоб согласиться иметь дела с Никифором Фокой!
— Я говорил с Залмахом от имени не Никифора Фоки, а Иоанна Цимисхия, — возразил Георгий Арианит. Брови Феофано приподнялись.
— Так этот Залмах знаком с Иоанном?
— Нет. Он знаком со мною. Поэтому доверяет мне и прислушивается к моим предсказаниям.
— Что же ты ему предсказал?
— Что в Константинополе очень скоро произойдёт кое-что, к большому несчастью для Святослава. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы мы ударили по рукам.
— Ну, и хорошо, — сказала императрица и улыбнулась. Никифор задал вопрос:
— А этот Залмах согласится с тем, что мы, а не он возьмём главное сокровище?
— А зачем оно нам сдалось? — скорчила гримасу августа.
— Он согласится, — пообещал Георгий, не придавая значения её реплике, — этот хитрый убийца мыслит, как государственный муж. Я вас уверяю, он согласится.
— Так ты до весны намерен пробыть в становищах печенегов? — быстро спросил Никифор, с опаской взглянув на императрицу.
— Да. Логофет настаивает на этом.
— А смысл? — спросила царица.
— Видишь ли, госпожа — без нашей поддержки Намур долго не протянет. Другие ханы плетут против него заговор. Это надо остановить. Тот, кто отберёт у Намура верховную власть над степью, может и отказаться от пяти тысяч.
— Когда же ты уезжаешь?
— Завтра. А прежде чем в степи начнёт таять снег, вернусь за деньгами.
— Благодарю, будущий патрикий Георгий, — кивнула императрица, — впрочем, постой! У меня возникло ещё одно пожелание. Сделай так, чтобы прежняя жена Святослава — ну, эта, мать его сына…
— Малуша её зовут, — подсказал Никифор.
— Точно, Малуша! Пусть эта девушка до июня наведается в Константинополь. Я лично её приму. Ещё раз благодарю тебя, храбрый воин!
Эти слова царица сопроводила милой улыбкой и снова нетерпеливо взмахнула ножками, потому что Георгий смотрел именно на них. Он тут же поднялся и, в первый раз за весь разговор пристально взглянув в глаза Феофано, вышел.
— Знаешь, что мне вчера сказал Авраам, вернувшийся из Болгарии? — обратилась императрица к помощнику логофета, как только закрылась дверь.
— Нет, не знаю, — проговорил Никифор, зевая, — но интересно было бы знать. Так что он тебе сказал?
— Что этот подлец Георгий Арианит мечтает на мне жениться. Ты представляешь, Никифор, какова наглость? Он объявил об этом своём желании Калокиру.
— Да неужели? И для чего же он это сделал?
— А для того, чтобы Калокир дал клятву осуществить этот брак! Георгий пообещал за это всё ему рассказать о моих любовниках.
Секретарь засмеялся, откинув голову.
— Не смешно! — вспылила царица, — счастье, что Калокир послал его к чёрту!
— А ты уверена?
— Да! Этот Калокир — брезгливая гадина.
— Тьфу! Я тоже.
Императрица поджала под себя ноги. Сидя на пятках, она почесала пальцем горбинку своего носа и изрекла:
— Я убеждена, что эти пять тысяч уйдут впустую.
— Да?
— Да, да, да! Он спит со своей шестнадцатилетней дурой редкостной красоты и горя не знает! На какой чёрт ему сдался Киев?
— Возможно, что ты права. И если события подтвердят твою правоту, то у нас останется лишь одно надёжное средство. Но мы его пустим в ход только в крайнем случае. В самом крайнем.
Произнося эту речь, Никифор Эротик придвинулся вместе с креслом поближе к ложу царицы. Не обратив на это внимания, Феофано снова сменила позу. Она села по-китайски и, положив руки на коленки, хитро задумалась.
— Понимаю! Но и не понимаю. Что ты имеешь в виду? Некое пикантное обстоятельство?
— Разумеется.
— Гм! Тогда объясни, пожалуйста. Ты всегда напирал на то, что Калокир может только на один год отсрочить войну с этим полоумным, ничего большего от него ожидать нельзя даже при его заинтересованности лить воду на нашу мельницу. Говорил ты так?
— Говорил, — подтвердил Никифор, придвинувшись ещё ближе.
— Так почему же теперь ты связываешь с этим мерзавцем ещё какие-то перспективы?
— Да потому, что при некоторых обстоятельствах кошка делается сильнее пантеры, и с нею можно связать любые, самые невероятные перспективы. Нужны только обстоятельства. А они, как ты знаешь, есть.
— Пикантные обстоятельства! — подняла Феофано палец.
— Ещё бы, куда пикантнее! И уж тут промашки у нас не выйдет.
— Ну, хорошо, — кивнула царица и с головой ушла в какие-то размышления. Секретарь вдруг положил руку на её щиколотку.
— Ещё какие-нибудь новости появились за эту ночь? — спросила зеленоглазая фея, будто не замечая этого.
— Да, их много. Во-первых, благодаря мне и Василию логофет сам тебе представит кандидатуру на должность этериарха.
— Ах, сколько раз я приказывала тебе не упоминать при мне имя этого евнуха! — закричала августа, дёрнув ногой, на которой лежала рука Никифора. Он её не убрал.
— Царица, но без Василия у меня бы это не получилось! А логофет должен доверять новому начальнику гвардии.
— Ладно, ладно! Кто будет этериархом?
— Родственник твоего приятеля, Иоанн Куркуас.
— Тьфу, какая мерзость! Да чёрт бы с ним, подпишу, раз уж Лев Мелентий так сильно этого хочет. Есть ещё новости?
— Через два-три дня к нам прибудет посольство русского князя.
— Вот как? Зачем?
— За данью, я полагаю.
— Что за наглец этот Святослав! Откуда мы возьмём деньги? Сокровищница пуста!
— Логофет спокоен на этот счёт. Наверное, приберёг какую-то сумму.
— Да, да, наверное! Что ещё?
— Ещё он сказал мне, что собирается восстанавливать добрые отношения с Мисией, и для этого отправляет в Преслав меня.
— Тебя?
— Да, меня, меня. А ещё — кого бы ты думала? Протосинкела!
— Феофила?
— Да.
И рука помощника логофета поползла выше, сдвигая край пеньюара. Императрица вскрикнула:
— Но послушай! Ведь Феофил — не политик!
— Но зато я политик, — гордо напомнил Никифор, — а Феофил нужен лишь затем, чтоб придать посольству высокий ранг. Он — архиепископ и протосинкел, то есть второй человек в Православной Церкви.
— Но тогда лучше было бы патриарха с тобой отправить, дабы не отрывать Феофила от более важных дел! Как ты думаешь?
Секретарь вздохнул. Ему уже надоело обсуждать глупости. Видя это, царица вдруг усмехнулась.
— Никифор!
— Что?
— Где твоя рука?
— О, богоподобная! Она — вот, на твоей ноге.
— Ах ты, тварь!
Никифор почувствовал замешательство. По всему его телу пошли мурашки. Но он не отдёрнул руку, как не решился бы вырвать нож из груди зарезанного, который ещё хрипит.
— Наглая скотина! — повысила голос императрица, вскинув рыжеволосую голову и ударив секретаря своим изумрудным взглядом, будто кнутом, — разве я приказывала тебе ко мне прикасаться?
— Нет, госпожа.
Она перестала злиться. Но демонические черты её красоты, которые обозначились столь внезапно, не сделались опять женственными. В её зелёных глазах теперь было любопытство. Будто не замечая этого, секретарь продолжал бледнеть и дрожать, но больше для театральности, потому что если и был пуглив, то не слишком.
На южной башне дворца ударили в колокол. Это был сигнал к смене караула на всех постах. Над морем и городом взошло солнышко. Было слышно, как заскрипели двери Святой Софии. В собор входили священники. Насладившись бледностью и дрожанием лицемера, императрица сказала ему:
— Подонок! Встал и разделся.
Юноша тут же поднялся на ноги. На нём был обычный костюм скромного чиновника с самой бедной окраины — грубо сшитые башмаки, льняная рубашка, узкие тувии. Снять всё это было недолго. Насмешливо оглядев голую фигуру секретаря, который не мог прикрыться, так как имел маленькие руки и темперамент двадцатилетней сволочи, Феофано остановила царственный взор на его ступнях и подняла брови.
— Никифор! А почему у тебя такие грязные ноги? Ты что, ходил по улице босиком?
— Нет, императрица. Но у меня дырявые башмаки. Мне очень давно не платили жалованье.
Царица захохотала, сразу в изнеможении упав на спину. Ответ юноши так её позабавил, что ничего она не могла поделать с собой. Она хохотала бы, даже если бы во дворце начался пожар. Никифора это не оскорбило. Он знал, что именно так всё и должно быть. Прекрасная Феофано все свои шалости объясняла только коварством тех, кто имел бесстыдство воспользоваться её временным бессилием.
Глава девятая
Вёсельная ладья, на которой послы во главе с Гийомом поплыли в Константинополь, была не очень-то быстроходна. Путь по Дунаю, а затем по морю, над которым дул сильный ветер, занял без малого три недели. Прибыли рано утром. Начальник гавани Феодосия оказался сообразительным пьяницей и отправил гонца во дворец немедленно. Через час в гавани появились помощники легатория и Никифор Эротик. Гийом, который с Никифором был знаком, предъявил ему посольские грамоты. Удовлетворившись ими, сановники проводили послов в предместье святого Мамы — почти безлюдное, потому что торговый сезон уже был окончен, и предоставили им просторный каменный дом с винным погребком. Была в доме и прислуга, да недурная. Когда вельможи ушли, пятьдесят послов уселись за стол и начали пировать. Слухи разлетались по Константинополю быстро, и очень скоро к послам присоединились все проститутки города и предместий. Прислуге стало обидно.
Несколько дней спустя Гийом и Рагдай, имена которых стояли на документах, были приглашены во дворец. Поскольку Никифор Фока воевал в Сирии, двух послов принимали в большой церемониальной зале, Хрисохиклине, царица и Лев Мелентий. Она сидела на троне, а он стоял слева от неё, чтоб иметь возможность переговариваться с ней взглядами или шёпотом. За спиной Феофано стояли два рослых воина. Это были новый этериарх Иоанн и личный телохранитель царицы, прославленный богатырь Анемас. Вдоль стен, как обычно, выстроились дворцовые экскувиторы, но уже не в парадных доспехах, а в боевых. Парадные были проданы. Половина денег вроде бы даже пошла в казну. Справедливость, впрочем, требует уточнить, что павлиньи перья, которые украшали шлемы, остались.
Когда два посла входили, императрица заканчивала беседу с какой-то очень красивой молодой женщиной в златотканых одеждах. Причёска этой блистательной незнакомки, державшаяся за счёт дорогих заколок и шпилек, была похожа на башню. Женщина делала Феофано земной поклон, стоя перед ней на коленях и высоко задирая подвиливающий зад. Лев Мелентий её невежливо поторапливал, называя сиятельной Феодорой. Но она встала с колен не раньше, чем Феофано ей протянула руку для поцелуя. Проходя мимо русских послов, почтительная красавица на них даже и не взглянула. Она была раздосадована.
Гийом, знавший этикет, и Рагдай, который во всём подражал товарищу, поклонились пелопоннесской ловкачке, остановившись за полтора десятка шагов от неё. Оба они видели её ранее, но не в блеске царских одежд. На троне она показалась франку юным архангелом, а Рагдаю — сказочной Царь-девицей. Рыжая фея терпеть не могла никакую обувь и надевала её только перед выходом из дворца. Сейчас на ней были яркие фиолетовые чулочки, более тёмный далматик с высоким воротом и корона с большим количеством изумрудов, под стать глазам. Глаза заспанно моргали — царственная особа всю ночь проболтала с девушками, обязанностью которых было чесать ей пятки.
— Рада вас видеть, — глубокомысленно обратилась она к послам, кивнув головою. Толмача не было, так как оба посла сказали заранее, что владеют греческим языком. Они ещё раз склонились перед властительницей, коснувшись пальцами пола, после чего Гийом молвил:
— Императрица! Привет тебе от князя Руси и царя Болгарии, Святослава.
— Чем я могу быть ему полезна? — спросила лукавым голосом Феофано, подержав паузу.
— Святослав предлагает тебе, божественная, признать его тем, кем он был сейчас мною назван, то есть царём болгарским, и строить с ним отношения сообразно этому рангу, — ответил франк. Царица, приподняв брови, искоса поглядела на Льва Мелентия. Тот сказал:
— Насколько я понимаю, князь Святослав владеет не всей Болгарией, а лишь частью её. Столица им не взята. Исходя из этого, как он может быть признан нами царём Болгарии?
— Но её столицей сейчас является Переяславец, — возразил Гийом, — Святослав, который находится в этом городе, управляет большей частью страны, поскольку народ и знать признали его своим государем, а Переяславец — стольным городом. У бывшего царя, Петра, сидящего сейчас в бывшей столице, Преславе, нет армии и нет подданных. Святослав оставил этому жалкому старцу жизнь, свободу и небольшой кусочек страны лишь из милосердия. Вот и всё.
— Должна заявить, что я нахожу это разъяснение весьма точным и справедливым, — произнесла Феофано и улыбнулась Гийому. Тот в третий раз поклонился. Придав своему лицу изрядную холодность, логофет спросил у царицы:
— Это твоё окончательное решение, госпожа моя?
— Да. Мы будем платить Святославу дань, как царю Болгарии. Всякий, кто попытается затянуть исполнение моего приказа, будет наказан. Срочно займись оформлением всех бумаг, которые я должна подписать в связи с этим делом. Золото в слитках должно быть передано послам не позднее, чем…
— Послезавтра, — тихо, но убедительно перебил Лев Мелентий, склонившись к уху царицы, — прошу тебя, венценосная! Это очень сложное дело.
— Ну хорошо, послезавтра. Надеюсь, ты понимаешь, магистр, что я никаких отсрочек больше не допущу?
— Всё будет исполнено, госпожа.
— Послов этих одарить, и одарить щедро, — не унималось пелопоннесское божество, — они мне понравились.
Завершая фразу, она смотрела лишь на Гийома. Смотрела так, что тридцатилетний франк, весьма искушённый во взглядовых поединках с женщинами, смутился и опустил глаза. Она засмеялась. Он покраснел. Рагдай много раз потом вспоминал этот разговор Гийома и Феофано — краткий, немой, но так изменивший всё. Что же было сказано? Только через три с половиной года Рагдай об этом узнал.
— Спасибо тебе, царица, — прервал, наконец, Гийом слишком затянувшееся молчание, потому что пора было уходить, — мы скажем нашему князю, что ты была благосклонна к нам.
— Хорошо, можете идти.
За дверьми была целая толпа каких-то вельмож и секретарей. Они все хотели поговорить с логофетом и ждали, когда он выйдет. Дворцовый служащий длинными коридорами вывел русских послов во двор и открыл им дверь в крепостной стене. Покинув дворец, Гийом и Рагдай побрели к Золотым воротам.
Стоял конец октября, но было тепло, как на Руси в мае. Светило солнце. Дневная служба в церквах уже началась, но, поскольку многие горожане привыкли являться вовремя лишь за жалованьем, на улицах было ещё очень многолюдно. Гийом глядел себе под ноги, а Рагдай вертел головой. Его впечатлял вид статуй, дворцов и храмов. Вдруг он заметил неторопливо идущую впереди статную красавицу в драгоценностях и парчовом наряде, с очень высокой причёской. Это была та самая Феодора, которая полчаса назад билась лбом об пол у царственных ног. Теперь она шествовала с тремя сильными рабами, рассеянно и надменно глядя по сторонам. Гийом и Рагдай её обошли. Тут же возвратившись мыслями к Феофано, Рагдай спросил у своего друга:
— Ты ведь не в первый раз говорил с царицей?
— Да, мы встречались с ней год назад. И ты это знаешь, кажется.
Было очень заметно, что у Гийома нет настроения разговаривать. Обогнув широкую площадь с бронзовой конной статуей василевса Юстиниана, послы пересекли Месу и переулками добрались до южной окраины. Проходя там мимо большой корчмы, они вдруг услышали вопль Талута:
— Я говорю вам, что нас прислал сюда Святослав! За золотом! Если царь нам его не даст, то наш князь сюда сам прискачет с дружиной! И поглядим тогда, чего стоят все эти стены!
— О боже, что за дубина? — схватился за голову Гийом и свернул к корчме. Рагдай кинулся за ним.
— Гийом, погоди! Он орёт по-русски! Кто здесь его понимает?
— Бьюсь об заклад, что здесь до черта понятливых, — усмехнулся франк, открывая дверь. И оба вошли в корчму. Там, точно, царило взаимное понимание, да и бог знает что ещё. Это был притон. За перегородкой, которая отделяла дальнюю часть корчмы, слышалась плаксивая брань. Девушка просила деньги вперёд. А на видном месте Талут и ещё несколько дружинников пировали с дюжиной молодцев, вид которых внушал желание взять за ножку свободный стул. Все эти почтенные господа прибыли из Африки и Аравии. У трёх мавров были следы оков на запястьях. Талут готов был начать с этими людьми драку, рассчитывая таким путём доказать им, что он не врёт. Все его приятели выражали ему поддержку только кивками, но точно так же кивали они кандальникам. Разглядев Гийома с Рагдаем, Талут ужасно обрадовался.
— А вот и мои друзья! — стал он верещать на всю улицу, — очень кстати они зашли! Спросите у них, спросите! Они вам сразу ответят, что мы приплыли в Царьград за золотом!
— Ну-ка быстро, твари, встали и вышли, — негромко проговорил Гийом, обращаясь сразу ко всем своим боевым товарищам. Те вскочили — ну, так себе, конечно, вскочили, и стали медленно выходить, цепляясь за каждый угол. Талут хотел было спорить, но франк его вышвырнул пинком. Прежде чем покинуть кабак, Гийом и Рагдай внимательно пригляделись к тем, кто остался. На улице Рагдай взял Талута за воротник.
— Ты какого чёрта орёшь тут, сволочь, про золото?
— А чего? — завизжал Талут и изо всех сил попытался вырваться. Но Рагдай держал его крепко. Воротником сдавив ему шею, он объяснил:
— А то, что если ещё хоть раз выйдешь ты из предместья без моего разрешения — оторву башку тебе, понял?
— Это касается всех, — прибавил Гийом, пристально взглянув на дружков Талута. Они потупили очи. Талут о чём-то хрипел. Но его не слушали. А потом Рагдай его отпустил, и все зашагали к предместью святого Мамы.
Через полтора дня, на рассвете, русским послам велели явиться в гавань. Туда уж были доставлены под надёжной охраной три опечатанных ларца с золотом. Возглавлял охрану начальник дворцовой гвардии, Иоанн Куркуас. Никифор Эротик также присутствовал. Он вручил Гийому некий пергамент с печатью. На нём рукою императрицы было начертано повеление всем властям пропускать послов Святослава, везущих золото. Сумма дани была указана. Под размашистой подписью Феофано стояла подпись Василия, её сына. Гийому было предложено написать расписку. Гийом её написал по-гречески, указав в качестве предмета расписки три опечатанных стальных ящика. Вслед за тем он о чём-то спросил Никифора по-французски. Секретарь дал ему ответ на этом же языке. Они сдержанно пожали друг другу руки, после чего ларцы были перетащены на ладью и посольство отбыло восвояси.
Ни сам Гийом, ни его товарищи ничего не смыслили в навигации, потому было решено от Босфора плыть до устья Дуная только вдоль берега, не теряя его из виду. К этому вынуждало ещё одно обстоятельство, о котором Гийом уведомил своих спутников, когда те налегли на вёсла и судно вышло из гавани. Он сказал, что необходимо будет зайти в Месимврию, чтоб пополнить запасы пресной воды и купить провизию.
— А почему нельзя было это сделать в Константинополе? — спросил кто-то.
— По очень простой причине. Благодаря одному из вас весь Константинополь знает о том, что мы повезём в Болгарию золото. Нам нужно было отплыть как можно быстрее и незаметнее.
— Если бы я узнал, кто этот болван, то сразу башку ему оторвал бы, — буркнул Талут, вкладывая всю силу своего гнева в удар веслом по воде. Гийом ему не ответил. Бросив прощальный взгляд на Константинополь, он повернулся лицом к востоку и долго щурил глаза на морскую даль, пестревшую парусами. Потом, сказав, что всю ночь у него ныл зуб, ушёл на корму, лёг спать и проспал до вечера. Остальные весь день гребли, прервавшись лишь для обеда. К этому часу ладья давно уже вышла из вод Босфора, и златоглавый Константинополь скрылся за линией горизонта.
Погода стояла тихая. Ровные каменистые берега, поблизости от которых шёл посольский корабль, были необозримо пустынны. Одни лишь дикие козы по ним бродили, отыскивая травинки среди камней. Как только стемнело, Рагдай объявил перерыв на ужин. Гийом всё спал. После ужина двадцать пять человек, в том числе Рагдай, последовали примеру франка. Все их товарищи снова сели за вёсла, и судно двинулось дальше.
Рагдаю плохо спалось. Через час он встал и протёр глаза. Дул западный ветерок. Благодаря звёздам берег был виден. Ладья шла довольно быстро. Гийом стоял у весла, болтавшегося без дела. Сонно облокотившись о борт, он глядел на волны.
— Что ты спросил у секретаря? — нарушил Рагдай его одиночество. Франк ответил не сразу. Даже и не взглянув на Рагдая, он сказал:
— Так, ничего особенного.
— Серьёзно? Гийом, но ты волновался! Это было заметно.
— Брось, Рагдай, брось. Я даже не помню, о чём мы с ним говорили. Дай мне сейчас побыть одному.
Рагдай побродил по палубе и опять улёгся среди храпевших дружинников. Скомканный мешок из-под сухарей ему заменял подушку, плотный кафтан — одеяло. Но сон всё никак не шёл. Под мерный плеск волн глядел Рагдай вверх, на звёзды, и думал о поведении франка. Было понятно, что тот, конечно, лукавит, сердце его терзается чем-то страшным. Только под утро Рагдай кое-как забылся тревожным сном. Совсем ненадолго. Когда забрезжил рассвет, пришла пора тем, кто спал, сменить у уключин тех, кто всю ночь работал. Гийом с Рагдаем тоже взялись за вёсла.
Так миновали ещё одни сутки пути, а за ними третьи. Это всё было время немногословия и подавленности Гийома. Поутру мореплаватели увидели вдалеке Месимврию — крупный портовый город, располагавшийся близ болгарской границы. Его высокие стены и башни уже не одно столетие требовали ремонта. У пристани собралось не менее ста торговых судов и рыбачьих лодок. Гийом был вынужден попросить владельцев одной из них придвинуть её к соседней. Просьбу исполнили, и послы смогли подвести корабль к причалу. Закупив в гавани пять бочонков пресной воды, столько же вина, а также запас лепёшек, сыра и солонины, они продолжили путь на север, к Дунаю. Почти весь день винные бочонки опустошались, что не мешало грести. Гийом весело болтал с товарищами. Все радостно отвечали на его шутки. Это был прежний Гийом. А вечером, когда чайки под облаками плескались в алом сиянии, между ним и Рагдаем был разговор. Он произошёл на корме. Его начал франк. Виновато глядя в глаза Рагдаю, он заявил:
— Ты знаешь, я не вернусь уже к Святославу.
Рагдай опешил.
— Как это, не вернёшься?
— Так, не вернусь. Прости, если можешь. Тебе отлично известно, что я ничего не делаю без причины. Поэтому не пытайся уговорить меня. Не пытайся! Лучше скажи что-нибудь другое.
— Нет, погоди! Ты хоть объясни тогда, в чём причина?
— Ну, хорошо, Рагдай. У меня возникло более важное дело, чем служба князю. Думай, что хочешь. Но только пусть этот разговор останется между нами. Никто сейчас ничего не слышит, уключины скрипят громко. Не баламуть никого. И не надо спрашивать, почему я тебе одному открылся. Вот так.
После этих слов, сказанных вполголоса, белокурый франк отвёл взгляд.
— И что же это за дело уводит тебя от князя? — не успокаивался Рагдай.
— Сейчас не могу сказать. Не пытай меня. Может быть, когда-нибудь ты узнаешь. Я доплыву с вами до Каноппы, там куплю лошадь, и мы расстанемся. Вот.
У Рагдая мысли вконец запутались. Он осознавал лишь три вещи: Гийом не шутит и понимает, что делает, а к такому решению он пришёл после разговора с помощником логофета. Заметив в глазах Рагдая обиду, Гийом положил ладонь ему на плечо и сказал:
— Так надо. У меня нет никакого иного выхода. Понимаешь? Ну постарайся меня понять!
— Нет, этого быть не может, — затряс головой Рагдай.
— Это так.
— Тогда дай мне слово, что мы увидимся! Хоть когда-нибудь!
— Не могу. Ведь я ничего не знаю.
— Что я скажу Святославу? Как я в глаза ему посмотрю?
— Скажи ему вот что…
Гийом запнулся, пытаясь собраться с мыслями. И продолжить он не успел, так как на корму прибежал Малёк.
— Погоня, — произнёс он, указав на юг. Гийом и Рагдай повернули головы. Пригляделись. За кораблём шли две узкие вёсельные галеры. Обе заметным образом приближались. Они слегка уступали посольскому кораблю размерами, зато были гораздо более быстроходны, чем он.
— А с чего ты взял, что им нужны мы? — в мыслях продолжая свой разговор с Рагдаем, спросил Гийом, — купцы или рыбаки спешат по своим делам, вот и всё.
— Эти две галеры были в Месимврии и отчалили после нас, — объяснил стрелок, — весь день они шли за нами на расстоянии, потому что на берегу стояли греческие заставы, а по морю плавали корабли. Теперь, когда уже нет ни того ни другого, гребцы налегли на вёсла. Это морские разбойники, верьте мне!
— Наденьте доспехи! — крикнул Гийом, круто повернувшись к дружинникам. Бросив вёсла, воины за одну минуту выполнили приказ. Кольчуги и шлемы были у них под лавками, а мечи — всегда под рукой. Никто ни о чём спрашивать не стал. Все знали, что лежит в трюме и что может означать внезапное приближение с юга двух кораблей. Малёк и Рагдай также натянули кольчуги. Гийом, тем временем, продолжал стоять на корме, рассматривая подозрительные галеры. Те уже были в четверти мили. Эта дистанция сокращалась, притом стремительно. Вёслами на галерах работали силачи.
Неяркий закат догорал над морем. А с юга дул свежий ветер. И он усиливался, таща из-за горизонта большую тучу. Море покрылось волнами. На галерах подняли паруса. Не велев дружине браться за вёсла, Рагдай приблизился к франку.
— Ты без доспехов, Гийом!
— Успею, Рагдай, успею.
Он не успел. В воздухе пропела стрела. Её злая песня оборвалась вместе с ослепительной и туманной судьбой Гийома. Франк побледнел, зашатался и упал навзничь. Рагдай не сделал ни одного движения, чтобы его подхватить, хоть и стоял рядом. Он просто окаменел. Он глазам не верил. То, что случилось, могло произойти с кем угодно, но не с Гийомом! Нет!
Всё-таки поняв, что это не сон, Рагдай преклонил колени перед упавшим, чтобы хоть чем-то ему помочь. Но сразу увидел — поздно. Все остальные воины, завопив от ярости, дружно ринулись на корму. Ладья накренилась.
— Назад! Назад! — закричал Рагдай, — стоять на местах, защищать борта! Сейчас будет бой!
— Назад! — повторил Малёк, придя в себя первым. Дружинники подчинились. Рагдай наклонился к раненому. Стрела вошла глубоко. Она рассекла аорту. На белой ткани рубашки быстро росло красное пятно. Казалось, что это раззёвывается пасть смерти, которая много лет кружилась вокруг Гийома, скаля свои крысиные зубы, но поджимая хвост, и вот, наконец, решилась ударить, видя, что он не хочет дать ей отпор. Однако же взгляд больших синих глаз Гийома был ещё ясен.
— Гийом, Гийом, — прошептал Рагдай, взяв отяжелевшую руку франка, — держись, Гийом! Не уходи! Слышишь?
— Скажи… — внезапно проговорил Гийом. Но тут у него в гортани забулькало, а в глазах отразилась мука. Нечеловеческим напряжением воли сглотнул он кровь и вдохнул. Рагдай закричал:
— Что сказать? Кому?
— Ска… ска… скажи Иоанну…
Договорить раненый не смог. На его губах обильно запузырилась кровь, а по всему телу прошла короткая судорога. Потом его взор погас. Это было всё.
Опустив умершему веки, Рагдай встал на ноги и сказал:
— Встречайте гостей.
Галеры подошли к посольскому кораблю с двух сторон. Наполнены они были чёрными африканцами и арабами в стальных латах и с превосходным оружием. Талут сразу узнал среди них несколько своих собутыльников из константинопольского притона. Но это не остудило его воинственный пыл. Скорее, наоборот. Как только убийцы взяли корабль на абордаж железными крючьями, Талут с воплем обнажил меч и, спрыгнув в галеру, где были те, с кем он пил, в припадке звериной ярости искрошил троих. Его спасло то, что все остальные, не обращая внимания на него, с таким же остервенением устремились на корабль руссов. Ещё бы — там было золото, за которым они так долго охотились! Талут начал рубить их с тыла. Но ни безумие одного, ни мужественная стойкость прочих дружинников не спасли посольский корабль. Он был взят штурмом, ибо грабителей было гораздо больше. На палубе корабля закипела битва. Тесно сомкнувшись вокруг задраенного отверстия трюма, русские воины отбивались от наседавших врагов мечами и топорами.
Схватка бы затянулась, если бы главарь банды, свирепый чёрный гигант с непомерной палицей и прямоугольным щитом, не остановил своих удальцов, издав громкий возглас. Разбойники отступили, и африканец вызвал на поединок Рагдая, поняв, что он — предводитель. Рагдай был вооружён тяжёлой секирой. Запросто уклонившись от просвистевшей в воздухе палицы, угодить под которую было бы вряд ли лучше, чем под скалу, он стал наносить удары. Выдержать его натиск было немыслимо, потому что в глазах Рагдая стояла кровь. Кровь Гийома. Чёрный гигант попятился, отбиваясь палицей и щитом. Щит звенел над морем, как стопудовый соборный колокол. Оттеснив врага на корму, Рагдай со всей силы грохнул щитом по его щиту. Исполин свалился, как бык, ступивший на лёд. Рагдай топором рассёк ему череп и закричал, обращаясь к другому мёртвому телу:
— Наша взяла, Гийом!
— Во славу твою! — хором подхватили дружинники и, подняв сияющее оружие, снова ринулись на врагов. Талут, вернувшийся на ладью, был впереди всех. Морские убийцы, которых смерть главаря повергла в невыразимый ужас, с воплями обратились в бегство. Лишь половине из них удалось запрыгнуть обратно в свои галеры и кое-как убраться за линию горизонта. Все остальные были убиты, а их тела выброшены в море.
Настала ночь. И с нею пришла гроза. Хлынул ливень. Когда небо прояснилось, Рагдай и его товарищи сели к вёслам и принялись усердно грести. Только на заре причалили они к берегу, чтобы похоронить Гийома и пятерых дружинников, павших в битве. Их погребли на большой возвышенности, с которой была видна болгарская крепость Каноппа. Гийома Рагдай велел закопать в стороне от руссов и водрузить над его могилой крест, сколоченный из досок. Целый час дружинники просидели возле креста, не произнося ни слова. Им было не о чем говорить. Но почти все плакали. Стоял тихий и ясный полдень. Над морем кружились чайки. Вернувшись на свой корабль, послы распили целый бочонок вина и молча возобновили путь.
Он вскоре опять был приостановлен, так как Рагдай, недолго посовещавшись с Мальком, предложил дружине зайти в Каноппу. Талут спросил, для чего. Никто ему не ответил. Всем его было жаль, но все ещё ночью договорились не обращать на него внимания, что бы он ни предпринимал. В Каноппе Рагдай добился встречи с градоначальником и, назвав ему своё имя, потребовал три десятка гребцов, вина и съестных припасов. Градоначальник выразил сомнение в его праве выдвигать требования подобного рода. Тогда Рагдай предъявил ему письменный приказ Феофано, адресовавшийся, разумеется, не болгарским властям, однако уверивший градоначальника в том, что с ним говорит посол Святослава, и всё немедля было дано. Спустя двое суток русский корабль вошёл в Дунай. Ещё через десять дней он благополучно причалил к гавани Переяславца.
Калокира в городе не было. Он как раз накануне отправился на Балканы. Гийом убит! Два этих коротких слова ошеломили всю армию. Ведь Гийом был её душой. Для каждого воина он был братом. Весёлым и храбрым франком все восхищались, тайно или открыто, и почти все любили его. Святослав рыдал, как ребёнок. Более безутешен, чем он, был только Лидул. На несколько лет постарел Сфенкал и чуть не сошёл с ума Куденей. Помрачнел Рашнар, который встречался с Гийомом лишь один раз. Наверное, они много пили при этой встрече. Поминки справили во дворце. Он не мог вместить всех друзей Гийома. Пришли послы, купцы, музыканты, бродяги, пьяницы, проститутки. Весь Переяславец, да и всё Подунавье были объяты глубокой скорбью. Кремена вновь отличилась. Она стонала, выла, визжала, падала в обморок, исполняла траурный танец, хотела броситься с башни и, наконец дошла до того, что стала кататься по полу, раздирая лицо ногтями. Многие были убеждены, что она надеялась таким образом получить от князя в подарок большой военный корабль для увеселительных плаваний по Дунаю. Мечта о собственном корабле терзала её уже две недели. Как бы то ни было, никаких плодов Кремена не сорвала с гибели Гийома. Гийом был тысяцким. Святослав назначил на его место Рагдая. К этому князя призвал Касьян от имени всей дружины. Кремена, узнав об этом, вновь объявила о своём твёрдом решении прыгнуть вниз головой с балкона, дабы её мучения прекратились. Опять-таки вся дружина пообещала мученице военный корабль к лету, а Куденей и Филипп пили с ней вино трое суток, чтобы она успокоилась.
Глава десятая
Княжеские послы, приехавшие в столицу Болгарии, разместились на постоялом дворе. Хоть это достойное заведение находилось не на окраине, его главными постояльцами были мыши, клопы и вши. Более изысканных мест в Преславе не наблюдалось. Прошло три дня. На четвёртый гонец доставил патрикию весть о том, что Ратмир привёл в Переяславец вспомогательные войска. Спустя ещё один день, так и не дождавшись официального приглашения, Калокир и Вадим через городские власти уведомили царя о том, что они сегодня придут к нему во дворец. И они пошли. И их пропустили.
Приняли двух послов сыновья царя, Борис и Роман. Сам Пётр был тяжко болен. Царевичи восседали на двойном троне, спинка которого примыкала к стене весьма мрачной залы. Справа и слева от трона стояли военачальники, царедворцы и родственники царевичей. В числе этих людей был Дмитр, который приехал вместе с Вадимом и Калокиром. Он и переводил разговор Бориса с послами. Роман в этот разговор ни разу не встрял. Взяв у Иоанна верительные бумаги, которые Иоанн и состряпал на постоялом дворе, Борис передал их секретарю и осведомился, чего от него хотят. Иоанн сказал, что надо заключить мир. Царевич спросил, на каких условиях. Калокир объяснил, что основным пунктом мирных переговоров будет признание Подунавья частью Руси. Внимательно выслушав херсонита, Борис заметил:
— Насколько я понимаю, ты, Иоанн Калокир — ромейский патрикий?
— Я был ромейским патрикием, государь. Я много кем был. Нынче я служу Святославу, о чём свидетельствуют пергаменты, только что полученные тобою.
— А! Вот оно, значит, как?
По знаку Бориса какой-то старый вельможа, забрав у секретаря посольские грамоты, углубился в них. Прочие сановники, не знакомые или не согласные с этикетом, принятым при ромейском дворе, стали втихомолку между собой что-то обсуждать. Царевич, тем временем, обратился вновь к Иоанну:
— Так значит, ежели мы подпишем отказ от северных территорий, признав их за Святославом — война окончена?
— Она будет приостановлена до весны, — с небрежным поклоном сказал патрикий, — на окончательный мир великий киевский князь согласится только в том случае, если твой почтенный отец выполнит его второе условие.
— В чём же оно заключается?
Тон, которым был задан этот вопрос, патрикию не понравился. Он внимательно посмотрел в глаза сначала Борису, затем — Роману. Взгляд первого был бесстрастен. Роман же, в силу семнадцатилетнего возраста не умевший сажать на цепь свои чувства, сжал кулаки. Поняв, что патрикий предоставляет ответ второму послу, Вадим произнёс:
— Весной наше войско, пройдя по южной Болгарии, перевалит через Балканы. Надеемся, что царь Пётр не воспрепятствует нам.
Сановники, продолжавшие перешёптываться, умолкли.
— Есть ли ещё какие-нибудь условия? — поинтересовался Борис после долгой паузы.
— Нет, — сказал Иоанн, — это все условия. Князь решил не злоупотреблять любезностью твоего отца, дорогой царевич. И он рассчитывает на то, что царь в состоянии оценить его доброту и непритязательность.
— О, я тоже надеюсь на всё самое хорошее! Содержание нашего разговора будет доведено до царя. Завтра вы получите от него ответ. А сегодня вечером — кстати, уже через полтора часа, во дворце состоится праздничный ужин в честь Покрова Богородицы. Праздник был аж три недели назад, но нам всё не удавалось его отметить как полагается. Мы вас ждём, русские послы.
— Непременно будем, — пообещал Иоанн.
Покинув дворец, посланники Святослава прошли извилистой, многолюдной улицей, изобилующей колоннами и церквами, к северной городской стене. Дав стражникам две серебряные монеты, они взошли на каменную четырёхугольную башню. С двадцатисаженной высоты открылись им сотни вёрст. Преслав занимал большое пространство, но был он низок строениями и сер. На западе, севере и востоке вокруг болгарской столицы чередовались гряды холмов и равнины, изрезанные дорогами. Вдалеке виднелись какие-то городишки. Возле холмов простирались пастбища. По ним шлялись немногочисленные коровы. Юг был загромождён хребтами Балканских гор. Над ними висел туман. Солнышко садилось. На высоте ощущался ветер. Застегнув верхнюю пуговицу кафтана, Вадим спросил Калокира:
— А почему ты не стал говорить Борису всё то, что намеревался сказать?
— А ради чего я должен был метать бисер перед каким-то заморышем? — удивлённо пожал плечами патрикий, — ты разве ещё не понял, что мы приехали сюда зря?
— Это почему?
— Нас кто-то опередил.
Глядя на одну из горных вершин, цеплявшую облака, Иоанн прибавил:
— И я даже знаю, кто. Уедем сегодня. Сразу же после ужина. И помчимся быстрее ветра! А через месяц этого города здесь не будет. Он мне не нравится.
— Так давай уедем прямо сейчас! Лошади готовы, дружинники пообедали. Для чего опять идти во дворец?
— Меня позвал враг. А я от врагов никогда не бегаю.
Солнце скрылось, сгущались сумерки. К городским воротам по пыльным лентам дорог торопливо двигались пешеходы, повозки, всадники на ослах и мулах. Ворота вскоре должны были запереть. Низко над Балканами появилась луна. Она облила их багровым светом.
— Прямо за ними лежит страна пастухов и древних героев, Фракия, — указал Иоанн на горы, — а дальше — Константинополь. Дряхлеющий, но ещё надменный, вросший ногами в золото исполин, который левой рукой крепко взял за горло Европу, а правой — Азию. Горе этим болгарам, которые захотели встать между ним и мной!
— Пора нам идти на пир, — перебил Вадим, — лучше не опаздывать, потому что вряд ли его затеяли ради праздника Богородицы.
Сойдя с башни, они направились во дворец. Тот был уже почему-то оцеплен воинами. Ещё два часа назад стражники стояли лишь кое-где. Болгарская знать скромно пировала за четырьмя столами. Борис сидел во главе одного из них. Ни он, ни Роман и никто другой, казалось, не обратил внимания на Вадима и Калокира, когда они вошли в залу. Дмитр в тот момент рассказывал о каком-то забавном случае. Его мало кто слушал, однако же все смеялись. Слуга хотел подвести послов Святослава к самому дальнему от Бориса столу. Те вдруг предпочли помедлить. Скользнув глазами по лицам участников торжества, Иоанн негромко сказал своему товарищу:
— Зря пришли.
— Кто бы мог подумать? — развёл руками Вадим. И оба, решительно повернувшись, пошли к дверям. Мигом стало тихо. Сотни людей, опоздавших с праздником, удивлённо глядели в спину виновнику торжества, будто роль блаженного мужа, покинувшего совет нечестивых, ему подходила меньше, нежели роль Богородицы. Только это было ещё не всё. Двери распахнулись перед послами раньше, чем те приблизились к ним, и в залу бодрой походкой вошёл Никифор Эротик. Одет он был очень пышно. Калокир замер. Поняв по его лицу, что всё вдруг пошло наперекосяк, второй посол тоже остановился. Подойдя к ним, Никифор приветствовал их изящным поклоном и столь же милой улыбкой.
— Рад встрече, друзья, рад встрече! Вижу, что вы спешите, но, думаю, не настолько, чтобы не выпить со мной вина?
Вадим не знал греческий, потому промолчал в ответ. Калокир молчал потому, что был потрясён.
— Что, князь Святослав здоров? — продолжал Никифор, беря их обоих за руки, — я слыхал, он был дважды ранен в сражении. Так ли это? Впрочем, его могучее тело легко справляется с тягостными недугами. Даже рану в сердце он залечил, насколько я знаю.
— Дружочек, нам нужно поговорить, — сказал Иоанн, высвободив руку из тонких пальцев любимчика молодой царицы, — пошли отсюда.
— О, не могу! Это невозможно, немыслимо! Это было бы просто свинством по отношению к двум царевичам и вельможам. Давай останемся!
Два царевича и вельможи приветствовали Никифора стоя. Сказав им несколько разлюбезных слов, секретарь уселся в конце стола, во главе которого находился Борис. Вадим и патрикий расположились рядом с помощником логофета. Шумная болтовня болгар, которые поняли, что двум старым знакомым необходимо поговорить, мгновенно возобновилась. Те, кто был рядом, отсели. На столах не было вкусных яств и дорогих вин — болгарский двор бедствовал. Отхлебнув из кубка терпкой кислятины, Иоанн сообщил Никифору, продолжавшему улыбаться, хоть это было с его стороны настоящим подвигом, потому что он выпил кубок до дна:
— Через две недели, благодаря тому, что ты здесь устроил, Святослав двинется на империю.
— Что ж, это нехорошо для империи, но гораздо хуже для Святослава, — пожал плечами Никифор, отправив в рот кусочек халвы, — скажу тебе, почему. Святослав не готов к войне через две недели.
— Ну, а Никифор Фока готов?
— Конечно же, нет. Ты это прекрасно знаешь. Но к ней готов Иоанн Цимисхий. В тот день, когда Святослав объявит войну империи, Иоанн взойдёт на престол, и русскому князю несдобровать.
— О, я вижу, ты и купец Авраам старательно заучили одни и те же слова! Но он мне ещё сказал, что зеленоглазая Феофано — уже никто. Неужели я услышу это и от тебя?
— Да полноте, с какой стати я должен городить вздор? Она как была царицей, так и осталась ею. Более царственную царицу трудно представить. Но, к сожалению, Феофано, как и любая баба, испытывает чрезмерный страх за своих детей. Я ей объяснял, что незачем унижаться перед тобой, однако она больше верит тем, кто склонен переоценивать твою лихость. Чего ты от неё хочешь? Вспомни, чья она дочь!
— Ты сам-то чей сын, ублюдок?
— Да, я не слишком знатного рода, — кивнул головой Никифор, словно вопрос был по существу, — Господь также не наделил меня большой смелостью. И поэтому, если бы я хоть капельку сомневался в том, что сейчас скажу — не сказал бы. Знай, что Цимисхий сотрёт Святослава в пыль, если Святослав в ближайшее время начнёт войну с Ромейской державой.
— И ты это обоснуешь?
— А как же! Эрик и Харальд откажутся идти на Константинополь. По двум причинам. Во-первых, им неплохо живётся и в Переяславце. Дунай много золота на себе несёт. Во-вторых, они понимают — для взятия Константинополя нужно не сорок тысяч хороших воинов, которыми Святослав в нынешнее время располагает, а чуть побольше. Раз в десять. Нет, не пойдут они, не пойдут! И что будет со Святославом, если он с пятнадцатью тысячами дружинников перевалит через Балканы? Подумай сам.
— Ничто ему не мешает опять отправить на Русь Ратмира, который ещё тысяч сто дружинников приведёт.
— Нет, это уж вряд ли! Русь — не Китай. Но если и приведёт, то это займёт никак не пару недель, а месяцев шесть.
Поняв, что возразить нечего, Калокир спросил:
— И что, договор, который ты, сволочь, сюда привёз, подписан уже?
— Он завтра будет подписан, — сказал Никифор и подозвал виночерпия. Тот наполнил кубки вином.
— Какую же ты теперь занимаешь должность? — полюбопытствовал Иоанн, как только слуга отошёл.
— Да прежнюю, прежнюю.
— То есть как? Ты всё ещё секретарь логофета?
— Да.
— И твоя подпись будет стоять на мирном договоре двух стран?
— Да нет, разумеется. Моей подписи там не будет. На нём будет стоять подпись архиепископа Феофила Евхаитского, протосинкела.
Иоанн задумчиво выпил.
— Он тоже здесь?
— Да, просто он не пришёл на ужин.
— Ну, хорошо. Теперь мне понятно всё, кроме одного. Как вам, чёрт возьми, удалось всё это проделать? Хоть намекни!
— Могу сказать прямо, здесь никакого секрета нет. Просто василевс предложил Петру женить его сыновей на своих племянницах. Вот и всё. Конечно, болгарский царь согласился. Ещё бы! Он таким образом получил уверенность в том, что Никифор Фока не бросит его в беде, и война с Болгарией будет означать для Святослава войну с империей.
— До тех пор, пока твой Никифор Фока не слетел с трона, — проговорил Иоанн и крепко зажмурился. Он устал. Он очень устал. И было неясно, что делать с этой усталостью. Вряд ли сон мог её прогнать. Ему захотелось сделать что-нибудь страшное, чтобы враз всё исчезло — и отвратительное вино, и грубые голоса, которые лезли в уши, как мухи, и ощущение абсолютной бессмысленности всего. Оно навалилось страшной, непобедимой тяжестью. Иоанн сжал руками голову. В этот миг до него донёсся, будто издалека, ненавистный голос секретаря.
— А твой друг, оказывается, неплохо знает болгарский, — сказал Никифор Эротик, — гляди-ка, он молодец!
— Да, он молодец, — рассеянно подтвердил Иоанн. И только потом захотел понять, что имел в виду секретарь. Поглядев направо, чтобы увидеть Вадима, он, к своему великому изумлению, вдруг увидел его не рядом с собой, а гораздо дальше, рядом с Борисом. Сидя вплотную друг к другу, болгарский царевич и русский сотник вели какой-то таинственный разговор. Прочие участники пира поглядывали на них, но не прерывали своих бесед. От крайней усталости Калокиру стало казаться, что он уже начинает сходить с ума. Точнее, уже заканчивает.
— Скажи, Иоанн, что думаешь ты о должности логофета? Или, например, правителя Сирии, которая через год станет христианской?
Это опять начал говорить Никифор Эротик.
— А сам ты уже не хочешь стать логофетом? — спросил патрикий.
— Нет, не хочу. Ведь ты меня знаешь, я — человек непутёвый. Можно сказать, порочный. А логофет не должен шататься по кабакам. Так что ты мне скажешь?
— Скажу, что должности хороши, но только Цимисхий не сможет их предоставить мне, как и никому другому. Об этом я позабочусь, мой друг.
С этими словами Иоанн встал и выбежал вон из залы. Вадим нагнал его за дверями.
— Что ты себе позволяешь? — вскричал патрикий, оттолкнув руку сотника, когда тот схватил его за рукав, — по какому праву возобновляешь переговоры, которые я свернул? Как смеешь ты мутить воду?
— Я не мучу никакую воду! Можешь ты меня выслушать?
Иоанн ответа не дал. Но и не ушёл. Быстро оглядевшись по сторонам, Вадим объяснил:
— Царь Пётр на ладан дышит. Концы отдаст со дня на день. Борис не любит ромеев. Взойдя на трон, он сразу же разорвёт мирный договор с ними, который завтра подпишут, и никакая жена не будет ему помехой. Все это знают. Царём поэтому может сделаться не Борис, а Роман. Он тоже упрям, но религиозен и очень гордится тем, что его крестили в Константинополе.
— А к кому склоняется знать?
— К Роману! Епископ сулит здесь всем золотые горы, если Роман получит престол. А от Святослава никто не говорит с болгарскими полководцами и вельможами.
Иоанн воскликнул:
— Мне надо ехать! Я должен быть около Святослава, чтоб удержать его от безумств!
— Но я-то могу здесь остаться, — сказал Вадим. Патрикий задумался. В нерешительности прошёлся. Остановился.
— Ну да, ты можешь. А что ты здесь будешь делать?
— Борис устроит мне встречу с военачальниками. Я знаю, что им сказать от имени Святослава, чтобы они возвели на престол Бориса. Я справлюсь с этим лучше, чем ты, Иоанн. Тебе здесь не доверяют, ты ведь настраивал Святослава против Болгарии. Уезжай скорее! Царь может тебя пленить и отдать ромеям.
— Ты прав, — признал Калокир, — мне надо спешить.
— Конечно!
Они простились, крепко обняв друг друга. Иоанн бросился вниз по лестнице, а Вадим возвратился в залу.
Настала ночь. Под её покровом город покинула сотня всадников. Им пришлось с помощью угрозы заставлять стражу открыть ворота, поскольку ночью никто не обладал правом въезжать в Преслав или выезжать из него. Но эти сто всадников были выше любых запретов. Ими главенствовал Калокир.
Глава одиннадцатая
Узнав о том, что произошло в столице Болгарии, Святослав заметил:
— Трусливый, подлый народ! Я это всегда говорил.
— Южные болгары, действительно, очень подлый и очень гадкий народ, а северные — хороший, — не согласилась Кремена. Одетая лишь в сорочку, она лежала поверх пышных одеял и перебирала струны кифары, согнув в коленях длинные голые ноги. Музыке эту девушку обучали по приказанию князя, который стал опасаться её воинственных упражнений. На днях она зверски изрубила саблей всю спальню, где её заперли перед очередным советом дружины, чтобы хоть полчаса спокойно посовещаться и обсудить с римскими купцами условия их торговли. Несколько музыкантов, взявшихся за Кремену, твердили, что она очень талантлива. Когда князь с дружинниками решили её послушать, учителя заявили, что оценить столь огромный дар могут только люди с высоким вкусом. Поэтому игра девушки всем пришлась по душе, и учителя стали получать вдвое больше.
Итак, Кремена, которая до утра каталась верхом с Филиппом, сквозь полусон предавалась музыке и политике, подтверждая меткое изречение, что талантливый человек талантлив во всём. Святослав, также возвратившийся из какой-то ночной поездки, и Калокир, приехавший из Преслава, опустошали кальян, сидя за столом.
— Так что ты намерен делать? — нетерпеливо спросил патрикий.
— Посмотрим.
Слово «посмотрим» стало любимым ответом князя на все вопросы. Это тревожило Иоанна.
— Надо бы ещё раз отправить на Русь Ратмира, — предложил он.
— Чтобы меня все подняли на смех? Забудь об этом.
— Послушай! У нас — всего лишь семнадцать тысяч конных дружинников и чуть больше двадцати тысяч пехоты. С такими силами невозможно идти на Константинополь. Это самоубийство!
— Ты так считаешь?
— Я это знаю наверняка.
— Но в прошлом году ты знал, что после разгрома Болгарии никакой войны с ромеями быть не может — они, мол, сами нам принесут на золотом блюде ключи от Константинополя! Почему ж ты теперь говоришь иное?
— Да, почему? — строго пропищала Кремена, дёргая струны, — а ну, отвечай немедленно!
Даже и не взглянув на неё, Калокир ответил:
— Да потому, что мои расчёты пошли к чертям! Тем не менее, разве ты жалеешь о том, что последовал моему совету? Благодаря Дунаю ты стал в два раза богаче! С империей воевать придётся, и сил для этого нужно много. Всё, больше мне сказать нечего.
— Михась давеча уехал в свои Карпаты, — сообщил князь, — сказал, что весной приведёт не меньше двух тысяч конных бойцов. Столько же болгар наберу в дружину. Летом Константинополь возьмём.
— Что? Болгар? В дружину? Но ты ведь сам только что назвал их подлым народом!
— Речь шла о южных болгарах! — снова подала голос Кремена, — будто не слышал! Что он себе позволяет, месяц мой ясный? Скажи ему!
— Я и у Бориса пару полков позаимствую, — как ни в чём не бывало продолжал князь, — не думаю, что сейчас он наскребёт больше.
Бросив чубук на стол, Иоанн поднялся. Он был в покрытой пылью одежде и сапогах со шпорами.
— Хорошо. Пойду отдохну. Я целые сутки провёл в седле.
— Ты слышал о том, что Гийом погиб?
Лицо Иоанна стало таким, что Кремена вздрогнула. В упор глядя на Святослава чужими, страшными, совершенно неузнаваемыми глазами, он сделал шаг в его сторону.
— Что такое? Что ты сказал?
— Что Гийом убит.
— Как это произошло?
— Спроси у Рагдая.
— Он теперь тысяцкий, — сообщила Кремена, — и твоему храброму Рашнару Святослав тоже дал под начало тысячу воинов. В этом я его поддержала. Рашнар — это Ахиллес!
— Ахиллес убит, — сказал Иоанн и вышел. Он отыскал Рагдая в самом разбойничьем кабаке Переяславца. Десять тысяцких, в том числе и Рашнар, сидели там за столом и о чём-то спорили. Они так увлеклись своим разговором, что даже не замечали красивых девушек, которые наполняли вином их чаши. При появлении Калокира воины радостно поднялись. Он пожал им руки, несколькими словами ответил на все приветствия и ушёл, позвав за собой Рагдая.
Обогнув рынок, возле которого находился кабак, патрикий и тысяцкий подошли к стене какого-то склада и сели на выпиравший фундамент. Рагдай в подробностях рассказал о смерти Гийома. Упомянул и о двух последних словах его. Лишь об изначальной роли Талута в этой истории умолчал.
— О чём был ваш спор? — спросил Иоанн, Как только повествование завершилось. При этом он глядел на прохожих так, будто те имели какое-то отношение к ужаснувшим его событиям.
— Спор? — не понял Рагдай, — какой ещё спор?
— Ну, вы сейчас спорили в кабаке?
— Ратмир возмутился тем, что Кремена лезет в дела дружины. Все согласились с ним, но заспорили, надо ли говорить Святославу о том, что мы недовольны.
— И кто за то, чтоб сказать?
— Я, Ратмир, Даниил, Сфенкал и Икмор.
— А кто против?
— Касьян, Лидул, Рашнар, Куденей, Филипп. Они говорят, что князь со своей любовницей разберётся сам.
— Я думаю, они правы, — проговорил Иоанн, бесцельно трамбуя каблуком землю, — а расскажи-ка мне, как Кремена суётся в дела дружины?
— Ну, например, по её прошению Святослав снизил пошлины для трёхсот богатых купцов.
— Дружина-то здесь при чём?
— Дружине от этого знаешь какой убыток? Вот у меня, например, было пять подружек. После снижения пошлин с одной из них пришлось распрощаться. Не на что стало ей покупать подарки!
Иоанн пристально поглядел на друга, чтобы понять, шутит он или нет. Рагдай говорил серьёзно. Он продолжал:
— Ещё через эту девку в доверие к Святославу втёрлась уже целая толпа всяких её родственников и свойственников. И даже бывшие женихи её на пирах пьют со Святославом! И он специально Ратмиру велел привести с Руси только восемь тысяч бойцов, не больше, чтобы весной взять много болгар в дружину.
— О чём ты? У Святослава не было никаких болгарских приятелей, когда он отправлял Ратмира на Русь!
— Но уже тогда Кремена ему твердила, что нужно брать в дружину болгар!
— А вот это правда. Ну ладно, я приму меры.
Меры, принятые Калокиром, свелись к тому, что он дал Святославу совет звать меньше болгар на пиры. Князь совету внял, и во время пира Ратмир выразил ему своё одобрение в связи с этим. Кремена, встав, громко назвала Ратмира ослом. Святослав отвесил ей оплеуху, к великому удовольствию большей части дружины. Вспыльчивая танцовщица побежала бросаться с башни. Полсотни воинов кое-как её удержали, за что все были сейчас же избиты ею. Но на охоте, которая состоялась через два дня, Кремена, как прежде, гнала своего коня бок о бок с конём Святослава, а на привале она и князь сидели в обнимку и пили из одной чаши. Кроме того, на юной болгарке было жемчужное ожерелье, подаренное ей князем в знак примирения. Но дружинники отнеслись к столь быстрому примирению добродушно, ибо синяк на лице Кремены бросался в глаза не меньше, чем это самое ожерелье. Так стёрлись противоречия между воинами великого князя и его дерзкой любовницей. С каждым днём она расцветала, подобно весенней лилии. Ей ведь было только семнадцать лет! Красивая девушка превращалась в женщину сверхъестественной красоты.
В конце января 968 года в Переяславец прискакал гонец от Вадима. Он привёз весть о смерти царя Петра и благополучном вступлении на престол Бориса. Ещё гонец сообщил, что архиепископ Феофил Евхаитский уже покинул Преслав, а Никифор Эротик — нет, и не собирается. Последняя часть сообщения озадачила Калокира. Он целый день размышлял, бродя по всему дворцу. Наконец, сказал Святославу:
— Мне надо ехать в Преслав. Вадим один там не справится.
— Поезжай, — согласился князь. И на другой день Иоанн с полусотней воинов отбыл. В апреле прибыл его гонец, который передал Святославу следующие слова: «Здесь всё не так просто. Не жди меня, выступай в поход!»
Но легко сказать — выступай в поход! Князь не был готов к походу. Он ждал Михася, который набирал в Прикарпатье ватагу самых лихих своих соплеменников, чтоб усилить княжескую дружину. Эрик и Харальд, а также все их товарищи, в противоположность опасениям Калокира, с радостью согласились идти на Константинополь. Им до смерти надоело сидеть без дела, даже и обрастая богатством. Русским бойцам также не терпелось ринуться в битву, хотя они богатели ещё быстрее, поскольку князь вовлекал их в свои торговые предприятия. Всем болгарским юнцам, которые с сентября просились в дружину, он отказал, рассудив, что вреда от них будет больше, чем толку. Жемчужное ожерелье Кремены служило ему хорошим напоминанием о её разладе с дружиной из-за болгар. Тем не менее, Святослав по-прежнему рассчитывал получить от Бориса хотя бы несколько сотен опытных воинов, чтоб они отдельным полком участвовали в его войне с Никифором Фокой.
Михась возвратился в мае, и не с двумя, а аж с тремя тысячами отборных головорезов. К нему примкнули два его лучших друга, Стефан и Янош. Узнав об их приближении, Святослав от радости подарил Кремене целую дюжину африканских невольниц с серебряными браслетами на лодыжках. Он опасался уже, что его союзники не прибудут. Медленно проезжая на своих рослых конях по торжищам Переяславца, захлестнувшим все его улицы, вислоусые и осанистые мадьяры с тонким вниманием знатоков рассматривали товары, особо интересуясь изделиями из золота. Останавливались их взоры и на высоких, смуглых девицах редкостной красоты, обилием коих славилась северная Болгария. Те приветливо улыбались нарядным всадникам, так как знали, что это — соратники Святослава. Князь пышно принял Михася и его шайку в своём дворце. Ярко нарумяненная Кремена в синих одеждах и настоящей царской короне с сапфировыми подвесками босиком исполнила перед русскими и венгерскими полководцами иудейский танец под звуки труб. Это был тот самый печально известный танец Семи покрывал, с помощью которого Саломея подвигла Ирода на злодейство. Новая Саломея старалась так, что даже подруги воинов не сводили с неё очей. Но основной пир, в котором участвовала вся армия, через день состоялся на берегу Дуная, неподалёку от пристани.
Было жарко. Порядочно захмелев, многие участники торжества, включая Кремену и других девушек, преспокойно разделись и искупались. Вода отрезвила их, и до конца дня отрезвляла ещё не раз и не два. Вино из-за этого быстро кончилось. Но на пристани обнаружилось несколько кораблей, гружёных вином. Торговцы почли за честь пожертвовать Святославу и его воинам часть своего товара. В разгар веселья Кремена, устав от мужских бесед, села на коня и уехала в близлежащую деревеньку, к своим двоюродным сёстрам. С ней поскакали оба её любимчика, Куденей и Филипп. Царица Дуная, конечно же, не могла отбыть незаметно. Весть об её очередной выходке сразу же разлетелась на десять миль во все стороны, и на пир прибежало множество деревенских красоток, мечтавших о Святославе. Но сколько они ни крутились около князя, раздевшись чуть ли не догола, он не обращал на них никакого внимания, занятый разговором с военачальниками. Пришлось несчастным девицам начать заигрывать с уграми, потому что дружинникам Святослава вполне хватало подружек. Лидул, к примеру, явился с тремя любовницами, Рагдай с двумя, а Талут — с десятком. Многие удивлялись, откуда он берёт деньги на столь обильные развлечения, будучи невезучим игроком в кости. Ответ был прост: девушки любили Талута не только за его деньги. За год он сильно вырос и возмужал. Во всём войске только пять-шесть человек могли с ним посостязаться в искусстве владеть мечом. А самое главное — он как был дураком, так им и остался. Перед отъездом Кремены, которая постоянно над ним смеялась, он заключил с ней пари, что переплывёт Дунай и сразу вернётся, даже не отдохнув на том берегу. Не вмешайся князь в это дело, Талут поплыл бы и точно бы не вернулся. Пловец он был никудышный.
Свенельд, Сигурд и Михась что-то обсуждали со Святославом в течение всего пира. Время от времени разговор переходил в спор. На закате солнца князь подозвал к себе остальных своих полководцев. Когда они подошли и сели вокруг него, он им объявил:
— Итак, завтра мы начинаем войну с ромеями. У кого из вас есть ценные мысли, касающиеся этого дела?
Ратмир спросил:
— Южные болгары — друзья нам или враги?
— Пока непонятно, давно уж не было писем от Иоанна, — признался князь, — но дней через пять, когда мы войдём в Преслав, этот вопрос выяснится.
Рагдай, которого обнимали две его нежные спутницы, чрезвычайно метко плевавшиеся одна в другую, вскричал:
— Ратмир, да какая разница?
— А, ты уже нахлестался вдрызг? — сорвал на Рагдае злобу Лидул, спутницы которого ещё час назад разбежались, заметив его желание их побить, — вы оба ослы — и Ратмир, и ты! Дураку понятно, какая разница! Никакой! Плевать и на северных, и на южных.
— Спартанский царь Леонид с дружиной в три сотни воинов много дней удерживал на горном перевале стотысячную армию персов, — сказал Сфенкал, который услышал про Фермопилы от Калокира, — если болгары на стороне ромеев, нам не преодолеть Балканские горы.
— Я не согласен, — вступил в разговор Михась, — у них едва ли хватит людей даже и на то, чтоб занять все главные перевалы и сделать их неприступными. А ведь есть ещё обходные лазейки! И их немало.
— Ты знаешь эти лазейки? — спросил Сигурд.
— Да, конечно. Я ведь ходил во Фракию раз пятнадцать.
Прищуриваясь от солнца, разлившего по цветущим долинам багрянец вечера, Святослав взглянул на Рашнара.
— Ну что, Рашнар? Возьмём мы Константинополь?
— Наверняка, — лениво ответил бывший этериарх, сцепив на одном колене белые, как у юной патрицианки, руки, — в нём многие захотят открыть нам ворота, как только мы к нему подойдём. Тебя, князь, боятся.
— А если не захотят? — задал вопрос Харальд. Рашнар спокойно пожал голыми плечами, с которых ещё стекали капли воды.
— Тогда нам Константинополь не взять, потому что он непреступен.
Князь и все полководцы переглянулись. Тон бывшего любовника Феофано не позволял им ни на одно мгновение усомниться в том, что он точно знает, о чём толкует. Но, тем не менее, Святослав спросил:
— Ты в этом уверен?
— Я уточню. Для того, чтобы взять штурмом Константинополь, обороняемый тридцатью тысячами схолариев, нужно полмиллиона хороших воинов и полтысячи осадных машин. Но я уверяю, ворота будут открыты.
— Вот и отлично! — крикнул Лидул. Взяв на траве ковш, он поднялся и зачерпнул им вина из бочки, — давайте выпьем, друзья!
Так как у Лидула голос был громкий, его призыву последовала вся армия, в обнажённом виде расположившаяся на берегу.
Опорожнив кубок, князь посмотрел на Дунай. На синих волнах, всколыхнутых вёслами, догорал последний луч солнца. Святослав вспомнил, как год назад он глядел на Днепр. Примерно так же глядел. Но только Дунай был сильнее, шире Днепра. Казалось, что он ещё более внушительно говорил молодому князю: «Не дал ли я тебе всё, о чём ты мечтал? Смотри, сколько кораблей, нагруженных золотом и товарами! Сочти деньги, уже принесённые тебе мной! Так ли уж нужна тебе Азия с её древними городами, затерянными в бесплодных пустынях и на неведомых берегах огромных морей? Не встретят ли тебя там бесчисленные войска, умеющие сражаться? Ты, может быть, победишь, но ради чего всё это? Константинополь? Да, он велик и надменен, но разве он мешает тебе, как мешал Итиль, который ты уничтожил? Заслуживает ли он быть стёртым с лица Земли? Оставь же его! Оставь и мечты о далёких землях. Царствуй над тем, что ты уже взял! Куда тебе больше?»
Солнце зашло, и Дунай поблёк. В тот же самый миг из деревни, стоявшей на берегу к западу от пристани, рысью выехал всадник. За ним вприпрыжку бежали дети. Они кричали, указывая на сорок тысяч пирующих:
— Вон они! Вон они!
Верховой пришпорил измученного коня. Тот уже хрипел и тряс головой, переходя с крупной рыси на мелкую. Удар шпор заставил его совершить немалый скачок. И это усилие стоило ему жизни. Он застонал и, снова коснувшись земли копытами, рухнул набок, чтоб больше уже не встать. С помощью детей высвободив из-под него ногу, всадник поднялся. Сильно хромая, он всё же почти бегом устремился к князю и его воинам. Те за ним внимательно наблюдали. Две девушки побежали ему навстречу, ибо он мог упасть. Но он не упал. Раньше, чем красавицы оказались рядом, вестник остановился и из последних сил прокричал:
— Святослав! Беда! Киев осаждён печенегами!
Часть четвёртая
Боярыня Светозара
Глава первая
Никифор Эротик выехал из Преслава в первых числах апреля. Через неделю он был в Месимврии. Там его ожидал военный корабль и верный осведомитель. Он сообщил помощнику логофета все последние новости из Константинополя, а затем прибавил:
— Никифор! Здесь человек, которому очень нужно поговорить с тобою.
— Я полагаю, ты не решился бы ставить меня об этом в известность, если бы это не было нужно также и мне. Так где этот человек?
— На небольшой парусной хеландии. Ты легко отыщешь её по чёрной фигуре единорога, венчающей её нос.
— Так она у пристани?
— Да.
Никифор Эротик быстро нашёл нужное судёнышко. Он взошёл на него без трепета, хоть полдюжины здоровенных матросов, игравших в кости на палубе, своим хохотом распугали бы даже тысячу дьяволов, о которой часто упоминали. Они ему указали на дверь каюты. Войдя туда, секретарь увидел довольно крепкого, невысокого, хорошо одетого человека с длинными светлыми волосами, стоявшего у окошка. Мечтательно и задумчиво созерцал он морскую даль. На фоне заката его горбоносый профиль казался тёмным и демоническим.
— Какого чёрта ты здесь? — вскричал секретарь, прикрыв за собою дверь, — ведь все города на западном побережье Понта полны шпионов!
— И что? — возразил Цимисхий. Нехотя оторвавшись от своего занятия, он взглянул на вошедшего и присел за маленький стол, — ну и что, я спрашиваю тебя? Не ты ли мне говорил, что Игнатий Нарфик — это паук, который жрёт мух из твоей чернильницы?
— Это соответствовало действительности, когда я так говорил, — уточнил Никифор. Выдвинув стул, он сел напротив Цимисхия. Тот глядел на него устало и хмуро.
— Разве теперь всё не так?
— Откуда я знаю? Меня полгода не было во дворце! Могу поручиться только за трёх людей.
— Кто они?
— Василий. Этериарх Иоанн. Георгий Арианит. Насколько я знаю, он до сих пор ещё не вернулся.
— Ты не назвал Варду Склира, Петра и прочих. Что, у них всё теперь хорошо?
— Иоанн! Опять же, я не уверен в обратном. Ведь мир с болгарами заключён. Это — шаг к войне с настоящим, страшным врагом. Все военачальники давно хотят драться со Святославом.
— Великолепно! Значит, авторитет Никифора Фоки в их глазах вырос благодаря твоему усердию?
— Да, ты можешь смотреть на вещи именно так. Я не возражаю.
— Ещё бы ты возражал! Послушай, но ведь война, насколько я понимаю, не состоится? По крайней мере, в ближайшем будущем?
— Вероятно, нет.
Иоанн Цимисхий кивнул. Этот его жест был так выразителен, что у секретаря возникло чувство досады, и он прибавил:
— Но вовсе не потому, что Никифор Фока будет пытаться её избегнуть.
— Точно ли не сорвутся свадьбы его племянниц с Борисом и его братом?
— Странный вопрос! С чего бы им вдруг срываться?
— Но Калокир до сих пор в Преславе!
— Да, Калокир до сих пор в Преславе. Но он не сможет добиться разрыва мирного договора, который я заключил. Разве я уехал бы из Преслава, если бы не был в этом уверен?
— А что внушило тебе такую уверенность?
— Дело в том, что Борис, в отличие от своего недавно умершего отца, отнюдь не болван. Он осознаёт, что русскому князю Константинополь не по зубам, и с Дуная ему придётся скоро убраться. Борис уже третий месяц каким-то образом умудряется водить за нос самого Калокира, придумывая всё новые и новые поводы для того, чтобы отложить расторжение мира с Константинополем.
— Замечательно. Но ведь это — твоя работа, Никифор? Признай, признай, что твоя!
— Отказываюсь признать. Борис понял сам, что союз с этим ополоумевшим дикарём, выражаясь мягко, смерти подобен.
— Ну, хорошо. Ты, значит, уверен, что Калокир не скоро ещё закончит воду толочь?
— Не раньше, чем Святослав умчится на Русь и болгары с помощью наших войск вышибут его гарнизоны из городов Подунавья.
— С помощью наших войск, — задумчиво повторил Цимисхий, сжав кулаки, — значит, Антиохию не возьмут и в этом году?
— Полагаю, вряд ли.
— Угу. А ты не забыл о том, что жизнь Калокира для нас дороже всего на свете?
— Помилуй! Как я могу об этом забыть?
Раздался стук в дверь. Цимисхий сказал, что можно войти, и дверь приоткрылась. Вошёл неброско одетый, среднего роста и средних лет человек с окладистой бородой. Это был купец Авраам. Отвесив поклон помощнику логофета и получив в ответ лишь кивок, он присел на стул в уголке каюты.
— Что, мы уже отплываем? — спросил Цимисхий.
— Да, если не возражаешь, — сказал купец, — я решил не брать здесь сукно.
Цимисхий взглянул на секретаря.
— Никифор, когда снимается с якоря твой дромон?
— Я пока ещё не назначил время. А что?
— Дело в том, что нам с тобой по пути. Мы тоже пойдём к Босфору.
— К Босфору? Надеюсь, цель твоего пути туда — не свидание с одной милой особой?
— Это что, ревность? Не беспокойся, цель у меня другая. Мы с Авраамом направимся через Средиземное море в Марсель. Но я не хочу попадаться на глаза тем, кто сопровождает тебя. Поэтому пусть твой корабль отчалит утром, а мой — сейчас.
— Как угодно, — жестом руки подчеркнул Никифор свою покладистость и усталость, — Но объясни мне, что за дела у тебя во Франции?
— Очень важные.
Бросив взгляд за окно, где сгущались сумерки, пассажир корабля подумал о чём-то и продолжал:
— Я много скитался по всему свету, чтобы внимательно поглядеть на разные страны. И я не просто смотрел на них. Я в них всматривался, как астролог всматривается в звёздное небо, дающее, по его мнению, ответы на все вопросы. Но я искал и всё ещё продолжаю искать ответа лишь на один вопрос: какой должна стать Восточная Римская империя, чтоб не пасть, подобно своей предшественнице, под ударами скифов и прочих варваров?
— И ты решил сделать её похожей на один из кусков империи Карла, которая развалилась тотчас же после его смерти? — спросил Никифор, с недоумением пожимая плечами, — это смешно!
— Ну да, я действительно направляюсь во Францию для того, чтобы изучить принципы её государственного устройства, — досадливо подтвердил Цимисхий, — я о них знаю лишь понаслышке, но убеждён, что они пригодны для нашего государства.
— Но для того, чтобы изучить эти принципы, вовсе необязательно отправляться в такую даль, — заметил Никифор, — принципы эти крайне просты. Предельно. Францией правит король, который нисколько не думает о защите своего государства от внешних врагов, ибо он не знает, как разобраться с внутренними врагами. Это — герцоги, принцы, маркизы, графы, епископы и бароны. Каждый из них, всецело владея куском страны, стремится отвоевать — либо у короля, либо у соседа, ещё кусок. Поэтому Франция постоянно умывается кровью, и король Франции, как и Англии — это знаешь, кто? Это самый знатный, влиятельный и могущественный из всех господствующих в ней хищников, которые не заботятся ни о чём, кроме своей выгоды. Ради новых мешков с деньгами они сознательно ослабляют страну и уничтожают народ, облагая его налогами и кидая в междоусобные жернова. Ну, вот тебе и все принципы. Объясни мне, чем они лучше наших?
— Боюсь, что всем, — отвечал Цимисхий, — ты, безусловно, прав, французскому королю живётся несладко. Никто ему сапоги не лижет, кроме простолюдинов. Во Франции сформирована настоящая знать — независимая, воинственная, с большим чувством собственного достоинства. Да, король не властен над ней в той мере, какую мы приучены считать должной. Он вынужден договариваться со своими заносчивыми вассалами, щедро одаривать их, идти им навстречу, тонко улаживать ссоры, которые постоянно случаются между ними. Они всё время чего-то требуют от него, и чуть что не так — поднимают бунты. Но когда Франция подвергается нападению, все они — свободные люди, любящие свободу и дорожащие государством, где они могут жить на правах свободных людей, мгновенно объединяются и берут врага мёртвой хваткой. Да, чёрт возьми, они хорошо сражаются за свои права!
— Не те ли это права, которые я только что тебе перечислил? — рассерженно перебил Никифор Эротик.
— Да, они самые. Первый шаг от бесправия и уродства ничем не лучше любого другого первого шага. Итак, дворяне сражаются за свои права. А что же у нас? У нас лишь один человек наделён правами свободной личности. Это царь. А все остальные — его рабы, которые служат ему из страха или из ложных принципов. Получается, что когда на троне сидит человек неглупый, дела идут кое-как, а когда осёл — империя слабнет и уменьшается, потому что осёл считает себя наместником Бога, и спорить с ним нет возможности. А вот если бы в стране было господствующее сословие со значительными правами, поддерживающее престол ради своей собственной выгоды, на осле была бы уздечка. Западная Европа давно уж выбрала этот путь — довольно извилистый, но зато не ослиный, а человеческий. Не пора ли и нам свернуть на него?
— Звучит всё красиво, но из кого ты собрался формировать это замечательное сословие? Уж не из военных ли?
— Из гражданских. Военные не умеют ни начинать войну, ни заканчивать. Больше всего на свете военные ценят право бить себя в грудь. Пусть оно у них остаётся. Всё остальное — гражданским.
— Но нынешний василевс уже даровал им весьма значительные права! Они отплатили ему презрением, сделав вывод, что он боится их!
— Очень правильно поступили. Никифор Фока действительно наделил неглупых людей правами, но символическими. Конечно, им просто не за что быть ему благодарными, потому что они неглупые. А военные оскорбились, опять же на ровном месте. Это не есть создание правящего сословия, потому что оно должно быть прежде всего свободным.
— Ромеям претит свобода! — повысил голос Никифор, резким движением встав со стула, — они в ней будут, как пресноводные рыбы в морской воде! Они проклянут того, кто им её даст! Ну как ты не понимаешь этого, чёрт возьми? В империи — голод! Только ещё свободы ей не хватает для окончательного и полного счастья!
— Я думаю, нам пора, — сказал Авраам, с тревогой следивший за выражением глаз Цимисхия. Тот кивнул, и Никифор Эротик молча покинул судно. Шагая по многолюдной пристани к своему дромону, он размышлял: «Вот загадка-то! Либо этот прохвост в десять раз глупее, чем мне казалось, либо в сто раз умнее. Но мы ещё поглядим, о каких правах он заговорит, когда Феофано снова заявит о своём праве!»
Хеландия снялась с якоря раньше, чем секретарь взошёл на дромон.
Глава вторая
Святослав взял с собой на Русь лишь дружину, оставив угров и викингов в Переяславце. Устремились в путь и Свенельд с Сигурдом. Но в силу своего возраста они стали изнемогать от бешеной скачки, и князь велел им не торопиться. Так ещё в Прикарпатье дружина скрылась из глаз двух опытных полководцев.
В этом броске с Дуная на Днепр за каждым воином следовал второй конь. Часто пересаживаясь с одного коня на другого, можно было скакать несколько часов галопом без отдыха. Но порой отдыхать всё же приходилось, и путь семнадцати тысяч всадников до Днестра занял трое суток. Форсировав реку сходу, князь отправил вперёд разведывательный отряд во главе с Филиппом. Разведчики проскакали с десяток вёрст на восток и встретились с равным по численности печенежским отрядом. Произошла жестокая рубка. Все степняки, кроме одного, были перебиты. Через час пленник — а это был царевич Хильгур, сын свергнутого хана Челдая, валялся перед копытами княжеского коня, зарывшись лицом в траву, и плачущим голосом говорил сидевшему на коне Святославу:
— Намур неделю назад отошёл от Киева! А сейчас он стоит у Крарийской переправы, желая заключить с тобой мир. Он выслал меня навстречу тебе, чтобы я уведомил тебя об этом! Но твои воины…
— Что вынудило его снять осаду с Киева? — спросил князь, жестом успокоив несколько сотен своих дружинников, закричавших, что эту тварь надо растоптать.
— Я уговорил его это сделать! — взвизгнул царевич, — я только для того к нему и примкнул, чтоб служить тебе!
— Неужели?
— Клянусь тебе, это правда! Когда я тебя обманывал, Святослав?
Чтоб быть убедительнее, кочевник приподнял голову. Но стоявший рядом Филипп поставил ему на затылок ногу, и голос пленника зазвучал опять из травы. Вот что он сказал:
— Орда осаждала Киев шестнадцать дней. Так как народу в городе было много, Намур рассчитывал, что съестные припасы в нём скоро кончатся. На другом берегу Днепра стояло какое-то небольшое войско, всего лишь несколько сотен конных и пеших. Мы не обращали на них внимания. На заре семнадцатого дня среди нас появился мальчик с конской уздечкой в руке. Он ходил от костра к костру и спрашивал, не видал ли кто его жеребца. Мы приняли этого мальчугана за своего. Но это был киевлянин…
— Как же он вышел из города? — спросил князь.
— В твоём городе есть большие кроты, которые роют длинные норы, — сказал Рагдай, затягивая подпругу на второй лошади, и поверх седла подмигнул Лидулу. Тот с высоты своего коня поднял глаза к небу, словно настало самое время полюбоваться на облака. Святослав кивнул, как будто настало самое время кивнуть. Печенег продолжил:
— Так дойдя до реки, мальчик быстро сбросил с себя одежду и, прыгнув в воду, поплыл к противоположному берегу. Наши воины, догадавшись, что он — лазутчик или гонец, начали пускать в него стрелы, но он нырнул и долго плыл под водой. Потом вынырнул, набрал воздуху, погрузился снова и второй раз уже высунул голову так далеко от берега, что стрелкам оставалось только опустить луки и обругать его. От другого берега, между тем, отчалила лодка. Те, кто в ней был, подобрали мальчишку на середине Днепра, после чего лодка вернулась к левому берегу. Через час на нём заревели трубы, и неизвестное войско начало переправу. Высадившись на правый берег, оно решительно двинулось на орду, которая также построилась в боевой порядок. Намур, выехав вперёд, спросил предводителя неизвестных, что ему нужно. Тот согласился вступить с ним в переговоры. Это был некто Претич.
— Претич? Путивльский воевода? — вновь перебил Святослав.
— Да, да, да, он самый! Претич не стал скрывать от Намура, что в Киеве уже голод, о чём ему сообщил мальчишка. И ещё Претич сказал Намуру: «Снимай осаду, или я буду биться с тобою, хоть у меня всего семьсот воинов, а у тебя — сорок тысяч! Я больше смерти боюсь стыда перед Святославом, который завтра прискачет сюда и спросит меня, почему я не защитил сыновей и старую мать его!» Вот что сказал Претич. Я и Георгий Арианит, ромейский патрикий, уговорили Намура не вступать в битву с маленьким войском и оставить Киев в покое.
— Георгий Арианит? Так это ромеи подговорили ханов напасть на Киев?
— Конечно, кто же ещё!
— Скажи, а Залмах участвовал в этом деле?
— Залмах? Ещё бы! Он со своими дружками был среди нас.
Все ждали от Святослава ещё одного вопроса. Но так и не дождались.
— Убирайся, — тихо сказал он пленнику, глянув, как высоко взошло утреннее солнце над степью. Царевич дважды просить себя не заставил. Дюжины две дружинников даже не поленились сойти с коней, чтобы проводить его в путь пинками. Но он был счастлив.
Кони уже вполне отдохнули, и можно было опять пустить их в галоп. За один день проскакав почти триста вёрст, семнадцатитысячная дружина во мраке дождливой ночи слёту обрушилась на сорокатысячное войско печенегов, стоявшее у Крарийских порогов, и опрокинула его в Днепр. Многие степняки, в том числе Намур, уцелели, бродом и вплавь достигнув другого берега. Очень многие утонули или расшиблись о камни. Тысячи полторы угодили в плен. С некоторыми пленными Святослав переговорил лично, после чего велел всех освободить. Ему нужен был союз с печенегами. Вечером следующего дня дружина помчалась в Киев, и через четверо суток была уж перед его воротами.
Киев ахнул. Но раньше этого все предместья, мимо которых пронеслись всадники, огласились женскими криками «Святослав! Святослав!» Когда всадники свернули от Днепра к городу, эти крики были подхвачены многолюдной пристанью, а затем — купцами и путниками, что шли от неё к воротам, и всей округой. Один из двух юных воинов на дозорной башне затрубил в рог. Когда город стих, два парня во всю свою юношескую звонкость и оглушительность повторили для всего Киева:
— Святослав!
И вновь наступила в Киеве тишина. Но лишь на мгновение. А потом огромные толпы, застывшие на Подолии, с криками удивления и тревоги ринулись к городским воротам. Там все увидели Святослава. Он ехал по пустой улице — те, кому посчастливилось оказаться возле ворот, испуганно расступались. Усталый княжеский конь ронял наземь пену. Следом за Святославом въезжали в Киев дружинники.
— Святослав! — с тем же изумлением, но и радостью зашумел народ, который всё прибывал со стороны нижних улиц и площадей, — вернулся, вернулся!
— Явился, не запылился! — без всякой радости крикнула громче всех какая-то женщина. И её вдруг многие поддержали. И их число начало расти. Но князь Святослав как будто не слышал все эти голоса. Даже не взглянув на толпы народа, он повернул коня к своему дворцу. С ним туда отправились только тысяцкие и сотники, да и то далеко не все. Остальные двинулись на Подолие — отдыхать, пить, есть и, ясное дело, рассказывать киевлянам про свои подвиги на Дунае. И киевляне поторопились за ними, мигом сменив обиду на любопытство.
Тем временем Святослав, нежно обняв около дворца мать, которая обратилась к нему с упрёком, и сыновей, визжавших от радости, побежал в конюшню. Там стоял Ветер. Год назад князь простился с любимым своим конём на неопределённое время, решив послать за ним перед штурмом Константинополя, чтобы въехать во взятый город на нём. Весь год арабский скакун приводил конюхов в смятение своей вялостью и отказами от еды. При виде хозяина он негромко заржал и опустил голову, пряча блеск обиды в глазах. Долго Святослав шептал ему в ухо ласковые слова и гладил его дрожащей рукой по шее, прежде чем жеребец уткнулся, наконец, мордой ему в плечо и весело захрапел. Они помирились. Собственными руками насыпав Ветру пшеницы, князь поглядел, как он её ест, а затем направился во дворец.
Поднявшись в свои покои, он там увидел двух девок, которые мыли пол. Когда князь вошёл, они разогнулись, чтоб поклониться. Он им велел сбегать в погреб и принести ему браги. А после этого бросился на кровать. Вечерние сумерки за окном уже почернели. Над Киевом стоял месяц. Снизу, из большой залы, слышался хохот. Воины начали пировать. Одна из девчонок вернулась с большим ковшом, наполненным брагою до краёв. Она сообщила князю, что воины очень просят его присоединиться к ним. Он лишь покачал головой. Девчонка поставила ковш на стол и медленно удалилась, белея голыми пятками и виляя задом. Её медлительность вызвала у усталого Святослава только одно раздражение, более ничего. Оставшись один, князь на два часа задремал. Потом он вскочил, будто бы увидев во сне кошмар, и начал бродить резкими шагами из угла в угол. Пир во дворце продолжался. В него уже вовлеклись дружинники, погулявшие на Подолии. Под окном храпели их кони. К утру веселье стало стихать. Когда побелели звёзды и занялась над степью заря, Святослав быстрыми глотками осушил ковш, ударил им по столу и позвал сенную служанку. Вбежала третья красотка — заспанная, румяная. Князь сказал ей:
— Найди Рагдая. Пусть он идёт на конюшню, прикажет оседлать Ветра да своего коня и ждёт там.
— Рагдая? — переспросила девка, пожав плечами, — я видела, он пил столько, что вряд ли встанет!
— Иди и делай, что говорю.
Девка повернулась. Уже открывая дверь, она вспомнила:
— К тебе, князь, бояре всю ночь просились! Добрыня их не пускал. Теперь, когда рассвело, они его могут и не послушать. Они кричат, что должны увидеть своего князя.
— Скажи Икмору, чтоб он их вышвырнул из дворца.
Когда полчаса спустя Святослав подошёл к конюшне, Рагдай стоял у её дверей, держа под уздцы одной рукой Ветра, другой — своего коня. Глаза у Рагдая были не слишком мутными. Он успел немного поспать. Вскочив на коней, князь и его тысяцкий взяли с места галопом. Рагдай ни о чём не спрашивал. Он всё понял ещё полчаса назад.
Солнышко взошло. Прохожие на Боричеве расступались перед двумя верховыми, потом кричали вдогонку князю упрёки горькие — дескать, Русь едва не погибла, покуда ты на Дунае с девкой гулял! Звучало нытьё не только про печенегов, но также и про бояр с их подлым корыстолюбием, и про шайки лихих, разросшиеся в сто раз. Князь не отвечал. Ему было не до глупостей. Выехав за ворота, два всадника поскакали вниз не дорогой, а далеко в стороне от неё, чтоб больше не слышать криков. Но Ветер был узнаваем издалека, и возгласы доносились с дороги сквозь шум и пыль. Как обычно, разные люди шли в Киев толпами. Почти все, кроме иноземных купцов, сочли своим долгом высказать Святославу все свои мысли насчёт его поведения, благо князь был достаточно далеко и очень спешил.
Бревенчатый мост над Почайной так обветшал, что пришлось проехать по нему шагом. На крутой склон горы Ветер поднимался галопом. Он ликовал. Ведь его бока опять были сжаты коленями Святослава, и ласковая рука Святослава опять владела его поводьями. Ветер полностью разделял утреннюю радость и торжество всего мира, обласканного нежарким июньским солнцем, наполненного заливистым щебетанием птиц и песнями девушек. Песни те серебром звенели сквозь гул проснувшихся городов и больших дорог.
Князь сильно коня не гнал, поэтому до ворот высокого терема на вершине горы он и его тысяцкий доскакали вместе. Окованные железом ворота были раскрыты настежь, а двор был пуст. Подъехав к крыльцу с резными перилами, оба всадника спешились и, поднявшись по четырём ступенькам, вошли в проём выломанной двери. В тереме не было ни души. От звука шагов в нём возникло гулкое, незнакомое эхо. Как стая вспугнутых крыс, оно разбегалось по коридорам и лестницам. Князь и тысяцкий обошли весь терем, от нижнего этажа до башенки и обратно. Они внимательно осмотрели каждую комнату, каждый угол. Спустились даже в поварню. Из её окон взглянули на расцветающий сад, где свистела иволга, на пустую конюшню с распахнутыми дверями. Потом опять бродили по терему. Всюду им на глаза попадались чёрные пятна засохшей крови, но ни одного трупа. Столы были опрокинуты, лавки — тоже, причём валялись они далеко от мест, где стояли прежде. Опочивальню князь оглядел с порога. Рагдай стоял за его спиною. Он понимал, почему Святослав не хочет войти. Вся опочивальня была разгромлена, но не только из-за того, что в ней произошла битва. Дубовые сундуки стояли открытые и пустые. Также пустые ларцы из-под драгоценностей, денег и безделушек были разбросаны по всей комнате. На кровати, возле которой блестели осколки зеркальца, уже не было ни подушек, набитых лебяжьим пухом, ни горностаевых одеял, ни шёлковых простыней.
Во время обхода терема Святослав и Рагдай ни единым словом не обменялись. Удостоверившись, что светлица также разграблена, они вышли на розовое от солнца крыльцо. Присев на ступеньку, молча уставились на своих коней. Оба жеребца паслись возле частокола, где росла травка. Позади терема шумел лес. Солнце поднималось к зениту, и под его лучами Днепр пламенел золотым пожаром. Над степью желтело марево.
— Быть дождю, — сказал Святослав, проводив глазами низко летевших ласточек, у которых было под кровлей с полсотни гнёзд. Помолчали. Рагдаю очень хотелось выпить да завалиться где-нибудь спать на целые сутки. Пустота терема тяжело глядела ему в затылок.
— Кто убрал трупы? — спросил Рагдай. Он видел, что князю нужны вопросы.
— Гордята распорядился вынести их, когда печенеги сняли осаду. Погибли все, кого я оставил здесь год назад. Каждый уложил двух-трёх печенегов.
— Это тебе рассказали пленные?
— Да. Они.
— А что было с нею?
— Она хотела себя убить. Но её схватили. Потом Георгий Арианит и Залмах её увезли. Куда — неизвестно. Многие печенеги, конечно, стали роптать. Ещё бы, такая редкостная добыча! Намур велел им умолкнуть и одарил всех золотом, чтоб не вякали. Он был щедр. Значит, и ему заплатили щедро.
— И это всё, что ты смог узнать?
— Это всё.
Грозовая туча приползла с запада. Подул ветер, и Днепр под его напором рассвирепел. Пенная волна, обрушившись на обрывы левобережья, разбилась вдребезги. Вслед за ней устремились другие волны. Их мощь, слепая и бесполезная, овладела вниманием Святослава. Он наблюдал за ними, как за войсками, брошенными на штурм неприступных стен. Марево над степью растаяло. Полил дождь. Коней он не испугал. Святослав с Рагдаем, сидевшие под навесом, следили, как на ступеньку падают с него струи звонкой воды.
— Найди мне её, — вдруг проговорил Святослав. Казалось, он с кровью вырвал эти три слова прямо из сердца, как из десны вырывают зуб.
— Что? — спросил Рагдай, повернувшись к князю, который опустил взгляд, — Святослав! Ты хочешь, чтоб я нашёл её?
— Ты всё слышал. И ты всё знаешь. Не притворяйся, что удивлён. Я тебе не верю.
— А я не верю своим ушам! Ты хочешь её найти?
Святослав молчал.
— Хорошо, пусть так, — продолжал Рагдай, — но почему я, когда есть Лидул, когда есть Рашнар, когда есть Сфенкал, Филипп, Касьян, Куденей, да мало ли кто ещё? Ратмир, наконец! Ратмир! Куда мне до них?
— Ни один из них меня не поймёт. Они все подумают, что я жалок и слаб. Ты только представь, к чему это приведёт! А вот ты способен меня понять. Ты — друг Иоанна. А Иоанн не дружит с людьми иного склада, чем он. И Гийом бы понял меня. Но Гийома нет. Поэтому я говорю тебе: если ты её привезёшь — проси, чего хочешь. И больше мне сказать тебе нечего.
Над Днепром полыхнула молния. Гром ударил в киевские предместья, но и гора содрогнулась так, что кони тревожно подняли головы.
— Так Рашнар ведь тоже друг Иоанна! И как ему не понять тебя, Святослав?
