ЗАВТРА НАСТУПИТ НЕ ДЛЯ ВСЕХ (Книга II)
Глава VIII
«Когда воротимся мы в Портленд…»
(Израиль)
Если вы утверждаете, что первая
рифма на слово «Европа», которая
приходит вам в голову, – «Пенелопа»,
значит вы закомплексованный и
неискренний человек.
Генерал Успенцев
Как славно после бейрутских ночлежек вновь вкушать все блага цивилизации. Быть чисто вымытым, слегка пахнуть хорошим парфюмом, спать на льняных простынях и требовать по утрам завтрак в номер. Итак, я теперь француз, со всеми вытекающими отсюда последствиями. В кармане моего лёгкого пиджака в добротном кожаном портмоне покоится заграничный паспорт, удостоверение личности, без которого немыслимо пребывание любого галла в родной стране, парочка неоплаченных штрафов за неправильный паркинг на бульваре Осман (а куда же без этого), медицинская страховка и ещё пяток бумажек, идентифицирующих меня как полноправного гражданина V республики.
Соответственно, и в сознании должна возникнуть и утвердиться политкорректность к чёрному, жёлтому, коричневому народу: к румынам, цыганам и прочим выходцам из третьего мира, терроризирующим пригороды и центр Парижа. Нынче ни один француз, пребывающий в здравом уме, в интервью для телевидения или прессы не скажет, что его ограбил араб или негр. Это шок, конец карьеры пострадавшего, несмываемое клеймо расиста.
И, конечно, в своей повседневной жизни парижанина я теперь должен учитывать бесконечную классовую борьбу, которую ведут французские профсоюзы работников железной дороги, авиадиспетчеров, коммунальщиков и метрополитена. Вопреки постулатам великих коммунистических теоретиков, от забастовок больше всего страдает средняя трудящаяся прослойка Франции, проводящая в пути на работу и домой четыре-пять часов своего времени. Пролетариям-то терять нечего.
Одно дело, когда бельгиец временно проживает в Париже и мелкие частности быта его не особенно волнуют, и совсем другое, когда по нынешней легенде я – коренной парижанин, отдыхающий всегда в августе и обязательно в Довиле. О чём можно (и даже непременно рекомендуется) упомянуть в разговоре с любым соотечественником. При этом, в ста процентах случаев, ваш собеседник мечтательно улыбнётся, а как же – это бренд. Ведь именно там, в маленьком приморском городишке, делал свой знаменитый фильм «Мужчина и женщина» кинорежиссёр Лелюш. В Довиль не ездят купаться, для этого существует Средиземное море. Сюда приезжают поиграть в казино, показать себя и посмотреть на других во время обязательного дневного променада на набережной.
Всё вышеупомянутое я усваиваю денно и нощно, сидя в отеле, прогуливаясь по бульвару Ротшильда или в тесноте средневековых улочек Яффо. Здесь, в Тель-Авиве, мне гораздо комфортнее, чем в Иерусалиме, куда я прибыл с группой греческих паломников из Бейрута. Та ещё была картина, когда в компании дюжих молодцов и ветхозаветных старцев, облачённых в чёрные рясы, с красными фесками на голове и массивными крестами на груди, мы передвигались по Via dolorosa к храму «Гроба Господня». Ритмично постукивая большими деревянными посохами, отцы-командиры монашеской братии периодически заводили торжественно-задушевные песни на греческом языке. Содержание песнопений для меня было загадкой, но судя по тому, как дружно подхватывали припев остальные богомольцы, сей вокализ носил явно не светский характер. В этом хоре, увы, отсутствовал мой «дивный волжский бас», так как в паломническом паспорте (аналог нашей подорожной девятнадцатого века) на моё имя был вписан пятилетний обет молчания. После бейрутской десятидневной эпопеи, во время которой я, в основном, тоже молчал, пять лет это не срок, так – семечки.
