Сергей Баранов
ЛЕХАИМ, БРАТ! 2017 - 2019
Дом
Глава 4
Долгими одинокими, поначалу бессонными вечерами у меня было время поразмышлять о правилах жизни, о смысле происходящего, о месте каждого из нас в глобальном мире. Зачем нас приводят сюда? Почему одних Бог отмечает, а других помечает? Почему одним даёт, а других по рукам бьёт? Почему одним определено место в жизни, а мне Судьба назначила такой жизненный изгиб? Кто построил временны;е ходы и кто ими пользуется? И что ещё есть в этом мире непознанного? Кто те люди, что гуляют по временам, а мы их не знаем. А, может, и знаем, но они нам об этом не говорят? Как эти тонкие материи различных субстанций встречаются в одном месте? Почему мы, вроде бы, цари природы, а по сути своей слабы, глупы да с целой кучей пороков в придачу, хотя и считаем себя верующими? Верующими во что или в кого? Почему всё в нашем мире несправедливо и когда наступит всеобщее примирение? И наступит ли? И что каждому из нас необходимо для этого сделать? И делать постоянно. На протяжении всей жизни. Выполнять ли Правила? Условия ли соблюдать?..
Самое интересное, что во время освоения разных мыслей свет вокруг меня то разгорается до самой своей ясности, то пригасает. А то и вовсе схлопывается до кромешной тьмы. И становится непонятно, отчего окружение так реагирует на мои мысли. Неужто меня слышат и уже отвечают на мои духовные изыскания, давая подсказки?! Или же проще: разные мысли приходят в разное время суток. И кто знает, что такое мысли. То ли мы сами рассуждаем на собственные интересные нам темы, то ли кто-то свыше доводит до нас необходимое или разъясняет нам непознанное. Непонятно…
Вот оно! Его видно, но оно скрыто туманом. До него не дотянуться чуть-чуть и не разобрать его суть и содержание. А оно медленно проплывает мимо тебя прочь. Без прощальных гудков. Затем оно гуляет какое-то время среди уже познанного. И когда ты уже забываешь даже о надежде, оно обходит тебя стороной и проявляется тебе совершенно внезапно. При каком-нибудь ином стечении обстоятельств. И без эйфории радости обретения воспоминания. Обыденно так. И ты нехотя ставишь себе очередную галочку, мол, ты смог. Мол, ты сам вспомнил. Сам всё осознал. А на самом деле – это уже тебе преподнесли.
И так я каждую ночь и каждый день пытался разобраться в перипетиях жизни, открывая для себя интересные причинно-следственные цепочки и одновременно внутренне любуясь образом моей любимой и желанной жены. Такой близкой и такой недоступной. Когда мы познакомились, она была такая красивая, что сейчас мало кто так умеет. Нет, она и сейчас красивая, но только у меня в голове или там у себя. От меня в отдалении.
Она заполонила всю мою жизнь. Воспоминания о ней утепляли меня очень часто, хотя была от меня так далеко, но в то же время и совсем рядом – в каких-нибудь двухстах километрах. Чудилось мне, будто она в свете ещё бабушкиного торшера мечтательно музицирует за домашним фортепиано, укрывшись белой и пушистой козьей шалью, мурлыча себе под нос модные песни собственных комсомольских времён. В те лучшие времена эти песни исполнялись новомодными тогда вокально-инструментальными ансамблями. Ныне же считают их анахронизмами. Вот она – связь времён.
Анечка моя всегда придерживалась заветов своей бабушки, доброй души человека, Царствия ей Небесного, у которой всегда был один муж и девять детей. Это она насадила на стержень моей Анны устав правильной семейной жизни, в котором одним из законов был закон о правильном кормлении своего мужа. Да и вообще кормлении. И вот моя жена грамотно пичкает меня всю нашу совместную жизнь добротной и изящной едой. От этой всегда аппетитной снеди нет сил отказаться, отчего, несмотря на все мои диеты и ухищрения, мой вес после свадьбы дорос до значений начального ожирения и там застопорился, гуляя по весам вверх и вниз в пределах лишь одного килограмма.