— Значит, ты отказываешься?
— Я этого не сказал. Я имел в виду, что Рашнар — понятливый человек.
— Я знаю, но он с трудом говорит по-русски. И он не знает страну.
Рагдай согласился. Измученно потерев пальцами глаза, Святослав продолжил:
— Возьми с собой одного из своих друзей, который умеет держать язык за зубами. Но не двоих. И самое главное, не Рашнара. Он слишком мне нужен здесь.
— Но если её повезли в Царьград, то мне без Рашнара не обойтись!
— Если она там, тогда и Рашнар не сможет ничего сделать. Я и не требую невозможного. Я рассчитываю на то, что Залмах решил оставить её себе. Возьми у Добрыни сколько угодно золота. И любого коня бери, кроме Ветра.
Дождь вдруг пронзили солнечные лучи, и он вскоре прекратился. Река опять засияла. Запели птицы. Князь и Рагдай возвращались в Киев медленным шагом. Когда въезжали в ворота, Рагдай сказал Святославу:
— Я поскачу сейчас на Подолие.
— Погоди.
С обеих сторон от ворот было многолюдно. Но на сей раз киевляне глядели на Святослава молча. Таким взволнованным было его лицо. Коснувшись руки Рагдая, он произнёс:
— Ты можешь убить Залмаха.
Эти четыре слова стоили дорого. Никогда, никому, ни разу князь не оказывал такой чести. Лидул отдал бы десять лет жизни за то, чтоб с глазу на глаз услышать от Святослава эти слова.
— Я его убью, — негромко пообещал Рагдай. Святослав кивнул. И они расстались на очень долгое время.
Глава третья
Рагдай ехал по Подолию, свесив голову. Он не мог понять ничего. Его потрясло не то, что в сердце у Святослава ещё горела любовь к Роксане, хотя все были убеждены, что он уже позабыл, как её зовут, а то, что эта любовь смогла переломить гордость. Больше того — она оказалась крепче мечты своими руками убить Залмаха. Это была неожиданность. Отправляясь со Святославом в разграбленный, опустевший терем, Рагдай считал, что князя влечёт туда лишь желание ещё раз убедиться в том, что всё давно уже кончено, похоронено и забыто, что никакой огонёк в душе больше никогда и ни при каких обстоятельствах не зажжётся. Вышло иначе.
А на Подолии Рагдай думал встретить Малька. Ему нужен был напарник для исполнения княжеского приказа. Малёк годился. Кроме того, нужны были сведения о Залмахе. Где же ещё их можно было добыть, как не на Подолии? И едва Рагдай подумал об этом, ему на ум пришёл Хайм, хозяин жидовского кабака. А лучше сказать — разбойничьего притона. Именно в тот кабак Рагдай и направился, полагая, что Хайм подскажет ему, где найти Залмаха или хотя бы кого-нибудь из его друзей. Иного пути, кажется, и не было. Кто ещё, как не Хайм, мог дать ему направление в его поисках? Разве что Вирадат. Но его самого искать нужно было.
Однако же вышло так, что Рагдай не застал в кабаке и Хайма. Вместо него гостям прислуживала чернявая, худощавая баба лет тридцати, очень недурная собою. Лицо её показалось Рагдаю смутно знакомым. А за столом сидели не кто иной, как Дорош — тот самый, что взял у Рагдая мёртвую Хлеську, не кто иной, как Василь — киевский ватажник, не кто иной, как Талут, вконец уже пьяный, медленно подносивший ко рту берестяной ковш, и несколько хорошо одетых, крепких парней, с коими Рагдай никогда прежде не встречался. С одного взгляда нетрудно было понять, чем они живут. Увидав Рагдая, сидевшие за столом и баба притихли, даже как будто остолбенели. Талут опомнился первый, даром что был, как обычно, пьянее всех. Ставя ковш на стол, он охрипшим голосом возгласил:
— Рагдай! А я как раз хотел идти за тобою, чтоб звать тебя на войну с Малушей! Сука она! Сопливая сука! И мы решили с ней воевать. Ну как, идёшь с нами?
— Что ж ты несёшь-то, что ж ты несёшь? — вполне добродушно проговорил Дорош, с силой прижимая к лавке Талута, начавшего подыматься, и возвратил ему в руки ковш, — коли взял, не ставь! Здорово, Рагдай!
— Здорово.
Сняв шапку, Рагдай подошёл к столу, сел рядом с Дорошем. Василь, как мог, сделал вид, что ему приятно. Парни, неведомые Рагдаю, глянули на Дороша быстро и вопросительно. Он внёс ясность:
— Это Рагдай, тысяцкий великого князя. Однажды он меня выручил.
— Ты в долгу не остался, — сказал Рагдай. Баба подала ему ковш, наполненный медовухой. Талут, тем временем, тянул брагу из своего. Выхлебав её до последней капли, он уронил посудину и, надрывно икая, уставился помертвевшим взором на печку. Едва ли он её видел. Вряд ли он думал о чём-нибудь. Ласково взъерошив ему вихры, чернявая баба ушла за стойку и стала чистить ещё живых окуней, вынимая их из корзины. Дорош, Василь и все их друзья выпили с Рагдаем, после чего он спросил:
— Послушайте, а где Хайм?
— Когда печенеги подошли к Киеву, в нём укрылись все слободские, так что во время осады провизии не хватало, — сказал Дорош, — княжеские слуги начали шастать по всем трактирам и кабакам, отыскивая съестные припасы. Хайм отдал всё, но они решили, что он утаил от них часть, и начали его бить. Случайно убили.
— Ты знаешь их имена?
— Уже позабыл. На что мне имена мёртвых?
Рагдай смолчал.
— И Вирадат помер этой зимой, — продолжал Дорош, — он замёрз. Шёл ночью пьяный по улице, да, видать, упал и уснул. Поутру собаки отрыли его из снега. Всю ночь мело.
На последнем слове Дороша Талут вдруг закрыл глаза, упал с лавки на пол и засопел. Судя по всему, он после приезда в Киев не спал ни часу.
— Надо перевернуть его, — пробасил один из парней с новгородским говором, — захлебнётся!
— Невелика потеря, — махнул рукою его сосед, тоже новгородец. Рагдай в глубине души был с этим согласен. Но всё же он Талута перевернул, после чего задал новый вопрос его собутыльникам:
— Неужели боярыня Светозара с Малушей крепко поссорилась?
— Это ты с чего вдруг такое взял? — дурашливо заморгал Дорош.
— Ну ты и смешной! Вот сидят ребята из Новгорода. При этом Талут орёт, что вы собираетесь воевать с Малушей. Легко было догадаться.
Три парня переглянулись. Двое вздохнули. На всякий случай Рагдай как бы ненароком положил руку на эфес сабли и пояснил:
— Меня это не касается. И не будет касаться, ежели вы устроите мне встречу с Залмахом.
Василь цокнул языком, обводя всех взглядом — мол, что я вам говорил?
— Тебе нужна встреча с Залмахом? — переспросил Дорош, — прямо с ним самим?
— Прямо с ним самим.
— На что он тебе?
— Это моё дело.
— А почему ты думаешь, что мы можем знать, где Залмах? Да, верно, он раньше был моим другом. Я этого не скрываю. Я Святославу это скажу, ежели он спросит. Но с той поры, как я знал Залмаха, прошло уже много времени. Наши с ним пути разошлись.
— Да пускай он встретится с ним, Дорош! — насмешливо подал голос Василь, — ему будет худо! Тебе какая печаль? Залмах — не дурак. Пусть он сам решает, как ему быть.
Недолго поразмышляв, Дорош тщательно пригладил свои чёрные усы и взглянул на бабу.
— Подай-ка нам ещё браги!
Баба кромсала окуня на кусочки. Вытерев руки тряпкой, она взяла из-под стойки большую глиняную корчагу и подошла с ней к столу. Поставив её, она незаметно шепнула Рагдаю на ухо:
— Подожди меня во дворе!
И сразу вернулась к своему окуню. Рагдай даже не поглядел ей вслед. Когда семеро лихих зачерпывали ковшами брагу, Дорош Рагдаю сказал:
— Ты сам понимаешь — я не уверен, что он захочет с тобою встретиться.
— А когда ты это узнаешь?
— Дня через три.
Рагдай пить не стал. Он сразу поднялся и, пнув ногою Талута, который во сне вдруг что-то забормотал, покинул кабак.
Было уже за полдень. Как и прежде, народ обходил кабак стороной. Рагдай подошёл к своему коню, привязанному к забору, и снял седло, а затем и потник, чтобы проверить, нет ли натёртостей на спине жеребца. Проверив, он снова начал его седлать. Тут из кабака вышла женщина. Оглядевшись по сторонам, она подошла к Рагдаю и очень тихо сказала ему:
— Я дружила с Хлеськой. У меня есть что тебе рассказать. Но сейчас мне некогда. Давай встретимся в полночь, на постоялом дворе, близ подворья ляхов.
— Двор тот большой, — возразил Рагдай. Ему расхотелось слушать эту чернявую бабу дальше.
— Сними там любую комнату до утра. Я тебя найду.
— Хорошо. А как тебя звать?
— Бажана.
Она всё время пристально вглядывалась в людей, шагавших по переулку за окружавшим кабак низеньким заборчиком, которого год назад ещё вроде не было. Назвав имя, кинулась дальше отрезать головы окуням.
А Рагдай занялся поисками Малька. На это ушло совсем мало времени. Он отправился на известный питейный двор с гулящими девками, где бесилась целая сотня дружинников, и они сказали ему, что Малёк ещё на рассвете ускакал в Полоцк, к какой-то своей подруге. Тогда Рагдай поехал на постоялый двор близ подворья ляхов и, сняв там комнату, заказал мясную похлёбку с луком и чесноком. Она оказалась так себе, и Рагдай осилил лишь половину обеда, после чего разделся и лёг в постель на широкой лавке. Но сон как рукой сняло. Его отгоняли и беспокойные мысли, и голоса за окном, где была конюшня, а также и голоса за дверью, и за стеною. Рагдаю думалось, что Талута надо бы отлупить. Раз он опять спелся со сволочами — значит, урок не пошёл на пользу ему. Была также мысль, что другой напарник не нужен, кроме Малька. Стало быть, одному придётся искать Залмаха. Но где? И как? Всё-таки под вечер Рагдай уснул.
Бажана его нежно разбудила глубокой ночью, когда в окно светил месяц. Она лежала рядом с Рагдаем голая и глядела ему в глаза, круто приподнявшись на одном локте. Другой рукой она продолжала вытворять то, что оборвало его сновидение. Эта милая простота малость удивила Рагдая. Но не смутила. Ему ли было смущаться после Болгарии? На рассвете они оделись, велели подать им завтрак с вином и наелись досыта. Киев уже шумел. Прямо за окном, около конюшни, погонщики запрягали и взнуздывали могучих тягловых лошадей, болтая друг с другом на разных языках так, что их голоса наполняли комнату. Но Рагдай с Бажаной не обращали на них внимания. Он опять лежал на постели, уже одетый. Она сидела подле него и, перебирая пальцами его волосы, говорила:
— Теперь я знаю, почему Хлеська любила тебя так сильно! Но у тебя глаза нехорошие. Ты во скольких битвах бывал?
— В шести, — ответил Рагдай. Ему совсем не хотелось беседовать с ней о Хлеське и обо всём, что было с ней связано, в том числе о самом себе. Но, прежде чем переходить к главному, он спросил:
— Кто теперь владеет кабаком Хайма?
— Как кто? Маришка. Я на неё работаю.
Имя, названное Бажаной, Рагдай как будто бы где-то слышал. И отголосок, который оно вдруг вызвало у него в душе, был очень зловещим, хоть и туманным.
— Маришка? Что это за Маришка?
— Да знаешь ты её, знаешь! Просто забыл. Нет на всей Руси человека, который о ней не слышал. Ты её даже видел наверняка, и не один раз.
— Да кто же она?
— Служанка Роксаны. Та самая, что была причиной несчастья. Год назад. Помнишь?
Рагдай даже засмеялся. Как можно было забыть такое? Да, бурным был этот год! Он заслонил всё.
— Конечно, я её знаю! Очень хорошо знаю. Но как она могла сделаться хозяйкой этого кабака?
— Да очень легко. Будучи служанкой Роксаны, она подслушивала её разговоры с князем. А ведь они о чём только ни говорили! Маришка передавала лихим всё то, что могло быть им интересно. Ну и, конечно, оказывала им всякие там другие услуги. Наверняка. А после беды лихие и вовсе взяли её к себе. Зная её ловкость и хитрость, они подчинили ей остальных своих девок, в том числе и меня. А потом велели ей наблюдать за Хаймом, работая вместе с ним в его кабаке.
— Они ему, значит, не доверяли?
— Конечно, нет. И правильно делали, между прочим. Маришка, в сущности, правила кабаком, ещё когда Хайм был жив. Полгода назад она взяла в служанки меня и другую девку, Умилу. А после смерти Хайма она ни разу даже не появлялась. Но атаманы сказали мне и Умиле, что кабаком владеет теперь Маришка.
— Но вы пока справляетесь без неё?
— Кое-как справляемся.
— Ясно, — сказал Рагдай и задумался. Проведя рукой по его лицу, как слепая, Бажана бросила взгляд в окно. Там, в ярком и синем небе, весело пели жаворонки. А ниже, на грязной, пыльной земле, тоскливо храпели кони, которые волокли телеги к торговой площади, награждаемые хлопками кнутов. Убедившись, что слышать её может лишь Рагдай, Бажана произнесла:
— Я знаю и Дорош знает, зачем тебе понадобился Залмах. Тот, кто его выдаст, не проживёт и двух дней. Я его не выдам. Я и не знаю, где он. Но я назову тебе человека, который наверняка встречается с ним. Только у меня есть одно условие.
— Говори, какое?
— Ты этого человека убьёшь. Иначе Залмах поймёт, что я тебе помогла, и убьёт меня.
— А я этого человека знаю?
— Ты его знаешь. Но он — не друг тебе.
— Кто же он?
— Маришка.
Рагдай решил промолчать. Бажана продолжила:
— За три дня до того, как к Киеву подошли печенеги, она исчезла куда-то. Как будто знала о них! А позавчера в Киев прибыли два купца из Переяславля. Они передали мне, что Маришка требует у меня пятнадцать кун серебра из кабацкой выручки — ей, мол, срочно деньги нужны!
— А как же ты можешь отдать ей деньги, если не знаешь, где она?
— Через этих самых купцов. Они уже завтра отбудут в Переяславль.
— Так она там?
— Скорее всего. Я у них спросила, где мне её найти, если я сама захочу с ней встретиться. И они мне сказали, что о ней нужно спросить у купца по имени Шмойла. Я много раз про этого Шмойлу слышала. Говорят, что он — большой друг Залмаха и продаёт всё то, что Залмах приносит ему. А уж где Залмах товары берёт, догадайся сам!
— Неужели князь об этом не знает?
Бажану разобрал смех.
— Ну, ты и наивный! Купцов, которые дружат с Залмахом и прочими атаманами, очень много по всей Руси. И они все платят большие пошлины Святославу. Ему невыгодно трогать их. Тронешь одного — другие перепугаются, будут из-под полы торговать, чтоб сильно богатыми не казаться. И княжеские доходы уменьшатся.
— Это правда, — вздохнул Рагдай. Взяв руку Бажаны как можно более нежно, он улыбнулся и задал ещё вопрос:
— А что там Талут орал в кабаке про войну с Малушей?
— Она с боярыней Светозарой насмерть поссорилась. Их поссорил крохотный городок Ореховец, что стоит в лесах близ Смоленска. Малуша всегда считала его своим, брала с него дани-подати. Но Ратмир, приехав осенью из Болгарии, пустил слух, что Святослав хочет подарить Ореховец Светозаре.
— Да, Ратмир ещё тот шутник, — зевая, сказал Рагдай, — и он ужас как не любит Малушу! А что случилось потом?
— Потом этот слух дошёл до боярыни Светозары. Обрадовавшись, она отправила в городок своих удальцов. Малуша, узнав об этом, сама примчалась туда с дружиной и выгнала новгородцев, сказав им: «Пускай Светозара знает: если ещё хоть раз протянет она ручонки к моей земле — слезами умоется! Под кнутом!» Когда Светозаре пересказали эти слова, она пришла в ярость и поклялась отомстить. Те пятеро новгородцев, которых ты в кабаке застал — её есаулы, приехавшие манить Дороша с его ватагою на грабёж обозов и городков Малуши. Один из прибывших — Турангот, известный разбойник.
— Кто правит Новгородом, посадник великокняжеский или эта вздорная девка? — спросил Рагдай, — я что-то не понимаю.
— Новгородом тот правит, кто верховодит ватагами. А ватаги слушаются красавицу Светозару. Они пойдут за неё на смерть. Работяги тоже относятся к ней неплохо. Посадник же, бывший её муж, давно спился и ни на что не годен.
— Так почему Святослав не сменит его?
— Зачем? Боярыня Светозара исправно платит князю оброки. Ему плевать, с кого лыко драть.
— Да уж, это точно, — задумчиво согласился Рагдай. Поглядев на солнце, Бажана вдруг наклонилась, поцеловала милого дружка в губы и поднялась.
— Ну всё, я пойду. Меня ждёт Умила.
Но и Рагдаю было пора. Они вышли вместе.
— Помни, какую ты дал мне клятву, — привстав на цыпочки, прошептала Бажана и побежала к жидовскому кабаку. Слуга вывел из конюшни Рагдаю его коня, а другой слуга подозвал хозяина. Рагдай дал ему три серебряные монеты и поспешил во дворец.
Там ключник Добрыня по его требованию вручил ему пятьдесят золотых монет. Убрав кошелёк в карман, Рагдай побежал в конюшню и выбрал крупного шестилетнего жеребца текинских кровей, который уступал ростом и резвостью одному только Ветру. Масти он был гнедой. Его оседлали, и Рагдай сразу отправился на нём в путь. Чтобы переправиться через Днепр, не утомляя коня, он нанял большую рыбачью лодку. Далее путь лежал через степь на запад. Вечером Рагдай был в Переяславле.
Глава четвёртая
Этот город, который раскинулся на пологой горе, у слияния двух красивейших степных рек — широкой, стремительной Альты и тихого изумрудного Трубежа, был родным для Рагдая. Рагдай родился и вырос рядышком, в пригородной деревне. Его отец растил хлеб, охотился, бортничал, ловил рыбу, разводил скот, а мать ворожила за деньги. Семья неплохо жила, хотя у Рагдая было четыре сестры. Такое обилие в семье девок при одном парне считалось лютой бедой. В июне 961 года к Переяславлю внезапно подошли печенеги. Княжеский воевода с частью дружины был по своим торговым делам в Чернигове, но степные разбойники не решились штурмовать город, пограбили лишь предместья. Нужны им были, в основном, пленники, чтоб продать их на невольничьем рынке в Корсуни. Но сельчане оборонялись так яростно, что кочевники смогли взять живьём лишь десятка три израненных женщин, девушек и детишек. Все остальные погибли в схватке. Рагдай, которому тогда было пятнадцать лет, во время набега охотился далеко в степи вместе со своим дружком из той же деревни. Вернулись парни на пепелище, усеянное телами. Не отыскав среди них своих матерей и сестёр, они отправились в Корсунь вместе с купеческим караваном, который как раз проходил мимо Переяславля. До Корсуни они добрались, но своих родных не нашли. На Русь возвращаться им не хотелось. И стали они бродить по городам Таврики, а затем и по остальным городам северо-восточных краёв империи, добывая скудное пропитание то какой-нибудь работёнкой, то небольшим грабежом. В начале 964 года дружок Рагдая внезапно умер от непонятной болезни. Это случилось в Суроже, небольшом городке на берегу моря. Рагдай один возвратился в Корсунь, уже называя её по-гречески — Херсонесом, и через несколько месяцев познакомился с Калокиром.
Торги на рынке заканчивались, но было там ещё многолюдно. Девушка, у которой Рагдай спросил, где торгует Шмойла, еле заметным движением головы указала ему на большую лавку с уже закрытыми ставнями, но распахнутыми дверями. Войдя в неё, Рагдай увидал две большие груды ящиков и тюков. Протиснувшись между ними, он оказался перед столом. За столом сидели два молодых приказчика и Маришка. Он сразу её узнал, хоть встречался с нею всего лишь раз или два. Она узнала его.
— Зарезать! — хрипло вскричала она, поднявшись, — это злой враг Залмаха!
Молниеносно вынув ножи из-за голенищ, приказчики кинулись на Рагдая. Он отступил и обнажил меч. Маришка пыталась отпереть ставни, от спешки ломая ногти. Ей это удалось. Она бросилась в окно головой вперёд, однако Рагдай, успевший к этому времени заколоть обоих приказчиков, ухватил её за ноги и втащил обратно. Она отчаянно вырывалась, визжала истошным голосом, попыталась больно пнуть Рагдая ногой. Пускала в ход зубы. Пришлось Рагдаю вполсилы сдавить ей пальцами шею возле ушей. Она захрипела.
— Если не успокоишься, сверну шею, — предупредил Рагдай, слегка разжав пальцы, — всё поняла?
— Чего ты от меня хочешь? — заверещала она, сильно заикаясь. Он отпустил её и велел ей лечь на живот. Она подчинилась. Сорвав с неё поясок, он крепко связал ей за спиной руки и огляделся. В углу валялся очень большой мешок, чем-то до отказа набитый, но не завязанный. Сделав к нему шаг через лужу крови, Рагдай схватил его за углы, высоко поднял и встряхнул. Посыпалось дорогое тряпьё. Взяв из его груды кафтан, Рагдай отодрал от него рукав и полностью затолкал его в рот Маришке. Её саму, невзирая на протестующее мычание, целиком засунул в мешок, который потом туго завязал, взвалил на плечо и вынес из лавки. Мимо шли люди. Но они вмешиваться не стали. Гнедой текинец понуро опустил голову, догадавшись, что ему предстоит. Уложив Маришку в мешке животом на холку текинца, Рагдай поднялся в седло и дал коню шпоры. Тот пошёл рысью. Длинные ноги Маришки болтались с правой его стороны, а всё остальное — с левой.
Ворота города были ещё открыты, но стражники направлялись к ним. Солнце село. Над городом загорались звёзды. Рагдай погнал коня к устью Трубежа, где плакучие ивы касались ветками омутов. Из берёзовых рощ, стоявших повыше, звенели на все окрестности соловьиные трели. Трубеж вливался в Альту двумя потоками, разделёнными островком с песчаными берегами. На нём рос тополь невиданной высоты. В его густых сучьях любили вить гнёзда аисты.
Ивы грустно шептались на ветерке. Подъехав сквозь заросли высоченной травы к отлогому берегу, Рагдай спешился, снял поклажу с коня, разделся и искупал гнедого на мелководье, среди цветущих кувшинок. Затем, поддавшись желанию вспомнить детство, быстро доплыл до противоположного берега и вернулся. Пока он плавал, конь жадно ел ромашки и клевер. Одевшись, Рагдай извлёк свою пленницу из мешка и освободил её рот от кляпа. Она старательно отплевалась, сидя на пятках, со связанными руками. Рагдай заметил её попытки выдернуть их из тугих узлов. Когда она поняла, что это не выйдет, её лицо сделалось спокойным и гордым.
— Ну, и чего ты от меня хочешь? — опять спросила она, внимательно глядя на своего похитителя исподлобья. Рагдай сказал:
— Мне нужен Залмах.
— Залмах? На что он тебе?
— Не всё тебе можно знать.
Её брови вскинулись.
— А с чего ты взял, что я могу знать, где он?
Рагдай ответа не дал.
— Развяжи мне руки, — потребовала она, — чего ты боишься?
— Боюсь, ты выплывешь, когда я тебя брошу в омут.
Он говорил серьёзно. Она это поняла. Её язык высунулся, лизнул дрогнувшие губы.
— Слушай, дружинник! Откуда мне знать, где Залмах? Клянусь, я не знаю!
— Ну, если так, то нам с тобой больше не о чем говорить.
С этими словами Рагдай схватил Маришку за локоны. Голова её запрокинулась, а лицо побелело, чудовищно отражая мёртвый свет месяца. Она взвыла, ополоумев от страха:
— Нет! Нет! Нет! Нет! Я сейчас скажу тебе, где она!
Рагдаю почудилось, что один лишь месяц и смотрит из её глаз.
— Она? Кто — она?
— Госпожа Роксана!
Пальцы Рагдая сами собой разжались. Зачем-то он взглянул на коня, который всё продолжал пастись, но уже лениво и с передышками. Иногда он нюхал росистые лопухи, удовлетворённо храпя мокрыми ноздрями. Его глаза, огромные и блестящие, с человеческим любопытством уставились на Маришку — столь громким был её крик. Она продолжала, опять начав заикаться и дёргая головой:
— Три часа назад Залмах её отдал греческому патрикию! Его звать Георгий Арианит! С шестью печенегами этот самый Георгий Арианит повёз её в Корсунь!
— Ты точно знаешь, что в Корсунь?
— Да, точно знаю! Всё время, пока Залмах держал у себя Роксану — а он целых двадцать дней над ней измывался, этот Георгий Арианит умолял его побыстрее заканчивать с этим делом. Он говорил, что в Корсуни неспокойно, и если там, не дай бог, случится какой-нибудь беспорядок — корабль уплывёт в Царьград, не дождавшись!
— Что говорил на это Залмах?
— Залмах отвечал, что кабы Роксана была обычная проститутка, она б ему опостылела за три дня, а так как она проститутка дорогостоящая, что видно по её цацкам, ему нужны три недели для полного услаждения ею. Но это всё было хвастовство. Залмах к ней ни разу не прикоснулся даже руками, только бранил её и пугал.
— А это тебе откуда известно?
— Знаю, раз говорю! Ни один храбрец Роксаной не овладеет, если она сама не захочет этого. Она может поглядеть так, что кровь сразу остановится во всех жилах! Это произошло и с Залмахом.
— Ясно. Ты не видала, они поехали с запасными конями?
— Нет, нет! У каждого — одна лошадь.
Рагдай задумался. Или, если точнее, доверился ощущениям. Он решил, что вряд ли Маришка врёт. Следовательно, ему надо выезжать на корсуньскую дорогу. Но не сейчас. Хоть конь его выкупался, попил и наелся досыта, всё-таки будет лучше, если он полчаса ещё отдохнёт. Этот жеребец легко одолеет тысячу с лишним вёрст от Переяславля до Корсуни за три дня, с шестью-семью остановками часа по два. Вряд ли у тех, кто везёт Роксану, столь же добрые кони. Таких коней, как этот гнедой текинец, на свете мало. Стало быть, преимущество похитителей в три часа исчезнет за один день, особенно если они стараются двигаться неприметно, по объездным дорогам. Конечно, он окажется в Корсуни раньше них, легко разузнает, какой корабль ждёт греческого патрикия, ну а дальше уж будет видно, что предпринять. Создав такой план, Рагдай обратился опять к Маришке:
— Значит, грек и Залмах привезли Роксану из Киева прямо в Переяславль?
— Да. И всё это время она была в доме Шмойлы, который со всех сторон стерегло множество людей. Залмах по ночам входил к ней. Но, поверь, без толку.
— А тебя для чего заранее привезли из Киева? Чтобы ты следила за нею в доме?
— Ну а для чего же ещё? Кто лучше меня мог её стеречь?
— Да уж, это верно.
Чем ближе было к полуночи, тем яснее горел круторогий месяц среди созвездий, как будто таяла перед ним облачная дымка. Альта и Трубеж, казалось, остановились. Над ними скапливался туман. Далеко за Альтой в степи стонал одинокий волк. Ему отвечали сотни Переяславльских пустобрёхов. «Нет, не могу я её убить, — подумал Рагдай, растерянно глядя на свою пленницу, созерцавшую противоположный берег реки, — не могу, и всё! К чёрту клятву — пускай живёт, сколько хочет».
Внезапно её глаза изменились. В них появился не ужас. Нет. Нечто большее. Безысходность. Полная, ледяная, чёрная безысходность. Тень вечной мглы. Тот же самый холод был и в глазах у Сновида, который не пожелал избежать мучительной смерти, ибо она избавляла его от встречи с Залмахом. Повернув голову и вглядевшись, Рагдай увидел за Трубежем человека, который шёл среди ив, вдоль длинного плёса. Сердце Рагдая дрогнуло. Он нагнулся, чтобы взять меч, лежавший в траве. А когда он выпрямился, на том берегу никого уж не было видно.
— Убей меня, — шёпотом сказала Маришка, опустив голову.
— Это он? — почти так же тихо спросил Рагдай.
— Да! Убей меня! Я тебя прошу! Умоляю! Как тебя звать?
Он ответил ей. Затем опоясал себя ремнём, к которому был приторочен меч, и встал на одно колено, чтоб развязать ей руки. Поняв, что он хочет сделать, она вскочила и стала пятиться от него.
— Нет! Не надо, нет! Оставь меня так!
Рагдаю вдруг показалось, что её очи уже мертвы.
— Поедем со мною в Корсунь, — всё же предложил он, поднимаясь на ноги, — купим в Переяславле тебе коня и за трое суток доскачем! Сперва я освобожу Роксану, потом тебя отвезу в Преслав, к патрикию Калокиру. Там, под его защитой, тебе не страшен будет никто.
— Послушай, Рагдай, — глухо перебила Маришка, глядя в упор, — ты ведь очень смелый! Ты можешь меня убить? Ну что тебе это стоит?
— Нет, это я не могу.
— Тогда уезжай отсюда! Ты удивишься, когда узнаешь о том, кто такой Залмах.
Мольба мёртвых глаз разрывала сердце Рагдая. Он медленно подошёл к своему коню, который сделал два шага ему навстречу. Конь был уже полон сил и готов к дороге. Вдев ногу в стремя, Рагдай опять взглянул на Маришку. Она стояла, низко опустив голову. Ветер шевелил её волосы.
— Ты красавица, — произнёс Рагдай и, одним движением сев в седло, направил коня к широкому Херсонесскому шляху. Он знал, что произойдёт за его спиною. И всё же вздрогнул, услышав плеск, которого ждал. Но не обернулся. Выехав на дорогу, он поскакал навстречу южному ветру.
Глава пятая
Конная ватага киевских и новгородских разбойников, возглавляемая Дорошем и Туранготом, двинулась к Любечу вдоль Днепра в ту самую ночь, которую Рагдай коротал с Бажаной. Насчитывала ватага больше двухсот человек. Талут отправился с ними. Близ городка Валувец они захватили очень большой, гружёный вином и пряностями обоз из Моравии. Выяснилось, что принадлежит он Малуше. Узнав об этом, ватажники перебили охрану, швырнули пряности в реку, а винные бочки вскрыли. Но не судьба была им сполна насладиться их содержимым. Младший приказчик под страхом смерти признался, что основная часть груза и денег движется по Днепру на шести ладьях. Решив не брать корабли, покуда они не причалят к берегу, удальцы хлебнули только по одному ковшу. Опрокинув бочки, они продолжили путь галопом. Им удалось очутиться на ближних подступах к Любечу на час раньше, чем корабли подошли к причалам. Въехав в дубраву, шумевшую на бугре, который отделял город от леса, удальцы спешились и легли на травку, чтоб отдохнуть. Утро едва брезжило. Но на пристани уже было много народу. Там начинались торги, грузились обозы. Глядя на городок, который был обнесён высоким бревенчатым частоколом вместо стены, самый молодой любимчик боярыни Светозары, Улеб, сказал:
— А давайте, братцы, ворвёмся в этот клоповник, да налетим на терем рыжей лисицы, да разнесём его в пух и прах, а её саму догола разденем да и погоним кнутами впереди нас до самого Новгорода! Вот уж будет потеха нашей красавице Светозаре! Вот посмеётся она, когда голая Малуша с исполосованной задницей подбежит к самому крыльцу её терема!
— А ведь верно! — хлопнул рукой об руку Талут в великой досаде, что не ему пришла в голову столь блестящая мысль. Турангот не счёл её таковой.
— Рыжую лисицу здесь охраняют, как греческую царицу, — проворчал он, — считайте, что повезло, ежели успеем золото взять и умчаться раньше, чем подоспеют её ребята! Впрочем, от городских ворот до пристани далеко. Должны всё успеть.
— Дорош, а ты как смекаешь? — спросил один из киевских атаманов, которого за щеголеватость и важность прозвали Лаптем.
— Я думаю, нам не следует любоваться на голый зад девки Святослава, даже и бывшей, — сказал Дорош, — князь может приревновать.
Все двести ватажников засмеялись.
— Не слышал я, чтобы он за три года её ревновал хоть раз, — заметил другой атаман, по прозвищу Студень, — а ведь она, говорят, сучонка блудливая! Даже очень.
— Он был с Роксаной почти все эти три года, — напомнил кто-то из новгородцев, — нынче Роксаны нет, и кто ж теперь знает, какие струнки взыграют у него в сердце?
— Довольно будет с нас её золота, — кончил спор Турангот.
Ещё с полчаса разбойники отдыхали, следя за пристанью. К ней причаливали ладьи, но пока не те. Лошади паслись. Талут, в очередной раз завладев всеобщим вниманием, рассказал, как в Константинополе он на царском пиру напоил вельмож и выторговал у них сто сундуков золота, а потом соблазнил царицу.
— И как она? — поинтересовался Улеб под хохот всех остальных, ещё не привыкших спокойно слушать Талута.
— Да ничего особенного в ней нет, — отозвался тот, прищуриваясь на солнце, — сиськи такие, как будто ей лет пятнадцать! Лицо красивое, только рот уж очень велик. В нём нет трёх зубов. Хорошо, не на видном месте!
— А ты-то ей приглянулся чем?
Все разом затихли, рассчитывая услышать какое-нибудь ещё забавное хвастовство. Но Талут, поняв, что ему не верят, решил для правдоподобия наступить на горло своей натуре:
— Да, видать, тем, что я был послом Святослава! Помимо этого, ничего хорошего во мне нет. В царе, правда, хорошего ещё меньше. Дружинники у царицы тоже не очень. Двое из них хотели меня убить. Пришлось мне с ними обоими сделать то, что было проделано с нею.
Ватажники изумились. Хотели они Талута сразу же утопить, но он пояснил, что всего лишь выбил ревнивым телохранителям по три зуба.
— Да, не напрасно ты прокатился в Царьград, что и говорить, — заключил Дорош. Он глядел на Днепр, вспененный ветром. Но не туда уж надо было глядеть. По большой дороге ползли два воза с зерном, влекомые притомившимися быками. И вдруг на ней появились, выехав из берёзовых рощ, которые далеко вдоль неё тянулись, десятки вооружённых всадников.
— Это наши! — вскрикнул Талут, поднимаясь на ноги. Но нетрудно было и без него сразу же понять, что это за всадники. Им, судя по всему, хотелось быть узнанными, поэтому они все надели свои приметные шапки хазарского образца. Только у дружинников Святослава такие были.
Все слушатели Талута вместе с ним кинулись к лошадям. А всадники в шапках с заломленным алым верхом, повернув влево, скакали прямо к бугру. Отступать лихим было некуда — за бугром стоял глухой лес с оврагами, непролазный для верховых. Лошадей, конечно, можно было бы бросить, но ведь и княжеские бойцы могли также спешиться и неплохо побегать по лесу, а вдобавок — это бы привело к гневу Светозары, так как лошадки были её и стоили дорого. Из берёзовых рощ, тем временем, выезжали новые группы всадников в том же облике. Они присоединялись к своим товарищам, устремившимся на разбойников. И лихие, едва успев вскочить в сёдла, поняли, что они — в ловушке. С одной стороны от них были дебри, с других сторон выстраивались широкой дугой, осаживая коней, дружинники князя. Вскоре они уже все застыли в тесном строю около бугра, готовые отразить атаку или начать нападение. Было их сотни три с половиной. Но, несмотря на явный численный перевес врага, лихие не спасовали. Они все были парни отборные, побывавшие в сотнях битв.
— Что, Дорош, ударим по ним? — спросил Турангот, оглядывая шеренги киевских воинов, — мы ведь сверху на них пойдём! А это, считай, полдела. Если не повезёт — запросто ускачем. Под нами кони свежее.
— Нет, погоди! Неплохо бы выяснить, кто поведал о наших замыслах Святославу, — сказал Дорош и скосил глаза на Талута. Тот отвернулся, сердито скомкав поводья. Дружинники, между тем, узнали его и начали весело окликать:
— Эй, Талут! А ты почему вдруг среди лихих?
— Талут, неужели княжеское вино тебе кислым стало?
— Из-за чего ты на Святослава обиделся? Он тебя ведь одаривал каждый день, почти как Кремену!
— Не надоело тебе дурить? Давай, скачи к нам! Не бойся, князю не скажем!
Талут молчал, теребя уздечку. Но по его лицу было видно, что он задумался. В это время к княжеским воинам вдруг присоединился ещё один. Он от них прилично отстал, хоть лошадь была под ним превосходная. Не иначе, что-то остановило его в пути. Несмотря на шапку, низко надвинутую на лоб, недельную бороду и усы, которых доселе не было, Талут сразу узнал Рашнара, с которым он не был дружен. Хорошего от него ждать не приходилось. Лихие также забеспокоились. Они были наслышаны о Рашнаре. Тем временем, тот проехал сквозь строй своих сослуживцев и оказался впереди них. Его-то они и ждали. Остановив коня, Рашнар оглядел густые ряды разбойников, а затем громко произнёс с норвежским акцентом:
— Вы разорили обоз княжеской жены и убили слуг! За это вас следует предать смерти. Но я позволю всем вам уехать своей дорогой. У меня только одно условие. То есть, конечно, не у меня, а у князя. Он мне велел…
— Говори, что надо! — прервал эту речь Талут, охваченный уже вовсе не боязливым, а злым волнением. Страх всегда слетал с него быстро. Но он совершил ошибку. Заметив его в строю, Рашнар продолжал:
— Условие лёгкое. Вы отдадите мне Турангота, Улеба и вот этого дурака, который сейчас орал! Его звать Талут. У князя к этим троим разговор имеется.
Трое названных усмехнулись. Они могли быть спокойны. Ватаги не выдавали своих ни под каким видом.
— У Святослава к ним разговор или у Малуши? — спросил Дорош. Рашнар промолчал, и киевский атаман прибавил:
— Если уж на нас спущен самый клыкастый княжеский пёс — значит, Святослав и Малуша опять полны взаимной любви!
— Вперёд, — приказал Рашнар и обнажил меч. В следующий миг пятьсот лошадей всхрапнули, почуяв удары шпор, и с места взяли в галоп. Столько же клинков сверкнуло на солнце, и два отряда сшиблись на середине склона в жестокой рубке. Сперва лихим, благодаря более выгодной позиции, удалось потеснить дружинников. Но на ровном поле удача их захлебнулась. Княжеские ребята стали одолевать. Дорош, на свою беду, схватился с самим Рашнаром. Силён и быстр был Дорош, но бывший телохранитель царицы владел мечом куда лучше, и атаман с разрубленной головой свалился на землю. Столь же плачевная участь вскоре постигла и остальных главарей ватаги.
Талут, ещё до начала битвы хорошо знавший, чем она завершится, сразу пробился сквозь два-три ряда недавних своих товарищей, зарубив одного из них, и во весь опор помчался к Днепру. Никто его не преследовал. Шум сражения за спиной делался всё менее чётким. Талут не знал хорошенько, куда направиться, доскакав до реки. Случайно взглянув на Любеч, он крепче стиснул рукоять сабли, которой шлёпал коня, чтоб тот не терял быстроту движения. Из распахнутых ворот города выезжал большой отряд верховых. Талут догадался, что это бойцы Малуши. Также он понял, зачем дружинники были в своих особенных шапках. Двое из городских сразу поскакали наперерез ему, а прочие устремились к месту сражения.
Два преследователя вынудили Талута немножечко отклониться от пути к пристани и настигли его у самой реки, над крутым обрывом. Пришлось вступить с ними в бой. Пронзив одного врага, Талут уклонился от сабли его товарища, да маленько не рассчитал — клинок полоснул его по щеке. Заструилась кровь. Не чувствуя боли, бывший дружинник отбил боковой удар и ловким приёмом обезоружил противника. Тот в испуге поднял коня на дыбы и стал его разворачивать. Талут дал ему ускакать. Кровь сильно текла по его лицу. Вложив свою саблю в ножны, он поглядел в сторону бугра. Бой кончился. Воинам Святослава и его бывшей любовницы сообща легко удалось окружить полсотни лихих, которые уцелели, и взять их в плен. Кажется, попался и Улеб. Несколько всадников мчались прямо к нему, к Талуту. Недолго думая, он обнял руками шею коня и ударом шпор погнал его в Днепр. Бесстрашно прыгнув с обрыва, конь погрузился под воду так, что она сомкнулась над головой наездника. Потом вынырнул вместе с ним и, громко отфыркиваясь, поплыл к противоположному берегу. К счастью, Днепр у Любеча был поуже, чем возле Киева, а черкасский скакун Талута плавал, как выдра. Но он измучился, потому что течение было сильное. Оставаясь в седле, Талут неустанно загребал воду ладонями. Так коню было легче плыть. Они добрались до левого берега. Выехав на него, Талут сразу спешился, чтоб дать отдых своему другу.
Над правым берегом колыхалась предгрозовая жёлтая дымка. Город виднелся лишь очертаниями, а люди и корабли на пристани были чуть различимы. Как только конь отдышался, Талут опять на него вскочил и двинулся в степь.
Глава шестая
Херсонесский шлях считался очень опасной дорогой. Рагдай об этом не думал. Первые сутки пути поджарый гнедой текинец превосходил его ожидания. До зари он скакал галопом, отмахивая полсотни вёрст в час, а всё утро — рысью. В полдень Рагдай напоил его из степного колодца, стреножил и отпустил пастись. Купив у обозников калачей и вяленой рыбы, наелся сам. Затем он позвал коня, дал калач ему и улёгся спать прямо у обочины, намотав на руку уздечку. Спал два часа. Ни крики погонщиков, ни колёсный скрип, ни топот копыт ему не мешали. Текинец тоже вздремнул, после чего съел второй калач из руки Рагдая, выпил ещё полведра воды и продолжил путь со свежими силами. Благодаря ветру и облакам, которые ползли с юга, день не был жарким. Нещадно шпорил коня Рагдай, то справа то слева опережая торговые караваны и верховые дружины, сопровождавшие их. Обогнал колонну русских невольников и невольниц. Гнали их русские же купцы.
На закате солнца произошла беда, которую вполне можно было предвидеть. Конь захрапел, перешёл с галопа на рысь, а затем на шаг, и мученически затряс головою. Поняв, что он вот-вот грохнется, Рагдай спешился и повёл его в поводу. К счастью для обоих, это случилось неподалёку от придорожной заставы. Её начальник, который родом был из Смоленска, располагал полусотней воинов и конюшней. Он с радостью согласился забрать гнедого текинца в обмен на серенького степного коня, который слегка уступал текинцу ростом и статью, но был, казалось, просто сплетён из железных мышц. Они так и перекатывались клубками на его жилистых, беспокойных ногах с крепкими копытами и широкой груди. На серенького конька надели узду, снятую с текинца, но водрузили другое, более подходящее для него седло.
— За сорок часов доскачешь на нём до Корсуни, — посулил начальник, собственноручно застёгивая подпругу, — его только что кормили. Честно скажу — норовист, но тебя послушает. В добрый час!
— Спасибо тебе, — отвечал Рагдай. Вскочив на коня, он ворвался в ночь, наполненную зловещим треплющим ветром и кликаньем ночной птицы. Дорога была пуста. По ночам все путники отдыхали, съехав с неё. Над степью стоял туман. Покрытая им, она леденила кровь, будто океан в преддверии бури. Никогда прежде Рагдай не ведал такой тревоги перед равниною. Заблудившись полтора года назад в свирепой ночной пурге, он думал только о том, что сейчас умрёт. А теперь купеческие костры, белевшие сквозь туман, начали внушать ему чувство, что он уже среди призраков. На заставе он выпил два ковша браги. Она его опьянила без всякой удали. Появилась мысль — а точно ли гнедой выдохся? Не почуял ли он беду? Лошади нередко предупреждают о ней хозяев. Но тут же всё представилось и с другой стороны: кабы было так, текинец едва ли остановился бы у заставы, где всадник мог заменить его, что и сделал. Серый степняк скакал сейчас гораздо быстрее, чем двигался бы гнедой, если бы часок отдохнул. Скорее всего, текинец просто решил помочь своему хозяину. Следовательно, он знал: впереди — удача. Это соображение возвратило Рагдаю смелость, и он пустил в дело хлыст, выжимая из степняка всю прыть, на какую только тот был способен.
Удары стальных подков по камням и глине звучали глухо и сжато. Как будто из-под земли. Туман придавливал эхо. Конь не сбивался с дороги, чувствуя её край по шелесту трав, качаемых ветром. Он дышал ровно. Глаза Рагдая слезились от встречных потоков воздуха. Рагдай часто глядел на небо. В просветах между бегущими облаками багрово вспыхивала луна. Ничто так не завораживает людей, как взгляд этой призрачной и надменной царицы ночи. Рагдай внезапно подумал о том, что именно эта, а не другая луна с этим же холодным спокойствием точно так же смотрела ему в глаза, когда в его жизни всё было по-иному, когда дружил он, и враждовал, и спал с иными людьми, да и сам был совсем иным человеком, так как мечтал об ином. Эта мысль блеснула таинственной бесконечностью. Рагдай задал себе вопрос, о чём он теперь мечтает. Ответа не было. И казалось — не было ничего, кроме этой ночи с её багровой луной и туманной, страшной, пустой дорогой.
Купцы, боявшиеся разбойников, ночевали большими группами, окружив себя своими телегами и дружинниками. Торговцы и воины громко спорили, хохотали, тянули песни. Сухой ковыль, палимый в кострах, устремлялся к небу сизым дымком и снопами искр. Во второй половине ночи отсветы над большой дорогой начали меркнуть. Пьяные голоса затихли, сменились храпом. Серый скакун продолжал идти замечательно. Один раз он остановился, чтобы напиться из родника. На заре Рагдай его осадил, и не спрыгнув — трупом свалившись в густой ковыль, уснул раньше, чем долетел до земли. Проснувшись после полудня, он подкрепился. На этот раз у погонщиков удалось добыть сала и простокваши, а также торбу овса для коня. Овса в эту торбу влезло ведро. Конь был просто счастлив. Позволив ему до дна опустошить торбу, Рагдай опять на него вскочил и поскакал дальше. Пасмурный день незаметно перешёл в ночь. Она походила на предыдущую — те же быстро плывущие облака, тоскливые взгляды звёзд и луны, туман, редкие костры вдалеке, погасшие вскоре после полуночи, те же мысли.
Под утро в сердце Рагдая вошла тревога. Ему подумалось: вдруг Георгий Арианит и Залмах заранее позаботились о подставах вдоль всей дороги? Ведь если те, кого он преследует, каждую сотню вёрст могли получать свежих лошадей, они — уже в Корсуни! Или даже на корабле, идущем к Константинополю. При хорошей смене коней путь занял у них два дня. Представив себе такое, Рагдай даже застонал. Но не останавливаться же было, уже почти доскакав до Тмутаракани!
Ветер усиливался. Уже в предрассветных сумерках он швырнул откуда-то слева в ухо Рагдаю чей-то свирепый возглас — несколько слов, гортанно произнесённых по-печенежски:
— На это не было уговору!
— Точно, — сказал Рагдай и резким рывком поводьев остановил коня. Тот тягостно засопел, будто бы с обидою — только, мол, разогнался! Но это было не так. Конь уже едва стоял на ногах. Он был близок к смерти. Возглас в ночи ему послужил спасением. Но действительно ли раздался этот гортанный голос? Трудно было сказать. Ведь сколько Рагдай ни всматривался в туманную пелену слева от дороги — не замечал ничего, да и никаких звуков не слышал, кроме стенаний ветра и стрекотания полоумных ночных кузнечиков. Не почудилось ли? Да, всякое могло быть. Но всё же Рагдай проверил, легко ли выходит из ножен сабля, и шагом двинул коня от края обочины в заросли ковыля, которые ветер пригнул к земле. Проехав два-три десятка шагов, он смог различить впереди костёр и несколько человеческих силуэтов возле него.
Восток уже розовел, и туман прозрачнел. Дорога была всё ещё пуста. Над ней взвился с песнями жаворонок. Почёсывая коня за ухом, чтобы тот не вздумал заржать, Рагдай вновь тронул поводья. И отпустил он их лишь тогда, когда убедился, что его путь окончен.
Руки Роксаны были заломлены за спину и там связаны. Ноги вроде бы оставались свободны, но сказать точно было нельзя, так как египтянка стояла перед костром на коленях, внимательно созерцая языки пламени. На ней были высокие сапоги, штаны, рубашка и шапка. Из-под последней виднелись концы волос, остриженных выше плеч. Если бы Рагдай не встречался с Роксаной раньше, он бы решил, что перед ним — юноша. Так, должно быть, думали все, кто видел её на большой дороге. Но неужели не оказалось ни одного, кто встречал любовницу Святослава в Киеве? Да, похоже было, её везли с большими предосторожностями. Ещё бы!
Первым чувством Рагдая, когда он пристальнее вгляделся в профиль Роксаны, было желание ускакать. Нет, видимых перемен не произошло с лицом египтянки. Но кто-то словно вдруг прошептал на ухо Рагдаю, что он напрасно чуть не угробил двух лошадей и обрёк Маришку на смерть. Что это могло быть такое?
Его заметил Георгий Арианит, седлавший коня. Он сразу обнажил меч. Не шестеро, как сказала Маришка, а семеро печенегов шли с сёдлами к лошадям. Те сонно паслись. В тумане они казались очень далёкими. Различив чужака, который остановил коня в двадцати шагах, кочевники побросали сёдла и также выхватили мечи. Роксана при виде всадника стала всматриваться в него. Но туман не позволил ей сразу узнать Рагдая. А тот проехал ещё несколько шагов и, вновь осадив коня, по-гречески обратился к Георгию:
— Я из Киева. Меня князь отправил за нею. И я её увезу.
Роксана поднялась на ноги и глядела на него дико. Он продолжал:
— Вас восемь, а я один. Но я вас убью. Я всех вас убью, если вы мне не отдадите её добром. У меня нет выбора, потому что она нужна Святославу.
— Слезай с коня, — предложил Георгий, косо взмахнув мечом, — решим это дело единоборством!
Было уже светло. Увидев физиономии печенегов, которые наблюдали за ним и не выпускали из рук оружие, Рагдай понял — единоборства не будет. Но выбора у него, действительно, не было. Он сошёл с коня и обнажил саблю.
Глава седьмая
А когда взошло солнце, сабля Рагдая уже годилась только на то, чтобы перерезать ремень, стягивавший руки Роксаны. Когда это было сделано, египтянка подняла руки и облизала свои запястья. Её глаза вновь были спокойными. Да, конечно — то, что они увидели за последние пять минут, было ей привычнее и понятнее, чем всё то, что происходило с нею в течение трёх последних недель. Рагдай это понял. Отбросив саблю, он снял с себя пояс с ножнами и рубашку, вымокшую в крови. Кровь текла ручьём по его груди из ключицы, которую полоснул мечом Георгий Арианит. Последний, возможно, был ещё жив. Но, скорее, вряд ли. Его длинные ресницы вполне могли дрожать и от ветра.
— А я ведь была права, когда говорила, что у тебя взгляд убийцы, — заметила египтянка. Мельком оглядев трупы, она опять заострила своё внимание на Рагдае. Будто бы не поверив своим глазам, увидевшим кровь, пальцами коснулась его груди, — да ты, мой друг, ранен! Тебя бы надо перевязать, иначе ты упадёшь.
— Мне нужна вода, — ответил Рагдай, безразлично глядя, как его кровь стекает уже по её руке, — где бы её взять?
— Здесь недалеко есть ручей. Вечером они коней из него поили. Но разве ты до него дойдёшь? Я думаю, нет!
— У меня нет выбора, — повторил Рагдай. Но тут вдруг перед его глазами всё поплыло, закачалось, и он был вынужден опуститься на груду сухой травы, которая была собрана для костра. Сознание от него ускользало. К счастью, Роксана не потеряла спокойствия. Подбежав к своей лошади, она вынула из седельной сумки чистенькую рубашку и, разодрав её всю на полосы, аккуратно перевязала плечо Рагдая. Затем она напоила раненого вином из плетёной фляги. Сразу почувствовав себя лучше, Рагдай сказал, что он хочет сесть на коня. Роксана ему помогла и в этом. Серый скакун успел уже отдохнуть и даже пощипать травку. Конь сам пошёл на восток, почуяв оттуда свежесть степной речушки. Роксана шагала рядом, изо всех сил поддерживая Рагдая. Всадник цеплялся одной рукой за луку седла, другую держал на плече Роксаны. Её вино было превосходным, но ему всё же очень хотелось напиться вдоволь холодной, чистой воды и ополоснуться.
На берегу речушки он кое-как слез с коня. Весь берег зарос травой. С помощью Роксаны Рагдай улёгся ничком прямо над водой и припал к ней ртом, руками раздвинув стебли осоки. Вода была ледяная. Жажда, как мутный, тяжёлый сон, отступала вяло. Напившись до тошноты, Рагдай хорошенько умыл лицо и велел Роксане стянуть с него сапоги. Она это сделала. С трудом встав, он поднялся на чуть более высокий берег. Там он присел на обрывчике, закатал штаны до колен и погрузил ноги в быструю воду. Роксана молча последовала за ним. И она стояла возле него, словно изваяние. Точно так же стояла она когда-то и около Святослава, пока он ел, сидя за столом.
Прошло полчаса. Рагдай наслаждался утренними лучами солнышка, ледяной прохладой воды и полным покоем. Молчать можно было долго. Но он сказал, шевельнув плечом:
— Кровь остановилась.
— Тогда давай я сниму повязку с тебя и промою рану, потом ещё раз перевяжу, — послышался за спиной её тихий голос.
— Не нужно, царапина пустяковая. Лишний раз её трогать нечего. Заживёт.
— Но ты весь в крови! Тебе обязательно нужно вымыться!
— Чуть попозже.
Она внезапно села с ним рядом и начала бултыхать по воде ногами, обутыми в сапоги. Глядя вдаль, спросила:
— Ты повезёшь меня в Киев?
— Да.
— К Святославу?
— Да.
— А зачем?
Эти три вопроса и мрачный тон, каким они были заданы, не особенно удивили Рагдая. Но он задумался. Девушка, сиротливо сидевшая рядом с ним, была ему незнакома. Что с нею произошло за тринадцать месяцев? Кто теперь для неё Залмах, кем стал Святослав? И что в её сердце осталось от прежней веры во всемогущего Бога, который спас всех людей ценой своей жизни? Об этом можно было только гадать.
Роксана нисколько не подурнела за этот страшный для неё год. Да, не подурнела, но изменилась. Она стала ещё тоньше. Взгляд её потускнел. И тут Рагдай вспомнил, какими ясными, гордыми и пугающими глазами она встречала его когда-то. Ими, по уверению многих, божественная Роксана умела оживлять камни. А что же было теперь? Да, гордость осталась. Но вместо блеска на ней была чернота. Это была гордость лисицы, в нору которой протискивается целая свора собак. Милости ждать нечего, так зачем ещё унижаться? И если бы не эта затравленность, у Рагдая было бы очень большое желание отомстить египтянке за её прежнюю к нему ненависть. Нет, он бы даже пальцем её не тронул. Он просто не замечал бы её и повёз бы в Киев на привязи, как козу. Но её глаза кричали о том, что она уже приняла на себя слишком много мести.
— Не хочешь ты к Святославу ехать? — спросил Рагдай.
— Не хочу.
— А почему так?
Она усмехнулась, щурясь от ярких солнечных бликов на речных струях.
— Всё кончено между ним и мной. Навсегда. И ты это знаешь. Ты был при этом. Пролита кровь. Ты пролил её. Ты убил Лешка. Чего ж теперь спрашиваешь? Любовь от крови не отмывается. Никогда.
— Это ты убила Лешка, — возразил Рагдай, делая усилие над собою. Ему совсем не хотелось спорить. Хотелось лишь одного — сидеть неподвижно как можно дольше, глядя на быстрину, которая щекотала ноги, и слушать жаворонка. Измученный серый конь вполне разделял это настроение. Он стоял по брюхо в воде, задумчиво свесив голову. Иногда понемножку пил.
— Мы втроём убили его, — сказала Роксана.
— Тогда уж прибавь и тех, кто это устроил. Одна из них, кстати, уже мертва.
— Это кто такая? Маришка?
— Да.
— Ты её убил?
— Нет. Залмах.
Солнышко уже припекало. Роксана решила снять свою шапку с широкими отворотами. И узнать её после этого стало трудно. Да, сразу бросилось в глаза то, что её когда-то пышные волосы, достигавшие талии, теперь были острижены кое-как, едва прикрывали шею. Взъерошив их, она с тоской вымолвила:
— Залмах! Ещё и Залмах! Скажи, разве Святослав простит мне всё то, что он со мной сделал, этот Залмах?
Было очень видно, что она лжёт. Маришка не ошибалась. Но пришлось дальше слушать Роксану, которая распаляла сама себя:
— Я ведь его знаю! Он будет требовать, чтобы я ему рассказала всё. А выдержит ли он это?
— Но ты ведь можешь…
— Скрывать, обманывать? Как раз это я не могу! Уже не могу. Мой предел настал.
Рагдай очень удивился, подумав: сколько же она шла к этому пределу? Но он решил спросить о другом. Он долго не мог найти нужные слова для вопроса, и неожиданно для себя самого задал его прямо:
— Скажи, за что ты меня всегда ненавидела?
— Я? Тебя?
Она была просто потрясена. Затем вдруг что-то припомнила и невесело улыбнулась.
— Да, я сперва решила, что ты — наёмник магометан. Потом у меня возникло предчувствие, что ты станешь моим врагом. Я была уверена в том, что ты появился в моей судьбе лишь затем, чтоб её ломать, сам того не зная и не желая. Ты был моим проклятием! Эта мысль терзала меня, особенно по ночам, даже когда рядом был Святослав. Ему я не говорила. Он бы не принял это всерьёз. Он к тебе очень хорошо относился. Но на меня твоими глазами глядел какой-то злой рок!
— Несмотря на то, что я был приятелем Иоанна?
— Да, несмотря на это. И разве я ошибалась? Ведь на твоих руках — кровь Лешка! Вдобавок, по твоей милости Святослав повстречался с этой…
Роксана резко умолкла и провела рукой по глазам, как будто снимая с них паутину. Потом она отвернулась. Рагдай пожелал узнать, от кого ей стало известно всё.
— Я не помню, кто первый мне рассказал об этом! Такими слухами земля полнится. Тысячи человек спешили меня обрадовать. Но подробности сообщил Ратмир, приехавший поздней осенью.
Помолчав, Роксана прибавила:
— Так что, видишь, и я не всё могу простить Святославу.
И тут Рагдай, приглядевшись к остриженным волосам египтянки, заметил вдруг, что не все они сохранили свой чёрный цвет.
— Мне скоро исполнится двадцать восемь, — досадливо засопела она, будто прочитав его мысли, — а ей — семнадцать. Ну, и зачем мне ехать к нему, Рагдай? Чтобы быть его киевской любовницей? Вот спасибо! Не для того предала я Бога.
— Но Святослав тебя любит, — сказал Рагдай, — он только затем с ней спутался, чтобы вызвать у тебя ревность.
— Ах ты, дурак! — крикнула Роксана и поднялась. Она уже была прежняя. Даже стала топать ногами, — ты мне поломал жизнь, холопская твоя рожа! И дальше будешь ломать! Хватит из себя хорошего корчить! Хочешь не хочешь, любит не любит! Какая разница? Что бы я тебе ни сказала, увезёшь силой! Разве не так? Ну а коли так — бери и вези, княжеский холуй! Чего зря трепаться?
— Ты можешь и убежать. Я весь истёк кровью, не догоню.
— От счастья убежать можно, а от несчастья не убежишь! Да и не хочу я — ты зарубил восьмерых, чтобы угодить князю! Мойся, да и поедем.
Он вымылся с её помощью, не смутившись тем, что ему пришлось перед ней полностью раздеться. Это её маленько развеселило, и две — три шуточки прозвучали не в бровь, а в глаз. Потом она всё-таки сорвала повязку с его плеча и, прополоскав её хорошенько, вновь наложила.
Им не хотелось покидать речку — день обещал быть жарким. К месту ночной стоянки Рагдай шёл сам, слегка опираясь на руку оживительницы камней, хоть серый скакун был совсем не против его доставить. После купания у него хватило бы сил ещё вёрст на двести без передышки. Трупы убитых уже смердели. Лошади отошли в сторонку и преспокойно паслись, отмахиваясь хвостами от всякой кровососущей сволочи.
— Где же мне взять рубашку чистую? — всполошился Рагдай, — может быть, порыться в сумках ромея? Наверняка там лежит какое-нибудь тряпьё.
— Ты в его рубашке мне будешь ещё противнее, — закатила глаза Роксана, — деньги у тебя есть?
— Да. А что?
— Ну, дай мне немножко! Я добегу до дороги, остановлю там суконщиков и куплю у них всё, что нужно. Штаны-то у тебя тоже кровью заляпаны! Просто ужас!
Рагдай доверил ей золотой арабский динар. И сел пить вино из фляги. Как раз трёх глотков вина и ещё одной передышки недоставало ему, чтобы без усилий пуститься в обратный путь.
— Ты не голоден? — обратилась Роксана будто к изображению на монете, разглядывая её, — меня ночью покормили.
— Вечером где-нибудь поедим, — предложил Рагдай. Она убежала и через полчаса принесла для него рубашку, штаны, черкесскую безрукавку и даже саблю из очень хорошей стали, с кожаным темляком. Он переоделся, вооружился. Отбросив пустую флягу, спросил:
— Ты не знаешь, где мы сейчас примерно? Должно быть, неподалёку от Каргалука?
— Да, уже рядышком, если ты Меотийское озеро называешь так.
— Будем брать запасных коней?
— Ну, это тебе решать.
Ей всё почему-то было смешно. Решив удовольствоваться двумя конями, Рагдай очень осторожно уселся на своего серого страдальца. Роксана лихо вскочила на своего, вороного. Прищуриваясь, она взглянула на небо.
— Жаркий денёк! Ну что, дружок, едем?
— А знаешь ли ты о том, что Гийома нет?
Она посмотрела на него молча. Потом опять на одно мгновение сняла шапку и вдруг произнесла так, как будто не отвечала на его страшный вопрос, а с горечью подтверждала страшную по своей нелепости мысль, пришедшую ему в голову ни с того ни с сего:
— Да, Гийома нет.
Они поскакали к большой дороге. На ней уже была толчея из конца в конец. Протискиваясь сквозь эту тысячевёрстную толчею, два всадника устремились на север, где была Русь.
Глава восьмая
Следующая ночь Рагдаю запомнилась. Он смотрел на яркие звёзды. Они с чудовищной быстротой разлетались в стороны, оставаясь на одном месте. Вдобавок, ему казалось, что он летит за каждой из них. При этом он также был неподвижен, прижат спиною к земле в зарослях высокой травы. На этом настаивала Роксана. Ей это нравилось. Иногда она расходилась так, что Рагдаю было неловко перед конями. Но вороного и серого интересовал только сочный, росистый клевер. Они им хрумкали, бродя рядышком. Во второй половине ночи бесстыдница и стыдливый крепко уснули, стиснув друг друга в объятиях.
Предрассветный холод их разбудил. Они быстренько оделись, стуча зубами. Столько росы лежало на ковыле, что можно было подумать — всю ночь лил дождь. Лошади уснули, опустив головы.
— Кто ловчее — я или та, семнадцатилетняя? — поинтересовалась Роксана во время завтрака, состоявшего из остатков ужина. Среди этих остатков был почти полный кувшин вина, вяленое мясо, лепёшки, сыр. Сирийские торгаши, у которых вечером покупали провизию, почему-то заулыбались, оглядывая Роксану, и всё отдали за полцены, назвав её славным юношей.
— Я её на ловкость не проверял, — признался Рагдай, — могу лишь сказать, какая из вас красивее.
— Ты обманешь, как обманул сейчас.
— Роксана, я правду тебе сказал.
— Нет, нет! Ты — хитрец.
Доев кусок мяса и приложившись к кувшину, Роксана важно кивнула, будто бы утверждая саму себя в этой мысли.
— Да, да, ты хитрый! Ты и твой друг, Иоанн-патрикий, одного поля ягоды. Говоришь, ничего у тебя с ней не было?
— Ничего. Клянусь.
— Он клянётся! Какая великолепная наглость! Она приводит меня в восторг! Я хочу ещё.
Он взял у неё кувшин и сделал глоток. Внимательно поглядел ей прямо в глаза.
— Очень сильно хочешь?
— Ещё бы! Мне интересно, как далеко посмеет она зайти.
— Ты о чём?
— Конечно, о наглости! Ты, я вижу, заставишь меня сейчас проделывать то, чего я не делала никогда, нигде и ни с кем?
— Будешь землю жрать, — подтвердил Рагдай это опасение и поставил кувшин на потник, разостланный на траве. Глаза египтянки, ясное дело, сверкнули бешенством, и раздулись ноздри её. А как же иначе? Иначе было немыслимо. Разразившись потоком брани, Роксана начала драться. После затрещины её бешенство поутихло, остались только сверкание с раздуванием. Небольшим движением рук лишив себя сходства с юношей, она стриженой головой зарылась в траву и стала шипеть по-змеиному, возвышаясь над этой самой травой другой частью тела.
Всадники и погонщики, проезжавшие по дороге, слышали неплохие женские стоны, но ничего не могли разглядеть позади кустов вдоль обочины. Вдруг один из них, осадив коня, закричал по-русски:
— Красотка! Я ни за что не поверю, что ты бесплатно орёшь! У меня в кармане тоже найдётся серебряная монета, а то и две!
Рагдай замер. Ему нетрудно было узнать этот звонкий голос.
— Ну, что такое случилось, чёрт побери? — гневно завопила Роксана, вывернув шею, чтобы её пылающие глаза встретились с глазами Рагдая, — это уже непереносимая степень наглости!
— Одевайся быстро!
Тут же подав пример, Рагдай вскочил на ноги во весь рост. Его друг Талут — запылённый, тощий, но всё такой же отчаянный, гарцевал у обочины на своём караковом жеребце, опустив уставшую руку с плёткой. Увидев за зарослями Рагдая, он вытаращил глаза. И, конечно, сразу направил коня к нему, ломая кусты. Роксане пришлось подняться, чтоб подобрать и надеть штаны. Поскольку она спешила, всё у неё получалось медленно, и Талут успел разглядеть вблизи ту самую её часть, которая была поднята над травой. Когда же Роксана встала к нему лицом, он от изумления открыл рот. Бесстыдница и наглец невольно расхохотались, хотя, конечно же, понимали, чем им грозит такая вот встреча с самым дурным болтуном во всей княжеской дружине.
— Закрой ты свой глупый рот, пока я в него не плюнул! — с досадой сказал Рагдай, быстро помрачнев, в то время как его спутница всё никак не могла проржаться, — сволочь! Баран! Осёл! Опять ты свалился невесть откуда! Что тебе стоило потонуть в Дунае? Какого чёрта ты здесь?
— Я здесь по делам, — кое-как обрёл дар речи Талут, глядя на Роксану, которая кое-как придала своему лицу серьёзное выражение, чтобы старательно завязать тесёмки штанов, — а ты… а вы что тут делаете? Я думал, Рагдай, ты в Киеве! А ты — здесь, на этой дороге? И ты, Роксана… Да как всё это понять?
— Святослав велел мне её найти, — объяснил Рагдай, — я её нашёл. Теперь везу в Киев. Да вот, пожалуй, и всё. А если ты хоть кому-нибудь начнёшь врать о том, что тебе привиделось тут — тебя просто высмеют! И убьют. Убьют обязательно. Тебе всё понятно, мой друг?
— Конечно, — буркнул Талут и спрыгнул с коня. Когда он запихивал плётку за голенище пыльного сапога, ему на глаза вдруг попался потник, который служил столом. Немного вина и три полуфунтовых куска мяса на нём ещё оставались.
— Это твоё, — снова улыбнулся Рагдай, заметив, каким взволнованным опять стало лицо Талута при виде этих предметов. Тот сразу сел на траву и приступил к трапезе. Сев напротив, Рагдай с Роксаной грустно задумались.
— Ну, так как ты здесь оказался? — спросил Рагдай у своего друга, когда кувшин опустел, а два куска мяса исчезли.
— Долго рассказывать, — пробубнил Талут и без передышки начал поглощать третий.
— Нам спешить некуда. Но, пожалуйста, всё равно старайся поменьше врать! Ты не в кабаке.
Талут, жуя мясо, вкратце поведал сперва о том, что Рагдай знал и без него: о ссоре боярыни Светозары с Малушей и тайном сговоре киевских разбойников с новгородскими, а затем — об их нападении на обоз, о битве на берегу Днепра, о смерти Дороша и о своей переправе верхом на лошади через реку. Дослушав этот рассказ, Рагдай и Роксана переглянулись. Обоих насторожило то, что Талут был, точно, немногословен.
— Ну, а сейчас ты куда путь держишь?
— В Сурож, — опять дал краткий ответ Талут, начав ковырять в зубах стебельком.
— Зачем?
— Примкну там к ватаге какой-нибудь. В тех краях, я слышал, много лихих.
— Ватажник ты никудышный. Это через тебя Святослав проведал о планах Дороша и Турангота?
— Скорее всего, — не стал отпираться Талут, — в те дни вся дружина с девками на Подолии пировала. Я спьяну-то и сболтнул кому-то из наших! До Святослава дошло. Он отправил в Любеч Рашнара. Рашнару встретились на пути приказчики или слуги, которые шли с обозом, уже разграбленном нами. Зря мы их всех тогда не прикончили!
— Если бы Святослав не любил Малушу, то не вступился бы за неё, — вздохнула Роксана. Теперь Рагдай обменялся взглядами со своим дружком. Оба промолчали. А египтянка продолжила: — Для чего же мне ехать в Киев? Скажи, Рагдай!
— А почему нет? Что тебя смутило? Малуша князю большие оброки платит. Зачем ему её разорение?
Талут полностью согласился. И, уже не томимый голодом, он с большим любопытством прошёлся взглядом по всей Роксане — от маленьких босых ног, которые были скрещены по-китайски, до запылённых волос, остриженных выше плеч.
— А я всё равно не хочу возвращаться в Киев, — упорствовала Роксана, — да и опасно это, Рагдай! Теперь уж по всей земле покатится лживый слух, что мы с тобой спим.
— Да откуда ж взяться такому слуху? — пожал плечами Талут, — езжайте себе спокойно!
Роксана злобно кивнула. Рагдаю тоже было давно уже не до смеха. Он осознал, что зашёл в тупик. Всё сложилось так, что его судьба накрепко сплелась с судьбой египтянки. И ни ему, ни ей, действительно, возвращаться в Киев было нельзя.
— Куда ж мы с тобой поедем? — спросил он в полной растерянности.
— Я, кажется, была в неплохих отношениях с этой маленькой Светозарой, — сказала в ответ Роксана, — она при мне приезжала в Киев несколько раз. Святослав однажды взял меня в Новгород. Мы чудесно болтали с ней.
— Ну и что?
— Я как-то дала ей слово, что поделюсь с нею кое-какими секретами относительно Святослава, если мы с ним расстанемся. Думаю, пришло время это исполнить.
— Ты что, решила начать войну с самим Святославом? — насмешливо покачал головой Талут, — ох, и дура ты!
— Это ты дурак бесноватый! Если бы хоть одна девка тебе давала без отвращения, ты бы понял, что я имею в виду! Секреты, которыми я поделюсь с хорошенькой Светозарой, князю не повредят. Напротив, они доставят ему огромное удовольствие.
— Твою мать! — опешил Рагдай, — так значит, она мечтает о Святославе?
— А почему бы ей не мечтать? Конечно, мечтает.
Талут закатил глаза.
— Если Светозара начнёт проигрывать, она выдаст тебя Малуше в расчёте на её милость, — сказал Рагдай, — она злая дрянь.
— Ты совсем не знаешь боярыню Светозару! Она уступит Малуше только в том случае, если та приползёт к ней на четвереньках. Из Любеча.
— Хорошо, пусть так. Ну а что мы делать-то будем в Новгороде?
— Да жить вольной жизнью! Этого тебе мало?
Рагдай задумался. Он решил, что всё-таки можно было бы привезти Роксану в Киев насильно. Талут туда не вернётся. Но дальше — что? Обезуметь, как обезумел Лешко, постоянно видя её с другим? Этого ещё не хватало! Вернуться же без Роксаны было ещё более немыслимо. Это значило потерять, во-первых, её, во-вторых — себя. И Рагдай ответил:
— Ну, ладно. Поедем в Новгород.
— И я с вами, — быстро сказал Талут. Было очевидно, что он решил это твёрдо. Роксана жестом дала понять, что не возражает. Рагдай в глубине души возражал. Но он промолчал, рассудив: путь к Новгороду не близок, и с ловким, смелым попутчиком одолеть его будет проще. Так что, пускай.
С помощью Талута он оседлал серого с вороным. Но на лошадей сели ещё не скоро. Роксана долго натягивала свои высокие сапоги, сперва отослав Талута с двумя кувшинами к озеру за дорогой, долго потом умывалась мутной водою, затем приказывала Талуту опять стянуть с неё сапоги, внезапно решив, что надо сполоснуть ноги, тщательно промывала и бинтовала плечо Рагдая. Наконец, выехали. Был полдень. Первые полчаса пути Талут всё помалкивал, а потом вдруг стал забавлять Роксану всякими-разными небылицами. Египтянка громко смеялась, то наклоняясь к ушам своего коня, то, наоборот, запрокинув голову, и всё время перебивала Талута каверзными вопросами. Тот на них отвечал ещё более несусветным вздором. Рагдай всё это не слушал, уныло думая о своём.
Глава девятая
Рашнар возвратился в Киев вместе с Малушей, которая захотела лично поблагодарить Святослава за его помощь против разбойников. От ворот дружинники повернули налево, к княжескому дворцу, а Малуша и четверо её слуг свернули к Подолию. Было утро. Толпы на площадях сразу затихали и расступались перед худой рыжей девушкой, ехавшей впереди своих провожатых на иноходце буланой масти. Но кланялись ей не все. Наоборот, многие — женщины, в основном, злобно усмехались ей вслед, а то и в лицо. Говорили громко:
— Ишь ты, явилась! Не запылилась!
— Роксанкин след остыть не успел, а эта уж тут как тут! Ну как можно быть такой наглой дрянью?
— Ехала бы назад, госпожа сопливая!
— Да, видать, ей не надоело от Святослава пинки под зад получать! Её зад из дуба вытесан, что ли?
— А для неё что пинки, что пряники — один хрен! Она как была поломойной девкой, так и осталась ею!
Малуша предпочитала не связываться. Молчала, скрипя зубами. Знала она, за что киевляне её не любят. Причина была проста: девочка-рабыня из Любеча в одночасье на их глазах стала госпожою, чуть ли не первою на Руси. Была поломойщица, а теперь — госпожа Малуша! И если бы не Роксана, сделалась бы она великой княгиней, хозяйкой в Киеве. Можно ли было ей после всего этого ждать от жителей Киева чего-либо, кроме насмешек?
Долго пришлось спутникам Малуши бить кулаками в створки ворот Новгородского купеческого подворья, прежде чем те, наконец, раскрылись, и к гостям вышла целая дюжина именитых купцов, одетых торжественно. Среди них был и сам глава торговой общины Новгорода, Климята. Спокойно глядя в глаза отставленной фаворитки князя, он объявил ей с шутливою доверительностью, которая была призвана целиком его оправдать:
— Извини, Малуша, но ежели мы тебя приютим, наша королевишна, Светозара, нам всю торговлю в Новгороде загубит! Ты её знаешь.
— Я её знаю, Климята, — отозвалась красивая всадница и так хлопнула комара у себя под ухом, словно он тоже был новгородцем. Шумно затем вздохнув через длинный нос, она с высоты своего коня окинула взглядом всех торгашей, кивнула и повторила гораздо громче: — Я хорошо её знаю, эту великую королевишну! Ходит слух, будто бы она называет меня холопкой, и Новгород с ней согласен. Так что, купцы, передайте ей от меня нижайший поклон вместе с челобитной. Прошу эту королевишну и её подруг, сиятельных и надменных красавиц Новгорода, пожаловать ко мне в Любеч. Я выйду к ним необутая, как холопка, и мы с ними всё решим. Нам есть что решать. К примеру, от королевишны Светозары я жду четыреста гривен за мой торговый обоз, который случайно свалился в Днепр. Никто ведь не смеет думать, что королевишна занимается грабежом на больших дорогах? С прочими госпожами я обсужу другие дела. Жду до сентября. Если не дождусь, сама к ним приеду в Новгород. Там, я знаю, для Светозары построили новый терем, на зависть всем. Так как Святослав и его бояре всё-таки сомневаются, что обозы падают в реки, этот чудесный терем могут у королевишны отобрать. Пускай Светозара чаще глядит на свой теремок, а её подруги не забывают о том, как рыжая Феофано в Царьграде ведёт беседы с высокородными стервами! И коль скоро я — не царица, хотя и рыжая, лучше бы госпожам увидеться со мной в Любече, чем в огромном и многолюдном Новгороде. Прошу передать им это.
Купцы слушали, насупившись.
— Хорошо, — ответил за всех Климята, — передадим. Нам это нетрудно. Удачно ли ты весной съездила к царице?
Малуша, не отвечая, ударила коня пятками и помчалась на постоялый двор. Сняв там комнатушку, она отправила одного из своих людей к Святославу с просьбой её принять, другого — к Свенельду, с просьбой приехать к ней. Двух оставшихся отпустила она в кабак. Заняться ей было нечем, думать особо не о чем. Дожидаясь Свенельда, она моталась из угла в угол и заодно расплетала косы. Потом ещё гребешком расчесала волосы.
Святослав согласился встретиться с ней, а вместо Свенельда прибыл Сигурд. Усевшись за стол напротив друг друга, юная интриганка и старый плут, как водится, обсудили погоду, дороги, цены. Затем он её спросил, как она была принята царицей в Константинополе. На сей раз Малуша дала ответ, хоть и очень краткий:
— Неплохо. Ну что, у тебя есть новости?
— Да.
Прежде чем продолжить, Сигурд внимательно оглядел из окошка двор. Увидев там только слуг, которые выгружали из воза винные бочки, он произнёс:
— Святослав поручил Рагдаю найти Роксану.
— Рагдаю?
— Да.
— Это точно?
— Точно. Вернулись мы из Болгарии, прошла ночь, а утром они вдвоём часа полтора провели в разграбленном тереме. Потом князь приказал Добрыне выдать Рагдаю всё, что тот у него потребует. На другое утро Рагдай потребовал пятьдесят золотых монет, сам выбрал коня и ускакал в степь.
— Ты, конечно, сразу предупредил об этом Залмаха?
— Дал ему знать. А что, разве египтянка была тогда ещё на Руси?
— Да она, быть может, даже сейчас ещё на Руси!
— Как это возможно?
— Спроси об этом Залмаха! Он просто сошёл с ума. А тут ещё и Рагдай! Ведь он — лучший друг нашего любимого Калокира! А это кое-что значит.
— Он был не менее близким другом Гийома, а это значит не меньше. Если Роксана три дня назад ещё не была посажена на корабль, он привезёт её Святославу. Даже не сомневайся.
— Сигурд! — стукнула Малуша кулаком по столу, — так нельзя! Надо постараться что-нибудь сделать! Придумай, что.
— Боярыня! Всё, что я могу сделать — это расставить своих людей на больших дорогах близ Киева. Но на все дороги и тропы людей у меня не хватит.
— Пусть будет хотя бы так.
Воевода свистом позвал своего слугу, который стоял за дверью. Когда человек вошёл, Сигурд что-то объяснил ему по-норвежски. Слуга о чём-то спросил на этом же языке, получил ответ и ушёл, кивнув головою. Раньше, чем дверь закрылась, старый варяг снова обратился к Малуше:
— Да, кстати, есть ещё новость. Позавчера Святослав заключил союз с печенежским ханом.
— С Намуром?
— Намура несколько дней уж нет. Его сверг Арсаф. И он теперь хан.
— Да, вот это новость, — раскрыла Малуша рот, — неожиданность! Святослав простил печенегам осаду Киева? И он даже простил им то, что они отдали Залмаху эту тридцатилетнюю проститутку?
— Первое хан загладил деньгами. Он передал Святославу две с половиной тысячи золотых — ровно половину того, что его предшественник получил от царя за эту осаду. А со вторым обстоятельством всё уладилось ещё проще. Князь не упустил случая подчеркнуть, что на проститутку ему плевать. Он даже обнял Арсафа, назвав его своим братом.
— Какое страшное лицемерие! Значит, он доверился лишь Рагдаю?
— Именно так.
— Стало быть, союз с печенегами очень важен для Святослава?
— Ещё бы! Во время войны с империей нужен будет надёжный тыл. Арсаф его обеспечит. Он уже сделал то, что не получалось у других ханов целых сто лет — взял под свою руку большую часть родов и кочевий по всей степи.
Малуша изобразила на своём бледном лице кислую усталость. Подумав, что эта двадцатилетняя дрянь вряд ли поумнеет даже когда повзрослеет, викинг простился с ней и ушёл. Дождавшись, пока затихнет топот его коня, Малуша вскочила, высунулась в окно и велела конюхам оседлать её иноходца. Как только этот приказ был исполнен, мать будущего князя Владимира, вся во власти тягостных мыслей, отправилась во дворец одна.
Ей прежде всего хотелось увидеть своего княжича и Добрыню, который был её братом. Но не пришлось. Служанка, встретившая её у дверей дворца, сообщила ей, что они поехали на охоту. Тогда Малуша направилась к комнатам Святослава, где, по словам этой же служанки, князь в тот момент находился. Шагая по этажу, она заглянула в пиршественную залу. Тысяцкие и сотники пили там с печенегами. Лидул спорил с молодым ханом Арсафом о лошадях, а тот спорил с ним о бабах. Они при этом выслушивали друг друга очень внимательно. Остальным было уже не до разговоров. Нет, каждый объяснял что-то своим соседям, но это имело к речи такое же отношение, как удары по столу кулаком.
Подходя к дверям княжеских покоев, Малуша вдруг услыхала оттуда тихий, взволнованный женский голос. Она узнала его. То был голос бывшей её госпожи, великой княгини Ольги. Малуша остановилась послушать.
— Сперва дождись моей смерти, потом езжай куда хочешь и делай там что угодно, — просила Ольга, — избавь меня, ради Бога, от лицезрения краха моей державы! Я ведь её спасала и укрепляла только ради тебя, а ты что творишь? Опять оставляешь Русскую землю на растерзание самым лютым её врагам, которых прикармливаешь с обеих своих ладоней!
— Я их прикармливаю? — вскричал Святослав, — врагов? Да что с тобой, мать моя? Я как раз готовлюсь к войне с врагами! Наши враги — не эти несчастные печенеги, а те, кто их натравливает на нас, прельщая деньгами, дарами и сладкоречием! Вот по ним-то я и ударю. И их империю, лицемерно увенчанную крестами, я и сотру навеки с лица земли, как стёр Каганат хазарский! Да будет так, и не быть иному!
— Ты рассуждаешь, мой сын, просто как дикарь, — усмехнулась Ольга, — если перед тобой язычник, то это друг, а если христианин — несомненно, враг. Не кажется ли тебе, что эта твоя дикарская простота приведёт к несчастью? Ты ведь легко можешь быть обманут, использован и погублен. Империя защищается от тебя, ибо ты — язычник. И ты ведёшь себя, как язычник! Одумайся, Святослав! Оглянись вокруг. Ты увидишь, что с каждым годом растёт число государств, ушедших от многобожия ко Христу!
— Тем хуже для них.
— Для тебя, мой друг, для тебя! Не они, а ты остаёшься в прошлом. А значит, обречён ты.
— Кто это сказал?
— Бог!
Тут уж Святослав рассмеялся.
— Не думаю, что ты это услышала от него. Ты это услышала от попов и монахов. Твой Бог беспомощен, если он позволяет всяким лжецам и бездельникам говорить от своего имени! И творить ни с чем не сравнимые злодеяния, прикрываясь якобы его волей. Он даже не в состоянии показать себя сволочам, чтобы приструнить их, разбогатевших на своём бескорыстии, раздавивших целые страны, народы и племена нищенской рукой своего смирения! Ты скажи мне, кто видел твоего Бога? Кто его слышал? А я — я вот он! Со мною можно поговорить, меня даже можно потрогать. И я настолько силён, что легко могу уничтожить власть подлецов, уродов и лицемеров, данную им их несуществующим Богом!
— Довольно, я ухожу, — бросила княгиня и воплотила своё намерение столь стремительно, что Малуша едва успела отскочить в сторону и прижаться спиной к стене. Лишь каким-то чудом не обнаружив свою зарвавшуюся служанку, Ольга в длинном великокняжеском одеянии, стуча посохом, зашагала к узкой винтовой лестнице, что вела к её небольшим покоям в угловой башне. Малуша тихо вошла. Святослав, весь бледный от гнева, сидел на своей кровати и отрешённо смотрел в окно. Небо над Днепром затянуло тучами.
— Здравствуй, — негромко произнесла Малуша, приблизившись к Святославу. Он поглядел на неё. Она низко поклонилась, коснувшись пальцами пола.
— Чего тебе? — поинтересовался князь таким тоном, будто молоденькая рабыня, ставшая матерью его сына, вышла из этой спальни не три с половиной года назад, а лишь нынче утром.
— Да вот, решила тебя проведать.
— А! Хорошо.
Малуша перевела дыхание, возвращая своему телу гордую и красивую прямоту. Она очень опасалась, что Святослав, распалённый спором, вышвырнет её вон. Но что-то его удерживало от этого. Перестав глядеть на худенькую жеманницу с длинноватым, но симпатичным носом, он безучастно сказал:
— По словам Рашнара, Улеб и прочие пленные все признались, что грабить твои обозы велела им Светозара. Ты, верно, хочешь, чтобы она возместила тебе убытки? Ладно, я прикажу ей сполна с тобой рассчитаться.
— Спасибо, князь. Большое спасибо и за Рашнара. Таких роскошных военачальников у тебя ещё не было!
Святослав кивнул. Это означало, что разговор окончен. Но у Малуши было ещё одно пожелание, и она поспешно заговорила:
— Князь! Светозара меня ограбила. Разве вор должен быть наказан лишь возмещением всех убытков? Больше ничем?
— Нет, — ответил князь, явно уже думая о другом, — и я накажу Светозару, не беспокойся.
— А как ты её накажешь?
— Это уж моё дело.
— Нет, Святослав! — вскричала Малуша, — прости — это дело всех, кто исправно платит тебе оброки! Мы должны знать, что ты защищаешь нас от грабителей. И знать, как! И сами грабители должны знать, что их ремесло опасно, очень опасно.
— Да, это правильно, — согласился князь, — её надо проучить. И вот что я сделаю. Перед тем, как пойти на Константинополь, я заберу из её ватаги сто самых лучших бойцов.
— Я дам тебе больше, — разволновалась Малуша, — я тебе дам сто двадцать моих дружинников! А ты знаешь, что у меня плохих дружинников нет.
— Зачем тебе это?
— Мне это для того, чтобы Светозара больше не выставляла меня посмешищем на всю Русь! Я уже устала от этой высокомерной воровки! Скажи, ты знаешь, как дочь трактирщика принимает знатных константинопольских баб и самых завидных девок, которых сватают короли?
Святослав не сразу сообразил, о ком идёт речь. Малуша от нетерпения даже топнула ножкой, и он всерьёз призадумался.
— Дочь трактирщика? Феофано, что ли? Не знаю я, как она встречает всяких красавиц! Откуда мне это знать?
— Я тебе скажу. Все эти красавицы, разодетые с большим блеском, ложатся носами в пол перед будуаром и лежат, ждут, когда она выйдет. Выходит она в шёлковых пурпурных чулках либо вообще босиком, усаживается в кресло, и так они говорят. Если у царицы хорошее настроение, распростёртым женщинам можно с ней о чём-нибудь спорить и глядеть вверх, на её лицо. Я всё это знаю точно, так как весной ездила в Царьград, чтобы снизить пошлины для купцов из Смоленска.
— Она тебя приняла?
Малуша взглянула на потолок, будто бы с него начала сыпаться побелка. А когда девушка опустила взор, её серые глаза были ещё более уверенными и дерзкими.
— Расторопный юнец, её секретарь, обещал устроить мою с ней личную встречу. Но обманул. Когда я пришла, он сказал, что надо ложиться на пол, иначе никак нельзя. Что мне было делать? Я улеглась вместе с четырьмя спесивыми девками — дочерями каких-то там полководцев, и двумя жёнами консулов. Так прождали мы целый час. Когда Феофано вышла в царской рубашке с широким поясом, секретарь велел нам немного приподнять головы…
— И о чём же царица с вами поговорила?
— С патрицианками обсудила их женихов и мужей, а со мной — торговлю.
— И всё?
— Нет, не всё, не всё! — холодно заважничала Малуша, — она, если хочешь знать, такая же рыжая, как и я! Чем я её хуже? Почему я не могу уложить воровку, которая завладела Новгородом и всеми его богатствами? Святослав! Эта негодяйка меня не только обворовала, она надо мной хохочет! Она меня публично позорит и оскорбляет своими выходками! Меня, мать твоего сына! Это неслыханно!
Святослав почувствовал, что устал. Его голова начала болеть. Малуша, заметив это, притихла.
— Иди с Ратмиром поговори, — дал он ей ответ, — я в бабьих делах ничего не смыслю.
— Что мне ему сказать?
— Говори, что хочешь. Только негромко, он всю ночь пил.
Малуша ушла.
Глава десятая
Доскакав до Переяславля, Рагдай, Талут и Роксана свернули на черниговскую дорогу. Как и Корсуньский шлях, дорога эта считалась одной из самых разбойничьих на Руси, хоть шла только степью. Лес начинался лишь за Десною. И точно — в первую ночь Рагдаю с Талутом уже пришлось отбиваться от семерых лихих молодцов. Во вторую ночь троим путникам лишь благодаря резвости коней удалось спастись от более многочисленной шайки. Следующую ночь они провели в Чернигове, на окраинном постоялом дворе, заняв там единственную свободную комнатушку. Утром они поели и, взяв с собой три торбы съестных припасов, продолжили путь к новой и неведомой жизни.
Через Десну близ города был паром. Преодолев реку, бывшая княжеская любовница и два бывших дружинника устремились на запад по узкой, немноголюдной дороге. Вечером следующего дня увидели они Днепр. Дальнейший их путь тянулся опять на север, левобережьем. Так они ехали семьсот вёрст, ночуя то в хуторах, то в береговых пещерах. Обильно лили дожди. Напротив Смоленска путники с помощью перевозчика переплыли на правый берег, обзавелись в городе топором, рыболовной снастью, провизией, и не то дорогой, не то тропинкой двинулись вглубь дремучих кривских лесов.
За несколько дней им не повстречалось ни одного человека. И это не было странно: купцы возили товары в Новгород и обратно водным путём — по Днепру, по Ловати и по Ильменю. Ну а лесная дорога шла сквозь чащобы. Она петляла между оврагами, в глубине которых гнил бурелом, по краям болот, вдоль рек и речушек с топкими камышовыми берегами. Местами можно было проехать только по брёвнам, уложенным в непролазную грязь. Провизию берегли. Лошади питались сытнее своих хозяев — трава росла на лесных полянах сочная и густая. Во время одной из ночных стоянок Талут, жаря на костре окуней, которых он поймал в речке, сказал с глубокой печалью:
— Эх! Был бы с нами Малёк, я бы сейчас жарил уток и перепёлок! А может, и кабана бы он подстрелил.
— А вы, храбрецы, вступать в бой с кабаном боитесь? — съехидничала Роксана, сушившая сапоги над тем же костром.
— Да все кабаны от нас разбегаются сразу, — посетовал рыболов, стряхивая с прутика трёх поджаренных рыбин, — глядя на твои волосы, они думают, что кикимора из болота вылезла!
— Кабаны боятся кикимор? — спросил Рагдай. Не дав Талуту ответить, Роксана вдруг разразилась таким кикиморским хохотом, что в верхушках деревьев ветер застыл. И застыла кровь в жилах двух друзей. Они перестали шутить по ночам с Роксаной. Слухи о том, что она умеет взглядом оживлять камни, уже казались им достоверными.
На другое утро путники повстречали возле ручья охотника на бобров. Это был старик из племени кривичей. Отвечая всадникам на вопрос, в той ли стороне, куда они едут, Новгород, он сказал:
— Да, в той стороне. Но ехать вам ещё долго!
— Долго? — переспросила Роксана, которая была в шапке, натянутой до ушей.
— Да, парень. Дорога дальше идёт в низину. Там уже просто месиво! Вы погубите лошадей.
— Так как же нам быть?
— Очень просто, мальчик. Езжайте вниз по ручью. Через полторы версты увидите речку, в которую он впадает. Соорудите плот и спуститесь по ней до Ловати. Ну, а там попроситесь в какую-нибудь купеческую ладью. Если деньги есть, вас даже с конями возьмут. А нет — продолжайте путь на своём плоту. Так вы доберётесь до Новгорода быстрее.