Уход из Ливана, осуществлённый под присмотром Стефана, оказался делом достаточно простым. В толпе паломников – чёрно-рыже-сивобородых ,моя пегая поросль на лице была абсолютно гармоничной. Поди различи среди полутора сотен мужиков в монашеской униформе бывшего марсельского журналиста. Тем более, что и цвет глаз у меня нынче карий, из-за вставленных линз. Некомфортно немного, но…
В общем, как колобок из русской сказки – и от дедушки ушёл, и от бабушки… Не без того, конечно, чтобы поволноваться при пересечении границы, но к тому моменту активность поиска меня, любимого,палестинцы явно снизили.
Иерусалим произвёл на меня двоякое впечатление. С одной стороны, мне, как историку, было приятно вдохнуть пыль веков, ощутить рукой тёплую шероховатость камней, к которым прикасались на протяжении тысячелетий жестокие римляне, хитромудрые вожди иудеев, их антагонист – сын простого плотника, князья церкви и рыцари-крестоносцы. Но, с другой стороны, огромное количество ортодоксальных, одетых во всё чёрное датишных* евреев,давило на психику весьма основательно. В субботу вся эта публика просто заполонила улицы города как стаи чёрного воронья.
Отбыв двое суток на подворье греческого монастыря, я предпочёл незаметно исчезнуть из города. И объявился уже в Тель-Авиве, снабжён-ный новой легендой, документами и приличной суммой денег… Устные инструкции озвучил мне ещё в Бейруте Стефан, как и пароль, с которым ко мне три дня назад обратился во время вечерней трапезы неприметный монастырский служка. Именно от него я получил зашифрованное моим личным кодом послание генерала Успенцева с кратким изложением всех событий в Париже, произошедших за время моего почти месячного отсутствия.
В директиве вашему покорному слуге предлагалось в течение недели привести себя в надлежащую форму и убыть в Париж через Касабланку. В столице Марокко остановиться на сутки в отеле «Голден бич», где мне забронирован номер двести пятнадцать. С четырнадцати ноль-ноль до семнадцати тридцати находиться в номере. Там меня найдут. Кто и зачем – пока не ясно, как говорится, вопрос по месту. Но мы люди подневольные – скажут копать, будем копать, и наоборот. От проблем, связанных с «безграничными врачами», предписано отстраниться полностью. Да оно и понятно, кое-что лейтенант Дробышев поведал мне из своих «парижских тайн», некоторые подробности по линии ГРУ сообщил Стефан. Но в разведке, как ни-где, действует старая библейская истина «Во многие знания – многие печали». Венечка вкратце рассказал, что вышел во время бдения в кафе " Жюстин" на человечка из кушнеровской
________________________________________
*датишный – глубоко верующий, строго соблюдающий обряды иудаизма. фирмы, и не более того. Стефан же в своей информации ограничился фразой об интересующей меня троице шестью словами: “Дуб отбыл на Родину. «Покойник» и «Интеллигент» под присмотром”.
Кожей чувствую: начали грушники свои игры, их хлебом не корми – дай утереть нос смежникам. Ну да ладно, так было испокон веку и во всех разведках. Хоть абвер возьми с СД, хоть наш КГБ и ГРУ, везде одно и то же.
Не мудрствуя лукаво, решил я на третий день прокатиться на суточную экскурсию к Мёртвому морю. Благо, никаких ограничений в передвижении по Израилю у меня от начальства не было. Лунный пейзаж за окном начался минут через сорок после отъезда экскурсионного автобуса из Тель-Авива. Поскольку тур я покупал спонтанно, во время пешей утренней прогулки по набережной, то попутчики у меня были совершенно разными и в большинстве неорганизованными. Русскоязычные туристы, всё больше семейными пожилыми парами, группа десятилетних детишек во главе с учительницей, несколько солдатиков обоего пола в форме и с оружием, парочка молодых американцев (похоже свежеиспечённые супруги). Основная масса экскурсантов приехала в автобусе из Ашдода. В этом городке на берегу Средиземного моря традиционно селились репатрианты из Франции. Меня забрали в шесть часов утра прямо у входа отеля. Затем автобус подбирал экскурсантов на условленных перекрёстках у других гостиниц; пять человек преклонного возраста подсели возле громадного универмага «Каньон» почти на выезде из города. А потом пошли городки-спутники, кибуцы, апельсиновые и пальмовые рощи.