Вот сватья наша, к примеру, не обращает внимания на свою пышнотелость. И пьёт к тому же! А с виду и не скажешь. Правда, старовата на вид для своего возраста. Да и красится регулярно. А на даче при естественном природном макияже – лет на десять старше себя. И ещё в кладовке из фляжечки своей пригубляет регулярно, получая мелкими дозами резвую весёлость, отчего она до обеда прыгает по грядкам, как молодая коза, пока на её и без того круглом лице не появится сонная усталость с одутловатостью. А потом растелешится и загорает топлес. Это без верхнего нижнего белья. Без панамок своих. Без лифчика то есть. Разляжется на грядках, разложив свои кабачки, как на прилавке среди спелых томатов, и вянет под палящим солнцем. Говорит, мол, на Мальдивы съездить не может, так хоть у нас тут позагорает, как порядочный человек. Почки у неё слабые, поэтому глазки от природы маленькие, по утрам совсем не показываются. А всё туда же. Ей бы лечиться серьёзно, а она – пьёт! И ведь ничего её не берёт. Ни спиртное, ни солнце. Я бы от такого количества горячительного давно под капельницы попал, а жена моя от такого количества солнечных ванн покрылась бы на всё тело волдырями. А ей – ничего! Закалка! И с женой моей они одногодки.
В своём дворике, на заимке, у сарайчика я соорудил себе турничок для подтягиваний и растяжки позвоночника, притащил из ближайшего леса огромную колоду, на которой понемногу, но регулярно, разминаю тело рубкой дров. В лесу я протоптал свой собственный терренкур для пеших прогулок и пробежек. Здесь так хорошо дышится, что безоговорочно благоприятно сказывается на раздумывании, улучшении сердечной динамики и общего обмена веществ во всём организме, что приводит к становлению всего тела, в котором должен свободно располагаться здоровый дух. Взяв себе за правило регулярно тренировать своё тело, я через несколько недель стал различать на нём рёбра. Штаны стали спадать, отчего мне пришлось подвязывать их бечёвкой. Но, чтобы разглядеть под кожей уже осязаемые кубики пресса, мне требовалось ещё время. Хотя в человеке кубики не главное. Они есть у всех, только у некоторых они слишком глубоко. Важно, чтобы с головой было всё в порядке. Если в голове всё будет по полочкам, то и тело будет в норме.
Как-то я видел папу. Стал он стареньким, как положено по возрасту. Суховатый, держится за руку жены своей, моей мамы. Ходят по парку, листьями шуршат. Да ещё мою любовь выгуливают, а ей-то всё время некогда из-за своих школьников. Ходят два поколения пенсионеров чинно и благородно, воздухом любуются. Благодать! А я, как шкодливый мальчишка, подглядываю за прогуливающимися близкими мне людьми в некотором отдалении от них. Похожу я за ними немного, посмотрю на эту благодать, сам успокоюсь и – тикать. В своё загородное имение. Дожидаться момента разоблачения.
Мы с ним встретились. С папой. За время нашей встречи за окном ослепительное солнце неоднократно менялось своим расположением с густыми и серыми дождями. Я рассказывал обо всех моих приключениях папе, а он всё слушал и слушал. Он всегда слушал всех. Молча. Он так привык. Он потом принимал решение после глубокого внутреннего анализа и высказывал своё заключение по всему вышесказанному или увиденному. Привычка такая профессиональная. Сопоставлял звук с изображением и, просмотрев свой собственный внеконкурсный фильм, выдавал заключительный титр в виде окончательного, верного решения. Он прослушивал приключившиеся со мной странные вещи без видимого удивления или каких-нибудь иных мимических реакций. Было непривычно понятно, что в связи с его жизненным опытом его ничем не удивить. Его взгляд скрупулёзно изучал меня, как будто перед ним сидел совершенно незнакомый ему резидент.
Наверное, так и было. Он сопоставлял меня как своего сына, человека с высшим образованием, классного доктора, молодого пенсионера с моим внешним видом и моей сбивчивой речью, полной всяких несуразиц. Он ностальгировал по мне маленькому, когда качал меня на своей ноге, приговаривая разные считалки и стишки. От этих воспоминаний у него иногда влажнели уставшие, но мудрые глаза, а он всё слушал и слушал.
Да, одет я был хоть и в простую, но добротную одежду, схожую с одеждами священников. И был я далеко не брит, отчего моя борода могла служить любому инструментом исполнения желаний, как у старика Хоттабыча. Наверное, в этом виде я походил на заблудившегося служителя культа. Да, наверное, я заблудился. Заблудился в себе самом. И пытался найти выход из создавшейся ситуации. И сейчас призвал себе на помощь своего отца. Он-то да разберётся.
Я говорил и говорил. Я говорил и ждал. Я говорил и снова ждал. А он молчал. Смотрел на меня, не моргая и молчал. Улыбался мне, но молчал. Я говорил, а он внимательно и понимающе слушал.