— Спасибо тебе, старушка, — ответила старику Роксана.
Путники двинулись дальше прежней дорогой, а не ручьём. Даже Талут понял, что совет кривича не годится — купцы на любой ладье узнают Роксану сразу. Да и постройка плота такого размера, чтоб можно было везти на нём и коней, заняла бы сутки. Старик, однако же, сказал правду: дорога вскоре пошла такая, что лошади стали вязнуть по стремена. Когда впереди угадывалась смертельная непролазь, Рагдай брал топор и валил деревья, из коих они с Талутом делали гати — бревенчатые настилы на бездорожье. Само собой, двигались не быстро, вёрст по пятнадцать-двадцать делали за день. И так — дней восемь. Ни человеческого жилья, ни самих людей за все эти дни на глаза трём путникам не попалось. Пришлось бы им голодать, если бы не рыболовецкий талант Талута. К счастью, жара, установившаяся после дождей, подсушила землю, и в середине июля они вновь ехали рысью.
За всю следующую неделю им только раз пришлось переночевать у костра, так как вдоль дороги начали появляться большие и малые хутора. Чем ближе было до Новгорода, тем больше их становилось. Жили в них кривичи, каждый год платившие дань посаднику Людомиру, что позволяло им обрастать большими хозяйствами и свободно торговать в Новгороде пушниной. Этого не могли делать те, кто селился в глухих чащобах, скрываясь от тиунов. Честные плательщики не давали лесовикам занимать места на Торговой площади, сообщая о них ватажникам Светозары. Вознаграждение за ночлег богатые хуторяне с Роксаны и её спутников брать отказывались. При этом они кормили их сытно и клали спать на печи.
Лес с каждой верстой редел. Дорога делалась шире, шумнее, время от времени расходилась на обе стороны, и однажды утром вывела к краю леса. Дальше она тянулась через поля, гречишные и ржаные. На них уже трудились жнецы. Целый день три всадника ехали через эти поля, минуя островки леса. В одном из них они устроились на ночлег, спустившись вместе с конями на дно оврага, где бил родник. Едва только звёзды начали меркнуть, двинулись дальше.
Вскоре после восхода солнца горизонт стал слепить им глаза ярко-синим блеском. Подъехав ближе, они увидели Ильмень-озеро. По нему скользили пёстрые косяки купеческих кораблей. На западе к озеру примыкал очень большой город с посадами и предместьями. Велика была также пристань, заполненная товарами и людьми из всех стран Европы. Поблизости от неё из озера вытекала река с отлогими берегами. Это был Волхов. Он разделял город пополам, затем тёк низиной и пропадал из виду в густом лесу, который темнел ещё дальше к западу.
— Вот и он, — прищуривая глаза, сказала Роксана с каким-то внутренним напряжением, — дивный Новгород! Господин Великий и славный Новгород.
Оба спутника египтянки глядели молча. Их впечатлило то, что они увидели. Большая часть товаров ввозилась в Новгород озером и рекой. Благодаря этому улицы его широких предместий не были загромождены обозами, как в других больших городах. Но здесь также было не протолкнуться, и шум стоял оглушающий, потому что жители новгородских посадов — кузнецы, медники, гончары, столяры, кожевенники и прочие работяги вели торговлю плодами своих ремёсел прямо у дверей мастерских. Возле каждой кузни стояли целыми толпами верховые, которым после пути по вязким берегам Ловати и Волхова требовалось коней подковать. Очень много было в предместьях бань. Из них валил пар.
Протиснувшись сквозь толпу к высоким воротам, Роксана и оба её попутчика оказались в городе. И вот тут Рагдай удивился. Таких торгов он не видел даже и в Херсонесе. Вся южная половина Новгорода, размером превосходившая нижний Киев, была наводнена толпами продающих и покупающих. Чего только не было здесь! Извилистые ряды не могли вместить всех торговцев. Многие во всю глотку расхваливали свои товары, стоя на перевёрнутых бочках. Также на бочках весело красовались отличные полуголые проститутки с наглыми рожами. Иногда они, к досаде одетых женщин, выделывали какие-то танцевальные безобразия — поднимались на пальцы ног, вскидывая руки, крутились и изгибались. Но мало кто обращал на это внимание. Здесь такого добра хватало. Ещё над бурным, рокочущим людским морем высились кружечные дворы, обычные кабаки, конюшни, склады и лавки купцов, крепко защищённые тынами и вооружённой охраной. Улицы города были вымощены дубовым тёсом. Одна из них, огибая торжища, привела трёх всадников к Волхову. В том месте через него был воздвигнут мост. Около моста сотни две зевак, собравшись в кружок, глядели на пляшущего медведя. Зверь был в ошейнике, а плясал под дудку. Играл на ней, позвякивая бубенчиками на шапке, ярко разряженный скоморох небольшого роста. У его ног лежала на земле цепь с массивным замком.
— Лелюк! — вскрикнула Роксана, натягивая поводья.
— Топтыга! — вскрикнули в один голос Рагдай с Талутом, также остановив своих лошадей.
Да, всё было верно. Но, занятый своим важным делом, Топтыга лишь покосился на тех, кто его окликнул. Его хозяин им сдержанно подмигнул — погодите, мол! И они продолжили выступление. Но оно вскоре уже закончилось. Перестав играть, скоморох снял шапку и начал с ней обходить собравшихся. Его друг шёл рядом и низко кланялся им. Польщённые такой вежливостью, все зрители улыбались, щедро бросали в шапку монеты. Когда они разошлись, нахваливая медведя, Лелюк переложил деньги в карман, опять надел шапку и поспешил к трём всадникам. Они спешились. Лошади испуганно захрапели, попятились от медведя. Но они сразу же успокоились, когда тот дружелюбно уткнулся носом в плечо Рагдая. Скоморох также сперва обнялся с Рагдаем, затем — с Талутом, которого он знал меньше. Роксане он поклонился. Потом негромко спросил, прежде оглядевшись по сторонам:
— Госпожа Роксана! Ты, в таком виде? Здесь? Как это понять?
— Понимай как знаешь, — загадочно улыбнулась Роксана, — можешь считать, что я по делам приехала в Новгород, взяв с собой двух своих друзей. А вид у меня обычный для дальнего путешествия. Мне приятно, что ты узнал меня в таком виде.
— Как не узнать? Ведь я сколько раз бывал в твоём тереме! А Рагдай мне и вовсе друг. А этого молодца, Талута, весь Киев знает! Значит, по делу? Молчу, молчу, понимаю. Но, может быть…
— Да ты сперва расскажи о своих делах, — перебил Рагдай, отталкивая Топтыгу, который радостно обслюнявил ему рукав. Роксана кивнула — дескать, давай, рассказывай! Поглядев ещё на Талута, который тоже кивнул, беря под уздцы своего коня, скоморох подумал и молвил:
— Я здесь уже целый год. Почему пришлось мне оставить Киев — ты, Рагдай, знаешь. Здесь нам неплохо. Живём, не бедствуем. Мы с Топтыгой людей смешим — иную работу нам никто не доверит, Агарь прислуживает самой боярыне Светозаре…
— Боярыне Светозаре? — переспросила Роксана с недоумением, — как? Самой боярыне Светозаре?
— Да, ей самой.
Тут Лелюк умолк, поняв по лицу египтянки, что ей вдруг стало не до его рассказа.
— Слушай, дружочек, — вымолвила она, беря его за рукав, — а ну, проводи меня к Светозаре! Мне надо с ней кое-что решить. Я так понимаю, тебе ворота откроют, а мне — едва ли, пока я не проору на весь Новгород своё имя, что для меня очень нежелательно. Услужи!
Лелюк вопросительно поглядел на Рагдая. Тот ничего ему не ответил, зато Роксана дёрнула за рукав, потопала ножками, и пришлось скомороху оставить свои сомнения.
— Хорошо, госпожа Роксана. Идём к боярыне.
Он примкнул к ошейнику зверя цепь, и они направились через мост к другой стороне реки. Путники последовали за ними, сев на коней.
На правом берегу Волхова было тихо. Там красовались дивные терема купцов и бояр.
— А что, боярыня Светозара замуж не вышла? — осведомилась Роксана у скомороха, когда спустились с моста.
— Нет, конечно! Зачем ей это? Одна живёт в своём теремке. То есть, не одна, а с прислугой. Кстати, в прошлом году ей выстроили другой, трёхбашенный терем.
— Ух, ты! Трёхбашенный?
— Да, с коньками под самые облака.
— Наверное, самый высокий в Новгороде?
— Увидишь.
И вскоре выяснилось, что верно предположила Роксана. Терем боярыни был повыше и покрасивее, чем дворец самого посадника Людомира, которого уж давно никто не считал посадником — Светозара его держала под каблуком, как глупого мужа. Он таковым когда-то и был. Два года тому назад они разошлись с великим скандалом.
Терем с двором шириной как площадь был обнесён внушительным частоколом. Едва Лелюк подошёл к воротам и занёс руку, чтоб постучать, в одной из дубовых створок открылось маленькое окошко. Из него выглянул молодой привратник. С тревогой оглядев всадников, он спросил:
— Лелюк, это кто такие?
— Вдвоём с Топтыгой войдём, — отвечал Лелюк. Троим своим спутникам он велел немножечко обождать. Окошко захлопнулось, скрежетнул железный засов, и створка ворот открылась. Когда Лелюк с Топтыгой вошли, привратник решительно потянул её на себя, опять наложил на неё засов.
— Приехали, твою мать, — проворчал Талут, теребя уздечку, — тоже мне, царский дворец!
— Чем ты недоволен, козлёночек? — улыбнулась ему Роксана.
— Чем недоволен? Я даже в Константинополе у дворца царицу не ждал!
— Конечно, тебя с твоей пьяной мордой к нему и не подпустили, — сказал Рагдай. Талут промолчал. Роксана ему шутливо надвинула на лоб шапку. Спустя несколько минут засов загремел. Ворота открылись полностью. Вышла женщина в синем ситцевом сарафане, надетом поверх белой полотняной рубашки. Это была Агарь. Роксану она приветствовала глубоким поклоном, её друзей — счастливыми глазками. Вслед за тем, сделав приглашающий жест рукой, еврейка сказала:
— Боярыня Светозара просит вас всех пожаловать!
Глава одиннадцатая
Оказалось, что Светозара парится в бане с тремя подруженьками — Таисьей, Мамелфой и Улианией, да заканчивать с этим делом вовсе и не торопится, несмотря на приезд Роксаны в сопровождении двух дружинников. Услыхав об этом, Роксана сильно разгневалась и бегом направилась в эту баню. Агарь, тем временем, провела Рагдая с Талутом в комнату для прислуги на нижнем этаже терема, близ поварни. Лелюк обедал там, жадно загребая расписной ложкой из ещё более живописной тарелки гречку со студнем. А запивал он всё это душистым мёдом, черпая его ковшиком из узорчатой ендовы, которая занимала четверть стола. Топтыга, уже окончивший свою трапезу, неподвижно сидел в углу, поблёскивая оттуда глазами-бусинками. Рагдай и Талут уселись за стол. Подав им обед, Агарь молча примостилась на лавку перед окошком.
— Рассказывайте, друзья, — предложил Лелюк, сперва хорошенько выпив с двумя попутчиками Роксаны, — что там у вас, в Киеве, стряслось? Почему вы здесь?
— А слыхали в Новгороде о том, что Киев был осаждён печенегами? — задал встречный вопрос Рагдай. Лелюк и Агарь ответили, что, конечно, слыхали. Тогда Рагдай и Талут, принявшись за чечевицу с отварной курицей, рассказали каждый о своих собственных похождениях, а затем поведали о совместных. Было пропущено ими только одно событие, о котором Талут поклялся молчать. Но этот пробел лишил часть рассказа правдоподобия, и Агарь спросила Рагдая:
— А почему же ты согласился везти Роксану не к Святославу, а в Новгород?
— Потому, что решил я их пожалеть, — объяснил Рагдай, который, конечно же, был готов к такому вопросу, — они друг друга будут уничтожать, если опять встретятся. Между ними стоит Кремена. Из-за неё рано или поздно случится страшное. Лучше уж не встречаться им никогда.
— Их ты пожалел, а вот о себе забыл, — заметил Лелюк и переглянулся с Агарью, — теперь уж тебе не быть любимчиком Святослава!
— Лучше не быть любимчиком Святослава, чем стать Свенельду врагом. Ведь если бы я вернулся в Киев с Роксаной, он бы меня погубил, пустив в дело всё, что у него есть.
— Да уж, это верно, — вклинился в разговор Талут, — и глазом бы не моргнул!
— Зачем же ты согласился на это дело? — допытывалась Агарь, исподлобья глядя в глаза Рагдаю. Но у него опять нашёлся ответ.
— Только для того, чтоб спасти Роксану. Она всегда относилась ко мне по-доброму. Я не мог поступить иначе. Просто не мог.
Рагдай понимал, что Агарь не верит ему. И ещё он видел, что ей досадно. Ему же было ни холодно, ни тепло от её досады. Да, не о такой встрече с ней он мечтал когда-то! Эти мечты остались далеко в прошлом. Они так слабо просматривались сквозь время, что оставалось только пожать плечами. Он был таким позапрошлой осенью? Быть не может!
— Давайте выпьем ещё, — предложил Талут. Возражений не было. Чуть-чуть выпила и Агарь. Рагдай, ставя ковш, спросил у неё:
— Как же ты смогла поступить на службу к самой боярыне Светозаре?
— Моя двоюродная сестра у её подруги, Мамелфы, кухаркой служит. Она замолвила за меня словечко.
Вновь наполняя ковши, Талут поинтересовался, вправду ли Светозара держит за горло весь славный Новгород. Лелюк и Агарь ответили, что не только Новгород, но и всю северную Русь. Талут изумился. Ему не верилось, что никто из лихих даже не пытается поднять бунт против вздорной бабы, чтобы прибрать к рукам её власть.
— Подобные храбрецы перевелись в Новгороде, — ответил Лелюк, — но около Новгорода ещё околачиваются. Как раз нынче утром наши ребята пошли на битву с одной из таких ватаг. Поэтому в тереме — тишина. Даже своим конюхам Светозара велела идти сражаться.
— А что это за ватага, с которой предстоит битва?
— Да по изборской дороге гуляет атаман Нерадец, которого Светозара полтора года назад хитростью из Новгорода спровадила. Удалая его ватага множится с каждым днём. Боярыня Светозара считает ту дорогу своею. Вот как раз нынче спор их решится.
— И где они будут драться?
— В семи верстах от Новгорода, близ этой самой дороги, у трёх дубов.
Когда ковши были опорожнены, Рагдай, утирая рот рукавом, заметил:
— Я вижу, вашей боярыне Светозаре жизнь не мила без драк!
Лелюк собирался что-то ответить, но не успел. Дверь вдруг отворилась без стука, и вошла рослая, но худая девка со светлыми волосами и миловидным лицом. По грязным разводам на её юбке нетрудно было понять, что служит красавица поломойщицей. Пристально оглядев Рагдая с Талутом, девка уселась за стол, взяла ковш Лелюка и зачерпнула мёду из ендовы. Сделала глоток. Два бывших дружинника с любопытством за ней следили. Стукнув ковшом по столу, она молодецки утёрла рукавом губы. Агарь обратилась к ней, как начальница:
— Что, Прокуда, ты уже вымыла пол во флигеле?
— Да, конечно, — сказала девушка, широко и громко зевнув. Было очень видно, что ей не терпится грянуть важным известием, и она не замедлила это сделать:
— Наша боярыня со скандалом вытолкала подружек! Сейчас она и Роксана о чём-то громко толкуют в бане.
— Кто ж тебе помешал подслушать их разговор? — съехидничал скоморох.
— Да мне оно надо, что ли? — фыркнула поломойщица, уводя скучающий взгляд к окошку. Агарь, судя по всему, была недовольна ею. А захмелевший Талут, подавшись вперёд, провёл под столом рукой по длинной ноге Прокуды, сдвигая нижний край юбки выше колена. Молоденькая служанка не шевельнулась, даже не повернула голову. Продолжая глядеть в оконце, она воскликнула:
— Ах, как мне стало хорошо от этого мёда!
Глава двенадцатая
Узнав от Роксаны, что Улеб угодил в плен, и не он один, боярыня Светозара переменилась в лице. С неистовой бранью она пинками спровадила вон из бани других трёх знатных боярынь, швырнула им вслед одежду и так ударила дверью, что вся стена чуть не рухнула. После этого госпожа Светозара забегала по предбаннику взад-вперёд, громко молотя розовыми пятками и сжимая довольно крупные кулаки. Из голубых глаз её текли слёзы. Время от времени она делала порывистые движения головой. Тогда с белокурых её волос летели на стены брызги. Русалка из Ильмень-озера, как порой называли эту красавицу, была вся ещё мокрая. Длинная ситцевая рубашка, которую она натянула в момент прихода Роксаны, прилипла к телу её, и у египтянки была возможность глядеть на все его выпуклости и впадины. Это зрелище вызывало в душе Роксаны целое море горечи. Ей казалось, что красота её собственного тела за год уменьшилась в силу возраста и лишений. Особенно исхудали, по её мнению, ноги. Разглядывая теперь голые девчоночьи ноги боярыни Светозары, шлёпавшие по полу и оставлявшие на нём мокрые следы, Роксана тоскливо думала: «Нет, я правильно поступила, что не вернулась в Киев. Куда уж мне! Надо строить жизнь по-иному…» Потом возникла такая мысль: «Возмездие Божие! Я три года жила в разврате с язычником и гордилась своей греховностью. Пришло время стыдиться самой себя!»
А взгляд Светозары, наоборот, начал проясняться. Внезапно остановившись перед Роксаной, снявшей одни только сапоги, боярыня рукавом утёрла с щёк слёзы и улыбнулась во весь белозубый рот.
— А что ж ты не раздеваешься, госпожа моя? Гляди, печь натоплена докрасна! Неужто тебе не жарко?
— Меня знобит, — схитрила Роксана, а про себя отметила: «Голос у неё — звонкий, как у девчонки, и личико совсем юное! Неужели была я когда-то краше её?»
Слова про озноб боярыню позабавили. Рассмеявшись, она заметила, что в её парилке мороженая свинья завизжит, и стала пытаться силой раздеть Роксану. Но та её оттолкнула.
— Не надо, я не хочу!
— А может быть, выпьешь?
— Да, это можно.
Русалка подошла к столику, на котором стояли кубки с вином. Взяв один, недопитый Улианией, она подала его новой гостье. Пока та жадно пила, Светозара молча и неподвижно стояла подле неё, опустив глаза.
— Сколько тебе лет? — спросила Роксана, отдав ей кубок. Боярыня улыбнулась.
— Да двадцать девять уже. А что?
— Тебе уже двадцать девять? Значит, ты старше меня?
— Да, двумя годами.
Бывшая госпожа днепровской горы невольным движением подогнула под лавку ноги. Она бы вся с удовольствием туда спряталась. И уснула на двое суток.
— Прости меня, госпожа, — птичкой щебетнула боярыня, ставя кубок на столик, — я не должна была так себя вести при тебе! Я очень виновна перед тобою.
«Чего она так старается? — в мыслях удивлялась Роксана, — не видит разве, что я уже не красива вовсе и потому не смогу улучшить её дела? Как странно всё это!» Вслух же она сказала:
— Я не вернусь к Святославу даже в том случае, если он этого захочет. Стало быть, милая Светозара, я уже больше не госпожа тебе, а, надеюсь, только подруга. Сядь же со мною рядом! Поговорим.
— О, нет! — запротестовала боярыня, вдруг упав на колени перед Роксаной и глядя в глаза ей преданнее любой собаки, — кем бы ты ни была — великой княгиней, нищенкой или даже продажной девкой, ты — моя госпожа! И навек останешься ею. Я поклялась тебе в этом два с половиной года назад, когда ты спасла меня от беды. Помнишь, как Свенельд и киевские бояре начали на меня клеветать и князь им поверил, но ты переубедила его? Так позволь же мне, госпожа Роксана, не нарушать этой клятвы, тем более что она не обременяет меня ничем, кроме небывалого счастья! Клянусь тебе, это так.
— Я тебя спасла только для того, чтоб испортить дело Свенельду, которого ненавижу, — промолвила египтянка, с досадой чувствуя, что молящий взгляд северной красавицы ей приятен. Умом она понимала, что Светозара ломает перед ней дурочку, думая, что она, Роксана, ломает дурочку перед ней. Имея намерение положить этому конец, Роксана прибавила: — Я освобождаю тебя от клятвы. Твой господин — Святослав. Не можешь ты быть служанкой одновременно мне и ему, потому что мы с ним враги. И едва ли снова станем друзьями. Так что, русалочка, я прошу тебя не служить мне, а всего-навсего приютить меня в своём доме, пока я не обзаведусь своим. Ты сможешь исполнить это моё желание?
— Святослав за последний год дважды предал меня в угоду Малуше! — воскликнула Светозара, — кроме того, ему я никаких клятв не давала! Какой он мне господин?
— Ого, как ты далеко зашла, моя дорогая! — насмешливо протянула Роксана, — но повторяю: это тебе ничего не даст. Я лучше умру, чем к нему вернусь.
Как будто и не услышав слов египтянки, боярыня вдруг закрыла лицо руками и застонала, захныкала:
— И купцы новгородские хороши! Почти все они чуть не каждый день ползут ко мне с золотом и с дарами, а за моей спиной подлизываются к Малуше! И неспроста — уж который год крепнет слух, что перед войной с греками Святослав отдаст Новгород её сыну, Владимиру! А пока Владимир не повзрослеет, управлять городом будет братец её, Добрыня!
— Я думаю, так оно и случится. Князь много раз говорил мне, что это входит в его намерения.
Светозара, вскрикнув, стукнулась лбом в дубовую половицу и зарыдала, качая поднятым задом. Роксане сделалось её жалко. Она нагнулась и потрепала русалку по влажным, спутанным волосам.
— Ну что ты так убиваешься, Светозара? Ведь это дело можно предотвратить, очень даже можно. Достаточно захотеть.
— Защити, царица! — взвыла хозяйка Новгорода, прижавшись к полу лицом, — не дай мне погибнуть! Требуй, что хочешь — я всё отдам, всё исполню! Только спаси меня от Малуши с её роднёй! Умоляю! Убереги от лютой беды!
— Да при чём здесь я? — перешла на крик и Роксана, — в десятый раз тебе повторяю: я Святославу — никто! А точнее, враг!
— Враг? — вдруг почти спокойно переспросила русалка. Внезапно при этом выпрямившись, уселась она на пятки. В её глазах было любопытство — впрочем, довольно глупое. Так же глупо заулыбавшись, она воскликнула: — Но ведь этого быть не может!
— И тем не менее, это так. Он сделал мне много зла. Он выставил меня дурой перед всем миром! Кровь у меня горячая, Светозара. И потому он будет моим врагом до тех пор, пока я не расплачусь с ним самой звонкой монетой, какая только бывает.
— А Рагдай тоже враг Святослава? — быстро спросила боярыня Светозара и поднялась.
— Рагдай?
— Да! Двадцатилетний Рагдай, назначенный тысяцким через год после зачисления в дружину! Близкий дружок Калокира, обласканный князем так, как никто ещё не был обласкан им! Дурачок Рагдай, лично получавший от Святослава деньги, лучших коней, красивейших девок и высочайшие почести! Он вдруг тоже стал врагом Святослава? Невероятно! А если это не так, тогда почему он сопровождает тебя?
— Потому, что я для него дороже всех почестей, девок, золота и коней, которые есть на свете, — дала ответ египтянка. Лицо Светозары вытянулось. Теперь её изумление было искренним. Но Роксане этого было мало. Сделав ленивый кошачий взгляд, она присовокупила: — А он для меня дороже, чем Святослав!
— Да ты просто дура! — в бешенстве затопала пятками Светозара, выслушав тут же последовавший рассказ Роксаны о том, каким образом между ней и Рагдаем установились столь тёплые отношения, — Святослав сильнее ещё, чем прежде, сходит с ума от любви к тебе, а ты, тварь, на глазах у всех раздвигаешь ноги перед каким-то прохвостом? Что, если князь об этом узнает? Тогда уж точно всё рухнет!
— Всё давно рухнуло, — тихо вымолвила Роксана, уже измучившись очевидной странностью этого разговора, который грозил тянуться до бесконечности, так как шёл по узкому кругу. Её вдруг начало лихорадить от поведения Светозары, которая пропускала мимо ушей всё то, что ей неугодно было услышать или понять. «Уж не собирается ли она везти меня в Киев силой? — подумалось египтянке, — с ней надо быть осторожнее!»
— Брось дурить, красотка моя, — снова изменила тон Светозара, плюхнувшись на скамейку рядом с Роксаной и нежно её обняв, — ты уже сполна отомстила князю! Он будет ползать перед тобой на коленях, если вернёшься к нему. Да и разве есть у тебя иная дорога? Куда пойдёшь ты, если не к Святославу? В публичные девки, что ли? Или в воровки?
— Я мастерица в обоих этих делах. Это всем известно.
— И что же? Они тебе больше по сердцу, чем объятия Святослава?
— Я этого не сказала.
— Как, в таком случае, следует тебя понимать?
Роксана ответила, тронув пальцем вздёрнутый нос боярыни:
— Ты — лиса, Светозара! Маленькая плутовка. То, что ты мне сказала, поколебало меня в моей непреклонности. Я должна немножко подумать. Хотя бы несколько дней.
— Не слишком ли долгий срок? — холодно спросила боярыня, уже с явной лисьей угрозой прищуривая глаза на Роксану. Та рассмеялась, щёлкнула Светозару по лбу и повторила:
— Несколько дней!
Ласковый щелчок привёл Светозару в некоторую растерянность — не совсем как удар дубиной, но как возможность этот удар получить. Сменив гнев на трепет, она воскликнула:
— Ах, Роксана! Каждый час дорог!
— А почему?
— Потому, что князь может в любой момент отправить своего сына вместе с Малушей в Новгород!
— Ну и что?
— А то, что Малуша через купцов новгородских требовала с меня четыреста гривен за свой обоз! Кое-чем грозила.
— И чем же именно?
Светозара поколебалась и опустила глаза.
— Я ей не ответила ничего! И она велела мне передать, что может отнять у меня мой терем.
— Новый?
— Конечно! Старый мне разве принадлежит? Если она станет в Новгороде хозяйкой, киевские бояре и Святослав позволят ей это сделать. Ещё бы — Улеб в плену, конечно, наплёл про меня немало! И новгородские сволочи сразу встанут на её сторону. Будут врать, что мой терем выстроен на их деньги, так что неплохо было бы их вернуть, сделав из него ещё одно кружечное подворье! Представляешь, что меня ждёт, если эта тварь дорвётся до власти?
— Да, представляю, что тебя ждёт. А ты, стало быть, этого не хочешь?
Вопрос боярыню раздосадовал. Она хлопнула по бедру ладонью.
— А ты хотела бы, чтоб с тобой такое проделали?
— Ты мне дай ответ без увёрток! Я, кажется, госпожа твоя.
— Не хочу! — буркнула русалка, уже поняв по глазам своей собеседницы, что стоит за их игривым спокойствием, — дальше что?
Роксана с ответом не торопилась. Она сначала дала Светозаре в лоб без всякой игривости. Та подпрыгнула, засопела. Тут же и прозвучал для неё ответ:
— Не надо орать! Я тоже пока ещё не хочу, чтобы ты осталась без терема. Но знай, сука: ежели ты ещё раз позволишь себе назвать меня дурой, или посмеешь перечить мне, или попытаешься что-нибудь со мной сотворить без моего ведома и согласия — я немедленно захочу того, чего ты не хочешь. Больше скажу — я это тебе устрою, дрянь! Останешься в своём тереме, но уже не хозяйкой, а девкою для утех. Тебе всё понятно?
— Да, всё понятно, — пожала плечиком Светозара, отводя взгляд.
— Ну, вот и чудесно, душа моя! Дай-ка я тебя поцелую.
Позволив это Роксане, боярыня тоже чмокнула её в щёчку. Через минуту, которую две красавицы провели в молчании, улыбаясь и пожимая ручки одна другой, снаружи донёсся чудовищно сильный грохот. Это был стук в ворота, вслед за которым раздался крик человек пяти:
— Отворяй! А ну, отворяй!
— Что-то очень громко, — заметила Светозара и, наклонившись, достала из-под скамейки длинный кинжал. Затем она поднялась и сделала шаг к окну с видом на ворота. Роксана, также вскочив, приблизилась к ней. И стали они глядеть. Маленькой боярыню Светозару Роксана прозвала шуточно. Они были примерно одного роста. Очень высокого.
Сторож открыл ворота, и во двор начали въезжать всадники чрезвычайно лихого вида, в доспехах и при оружии.
— А, так это мои ребята! — обрадовалась русалка. Бросив кинжал на прежнее место и сняв с двери дубовый засов, боярыня выбежала из бани навстречу всадникам. Было их порядочное число. Увидав боярыню, они разом остановили своих коней и стали наперебой кричать о своей победе в какой-то битве. Впереди всех гарцевал на гнедом красавце светловолосый верзила лет девятнадцати. Он поднял могучую руку с висящим на ней хлыстом, прося тишины, которая сразу же воцарилась, и проорал несколько взволнованно, потому что рубашка на Светозаре была ещё слегка влажной:
— Наша взяла, госпожа боярыня Светозара! Мы разметали их, как гусей, затупив мечи лишь с одного края!
— Где остальные? — строго спросила боярыня, потрепав гнедого коня по шее.
— Все в кабаках сидят, ждут тебя!
— В каких кабаках?
— На пристани. Или ты, быть может, хочешь устроить пир на Большом кружечном подворье?
Обдумывая ответ, Светозара согнула в колене правую ножку и поглядела из-за плеча на пятку. Около бани красавица наступила на острый камешек. Опуская ногу, она сказала:
— Нет, Волец, нет. Возвращайтесь к ним. Я приду часа через полтора. Ты лучше скажи мне, наших полегло много?
— Человек двадцать.
— А пленных взяли?
— Лишь одного, — притворно зевая, отвечал Волец. Прочие всадники усмехнулись.
— Как его звать?
— Нерадец.
— Вот счастье-то!
Повернувшись на левой пятке, боярыня не спеша направилась к бане, качая бёдрами. С восхищением поглядев ей вслед, ватажники пошептались и ускакали.
— Что-то не так?— спросила Роксана, заметив, что Светозара вошла без радости.
— Да. Живой он не нужен мне.
Светозара надела длинную юбку и красные башмачки. Затем она сняла с гвоздика полотенце и хорошенько вытерла голову. Натянув поверх ситцевой рубашки тафтовую, с пояском, задумчиво постояла перед своей утомлённой гостьей, которая начинала уже зевать.
— Ты хочешь со мною пойти на пир, Роксана?
— Нет, не пойду. Устала я сильно. Пришли ко мне сюда какую-нибудь девчонку. Я хочу вымыться и поспать.
— Хорошо, пришлю я тебе какую-нибудь девчонку.
Красивенько подпоясавшись, Светозара подошла к двери. Но тут её осенила новая мысль.
— Роксана!
— Что? — раздражённо откликнулась египтянка, стягивая с себя мужскую рубаху.
— А можно я возьму на свой пир Рагдая?
— Бери, если он пойдёт.
Боярыня улыбнулась и молча вышла. Раздевшись полностью, потому что было невыносимо жарко, Роксана легла на лавку. Но не успела она уснуть, как к ней прибежали с берёзовыми душистыми вениками, нательным бельём и банными полотенцами две служанки.
Глава тринадцатая
Весть о победе боярыни Светозары над атаманом Нерадцем вмиг облетела Новгород. Он притих в замешательстве, потому что никто не знал, чего теперь ждать. Ремесленники на всякий случай как следует наточили вилы и топоры, а длиннобородая новгородская знать, которую Светозара держала за горло железной хваткой, заторопилась в кабак, где бражничала лихая красавица. Не поздравить её с победой значило навлечь на себя опасность. Во всей северной Руси был только один человек, который не кланялся удалой боярыне, а, наоборот, принимал от неё поклоны. Звали его Всеслав. Это был богатый купец и отважный воин, оказывавший услуги патрикию Калокиру и Святославу. Будь Всеслав в Новгороде, Светозара лично зашла бы к нему, чтобы пригласить его на свой пир. Но он был в отъезде.
Ватага расположилась в нескольких кабаках. Стояли они на пристани, очень близко один к другому. Кабак, который почтила своим присутствием Светозара, был больше прочих. Восемь столов, на тридцать человек каждый, были накрыты в нём. Рагдай, который не отклонил приглашение, удостоился чести сидеть за одним столом с самой Светозарой и даже бок о бок с нею. Его нога под столом касалась её ноги. Напротив сидели два молодых есаула, Волец и Ратша. Они, как и их товарищи, без особой приязни встретили чужака, которого Светозара вдруг посадила рядом с собою, но на рожон не полез никто. О Рагдае в Новгороде слыхали, а о крутом нраве Светозары знали и в самом Киеве. Наблюдая за сотрапезниками, Рагдай дивился тому, как много лихие пьют и как злобно спорят между собою. Княжеские дружинники с такой лёгкостью ссор во время своих застолий не заводили. Дошло бы и до резни, если бы не окрики Светозары, которая краем глаза отслеживала всех тех, кто мог взяться за оружие. О чём спорили — непонятно было Рагдаю, быстро и тяжело хмелевшему. Он ни часу не спал с дороги. Громкие голоса сливались в его ушах в единый и ровный гул. Близость Светозары совсем его не бодрила. «Ей до Роксаны, — думал он, — как искорке до звезды! Что она всё жмётся ко мне? Уйти бы! Да ладно уж, досижу».
Купцы и бояре с жёнами заходили в кабак по очереди, затем лишь, чтоб поклониться хозяйке пира и принести ей велеречивые поздравления. Все мужья говорили примерно одно и то же, а жёны приветствовали русалку по-разному, потому что одни были с ней подругами, а другие терпеть её не могли. Боярыня благосклонно слушала всех, но слишком словоохотливых прерывала и удаляла взмахом руки. В полночь она и вовсе уж перестала их замечать, а чуть погодя велела и не впускать — стало слишком шумно и слишком весело. Приказав подать ещё корчагу вина, Светозара взглянула пристально на Рагдая, который неторопливо ел мясо, чтоб не уснуть, и двинула под столом ногой его ногу.
— Что ты, дружок, не весел?
Рагдай ответил вопросом:
— Почему девок нет на пиру?
— Я распорядилась, чтобы их не было. Ты сам видишь — ребята ссорятся и без них. Если бы здесь были ещё и девки, кто бы смертоубийство остановил?
— Кто бы стал глядеть на сереньких уточек, когда здесь красуется лебедь белая? — подал голос Волец. Он иногда бывал так бесстрашен, что возражал боярыне. Но последняя, вовсе не удостоив его вниманием, обратилась опять к Рагдаю:
— Слышала я, ты только за теми девками бегаешь, на которых у самого Святослава глаза горят! Потому не верю тебе, дружок. Грусть твоя, видать, оттого, что Роксана с радостью согласилась тебя отпустить на пир, а твоего друга Талута оставить в тереме!
У Рагдая ответа не было. Он опасливо поглядел на двух есаулов. Но те, казалось, не поняли. Рассмеявшись, боярыня продолжала:
— А я тебя развлеку! И сама потешусь маленечко. Ратша, Волец! Ведите сюда Нерадца.
Голос у боярыни был пронзительный, звонкий. Её слова услыхали все, кто был в кабаке. И все тут же смолкли.
— Нам привести Нерадца сюда, госпожа боярыня? — в тишине переспросил Ратша, чеканя каждое слово.
— Кому ж ещё, как не вам? — воскликнула Светозара, — даже и вы, есаулы, от страха затрепетали, хотя он ранен и связан! Что ж говорить про всех остальных? Им не станет дурно, если я их отправлю за ним?
— А я и на поле битвы не устрашился с ним встретиться! — сказал Волец под общий крик возмущения. Тут же встав, он уверенной богатырской поступью вышел вон. Сразу вслед за ним с не меньшею лихостью вышел Ратша. Прочие парни, громко и жалко пообижавшись на Светозару, которая им в ответку высунула язык, вернулись к своим шумным разговорам. Но было видно, что не до них им уже. Тем временем, Светозара сделала знак хозяину кабака, и тот велел слугам подать самые роскошные блюда — жареных лебедей, рябчиков и жаворонков с шафраном, а также ильменских щук, налимов и судаков, зажаренных в масле, да карасей, с которыми было то же проделано, но в сметане. Четверо слуг прикатили и вскрыли бочонок мёда столетней выдержки. Пригубив его, боярыня Светозара заулыбалась, хоть её взгляд остался колючим. Почти все новые кушанья были также ею отведаны, между тем как в начале пира она очень основательно нагрузилась студнем и кулебяками. Рагдай выпил полковша мёду и съел подлещика. Видя, что Светозара повеселела, смазливый и белокурый разбойничек лет шестнадцати, у которого на коленях лежали гусли, тронул пальцами струны.
— Дозволь, госпожа боярыня, сыграть песню ладную и задорную! Я сложил её в твою честь.
— Сыграй, Аникей, сыграй, — дозволила Светозара и хорошенько ударила по столу кулаком, чтоб все замолчали. Тихо стало мгновенно. Перебирая струны, гусляр запел скучнейшую песню о молодой царевне, которую отец её прогнал в лес, где с ней подружились лесные звери. К счастью, уже на третьем куплете песню пришлось прервать, так как дверь открылась и Волец с Ратшей ввели в кабак высокого, смуглого человека лет тридцати. Он слегка сутулился, так как руки ему заломили за спину и связали. Его чёрные глаза казались спокойными, даже вялыми. Одну ногу он приволакивал. В двух местах рубашка на нём пропиталась кровью. Борода пленника также была в крови, которая натекла изо рта.
— Вы что, его по зубам ударили? — недовольно спросила пьяненькая боярыня, поднимаясь из-за стола.
— Пришлось, — с грустной деловитостью сказал Волец.
— Как так, пришлось? Что значит пришлось?
— Он тебя бранил, госпожа боярыня! Так бранил, что моя душа не стерпела.
Обогнув стол, Светозара медленно пошла к пленнику. Тот стоял в центре кабака и спокойно ждал, глядя исподлобья. Два есаула за ним внимательно наблюдали. Все остальные смотрели на Светозару, под башмачками которой пол не скрипел, а как бы постанывал. Так смотрели, будто неумолимая смерть сейчас шла на них, а не на пленённого атамана. Остановившись перед врагом, боярыня наклонила голову. Почему-то казалось, что первым заговорит Нерадец. Но тишина прервалась коротким вопросом хозяйки пира:
— Доволен?
— Да, — тяжёлым и безразличным голосом сказал пленник, с трудом разлепляя губы, — десятка три твоих дураков убил, прежде чем три сотни меня скрутили!
— Ой, врёт он! Врёт! — возмутился Ратша, — вдесятером связали его, боярыня!
Светозара захохотала, всплеснув руками. Стал вместе с нею смеяться и атаман Нерадец. Теперь можно было видеть, что Волец выбил ему два зуба. Внезапно кончив веселье, боярыня со всего размаху влепила связанному пощёчину. Тот качнулся, закашлялся. Сплюнув кровь, негромко промолвил:
— Это легко, Светозара! Труднее будет сдержаться, чтоб не ударить бывшую княжескую девчонку, когда…
Вторая, ещё более увесистая затрещина пресекла эту речь. Нерадец был вынужден сделать шаг, чтобы не упасть. Но его косматая голова горделиво вскинулась. Он повёл мощными плечами, немножечко сверху вниз глядя на русалку, как на пиявку.
— Вели развязать мне руки! Или боишься, что твоё славное войско разбежится передо мной одним, безоружным?
— Сделайте это, — тихо отозвалась Светозара. Ратша замешкался, собираясь что-то сказать, но Волец достал из-за голенища нож и срезал ремни с рук пленника, перемотанных в три нахлёста. Нерадец выпрямился, подняв и расправив плечи шириной в стол. Все тут же увидели его руки, и это зрелище не прибавило смелости никому. Вытерев рубашкой свои окровавленные запястья, пленник взглянул на пирующих. Ему снова стало смешно.
— Ну, что? — спросил он, — опять всей толпой на меня навалитесь? Или будет как-то иначе?
— Послушайте, да ведь он же просто плюёт на вас, в глаза насмехается! — гневно вскрикнула Светозара, обводя взглядом свою ватагу, — так кто из вас выйдет биться с ним за честь всей дружины? Я спрашиваю, кто выйдет против него один на один?
Никто из лихих не издал ни звука, не шевельнулся. Уголки губ Светозары начали дёргаться, а глаза начали блестеть, словно у лисы, прижатой к углу. Нерадец собрался что-то ещё сказать, насмешливо повернувшись к ней, а она хотела от злости плюнуть ему в лицо, но ничего этого не случилось.
— Я выйду против него, — произнёс Рагдай и встал с лавки, — наверное, больше некому.
Глава четырнадцатая
Молодая вдова Таисья, благополучно похоронившая двух мужей, была христианкой. Она решила креститься и научилась читать греческие книги, чтоб выйти за итальянца, который торговал в Новгороде сукном. Богатый купец выстроил для счастливой семейной жизни высокий терем в предместье, да вскоре помер, каким-то непостижимым образом упав с башни этого терема. Закопав его тело на христианском кладбище, двадцатисемилетняя вдовушка замуж больше не вышла, жила одна в своём новом тереме. Было у неё десять слуг и много друзей с подругами. Читать Библию и другие толстые книги она продолжила, чтоб не сбиться с истинного пути. Самой близкой её подругой была боярыня Светозара.
В ту ночь, когда разбойники пировали, Таисья, лёжа в постели, при трёх свечах читала Псалтирь с серебряной окантовкой. Вскоре после полуночи с пристани вдруг донёсся ужасный шум. Какие-то люди начали бегать, кричать, браниться. Их было много. Этот галдёж вскоре охватил всё Северное предместье, где стоял терем. Обеспокоенная Таисья, отложив книгу, встала с кровати и подошла к оконцу. С девятисаженной высоты хорошо просматривался весь западный берег озера. На безоблачном небе горели звёзды, вспыхивали зарницы, и потому нетрудно было увидеть сотни лихих, которые с факелами в руках шныряли по всей округе. Они кого-то разыскивали. Таисья позвала девку и приказала ей разузнать, что там, за воротами, происходит. Шустрая девка вернулась довольно скоро. Ворвавшись в спальню боярыни, она крикнула:
— Госпожа, Нерадец сбежал! Это его ищут!
— Да как же он мог сбежать-то? — пробормотала Таисья, опять лежавшая, но без книги, — гнилыми нитками разве его связали? Или не стерегли?
— Стерегли изрядно! Но Светозаре вдруг взбрело в голову, что он должен схватиться с одним из её парней. Никто из лихих не вызвался, забоялись! И вдруг Рагдай — ну, этот, который был… ну, этот, из Киева!
— Знаю, дальше!
— Он вдруг сказал, что хочет бороться с Нерадцем! Они сошлись, и Рагдай пихнул Нерадца в грудь так, что тот вылетел за дверь! И — как в воду канул!
— Исчез?
— Да, за один миг! Будто ты Нерадца не знаешь! Лихие из четырёх кабаков ринулись искать, да разве найдут? Нерадец — хитрее лисицы, быстрее ласточки!
— Во делишки! — не удержалась вдова от смеха, хлопнув себя тонкими руками по голым бёдрам. Глядя на изумлённое лицо девки, которая не могла понять, чему сейчас может радоваться одна из лучших подруг боярыни Светозары, она прибавила: — Да уж, повеселила моя подруженька новгородцев! Завтра, поди, от смеха не разогнутся! Она сейчас, должно быть, орёт, что Рагдай проделал всё это с умыслом?
— Я не знаю, что она там орёт, — ответила девка и убежала. Длинные ноги Таисьи вытянулись, а глаза блаженно уставились в потолок. На тёмных дубовых досках дрожали отсветы огоньков. Свечи были сделаны из заморского дорогого воска, могли гореть очень долго. Вдовушке было сладко думать о том, что завтра — точнее, уже сегодня, лопнет от смеха Новгород. Поделом ей, этой гордячке! Но перед самой зарёй шум за окном стих. Таисья встревожилась — не поймали ли беглеца? И вдруг дверь опять открылась. Вбежала та же самая девка.
— Боярыня Светозара и Аникей! — сказала она, сонно протирая глаза. Вдова всполошилась, приподнялась.
— Что, сюда пришли?
— В спальню поднимаются, госпожа!
Таисья решила принять подругу, красиво лёжа поверх лебяжьего одеяла. Если б не Аникей, она бы оделась. Этот мальчишка, который ловко играл на гуслях, ей весьма нравился. Как же было не показать ему свои ножки? Но Аникей на них даже не взглянул. Он был перепуган и тяжело дышал после беготни по предместью. Гуслей с ним не было. Светозара была взволнована. Приказав Аникею лечь спать в углу, она устремилась к своей подруге. Та удивлённо согнула ноги в коленках. Бросившись ей на грудь, боярыня Светозара крикнула со слезами:
— Таюшка! Ты слыхала, что там стряслось, в кабаке? Скажи, ты об этом знаешь?
— В общих чертах, — призналась Таисья, дабы не тратить время на пустой трёп, — только объясни, зачем ты ко мне примчалась? Шла бы домой, бесноватая! У тебя — полдюжины конюхов, да ватага в придачу, а кто спасёт тебя здесь, ежели Нерадец придёт сюда?
— Да я его задушу голыми руками! — хныкала Светозара, — я не боюсь его! Мне обидно!
Глянув на Аникея, который уже лежал на полу в углу и вовсю храпел, что было довольно странно, учитывая его испуг, боярыня продолжала гораздо тише:
— Зачем он так со мной поступил? Ну скажи, зачем? Может, он продался Малуше? Нет, это вряд ли возможно! Ведь он… ведь он…
— Кто, кто, кто?
— Да Рагдай, Рагдай!
Уже рассветало. Таисья задула свечи. Сняв башмачки, боярыня Светозара легла с ней рядом и шёпотом говорила под богатырский храп худенького мальчика:
— Ну, отправлю я гонца в Киев…
— А ты ещё не отправила? — тут же перебила Таисья.
— Но это было бы глупо! Я не уверена, что получится удержать Роксану! Что со мной будет, ежели Святослав примчится сюда, а её здесь нет? Тогда он вместо того, чтобы защитить меня от Малуши, сам голову мне открутит!
— А почему ты не можешь взять да и посадить её под замок?
— Подумай сама! Сажаю я под замок Роксану и отправляю в Киев гонца. Святослав здесь будет через два месяца. А Малуша, может быть, через месяц! Что со мной будет, если она въедет в Новгород на правах хозяйки, с дружиной, а здесь — Роксана, сидящая под замком? Тогда у меня — сразу два врага, и я против них бессильна!
— Ну, предположим. А если ты с Роксаною сговоришься, то сможешь ли быть уверена, что она до приезда князя будет тебе защитницей от Малуши? Думаешь, та её испугается?
— Да! Ещё бы! Если весь Новгород будет знать о том, что Роксана у меня в доме ждёт Святослава, то кто осмелится вякнуть против неё? Все к ней приползут на брюхе! Все встанут за неё насмерть! Она — царица, я — королевишна, а Малуша — пугало огородное!
— А кто я? — опять прервала Таисья и засмеялась. Почувствовав в этом смехе нечто гораздо более острое, чем шутливость, бледная Светозара приподнялась на локти и пристально поглядела в глаза подруги — хитрые, тёмные и холодные, как у кошки. Потом она провела ноготком по тонкому носу вдовы. Та сделала вид, что хочет куснуть руку Светозары. Боярыня её нежно шлёпнула по щеке, затем — по другой.
— Ай ты, безобразница! Скажи честно, была ли ты недовольна мною когда-нибудь?
— Нет, свет ясный, я была просто счастлива от пинка, который ты мне отвесила вчера в бане, — проворковала хозяйка терема. Светозара стала плачущим голосом извиняться, наматывая на палец длинные пряди волос прекрасной вдовы. Под такое дело Аникей вдруг начал храпеть чуть тише. Две молодые женщины поглядели на него искоса.
— Аникей, — сказала боярыня, — если ты, подлец, притворяешься — я опять тебе, тварь, уши надеру! При всех! Понял?
Мальчишка вновь захрапел в полную мощь лёгких.
— А почему ты его в сенях не оставила? — поинтересовалась Таисья, — пускай бы там и храпел.
— Он бы не храпел, а подслушивал!
— А зачем ты его с собой привела?
— Да жалко мне его стало! Очень уж он испугался, когда Нерадец сбежал.
Таисья кивнула, томно закатывая свои кошачьи гляделки. Затем вернулась к прежнему разговору:
— Ну, хорошо, русалочка! Предположим, что мы с Роксаной подружимся, и она дождётся здесь Святослава. Что будет дальше?
— А дальше всё пойдёт, как по маслу! Тут сомневаться нечего. Или ты думаешь — Святослав, прискакав сюда по моему зову и получив от меня свою ненаглядную, не исполнит моё желание, когда я его попрошу вышвырнуть из Новгорода Малушу? Если, конечно, та уже будет в Новгороде. А если будет она ещё на пути к нему, то придётся ей повернуть оглобли! И навсегда о Новгороде забыть.
— Что-то очень гладко всё получается.
— А когда у меня было по-иному?
— И что, она с Рагдаем не спит?
Светозара вздрогнула и взглянула на Аникея. Потом опять уставилась на Таисью. Та, опустив реснички, продолжила:
— Я не думаю, что великий князь с радостью исполнит любое твоё желание, получив от тебя свою ненаглядную после этакой вот истории! Ну а если о ней начнут ещё все судачить, тогда и вовсе беда. Не будет тебе пощады, свет ты мой ясный!
— А ты откуда взяла, что такое было? — щёлкнула Светозара Таисью по носу.
— Ниоткуда. Просто спросила. Ну, ничего, ничего! Отправляй гонца.
— Отправлять гонца?
— Да, конечно. В Киев. Зови сюда Святослава. Я всё улажу.
— Да как? Ну давай, рассказывай! Что удумала?
Помолчав, Таисья ответила:
— Тут и думать было особо нечего. Всё должно быть сделано так, чтобы ненаглядной было не скучно. А главное, чтоб Рагдаю было превесело! Но о том, как им хорошо, никто знать не должен.
— Ясное дело!
— При этом все должны знать, кого ждёт Роксана. А ждёт она Святослава. То есть, не все! Об этом не должны знать она и Рагдай. Ты следишь за мыслью?
— Слежу, не дура! Что дальше?
И Светозара от нетерпения начала тормошить Таисью. Та заржала и стала лупить её кулаками по голове и спине, мотая взъерошенной головой и крича:
— Аникей, на помощь! Нет, спи, спи, спи! Боярыня, свет мой!
— Ну, говори, проклятая дрянь!
— Если проиграем, Малуша всыплет нам поровну! Пусть же поровну будет нам и от Святослава, если удачно возьмём быка за рога!
— И чего ж ты хочешь?
— Не знаю! Но поклянись, что буду довольна.
Тут Аникей вдруг вскочил. Лицо его было злым. Две паскуды замерли.
— Ты чего? — строго поглядела на гусляра Светозара, — я ведь тебе приказала спать и не просыпаться!
— Ты мне ещё велела не притворяться, — проговорил Аникей, угрюмо взирая на её пятки, белевшие перед ним в полумраке утра, — спать я уже не могу, поэтому встал.
— Поэтому? Или потому что? — тонко раздался из-под боярыни задушевный голос Таисьи, пятки которой были ещё белее, — иди сюда, Аникей!
Через три часа в Киев был отправлен гонец, ловкий и надёжный ватажник. Он вёз князю Святославу письмо, написанное по-гречески шаловливой рукой Таисьи. В этом письме было сказано, что Роксана ждёт Святослава в Новгороде, доверив свою бесценную жизнь и пылкие грёзы о возрождённой любви двум лучшим своим подругам — боярыне Светозаре и безутешной, нищей вдове Таисье Микулишне.
Глава пятнадцатая
Таисья взялась за дело также с другого края. Она составила заговор. В этот заговор будущих, как предполагалось, хозяек Новгорода со всеми его богатствами были вовлечены ещё две бойкие сплетницы чрезвычайно знатного рода, Мамелфа и Улиания. Они вмиг распустили по всему городу и окрестностям слух о том, что у Светозары гостит Роксана. Этот слух подтвердили несколько человек, узнавшие египтянку, когда она накануне въезжала в город с двумя попутчиками. Доселе они молчали, решив, что всё же это был юноша, но теперь присоединились к болтливым бабам. И Новгород зашумел. Купцы и ремесленники хотели уже всем скопом идти на поклон к Роксане. Остановило их то, что она, как выяснилось, устала с долгой дороги и ещё спит. И город притих, чтобы не тревожить сон своей необыкновенной гостьи. Торги, конечно же, продолжались, но говорили люди вполголоса. Даже буйные проститутки на винных бочках старались кривляться молча.
Это всё было перед полуднем, когда Рагдай, поспав несколько часов в кабаке, шёл к терему Светозары. Пересекая предместье и городскую площадь, он слышал, что все кругом говорят и шепчутся о Роксане. Это не удивило его. Конечно, о том, что слух распущен намеренно, он не знал. Пройдя по мосту, он издалека увидел, что всё подворье боярыни Светозары — под оцеплением. Вдоль высокого частокола стояли воины с копьями, алебардами и щитами. Всё это были лихие, которым их предводительница велела оберегать её терем и днём и ночью, поскольку в нём поселилась сама царица цариц. Так именовали Роксану хозяйка терема и её хитрые подруги. Когда Рагдай подошёл к воротам, главарь лихих, ему незнакомый, трижды ударил в них кулаком. Привратники изнутри поспешно открыли створки.
Человек шесть или семь лихих стерегли и двор. По крутым ступенькам теремного крыльца навстречу Рагдаю сошла Агарь.
— Тебя уже все ждут в трапезной, — сообщила она ему. Он был удивлён.
— Кто меня там ждёт?
— Царица Роксана, боярыня Светозара и три другие боярыни. Ты ещё с ними не знаком.
— Зачем я им нужен?
— Вот уж не знаю! Самой это удивительно.
Тон Агари не был любезным. Рагдай её понимал. Да, он стал другим. Но ведь и она не осталась прежней! Все изменяются. Молча он взошёл на крыльцо, а затем поднялся в трапезную палату.
Там был накрыт небольшой, но роскошный стол. Более роскошный, чем давеча в кабаке. Госпожа Роксана — вымытая, надушенная, сияющая, с расчёсанными кудрями, действительно восседала в царских одеждах из златотканой парчи. Они её не стесняли, будто она была к ним привычна. Пила она тёмное, густое вино из золотой чаши. Хозяйка терема и три сплетницы, раскрасневшиеся от мёда, прислуживали ей лично — вскакивали по очереди, чтоб взять у горничной девки, вносившей кушанья, самый лучший кусок и с низким поклоном преподнести его египтянке. Та, чтобы не остаться в долгу, тоже им оказывала услуги, но издевательские.
— Рагдай! — крикнула она, увидав вошедшего, — наконец-то! Мы тут тебя уже заждались.
— Да, да, заждались! — тяжко простонала боярыня Светозара, с болью проглатывая полсотни грибов с чесноком, которые деревянной скалкой вталкивала ей в рот царица Роксана, — ты нам сейчас очень сильно нужен!
— Ты нас обязан спасти! — пискнула Таисья, с ещё более ужасным мучением проглотив фунтовый кусок осетра, также затрамбованный в её рот царственной рукой при помощи скалки, — нам без тебя всю эту еду никак не осилить!
— Если бы только еду! — всхлипнула Мамелфа, чуть не свалившись после корчаги мёда, выпитой под угрозой царской немилости.
— Да! Молодец, что пришёл, хоть и без тебя было хорошо, — заметила Улиания, надоевшая египтянке меньше других и благодаря этому не подвергшаяся мучениям. Эта самая Улиания показалась Рагдаю редкой красавицей. До Роксаны ей было далеко, но трём остальным боярыням далеко было до неё. Рагдай сел за стол. Горничные девки начали его потчевать. Но он был не особо голоден.
— Как тебе мой царский наряд? — пристала к нему Роксана, выпив с ним крепкой, настоянной на меду клюквенной наливки, — не правда ли, он хорош?
— Да, он недурён, — кивнул головой Рагдай, — а откуда он в Новгороде взялся?
Тут произошла странная вещь. Четыре боярыни начали хохотать, топая ногами, молотя по столу руками и запрокинув головы. Три румяные девки вторили им. Роксана загадочно улыбалась, крутя на пальце золотой перстень с рубином.
— В Новгороде есть всё! — хрипло возгласила боярыня Светозара, как только все маленько утихомирились, — да, всё самое лучшее из всех стран! В нём даже царица отныне есть. Ты царицу видишь?
— Да, вижу.
— Значит, и нам она не мерещится! И мы думаем, что царице самое место — в Новгороде! Весь Киев уже лежал плашмя под её ногами, а Новгород — Господин наш Великий Новгород, подчиняется княжескому наместнику. Вот так честь для славного города, что ведёт торговлю со всей Европой и славится ремеслом! Я говорю точно — бояре, купцы и мастеровые не хотят быть под пятой посадницы. Это вовсе не оговорка, друзья мои! К нам из Киева направляют сюда посадницу. И какую? Княжескую девчонку-холопку с её сынком! Нужны нам они? Я так не считаю. Нам подавай царицу цариц! А холопку — вон! Пускай сидит дальше в Любече.
Рагдай понял, что всё это было сказано для трёх горничных девок, имевших явную склонность к чесанию языками по всему городу.
— Да ведь это открытый бунт, Светозара! — всплеснула ручками Улиания, между тем как все эти девки запрыгали от восторга, — прямой, открытый военный бунт против Киева!
— Да, мятеж, — тихо подтвердила Мамелфа. Таисья сделала вид, что ей стало плохо. Роксана поторопилась впихнуть ей в рот жареного краба. Краб захрустел в белозубом рту очень выразительно. Можно было подумать, что он не умер. Рагдай молчал.
— Нет, это не бунт, — хлопнула ладонью по столу Светозара, — мы ничего не решаем. Мы выражаем мнение. Я хочу, чтоб Киев услышал твёрдое мнение двухсот тысяч могучих плотников, кузнецов, богатых купцов и знатных бояр! Это ведь не лапотники да мелкие торгаши, это господа новгородцы со всеми их госпожами! Я соберу на Торговой площади вече. Да, завтра же соберу! Пусть вече решит, нужна ли нам здесь холопка двадцатилетняя.
— Это мысль! — жалобно проныла Таисья и вновь разинула рот, поскольку Роксана взяла в одну руку фазанье крылышко, а в другую — скалку, — славная мысль!
— Да, это идея! — пришла в восторг Улиания. Но затем ей пришлось умолкнуть, так как фазанье крылышко было скалкой втиснуто в её рот, а в рот Светозары засунута была грудка. Мамелфу, как и Таисью, царица на этот раз решила помиловать. Кое-как прожевав нежнейшее птичье мясо, хозяйка терема сперва скисла и даже стала икать, однако сейчас же сызнова распалилась да разошлась ещё пуще прежнего:
— Очень рада, что вы согласны! Но я считаю, что госпоже Роксане неплохо было бы пару-тройку недель отдохнуть вдали от тревог. Она ведь с дороги утомлена! Сегодня царица примет подарки от горожан — самоцветы, золото и наряды из флорентийских тканей, а завтра…
— Открой рот шире, боярыня! — приказала Роксана, схватив кусок оленины. Но тут Рагдай взглянул на неё серьёзно, и озорство мигом прекратилось. Бросив кусок на стол, царица насупилась.
— Что ты нам скажешь, Роксаночка, если мы предложим тебе провести месяцок-другой в охотничьем домике близ Вороньего яра, за Рюриковым городищем? — кончила свою речь боярыня, утирая рот полотенцем, которое подала ей одна из девок.
— За Старой Ладогой, — уточнила измученная Таисья, — домик тот — мой. Стоит он на берегу речушки Чернавки, среди дремучих лесов. Там такая глушь, что никто не сунется. Рай земной, иначе не скажешь! Иволги, Жаворонки поют от самой зари до заката солнца, а по ночам соловьёв заслушаешься!
— Но там ведь дикие звери, в этом дремучем лесу! — запаниковала Роксана, — мне будет там очень страшно!
Четыре сплетницы возмущённо переглянулись.
— Ты, как мы знаем, не устрашилась ехать через всю Русь по лихим дорогам, звериным тропам и топким волокам, — подала нежный голосок Улиания, — а в лесу пожить тебе страшно?
— Я ехала не одна!
— А кто ж тебе, милая, говорит, что ты будешь жить одна в охотничьем домике? — удивлённо заметила Светозара, — там можно жить вчетвером! Я не допускаю мысли, что твой товарищ, Рагдай, который с тобой проехал несколько тысяч вёрст, теперь вдруг откажется разделить с тобой этот домик, чтоб не боялась ты по ночам слушать соловьёв. Что скажешь, Рагдай?
— Соловьёв бояться — в лес не ходить, — сказал бывший тысяцкий, нерешительно поглядев на Роксану. Та отвела от него глаза.
— Но вас было трое! — не уставала русалка игриво бить по воде хвостом, — найдётся в том домике место и для Талута. Верно, Таисья?
— А он не будет скучать? — вдруг обеспокоилась Улиания.
— Нет, конечно! Мы этого не допустим. Звери мы, что ли? Мы с ним отправим Прокуду. Это моя поломойщица. Я заметила, что Талут положил на эту дивчину глаз! Агарь мне сказала, что они ночью недурственно коротали время в чуланчике под парадной лестницей!
За столом и возле стола раздалось хихиканье. Не участвовали в нём только Роксана, которая взяла чашу с красной кислятиной, и Рагдай, который отведал мёда.
— Еду для вас и всё прочее привозить будут регулярно, — продолжила Светозара, — вам будет сытно и мягко. А я, тем временем, так улажу в Новгороде дела, чтоб не было здесь никакой Малуши! А кстати, знаете, что она заявила во всеуслышанье, эта девочка? Что красавицы новгородские, в том числе Роксана и Светозара, публично перед ней лягут на пол носами вниз, а она при этом будет сидеть в пурпурных чулках!
— Прелесть-то какая! — зааплодировала Роксана, — а почему именно в пурпурных чулках? Хочет взять пример с Феофано?
— Ну а с кого же ещё?
— Какая смешная девочка! Сколько вёрст до этого домика в лесных дебрях?
— Примерно пятнадцать вёрст.
Роксана задумалась, сделав пару глотков из чаши. Тут в трапезную палату вошла Агарь.
— Ну, что там стряслось, моя драгоценная? — с пьяной живостью повернулась к ней Светозара, — чую, народ шумит?
— Да, шумит! Хотят горожане видеть Роксану. Давай, буди её, говорят, нашу ненаглядную, время к вечеру! И заморские гости очень хотят поклониться ей.
— Так и быть, разбудим! Вели отворять ворота.
Агарь поспешно ушла. Вскоре заскрипели ворота, и двор наполнился сотнями горожан всех чинов и рангов. Десятки тысяч остались за частоколом. Все беспокоились, волновались. Когда Роксана и Светозара вышли на балкон терема, глухой шум безудержной новгородской толпы превратился в рёв. Роксану в Новгороде любили давно. Её столь внезапное появление после ссоры со Святославом, после пленения печенегами, после слухов о её смерти, вызвало сумасшествие. И торговцы, и работяги славного Новгорода, и даже их жёны готовы были на всё, только бы увидеть свою прекрасную, милостивую Роксану, а главное — поселить её в своём городе навсегда. Очень удивлённая такой бурей восторга со стороны горожан, да и чужестранцев, Роксана с теремного балкончика улыбалась и низко кланялась. А потом боярыня Светозара, добившись восстановления тишины, опять разразилась — теперь уже на весь Новгород, залихватской речью о том, что здесь не нужна холопка Малуша, а вот царица Роксана — дело иное.
— Верно и справедливо ты говоришь, красавица наша! — ответил ей старшина новгородских плотников, богатырь Ульмир, — у Новгорода должна быть своя царица! На меньшее не согласны!
— Имя её — Роксана! — густым, раскатистым голосом уточнил ещё более могучий детина, молотобоец Демьян. И тут уже весь народ в диком ликовании подхватил:
— Роксана! Роксана!
Казалось, что этот крик охватил целиком и Новгород, и предместья. Боярыня Светозара снова подняла руку. Когда все смолкли, она сказала, что госпожа Роксана, преодолев утомление, так и быть согласна сейчас принять по нескольку человек от каждой общины Новгорода, а здесь, во дворе, делать больше нечего, расходитесь. И все тотчас разошлись, чтоб не досаждать усталой царице.
До конца дня она принимала в тереме маленькие посольства от всех общин и сословий. Но предварительно ей нанёс визит Людомир, княжеский посадник. С ним говорить было не о чем, и боярыня Светозара его спровадила вон. Затем начали входить более серьёзные люди, с которыми уже было что обсудить. Явился Климята с десятком самых влиятельных и богатых купцов. Они принесли сундучок с деньгами. Пожаловали посадские мастера во главе с Ульмиром. Каждый из них принёс небольшой подарок и передал горячий привет от своей общины. Пришли ильменские рыбаки во главе с каким-то столетним дедом. С них нечего было взять, да и не хотелось. Потом наведались проститутки. У этих не было ни подарков, ни предводительницы, ни цели. Они пришли просто так. Но Роксана всё же сказала им, как и предыдущим гостям, что завтра вместо торгов состоится вече, и так как её самой там не будет, то за неё произнесёт речь боярыня Светозара. А вслед за тем Роксана, решительно отказавшись принять ещё одну делегацию — от бояр, выпила вина и улеглась спать.
За час до рассвета она, Рагдай и Талут с Прокудой, сопровождаемые двумя слугами Таисьи, отправились на конях в охотничий домик за Старой Ладогой.
Глава шестнадцатая
Вече, как правило, занимало не больше трети Торговой площади. На оставшейся её части не прекращалась купля-продажа. Роксана этой детали знать не могла, поэтому говорила всем накануне, что вече будет вместо торгов. Нет, вече происходило вместе с торгами. У Светозары голос был очень громкий. Весь угол города слышал, как верещала она с помоста, что если княжеская холопка Малуша станет посадницей, новгородцам придётся кормить не только столицу, Псков, Ладогу и Изборск, но ещё и Любеч, так как Малуша оставит в нём гарнизон, который ей предан. Очень большая даже для Новгорода толпа, собравшаяся на вече, мрачно поддакивала, ворчала. Вдруг кто-то выкрикнул:
— А скажи нам, боярыня — кто Роксана теперь такая? Жена она князю Святославу или любовница?
— Кем была она Святославу, тем и осталась, — хитро ответила Светозара, уже давно готовая к этому вопросу и удивлённая тем, что он прозвучал сейчас, а не раньше, — князь её любит! Он согласится исполнить всё, что она захочет.
— Но если так, почему он в Киеве, а Роксана — в Новгороде? — пискляво подала голос какая-то непутёвая баба, — и почему ты боишься, что князь направит сюда Малушу? Вряд ли твоя Роксана этого хочет!
— Роксана здесь для того, чтоб узнать, чего хочет Новгород, — ловко выпуталась боярыня, — Святослав попросил её это выяснить и ему доложить! Весной он начнёт большую войну против всей Европы, и Новгород ему нужен как верный, крепкий союзник.
Эта смелая выдумка всем пришлась по душе. Толпа горожан слегка зашумела, хваля Роксану и Святослава.
— А кто её из плена освободил? — не унялась баба, — она ведь попала в плен при осаде Киева!
— Её спас тысяцкий Рагдай! Вы все его видели накануне.
— И что, она с князем помирилась?
— Да, помирилась.
— А где сейчас она? Опять почивает, что ли? — выискался в толпе ещё один умник, на этот раз с бородой.
— Сидит дома, плачет! Её оса ужалила в глаз. Полморды распухло! Через три дня она вам покажется.
Светозара сошла с помоста под одобрительный гул толпы. Слово взял Климята. Полностью подтвердив резонность почти всех доводов Светозары, он начал гнуть какую-то свою линию по торговой части. Моросил дождик. С озера дул порывистый, сильный ветер. К боярыне подошли Дамир, Волец, Ратша и ещё трое её подручных.
— Как меня слушали? — обнимая себя за локти, спросила она у них.
— Слушали неплохо, — проворчал Ратша, — да толку что?
— Как, что толку? Ты с утра пьян?
— Всеслав со дня на день прибудет в Новгород, — сообщил Дамир, — говорят, что он со своей дружиной и грузом уже на волоках.
— И что дальше?
— А то, что он с Малушей — в ладах. У них, говорят, общие дела купеческие на несколько тысяч гривен.
— И вы боитесь Всеслава?
Лихие долго молчали. А потом Волец, глядя себе под ноги, пробубнил:
— Бояться-то мы его не боимся! Но он с помоста речи ведёт не хуже, чем ты, боярыня.
— Тьфу на вас, — ответила Светозара и, развернувшись на каблуках, пошла к городским воротам. Ей нужно было побыть одной, чтобы всё обдумать и найти правильное решение. К счастью, многие жители города и посадов сошлись на вече, так что в предместье было безлюдно. Обойдя пристань, где шла разгрузка нескольких кораблей из Швеции, Светозара с мрачным лицом зашагала вниз берегом речушки Чернавки, которая, как и Волхов, текла из озера к лесу, но в северном направлении. Пребывая во власти тревожных мыслей, боярыня не заметила, что её преследует всадник на вороном иноходце. Вблизи городской черты этот человек не гнал своего коня. Но, когда боярыня отошла на четверть версты, пустил его рысью. Услышав топот копыт, молодая женщина повернулась и стала следить за всадником — не она ли ему нужна? Действительно — поравнявшись с нею, он осадил своего коня и, спрыгнув с него, снял шапку. Его очень молодое, слегка заросшее бородой лицо, смеющиеся глаза и русые кудри вдруг показались боярыне Светозаре очень знакомыми. Ей хотелось услышать голос. И он в тот же самый миг прозвучал:
— Здорово, боярыня! Не узнала меня?
— Ратмир! — воскликнула Светозара, бросаясь на шею воину, — ты ли это?
— А кто ж ещё? — рассмеялся воин. Крепко обняв красавицу, он поцеловал её в щёчку. Да, это был тысяцкий Ратмир — небритый, истрёпанный и усталый после дороги в тысячу с лишним вёрст сквозь дремучий лес. Они обнимались долго и радостно. Светозара тёрлась щекой о плечо Ратмира, вдыхая запах его могучего двадцатидвухлетнего тела. Он ей всегда был по сердцу, хоть они виделись нечасто.
— Ратмир, дружочек мой! Как я рада с тобою встретиться! Да откуда же ты примчался сюда?
— Из Киева.
— А, тебя прислал Святослав? Но зачем, к кому? По какому делу?
— Ну, это очень долго рассказывать.
Дождик кончился. Они сели на берегу реки, у песчаной отмели. От внезапной радости Светозаре не пришло в голову, что трава после дождя мокрая. А Ратмир мог даже лечь спать на такой траве, ему доводилось спать и в снегу. Вороной напился и пасся рядом.
— Как называется это речка? — спросил Ратмир, ласково сжимая руки боярыни.
— Это речка–Чернавка, — сказала та, — она течёт в лес.
— И куда втекает?
— В болото. Так для чего Святослав тебя прислал в Новгород? Чтоб узнать, в какой водоём впадает Чернавка?
Ратмир невесело улыбнулся. Потом сказал, что он сам ничего не знает.
— Как так? — круто изогнула левую бровь боярыня, — ты смеёшься надо мной, что ли?
— Увы, не до смеха мне. Святослав сказал: «Ратмир, скачи в Новгород и будь там!»
— Так это опала?
— Понятия не имею. Всё может быть. Мне очень тоскливо. А час назад мне сделалось страшно.
— Страшно? Тебе, Ратмир? Быть не может! И что тебя напугало?
— Твои слова, которые ты выкрикнула с помоста.
Тут страшно сделалось Светозаре. Вырвав свою ладонь из руки Ратмира, она внимательно поглядела ему в глаза.
— Ты слышал всё то, что я говорила?
— Да. От начала и до конца. Ведь ты говорила громко, а я как раз въезжал в Новгород.
— Ну, и что ты намерен делать?
— Предупредить тебя об опасности.
— О какой?
Ратмир промолчал. Он смотрел на жёлтый кленовый лист, уроненный ветром на середину реки. Лист плыл по течению.
— Что молчишь? — воскликнула Светозара, — как мне тебя понять?
— Я думаю, что ответить. Скажи, Рагдай действительно в Новгороде?
— Он был здесь ещё вчера. А где он сейчас, не знаю. И о Роксане я ничего не знаю. Они ушли от меня.
— Когда ушли?
— Ночью. Я их не стала удерживать. С какой стати?
— Правильно сделала. А зачем ты врёшь новгородцам? Зачем сказала им, что Роксана, мол, у тебя, что это великий князь её прислал в Новгород? Ты чего хотела этим добиться?
— Но ты ведь слышал всю мою речь! Я не собираюсь пускать в Новгород Малушу.
— А если это — желание Святослава?
Только теперь боярыне Светозаре стало понятно, зачем приехал Ратмир. Стараясь не выдавать волнения, она тихо и безучастно спросила:
— И для чего он делает это? Я что, платила мало оброков ему? Ради какой цели решил он меня унизить?
— Именно такой цели у него нет. Он перед войной делит Русь между сыновьями: старшему, Ярополку, отдаёт Киев, Олегу — древлянский лес, Владимиру — Новгород.
— Понимаю. А как же я?
— А ты подчинишься.
— Малуше?
— Да. Но я не позволю ей здесь чрезмерно резвиться, на этот счёт будь спокойна. Она с тебя взыщет ровно столько, сколько ты ей должна. От этого не отвертишься. Ведь тебя никто не просил идти на неё войной.
Боярыня вспыхнула и хотела что-то сказать, но Ратмир продолжил:
— Ты, как я вижу, тут целую сеть сплела, Светозара! Напрасный труд. И опасный. Если Малуша узнает, что ты составила заговор и в него вошли прочие боярыни…
— Что тогда?
— И если ей скажут, что ты пытаешься натравить на неё новгородских плотников с кузнецами…
— Ну, что тогда? — снова перебила хозяйка Новгорода, — давай, переходи к делу!
— Впрочем, о бабском заговоре Малуша узнает наверняка, — с задумчивой грустью проговорил Ратмир, будто не услышав грозного окрика Светозары, — иначе никак нельзя. Ты ведь понимаешь, я не могу прослыть дураком! Я всё что угодно ради тебя готов проглядеть, но только не это!
— Почему же только не это?
— Да потому, что по всей округе уже твердят на каждом углу, что все молодые и знатные бабы Новгорода, возглавляемые боярыней Светозарой, готовят против Малуши каверзы и погано сплетничают о ней. Я это услышал в Южном предместье, пока кузнец мне коня подковывал.
— Ну, и что Малуша предпримет, когда ты ей об этом доложишь?
— Вот уж не знаю, — пожал плечами Ратмир. Он очень спокойно глядел в глаза Светозаре. Та раздражённо цокнула языком.
— Да знаешь ты, знаешь! Скажи мне, что она сделает?
— Хорошо, скажу, если ты так хочешь. Малуше уже давно не терпится отомстить купцам и боярам Новгорода за то, что они кланяются тебе почтительнее, чем князю, и пляшут под твою дудку. Для этого она хочет, чтобы их жёны — не все, а только красивые, молодые, явились к ней на поклон, притом не с пустыми руками. Каждая должна принести по две гривны золотом для нужд города. Легко можно и наплевать на её хотелки, но вряд ли многие барыни захотят связываться с такой мстительной заразой. Они придут, даже зная, что эта девка любит унизить молодых баб непростого рода и недурной наружности. Говорят, Малуша в этом похожа на Феофано, царицу константинопольскую, у которой она весной побывала. Царица её не очень почтительно приняла. Насколько я знаю, Малуше пришлось ложиться перед ней на пол.
— Но ведь и я была замужем за боярином новгородским, — стиснула Светозара коленки пальцами, — уж не хочешь ли ты сказать, что приказ этой полоумной сопливой мрази касается и меня?
— А ведь ты, действительно, состоишь в числе жён боярских, — задумчиво согласился Ратмир, — так и есть! Но не беспокойся. Я ведь тебе сказал — великий князь хочет, чтоб все дела были сделаны без большого ущерба для новгородцев. А ты, боярыня — первая среди них! С тобой-то уж точно Малуша палку не перегнёт. Я ей не позволю этого сделать.
Боярыня Светозара поднялась на ноги. По её лицу, красивому и надменному, прошла белая волна бешенства.
— Заруби себе на носу, — медленно и звонко произнесла она, — и передай рыжей …: если она сунется в Новгород, я ей, гадине, ноги выдерну! У меня — восемьсот лихих. И сто тысяч плотников с кузнецами!
— А захотят ли они, даже если их и взаправду такое множество, вступить в бой с княжеской дружиной? — спросил Ратмир.
— А князь не пошлёт в Новгород дружину! Она нужна ему для войны с ромеями. Он отступится, и тогда этой девке не будет весело. Я её перед новгородской знатью так оттаскаю за уши, что они у неё гореть будут месяц! Можешь ей это и передать.
— Ты об этом просишь?
— Приказываю, Ратмир! Я здесь госпожа! Я — хозяйка Новгорода, и горе тому, кого я возненавижу.
С такой угрозой боярыня Светозара стремительно подошла к коню и, вдев ногу в стремя, села в седло. Конь был норовистым. Он не хотел подчиниться женщине. Но красавица без труда его укротила болезненными рывками поводьев и, молотя каблуками по его влажным бокам, галопом помчалась к Новгороду. Задумчиво поглядев ей вслед, Ратмир растянулся в густой траве и уснул. Спешить ему было некуда.
Глава семнадцатая
Через три дня в Новгород вернулись купец Всеслав и его дружинники. Они прибыли на больших кораблях, гружённых пшеницей. Спрос на неё был в Новгороде велик. Она хорошо росла к востоку и западу от Днепра, а к северу — очень скудно. Пустив пшеницу на рынок, Всеслав устроил дружине и всем своим друзьям-новгородцам почестен пир на Большом кружечном подворье. Главный кабак там был в виде терема. Он вмещал пятьсот человек. Но всё же гостям было тесновато, так как к друзьям Всеслава принадлежали и Светозара с двенадцатью есаулами, и купцы да бояре с жёнами, и искусные мастера посадские, и Ратмир. Пир был очень шумным. Вскоре на нём оказалась всякая голь перекатная, потому что Всеслав, захмелев, любил выпить с каждым. Молоденькие боярыни и купчихи этого вытерпеть не смогли. Они поднялись и вышли из кабака, насильно забрав с собой Светозару и трёх её подруженций. Прямо за дверью, под тучами, на Таисью, Мамелфу, очень пьяную Светозару и Улианию вместе с мелким дождём посыпался град упрёков. Знатные горожанки твердили наперебой, что Малуша вместе со своим братом и двумя сотнями всадников едет в Новгород и прибудет уже вот-вот. Супруга Климяты, рослая и смазливая Мирка, внесла ещё больше ясности:
— Наш приказчик вчера на закате солнышка проезжал Кременец. Он видел их там. Они пили брагу. А Кременец — в двадцати верстах!
— Кого он там видел? Кто брагу пил? — прикинулась дурочкой Светозара, — ты если хочешь что-то сказать — говори, а не мельтеши языком, как кошка хвостом!
— Малушу он видел там! И Добрыню! И их отряд! Приказчик наш торопился, а они пьянствовали. Не знаю, когда они будут здесь! Может быть, сегодня, а может — завтра!
— А что, княжича Владимира с ними нет? — спросила Таисья.
— Он пока в Киеве! — заорала жена боярина Судислава, которая всегда знала всё обо всех, — Добрыня с Малушей едут сюда, чтоб взять в свои руки Новгород, всё наладить! Потом Владимира привезут. Кстати, Светозара — твой бывший муж, Людомир, уже освободил терем. Ясное дело, для них!
Тут уж Светозара капельку протрезвела.
— Что значит, освободил? — пожала она плечами, — куда ж он делся?
— У вас ведь есть загородный дом! Он туда поехал, вместе с прислугой! Так что нам делать-то, Светозара? Говори, что? Она ведь царицу из себя корчит и обещает всех нас принять перед своей спальней!
— Да хватит уже орать! Что вы всполошились? Если у них всего двести всадников, мы их здесь покрошим в куски!
Это заверение всех расстроило ещё больше. Даже Таисья, Мамелфа и Улиания опустили головы. Остальные барыни зашумели, завозмущались.
— Дружинников Святослава мы покрошим в куски? — всплеснула руками Мирка, — а кто их будет крошить? Объясни нам, кто?
— Мои есаулы! Мои дружинники!
— Ты смеёшься? Ты издеваешься? Есаулы! Тоже, нашла дураков! Так они и вышли сражаться со Святославом! Ага, угу! Твои есаулы уж третий час пьют брагу с Ратмиром, почти взасос целуются с ним после каждой чарки! А он приехал сюда как раз для того, чтоб помочь Малуше! И со Всеславом он спелся. Впрочем, Всеслав и сам по себе никогда не станет перечить князю. У него на плечах, поди, голова! Не пивной котёл!
— Да, и Аникей от тебя сбежал, — вставила Мамелфа, поглядев искоса на Таисью. По бледным с прозеленью щекам боярыни Светозары растёкся сочный румянец, как будто ей надавали пощёчин справа и слева. Да, Аникей внезапно исчез пару дней назад, а с ним улетучилось несколько золотых колец и браслетов из её спальни, куда у него был доступ. Но ей не верилось в то, что он убежал именно к Малуше. Даже теперь всё ещё не верилось. Сильно сжав кулаки, Светозара крикнула:
— Леший с ним, с Аникеем и с есаулами! Весь посадский люд — за меня! Кузнецы и плотники!
— Ох, и дурочка! — закатила свои бесстыжие глаза жена Судислава, — да на хрен ты им сдалась? Ты их обирала несколько лет подряд!
— Они за Роксану встанут!
— А где она, Роксана твоя? Она уж, поди, сбежала вместе с Рагдаем! Уж сколько дней их двоих не видно, не слышно!
— Она сидит в моём тереме! Лечит страшный укус осы!
— Да, сидит, сидит, — бойко закивала Таисья, — я её нынче сама видала!
Мамелфа и Улиания подтвердили эти слова. Жена Судислава не успокоилась.
— Вашу мать! — прижала она ладони к украшенной золотым венцом голове, — да что вы придуриваетесь? Как будто не понимаете, что нас ждёт!
Вдруг дверь кабака открылась, выпустив из него на одну минуту многоголосый весёлый шум. Всеслав с полным ковшом браги говорил тост, стоя во весь рост у стола, качаясь, сбиваясь, путаясь. Но никто уж его не слушал. И гости, и виночерпии были заняты разговорами. А на улицу, между тем, вышли есаулы — Ратша, Дамир, Перенег, Волец и остальные. Все они были очень нарядные, при оружии. Светозара кинулась к ним.
— Слушайте, ребятки! Я вам по мордам всем надаю, если вы сегодня не приведёте ко мне Малушу! В пёсьем ошейнике, на цепи! Она уже близко, и с ней всего двести воинов! Быстро, марш! Сели на коней и вперёд!
— Поскачем, боярыня, — сказал Ратша, положив руку на эфес сабли, — исполним всё, что ты нам прикажешь, свет ты наш ясный!
Волец кивнул, стукнув каблуком. На лицах его товарищей также были спокойствие и решительность. Светозара бросила гордый взгляд на толпу своих собеседниц, споривших с нею — мол, что я вам говорила? Но они все при виде лихих обрели надменный и властный вид. Ответив на это знатным красавицам похотливым прищуром, Дамир низко поклонился своей боярыне. Слишком низко. Мамелфа и Улиания поддержали его слегка, чтобы он не грохнулся. Пока он с их помощью выпрямлялся, Ратша прибавил:
— Пресветлая госпожа боярыня! А пойдём-ка с нами на пристань, где наши пьют в кабаках! Я думаю, будет лучше, ежели ты сама повторишь им всем этот свой приказ.
— Какие же вы бараны! — бурно разгневалась Светозара, — вам всё надо повторять!
Разгневавшись ещё пуще, она начала хлестать своих есаулов по их небритым щекам. Несмотря на гнев, её ослеплявший, она следила, чтоб всем доставалось поровну. Ей для этого приходилось делать по пять шагов вправо-влево, так как ватажников была дюжина. Они все перед ней стояли навытяжку и благоговейно терпели, хоть с пьяной дури рука надменной красавицы наносила удары звонко. Недавние собутыльницы Светозары с тревогой и удивлением перешёптывались, следя за её работой. Нескоро эта работа была окончена. Лишь когда рука онемела, хозяйка Новгорода брезгливо утёрла её о юбочку и устало промолвила:
— Так и быть, идёмте! Всем остальным там тоже влетит за трусость и тупость.
И молодая боярыня, гордо вскинув светловолосую голову, повела отряд есаулов к восточной стороне Новгорода. Таисья, Мамелфа и Улиания, с любопытством переглянувшись, последовали за ними. Часа через полтора в ту же сторону поспешил и Ратмир, которому сообщили о том, какой разговор был у Светозары с прочими боярскими жёнами, а затем с есаулами.
Глава восемнадцатая
Малуша со своей свитой прибыла в Новгород поздним вечером. Ни малейшего шума этот приезд не вызвал. Во-первых, было уже темно. Во-вторых, Ратмир тотчас позаботился обо всём. Он встретил приехавших у ворот, показал дружинникам сразу три постоялых двора, куда они и направились, а затем проводил Малушу, Добрыню и Аникея в терем посадника Людомира, спешно освобождённый для них. Два года назад он принадлежал не только посаднику, но и его супруге, боярыне Светозаре. Но после развода с мужем она ни разу даже не приближалась к этому терему, выстроив для себя хоромы получше. А что касается другой бывшей собственности боярыни — Аникея, то он сделался любимцем Малуши сразу. Она имела одну особенность. Ей недавно исполнилось двадцать три, но парни того же возраста, уж не говоря о тридцатилетних, были в её глазах старым хламом. Шестнадцать лет и благообразное горбоносое личико — вот что сразу разило её наповал всегда и везде. Именно таким был князь Святослав десять лет назад.
Показав трём путникам терем с новой прислугой, Ратмир ушёл. Утром он вернулся для срочного разговора с Малушей. Конечно же, он нашёл её в прежней спальне боярыни Светозары. Новая госпожа строптивого города безмятежно спала, свернувшись под одеялом и трогательно сопя своим длинным носиком. Она вся была как ребёнок, поскольку сон умиротворил её личико. И она была хороша! Она удивляла сейчас своей красотой. Именно сейчас. Ратмир сразу понял причину возникновения этой юной, волнующей красоты. Закрыты глаза! Да, её всегда портил взгляд — слишком недоверчивый, слишком острый. Это был взгляд не раз высеченной стервы, двумя руками вцепившейся в неожиданный дар судьбы.
Ратмир прикоснулся к голому плечу девушки, на которой вместо ночной рубашки был пеньюар, точь-в-точь как у Феофано. Спящая застонала и заморгала. И сразу же начала беспокойно шарить рукою по простыне слева от себя. Но там было пусто.
— Где Аникей? — спросила Малуша, перевернувшись на спину и раскрыв глаза широко. Голос у неё спросонья был хриплым. Ратмир, помедлив, ответил:
— Здесь он, внизу. У задних дверей стоит, чтобы убежать в случае чего.
— От кого?
Ратмир только улыбнулся. Это Малушу полностью успокоило. Но ей этого было мало. Она зевнула, для бодрости помотала туда-сюда рыжей головой, нуждавшейся в гребне, лениво приподнялась на локтях и села, обняв руками коленки. Её большие заспанные глаза пытливо уставились на Ратмира. Он объяснил:
— Как ты и хотела, к тебе пришли тридцать жён купеческих и боярских. Могло бы больше прийти, но здесь народ гордый. Каждая принесла по две гривны золотом.
— По две гривны? Они их сдали Добрыне?
— Да. Он их уже запер в сундук, насколько я знаю.
Откинув тонкое одеяло, Малуша снова зевнула и потянулась. Взъерошила ещё больше волосы.
— Тридцать баб! И они, должно быть, накрасились, насурьмились, прихорошились?
— Да, не без этого. Ведь они же все молодые, как ты хотела! И ждут тебя уже час. Пора выходить.
— Ладно уж. Ратмир! Мне краситься лень. Пускай они глядят вниз, чтоб меня не видеть.
Ратмир насмешливо поклонился. Приоткрыв дверь, он что-то сказал вполголоса сенной девке. Та убежала, слегка приподняв подол сарафана. Тем временем, госпожа Малуша сошла с постели. Ратмир помог ей надеть купленный в Царьграде кафтан, похожий на царский, но с более узким поясом. С красно-фиолетовыми чулками вышла оказия: до них ночью добрались мыши, испробовали на вкус. Но всё же Малуша чулки эти натянула, чтобы ничем не быть хуже владычицы четырёх морей, которая принимала её недавно. Спускаясь вместе с Ратмиром по крутой лестнице, что вела к парадным дверям, владычица Ильмень-озера беспокойно тронула его руку.
— Добрыня не во дворе сейчас? Помня наш с тобой уговор, я предупредила его, что ему там нечего будет делать.
— Он, кажется, на конюшне. И слуги там.
— Вот и славно!
Они вдвоём вышли на крыльцо. И тут госпожа Малуша не удержалась от смеха. Перед фасадом терема, но не очень близко к нему, ровненько лежали на животах три десятка женщин. Тех самых, что накануне спорили под дождём. Лежали они бок о бок и опирались на локти, низко опустив головы с замечательными причёсками. И одеты знатные горожанки были нарядно, как будто пришли на праздник. Возле крыльца было установлено кресло для новой градоначальницы. Неплохое, почти что царское. Но Малуша не торопилась сойти к нему.
— Спасибо тебе, Ратмир, — чмокнула она тысяцкого в щёку, привстав на цыпочки, — удружил!
— Скажи это Святославу, — громко ответил молодой воин. Но молодая посадница многообещающе стиснула его руку. Затем, пробежав глазами весь длинный ряд поникших красоток, она нашла среди них боярыню Светозару. Её нетрудно было заметить — рослая и фигуристая боярыня улеглась на видное место, прямо напротив крыльца. Вдобавок, она, не в пример другим, волосы стянула большим узлом на затылке. Для разговора с Малушей, по её мнению, следовало иметь строгий вид. Поэтому Светозара и не накрасилась празднично — лишь глаза вытянула стрелками до висков, и блузку надела без золотого шитья, и юбку прямую, без пышных складок. Да и лежала она уже целый час с явной деловитостью, приподнявшись на локотки, тонко улыбаясь левой стороной рта и плотно соединив длинные, изящные ноги в низких сапожках. Очи красавицы неподвижно смотрели в травку. А по соседству с боярыней точно так же застыли кверху задами её подруженьки — госпожи Таисья, Мамелфа и Улиания. На голове у Таисьи был алый платок с каймой, повязанный чрезвычайно изящным способом. У Мамелфы, как и у вздорной жены боярина Судислава, качались возле ушей дивные подвески височные, изготовленные из жемчуга.
С высоты наглядевшись на драгоценности и одежды северных богатеек, Малуша неторопливо спустилась по четырём ступенькам и села в кресло. Ноги она, задрав, поставила пятками на него. Солнце едва грело, и было немножко холодно. Но приятно.
— Они все знатные? — обратилась она к Ратмиру, оставшемуся в дверях. Ратмир кивнул.
— Все.
— Ну, стало быть, Новгород покорился княжеской власти! Ведь новгородские бабы — это не курицы, а свирепые кошки, гоняющие своих котов.
— Так оно и есть.
Малуша пересчитала лежащих. А вслед за тем она вытянула ноги, скрестила их перед головой Светозары и задушевно промолвила:
— Королевишна Светозара, подними очи! Ты мне должна признательна быть за то, что я удалила слуг и не открываю ворота. А если ты этого не ценишь, так я, пожалуй, устрою сейчас потеху для всего Новгорода!
— Я очень это ценю, — откликнулась Светозара и подняла прекрасную свою голову с непривычно открытым лбом. Увидев перед собой обтянутые чулками стопы наглой девицы, которую так хотелось оттаскать за уши, она стиснула кулаки. Но её лицо, хоть и зарумянилось на щеках, осталось спокойным. Многозначительно хмыкнув, она прибавила: — Также для меня лестно то, что ты от великой радости башмачки забыла надеть! Это ничего — кажется, не только холопки, но и сама царица ромейская к знатным бабам выходит с заспанной рожей и босиком. А не перейти ли нам к делу? Ведь здесь не Константинополь, без башмачков на улице холодно!
— Да не бойся, не простужусь. Надеюсь, и ты носом не зашмыгаешь, поселившись сегодня же у Таисьи. Она тебя за спасибо не приютит — будешь двор мести, а дворовым девкам положено спать в сенях! Зимой там не жарко и под овчиной.
— Верю, что так и есть. Кому, если не тебе, это знать?