Гид, молодая девочка по имени Ханна, обмундированная в джинсовую одёжку, уверенно
вещала на иврите*, русском, английском и французском о стране в целом (надо отметить, что с большим пиететом) и о будущих достопримечательностях по пути нашего маршрута. Через двадцать минут езды пейзаж за окном полностью изменился. Эти полуразрушившиеся красноватые скалы, глубокие пропасти, чередующиеся то с од-ной, то с другой стороны шоссе, в комплексе назывались пустыней Негев. Абсолютно безводное и безжизненное место.
Но тут (последовала со стороны гидессы драматическая пауза), - один раз в году, приблизительно в это время, выпадает дождь. И тогда горы за день-другой покрываются изумительным разнотравьем с ярчайшими вкраплениями цветущих маков, тюльпанов, бессмертника.
Надо было слышать, как вкусно и красочно рассказывала девчушка об этой отталкивающего вида пустыне. Даже запах какой-то нежный, напоминающий ваниль, поплыл по автобусу. Но, увы, за окном по-прежнему виднелись безжизненные мёртвые скалы, среди которых, по легенде, располагались библейские города Содом и Гоморра.
Кстати, первое письменное упоминание о разведчиках как раз и относится к нечестивому этому месту. Как-то Господь послал своих соглядатаев в Содом, чтобы определиться с моральным обликом тамошних жителей. Лазутчики остановились в гостях у местного обывателя Лота. Нетрадиционно ориентированные горожане, узнав о пришельцах, решили познать их (в переводе на современный язык – просто трахнуть). Как ни пытался Лот отговорить земляков от пагубной страсти, ничего у него не получилось. И пришлось Небесному Шефу разобраться по-взрослому с этой публикой, предварительно выведя Лота с семьёй за пределы города.
________________________________________
*иврит – официальный древнееврейский язык.
– Уважаемые господа, – прозвучало на английском, – будьте любезны посмотреть направо. Скала, напоминающая женскую фигуру, по преданиям – окаменевшая жена Лота, которая, несмотря на предупреждение, оглянулась назад. Вот чем оборачивается женское своеволие!
Это уже экскурсовод вставила свои пять копеек, продолжая рассказ о пустыне Негев. К сожалению, рассказ о кумранских свитках, найденных где-то здесь в пещерах, мне прослушать не удалось, поскольку неожиданно меня похлопал по плечу пожилой мужчина в кипе, сидящий сзади.
– Молодой человек, вы не еврей? – спросил он на идиш*.
– Увы, пока нет, – ответил я на немецком, – а в чём проблема?
– Вы так похожи на моего друга молодости Женю Фельдмана. Мы жили по соседству в Жашкове. Знаете, такой маленький городок на Украине?
– Извините, я из Франции и с географией мира знаком недосконально (не хватало мне ещё здесь общения со своими бывшими соотечественниками).
– Ха, там у вас тоже есть наши люди. Вы не знаете в Париже Юлика Циммермана? Он ювелир от Бога, тоже родом из Жашкова, жил в молодости по улице Интернациональной, в пятом номере.
Ох уж эта еврейская общительность, бесцеремонная донельзя! Как они в Израиле не задолбали друг друга с такой ментальностью? Или у них специальная прививка в детстве предусмотрена?