Маленькое карандашное изображение, из тех четырёх, которые я всегда ношу с собой, стояло передо мной на столе и олицетворяло на себе портрет моего папы. Остальные же тёплые изображения, хранящие собой маму, мою любовь и моё потомство в лице сына, лежали рядом и ждали своей очереди, как на переговорном пункте. Эти рисунки я изготовил сам. По памяти. Ну, как получилось. А мне нравится!
Потом я папу видел во сне. Он мне давал какие-то знаки и что-то говорил мне, но очень тихо. Я упрямо вслушивался в его странную речь, но так ничего разобрать и не смог. А он гладил меня по голове и улыбался… К чему бы это? Что стояло за этими знаками? Не ясно. Возможно, нервы…
А сон то приходил, то пропадал из-за пульсирующих в голове нот. Родитель мой любил редкий раз попеть в тёплой компании под дружеский баян.
Я на горку шла, тяжело несла.
Уморилась, уморилась, уморилася.
Знамо дело, уморилась, уморилася...
Я привык к здешней жизни в отдалении от маеты и суеты среди нечастых встреч с истинно верующими людьми. То ли во снах, то ли наяву открывались мне по частицам толики Тайны мироздания. За всё время жизни на отшибе цивилизации я изучил множество святых писаний и трактатов научных и не совсем, недостижимых для меня во все предыдущие годы. Эти старинные манускрипты до этих пор хранили от меня неведомое и чудесное. Хранились они не только от меня, но и от любого другого постороннего взгляда и интереса. А посвящённые люди умеют беречь секреты. Всё это богатство с удовольствием доставляли мне по указанию настоятеля местные монахи из тайных хранилищ здешнего монастыря. Книги они мне носили, но схронов своих не показывали. Значит, есть там ещё то, что не для меня. Да и не положено это, наверное, среди них.
Поначалу я в этих книгах разглядывал только картинки, благо они на каждой странице сопровождали непонятные для меня тексты. Нас в институтах не обучали старинным письменностям. Ни славянским, ни, тем более, арабской вязи. Но со временем я стал различать и содержимое этих книг. Оно представало в моём мозгу видимыми представлениями. Будто кино крутилось у меня в голове. Поначалу это меня забавляло. Только с течением времени всё во мне успокоилось, и я стал различать и забытые алфавиты, и слова, из них сложенные. И заложенный в них смысл. И всё это аккуратно укладывалось по полочкам в моей голове. А полочек и ящичков для этого с каждым днём становилось всё больше.
Мне нравилось общаться со святыми отцами на различные темы. Местные монахи были все переполнены добротой. Добротой ко всему и всем. Так в жизни не бывает! Но они были. Они жили здесь, рядом со мной, и я с ними говорил! Ещё я люблю просто слушать тишину. В полном одиночестве. Может, в этой странной тишине кто скажет чего поучительного. Нужного до крайней необходимости. Укажет кто на необходимые действия. А то ведь в круговерти убегающих дней можно и не услышать требуемых слов. Просто не разобрать их в шуме и суматохе жизни.
Я стал познавать людей. И не как хирург, так я знаю людей уже давно и досконально, а теперь я стал разбираться в их душевном состоянии. Каждого в отдельности. Несмотря на то, что они говорят или делают. Я вижу их сам. Изнутри. Я стал всех различать. И хотя среди моих гостей одни монашествующие души, среди этой братии есть совершенно разные индивиды. Там есть те, которые в ожидании Небесного Суда переживают за все свои прожитые прежние годы. За все дела свои, праведные и не очень. Есть и те, кого Там давно уж заждались, несмотря на их каждодневный труд и постоянные моления. А есть там такие люди, которым и по времени вроде бы уж пора, но не призывает их Господь – мало их на земле. Они несут Свет Его людям, доносят им Истину Его, Доброту, Любовь, Сострадание, несмотря на все препоны искусственные и трудности жизненные, посевая или возрождая в них Веру в жизнь. В людей. В Бога.