— Этот старый терем передан лично мне твоим бывшим мужем, — заговорила Малуша немного громче и злее, — а новый твой теремок, который воздвигнут за счёт ограбленных новгородцев, будет отныне принадлежать Господину Новгороду. Князь, правда, ещё не знает наверняка, правильно ли это. Но мы с Ратмиром развеем его сомнения, потому что мне уже надоело ждать от тебя четыреста гривен. Жаль, что конюшня при новом тереме не особенно велика! Но твой бывший конюх Ермил, обиженный на тебя из-за мордобоя, подскажет нам, у каких подруг ты держишь две дюжины скакунов цены необыкновенной. Вот всё, чего ты добилась, душа моя! Что, не по зубам тебе оказался мой городок под Смоленском?
— Да уж, не то что тебе — мой терем, — заметила Светозара, не поднимая глаз, — но зря ты разинула рот на Новгород. Это слишком крепкий орешек. Знаю, что говорю — он ведь был моим, и не один год! Когда я решила поставить тебя на место, все поклялись мне в верности и любви. Ратмир тоже клялся. Теперь вот благодаря его честности все узнали, как ты беседовала с царицей.
— И что? После той беседы я поднялась на царский корабль, который вёз меня до Днепра. А ты завтра утром изволь взойти на помост, что посреди площади, и публично признать себя опозорившейся воровкой! Без этого ты не можешь быть лишена своего имения — до тех пор, пока Святослав лично не вмешается в это дело. Но нужно ли тебе это?
— Вот незадача, — куснула губу боярыня, — ну да ладно, что тут поделаешь? Проиграла так проиграла. Ах, твою мать! Ведь Ратмир сказал мне, что если я уплачу тебе пятьсот гривен за твой обоз, то ты дашь мне в лоб, да и успокоишься. Я хотела столько и отсчитать, плюс ещё проценты. Значит, с меня всё-таки четыреста? Справедливо. Я ведь с помоста тебя называла дурой, должна на нём и ответ держать за свои слова.
Малуша задумалась, поглядев сперва на Ратмира. Тот покачал головой, как будто предупреждая её о чём-то. Это предупреждение было принято ею к сведению.
— Боярыня, — с неприкрытой досадой вымолвила она, цокнув языком, — тебе ли сейчас вести со мной торг? Хочешь, расскажу, о чём вспоминает твой ненаглядный Улеб в моём подвале?
— Закрой свой рот, малолетняя! — неожиданно сорвалась Светозара на гневный крик. Резко выгнув спину, она впервые за пару лет встретилась глазами с Малушей. Та царственно рассмеялась, а затем с видимым удовольствием стукнула кулаками по подлокотникам кресла.
— Смирно лежать! На пятки мои смотреть!
— Смирно я лежу, нечего орать на весь Новгород! — овладела собой боярыня Светозара и вновь опустила голову, — не веду я с тобою торга! Ратмир велел нам всем принести тебе по две гривны золотом. Принесли! Решай поскорее, что будет дальше? Если помост, тогда я пойду домой и велю приказчикам отсчитать для тебя ещё четыреста гривен!
— Сколько Ратмир сказал, столько и уплатишь за воровство, — лениво, но громко произнесла Малуша, сжав подлокотники, — подавись своим барахлом! Но лоб твой зачешется. И в субботу ты снова ко мне придёшь для важного разговора. Опять принесёшь две гривны. То будет плата за пироги и вино, которыми я тебя угощу. Откуда у малолетней холопки деньги, чтобы достойно принять такую великую госпожу?
— Приду непременно, — заверила Светозара, от большой радости засопев. Она не рискнула ещё раз поднять глаза, чтобы поблагодарить Ратмира хотя бы взглядом. Но в том, что её сопение адресовывалось ему, не было сомнений ни у кого, особенно у Малуши.
— Очень досадно, что трёх твоих подпевалок не разрешили мне высечь розгами, — продолжала последняя, зябко ёжась от ветерка, — им точно не помешает всыпать ума в задние ворота! У них, по-моему, репы вместо голов и совести ни на грош! Но они в субботу тоже ко мне пожалуют на обед. С деньгами, конечно же.
— Пошла вон! — рявкнула Таисья, плотно сжимая под юбкой тугие створки задних ворот и приподняв репу, повязанную платочком. Мамелфа и Улиания тоже начали возмущаться, но их никто не услышал, так как Таисья наращивала неистовство: — Пошла на …! Кто ты такая? Кем ты себя возомнила, девка сопливая? С какой радости мы должны приходить к тебе на обед? Княгиня ты, что ли? У Ольги мыла полы! Каждая из нас в десять раз знатнее твоего сына, Владимира!
— Князь велел мне нещадно бить по башке злых сплетниц, позорящих его сына и ставящих под сомнение его власть над Новгородом, — раздался ответ Малуши, когда Таисья умолкла, чтоб сделать вдох, — Ратмир это подтвердит. А уж ты и вовсе бы помолчала! Думаешь, твои ручки до локотков не замараны?
— Но не мы одни распускаем сплетни! — не унималась Таисья, — и Мирка сплетничает! Пускай и она в субботу к тебе идёт с двумя гривнами! Все здесь хороши! Все, все, все! Я могу про каждую рассказать с три короба! Да, могу! Послушайте, вы…
— Заткнись! — круто изогнулась лежавшая рядом Мирка, перекрывая раздавшийся тут же визг жены Судислава и остальных уложенных баб, — лучше расскажи о всех тех, которые не пришли, потому что ты их отговорила! Малуша, из-за неё ты лишилась целого мешка золота!
— Все заткнитесь! — ударила по земле рукой Светозара, — Малуша, останови этот балаган, иначе я здесь сама всех заткну! Тебе это нужно перед твоим крыльцом?
Малуша вскочила. Она была взбешена. Вновь сделалось тихо. Все с затаённым дыханием наблюдали за пылкой хозяйкой Новгорода, не зная, что она вытворит.
— Госпожа Малуша, я приглашён тобою на завтрак, — напомнил вдруг о себе Ратмир, — как бы не остыло всё на столе!
Малуша помедлила и кивнула. Было заметно, каких усилий ей стоило снова повиноваться Ратмиру. Ещё раз обведя взглядом стервозный хор, который притих возле её ног, она повернулась, взошла опять на крыльцо и сделала киевскому дружиннику миловидный поклон, подтверждая этим своё любезное приглашение. Взявшись за руки, тысяцкий и посадница вошли в терем. Тридцать красавиц тут же поднялись на ноги. Отряхнув роскошные свои юбки, они направились бессловесной толпой к воротам. Боярыня Светозара шла впереди — высокая, мрачная, с шевелящимися ноздрями. Поскольку ни одного слуги поблизости не было, ей пришлось самой отпирать ворота. Прямо за ними была толпа, собравшаяся послушать, о чём будут говорить Малуша и Светозара. Когда боярыня вышла, толпа перед ней попятилась.
Глава девятнадцатая
Малуша очень легко утвердилась в Новгороде. Ещё бы — все знали, что Светозара лежала у её ног, в числе тридцати знатных и влиятельных горожанок. Благодаря последним все также знали, о чём боярыня и посадница торговались. Многие, впрочем, слышали их беседу своими собственными ушами. За частокол никто заглянуть не мог, но толпа вокруг собралась немалая, а соперницы обсуждали свои дела весьма громко. Когда боярыня шла нетвёрдой походкой к своему терему, перед нею все расступались. Почти все кланялись, хоть могли бы этого и не делать — в глазах надменной красавицы даже солнце и Ильмень-озеро отражались очень расплывчато. Нет, ей было не жалко целого ведра золота за спасённый терем, да и позор удалось смягчить прибаутками, но Малуша смогла нанести удар более чувствительный и, что хуже того, внезапный. Как теперь быть? Опять кинуться к Ратмиру? Да сможет ли он помочь? Таисья, Мамелфа и Улиания плелись следом и также плакали. Очень им не хотелось идти в субботу на трапезу, стоившую так дорого. Но их слёзы ни для кого значения не имели. Важным для всех было только то, что непобедимая Светозара перед нахальной рыжеволосой девкой смирилась.
После беседы со Светозарой, ввиду каковой беседы все её бравые атаманы с храбрыми есаулами затаились, как говорится, под юбками своих баб, Малуша ничем особенно ярким не отличилась. Её дружинники вполне мирно вели себя в кабаках, а её приказчики во главе с Добрыней очень неплохо строили отношения и с купеческими общинами, и с посадскими мастерами, и с землепашцами. Про Роксану в Новгороде по-прежнему говорили, но с удивлением и тревогой. Никто не знал и не мог понять, куда она делась, да и была ли она. Вдруг всем померещилось? Пролить свет на этот вопрос могла только Светозара с болтливой своей компанией. Но четыре сплетницы после унизительного визита к Малуше не покидали своих домов. Однако в субботу им пришлось выйти, чтоб ещё раз навестить госпожу посадницу. За боярыней Светозарой зашла Таисья. Они отправились в путь, сторонясь прохожих. В карманах у двух подруг были кошельки, набитые золотом.
— Не хочу к ней опять идти, — разнылась Таисья, когда уже подходили к терему Людомира, — тьфу на неё! Да и денег жалко! Я ведь не так богата, как ты!
— Ну и не хоти! — окрысилась Светозара, — ты думаешь, я хочу? Я там, около крыльца, тогда натерпелась в три раза большего страху, чем вы все три, вместе взятые!
— Мой страх был самым чудовищным! — оскорбилась Таисья, — мне снилось потом всю ночь, что меня бьют плетью! Я до сих пор не могу сидеть!
— Ну и не моги! Никто и не просит тебя сидеть. Языком чесать можно лёжа.
Таисья очень обиделась. Она плюнула Светозаре в лицо. Боярыня увернулась и дала в морду. Ворота перед двумя скандалистками распахнул во всю ширь Добрыня. Он им сказал, чтобы шли в светлицу. Взбешённая Светозара туда направилась сразу же, а разгневанная Таисья сперва как следует обругала Добрыню за то, что он поклонился ей не так низко, как её спутнице. Но к светлице они приблизились вместе. Возле двери стоял Аникей. Он её открыл двум боярыням, поклонившись каждой из них вполне безупречно, а когда обе они вошли — закрыл, оставшись снаружи.
Что же предстало взорам двух неразлучных подруг в просторной светлице, когда-то принадлежавшей одной из них? Много интересного. У распахнутого окна на стуле сидел Ратмир. Увидев его, Таисья и Светозара пришли в такое недоумение, что не сразу заметили Улианию и Мамелфу, сидевших на деревянной лавочке, и Малушу, лежавшую на кровати. Победоносная девушка была в новом шёлковом пеньюаре, который ей подарили суконщики из Голландии. Цвет блестящего шёлка великолепным образом оттенял белизну её голых ног, умащённых мускусом, на который расщедрились перекупщики из Венеции. Кроме этого, ещё что-то было надето, намазано и нанизано на Малушу, но две боярыни не успели разглядеть, что, поскольку она ввергла их в растерянность таким возгласом:
— Вот и славно, что вы пришли! Я очень вам рада. Мы тут без вас не управимся.
— Это правда, — поддакнула Улиания, — тут без вас ничего не выйдет!
— Но неизвестно, выйдет ли что-нибудь с вашей помощью, — проворчала Мамелфа. Она была чем-то озадачена и печальна. Ратмир молчал.
— Вы принесли деньги? — снова заговорила Малуша с двумя только что вошедшими гостьями. Светозара молча кивнула и расстегнула карман своей длинной юбки, который был защищён от воров парой медных пуговиц.
— О, святые угодники, это чистое разорение! — закатила глаза Таисья и распустила тесёмочки своего кармана, который был так глубок, что ворам пришлось бы залезть в него с головой, — зачем обижаешь меня, посадница? Я ведь нищая!
Два увесистых кошелька шлёпнулись на стол, присоединившись к паре точно таких же. Затем по знаку Малуши их бывшие обладательницы, одна из которых не прекращала ныть и стонать, уселись на лавку рядом с подругами. После этого, поглядев внимательно на Ратмира, Малуша произнесла:
— Таисья, умолкни! Всё своё золото ты получишь обратно с прибылью, если я получу от тебя правдивый ответ на один вопрос. А вопрос такой: на что вы рассчитывали, когда отправляли в Киев гонца?
Четыре боярыни промолчали. Они не стали разыгрывать удивление, потому что это было бы глупо.
— Да, Аникей в меня влюблён по уши, — с гордостью подтвердила их мысль Малуша, — ну, так на что вы рассчитывали, боярыни? Предположим, Рагдая вы убедили скрыться или убили. И дальше — что? Разве у вас есть сомнения в том, что князь, примчавшись сюда и узнав от вас, где спрятали вы Роксану, сразу её убьёт? Или вы надеетесь на его признательность за возможность свернуть ей шею?
— За что ей шею сворачивать? — хладнокровно молвила Светозара, — думаешь, Святослав не поверит ей, когда она скажет, что сумасшедший Рагдай её потащил в Новгород насильно?
— Думаю, вряд ли! В такую явную глупость даже дурак не поверит. А Святослав — точно не дурак. Рагдай её потащил в Новгород насильно! Вы что, с ума сошли? Разве Святослав не знает Рагдая? Да это просто смешно!
И Малуше, точно, сделалось весело. Но её раскатистый смех вскоре оборвался, так как она продолжала поглядывать на Ратмира, и выражение его глаз стало ей казаться слишком задумчивым. А любая задумчивость была вызовом для Малуши.
— Послушайте, дорогие мои, ведь они приехали в Новгород не вдвоём, а втроём! — взвизгнула она, с досадой ударив себя по бёдрам ладонями, — хорошо, допустим, что главный любимчик князя, Рагдай, вдруг взял да сошёл с ума и силой повёз любовницу князя в Новгород — неизвестно, правда, зачем! Ну ладно, сошёл с ума и сошёл. А его дружку для чего участвовать в этом деле, которое не сулит ничего, кроме неминуемой гибели?
— А тебе для чего участвовать в этом деле, которое не сулит ничего, кроме неминуемой гибели? — раздражённо передразнила Таисья, глаза которой из жалобных стали острыми, — ты уверена, что великий князь Роксану убьёт, как только прискачет в Новгород. Да, похоже, что так и будет. Но не об этом ли ты мечтаешь уже три года? Нет? Не об этом? Ты, может быть, спишь и видишь, чтобы Роксана и Святослав опять были вместе и жили счастливо? Вот уж этому я была бы удивлена!
Мамелфа и Улиания засмеялись. Им тоже в это не верилось. На лице Светозары веселья не было. И Малуша, глядя в глаза одной только ей, сказала:
— Да, это правильно. Мне любить египтянку не за что. Но я давно уже не мечтаю о её смерти. Знаете, почему? По очень простой причине. Смерть египтянки сведёт с ума Святослава. Если она умеет оживлять камни — значит, смерть ей послушна больше, чем жизнь. Кому из нас надо, чтоб Святослав сделался безумным? Но если даже он сам не убьёт эту черноглазую ведьму, её рано или поздно убьёт кто-нибудь другой. Она слишком многим стоит поперёк дороги. Вам разве её не жалко? Мне её жалко. Я, кстати, слышала, и не раз, что она страдает зубами. Так ведь, Ратмир? Мне многие говорили, что у неё в ненастье и в холода мучительно ноют верхние зубы. Вы представляете, как она страдает, бедняжка? Вам разве её не жалко? Мне её жалко. В Новгороде есть врач, которого вы, боярыни, очень хорошо знаете. Он сириец. Его зовут Арфалах. Этот человек сумеет выдернуть египтянке все верхние зубы так, что она даже ничего не почувствует, потому что он перед этим даст ей лекарство против чувствительности зубов. Но только она в это не поверит. Наверняка начнёт вырываться, упрямиться, и придётся её связать. Для её же блага. Вы представляете, как она будет счастлива, за одну минуту без всякой боли лишившись верхних зубов, которые причиняют ей столько мук и страданий? Ну не права ли я? Говорите, что вы об этом думаете! Я слушаю.
Кажется, в ту минуту Таисья вдруг позабыла о своём золоте. Три её верные подруги поняли это, когда она закрыла лицо руками, лишив себя таким образом счастья или несчастья цепляться взглядом за кошелёк, напряжённо думая, как бы его вернуть. Их это нисколько не удивило. Они и сами были готовы отдать ещё хоть полдюжины кошельков, лишь бы им позволили встать и выйти. Ратмиру, чтоб это сделать, не нужно было ни одного кошелька. Он встал.
— Говори, Ратмир! — крикнула разгневанная Малуша, — это моё приказание!
— Мне приказывать может только одна женщина на свете, — сказал Ратмир, направляясь к двери, — имя её — Роксана.
Глава двадцатая
Рагдай охотился, а Талут почти каждый день рыбачил в речке Чернавке. Чаще всего ему на крючок попадались окуни, налимы, лини. Прокуда вкусно готовила, а Роксана сладко мечтала. Когда мечтать было не о чем, ей на выручку приходили книги, которые привезла Таисья. Её охотничий домик был очень крепким, бревенчатым. Он имел двускатную крышу, крыльцо и большие окна. Слева к нему примыкала также бревенчатая конюшня для четырёх лошадей. А состоял домик из двух жилых половин, разделённых сенцами. В них стояла не очень большая печка, пригодная для готовки и обогрева, но не зимой. В каждой из двух комнат к услугам жильцов были стол, кровать с одеялами и подушками, стулья, лавки. Посуда хранилась в ящиках. Так что, эта лесная жизнь показалась сносной даже Роксане, ещё не вполне отвыкшей от теремов и дворцов.
Стоял охотничий домик на небольшой поляне в глухом еловом лесу, который раскинулся на буграх и плотно сгустился в глубоких, сырых лощинах. До реки было не более одного полёта стрелы. До болота — ближе. Мучали комары. К счастью, это было единственной неприятностью. Больше, чем соловья, Роксана любила слушать кукушку, особенно если та подавала голос уже на закате солнца, когда весь огромный бор тонул в красном мареве. Это было очень красиво, сказочно. И тревожно. Как-то во время ужина, который происходил за столом, вынесенном из дому на поляну, Роксана вдруг заявила, что завтра с ней случится беда.
— Это почему? — не понял Рагдай, — что ещё за глупости?
— Да! — воскликнул Талут, чуть не подавившись костью налима, — что это тебе в голову взбрело? Может, ты объелась черники? Помню, я как-то раз её обожрался, и у меня живот едва не разорвало! Я, кажется, съел её два ведра.
Прокуда, которая не любила рыбу и не ходила в лес за черникой, старательно доедала тетеревиное крылышко.
— Что случилось? — спросила она Роксану, — может, тебе приснился тревожный сон?
— Я сны не смотрю, — ответила египтянка и огляделась по сторонам. Солнце опускалось за гряду дальних лесных холмов, но ещё не село. Огромные облака были им пронизаны. И весь лес был пронизан им. Чирикали птицы. Но не кукушка.
— Не смотришь сны? — повторил Талут, опять принимаясь за своего налима, — хочешь сказать, что ты сны не видишь?
— Почему? Вижу, но не смотрю. Просто закрываю глаза.
— Как так? — вскричала Прокуда, — ты спишь с открытыми, что ли? Рагдай, она спит с открытыми?
Рагдай молча взял из лукошка ржаную лепёшку с сыром. Целые две корзины этих лепёшек вчера доставили от Таисьи. Рагдай с Роксаной ели за ужином только их, так как не успели проголодаться после обеда.
— Что ж ты молчишь? — пристала Прокуда к бывшему тысяцкому, — а что, если и сейчас Роксаночка твоя спит? Ведь мы этого не знаем!
— Нет, она смотрит сейчас на нас, — заверил Талут, смочив горло квасом, который был привезён в берёзовых туесках от Мамелфы, — и на тебя она смотрит, и на меня, и на лес. Только на Рагдая не смотрит. Он ей, наверное, надоел.
— А может быть, он — мой сон? — слабо улыбнулась Роксана и отломила себе кусочек лепёшки.
По окончании ужина каждый занялся тем, чем посчитал нужным заняться. Рагдай вывел лошадей попастись на вечерней зорьке. Прокуда с грудой тарелок и ложек пошла к ручью за опушкой, а её милый дружок Талут, накопав червей и ворча, что он без вина и браги скоро сойдёт с ума, как Роксана, отправился на рыбалку. Что до Роксаны, то она так и осталась сидеть за столом посреди поляны, врастая в сумерки и зловещую, вековую тишину леса. С болота полз холодный туман. Запели сверчки. А когда на небе вспыхнули звёзды, вдруг подул ветер. Деревья ожили, зашумели. Роксане сделалось боязно. Ей почудились среди ёлок чьи-то глаза. Она позвала:
— Рагдай!
Рагдай запирал конюшню. Он подошёл.
— Что стряслось, Роксана?
— Подходит ночь! Может быть, уедем?
Эти слова Рагдая не удивили. Он за последние месяцы привык к странностям. Сев бок о бок с Роксаной, он обнял её за плечи и очень нежно поцеловал в розовое ухо.
— Уедем? Ночью?
— Да! Только ночью можно уехать! Я в это верю. Днём, что бы ты ни делал, всё остаётся на месте. Всё! И всегда. Иначе и быть не может.
— Очень возможно. Только зачем же нам уезжать? Что тебя встревожило? Погляди, какой кругом лес! Мы живём, как в сказке! Скоро вернётся Талут, и будет совсем не страшно. Потом вернётся Прокуда, и будет весело.
— Мне с любым из вас более чем весело и не страшно. Но надо всё-таки уезжать. Кстати, ты неправ. Прокуда вернётся первой.
И точно, вскоре из леса вышла Прокуда. Левой рукой она прижимала к груди позвякивающую гору тарелок, мисок и чугунков, в кармане кафтана были у неё ложки, в правой руке — четыре белых гриба, нанизанные на прутик.
— Вы представляете, прямо возле ручья я на них наткнулась! — сказала девушка, водрузив посуду на стол, — какие красавцы, а?
— Это что, грибы? — спросила Роксана, щуря глаза в темноте, ослабленной светом луны и звёзд.
— Грибы, милая, грибы! Как думаете, сварить их или пожарить?
— Свари их в мясном бульоне, — сказал Рагдай, — воды ещё в бочке много, а медвежатина в подполе. Чугунок возьми самый лучший, самый большой! Добавь щавеля, крапивы.
— Ты меня суп собрался учить варить? — вознегодовала Прокуда и, щёлкнув Рагдая по лбу, гордо направилась с четырьмя красавцами в дом. Вскоре из трубы заструился дым. Ветер относил его к западу и тянул над верхушками самых древних, самых высоких елей.
— А ты хотела уехать, — стал тормошить Роксану Рагдай, целуя её в мечтательно приоткрытый рот, — так вот и осталась бы ты без грибного супа!
— Теперь уже не хочу, — сладко протянула Роксана, прихлопнув на своей шее двух комаров, — я очень люблю грибы! А сейчас Талут ещё принесёт какой-нибудь рыбы. Как думаешь, принесёт? Будет у нас завтра опять уха с ершовым наваром?
— Да, что-нибудь он наверняка притащит, если его русалки не утащили в омут.
— Тогда я им не завидую, потому что Прокуда бросится вслед за ним! Она его очень любит, хоть они часто дерутся.
Талут вернулся без рыбы. Кинув на землю удочки, он уселся рядом с Рагдаем и стал отмахиваться от звонкой, писклявой тучи, кружившейся над столом.
— Один окунёк попался, да и тот с палец! Я его выпустил. Вот тебе и вечерний клёв!
— А давай-ка перед зарёй пойдём на тетеревов, — предложил Рагдай, — проводник сказал, что они где-то там, на севере, за каким-то большим оврагом токуют.
Талут задумался.
— Ой, смешно! На тетеревов! — вскричала Роксана, — да много ль вы их набьёте? Стрелки из вас никудышные!
— Да, Малька бы сюда, — с грустью согласился Талут, — но ведь одного-то я подстрелил!
— Это был глухарь! Он сидел на дереве, рядом с домом, и крепко спал. Даже косоглазый, стреляя в него из лука, не промахнулся бы!
— Нет, Роксанка, это был тетерев, — оскорбительно потянул Рагдай весёлую спорщицу за косичку, — ну что, Талут? Пойдём, попытаем счастья? Почему нет? Луки неплохие, стрел много.
— Почему нет? — повторил Талут. На том и условились.
Грибной суп был вскоре готов. Ели его четверо друзей прямо из горшка, за тем же столом, погружая в варево ложки, вырезанные из липы. При этом они молчали. Суп был горячим, густым, наваристым. Тишину, в которую ночь погрузила лес, нарушал лишь филин. Он хлопал крыльями и стонал где-то на бугре, за болотом.
После полуночи, когда месяц выплыл из облаков и осветил лес, а травы окутал зыбкий туман, разошлись по комнатам. Обнимая под одеялом Роксану, Рагдай сказал:
— У меня нет времени! Через час мне уже вставать.
— Ну, не через час! Через три, — сонно отмахнулась Роксана, спавшая на боку, — ночи уже длинные. Не июнь!
— Но я всё равно не высплюсь!
— Так засыпай, твою мать! Кто тебе мешает?
— А как я могу уснуть, если ты рубашку сняла?
— Ой, как будто ты бы её не снял! Негодяй, подлец! Невинную девушку совратил, а теперь она во всём виновата… Чёрт с тобой, на!
— Чертовка со мной.
Через три часа, когда ещё было совсем темно и даже не думало рассветать, Талут и Рагдай ушли на охоту. Две их подруги проснулись после восхода солнца. Быстро доев грибной суп, они через ельничек побежали к речке, купаться. Было тепло, почти жарко. В безоблачном синем небе повисла дымка. Речка текла в низких берегах, среди ивняка и сосновых рощиц. В ней были омуты, отмели и стремнины. Песчаный участок берега примыкал к глубокой и тихой заводи. Поныряв и поплавав среди кувшинок, две молодые женщины шлёпнулись животами на тёплый береговой песок и стали болтать под пристальным наблюдением птиц, которые обитали в кустах над речкой. Птицы переговаривались отрывисто и сердито. Видимо, им уже опостылило каждый день глядеть на голых ныряльщиц, которые обсуждали глупости.
— Чем тебе не нравится Святослав? — задала Прокуда вопрос, который Роксана слышала от неё уже двадцать раз.
— Он мне очень нравится, — изменила Роксана форму ответа, — но я его не люблю.
— А прежде любила?
— Да, очень сильно.
— А почему вдруг всё изменилось?
— Да потому, что всё изменяется.
— Ты не врёшь?
— Спроси у своей боярыни. Она умная.
— Я бы так не сказала! Дура она.
— А умных людей ты знаешь?
— Да. Живёт в северном посаде один старик по имени Арфалах. Он родом из Сирии. Врачеватель. Лечит людей разными настойками.
— Мусульманин? — тихо спросила Роксана, щуря глаза на солнышко, поднимавшееся над ёлками.
— Да.
— И ты знаешь тех, кого он лечил?
— Да он почти всех в городе лечил! Меня как-то вылечил от прыщей, приказав мне выпить какую-то горькую мешанину. Боярыне Светозаре вытравлял плод.
— И удачно вытравил?
— Да. Но это ей стоило больших денег. Многие бабы ему за это платили. Таисья и Улиания — не единожды.
— Что, он просто даёт какую-то гадость выпить, и плод выходит?
— Именно так. У него на всякую хворь есть снадобье. Но берёт он дорого. Очень дорого.
— Сколько?
— Много! Но точно я не могу сказать, за мои прыщи платила ему боярыня.
— Да плевать на твои прыщи! Я ведь про другое. Узнать ты можешь? Узнай!
Прокуда приподнялась на локтях.
— Госпожа Роксана! Ну ты даёшь! Тебе это точно нужно?
— Кажется, да.
— Этого ещё не хватало! Вот так беда! Рагдай постарался?
— А кто ж ещё?
Конечно, Прокуда стала расспрашивать о Рагдае. Но египтянке о нём говорить совсем не хотелось. Она притворилась, что солнечные лучи, птичьи голоса и шелест кустов её погрузили в сон. Прокуда поприставала и в самом деле уснула. Но через час они уже возвращались к домику, торопливо надев рубашки и сарафанчики, потому что ветер начал дуть с севера. Вековые ели под ним качались, скрипели, а маленькие вели себя тихо. Ветер не задевал их верхушки.
Роксана шла по тропинке, низко опустив голову. Вдруг, уже перед самой поляной, Прокуда остановила её, сжав пальцами руку. И потянула назад.
— Смотри! Это кто?
— Да это Таисья! — обрадованно сказала Роксана, узнав одну из двух всадниц, которые подъезжали к домику, — наверное, что-то нам привезла!
— А другая кто? Я её не знаю. Впервые вижу! Какая-то девка рыжая, разодетая…
И вот тут Роксана застыла. Она узнала вторую всадницу.
Глава двадцать первая
Ни одной стрелы Рагдай и Талут не потратили, потому что тетеревиный ток не нашли. Более того — они потеряли сами себя в дремучем лесу. Проще говоря, заблудились. Зачехлив луки, горе-стрелки бродили по глухим чащам до середины дня и уже отчаялись, но внезапно наткнулись на маленький ручеёк, который их вывел к речке Чернавке. Это было спасение. Двинувшись вдоль реки, охотники некоторое время спустя достигли знакомой местности. Там они успокоились, искупались и побрели через небольшой ельник к поляне по той же самой тропинке, которой утром воспользовались их девушки. И, подобно им, у последних ёлок остановились, не веря своим глазам.
— Чтоб я сдох! — выдохнул Талут, сделав шаг назад, — это ведь Малуша, бывшая девка князя! Гляди, Рагдай! Она, она это! Точно она!
— Чтоб я тоже сдох, — прошептал Рагдай, который мгновенно узнал Малушу, хотя встречал её только один раз, два года назад, — что она здесь делает?
Но ответ на этот вопрос был перед глазами. Девушка, владевшая Новгородом и приехавшая верхом в одежде княжны, с очень важным видом стояла перед столом на поляне, подчёркнуто выгнув спину. Она что-то говорила Роксане, сопровождая свои слова жестами большой рассудительности и сахарно улыбаясь во всю девчоночью свою рожу с хитрыми глазками. Босоногая египтянка в простой холщовой рубашке и сарафанчике неподвижно сидела с другой стороны стола, грустно свесив голову с двумя маленькими косичками, положив на стол сцепленные руки. На той же лавке ёрзала и подпрыгивала Таисья. Ей неудобно было сидеть. Она также рассуждала о чём-то, часто перебивая Малушу и деловито размахивая ручонками. Иногда вдовая красотка даже стучала по столу кулаком. Её стрекотание было громким, но долетали порой лишь обрывки слов, уносимых ветром — два неумелых стрелка прятались за ёлкой с наветренной стороны поляны.
— А лошади-то какие! — вдруг позабыл Талут о Малуше, заметив нечто гораздо более интересное, — погляди, Рагдай! У нас на Дунае, конечно, были получше, но на Руси таких коней мало! Просто красавчики!
— Да, хорошие, — согласился Рагдай, бросив взгляд за домик, где были заросли самых разных трав и цветов. Прокуда сидела там среди них, сплетая венок из ромашек. Рядом щипали травку шесть лошадей. Две были под сёдлами, в дорогой шемаханской сбруе. На этих двух лошадях Таисья с Малушей и прискакали.
— Надо бы нам обойти поляну, чтобы услышать, о чём они говорят, — предложил Рагдай, — там будет поближе, и ветер дует туда!
— Охота тебе? Да ладно, пойдём попробуем!
И два друга краешком леса начали огибать поляну, прячась за ёлками и кустами. В эту минуту бывшая фаворитка князя, которая называла себя посадницей, утомлённо переминалась, раскачивалась на тонких ножках и говорила другой его фаворитке, которую называли царицей:
— Не сомневаюсь я, госпожа, что ты ничего этого не хочешь! Вижу, что дело тут не в обиде, хотя, быть может, с неё всё и началось. Ты просто его не любишь и хочешь жить своей жизнью. Кто посмеет тебе перечить в твоём решении? Я осмелюсь заметить только одно: было бы неплохо, если бы он во всём убедился и успокоился. Пусть приедет и убедится. Прошу тебя, дай согласие!
— Я согласна, пусть он приедет сюда, — сказала Роксана, — мы с ним отлично поговорим и поймём друг друга. Зачем мне ждать его в твоём тереме? Что за радость от этого будет мне и тебе?
— Ты сошла с ума! — вскричала Таисья, ударив по столу кулаком, — объясни мне, как он сюда приедет? Здесь твой Рагдай! Ты хочешь, чтобы они убили друг друга? Или, быть может, ты собираешься привязать Рагдая верёвкой к дереву, как собаку?
— В том-то и дело, что его к дереву не привяжешь! И если я вернусь в Новгород, то с ним вместе. Я не смогу его обмануть! Как я это сделаю? Скажу: «Ах, я хочу погостить месяцок-другой у Малуши, моей любимой подруги! А ты посиди в лесу!» Да это смешно!
— Ты можешь сказать, что хочешь пожить недельку-другую у Светозары — в бане попариться, полежать на шёлковых простынях! Ты ведь не кикимора, чтоб безвылазно жить в болоте, кормить собой комаров! Я бы через сутки от них взбесилась!
— Это немыслимо, — согласилась Малуша, хлопнув себя рукой по щеке, — их здесь даже днём целый рой, а каково ночью? Я думаю, госпожа, Рагдай тебя на неделю отпустит в Новгород.
— Он поедет туда со мной! Если я начну его отговаривать, он мгновенно поймёт, что дело нечисто! Я не хочу его потерять. Лучше уж по-честному. Мне приятнее будет ждать Святослава здесь, чем где бы то ни было, а тем более у тебя!
— А у Светозары?
Роксана шумно вздохнула.
— Ты мне уже надоела. Я от тебя устала. Шла бы ты вон, а то как сейчас возьму хворостину!
— А ты не думаешь, что тебе пора перестать мотаться по всей Руси, оглядываясь на каждом шагу, как лиса в деревне? — сочувственно рассмеялась Малуша, привстав на цыпочки и красиво взмахнув рукой, — когда ты договоришься со Святославом, что вы друг другу — никто, врагов у тебя более не будет. А будет у тебя терем! Большой, богатый, со слугами. Я его тебе подарю. Ты в нём будешь жить со своим Рагдаем!
— А я подарю вам кошку! — обрадовалась Таисья, — мне она ни к чему — в неделю поймает двух-трёх мышей, зато каждый день подавай ей миску сметаны! Это ведь чистое разорение! Пусть бы лучше бегали мыши. Они едят не так много.
— Да сколько раз ещё повторять: мы друг друга знать не хотим! — вспылила Роксана, — давно, навеки, бесповоротно!
— А для чего ж он тогда отправил Рагдая тебя разыскивать? — закатив глаза, томно пропищала хозяйка двух городов.
— Да, да! — пискнула Таисья, — не говори, пожалуйста, глупости! Мы ведь зла тебе не желаем. Вам надо встретиться в Новгороде!
Большие глаза Роксаны мертвенно наполнялись усталостью. Тряхнув косами, она вскрикнула:
— Вам, негодницы, это надо! Малуша! Ты правда думаешь, что князь будет ошеломлён твоей добротой и кротостью, если я соглашусь тебе подыграть? Да полно, поверит ли он в такое? Рассуждай здраво! Тебе ведь двадцать четвёртый год?
— Он верил и не в такое, когда ты хотела этого, — сделала обличительный жест Малуша, — князь Святослав всегда верит в то, во что хочет верить! Поэтому он бросается во все тяжкие, разрушая целые государства! Конечно же, ему хочется верить в то, что ты его любишь, или хотя бы в то, что твою любовь можно воскресить. Вот он и гоняется за тобой! Когда он поймёт, что это ошибка, ему захочется верить, что не совсем всё ещё потеряно в его жизни. И тогда рядом должна оказаться я с моей добротой и кротостью, над которыми ты смеёшься! Кому ещё, как не мне, разделить с ним боль и тоску от сердечных ран, если я — мать княжича, его сына?
— Великолепно сказано! — подскочила на шаткой лавке хозяйка ленивой кошки, действительно восхищённая тем, что Малуша так чётко вызубрила немаленький набор слов, составленный ею, Таисьей, — это ведь истина! И высокая справедливость! Не правда ли, госпожа царица Роксана?
— Правда, холопки, правда.
Рассеянно поглядев на вытянувшиеся лица двух своих собеседниц, Роксана тихо прибавила:
— Только Бог, которого ты, Таисья, признала Богом, во много раз ослепительнее любого великолепия. И он сам является истиной. И высокая справедливость для него — ниже, чем невысокое милосердие.
— Что ты хочешь этим сказать? — взвизгнула Таисья.
— Что я уже всё сказала вам.
На поляну вышли Рагдай с Талутом. Они услышали небольшую часть разговора, спрятавшись за кустом бузины. Им стало понятно, что разговор окончен. Поэтому они вышли. Две гостьи тоже всё поняли. Одна встала, другая высунула язык и скорчила рожу.
— Братцы мои! — обрадованно помчалась Таисья к горе-охотникам, — да какие же вы усталые и ободранные! С медведем вы дрались, что ли? Или, быть может, с рысью? Здесь рыси водятся! Я вам, кстати, опять лепёшечек привезла! Они вам понравились?
— Да, — ответил Талут и ловко поцеловал Таисью в полуоткрытый ротик. Она сердито дёрнула его за ухо и помчалась вслед за Малушей, которая горделиво шла к лошадям. И тут же они уехали.
Когда топот копыт затих, Роксана закрыла лицо руками. Ни у Рагдая, ни у Талута слов для неё не нашлось. Слишком хорошо они знали князя. Талут стал молча колоть дрова у крыльца. Рагдай молча сел. А вот у Прокуды слова нашлись. Венок из ромашек она плела, затаив дыхание, чтобы ни один звук не проскочил мимо её ушей.
— Нельзя с ними связываться, — сказала она, когда сели ужинать на поляне, — Таисья эта — плутовка! Она не раз весь Новгород баламутила всякой глупостью. А Малуша — сами знаете, кто.
— Раз она узнала сюда дорогу, нам надо срочно искать себе другой дом, — вздохнула Роксана, — или хотя бы не разлучаться. Рагдай, Талут! Больше никакой охоты без нас, никаких рыбалок! Мы должны быть вчетвером всё время. И днём, и ночью.
— Ну, это уж ты загнула! — развеселился Талут.
— Я оговорилась, дурак! Ходите всегда с оружием. Но, конечно, лучше бы нам найти себе другой дом.
Все грустно задумались. А потом Роксана сморгнула пару слезинок.
— Очень мне жаль, что гордая Светозара побеждена! Впрочем, если она с ними не приехала — значит, может быть, и не сломлена до конца.
— А может, её и в живых уж нет? — ахнула Прокуда.
— Это никак невозможно. Ратмир не дал бы её убить. Они, кажется, приятели.
Тут переполошились Рагдай с Талутом. Придя в волнение, они с двух сторон накинулись на Роксану с десятками самых разных вопросов, которые можно было свести к одному-единственному: откуда она взяла, что их боевой товарищ Ратмир находится сейчас в Новгороде? На этот так и не заданный ей вопрос она и ответила:
— Да, Ратмир находится в Новгороде. Таисья проговорилась. Случайно. А может быть, и намеренно! Если так, я ей благодарна. Она дала мне понять, что я не должна соглашаться на эту поездку в Новгород. Она знает, что мы с Ратмиром друзья. Раз он не приехал вместе с Малушей, чтоб звать меня — значит, мне грозит большая опасность в Новгороде.
— Стало быть, Ратмир помогал Малуше? — спросил Талут.
— Да, выходит так. Но у него просто не было выбора, потому что он исполнял княжеский приказ.
— Ратмиру я доверяю, — сказал Рагдай, задумчиво хлебнув квасу, — а вот ни одному слову Малуши верить нельзя. Нам надо остаться здесь. Если Святослав так хочет услышать какие-нибудь слова от тебя или у меня о чём-то спросить, пусть едет сюда. Я думаю, мы с ним договоримся.
— Вряд ли, — совсем повесила нос Роксана, — без Калокира он не умеет этого делать.
На лес опустились сумерки. Стали одолевать комары. Четверо друзей пошли в дом, чтоб там посидеть у печки, дым из которой шёл не только в трубу, но и во все стороны. И примерно так же происходил ночной разговор четырёх скитальцев. Желая как-то развеяться, они долго рассказывали друг другу о самых разных событиях своей жизни. Конечно же, больше всех говорил Талут. Роксана почти всё время молчала, хотя Рагдай, Талут и Прокуда ждали наиболее интересных повествований именно от неё. Только перед тем, как лечь спать, она вдруг решила сделать им одолжение и с улыбкой промолвила:
— Опять вспомню про Калокира. Он мне однажды сказал: «Роксана, вся твоя жизнь — это путешествие по безбрежному океану грусти и безотрадности. Иногда ты плывёшь по нему на великолепном парусном корабле с послушной тебе командой, а иногда — одна, в маленькой и жалкой рыбачьей лодке. Но океан — тот же самый».
Глава двадцать вторая
После полуночи темнота за окном стала непроглядной, и в гробовой тишине вдруг забарабанил по крыше дождь. К утру он затих. На заре Прокуда опять затопила печь, потому что ночь выдалась холодная. Все продрогли и встали злые. Съестных припасов было ещё в подполе достаточно, и Прокуда решила сделать роскошный завтрак, чтобы улучшить своим друзьям настроение. Но могло ли оно улучшиться, если даже небо нахмурилось и сырым, угрюмым, поникшим сделался лес?
Ели на крыльце, втащив туда старенький хромоногий стол из сеней. За ним воцарилось немногословие. А о чём было говорить? Всем стало понятно, что пришла осень с её дождями и холодами, что уж не так легко теперь будет жить в лесу, с каждым днём труднее, противнее. Не накроешь стол на поляне, не искупаешься. А в иные дни и носа за дверь не высунешь!
— Но зато не будет и комаров, — вдруг сказал Талут, ответив на мысль, владевшую всеми.
— И бабочек, и жуков, и весёлых птиц, и лягушек, — проговорила Роксана, без аппетита жуя кусок вяленого мяса, — останутся только волки и четверо очень странных людей, жмущихся друг к другу в тесном домишке.
— Среди глубоких снегов! — тоном устрашения подхватила Прокуда, — четыре года назад, говорят, домик замело по самую крышу! Ой, что-то там вороньё раскаркалось? А, да это они опять…
Очень много ворон взмыло над опушкой на дальнем краю поляны, где начиналась тропинка в лес, которая выводила к окрестностям Старой Ладоги. Очевидно, птицы делили труп какого-нибудь животного. Две наездницы их спугнули. Выехав на поляну, они направили коней к домику.
— Светозара! — радостно поднялась Роксана, вглядевшись, — она, она! А с нею — Таисья!
— Да, так и есть, — признала свою госпожу Прокуда, — ну, хорошо, что жива!
Рагдай и Талут молчали. Первый смотрел внимательно не на всадниц, а на опушку — вернутся ли вспугнутые птицы к своему делу? Кажется, их ничто уже больше не беспокоило. У крыльца наездницы спешились и поцеловались с Роксаной, которая к ним спустилась. Потом они раскланялись с двумя бывшими дружинниками, сидевшими за столом. Таисья теперь уже не казалась такой весёлой, как накануне. Боярыня Светозара выглядела ещё более уныло. Лицо у неё осунулось, а на лбу был яркий синяк.
— Об косяк ударилась ночью, — предупредила она вопрос, который хотела задать Роксана. Та ей поверила бы, если бы такой же точно синяк, кое-как скрываемый чёлочкой, не виднелся на лбу Таисьи.
— Боярыни, кушать будете? — предложила с крыльца Прокуда не слишком любезным голосом.
— Нет, не будем, — сказала в ответ Таисья, глядя не на служанку, а на Роксану, — Роксана, душа моя! Мы хотим с тобою пешком прогуляться по лесу. Ты согласна? Если согласна, тогда оденься, пожалуйста, потеплее. Холодно нынче!
— Пешком прогуляться по лесу? — повторила Роксана с недоумением, — ты имеешь в виду, втроём? Ты, я, Светозара?
— Именно так. Коней мы оставим здесь. Гулять будем там, где скажешь. Вернёмся, самое большее, через час. Или через два.
Роксана бросила взгляд на своих друзей. Те пока не знали, что ей сказать. Тогда она поднялась на крыльцо и прошла в ту комнату, где они с Рагдаем обычно спали. Рагдай вошёл туда вслед за ней. И там он увидел, как египтянка, надев кафтан, сунула в карман маленький кинжал. Подойдя к Рагдаю, она его обняла.
— Не бойся за меня, милый! Мы ведь пойдём в ту сторону, какую укажу я. Да с ними и нет никого! Им всего лишь нужно со мною поговорить.
— Но их прислала Малуша! Это ведь ясно!
— Именно это и вынуждает меня согласиться выслушать то, что они должны мне сказать. Если откажусь, она обвинит их в том, что плохо старались. И им достанется от неё!
— Но ты вчера вечером говорила, что нам нельзя разлучаться ни на одну минуту, что мы должны всё время быть вчетвером! А теперь сама нас бросаешь?
— Да.
Это было всё, что она сказала, прежде чем выйти из дому и направиться с двумя спутницами за ближний бугор, к реке. Их прогулка длилась не час, не два, а все три. Лошади, конечно, были бы рады прождать ещё три часа — им было тут чем заняться, сочной травы у домика росло много. Но внутри домика без Роксаны всё вдруг пошло наперекосяк. Её трём друзьям начало казаться, что из их жизни уходит самое главное — то, что больше уж не вернёшь, да и не заменишь ничем. Это было странно. Необъяснимо.
— Они её уломают! — всхлипывала Прокуда, сидя у остывающей печки и обнимая её, словно умирающую корову, — Таисья с Малушей вчера не справились, но боярыня Светозара умеет взяться за дело! Весь Новгород был у неё в кармане! Великий Новгород! Она всех там перехитрила и одной левой скрутила в бараний рог!
— Да, они с Малушей стоят одна другой, — горестно заметил Рагдай, лёжа на кровати. Талут, сидя на своей, настраивал удочки. Закрепляя на конском волосе поплавок, он предупредил:
— Если эта тварь не уймётся, то я её утоплю, и дело с концом!
— Кого? Светозару? — перепугалась Прокуда, — или Малушу?
— Тебя, овца! Что ты тут разблеялась?
— Я овца? Тогда ты — овечий клоп, раз каждую ночь на мне копошишься!
— Если опять подерётесь, я вас обоих отсюда вышвырну! — поднимаясь, сказал Рагдай, — вы мне надоели.
Он стал бродить по всей комнате, а затем и по сенцам, не находя себе места. Тесовый пол скрипел под его ногами. К горлу подступал ком. Откуда вдруг взялось чувство, что здесь, сегодня, уже вот-вот, должно непременно его настигнуть самое злое, непоправимое? Не на поле боя, не во дворце, не на корабле среди морских волн, а именно здесь, в охотничьем домике близ болота! Что с этим делать?
Они, наконец, вернулись. К дому Таисья и Светозара близко не подошли. И прежде чем сесть на коней, они переговорили с Роксаной ещё о чём-то. Потом пустились в обратный путь. Вскоре их уж не было видно среди деревьев за дальним краем поляны. Роксана поднялась в домик. Она задумчиво ела яблоко.
— Они плакали, да? — спросила Прокуда, всё всегда замечавшая.
— Да, — сказала Роксана и, пройдя в комнату, торопливо сняла кафтан. С помощью Прокуды стянула и сапоги. Между её «да», которое прозвучало три с половиной часа назад, и теперешним было мало похожего. Все заметили эту разницу. Но никто не спешил узнать, что произошло.
Египтянка вышла из комнаты босиком. Ей хотелось к печке. Она прижалась к ней грудью, щекой, руками. Но печка давно остыла. Всё же Роксана долго ждала от неё чего-то. Затем она попросила чашку воды. Быстрыми глотками утолив жажду, вернулась в комнату. Там легла на кровать и плотно укуталась в одеяло. Ей трудно было согреться. Рагдай, Талут и Прокуда нетерпеливо расселись возле неё.
— Что они тебе говорили? — спросил Рагдай.
— На прогулке?
— Да.
— Что я должна ехать в Новгород.
— Почему?
— Иначе они погибнут. И мы погибнем, если останемся здесь. Я должна помочь этой девушке получить назад Святослава. Она не верит, что между нами всё кончено.
— А ты веришь?
Её глаза вдруг закрылись. Она, казалось, уснула. Взяв её руку, чтоб всё понять до конца, и поняв лишь то, что в лесу случилась беда, Рагдай поглядел на своего друга. Уставилась на него также и Прокуда. Сидевший в ногах Роксаны Талут вовсе не обрадовался тому, что без его мнения ничего не могут решить. Он пожал плечами.
— Что мы ломаем головы? Если так всё произошло, давайте уедем! Только не в Новгород.
— Но тогда им придётся плохо, — открыла глаза Роксана, — я не могу этого позволить. Я ведь жила в доме Светозары! А это домик Таисьи. Я никогда и ни за какую цену не соглашусь причинить им зло.
— Да что она с ними сделает? — возмутился Талут, — кто она такая? Они ей рабыни, что ли?
— Малуша их очень крепко держит в руках. Захватив под Любечем Светозариных атаманов, она у них выпытала то, что может поссорить со Светозарой Залмаха. Наша лихая боярыня его тоже грабила. Он ещё об этом не знает, даром что для него любая гора — Синай! Если вдруг узнает, то Светозаре — верная смерть. Сейчас от неё все её защитники разбежались. Впрочем, от них никогда и не было толку.
— Ну а при чём здесь Таисья? — спросил Рагдай.
— Они лучшие подруги. А Залмах мстителен. Не грусти, мой милый Рагдай! Со мной ничего не случится в Новгороде. Ведь ты меня там не бросишь! И ты, Талут. Да и ты, Прокуда! Мы будем жить в одном доме. В тереме Светозары. Когда князь приедет в Новгород, я с ним всё спокойно решу. Тогда все мои враги от меня отстанут, и ты, Рагдай, меня увезёшь. Нет, мы вчетвером уедем, все вместе! И будем счастливы. Обещаю.
— Но почему Ратмир не приехал тебя звать в Новгород? Почему?
Роксана не отвечала. Опять похоже было на то, что она спала, хоть её глаза были широко и влажно открыты. Должно быть, она впервые смотрела сны.
Глава двадцать третья
Дамир перепутал кого-то с кем-то, когда сказал Светозаре, что, мол, Всеслав и Малуша тесно сотрудничают. Всеслав был единственным человеком в Новгороде, который не хотел знаться с Малушей и её челядью. Повлиять на него Малуша никаким образом не могла. Она понимала, что новгородское вече займёт сторону торговца, да и великий князь поддержит его, как своего друга, если Всеслав решит поставить её на место. Воинов было у купца много, тайных и явных союзников — ещё больше. Он мог легко поднять против неё Новгород и не делал этого только лишь потому, что уважал князя, который через Малушу наказывал Светозару за её выходки. Более унизительного и тяжкого наказания Святослав придумать для Светозары не мог. Как-то раз Малуша пожаловала к Всеславу по деловому вопросу. Но он не принял её, сославшись на занятость. Через несколько дней они вроде как условились встретиться на Большом кружечном подворье. Однако и эта встреча не состоялась, так как у них обоих нашлись срочные дела. Кстати, у Всеслава они действительно были. С тех пор купец и посадница уже даже и не пытались договориться о деловом свидании, продолжая взаимодействовать через своих приказчиков.
Но имелся ещё один человек, который улаживал между ними самые острые разногласия. Это был книгочей и врач по имени Арфалах, любезный сорокалетний сириец. Он появился в Новгороде три года тому назад и жил в скромном доме, с одной служанкой. Никто не знал, как и почему он покинул своё отечество и забрался так далеко на север — в леса, снега и болота, где люди строят из древесины дома и ею же мостят улицы. Его слишком все уважали, чтобы совать нос в такие дела. Но слухи ходили разные. Совсем бедных людей Арфалах лечил безвозмездно. Впрочем, он не всегда брался их лечить. А вот, например, с жены Судислава сириец взял гривну золотом — лишь за то, что сделал её геморрой менее мучительным. За дела ещё более пикантного свойства, с которыми обращались к нему боярыни и купчихи, Арфалах брал по две с половиной гривны. Спрос на такого рода услуги был в Новгороде огромен, так как богатых молодых баб жило в нём без счёта, а ещё больше слонялось по его злачным местам всяких добрых молодцев — и своих, и залётных. С Малушей сирийский врач подружился сразу. Она была шаловлива. Всеслава он знал давно. Они очень уважали друг друга.
Как-то в конце октября Арфалах провёл у Малуши почти весь вечер, осматривая её прикушенный язычок. Когда до полуночи оставался час или чуть побольше, он вышел из её терема и направился к северному посаду, где жил Всеслав. Погода стояла скверная. Сыпал снег, ветер пробирал до костей. Мостовые были покрыты наледью. Но прохожие вовсю шлялись — кто по делам, а кто от хорошего настроения. Три весёлые девушки пели песенку про мороз. Она Арфалаху очень понравилась. Городские ворота сирийцу открыли сразу. Стражники даже сняли перед ним шапки. И точно так же раскрылись перед врачом ворота подворья, которым владел Всеслав. Оно охранялось строго. Один из стражников — молодой, в лисьем полушубке, ввёл Арфалаха в терем, поднялся с ним на второй этаж и приоткрыл дверь в помещение, из которого доносились зычные голоса.
— Всеслав, — сказал он, — к тебе Арфалах пришёл!
— Милости прошу, — обрадовался Всеслав, — давай-ка, давай-ка его сюда!
Стряхнув снег с кафтана и сунув шапку в карман, Арфалах вошёл в просторную горницу. Именитый купец пировал за малым столом с четырьмя дружками хорошими. Это были: приказчик Хват, тысяцкий Ратмир, тысяцкий Рагдай — если верить слухам, то бывший, и буйный дурак Талут, который был прежде любимчиком Святослава, но из-за дурости оказался нищим бродягой. Пили они янтарного цвета мёд. Похоже было на то, что выпили уже много, так как все четверо вдруг уставились на врача с одним выражением, в коем было, как показалось ему, что-то весьма скотское. Арфалах очень не любил, когда люди напивались. Сам он ни разу не пробовал это делать.
— Садись, пей с нами! — продолжал радоваться Всеслав, делая попытку вскочить — к счастью, неуспешную, — надо выпить весь этот мёд! Его ещё бочка!
— Спасибо, мой дорогой, — сказал Арфалах с поклоном, — но мне нельзя. У меня сегодня много сложной работы. Надо три снадобья приготовить! А после этого будет…
— Снадобья, снадобья! — закричал Всеслав, ударив кулаком по столу, — да, я знаю, ты лечишь снадобьями любую хворь! А ты можешь дать мне такое снадобье, чтоб моя борода опять почернела? Уж очень много стало в ней седины!
— Всеслав, постараюсь! Надо об этом поразмышлять. Возможно, я займусь этим, как только выйду на улицу. Кстати, друг мой! Малуша очень просила полюбопытствовать: ты не мог бы немножечко поднять цену на розовое сукно из Венеции? Все другие купцы печалятся, что у них залёживается подобный товар.
— Да врут они всё! — неистовствовал Всеслав, — откуда им было взять подобный товар? У них нет и не было ничего подобного! Сроду не было! И не будет! Клянусь тебе! Брехуны! Иди сюда, лекарь! Я всё-таки с тобой выпью, сукин ты сын!
— Нельзя мне, нельзя! — простонал сириец и убежал, заметив, что Хват с Рагдаем начали подниматься ему навстречу. Как только дверь за врачом захлопнулась, они сели, и Всеслав громко расхохотался. Его дружки присоединились к этому смеху. Потом Талут заявил, что пора бы выпить. Твёрдой рукой поднимая ковш, полный мёда, Всеслав с досадой воскликнул:
— Тьфу на него, на этого дурака! Что он в каждой бочке затычка? Пускай себе занимается своим делом. Разве неправильно я сейчас что-нибудь сказал?
— Точнее не скажешь, — изрёк Ратмир, встряхивая чубом.
— А я бы не согласился, — заявил Хват, — пускай занимается любым делом! А мы посмотрим, что у него из этого выйдет.
— Мы будем пить или нет? — заорал Талут. Признав справедливость этого возмущения, все сказали Талуту, что ему можно ни капли и не умнеть, он очень умён. Да сразу и выпили. Опустив свой кубок на стол, Талут не замедлил совершить ещё один чрезвычайно умный поступок, а именно — упал на пол и захрапел. Четверо остальных, таким образом, получили возможность поговорить о важных вещах, не боясь того, что завтра же содержание этого разговора будет известно ста тысячам новгородцев. На всякий случай пихнув Талута ногой — крепко ли он спит, Всеслав пристально взглянул на Рагдая.
— Ну что, Рагдай? Как живёшь? О чём думаешь? Что предвидишь?
— Живу себе, — отвечал Рагдай, взяв с тарелки грушу и откусив от неё кусочек, — какая разница, что предвижу? Разве два года назад я предвидел, что через год стану тысяцким Святослава? И разве год назад я предвидел, что стану князю врагом?
— Ну, это уж глупости, — покачал головой Ратмир, — да, может быть, Святослав подумает так же, когда приедет сюда и узнает всё. Но на самом деле, что вам делить?
— Я её люблю, — возразил Рагдай.
— Ну и замечательно! Продолжай этим заниматься, только подальше отсюда.
— Она ни за что не покинет Новгород! Будет ждать Святослава здесь.
— А ей и не надо покидать Новгород. Пусть дождётся здесь Святослава. И пусть втолкует ему, что произошло. Это будет правильно. Это нужно.
— Но тогда он её убьёт. Она его легко может к этому подвести. Это она лихо умеет. Взглянет в глаза, засмеётся, и — всё, конец! Ты знаешь, Ратмир, боюсь ли я за себя. Мы с тобой бок о бок два раза бились с болгарами по колено в крови. Да и с печенегами…
— Знаю, помню, — успокоительно перебил Ратмир, собираясь с мыслями. При свечах казалось, что его смуглое, с греческими чертами лицо навеки окаменело. Рагдай хотел ему что-то ещё сказать, но тут опять подал голос Всеслав. Он спросил Рагдая:
— Так она точно хочет, чтоб князь прикончил её? Она тебе говорила это?
— Конечно, нет. Но я её очень хорошо знаю. Она вдолбила себе в башку, что так должно быть.
— И чем она руководствуется? Ты должен и это знать, раз ты хорошо её изучил.
Рагдай доел грушу, выплюнул семечки.
— Да, мне кажется, что я знаю. Но вы мне вряд ли поверите.
— Ты скажи, а мы поглядим.
— Она таким образом хочет спасти меня. Она полагает, что Святослав, пролив её кровь, опомнится. А вернее, наоборот — забудет про всё на свете.
— Тогда ты должен быть далеко, — тихо сказал Хват, — если ты уедешь куда-нибудь, она будет знать, что ты — вне опасности, и не станет тебя спасать ценой своей жизни.
— Ты должен быть далеко, — повторил Ратмир, и стало понятно, что эта идея принадлежит ему, — ты должен уехать, Рагдай! Я останусь здесь и сделаю всё, чтобы уберечь её от беды. Однажды, давно, она мне сказала, что я её близкий друг. Для любого парня такие её слова значили бы больше, чем сама жизнь. Я — не исключение.
Рагдай был растерян. Он оглядел трёх воинов, чтоб понять, насколько они пьяны. Но они ни разу не осушали кубки до дна, в отличие от четвёртого, завалившегося под стол.
— И что будет дальше? — спросил Рагдай, — я ведь не покину её навеки?
— Об этом даже и речи не может быть, — положил Всеслав ладонь на его колено, — слушай меня! Зима обещает быть очень ранней. Она уже наступает. Недели через две-три, когда ляжет снег, мы с Хватом санным путём повезём груз в Корсунь. В Переяславле заменим сани телегами. Как ты смотришь на то, чтоб поехать с нами? Честно скажу, у меня маловато воинов. Нужно больше. Ты пригодишься. Зимуем в Корсуни, а весной опять будешь в Новгороде. Я думаю, за полгода с твоей Роксаной, которую будет оберегать Ратмир, ничего худого не сделается.
— Я буду в Новгороде весной? — воскликнул Рагдай, — это невозможно! Ты должен будешь дождаться, когда с Днепра сойдёт лёд, чтоб везти товары водным путём! Весной дорог нет, вместо них — болота. А водный путь очень долог. Он будет длиться до августа. Или ты собираешься возвращаться на Русь с пустыми руками? Тогда, конечно, можно вернуться уже весной.
— Нет, не собираюсь. Я поплыву обратно на кораблях. Они у меня всегда наготове, в Тмутаракани стоят. Но ты меня ждать не будешь, отправишься на Русь раньше. Даже и не весной, а ещё зимой сядешь на коня и поскачешь в Новгород. А мы с Хватом будем торговать в Таврике до весны.
— Спасибо тебе, Всеслав, — вымолвил Рагдай, растроганный и потерянный, — и тебе большое спасибо, Хват! И тебе, Ратмир. То, что вы предложили мне, дорогого стоит. Но я бы хотел подумать.
— Вот это правильно, — согласился купец, — я уже сказал, что две-три недели у тебя есть.
— И не забывай, — прибавил Ратмир, — что твоё присутствие здесь очень угрожает жизни Роксаны. Мы рады, что ты, как выяснилось, прекрасно всё понимаешь сам. Так не потеряй здравый смысл! Ты и Святослав не должны здесь встретиться.
— Надо выпить, — предложил Хват, взяв корчагу с мёдом.
И после того, как выпили, Рагдай сразу пошёл домой. То есть, к Светозаре. Он жил там вместе с Роксаной. Талут остался в гостях. Всеслав обещал в окно его не выкидывать — при условии, если он, проснувшись, не станет лезть к его дочерям и горничным девушкам. Исходя из этого Рагдай знал, что Талут будет наверняка выкинут в окно. Но он о Талуте даже не думал, шагая к городу. Под ногами весело хрустел снег, уже далеко не первый в этом году. На север зима приходила раньше. Мороз к полуночи стал довольно свирепым. Вблизи городской стены Рагдай застегнул полушубок полностью и засунул руки в карманы. Стражники у ворот сказали ему, чтоб он ночевал в слободе.
— Братцы, я Рагдай, — назвал он себя, — откройте ворота!
— Ежели ты Рагдай, тогда проходи, — сказали дружинники и исполнили его просьбу. Горбясь от ветра и осторожно ступая по чуть присыпанной снегом наледи, он побрёл вглубь городских улиц. Привратникам Светозары ему представляться не нужно было. Они узнали его походку, не то что голос. Поднявшись по десяти ступенькам крылечка, Рагдай толкнул незапертую дубовую дверь, скинул полушубок в руки придверной девушке и направился по извилистым коридорчикам, лесенкам и мосткам на верхний этаж, в комнаты Роксаны. Он думал, что она спит, если не читает. Вышло иначе. Вместе с Роксаной лежала в её постели боярыня Светозара, также раздетая и как будто слегка хмельная. Но было им не до глупостей. Они спорили — шёпотом, но так рьяно, что колыхались огни свечей, горевших в серебряном поставце на столике у кровати.
— А, это ты! — хихикнула Светозара, когда Рагдай открыл дверь и перешагнул порожек, — входи, входи! Ну, что скажешь?
— Да вам, я вижу, не до меня сейчас вовсе, — сказал Рагдай. Всё же он вошёл и присел на стул. Роксана взглянула на него мрачно.
— Ты у Всеслава был? — поинтересовалась боярыня.
— У него.
— И что там происходило?
Рагдай коротко поведал, как заходил Арфалах. Он знал, что боярыне этот человек очень интересен.
— Ах, скоро мне надоест всё это! — воскликнула Светозара и гневно пошевелила пальцами ног, высунутых из-под одеяла рядом с ногами Роксаны, — что они там баламутят воду вместе с Малушей? Всеслав, значит, его выставил?
— Да. И слушать не стал.
— Это хорошо. Что ещё расскажешь?
Поколебавшись, Рагдай сказал, что Всеслав зовёт его на всю зиму в Корсунь, так как ему не хватает воинов для охраны обоза. Обе красавицы призадумались. А потом Роксана скомкала пальцами одеяло.
— Рагдай! — вскричала она, — ты что, хочешь меня бросить?
— Я прискачу обратно весной, как только растает снег! До весны Ратмир тебя не оставит. Пока он будет рядом с тобой, никто не посмеет даже подумать о том, чтобы причинить тебе зло.
— А вдруг Святослав его заберёт? И при чём здесь это? Мне нужен ты! А ты говоришь, что со мной здесь будет Ратмир!
— Но Рагдай не может до конца жизни цепляться за твою юбку, — властно взяла Светозара руку Роксаны, — каждый мужчина должен быть занят делом. Дело Рагдая — воинский труд. Пусть он отправляется в Корсунь. Так будет лучше для вас обоих. Я в этом просто убеждена. А ты, Рагдай, как считаешь?
— Я обещал Всеславу подумать.
— Ну, иди думай в моей постели! Нам ещё нужно поговорить. Когда мы поговорим, я к тебе приду и сразу отправлю тебя к Роксане.
— Лежи уж с ней до утра, — обиженно заявил Рагдай и ушёл. Едва лишь закрылась дверь, Роксана и Светозара вернулись к прежней беседе. Точнее, к прежнему спору.
— Ну почему ты не хочешь зайти к ней даже на час? — с насмешливым нетерпением прошептала северная красавица, приподнявшись на локти и воссияв над южной красавицей всей бездонностью своих синих очей, — Рагдая с собой возьми! И Ратмир пусть будет. А я буду обязательно. Что, Малуша тебя проглотит вместе со всеми нами?
— Кобыла ты длинноногая! — раздражённо стукнула кулаком по своей поднятой коленке Роксана, — лучше отстань от меня, пока я тебе не изодрала всю рожу твою бессовестную! Мы что с ней, подруги? Или хотим стать подругами? Мне скорее захочется пососать твой длинный язык, который грязнее хвоста коровьего!
— И она этого не хочет! Ей нужно, чтобы весь Новгород видел, как вы с ней в щёчки целуетесь! Это всё, чего она добивается. Будто ты этого не знаешь! Сейчас она на глазах у всех тебе жопу вылижет, потом скажет ему: «Гляди, я сломала гордость свою — примирилась с той, которую ты так любишь! Вот как огромна моя любовь к тебе, Святослав! Пора бы её оценить ещё в пару городов!»
— Как мне надоели твои кривляния и твой пакостный лживый рот, коза ты безрогая! — закатила глаза Роксана. Потом она призадумалась. Утомлённая Светозара упала на спину. Не успела она расслабиться, как Роксана обрадовала её опять:
— Нет, я не пойду.
— Почему?
— Не хочу.
— Но там будет Арфалах! Эта тварь близка с ним, очень близка! Мне он ненавистен, а ей он — друг!
— Мне тоже он ненавистен, раз ты так его не любишь. Я полностью доверяю твоим кобыльим суждениям.
— Но если ты заболеешь, лечить тебя будет именно Арфалах! Он — очень искусный лекарь. Нам надо быть с ним любезными.
— Если я заболею, то буду просить Создателя не об исцелении, а о смерти. Болезнь, я думаю, окончательно источит мою красоту и силу души. Вдобавок, из-за тебя мне жизнь опостылела окончательно.
Боярыня Светозара молча перевернулась набок, спиной к Роксане. И тут же обе они забылись надменным сном. Но вдруг им обеим приснилось нечто ужасное, и они со страху крепко прижались одна к другой.
Глава двадцать четвёртая
Рагдай начал готовиться к путешествию. И Талут, понятное дело, засобирался в дорогу. Всеслав уже был готов. Возы загрузили, опись товаров составили. Дружинники наточили своё оружие, запаслись тёплыми вещами, перековали коней. Оставалось ждать, когда наметёт сугробы и установится санный путь. Прокуда устраивала скандалы Талуту. Она была недовольна тем, что он уезжает. В конце концов, он её отшлёпал. Она побежала жаловаться к боярыне Светозаре. Но та только посмеялась. Какое ей было дело до этой парочки? Куда больше её интересовала другая. Эта другая часто была разъединена, поскольку Роксана то принимала разных гостей, то, наоборот, наведывалась к друзьям в ремесленные посады. Домой её провожала всегда толпа.
Однажды, перед обедом, Рагдай пил брагу в комнате для прислуги. С ним за столом был Лелюк, под столом — Талут. Последний храпел громче, чем Топтыга, который спал сидя на полу возле печки. Ещё один собутыльник — молодой конюх, имя которого Рагдай, к своему стыду, запомнить никак не мог, да и не пытался, спал на скамейке. Всё это сонное царство было Рагдаю не по душе. Ему бы хотелось, чтоб кто-нибудь вмешался в его разговор с Лелюком и положил конец их долгому спору. Лелюк то прямо, то вскользь напирал на то, что против Роксаны составлен огромный заговор, и концы этой паутины — отнюдь не в Новгороде. Рагдай с ним не соглашался. В конце концов, скоморох, поглядев на дверь, произнёс:
— Да что ты всё про Ратмира? Этот Ратмир прежде всего думает о том, как выполнить приказ князя! А Святослав приказал ему сделать всё для того, чтоб Новгород оказался в руках Малуши. Ведь отправляя сюда Ратмира, он знать не знал и думать не думал, что здесь Роксана окажется!
— Это правда, — признал Рагдай, хлебнув браги, — Ратмир будет исполнять княжеский приказ, не глядя ни на кого. Он всегда так делал. Но это вовсе не значит, что он позволит причинить зло Роксане.
— Об этом и речи нет, — тут же согласился Лелюк, — я только хотел сказать, что против Малуши он не пойдёт. Он ради неё даже Светозаре выкрутил руки! И разогнал всех её дружков.
Последнюю часть своего ответа Лелюк проговорил шёпотом, поглядев на спящего конюха. Тот сопел достаточно громко.
— Говори прямо, — нетерпеливо сказал Рагдай, — ты ведь намекнул, что и за Малушей кто-то стоит! А это Ратмиру вряд ли понравится.
— За Малушей кто-то стоит? — повторил Лелюк, — не знаю, не знаю! Но я вдруг вспомнил, что госпожа Роксана всегда была очень сильно против того, чтобы Святослав воевал с ромеями.
— И что дальше?
— Да может быть, ничего. Но только скажи — кому больше всего надо, чтоб Святослав объявил ромеям войну? Столицу какой страны пытаются взять ромеи?
— Столицу Сирии, Антиохию. Погоди, погоди! Ты хочешь сказать…
— Я больше уже ничего не хочу сказать! — решительно вскинул руки Лелюк. Тут вошла Агарь. Глядя на Рагдая, она сказала:
— Тебя обедать зовут. И твоего друга, Талута.
— Скажи об этом ему, — предложил Рагдай. Поднявшись из-за стола, он взял за ухо Топтыгу, чтоб не свалиться. Потом отправился на второй этаж. Дорогой он снова чуть не упал, столкнувшись с Прокудой, которая мыла лестницу. Девушка замахнулась на него тряпкой. Но уж от тряпки Рагдай легко уклонился, как уклонялся сразу от трёх-четырёх мечей на поле сражения.
За столом сидели боярыня Светозара, Роксана, Ратмир, Таисья. Прислуживали две девки. Когда Рагдай кое-как плюхнулся на стул, перед ним поставили миску с ломтиками говядины вперемешку с гречневой кашей, подали ложку. Следя за тем, как он её взял, хозяйка терема улыбнулась ему и нежно спросила:
— Тебе, Рагдай, хватит пить?
— Думаю, что да, — признался Рагдай. И вторая девка мёду ему наливать не стала. Он приступил к еде под звон чаш — все прочие чокались. Когда выпили, Светозара опять пристала к нему:
— Друг ты мой, Рагдай! За окном метёт. Не завтра ли ты отправишься в путь с обозом Всеслава?
— Вряд ли. Всеслав меня бы предупредил. Но, может быть, послезавтра.
— Угу. Видишь ли, в чём дело? Малуша через меня два раза упрашивала Роксану пожаловать к ней на ужин. Конечно, вместе с тобой. Роксана с решительностью отказывалась. Зато она согласилась быть на пиру, который Малуша устраивает для всей новгородской знати завтра с утра, на Большом кружечном подворье. Там буду я, Таисья, Ратмир и ещё три сотни гостей. Мы просим тебя, Рагдай, присоединиться к нам. И к Роксане.
Боярыня Светозара выделила Роксану не только порядком слов, но и голосом. И при этом она легонечко сжала пальцами её смуглую и худую руку, лежавшую на столе. От Рагдая это не ускользнуло.
— Я не смогу присоединиться к вам и к Роксане, — дал он ответ, продолжая есть.
— Это почему? — спросила боярыня.
— Потому, что Роксаны не будет на том пиру.
Все долго молчали. Потом Ратмир произнёс:
— Рагдай, ты неправ.
— Да кто он такой? — вдруг защебетала Таисья, ударив по столу кулачком довольно неубедительного размера, — кто ты такой, я спрашиваю тебя? Ты ей господин? Или муж? А может, ты просто пьяный дурак? Роксана, послушай! Где твоя гордость, где твоя независимость? Светозара, выгони его вон! Ведь он уж давно никакой не тысяцкий, не дружинник! Ратмир, не так ли?
— Роксана, — вновь подал голос Рагдай и одновременно пристально поглядел пьяными глазами в самые изумительные глаза на свете, — скажи здесь всем раз и навсегда: будешь ли ты завтра на этом сучьем пиру?
— Нет, Рагдай, — послышался тихий ответ Роксаны, — я не пойду туда.
Неуклюжим движением отодвинув стул от стола, Рагдай ещё более неловко вскочил и низко склонился перед Роксаной. При этом он опять едва не упал. Голова кружилась. Стараясь не спотыкаться, он ушёл спать.
Через два часа Таисья и Светозара подъехали на конях к терему посадника Людомира. Сенная девушка провела их к опочивальне. Решительно постучавшись, они вошли. Малуша, одетая незначительно, возлежала поверх постели и хмуро слушала Арфалаха. Он что-то ей говорил вполголоса, сидя рядом с кроватью на табуретке. При появлении двух подружек сириец встал им навстречу. Почтительно обменявшись с ними приветствиями, он сразу покинул опочивальню.
— Вижу, есть новости? — обратилась к гостьям Малуша, внимательно проследив, как закрылась дверь.
— К огромному сожалению, да, — ответила Светозара и, не садясь, с обильными жестами и ужимками рассказала о том, что произошло два часа назад за обедом. Таисья, стоя с ней рядом, гневно вставляла краткие уточнения. Завершив доклад, две боярыни выразительно и пытливо уставились на Малушу, будто бы предлагая ей разделить их негодование.
— Ну а вы при этом молчали? — спросила градоначальная девушка. Совершенно изменив позу, она уселась на пятки.
— Мы не молчали! — с яростным возмущением подняла ручонки Таисья, — я произнесла речь! Огромную речь! Но этот негодник будто околдовал египтянку! Не правда ли, Светозара?
— Да, так и есть, — скорбно подняла Светозара свои прекрасные руки, — она испытывает к нему большую привязанность! Несомненно! Он для неё слишком много значит, и нам подчас нелегко противостоять этому влиянию.
— Палку, — скомандовала Малуша, вдруг рассмеявшись довольно громко и вроде бы безобидно. Обе красавицы неприязненно улыбнулись и перестали жестикулировать. А потом Светозара взяла со стола небольшую палку, служившую для расправ над служанками, и вручила её Малуше.
— Лбы подставляйте, — раздался новый приказ. Две барыни наклонились, откинув чёлочки, и недавняя поломойщица юных лет стала их нещадно бить по лбам палкой: хлоп по одному лбу, хлоп по другому, и так — по десятку раз. Таисья и Светозара стискивали коленки пальцами и сопели, зажмуривая глаза при каждом ударе. Но вдруг Светозара выпрямилась и сделала шаг назад, прикладывая ладонь ко лбу.
— Ну, всё! Это был последний.
Малуша оторопела. Затем сорвалась на визг:
— Это мне решать!
— Теперь уже нет! Мой лоб не из камня вытесан. И за это скажи спасибо своей любимой Роксане. Она меня оживила. Ты можешь именно это Завлаху и передать. Пусть жезл Аарона, как он себя величает, справится, наконец, с одной египтянкой! Я приведу Роксану к тебе на пир, чтобы вы поладили. Об ином даже и не думай. Я не позволю тебе её погубить.
Малуша спрыгнула на пол — бледная, хлипкая, но опасная в своей злости. Столь же опасная Светозара из-под ладони глядела на неё твёрдо. Почувствовав, что успеха в драке не будет, Малуша вскинула голову и сильнее стиснула палку. Когда и это не возымело действия, ей на помощь пришла Таисья.
— Знаете, этот пир надо просто перенести на одну неделю, — застрекотала она, также распрямившись и потирая лоб, — мы со Светозарой сейчас всех оповестим, что ты нездорова! Пусть Арфалах это подтвердит. Тогда нам поверят.
Вспыльчивая девица тут же задумалась и остыла. Палку она как бы невзначай бросила на стол, и та покатилась.
— А ты ручаешься мне, что через неделю этого негодяя в Новгороде не будет?
— Уж если переносить, то на десять дней, — ответила Светозара, встряхивая рукой, — или на двенадцать, чтоб уж наверняка! Кто знает, вдруг оттепель через день наступит? Тогда Всеслав здесь задержится.
— Я даю вам, сукам, неделю, — сказала Малуша, — вон!
На другое утро Всеслав велел сообщить Рагдаю с Талутом, что отъезд — завтра. Хоть эта новость, грянувшая во время утренней трапезы, не была полной неожиданностью, Роксана вся побелела. Она даже опустила ложку с овсяной кашей, которую подносила ко рту. Оставив её в компании Светозары, два друга кинулись на конюшню, чтоб осмотреть своих лошадей и приказать конюхам целый день кормить их пшеницей. Потом они напились с Лелюком, который привёл медведя с ночной пирушки в каком-то боярском тереме, и с Ратмиром. Последний привёз Роксане большой дубовый сундук, окованный серебром. Это был подарок от кузнецов и плотников. Они сами проведали бы Роксану, как делали это прежде, но накануне она велела всем передать, что чувствует себя плохо и очень хочет неделю побыть одна.
— Береги Роксану, — твердил Ратмиру Рагдай, звеня с ним ковшами, — здесь продолжаются киевские истории.
— И Прокуду, главное, береги! — завопил Талут, бросаясь обнять Ратмира. Но он маленечко промахнулся и налетел на Топтыгу. К счастью, медведь умел обниматься, так что Талут даже не заметил своей ошибки. Лелюк, который всю ночь работал, упал после двух ковшей. Его собутыльники разошлись уже поздним вечером. Говоря точнее, Талута конюхи отнесли к Прокуде, Ратмир неведомо куда делся, Рагдай дополз до Роксаны.
— Сволочь! — сказала она ему, когда он улёгся с нею в постель, — разве ты не мог хоть этот последний вечер посвятить мне? Ведь ты завтра уезжаешь! Вернее, уже сегодня!
— Вся моя жизнь — твоя, — бормотал Рагдай, — клянусь тебе, милая! Я не слишком-то и напился. Иди, взгляни на Талута!
— Очень мне надо глядеть на этого дурака! Ты можешь, по крайней мере, меня обнять?
Это Рагдай смог. До большего он дозрел лишь после того, как пару часов поспал. Потом уже надо было вставать, быстро одеваться и завтракать. Сбор назначил Всеслав на раннее утро, затемно.
Обессиленная рыданиями Прокуда не вышла из своей комнаты. Провожать двух друзей отправились Светозара, Роксана, Лелюк, Ратмир и Топтыга. Верных своих коней Рагдай и Талут вели в поводу. Роксана шагала рядом с Рагдаем, опустив голову и держась за рукав его полушубка, будто слепая. На ней самой была шуба из тридцати шести соболей, подаренная богатыми новгородцами. На боярыне Светозаре была ещё более роскошная шуба из горностая. Снежок под тонкими каблучками двух знаменитых красавиц скрипел отрывисто, звонко. Заря ещё не забрезжила. Всё морозное небо горело звёздами. Иногда наклоняя головы и зажмуривая глаза от встречного ветра, шесть человек, два коня и зверь вышли за ворота.
— Ты мой единственный друг на всём белом свете! — тихо сказала Роксана, когда уже подходили к пристани, — я тебя буду очень ждать! Рагдай!
— Что?
— Я ждать тебя буду! Ты ведь, наверное, хочешь этого?
— Да, конечно, — сказал Рагдай, не сбавляя шага. Мыслями он был уже в пути — так ему хотелось преодолеть поскорее эти две с половиной тысячи вёрст по лесам, болотам, снежным степям и вернуться к ней. Поэтому в те минуты её и не было с ним. А она бежала всего на полшага сзади, не отпуская его рукав, и не успевала за ним, хоть спешила так, что ноги её почти заплетались, и всё просила, просила его что-нибудь сказать, глядя ей в глаза. Он что-то ей говорил, но смотрел вперёд.
Слабенький морозный рассвет уже розовел над белой поверхностью Ильмень-озера. Оно было сковано льдом под пышным сугробом. Но снег на льду от Новгорода к востоку был широко и плотно утоптан. По этой, можно сказать, дороге двигались всадники и обозы. Именно этим путём Всеслав и хотел добраться до Ловати. А уж дальше лежал сквозь леса прямой путь на юг, пригодный только зимой, когда замерзали и покрывались снегом болотистые низины.
Пристань была пуста. Справа от неё стояло на берегу немало больших саней, запряжённых тройками. Это был торговый обоз Всеслава. Сам богатырь-купец, одетый как Дед Мороз, и его дружинники, которых было сто двадцать, уже сидели верхом на добрых конях. Возницы на облучках разматывали поводья, готовясь тронуться в путь.
— Ну, что ж вы опаздываете, вояки? — весело крикнул Хват Рагдаю с Талутом, — ведь только вас мы и ждём! Ой, Роксана! Здравствуй!
— Здравствуй, Роксана! Здравствуй, боярыня Светозарушка! — подхватил Всеслав, заметив и остальных провожающих, — а, Топтыга! И ты здесь, мой друг-приятель? Лелюк, Ратмир! Рад вас видеть.
Топтыга очень изысканно поклонился, вызвав восторг у дружинников. Они также искренне и сердечно приветствовали всех тех, кого перечислил их предводитель. С особенной теплотой смотрели дружинники на Роксану, которая раскраснелась от быстрой ходьбы по морозу и выдыхала пар, старательно отвечая на множество обращённых к ней тёплых слов. При этом она всё ещё цеплялась за полушубок Рагдая. Боярыня Светозара громко желала всем доброго пути. Ратмир и Лелюк молча пожимали воинам руки. Топтыга кланялся и приплясывал. Между тем, пора было отправляться. Талут уже был в седле. Возницы уже хлестнули коней, и те, захрапев, со звоном бубенчиков потащили сани на лёд. Стали выезжать на лёд и дружинники.
А Рагдай, держа своего серого коня под уздцы, всё ещё прощался с Роксаной. Он целовал её руки. Она не плакала, но её глаза вымаливали мгновения с такой болью, с такой тоской, словно перед ними блестел топор палача. Когда последние сани выехали на лёд и последний всадник рысью пустился следом за ними, Рагдай сказал, мучительно глядя в эти незабываемые глаза:
— Ну, всё! Пора ехать.
— Рагдай, я ждать тебя буду, — в последний раз сказала Роксана и отпустила его. Он как-то неловко вдел ногу в стремя, сел на коня и, низко пригнувшись, чтоб ветер не сорвал шапку, галопом догнал товарищей. Она долго глядела вслед ему. Не только печаль была у неё в глазах, но и удивление, потому что не понимала она, зачем он с такой поспешностью удаляется от неё, скача в стороне от всех остальных — будто бы нарочно, чтоб ей запомнилось, как безжалостно и нелепо он исчезает в морозной дали. Потом, не глядя ни на кого, она пошла в город. Больше они не встретились никогда.
Глава двадцать пятая
Несколько дней спустя, поутру, к небольшому домику в углу северного посада, затерянному среди столь же невзрачных избушек, складов и кабачков, подъехали два красивых молодых всадника в щегольских одеяниях. Они спешились, но один остался стеречь коней, а другой постучался и вошёл в домик. Сразу за дверью его церемонно встретила девушка, вид которой свидетельствовал о том, что её отвлекли от поварских дел. Она поклонилась гостю не слишком низко, но с утончённым изяществом, приложив узкие ладони одну к другой.
— Господин твой дома? — спросил вошедший очень высоким и звонким голосом, — он не занят?
— Ради тебя, госпожа посадница, он отложит любое дело, — сказала девушка. Указав Малуше на дверь одной из трёх комнат, она вернулась на кухню, где в печке что-то кипело и вкусно пахло. Даже не сняв полушубок, но стряхнув снег с зелёных сапог, Малуша прошла в указанную ей комнату.
Арфалах сидел за столом, спиной к бледному окну. Он что-то писал на листе пергамента, окуная перо в медную чернильницу. На сутулые плечи лекаря был наброшен старый тулуп. Слева от чернильницы на столе лежала ветхая книга, которую Арфалах иногда листал, чтобы делать выписки с той или иной страницы. Похоже было на то, что сириец ждал приезда Малуши и знал о том, что она заглянет к нему совсем ненадолго. Он даже не оторвался от своего занятия, когда скрипнула дверь. Конечно, взглянул, но мельком.
— Дяденька Арфалах, — сказала Малуша, дойдя лишь до середины маленькой комнатушки, — на пиру будет четыреста человек. А то и четыреста пятьдесят! У меня не хватит денег на угощения.
— А зачем же ты пригласила столько народу? — спросил сириец, невозмутимо поскрипывая пером, — если не умеешь считать, зашла бы ко мне! Мы бы обсудили всё это. Я тебя, кстати, ждал ещё вчера утром.
— Попробуй не пригласи хоть кого-нибудь! — жалобно вскричала Малуша, — это ведь Новгород! Здесь народ обидчивый и спесивый!
— Да, но уехал Всеслав. Ты хочешь сказать, девочка моя, что твои доходы не возросли?
Малуша утёрла рукавом нос и громко им хлюпнула.
— Арфалах, остались его приказчики! А они ещё сволочнее!
Сирийский врач отложил перо. В следующий миг Малуша смогла убедиться в том, что её визит не был неожиданностью. В кармане тулупа лежал большой кошелёк, набитый монетами. Арфалах швырнул этот кошелёк через стол не глядя, но двадцатитрёхлетняя госпожа северной Руси без труда сумела его поймать, сделав неплохой прыжок к потолку.
— У тебя всё? — спросил Арфалах, следя, как она суёт кошелёк в карман.
— Да, у меня всё. Имеешь ли ты какие-нибудь особые пожелания?
— Не имею.
Малуша выбежала на улицу, потому что там было очень холодно. Аникей, который держал лошадок, мог простудиться.
Пир состоялся через шесть дней. Госпожи Таисья, Мамелфа и Улиания разнесли от Пскова до Белоозера весть о том, что Роксана будет присутствовать на пиру. Роксана отказывалась. Боярыня Светозара по два часа каждый день валялась у её ног, Ульмир и Демьян пили с ней вино, а самые представительные купцы — Климята, Еловец и Мирослав, дарили ей драгоценности от торговой общины города. Они все говорили одно и то же: для пользы Новгорода, для единодушия и спокойствия в нём Роксана должна оказать посаднице милость, приняв от неё поклон. Роксана твердила, что она чувствует себя плохо. Ей отвечали, что отнесут её на руках, а через полчасика принесут обратно. В конце концов, она уступила, строго предупредив Светозару:
— Тварь! Ты моё терпение исчерпала. Учти, змея: если на пиру её и меня будут обсуждать как подруг, я тебе твой длинный язык завяжу узлом, а этой посаднице дам по заднице!
— Я сама ей дам по башке! — торжественно поклялась Светозара, — ты меня знаешь!
Итак, произошёл пир. На Большое кружечное подворье пришли все те, с кем зналась Роксана и кем никак не могла пренебречь Малуша. Бояр решили не приглашать — ни та, ни другая к ним расположена не была. Смотритель подворья, маленький армянин Давид, рассаживал приглашённых с тонкостью и умом — так, чтобы соседям и, что ещё важнее, соседкам, было о чём беседовать и на чём сходиться во мнениях. Он отлично знал новгородцев. Роксану он усадил, согласно её заранее выраженному желанию, с краешку, за простенком. Пришла Роксана в белом кружевном платье, почти прозрачных чулочках и башмачках, осыпанных жемчугом. Никаких иных драгоценностей, кроме этого жемчуга, на ней не было. Справа от египтянки сидел Ратмир, слева — Светозара в бордовом платье. Они втроём вошли через боковую дверь и сразу расположились в дальнем углу, за выступом. Вот поэтому их никто, кроме трёх всем известных сплетниц, всё всегда замечающих, не заметил. И они прятались целые полчаса. Так было угодно Роксане. Она действительно чувствовала себя неважно и приняла твёрдое решение ничего не пить и не есть. Ратмиру и Светозаре Давид велел подать угощение.
— Ты Давида не обижай, — шепнула Роксане на ухо Светозара, — попроси мёду, вина, телятинки с хреном!
— Я вовсе не голодна, — сказала Роксана и попросила яблоко. Совсем юная девушка принесла ей то, что она хотела. Боярыня в это время всё продолжала хвалить телятину с хреном и судаков под каким-то соусом, начинённых луком и трюфелями. Сама она, осушив с Ратмиром по чарке мёда, яростно уплетала молочного поросёнка, который был запечён в собственном соку. Слушая её, Роксана забыла про своё яблоко.
А застолье шло уже полным ходом. Распорядитель пира, ловкий купец по имени Велимир, вышел в середину — столы стояли вдоль стен, и предложил выпить за Новгород, самый лучший город на свете. Роксану он, конечно, заметил и подмигнул ей, а также и Светозаре. Когда все выпили и опять взялись за еду, Велимир спросил у Малуши, где госпожа Роксана. С тем же вопросом к ней обращались и остальные гости. Не зная, что отвечать, она послала Добрыню к боярыне Светозаре. Но только не в дальний угол, а в терем. Тем временем, виночерпии вновь наполнили чаши, и Велимир стал произносить тост за здоровье князя. Он говорил так торжественно, что Топтыга, сидевший среди танцевальных девок и музыкантов, решил ему поклониться. Лелюк не смог его удержать. Все, ясное дело, начали хохотать, когда косолапый любимец Новгорода, вразвалочку подбежав к Велимиру, стал ему низко кланяться. Тост был сорван.
— Друг мой, Топтыга! — громко сказал Велимир, хлопнув шалуна по загривку, — ты мне сейчас оказываешь медвежью услугу!
— Наоборот! — ещё громче выкрикнула другая шалунья, Таисья, — теперь уж великий князь узнает о том, что некий купец по имени Велимир его прославлял! А ну, попляши, Топтыга!
— Пляши, Топтыга, пляши! — смеясь, подхватили другие гости. Все они выпили ещё только по две-три чаши, но очень уж был хорош весёлый медведь! Лелюк заиграл на дудочке, и Топтыга начал плясать, старательно приседая и разводя когтистые лапы. Тут же к нему присоединились четыре девушки, для которых танец всегда был в радость. Всего таких было сорок, но остальные побаивались медведя. И, кстати, были отчасти правы — Топтыга очень обиделся. Он решил, что девушки пожелали его затмить. Сделав такой вывод, он жалобно заревел, и — побежал жаловаться Роксане, лучшей своей подруге. Она всё время подкармливала его в тереме боярыни. Добежав до её стола, он остановился и продолжал реветь, раскачиваясь на задних лапах. Четыреста человек умирали со смеху.
— Ай, Топтыга! — с горечью повторила Роксана слова купца Велимира, — ты мне сейчас оказываешь медвежью услугу!
Она дала зверю яблоко. Тот его немедленно съел. Но не успокоился, хоть к нему уже подбежали его хозяин Лелюк и четыре девки, виновницы его гнева. Вышли из-за стола и Ратмир с боярыней. Вдруг одна из плясовых девок, в которой зоркая Светозара тотчас узнала Ингу, горничную врача Арфалаха, сделала шаг назад и, всплеснув руками, крикнула на весь терем:
— Да она здесь! Госпожа Роксана, ты здесь!
— Да, Роксана с нами! — напряг свою могучую глотку и Велимир, чтоб никто не думал, что он мог здесь о чём-то не знать или упустить из виду какую-нибудь деталь. Никто бы, конечно, так не подумал и без его старания. До него ли всем сейчас было? Хохот сменился полным безмолвием. Перестал шуметь и медведь. Его успокоили калачом, оттащили в угол и посадили на цепь. А потом все радостно встали со своих мест и, не обращая внимания на попытки распорядителя пира всё организовать и устроить, шумной толпой двинулись к Роксане, вновь называя её царицей. Впереди всех шла Малуша, казавшаяся княжной пятнадцати лет в узкой длинной юбке и бархатной безрукавке поверх рубашки с широкими рукавами. Она несла на подносе чашу вина. Путь любезной девушке аккуратно прокладывали дружинники, что пришли на пир вместе с нею. Лицо Малуши было озарено таким удовольствием, что Таисья, Мамелфа и Улиания не сдержались и снова начали хохотать, а бедная Светозара зажала ладонью рот. Роксана, тем временем, поднялась и вышла из-за стола навстречу своим восторженным обожателям. Но она была так бледна, что Ратмир счёл нужным взять её под руку. Все участники пира, вблизи увидев её лицо, поверили ей, когда она заявила, что от вина её может сразу стошнить.