Да, так и живут в своей стране, как в одном большом местечке, где любой знает, что сегодня на обед у Рабиновича или Сиперштейна, с кем гуляет
________________________________________
*идиш – разговорный язык евреев, созданный на основе немецкого языка.
девчонка Мозесов и как замечательно трубил в шафар* на Рош-А-Шана** сын Арика Сипиашвили.
– Так вы мне ничего не сказали за Париж.
– Извините, мой господин, меня немного укачало. Я откину кресло и чуток подремлю.
– Либа, у нас есть с собой маленькая резиновая подушечка, что подарила нам Клара в прошлом году?
– Спасибо, не надо, мне и так комфортно.
Боже, ну почему в любом отеле мира можно повесить на дверь табличку «не беспокоить» и наслаждаться уединением. Хорошо бы такой вариант предусмотреть и в экскурсионных автобусах. А впрочем, подумалось мне, не назойливая общительность лежит в основе повышенного внимания со стороны временных соседей. Просто, оценив мой не вполне благополучный вид (а как же – по-чти десять дней бомжевания в Ливане!), пожилая пара решила позаботиться о ближнем. Такой же была и Дора Марковна – мама моего одноклассника Ильи. В этом, по-моему, сила иудейской нации да и страны тоже. Здесь невозможно представить нищенствующего ветерана войны или беспризорного ребёнка, роющегося в мусорном баке. Это не агитация, а кредо этих людей .Вот такие они, что хотят, то и делают. И, как будто в подтверждение моих мыслей, гидесса призвала всех посмотреть чуть вперёд и направо.
– Вот там вы видите в долине маленький двухэтажный городок. Он построен восемь лет назад за бюджетные деньги правительством Израиля для бедуинов. Мы пытались дать возможность осесть этому кочевому народу – полноценным гражданам нашей страны. Но в течение года ни одна бедуинская семья не захотела переселиться сюда, хотя город был обеспечен водой, газом и
________________________________________
*шафар – бараний рог (ивр.).
**Рош-А-Шана – новый год у иудеев (ивр.).
канализацией. Дети пустыни предпочли остаться в привычной среде обитания. Бедуины очень гостеприимны, живут кланами, разводят скот. Юноши служат следопытами в Армии Обороны Израиля. Кстати, водитель нашего автобуса Мохаммед – тоже бедуин, а автобус принадлежит его отцу. Семья Мохаммеда ведёт туристический бизнес, помимо агентства они имеют автобусный парк и десяток легковых автомобилей-такси. На обратном пути мы обязательно заедем в бедуинское кочевье и ознакомимся с бытом этих добрых людей.
Слева от трассы, далеко внизу открылся панорамный вид на серебристо-серую водную гладь, шириной в несколько километров. По ближнему берегу периодически кое-где громоздились бело-грязные кучи, явно искусственного происхождения. Несколько каналов, вдавившихся в пологий склон суши, были окаймлены разнокалиберными солевыми глыбами.
– Уважаемые господа, – запела гидесса последовательно на четырёх языках, – перед вами уникальное творение природы – Мёртвое море. Оно расположено гораздо ниже уровня океана, подпитывается только одной рекой, и вследствие этого, концентрация солей в море чрезвычайно высока. В этой воде утонуть нельзя никоим образом. Целебное действие воды и грязи неоценимо для лечения многих кожных болезней. Здесь более трёхсот солнечных дней в году и воздух, насыщенный ионами соли, позволяет излечить даже бронхиальную астму.
Пока наш автобус спускался с гор к морю и колесил по берегу вдоль череды шикарных отелей, в уши экскурсантов влилась масса информации, которой хватило бы для создания, как минимум, трёх легенд для моих коллег из любой разведки, или десятка рекламных проспектов.