Теперь я узнаЮ Слова. Простые, повседневные слова стали открываться для меня совершенно с другой стороны. Они стали обретать для меня совершенно иной смысл. Истинный смысл слов, которыми мы по незнанию общались между собой всуе, и настоящее их предназначение. И теперь знаю, что откроется мне их ещё больше. И я уже осознаю, как разнится воздействием на человека необычная перестановка этих слов, составляющая разные по смыслу, порой простые на слух фразы и превращающая эти фразы в специальные коды. В импульсы к действию, заставляющие действовать в определённом направлении. Либо аккуратно и тонко, как дуновение тёплого ветерка, что одуванчик не облетит, либо со всей мощи, как молотом по наковальне, невзирая на окружение. А может ещё и так, что не поддаётся пониманию. И дошло до меня, что опасно говорить человеку, что – не очень. И чем человеку можно помочь. И чем вырвать его из липких и цепких лап разных болезней и недомоганий. И вот по мере проникновения в секреты словосоставления более понятной становится и жизнь твоя прошлая. Начинаешь больше понимать все пережитые взаимоотношения. Проникаешься той ответственностью за всё произнесённое когда-то за всю жизнь. Близким и не очень, друзьям и не совсем. Всем тем с кем когда-либо общался. Так всё становится прозрачно. И чисто. Когда я лечил лётчика, эти странные буквосочетания появлялись во мне раз за разом. Раз за разом. Я абсолютно не понимал, что это, зачем это. И вот теперь я Это произношу, и Это работает! И я – знаю!
Оказывается, и не всегда нужно что-то говорить в жизни. Другой раз, когда уже всё сказано, нужно просто тихо, с миром, закрыть кому-то глаза, направляя его в Мир Небесный. В лучший Мир. Домой.
Когда в тишине начинаешь прислушиваться к происходящему, наводить порядок в прожитом, переосмысливать пройденное правое и не совсем, то начинаешь слышать плавные взмахи мягких крыльев своего Хранителя, оберегающего твою грешную душу, и умиротворяя её и кутая твоё бренное тело в тепло и заботу. И постепенно осознаёшь, что ещё есть кому о тебе позаботиться. И тогда душа твоя перестаёт метаться, затихает и успокаивается. И наступает в тебе равновесие. Благость…
И среди всех этих слов открылось мне одно Слово. Единое. Волшебное Слово. Тайное. От самого Создателя. Только для меня. И через это Слово мне приоткрылась Истина. Только малость её. Но с избытком достаточная для всего…
По ночам шум деревьев за окном напоминал шум штурмовых вертолётов. Разрывы ракет, взрывы мин… Взрывы… Автоматные очереди…
Лёгких ранений нет. Если царапнуло чем, йодом примазал и айда снова в окопы. Или в атаку. От вида тяжёлых ранений кровь сначала стыла во всём теле. Потом свыкаешься с этим ужасом. Но привыкнуть к этому кошмару нельзя.
Горько было, когда спасти не успевали и бойцы умирали даже на столе. Бывало, что от большого количества раненых их просто не успевали подавать на стол. А в основном погибали в боях. От своей удали и бесшабашной смелости.
И так каждый день. И каждую ночь. Каждую командировку.
Вспоминался скрип новой кирзы у новобранцев, когда пацаны бегают по плацу, играя в футбол. И как эта же кирза, пропитанная кровью, через неделю уже с хрустом срезается вместе с прижаренной к ней кожей ноги и тканью форменных брюк…
Разбирая свои мысли и воспоминания о прошлом, я постоянно натыкался на вопросы, касающиеся моего предназначения. Мысли бродившие в моей голове терзали мой разум этим вопросом: что ждёт меня в ближайшем или далёком будущем, какие задачи поставлены передо мной? Обдумывал я, разбирая все мои перемещения в истории и вспоминая, как я когда-то видел похожего на себя в телевизоре. Тогда этот двойник был рядом с руководителем одной арабской страны, которая очередной раз сбрасывала с себя оккупантов патриотическими боевыми действиями. Был ли это просто похожий на меня человек, пока мне это было неизвестно.
Ангел принёс мне Весть о моей дальнейшей жизни и моей необходимости в ней, прошептав мне на ушко и обняв так ласково, как мама в детстве обнимала, согревая меня своей настоящей любовью. От таких ассоциаций у меня всегда щемит сердце и перехватывает горло. Посланника я не видел, но полностью ощущал его присутствие. Своевременно принёс он мне сообщение, а то бы я долго барахтался в догадках моего предназначения в дальнейшем, пока до меня бы не дошло через очередные пробы и ошибки. А может, и не дошло бы вовсе.
И вдруг я осознал, как-то просветлело вдруг внутри меня, что надо мной кто-то всерьёз пошаманил и мне выдали новый срок годности. На меня в целом и на все мои органы и все части тела по отдельности. На всё. Стала выстраиваться логическая цепочка всех моих приключений.