— Только пригуби! — взмолилась Малуша, с полупоклоном протягивая ей чашу на золотом подносе, — за Новгород! И за Киев! За Святослава!
— Роксанка, да сделай ты эти три глотка, — выдохнула шёпотом Светозара, — она потом допьёт остальное! Если откажется, я ей дам кулаком по морде! Ты меня знаешь!
Сотни людей, столпившиеся вокруг Роксаны, опять притихли, гадая, что она будет делать. Она кивнула и улыбнулась. Чаша была немалая, и Ратмир помог египтянке её держать. Роксана послушно сделала три глотка и передала чашу Малуше. Та разделила оставшееся вино с боярыней Светозарой. И сразу же после этого терем вновь наполнился шумной радостью. И торговцы, и мастера, и все их любовницы вместе с жёнами, и заморские гости, и плясовые девки, и музыканты, не отходя от Роксаны, велели подать им чаши, чтоб дружно за неё выпить. Слуги забегали, заметались. Как только всё было подано и опять стало тихо, Ульмир по просьбе своих товарищей начал говорить тост. Окончил он его так:
— Госпожа Роксана! Мы, новгородцы, просим тебя прямо нам сказать — что мы должны сделать, чтоб ты осталась с нами навеки?
— Дайте мне яблоко, — попросила бледная оживительница камней, — мне дали одно, но я угостила своего друга.
— И ты останешься?
— Я останусь, Ульмир! Останусь.
Под гул восторга одна из девушек принесла большое красное яблоко, и Роксана вгрызлась в него белыми зубами. По её пальчикам потёк сок. Пока все её друзья и враги осушали чаши, к ней подошёл Давид. Он поцеловал её руку и предложил занять более почётное место. Она не стала противиться. Светозара опять уселась с ней рядом. А вот Ратмир ушёл, сославшись на головную боль и усталость. Вместо него, вечно одинокого волка, справа от египтянки мигом расположились три хитрые лисы — Таисья, Мамелфа и Улиания. И она пила с ними мёд, и громко смеялась над их пустой болтовнёй, и слушала в тишине добрые слова про себя, когда у кого-то созревал тост. Красивые речи произнесли Светозара, Демьян, Мирослав, Климята и прочие новгородцы. Потом Роксана исполнила очень быстрый моравский танец под гусли, сперва велев двум самым тощим девушкам снять с неё башмачки, украшенные жемчужинами, и взять эти башмачки себе. Для неё играли три самых лучших в городе гусляра. Так как все глядели только на её ноги, во время танца ещё более прекрасные, никто даже и не заметил, как через боковую дверь вернулся в кабак Добрыня. Склонившись к уху Малуши, он что-то ей прошептал. Она изменилась в лице и тихо спросила, повернув голову:
— Как такое возможно? Кто мог опередить его на два дня?
— Гонец из Смоленска.
— Зачем он прибыл сюда?
— Он ехал не в Новгород, а в Изборск. Лидул ему приказал завернуть сюда и сказать, что Ветер повредил ногу. Там оказался опытный человек, который считает, что через пару дней конь будет здоров.
Малуша опять уставилась на Роксану. Три гусляра уже для неё играли другую музыку, от которой веяло зноем далёкой магометанской Азии. Изумительные глаза египтянки сделались влажными и сияющими. Поднявшись на пальцы ног и с неописуемой грацией вскинув руки над головой, она закружилась в восточном танце. Такое было для Новгорода в новинку. И все участники пира, заворожённые необыкновенным, чувственным зрелищем, были очень возмущены, когда Светозара по пьяной дурости влезла и всё разрушила в один миг. Ей, видите ли, приспичило выпить с Роксаночкой! Гневным визгом остановив гусляров, она подбежала к ней с кубком мёда, и две красавицы выпили. После этого Светозара за руку потащила свою подругу к столу, весело крича:
— Хватит танцевать! Нам надо поговорить о важных вещах!
— Гусляры, играйте! — требовала Роксана, перебирая ногами против желания, как коза на привязи, — дудочники, свистите! Девки, пляшите!
Сильная Светозара решительно усадила её за стол и сама уселась. Давид, смеясь, лично наливал трём остальным сплетницам квас. Они уже были слишком пьяны. А посреди терема, вняв призыву Роксаны, стали плясать не только босые кабацкие вертихвостки, но и приличные горожанки в дорогой обуви. Их любовники и мужья, которым всё это после восточного танца было неинтересно, начали обсуждать друг с другом свои дела. Иные о чём-то и договаривались, скрепляя договорённости ковшом браги.
— Я тоже замуж хочу, — снова закривлялась Таисья, когда Давид отошёл, — Роксанка, найди мне мужа!
— Где она мужа тебе найдёт? — спросила Мамелфа, брезгливо нюхая квас, — мужья — не грибы, не растут в лесу. Если бы росли, я бы набрала корзинку-другую крепеньких подосиновиков со скользкими красненькими головками!
— А вот я поганки больше люблю, — гнусно отличилась и Светозара, — есть у меня целых три поганки! И есть одна сыроежка. Сырые яблоки жрёт! Я предпочитаю печёные.
— Ай, боярыня! — со стыдом закрыла руками мордочку Улиания, — как ты можешь произносить подобные глупости? Не поганка я, а волнушка! Меня волнует всё, что я вижу — и ягоды, и грибы, и яйца, и курицы!
— Вас, паскуды, мало лупили палкой по лбам и за уши драли! — с яростью поднялась Роксана из-за стола, — Светозара! Дрянь! Ты меня сюда притащила для этого разговора, сволочь бесстыжая? Дома тебя ждёт трёпка!
Она опять пошла танцевать, велев гуслярам и девушкам выпить браги и продолжать дело так, чтобы весь кабак ходил ходуном. Боярыня Светозара вскоре к ней присоединилась. Они занимались танцами, делая передышки на пару глотков вина, весь остаток дня и почти всю ночь. От них невозможно было оторвать глаз. Жена Судислава, имевшая тонкий слух и недурной голос, иногда пела для пущего куража, а Малуша взвизгивала. Ульмир и Демьян, которых Ратмир попросил приглядывать за Роксаной, даже и не заметили, как настало утро. Никогда в жизни не доводилось им получать столько удовольствия от работы.
Глава двадцать шестая
Домой Роксана и Светозара вернулись после зари. Они ничего не видели и не слышали. На обеих было по одному башмачку — боярыня поделилась с Роксаной обувью. Спать они улеглись на одной кровати. В полдень Агарь растолкала их.
— Поднимайтесь, — грубо сказала она, когда они застонали и заморгали, — вставайте, или я вас окачу ледяной водой! Вы меня убьёте потом, если я сейчас вас не подниму.
— Что произошло? — мучительно двигая языком, спросила боярыня, — что случилось?
— Умер Топтыга. Его сейчас увезут.
Топтыги не стало вскоре после рассвета. Умер он в тереме Светозары, куда Лелюк привёл его ещё вечером. Там медведю сразу сделалось плохо. Всю ночь Лелюк с помощью Агари, Прокуды и других слуг боролся за его жизнь. Медведь умирал очень тяжело. Но он не издал ни одного стона — только глядел и глядел на своего друга сквозь пелену непрерывных слёз. И часто дышал. За восемь часов Лелюк стал седым.
Когда две плясуньи вышли на улицу, там лениво мела метель. Топтыгу уже погрузили в сани. Их запрягли старенькой лошадкой, с которой он был в приятельских отношениях. За предместьями, на крутом берегу Чернавки, вырыли яму. К ней провожали Топтыгу его друзья. За санями шли две или три сотни людей, несколько собак и кот Светозары. Впрочем, надо сказать, что кот всё-таки сидел на плече Прокуды. Лошадку вёл в поводу самый непутёвый в Новгороде старик, который имел прозвище Репей. Он всех любил донимать своей болтовнёй, и только Топтыга мог его слушать до бесконечности. А Лелюк не пошёл хоронить Топтыгу. Никто его и не звал. Всем было понятно, что он не выдержит. Он остался сидеть на лавке, закрыв руками лицо.
Под карканье воронья огромный, мохнатый труп опустили в яму. Когда три конюха, взяв лопаты, стали его забрасывать мёрзлой глиной, все так внимательно наблюдали за их работой, будто они кроили царский наряд, а не засыпали могилу. Многие женщины плакали. Среди них была Светозара. Без удивительного медведя жизнь в её тереме становилась совсем иной, как и во всём Новгороде. Могила была засыпана. Вырос холмик величиной с Топтыгу. Только тогда все его друзья задумчиво повернулись. И вся их грусть за один лишь миг превратилась в ужас.
Роксана, стоявшая вдалеке, около саней, теперь там лежала. Рухнула она на спину, во весь рост. Глаза у неё страшно закатились. Были видны лишь одни белки. Лицо было очень бледным. Лошадь ещё пыталась пятиться от неё, и это могло означать, что она упала вот только сию минуту. К Роксане бросились все. Но над ней присели на корточки лишь Прокуда, боярыня и Агарь. Они стали приводить её в чувства, хлопая по щекам. К великой всеобщей радости, щёки сразу начали розоветь. Потом и зрачки вернулись на место. Взгляд прояснялся медленнее. Но всё же было заметно, что пелена сползает с него. И вот, наконец, все друзья Топтыги смогли вздохнуть с облегчением, вновь увидев живые глаза Роксаны.
— Роксанка, ты не ушиблась? — спросила плачущим голосом Светозара, гладя её дрожащими пальцами по лицу, — тебе стало дурно?
Роксана несколько раз схватила ртом воздух, один раз выдохнула и шёпотом попросила воды. Боярыня пропихнула между её зубами пригоршню снега, а дед Репей достал из кармана бублик. От бублика египтянка вежливо отказалась, снег проглотила. Ей стало немного лучше. С помощью Светозары и её девушек у неё получилось подняться на ноги. Но, увидев её решимость пуститься в обратный путь, все дружно сказали, что этот путь госпожа Роксана проделает на санях, и никак иначе. Ульмир, впрочем, пригрозил, что если она откажется, он её понесёт, взвалив на плечо, и тогда жена убьёт его кочергою. Роксана, хорошо зная жену Ульмира, сразу уселась в сани. К ней присоединились Таисья, Мамелфа и Улиания. Светозара шагала рядом. Она присматривалась к Роксане, которая начала болтать с тремя озорницами, и к концу дороги не сомневалась, что с египтянкой случился обычный обморок. Остальные думали так же. А дед Репей заявил, что кабы его вчера пригласили на этот пир, Роксане досталось бы меньше выпивки, и тогда всё было бы хорошо, да, впрочем, и так неплохо.
Неплохо было до вечера. Всем запомнился этот вечер. Перед обедом четыре сплетницы и Роксана вместе с Агарью вошли в коморку Лелюка, чтобы его проведать. Седой Лелюк казался вполне спокойным. Он отвечал на вопросы, ясно и прямо смотрел в глаза. Когда Светозара дёрнула его за нос, чтоб подбодрить, он поцеловал её руку. Но у него в руках была цепь с ошейником. И Лелюк держал её так, будто его друг сидел возле лавки. Агарь решила остаться с ним. Она попросила боярыню обойтись пока без неё. Боярыня согласилась, поскольку горничных девок было с полдюжины.
За обедом Роксана грустно пила со сплетницами вино в память о Топтыге, ела блины и кашу с грибами. Потом она ушла спать. Через два часа сплетницы решили на всякий случай взглянуть, всё ли с ней в порядке. Гурьбой ввалившись к ней в комнату, они сразу оцепенели на месте. Роксана громко хрипела, в одной рубашке стоя на четвереньках перед кроватью со сбитой простынью. Изо рта египтянки лилось что-то очень чёрное, с кровью. Несчастную кое-как опять уложили. И оказалось, что всё лицо её стало чёрным. Глаза Роксаны от боли едва не лопались. Говорить и даже стонать она не могла, а только хрипела. Подруги подняли крик. Прибежали слуги. Послали за Арфалахом.
Гонец, отправленный к лекарю, должен был пересечь Торговую площадь. При этом он не молчал, и раньше врача к Роксане примчались другие люди. Сбежалось почти пол-Новгорода. Громадных размеров терем не мог вместить всю уйму посадских и горожан, встревоженных страшной вестью. Они толпились на лестницах, во дворе. Одни перешёптывались, другие почти кричали, что это — яд. Так как Светозара, Таисья, Мамелфа и Улиания могли делать только одно, а именно — выть от ужаса, главной в доме стала Агарь. Она не могла одна справиться с Роксаной, которая начала метаться. Пришлось громко звать на помощь. Но подпустить к Роксане мужчин было невозможно, ибо она рвала на себе рубашку. Служанки, видя испуг своей госпожи, боярыни, не решались притрагиваться к больной. На помощь Агари пришли четыре богатые горожанки, среди которых была и жена Ульмира. Они удерживали страдалицу до тех пор, пока не пришёл сириец. Мельком взглянув на лицо Роксаны, он влил ей в рот какую-то жидкость из оловянного пузырька. Сразу после этого тело египтянки обмякло. Она перестала биться. Её ресницы сомкнулись, и хрип стал тише. Чуть погодя он сменился ровным дыханием.
— Она спит? — спросила Агарь.
— Да, она уснула. Я усмирил её боль очень сильным снадобьем. Оно будет действовать долго.
— Что с нею произошло? — спросила Таисья, вытерев слёзы, но продолжая всхлипывать. Остальные три сплетницы говорить пока не могли.
— Не знаю, не знаю. С медведем творилось нечто похожее?
— Да, — сказала Агарь, — но он так не бился!
— Всё правильно, люди чувствуют боль острее животных. Возможно, он её заразил какой-то болезнью, мне неизвестной. Она ведь его кормила прямо из рук?
— Не она одна! Весь Новгород с ним дружил!
— Она египтянка. У неё слабенький организм.
— Что с ней теперь будет? — внезапно раздался голос боярыни Светозары. Он прозвучал из дальнего угла спальни, в который она забилась. За окном было уже темно, и свеча, горевшая на столе, не роняла свет в этот угол. Пристально поглядев в темноту, Арфалах ответил:
— Не знаю. Она проспит до утра. Если завтра боли вернутся к ней с меньшей силой, то можно будет надеяться, что она пойдёт на поправку. Если же они совсем не вернутся, она умрёт.
— Умрёт? Арфалах! Надеюсь, ты здесь останешься на ночь? — сложила руки Агарь.
— Нет, это бессмысленно. Она будет спать до утра. Завтра я приду.
Арфалах ушёл. С ним вместе ушли четыре богатые горожанки. Им не терпелось всем рассказать, каким теперь стало лицо Роксаны и что с нею происходит. Боярыня Светозара вышла из своего угла и села за столик. К ней присоединились её подруги. Они уставились на Роксану. Роксана крепко спала, свистя своим тонким носом. Трепетный огонёк свечи бросал слабый свет на её лицо. Оно было страшным, неузнаваемым. Постояв, Агарь отправилась поглядеть, чем занят Лелюк. И настала ночь.
Глава двадцать седьмая
Никто в Новгороде не спал этой ночью. Предполагая, что египтянка умрёт, многие бояре и некоторые купцы решили к ней не наведываться. К чему было лишний раз без всякой необходимости выставлять себя в дурном свете перед Малушей? Принять за истинную монету их примирение на пиру мог только глупец. И сама Малуша, узнав о страшном событии, заявила гонцу, что она, мол, чувствует себя ещё хуже, так что пускай Роксана сама её навещает. Но прочие новгородцы буквально со всех сторон устремились к терему Светозары и обступили его в тихом ожидании новостей. Протиснуться в терем было нельзя. В нём столпились те, кто прибежал сразу. Эта осада терема продолжалась бы до утра, если бы на месте событий не появились три решительных человека — Ульмир, Демьян и Ратмир. Они вошли в терем. Куда они могли не войти? Переговорив с боярыней и взглянув на Роксану, они сказали собравшимся, что больная чувствует себя лучше, что она спит и будет спокойно спать до утра. Этим троим людям все новгородцы полностью доверяли. Они немедленно разошлись. Около распахнутых ворот терема разместились только две дюжины кузнецов и плотников, превосходно вооружённых и очень тепло одетых. Не сомневаясь в том, что против Роксаны составлен заговор, работяги Новгорода решили не оставлять её без охраны ни днём, ни ночью.
Лицо Роксаны внушило трём храбрецам настоящий трепет. Четырём сплетницам было проще. Они уже крепко выпили. И они сидели рядом с Роксаной, слушая её бред. Еле шевеля языком, она беспорядочно вспоминала всю свою жизнь. Такое нельзя было пропустить!
Ульмир, Демьян и Ратмир сели пить вино в другой комнате. Им пора было обсудить обстановку в городе, потому что она внушала тревогу. На середине стола горела свеча. Бочонок с вином стоял на полу. Пили из ковшей, помалу, не чокаясь, словно это были уже поминки.
— Она отравлена, — заявил Ульмир, сказав, что винишко кислое, — и Топтыга тоже отравлен. Их отравил Арфалах.
— Это не докажешь, — сказал Ратмир, — а без доказательств мы ничего с ним не сделаем. Его слишком все уважают.
— Запросто сделаем, — возразил Демьян, — уж слишком всё очевидно. В Новгороде, конечно, есть дураки, но их не так много.
— И что тебе очевидно?
— То, что Малуша сдружилась с ним. Он сириец, а госпожа Роксана всегда стояла сирийцам поперёк горла. Ты это знаешь. И Святослав это знает.
— Ну, предположим. Что дальше? Вы предлагаете поднять город против Малуши? Ведь она правда спелась с этим сирийцем! Боюсь, что князь это не одобрит.
— Пускай он сам с нею разбирается, — раздражённо сказал Ульмир, — а мы предлагаем больше не подпускать к Роксане сирийца.
— Я его сам отсюда спроважу, как только он подойдёт! Ну, а что ещё? Говорите прямо.
— А разве мы хоть когда-нибудь говорили криво? — пожал плечами Ульмир. Прислушавшись к тишине за окном и переглянувшись с Демьяном, он продолжал: — Надо объяснить Святославу, что если он не накажет врагов Роксаны, мы не удержим Новгород. Полтораста тысяч людей будут с топорами отстаивать свою правду.
— Какую правду, Ульмир?
— Свою, новгородскую! Госпожа Роксана — у нас в гостях. Малуша считает себя хозяйкой. Первая нам мила, а вторая — нет.
— Такая же правда и у меня, — кивнул головой Ратмир. Они втроём выпили — воин, кузнец и плотник.
Настала полночь. Над Новгородом стояла луна. Было очень тихо по всему городу. Даже буйные завсегдатаи кабаков пили за Роксану, помня о том, что ей сейчас плохо. И им от этого было горестно. Даже самые неуёмные уличные певцы шли из кабаков домой молча. Какое может быть пение, если в небе меркнет звезда, глядя на которую забываешь про всё на свете? Как это было страшно! Как грустно! Своя, особенная печаль терзала той ночью всех нехороших девушек Новгорода. Ещё бы! Они наведывались к Роксане чаще, чем добры молодцы, и хлестали с нею вино ночи напролёт, и даже сама боярыня Светозара при египтянке не смела глядеть на них свысока! Роксана была им самой лучшей подругой.
Из спальни вышла Таисья. Она была босиком. Молоденькая вдова сняла свои башмачки с высокими звонкими каблучками, чтоб не тревожить больную.
— Она всё зовёт его, — сказала Таисья трём собеседникам, безотрадно глядевшим на огонёк восковой свечи. Они встрепенулись, услышав слова красавицы.
— Бредит? Зовёт своего Рагдая? — спросил Ульмир.
— А кто её знает, кого она там зовёт! Говорит: «Приди, свет моих очей!» И руки протягивает к нему. Не знаю, к кому. Пытается приподняться.
— Она, наверное, видит Бога, — предположил Ратмир.
— Может быть. Но только зовёт она человека, которого очень любит. Сильнее жизни своей.
— Уж лучше было бы мне на свет не родиться, чем это видеть и слышать, — вздохнул Демьян. Таисья вернулась в спальню.
А там свеча на столе уже догорела. Роксана не умолкала, но её речь делалась всё бессвязнее. Невозможно было смотреть на её лицо в прозрачных ладонях месяца. За столом устроились Светозара, Мамелфа и Улиания. Три прелестные головы этого дракона, отяжелевшие от вина и чужих секретов, были приткнуты к столу. Но дракон имел даже и не три головы, а целых четыре, притом четвёртая была самая хитроумная. Таким образом, всё чудовище, надоевшее всем, полностью уснуло лишь в ту минуту, когда к столу пристроилась для ночного сна и Таисья.
Когда забрезжил рассвет, Роксана очнулась. Она открыла глаза и всё поняла. Но ей было жаль будить своих милых сплетниц, сопевших носами в стол. И, пока светало, она безмолвно о чём-то думала. Но вот тихо открылась дверь, и вошла Агарь. Увидев при дневном свете лицо Роксаны, она всплеснула руками.
— Ай, госпожа! Да как ты опять прекрасна!
— Тише, Агарь, — шепнула Роксана и приложила палец к губам. Но поздно — четыре части дракона уже подскочили так, будто их кольнули сквозь лавку шилом. Поднявшись на ноги, они дико уставились на Роксану. А как им было поверить своим глазам, заспанным и красным? Утренняя заря действительно стёрла с лица Роксаны всю черноту. Лицо это было прежним. Только глаза египтянки стали, казалось, ещё темнее. Но она весело улыбалась. Произошло чудо из чудес. Надо было это признать.
— Роксаночка, ты здорова? — воскликнула Светозара, кинувшись к ненаглядной своей царице и положив ладонь ей на лоб, — как ты себя чувствуешь? Ты голодная? Тебе что-нибудь принести?
— Чистую рубашку, — застенчиво попросила Роксана. И точно — были на ней лишь обрывки ткани, пропитанные предсмертным потом. Переглянувшись, пять изумлённых девушек разом выбежали из комнаты. Но вернулась вскоре одна только Светозара с чистой рубашкой. Три сплетницы и Агарь, разбудив Ратмира и двух его собутыльников, прикорнувших в комнате у Лелюка, бросились вместе с ними сводить с ума мрачный Новгород. Ратмир, впрочем, на один миг сунул нос в комнату Роксаны, желая удостовериться, что не врут болтливые курицы. Светозара выставила его. Она помогла Роксане переменить рубашку. Потом она спросила её, действительно ли не нужно подать ей завтрак.
— Нет, я не голодна, — сказала Роксана, опять откинувшись на подушки, — но, может быть, ты позавтракаешь?
— Потом! Сейчас я пока должна сидеть здесь, с тобой. Мне все так сказали.
С шутливой важностью задрав нос, Светозара села на край постели. И две подруги начали разговаривать, взявшись за руки. Они весело обсудили пир. Но им пришлось вспомнить также о том, что произошло с Топтыгой.
— Сириец думает, что медведь во всём виноват! — вскричала боярыня, — представляешь, какой дурак?
— Напрасно ты видишь в нём дурака. Топтыга, конечно же, был отравлен. Я, дрянь, дала ему яблоко! Не могла догадаться, дура, что в этом яблоке — яд!
Боярыня побледнела.
— Роксанка, а ты вчера затылком не стукнулась? Как такое возможно?
— Для отравителей всё возможно. Они, я слышала, могут пропитать ядом даже орехи сквозь скорлупу.
— Так значит, и ты отравилась яблоком?
— Да. Но только они не учли того, что вся моя кровь пропитана ненавистью. А это — худший из ядов. Любой другой для меня не будет смертельным. А вот Топтыга был чист и кроток душой. Поэтому он и умер.
Боярыня призадумалась. Ей хотелось выпить вина, и она гадала, стоит ли это делать. Что, если вдруг захочется и Роксане? Можно ли ей сейчас?
Тут как раз пришёл дед Репей. Впустила его Прокуда, сперва спросив разрешения. Старый хрен притащил Роксане вчерашний бублик и имел наглость сказать, что ничего больше у него нет, а чем-нибудь угостить госпожу Роксану он непременно обязан, как её лучший друг. И пришлось Роксане съесть этот бублик, а Светозаре — налить хитрецу вина. При этом она и сама сделала глоточек. Когда дед Репей убрался, Прокуда вспомнила:
— Там ещё пришла Инга, служаночка Арфалаха! Она принесла лекарство. Впустить её?
— Высечь розгой, — распорядилась боярыня, — с голой жопой вышвырнуть за ворота и следом спустить собак.
Прокуда кивнула. Но, потянувшись к двери, она опустила руку и нерешительно потрепала свою прелестную чёлочку.
— Что ещё? — прикрикнула Светозара.
— Посадница там пришла! Госпожа Малуша! С ней — пять бояр. Они госпожу Роксану видеть желают, чтобы поздравить её с чудесным выздоровлением. Что, впустить их? Или не надо?
— Распорядись, чтоб конюхи их всех вытолкали взашей, — бросила Роксана, — скажи, что я приказала. Топтыгу на них спусти.
— Но Топтыга умер! — испуганно заморгала Прокуда.
— А разве я сказала, что он живой?
— Угу. Поняла. А что мне сказать прочим новгородцам, желающим тебя видеть? Среди них — плотники с кузнецами, которые стерегли наш терем всю ночь. Сейчас им на смену пришли другие.
— Всех плотников с кузнецами вели немедленно угостить в трапезной палате, — вновь раскомандовалась боярыня, — угостить хорошо, чтоб были довольны! А остальным передай, что Роксане надо помыться, одеться, прихорошиться. Скоро она к ним выйдет.
— Всё передам! — весело вскричала Прокуда и убежала, даже не закрыв дверь. И этим вскоре воспользовались Таисья, Мамелфа и Улиания, взбудоражившие весь Новгород. Они, впрочем, вломились бы и в закрытую. Начали три подруги с того, что пустились в пляс, хохоча от радости — так им было приятно увидеть бледное, но красивое и живое лицо Роксаны. А Светозара, державшая её за руку, не была так довольна. Руки Роксаны были горячими, очень слабыми. Её тело ещё боролось с болезнью. Но ей было очень весело. Три паскудницы заразили её своим ликованием. Наоравшись и наплясавшись, они уселись. Теперь им было необходимо любой ценой выпытать у бедной Роксаны, кем она бредила ночью.
— Ночью? — переспросила Роксана под вопли Инги, которые доносились со стороны конюшни, — вот уж не помню! Если человек бредит, то это, значит, уже другой человек. Совсем не такой, какой наяву. И эти два человека друг с другом никак не связаны. Отвяжитесь от меня, дуры!
— Враньё, — махнула рукой Таисья, — сказки! Ври больше!
— Брехунья! Тьфу! — скорчилась Мамелфа. А Улиания от великой обиды хотела встать и уйти, да сразу и передумала. Инга стихла. Но вскоре визг её зазвучал опять и стал удаляться, сопровождаемый лаем своры собак.
— Да Рагдаем бредит она, Рагдаем! — сердито вскрикнула Светозара, — что вы пристали к ней? Кем ей ещё бредить, кроме него?
— Нет, пусть признаётся! — орали три ненормальные, — мы хотим, чтоб она призналась! Что она тут наводит тень на плетень?
Около полудня Роксана, накрыв себя одеялом, всё-таки приняла кузнецов и плотников, охранявших её всю ночь. Они целый час говорили с нею о том, что Новгороду посадники не нужны, и будет отлично, если она возьмёт в свои руки денежные дела Новгорода с Киевом. Светозаре эта идея понравилась очень сильно. Перебивая друг дружку, они с Роксаной развеселили и обнадёжили мастеров. Под конец беседы последних вытеснило большое количество проституток. Они вели себя ещё более разнузданно, чем боярыни. Ни Прокуда, ни конюхи не смогли их остановить. Ветреные девушки принесли Роксане вина. Роксана и Светозара начали их ругать да бить чем попало. Внезапные посетительницы, как водится, не остались в долгу.
После их ухода четыре сплетницы поняли, что Роксана не проживёт этот день. Её облик, к счастью, больше не изменялся, а вот дыхание почему-то сделалось затруднённым. Ей не хватало воздуха. Еле-еле произнося слова, она стала жаловаться на боль в животе и слабость. Но самое непонятное начало твориться с глазами. Зрачки вдруг сузились. И они меняли свой цвет — то делались совсем чёрными, то светлели. Поняв, что дело идёт к концу, сплетницы пустили к ней новгородцев. Но не толпой, а малыми группами. Они сами остались в комнате, за столом. И они глядели, как работяги и музыканты, пьяницы и купцы, примерные жёны и шаловливые девки о чём-то спрашивали Роксану, которую лихорадило и знобило под одеялом, передавали друг другу её слабеющий шёпот и целовали её беспомощные, прекрасные руки, а после этого уходили очень стремительно, чтобы дать возможность войти другим. Четырёх подруг раздражала эта сопливая торопливость. Зачем было отворачиваться и прятать глаза, зачем было выбегать? Что в эти минуты могло быть ей непонятно? Она, конечно же, лучше всех понимала всё.
— Что с нею творится? — шёпотом спросила Таисья у Светозары, — она ведь шла на поправку!
— В ней недостаточно ненависти, чтоб выжить, — ответила Светозара, — она переоценила себя.
Ульмир и Демьян пришли со своими жёнами и детишками. Приглядевшись и всех узнав, Роксана напомнила двум друзьям, что дала им слово остаться в Новгороде навеки. Кузнец и плотник не отвернулись от неё сразу. Может быть, потому, что даже и не заметили своих слёз. Они не могли пробыть около Роксаны дольше минуты — она уже теряла сознание, а желающих с ней проститься было ещё полно. Последним вошёл, когда уже зажгли свечи, совсем ещё молодой, но страшный в своей усталости человек с недельной щетиной на подбородке. Его хазарская шапка, судя по её виду, не раз служила ему подушкой в лесу и в поле. Кривой сарацинский меч, который висел у него на поясе, был достоин руки султана. На шпорах и даже на сапогах вошедшего была кровь. Подбежав к кровати, молодой воин бросился на колени, припал лицом к груди умирающей и заплакал, сжав пальцами её плечи. И вдруг она — вся смертельно бледная, с угасающими глазами, уже, казалось бы, не способная говорить, задала вопрос:
— Неужели ты прискакал на Ветре?
— Да, — был ответ. И четыре сплетницы сразу поняли всё. Она, умирая, бредила им. Душа к ней вернулась ровно на одни сутки, чтобы дождаться его. Он чуть не загнал Ветра, чтобы в двадцать шесть лет сделаться седым, как Лелюк. Ветер захромал, но остался жив. Душа оживительницы камней взлетела на небеса прямо из объятий его наездника. Он всю ночь, до рассвета, сжимал в объятиях её труп. Она умерла прекрасной. Так завершилась история египтянки Роксаны, которая оживляла каменные сердца.
Книга вторая
Мёртвые сраму не имут
(Где твой свет, Иоанн-патрикий?)
Часть пятая
Империя горит
Глава первая
К концу лета 969 года столица Сирии, Антиохия, всё ещё не была взята Никифором Фокой. Но, тем не менее, в это время произошла серьёзная перегруппировка ромейских войск. Две фемы были перемещены на Босфор, а сорокатысячный конный корпус под предводительством Александра Ликурга отправился через Фракию на Балканы. Никифор Фока ослабил свои позиции на сирийском фронте, так как предвидел скорое возвращение на Дунай Святослава. Русскому князю нечего было делать в Киеве, потому что в июле умерла Ольга, которая умоляла своего сына сперва дождаться её кончины, а уж потом начинать новую войну. Похоронив мать и разделив Русь между сыновьями, старшему из которых было одиннадцать, Святослав с громадными силами двинулся вдоль Днепра на юг. Он твёрдо решил нанести смертельный удар империи. Под его знамёнами собралось более ста тысяч отборных всадников. Ядром армии, как и прежде, была дружина. Кроме неё, в поход выступили полки из Новгорода, Пскова, Смоленска, Переяславля, Белгорода, Чернигова, а ещё новые союзники — печенеги. Этих воинственных степняков примкнуло к русскому князю примерно двадцать пять тысяч. Их предводителем был Арсаф, весёлый молодой хан. Он расположил к себе Святослава своей безмерной склонностью к пьянству и дурной удалью. Вместе с этим лихим рубакой ордою руководили два его свойственника, Илдей и Темир.
А что же происходило в Болгарии? Там всё было очень печально для Святослава. Двадцатитысячный гарнизон варягов и угров, оставленный в Переяславце, ещё год назад заскучал. Ни в женщинах, ни в вине недостатка не было. Но отсутствовало другое — возможность, как говорится, плечи размять. Начался грабёж. Грабили не только купцов, которые торговали в городе, но и жителей. Пострадали многие девушки. Каждый день случались кровопролитные столкновения. Переяславцем пьяные союзники Святослава не ограничивались. Они совершали рейды и по другим городам. Конечно, в этой связи любовь дунайских болгар к Святославу начала таять. Вскоре она исчезла совсем. Всеведущий Лев Мелентий не мог этим не воспользоваться, и в северную Болгарию начали прибывать под видом купцов очень обаятельные и ловкие люди. Они бесплатно снабжали жителей Подунавья оружием и доспехами, прося их всё это припрятать до того дня, когда к Переяславцу подойдёт Александр Ликург. Людей этих было много. Они не только раздаривали оружие, но и мастерски обучали молодых пахарей им владеть. Очень скоро прибыл и семитысячный отряд воинов из болгарской столицы. Это была гвардия Бориса — его последний резерв, если не считать дворцовой охраны.
Вот почему Святослав, приблизившись в сентябре к Переяславцу, встретил под его стенами два десятка подразделений ромейского образца, сформированных из полутораста тысяч конных и пеших воинов. Эта хорошо подготовленная, отлично вооружённая армия заняла все подступы к городу. Возглавлял её опытный стратег из Константинополя, Александр Ликург. Ударную часть болгарско-ромейской армии составляли сорок тысяч схолариев, облачённых в несокрушимую сталь.
Как же экспедиционный корпус ромейских войск занял Переяславец? Очень просто, без боя. Когда он подошёл к городу, ни варягов, ни угров не было в нём. Они спешно отступили к устью Дуная и опять заняли полуостров на его северном берегу, напротив Видина. Город они разграбили, а затем принялись грабить корабли. Причина их отступления была очень проста. Калокир, который вот уже целых полтора года не покидал Преслав, с трудом пресекая попытки константинопольских дипломатов взять в свои руки молоденького царя Бориса, к сентябрю понял, что его миссия терпит крах. Он уже давно знал о том, что северная Болгария поднимается против русского князя. Старания Калокира через гонцов повлиять на Эрика, Харальда и Михася успеха не возымели. Варяги с уграми продолжали бесчинствовать. Нужно было ехать к ним самому. Но брать ли с собой Вадима? Когда патрикий стал размышлять над этим вопросом, болгарский царь собственной персоной пришёл к нему и сказал:
— Иоанн, дружочек! Ты знаешь, как я люблю брата моего, Святослава, и уважаю тебя. Я мог бы и промолчать, но скажу: разведчики донесли, что к Преславу движутся сорок тысяч ромейских воинов во главе с магистром Александром Ликургом. Они уже переваливают Балканы, через три дня будут здесь.
— О! Через три дня? — насмешливо взялся за голову патрикий, — хорошие у тебя разведчики, государь!
— Это у ромеев плохие проводники, — возразил Борис, — они почему-то выбрали путь по самым извилистым и заснеженным перевалам.
Иоанн вызвал к себе Вадима. Через какой-нибудь час эти двое и пятьдесят их телохранителей на откормленных лошадях покинули опостылевший им Преслав. Через двое суток отряд въезжал в Переяславец. Там Иоанну сразу стало понятно, что катастрофа уже случилась. Он это понял, когда заметил, какими взглядами провожают его на улицах все. Дворец был наполнен пьяницами. Отыскав среди них трёх военачальников — Эрика, Харальда и Михася, патрикий и его спутник сошлись во мнении, что пока с ними говорить бесполезно. Тогда они попытались найти Кремену. И обнаружили её в спальне. Лёжа в одной рубашке, Кремена пила вино со своими сёстрами и подругами. Выпроводив и тех и других, Калокир сказал:
— Послушай меня внимательно, дорогая! Через два дня здесь будет ромейский корпус — пятьдесят тысяч конных схолариев. Царь их сюда прислал за тобой. Да, да, за тобой!
— Зачем я нужна царю? — довольно неплохо ворочая языком, спросила Кремена, — ты можешь мне это объяснить, дорогой патрикий?
— Для очень важного дела. Тебя хотят сперва ослепить, а потом зажарить в медном быке — как вероотступницу и предательницу, которая неустанно служила всеми частями своего тела врагу империи, Святославу.
— Зажарить в медном быке? — обиженно заморгала Кремена, весьма стремительно принимая сидячее положение, — это точно?
— Да. Клянусь дьяволом, на которого ты похожа сейчас!
Кремена, как выяснилось, имела очень значительное влияние и на угров, и на варягов. Всего лишь одного дня им хватило, чтобы проспаться и выйти из Переяславца. Калокир, Вадим и Кремена отбыли с ними. Через неделю князь Святослав, подойдя с войсками к устью Дуная, застал там всех отступивших. Сойдя с коня и кое-как вырвавшись из объятий Кремены, он стал беседовать с Калокиром.
— Князь, в этот раз нам придётся туго, — заявил тот, вкратце сообщив о событиях на Дунае и на Балканах, — мы потеряли всё. Боюсь, что у Переяславца нас ждёт армия такой численности и силы, каких ты ещё не видел.
— Посмотрим, — сказал в ответ Святослав и отдал распоряжение начинать переправу. Тридцатого сентября, на заре, произошла битва близ Переяславца. Александр Ликург всё время атаковал, несмотря на то, что у Святослава было серьёзное преимущество в коннице. Корпуса болгарских и бессарабских пахарей, ставших воинами, активно теснили на правом фланге варягов, угров и печенегов. Сфенкал удерживал левый фланг. Святослав с дружиной впервые сошёлся в битве с ромейской конницей. Он был вынужден взять её на себя, так как печенеги в тесном бою не могли противостоять схолариям с их тяжёлой бронёй и коваными щитами. Перед полуднем битву пришлось прервать. Войска разошлись на краткую передышку.
— Я не могу обойти ромеев, чтоб с фланга по ним ударить, — сказал Сфенкал, сменив саблю и спрыгнув со своего измученного коня, — болгары обучены и отлично экипированы. Их не сдвинуть. Дай подкрепление, Святослав!
— Откуда нам его взять? — возразил Свенельд, — мы сами едва стоим! А Эрик и Харальд пятятся.
— Я могу поддержать Сфенкала четырьмя тысячами клинков, — вызвался Арсаф, — если он прорвёт левый фланг ромеев, мы выиграем сражение!
— Мы его проиграем, если они успеют перегруппироваться, — заметил князь, опять надевая шлем, — трубите атаку!
Он сел на Ветра, и битва возобновилась. В помощь Сфенкалу были направлены со своими подразделениями Филипп, Ратмир и Рашнар. Левый фланг ромеев был прорван. Арсаф оказался прав — как только смешались ряды тяжёлой ромейской конницы, в ходе битвы произошёл перелом. Александр Ликург был убит Филиппом. Ромеи дрогнули. Следом дрогнули и болгары. Вскоре их отступление перешло в повальное бегство.
Великий князь ещё перед битвой отдал приказ не брать в плен ромеев совсем, а что до болгар, то брать только тех, кто сложил оружие, и ни в коем случае не щадить даже раненых, если те продолжают сопротивляться. Его уже не заботило то, какими глазами будут смотреть на него жители страны, в которую он вернулся. На этот раз он не покорял чужую страну, а подавлял бунт и искоренял измену. Поэтому даже после сражения крови было пролито много под стенами Переяславца. Среди воплей женщин, которые наблюдали за избиением своих братьев, отцов, мужей, сыновей, едва ли не самым громким был вопль Кремены. Она заметила, что Рашнар — в крови. Он был дважды ранен, в грудь и в бедро. Но красавец викинг сошёл с коня лишь тогда, когда Святослав вложил свой меч в ножны и приказал протрубить отбой.
Глава вторая
После разгрома болгарско-ромейских войск под стенами Переяславца город сдался. Увидев с высоких стен, что ждёт непокорных, жители поспешили открыть все его ворота. Но ни варяги, ни угры даже не заикнулись о грабеже. Им было понятно, что Святослав сейчас недалёк от того, чтоб их перебить. Возможность для этого у него на сей раз имелась. Медленно и безмолвно входили в город войска. Святослав в забрызганных кровью латах и Калокир — всё такой же юный, черноволосый, ехали впереди. Они что-то обсуждали. С двух сторон улицы неподвижно стояли толпы совсем маленьких детишек и стариков, кормильцы которых только что полегли на поле сражения. Женщины были там, а эти беспомощные остались в городе. И они глядели на Святослава так, что он понимал: радоваться нечему. Есть победа, но нет успеха. Даже купцы, встретившие армию у ворот, уже не решались кланяться Святославу и его лучшему другу с прежней угодливостью. Болгария, которую эти двое вторично залили кровью и растоптали, стала для них чужой.
За армией следовали подводы с тяжелоранеными. На первой телеге лежал Рашнар. Он истекал кровью, но был в сознании. Рядом с ним сидела, подогнув ноги, Кремена. Она меняла на нём повязки и упрекала лекаря-персиянина за его недостаточную внимательность. Персиянин, шагая рядом с телегой, убеждал девушку, что жизнь викинга вне опасности, ибо органы не задеты.
— Как не задеты? — взвизгивала Кремена, слизывая с губ слёзы, — откуда же хлещет кровь? Гляди, сколько крови!
— Она струится из жил, питающих органы, — объяснил персиянин, — жилы повреждены, а органы — нет.
— Но ведь эти органы отомрут без крови! — не успокаивалась Кремена, которая почерпнула некоторые познания в области медицины из разговоров с восточными мудрецами, — что тогда делать?
— Он будет жить! Ручаюсь тебе, госпожа Кремена, он будет жить.
— Как это возможно без органов?
— В человеческом теле наличествуют резервные жилы, — предпринял врач отчаянную попытку выкрутиться, — они у Рашнара целы, ибо запрятаны глубоко внутри. Внутренние органы продолжают получать кровь по этим артериям.
— А другие? — схватилась за голову Кремена. Бурю предотвратил Лидул. Внезапно примчавшись из авангарда на свежей лошади, он её развернул, затем пустил шагом рядом с телегой. Другие тысяцкие и князь велели ему узнать, в каком состоянии пребывает Рашнар. Лекарь не замедлил воспользоваться удобным случаем, чтоб заняться другими ранеными. На следующих телегах лежало их не по одному человеку.
— Ты будешь жить, — весело заверил своего друга Лидул, взглянув на Кремену, — то, во что вцепляется эта девушка, даже смерть у неё не вырвет!
— Дай мне воды, — попросил Рашнар, зажмуривая глаза от красных лучей вечерней зари, — и ради всего святого, возьми эту бесноватую!
Лидул вынул девушку из телеги, схватив за шиворот, перегнул её кверху задом через коня и, не обращая внимания на размахивание ногами, брань и угрозы, повёз красавицу к Святославу. Хоть до дворца уже оставалось не более ста шагов, Рашнара немедленно напоили свежей водой пополам с вином. Ему стало лучше.
Пир победителей продолжался ночь напролёт — не только в дворцовых залах, но и по всему городу. Его жители опасались этого пира ничуть не меньше, чем самой битвы. Особенно устрашали их печенеги, давно прослывшие кровожадными и безжалостными разбойниками. Но мало-помалу все стали осознавать, что эти головорезы полностью подчиняются Святославу, который настрого запретил грабёж и бесчинства в городе. Для него сейчас было важно, чтобы не пострадала торговля и не утратил своё значение завоёванный им Дунай. Эту озабоченность разделяли все его воины. О торговле стал думать даже Лидул. Убедившись в этом, купцы и девушки, у которых было чем торгануть, присоединялись к пирующим. Те охотно их угощали, расплачиваясь с хозяевами трактиров и кабаков полновесным золотом. И в трактирах, и в кабаках, и в залах дворца девушки твердили вслед за дружинниками примерно одно и то же: «Война с империей началась, и первая битва выиграна!», «Вся Фракия запылает, Константинополь падёт! Но прежде падёт Преслав!», «Жалкий царь Борис не может уже решать, чью сторону он займёт, ибо у него хватило ума предать Святослава!»
Эта последняя реплика разлетелась по всему городу, прозвучав из уст Калокира в трапезной зале. Патрикий пил с полководцами и простыми дружинниками, которых великий князь отличил за большую лихость в сражении с Александром Ликургом. Таких отчаянных храбрецов набралось немало. Двое из них, сотники Мстислав и Стемид, назначены были тысяцкими взамен убитых Касьяна и Даниила. Стемида рекомендовал князю Ратмир, Мстислава — Сфенкал. Последний был слегка ранен. Сам Святослав сидел во главе стола, бок о бок с Кременой. Но между ними, казалось, была стена. Святослав пил много, болтал с патрикием, спорил с тысяцкими, посмеивался над уграми и варягами. А его возлюбленная сидела как восковая кукла с большими жалобными глазами. К еде она не притрагивалась, а чашу ко рту подносила только для виду, после чего сразу ставила. Если к ней кто-нибудь обращался, она с трудом улыбалась, но не могла найти ни одного слова в ответ.
— Красотка моя, ты очень рискуешь, — шепнул ей на ухо Калокир, приблизившись к ней во время очередного спора между военачальниками и князем, — я знаю, Рашнар — твой друг, но ведь не любовник! Сейчас же развеселись.
— Иоанн, я не могу жить без оружия! — торопливо залепетала Кремена, подняв глаза на патрикия, — да, я очень люблю оружие, потому что мой господин его любит! Моя душа соединена навеки с его душой! А милый Рашнар лучше всех других учил меня владеть саблей. Он — мой товарищ! Если бы не Рашнар, что я за подруга была бы нашему князю?
— Через два дня Рашнар встанет на ноги и продолжит тебя учить, — мягко оборвал Иоанн кукольную исповедь, спрятав за спину руки, чтобы случайно не открутить кукольную голову с густой гривой чёрных волос, — ты можешь сейчас немедленно сделать то, что лучше всего умеешь — напиться до полоумия и проспать эти двое суток? Тебя разбудит Рашнар! Я тебе ручаюсь!
— Через две недели! — раздался вдруг голос князя, который громко ударил кулаком по столу. Иоанн и Кремена вздрогнули, полагая, что Святослав вступил с ними в спор. Но выяснилось, что он вступил в спор с Арсафом. Молодой хан предлагал выступить в поход на Константинополь незамедлительно, пока царь не стянул все силы во Фракию. К его мнению присоединились Свенельд, Сигурд, Эрик, Харальд, Михась и многие тысяцкие. Но князь рассудил иначе и все их доводы отметал.
— Через две недели, — повторил он и сделал глоток вина из золотой чаши, — не раньше.
— Но почему? — спокойно спросил Сфенкал, — я не понимаю. Надо ковать железо, пока оно горячо! Нельзя упускать ни одного дня, иначе ромеи успеют нанять союзников, и мы будем вынуждены вести войну на два фронта. Сейчас у нас сил достаточно. Нанесём удар, Святослав! Зачем терять время?
— У нас очень много раненых, — возразил Святослав, — через две недели все они смогут вернуться в строй, и мы выступим в поход ускоренным маршем. А если двинемся раньше, то нам придётся тащить за собой обозы! Или, быть может, вы предлагаете бросить раненых здесь, чтоб их перерезали?
— Князь наш прав, — заметил Ратмир, переговорив с Филиппом, — никак нельзя бросать раненых. Я бы выждал не две недели, а три.
— Давайте тогда дотянем уж до зимы, чтоб все перевалы замело снегом, — развёл руками Михась, — кто здесь тронет раненых? Нынче мы преподали болгарам такой урок, которого хватит им на сто лет! Они никогда уже не поднимутся против нас. И не сговорятся с ромеями.
— Я согласен, — кивнул седой головой Свенельд. И громче, непримиримее взвился спор. Арсафу и его воинам не терпелось ещё раз встретиться в битве с тяжёлой ромейской конницей. Эрик с Харальдом выражались более сдержанно, но их мнение было ясно. К этому мнению вдруг склонился Лидул, доселе державший нейтралитет. Очередной кубок вина добавил ему воинственности. Заметив, что Святослав готов начать резать глотки своим союзникам, Калокир дал знак виночерпиям отойти от князя подальше, а двум лютнистам — взяться за инструменты. Когда заиграла музыка, крики смолкли, ибо Кремена внезапно встала из-за стола, чтобы начать танец. Бледная, босоногая и одетая в тонкий белый хитон, она не посмела ослушаться Иоанна. Она почувствовала, что вся её несчастливая девятнадцатилетняя жизнь и её судьба в данную минуту зависят лишь от него одного. И в полном безмолвии начался злополучный танец Кремены. Для пьяных глаз танец был хорош, отменно хорош, но сама плясунья, конечно же, не могла не почувствовать, что за год отвыкла она от своей работы — и ноги стали не так проворны, и стан не так изворотлив. Несколько раз Кремена сбивалась с ритма. Делая сложные пируэты на самых кончиках пальцев ног, она то и дело неловко взмахивала руками, чтоб удержать равновесие. Ей с трудом это удавалось. Два музыканта старались изо всех сил, но что они могли сделать? В конце концов, Кремена заплакала, что для всех было неожиданностью полнейшей, и убежала, оставив всех в изумлении.
Иоанн-патрикий бросился её догонять. Но она, не в пример ему, была не пьяна и очень стремительна. Он бежал за ней вниз по лестнице, а затем по длинному тёмному коридору до самой комнаты, где лежал раненый Рашнар. Как только Кремена ворвалась в комнату, из неё торопливо вышел врач-персиянин. Он нёс корзинку с бинтами, пропитанными засохшей кровью, и ящичек с инструментами. На лице врача читалась досада.
— Как он? — спросил его Иоанн, — кровь остановилась?
— Остановилась. С ним будет всё хорошо. Но вот хорошо ли это? Не знаю.
И, покачав головой, лекарь поспешил к другим раненым, что лежали в соседних комнатах. У него хватало работы.
Переступив порог маленькой коморки, Иоанн замер. Рашнар лежал на узком и не застеленном топчане, одну руку вытянув к перевязанному бедру, а другую опустив на пол. Над ним горела свеча. Её слабый свет падал на лицо Рашнара и позволял понять, что раненый — не в горячечном забытьи, а спит после большой дозы снотворного. На Рашнаре не было ничего, кроме двух повязок, наложенных на бедро и грудь. Кремена захлёбывалась слезами, стоя на четвереньках, лицом уткнувшись в колени спящего. От рыданий тело танцовщицы содрогалось так, будто её били кнутом. Но молодой воин не просыпался.
— Не надо так, — чуть слышно сказал Иоанн, держась за дверную притолоку, — пойми, если кто-нибудь заглянет сюда, его у тебя отнимут навеки! Ему придётся уйти. Или умереть.
— Так спаси меня! — на одну секунду оторвалась Кремена от ног Рашнара, чтобы полоснуть патрикия непреклонным, чёрным безумием своих глаз, — разве ты не можешь меня спасти?
— От тебя самой? Не могу.
— Тогда убирайся! Мне не нужна твоя жалость! Мне нужна помощь!
Но Калокир не спешил с уходом. По коридору прошли три женщины, помогавшие персиянину в перевязках. Как только они исчезли в одной из комнат, патрикий быстро спросил:
— На что ты готова ради него?
— На всё я готова ради него! — как эхо отозвалась Кремена, — ты что, не видишь?
— Что станет с тобой, если он умрёт?
— Откуда я знаю? Я никогда об этом не думала! Мне плевать, что будет со мной, если он умрёт!
— Это не изменится?
— Не изменится! Святослав обрил себе голову и оставил лишь длинный чуб от макушки! Зачем он так поступил?
Патрикий был ошарашен таким вопросом. Не зная, к чему был задан этот вопрос, он ответил честно:
— Его виски поседели. Ему это не понравилось.
— Сама знаю! И знаю, из-за чего они поседели!
— Зачем же спрашиваешь?
— Дурак! Уходи отсюда! Ты мне противен! Ты, как и все мужчины, думаешь, что любовь становится крепче, если её ломают через колено! Да, иногда такое случается. Но ведь мне только девятнадцать, и я ещё имею право быть гордой! А ну, немедленно пошёл вон!
— Ты мне начинаешь нравиться, — улыбнулся патрикий и не замедлил исполнить требование танцовщицы. Подышав свежим воздухом на балконе, он вновь присоединился к пирующим.
Через день, когда стало очевидно, что нет причин опасаться за жизнь Рашнара, Кремена пришла в себя. Она объяснила дружине, что её слёзы вызваны были огромным страхом за Святослава, каковой страх она испытала во время битвы. Потом она танцевала, на этот раз безупречно. А вслед за тем, переговорив с Иоанном, который прежде выпил с Лидулом, она решительно встала на сторону Святослава в его довольно опасном споре с Эриком, Харальдом и Арсафом. Слово Кремены стало решающим, потому что она перед своей речью вымыла голову, нарумянилась, умастилась при помощи китаянок сладчайшим мускусом и надела самый короткий хитон. Союзники поворчали, но согласились с решением Святослава двинуться на Балканы не раньше чем через три недели.
Вновь завоёванный Переяславец кое-как возвращался к нормальной жизни. Это происходило гораздо медленнее, чем два года назад. Купцы понимали, что Святослав задержится в городе ненадолго и что весь юго-восточный угол Европы вскоре заполыхает. Какой был смысл опять разворачивать здесь большую торговлю, открывать лавки, платить за месяц вперёд? Их помыслы устремились на восток — за море, и на север, к латинским странам. Огромный торговый город на берегу Дуная стал теперь местом, где можно было что-то перепродать на скорую руку, смазать уключины, напоить коней, узнать новости. Новостей здесь всегда хватало. И под конец октября 969 года, когда Рашнар опять был в строю, берегов Дуная достигли слухи, что Антиохия пала.
Это потрясло всех, хотя было ожидаемо. И один только Калокир мог знать в полной мере, что означает падение Антиохии для Никифора Фоки. На другой день вся армия Святослава двинулась к югу, чтобы занять столицу Болгарии, а затем, перевалив горы, обрушиться на империю. Эрик, Харальд и все их воины, не желая быть отстающими, также сели на лошадей, что было им непривычно. Красивый чубарый конь с белой гривой, который нёс на себе Кремену в царственном одеянии, по сравнению с Ветром казался осликом. Поглядев на него внимательно, Святослав приказал Кремене ехать рядом с Рашнаром, конь под которым был меньше Ветра. Это её, конечно, обидело до истерики. Но не сильно.
Глава третья
Константинопольские сановники поспешили выехать из Преслава, лишь только стало известно о поражении Александра Ликурга под Переяславцем. Царь Борис решил сдать столицу без боя, о чём уведомил Святослава через гонцов. По-другому он поступить не мог. У него осталось не больше трёх тысяч воинов. С такой армией думать о каком-либо сопротивлении было просто смешно.
Четвёртого ноября русские войска входили в Преслав, стоявший возле подножий Балканских гор. За ними была империя. Печенеги, угры и викинги не видели никакого смысла задерживаться в Преславе. Но Калокир сказал им:
— Друзья мои! Если мы его обойдём, Борис всем расскажет, что он показал вам со стены кнут, и вы разбежались! Он много раз говорил мне, что печенеги умеют только сдирать кафтаны с купцов, варяги вступают в битву не раньше, чем станет ясно, на чьей стороне победа, а угров германский кесарь Оттон гнал с Лехского поля плетью.
— Ты это всё нарочно нам говоришь, чтобы мы опять сплясали под твою дудку, — резко заметил Михась, взглянув на Арсафа, который пожал плечами.
— Делайте, что хотите, — вмешался в спор Святослав, — я возьму столицу без вас. А вы без меня пробивайте путь через перевалы, занятые ромеями!
Эрик с Харальдом тут же встали на сторону Калокира, и в этом споре была поставлена точка.
Великий князь рассудил, что следует оказать Борису столько почёта, сколько тот сможет принять, не выглядя дураком в собственных глазах. Для этого нужно было прежде всего оставить варягов, угров и печенегов на постоялых дворах. Они там охотно расположились. Два государя встретились у ступеней дворца. Святослав подъехал вместе с дружиной, сошёл с коня и обнял Бориса, который быстро спустился во главе свиты из сорока человек. Отдельной толпой спустились родственники царя, в основном — девицы на выданье, красоты необыкновенной. При виде этих царевен Кремена, одетая как царица, так фыркнула с высоты своего коня, что конь её чуть не сбросил. Не в пример ей, воины уставились на сестёр Бориса без отвращения, потому что были они действительно миловидны.
— Я благодарен тебе за гостеприимство, — сказал великий киевский князь, крепко пожимая Борису руку, — поверь, мы не злоупотребим твоим дружелюбием.
— Да, у нас очень много дел, — вставил Калокир, который остановил своего коня бок о бок с конём Кремены и мягко взял её за руку, чтоб она не слишком резвилась, — нам до наступления холодов надо перебраться через Балканы. Как думаешь, мы успеем?
— Я дам вам проводников, с помощью которых вам не составит труда преодолеть горы даже зимой, — заверил Борис, — а что до гостеприимства — так ведь не ты у меня в гостях, брат мой Святослав, а я у тебя!
Святослав в ответ мог только ещё раз обнять Бориса, а Калокир — взглянуть на это язвительно. Он имел большой счёт к тому, кто полтора года назад получил корону из его рук.
Несмотря на это, во время ужина в ненавистном ему дворце патрикий был весьма сдержан в своих остротах. Кроме него, за столом присутствовали все тысяцкие, Кремена, конечно же Святослав, Борис, его брат Роман и их сёстры. Зная привычки и нравы своих гостей, царь распорядился, чтобы прислуживали красивые девушки. Набралось таких два десятка. Одежды было на них чуть больше, чем на Кремене в минуты её самого весёлого настроения. А вино было очень крепким. Выпив вторую чашу, Святослав нежно обнял прекрасного виночерпия в одеянии Артемиды и усадил его — точнее, её, к себе на колени. Красавица рассмеялась и положила руки ему на плечи. Кремена вспыхнула и спросила, можно ли ей удалиться в комнаты, отведённые для неё.
— Уж давно пора, — спокойно ответил князь, положив ладонь на бедро служанки, — тебя проводит Рашнар.
— Рашнар?
— Конечно, Рашнар! Чем ты недовольна? Кроме него, это сделать некому. Разве нет?
Кремена вскочила из-за стола, хоть в той тишине, которая вдруг настала, встать можно было только из гроба. С другой стороны стола поднялся Рашнар. Полсотни его товарищей по оружию наблюдали за ним растерянно и тревожно. Для каждого он был другом, но ни один не видел возможности отвести от него беду. Глядя Святославу в глаза, Рашнар улыбнулся.
— Я больше тебе не нужен, великий князь?
— Ты мне очень нужен для важных дел, — прозвучал ответ, — если не уснёшь, зайди ко мне после ужина. Без Кремены.
— Я не усну, — дал слово Рашнар и покинул залу. Кремена выбежала за ним с такой быстротою, что всем присутствующим, включая Бориса и его брата, которые не имели причин сочувствовать Святославу, стало неловко. А Святослав улыбался, лаская девушку. Та смеялась. И они пили из одной чаши, которую наполняли другие очаровательные служанки. Никто не знал, что сказать. Царевны сидели бледные. Им, воспитанным среди толстых стен благочестия, сквозь которые не могла просочиться ни одна капля плотских страстей, казалось, что они вдруг очутились в клетке с диким зверьём, а лучше сказать — в аду, среди бесов. Первым, как это часто бывало, выразил свои чувства Лидул.
— Не сплю ли я, князь? — возмутился он, — ты что, отдаёшь Рашнару свою подругу?
— Она сама ему отдалась, — пожал князь плечами, — как можно было этого не понять?
— И ты это стерпишь?
— А у меня ничего нигде не болит. К тому же, хороший тысяцкий мне дороже, чем полоумная шлюха, которая даже и танцевать уже разучилась. Прав ли я, царь?
Роман поглядел на брата, боясь, что тот растеряется. Но Бориса трудно было застать врасплох. Он ответил:
— Я никогда не владел ни тем, ни другим, Святослав. Мне трудно судить об этом. Спроси патрикия Иоанна. Он хорошо разбирается в женщинах и мужчинах, в боевой тактике и в любовной стратегии.
— Мой приятель Рашнар — не просто хороший тысяцкий, он отличный товарищ, — проговорил Калокир, — вы все это знаете. Если князь считает возможным сделать ему подарок, то я не вижу в этом ничего странного и нелепого.
— И я тоже! — вскричал Ратмир, подставляя чашу служанке, — в конце концов, баба с возу — кобыле легче! Разве не так?
— Что правда, то правда, — подтвердил князь, кладя в белозубый ротик сидевшей у него на коленях девушки кусок мяса, а затем несколько виноградных ягод. Даже не прожевав всё это, красотка сжала губами его безымянный палец и очень громко зачмокала. Тут уж тысяцкие все разом развеселились. Икмор взревел таким хохотом, что задребезжали розовые стекляшки в оконных рамах. Взглянув на своих сестёр, которые с трогательной мольбой сложили ладони и закатили глаза, юный царь Борис сказал Святославу:
— Высокородный мой брат! За окном смеркается. Ты позволишь мне проводить царевен в опочивальню?
— А разве нет для этого слуг? — удивился князь. Борис объяснил, что царский дворец огромен, а слуг из-за крайней бедности в нём осталось не больше сотни, их не докличешься. Святослав позволил ему уйти вместе с сёстрами. К ним присоединился и царский брат. Плотно затворив за собою двери и идя вдаль по длинному коридору к своим покоям, отпрыски умершего Петра ещё долго слышали за спиной весёлые крики, хохот и громкий, но вполне радостный женский визг. Судя по нему, тысяцкие также взялись ублажать служанок.
Настала ночь. Когда все царевны были благополучно переданы с рук на руки камеристкам в монашеских одеяниях, оба брата решили, что надо им вернуться за стол, дабы никого не обидеть. Но, приближаясь к трапезной зале, они отчётливо уловили, что шум усиливается. Навстречу по коридору бежали стражники. Они с ужасом объяснили Борису и его брату, что к тысяцким присоединились другие воины, разбежавшиеся по городу в поисках жриц любви. То, что эти поиски увенчались большим успехом, не подлежало сомнению.
— Надо всё же нам пойти спать, — предложил Роман, — я думаю, что на нас никто не обидеться, если мы поступим именно так.
— Да, о нас едва ли кто-нибудь вспомнит, — с надеждой перекрестился Борис. Они разошлись по комнатам.
Царь имел привычку молиться перед отходом ко сну. Когда он уже собирался встать на колени перед иконами, озарёнными огоньком лампады из потускневшего серебра, в спальню постучался слуга. Он сказал Борису, что его хочет видеть какой-то викинг.
— Как его звать? — спросил царь.
— Рашнар.
— О, пусть он войдёт!
Слуга сразу вышел, впустив молодого тысяцкого. Дождавшись, когда закроется дверь и шаги слуги затихнут вдали, Рашнар молча поклонился царю Болгарии. После этого Борис задал ему вопрос:
— И что ты мне скажешь?
— Что я — тот самый Рашнар, о котором тебе говорил мой друг Никифор Эротик, — ответил ярл.
— Никифор Эротик? Припоминаю. Но не припомню, чтоб между нами шёл разговор о Рашнаре. Кто ты?
— Не осторожничай, царь! Никифор тебе описывал мою внешность.
— Да? Может быть. Что дальше?
— Я ровно четыре года служил в Священном дворце. Это подтвердит тебе каждый.
— Я спрашиваю, что дальше?
— Никифор дал тебе поручение передать мне с глазу на глаз, что я должен делать, когда падёт Антиохия.
Царь перестал колебаться. Для пущей верности сотворив коротенькую молитву перед иконостасом, он повернулся к Рашнару и произнёс:
— Тебя будут ждать в Эдессе.
— Кто? Когда именно? До какого дня?
— Ничего не знаю. Он мне сказал: «Передай Рашнару, что его будут ждать в Эдессе. Пусть поторопится!» Это всё.
— Спасибо, — сказал Рашнар, — я думаю, что Никифор будет доволен тобою, царь.
Покинув Бориса, он зашагал по сумрачной галерее в другое крыло дворца. Он уже узнал от прислуги, что Святослав и его избранница пошли спать, оставив дружинников с куртизанками. Шум от тех и других стоял по всему дворцу, потому что их становилось больше и больше. Одна из девушек пробежала по галерее совсем раздетая, чуть не сбив ярла с ног. При этом она его не заметила. За ней гнался какой-то пылкий юнец — кажется, из сотни Вадима. Обоим было смешно.
Подойдя к двери княжеских покоев, Рашнар хотел постучать, но дверь вдруг открылась ему навстречу. Вышел Сфенкал. Увидев Рашнара, он улыбнулся.
— А, это ты? Входи. Пока ещё можно.
— Как ты считаешь, что меня ждёт? — поинтересовался бывший возлюбленный Феофано.
— Какая разница? Ты войдёшь всё равно, даже если тебя ждёт смерть. Я ведь тебя знаю!
Рашнар вошёл. Довольно большая, мрачная комната освещалась паникадилами на цепях, свисавшими с потолка. Марьяна — так звали удачливую служанку, сладко спала на большой кровати под балдахином с кистями, поверх надушенной простыни. Костюм Артемиды всё ещё был на ней, и только малюсенькие сандалии трогательно стояли рядышком на полу. Святослав сидел на краю кровати и ел большое красное яблоко, разрезая его ножом.
— Готов ли ты ехать в Константинополь? — сразу спросил он Рашнара, едва увидев его. Рашнар удивился. Но задавать лишние вопросы он не любил, поэтому сказал:
— Да.
— Тогда отправляйся завтра же, — продолжал Святослав, слизав с руки сок, — ведь ты там всех знаешь! Наверняка во дворце у тебя остались друзья. Тебе будет проще войти к царю, или, скажем так, в какую-нибудь иную дверь, нежели любому другому, кого бы я ни отправил вместо тебя.
Рашнару внезапно стало не по себе. Но он сохранил внешнее спокойствие и кивнул.
— Это справедливое утверждение. Что я должен сказать царю?
— Что я на него иду. Пусть либо сдаётся, либо сопротивляется.
— Каковы условия мира?
— Я гарантирую ему жизнь. Ему и всем тем, кто сложит оружие.
— Это всё?
— Да, всё.
— Посольские грамоты?
— Ты их завтра сможешь забрать у патрикия. Он над ними уже работает.
— Хорошо, — ответил Рашнар, слегка поклонившись. Он хотел выйти, но Святослав удержал его, положив на стол сердцевину яблока и измазанный соком нож.
— Погоди, Рашнар! У меня есть ещё пара слов. Передай царю, что я даю ему месяц на размышления. Все эти тридцать дней я проведу здесь, в болгарской столице.
— Месяц? — переспросил Рашнар, уже не считая нужным скрывать своё удивление, — целый месяц?
Князь улыбнулся и указал на Марьяну.
— Она мне очень понравилась. Но ведь не тащить же её с собой! А ты, если хочешь, возьми с собою в Константинополь Кремену. Она отлично ездит верхом. Тебе с нею будет в пути не скучно.
— Я так и сделаю, — произнёс Рашнар, всё более изумляясь, — но скажи, князь, тщательно ли ты обдумал своё решение? Ты уверен, что печенеги с уграми согласятся ждать тебя целый месяц? Или хотя бы неделю? Или два дня? Боюсь, что они взбунтуются!
— Пусть попробуют. Но только вряд ли это произойдёт. Они ведь не дураки — понимают, что без меня им во Фракии делать нечего. Или ты считаешь иначе?
— Нет, Святослав. Я думаю, что ты прав. Там довольно сильные гарнизоны. В одном только Филиппополе — десять тысяч.
Дав князю такой ответ, варяг призадумался. Святослав, между тем, поднялся и положил ладонь ему на плечо. Он это проделывал крайне редко и только с теми, кому вполне доверял.
— До встречи, Рашнар! Когда будешь возвращаться, дождись нас всех по ту сторону Балкан. Береги Кремену. Она глупа, как её кобыла.
— Так ведь у неё жеребец, — возразил Рашнар, — разве нет?
— Этого коня я её лишаю. Взамен даю ей большую крапчатую кобылу. Она нисколько не хуже.
Рашнар кивнул и ушёл. Уже на заре Калокир вручил ему грамоты. После этого были собраны тысяцкие и сотники. Они выпили по три чаши вина с Рашнаром и пожелали ему удачного путешествия. На другое утро Рашнар с Кременой пустились в далёкий путь. Влюблённую пару сопровождали проводники. Без них невозможно было преодолеть горные хребты. В тот же самый день князь собрал всё войско и объявил, что ему угодно в Преславе отдыхать месяц. Дружинники промолчали, а угры, викинги и особенно печенеги подняли крик. Но, как Святослав и предсказывал, дальше криков дела у них не пошли. К ужасу царя и его семейства, войско расположилось в Преславе на долговременную стоянку. Так наступил декабрь 969 года.
Глава четвёртая
Расставшись с проводниками позади горных отрогов, Рашнар и его подруга тут же столкнулись с большим ромейским разъездом из Филиппополя. Парочку окружили десятка полтора всадников, к шуткам явно не расположенных. Но бумаги, составленные патрикием Калокиром, произвели впечатление на начальника. Извинившись перед Рашнаром, он возвратил ему документы и указал прямую дорогу к Адрианополю, что тянулась среди долин и сжатых полей. От Адрианополя был двухсуточный переход до Константинополя. Но, как только ромеи направились к близлежащему поселению домов в сорок, чтобы пообедать там у священника, бывший этериарх сразу повернул коня на восток. Местность там была холмистая, дикая. Сквозь неё пролегала извилистая дорога, усеянная камнями. Она до самого горизонта была безлюдна.
— Зачем туда? — спросила Кремена, ударив кобылу пятками и нагнав своего попутчика, — мы ведь едем в Константинополь, дорогу нам указали!
— Сделаем крюк в пятьсот миль, — сообщил Рашнар таким тоном, как будто он предлагал заехать на час в кабак, — спешить некуда.
Но Кремена не успокоилась, потому что она была любопытна.
— Крюк в пятьсот миль? До самого моря? Но объясни, объясни, зачем?
— Не всё тебе можно знать! Но потом узнаешь.
Они скакали мимо горных подножий с утра до позднего вечера, сделав три часовых привала. К счастью для лошадей, стояла уже глубокая осень. Жары бы они не выдержали. Стемнело. Заночевали в деревне, на постоялом дворе, хозяин которого предоставил лучшую комнату и обильное угощение. На заре молодой варяг и его юная подруга возобновили путь.
Ближе к концу дня горные массивы поникли до плоскогорья. К ночи оно уступило место равнине. Была она беспредельна и бесприютна.
— Мы заночуем возле костра? — спросила Кремена, когда Рашнар при свете луны выбрал для ночлега лощину между холмами, куда почти не проникал ветер.
— Не будет у нас костра, — ответил варяг, соскакивая с коня, — он может привлечь разбойников.
— Если так, то тебе придётся как следует потрудиться, чтобы не дать мне замёрзнуть! — обрадовалась Кремена и тоже спешилась. К счастью, были у них тёплые плащи, две фляги с вином, изрядный запас еды. Рядом поблёскивала заполненная водой расщелина, и травы кругом росло много, так что о лошадях заботиться не пришлось. И эта холодная, звёздная, очень страшная ночь в осенней степи стала для Кремены самой счастливой в её короткой и бурной жизни. Мечтательная красавица молча плакала и молилась, глядя на звёзды. Она обращалась к ним, потому что Бог её не любил. Иллюзий на этот счёт ветреная девушка не питала уже давно. О чём же была молитва Кремены под грустный шелест кустов и ледяной вой её друга, ветра? Тут можно только гадать.
Поутру Рашнар с трудом её растолкал. Они поскакали дальше, ориентируясь по неяркому солнцу, и на закате увидели вдали море, а рядом с ним — большой город. Он имел пригороды и пристань.
— Это Константинополь? — задала глупый вопрос Кремена.
— Это Эдесс.
Больше у Кремены вопросов не возникало. Она решила сама разгадать загадку. В город въезжали уже с наступлением сумерек, когда стражники торопили идущих с пристани корабельщиков и обозников, собираясь закрыть ворота. Внезапно один из стражников, поглядев на Рашнара, бросился прямо к нему. На его лице весьма неуклюже выразилась почтительность.
— Благородный воин! — воскликнул он, низко кланяясь, — не откажешь ли ты назвать своё имя?
Рашнар назвал своё имя и натянул поводья, ввергнув Кремену в недоумение. Она также остановила лошадь, которая от усталости опустила голову. От попутчицы викинга не укрылось, что стражник очень обрадовался.
— Пресветлый этериарх! — вскричал он с ещё более глубоким поклоном, — не откажи посетить стратига! Он ждёт тебя в своём доме.
— Ну, ладно. Где этот дом?
Стражник указал на прямоугольную каменную громаду, которая возвышалась позади рынка. Последний ещё шумел. Чтобы обогнуть торговую площадь, необходимо было проехать целые полторы версты. Два всадника спешились, повели коней под уздцы. Бедные животные еле-еле переставляли ноги. Перед дверьми каменной громады стояли слуги. Сдав им коней, Рашнар и Кремена пошли в трактир, где плотно поели, после чего вернулись и были проведены на второй этаж.
Войдя в кабинет стратига, Рашнар изумился так, что уселся в кресло без приглашения. Его спутница, не поняв причин подобной бесцеремонности, повела себя ещё менее церемонно. Сняв башмаки, легла она на кушетку, стоявшую близ камина, и вмиг уснула. А что ей было за дело до двух каких-то смешных, уродливых толстяков, сидевших почти бок о бок перед большим письменным столом, заваленном документами? На обоих концах стола стояло по канделябру. В каждом пылало пять восковых свечей. Если бы Кремена узнала, что эти свечечки озаряют лица двух высочайших гражданских чинов империи, то она улеглась бы к столу не грязными пятками, а взлохмаченной головой. Ещё бы! Ведь за столом сидели паракимомен Василий и препозит Евсевий Эфалиот!
Рашнар, порой даже не замечавший двух этих сволочей во дворце, теперь потерял дар речи от неожиданности. Министр двора и препозит — здесь, в этом городе? Ждут его? Но что это может значить? Оба сановника не спешили давать Рашнару какие-то разъяснения. Почти целую минуту длилось молчание. А потом Василий изобразил на своём обрюзгшем лице улыбку и тонким голосом проскрипел:
— Рад видеть тебя, Рашнар! Ты выглядишь хорошо. Как твои дела? Что это за девушка?
— Это мой боевой товарищ, — ответил викинг.
— Любовница Святослава?
Рашнар опять растерялся. Но ненадолго, так как решил — нет ничего странного в том, что в Константинополе досконально знают внешность Кремены. Следующий вопрос ему задал Евсевий Эфалиот:
— Мы слышали, ты участвовал в битве под Переяславцем, где погиб магистр Александр?
— Я — тысяцкий Святослава. Не мог же я отойти в сторонку и притвориться, что у меня заболел живот!
— Так ты со спокойной душой убивал ромеев?
— Я убивал воинов Никифора Фоки.
— Это резонно, — кивнул лысой головой министр двора Василий, — скажи, а ты до сих пор являешься тысяцким Святослава?
— Больше того, я — его посол. Я еду в Константинополь, чтобы объявить войну Восточной Римской империи.
Два сановника моментально переглянулись. Затем опять уставились на Рашнара.
— Когда он начнёт войну? — спросил препозит.
— Не раньше, чем через месяц. Сейчас он занял Преслав.
— И какова численность его армии?
— Двадцать тысяч пехоты и больше ста тысяч конницы.
— Он пойдёт на Константинополь?
— Да, через Фракию.
Ещё раз взглянув на Евсевия и вспотев прямо на глазах, Василий резким движением выдвинул верхний ящик стола и взял из него два плотных конверта, заклеенных сургучом. Затем он схватил со стола серебряный колокольчик и позвонил. Тотчас в кабинет вбежал секретарь.
— Отдай их гонцам, которые ждут приказа, — распорядился паракимомен, вручая ему конверты, — пусть отправляются в путь немедленно!
— Варде и Петру передать, что нам дорога каждая минута, — присовокупил Евсевий. Секретарь выбежал, позабыв закрыть за собою дверь. Рашнар это сделал, поднявшись с кресла. Когда он опять уселся, Василий вновь обратился к нему с вопросом:
— И что, посольские грамоты при тебе?
— При мне, составлены Калокиром. Но я вручу их в собственные руки царю. Никому другому.
— Ну, и царь тоже едва ли увидит их, — цокнул языком препозит, — он тебя не примет. Ручаюсь.
— Если твои слова подтвердятся, я передам бумаги императрице. Она меня точно примет.
— Да уж, это верно, — рассеянно подтвердил Василий, — скажи-ка, а Калокир даже и не пытался отговорить Святослава от этой страшной войны?
— Нет, он её хочет.
Паракимомен вновь затрезвонил. На этот раз поспешил явиться слуга стратига. Видимо, он стоял прямо за дверями.
— Пошли кого-нибудь в гавань, сказать, что мы через полтора часа поднимемся на борт, — пропищал евнух Василий, — а своему господину, когда он придёт от новой любовницы, передай нашу благодарность и пожелание стать ещё более примерным христианином.
Слуга с поклоном ушёл. Оба царедворца, не поднимаясь из-за стола, стали торопливо складывать документы в стопки и упаковывать их в шкатулки. Рашнар внимательно наблюдал за ними.
— Мы отплываем в Константинополь на неплохом трёхпалубном корабле, — снова улыбнулся ему Евсевий, — просим тебя сопутствовать нам. Это сбережёт и время твоё, и силы.
— Охотно следую приглашению, — сказал викинг, который не был хорошим кавалеристом и очень сильно устал от трёхдневной скачки галопом, — но эту девушку я беру с собой! Мы с ней неразлучны.
— Да, разумеется, — отозвался евнух и захихикал, — кстати, твоя прекрасная госпожа, Феофано, давно мечтает с ней познакомиться. Она будет тебе признательна за неё, дорогой Рашнар! А также и нам.
— А правду ли говорят, что она в последние месяцы стала вдруг очень благосклонна к красивым девушкам с нежной и смуглой кожей? — спросил Рашнар, внезапно припомнив чьи-то слова, слышанные им не то в кабаке, не то на какой-то пристани. Препозит и евнух одновременно хмыкнули, продолжая своё занятие.
— Так действительно говорят, — подтвердил последний, — но соответствует ли эта хула на царственную особу правде, не знаем. Мы к ней не вхожи.
Рашнар почувствовал, что его глаза затягивает туманом. Ему ужасно хотелось спать. Он поднялся с кресла, нагнулся, чтоб подобрать башмачки Кремены, и натянул их на её маленькие ступни. Она сладко улыбнулась, не открывая глаз, и пробормотала что-то невнятное.
Через два часа дромон «Димитрий Солунский», стоявший в гавани, снялся с якоря и отплыл в открытое море, сияющее в лучах мириада звёзд. Кремену Рашнар нёс до самой пристани на руках, всходил с нею на корабль, укладывал её на кровать в небольшой каюте. Проделывал он всё это так осторожно, что его верная спутница ни на одно мгновение не проснулась. Она спала до утра.
Глава пятая
Когда пала Антиохия, а по существу говоря, когда денег стало более чем достаточно, василевс Никифор Второй решил всех задобрить и примирить. Получив все мыслимые награды, армия во главе с доместиками, дабы не раздражать Святослава, расположилась не вдоль границ, а вокруг столицы, на ближних и дальних подступах. После армии в списке следовали гражданские, пострадавшие от Никифора Фоки сильнее прочих. Теперь василевс расщедрился. Жалованья чиновников возросли на одну десятую. Все налоги, введённые после 964 года, были отменены. И одновременно нужно было заняться Церковью, потому что она разинула рот на невероятную ширину. Святой патриарх получил две новые резиденции в Малой Азии, белое духовенство обзавелось новыми приходами, а в монастыри потекли обильные денежные потоки. Кроме того, василевс Никифор начал ходить в монашеском одеянии, соблюдать посты и целовать руки кому попало. Он стал ещё более смешон, ещё более ненавистен всем. Почти всем. Великий логофет Лев Мелентий гнул свою линию, и она во многих местах совпадала с линией василевса. Так, Лев Мелентий был очень твёрдо настроен на примирение с руссами и болгарами, а мечты о холмах Иерусалима, к которым после взятия Антиохии устремились мысли ромейских военачальников, счёл утопией. Полководцы его не поняли. И, конечно, не поняла великого логофета Святая Церковь. Неудивительно! Заграбастать такой лакомый кусочек, как Гроб Господень, было мечтой всех её голов — то есть, глав, уже несколько столетий.
Однажды утром — кажется, это было двадцатое ноября или близко к этому, Лев Мелентий вызвал к себе своего первого помощника, который официально именовался секретарём. Никифор Эротик был ещё дома, так как лёг спать лишь перед рассветом. Получив вызов, он через полтора часа явился с унылой физиономией во дворец и сразу направился к западному крылу, где располагались покои его начальника. Преодолевая длинные коридоры, заспанный секретарь, по обыкновению, останавливался болтать с каждым встречным. Он не спешил. И вот, наконец, его путь закончился. Лев Мелентий сидел за своим рабочим столом и глубокомысленно очинял перо маленьким ножом с серебряной рукояткой. Прямо напротив стола распластался всем своим жирным телом в кресле евнух Василий. Два царедворца о чём-то тихо беседовали. Когда Никифор вошёл, они оба сразу ему кивнули. Он поклонился сразу обоим, выпрямился и стал созерцать пенную поверхность Босфора, вид на который великолепным образом открывался из северного окна.
— Что слышно, какие новости? — обратился магистр к секретарю с вопросом, который никогда не был данью формальности.
— Я не думаю, что вторжение неминуемо, — заявил Никифор, сразу поняв, о чём идёт речь — ведь евнух Василий лишь накануне вернулся из инспекционной поездки по северным рубежам, — купцы и лазутчики говорят одно: русский князь пьянствует в Преславе. Думаю, что он ждёт от нас неких предложений. Речь, несомненно, идёт об увеличении ежегодной дани.
— Так он, по твоему мнению, притащил на Балканы сто пятьдесят тысяч воинов только лишь для того, чтоб поторговаться?
— А для чего же ещё? — пожал секретарь плечами, — если бы он хотел воевать, давно бы уж начал.
— Кроме того, — перебил Василий, подняв короткий и толстый палец, — он объявил бы войну! Он сразу послал бы в Константинополь гонца с коротким письмом: «Я иду на вас!» Он всегда так делал. Иначе не было никогда.
Логофет задумался, отложив перо. Перочинный нож он не убирал, как будто намереваясь найти ему ещё какое-то применение.
— Хорошо, — проговорил он спустя несколько секунд, опять поглядев на секретаря, — ступай-ка сейчас к царице.
— Для какой цели? — осведомился Никифор.
— Ты растолкуешь ей хорошенько, как складываются дела на Балканах. Необходимо, чтобы она согласилась выплатить Святославу вдвое против того, что было ему уплачено год назад. Ты прекрасно знаешь, что без неё такие дела не делаются! Ступай. А я через час пойду к василевсу. Время не терпит. Надо уже начинать снаряжать посольство.
— Я понял тебя, магистр, — сказал Никифор и поспешил к Феофано.
Из всех мужчин только он и личный телохранитель царицы, звали которого Анемас, имели свободный доступ к ней в комнаты. Анемас отнюдь не являлся ни евнухом, ни глупцом, ни гадким уродом. Но было общеизвестно, что он равнодушен к женщинам. И, вообще, ко всему на свете. Это был мощный, красивый, чётко отлаженный механизм, а не человек. Последние два с половиной года, после ухода Рашнара, он неизменно сопровождал царицу везде и две трети суток нёс неусыпную стражу перед дверьми в Лавзиак. Так именовались её покои.
Поднявшись к ним по крутой улиткообразной лестнице, секретарь увидел, что Анемас сидит на скамеечке, положив на колени саблю. Из-за дверей доносились пронзительный женский визг и грозная брань царицы. Также был слышен топот от беготни и тихие причитания других девушек.
— Что такое там происходит? — спросил Никифор у Анемаса. Тот поглядел на него холодными голубыми глазами и объяснил:
— Госпожа разгневана.
— Это ясно! Я спрашиваю тебя, на кого она так разгневана?
— На одну из своих прислужниц.
— Чёрт побери! На какую именно?
— На Ирину. Она её избивает палкой.
Никифор оторопел. По его спине прошёл холодок.
— Ирину? Племянницу Варды Склира? Палкой? За что?
— Она хочет выйти замуж.
— Ирина?
— Да.
Никифор решительно распахнул одну из створок двери и быстро вошёл. В эту же секунду ему пришлось отшатнуться от белокурой юной красавицы, что бежала прямо к дверям, ревя во всю глотку и заливаясь слезами. За ней гналась Феофано в монашеском одеянии, босиком. Она хлёстко била девушку по затылку, спине и прочим частям бамбуковой тростью и осыпала её проклятиями. Царица напоминала взбесившуюся пантеру. Но, тем не менее, секретарь решительно преградил ей путь и взял её за руки. Избиваемая, воспользовавшись его услугой, благополучно выскользнула за дверь и помчалась вниз по винтовой лестнице, оглашая рёвом все этажи. Тогда гнев царицы обрушился на Никифора.
— Негодяй! Подонок! — выла она, брызгая слюной и пытаясь вывернуться, — подлец! Анемас, ко мне!
— Анемас, не двигаться! — строго выкрикнул секретарь. Богатырь исполнил его приказ. Он неплохо знал свою госпожу. Столкнувшись с подобной наглостью, Феофано от возмущения уронила трость и пришла в неистовство. Кое-как спасая лицо от её плевков, Никифор заметил возле кровати ещё трёх патрицианок очаровательной внешности, в бриллиантах и белоснежных туниках, расшитых золотом. Они были очень напуганы. Пользуясь своим коротким знакомством с ними, оплёванный секретарь велел им уйти. Юные особы охотно сделали это и хорошенько прикрыли за собой дверь. Взбесившаяся пантера не унималась. Она хрипела уже, продолжая биться в руках Никифора:
— Сволочь! Тварь! Кошачья блевотина! Ты за это ответишь мне! Да, да, да! Я прямо сегодня отдам тебя палачу! Ты кровью умоешься, клянусь дьяволом!
— Святослав объявил войну, — сказал секретарь. И сразу почувствовал, что держать царицу больше не нужно. Он её выпустил. Она сделала шаг назад. Лицо её стало бледным. На нём возникла растерянность.
— Как могла ты её избить? — продолжал Никифор, — ты что, забыла, кто её родной дядя?
— Она меня предала, — тихо возразила императрица, как бы оправдываясь. Её собеседник топнул ногой.
— При чём здесь она? Выходить ей замуж или не выходить, решает её отец, Константин-патрикий! А его брат — Варда Склир! Великий доместик, командующий всей армией! Как могла ты унизить его племянницу? Если ты не желаешь, чтобы она выходила замуж, то объяви об этом её родне, и никакой свадьбы не будет. Зачем бить девушку?
— Я могла её и убить! — почти с прежней силой вышла из себя Феофано, — я ей позволила мыть мне ноги! Она была этим счастлива! И она, и все остальные пигалицы из самых лучших семей гордятся возможностью это делать! А её родственник, о котором ты говоришь — мой слуга, мой раб! Я ему доверила армию, потому что она принадлежит мне! Да, да, все эти магистры, патрикии, анфипаты — мои рабы, чёрт возьми! А про остальных, включая тебя, и говорить нечего! Я — царица! Так решил Бог! Ты что, споришь с Богом? Да я тебя на костёр отправлю прямо сейчас!
— Но ведь она белокурая, — решил сдать позиции секретарь, — кто мне говорил вчера утром, что ни одна блондинка не стоит даже того, чтоб на неё плюнуть?
— Я говорила! Как раз поэтому я её наказала тростью. Будь она смуглая, я взяла бы кнут, а не трость!
— Ну-ну, успокойся, моя красавица! Объясни, почему ты в таком наряде? Решила подражать мужу?
Зелёный взгляд Феофано слегка остыл. Она суетливо прошлась по комнате, обнимая себя за локти, как будто её знобило. Остановилась.
— Нет. Я хочу уйти в монастырь. Знаешь, почему? Потому, что все вы мне опостылели! Будьте прокляты! Провалитесь в ад!
— Что за вздор?
— Не смей меня оскорблять! И не смей допрашивать! Отвечай мне сам: что случилось? Ты убеждён, что будет война?
— Считай, что она уже началась. Идёт полным ходом. Не далее как вчера к нам прибыл гонец от русского князя. Война объявлена.
— Мой супруг об этом осведомлён?
— Нет, конечно! Ты что, рехнулась, моя хорошая? Если он об этом узнает, то, чего доброго, снимет чёрный подрясник, наденет латы, и все военные в один миг сплотятся вокруг него! Этого никак нельзя допустить.
Феофано крепко потёрла ладонью лоб, на который падали пряди рыжих волос.
— Что правда, то правда. И, стало быть, Лев Мелентий тоже не знает о том, что война объявлена?
— Нет, не знает. Он мне велел просить твоего согласия на уплату двухкратной дани русскому князю. Он думает, что с ним можно договориться.
— Это не так?
— Нет, это не так. Святослав ещё по ту сторону Балкан, но он со дня на день войдёт во Фракию. Калокир настроен решительно.
— Калокир? — воскликнула Феофано, ударив розовой пяткой в мраморный пол, — чтоб он провалился, этот проклятый дьявол! Никифор! А ты уверен, что логофет не ведёт двойную игру? Разве его так легко обмануть? Он ведь не дурак, совсем не дурак!
— Царица моя! У меня в руках его переписка. Он доверяет мне и недооценивает Василия. Это две большие ошибки.
— Ну, хорошо. Где этот гонец?
— Гонец Святослава? Он у меня.
— Что, прямо у тебя дома?
Никифор молча кивнул, уже с беспокойством и подозрением наблюдая за Феофано. Та, между тем, опустилась в кресло, подобрала башмачки, лежавшие на полу, и быстро надела их. Потом встала.
— Идём, Никифор! Я хочу видеть этого человека и все бумаги, которые он привёз от русского князя.
— О, госпожа! Не опасно ли…
— Это очень, очень, очень опасно! — вдруг заорала зеленоглазая фея и наградила помощника логофета такой затрещиной, что он чуть не упал, — и будет ещё опаснее! Понял, дрянь?
Никифор, держась за щёку, нехотя подтвердил, что он понял всё. Затем он помог царице накинуть на плечи плащ. Они быстро вышли. Телохранитель зеленоглазой мегеры хотел вскочить, желая сопровождать её, но она велела ему остаться у Лавзиака. Он подчинился. Надев на голову капюшон, пылкая царица бросилась вниз по лестнице. Секретарь побежал за нею.
Глава шестая
Старая служанка Никифора ещё год назад померла. Решив экономить, он жил один в своём скромном домике и обслуживал себя сам. Это оказалось легко. Не так уж и часто он заходил домой, дел было по горло.
Погода стояла пасмурная. Дул ветер. Никто на улице Феофано не узнавал, потому что она надвинула капюшон до самого носа. Прохожие поздравляли секретаря с очередной шлюхой, ножки которой были на редкость прелестны.
— Сволочь, — скрипела зубами императрица, с ненавистью сжимая руку Никифора, — я сварю тебя в кипятке, клянусь Вельзевулом!
— За что, госпожа моя? — недоумевал молодой сановник, — я, кажется, исполняю твоё желание!
— Заткни глотку! Я не приказывала тебе побывать в постелях у всех развратниц Константинополя!
Никифор вынужден был признать правоту царицы. Обогнув рынок и углубившись в невзрачный, грязный квартал, они, наконец, достигли нужного домика и вошли, сперва постучавшись. Переступив порог большой комнаты, Феофано откинула с головы капюшон. И остолбенела.
— Рашнар! — вскричала она, покраснев от радости, — мой прекрасный, мой ненаглядный Рашнар! Ты здесь! Возможно ли это?
— Да, госпожа моя, это я, — только и ответил бывший телохранитель феи, неловко вскочив с кровати. Всё утро он то дремал, то болтал с Кременой, которая перед ним крутилась в полураздетом виде, решив заняться уборкой. Когда царица и секретарь вошли, девушка старательно тёрла тряпкой окно, поднявшись на цыпочки. Из окна она их и заприметила ещё издали, до того, как они завернули к дому. Теперь, следя, как её возлюбленный кружит смеющуюся царицу, взяв её на руки, она с ужасом поняла, что с этой минуты ей предстоит очень долгий путь босиком по лезвию бритвы над смертной пропастью. Закричать от боли было нельзя. Но как не кричать, если очень больно? Зачем держать равновесие, когда хочется умереть? Кремена растерянно поглядела в глаза Никифору. Накануне он был приветлив и ласков с нею. Может быть, он даст ей сейчас какой-нибудь знак? Он подал ей знак. И когда Рашнар, покрыв руки и лицо царственной красавицы поцелуями, усадил её в кресло, Кремена бросилась на колени к ногам соперницы и воскликнула, пустив слёзы двумя ручьями:
— Царица! Богоподобная! Сжалься! Не погуби! Клянусь, я не знала, что вы так друг друга любите!