– Сейчас мы уже подъехали к нашему отелю. Проходим на рецепцию. Ваш багаж доставят в холл. Вы заполните регистрационные карточки, расселитесь по номерам. Встречаемся для обеда через два часа здесь, в лобби. На первом этаже, справа – бассейны с морской и пресной водой, джакузи, массажные кабины. Массаж платный. Слева, в пристройке – сувенирные лавочки. После обеда свободное время до восемнадцати ноль-ноль. Часть наших спутников отправляется в «Бриллиантовый центр», здесь большой выбор драгоценностей. Это недалеко – десять минут ходьбы. Остальные, желающие посетить крепость Масада – символ иудейского свободолюбия и героизма – собираются в это время возле нашего автобуса. Подъем в крепость и спуск на фуникулёре стоит пять шекелей. Для группы врачей из Львова завтра утром будет организовано посещение клиники в городе Арад, специализирующейся на лечении астмы. Это двадцать минут езды. Отъезд в Тель-Авив для всех завтра в шестнадцать ноль-ноль. Мой мобильный телефон шестьсот восемнадцать-тридцать шесть-семьсот шестьдесят два, номер в отеле – сто семьдесят два, телефон в номере – четыреста семьдесят два. Беацлеха, леитраот*, – закончила Ханна своё выступление.
Недоумевающий читатель наверняка задаёт себе вопрос – а на фига мне эти сведения об отеле, крепости, бедуинах? Да ещё так подробно. Поясню, так и быть, мне не привыкать расписывать в своих отчётах для конторы детали и деталюшечки быта, имена, факты. Во-первых, дисциплинирует память. Во-вторых, иди знай, какому лейтенанту, капитану или майору понадобится для работы под нелегальным «картоном» знание пустыни Негев,
_______________________________________
*беацлеха, леитраот – удачи, до свидания (ивр.).
окрестностей Мёртвого моря, план отеля и крепости, фамилия нашего водителя автобуса. Это специфика службы, и никуда от неё не денешься. Пригодится когда-нибудь моя информация или нет – вопрос случая. Но она должна быть у наших аналитиков, готовящих впрок легенду для очеред-ного безымянного посланца на «холод». Вот в таком вот аспекте.
Номер как номер – стандартный. Надеюсь, никаких писем от анонимов мне подбрасывать сюда не будут. В ванной комнате – душевая кабинка, у зеркала на полочке – запечатанная зубная щётка, гель для душа, паста, маленькая бутылочка с солями Мёртвого моря. Я так понимаю – сувенир, поскольку эта соль явно для ванны. До обеда еще масса времени, поэтому переоденемся в шорты и майку и на обзор окрестностей, благо погода идеальная – плюс двадцать восемь. И это в начале апреля. Я представляю, какое здесь пекло летом!
Возле гостиницы миниоазис. К каждому дереву проведено капельное орошение, и это при том, что в Израиле пресной воды с гулькин нос. Основная задача ядерного центра в Димоне, конечно, военная, но и опреснение морской воды тоже попутно там идёт. Иначе страна просто бы не выжила. До пляжа – метров двести по аллее, окаймлённой шелестящими пальмами. Тени от них немного, экзотики гораздо больше. Под листями висят гроздья созревающих фиников. Эти плоды мне знакомы ещё по командировке в ЮАР в начале моей шпионской карьеры.
Серый, непривычного цвета песок пляжа, никак не обрадовал глаз, зато количество человеческих тел, обмазанных с головы до ног лечебной грязью, явно превышало возможности моей фантазии. Попытка окунуться в морскую воду успехом не увенчалась. Маслянистая на ощупь жидкость выталкивала тело на поверхность как пробку. А через пять минут, после так называемого купания, вся кожа покрылась мелкими кристаллами соли. Хорошо, что по пляжу каждые тридцать-сорок метров располагались душевые установки с пресной водой. Но даже после этого омовения кожу пощипывало, как после хорошей русской бани с можжевеловым веничком.
– Сэр, смотрите не обгорите, вы уже прилично покраснели, – бросил в мой адрес солдатик из нашего автобуса. – Здесь очень злое солнце.