Отчего мне такая благостыня? Вроде бы я не страдал. Не мучился. И если это такой Подарок Судьбы, то теперь нужно научиться им распорядиться, чтобы не иссяк этот колодец.
Сразу же мне вспомнились создания в белых одеждах, что обещали мне помочь. Только я с тех пор не понимал – чем. Да я и не задумывался с тех пор над их словами. Я всегда вспоминал только общие картинки. Яркие и непривычные. А теперь всё всплыло само собой. Разом. И всё дальнейшее стало раскладываться во мне по полочкам. По своим местам. От внезапной эврики пришлось даже присвистнуть, но тут же осёкся от этого действия.
Когда мы с моей будущей женой только гуляли на первом свидании, я, чтоб сделать ей приятно, легко так насвистывал застрявшую в зубах польку-бабочку, выделывая ногами смешные кренделя и заковыристые па. Тогда она мне сделала замечание, чтоб я не свистел, мол, денег не будет. С тех пор не свищу. Вот к пенсии подошёл, а денег как не было, так и нет. Но и не свищу.
Я вернусь к ней. К моей Анюте. Но, возможно, не скоро. И если для этого будет возможность. И необходимость. И время...
Камелёк в углу уже давно перестал потрескивать, отдышался и уже начал вбирать в себя щедро выданное вечером тепло, вынося его наружу сквозняком через трубу, отчего воздух в помещении не застаивался, не давая застаиваться и мыслям.
Проснулся я раньше обычного. От солнечного луча, осветившего мои сонные глаза. Странное чувство посетило меня. У меня ничего не болело. Ни мои раны не напоминали о себе очередной раз, ни какие дополнительные внутренние болезни, заработанные в течение всей жизни. Ничего! Даже жутчайшая мигрень, случившаяся вчера внезапно и загнавшая меня в постель раньше устоявшегося времени, сегодня не беспокоила меня ничуть. Лёгкость состояния удивляла меня. Только мелкие птички вокруг радостно и беззаботно встречали новый день! Мысли о начале моей новой жизни в Раю перебивали сожаления окончания моей же такой короткой, но любимой бренной жизни.
Местные монахи поместили меня на этой заимке, в тупике заросшей неприметной дороги. Такие места прикрыты от сторонних глаз завесой таинственности, будто бы здесь остановилось время и происходят странные, пугающие непосвящённых события. Именно это место было определено местными монахами для меня, так как Матфеев скит, по их словам, сгинул в болоте давным-давно. Получается так давно, что уж почти никто не мог определённо о нём припомнить. Только по слухам и определялись.
Именно сюда меня расквартировали по указанию нынешнего игумена. Он был таким старым, что в те далёкие времена лично общался с моим знакомым лётчиком Макарием, как его здесь именовали служители, и который в прямом смысле был истинным посланцем с небес, отдавшим всю свою жизнь на служение людям. Видимо, он и отрекомендовал меня. Знал, наверное, о времени моего прибытия. Домой.
И Дом Божий стоит! Значит, сохранил его лётчик! Невзирая на прошедшие тяжёлые времена, сохранил. По Божьей воле. И немножко усердием самого игумена и усилиями братьев, которые здесь обитают. И идут сюда люди. Тянет их это место. Манит нечто неведомое для обычного обывателя. За Чудом сюда идут. И получают они его. Одни – благословения. Другие – понимания. И все получают здесь участие и внимание. Ведь для этого и отдал всю свою жизнь последний местный настоятель, чтобы человеческие души не растерять. Ни праведные, ни греховные.
До последнего дня он сам общался с прихожанами и отводил вечерние молитвы, после чего без посторонней помощи возвращался на ночь к себе с надеждой на Божью милость, какую он и получил сразу же после моего появления здесь. В тихую пятницу проводить его собрались все любящие и знавшие его лично и в отдалении.
Бытовой шум во дворе и настойчивые поскрёбывания в дверь смели; в корзину нахлынувшие аналогии, а скрип топчана вернул меня на землю. Наступившее облегчение от бесследно пропавших всех моих ранее приобретённых недугов дало возможность с лёгкостью подняться, чтобы узнать, в чём, собственно, дело. Внезапно родившееся в теле ощущение полного здоровья вылилось в явное осознание того, что теперь оно будет сопровождать меня всегда. Долгие годы. Неестественно долгие.
Пока я накидывал на себя верхнюю одежду, по обыкновению аккуратно сложенную по давней армейской привычке тут же после вчерашней вечерней молитвы, различил доносящийся со двора диалог двух мужчин.