— Чёрт возьми, — вполголоса восхитился Никифор, локтем пихнув Рашнара. И было чем восхититься! Рашнар на миг позабыл про жену царя, глядя на любовницу Святослава. Та продолжала лить слёзы молча, хлюпая носиком и молитвенно сложив руки. Ночь её глаз трепетно мерцала и таяла под лучами летней зари, с которой поэты сравнивали сияющий, изумрудный взгляд Феофано. Но иногда и при свете дня, каким бы он ни был, видна на небе луна — вечная паломница ночи. И двадцатишестилетняя дочь трактирщика улыбнулась двадцатилетней дочери рыбака, кожа у которой была достаточно смуглой, а грива чёрных волос ни разу не поддалась ни одному гребню.
— Не пищи, птичка! Тебя Кременой зовут?
— Да, да, это я, — задёргала плакса головой так, будто ей велели вбить в стену гвоздь без помощи молотка, — прости, госпожа, прости! Я больше не буду! Я всё тебе расскажу! Только не вели меня жарить в медном быке! Я больше всего этого боюсь!
— Уймись, говорю! Не то я велю тебе всыпать так, что ты у меня в медный бык запросишься. Поняла?
Слёзы у Кремены остановились. Она испуганно опустила глазки. А Феофано задумчиво приложила палец к щеке, глядя на скандальную знаменитость. Вдоволь понаблюдав за нею, императрица зачем-то переглянулась с Никифором и Рашнаром, с ещё более непонятной целью цокнула языком, потом рассмеялась и подняла вытянутые ноги.
— Сними с меня башмаки! Я натёрла пятки.
— Сию минуту, благочестивая!
На глазах двух мужчин царица была разута с трогательнейшей нежностью и изяществом. Осмотрев её голые ступни, Кремена старательно пришла в ужас и заявила, что пятки необходимо смазать китайской целебной мазью, чтобы они зажили поскорее. Никифор тут же и сообщил, что такую мазь можно попросить у цирюльника, а живёт он недалеко, в соседнем квартале. Кремена молниеносно умчалась, ввиду большого волнения не прикрыв за собою дверь.
— Какая высокая, — поглядев ей вслед, заметила Феофано, — как ты, Рашнар! Или чуть повыше?
— Я не приглядывался, — ответил Рашнар. И он тут же занял место Кремены, встав на одно колено перед царицей. Она ему протянула руки. Он снова начал их осыпать поцелуями. Ни открытая дверь, ни выходки наглой дряни, которая убежала за мазью, не останавливали его. А Никифор вынужден был иметь с ними дело. Дверь он закрыл, но всё остальное ему не нравилось. Это было необъяснимо. Императрицу он знал очень хорошо, лохматая кукла улепетнула весьма стремительно. Тем не менее, что-то всё же было не так. Никифор Эротик поплёлся в другую комнату, чтобы взять там кувшин с вином и три чаши. Пришлось ему задержаться, так как царица вдруг начала стонать. Когда секретарь вернулся, Рашнар сидел за столом, а императрица по-прежнему была в кресле. Но они так смотрели в глаза друг другу, что секретарь с трудом поборол желание уронить кувшин и уйти за тряпкой часа на три. Вместо этого он с поклоном подал царице чашу вина. Налив себе и Рашнару, сел рядом с ним. Они осушили чаши.
— Рашнар, посольские грамоты ты отдашь мне сегодня же, — заявила императрица, сделав глоток и поморщившись, — любопытно будет взглянуть, какой у этого негодяя почерк!
— Ты его видела, — возразил Никифор Эротик, — вспомни, как прошлым летом ты принимала послов с Дуная. Все их бумаги были составлены Калокиром.
— Никифор! — вдруг перешла Феофано на жёсткий тон, — эти документы я заберу у вас всё равно. Или ты боишься, что логофет до них докопается? Не волнуйся. Я их запру в крепкую шкатулку с двумя замками. Где они, эти грамоты?
— У меня, — произнёс Рашнар, — тебе принести их прямо сейчас?
Но императрица жестом дала понять, что прямо сейчас не нужно, и ещё раз приложилась к чаше. Вино ей явно не нравилось.
— Кстати, о логофете, — снова заговорил Никифор Эротик, — что мне ему сказать? Он сегодня спросит, даёшь ли ты разрешение снарядить посольство для мирных переговоров.
— Скажи, что я размышляю, — вяло взмахнула рукой царица, — а, впрочем, нет! Скажи, что я ничего тебе не ответила. Завтра я сама с ним поговорю. И не только с ним, но и с мужем. Одновременно. Как тебе эта мысль?
Рашнар и Никифор переглянулись.
— Я полагаю, в присутствии Варды Склира? — робко спросил последний.
— Да, разумеется. И не только в его присутствии. Я их всех соберу — и Варду, и Константина, и Николая, и Алексея-друнгария, и Петра, и прочих. Да, да, всю верхушку армии! Пусть послушают.
— А они все в Константинополе? — удивился Рашнар.
— Естественно! Ну а где же им ещё быть, если враг стоит у самых границ? Конечно, как можно дальше от них — в столице, под юбками своих жён! Ведь это позор, позор! Я в толк не возьму, как все эти наши славные полководцы смиренно терпят такое гнусное попирание своих принципов? Где их доблесть? И где их честь? Мужчины они или оскоплённые индюки?
Никифор опять наполнил чашу Рашнара, затем свою. Прежде чем с ним выпить, Рашнар спросил у царицы:
— А ты не перегнёшь палку? Ты их удержишь, если они воспримут твои слова слишком близко к сердцу?
— В течение двух недель я их удержу, — ответила Феофано, — это уж точно.
— В течение двух недель?
— Да, наш евнух Василий толкует о двух неделях, — кивнул Никифор, — но если он ошибается, то ему отрежут ещё какую-нибудь часть тела.
Тут прибежала Кремена с баночкой мази, ещё более взлохмаченная. Поскольку императрица была уже немножко пьяна, весь домик наполнился очень деятельным, суровым и неподкупным безумием. Два приятеля были вынуждены переместиться в кабак. Красавицы их не стали удерживать. В кабаке Рашнара узнали. Все захотели с ним выпить. Начали разлетаться из кабака по городу новости. Им навстречу бежали девушки всех сортов. Одним словом, в дом Рашнар и Никифор вернулись далеко за полночь. Ни Кремены, ни Феофано они там не обнаружили. Хорошенько порывшись в своих вещах, Рашнар заявил, что нет и посольских грамот.
— Отлично, — сказал Никифор Эротик, падая на кровать, но всё же упав с ней рядом, — дело пошло! Империя запылает.
Глава седьмая
Двадцать четвёртого ноября царица намеревалась созвать Сенат, чтоб выступить с речью не только перед военными, но и перед парламентом. К сожалению, от подобного шага пришлось решительно отказаться, так как голосовые связки зеленоглазой красавицы пострадали во время ссоры с Кременой, которая накануне вечером додумалась принести во дворец несколько лягушек из сада. В этой связи Феофано было бы затруднительно даже две-три минуты орать на весь Ипподром. Пришлось ограничиться малым выходом в Золотой палате.
Как это обыкновенно бывало, императрица пришла последней. Ждали её три четверти часа. Никифор Фока нетерпеливо ёрзал на троне, беседуя с протосинкелом, логофетом и Вардой Склиром. Первые двое стояли справа от трона, среди гражданских чинов, а последний — слева, среди военных. Кроме него, слева находились все те, кого Феофано перечисляла три дня назад, а ещё начальники фем и сотники гарнизона. Гражданских было не меньше. Помимо архиепископа Феофила и логофета, присутствовали эпарх, министр двора, великий ключарь и прочие. Позади царского престола выстроились не три, как всегда, а целых четыре дюжины экскувиторов. Возглавлял их этериарх Иоанн. Приказ относительно численности охраны был дан самой Феофано. Когда царица входила вместе с телохранителем, протосинкел и логофет спорили с великим доместиком Вардой Склиром. Они доказывали ему, что переизбыток денежных средств следует потратить не на очередную войну, а на укрепление мира. Но Варда Склир и его товарищи не считали, что надо заключать мир с человеком, который привёл к границам империи полтораста тысяч головорезов и каждый год требует себе всё больше и больше золота.
— Оно есть, — настаивал Феофил Евхаитский, многозначительно глядя на василевса, — нам надо собраться с силами, чтобы наверняка обеспечить себе победу!
— Так ведь и он не теряет времени даром, — заметил патрикий Пётр, также не отрывая глаз от царя, — сегодня у него угры и печенеги, которых не сосчитать, а завтра, глядишь, ещё и арабы к нему примкнут! Что скажешь на это, почтеннейший логофет? Приятель твой Калокир своё дело знает!
— Он умудрился, имея все преимущества, проиграть нам Болгарию, — возразил ироничным голосом Лев Мелентий, — а что до прочего — я напомню тебе, патрикий, с чего вся эта история началась! Не ты ли, мой друг, был стратигом Фракии, когда угры начали в ней хозяйничать?
— Перестаньте, — поморщился василевс, — сейчас не до выяснения, что с чего когда начиналось! Я вот что хотел спросить у тебя, магистр …
Тут все увидели Феофано. Она входила в воинском одеянии эллина — полотняный хитон, лёгкие доспехи, сандалии, алый плащ и золотой шлем. На поясе Феофано висела кавалеристская сабля. Высокий телохранитель, шагавший чуть позади, был экипирован точно таким же образом. В нём нетрудно было узнать Кремену, которая за три дня успела всем надоесть своими лягушками и попытками убить каждого, кто смотрел на неё скептически.
— Анемас тебя уже не сопровождает? — спросил Никифор Второй, внимательно оглядев супругу и её спутницу, когда те, дойдя лишь до середины залы, остановились и усмехнулись, — ты что, переподчинила его кому-то?
— Помощнику легатория, — продолжая глядеть вперёд, махнула царица левой рукой в сторону Игнатия Нарфика, — пусть он ловит на улицах проституток! Кто знает — может быть, это дело разбудит в нём что-нибудь мужское? Да, кстати, о мужских качествах! Я пришла сюда говорить именно о них.
Никто из присутствующих не выразил удивления. Все привыкли к выходкам Феофано. Она продолжила, указав сперва на Кремену:
— Вот перед вами любовница Святослава! Она от него сбежала. Он дурно с ней обращался. Он её бил! А логофет хочет, чтоб я этому скоту отдалась.
— Прости, венценосная, но я вовсе этого не хочу, — запротестовал Лев Мелентий, в то время как остальные кротко вздохнули и лишь один протосинкел осмелился покачать головой, — клянусь, у меня и в мыслях такого не было!
— Было, было! И есть. Кому ты морочишь голову? Всё логично. Пять лет назад ты отдал варвару Климаты. Затем при помощи подлеца Калокира ты подарил ему и Дунай, приплатив к подарку полторы тысячи фунтов золота в слитках! Сейчас ты доволен тем, что он захватил южную Болгарию и Балканы, готов за это ему прибавить ещё два-три сундука моих личных денег! А что же случится завтра? А я скажу тебе. Завтра этот дикарь вторгнется во Фракию и объявит её своею! А послезавтра он прикарманит Константинополь, и ты предложишь ему устроить в храме Святой Софии конюшню, а меня взять в наложницы! Меня, мать ваших василевсов и их сестры! Магистры, патрикии! Неужели вы это стерпите? Боже мой!
— На каждом пиру Святослав клянётся, что так и будет, — прозвучал звонкий голос Кремены. Только её свидетельства Феофано и не хватало, чтобы закрыть свой ангельский лик руками и испустить страдальческий стон на всю центральную часть дворца. При этом она очень хорошо понимала, что ни к каким серьёзным последствиям эта сцена не приведёт, все слишком привыкли к её спектаклям. Но ей того и не нужно было. Если бы в её планы входило открыть вулкан, она привела бы с собой Рашнара да бросила бы к ногам патрикиев и магистров его посольские грамоты. Ей хотелось добиться лишь одного — чтобы от неё временно отстали с выплатой дани, сочтя её перевозбудившейся от знакомства с Кременой. Слушая тишину, которая воцарилась после её истошного крика, императрица смекнула, что ей это удалось. Прервал тяжкое молчание василевс, которому не терпелось закончить мероприятие.
— Феофано, — произнёс он, устало зашевелившись на своём троне, — а для чего ты надела воинские доспехи и опоясалась саблей? Ты что, решила вдвоём со своей подругой идти на битву со скифами?
— Разумеется! — истерично выдохнула царица, убрав ладони от своего пылающего лица, — а кому ещё с ними биться, если не нам? Я уже сказала, что шла сюда говорить с мужчинами о делах, касающихся мужчин! Но где же мужчины? Мне кажется, их здесь нет. Кремена, ты видишь хоть одного? Лично я не вижу! Мужчины с негодованием отдубасили бы того, в чью голову пришла мысль о мирных переговорах с варварами!
Умолкнув, царица вдруг поняла, что перестаралась. Многие царедворцы и даже военачальники опустили головы, чтобы скрыть от неё улыбки. Никифор Фока прикинулся, что зевает. Только один логофет хранил благодушие и учтивость.
— Императрица, — снова заговорил он мягким и тихим голосом, — всем известно, что каждое твоё слово — свято. Но ты изволила пошутить. Конечно, мы все здесь виновны в том, что варвары подступили вплотную к нашим границам. Но существует закон: любые переговоры возможны, пока граница служит фактической линией разделения. А как только враги вторгаются внутрь страны, надо брать оружие и сражаться! Я буду первым, кто это сделает. И любой из тех, кого ты здесь видишь, даст тебе слово, что он за тебя умрёт, притом без малейшего колебания!
— Тьфу на вас, — сказала в ответ царица и убежала, звеня своими доспехами. Вслед за ней умчалась Кремена.
Заняться им было нечем, а дурь девать было некуда. Пробежавшись по мраморной галерее, которая огибала всё западное крыло дворца напротив Святой Софии, они взошли по узкой винтовой лестнице без перил на самую верхотуру угловой башни с зубцами. Ветер там дул такой, что им нужно было кричать, чтоб слышать друг друга. Башня не уступала по высоте ни одной из башен северных укреплений Константинополя, возводившихся наиболее основательно. С неё полностью открывался вид на Константинополь, проливы и оконечности двух морей. Моря бушевали, в пену и вдребезги разбивая свои валы о громады скал и снова на них взлетая. Рёв стоял оглушительный.
— Погляди туда! — вскричала царица, протянув руку в сторону Средиземноморья. Она при этом так навалилась грудью на каменный парапет, что ноги болтались в воздухе, — Видишь, видишь? — восторженно повторяла она сквозь вой, рёв и грохот, — Вон там, вдали!
— Ничего не вижу! — обрушился прямо в ухо ей вопль Кремены, — что там такое?
— Корабль там!
— Ну и что?
— Как он не потонет при таком шторме?
— Да нету там корабля! Он тебе мерещится спьяну!
Царица очень обиделась. Ей хотелось, чтоб был корабль, пусть и невидимый. И она ждала, когда ураган донесёт с другого конца Вселенной гордый, тоскующий звук трубы. Она отдала бы всё за эту тоску и за эту гордость. Рашнар рассказывал ей, что так трубят викинги на своих кораблях в тумане, чтоб их услышали с берега. Феофано представила этот звук. И сразу подумала, что он свёл бы её с ума. Если бы у Смерти был такой голос и прозвучи он сейчас, она бросилась бы с башни, чтоб никогда с ним не расставаться.
Глава восьмая
Рашнар продолжал гостить у Никифора. И жилось бы ему неплохо, если бы не навязчивые знакомые. Чтоб избавить себя от них, варяг прикормил уличного пса, который не по размерам, но по характеру представлял собой нечто среднее между львом и ослом. Блохастый заморыш отлично понял, чего от него хотят. Он жил под крыльцом и не подпускал к нему чужаков. Но две хитрые лисы, Кремена и Феофано, втёрлись к нему в доверие, принося ему из дворца отличные куски мяса. Рашнар, впрочем, не избегал компании этой парочки бесноватых. В течение двух недель они навещали его частенько. Когда их не было, а Никифор где-нибудь шлялся, Рашнар играл на кифаре и пил вино.
Десятого декабря Никифор Эротик вернулся раньше обычного и увидел у себя дома то, чего не хотел бы видеть. Это его обидело, возмутило и оскорбило до слёз. Пришлось двум красавицам, встав с постели, где оставался Рашнар, старательно приводить секретаря в чувства.
— Что ты орёшь? — стыдила его царица, — испортил нам настроение, поднял на ноги всю округу! Мы здесь — в последний, в самый последний раз! Больше не придём к тебе никогда! Не мог сделать вид, что ты ничего не видел? Я ведь твоя благодетельница, развратный ты поросёнок!
— Просто бессовестный! — возмущалась Кремена, — да, вместо совести у него гляди-ка, что выросло! Сукин сын!
Рашнар притворялся спящим. Потом он вправду уснул. А когда проснулся, в домике уже не было ни души. За окном темнело. Заметив это, хозяин льва и осла вскочил, поспешно оделся, выпил вина прямо из кувшина и, опоясавшись саблей, вышел. Пёс появился из-под крыльца. Он очень хотел отправиться в путь с Рашнаром, но получил строгую команду остаться дома.
Было невероятно холодно. Падал снег. Между облаками ярко желтела луна. Рашнар торопился, не обращая внимания на знакомых, которые окликали его, предлагая выпить. Он должен был дойти до Адрианопольских ворот раньше, чем их закроют. Ему это удалось. Покинув Константинополь, он повернул налево, пересёк площадь с пустыми рыночными рядами и зашагал вдоль морского берега, мимо гаваней Юлиана и Феодосия.
Море было почти спокойно. Прохожих на берегу не встречалось — очень уж не шутя ударил мороз. Наступала полночь, когда Рашнар, обогнув северо-западную оконечность столицы, достиг участка её стены, который являлся также стеной дворца. Море подступало к этой стене почти что вплотную. А возле самого берега одиноко стояла на якорях небольшая лодка с двумя гребцами и пассажиром. Когда Рашнар поравнялся с лодкой, пассажир выпрыгнул из неё на берег. Это был невысокий, стройный, светловолосый мужчина, одетый, как и Рашнар, по-военному. Его меч висел на изящной перевязи. Чёрные сапоги недавнего пассажира лодки были кавалерийскими, то есть выше колена. Их высота позволила бы ему не замочить ноги, если бы лодку не удалось поставить вплотную к берегу. Подойдя к Рашнару, светловолосый приветливо протянул ему руку. Викинг пожал её.
— Заставляешь ждать, — сказал Иоанн Цимисхий и рассмеялся, показывая шутливость своей претензии.
— Извини, проспал, — ответил Рашнар не менее дружелюбным голосом, — твоя будущая жена меня утомила!
— Это она умеет, — признал Цимисхий и, дав гребцам знак отчаливать, громко свистнул. Пока гребцы отгоняли лодку к ближайшей гавани, со стены, высота которой была саженей двенадцать, на корабельном канате спустили нечто вроде корзины размером с большой сундук. Как только этот предмет коснулся земли, Цимисхий в него запрыгнул, и его быстро подняли на зубчатый гребень стены. Потом точно так же был вознесён Рашнар.
Верх стены позади зубцов имел ширину такую, что по нему смогли бы ехать бок о бок две колесницы. На нём стояли, кроме Цимисхия, Анемас, дворцовый этериарх Иоанн — преемник Рашнара, патрикий Михаил Тирс — юный друг царицы, и несколько экскувиторов из дворцовой гвардии. Поднимали корзину с грузом они и телохранитель императрицы. Опять увидев Рашнара, который прежде был их начальником и товарищем, экскувиторы очень бурно приветствовали его. И если бы он велел им всех тут немедленно перебить, они бы не колебались. Этериарх, патрикий и Анемас пожали Рашнару руку.
— Логофет здесь, во дворце, — сообщил ему Иоанн Цимисхий, — я думаю, что ты должен взять его на себя, дружочек!
— Почему я? — не понял Рашнар.
— Никому другому его охрана может не подчиниться.
— Я это сделаю, — глухо вымолвил Иоанн Куркуас, заметив, что у Рашнара раздулись ноздри, — я, как-никак, начальник над всей охраной в этом дворце! И я не бросаюсь фразами в пустоту, когда называю себя вернейшим слугой царицы.
— Похвально, — бросил Цимисхий если и не насмешливым, то довольно холодным голосом. Задрав голову, он вгляделся в хорошо высвеченную луной верхнюю часть башни, между зубцами которой блестели шлемы дозорных, — кто там стоит? Твои или городские?
— Вся западная стена с её тремя башнями — часть дворца. Но какая разница?
— Это верно, — опять кивнул головой племянник царя, — идём!
Он первым спустился по крутой лестнице на Соборную площадь. Её пространство с севера ограничивалось громадой дворца, которая была вытянута на целую милю, с юга — гигантским эллипсом Ипподрома, а с юго-запада — белоснежным прямоугольником храма Святой Софии под ослепительной полусферой. Залитая луной площадь была безлюдна по всей своей ширине. Но, когда Цимисхий и его спутники оказались на ней, из собора вышли пять человек в плащах с капюшонами. Капюшоны были надвинуты до бровей.
— Я здесь, святые отцы, — бодро заявил о себе Цимисхий, не замедляя шага, — молитесь! Готовьтесь к трудному дню.
— Как скажешь, благочестивый, — раздался из-под ближайшего капюшона бас протосинкела, — а, Рашнар! И ты здесь, мой дорогой? Теперь я спокоен.
— Успокоение — в Боге, — дерзко заметил Михаил Тирс.
Окно логофета рядом с угловой башней было освещено. Дверь башни навстречу воинам распахнулась. Её открыл Никифор Эротик — пьяный, но бледный. Что-то пробормотав, он стал подниматься по узкой лестнице впереди всей процессии. Экскувиторы на площадках башни стояли не шевелясь, когда мимо них проходили вооружённые люди. С Рашнаром все часовые дружески поздоровались, называя его Рагнаром, а один даже полюбопытствовал у него, когда он вернётся. Точно таким же образом повели себя стражники, охранявшие дверь в рабочую комнату Льва Мелентия. Иоанн Куркуас там остановился, а остальные свернули за угол. Как они ни спешили, а всё же крик позади услышали. Крик был смертный. Через минуту этериарх Иоанн догнал своих спутников. На его одежде виднелась кровь. Никифор Эротик весь задрожал и стал спотыкаться.
— Какого чёрта ты выполз? — косо взглянул на него Цимисхий, — что не спалось тебе с проститутками этой ночью?
— Тут виноват Рашнар, — опять пошутил молодой патрикий, — когда он в городе, проститутки не зарабатывают, а тратят!
Чуть погодя, примерно на полпути к другому крылу дворца, секретарь пропал. Никто даже и не понял, как это произошло. Он будто бы взял да и растворился в воздухе, побледнев до полной прозрачности вместе с бедным своим костюмом. Над тайной исчезновения этого прощелыги голову не ломали. Его отсутствие не было никому ни в радость, ни в тягость, как и его наличие.
Иоанн Цимисхий спешил. Он гулко отмахивал шаг за шагом по коридорам, мрамор которых блестел и переливался под лампионами. Остальные старались ступать потише, как бы уже боясь заглушать шаги этого худого и невысокого человека с лицом нахального щёголя. Все варяги, стоявшие с алебардами перед каждой дверью, брали на караул. Чем ближе был центр дворца, тем больше их становилось. Возле дверей Золотой палаты, к которой с разных сторон примыкали библиотека и кабинет василевса, расположился целый отряд — человек пятнадцать. Некоторые воины спали, усевшись на пол и привалившись к стене. Иные метали кости, сидя на корточках, и плевать им было на всё. Но когда Рашнар обратился к викингам по-норвежски, они все сразу вскочили, схватив свои алебарды, и хитроумно уставились на него глазами надёжных, верных, испытанных собутыльников. Один воин что-то ему ответил на их родном языке.
— Уже целый час, как свечи погашены, — перевёл Рашнар, взглянув на Цимисхия. Тот спросил, указав на дверь кабинета:
— Он точно там?
— А где ему ещё быть? — насмешливо отозвался этериарх, — он всегда там спит на походной койке!
— Вторая дверь заперта со стороны залы?
Варяги уже по-гречески объяснили наперебой, что вторую дверь они забаррикадировали столом. Тогда по знаку Цимисхия Анемас приблизился к первой двери. Вытащив из-за пояса стальной лом, богатырь протиснул его заострённый конец между двумя створками. Получился рычаг, и телохранитель царицы слегка на него нажал. Раздался негромкий скрежет. Внутренняя щеколда не выдержала, слетела с болта, и створки раскинулись.
На последнюю аудиенцию к василевсу вошли Цимисхий, этериарх и Михаил Тирс. При свете луны, который сквозь удивительные венецианские стёкла растёкся по кабинету как ароматное масло из розовых лепестков, они вдруг увидели, что кровать пуста, а постель нетронута. Иоанн Куркуас запаниковал и хотел бежать. Но двадцатилетний патрикий вовремя обнаружил, что император Никифор Второй лежит позади стола, прямо на полу. Сначала подумали, что он умер. Но оказалось, что он всего лишь уснул с разинутым ртом, и, судя по запаху изо рта, его не добудишься. На столе стояли пустая амфора и пустой оловянный кубок.
— Этого пьяницу вы шесть лет называли богоподобным правителем? — удивился Цимисхий и пнул ногой василевса. Тот, против ожидания, что-то глухо забормотал, заморгал и сделал движение, чтобы встать. Кажется, он даже успел понять, что к чему, но этим-то всё и кончилось, потому что этериарх и Михаил Тирс были начеку. Пока они торопливо рубили царя на части, Цимисхий вышел из кабинета.
Все экскувиторы, Анемас и Рашнар перед ним склонились. Паракимомен Василий и секретарь Никифор Эротик бросились на колени. Откуда два негодяя так неожиданно вынырнули — никто не заметил, как не заметили четверть часа назад, куда подевался один из них.
— Святой и благочестивый! — пискнул Василий, уткнувшись физиономией в пол, — Аксиос! Осанна! Многая лета! Прими мои поздравления!
— И мои! — подхватил Никифор Эротик, решив лицом пол не пачкать, ибо стоявший сзади Рашнар уже занёс ногу, чтобы отвесить ему пинка, — спешу сообщить, что императрица ждёт тебя в Порфироне! Позволь нам всем проводить тебя до дверей!
— Разве я слепой? — был ответ Цимисхия, — дойду сам. А вы все займитесь делом! Оповестите Константинополь о том, что василевс умер, успев передать державу и скипетр своему племяннику Иоанну, который будет венчаться с императрицей.
В эту минуту из кабинета вышли Михаил Тирс и этериарх. Они отсалютовали Цимисхию окровавленными мечами и клятвенно засвидетельствовали, что царь Никифор Второй минуту назад преставился от сердечного приступа, но при этом чётко и внятно назначил своим наследником Иоанна Цимисхия. Вслед за тем, вложив мечи в ножны, оба воскликнули:
— Аксиос!
Варяги немедленно присоединились к этому крику, а секретарь и евнух Василий уверенно заявили, что тоже слышали, как Никифор Второй выразил свою священную волю.
Тем временем, Иоанн Цимисхий уже спешил к своей ненаглядной. После почти трёхлетней разлуки императрица решила соединиться с ним в Порфироне — там, где она подарила жизнь своим сыновьям и дочери, где рождались все василевсы, вступавшие на престол по праву рождения. Феофано верила в то, что любое действие, сотворяемое среди порфировых стен, священно и до скончания Времени пребывает под нерушимым благословением Господа во всех трёх его ипостасях. Видимо, исходя из этого убеждения в Порфирон была втащена Кремена в ночной рубашке. Именно втащена, потому что она совсем не испытывала желания там присутствовать. Да, она предпочла бы уединиться с Рашнаром, чтобы его утешить и успокоить. Бедный Рашнар! Но её не спрашивали, чего бы она хотела и за какое дело взялась бы с большей охотой. Ей пригрозили розгами, и на этом дискуссия завершилась. Так что, когда новый василевс вошёл в Порфирон, он прежде всего увидел Кремену. Невероятно взлохмаченная, босая, бледная, полуголая, озарённая тусклым пламенем ночника над ложем царицы, сидела она в ногах своей госпожи и перебирала струны кифары. Музыка была так себе. Феофано, слегка прикрытая одеялом, делала вид, что спит. Цимисхий приблизился.
— Добрый вечер, — приветствовала его Кремена, подняв большие кукольные глаза пронзительной силы и обозначив радушие во весь рот, столь же благородный, сколь соблазнительный, — я буду вам здесь играть различную музыку до утра! Мне этого хочется.
— К счастью, утро скоро настанет, — сказал Цимисхий, сняв с себя перевязь и небрежно бросив её на кресло вместе с мечом, — так ты, стало быть, Кремена? Та самая, у которой…
— Да, я — Кремена. Та самая, у которой.
Цимисхия охватил восторг. Но ему пришлось его побороть, ибо Феофано уже за ним наблюдала. Правда, пока ещё сквозь ресницы. Но на её щеках угрожающе проступали красные пятна. Чем это могло кончиться, страшно было даже предположить. Ночник Иоанн Цимисхий задул, но чёртова тварь Кремена и её музыка оставались с царственной парой вплоть до рассвета.
Глава девятая
На заре Рашнар вернулся домой. Шагая по улице, он заметил, что слуги нового василевса отлично делают свое дело. Город уже шумел. В этот ранний час на каждом углу народу толпилось столько же, сколько обыкновенно бывает в полдень. Если не больше. Все высыпали на улицы и бродили по ним, желая узнать последние новости. И, конечно, всеми владело очень тревожное настроение. Раз пятнадцать Рашнара остановили, чтобы спросить, действительно ли Никифор Фока скончался и коронация Иоанна Цимисхия состоится уже сегодня. Он отвечал утвердительно лишь на первую часть вопроса. Ему казалось невероятным, что коронация может произойти раньше погребения.
Его верный пёс, которого он назвал Букефалом, был очень голоден и обижен. Досыта накормив его пирогами, взятыми во дворце, Рашнар смочил горло крепким вином и улёгся спать. Никифор Эротик прибежал во втором часу пополудни. Он разбудил Рашнара, и они сели за стол, чтоб выпить и закусить бараниной с чесноком, которую секретарь купил по пути домой. После первой чаши Рашнар заметил, что почему-то на улице стало тихо.
— Да потому, что все во дворце, — объяснил Никифор, обгладывая баранью лопатку, — и это неудивительно, чёрт возьми!
— Ты хочешь сказать, что этериарх позволил открыть ворота для всех желающих? — удивился Рашнар, — разумно ли это? Ведь неизвестно, как чернь воспримет произошедшее!
— Всё известно! Я что, по-твоему, ем баранину даром? Да и второстепенный это вопрос. Главное, что армия приняла Иоанна с диким восторгом!
— Не хочешь ли ты сказать, что ему уже присягнули?
— Конечно, нет! Ведь он же ещё не короновался. Но только что завершилась военная церемония в Оноподе. Там было четыреста семьдесят пять армейских чинов и пятьсот гражданских! А кроме них — протосинкел и все другие архиепископы, три десятка послов, консулы Синклита, влиятельные купцы и царица с отпрысками, сияющая среди твоих экскувиторов, как Елена среди друзей мёртвого Ахилла! Ну и, конечно, сам Иоанн. Началось с того, что твоя подруга подозвала к себе протосинкела и…
Рашнар, который неплохо знал, как императрица проводит военные церемонии, перебил своего приятеля:
— Дальше, дальше!
— Было объявлено, что Никифор Второй скончался от пьянства и что царица выходит замуж за Иоанна сразу после того, как он коронуется. А потом Феофано, пользуясь всеобщим ошеломлением, зачитала твои посольские грамоты. Из них следует, что князь руссов нам объявил войну и уже ведёт на Константинополь все свои полчища. Представляешь, что началось? Варда Склир стал топать ногами и бить себя кулаками в грудь, как орангутанг, требуя приказ о срочном начале боевых действий! Все остальные доместики начали бушевать ещё более разнузданно. Тут же к ним присоединились гражданские. Весь дворец качался и содрогался от воплей! Я не преувеличиваю.
— Я знаю. И тут, конечно, выступил Иоанн?
— Да, конечно, выступил. Как же было ему не выступить? И он сразу стал василевсом — но не формальным образом, а фактически.
— Что же он такого сказал?
— Ровно то, что следовало сказать — ни больше, ни меньше. Он был предельно краток и точен. Никифор Фока будет зарыт без официального траура, ибо он позволил русскому князю занять Болгарию и открыть себе путь на Константинополь через Балканы! «А я, — сказал Иоанн, — не выпущу Святослава из Фракии ни в одну, ни в другую сторону, потому что там уже приготовлена для него могила!» Он настоял, чтобы Феофано немедленно подписала приказ о мобилизации, об отправке флота к устью Дуная и о создании предварительной линии обороны на подступах к Филиппополю. Все приказы к тому моменту были уже составлены.
— Варда Склир одобрил все эти меры? — спросил Рашнар, помолчав.
— Конечно! А ты как думал? Его бы сразу же разорвали, если бы он поступил иначе! Когда приказы были подписаны Феофано, все принялись вопить от восторга ещё сильнее, чем только что вопили от ярости!
Рашнар выпил ещё вина. Следя за секретарём, который опорожнял уже третью чашу, он вслух подумал:
— Сейчас, должно быть, все уже двинулись к Ипподрому, чтоб там ещё раз выслушать эту речь теперь уже вместе с сенаторами?
— Естественно! Феофано ещё вчера назначила заседание. И народ послушает эту речь. Потом будет коронация. Патриарх со всей своей сворой уже доставлен в собор.
— Со всей своей сворой? — глубокомысленно повторил Рашнар, — неплохо, неплохо! А похороны когда?
— Откуда я знаю? Какая разница? Тебе что, это интересно? Предоставь мёртвым погребать своих мертвецов!
С этими словами Никифор поставил чашу, схватил ещё один кусок мяса и впился в него зубами. Рашнар, наблюдая за ним, зевнул.
— Это мудро! А ты зачем сейчас сюда прибежал? Там что, мало дел?
— То есть как, зачем? — очень удивился Никифор, давясь бараниной, — ты не видишь, что на меня напялено? Это ведь стыд и срам! Мне надо переодеться! Я не могу принять должность логофета в лохмотьях!
— Вот оно что! Тебя, значит, делают логофетом?
— Чёрт побери, Рашнар! Я сам себя сделал им. Кто, кроме меня, в таком же объёме владеет тонкостями внешней политики? Кто имеет более полное представление о нюансах всех ведущихся ныне переговоров? Кто переписывается с послами? Паракимомен, что ли? Смешно! Кому, как не мне, занять этот пост? Я целых пять лет к этому готовился, обучаясь у Льва Мелентия!
— А он, кстати, от чего умер? — спросил Рашнар, — об этом не сообщали?
— Нет, о нём даже не вспоминали.
Глянув в окно, Никифор Эротик допил остатки вина из чаши и вскочил на ноги. Он спешил. Но тут ему в голову вдруг пришла какая-то мысль. И, поколебавшись, он обратился с нею к Рашнару:
— Слушай, Рашнар! Я не знаю толком, что происходит сегодня в городе, и боюсь на самое главное опоздать.
— В Святую Софию, на коронацию?
— Да, да, да! Ты мог бы пойти со мною? Возле дворца сейчас происходит столпотворение, и меня одного там просто растопчут! Да и варяги дворцовой гвардии тебя сразу пропустят в любую дверь, а меня именно сегодня могут остановить где-нибудь. Ну что, пойдёшь со мной, а?
— Иди облачайся в свою хламиду, — сказал Рашнар и поднялся, чтобы надеть сапоги. Через пять минут приятели вышли, опять велев Букефалу остаться дома. Пройдя шагов пятьдесят, они завернули в кабак, чтоб выпить для храбрости. Разумеется, нужно это было Никифору. Он твердил, что чувствует себя трезвым, так как перестарался с закуской, то есть с бараниной. В кабаке не было никого, кроме двух не очень почтенных вдов, ещё далеко не старых. Они вцепились в Рашнара, но он отбился от них тонкими намёками на какой-то щедрый подарок от жриц любви.
Когда два дружка добрели до Месы, им вновь пришлось задержаться, так как по ней въезжали в Константинополь войска. Это были конные схолы, двигавшиеся тройной колонной.
— Фракийцы, — уверенно заявил Рашнар, разглядывая доспехи и шлемы всадников, — теперь ясно, зачем вчера зачищали три постоялых двора у Южных ворот! Это интересно, чёрт побери! Надо иметь много ума, чтоб вводить фракийцев в Константинополь!
— Они стояли в предместьях, — сказал Никифор, — теперь постоят в столице. Видимо, Иоанн не очень-то доверяет друнгарию гарнизона. Но вряд ли патрикий Пётр доволен тем, что его войска должны устрашать городскую стражу, вместо того чтобы мчаться на битву с руссами!
— Никого уже не волнует, доволен он или нет.
Пропустив колонну, приятели пошли дальше. Вскоре они достигли священных стен. Никифор был прав — дворец обступали толпы. Ворота были открыты, но экскувиторы преграждали путь, поскольку внутри дворцовых пространств людей уже было десятки тысяч. Оставшиеся снаружи громко роптали. Им тоже очень хотелось увидеть нового василевса в первый день царствования. Но всё уже заглушал звон колоколов собора Святой Софии.
— Ой, коронация началась! — схватился Никифор за голову, — бежим! Я взял с собой ключ от калитки! Слава Создателю, рядом с ней — почти никого!
— Вот только не надо бежать, — удержал Рашнар своего дружка за рукав, — иначе толпа ринется за нами, поняв, что у нас есть ключ. К тому же, мы всё равно уже опоздали.
Им удалось почти неприметно воспользоваться калиткой, благо что старый её замок был хорошо смазан. Преодолев Царские сады с быстротою, какая только была доступна тридцатилетним пьяницам, они долго ещё протискивались сквозь злящуюся толпу и двойную цепь экскувиторов, выстроенных вокруг собора Святой Софии. Конечно, если бы не Рашнар, Никифор Эротик точно не справился бы ни с первой задачей, ни со второй. Взбегая на паперть, он проклинал себя за пристрастие к болтовне, вину и баранине, потому что колокола главного собора смолкли уже, в то время как остальные, наоборот, начали звонить во всех городских церквах. Втиснувшись в собор, секретарь почувствовал, что его подвитые волосы встают дыбом от ледяного, вязкого ужаса. То же чувство, если не более острое, испытал Рашнар.
Собор был заполнен от алтаря до дверей. И на галереях люди стояли плотно. Согласно записям трёх хронистов, присутствовали семь тысяч четыреста человек. Кто же это был? Само собой разумеется, вся столичная знать — доместики и чиновники вместе с жёнами, представители всех сословий и всех парламентских партий, архиепископы и послы. Хор уже безмолвствовал, потому что после поклона Святейшего патриарха благочестивому императору Иоанну Цимисхию, только что коронованному, в соборе происходила светская церемония. Слишком светская! Патриарх Полиевкт ещё выпрямлялся при помощи двоих юношей в белых ризах, а препозит Евсевий Эфалиот, стоя на амвоне, уже зачитывал во всю силу своего голоса самый первый указ василевса. Сам василевс стоял на ступеньку выше. Он был одет, как архистратиг Михаил. Особенно впечатляла тонкая диадема, мерцающая сапфирами. Этот чудный голубой блеск в белых волосах императора придавал его облику ослепляющую божественность. Иоанн смотрел сверху вниз и ласково улыбался красивой женщине с ещё более ослепительными глазами, которая осыпала его проклятиями и грязной площадной бранью на весь собор. Она угрожала вырвать ему глаза и всё, что висит, а гнусного пса Василия Нофа, паракимомена, удавить его же кишками. И она точно бы это сделала, если бы два монаха её не держали за руки. Анемас, знавший прыть и силу царицы, взял её также за воротник скарамагния. Рядом билась в руках двух воинов обезумевшая вакханка в красном хитоне. Это была Кремена. Она не только ругалась, но и плевалась, ибо её госпожа пока ещё не успела привить ей благовоспитанность. И указ, который зачитывал препозит, лишал госпожу возможности завершить этот тяжкий труд. Согласно указу, царственная вдова Феофано, виновная в подозрительной смерти трёх императоров, отправлялась в монастырь Проти на скалах острова Антигоний, дабы подвергнуться заточению до конца своей грешной жизни. На документе, конечно же, были подписи патриарха, столичных архиепископов и двух консулов, обладавших правом в особых случаях представлять весь Сенат. По единоличному распоряжению императора ни один человек и ни одно ведомство не посмело бы поднять руку на Феофано.
Как можно было, присутствуя при таком, поверить ушам своим и глазам? Никто, кроме Иоанна Цимисхия и десятка особенно приближённых к нему людей, не осознавал реальность происходящего. Всем казалось, что белокрылые ангелы снизойдут с церковного свода, подхватят императрицу и вознесут её к облакам, даром что она действительно была грешница, каких мало. Но за неё заступался пока только один ангел — Кремена. Когда Евсевий Эфалиот умолк и опустил свиток, императрица зашлась в рыданиях. А Кремена, глядя в глаза Цимисхию, продолжала:
— Подлец! Подлец! Отрежь мне язык, свари меня в кипятке, но ты — негодяй! Ублюдок!
— Пусть твой язык останется у тебя, — возразил Цимисхий, — он пригодится тебе, чтобы утешать и радовать ту, которую ты так любишь. Вас с ней запрут в одной келье, и вы состаритесь вместе. Я обещаю.
— А я тебе обещаю, что ты совсем не состаришься, — вдруг промолвила Феофано, подняв свою царственную голову и сверкнув заплаканными глазами. И это было пророчеством. После этого двух подруг отвели в алтарное помещение, где они должны были дожидаться тех, кто их заберёт на корабль. Вот что увидели и услышали два приятеля, оказавшись в храме.
Но это было ещё не всё. Приняв от силенциария другой свиток, Евсевий Эфалиот зачитал указ о нескольких назначениях. В нём был пункт, согласно которому некто евнух Василий, паракимомен, получал должность Великого логофета. Отныне он совмещал две должности. Секретарь Никифор Эротик так и остался секретарём. Все сошлись во мнении, что его подвёл страх перед пинком, испытанный им накануне, возле дверей Золотой палаты.
Ночью Рашнар пришёл во дворец. Там происходила не то авральная суета, не то упорядоченная активность, связанная с разбором преступных дел прежней власти. Стоявшие на посту варяги казались вытесанными из мрамора и, возможно, были трезвы. Чиновники и вельможи шныряли из залы в залу, из канцелярии в канцелярию, иногда крича друг на друга и тыча друг другу в нос какие-то документы. Разумеется, всем им было не до того, чтоб слушать Рашнара, который хотел добиться аудиенции василевса. К счастью, ему неожиданно подвернулся его давнишний товарищ — Лев Диакон, придворный историограф. Он тут же сбегал куда-то, и через пару минут какой-то юный спафарий, наговорив Рашнару много любезных слов, прошёл вместе с ним до самых дверей кабинета, что примыкал к Золотой палате. Там была очередь на аудиенцию, но чиновник предупредил, что первым войдёт Рашнар. Никто не стал спорить. Вскоре из кабинета вышли евнух Василий, архиепископ Феофил Евхаитский и Варда Склир. Они все приветствовали Рашнара, и он вошёл.
Цимисхий сидел за столом и читал письмо. Два бронзовых канделябра с целым десятком свечей придвинуты были близко, но император щурился, потому что очень давно не спал. Увидев Рашнара, он улыбнулся ему, отложил письмо и сказал:
— Проси, чего хочешь.
— Я бы хотел получить её, — произнёс Рашнар. Василевс, конечно, ждал этой просьбы. Он покачал головой.
— Это невозможно. Я ведь сказал — чего хочешь, а не кого!
— Тогда я уйду.
— Это окончательное решение?
— Да.
Иоанн Цимисхий запустил руку в карман своего камзола, достал увесистый кошелёк, набитый монетами, подержал его на ладони и положил на угол стола.
— Возьми. Это золото.
— Ты мне платишь за то, чтобы я про неё забыл? — очень удивился Рашнар.
— Нет, наоборот. Я хочу, чтоб ты о ней помнил. Ведь ты едва ли забудешь наш разговор! Бери эти деньги, бери любого коня из моей конюшни и возвращайся немедленно к Святославу. Я буду биться с ним насмерть. Ты должен сделать всё для того, чтоб победил он, а я был убит. Тогда ты её получишь. В противном случае — нет. Ты понял меня?
— Мне жаль, что я буду драться не на твоей стороне, — ответил Рашнар и, быстро взяв деньги, вышел. И только уже на улице, заслоняя лицо рукой от ветра и снега, он вдруг заметил, что по его щеке катится слеза за слезой.
Он пробыл в столице ещё пять дней, так как его друг Никифор Эротик пил беспробудно. Бросить его в таком состоянии означало просто предать. Но и бесконечно нянчиться с пьяной тварью кому охота? Рашнар решил: будь что будет. Семнадцатого числа, когда рассветало, он выезжал из Константинополя на отличном белом коне. И следом за ним весело бежал Букефал. А как можно было оставить свою собаку в проклятом городе? Рашнар слишком хорошо знал, какую имеет цену собачья преданность.
Глава десятая
Наступил год 970 от Рождества Христова. Империя запылала. Со всех концов. На востоке подняли голову сарацины. Им оказали поддержку все мусульманские страны, и Антиохия вновь оказалась у них в руках. Пятнадцатитысячный гарнизон, оставленный там Никифором Фокой, был уничтожен. Также отпали две значимые провинции, Киликия и Финикия. На западе, в Каппадокии, поднял бунт стратиг Варда Фока, двоюродный брат покойного василевса. Он провозгласил себя императором и собрал под свои знамёна несколько тысяч видавших виды бойцов. Восстание разгоралось, охватывая всё новые города. Также приходили очень тревожные вести о настроениях в Херсонесе. А с севера надвигалась через Балканы армия Святослава. Кроме того, империи грозил голод. Опять случился неурожай, да и приграничные войны со всех сторон достатка не прибавляют. Ввиду этих обстоятельств приказы бывшей царицы, касающиеся Дуная, были отменены. Какой там Дунай!
Взвесив все угрозы, Цимисхий счёл, что прежде всего надо дать отпор Святославу, забыв про всё остальное. Его советники рассудили, что это очень логично — ведь ни мятежники, ни арабы пока что не собирались идти на Константинополь с огромным войском. А Святослав уже это делал, хоть и не с той стремительностью, которая отличала его во всех предыдущих кампаниях. Иоанн Цимисхий, напротив, действовал быстро. Он разделил свою армию на два корпуса, численностью по шестьдесят тысяч. Оба подразделения должны были выдвинуться во Фракию и удерживать там два ключевых пункта — Адрианополь и Филиппополь. Командование над первым корпусом василевс поручил доместику схол Варде Склиру, а второй корпус возглавил патрикий Пётр. Эти полководцы были известны решительностью и опытом. Они сразу выступили в поход и меньше чем за неделю осуществили план василевса, заняв все подступы к двум важнейшим городам Фракии. И вот только в эти самые дни войска Святослава, перевалив Балканский горный хребет, спустились в её долины.
Но как же так получилось, что Святослав, объявив войну, упорно откладывал боевые действия, продолжая сидеть в Преславе, и подарил Цимисхию целый месяц на подготовку к этой войне? Цимисхию следовало поблагодарить за это Марьяну. Она, в отличие от Кремены, не очень-то и плясала, не очень-то и старалась угодить князю. Она с ним просто пила. И, глядя на них, пила вся дружина. Ни угры, ни печенеги, ни Эрик с Харальдом уже даже и не пытались торопить князя. К ним тоже вдруг пришло ощущение, что война подождёт, незачем ломиться через Балканы — девочек и вина достаточно здесь, по эту сторону гор. Подобная мысль отчасти владела и Калокиром. Другую часть заполнял гашиш, который ему достал брат царя, Роман. Однажды Марьяна стала просить Святослава, чтоб он позволил ей пошутить над царскими сёстрами, у которых она когда-то была служанкой. И он позволил. Марьяна сразу ушла. Вечером Борис сказал Святославу, что его девка учит царевен гадостям.
— Моя девка? — переспросил Святослав, — а разве она не твоя рабыня?
— Уж если мы расставляем всё по местам, то тогда давай вспомним и о том, что ты у меня в гостях, — предложил Борис, который за словом в карман не лез. Это была первая резкость, которую он позволил себе, общаясь со Святославом. Тот улыбнулся и промолчал. Борис ему нравился. На другое утро гонцы доставили весть о том, что Никифор Фока убит, и в Константинополе воцарился его племянник Цимисхий. Никто не насторожился. А что такого стряслось? Три тысячи сто второй любовник царицы решил стать мужем! Ну, хорошо, на здоровье.
Двадцать девятого декабря в Преслав прискакал Рашнар с небольшой собакой. Он рассказал подробности. Его слушали Святослав, Калокир и тысяцкие, которые не успели толком опохмелиться. Происходило всё за столом.
— Завтра выдвигаемся, — сказал князь, как только Рашнар умолк, — хотели мы здесь перезимовать, да вот не получится!
— Это верно, — вздохнул Ратмир, — нельзя медлить. Но мы ведь будем до завтра будить половину войска! Потом два дня будем объяснять, зачем мы идём во Фракию, если можно пойти в кабак.
— Я этого тоже не понимаю, — пожал плечами Лидул, — куда так спешить? Тот царь был известный воин, а этот, может быть, дурачок! Откуда нам знать?
— Мы великолепно это узнаем, если дадим ему еще несколько дней отсрочки, — ударил кубком по столу Калокир, — вы разве не поняли, что он сделал? Он посадил на цепь дьяволицу! Рашнар! Скажи, что ты о нём думаешь?
— Он опасен, — кивнул головой Рашнар, — он очень опасен. Он взбаламутил, потряс и очаровал всех, включая меня. И тот план войны, который был принят с его подачи, весьма умён. К счастью, он не мог атаковать сразу — девять десятых страны ещё не признали его царём. В западных провинциях легко может вспыхнуть мятеж. Там только дай повод, и полыхнёт! Там всегда так было. И, кстати, в Таврике — то же самое. Но Цимисхий решает проблемы быстро. Нам лучше поторопиться.
— Мы выдвигаемся завтра, — повторил князь и резко поднялся, давая этим понять, что спор завершён. Как только он вышел, спор разгорелся по-настоящему. Хоть Рашнар был немногословен от очень сильной усталости, Калокир, Ратмир и Филипп смогли убедить дружину в том, что он прав.
Но ввиду причин, которые обозначил Ратмир, союзное войско выступило в поход лишь через три дня. Ещё две недели оно преодолевало горный хребет, так как перевалы были покрыты сугробами, и болгары-проводники клялись, что таких сугробов они не видели никогда. На второй неделе запасы дров подошли к концу. Во время ночных стоянок никто не спал, потому что можно было и не проснуться. Корма для лошадей не хватало. Воины не давали им погибать, делясь с ними хлебом. Не был обижен и Букефал. Но этот январский бросок почти деморализованной армии через горы стал испытанием и для воинов, и для их преданных животных. Вот почему Святослав спустился во Фракию лишь тогда, когда там уже закрепились на выигрышных позициях Варда Склир и патрикий Пётр, под командованием которых было сто двадцать тысяч отборных воинов.
Глава одиннадцатая
Несмотря на то, что Рашнар рассказал всю правду и о событиях ночи с десятого на одиннадцатое декабря, и о своей роли в этих событиях, и о том, почему он решил вернуться, никто не стал его осуждать или выражать ему недоверие. Все ведь видели, сколько крови он пролил под Переяславцем! И все знали, притом не только от Калокира, как он влюблён. Поэтому промолчали. Но промолчать — не значит принять. Рашнар это чувствовал. И, хоть все его боевые товарищи не отказывались с ним пить или пожимать ему руку, он понял, что у него остались только два друга, не совсем равных по своей близости к его сердцу. Первым был Букефал, вторым — Калокир. Весёлого, дружелюбного Букефала все полюбили. И это доброе отношение к существу, которое не могло предать, было для Рашнара важнее потерянной теплоты к нему самому.
К счастью для коней, во Фракии вся растительность и зимой была сочной, свежей. Но всадники и их друг Букефал не могли довольствоваться подножным кормом. Им приходилось туго. Сельские жители поспешили угнать свой скот в Филиппополь, перед которым стоял с войсками патрикий Пётр, и сами укрылись в военном лагере, взяв с собой съестные припасы. Детей и женщин они отправили под защиту городских стен. У воинов Святослава осталось только немного хлеба. Десятка два деревень, которые оказались на их пути, позволили им разжиться одним вином. В каждой удалось обнаружить ещё и некоторое количество стариков, которые отказались перемещаться, решив, что им всё равно пора умирать — так какая разница, где? Но эти упрямцы не отказались выпить с князем вина. От них Святослав узнал о расположении войск Цимисхия. На военном совете, который произвели около дороги на Филиппополь, пустив лошадей пастись, мнения решительно разделились. Князь и его дружинники заявили, что надо брать Филиппополь. Викинги, угры и печенеги стали кричать, что незачем тратить на него силы — лучше его миновать, избежав сражения, и идти прямиком на юг.
— Но нам преградит дорогу Адрианополь, а уж его миновать никак не получится, — возразил Калокир, — там с двух сторон — горы.
— Можно его обойти, но у нас для этого слишком мало провизии, — уточнил Рашнар, — я бы не советовал это делать.
— Тебя спросить позабыли, — хмыкнул Арсаф. И чуть не началась драка, так как Рашнар взял его за шиворот и встряхнул. Икмор их разнял, но все печенеги вынули сабли. Больше всего разозлил их лай Букефала, который не собирался давать Рашнара в обиду. За них обоих вступились русские воины. Святославу с трудом удалось предотвратить бой. Все признали, что виноваты оба.
— В уме ли вы, храбрецы? — насмешливым тоном заговорил с союзниками Сфенкал, — вы хотите взять столицу империи, удирая от её армии? И она, конечно, будет спокойно смотреть на то, как вы занимаетесь грабежом? Это что-то новое! Я не слышал о таких войнах.
— Нет, мы ударим по Варде Склиру, который стоит под Адрианополем, — сказал Харальд, — и таким образом уничтожим лучшую половину ромейской армии, чтобы взять сначала Адрианополь, а уж затем — столицу.
— Но ведь патрикий Пётр у нас останется за спиной! И когда мы вступим в сражение с Вардой Склиром, которое неизвестно сколько продлится, его напарник обрушится на нас с тыла! Шестьдесят тысяч конных схолариев вонзят копья в наши зады! Это соответствует вашим замыслам?
— Нет, конечно, — вступил в разговор Михась, — этого не будет. Я очень хорошо знаю Петра, потому что дважды вёл с ним переговоры. Он исполнительный человек. И если ему велели стоять у стен Филиппополя, он от них не сдвинется ни на шаг, пока не получит другой приказ! И этот приказ непременно должен быть письменным.
— Убедили, — принял решение Святослав, — идём на Адрианополь!
Дружинники промолчали. Они неплохо знали своего князя. И Филиппополь остался справа, за длинной грядой холмов, на гребне которых среди кустов прятались разведчики. Через два часа они доложили Петру о том, что армия Святослава двинулась на Адрианополь.
Это движение продолжалось с полудня до поздней ночи, когда был сделан привал у сосновой рощи, на берегу маленькой речушки. Но не успели воины напоить коней и нарубить хвороста, как Лидул вдруг на ровном месте и непонятно из-за чего затеял с Арсафом какой-то дурацкий спор. Ссора разгорелась быстрее хвороста. И в неё мгновенно втянулись все остальные тысяцкие и сотники. Печенеги тут же вступились за своего предводителя. К ним примкнули угры и викинги, потому что Лидул, Сфенкал и Ратмир прошлись острым словом по их вождям. Калокир назвал печенегов мразью. Один Букефал молчал. Должно быть, поэтому на сей раз оружие не сверкнуло. Но армия раскололась.
— Сволочи и скоты! — кричал Святослав союзникам, опять вскакивая на Ветра, — так вы меня отблагодарили за то, что я уступил? Идите, куда хотите! Я возвращаюсь!
— Мы без тебя овладеем Константинополем! — прозвучал ответ ему в спину. Темир с Илдеем, больше других оскорблённые, добавляли что-то ещё, но он ничего уже не услышал. Хлыстом и шпорами он гнал Ветра навстречу северным звёздам, ронявшим свет на Балканы. Ветер храпел, цокая копытами по камням, которыми была густо усеяна вся дорога. Следом за князем, пригнувшись к шеям коней, скакали его дружинники. Было их семьдесят пять тысяч, но с Букефалом казалось в два раза больше, поскольку он умудрялся одновременно мелькать, поднимая пыль, на обоих флангах и в авангарде. Оставленные союзники ещё некоторое время шумели возле костров, а затем продолжили путь на юг. До Адрианополя им осталось пройти не больше сорока миль.
За час до рассвета князь и все его спутники, дав коням передышку, спешно построились в боевой порядок. А когда солнце взошло, но туман ещё не вполне рассеялся, они сшиблись с ромейским корпусом. Энергичный патрикий Пётр накануне двинулся вслед за вражеской армией, чтобы ударить по ней, когда она вступит в битву с корпусом Варды Склира. Поэтому лобовая встреча со Святославом на полдороге к Адрианополю оказалась для старого полководца полным сюрпризом. Он был разбит, так как Святослав имел численное и позиционное преимущество. Князь напал на ромеев, когда половина корпуса поднималась из крутой впадины, которую образовывала дорога, а половина в неё спускалась. Конечно, ни о каком построении даже речи не могло быть. Туман и внезапность также сыграли на стороне Святослава. Но, тем не менее, бой был трудным. Только пять тысяч ромеев попали в плен, а все остальные встретили смерть, не дрогнув и не попятившись ни на шаг. Погиб и патрикий Пётр. Он защищался так, что не было никакой возможности его взять. И тогда Рашнар вступил с ним в единоборство. Лидул, Филипп и Ратмир всерьёз рисковали жизнью ради того, чтоб именно он, Рашнар, смог к нему пробиться. Он должен был это сделать.
Сражение состоялось двадцать четвёртого января. На другой день, вечером, руссы пригнали пленников к Филиппополю. Под угрозой расправы над пятью тысячами ромеев начальники гарнизона решили сдать Святославу город без боя.
Глава двенадцатая
В сентябре 969 года Переяславец был для всей северной Болгарии цитаделью, куда все ринулись в небольшой надежде на то, что князь Святослав сломает об неё зубы. В самом начале 970 года точно такую же роль играл для центральной Фракии, и не только, Адрианополь. На Филиппополь, конечно, так не рассчитывали. До двадцать третьего января дороги к Адрианополю днём и ночью пестрели самым разнообразным народом — от воинов и купцов с тяжело нагруженными обозами до монахов с нищенскими сумами, набитыми золотишком, и босоногих женщин с плачущими детьми на руках. Всё это нуждалось в защите и утешении. Большой город, стоявший среди холмов, не мог вместить всех, и нищенский лагерь беженцев разрастался вокруг предместий. Надо ли говорить, что в нём воцарились болезни, голод, отчаянье? Городские власти даже не утруждались туда заглядывать.
Двадцать пятого января, очень ранним утром, в Адрианополь пожаловал молодой красивый чиновник верхом на столь же красивом, смирном коне. Это был Никифор Эротик. С ним были спутники и поклажа, которую везли лошади. Поручив всё это градоначальнику, секретарь поспешил в ставку Варды Склира, которая находилась между отрогами двух высоких лесистых гор, в десяти минутах ходьбы от северных ворот города. Сам же город, со всех сторон окружённый пригородами и сёлами, также располагался на очень большой возвышенности. Стоял он так высоко, что с юго-восточной башни его крепостной стены в ясную погоду за скалами и лесами был виден голубой отсвет морской поверхности. А до моря было почти сто семьдесят миль.
Никифор хотел говорить с самим Вардой Склиром. Но оказалось, что это не так-то просто — палатки военачальников находились под оцеплением. Стража сдерживала толпу знатных горожан, купцов и чиновников. У них всех была только одна цель: пожелать магистру, доместикам и начальникам схол победы в сражении. Да, помощнику логофета, что называется, повезло — в час его приезда на горизонте стала видна вражеская армия. И сейчас, находясь примерно на расстоянии пяти миль, посреди равнины, она заканчивала своё построение. Возле гор точно так же строились в боевой порядок пешие и кавалерийские части ромейской армии. Развевались знамёна, блестели на солнце шлемы, играли трубы, перекликались связные вестники. Варда Склир, выйдя из палатки, сел на коня. Внимательно глядя вдаль, он что-то обсуждал с братом, патрикием Константином, и остальными доместиками. Подобно ему, они все сидели на защищённых латами лошадях. И, конечно, сами были в доспехах. Никифор к ним подошёл, отвесил поклон. Схоларии пропустили его, потому что знали в лицо. А кроме того, он им предъявил конверт с гербовой печатью красного цвета. Военачальники поглядели на молодого чиновника без особенного радушия.
— Что случилось, протоспафарий? — спросил его Варда Склир, — тебя к нам прислал логофет? Или император? Ты, я надеюсь, прибыл не с дурной вестью?
— Наоборот, почтенный магистр, — сказал Никифор, вторично кланяясь и протягивая конверт, — приказ василевса не может быть дурной вестью. Разве не так?
— Истинная правда.
Прежде чем взять письмо, командующий избавился от стальных перчаток и передал их оруженосцу. Затем он бережно вскрыл конверт, развернул пергамент и, пробежав глазами несколько строк, начертанных торопливой рукой Цимисхия, бросил взгляд на своих товарищей по оружию. Константин спросил:
— Нам следует удалиться, Варда? Приказ секретный?
— Нет, он касается всех, — произнёс магистр погасшим голосом и умолк. Казалось, ему мучительно трудно было найти слова, чтоб продолжить. Вложив письмо обратно в конверт, он сунул его под панцирь, ещё раз окинул взглядом равнину, где были вражеские войска, и угрюмо, глухо заговорил, снова надевая перчатки: — Благочестивый повелевает нам уклониться от столкновения с князем руссов и предоставить секретарю Никифору провести с ним переговоры. А после этого царь приказывает нам всем вернуться в Константинополь, ибо дела на западе осложнились. Верно ли я трактую волю царя, Никифор Эротик?
— Да, абсолютно правильно, — подтвердил молодой сановник, кланяясь ниже прежнего. Полководцы начали перешёптываться. Их лица под поднятыми забралами выражали лишь удивление. Но Никифор Эротик очень хорошо знал, что это — не самое безобидное чувство. Две армии, между тем, закончили построение. Схолы ждали приказа броситься на врага, который уже приближался обычным строем: посередине — сомкнутая фаланга пехоты, на флангах — конница. Протяжённость строя не впечатляла, так как шеренга варягов была тройной. Доместики ждали, какой приказ даст командующий. Магистр медлить не стал. Решительно взявшись за рукоять меча, он удостоверился, что клинок выходит из ножен без заедания, и продолжил:
— Я повторяю: благочестивый повелевает нам уклониться от боя со Святославом. Но перед нами — не Святослав. И его дружины там нет!
Теперь удивление появилось и на лице Никифора. Он вскричал, забыв про почтительность:
— Что такое? Как так, не Святослав? А кто ж там, по-твоему?
— Полагаю, его союзники. Святослав перед битвой не выжидает. Он атакует сходу, как я сейчас это сделаю!
И великий доместик пришпорил лошадь. Прочие высокопоставленные наездники, испустив ликующий возглас, последовали его примеру. Войска слегка расступились. Как только военачальники оказались впереди армии, все угрюмые медные трубы смолкли. Раздался голос серебряной. Она весело заиграла сигнал к атаке. Тогда раздался зловещий лязг вырванных из ножен клинков, опустились копья и задрожала земля от мерного топота. Четырёхугольники фем с развёрнутыми знамёнами, убыстряя шаг, двинулись на угров, варягов и печенегов. Те уже были близко. Никифор мог ясно различить, какие на них доспехи и что у них за оружие. И когда две армии встретились с оглушительным и протяжным звоном щитов, когда заострённая сталь вонзилась в тела и потекла кровь, секретарь, не помня себя от ужаса, вместе с целой толпой таких же зевак устремился в город — не для того, чтобы наблюдать за ходом сражения со стены, где уже давно было тесно, а сам не зная зачем.
Сражение длилось до темноты. Тысячи людей следили за ним, столпившись на крепостных укреплениях, на холмах, на крышах домов. В городских церквах служили молебны. И было за что молиться — чаша весов долго колебалась. Даже после полудня не сразу стало понятно, на чьей стороне победа. Арсаф, Михась, Темир, Янош, Стефан и их воины устремлялись в бой героически. Им сперва даже удалось потеснить могучие крылья ромейской конницы. Но хватило их часа на два. Выучка взяла верх над доблестью и геройством. А вот с варягами дело обстояло иначе. Они сражались умело, пользуясь коваными щитами, копьями и секирами. Их двадцатитысячную фалангу пробить было невозможно. Эрик и Харальд недаром слыли очень дорогостоящими наёмниками и лучшими мастерами своего дела. Они давали товарищам пример стойкости. Когда угры и печенеги были все перебиты, варяги вдруг усилили натиск и перешли в наступление, чтобы втиснуть ромеев между отрогами и не дать себя обойти. Но их наступление захлебнулось — численный перевес ромеев стал подавляющим. Коннице удалось обойти варягов. Те продолжали сопротивление, только это была уже битва не за победу и не за жизнь, а за нечто большее. Почти все они полегли. Ромейская армия возвращалась в город с десятком пленных, которые истекали кровью. Эрик и Харальд, уже едва стоявшие на ногах от множества ран, но не прекращавшие драться, были прикончены Вардой Склиром и его братом.
Так завершился бой под Адрианополем. Очевидцы, в отличие от хронографов, не переоценили его значение. Беженцы не спешили покинуть город — ведь Святослав и его дружина так и остались во Фракии. Варда Склир с остатками корпуса возвратился в Константинополь, где его ждал василевс. Никифор Эротик, узнав от пленных, что Святослав, скорее всего, занял Филиппополь, на другой день помчался вместе со своей свитой туда. Ему нужно было любой ценой заключить с русским князем мир или перемирие.
Глава тринадцатая
В Филиппополе Калокир почувствовал себя плохо. И это не было удивительно, потому что во время последней ночной стоянки, когда уже гнали пленных, он весь продрог и сразу подумал, что заболеет. Ему совсем не понравился Филиппополь, стоявший возле реки Марицы, между Балканами и Родопским горным массивом. Этот старинный, невзрачный город чем-то напоминал Преслав. Порадовало лишь то, что в нём оказалось целых три сотни юных монахинь со всей округи, искавших себе спасения под защитой высоких каменных укреплений. Овладев городом, руссы сразу выгнали из него всех беженцев, отобрав у них скот, зерно и муку. Оставили также юных монахинь. Воинов гарнизона вместе с начальником Святослав велел заковать и держать в подвале под большой церковью на Соборной площади города. Пленных, взятых на поле боя, заперли под другими храмами, поручив заботу о них священникам. После этого Святослав и его ребята, приняв подарки от горожан, выбрали себе дома для отдохновения и расположились в них с присущей им простотой и весёлостью. Разумеется, напились. Предложили выпить юным монахиням. Те испуганно согласились. Не отказались они и потанцевать. Иные из них, как выяснилось, владели искусством танца немногим хуже Кремены. Одна из таких прелестниц — тонкая, белокурая, с полубессознательными глазами сказочной глубины, приглянулась всем, особенно князю. Звали её Кристина.
Стоит оговориться, что Калокир во всех этих славных делах никак не участвовал. У него был жар. Его поселили в небольшом домике с тёплой печкой и предоставили ему лекаря, от которого он решительно отказался. Тогда ему предоставили двух монахинь. Он согласился на них с условием, что они не станут плясать или раздеваться. Узнав об этом условии, Святослав заменил обеих этих монахинь одной Кристиной, рассчитывая на силу её полубессознательных глаз. Они, как ему казалось, были способны даже воскресить труп, не то что спасти от смерти живого. И если он ошибался, то незначительно. Полубессознательная монахиня по утрам приносила патрикию замечательную баранину, овощи и вино. Он, лёжа в постели, очень любил наблюдать, как она стряпает у печки, слегка нагнувшись. Затем Кристина подсаживалась к его постели, ставя на столик кушанья, и они завтракали вместе. Также они делили обед и ужин. Было им весело.
— Человек, надеющийся на Бога, подобен дереву, что растёт около ручья, — часто говорила она ему, поднимая палец, — знай, Иоанн, что такое дерево никогда не засохнет!
— Меньше всего я хочу быть подобным дереву, а тем более вечному, — прозвучал ответ, но лишь на четвёртый день, когда Иоанну стало получше. Первые трое суток он склонен был соглашаться с яркой библейской метафорой. Его бунт случился тридцатого января. Оценив ответ, Кристина легонько щёлкнула вольнодумца по лбу и рассмеялась. Сразу же после этого она быстро ушла куда-то. Точнее, к князю.
Часа через полтора к патрикию заглянул очень неожиданный гость. Это был Никифор Эротик. Сев у постели, он поинтересовался, как Иоанн себя чувствует.
— Хорошо, — сказал Иоанн, стиснув кулаки, — быстро убирайся отсюда на …!
— Да я бы с радостью, — проскулил секретарь голосом котёнка, — здесь нет ничего хорошего! Грубость, пьянство, разврат, насилие! Представляешь, меня два часа назад приняли за девушку и схватили уже! Пришлось объяснять всем этим безумцам, что я — мужчина! Больше того, посол императора!
— Я надеюсь, это их не остановило?
— Хватит шутить, Иоанн! Тут дело серьёзное! Я в беде, я на краю пропасти! Меня ждёт ужасная смерть, если Святослав откажется заключить с Цимисхием мир! Я говорил с князем. Он отказался. Я предлагал дары, убеждал, просил. Нет, всё бесполезно! И это — просто конец! Если я вернусь с пустыми руками в Константинополь, этот ужасный Цимисхий мне оторвёт башку!
— Я ему за это воздвигну шикарный надгробный памятник, когда сяду на его место, — пообещал Калокир. Секретарь вскочил. Лицо его стало прямо-таки трагической маской. Кажется, он хотел яростно забегать из угла в угол, но отказался от этой мысли и опять сел. Было очевидно, что он пытается выдавить из глаз слёзы.
— Мне что, позвать сюда воинов, чтоб тебя отдубасили, потом вышвырнули пинками за городские ворота? — спросил патрикий, — я это сделаю! Ты предельно мне опротивел.
— Ты забываешь о том, что у Святослава осталось всего лишь семьдесят тысяч воинов, — затянул Никифор любимую свою песню.
— А у Цимисхия?
— Того меньше! И у него горит вся империя.
— Прямо вся?
— Можно сказать, да. Арабы берут провинции на востоке, а Варда Фока — на западе. Ты — на севере. Херсонес готов объявить себя независимым.
— И объявит. Я в этом не сомневаюсь. А ты зачем мне сейчас рассказываешь о том, что вас скоро всех повесят? Решил улучшить мне настроение?
— Нет, испортить. Если твой князь сейчас овладеет Константинополем и посадит тебя на трон с горем пополам, то тебе придётся тушить пожар, какого ещё нигде и никогда не было! Предоставь Цимисхию это делать. Против него бунтует восток и запад. Знай, что тебя ударит по голове не просто какая-то там провинция с гарнизонами и не просто Адрианополь и Херсонес, а краеугольный камень империи — потому что ты, дурак, приведёшь в оплот христианства варваров! А их мало. Их очень мало. Всего лишь семьдесят тысяч!
— Чего ты от меня хочешь? — лениво спросил патрикий, — говори ясно.
— Дай нам полгода! Через полгода нам будет проще в пять раз, а тебе — в пятнадцать. Ты ведь способен это понять, Иоанн! Подумай об этом.
— Я сказал, нет! Убирайся к чёрту! Ты опостылел.
Никифор встал и ушёл. Когда дверь за ним закрылась, Иоанн медленно повернулся лицом к стене. Ему начало казаться, что у него опять появился озноб, которого сутки не было. Неужели болезнь стала обостряться? Потом он сообразил: нет, это другое. Его просто лихорадило от приятных и смелых мыслей. Краеугольный камень! Да сколько можно стучаться об него лбом? Может быть, пора взять да вынуть этот краеугольный камень? Действительно ли огромна цена того, что на нём стоит?
Иоанн уже начинал дремать, видя в полусне этот камень, когда внезапно со скрипом открылась дверь и кто-то вошёл. Судя по шагам, это была женщина. Если женщина, то Кристина. Только она могла бы без стука к нему войти. Иоанн хотел уже с нею заговорить, но вдруг осознал: это не она. Совсем не она! Кристина обычно вела себя по-иному. Она всегда бодро окликала его с порога, весело начинала что-то ему рассказывать, шутить, спрашивать, суетиться. А эта просто вошла и остановилась, сдерживая взволнованное дыхание.
Было страшно. Было тревожно. Но поворачиваться ему совсем не хотелось. Краеугольный камень крепко застрял у него в сознании. Почему-то приятно было осознавать, что не очень сильно бился он головой об эту громаду. Не то, что некоторые! Возник тут же и облик этого камня — чёрного, заскорузлого от давно пролившейся крови, склизкого от недавно пролитой. Вот мозги, которые вывалились. А трупы? Странное дело — мертвецов не было. Кто их мог унести? Другие покойники? Вздор! Логичнее было предположить, что сами они ушли — ведь вечная жизнь получена. Да, не просто же так отданы мозги! И тут вдруг послышался её голос:
— Иоанн! Здравствуй.
Он должен был повернуться. Он это сделал наперекор своему желанию и увидел её. Перед ним стояла очень красивая молодая женщина в длинном, чёрном монашеском одеянии. Белокурая, с полубессознательными глазами сказочной глубины. Но это была, действительно, не Кристина. Это была Мари.
Глава четырнадцатая
Патрикию Иоанну было почти двадцать девять лет. За всё это время он видел Свет лишь однажды — четыре года назад, прощаясь в Константинополе с умирающей проституткой. Теперь он знал, что это был отблеск адского пламени. А где Свет, Иоанн-патрикий? Его не может не быть! Иначе зачем рождаться и умирать, зачем столько горя и столько радости? Неужели мечта о Свете — это и есть он сам, и встреча с мечтой — прощание с ним навеки? Что, Гийом прав? Но как же непостижимое, сокровенное, неизменное — то, на что уповаешь лишь в тайниках своего сознания, без чего не видишь себя? Если это тает, что остаётся? Так получается, у него нет даже её могилы? Она не ждёт его даже там, во что он не верит? Вот это уж было слишком.
Он не вставал. Она не садилась. Она сказала ему, что Гийом был её возлюбленным.
— Где? Во Франции?
— Да. Ведь я тебе, кажется, говорила, что у меня во Франции был возлюбленный и что нас разлучили трагические события. Или нет? Наверное, я обманывала тебя, рассказывала тебе какие-то небылицы о своём прошлом! Знай же — всё было именно так, и никак иначе.
— Так значит, он именно тебя искал много лет, странствуя по свету?
— Не знаю. Меня он точно не мог искать много лет. Наверное, года три он меня искал.
— И нашёл случайно? Помчавшись в Константинополь спасать от смерти мою возлюбленную Мари, он не знал, что мы с ним — соперники?
— Нет, не знал, хоть ты и назвал ему моё имя. Он почему-то был убеждён, что это совсем другая Мари. И когда мы встретились, он всего лишь одну минуту считал, что вы с ним соперники. Я раскрыла ему глаза, сказав, что люблю другого.
— Цимисхия?
— Да, Цимисхия.
— Как же так? Гийом сговорился с ним? Ведь он мне сказал, что ты умерла!
— Нет, это не так. Я ведь не открыла Гийому имя того, кого полюбила. Он сговорился только с царицей, Никифором и Рашнаром. Он попросил их при случае подтвердить тебе мою смерть.
— Зачем?
— То есть как, зачем? Ведь вы были с ним друзьями! Он рассудил, что легче будет тебе считать меня мёртвой, чем полюбившей другого. И разве он не был прав?
— Вот этого я не знаю. Может быть, да, а может быть — нет. А чего другой хотел от меня добиться через тебя?
— Именно того, чего добивается. Я приехала умолять тебя заключить с ним мир. Ему очень нужно, чтоб Святослав вышел из пределов империи. Если ты согласишься выполнить мою просьбу, я буду жить. Если нет — умру.
— Почему?
— Потому, что тот, кого я люблю, погибнет. Империю раздирают в клочья, и он за неё сражается. Поражение означает смерть. Если Святослав продолжит войну, нам не избежать поражения. Вот и всё.
— Но я тебя не об этом спрашивал! Объясни мне — когда ты со мной встречалась, была ли ты влюблена в него?
— Сперва — нет. Я даже его не знала. Но когда стало понятно, что я тебе сильно нравлюсь, он со мной встретился и каким-то образом сделал так, что я его полюбила.
— Каким-то образом? Но каким? Чёрт возьми, каким?
— Вот этого я не знаю. Но он всегда добивается своей цели, и ничего поделать с этим нельзя.
— И какую цель он преследовал, изменяя с тобой царице? Чего хотел от тебя? Чтобы ты следила за мной и запоминала всё то, что я говорю, когда накурюсь гашиша?
— Не только. Ты видишь сам, какие задачи он на меня теперь возлагает. Сейчас Никифор Эротик падал передо мной на колени. Он умолял спасти его жизнь и спасти империю. А ведь знает, что я для этого и приехала с ним сюда! Но всё-таки ползает на коленях. Значит, моя звезда не скоро закатится. Этот плут обладает тонким чутьём.
— Мари! Ты ведь понимаешь, что твой любовник пользуется тобой как половой тряпкой, для грязных дел. Но он — человек жестокий. Ты за него согласна пойти на смерть. Феофано тоже была на это согласна. И как он с ней поступил? А она — царица! Ты представляешь, как он поступит с тобой, когда ему подвернётся более свежая тряпка?
— Не оскорбляй меня! Да, ты прав. Но я ничего не могу поделать с собою! И разве я виновата? Господь меня такой создал! Я не заслуживаю восторга и преклонения, не в пример той же Феофано. Она смогла убежать вместе со своей подругой с острова Антигоний, вернулась в Константинополь и ворвалась в храм Святой Софии во время богослужения, чтобы всех поднять на мятеж! Но её схватили и увезли в другой монастырь, который находится где-то в Азии. И Кремену увезли с ней. Эти две красавицы восхитительны! И, клянусь, они не утихомирятся, благо их опять заперли в одной комнате. Я — другая. Прости меня, если можешь, но ничего изменить уже не получится.
— Ничего изменить уже не получится? — очень тихо переспросил Иоанн, чётко выделяя каждую букву. Это не помогло ему. Повторив, что она бессильна, француженка стала ждать дальнейших вопросов. Она стояла с бледным и кротким лицом, которое замечательно подходило к монашескому плащу, и была не против продолжить медленное убийство, давая честный ответ на любой вопрос. Но патрикий понял, что хватит. Он даже решил не спрашивать о её ребёнке. Он был уверен, что дочку она придумала, чтоб внушить ему больше жалости. Несомненно, Гийом нашёл бы ребёнка, если бы тот реально существовал. А он его не нашёл.
— Ты очень худой, — сказала Мари, сдёрнув одеяло, — я слышала, ты болеешь?
— Я был немного простужен. Но это уже прошло.
Она улыбнулась и начала раздеваться. Он ей сказал, что вовсе необязательно это делать. Но, видимо, её уши тоже утрачивали сознание. Впрочем, когда он ей предложил вина, она согласилась и стала пить прямо из кувшина. За этим делом она была узнаваема. Что ещё от неё осталось? Пожалуй — всё, что имелось. Четыре года назад он от юных лет сгоряча многое себе напридумывал. И она тогда задала ему правильный вопрос: откуда у проститутки может быть свет, Иоанн-патрикий?
Её полубессознательные глаза очень отличались от глаз Кристины. Кристина молилась Богу, Мари — совсем другой личности. Но она старалась. Очень старалась. Старалась так, что через семнадцать дней Святослав со своей дружиной, Кристиной, добычей, пленными, Калокиром и Букефалом вышел из Филиппополя не на юг, а на север и, перебравшись через Балканы, опять отправился на Дунай. Но не к Переяславцу. Он решил сделать своей ставкой другую крепость на берегу Дуная — Силистрию. По-болгарски крепость именовалась более коротко — Доростол. Этот городок находился от Переяславца к западу, на сто миль выше по течению. Калокир не сразу узнал о перенесении ставки, так как он сам поехал не на Дунай, а опять в Преслав, чтобы продолжать там свою политику. На сей раз Святослав оставил с ним гарнизон в десять тысяч воинов, под командованием Сфенкала и Букефала.
Глава пятнадцатая
Однажды весенней ночью, когда над Константинополем ярко горели звёзды, а с моря дул тёплый ветерок, на балконе очень богатого дома близ форума василевса Юстиниана стояли женщина и мужчина. Они молчали, глядя на спящий город. Тот был объят тишиной, которая изредка нарушалась тяжёлой поступью патрулей. Мужчина высоким ростом не отличался, но облик имел красивый — благодаря крепкому сложению, белокурым локонам и лицу с аристократическими чертами. Он был в костюме всадника. У него на поясе висел меч. Женщина — такая же белокурая, но слегка более высокая, защитила себя от мартовской свежести только чёрным шёлковым пеньюаром, надев его на голое тело. Глаза у неё блестели, когда она поднимала взгляд к небесам, сияющим сквозь прозрачный ночной туман. Близился рассвет, и с каждой минутою тишина становилась проникновеннее. Было слышно, как падает и журчит в городских фонтанах вода.
— Ну что тебе стоит не уезжать нынче утром? — подала голос красавица в пеньюаре, когда со стороны церкви Святых Апостолов вдруг донёсся неторопливый цокот копыт и светловолосый воин нежным прикосновением дал понять, что ему пора, — скажи мне, разве твоё присутствие в Малой Азии так уж сильно необходимо?
— Да, ещё как, — отвечал Цимисхий, — там монастырь на монастыре, и в каждом — святые старцы! Ты сама знаешь, что это за проклятие. Любой из них может своим карканьем взбаламутить провинцию, потому что она к этому близка. Мне придётся всех обойти, чтоб они от счастья заткнулись хоть на два месяца!
— Боже правый! И ради этого ты поскачешь в такую даль?
— Да разве же это даль, милая Мари? Я к тебе вернусь через две недели.
Цокот копыт становился громче. Пока что ещё невидимый человек на лошади приближался к дому француженки, обнесённому неприступной стеной. Ворота располагались совсем не стой стороны, куда выходил балкон. Но было хорошо слышно, как слуги, лязгнув засовами, распахнули окованные железом створки, и всадник въехал во двор. Он остановился перед дверьми.
Настал час разлуки. Цимисхий умел прощаться. И он постарался так, что Мари сперва вся упруго вытянулась в его необыкновенных руках, закатывая глаза, а потом ослабла и начала шептать какие-то глупости по-французски, высунув кончик носа из обжигающей волны страсти. Когда он разжал объятия, она вдруг повисла на нём, схватив его намертво, как пантера схватывает могучего буйвола, и взмолилась:
— Любимый мой! Иоанн! Ради преподобной Девы Марии, ещё немножечко! Полчаса! Несколько минут! Пусть он подождёт! Ведь это его работа!
— Мари, да при чём здесь он? — бормотал Цимисхий, пытаясь вырваться, — ты прекрасно знаешь, что меня ждут во дворце! Воины уже надели доспехи, Никифор должен мне сообщить, какие он сделал выводы из письма герцога Капета! И протосинкел, кажется, приготовил целый мешок документов. Как я могу их подписывать, не читая? А без моей личной подписи ни один корабль с зерном не отплывёт в Таврику! Представляешь, что тогда будет? Кроме того, сенаторы вчера…
— Ясно, — оборвала эту речь француженка, подсластив свою непочтительность к василевсу ещё более греховным деянием, для которого, как известно, француженки приспособлены лучше всех. Когда долгий поцелуй был окончен, она продолжила с необыкновенно милой улыбкой: — Святой и благочестивый! Твоя заботливость и правдивость заслуживают похвал. Но ты меня должен выслушать.
Её тон, ставший ироничным, обеспокоил Цимисхия. Говоря так с ним, она продолжала на нём висеть, обхватывая его голыми ногами. Решив узнать, что ей надо, он её снял очень аккуратно, как будто это был клещ, которому не дай бог оторвать башку, и, нежно взяв на руки, понёс в спальню.
Это огромное помещение даже сквозь ароматный дым нескольких курильниц казалось слишком блестящим — и пол, и стены были из мрамора с позолотой. Глубокий свод потолка мерцал мозаичным изображением звёздного небосклона. Одновременно с царём, но со стороны коридора, в спальню вошла юная красивая китаянка. Это была рабыня. Бросившись на колени перед Цимисхием, она вскрикнула:
— Император! Твой Анемас уже прискакал.
— Я знаю. Уйди отсюда!
Прелестная азиатка мигом вскочила, присела, растянув рот до самых ушей, и сейчас же скрылась, будто её и не было вовсе. Кровать стояла посреди комнаты. Уложив Мари на постель под парчовым складчатым балдахином, Цимисхий сел рядом с ней и поцеловал её руку.
— Я тебя слушаю, моя милая. Что ты мне хотела сказать?
Мари закрыла глаза. Несколько мгновений она молчала, прежде чем вымолвить:
— Мне вчера опять снился он.
Цимисхий решил прикинуться дурачком. Он так поступал всегда, если позволяли время и обстоятельства.
— Понимаю. Вчера Святейший наш патриарх объявил первый день поста перед Пасхой. Тебе приснился Христос?
— Наверное, да.
— Что значит, наверное? Как могла ты не узнать Господа? Он прекрасен и ослепителен. Кто подобен Ему? Никто.
— Нет, ты заблуждаешься, — вдруг открыла глаза Мари, — тот ему подобен, кто любит. Любит даже тогда, когда ему угрожают за это смертью! Не только смертью, но и крушением личности, осмеянием, разбиванием вдребезги всех надежд, гибелью души. Над ним издеваются, а он любит. Никто не может понять его и простить — он всё равно любит. Его вычёркивают из Вечности, а он любит, любит! Его будут убивать — он будет любить, ибо у него глаза Бога, и имя ему — Христос! И никак иначе! Знай: если даже этот убийца смотрит глазами Господа на меня одну — это всё равно взгляд Христа! Понятно тебе?
Иоанн Цимисхий вздохнул.
— Ладно, дорогая! Всё это очень ловко тобой проделано. И чего ты от меня хочешь?
— Не убивай его! Понял?
— Но он — наш враг. Он непримиримый наш враг! Опасный, жестокий, подлый.
— Да, так и есть. Но он меня любит! И ты это не сломаешь. Это никто не сломает. Даже и не пытайтесь! Мне это дорого.
— Почему?
— Он любит меня одну. И любит меня только он один.
— Второе — неправда. Первое — блажь зажравшегося животного!
— Ну и пусть!
Цимисхий поднялся и быстро вышел из спальни. Встретив за дверью юную китаянку, он приказал ей достать для госпожи опиум. Китаянка опять присела и улыбнулась.
Во дворике ждал царя Анемас — его неизменный телохранитель, имевший облик монаха. Он был верхом на коне светло-пегой масти. Рядом стоял второй осёдланный конь, вороной с подпалинами испанский четырёхлеток цены необыкновенной. Он был подарен императрице по имени Феофано её величеством королевой Франции. Двое слуг держали его за повод. Один из них придержал Цимисхию стремя, другой секунду спустя надвинул ему на другую ногу второе. Ворота были открыты. Дав коням шпоры, Цимисхий и Анемас изящным аллюром выехали на площадь.
Восток розовел над морем, но темнота ещё не рассеялась. На центральных улицах было пусто. Два всадника устремились не во дворец, а к площади Феодосия, близ которой также стояли дома знатных горожан. Владелица одного из таких домов — честная вдова Феодора, которой было двадцать пять лет, не спала всю ночь. Царь ей накануне сказал, что перед отъездом он её навестит. Свои обещания — ну, по крайней мере, такие, Цимисхий не нарушал никогда.
Узорчатые ворота открылись раньше, чем всадники к ним подъехали. Их приветствовали поклонами два скопца. Привратниками и конюхами служили у Феодоры строго и исключительно евнухи, потому что она была очень набожна. В дом Цимисхий вошёл один. Анемас, как это всегда бывало, остался сидеть на лошади у крыльца, холодно ловя на себе озорные взгляды женской прислуги. Ему было всё равно, как проводить время. Он никогда не скучал. И не веселился.
Следуя указанию коридорного евнуха, император спустился по двадцати каменным ступенькам в подвальное помещение, из которого валил пар. Оно было выложено квадратами мрамора и неярко освещено серебряными лампадами. Феодору, одетую очень пышно, царь обнаружил возле горячей ванны, в которой сладостно отмокала её молоденькая служанка. Столь же молоденькая вдова, не менее сладостно улыбаясь, тёрла мочалкой её красивую ножку, приподнятую над водной поверхностью. Разумеется, ножка была приподнята так пленительно, что её мытьё должно было проводиться тщательно. Занимаясь этим паскудством, служанка и госпожа о чём-то болтали. Застигнутые врасплох императором, ни одна ни другая даже и не подумали испытать смущение.
— Иисус мыл ноги апостолам, — с кротостью объяснила свои деяния Феодора, велев довольной служанке дать ей другую ногу, — наш святой долг — во всём подражать Христу! Ты со мной согласен, благочестивый?
— Выгони её вон, — приказал Цимисхий, — у меня времени — полчаса.
Приказывать он умел. Разнежившаяся посудомойка была уже без малейшей кротости моментально извлечена из ванны и пинком вышвырнута за дверь в очень соблазнительном виде. К счастью, за дверью стояли одни лишь евнухи.
— Феодора, — сказал Цимисхий, взяв вдову за руки, — я не знаю, когда вернусь. Молись за меня! Это мне поможет, поскольку ты — женщина святая.
— Куда же ты отправляешься, Иоанн? — встревожилась Феодора, — молю тебя, мой сиятельный господин, открой мне все устремления твоего благородного сердца! Я сохраню эту тайну даже под пыткой, клянусь святыми апостолами!
— Тут нет ни малейшей тайны. Я еду изымать деньги из отдалённых монастырей, потому что больше взять деньги негде. Армия голодает. Враги теснят нас со всех сторон. Варда Склир разбил Варду Фоку, но тот опять собрал войско. Алеппо, Антиохия и Адана пока ещё не в наших руках. Также и на Крите может подняться восстание.
— Боже мой! — решительно вырвала Феодора руки из рук Цимисхия, чтобы схватиться за голову, — лишать монастыри средств! Это святотатство!
И молодая вдова забилась в истерике, осторожненько упав на пол. Следя за нею, царь уловил смысл происходящего. Да, конечно, она боится, что он приехал изымать деньги и у неё! Это была мысль. Цимисхий решил слегка успокоить бедную женщину. Сняв с неё парчовую юбку, он преуспел в этом деле так, что вдова, забыв вновь её надеть, умчалась куда-то без башмаков. Вернулась она с золотой шкатулкой. В ней была треть её драгоценностей. Так счастливая Феодора, во всяком случае, заявила. Не открывая шкатулку, Цимисхий сунул её в просторный карман своего камзола и крепко обнял вдову.
— Иоанн, дай слово, что ты действительно отправляешься по святым местам, — потребовала она, глядя на него влажными глазами, — мне почему-то кажется, что ты едешь биться с этим проклятым дьяволом, Святославом! Я за тебя боюсь, государь! Я очень боюсь.
— Не бойся, — сказал Цимисхий, — я еду биться с Апостольской Христианской Церковью.
И на этом они расстались. Покинув дом прекрасной вдовы, Цимисхий и Анемас направились во дворец. Солнышко взошло. На улицах было тесно. Люди спешили в храмы, на рынки, в гавани, в департаменты государственных служб, а кто и домой — объяснять жене, что он был ограблен, а не провёл всю ночь в кабаке. Ни один прохожий не удивлялся, видя на улице василевса, который гнал коня рысью. Вся страна знала, что Иоанн ничего не боится и никаким общением не гнушается. Он встречался с народом, лично раздавал милостыню, вкладывая её в руки прокажённых, и на последние деньги строил для них больницу. Все корабельщики знали, что царь умеет вязать морские узлы. Все пьяницы знали, какое вино он любит. Все торгаши на всех рынках знали, что он не требует сдачи. А больше всех о его привычках были осведомлены, конечно, женщины. Но в то утро Цимисхий предельно коротко отвечал на приветствия, доносившиеся десятками сразу, со всех сторон. Он очень спешил. Его ждали во дворце, чтобы получить приказы на две недели вперёд, пока василевса не будет в Константинополе.
Этот царь заставил работать всех. Почти целый год, до ранней зимы 970 года, происходило событие за событием. Варда Склир вторично разгромил Варду Фоку, пленил его и отправил в ссылку на остров Хиос, вместе с семьёй. Патрикием Николаем была одержана замечательная победа над сарацинами возле Александретты. Ему удалось вернуть Киликию и Финикию, отвоевать Адану и Антиохию. Поступления в государственную казну были восстановлены. Церковь не возроптала, когда Цимисхий принудил её слегка раскошелиться, потому что народ его обожал. Армия существенно возросла — за счёт поступлений из вновь открытых военных школ. А кроме того, был создан так называемый Легион Бессмертных — личная гвардия василевса. Она насчитывала четырнадцать тысяч конницы и пятнадцать тысяч пехоты. Возглавил это подразделение Иоанн Куркуас, а этериархом дворцовой гвардии стал варяг по имени Аксель.