Молоденький паренёк живёт по уставу, даже на пляже не расстаётся с автоматом. Симпатичная веснушчато-белобрысая мордочка с серыми глазами. Внешность типичная для какого-нибудь псковского парнишки, но английский очень приличный. Ну Бог с ним, с этим Аникой-воином, тем более, что к нему подгребли две девушки в военной форме. Одну я точно видел в числе наших экскурсантов. Разделись, автоматики составили в пирамидку. В легкомысленных купальниках – две разноцветные полосочки – очень даже неплохо смотрятся, хотя эпиляционные процедуры солдаткам явно не помешали бы. Обе смугленькие, курчавые тёмные волосы на голове коротко пострижены. У ближней ко мне – глаза необыкновенной синевы, а на верхней губке маленькие бисеринки пота вы-глядят очень эротично. С учётом моего длительного воздержания… Но чекист ребёнка не обидит. Даже если у этого ребёнка замечательная курносая попка, подчёркнутая в данный момент позой стартующего тушканчика.
Барная стойка под лёгким пальмовым навесом – это как раз то, что нужно мне для адаптации. Иссиня-чёрный паренёк заправляет в машинку для фрэша половинки апельсинов. Пять шекелей – и я получаю почти литровую ёмкость со свежевыжатым соком. Справа и слева от меня несколько туристов потягивают своё питьё через пластиковые разноцветные трубочки. Сразу же в голове всплывает картинка из давно прошедшего времени.
Видеофильм по использованию индивидуального устройства по обеззараживанию воды. Съёмочная камера даёт панораму бесконечной пустыни. Мужик в спецназовском комбезе подходит к заброшенному колодцу. Со дна колодца жестяная бадейка приносит литра два коричневой жижи. Крупным планом показывается поверхность этой, якобы, воды с плавающими личинками насекомых и прочей органикой. Мужик достаёт из разгрузки пластиковую трубку диаметром с большой палец и длиной сантиметров в двадцать-тридцать. Одним концом вставляет в бадейку и присасывается к другому концу. Пьёт, причмокивая с явным удовольствием. Голос за кадром: «Индивидуальное устройство по обеззараживанию воды снабжено фильтрующим и дезинфицирующим материалами. Блокирует находящиеся в жидкости токсические вещества и микроорганизмы. В том числе и возбудителей тифа, желтухи, дизентерии и амёбиаза».
Это всего лишь маленький фрагмент из спецкурса по выживанию, а сколько их таких эпизодов было в моей жизни. Даже ёжика сырого съесть могу, наличествовал такой прецедент. Нас как учили – если тебе скажут перепрыгнуть пятиэтажный дом, не говори – «не могу, невозможно». Скажи – «есть, пошёл тренироваться».
Хорошо, тихо здесь. Однако пора и выдвигаться к отелю. Голод, он, понимаешь-ли, не тётка. Позавтракал я на рассвете очень легко, чашкой кофе и галетной печенинкой. Да и попутчики мои по автобусу уже потянулись с пляжа.
Служба безопасности в отеле на уровне. Рубашки свежие белоснежные, брючки выглажены. И бдят ответственно. Один проверяет наручный браслет (нас всех окольцевали при въезде), другой страхует, отойдя на шаг от напарника, держа руку на пистолете. Но что приятно, закончив ритуал идентификации, парнишки с улыбкой пропускают меня в холл, да ещё напутствуют на хорошем английском языке.
Осматриваю дверь своего номера. Это не паранойя, так меня приучили на уровне безусловного рефлекса. Ко мне никто не заходил. И меточки незримые, которые я оставил на своих скромных пожитках, не тронуты. Хотя ничего компрометирующего у рядового французского туриста не может быть по определению. А в мысли ещё ни одна спецслужба заглядывать не научилась.