– Если мы дети Божьи, значит Сын Божий – мой брат? – спрашивал один.
– Если это так, то это хорошо! Значит, мы – одна семья! Вообще все люди друг другу – братья и сёстры. Все мы – родственники! Это же – хорошо! – весело отвечал другой первому.
– Да не всегда это хорошо. Бывают такие родственники, что врагу не пожелаешь. Вот если Он мой брат, то – хорошо! А если мой племянник – Минька-алкоголик, со своей бабой, Манькой базарной, дурой несусветной, – совсем нехорошо. Если мой начальник – гад из гадов - мне родственник, - совсем не хорошо! Сто лет бы его не видать!
– Просто, быть может, они жизнью обижены. К ним надо отнестись с добротой. С пониманием. Но не судить их. Не нам их судить.
– Так они ж нам, нормальным, всю кровь выпили, все нервы погрызли, закусывая. Они ж нам всем жить спокойно не дают. Как нам всем их терпеть-то?
– А вы соберитесь все вместе и помогите им. Глядишь, они вам всем и скажут спасибо и жизнь у них наладится, может быть. И будут они сами радоваться жизни и вас радовать всех. И будет тогда Сын Божий и вашим братом...
– Да они за помощью этой к нам как по расписанию ходили, а тут, глянь чего: уже месяца два, как нету.
– А ты возьми да и поплюй! Если тебя никто не беспокоит, значит, там всё хорошо и без тебя. Конечно, есть и другие варианты, но их даже не хочется и рассматривать…
На этом диалог прервался. Мужчины замолчали. Первый, наверное, задумался. Наверное, пережёвывает мысли. Видно, борется сам с собой. Сам с собой вступил мысленно в противоречия.
Я же, поймав ногами тапочки и позёвывая, пошёл к входной двери. По уже обычному для меня ритуалу я вместо чёток теребил так и не пришитую женой по странному стечению обстоятельств ту самую пуговицу, оставленную мной в память о произошедших со мной, значимых для меня событиях. Удивившее меня в своё время галантерейное изделие всё время нахождения со мной после памятного случая ничем меня не беспокоило, а только переходило из одних карманов штанов в другие, напоминая мне же о какой-то незримой точке отсчёта. О чём-то туманном и замысловатом.
Сон слетел с меня мгновенно. Пуговица маняще покачивала своими краями в расстоянии над ладонью в потоке невидимой силы, исходящей из руки… То же самое она с лёгкостью проделывала и на другой руке… Пуговица походила на никуда не спешащую мулатку, распластавшуюся на волнах моря, плавно покачивалась в волнах прозрачной левитации, отдавая рукам приятное тепло.
Снаружи, вероятно поняв, что внутри уже очнулись от ночного отдыха, зашумели в дверь более настойчиво. В ворохе своих утренних мыслей я явственно разглядел нескольких человек, заранее отрабатывающих во дворе свой приход ко мне за помощью, а за дверью – спрятавшуюся яркую, светящуюся девочку. Я раскрыл вход и шагнул из застоявшейся духоты в прохладный свет.
Всё так и было, как я только что видел. Во дворе суетились человек двадцать разного возраста и по виду социальной принадлежности. Женщины подметали двор и белили стволы деревьев. Остальная часть гостей мужеского пола пилила заготовленные стволы деревьев на чурки и колола их на поленья, аккуратно складывая готовые дрова в поленницу. Кто-то ладил калитку, разыскав подходящий инструмент в сарайчике за домом.
– И что здесь происходит? Что за тимуровцы? – весьма удивившись, всё-таки поинтересовался я у добровольных помощников.
– Мы к Вам пришли, – послышался слабенький, тонюсенький такой, болезный голосок из-за распахнутой двери, - говорят, Вы лечить умеете…
Я заглянул за дверь и увидел там сидящую симпатичную рыжеволосую девушку с худющими ногами, совсем не соответствующими её комплекции. Улыбалась она так виновато и искренне, что казалось, будто бы у неё нет никаких проблем со здоровьем. Окинув взглядом всех остальных пришедших, я вдруг осознал, что все они совсем не похожи на здоровых и жизнерадостных людей.
– Примите нас, доктор! – заносилось в нерешительности со всех сторон двора. Эти слова слились в единую мольбу о помощи, в последнюю надежду и, ворвавшись в меня, прорвали невидимую преграду, разделявшую меня от необходимого. Моментально как-то всё разрешилось само собой и прояснилось.