Прошла зима, и в начале марта 971 года к устью Дуная из Константинополя выдвинулся огромный военный флот — триста восемнадцать дромонов. Каждый корабль имел на своём борту три сотни гребцов, полусотню воинов и по две батареи, мечущие огонь Калинника — самое страшное и загадочное оружие тех времён. Всей этой армадой командовал сам друнгарий императорских кораблей — Алексей Диоген, патрикий. А василевс Иоанн Цимисхий во главе армии численностью без малого двести тысяч, ядром которой был Легион Бессмертных, шёл через Фракию на Балканы, надеясь преодолеть горные хребты ускоренным маршем, за пять-семь дней. Две эти чудовищные махины — флот, не знающий себе равных, и армия, претендующая на столь же лестный эпитет, должны были возвратить Болгарии независимость, с двух сторон ударив по Святославу.
Часть шестая
Святой преподобный Феодор Стратилат
Глава первая
Весна в предгорьях Балкан наступает рано и быстро. В марте уже тепло, а в апреле — жарко. Горы стоят под солнышком розовые, и розовый пар висит над равнинами, где проклёвывается зелёная травка. Уже четвёртую — да, четвёртую отвратительную весну встречал Калокир в Преславе. Она была ему ненавистна до глубины души, потому что все остальные люди ей радовались, прищуривая глаза на синее небо, слушая жаворонков, вдыхая запах цветения беспредельных долин и маленьких садиков, а он радоваться не мог. Ещё один год провёл он в проклятом городе, чтобы ещё более проклятый Константинополь даже и не пытался тянуть к нему свои щупальца. Это дело патрикию опротивело. Что могло быть глупее, чем состоять надзирателем при несчастном царе Борисе? Разве что обвинять во всём Святослава, который пил на Дунае с какими-то проститутками.
И патрикий занялся тем же, только в Преславе. Бедный Борис, который хотел уйти в монастырь, и братец его Роман восприняли это дело без своего обычного остроумия, а их сёстры не были остроумными никогда. Букефал, который имел несчастье вместе с Рашнаром и десятью тысячами прочих своих друзей остаться в Преславе, также не одобрял развратное поведение Иоанна. Раньше на трапезах Иоанн всегда отдавал лучшие куски ему, Букефалу. Теперь он совал их в рот той или иной вертихвостке, кривлявшейся у него на коленях. К этой компании недовольных примкнул Сфенкал, который командовал гарнизоном и должен был худо-бедно поддерживать дисциплину среди дружинников. Он шутя сказал Калокиру, что во дворце стало больше баб, чем на рынке. Признав его правоту, Иоанн нашёл для себя более безвредное дело. Он стал подолгу гулять в окрестностях города, где паслись тощие коровы. Патрикий очень внимательно наблюдал за ними и что-то обсуждал с девушками, которые их пасли. Девушки рассказывали ему о своих коровах, сидя с ним рядышком на траве, под весенним солнышком. Мимо шли по пыльным дорогам толпы людей, коней и ослов из далёких стран. Они везли грузы. Но Иоанн даже и не смотрел на них. Они ему были неинтересны. Его интересовали только коровы и голые загорелые ноги девушек. Девушки и коровы были доброжелательны, но быки угрюмо косились на любопытного человека, который давно не брился и, вообще, имел крайне подозрительный облик. Вот с чем столкнулся многострадальный город Преслав в середине марта 971 года.
Однажды утром к городу подходил купеческий караван из Багдада. Купцы везли различные виды сукна, яркие наряды, женские украшения, сёдла, сбрую. Точнее будет сказать — всё это везли на себе верблюды, а бородатые представительные торговцы в чалмах и белых бурнусах ехали на повозках, которые были запряжены ослами и мулами. Охранялся этот довольно большой караван полусотней всадников. На одной из повозок сидели рядом с купцами двое бродяг. Быть может, купцы взяли их в повозку из милосердия, но вернее было предположить, что за одну-две серебряные монеты. Как бы то ни было, эти двое бродяг расстались с попутчиками внезапно и без малейших признаков благодарности. Вдруг увидев сидящего на земле Калокира, рядом с которым сидела миленькая пастушка с кнутом, они спрыгнули с повозки и, подбежав к патрикию, стали громко его приветствовать. Он внимательно поглядел на них, затем на свою прелестную собеседницу, потом — вновь на этих людей, и тихо промолвил:
— Здравствуй, Рагдай! Рад видеть тебя, Талут! Мы с вами не виделись целых три с половиной года, не правда ли? Да, Ратмир рассказывал нам о всех ваших бедах, и я горю нетерпением вас обнять, но мне всё-таки хотелось бы завершить беседу с этой чудесной девушкой вон про ту рыжую корову! Ступайте в город, я вечером вас найду.
— Едва ли до вечера ты успеешь с ней обсудить даже половину этой коровы, — пожал плечами Рагдай, а Талут прибавил:
— Тьфу на тебя!
Как следует обругав Калокира, они пешком продолжили путь к городским воротам, возле которых царила страшная толчея. Будто бы мгновенно о них забыв, Иоанн взял смуглую руку девушки и легонько её пожал. Но очаровательная пастушка смотрела вслед двум бродягам.
— Это твои друзья, Иоанн? — спросила она. Калокир вздохнул.
— Да, друзья.
— Не очень-то хорошо они выглядят!
— Да, бродяги.
— Ты был совсем не любезен с ними!
— Ничего страшного. Эти сволочи никуда от меня не денутся, а прекрасный ангел, боюсь, возьмёт да растает в воздухе! Ты ведь ангел?
— Ангел, — кивнула девушка.
Пробыв с ангелом целый день, патрикий вернулся в город. Решительно миновав кабак, в котором по вечерам всегда поджидали его подружки, он поспешил во дворец. Конечно же, там был пир — на всех этажах, почти во всех залах. Все десять тысяч дружинников напивались вместе с дворцовой гвардией, ужасая царственную семью. Сфенкал был не против. Он замечательно относился к Рагдаю. Талута, правда, он много раз грозился убить, когда тот служил под его началом, да что было ворошить прошлые дела? Много кто хотел Талуту свернуть башку, но не было никого, кто бы по нему не скучал. Все обняли двух бродяг не по одному разу, а раз по двадцать. У каждого для них было неисчерпаемое обилие тёплых слов. Но ни одного, ни другого патрикий не обнаружил в трапезной зале, где был Сфенкал и где пировало больше всего народу. Эту же залу почтили своим присутствием неплохие греческие танцовщицы, появившиеся в Преславе два дня назад с каким-то купцом, который потом исчез. Три из них уже разминались под звуки лютни.
Пришлось патрикию потрудиться, чтобы найти двух героев дня в огромном дворце, наполненном пьяницами и их многочисленными подругами. Целый час бродил Калокир по всем этажам, выпивая с каждым, кто предлагал ему выпить, и удирая по крутым лестницам от влюблённой в него Марьяны, прежде чем отыскал, наконец, двоих шалопаев. Оба они — уже не похожие на бродяг, успевшие вымыться и побриться, буянили в тронной зале, самой большой во дворце. В неё были втащены из ближайших трактиров полторы сотни столов да три сотни лавок, так что немалая часть дружины, слегка украшенная бабьём, смогла там расположиться. На троне сидел Рагдай. Перед ним стояла целая бочка вина, в руке у него был ковш. Присутствовал в зале и Букефал. Талут, сидя за столом, держал ласкового пса на своих коленях и всё пытался его напоить из чаши вином. Букефал царапался и рычал, желая от этого уклониться.
— Да выпей с ним, Букефал! — кричал через стол Рашнар под хохот всех остальных, — ну что тебе стоит? Он всё равно не уймётся, пока не сделает тебя пьяницей!
— У него это не получится, — заявил, вбегая, патрикий, — сейчас у вас сразу кончится всё вино, потому что следом за мной сюда идут греческие плясуньи и музыканты! Давайте быстрее выпьем! Чашу мне, чашу!
— Нет, мы их сюда не пустим! — вскричали девушки, — ни за что! Мы намереваемся плясать сами!
Но воины уже стали наполнять чаши, вручив одну из них Калокиру. Воспользовавшись сумятицей, Букефал смог вывернуться из рук Талута. С жалобным лаем пёс подбежал к патрикию, чтобы тот его не давал в обиду. Сопровождаемый Букефалом, патрикий с чашей в руке подошёл к Рагдаю. Тот соизволил подняться ему навстречу, и два приятеля обнялись, будто между ними не было утром никакой ругани. После этого они выпили и уселись на трон бок о бок. Трон был широк, хватило бы места и для троих. Тысяцкий Мстислав произносил тост. Он предложил выпить за всё хорошее, и чтоб девки опять не передрались. Его не смущало то, что многие давно выпили, а Талут рассказывал сказку о соблазнении им боярыни Светозары. Все, как обычно, подняли его на смех.
— Он что, с ней правда знаком? — спросил Иоанн Рагдая.
— Да, — сказал тот, — ведь мы с ним два раза бывали в Новгороде.
— Ах, точно! Ратмир же мне говорил, что с вами там был Талут! Извини, Рагдай.
— Ничего. Я слышал, и у тебя не всё хорошо?
— Да, могло быть лучше. Рашнар с тобой поделился этим?
— Рашнар. Но не беспокойся, Талуту он не рассказывал ничего.
— Большое спасибо ему за это!
Поднялся, чтоб сказать тост, тысяцкий Стемид. Он был самым бойким треплом во всём гарнизоне. Но и его особо никто не слушал — очень уж лихо Талут закрутил историю. Все над ним хохотали так, что пришлось Стемиду тоже заржать и сесть. Когда, наконец, осушили чаши, Вадим — помощник патрикия Иоанна во всех болгарских делах, сделавшийся тысяцким год назад, спросил у Талута:
— Да неужели одну только Светозару успел ты окрутить в Новгороде? Ведь там богатых красавиц — как звёзд на небе! Разве тебе ни одна из них не понравилась? Или ты не хотел боярыню свою злить?
— Зачем же ты спрашиваешь, коль сам всё про неё знаешь? — разгорячился Талут, — я бы поглядел, как бы ты попался ей на глаза, когда она встанет не с той ноги или выпьет лишнего!
И он тут же сочными красками расписал драку Светозары с тремя другими красотками, каковая драка, ясное дело, случилась из-за него. Слушатели снова пришли в восторг. Рагдай, между тем, рассказывал Иоанну:
— На второй раз из Новгорода мы с ним поехали в Краков. Этот дурак всё хотел поступить на службу к польскому королю! Ничего не вышло. Мы перезимовали под Краковом. Талут жил в каком-то монастыре, набрехав с три короба про своё великое христианство, а я — у одной вдовы. Весной мы отправились в Херсонес.
— Опять в Херсонес? Зачем?
— Целая история! Хват водил нас там в гости к своим двоюродным сёстрам. Они живут около базилики с белой статуей. Ну, ты знаешь! И так мы с ними сдружились, что через год нам стало без них тоскливо. Но мы проехали полпути. Сразу за Днепром случилась беда.
— Какая ещё беда?
— Беда там всегда одна — печенеги. На нас напала целая сотня! Кони под нами были усталые после долгой дороги. Вместе с другими пленниками погнали нас печенеги в рабство. Сбежать от них получилось только через два месяца, около Средиземного моря. Решили мы до тебя добраться. Вот потихоньку и добрались.
— Отлично, — кивнул патрикий. Он наблюдал за Талутом. И неспроста. Талут начинал вести себя странно. После ещё одной чаши ему перестало нравиться, что пятьсот человек над ним угорают. И он вскочил, чтобы отдубасить насмешников и отшлёпать насмешниц. Они его разозлили. Так как насмешницы преимущественно крутились возле Рашнара, Талут вцепился в него. Девушки, конечно, подняли визг, но больше притворный. Им было весело наблюдать, как Рашнар швыряет Талута на пол, а тот всё не унимается. Был доволен и Букефал. Но прочим друзьям обоих дерущихся не хотелось обильной крови. Человек двадцать бросились разнимать. Разняли с трудом, поскольку Рашнар был в бешенстве, а Талут и подавно. Но их немедленно отпустили. Всем стало вдруг не до глупостей, потому что вошли гречанки. Их было семь. Они снисходительно улыбались. Костюмы этих заморских девушек состояли из шаровар и коротких блузок. Были видны голые пупки. Эту красоту привели из трапезной залы Сфенкал, известный стрелок Малёк и ещё полсотни развеселившихся пьяниц. Но притащить с собой музыкантов они, увы, не смогли. Те перепились и уснули. К счастью, Малёк держал в руке лютню. Он подал её Рашнару.
— Нам больше нечего делать здесь, — с гордыми усмешками заявили дамы, которые развлекали воинов в тронной зале. И они тотчас переместились в другую, чтоб развлекать их товарищей. Таким образом появились места для тех, кто пришёл. Все, кроме гречанок, заняли их. Рашнар заиграл. Танцовщицы очень даже неплохо затанцевали. Пустился в пляс и Талут. Его усадили сразу. Пришла Марьяна. Она направилась к Иоанну. Рагдай по знаку последнего крепко взял её за руки.
— До свидания, дорогие мои друзья, — сказал Иоанн, спрыгивая с трона, — я ухожу.
Это было сказано для Рагдая с Марьяной, занятых дракой. Все остальные в тот миг вряд ли бы услышали даже голос архангела Михаила — так они были впечатлены искусством танцовщиц. Рагдай, уткнув личико Марьяны в своё колено, дабы прервать поток её красноречия, удивлённо взглянул на друга.
— Уходишь? Куда уходишь?
— Надо бы извиниться перед царём. Всё-таки он царь, а мы — его гости.
И Калокир действительно устремился осуществлять задуманное. Он был не очень-то пьян и осознавал, что делает. Тем не менее, отыскать царскую семью ему удалось не сразу. Борис, его брат Роман и их сёстры вместе со слугами спрятались в самой дальней коморке своих покоев. Они молились, встав на колени перед старинным образом Богородицы с Иисусом. Рядом с царевнами бились лбами об пол несколько монахинь. Всем этим людям могло бы быть не так страшно, если бы не стоял над ними митрополит. Он нёс невесть что, при этом ещё и звенел кадилом. Девушки плакали. Они были сильно напуганы. Иоанн-патрикий, выгнав митрополита, долго их успокаивал, преодолевая усталость и раздражение. Всё семейство, кроме Романа, благодарило его, однако особенная признательность появилась, как только он направился к выходу.
Было за полночь, даже ближе к заре. Коровы и ангелы в голове у бедного Иоанна бодались с митрополитами. Одиноко прошёлся он по дворцу. Везде уже было тихо. Светильники догорали. Русские воины и болгарские копьеносцы спали мертвецким сном где попало. Через иных приходилось и перешагивать — каждый сразу забылся там, где свалился после очередного глотка вина. И весь город спал. И тёмная, непроглядная была ночь — ни одной звезды на всём небе, плотно затянутом пеленой облаков от края до края. А вокруг города, на просторах спящих долин с севера, востока и запада и у горных склонов на юге, стелился по неподвижной траве прозрачный туман.
Иоанн-патрикий решил зайти напоследок в тронную залу. Там царил сумрак. Горела только большая масляная лампада на самой дальней стене, за троном. Бодрствовал один Букефал. Поблёскивая глазами, он с большой грустью сидел около Рашнара, который спал на полу, нежно обнимая полураздетую греческую плясунью. Все остальные гречанки были затеряны среди сотен уснувших воинов, до которых не доходил дрожащий и тусклый свет. Рагдай спал у трона. Видимо, он свалился с него.
Взглянув на патрикия, Букефал вздохнул и низко склонил лобастую свою голову, свесил уши. Его любопытный нос почти что коснулся пола. Растроганный Иоанн погладил собаку. Не зная, что ей сказать, он подошёл к трону, сел на него поудобнее и уснул.
В предрассветный час с запада подул ветерок. Он очистил небо, и вся Болгария озарилась звёздным мерцанием. Вот когда Букефал залаял. Он лаял долго, старательно. Но его никто не услышал, и он обиженно замолчал. Он очень обиделся. Ведь его забыли даже покормить на ночь! Да по большому счёту, что можно было требовать от него, маленького пса? Если бы дозорные не лежали в обнимку с девушками, которые с непонятной для Букефала целью разделись, а исполняли свой долг на городских башнях, они бы смогли увидеть, как со стороны гор к Преславу подходят сплошные колонны воинов, конница и пехота. Сияла при свете звёзд дамасская сталь доспехов, менее ярко посверкивала толедская воронёная сталь оружия. Это был Легион Бессмертных.
Глава вторая
Расчёты Цимисхия не вполне оправдались. Преодолеть Балканы в недельный срок, который он счёл достаточным, можно было разве что налегке. Быки, которые волокли тараны и катапульты, были медлительны. На крутых подъёмах они и вовсе не могли справиться. Приходилось ставить под хомуты лошадей. Цимисхий, как говорится, рвал и метал. На пятые сутки он выдвинулся вперёд с одним Легионом Бессмертных, оставив войско с осадной техникой и быками примерно на середине пути через горный край. При этом он понимал, что без осадных машин Преслав взять нельзя. Да он и не собирался предпринимать такую попытку. Его расчёт был на то, что Сфенкал не станет отсиживаться за стенами, а построит свой гарнизон и выйдет сражаться. Цимисхию не терпелось скрестить оружие с полководцем, который разбил кагана, хана Намура и Александра Ликурга. Вот почему на заре двадцатого марта он со своей вышколенной гвардией оказался у стен Преслава.
Увидев ромейских воинов, все бродяги, всадники и торговцы, толпившиеся перед городскими воротами в ожидании их открытия, устремились к линии горизонта со всей доступной им скоростью. Те, кто двигался по дорогам в сторону города, поворачивали обратно. Купцы с обозами делали это медленно. И Цимисхий знал, почему. Он на днях столкнулся с неторопливостью и задумчивостью быков. Но всё же он дал купцам улизнуть. Ему было не до них.
Городские стражники и мальчишки, услышав переполох с другой стороны ворот, поднялись на стены. Через минуту над просыпающейся столицей взлетели тысячи голубей, которых всегда подкармливали у храмов. Их испугал внезапный, пронзительный звук трубы. Это был сигнал военной тревоги. Сразу после него на всех колокольнях начали бить в набат. Весь город был поднят на ноги. Его жители высыпали на улицы, изумлённо спрашивая друг друга, что происходит. Сфенкалу и Калокиру, с большим трудом пробудившимся и вскочившим на неосёдланных лошадей, пришлось пробиваться к юго-восточной стороне города сквозь встревоженную толпу, которая возрастала с каждой минутой. Следом за Калокиром скакали также и тысяцкие. Не все. Семь из десяти ещё продолжали смотреть приятные сны в объятиях нежных рук.
На стену взошли Калокир, Сфенкал, Мстислав, Стемид и Вадим. На них не было доспехов, но они встали открыто, между зубцами стены, чтобы быть хорошо заметными и всё видеть. Сперва они увидели солнце, которое, поднимаясь, всё шире, всё ненасытнее обнимало розовыми руками громады гор и равнины. Затем увидели Легион Бессмертных. Четырнадцать тысяч всадников и пятнадцать тысяч богатырей-копьеносцев выстроились шеренгами перед городом, развернув римские знамёна, а вместе с ними — хоругви с изображениями Христа. Иоанн Цимисхий на вороном испанском коне, в блестящих доспехах и шлеме с перьями, ехал шагом вдоль городской стены, оглядывая ворота и башни. Ему сопутствовали два столь же нарядных всадника. Это были Иоанн Куркуас и Михаил Тирс. Заметив на высоте Сфенкала и прочих, все трое остановили коней. Некоторое время приглядывались, задрав головы.
— Кто из вас тысяцкий Сфенкал? — спросил царь по-гречески, — я желаю говорить с ним!
— Это моё имя, — сказал Сфенкал, — а ты кто такой? И чья эта армия?
— Это не армия, это гвардия, — уточнил василевс, — и принадлежит она мне. Ты наверняка уже понял, что я — Иоанн Цимисхий, милостью божией автократор Восточной Римской империи! За моей спиной ты видишь её знамёна.
Сфенкал слегка поклонился.
— Моё почтение, царь! И что тебе надобно?
— Я хочу, чтоб ты сдал мне город! За это я гарантирую тебе жизнь и свободу. Тебе и всем твоим воинам. Вы возьмёте своих коней, знамёна, оружие. Я позволю уехать даже предателю, что стоит справа от тебя! Пускай убирается.
— Если ты имеешь в виду меня, убийца и вор, то я бы на твоём месте поостерёгся с эпитетами, — парировал Калокир с чрезмерной горячностью, уменьшавшей силу удара, — я ведь могу напомнить тебе о том, как ты поступил с матерью твоих василевсов, которая возложила корону на твою голову!
Царь внимательно поглядел в глаза своему врагу, напрягая зрение. Они оба изобразили улыбку. Не в пример им, патрикий Михаил Тирс и магистр Иоанн Куркуас глухо заворчали, как недовольные псы, и даже схватились за рукояти мечей. Велев им хранить спокойствие, василевс опять обратился к Сфенкалу:
— Ты сдашь мне город. Я в этом не сомневаюсь, ибо никто из тех, кто пользуется моим доверием, не считает тебя безумцем. А после этого ты отправишься в Доростол и скажешь своему князю, что я иду на него! Пусть роет себе могилу.
— Неплохо сказано, царь, — заметил Сфенкал, — я бы испугался, услышав такой совет! Но вот Святослав, боюсь, посмеётся. А я — не шут, чтоб его смешить!
Было совершенно понятно, что василевс готов был услышать такой ответ. Но всё-таки Калокир немало дал бы за то, чтобы ещё раз, напоследок, встретиться с ним глазами. Да только как было это сделать? Цимисхий мрачно перебирал поводья, опустив взгляд. Поднял он его уже на Сфенкала.
— Достаточно ли тебе будет одного часа, чтобы приготовиться к битве?
— К битве с павлином? — не выдержал Калокир, — да, часа нам хватит, не сомневайся! Клянусь — я собственными руками сдёрну все эти перья с твоего шлема, чтобы воткнуть их тебе в то самое место, где у павлина должен быть хвост! Проклятый цареубийца! Щёголь! Прелюбодей!
— Полтора часа, — ответил Сфенкал на вопрос Цимисхия. Тот кивнул, и четыре воина с Калокиром отправились во дворец.
Через полтора часа начнётся сражение! Эта новость распространилась по всему городу так же быстро, как разлетается пыль, поднятая ветром. Конечно же, горожане пришли в ещё большее волнение. Но никто не рыдал от ужаса. Руссы не были для болгар зваными гостями, а как себя поведут ромеи, если одержат верх, можно было только гадать. Впрочем, про Цимисхия говорили, что он приветлив и милостив. Но опять же, кто победит — он или Сфенкал? Шустрые мальчишки так и торчали на крепостной стене. Ещё тысячи людей поспешили к ним присоединиться, дабы не упустить ни одной детали сражения. Остальные ринулись по домам, припрятать имущество и съестные припасы. Больше других распереживались купцы, которые ожидали большой волны грабежей, а меньше всех — пьяницы. Они думали лишь о том, где достать винишка.
Пьяницы во дворце, разбуженные пинками, сперва решили эту задачу, и лишь затем стали надевать доспехи да пояса с мечами, которые не мешало бы наточить. А ведь ещё нужно было седлать коней, а многие кони стояли на постоялых дворах! В дворцовых конюшнях было всего две тысячи мест. Сотники и тысяцкие доходчиво объясняли вновь пробудившимся, с кем сейчас предстоит рубиться. Дружинники торопливо стряхивали с себя похмельную одурь и сонных баб, которые продолжали за них цепляться, что-то страдальчески бормоча. Сотникам и тысяцким помогал Букефал. Он с огромной скоростью бегал по всем этажам дворца и яростно лаял. Просто как одержимый! Все предлагали ему еду, чтоб он замолчал. Он не соглашался, так как Рашнар его уже покормил. Рагдай и Талут, которых приводил в чувство лично патрикий, довольно быстро поняли, что к чему. Им незамедлительно выдали и оружие, и доспехи, и лошадей из царской конюшни. Прежде чем сесть на коня, Рагдай кое-как умылся и выпил целый кубок вина. Талут вместо умывания попытался ещё разок осчастливить свою подружку. Когда она отказалась, сославшись на недостаток времени, он сказал, что ничего страшного не случится, если Цимисхий прождёт его два часа, а не полтора.
Покуда дружинники забирали своих коней со всех концов города, да пока они возвращались, вооружались, ещё раз опохмелялись, а затем строились около дворцовых ворот, Калокир добился встречи с Борисом. Тот согласился его принять в дворцовой молельне.
— Царь, — сказал Иоанн, входя в небольшую комнату, целиком увешанную иконами, — сейчас будет битва с Цимисхием. Я хочу, чтоб ты понимал: мы это сражение выиграем!
— Но я и не сомневаюсь в этом, патрикий, — пожал плечами Борис, — что-нибудь ещё?
— Наверное, да. Тебе может померещиться что угодно. Но воздержись от нелепых выводов. Повторяю, мы эту битву выиграем! Иначе сюда прискачет сам Святослав. Он здесь не оставит камня на камне. Теперь ты понял меня?
— Конечно, — сказал Борис и встал на колени, желая возобновить молитву, которую он прервал из-за Калокира. Тот бегом бросился в оружейную залу, чтобы найти для себя какие-нибудь доспехи.
Дворец почти опустел. В нём были только болгары и полуголые куртизанки, которые по нему слонялись без всякой цели, стиснув руками головы. Их прелестные лица были искажены похмельными муками. На одной из лестниц патрикия очень ловко перехватила Марьяна. Она была ещё ничего.
— Иоанн-патрикий, идём со мною, — пролепетала она, схватив его за руку, — Сфенкал хочет что-то тебе сказать!
— Оставь свои штуки! — вознегодовал Калокир, — Сфенкалу известно, что нет более надёжного способа не найти меня, чем тебя отправить на мои поиски! Пусти руку!
— Ах, Иоанн! Клянусь тебе, это правда! Все, кроме меня, заняты! Да идём же!
— Ну, хорошо. Я надену латы, потом пойду к Сфенкалу один. Я без тебя знаю, где он находится.
— Он просил тебя поспешить! Сказал, каждое мгновение на счету!
Приказав Марьяне идти наверх, Калокир помчался к выходу из дворца. И там, около дверей, он чуть не столкнулся с самим Сфенкалом, который, видимо, сам устремился на его поиски. Как ни спешил Калокир, он всё же успел заметить, что латы военачальника состоят только из кольчуги, перчаток с раструбами и шлема с лобовой стрелкой, которая защищает нос.
— Дружина уже села на коней? — вскричал Иоанн, — пожалуйста, Подожди меня пять минут! Мне надо надеть доспехи.
— Надень доспехи, — кивнул головой Сфенкал, — но ждать мы тебя не будем. Тебе не нужно там быть.
Калокир опешил.
— Ты запрещаешь мне принимать участие в битве? Но почему?
— Отвечаю прямо: Цимисхий будет рваться к тебе. Он великолепный единоборец. И у него трёхкратный численный перевес перед нами. Я не уверен, что мы сумеем тебя от него спасти.
— Меня? От него? Да что ты за вздор несёшь? Я не для того выхожу на поле сражения, чтоб меня спасали там от моих врагов!
Сфенкал поднял руку, давая этим понять, что спорить бессмысленно.
— Иоанн! Послушай меня внимательно. Там, куда мы идём сейчас, будет не обычная битва. Там будет ад. Вот и всё.
— Пугать меня адом? — топнул ногой Калокир, — да вся моя жизнь свидетельствует о том, что мне на него плевать!
— Это твоё дело. Но армию возглавляю я. И ты на поле сражения мне не нужен. Ты нам там будешь мешаться. Теперь понятнее?
Вот на это сказать уже было нечего. Медленно идя вверх по дворцовой лестнице, Иоанн услышал весёлый, звонкий голос трубы и топот коней. Дружина пошла на смерть. В комнате патрикия визжал, лаял и буйствовал Букефал. Он прыгал на дверь, скрёб её когтями. Его там запер Рашнар. Этим он давал понять Иоанну, что очень просит его взять этого пса себе, если с ним, с Рашнаром, случится что-нибудь нехорошее. Войдя в комнату, Иоанн как мог успокоил собаку. Потом он бросился на кровать. Ему было тяжко. Он был готов покончить с собой.
Сражение состоялось под городскими стенами, близ Восточных ворот. Цимисхий дал руссам выйти из города и построиться. После этого Легион Бессмертных обрушился на отряд Сфенкала. Тридцать тысяч гвардейцев сошлись в схватке с десятью тысячами дружинников. У Сфенкала была надежда на то, что Цимисхий будет совершать тактические ошибки — он ведь впервые руководил сражением, и с ним не было ни одного опытного военачальника. Но Цимисхий действовал грамотно. Слабых мест в построении и передвижениях легиона не оказалось. Ромеи теснили руссов на всех позициях. Несмотря на это, Сфенкал и все его тысяцкие отчаянно прорубались к царю, чтобы с ним разделаться. Это было не так-то просто. Цимисхия хорошо защищали со всех четырёх сторон. Рашнар выбил меч из рук Анемаса, но остальные телохранители сообща набросились на неистового любовника Феофано. Им удалось оттеснить его. То, что дело становится безнадёжным, Сфенкал заметил довольно скоро. Он дал приказ отступать. И вот тут Цимисхий всё-таки допустил грубую ошибку. Он захотел ворваться в Преслав по трупам врагов, а не преграждать им путь к отступлению. Разделение сил казалось ему более сомнительным делом, чем продолжение прежней тактики. Легион был брошен в последнюю лобовую атаку. Это дало возможность Сфенкалу и всем его уцелевшим воинам войти в город. Яростно защищаясь, они смогли затворить за собой ворота и наложить на них все засовы. Но, тем не менее, эта битва была проиграна.
Глава третья
Понимая, что император с одним своим легионом не станет штурмовать город, а уж когда подойдёт ромейская армия, защищать городские стены будет бессмысленно, Сфенкал принял решение закрепиться внутри дворца. Дворцовые стены были достаточно высоки и прочны. К тому же, они имели не слишком большой периметр, их вполне можно было оборонять силами четырёх-пяти тысяч воинов. У Сфенкала осталось почти семь тысяч, включая, правда, тяжелораненых, каковых насчитывалось три сотни. Их отнесли в женский монастырь имени Святой Магдалины. Мать настоятельница торжественно поклялась Сфенкалу, что сёстры будут о них заботиться с христианской любовью и прилежанием. После этого городским старшинам было приказано сделать так, чтобы во дворце оказался изрядный запас провизии, фуража для коней и сотня-другая бочек вина. Вода была не нужна, около ворот имелся колодец. Видя, что руссы сильно разозлены своим поражением, горожане вмиг организовались и всё доставили.
Ближе к ночи Сфенкал собрал в церемониальной зале совет. Присутствовали все тысяцкие и сотники, Калокир, Букефал и семь греческих танцовщиц, только что пробудившихся. У одной из них, высокой и смуглой, по имени Епифания, был большой звонкий бубен. Танцовщицы не могли понять, зачем их привели в залу. Они вообще ничего не могли понять. Они только что проснулись. Желая, чтобы это непонимание сохранялось, Сфенкал улыбнулся девушкам, а затем обратился ко всем остальным по-русски. Он заявил, что надо убрать из дворца всех баб и всю царскую семью с гвардейцами и прислугой.
— Я этого не позволю, — решительно воспротивился Калокир, — царь — символ Болгарии! Пока символ у нас в руках, Болгария — наша.
— Патрикий, ты произнёс пустые слова о пустых вещах, — спокойно сказал Сфенкал, — если этот символ останется во дворце со своими сёстрами, то Цимисхий будет кричать на весь мир, что мы взяли их в заложники! Как ты думаешь, Святославу это понравится? К чёрту хитрости! Я хочу воевать по-честному.
Все дружинники одобрительно зашумели. Калокир понял, что он опять проиграл.
— Хорошо, — согласился он, — мне, признаться, давно уже опостылели эти два общипанных петуха и четыре курицы, падающие в обморок от любой безобидной шутки. Дадим им пинка под зад! Но эти танцовщицы разве нам помешают?
— Нет, пусть они останутся с нами, — сказал Рашнар и обнял стоявшую рядом с ним плясунью по имени Эльхинора, с которой он провёл ночь, — благодаря женщине обостряется любовь к жизни и исчезает страх перед смертью. Женщины всюду сеют противоречия. Я, конечно же, говорю о красивых женщинах.
Эта мысль понравилась всем. Пришлась она по душе и семи гречанкам, когда патрикий пересказал им слова Рашнара на их родном языке.
— Я этих красавиц нарочно сюда позвал, чтобы вы решили, как с ними быть, — признался Сфенкал, — так что, оставляем их?
— Леший с ними, — махнул рукою Вадим, — а всех остальных проституток — вон!
— Сейчас не до шлюх, — присоединился к нему Мстислав, — но этих гречанок можно оставить. Их слишком мало, чтобы отвлечь нас от важных дел, но вполне достаточно, чтобы не дать нам скучать.
На том и договорились. Узнав об этом решении, семь танцовщиц затанцевали. Высокая Епифания била в бубен. Откуда им было знать об утренней битве и предстоящих делах? Они весь день спали. Им было весело. Букефал, беря с них пример, запрыгал и закружился с ними. Он был уверен, что без него зрелище не будет эффектным. Воины шумно выразили ему своё одобрение.
— Но на что ты рассчитываешь, Сфенкал? — спросил Иоанн, когда все маленько утихомирились, — Святослав не сможет узнать о том, что здесь происходит! Он не придёт к нам на выручку. Долго ли мы продержимся?
— Святослав обо всём узнает через три дня, — заверил Сфенкал, — ведь многие купцы видели, как Цимисхий подошёл к городу.
Тут высокие двери залы снова открылись. Вошли Рагдай и Талут. Они начали с того, что с недоумением огляделись по сторонам и поинтересовались, какого чёрта Сфенкал собрал совет там, где некуда и присесть, кроме как на трон.
— Рагдай, прошлой ночью ты хорошо смотрелся на троне, — сказал Рашнар, — но, видимо, очень больно с него упал. Поэтому мы проиграли битву.
— Да, некогда нам рассиживаться, — прибавил Сфенкал, — у нас много дел. И мы разговор тут ведём серьёзный!
— Это заметно, — сказал Талут, глядя на танцовщиц, которые тяжело дышали после своих пируэтов. Они ему улыбнулись.
Утром Борис, Роман и их сёстры, а также слуги были отведены в дом митрополита. Дом тот всего только в десять раз уступал дворцу по своим размерам. В числе служанок, которых препроводили туда, была и Марьяна. Все копьеносцы болгарской дворцовой гвардии, получив небольшие деньги, отправились по своим делам. Пьяные паскудницы, получив по паре пинков, неясно куда отправились. И ворота дворца закрылись. Кони дружинников отъедались пшеницей в царских конюшнях и возле них. Сама же дружина вместе с гречанками и собакой чудесно расположилась в царском дворце. И сразу же были вскрыты бочки с вином.
Но что в это время делали победители, то есть царь и его Бессмертные? А они остались прямо на поле сражения, среди трупов. Жители деревень, стоявших неподалёку, были принуждены позаботиться о живых и о мёртвых. Последних они зарыли, а для живых стали привозить целыми обозами продовольствие. К счастью для деревенских жителей, продолжалось всё это меньше двух суток.
Двадцать второго марта к столице Болгарии подошли основные силы ромейской армии. Перед стенами были сразу же установлены огнеметательные машины, тараны и катапульты. Они могли сокрушить любую твердыню. Раньше, чем их настроили для работы, к царю Борису явилась целая тысяча горожанок с маленькими детьми на руках. Женщины кричали и плакали, умоляя царя избавить столицу от страшной участи. И Борис поднялся на крепостную стену. С ним поднялись святейший митрополит и все городские старшины. Они испытали ужас, увидев, какое несметное число войск подступило к городу. Ещё более сильное впечатление на этих несчастных произвела осадная техника. Иоанн Цимисхий, узнав Бориса по облачению, обратился к нему с приветствием и заверил его, что город не пострадает, если он будет сдан.
— И ни один житель не пострадает? — сурово приподнял посох митрополит.
— Даю тебе слово, святой отец, что мы пришли с миром! — крикнул Цимисхий, поднявшись на стременах, — на моих руках христианской крови никогда не было и не будет. Я здесь затем, чтоб спасти Болгарию от захватчиков. Отворяйте ворота, ибо мне время дорого!
— Да благословит тебя Бог, государь! — промолвил митрополит и издалека осенил василевса крестным знамением.
И через пятнадцать минут ворота были открыты. Цимисхий въезжал в Преслав под праздничный звон всех колоколов города и восторженные приветствия его жителей. Их огромные толпы стояли с двух сторон улицы. За Цимисхием следовали доместики, экскувиторы, Легион Бессмертных и многотысячные колонны армейских фем с развёрнутыми знамёнами. Царь Борис встретил императора Иоанна около самых ворот. Но произошла неожиданность. Иоанн Цимисхий не спешился и не обнял Бориса, как это сделал князь Святослав осенью 969 года. Время было ему, действительно, дорого.
Глава четвёртая
Вечером вся ромейская армия разместилась на площадях и улицах, примыкавших к дворцу. На дворцовых стенах стояли готовые к бою воины с топорами и палицами в руках. Издали узнав среди них Сфенкала, Цимисхий отправил к нему для переговоров патрикия Николая Хилона. Он полагал, что Сфенкал, конечно, наслышан о подвигах этого молодого военачальника, разгромившего сарацин под Александреттой. К стене патрикий подъехал на превосходном терском коне. За ним следовал толмач на более скромной лошади. Вот как он перевёл первые слова Николая:
— Здравствуй, Сфенкал! С радостью приветствую тебя от имени василевса и от своего собственного имени. А зовут меня Николай Хилон. И вот что хочу сказать я тебе, Сфенкал. Великий наш василевс опять предлагает тебе пойти на капитуляцию. Речь отнюдь не идёт о том, чтоб сложить оружие. Нет, напротив — ты и все твои храбрые друзья сможете забрать с собой всё, что сочтёте нужным. Никто ни одной минуты вас не задержит. Скачите, куда хотите! Вас ведь осталось несколько тысяч. Ради чего вы готовы начать сражение с двухсоттысячной армией? Что вы собрались защищать в болгарском дворце? Опустевший трон жалкого царя? Этот самый царь два часа назад открыл нам ворота!
— Но я не уполномочен идти на капитуляцию, вне зависимости от условий её, — заявил Сфенкал, облокачиваясь о мощный зубец крепостной стены, — пусть твой император даст мне возможность послать гонца к Святославу и передать ему ваше лестное предложение. Если князь мне позволит отдать вам этот дворец — я его отдам сию же минуту, он лично мне и даром не нужен!
— Ответ, достойный героя! — признал Николай Хилон, — но я сомневаюсь, что василевс согласится ждать, когда Святослав позволит ему воспользоваться дворцом. Он хочет заночевать в нём уже сегодня!
— Вот оно как? — протянул Сфенкал, с усмешкой взглянув на своих товарищей, что стояли справа и слева, — твой император хочет заночевать здесь уже сегодня? Ну что же, это возможно! Но обойдётся дорого.
— А, вот это уже другой разговор! Мы наверняка сторгуемся. Называй, Сфенкал, свою цену!
— Я думаю, что твой царь положит здесь половину армии.
Через час ромеи пошли на штурм. Он длился всю ночь, поскольку Цимисхий решил воспользоваться одними лестницами. Брать с помощью осадных машин какой-то дворец казалось ему нелепым. Ночная мгла не снижала ожесточённости боя. Весь город замер от ужаса. Звон оружия и свирепый лай Букефала не прекращались ни на одну минуту. Поток ромеев, которые поднимались на стены со всех сторон, был неиссякаемым. Число трупов с наружной стороны стен росло очень быстро. Руссы чередовались. Пока одни встречали штурмующих яростными ударами топоров, другие оказывали посильную помощь раненым, утоляли жажду и успокаивали танцовщиц. Это последнее дело было наитруднейшим. Худенькие гречанки бились в истерике неустанно. Все удивлялись, откуда в них столь неисчерпаемый запас силы? Больше других нянчился с красотками Калокир. Один раз Рагдай даже разнимал его с ними. От их ногтей Иоанн-патрикий пострадал больше, чем некоторые его товарищи за всю ночь пострадали от копий, стрел и мечей.
Когда занялась заря, Цимисхий смог оценить масштабы своих потерь. Они ужаснули его. Он понял, что здесь можно бесполезно угробить даже не половину армии, а всю армию целиком. Высокие, но имевшие малую протяжённость стены дворца были хороши для их обороны, плохи для приступа. Василевс приказал остановить бойню. Измученные схоларии отошли от дворцовых стен. Вскочив на коня, царь стал объезжать цитадель, с большой озадаченностью взирая на горы трупов. С ним вместе ехали доместики Николай Хилон, Иоанн Куркуас, Георгий Эларх и Михаил Тирс. Все они молчали. Не в пример им, русские дружинники с высоты громко обращались к Цимисхию, называя его павлином, с лёгкой руки Калокира. Сам Иоанн-патрикий также взошёл на стену. Но он помалкивал. Когда царь со свитой проезжал мимо Сфенкала, тот вдруг окликнул его:
— Василевс, постой! Мне надо сказать тебе пару слов.
Цимисхий рывком натянул поводья и задрал голову, качнув перьями на своём сияющем шлеме. Все его спутники тоже остановили своих коней.
— Что хочешь ты от меня? — спросил царь Сфенкала.
— Тут у нас женщины, — сказал тысяцкий, — семь танцовщиц. Они гречанки, а стало быть — твои подданные. Не хочешь ли их забрать?
— Пускай они спустятся со стены, — ответил Цимисхий, — вот стоит лестница! Бедные девушки не заслуживают того, чтобы сгореть вместе с вами заживо из-за вашей глупости и упрямства.
— Давайте-ка их сюда, — приказал Сфенкал Рашнару, Талуту и Калокиру, которые предлагали выпить вина несчастным гречанкам, катавшимся по земле около стены и слабо хрипевшим — рёв и рыдания были им уже не под силу. Но тут случилось невероятное. Осознав, что их отдают Цимисхию, танцовщицы снова пришли в неистовство и решительно заявили, что этому не бывать. Нет-нет, они не намерены потакать гнусным притязаниям сделать их разменной монетой! Теперь уже никому не удастся им заморочить головы и заставить их наступить второй раз на прежние грабли! Не надо их считать дурами! Плюс к тому, не следует упускать из виду ещё одно обстоятельство: они склонны самым жестоким образом наказать гнусных негодяев, которые завлекли их в какой-то глупый дворец, подло утаив от них то, что этот дворец будет взят в осаду.
— Но как же вы собираетесь нас наказывать? — озадачился Калокир, — ведь мы и без вас умрём — если не сегодня, то завтра!
— А мы умрём вместе с вами, чтоб вы не чувствовали себя героями! — объяснили мстительные гречанки и бегом ринулись во дворец, где тут же и скрылись, захлопнув за собой двери. Всем, разумеется, было не до того, чтоб их там ловить. Даже Букефал не стал их преследовать.
Отдышавшись, защитники цитадели решили, что надо дать коням корма, налить воды в их поилки, а затем выпить вина прямо у стены, глядя на погибших товарищей. Хоронить их времени не было.
— Предлагаю выпить за смерть, — произнёс Рашнар, поднимая кубок, — славная жизнь не исправит плохую смерть, а славная смерть исправит плохую жизнь!
— И вытянет её в Вечность, наполнив светом! — радостно подхватил Калокир, — ведь смерть — это мостик между земным бытием и вечностью. Под ним — ад. Если мостик слабенький и гнилой — сами понимаете, что случится тогда!
Букефал испуганно поджал уши. Все остальные выпили и швырнули кубки на землю. И долго потом стояли, опустив головы. За дворцовой стеной было очень тихо. Над городом поднималось жгучее солнце.
— Кто вам сказал, что все мы умрём сегодня? — спросил Талут, — Иоанн-патрикий! Ты ведь на всё всегда смотришь весело! Неужели ты ни на что уже не надеешься?
— Ни на что, — сказал Калокир, поглядев на небо, — раньше у меня был святой преподобный Феодор Стратилат. Теперь его нет.
— Это кто такой?
— Небесный мой покровитель. Я по крещению — Феодор.
Через полчаса по всем четырём воротам дворца стали бить тараны. Ворота держались час. Когда они рухнули, вся ромейская армия ворвалась в пределы дворцовых стен. Отчаянно защищаясь, русские воины вошли в здание. В этой страшной рубке перед дворцом погибли три тысяцких — Елисей, Горислав, Вадим, и полторы тысячи других воинов. Остальные вместе с собакой продолжили смертный бой на дворцовых лестницах, поднимаясь выше и выше. Схоларии штурмовали каждую лестницу сплошной массой, старательно прикрываясь коваными щитами и выставив вперёд копья. Около Калокира, который дрался франкским мечом, сражались Рашнар, Талут и Рагдай. Сфенкал поручил им его защиту. Где-то неподалёку от тронной залы сквозь лязг клинков и громкие голоса внезапно послышался страшный визг. Это к погибающему отряду вновь присоединились греческие танцовщицы, непонятно откуда вынырнув. Они были опять напуганы и ревели. А кто бы не заревел от ужаса, очутившись на пиру Смерти в качестве куска мяса?
Ромеи брали один этаж за другим. Ещё бы — их было в сотню раз больше! По лестницам текла кровь. И не ручейками она лилась, а сплошным потоком. Дружинники между делом успели взять в оружейной зале длинные алебарды. Это дало им очень серьёзное преимущество. Калокир сорвал там со стены рог, окованный серебром. Рог имел цепочку, и Иоанн повесил его на шею. За каким чёртом он это сделал, никто интересоваться не стал. Не менее странно вели себя и гречанки. К ним вдруг вернулась их небольшая сообразительность, и они начали вопить, что надо отступать к башне.
— Там лестница очень узкая! — задыхаясь, крикнула Эльхинора, — на этой лестнице проще будет обороняться! А на площадке — дверь с крепкими засовами!
— К башне, к башне! — визжали её подруги, глядя на то, как со всех сторон падают тела, пронзённые сталью, и растекается кровь по каменным плитам пола, — бежим, бежим!
— А ведь верно! — хрипло сказал Рашнар, скрещивая саблю с мечами двух катафрактов. И Сфенкал вынужден был признать, что умалишённые правы. Ещё он вынужден был признать, что всё очень грустно — именно так, как предполагалось. Ведь все дворцовые лестницы, залы и коридоры были усеяны окровавленными телами его друзей, его боевых товарищей! Но и он, и они прекрасно осознавали, на что идут. А значит — идти надо до конца, тем более что он близок. И от последнего лестничного пролёта весь маленький отряд — да, да, уже очень маленький, устремился по коридору к северо-западной башне. Но её дверь была очень узкой, и рядом с ней пришлось принять бой с огромной толпой схолариев, потому что вся галерея мгновенно ими заполнилась. В этом самом последнем и самом адском сражении посчастливилось уцелеть лишь семи танцовщицам — их убить никто не пытался, патрикию Калокиру с его защитниками, Сфенкалу, Мальку, Мстиславу, Стемиду и Букефалу. Спасаемые телами своих друзей, которыми был завален дверной проём, они по винтовой лестнице добежали до верхней площадки башни и выбрались на неё.
Глава пятая
То, что Эльхинора назвала дверью, было всего лишь люком в полу. Он, точно, имел крепкие засовы. Выломать его снизу было бы очень трудно. Никто и не попытался. Никто даже не преследовал полтора десятка людей и маленькую собаку по узкой винтовой лестнице, потому что все видели — вверх бегут полтора десятка людей и маленькая собака, которые никуда не денутся с башни. Об этом и доложили Цимисхию.
— Замечательно, — бросил тот, въезжая в проломленные ворота, — значит, их полегло ровно десять тысяч. Наших, я полагаю, в два раза больше. Пленных мы не имеем. А Сфенкал точно убит?
— Да нет, он взошёл на башню, — сказали воины, — и Рашнар среди уцелевших. И Калокир.
Иоанн Цимисхий задумался. Он пытался представить, что происходит на башне, какие мысли могут быть у людей, поднявшихся на неё.
А происходило там вот что. Сначала заперли люк. А потом защитники безупречности своей смерти вложили в ножны затупленные мечи, Букефал залаял и заскулил, девушки заплакали, и — все разом, будто по уговору, взволнованно устремились друг к другу, чтобы обняться. Да, ни у кого не было сомнений, что смерть отсрочена только на один час. Но это был час друг с другом и с ослепительной беспредельностью неба, с розовыми громадами гор и зелёным морем равнин! Эта панорама раскинулась с высоты головокружительно, ярко, необозримо. Тени стремительных облаков, пронизанных солнцем, соскальзывали со склонов гор и неугомонно мчались за горизонт, за дальние дали. А столь же неугомонный, столь же стремительный Букефал видел своё счастье в счастье друзей. Он тоже хотел участвовать в обнимании — ставил лапы на всех по очереди, при этом подпрыгивая, скуля и лая. Как всё это много значило после ада, который был там, внизу! Целый час отсрочки! Да это больше, чем Вечность! Кроме того, ещё одна мысль — точнее, тень мысли, на один миг овладела всеми. Не эта ли высота стала пиком жизни для каждого из шестнадцати? Если даже удастся избежать смерти, лучше которой и не придумаешь, то не будет ли вся дальнейшая жизнь, даже проведённая сообща, что вряд ли возможно — не будет ли эта жизнь жалкой и безрадостной по сравнению с этим часом на этой башне, лицом к лицу с этой самой смертью, близость которой сделала их родными, навеки незаменимыми, одним целым? Но, разумеется, поддаваться этому чувству было нельзя.
Все воины были ранены — или, лучше сказать, задеты. Ни одна рана даже не требовала немедленной перевязки. Кровь останавливалась сама. Можно было смело сказать, что это царапины, а не раны. Когда отхлынула первая волна радости, Калокир снял с шеи большой серебряный рог и подал его Рагдаю.
— Труби! Труби, как Роланд, не жалея сил! Это принесёт нам спасение.
— Думаешь, Святослав уже где-то близко? — спросил Малёк, прищуривая глаза на северный горизонт, где синее небо соединялось с долинами, — это вряд ли!
Когда Рагдай затрубил, всем стало понятно, что Святослав услышал бы голос рога даже за полтораста вёрст. Но что было толку? Ведь Доростол находился гораздо дальше! Цимисхий и его воины, задрав головы, с любопытством смотрели на трубача, который стоял около зубчатого парапета угловой башни, подняв сияющий рог к полуденным небесам. Видели его силуэт и все горожане, которые шли смотреть, что стало с дворцом после впечатляющего побоища. И они, и жители всех селений до самого горизонта, а также звери и птицы слышали, как звук рога катится по равнинам между холмами, как он звенит среди гор и взлетает к небу, под самые облака. Но что это могло значить? Ведь Доростол стоял очень далеко, на синем Дунае.
Смирившись с тем, что именно так и обстоит дело, патрикий взял у Рагдая рог и сел прямо на пол, прижавшись тощей спиной к гранитному парапету. Уселся с ним и Рагдай. А все остальные давно уже так сидели, приходя в чувство после тяжёлой бессонной ночи и утра, к которому даже слов подобрать нельзя. Прекрасная Эльхинора, щуря глаза, склонила свою золотоволосую голову на плечо Рашнара. Её подруги со сладостным упоением втягивали ноздрями весенний ветер, который здесь, на головокружительной высоте, был очень силён. Патрикий задумался. Букефал разделял с ним это занятие, поджав уши и низко наклонив голову. Трое тысяцких и Малёк точили свои мечи о кирпичи пола, насколько это было возможно. Талут вертел и разглядывал сарацинский шлем с полумаской, который снял со своей вихрастой башки уже на площадке башни.
— Ты где добыл такой шлем? — спросил у него Рагдай.
— Да я на полу его подобрал, когда с меня сшибли мой, — объяснил Талут, — он мне очень нравится. Полумаска доходит прямо до рта. Хорош он, ведь правда?
— Да, для твоей башки даже чересчур! Это получается то же самое, что ночной горшок из чистого золота.
Рашнар зачем-то решил повторить по-гречески эту фразу. Танцовщицы усмехнулись, одна — не слишком-то весело. Стало ясно, что ей названный Рагдаем предмет сейчас пригодился бы.
— А меня уже мучит жажда, — промолвила Эльхинора, — я бы не отказалась сейчас от чаши вина! Где бы нам достать его? А, Рашнарчик?
— В трактирном погребе, — дал мгновенный ответ варяг, — а ещё оттуда не помешало бы прихватить и несколько фунтов ливерной или кровяной колбасы, да пару окороков.
— Рашнар! — оскорблённо выпрямилась танцовщица, — я с тобой не шутки шучу! Говори серьёзно, где взять вина?
Рашнар на это сказал, что с серьёзным делом следует обращаться к серьёзным людям, Талут или Букефал вполне подойдут. Когда семь танцовщиц жёстко взялись за Талута, он им ответил, что про вино ничего не знает, так как никогда в жизни его не пил, и утолять жажду лучше водой. При этих словах даже Букефал взглянул на Талута с грустной иронией.
— Хорошо, водой так водой, — пошли на уступку девушки, — где взять воду?
— Она возьмётся сама.
— Да откуда?
— С неба.
— Ну хорошо, предположим! А колбасу и окорока где взять? Ты думаешь, они тоже упадут с неба?
— А почему бы и нет? — пришёл Талуту на выручку Калокир, — упали же с неба девушки изумительной красоты! Такие создания на Земле не рождаются.
— Ну вас к чёрту! — вспылили девушки и надулись. Чуть погодя одна из них, которую звали Агния, заявила:
— Да, шутки шутками, но настало время обеда! И, кстати, уже давно.
— Полностью согласен, — вздохнул Иоанн-патрикий. И Букефал вздохнул. Он тоже привык обедать в первом часу пополудни. Глаза у девушек вспыхнули.
— Вы, я вижу, решили нас голодом уморить? — поинтересовалась Агния.
— Но вы сами хотели здесь умереть, — напомнил Рагдай.
— Только не от голода! — заявила высокая и черноволосая Епифания, — эта смерть для нас унизительна, потому что от голода умирают нищие!
— Если так, вам следует укусить друг дружку, — подал совет патрикий, — самая знаменитая и богатая женщина в мировой истории умерла от клыков змеи.
Девушки задумались, поглядев одна на другую. Судя по ядовитости взглядов, каждая допускала только свою кончину после обмена укусами. А потом самая невысокая из танцовщиц, которую звали Софья, внезапно переместилась, не отрывая от пола одно прелестное место, и — обняла Малька, который не сильно превосходил её высотой. Похоже было на то, что она давно к нему примерялась. Все улыбнулись. И неизвестно, во что бы перетекла эта неожиданная интрига, если бы Букефал вдруг не зарычал. Все насторожились. И не напрасно — снизу вдруг начали доноситься шаги. Они приближались, делаясь громче. Кто-то уверенно поднимался по лестнице. Наконец, постучали в люк. Стук был троекратным.
— Что надо? — громко спросил Сфенкал на греческом языке.
— Василевс велел вручить вам письмо, — прозвучал ответ. Голос был мужским. Захватчики башни переглянулись. Не подлежало сомнению, что взошёл на неё один человек. Рагдай отпер люк и откинул крышку. Никто даже не увидел посланника — просто высунулась рука в замшевой перчатке и положила на пол пергамент, свёрнутый в трубку и запечатанный красным воском. Сразу же после этого неизвестный посланник начал спускаться, и вскоре его шаги затихли внизу.
Калокир умело взломал печать, развернул пергамент и пробежал его взглядом.
— Быть может, это официальное приглашение на обед? — жалобно сложила ладони Агния, — я, пожалуй, не откажусь!
— Если приглашение, то не слишком официальное, — улыбнулся ей Калокир и не без иронии огласил содержание документа. Текст был таков:
«Иоанн-патрикий! Сфенкал! Рашнар! Все, кто вместе с вами! Я не могу даровать вам жизнь — вы её блестяще отвоевали. Также я не могу вам пообещать и свободу — ваша свобода принадлежит и будет принадлежать только вам одним, так как я не смог захватить вас в плен. И я не могу предложить вам сдаться, поскольку вы победили. Нет, вы не разгромили меня, но вы меня покорили. Спускайтесь вы с этой башни, ради всего святого, и убирайтесь отсюда ко всем чертям! Иоанн Цимисхий».
— А он, действительно, славный малый! — пробормотал Сфенкал, когда Калокир опустил пергамент. При этом военачальник сохранял мрачную неподвижность и горестную задумчивость, провожая взглядом быстро бегущие облака. Несколько иначе себя повели танцовщицы. Хоть в письме про обед не было ни слова, они все с визгом вскочили и стали радостно тискать одна другую, не прекращая свой громкий визг, а потом ещё больше разошлись — начали плясать и высоко прыгать, рискуя свалиться с башни. Похоже было на то, что они и вправду проголодались. Все остальные просто поднялись на ноги.
— Что, Сфенкал, соглашаемся или нет? — воскликнул Мстислав, — я думаю, можно и согласиться! Письмо хорошее.
— Да, но надо всё же подумать, — качнул головой Стемид, — вдруг это ловушка? Греки есть греки!
— Я тоже из их числа, — сказал Калокир, — но мне верить можно. Я вам ручаюсь, друзья, что он нас отпустит. Ведь ни один умный царь не пренебрегает возможностью сделать красивый жест на глазах всей армии! Ну, и кроме того, о его письме узнает весь мир.
Шагнув к парапету, патрикий поглядел вниз, где на плацу строился Легион Бессмертных, и, вытянув вперёд руку с пергаментом, разжал пальцы. Упругий весенний ветер схватил и унёс письмо. Оно скрылось из виду и, должно быть, не один день кружилось над городами, равнинами и горами, прежде чем где-то упасть. Между тем, танцовщицы всё плясали. Глядя на них, Сфенкал улыбнулся. Потом он быстро встал на ноги.
— Что, спускаемся? — обратился к нему Талут, надевая шлем, — или как?
— Конечно, спускаемся. Этих девок надо кормить, не то разревутся! Собака тоже голодная.
Букефал помахал хвостом. Танцовщицы завершили бурное ликование, и шестнадцать друзей начали спускаться. Идя по лестницам, коридорам и галереям, они мысленно прощались с товарищами, которым повезло меньше. На всех этажах дворца работали горожане, нанятые Цимисхием за довольно щедрую плату. Они выносили трупы. Тысячи мёртвых тел, лежавших около здания, были вывезены немедленно после штурма. Войска, бравшие дворец, получили время для отдыха. Все трактиры и кабаки болгарской столицы были заполнены ими.
Перед дворцом стоял Легион Бессмертных, выстроенный шеренгами. Он отсалютовал Сфенкалу и его спутникам обнажённым оружием. После этого экскувиторы с чётким парадным лязгом — более оглушительным, чем удар тарана в звонкую сталь дворцовых ворот, вложили толедские клинки в ножны. Таким же образом поступили сидевшие на конях Иоанн Цимисхий и три десятка военачальников.
— Что могу я сделать для вас? — спросил василевс у своих врагов, дружески кивнув головой Рашнару, — нужны вам деньги, оружие? Слуги, кони?
— Одежда, — сказал Сфенкал, — эта никуда уже не годиться. А наши лошади — здесь, в конюшнях. Что передать Святославу, царь?
— Что я выдвигаюсь с войсками завтра. Прямо на Доростол.
Сфенкал поклонился. Приказав слугам, стоявшим неподалёку, сбегать к купцам за одеждой для семи женщин и восьмерых мужчин, Иоанн Цимисхий ласково улыбнулся отважным девушкам. А потом он пристально посмотрел в глаза Калокиру и произнёс:
— Иоанн-патрикий! Если бы мы с тобой встретились где-нибудь в кабаке, я бы протянул тебе руку.
— А я бы её пожал, — сказал Калокир.
Через два часа он и все его товарищи по несчастью, переодевшись и пообедав, выехали из города на отличных конях и во весь опор помчались к северо-западу. Впрочем, стоит оговориться, что Букефал на коне не ехал, как и не переодевался. Но пообедал он за троих и весело бежал рядом. Неунывающие танцовщицы оказались также и недурными наездницами.
Глава шестая
Доростол был не только сильной военной крепостью с неприступными стенами и непробиваемыми воротами, но и крупным торговым городом. Если в первом значении он нисколько не уступал Переяславцу, а точнее — превосходил его своей мощью, то во втором уступал слегка. Виной тому было расположение. Этот город стоял на очень крутом берегу Дуная, близко к реке, почти нависал над большим заливом. Со стороны Северных ворот за одну минуту можно было спуститься к воде, гораздо труднее было подняться. Пристань поэтому находилась одним полётом стрелы ниже по течению, где обрыв сменялся пологим берегом. Он таил в себе неудобство. Летом, в жару, когда на реке обнажались мели, к пристани не могли подойти торговые корабли больших габаритов. Но так же, как в Переяславце, у причалов с рассвета до поздней ночи шумело торжище с кабаками.
Чем Доростол понравился Святославу более Переяславца, можно было только гадать. Скорее всего, князь попросту невзлюбил самый большой город своих дунайских владений, который дважды поднимался против него, получив прямую поддержку Константинополя. Целый год Святослав провёл в Доростоле. Весь этот год с ним там находилась большая часть дружины — шестьдесят тысяч воинов. Десять тысяч были в столице южной Болгарии. Осенью 970 года в Доростол прибыл с дюжиной кораблей, гружёных товарами, новгородский купец Всеслав. Князь и его воины пировали с купцом и его людьми целую неделю. Всё это время Всеслав пытался понять: чего Святослав выжидает здесь, в отдалённой крепости? Почему не идёт на Константинополь, как собирался? Уж не влияет ли на него новая любовница, белокурая и задумчивая Кристина? Но под конец Ратмир, выпив лишнего, сообщил купцу своё мнение:
— Князь всё ждёт, когда Феофано, царица бывшая, убежит из своей тюрьмы и всех взбаламутит против Цимисхия! Один раз, как ты знаешь, она уже это сделала, да не всё у неё заладилось. Поместили её в другую тюрьму, более надёжную. Но ведь нет таких сторожей, которых она со своей подругой Кременой не сможет перехитрить, и нет таких стен, которые две лихие красотки не смогут перемахнуть! Они обязательно убегут ещё раз из монастыря, прежние ошибки свои учтут, и тогда, глядишь, Царьград можно будет брать голыми руками.
— Но это как-то не очень похоже на Святослава, — пожал плечами купец, — он ведь ничего никогда не стремился взять голыми руками, если для этого нужно было ждать у моря погоды!
— Ты видишь сам, с кем он спит, — брезгливо сказал Ратмир, — она заморозит кого угодно!
— Ах, твою мать! И князь убеждён, что рыжая шлюха хочет ещё раз попытать счастья? Бьюсь об заклад — Калокир думает над тем, как бы ей помочь в этом деле!
— Конечно же, не без этого.
Через день Всеслав, сбыв и обменяв в Доростоле некоторые товары, поплыл по Дунаю дальше, в Западную Европу. Князю оставил он двух своих гусляров и девку-певунью, чтоб Святослав и его дружинники, замороженные Кристиной, слегка оттаяли. Прошли осень, зима, начало весны. Лёд плыл по Дунаю до середины марта. А в ночь на двадцать шестое, ближе к заре, в Доростол примчались Сфенкал и семь греческих танцовщиц. Всем их друзьям пришлось задержаться в маленькой деревушке, на расстоянии семи вёрст от Дуная. Причиной этому было то, что после двухдневной скачки лошади просто валились с ног и едва дышали, могли вот-вот упасть навсегда. В деревне же оказалось всего лишь восемь коней, которых возможно было купить. Было решено, что Сфенкал и девушки сразу поскачут дальше, чтобы сообщить Святославу о катастрофе, а остальные все будут ждать князя и дружину на постоялом дворе. Никому и в голову не пришло усомниться в том, что Святослав сразу выдвинется навстречу Цимисхию.
Городские ворота были закрыты. Стражники изумились, узнав Сфенкала по голосу, и, конечно же, поспешили его впустить. Их недоумение возросло, когда оказалось, что он примчался с целой компанией очень странных мальчишек, которые громко спорили и ругались друг с другом на греческом языке. При свете луны было не похоже, что вовсе это и не мальчишки — слишком уверенно они правили лошадьми. Сфенкал опасался, что удалая компания танцевальным своим искусством может деморализовать Святослава и вызвать ярость Кристины. Поэтому, доскакав до дворца, он эту компанию передал с рук на руки слугам, велев её накормить где-нибудь внизу, а сам побежал наверх, к Святославу.
Князь что-то обсуждал в большой зале с тысяцкими. Они ещё не ложились, хоть был предрассветный час. Также за столом сидела Кристина и три отличные музыкантши из разных стран — лютнистка, флейтистка и барабанщица-эфиопка. Им приходилось слушать беседу военачальников, ибо князь в любую минуту мог захотеть усладиться музыкой. Что же было темой беседы? Логично предположить, что тактика и стратегия, только вот загвоздка: на бледном лице Кристины была печать оскорблённой праведности, а три музыкантши самодовольно посмеивались, вкушая мёд и вино из золотых чаш. Посмеивались и девушки-виночерпии. Ну а дело всё было в том, что праведница Кристина ночь напролёт под музыку трёх искусниц ловко вертела задницей, а теперь Святослав и его соратники обсуждали задницы музыкантш, которые того стоили. Вот по какой причине праведность сделалась оскорблённой.
Когда ворвался Сфенкал, все эти оттенки тонкой игры благородных чувств растаяли в воздухе без следа, словно изумительные созвездия под лучами летней зари. Ещё бы — ведь при одном его появлении даже и со спокойным лицом все бы протрезвели мгновенно, а никакого спокойствия на лице полководца нельзя было рассмотреть. Сфенкал задыхался, так как бежал вверх по лестницам. Он не мог выговорить ни слова и целые полминуты просто глядел в глаза Святославу, который уронил чашу. Все остальные владели собой не лучше. Ратмир опомнился первым. Он предложил Сфенкалу присесть и выпить вина. Но тот вдруг выпалил:
— Святослав, беда! Цимисхий перешёл горы и взял Преслав. При штурме дворца уцелели я, Калокир, Рашнар, Мстислав со Стемидом, ещё десять человек и наша собака. Цимисхий движется вслед за нами на Доростол!
— Откуда ты знаешь, куда он движется? — перебил Святослав, — он вас отпустил?
— Нет, не совсем так. Мы заняли угловую башню и отказались сдаваться. Он предложил нам просто убраться вон. Вот и всё.
— А где Калокир? Где Рашнар? Где все остальные, которых ты перечислил? Да сядь ты, сядь!
Кристина закрыла лицо руками. Сфенкал, тем временем, сел за стол, взял из рук Ратмира кубок с вином, сделал три глотка и всё объяснил. Несколько секунд была тишина. Затем Святослав поглядел на воинов, будто те могли предложить что-нибудь особенное. Все тысяцкие сейчас же заговорили — сначала хором, но вскоре сами установили между собой порядок и высказались по очереди. Существенных разногласий, на первый взгляд, не возникло, спор шёл о сроках. Одни предлагали повременить с выступлением, а другие уже осматривали мечи — не нужно ли их точить. Лидул, как обычно, был резче всех.
— Что мы всё сидим? — крикнул он, вскочив, — на коней! Мы этих убийц сегодня же всех изрубим за один час!
— Лидул, — приложил ладони к вискам Сфенкал, — сядь и помолчи! На нас идёт армия в двести тысяч.
— Так что же ты предлагаешь? Бежать? Или просить мира у этого негодяя Цимисхия?
— Я не стал просить у него никакого мира, когда мы были вдесятером против его полчищ! Речь о другом. Нам надо сейчас хорошо подумать, как будем вести сражение. Торопиться не следует, потому что у нас в запасе есть двое суток.
— Нет, три часа, — сказал Святослав, решительно поднимаясь, — и это — самое большее! Мы должны их встретить на полпути. Сфенкал, ложись спать! Через три часа ты проснёшься и поведёшь, как обычно, левое крыло конницы. Ну а вы идите и поднимайте дружину!
— Ах, Святослав! — с рыданием опустила руки Кристина, — какое страшное испытание! Это всё — за мои грехи! Вели своим тысяцким отрубить мне руки и ноги, а этих девушек пускай высекут хорошенько и отдадут в монастырь!
Все три музыкантши очень решительно заявили, что не хотят они в монастырь, да и на куски рубить никого не следует, несмотря на ханжество и паскудство — вполне достаточно втащить в спальню и запереть, чтоб к чёртовой матери проспалась! Кристина заголосила, отстаивая своё предложение. Но усталые тысяцкие, не слушая голос праведности, поспешно вставали и выходили из залы. Остались только Свенельд, Сигурд, Куденей, Филипп.
— Почему вы медлите? — с удивлением поглядел на них князь, — у вас есть какие-то предложения?
— Святослав, — пригладил усы Сигурд, — должно быть, мы все подумали об одном и том же. Сфенкал совершенно прав, не надобно нам идти навстречу Цимисхию! Пусть сражение будет здесь, у стен Доростола.
У Святослава долго не было слов. Потом он воскликнул:
— Чтобы за этими стенами спрятаться, если что? Вы сошли с ума?
— Да при чём здесь это? — вспылил Филипп, — ты сам знаешь, Сфенкал не спал трое суток! И если он зазевается, что тогда? Он ведь объяснил: на нас идёт армия в двести тысяч!
— Филипп, разве я глухой? Идите и поднимайте дружину!
Не через три часа, а гораздо позже, перед вечерней зарёй, конная дружина вышла из Доростола и устремилась на юг. Первая задержка в пути была возле деревеньки, где ждали на постоялом дворе Букефал, Калокир, Рашнар и другие пятеро. Издали уловив тяжёлую поступь десятков тысяч коней, друзья Букефала по-быстрому оседлали своих и выдвинулись навстречу дружине.
Наверное, на Руси только таял снег, а здесь, у Дуная, всё расцветало. Над медоносным морем долин горел очень яркий, почти апрельский закат на две трети неба. Сблизившись, семь всадников с одной стороны и шестьдесят тысяч с другой безмолвно остановились. Букефал сразу узнал друзей, с которыми он не виделся целый год. Он стал их приветствовать громким лаем и беготнёй от одного фланга армии до другого. Все остальные молчали, следя за встречей Рагдая и Святослава. Не было человека, который не понимал, что это прежде всего, конечно, их встреча. Никто бы не удивился, если бы эти двое выхватили мечи и начали убивать друг друга. Но вместо этого Святослав с трудом улыбнулся — с явным трудом, и сказал:
— Рад видеть тебя, Рагдай! Спасибо, что бился на стороне Сфенкала.
— Иначе не могло быть, — отвечал Рагдай. Вот именно так они и поговорили. Ну а потом Святослав приветливо поглядел на Талута, который нарочно снял свой красивый шлем с полумаской, на троих тысяцких, на Малька, и двинул коня к тому, для кого у него нашлась ещё пара слов. Это был, конечно же, Калокир.
— Иоанн, ты как? Уцелел? Не ранен?
— Можно сказать, что нет. Сфенкал не пустил меня в первый бой, который был самым страшным.
— Правильно сделал! Завтра ты тоже не выйдешь на поле битвы.
На этот раз Иоанн-патрикий протестовать не стал. Он только спросил, почему.
— Потому, что ты будешь нужен для очень важного дела. Сам знаешь, для какого. Кроме тебя, никто с ним не справится.
— И к тому же, — вставил Рашнар, — мне бы не хотелось, чтобы Букефал был завтра растоптан. Прошу тебя, Иоанн — останься с ним здесь, в этой деревушке! Ему с тобой будет лучше и веселей, чем с кем бы то ни было. Он к тебе очень привязался.
— Ну, хорошо, — сказал Калокир, — если вы хотите, то я останусь.
И он остался, вернувшись вместе с собакой на постоялый двор. А князь и его дружина двинулись дальше. Чтобы не утомить лошадей, они до утра скакали некрупной рысью, делая передышки возле ручьёв и озёр. Когда взошло солнце, они увидели вдалеке сплошные шеренги ромейской армии. Кавалерийские схолы и четырёхугольные таксиархии пехотинцев-гоплитов с длинными копьями двигались на Дунай развёрнутым строем от горизонта до горизонта. Меньше чем через час две армии встретились. Это было первое столкновение Святослава и Иоанна Цимисхия.
Глава седьмая
Сражение длилось почти весь день, до заката солнца. Лев Диакон, Скилица, Зонара и Яхья Антиохийский свидетельствуют в своих подробнейших хрониках, что победа двенадцать раз склонялась то на одну, то на другую сторону. Ни один из них не скрывает, что у Цимисхия был громадный численный перевес над киевским князем. После полудня Сфенкал натиском пятнадцати тысяч всадников опрокинул весь Легион Бессмертных, стоявший на правом фланге. Пришлось царю направить туда ещё десять тысяч конных схолариев во главе с Николаем Хилоном. Сфенкал был ранен. Сигурд, который со своей тысячей находился при нём, погиб, и вся его тысяча полегла. Так восстановилось соотношение сил. Святослав, Филипп и Ратмир, сражавшиеся на средней линии, заставляли пятиться таксиархии Варды Склира и его брата, патрикия Константина. Стратиг Георгий Эларх, который вёл левое крыло конницы и был вынужден иметь дело с самим Лидулом, не раз просил подкрепления. И Цимисхий его давал, умело распределяя силы. Сам он перемещался, следя за ходом сражения, под прикрытием целой сотни телохранителей во главе с Анемасом. Вечером обе армии отступили, оставив на поле битвы примерно тридцать тысяч погибших. Но перед этим Рагдай, которого взял в свою тысячу Куденей, получил удар копьём в грудь. Кольчуга не выдержала. Свалиться с коня Рагдаю не дал Талут, вовремя успев его подхватить. Рашнар, который сражался рядом, не дал целому десятку схолариев на них броситься.
Две измученные и поредевшие армии разошлись на полторы мили. Стемнело. Ночь была звёздная, но прохладная — с гор подул леденящий ветер. Слева, в долине, блестело озеро. Дружинники напоили своих коней и принесли в шлемах воды для тех, кто не мог подняться. Тяжелораненых было много. Им, как могли, оказали помощь. Не был забыт и Рагдай. Он не возвращался в сознание. Его рану промыли, перевязали. Но мало кто сомневался в том, что он — не жилец. Возможно, один Талут. У Сфенкала дела были куда лучше. Он мог ходить и сидеть в седле, однако его правая рука повисла, как плеть. Меч на ней рассёк сухожилие.
На военном совете возникла жёсткая перепалка. Большинство тысяцких и все сотники очень бурно высказывались за то, чтобы на рассвете возобновить сражение. Но Сфенкал, слушая их крики, только качал головой. Свенельд и Филипп кратко заявили, что они против. Когда все утихомирились, Святослав сказал, что это вторая его бессонная ночь, и он в разгар битвы может свалиться с коня от усталости. Все, конечно, были изумлены.
— Значит, ты даёшь приказ отступить? — со сжатыми кулаками подпрыгнул к князю Лидул, — но он будет означать, что битва проиграна!
— Эта битва проиграна безусловно, — спокойно заметил князь, — ромеи теснили нас на обоих флангах. Их было гораздо больше, и царь сумел воспользоваться своим преимуществом. Он — не Дарий, который собрал толпу вместо армии! Мы столкнулись с сильным противником.
— Ну и что? — возразил Ратмир, — он ведь отступил, и мы отступили! Нашего поражения не было.
— Оно будет. Сфенкал пока не может сражаться, а ты не можешь взять левый фланг! Ты не научился ловить удачный момент для обхода. Знаю, ты выстоишь перед Николаем Хилоном и Вардой Склиром, но будешь просить подкрепления ежечасно! А где я его возьму? А если не ты, то кто? Все здесь замечательные рубаки, но кто из вас сможет обойти Цимисхия с фланга? Рашнар! Скажи, что ты думаешь?
— У нас много тяжелораненых, — произнёс Рашнар, — у ромеев меньше, так как доспехи на них получше. Второго дня мы не выдержим.
— Отступаем, — кивнул головой Сфенкал, — нет, это не поражение! Но почти.
— А самое главное, — вдруг смущённо признался князь, беря под уздцы своего коня, — Ветер очень сильно устал, и я за него боюсь. Он уже не слишком-то молод.
Лидулу пришлось смириться, а он был самым непримиримым. И началось отступление. Телег не было, и беспомощных усадили на лошадей, чтоб крепко придерживать, идя рядом. Рагдая понёс на руках Икмор. Этот великан смог бы без труда нести даже лошадь. Но он тяжело вздыхал, ибо от Рагдая шёл жар и бред. Его голова круто запрокинулась и болталась, как у тряпичной куклы. Кровь сквозь повязки последние два часа продолжала течь, капая в дорожную пыль. Талут иногда просил великана остановиться и из плетёной фляги вливал Рагдаю в полуоткрытый рот немного воды. Рагдай её сглатывал.
Ночь прошла, и столь же душевно, как накануне, разлило свет по долинам солнышко. Хорошо, что ещё весеннее, а не летнее. Зной добил бы большинство раненых. Армия отступала медленно, растянувшись на целые восемь вёрст по пыльной дороге. Те, кто шёл в арьергарде, часто оглядывались назад и не замечали преследователей даже на горизонте. Но Святослав уверял, что Цимисхий тоже движется к Доростолу, просто ему некуда спешить. Жители селений, через которые проходила армия, при её приближении разбегались куда попало, зная по опыту, что военная неудача приносит беды не только тем, кто с нею столкнулся на поле боя. Но скот они оставляли, и это было самое главное. Точно так же вели себя и обозники на дороге, поэтому к Доростолу руссы пригнали очень большое стадо быков, коров и овец.
Но что же произошло в той самой деревне, где Калокира оставили с Букефалом? К ней подошли уже вечером. И решили сделать привал. Всех тяжелораненых положили на землю, чтобы перевязать и, если получится, напоить. К Рагдаю приблизился Иоанн-патрикий. Встав на колени, он с помощью хирургических инструментов, которые обнаружил на постоялом дворе, срезал окровавленные повязки и стал осматривать рану. Вокруг столпилось много людей. Среди них был князь. Рашнар едва сдерживал Букефала. Тот рвался облизать раненого.
— Патрикий, ему конец? — голосом, который узнать было невозможно, спросил Талут. Он держал в руке простыню, разорванную на полосы. Калокир поднял на него глаза. В них была тоска.
— Откуда я знаю? Разве я врач? Он ещё ни разу не приходил в сознание?
— Нет, — ответил Икмор, — ни разу.
Взяв у Талута бинты, Иоанн, как мог, сделал перевязку. Талут ему помогал. Он приподнимал и держал Рагдая, когда это было нужно. Раненый чуть дышал. На его щеках был румянец, но он смотрелся очень нехорошо.
Легонько пожав горячую, неподвижную и чужую руку Рагдая, Иоанн встал и спросил у князя:
— Что, Святослав, не пришло ли время?
— Пришло, — прозвучал ответ.
Через полчаса дружине было объявлено, что Рашнар и патрикий немедленно отправляются в дальний путь. Где-то на востоке или на юге, у самых дальних границ империи, в песках Азии был затерян неведомый монастырь с высокими стенами. В нём, под строгим надзором нескольких сотен вооружённых евнухов, содержались Кремена и Феофано. Их нужно было выпустить на свободу, и Калокир решил с помощью Рашнара взяться за дело. Оно, конечно же, было трудным — им предстояло выяснить, где конкретно находится монастырь, добраться до этих мест и каким-то образом обмануть либо перебить охрану двух пленниц. Эта задумка оправдывалась серьёзной целью. Князь был уверен, что соблазнительная царица, вторично вырвавшись из неволи, под руководством патрикия сможет более убедительно заявить о своих правах на престол и привлечь к себе такое число сторонников, что Цимисхию жизнь мёдом не покажется, а уж кто из них победит — легко догадаться.
— Да, — подтвердил Калокир, — она его скинет, можете быть спокойны! Я хорошо её знаю. Эта красавица — не из тех, кто дважды даёт промашку. Через три месяца она будет снова на троне. Армия ей опять принесёт присягу, а патриарх и Сенат утвердят смертный приговор Цимисхию и его сообщникам. Вот и всё.
— Она точно справится, — согласился Рашнар, — ведь с нами будет Кремена! Эти две хищницы наполняют одна другую великолепием и какой-то дьявольской силой. Я это сам почувствовал на себе.
— Так стало быть, мы Цимисхия одолеть не сможем? — спросил у князя Ратмир, — без интриг Дунай нам не удержать?
— Нам всё по плечу, но это вопрос цены, — сказал Святослав, — зачем платить дорого?
И затея была одобрена. Да, всем было ужасно жаль расставаться даже на пару месяцев с Иоанном, Рашнаром и, разумеется, с Букефалом, но что поделаешь? Был устроен скромный прощальный ужин в лучах вечерней зари. Конечно, на постоялом дворе нашлось и вино, но попойки не было. Хорошенько перекусив и выпив с товарищами по чарочке, Калокир и Рашнар при свете весенних звёзд сели на коней, помахали всем и, позвав с собой Букефала, рысью пустились по каменистой дороге. Дорога эта тянулась среди холмов и долин на юго-восток. Оканчивалась она на берегу моря, в Каноппе. Там трём друзьям предстояло сесть на корабль, плывущий к берегам Азии. Удивлённо, долго, растерянно Букефал глядел сперва вслед двум всадникам, а затем — на десятки тысяч прочих своих товарищей. Он отказывался поверить в необходимость новой разлуки с ними. Но они все словами и жестами убеждали его, что надо бежать с Рашнаром и Калокиром. И он, вздохнув, побежал. Через пять минут два всадника и собака скрылись за поворотом дороги, которая огибала холм. Кто бы мог подумать, что навсегда?
Только во второй половине ночи армия, наконец, вошла в Доростол, и Рагдай обрёл пристанище во дворце. Ему отвели небольшую комнату с очень мягкой кроватью. Но он всё это заметил через неделю, когда к нему вернулось сознание. Было жарко. С трудом приоткрыв глаза, Рагдай очень долго привыкал к солнцу, которое лило свет в распахнутое окно. Хоть бы ветерок! И вдруг над Рагдаем склонилась девушка. Он подумал, что это сон. Она прикоснулась пальцами к его лбу, а затем взяла его за руку и спросила, что у него болит.
— Я никакой боли не чувствую, — очень тихо сказал Рагдай, сам не узнавая своего голоса, — а ты кто такая?
— Да я на княжьих пирах под гусли пою, — объяснила девушка, улыбнувшись, — уже полгода я здесь! Велели вот мне приглядывать за тобой.
— Как же тебя звать?
— Настася.
Перед глазами Рагдая как-то вдруг всё поплыло, закачалось, стало ускользать в сторону. Он опять потерял сознание.
Глава восьмая
Это произошло уже не от боли, не от потери крови, не от горячки, а от огромной слабости. Его силы ушли на несколько слов. Кто бы мог подумать, что сил может быть так мало! Они будто бы растаяли, как и время. Дни и мгновения обгоняли друг друга, путались, невозможно было их различить.
Через двое суток Рагдай пришёл в себя окончательно. Было опять светло. У его постели сидели теперь Ратмир и Талут. В окошко дул ветер. Он освежал и возвращал к жизни. Приятным было и то, что Талут мгновенно предложил выпить. Рагдай ответил согласием, и Ратмир слегка приподнял ему голову, а Талут поднёс к его губам ковш. В нём было вино пополам с водой. Напившись, Рагдай попросил поесть. Ему сразу дали тарелку с варёным мясом, разрезанным на кусочки. Рагдай ел самостоятельно, беря мясо слабыми пальцами, и съел всё.
— Целых девять дней ты был без сознания, — сообщил Талут, забрав у него тарелку, — но это даже и хорошо, что не шевелился совсем! Дал ране зажить.
— Но на ней повязка, — сказал Рагдай, проводя рукой по своей груди.
— Не трогай, пусть она будет, — остановил Ратмир его руку, — лекарь сказал, что ещё не менее пяти дней ей надлежит быть. Кстати, он был прав, когда час назад нас предупредил, что ты уже должен скоро очнуться!
— А сколько ещё лежать?
— Не меньше недели.
Рагдай вздохнул. Желая его отвлечь от тоскливых дум, Ратмир и Талут ему рассказали об окончании битвы, об отступлении и о том, как Рашнар, Иоанн-патрикий и Букефал отправились в дальний путь, чтоб освободить царицу вместе с Кременой и взбаламутить империю.
— Они смогут, — не усомнился Рагдай, — особенно Букефал! Но как же прекрасная Эльхинора не бросилась догонять своего Рашнара? Она ведь даже минуты не может прожить без него!
— Да как она бросится? — удивлённо спросил Талут, — Доростол — в осаде! Кругом ромеи стоят, и им нет числа!
Рагдай чуть опять не лишился чувств.
— Доростол — в осаде? Кругом ромеи стоят? Когда же Цимисхий взял нас в осаду?
— Через три дня после битвы, — сказал Ратмир, — вот уже целую неделю осада длится. Да не переживай, они ведь стоят не у самых стен! Мы даже пасём коней и скотину возле ворот. В Дунае купаемся, когда жарко. Но пристань у них в руках, а их главный лагерь — мили на три ниже по течению. Там находится сам Цимисхий с военачальниками.
— Да как такое возможно? — вскричал Рагдай. В груди у него больно защемило, но он не показал виду и продолжал, прежде чем ему успели ответить: — Я не могу понять, почему дружина не выйдет и не сразится с ромеями? Как великий князь Святослав позволил Цимисхию запереть нас всех в этом городе? Нас ведь много!
— Примерно сорок пять тысяч, — спокойным голосом уточнил Ратмир, — ну, может быть, сорок семь. Их — вчетверо больше! Кроме того, корабли приплыли сюда.
— Корабли? Какие ещё корабли?
— Военные корабли из Константинополя! — заорал Талут, — триста штук! И каждый корабль — размером почти как этот дворец!
— Это ты приврал, — заметил Ратмир, — но их триста штук, это верно. На каждом — трубы, которые изрыгают неугасимый огонь, и полсотни воинов. Всего, значит, воинов на дромонах пятнадцать тысяч. Вот и считай, сколько у Цимисхия войск!
— Несметное множество, — согласился Рагдай. Хотел он о чём-то ещё спросить, но тут дверь открылась, и вошёл лекарь-араб. Взглянув на Рагдая, он приложил ладонь к его лбу, кивнул, улыбнулся и удалился. Как видно, у него было немало дел во дворце.
— Цимисхий ещё не пробовал штурмовать Доростол? — продолжил Рагдай задавать вопросы, — или же он предлагает князю пойти на переговоры?
— Конечно, он предлагал пойти на переговоры, — сказал Ратмир, — ему очень хочется, чтобы мы убрались отсюда на Русь, забрав с собой что угодно из Доростола и получив от него, от Цимисхия, провиант и дары богатые.
— Значит, он добивается, чтобы князь навсегда оставил Дунай и думать о нём забыл?
— Да, конечно.
— И что сказал Святослав?
— Что нам на Руси особенно делать нечего, так как мы — не подёнщики, которые пашут землю, доят коров и стригут овец. С тех пор Доростол в осаде.
— Вот это новости! А на что Святослав надеется? Неужели он будет ждать, когда Калокир вызволит из монастыря рыжую царицу?
— Конечно! Тогда Цимисхию сразу станет не до Болгарии.
— Да уж, точно! — развеселился Талут, — я эту царицу видел не раз. Это огонь-баба! Помню, когда она напилась с нами во дворце, мне велели в спальню её нести. Потом уж патрицианки признались мне, что всё это было заранее ею выдумано! Одна девка шла со свечой впереди меня, а другая — сзади. Входим мы в спальню, кладём царицу на белоснежные простыни, и две эти патрицианки, по виду будто княгини, сразу же начинают одежды с неё снимать. А она, плутовка, за руку меня держит, не отпускает! Когда же всё было снято, она открыла сказочные глаза свои, и…
— Заткнись, — перебил Рагдай, увидев, что дверь опять открывается. Вошла девушка в сарафанчике — стройная, невысокая, светло-русая, с удивительными глазами. Что было в них удивительного? Одно. При взгляде на них хотелось спросить: как можно смотреть на мир такими глазами, прожив в этом самом мире лет двадцать пять? Чего можно ждать от него с такой неземной, прозрачной доверчивостью и кротостью? Рагдай вспомнил, что уже видел он эту девушку, когда вышел из забытья пару дней назад. Да, тогда он принял её за сон, что неудивительно — где ещё могут быть такие глаза! Припомнилось имя её — Настася. Ещё заметил Рагдай, что она услышала глупую речь Талута и побледнела, хотя, казалось бы, стоило покраснеть. Но нет, она именно побледнела.
— Здравствуй, Настася, — сказал Рагдай. Она ему улыбнулась.
— Здравствуй. Пришла спросить, не нужно ли что-нибудь?
— А ты как узнала, что он очнулся? — пискляво передразнил Талут, повернувшись к девушке. Та с досадой поджала губы, Глядя ему в глаза уже без малейшей доверчивости и кротости, а затем лениво дала ответ:
— Лекарь мне сказал. Так что, ничего не нужно?
— Посиди с нами, если тебе некуда спешить, — предложил Рагдай. Настася заколебалась. Тогда Ратмир и Талут принялись настырно и ласково повторять ей просьбу Рагдая, сдвинувшись к концу лавки. Ещё маленько подумав, жеманница закатила глазки, будто её упросили сделать бог знает что, и всё-таки села, но с очевидной готовностью в любой миг вскочить и умчаться. Рагдай у неё поинтересовался, откуда родом она. Узнав, что из Пскова, полюбопытствовал, как её угораздило очутиться здесь, в Доростоле.
— Ещё до всех этих войн я пару лет плавала с новгородским купцом Всеславом, — сказала девушка, — слышал ли ты о нём?
— Да я ведь тебе говорил, Настася, что два с половиной года назад мы сопровождали обоз Всеслава из Новгорода до Корсуни! — встрял Талут, — ну что у тебя за память?
— Девичья, — огрызнулась Настася и продолжала: — Два с половиной года назад я была у матери, в Пскове. В прошлом году Всеслав опять пригласил меня путешествовать на его кораблях. Я с радостью согласилась. И к осени мы доплыли до Доростола. А здесь Всеслав меня попросил остаться у Святослава. Сказал, что некому петь на княжьих пирах песни новгородские да черниговские, откуда знать наши песни здешним певцам? Вот я и осталась. А Святослав меня уже знал. Я лет семь назад ему пела в Киеве.
— Значит, любишь ты ошиваться по белу свету? — спросил Ратмир.
— Да, очень люблю. Что может быть лучше этого?
— Замуж выйти, детей рожать, — пошутил Талут. Настася вздохнула.
— Пока ещё не судьба! Вот встречу любимого — выйду замуж.
— Так может, ты его встретишь, когда уже никому не будешь нужна! Об этом ты думала?
— Да, не раз. Но этого быть не может! Я, видимо, его встречу в этом году.
Голосок Настаси на этой фразе сделался твёрдым и даже как-то похолодел. Ратмир и Талут, судя по всему, глупое её заявление слышали не впервые, а вот Рагдай захотел понять, что она несёт.
— Откуда ты это знаешь?
— Неважно! Знаю, и всё.
— Поёт она изумительно, — перевёл Ратмир разговор на другую тему, — все эти ваши греческие танцовщицы просто взяли да повлюблялись в неё! Они соглашаются танцевать лишь под её пение. Три стервозные музыкантши, конечно, злятся! Прямо зубами скрипят. А эта противная, замороженная Кристина и вовсе бесится!
— Что ещё за три музыкантши здесь объявились? — спросил Рагдай, — тоже проститутки какие-то?
— Не совсем. Они настоящие музыкантши — лютнистка, флейтистка и барабанщица. А Настася поёт под гусли. Если бы не гречанки, эти три бесноватые каждый день бы её до слёз доводили! Кстати, Настася, а почему ты не хочешь петь под их музыку?
— Она громкая и визгливая, — объяснила Настася, — я не могу.
И она слегка нахмурила брови. Кажется, ей хотелось уйти.
— Понятно, — сказал Рагдай, — а чем недовольна эта Кристина?
— Всем! И всегда, — продолжал отвечать Ратмир, — ты что, её плохо знаешь? А, ты ж её никогда не видел!
— Я эту тварь как-нибудь нечаянно скину с башни, — пообещал Талут. Настася перепугалась. Она хотела что-то сказать Талуту, но в этот миг за дверью раздался какой-то шум, и в комнату ворвались целых две из семи танцовщиц — смуглая Агния и золотоволосая Эльхинора. Они наполнили комнату оглушительным визгом, рёвом и хохотом. Они бросились целовать Рагдая, вопя, что если бы он посмел умереть, то это бы их расстроило. Но им нужен был не Рагдай. Нужна им была Настася. Они схватили её и уволокли куда-то, крича, что пришло время репетиции. И действительно, через две минуты где-то на этаже послышалось пение и ещё какие-то звуки. Задрожал пол. Пение Рагдаю понравилось, а от прочего у него начала болеть голова.
— Не очень-то Эльхинора тоскует по своему Рашнару, — заметил он. Талут очень выразительно усмехнулся. Ратмир закатил глаза.