Тут руки мои пронзили уже знакомые мне, долгожданные, давно не проявлявшие себя молнии. Пальцы закололо мелкими иголочками, что моментально пробудило желание к работе, которое я не испытывал с момента проводов меня на пенсию.
Я без труда и с удивлением поднял это чудесное создание на руки и понёс внутрь. Под образа. Она была невесома. Возможно, лишь её одежды и ненужные объёмные ботинки придавали ей хоть какую-то массивность. Притягательностью же внутренней она обладала сполна. Девчушка же, почувствовав к себе теплоту, сразу расслабилась, обмякла, прильнула ко мне, притихла и уснула ещё на руках. А я уже знал, что у неё всё в жизни будет хорошо, она будет здорова. А уже через месяц её найдёт хороший, добрый парень. На его скорый подарок – недорогое обручальное кольцо, купленное на скопленные, заработанные на местном заводе деньги, – она подарит ему в ответ поцелуй и двоих чудесных ребятишек. Все вместе они будут любить друг друга долгие годы в тёплом, хоть и тесном, семейном кругу.
Для одного из мужчин, что спорил у меня под дверью о своих родственниках, ответ на его ещё не озвученный вопрос был готов.
– Замучил ты свою жену ревностью и недоверием к ней. Вот она от тебя и ушла. Верить же нужно было ей. Вера – она без оглядки. Без расчёта и анализа. На то она и Вера. Или веришь, или – нет! И Бога себе, как в демократии, нельзя выбрать! Да потому что Он – один! И жена у тебя должна быть одна! Нельзя, чтобы люди забывали веру, бросали её, отрекались от неё, предавали её. Если начинаешь сопоставлять или сомневаться, то это уже не вера, а всё что угодно. Красивые сказки. Ведь, если человек верующий, он ничуть не сомневающийся. Он просто верит. Это как любовь. Или ты любишь человека, или ты начинаешь ревновать и сомневаться. И тогда тебя начинают разъедать противоречия, и все светлые ранее отношения могут дойти до полного разрыва в лучшем случае. Тогда это не любовь, а так – просто похоть. Греховная и сладкая. А страдают от этого дети. Ваши дети. Плоды вашей любви. Любовь или есть, или её нету. Не может быть любовь для одного ребёночка, а другой чужим растёт. Любовь она для всех. Так же и для любых людей. Негоже одних приваживать, а других отрицать от себя. А почему дети ваши должны страдать от отсутствия ваших отношений? А всё от недоверия. От недостатка этой самой любви или её отсутствия вообще. Ну, не было её. Не пришла она ещё к тебе. Слаб ты ещё для неё. Для Любви. Как и для Веры. А если нет ни того, ни другого, то и Надежды ты лишаешься. Как сладкого. А она нужна всегда. Они все нужны. Как единое целое. Просто необходимы! Как настоящая Семья. Как единственно истинная Сила, дарованная нам свыше и которая помогает нам в этом мире жить. Жить! Жить с Богом!
Цели же прихода остальных гостей мне ещё предстояло прояснить. Занятие на мою бесконечную пенсию пришло ко мне само собой. И тут я заметил очередную странность: обо всех пришедших я отчётливо видел будущее, а о себе самом мне же информация не открывалась. Совсем никак. Возможно, только пока. Надеюсь… Хотя я слышал, что видящим всё вперёд и назад информацию о них же самих не предоставляют только потому, чтобы не искусились они и не наделали бы каких-либо глупостей. Может, это только неопытным? По первости? Быть может…
Качнулось и тронулось размеренно в путь новое, вновь отмеренное безразмерное время, наполненное новой необходимостью, начав отсчитывать песчинки неизведанного грядущего жизненного пути. И всю эту долгую жизнь моим единственным занятием останется врачевание. Вдруг я почувствовал связь силы и энергии в себе. Если раньше я в чём-то сомневался или догадывался о чём-либо по наитию, то теперь я знаю. И знаю даже не на верное. Доподлинно. И не только былое, но и грядущее. Дремавшее во мне проснулось окончательно. Оно стало мной, и я стал им. А дарованное в небытии стало явью. Долгая жизнь предстала передо мной. Наполненная и беспокойная. Старость ожидалась ещё не скоро…
В доме Клепацких была неразбериха. Было видно, что семья собирается уезжать далеко и надолго. Быть может, навсегда. В углу комнаты на стуле сидел хозяин опустевших помещений и нервно курил. В коротких промежутках между затяжками он нервно всхлипывал, оглядывая пустые стены.