— А с чего ты взял, что она по нему должна тосковать?
— Так любовь была!
— Да, была. Конечно, была.
И так как Ратмир больше не сказал ничего, в голове Рагдая возникло первое, что могло там возникнуть.
— Я слышал, что и Кристина светловолосая, — вспомнил он, — может быть, Святослав их иногда путает с пьяных глаз?
— Не знаю, не знаю, — решительно замотал головой Ратмир, а Талут прибавил:
— Да даже если бы Святослав ходил всегда трезвый, а Эльхинора была чернявая — всё равно бы случилось то, что случилось! Кристина — нудная. Надоела она ему.
— Я не удивляюсь, — сказал Рагдай, — но дело не в нудности. Они все ему будут быстро надоедать.
Он закрыл глаза. Ратмир и Талут ему не ответили ничего. Потом они вдруг решили пойти взглянуть, что делается вокруг Доростола. И сразу ушли куда-то, пообещав ещё раз наведаться через часик. Солнце стояло за облаками. Было не очень понятно, к вечеру идёт время или к полудню. Рагдай пытался уснуть. И он уже задремал, когда почти столь же громоподобно, как две гречанки, вломились в комнату Куденей, Лидул, Мстислав и Стемид. Сразу вслед за ними более чинно вошёл Филипп. С этими беседа не затянулась. Рагдай им тут же сказал, что всё хорошо, но если они сейчас же не уберутся, то будет плохо. Они всё поняли и, по очереди пожав ему руку, тихо ушли.
Он всё же забылся не очень здоровым сном. А когда проснулся, была уж ночь. Но над Доростолом стояли звёзды, и сразу Рагдай заметил, что у постели кто-то сидит. Тонкая фигура на лавке высвечивалась нечётко, но можно было заметить её ссутуленность и почувствовать сиротливость. Ветер с Дуная слабо шевелил волосы над опущенными плечами — узкими, хрупкими.
— Ты, Настася? — спросил Рагдай очень тихо, чтобы не разбудить сидящую, если вдруг она задремала. Фигурка пошевелилась.
— Да, это я. Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. Но нет ли воды попить?
Она быстро встала и напоила его холодной водой из ковша. А потом сказала, что надо сменить повязку, и развернула на лавке тряпку с бинтами. Рядом, на другой тряпке, поблёскивали какие-то инструменты.
— Да ты, наверное, ещё днём пришла меня перевязывать? — удивился Рагдай, — и всё это время сидела здесь? Спасибо тебе, Настася! Но только лучше бы ты меня разбудила.
Она немного смутилась.
— Ты очень хорошо спал. А я, честно говоря, люблю просто так сидеть, ничего не делая. Я лентяйка. Повернись набок! Лекарь сказал, что лучше срезать бинты на спине.
— Зачем в темноте? Не лучше ли утром?
— Нет, мы и так просрочили! Ты не бойся — я много раз это делала, когда было ещё темнее.
Он дал ей перевязать себя и вернулся в прежнее положение. А она вернулась на лавку, убрав старые бинты в какой-то мешок. С печалью вздохнула.
— Я до утра посижу с тобой! А ты спи.
— Но разве тебе не хочется спать? Иди, если надо! Со мной ничего не сделается.
— Нет, нет! Если я уйду, меня позовут на пир. А я не хочу. Здесь все очень много пьют. Я такого пьянства нигде никогда не видела. Мне оно уже надоело.
— Так сейчас пир идёт? Почему же я ничего не слышу? Во дворце тихо.
— Пируют в другом крыле.
— И давно так пьют?
— Всю неделю. Конечно, жалко мне Святослава, ему сейчас нелегко. Но это уж слишком! Зачем же так-то? Впрочем, вино у них скоро кончится, и достать его будет негде. Хотя, возможно, в другом подвале его ещё бочек триста! Есть ведь другой подвал. Он поглубже.
— Ты можешь лечь со мной рядом, — сказал Рагдай, подвинувшись ближе к стенке, — кровать широкая, я беспомощный. Или всё-таки опасаешься?
— Вот ещё!
И она легла рядом с ним. И долго им не спалось. Он стал ей рассказывать о себе, да так, как ещё никому ни разу и не рассказывал. Она то перебивала его вопросами, то подолгу слушала молча. На них глядел из окошка месяц. Всё тот же месяц, который мог рассказать Рагдаю о нём самом ещё больше.
Глава девятая
Следующие три ночи Рагдай провёл без Настаси. Её всё-таки заставили принимать участие в пиршествах. Он пытался противодействовать этому, попросив Талута пригнать к нему прекрасную Эльхинору и наорав на неё. Но золотокудрая Эльхинора плакала и клялась, что всё это — воля князя, а не её желание.
— Понимаешь, даже Кристина не может отговорить его от Настаси! — взвизгивала она, запуская руки в свои волнистые золотые волосы, — он тоскует без её песен! Ведь у неё чудный голос! Ты его слышал! Когда Настаси нет на пиру, Святослав то плачет, то всех грозится изрубить саблей!
— А у него с ней что-нибудь было?
— Ничего не было! Клянусь! С кем?
— С Настасей.
Чудесная Эльхинора расхохоталась. Потом ответила:
— Не было.
— А с тобой?
— Со мной?
— Да, с тобой, с тобой!
Золотоволосая Эльхинора опять расплакалась и сказала, что ничего не помнит, но вряд ли что-нибудь было.
— Вон, — спокойно сказал Рагдай. Она убежала, сверкая пятками.
После каждой весёлой ночи Настася на полчаса всё же заходила с двумя корзинками и холщовым мешочком. В корзинках была еда, кувшинчик с вином и кувшин с водой, в холщовом мешочке были бинты. Настася старательно перевязывала Рагдая, смотрела, как он обедает, и рассказывала ему последние новости. А потом опять уходила, чтобы вернуться вечером. На четвёртый день, как только она вошла, Рагдай соскочил с кровати. Его маленько шатало, но он стоял на ногах и падать не собирался.
— Настася, — промолвил он, — я хочу пройтись. Ты со мной пойдёшь?
— Ты сошёл с ума! — вскричала Настася, едва не выронив две корзинки вместе с мешочком, — лекарь сказал, что тебе три дня ещё лежать надо! Ты его должен слушаться!
— Нет, — ответил Рагдай. Присев на кровать, он сам с себя снял чистую, сухую повязку. Рана под нею зарубцевалась полностью, и он твёрдо сказал, что незачем больше тратить бинты. Настася расплакалась так же горько, как Эльхинора несколько дней назад. Чуть-чуть успокоившись, она с ловкостью помогла Рагдаю одеться и вместе с ним пообедала, потому что еды было очень много. Распив кувшинчик вина, они осторожно вышли из комнаты, миновали часть коридора, не встретив ни одного человека, и поднялись на башню дворца. Солнце проходило зенит, но было не жарко. Дул ветерок.
— Это Доростол? — прищурил глаза Рагдай, впервые увидев город, в котором он провёл почти две недели.
— Да, — сказала Настася, — это и есть Доростол.
Рагдай пригляделся к множеству кораблей, которые так потрясли Талута. Корабли вправду были огромными, устрашающими. Они перегородили Дунай с двух сторон от города, выше и ниже по течению. Таким образом, ни одно торговое судно теперь никак не могло приблизиться к Доростолу. Пристань была пуста. Дромоны стояли на якорях далеко от крепости, чтобы русские воины не могли внезапно атаковать их ночью на своих лодках. Эти самые лодки также стояли на якорях, но в большом заливе под крутым берегом, на котором высился Доростол. Ближе к середине Дуная медленно круговертил огромный омут, который был знаменит своей смертоносностью. Но Рагдай заметил, что в нём купаются. Не заметить этого было трудно, так как пловцов и ныряльщиков собралось большое количество. Кажется, среди них был Талут и точно была Эльхинора — слышался её визг, мелькала в волнах её белокурая голова с золотым оттенком. Похоже было на то, что какой-то умник, нырнув, хватал Эльхинору за ноги.
С юга, запада и востока от Доростола были равнины. На них, очень отдалённо, стояли полукольцом военные лагеря ромеев. Ставка Цимисхия, обозначенная большими знамёнами и высоким насыпным валом, была устроена на востоке, близко к реке. У Южных ворот Доростола паслись табуны коней, а также коровы, овцы, быки. За ними присматривали три сотни дружинников, хоть Цимисхий пообещал Святославу не трогать его животных. Он всё ещё надеялся склонить князя к переговорам. Дороги около города пустовали, но близ ромейских позиций скапливались обозы. Купцы вели там большую торговлю с воинами.
Рагдай ещё раз взглянул на сам город. Тот был велик, густо населён, однако на тысячи две домов имел только одну церковь. Должно быть, именно этим он Святославу и приглянулся. Оба городских рынка пестрели толпами продающих и покупающих. Доносился громкий базарный шум.
— Да чем там сейчас можно отовариться? — удивился Рагдай, низко наклонившись, чтобы всмотреться в ряды, — ведь город — в осаде!
— Но это торговый город! В нём очень много всяких складов и хранилищ. Купцы запасы распродают.
— А где живут наши воины? Ведь дворец не очень велик.
— Да к бабам пристроились! Или просто где-то живут.
Печальные голубые глаза Настаси так широко отражали небо, что у Рагдая, когда он стал её целовать, появилось чувство, что он взлетает. Она его обняла. Нежность её рук была столь же опьяняющей, как и робкая ненасытность губ. Потом она вдруг заплакала.
— Что с тобой? — пробормотал он, утирая пальцами слёзы с её лица, — уже второй раз сегодня ты плачешь! Чем я обидел тебя, Настася?
— Уж очень мне тебя жалко стало, — только и вымолвила она.
Они вместе ночью отправились на военный совет, куда, как обычно, были приглашены танцовщицы и Настася. Происходил совет в большой зале с большим количеством древнегреческих женских статуй в сандалиях и хитонах. Все эти статуи двигались, потому что, как оказалось, были они советницами. Они наполняли чаши вином, советуя обращать побольше внимания на шашлык из свинины с перцем и чесноком. Князь, военачальники, гусляры и Талут, который также считался незаменимым советником, сразу выпили за Рагдая и усадили его с Настасей к танцовщицам, полагая, что он захочет их поддержать, когда разгорится побоище с музыкантшами. И побоище не заставило себя ждать. Две противоборствующие армии находились с разных сторон стола, но это не помешало им проводить активные боевые действия. В ход пошли хурма, абрикосы, персики, груши, сливы. Девушки их швыряли одна в другую с явным намерением убить. Эта перестрелка сопровождалась яростной перебранкой. Танцовщицы обладали численным перевесом, но сторону музыкантш держала Кристина. Она пила очень мало и отличалась высокой меткостью. Святослав и его дружинники не участвовали в военном конфликте, всецело занятые военным советом с греческими гетерами. Им порой приходилось лишь уворачиваться от фруктов, летающих через стол. При этом они, то есть князь и воины, пили столько, что у гетер не было свободной минуты. Рагдай старался ещё и есть, так как его силы нуждались в восстановлении.
— Неужели здесь каждый раз такое творится? — спросил он шёпотом у своей печальной и тихой спутницы.
— Нет, бывает гораздо хуже, — со вздохом произнесла Настася. Её слова тотчас подтвердились. Лютнистке вдруг удалось засветить хурмой в лицо маленькой танцовщице Софье. Та разревелась и была сразу отомщена, так как Епифания взяла кубок и запустила им в барабанщицу. Но попала она в Кристину. Кубок ударил бывшей монахине прямо в лоб. И вся перестрелка остановилась. Воины и гетеры также оторвались от своих занятий. Все наблюдали, как у Кристины, которая была ошеломлена, растёт на лбу шишка. Придя в себя, Кристина заплакала и сказала, что это было чудовищно.
— Не по правилам, — согласилась флейтистка, — наглое свинство произошло!
— Да, произошло, — признал Святослав, — кубками бросаться нельзя.
— Во время войны каждый человек сражается тем оружием, которым располагает, — вступилась за Епифанию Эльхинора, уже неплохо умевшая говорить по-русски, — нечего сопли жевать, … вашу мать!
— Поддерживаю, — кивнул головой Лидул. Другие военачальники тоже высказались, и мнения разделились. Но Святослав стоял на своём. Ему было жаль Кристину. Он присудил победу трём музыкантшам и разрешил им играть до конца совета. Танцовщицы недовольно надулись. Настася, наоборот, обрадовалась, что ей не придётся петь. Однако танцовщицам тоже вдруг захотелось сжалиться над Кристиной, которая продолжала рыдать. Как только три музыкантши взялись за дело, переместившись на специальную свою лавку, все их противницы поднялись и начали танец под нелюбимую ими музыку. В этот танец сразу втянулись все древнегреческие гетеры, которые, по словам Настаси, на самом деле были болгарками, и Талут. Лидул, Куденей, Филипп также не смогли усидеть на месте, поскольку танец был завлекательным. Все другие военачальники, уже слишком хмельные или, наоборот, ещё слишком трезвые, ограничились тем, что стали свистеть, притоптывать, хохотать. Одни только гусляры сидели без дела.
— Может, уйдём? — тронул под столом Рагдай коленку Настаси.
— Уйдём, — согласилась та. Когда они встали и вышли из-за стола, она неожиданно засмеялась, глядя на то, как пляшет Талут. Рагдай ничего смешного в этом не видел. Ему, напротив, было неловко за своего ближайшего друга, который напился вдрызг. И вот этот пьяница отколол опасную штуку. Выхватив саблю, он начал ею размахивать, рассекая воздух со свистом. Гречанки и лжегречанки все разом взвизгнули и отпрянули от него. А он, покружившись, забросил саблю под стол и вдруг совершил ещё более отвратительное деяние: подбежав к Настасе, взял её на руки, и — волчком завертелся уже с ней вместе. Она от ужаса зашлась воплем. Ещё бы — пьяный дурак мог со всего маху ударить её головой об стену! Танцовщицы и гетеры тоже подняли крик. Когда подбежал Рагдай, это неприятное дело было уже окончено, и довольно благополучно. Те же Лидул, Филипп, Куденей схватили Талута и отняли у него несчастную девушку. Бледная и трясущаяся, стояла она опять, а пьяный болван лежал на полу и спал. Он не устоял на ногах, когда Куденей вырывал у него Настасю.
— Какой же он негодяй! — верещала та, топая ногами и стряхивая слезинки с длинных ресниц, — какой он охальник! Я и не знала, что он такой!
— Да кто же его не знает? — хмыкнула Эльхинора и снова пустилась в пляс со всеми своими напарницами и ряжеными болгарками, благо что музыкантши не прекращали играть. Не остановила своё занятие и Кристина. Она ревела громче и громче. Но на неё никто уже не смотрел. Все военачальники утешали Настасю. К ней подошёл даже Святослав. Филипп протянул ей кубок с вином. Она отказалась.
— Уйдём, — повторил Рагдай, беря её за руку.
— Да, пойдём, пойдём! — вскрикнула Настася, — и не зови меня больше, князь, на свои военные совещания! Буду дура, если приду!
— Да лучше уж я Талута не стану звать, — сказал Святослав. Настася его уже не услышала, потому что она выдернула руку из слабых пальцев Рагдая и, далеко обогнув спящего охальника, убежала из залы прочь.
Рагдай не пытался её догнать. Ему было худо. С трудом пройдя коридор, две лестницы, и ещё один коридор, и ещё две лестницы вниз, он переступил порог своей комнаты. Там стояла полная темнота. И грусть там царила такая же беспросветная. На кровати всхлипывала Настася. Рагдай улёгся с ней рядышком. Он не мог поступить иначе — сил у него не осталось даже на то, чтобы посидеть.
— Рагдай, это ты? — спросила она, прекратив стенания.
— Это я.
— Рагдай! Мой милый Рагдай! Защити меня!
— От кого? Разве тебе кто-нибудь угрожает?
Она опять стала плакать. В который раз за сегодня? Затем послышалось шевеление, и её проворные руки стали его раздевать. Ему на лицо падали слезинки. Они катились по щекам вниз. И был сверху шёпот вместе с горячим, частым дыханием. У Рагдая возникло чувство, что это всё уже не похоже даже на сон. Он давно не верил, что у кого-то могут ещё найтись такие слова для него. И силы к нему вернулись. Откуда? Этого он не понял вовек.
Глава десятая
Через несколько дней купцы, которые торговали в городе, попросили аудиенции Святослава. Князь принял их. Получив дары и довольно грубо прервав медовые речи, сопровождаемые поклонами, он поинтересовался, что надо. Купцы сказали, что их дела в Доростоле благополучно завершены и они желают покинуть этот прекрасный город, уплатив князю условленные налоги и пошлины.
— Убирайтесь, — пожал Святослав плечами, — только оставьте своих быков. А ослов и мулов можете взять.
— Оставить быков? — ахнули купцы, — помилуй, пресветлый князь! А на чём же мы повезём всё своё имущество?
— На ослах и мулах. Быки вам даже и ни к чему. После вашей встречи с Цимисхием этим бедным ослам и мулам вряд ли придётся тащить на себе большую поклажу.
Купцы разнылись только для виду. Они были очень рады отделаться так легко. А то, что пресветлый князь сказал про Цимисхия, было ими расценено как свидетельство неприкрытой досады. Все они лично знали царя. После их ухода из Доростола город решили покинуть и очень многие его жители, обладавшие некоторым достатком. Предчувствуя череду ужасных событий, они надеялись отсидеться несколько месяцев у своей родни в других городах. Князь не возражал. Он требовал только, чтобы оставили лошадей, свиней и рогатый скот. Так освободилось много домов в Доростоле. На двух его площадях, где прежде шумели рынки, теперь звенело гулкое эхо, если поблизости ошивались греческие танцовщицы.
Иоанн Цимисхий, через заставы которого проходили беженцы, запретил своим воинам изымать у этих людей съестные припасы. Его войскам хватало провизии. Он наладил её поставку со всей Болгарии. Далеко не так замечательно обстояли дела с едой в Доростоле. Князь и его дружинники очень скоро задумались, как пополнить её запасы. Крупы осталось на месяц. Скота набралось достаточно, но пасти его стало негде. Сочные пастбища вблизи города оскудели свежей травой. Ещё бы — пятьдесят тысяч было одних только лошадей! И как их спасать от голодной смерти? Срочно забить весь рогатый скот? Но была жара. Вся княжеская дружина и те немногие доростольцы, которым некуда было бежать из города, не смогли бы употребить столько мяса сразу. Не было в городе и изрядных запасов соли. Сделав расчёты, князь приказал зарезать триста быков, столько же свиней, восемьсот овец и через послов предложил Цимисхию весь оставшийся скот в обмен на обоз с зерном — зерно есть не просит и для коней опять же годиться. Царь неожиданно согласился, щедро прибавив к сотне возов с овсом, просом и пшеницей столько же бочек болгарской водки. Это была последняя сделка двух смертельных врагов в преддверии ада, масштаб которого ни один человек ещё не предвидел.
Дни этой жаркой весны улетали в вечность стремительно и туманно, как звёздный дождь. К середине мая Рагдай уже был настолько здоров, что мог без труда запрыгнуть даже на неосёдланного коня и скакать галопом. Он иногда ходил на залив купаться вместе с приятелями и греческими плясуньями. Это были очень большие любительницы поплавать и понырять. Шум от их купания разлетался по всей округе. Золотокудрая Эльхинора, Юстина, Гера, Ирма и Епифания также были и гимнофилками. Они плавали и, что самое интересное, загорали полностью обнажёнными, не стесняясь парней совсем. Те, ясное дело, были от них в восторге. Но не Настася. Она поэтому искупалась с Рагдаем лишь пару раз, очень ранним утром, когда бесстыдницы спали и не могли появиться на берегу.
О том, что Рагдай с Настасей стали близки, все, конечно, знали, но обсуждать это дело не считал нужным даже Талут. А что было обсуждать? Такими историями был полон весь Доростол, занятый дружиной и изобилующий красавицами, которые отказались покидать город, послав к чертям и отцов, и братьев, и благоверных своих мужей. Самого Талута вдруг окрутила Агния, и он с ней поселился в маленьком домике возле церкви. Однажды солнечным днём Рагдай и Настася решили зайти к ним в гости. Настасе вовсе и не хотелось этого, но когда Рагдай заявил, что пойдёт один, она всё-таки решила к нему присоединиться.
И что же они увидели, войдя в домик? Примерно то, что и ожидали увидеть — очередную ссору влюблённых. Полураздетая Агния, лёжа на животе поверх скомканной постели, язвительно бесновалась. Вся её изумительная причёска была в полном беспорядке, а восхитительное лицо пылало от гнева. По всему полу была разостлана старая рыболовная сеть. Талут по ней ползал на четвереньках, кое-как связывая разорванные ячейки. Стол вместе с лавкой и табуреткой был отодвинут к окну. На столе стояли кувшин с вином и две чашки. Настася сразу уселась за этот стол. Улыбнувшись ей, Агния опять исказилась злобой и стала кричать на Талута:
— Чёртов дурак! Зачем ты принёс сюда эту сеть? Уже миллион людей тебе объяснили, что рыбу я ненавижу!
— Не ты одна в городе живёшь, — заметил Талут, оттолкнув Рагдая, который нечаянно наступил на сеть, — я знаю людей, которые рыбу любят.
— Вы поглядите на эту тварь! — чуть не задохнулась от злости Агния. Угрожающе наливаясь от самых пяток и до корней спутанных волос ещё более свирепым румянцем, она продолжила: — Поглядите на этого негодяя! Видите ли, есть люди, которые рыбу любят! Да что же это за люди, хотела бы я узнать? Наверное, проститутки какие-нибудь? Признайся, признайся, что проститутки!
— Да что ты к нему пристала? — пожал плечами Рагдай, — я, например, тоже рыбу люблю.
Этот аргумент Агния отвергла с усмешкой.
— Ты хоть не делай из меня дуру, — махнула она рукой, — этот безобразник ради тебя когда-нибудь ползал на четвереньках? А ради тебя, Настася? Нет, никогда! Такого ни разу не было! И не будет. Зато он на всё пойдёт ради недостойных, глупых, продажных женщин! Он им готов дарить даже золото!
— Как чудесно звенят твои золотые серьги! — не удержалась Настася, — откуда ты их взяла?
Агния опять не смутилась.
— Он подарил. Да, он! Но я их ему верну, как только найду другие, получше!
— Где ты найдёшь-то их? На дороге?
Тут вдруг Талут подполз очень близко к Агнии, и она, мгновенно изменив позу, ударила его пяткой по голове. Этого Талут уже не стерпел. Поднявшись, он распластал танцовщицу на кровати мордочкой вниз и больно её отшлёпал, задрав на ней ситцевую юбку. Во время этого дела Агния только сопела тонким горбатым носиком и зажмуривала глаза. Отвесив ей два десятка шлепков, Талут удовлетворённо вернулся к своему делу. Теперь уж Агнии было нечего возразить. Холодно назвав Талута ничтожеством и расправив скомканную им юбку, она притворилась спящей.
— А что, во всём Доростоле нашлась только одна сеть? — поинтересовался Рагдай, следя за работой друга.
— Нет, есть ещё, но их очень мало, — сказал Талут, затягивая рыбацкий узел, — сегодня на ночь поставлю парочку! Вдруг получится? Рыба будет к столу. Ведь мы на одной крупе долго не протянем!
— Да много ли ты наловишь-то? — рассердилась Настася, — самое большее, две корзины! А нас тут — пятьдесят тысяч, да ещё столько же лошадей!
— Так лошади рыбу не будут есть, — возразил Талут, — а я — рыбак славный! Хочешь, поймаю тебе в подарок, Настасенька, чудо-рыбищу с золотым пером?
— На что она мне, дурак?
— Она все желания исполняет. Вот интересно, о чём бы ты её попросила?
— О том, чтоб ты провалился на хрен куда-нибудь!
Дав такой ответ, Настася вскочила и выбежала из домика. Её гнев на Талута был, разумеется, вызван его жестоким поступком с Агнией. Поглядев из окна, как она шагает к дворцу, кратко отвечая приятелям и подругам, которые с ней здоровались, Рагдай сел и налил вина в обе чашки. Тут же за столиком оказался и его друг. Они молча выпили.
— От патрикия нет вестей? — в пятый раз за утро услышал Рагдай вопрос, с которым почти все жители города обращались друг к другу вместо приветствия.
— Ничего не слышно. Но ещё рано, только полтора месяца минуло. Да и как гонец сюда проберётся?
— Я бы пробрался! И знаешь, я…
Талут вдруг запнулся, взглянув на сеть, затем — на Рагдая. Похоже было на то, что мысли его немного запутались в этой сети.
— Ты думаешь, Калокир не сможет ничего сделать? — начал Рагдай их распутывать, — и что дальше?
— Да ничего, — с досадой сказал Талут, — коней кормить нечем! Трава вся съедена.
— Трава вырастет. Она быстро очень растёт. Зерно ещё есть в запасе.
— Мало зерна! Было сто возов, а осталось восемьдесят. Ты знаешь, как я люблю лошадей! У меня душа не на месте — всё время думаю, как же нам с ними быть? Они не должны голодать. Цимисхий не хочет брать город приступом, потому что знает: все наши лошади скоро вымрут! И мы все вымрем от голода. А наш князь пьёт вино и ждёт, когда Калокир за него всё сделает!
— Хорошо. Что ты предлагаешь?
— Надо устраивать вылазки! За провизией, за зерном! Топить корабли! Просто не давать ромеям покоя!
— Что это даст?
— Цимисхий не выдержит, бросит войска на штурм! И кровью умоется. Крепость мощная — ни ворота её, ни стены за один день таранами не пробить. А со стороны Дуная и вовсе не подойти, там крутой обрыв. Мы здесь перебьём половину этой павлиньей армии, а потом выйдем в поле и со второй половиной сшибёмся уже на равных! Как тебе план?
— Блестящий, — признал Рагдай, наполняя чашки вином, — а тебе ни разу не пришло в голову, что Ратмир, Филипп и Сфенкал уже двадцать раз его предлагали князю? Ты правда думаешь, что твоя глупая башка всех опередила сообразительностью?
— Рагдай, — вдруг сказала Агния, резво вскакивая с кровати, — ты это предполагаешь? Или ты это слышал?
Два собутыльника удивлённо уставились на гречанку. Они совсем забыли о ней, хоть она лежала на видном месте. Её лицо было напряжённым, радостным и зловещим одновременно.
— Ты это предполагаешь? — опять спросила она Рагдая, — или ты это слышал?
— О чём ты?
— О том, что сказал Талут! Ты собственными ушами слышал, как Куденей, Ратмир и Сфенкал все эти дела обсуждали с князем? Или ты это предполагаешь?
— Я это знаю. Но ты бы лучше не лезла в наш разговор! Пошла вон отсюда.
— Да, я пойду! Пойду прямо во дворец, спрошу самого Сфенкала об этом плане. Пусть Сфенкал скажет, плох план или хорош, и если хорош, то пусть объяснит мне, почему он ещё не осуществлён?
— А там без тебя с этими делами не разберутся никак? — зевая, пробормотал Талут.
— Наверное, нет. Я не собираюсь жрать одну кашу! А рыбу я ненавижу.
И Агния убежала, даже забыв надеть башмаки. Когда она выскочила на улицу, ветер окончательно разметал её удивительную причёску. Через окно поглядев ей вслед, Рагдай и Талут сказали друг другу, что она дура, а потом выпили и опять забыли о ней. Полчаса спустя к ним вошли Филипп и Ратмир. Первый сразу лёг и уснул, сказав, что надо отдать Цимисхию половину баб в обмен на мешок овса. Второй сообщил, что встретил сейчас на улице Агнию, и она пристала к нему с расспросами, почему нельзя устраивать вылазки за провизией.
— И что ты ей на это ответил? — устало спросил Рагдай.
— Я сказал, что можно. Кто же ей запретит устраивать вылазки за провизией?
И Ратмир уселся за стол. Вина было ещё много, второй кувшин только начали. Сделав пару глотков прямо из него, Ратмир весело поведал, что Софья и Эльхинора сейчас около залива сцепились с Ирмой и Епифанией — так сцепились, что растащить их смогли только вшестером, да и то не сразу.
— Из-за чего они подрались? — без всякого интереса спросил Талут. Новости о драках между гречанками были столь же частым явлением, как вопросы про Иоанна-патрикия. Ещё больше всем надоело их противостояние с музыкантшами, возглавляемыми Кристиной.
— Да из-за того, что Ирма пошла купаться без очереди. Ей, видите ли, солнце напекло голову! Епифания возражать не стала, а Эльхинору и Софью это взбесило. Вот драка и началась.
Рагдай и Талут не поняли ничего. Они сперва выпили, а затем, допуская мысль, что это Ратмиру напекло голову, осторожно полюбопытствовали, зачем купаться по очереди.
— Что, разве Дунай слегка за ночь высох и в нём теперь помещается только один человек? — пошутил Рагдай, взглянув на Филиппа обеспокоенно, ибо водкой от него пахло ещё сильнее, чем от рассказчика.
— Нет, Дунай каким был, таким и остался, — сказал Ратмир, — а девушки изменились. Их разозлило то, что мясо теперь приходится есть по очереди: сегодня кусочек съедает Агния, завтра — Ирма, ну и так далее. Вот они от злости решили купаться тоже по очереди.
— Да, ужас, — вздохнул Талут, — и Агния, как всегда, злится больше всех! Хорошо ещё, что вино жалеть не приходится.
— Ты так думаешь? Я тебя жестоко разочарую. Вина в подвалах осталось две сотни бочек, да несколько бочек водки. Как ты считаешь, для всей дружины это хороший запас?
— Что ты тут наводишь тень на плетень? — ударил Талут по столу ладонью, — говори ясно, на сколько дней его хватит?
— А это смотря как пить. Ну, может, на месяц.
Два друга мрачно задумались.
— Твою мать, — вымолвил Рагдай, — так может быть, баб не поить вином?
— Тогда они будут пить нашу кровь, — с печалью сказал Ратмир, — ты что, этого не знаешь?
Глава одиннадцатая
Когда стемнело, Талут с компанией закадычных своих друзей, которым он полностью доверял, спустился к Дунаю и, отвязав две лодки, расставил в заливе сети. Утром на их проверку пришла целая толпа ещё не ложившихся пьяниц и забулдыг. Были среди них и Рагдай с Настасей, и греческие танцовщицы, и Кристина, и ряженые болгарки в блестящих спартанских шлемах, и музыкантши. Их окружала сотня дружинников, не рискнувших отпустить девушек с дураком-Талутом к Дунаю.
Солнце едва взошло. В тиши и безветрии по реке плыл сизый туман. Ромейские корабли сквозь него совсем не просматривались. Они стояли на якорях очень далеко. Отрезок Дуная длиной миль в пять прямо перед городом был свободен. В утреннем холодке девушки зевали и ёжились, обнимая себя за локти. Кристина была бледна. Она очень много выпила ночью. Глядя, как рыбаки во главе с Талутом на двух небольших ладьях отчаливают от берега и становятся словно частью тумана, она растрогалась всей полубессознательной глубиной своих больших глаз и тихо промолвила:
— Прямо как святые апостолы!
— Это кто такие? — спросил один из дружинников.
— Это ученики Иисуса Христа. Первые из них, Пётр и Андрей, ловили сетями рыбу, а Иисус сделал их ловцами людей.
— Терпеть не могу ни людей, ни рыбу, — призналась Агния, — а вот если бы кто-нибудь для меня поймал пару перепёлочек, я была бы очень довольна!
— Да всем плевать, довольна ты или нет! — с яростью тряхнула всей массой своих золотых волос Эльхинора. Она поссорилась с Агнией, потому что во время ночного воинского совета та украла из её тарелки маленький кусок сала. Вскоре Талут со своей артелью вернулся. Улов был очень хорош. Довольные рыбаки стояли в ладьях почти по колено в рыбе. Крупные окуни, судаки, лещи и даже сазаны отчаянно изгибались и прыгали, аппетитно вспыхивая на солнце чешуйчатыми боками. Добычу стали вытаскивать из ладей большими корзинами, и всего их набралось восемь. Дружинники призадумались, как поднять их к воротам города. Двадцать девушек из двадцати двух хлопали в ладоши, радостно прыгали и визжали на всю округу — так был велик их восторг. Но Агния морщила свой изящный горбатый нос, а Настася хмурила брови.
— Где чудо-рыбища с золотым пером? — спросила она Талута, — ты, кажется, обещал мне её поймать!
— Но я не сказал, когда это будет, — выкрутился Талут, стряхивая с рук чешую, — как-нибудь поймаю! Может быть, вечером. Мы ведь сети опять закинули. А пока возьми судачка! Когда ты его зажаришь, он принесёт тебе больше счастья.
— Тьфу на тебя! — плюнула Настася. Сделав затем вовсе неприличное и совсем необычное для неё движение, она ринулась вверх по береговому откосу, часто оскальзываясь, хватаясь за каменистые выступы. Все глядели ей вслед, недоумевая. Рагдай поспешил за нею, чтобы не дать ей свалиться. Вскарабкавшись на обрыв, они вошли в город, так как ворота были открыты — стражники ждали скорого возвращения рыбаков.
— Отстань от него, Настася, — сказал Рагдай своей спутнице, — что цепляешься?
— Он плохой, — резко затрясла головой Настася, как будто стряхивая с волос капельки воды, — просто отвратительный! Он всегда затягивает тебя в какие-то беды. А на меня глядит так, что тошно становится! Вечно пьёт, а потом валяется! Он плохой! Он очень плохой!
— Это тебе кажется. Брось! Он, конечно, пьяница, но в нём подлости нет ни капли. И он — мой друг.
Она крепко стиснула его руку, будто прося защитить. Но спорить не стала. Солнце светило ещё не жарко. Улицы были почти пусты. На городских стенах стояли воины в ярко-белых рубашках. Они только что сменили ночных дозорных. Идя с Настасей мимо одной из западных башен города, Рагдай вдруг о чём-то задумался и внезапно остановился. Поглядел вверх, на парапет башни.
— Давай поднимемся.
— Вот ещё! — упёрлась Настася, — я не желаю! Башня очень высокая.
— Настася, надо! Я хочу поглядеть на одну деревню.
— Это ещё зачем?
— Значит, нужно.
Они поднялись на башню. У парапета стоял Стемид. Он смотрел на запад, откуда нёс свои воды среди холмов и долин могучий Дунай. Туман над рекой рассеялся, и она слепила глаза своим голубым сиянием. Корабли стояли на ней чудовищными громадами.
— Как она называется? — обратился Рагдай к Стемиду, заметив, что тот разглядывает деревню, которая находилась между высокой горой и северо-западными позициями ромеев на берегу Дуная.
— Юхронь, — ответил Стемид. Затем он повернул голову, улыбнулся Настасе и продолжал, глядя на Рагдая: — Кажется, до неё не больше трёх миль. Проплыть между кораблями в густом тумане на лодках можно. Восточный конец деревни от кораблей — в полумиле. Но до ближайшей заставы от него ближе. Боюсь, что крики будут слышны.
— Только не в тумане. А уж при сильном ветре и вовсе думать об этом нечего.
— Это верно. Но урагана можно и не дождаться.
— Тогда дождёмся тумана. Но потруднее будет дождаться княжеского согласия.
— Тут ты прав.
Настася, которая тяжело дышала после подъёма по крутой лестнице, не прислушалась к этому разговору. Она глядела на жаворонков. Те весело щебетали, кружась над клеверными долинами Доростола. Но вдруг Рагдай и Стемид, которые продолжали рассматривать корабли, ромейские укрепления и Юхронь, услышали её возглас:
— Стемид! Рагдай! Глядите, Цимисхий!
Дружинники повернулись.
— Цимисхий? Где?
— Вон он, вон он!
Девушка указала пальцем на юг. Прищурившись, двое тысяцких — бывший и настоящий, увидели вдалеке, за широким пастбищем возле города, группу всадников. Они мчались во весь опор от южных позиций, перед которыми расходились два выстроенных полка схолариев, к царской ставке на берегу Дуная, срезая угол. Один из всадников, под которым был очень рослый вороной конь, скакал впереди остальных. За его плечами поднялся и развевался по ветру алый плащ. Шлем этого всадника был украшен пышными перьями.
— Да, Цимисхий, — сказал Стемид, — таких длинных перьев нет больше ни у кого. Но нас он встречал, кажется, на белом коне. Или нет? Рагдай, ты не помнишь?
— На вороном, — ответил Рагдай, — здоровенный конь! Но всё-таки меньше Ветра чуть-чуть.
Навстречу Цимисхию из его военного лагеря также вышел весь гарнизон — два кавалерийских полка и две таксиархии. Экскувиторы отсалютовали царю мечами, после чего он со своей свитой проехал в ставку. Цимисхий очень любил устраивать войскам смотры и построения по любому поводу. Это, на его взгляд, развивало боевой дух наихристианнейшей армии.
Но и князь Святослав отнюдь не пренебрегал развитием боевого духа своей дружины. Ночью опять все перепились во дворце. И чуть не убили Агнию. А как было этому не случиться, если закусывать приходилось одной варёной крупой? Так себе закуска. Да и оружие смехотворное — взрослым женщинам пшённой кашей кидаться друг в друга глупо. Не дети малые! Вот хурма, абрикосы, груши — иное дело. Но где их взять? Фрукты давно кончились. Городские сады все были обшарены без малейшего результата. На всех деревьях висели одни лишь листья, что было тоже неплохо, так как зерна для коней осталось не больше чем на одну неделю. А что касается рыбы, то её съели днём. Вечерний улов Талут и его товарищи упустили, нечаянно опрокинув обе ладьи. Они за обедом слишком хорошо выпили.
Итак, ночью чуть не убили Агнию. Но с чего же всё началось? С того, что внезапно вышла из себя Епифания.
— Вот проклятый Цимисхий! — крикнула Епифания, осушив здоровенный кубок вина и громко ударив кулаком по столу, — да и ты, Святослав, хорош! Надо было выменивать у него на быков хурму, а не пшёнку!
— Не смей на князя орать! — полубессознательно возмутилась Кристина, — глупая курица!
Епифания притворилась, что умирает. Все остальные служительницы искусства молча надулись, а музыкантши даже и прослезились. Им пшённая крупа особенно остро встала поперёк горла. Ещё более душераздирающе поступила Настася. Она закрыла лицо руками. Видя такое дело, князь разрешил участницам пира кидаться друг в друга кубками. Но они не стали этого делать. Они внезапно сплотились, чтобы обрушиться на него с упрёками и мольбами. Дружинники заедали всю эту горечь пшёнкой и утешались строгой дисциплинированностью болгарок, которые в эту ночь прикинулись амазонками.
— Что вы все разорались хором? — не выдержал Святослав и трёх минут визга, — у вас на всех — одна мысль! Так пусть говорит одна. Эльхинора, ты громче всех орёшь! Тебе слово.
— Нет уж! Не ей, а мне, — решительно встала Агния. Эльхинора сделала ей уступку, и Агния в тишине изложила весь план Талута: вылазки, грабежи, сжигание кораблей и прочие страсти. Пока она бушевала звонким и рубящим красноречием, все дружинники, переведя взгляды с пшённой крупы на Талута, спрашивали глазами: «Ты что, дурак? Зачем ты её науськал?» Талут пожимал плечами, давая этим понять, что он ни при чём. Когда Агния умолкла и приосанилась, ожидая аплодисментов, князь поглядел на тысяцких и сказал:
— Друзья мои дорогие, а вы зачем всё это устроили? Я ведь вам уже много раз объяснял, что намерен ждать известий от Калокира два с половиной месяца, прежде чем возьмусь за оружие! А ещё не прошло и двух.
— Так оно и есть, но мы к этой глупости непричастны, — впервые с начала пиршества подал голос Лидул, которого пшёнка сделала молчаливым. Сфенкал прибавил:
— Мы не имеем к этому отношения, князь! С этой пьяной дурой живёт Талут. Спроси у него, откуда взялось всё это!
— Она подслушала разговор, — объяснил Талут, когда Святослав на него взглянул. Ему не понравился тон Сфенкала, и он был краток. Тогда вмешался Ратмир. Он сообщил князю, что это был разговор Талута с Рагдаем. Пришлось Рагдаю дать объяснения. Он сказал:
— Да, мы обсуждаем с Талутом разные вещи. А эта овца подслушивает, понять ничего не может, но у неё в башке рождается всякий вздор, и она бежит баламутить город! Надо бы её выдрать хлыстом, чтобы она раз и навсегда перестала пакостить.
— Меня выдрать? — остолбенела Агния, — я овца?
Она обвела всех взглядом. Все закивали, и кто-то даже сказал, что лучше её держать под замком. Тогда она молча открыла рот. Спасло её то, что грозные амазонки всё продолжали подавать пшёнку, и Эльхинора с Ирмой заметили, что, конечно, Агнию выдрать можно и даже нужно, но только пшёнка от этого никуда не денется. Все дружинники, осушив ещё по одному кубку, их неожиданно поддержали. Даже покладистый, молчаливый Икмор сказал, что от пшённой каши можно взбеситься, а его друг Лидул заявил, что боги ему уже надоели, ибо их нет.
— Вы можете ловить рыбу, — ответил князь, — Талут нынче поймал её очень много! Она была весьма вкусная.
— И от рыбы можно взбеситься, — сказал Филипп, — мы всё-таки воины, а не смерды! Не обессудь, Святослав, но я сейчас говорю от имени всех. Нас тут собралось за этим столом двести человек, и сорок пять тысяч наших товарищей со своими девками во всём городе так же думают.
— И вино у нас на исходе, — вставил Ратмир, — никак нельзя допустить, чтоб оно закончилось! Лучше сразу пойти да и утопиться. Я уж не говорю про коней. Нам скоро придётся давать им листья с деревьев!
Князь потерял терпение.
— Хорошо! Что вы предлагаете?
И тогда Стемид рассказал про село Юхронь. Все сразу пришли в восторг. Дружинники закивали, а их весёлые сотрапезницы, исключая только одну, начали подпрыгивать на скамейках и аплодировать. Но довольно скоро все стихли и поглядели на Святослава. Тот помолчал и сказал:
— Через две недели. Вы две недели сможете вытерпеть?
— Если только Талут не будет переворачивать лодки с рыбой, — ответил за всех Ратмир, — скажи нам, Талут, ты больше не будешь этого делать?
— Не буду, — пообещал Талут и заулыбался, — но при условии, что Настася сейчас споёт для меня!
Он был уже очень пьян. Настася вся вспыхнула. Но она не успела сказать ни одного слова, поскольку Агния, про которую все забыли, хотя она продолжала стоять, как раз в этот самый миг из остолбенения вышла и разоралась. Её предложили высечь! Не так ли? И кто-нибудь против этого возразил? Нет, никто, никто! О, как это гнусно и гадко! Она жестоко, смертельно оскорблена! Она ненавидит и презирает всех, она разрывает все отношения с этим подлым, бесчеловечным Талутом, который предал её! И не только он её предал!
Все слушали её молча.
— Ну, хорошо, — воскликнул Талут, когда она замолчала, чтобы набрать полную грудь воздуха для второго потока громких и горьких слов, — значит, я свободен! И счастлив. Порадуйтесь за меня!
— Нет, ты не свободен! — не очень твёрдым, но чрезвычайно уверенным голоском пропищала пылкая Епифания, — не свободен! Ты теперь мой!
И она вскочила. Пытаясь перешагнуть через лавку, грохнулась во весь рост. Хоть рост был немаленький, осчастливленная красавица встала на ноги моментально и, подбежав к Талуту, рухнула на него. От этого они вместе свалились на пол, и этим подняли настроение почти всем. Общему веселью не поддались только две особы — Агния и Настася. Первая оскорблённо выбежала из залы. Вторая, встав с искажённым, красным лицом, начала кричать:
— Немедленно прекратите! Остановите их! Что вы смотрите? Это гадко, подло и отвратительно! Перестаньте! У меня кружится голова! Я сейчас уйду!
— Настасенька, да они ничего дурного не делают, — с трогательной невнятностью возразила золотокудрая Эльхинора, — просто лежат на полу! Они очень пьяные.
Но Настася, тоже не вполне трезвая, продолжала плакать, стонать и топать ногами, заломив руки. Никто над ней не смеялся. Её скандальность и истеричность были общеизвестны. Тем временем, Епифания и Талут на полу уснули, не сумев даже поцеловаться. Капельку успокоившись, истеричка упала в руки Рагдая, уткнулась сопливым носом ему в плечо.
— Защити меня, — тихо прозвучал сквозь гул голосов её совсем слабый, дрожащий голос, — пожалуйста, защити!
— Настасенька, ты бы лучше пела, а не пила, — промолвил Рагдай, дав знак амазонке с китайской амфорой подойти к его чаше, — иначе скоро придётся мне защищать от тебя других!
Она внезапно уснула, обняв его руками за шею. И он, уже собиравшийся унести её, передумал. Очень уж не хотелось её будить. Так и просидел Рагдай за столом до самой зари, слушая золотоволосую Эльхинору, которая начала рассказывать воинам, что такое гимнофилия и в чём её привлекательность. Про второе князь и дружинники знали больше самой танцовщицы, но, конечно, прикинулись дураками, чтоб получить наглядное разъяснение. Эльхинора, а также Ирма и Гера были готовы на всё в своей благородной борьбе с невежеством. Не вмешайся опять Кристина, этот военный совет всем бы очень крепко запомнился. Но монахиня приказала трём музыкантшам как можно громче играть и пустилась в пляс. Танцовщицы-гимнофилки жестоко подняли её на смех. Будто не слыша их, фаворитка князя самоуверенно продолжала дело, в котором ещё недавно слыла блистательной мастерицей. Только когда Эльхинора с Герой вскочили и начали демонстрировать настоящее мастерство, она зарыдала и опозоренная вернулась за стол. Настася сладко спала на руках Рагдая.
Глава двенадцатая
Наступило лето. То самое лето 971 года, которое столь подробно описано в византийских хрониках и поверхностно — в русских летописях. Цимисхий возобновил попытки переговоров. Он предложил Святославу всю ромейскую часть Хазарских Климатов и ежегодную дань, в обмен на Болгарию. Святослав опять ответил отказом. Ему был нужен Дунай. К тому же, он ждал известий от Калокира. Цимисхий дал ему ещё один месяц на размышления. Он догадывался о том, что пшённая каша русским дружинникам опостылела. Да и та должна была вскоре кончиться. Но была ещё рыба. Талут ловил её круглосуточно. Всем хватало. Кони паслись по-прежнему возле города и не сильно худели — трава подрастала быстро. Цимисхий им пока не мешал. Он хорошо знал, как надо вести себя с гордецами, если желаешь о чём-то с ними договориться.
Но настал день, когда всё переменилось. Точнее, это произошло в ночь с одиннадцатого на двенадцатое июня. К этому времени истекли даже и не две недели бездействия, о которых князь условился с тысяцкими, а три. Всю ночь на десятое опять шёл военный совет. Настася категорически отказалась на нём присутствовать, заявив о своём плохом самочувствии. Но, войдя утром в комнату, где они с ней жили, Рагдай увидел её при свете зари здоровой и радостной, да ещё и громко поющей. Конечно, голос своей возлюбленной он услышал ещё далеко за дверью. Настася пела, стоя в одной рубашке и обратив сияющее лицо к рассвету, который вставал за окнами. Для неё играли два молодых гусляра, Иванко и Василько. При виде Рагдая оба они прервали свою игру и поднялись с лавки, чтобы ему поклониться.
— Милый Рагдай! — вскрикнула Настася, бросившись обнимать дружинника, — ты вернулся? Какое счастье! И ты не слишком-то пьян! Это весьма странно. Чем же вы занимались там, на совете?
— Мы там обсуждали важное дело, — сказал Рагдай и красноречиво взглянул на двух музыкантов. Они поспешили выйти и хорошенько прикрыли за собой дверь. Ответив на поцелуй Настаси, Рагдай стянул сапоги и устало лёг на кровать. Настася легла с ним рядом и нежно к нему прижалась. Но у него слипались глаза.
— Мне очень хотелось сегодня петь, поэтому я не пошла на этот совет, — призналась Настася, развязывая на нём поясок, — если бы я знала, что вы не станете напиваться, то согласилась бы петь для вас. Да, да, обязательно согласилась бы, потому что девочки уже обижаются на меня.
— Девочки? Какие? Агния, Эльхинора и вся их шайка?
— Конечно! Кстати, они там были?
— Да, были. Но очень быстро ушли.
— И даже не заглянули ко мне! Понятное дело, они обижены. Я уже много дней не пела для них. Но мне почему-то кажется, что и без меня, под любую музыку, у них всё выходит ничуть не хуже. А ты как думаешь?
— Я не знаю, — зевая, проговорил Рагдай, — но ты бы сегодня петь не смогла. Им не на что обижаться.
— Да, ты уже сказал, что вы обсуждали важное дело! И это длилось всю ночь?
— До самой зари.
— И что же это за дело такое важное вы решили вдруг обсудить?
— Юхронь.
Настася приподнялась на локте и посмотрела в глаза Рагдаю. Он их закрыл. Ему не понравился её взгляд.
— Юхронь? — спросила она, — так вы всё-таки решили напасть на эту деревню?
— Конечно, уже давно. И ты это знаешь. Нам нужен провиант.
— Я это заметила ещё месяц назад! Ладно, вы добудете провиант. А что будет дальше?
— Не знаю, спроси у князя. Я не в таком положении, чтобы с ним дружески беседовать.
Долго длилось молчание. И Рагдай уже погружался в сонное царство, когда Настася растормошила его. Он открыл глаза.
— Что тебе?
— Я надеюсь, вы дурака не будете с собой брать? — спросила она.
— Дурака? Какого? Их у нас много.
— Рыжего!
— А, Талута? Да, он отправится вместе с нами. Ведь он теперь у Филиппа в тысяче, как и я.
— И дело это опасное?
— Как сказать? Опаснее не бывает.
— Вы просто сошли с ума! — вскричала Настася. Вдруг соскочив с кровати, она прижала ладонь ко лбу и начала бегать из угла в угол, взволнованно запрокинув голову. Её пятки топали очень громко. В комнате делалось всё светлее, всё жарче.
— Ну что ты мечешься? — раздражённо спросил Рагдай, глядя на подругу, — чем ты опять недовольна?
— Я повторяю, вы просто сошли с ума! Брать этого дурака! Да ведь он же проклят! Он вам всё сразу испортит! Он вас погубит! Ты что, не знаешь его?
— Я знаю его получше, чем ты! Ляг и успокойся.
— Нет, мой дружочек! Об этом даже и не мечтай. Я сейчас иду к Святославу. Я не могу допустить, чтоб вам всем пришла погибель! Я прямо ему скажу, что вы обезумели!
И она босая выбежала из комнаты. Святослав ещё не ложился. И даже не раздевался. Он сидел в кресле и размышлял, сцепив пальцы рук на колене правой ноги, закинутой на другую ногу. Золотокудрая Эльхинора сладко спала на очень большой кровати, свернувшись под одеялом. Кристина тихо молилась, встав на колени перед оконцем и сняв с груди образочек. На ней была длинная ночная рубашка.
— Великий князь! — крикнула Настася, в точно такой же рубашке решительно присоединившись к этой компании, причём дверь открыла она без стука, — великий князь! Я слышала, ты берёшь с собой на Юхронь рыжего урода, Талута! Но этого нельзя делать! Нельзя, нельзя! Я видела дурной сон!
— Боже милосердный, вторая … уже здесь, — вздохнула Кристина, только на один миг оторвавшись от своего занятия. Золотоволосая Эльхинора от своего занятия, то есть сна, не оторвалась даже и на миг. На её прекрасном бледном лице с блаженной улыбкой не дрогнул ни один мускул. Спала она на боку, мило подложив ладони под щёчку.
— Ты видела дурной сон? — переспросил князь, подняв на Настасю задумчивые глаза, — так это неудивительно, потому что ты никогда не опохмеляешься! Твой Рагдай так и не приучил тебя это делать. Но я с ним поговорю. Это непорядок, Настасенька, непорядок!
— Я видела во сне дьявола с рыжими волосами! — не отставала Настася, молитвенно сложив руки, — ты меня слышишь? Ко мне являлся довольно красивый дьявол с рыжими волосами!
— А, понимаю! Это была дьяволица. Зеленоглазая Феофано. Стало быть, Иоанн и Рашнар добились успеха! Царица скоро напомнит всем о себе, и наш друг Цимисхий полетит с трона. Ох, милая Настася! Ты видела изумительный, замечательный сон. Он нам предвещает удачу. Иди и продолжай спать. Может быть, ещё что-нибудь увидишь. Потом придёшь и расскажешь.
— Нет, нет! Это был Талут! — стала ещё громче визжать Настася, начав подпрыгивать, будто пол сделался горячим, — я не могла не узнать его глупые глаза! Пожалуйста, Святослав! Не бери Талута на этот ужасный бой! Этот недоумок наверняка сделает что-нибудь не так, и вы все погибнете!
— Ступай прочь, — поморщился Святослав, который не выносил слишком громких криков, — и впредь никогда не суйся в дела дружины!
Уже не помня себя, Настася перед ним бросилась на колени и стала плакать, закрыв руками лицо. Кристина, наоборот, вскочила и повернулась. Её полубессознательные глаза полыхнули гневом.
— Настася, тебе велели убраться отсюда вон! Почему ты медлишь?
— Я больше не буду петь, — чуть слышно произнесла Настася, опустив голову, — слышишь, князь? Никогда не буду! Мой голос навеки умер.
— Не надо здесь никому угрожать, развратная негодяйка! — топнула пяткой Кристина. Настася встала с колен и молча ушла. Агния и Софья случайно встретились с нею во время её пути к другому крылу дворца. Они попытались что-то узнать у неё, но были проигнорированы. А может быть, даже и не замечены, потому что Настася шла с горестно опущенной головой. Она проспала весь день, а вечером не дала Рагдаю к ней прикоснуться. Ещё более жестоко с Рагдаем поступил князь, который разгневался не на шутку. Он отстранил его от участия в ночном деле, велев ему вместо этого хорошенько дать по башке Настасе, чтоб та не бегала впредь к нему, к Святославу, с глупыми разговорами по утрам. Это было сказано перед всей дружиной. Рагдай признал справедливость княжеского решения, но не стал его исполнять с образцовой точностью. Получила Настася не по башке.
А на другой день Лидул для себя решил, что боги погоды всё-таки есть. На небе с утра скапливались тучи. Когда стемнело, ветер задул порывами. Хлынул дождь. О большем нельзя было и мечтать. Святослав решил, что раз уж такое дело, две тысячи человек во главе с Филиппом, Лидулом и им самим отправятся на грабёж не пешком, а на лошадях. Этой группе воинов предстояло покинуть город Западными воротами и, воспользовавшись грозой, тихонько проехать мимо береговых позиций ромеев. Третья тысяча воинов, возглавляемая Стемидом, должна была сесть на лодки и осторожно проплыть между кораблями, чтоб встретиться с первой группой перед Юхронью. Таков был план.
Все, кроме Рагдая, приняли этот план с восторгом. Рагдай же ушёл к себе и лёг спать. Виновницы его горя в комнате не было. Окажись она под рукой, пришлось бы и ей хлебнуть много горя уже вторично. Даже сквозь шум грозы Рагдай слышал, что во дворце и возле конюшен идёт подготовка к опасной ночной работе. Дружинники проверяли своё оружие, надевали доспехи, тщательно взнуздывали коней. Кони были рады. Им, как и всадникам, не терпелось заняться делом. А у Рагдая дело было одно — пытаться уснуть. К нему забежал проститься Талут. Так, на всякий случай. При вспышке молнии заблестел сарацинский шлем с полумаской. Рагдай решил не вставать.
— Уже выезжаете? — спросил он, сделав вид, что Талут его разбудил.
— Угу, — сказал тот, — мой конь уже под седлом. Ну что, ты пожмёшь мне руку?
— Только за то, что ты отвязался от бедной Агнии, — улыбнулся Рагдай и встал. Они крепко обнялись, и Талут ушёл, звеня шпорами. Не успела кровать снова заскрипеть под Рагдаем, как со двора начал доноситься чмокающий топот копыт. Три тысячи самых опытных и спокойных дружинников вместе с князем двинулись на Юхронь.
Рагдай до полуночи слушал звонкую барабанную дробь дождя. Он хотел уснуть. Но не тут-то было! К нему неожиданно заявились пьяные Эльхинора, Настася, Агния, Софья и Епифания. Девушки принесли горящие свечи и три довольно больших кувшина с вином.
— Рагдай, не вставай, лежи! — крикнула прекрасная Эльхинора, располагаясь вместе с вином на лавке, в то время как остальные девушки расставляли свечи по всем углам, — нам надо с тобою кое о чём посоветоваться.
— О чём же? — зевая, пробормотал Рагдай и всё-таки сел, а иначе как бы он пил вино? Золотоволосая Эльхинора сказала, что всё ему сейчас будет разъяснено. Четыре свечные девушки вскоре к ней присоединились. Рагдаю дали кувшин, и он из него отпил. Танцовщицы и Настася с горькими вздохами приложились к другим кувшинам. Потом они засмеялись, разглядывая Рагдая.
— Что вам смешно? — спросил он.
— Уж очень несчастный у тебя вид, — сказала Настася, — просто бедняга!
— А кто в этом виноват? — набросилась на неё с пылким прямодушием Епифания, — ты же, дура, и виновата!
— Просто овца, — поддакнула Софья, а Эльхинора и Агния лишь кивнули, придав своим наглым рожам глубокомысленную суровость.
— Переходите к делу, — поторопил Рагдай. Но дела у них, как ему уже начало казаться, вовсе и не было. Да, судя по всему, им было охота лишь подурачиться, покривляться, позадавать глупые вопросы. К примеру, они поинтересовались, что с ними будет, ежели Святослав, Филипп и все их попутчики не вернутся.
— Они вернутся, — сказал Рагдай, — что ещё от меня хотите?
— Хотим кое-что узнать, — сделала задумчивый жест Настася, — скажи, мой милый Рагдай, ты ведь нас не дашь в обиду Кристине, случись вдруг что?
Рагдай очень удивился. Но он не успел ни о чём спросить, поскольку ему хором объяснили суть дела — мол, ходят слухи, что если произойдёт какое-нибудь несчастье, воины могут признать Кристину наследницей Святослава, хотя она — христианка.
— Вот это глупость так глупость, — вздохнул Рагдай, — наследника Святослава звать Ярополк, и он сидит в Киеве!
— Так и есть, — кивнула Настася, — это ты очень верно заметил, что Ярополк в Киеве сидит. А здесь — Доростол! Скажи мне, ты помнишь мать Святослава, княгиню Ольгу? Она после смерти своего мужа, Игоря, взяла власть. Потом стала христианкой! Но почему-то дружина не взбунтовалась против неё.
— Как раз потому, что она была матерью сына Игоря, Святослава! А у Кристины от князя ребёнка нет. Наследником Святослава здесь станет только Цимисхий.
Девушки успокоились и продолжили пить вино. Через полчаса оно их разгорячило. Им стало жарко. Они полуобнажились. Но им от этого стало холодно, и они начали плясать, чтобы хоть немножко согреться. И вдруг одна из них — хорошо, что это была Настася, а не какая-нибудь другая, кинулась на Рагдая и стала его трясти, жалобно прося её защитить. Пришли гусляры. Заметив, что танец выходит не очень слаженный, они выпили по глоточку вина и сели играть. Но танец от этого изменился мало. Потом явилась Кристина. Также сделав глоток, она начала читать какую-то проповедь. Вслед за нею вошло несколько дружинников. Среди них был стрелок Малёк. Полуобнажённая Софья бросилась на него, утверждая, что он пронзил её сердце. А дождь всё лил. Наступал рассвет двенадцатого июня.
Когда восток заалел, в Доростол вернулись князь Святослав, трое его тысяцких и их спутники. Почти все. Каким же был результат их ночной прогулки? Ошеломляющим. Под покровом ночи, в шуме грозы окружив большое село Юхронь, они предложили жителям вынуть из закромов съестные припасы — зерно, муку и готовый хлеб. Все эти продукты были рассованы по мешкам. Мешков набралось без малого девятьсот. Погрузив их в лодки, бойцы Стемида двинулись к Доростолу, а всадники осторожно погнали в город коров, овец и свиней. Как раз из-за поведения этих самых свиней, которые хрюкали и визжали, грабители не смогли по-тихому миновать ромейский военный лагерь возле реки. Весь гарнизон лагеря, поднятый по тревоге, вышел на битву и потерпел поражение. Опасаясь, что подоспеют другие части вражеской армии, победители со своей добычей спешно вернулись в город. Этот успех чрезвычайно обрадовал осаждённых. Ещё бы — ведь Доростол получал запас отличной провизии дней на десять! А вот вина оказалось в Юхрони мало. Можно сказать, что даже и вовсе не оказалось. И это была беда.
Глава тринадцатая
После нападения на Юхронь Цимисхий решил ускорить события. Он не мог позволить себе стоять на Дунае ещё два месяца, потому что Гонцы почти каждый день доставляли очень тревожные вести со всех окраин империи и не только. Игнатий Нарфик докладывал из Константинополя о попытке переворота, организованной консулами. Опять бурлила и Сирия. Царь спросил у военачальников, стоит ли, на их взгляд, предпринять немедленный штурм Доростола. Доместики и стратиги сошлись на том, что штурм обойдётся дорого. Если уж василевс, хвала Господу, осознал, что нечего церемониться с варварами, то будет гораздо лучше заставить их выйти в поле или подохнуть голодной смертью. Цимисхий счёл этот совет правильным. Через день один из доместиков, Марк Вилавий, отбыл с четырёхтысячной схолой в Константинополь, чтобы затем направиться в Сирию и усилить боеспособность тамошних гарнизонов, в особенности антиохийского. Остальные военачальники во главе с Вардой Склиром и Николаем Хилоном сразу же занялись перегруппировкой войск вокруг Доростола.
А во дворце после экспедиции вновь прошёл военный совет. Ещё бы — победа! На этот раз рядом с князем было столько дружинников, сколько мог вместить весь дворец. Около трёх тысяч. Все остальные праздновали успех в городских тавернах, но с той же пышностью, при таком же обилии красоты в виде амазонок, гетер и даже богинь. Лепёшек и мяса на всех столах, как и в прошлом месяце, было вдоволь. А вот вино уже берегли. Несмотря на это, Талут, которого допустили в большую залу дворца, опять был на высоте. Более того — им владело какое-то беспримерное, оглушительное, надзвёздное вдохновение. Так, к примеру, он заявил, что после побоища близ Юхрони погнался за тремя свиньями, да увлёкся и сгоряча не заметил, как въехал в ставку Цимисхия, где был сразу же окружён, однако ему удалось сойти за гонца из Сирии и наврать царю про всякие-разные мятежи, что и послужило причиной отсылки Марка Вилавия с большим конным подразделением. Слушая этот вздор, приправленный руганью, никто даже не мог понять, что в нём интересного. Но при этом все хохотали. Кроме Настаси.
— Скажи, Талут, а с его любовницей ты развлечься там не успел? — спросила золотокудрая Эльхинора, первой проржавшись и проикавшись.
— Нет, — признался Талут, — какая уж там любовница! Да, конечно, в переполохе все двадцать пять царских баб спрыгнули с кроватей, чтоб на меня поглядеть из своих шатров, но мне было не до них. Пока я ловил этих трёх свиней около палатки Цимисхия, подоспели к нему гонцы с докладом о том, что произошло у Юхрони, и мне пришлось ускакать, схватив лишь одну свинью.
— Во дела! — хихикнула Епифания, — поглядите, какой дурак! Целых двух свиней упустил и двадцать пять девок! Спрятался бы под юбку одной из них, а чуть погодя она потихоньку открыла бы для тебя задние ворота…
— Ай, Епифания! Тьфу на них, на её ворота! Твои, я слыхал, просторнее. Или Агния с Софьей врут?
Агния и Софья начали возмущаться, несчастная Епифания — притворяться, что умерла, а все остальные — критиковать трёх свиней. Наверное, тех, которые убежали в ромейский лагерь. Настася, сидя рядом с Рагдаем и чуть склонив набок голову, молча, злобно, брезгливо разглядывала Талута. А тот стоял с сияющими глазами перед столом, держа в руке кубок, и сам смеялся над своей дуростью, и по-детски глядел в глаза друзьям и подругам, которые хохотали. Сам Куденей назвал его дураком, а Лидул — вруном, и это ему ужасно польстило. Но пир не мог длиться долго. Вино! Оно, чёрт возьми, кончалось.
С двадцать второго числа начался последний месяц осады. Всё это были дни частых ночных стычек, особенно за столом без кубков, и напряжённой работы лучников, потому что Цимисхий взялся за дело круто. Его войска приблизились к Доростолу, сомкнувшись более плотно. Сквозь них уже невозможно было протиснуться, чтобы вновь ограбить какую-нибудь деревню. Только лишь ставка царя осталась на прежнем месте. Были подведены ближе к Доростолу и корабли. Лошадям пастись уже было негде. Для них сорвали все листья со всех городских деревьев, но это лишь на два дня отсрочило перелом в противостоянии. Для спасения лошадей нужно было браться за сабли. Начались вылазки. Святослав и его дружинники почти каждую ночь рисковали жизнью, чтобы отбить у врагов фураж. Порой это удавалось, и пару-тройку телег, десяток-другой мешков с ячменём втаскивали в город. Но как-то раз весь отряд, который возглавлял князь, угодил в засаду. Это произошло около восточных постов, прямо за которыми находилась ставка царя. В страшной предрассветной рубке возле реки был убит Сфенкал, лучший полководец дружины. Ему пришлось иметь дело с целым десятком гвардейских кавалеристов. Он был отличным наездником и на сильном коне сумел бы отбиться да ускакать, но его гнедой очень ослабел от скудной кормёжки. А взять Сфенкала живым было невозможно. И он погиб прямо на глазах Ратмира, Лидула и Святослава. Они ничем не могли помочь ему, потому что сами были окружены отрядом гвардейской конницы. Но у них получилось пробиться к городу. С ними вместе спаслись Рагдай и Талут. Полегло же в схватке почти полсотни дружинников.
Прибежав к Настасе, которая не спала всю ночь и просто лежала с отсветами зари в печальных глазах, Рагдай ей сказал:
— Убили Сфенкала! Теперь уж точно всё кончено.
— Да, наверное, — согласилась Настася. И ещё ярче блеснуло в её глазах это злое утро. Плакала не она одна. Рыдали все женщины во дворце, и воины не могли найти себе утешения. Им казалось неправильным и нечестным то, что Сфенкал, которому воздала почёт ромейская гвардия во главе с самим императором, сложил голову в ночной вылазке, добывая корм для коней. Поминки были устроены без вина. Оно ещё оставалось, но Святослав решил его приберечь для другого дела. И это дело было не за горами.
К десятым числам июля перед людьми в осаждённой крепости ощутимо встала угроза голода. Святослав, конечно, тут же нашёл превосходный выход из положения. Он назначил всех своих амазонок — бывших гетер, Деметрами, то есть греческими богинями плодородия, и снабдил их шёлковыми туниками. В этих самых туниках с серебряными застёжками на плече Деметры мгновенно вызвали зависть танцовщиц и музыкантш. Но бедные девушки, несмотря на свою божественность, подтверждённую столь блистательным одеянием, выдавали каждому обитателю Доростола только по нескольку ложек каши два раза в день, и сами съедали ничуть не больше. Расставлять сети в заливе Талут уже не имел возможности — три ромейских дромона теперь стояли прямо напротив города. На их палубах неусыпно дежурили лучники и метатели греческого огня. Но уничтожать ладьи руссов Цимисхий не разрешал. Он ещё надеялся, что его враги согласятся уплыть на Русь, поддавшись мольбам взбалмошных красавиц. Как велико было бы его разочарование, если бы он узнал, что греческие танцовщицы и Настася стали отказываться от скудных своих пайков в пользу воинов, чтоб у тех оставались силы! Увещеваниям и угрозам насильственного кормления эти стервы не поддавались. Они были восхитительны.
Поздней ночью с девятнадцатого на двадцатое Святослав, Лидул, Ратмир и Филипп с тысячей бойцов напали на южный военный лагерь ромеев. Они решили любой ценой добыть продовольствие. Эта цель достигнута не была. Зато удалось расквитаться за смерть Сфенкала, лишив вражескую армию одного из военачальников. Свойственник императора Иоанн Куркуас, встретивший врагов со своим полком, был сражён Лидулом. Но этот большой успех обошёлся дорого. Не вернулась четверть отряда.
На другой день Святослав, ощупав костлявые бока Ветра, собрал на площади у дворца всю свою дружину и обратился к ней с такой речью:
— Друзья мои дорогие! Провизии больше нет, и взять её негде. Корма для лошадей больше нет, и взять его негде. Надежды на Калокира, Рагнара и Букефала тоже, кажется, нет. А самое главное — нет вина. У нас три дороги: либо заключить мир и вернуться в Киев, либо умереть с голоду, либо выйти сражаться. Какая из трёх дорог милее вашему сердцу?
Все сорок тысяч дружинников призадумались. Многие были с девушками, которые отказались покинуть город три месяца назад и не пожалели об этом, хоть им теперь приходилось туго. Рагдай держал за руку Настасю. Её от ветра шатало. Агния, Епифания, Эльхинора и их напарницы опирались на руки других воинов. Рядом с Ирмой стоял Филипп. Они уже много дней были неразлучны. Над городом очень ярко светило солнце.
— Да это простой вопрос, — подал звонкий голос Ратмир, — в Киев возвращаться нельзя — вернёмся мы без победы! Стало быть, остаётся либо голодная смерть, либо смерть в сражении. Неужели выберем первую?
— Никогда! — крикнули дружинники. И не только они. Этот непреклонный ответ запальчиво дали все, кто стоял на площади. И, конечно, долго потом шумели. И это было неудивительно, потому что лучше Ратмира и Святослава умел воодушевить всех только один человек — белокурый франк, которого звали Гийом. О, если бы он был здесь! Он смог бы развеселить и самоотверженных горожанок, и мерзопакостных музыкантш, и обеспокоенную Кристину, и опечаленную Настасю, и погрустневших танцовщиц, и приунывших Деметр — богинь плодородия. Он для каждой нашёл бы слово. Не смог бы он подбодрить одну только Агнию, потому что ей пришлось тяжелее всех. Эта замечательная худенькая танцовщица начинала думать об ужине через две минуты после обеда. И эта самая Агния трое суток отказывалась от пищи и не брала в рот ни крошки, чтобы полегче было другим! А, впрочем, кто знает, что ей сказал бы сейчас Гийом? Ведь Гийома не было. И поэтому слово взял его друг Лидул.
— Да мы не на смерть идём, а на битву! — прокричал он, взбежав на ступеньки и подняв руку, дабы восстановить тишину, — зачем хоронить себя раньше времени? Надо верить в удачу! Разве не так? Скажи, Святослав!
— Не знаю, — честно признался князь на всю площадь, — да и какая разница? Ведь живыми им нас не взять, а мёртвые сраму не имут! Если мы жили весело, почему не должны умереть красиво? Ради чего отступим сейчас перед славной смертью? Только ради того, чтобы через пять, десять или пятьдесят лет принять смерть бесславную?
— Это верно! — провозгласила дружина, — идём на бой, Святослав! Где падёт твоя голова под вражескими ударами, там и мы свои сложим!
И не нашлось того, кто не подхватил этот крик. Все пришли в восторг, потому что великий князь сказал дело. Да как сказал! Самый старший воин, Свенельд, а вслед за ним тысяцкие и все остальные дружинники вытащили из ножен мечи, чтобы утвердить своё обещание самой древней воинской клятвой — на обнажённом оружии. И они её принесли под трепетное затишье своих любовниц. А после этого из дворца выкатили последние десять бочек с вином и вынесли чаши. Начался пир. Да, всё-таки пир, хоть все смогли выпить лишь по одному разу. Вина было слишком мало. Ещё сильнее взвинтить всеобщее ликование можно было только одним путём — попросив Настасю исполнить несколько песен. Настася с радостью согласилась. Но ей было тяжело стоять на ногах. Её усадили на опустевшую бочку, поставив эту посудину кверху дном. Рядом с этой бочкой устало легли на травку греческие танцовщицы. Они очень любили подставлять солнышку свои стройные спины, даже когда нельзя было снять одежду. У них уже не осталось сил, чтобы танцевать. Они собирались на этот раз только слушать. Пока оба гусляра, Иванко и Василько, что-то обсуждали с Настасей, подкручивая на гуслях струнные колышки, князь негромко велел Ратмиру послать во вражеский стан гонца.
— Из каких ворот мы завтра выходим? — спросил Ратмир.
— Из восточных. Нам нужно будет поить в Дунае коней. Они очень ослабели.
К Цимисхию поскакал не простой гонец, а Мстислав. Его белому коню отдали последнюю горсть зерна. Тем временем, гусляры сделали вступление, и Настася с необычайной силой запела медленную, надрывную песню о вещих птицах — Сирине, Гамаюне и Алконосте. Все её слушали неподвижно. Вдруг Куденей расплакался и поднял глаза к небесам. Ратмир и Филипп, сдерживая слёзы, последовали его примеру, и тысячи их товарищей с тем же чувством сделали то же самое. Почему-то им всем почудилось, что она — та самая, о которой никто не мог вспоминать со спокойным сердцем, глядит на них с высоты и слушает вместе с ними свою любимую песню. Кристина и музыкантши не понимали, что происходит. Греческие танцовщицы от восторга качали стройными ножками, согнутыми в коленях.
Закончив песню о птицах, Настася начала петь другие, повеселее. Под её голос, который слился со звоном струн, как солнечный свет с Дунаем, парни и девушки так смотрели в глаза друг другу, что у неё откуда-то брались силы радовать и печалить всех ещё очень долго. Солнышко опускалось к западной линии горизонта, откуда текла река. Когда догорел закат и серой голубоглазой кошкой подкрались сумерки, прискакал обратно Мстислав. Вместе с ним к князю подошли все другие тысяцкие. У них началось какое-то совещание. Видя это, Настася смолкла. Ей дали попить водички, и после этого целый час она со слезами слушала всех друзей своих и подруг. Они говорили ей, что теперь не страшна им смерть, ибо ничего более прекрасного у них в жизни точно не будет. Эти слова слишком волновали её, и она глядела жалобно на Рагдая. Видя, что с ней творится, он молча взял её на руки и понёс во дворец.
Там не было ни души. От шагов Рагдая по коридорам катилось гулкое эхо.
— Уж не намерен ли ты, мой милый Рагдай, меня сбросить с башни за то, что я плохо пела сегодня? — осведомилась Настася, когда он кинулся с нею вверх по крутым ступенькам винтовой лестницы, — погоди, вот завтра поем и спою получше!
Рагдай ответил, что у него другой замысел. Это вовсе Настасю не успокоило, и пришлось давать объяснение. Говорил Рагдай очень тихо да задыхался ещё, и она с трудом могла разобрать, что он собирается воплотить свой замысел под луной и звёздами, дабы те всю вечность напоминали ему о самых счастливых мгновениях его жизни. Такому вот красноречию обучил своего дружка Иоанн-патрикий.
На верхней площадке башни, где гулял ветер, Рагдай поставил Настасю на ноги. Он спешил. Она отстранила его.
— Нет-нет, погоди! Дай мне поглядеть на луну и звёзды.
Ночь была светлая. Широко, волшебно мерцал далеко внизу огромный Дунай. Туман над его долинами не успел ещё лечь плотной пеленой. Можно было видеть перемещение всех ромейских частей на площади в полусотню квадратных миль — от огней Юхрони на западе до знамён ставки императора на востоке, от берегов Дуная на севере до далёких холмов на юге. Блистая шлемами и доспехами, тысячи и десятки тысяч схолариев, экскувиторов, катафрактов, стрелков пешком и на лошадях густыми рядами двигались к царской ставке, чтобы построиться перед ней в боевой порядок. С дромонов, стоявших между Юхронью и Доростолом, отчётливо доносился звон якорных цепей. Эти корабли должны были также устремиться к месту грядущей битвы. Сто пятьдесят других кораблей уже были там.
— Что-то очень рано Цимисхий начал готовиться к этой битве, — проговорила Настася, пристально глядя в глаза Рагдаю, — ведь даже полночь не минула!
— Нет, он всё правильно делает, — возразил Рагдай, — июльская ночь ещё коротка, армия — огромная. Она будет строиться до утра.
Настася всё продолжала смотреть на него в упор. Когда он к ней потянулся, она внезапно сделала шаг назад и тихо сказала:
— Прости, мой милый Рагдай! Эту ночь я должна провести со своим любимым. Ты должен меня понять. Вдруг это последняя его ночь?
Он даже не удивился этим словам. Он давно их ждал, хотя и не признавался в этом своему разуму. Но его удивило то, каким ледяным и твёрдым сделался её голос. Он резал сердце, как нож. Конечно же, это не был голос Настаси. Это был голос какой-то неумолимой и мрачной Вечности, совершенно чуждой ему, Рагдаю. Где ты, Настася? И где твой голос? Всё же надеясь его услышать, он очень тихо спросил:
— Ты любишь другого? Кто он?
— Пожалуйста, догадайся сам!
Она уже торопилась, глядя куда-то в сторону. Ему не пришлось особенно долго думать.
— Талут?
— Конечно! Я каждый день просила тебя защитить меня от него! Просила и умоляла! Плакала и рыдала! А ты меня защитил? Ты даже не попытался! Ведь он — твой друг! Он твой лучший друг!
— Он мой лучший друг, — эхом отозвался Рагдай. Она убежала. Настало двадцать второе июля 971 года — день памяти святого преподобного Феодора Стратилата.
Перед зарёй армия Восточной Римской империи была выстроена лицом к Доростолу. К ней присоединились команды всех трёхсот кораблей, говоря иначе — пятнадцать тысяч морской пехоты, которую возглавлял Алексей Диоген, друнгарий. Общая протяжённость строя ромейской армии составляла больше четырёх миль. В центре находились: весь Легион Бессмертных, тридцать пять тысяч гоплитов с длинными копьями под командованием столоначальника Петра, морская пехота с друнгарием Алексеем и восемь кавалерийских схол патрикия Николая, который также имел в своём подчинении эскадроны Романа Малфона. А на флангах была тяжёлая конница. Правый фланг возглавляли патрикий Михаил Тирс и стратиг Георгий Эларх, левый — Варда Склир и его кузен, Константин-патрикий. Когда забрезжил рассвет, Иоанн Цимисхий выехал из своей опустевшей ставки на вороном испанском коне и, сверкая латами, обратился к армии с речью. Она была зажигательна. Через полчаса ворота Доростола открылись, и в поле вышла княжеская дружина.
Глава четырнадцатая
Последнюю битву под Доростолом многие византийские историки называют самой кошмарной из всех, о которых им доводилось слышать. Они и киевский летописец Нестор приводят разную численность войск, участвовавших в сражении, но в оценке его итогов практически не расходятся. Нестор пишет, что Иоанн Цимисхий вывел в поле сто тысяч ратников, а великий князь Святослав — всего десять тысяч, и к вечеру одолел Святослав, побежали греки! Это, конечно, сказка. Не могло быть такого соотношения сил, не было разгрома ромеев — ведь уступил Болгарию не Цимисхий, а Святослав. Прямой очевидец этих событий Лев Диакон утверждает, что у Цимисхия было около восьмидесяти тысяч, а у Святослава — около сорока тысяч воинов. Сведения Льва Диакона больше похожи на правду, хотя он наверняка преуменьшил численность войск Цимисхия. Но и он признаёт, что к вечеру император дал приказ отступать, ужаснувшись своим огромным потерям, и что спасла Цимисхия от разгрома только пыльная буря, ударившая в лицо князю Святославу и его воинам. Любопытно происхождение этой бури. Тот же Лев Диакон и Скилица пишут, что перед её началом некая женщина с белыми волосами молилась в Константинополе так: «Отче Феодоре! Любимый мой Иоанн — в смертельной опасности! Сделай так, чтобы он не погиб!»
Является это правдой или красивым вымыслом, сказать трудно. Но несомненно то, что буря была и из-за неё отступил уже Святослав. По этой причине сражение завершилось вничью, что полностью подтверждается всеми хрониками и пунктами мирного договора, подписанного ромейским царём и киевским князем. А то, что некоторые ромеи и сам Иоанн Цимисхий якобы видели в туче пыли и блеске молнии самого святого угодника Феодора, да на крылатом коне, да ещё разившего руссов не то огненным мечом, не то золотым копьём — вот это уже, конечно, игра фантазии.
Сражение началось с лобового удара русской дружины прямо по центру ромейских войск, потому что там находился сам василевс со знамёнами и гвардейским конным полком. Дружина была выстроена клином. На острие были Святослав, Лидул и Икмор с пятнадцатью тысячами, на правом фланге — Ратмир и Мстислав, а на левом фланге — Стемид, Куденей и Филипп. Каждый из них вёл по пять тысяч всадников. Клин вонзился очень удачно. Конница Николая Хилона была расколота и отброшена в один миг. Морская пехота дрогнула, потому что Икмор встретился с друнгарием Алексеем, который одной рукой мог задушить тигра. Только Икмор об этом не знал, поэтому он со спокойной совестью и без трепета разрубил Алексея надвое. Впечатлённые этим зрелищем, начали отступать и гоплиты. Но весь Легион Бессмертных и вся тяжёлая конница устояли под первым натиском русских войск. Более того — Варда Склир и Михаил Тирс смогли нанести хорошие фланговые удары, остановившие ломовую атаку руссов. Цимисхий, лично участвовавший в сражении, рвался встретиться с самим князем, который бился в первых рядах. Полк телохранителей, возглавляемый Анемасом, будто бы невзначай, но целенаправленно, неуклонно препятствовал василевсу в его затее. А между тем, Цимисхий был вполне прав — он хорошо видел, что происходит. Ромейских военачальников поразило то, что у Святослава не было на сей раз никакой стратегии. Или, если угодно, его стратегия заключалась в том, чтобы уничтожить как можно больше врагов. Святослав рассчитывал в этой битве не на победу, а на красивую смерть. Подобной стратегии вся махина ромейской армии, раскинувшейся двумя огромными крыльями, выдержать не смогла. К полудню она сложилась, перемешалась и стала пятиться, оставляя на поле боя катастрофическое число убитых и раненых. Это было не бегство, но беспорядочное, повальное отступление.
Завершить разгром Святослав не мог — голодные кони нуждались в отдыхе. Было жарко. Сойдя с коней, дружинники разнуздали их, подвели к Дунаю и напоили. Сами напившись, они взглянули на Доростол. На городских стенах стояли девушки, наблюдавшие за сражением. Это были греческие танцовщицы, замечательные богини Деметры и юные горожанки, влюблённые в русских воинов. Очень ярко блестели на солнышке золотые волосы Эльхиноры, выше всех прочих чернела пышными волосами гордая голова Епифании. Девушки посылали своим друзьям воздушные поцелуи, что-то с восторгом кричали им. Но дружинники не могли отвечать ни словом, ни жестом. Слишком уж были они измучены. Многие, отпустив лошадей пастись, легли на траву, чтобы отдышаться. Рагдай прилёг у самой воды. К нему подошёл Талут. Свой шлем с полумаской он пока снял, сбросил и перчатки, которые изодрали его худые, белые руки. Глаза у него поблёкли, а в лице не было ни кровинки. Ко лбу прилипла медного цвета чёлка. Да, зря всё-таки его все дразнили рыжим.
— Рагдай, — проговорил он, устало моргая, — мне очень нужно тебе кое-что сказать!
— Отстань от меня, Талут! Сейчас не могу.
Талут молча отвернулся и поглядел на коней, которые дорвались до свежей, густой травы. Ему стало за них радостно, и он будто бы позабыл о своём дружке. Воины Восточной Римской империи, между тем, опять смыкали ряды, надевая шлемы и разворачивая знамёна подразделений. Цимисхий, который сменил коня, что-то говорил доместикам, раздражённо указывая рукой на береговые холмы. Едва он закончил, от его свиты сразу же отделились несколько всадников. Это были столоначальник Пётр, Михаил Тирс, Георгий Эларх и сам Варда Склир. Четыре военачальника очень чёткой парадной рысью погнали своих коней прямо через поле, заваленное телами, к расположению русских войск. Георгий Эларх размахивал белой тряпкой.
— Парламентёры, — сказал Ратмир Святославу, который прямо из рук кормил Ветра сочной береговой травой, — должно быть, Цимисхий опять придумал какие-нибудь условия мира!
— Послушаем, — безразлично ответил князь. Наклонившись, он в очередной раз вырвал из земли целый сноп травы и дал его Ветру. Тот с удовольствием захрустел всей этой вкуснятиной. Подошли все тысяцкие и сотники. Они тоже заметили скачущих через поле парламентёров.
Осадив коней в десяти шагах от русского князя, ромейские полководцы спешились, сделали ещё несколько шагов вперёд, чинно поклонились и вытянулись в струну.
— Великий архонт! — заговорил Пётр, неплохо владевший языком руссов, — благочестивый наш царь имеет к тебе одно предложение.
— Говори, — сказал Святослав, даже не взглянув на посольство. Он продолжал кормить Ветра. Белый арабский скакун кивал с благодарностью головой, бил в землю копытом правой ноги и храпел, жадно уплетая ромашки, мяту и клевер. Столоначальник продолжил:
— Благочестивый наш государь велел передать тебе следующие слова: «Пресветлый, высокородный архонт! Битва затянулась. Погибло столько людей, что больно смотреть. И погибнет больше. Зачем нам лить столько крови? Решим наш спор поединком: я, Иоанн Цимисхий, против тебя, Святослава! Выбор оружия — за тобою. Кто победит, тот будет владеть Дунаем».
— Я не согласен, — тут же сказал Святослав по-гречески. Тысяцкие и сотники посмотрели на него дико. Ромейские полководцы переглянулись. Растерянность на их лицах стала заметна даже коню. Он перестал есть.
— Великий архонт, — проговорил Пётр, — ты, может быть, объяснишь, почему отказываешься? Иначе ведь пойдёт слух, что ты просто испугался!
— Да, я боюсь, — признал Святослав, — но только боюсь не Цимисхия, а зеленоглазой царицы, которую вы все предали. Феофано мечтает своими собственными ногтями содрать с Цимисхия кожу. Если она узнает о том, что я зарубил его в поединке, мне её гнева не избежать. А я не люблю вызывать недовольство красивых женщин. Уж лучше я вашего Цимисхия возьму в плен да и отведу его к ней на привязи, как барана! Пускай она разбирается с ним сама, как считает нужным.
— Что, так вот и передать василевсу? — надменно вскинул голову Пётр.
— Да, так вот и передай. Сражение будет продолжено. Убирайтесь отсюда, пока я вас не убил, ибо вы — предатели!
Через полчаса над ромейским станом заголосили медные трубы. Дружинники поднялись и вновь сели на коней, помахав подругам, которые продолжали на них глядеть с крепостной стены. Никто не заметил, как юго-восточный край небосклона начал темнеть. Вскоре над Дунаем прошелестел еле уловимый вздох ветерка. К этому моменту битва возобновилась. Больше того — она превратилась в бойню. Выслушав донесение парламентёров, Цимисхий пожал плечами и дал приказ экскувиторам своей личной охраны любой ценой спасти человечество от беды по имени Святослав. Цена могла быть и невысока — с князем уже не было Лидула, который сам по себе являлся всей его личной охраной. Он передислоцировался на левый фланг, потому что там погиб Куденей. А на правом фланге прославленный Варда Склир и его кузен вместе с половиной тяжёлой конницы пятились перед бесноватым Ратмиром. Тем временем, Святослав во главе двух тысяч дружинников прорубался к Цимисхию. Тот был вынужден оставаться на месте и принимать быстрые решения, слушая вестовых Михаила Тирса и Варды Склира. Оба просили о подкреплении. Но Цимисхию нужно было прежде всего покончить со Святославом, который шёл напролом. Защищали князя теперь Икмор, Рагдай и Талут.
Перед нападением экскувиторов под Рагдаем убили лошадь. Падая вместе с ней, Рагдай умудрился сломать об камень свой меч. Когда он вскочил, то увидел, что Анемас схватился с Икмором. За битвой двух исполинов следили все, кто мог её видеть. Они рубились мечами. Их мастерство фехтования было равным. Но вот Икмор проделал неловкий выпад, и — в тот же миг остался без головы. Она была срезана одним махом. Огромный, как скала, труп свалился с коня. Никто не успел опомниться, как начальник царской охраны напал на князя, пользуясь тем, что тот отбивался сразу от двух гвардейцев с низкими устрашающими забралами, а Талут сражался с тремя. И Анемас точно прикончил бы Святослава, если бы Ветер не вскинулся на дыбы, когда верный страж Цимисхия замахнулся мечом для точно рассчитанного удара. Конь сделал это сознательно. Длинный меч Анемаса рассёк могучую грудь чудесного скакуна. Ветер повалился на правый бок, обливаясь кровью.
Пока живой, но убитый князь поднимался на ноги, с Анемасом бился Талут в своём сарацинском шлеме. Но из троих экскувиторов он успел прикончить только двоих, а третий всё нападал и был изворотлив, да ещё двое присоединились к нему, а у остальных дружинников в этот миг хватало работы. И Анемас, улучив мгновение, дотянулся мечом до горла Талута. Тот погиб сразу.
Непонимающими, пустыми глазами смотрел Рагдай, как Талут падает с коня, схватившись рукою за полумаску своего шлема, а не за горло, как кровь течёт по его блестящей кольчуге. И он, Рагдай, всё ещё не верил своим глазам, а ноги уже несли его к Анемасу. Тот занёс меч, но в этот же миг был схвачен за пояс и сорван с лошади. Царский телохранитель не смог нанести удара, и бывший тысяцкий принял его в объятия. Кто бы мог соперничать с Анемасом не только ловкостью, но и силой? Однажды он, желая развлечь Цимисхия, свернул шею слоноподобному кипрскому быку. Меч телохранитель царя уронил, когда слетал с лошади на глазах своего отряда, и тем сильнее было его желание задушить врага голыми руками, из коих ещё никто ни разу живым не выскользнул. Но рассчитывать на такое дело было с его стороны немного наивно. Сдавив предателя и убийцу так, что тот захрипел, Рагдай его поднял над головой и грохнул об землю изо всей силы. Это увидел князь Святослав. И это увидел Цимисхий, который был уже близко. И лошадь его подалась назад, завизжав от ужаса. И её примеру последовала вдруг вся ромейская армия, потому что Филипп и Ратмир на обоих флангах добились очень больших успехов. И одолел Святослав. Но небо над ним уже почернело, и ветер поднялся шквальный.
На этом повествование обрывается
1992 – 2020 гг.
Текст под диктовку автора набирали Юлия Волконская, Ирина Ладейщикова, Лариса Капустина, Ян Алиев и Вера Салей, за что им — большое спасибо.
Авторские права нотариально заверены
Краткий пояснительный словарь
Августа — царица.
Автократор — единоличный правитель.
Агаряне, сарацины — арабы.
Архонт — князь.
Варяг — скандинав.
Василевс — император Византии.
Веститоры — придворные, облачавшие василевса в царский наряд.
Гоплит — пехотинец.
Гривна — денежная единица в древней Руси, примерно 200 грамм золота.
Далматик, стола — два разных вида роскошной женской одежды (Византия).
Доместик — военачальник, доместик схол — высшая военная должность (Византия).
Дромон — большой военный корабль.
Друнгарий императорских кораблей — адмирал, друнгарий городской стражи — начальник гарнизона (Византия).
Ендова, жбан — посуда для алкогольных напитков.
Каган — царь хазар, позднее — властитель степной империи.
Кампагии — царские башмаки пурпурного цвета.
Калазирис — вид женской одежды в древнем Египте.
Корсунь — Херсонес.
Куна — денежная единица в древней Руси, соответствующая цене шкурки куницы.
Логофет — министр иностранных дел (Византия).
Магистр — высокий чин, который мог быть как военным, так и гражданским.
Милиарисий — серебряная монета (Рим, Византия).
Номисма — золотая монета.
Патрикий — высокий воинский чин (Византия).
Паракимомен — министр двора (Византия).
Препозит, легаторий, силенциарий — высокие придворные должности (Византия).
Протосинкел — высокий духовный чин, носитель которого являлся по факту заместителем патриарха.
Скарамагний — царское облачение.
Спафарий — невысокое придворное звание, протоспафарий — высокое (Византия).
Стратиг — губернатор (Византия).
Схола — гвардейское подразделение (Византия).
Схоларии, экскувиторы, катафракты — воины элитных частей (Византия).
Табулярий — клерк.
Таксиархия — воинское подразделение (Византия).
Тиун — сборщик дани для князя в древней Руси.
Туника — одежда в виде рубашки без рукавов, длиной не ниже колен. Использовалась и женщинами, и мужчинами в древней Греции, древнем Риме и прочих странах, позднее.
Фема — провинция, губерния. Этим же словом обозначались войска данной административной единицы (Византия).
Хеландия — транспортный либо военный корабль средних размеров.
Хитон — одежда, имевшая вид длинной рубашки с поясом, реже — с застёжкой на правом плече. Использовался как женщинами, так и мужчинами в разных странах, в античные времена и средневековье.
Хламида — придворное одеяние.
Царьград — Константинополь.
Угры — венгры.
Эпарх — градоначальник (Византия).
Этериарх — начальник дворцовой гвардии (Византия).
Ярл — скандинавский титул, соответствующий графу.