– Вы же уважаемый человек! Вы же – нотариус! Вас не тронут! Не должны! – Агафья Глухова, сложив в мольбе руки у груди, уговаривала мужчину, несмотря на происходящую вокруг суету.
– Пока я буду выяснять эту их благосклонность, у меня жена с ума сойдёт! Что тогда я буду тут с ней делать? Здесь и докторов то порядочных уже поди не осталось… Не в богадельню же к товарищам её отдавать… А у неё нервы уже на пределе! Вон, батюшку её расстреляли же, – всхлипывал он.
– Валентин Андреевич, миленький! Вы пока не уехали должны мне помочь! Возьмите себя в руки! Вы просто обязаны мне помочь! Мне Вас рекомендовали! – продолжала наседать на мужчину Агафья, теребя перчатками платок.
– Ай, бросьте, сударыня! Какие сейчас могут быть дела? – уставший юрист нервно выпускал из себя дым заморской сигарой. Вы разве не понимаете, что всё рушится? Мир рушится! Империя рушится!..
– Нужно всего-навсего срочно оформить одно крепостное дельце… Всего одно!.. Купчую на сгоревший трактир оформить надо… На меня… – раскрасневшаяся просительница пыталась снять шляпку, но та ей не поддавалась. Бросив это занятие, дама продолжила своё наступление, – Хозяев то нету давно… Помещение пропадает! А вам с Вашей супругой, Елизаветой Петровной, на новом месте деньги очень даже сгодятся. А самой Елизавете Петровне и золотишко может пригодиться в чужих странах то!..
ЭПИЛОГ
Здравствуй, Пап!
Несмотря на все между нами недоразумения в детстве и ранней юности, я всегда Тебя любил. Ты всегда был главным в нашей семье. Я всегда буду уважать Тебя, потому, что Ты – мой Отец! Всю жизнь я буду стараться не подвести Тебя, не опозорить Твою фамилию! Я знаю, даже если мы в разлуке, двери Дома твоего всегда приветливо открыты для меня! Но двери эти открыты и для всех остальных членов нашей Семьи, хотя ты, по роду своей службы, всегда был невидимым для большинства из нас.
У нас увеличилась семья. Твоя Семья. Значит, Фамилия твоя разрастается. Ты ведь всегда хотел, чтобы Семья твоя была большой. Я надеюсь, что так оно и будет, хоть мы живём отдельно, а внуки и правнуки – уже отдельно от нас, но всё равно – это Твоя большая семья! И среди нас действуют все те же Правила, которым Ты нас учил сызмальства.
Ты дал мне руки, ноги, голову с умом, знания и умения, с помощью которых я могу каждый день помогать обратившимся ко мне за помощью. Жена моя любимая тоже честно зарабатывает на хлеб, обучая детей жизненным принципам и справедливости. Да, и дети наши оказались не безрукими. Я надеюсь, что буду гордиться своим сыном, как и Ты когда-нибудь будешь гордиться и мной.
Ты всегда был для нас примером и авторитетом. Мы, хоть и не всегда, но в основном стараемся жить так, как Ты нас учил. Мы пытаемся не завидовать и не держать зла, как Ты нас наставлял. Но, скорее всего, от недоверия или от желания чрезмерной самостоятельности, а может, от каких иных предрассудков, не всегда это у нас получается. Ты ведь сам всегда прощаешь нам. Несмотря ни на что, до сих пор даже через расстояния Ты заботливо и терпеливо продолжаешь направлять нас на нужный Путь со свойственными только Тебе участием, упорством и любовью. Ты всегда пытаешься донести до нас Истину.
Ты извини нас, если мы обидели Тебя словом ли каким неласковым, делом ли каким непотребным. Мы как-то привыкли уже жить так между собой и не замечаем в суете жизненной этих перипетий. Но нам всё-таки хочется быть лучше и чище. И мы всё чаще это начинаем понимать и принимать. Мы пытаемся жить честно и свободно. И, надеюсь я, Ты будешь всеми нами гордиться в итоге!
Пап! Ты всегда будешь мне настоящим Отцом! А я буду сыном Твоим вовеки! И я доподлинно знаю, что мы всегда будем одной большой и крепкой Семьёй! И всегда Ты будешь сидеть во главе нашего стола! Хоть вместе мы будем, хоть – порознь!
И я знаю: Твоя Дверь мне открыта! И открыта будет всегда!
И будет так вечно!
До скончания Дней…
18.09.2019