В зале большого ресторана, расположенного на первом этаже, на удивление людно. Оголодавший народ толпится около стеллажей, где в изобилии представлен разнообразнейший харч. Бери сколько осилишь – таков принцип «шведского стола». И совершенно напрасно я заморачивался с переодеванием к обеду, дресс-код здесь не соблюдается. Майки, шорты, парео у женщин, солдатская форма у представителей обоего пола. Всё по-простому, можно сказать по-домашнему. Кстати, аналогичная картина наблюдается и в столице. В деловой части Тель-Авива легко можно увидеть тётеньку, разгуливающую в домашнем халате и с бигуди на голове, или мужика в полосатой пижаме образца 1950 года.
Выбираю свободный столик и сгружаю с подноса первую порцию хлеба насущного в виде овощей, маринованной рыбки и чашки бульона из курицы. За продолжением трапезы решаю сходить после того, как разберусь, что мне предпочесть – тушёную говядину с картофелем или жареного на гриле тунца.
– Шолом*.
________________________________________
*Шолом – здравствуйте (ивр.).
На стол плюхается поднос, уставленный блюдцами, тарелками, высокими стаканами с соком. Ого, это симпатяшка в военной форме, та, что с голубыми глазами и курносой попкой! Это значительно улучшает качество вкушаемой мною пищи. Зато пространная фраза на иврите мне непонятна полностью. Отвечаю на французском: «Извините, мадемуазель, к сожалению, не владею вашим языком». Ноль эмоций со стороны барышни. Повторяю то же на немецком и английском. При звуках английской речи лицо девушки приобретает осмысленный вид. Следовательно, барышня понимает по-аглицки.
– Меня зовут Рут Вайсберг. Ты откуда приехал сюда?
Инглиш явно на уровне школьной программы. Всё остальное при ближайшем рассмотрении впечатляет гораздо сильнее. Высокая грудь распирает полурастёгнутую форменную рубашку, точёная шея безупречна, а глаза!.. Приподнимаю над стулом свой зад, слегка кланяюсь:
– Друзья обычно называют меня Модест*, а прибыл я из Парижа, есть такой городок во Франции.
Девушка улыбается, потом нарочито хмурится:
– Только русские и французы могут так раздевать женщину глазами. Я засекла, как ты пялился на меня у моря!
Так, немножко уйдём в сторону от обвине-ния в эротомании.
– Модест – не моё имя, скорее школьное прозвище, которое сопровождает меня по жизни. И это полностью опровергает ваше утверждение о нахальном взгляде.
________________________________________
*Модест – скромный, скромник (фр.).
– Что, что? – переспрашивает Рут, явно не разобравшись в моем словоблудии.
С жестикуляцией и гримасами, почти на пиджин-инглиш* поясняю свою фразу. Но девушка остаётся на своей волне:
– Я русская и знаю, как они себя ведут. И как переводится твоё имя, тоже знаю. У меня есть книга русского писателя Успенского про все значения имён. Я буду называть тебя Мо, не возражаешь?
Буду – это хорошо, значит, есть перспектива.
– Это каким боком ты к славянам относишься?
– А родители из России. Папа из Баку, а мамочка из Гомеля. Мы – евреи, но в Израиле нас все называют русскими. Я много помню из детства. Всё-таки мне было уже шесть лет, когда мы прибыли сюда.
«Да, познания в современной географии у девочки весьма смутные», – подумал я, прихлёбывая бульон. – Нынче эти два города к России никакого отношения не имеют.
– Рут, скажи, пожалуйста, что-нибудь на русском.
– Милая моя, солнышко лесное. Где, в каких краях встречусь я с тобою!
Местный акцент явно выражен. Тянет гласные нараспев, погрешности с ударением, но в целом неплохо.
– Это стихи?
– Не совсем. Песня Юрия Визбора. Родители поют, когда к ним приходят друзья. Я много умею, даже ругаться. Хочешь?
– Избавь, Рут. Ничего нового в брани не изобрели. Да и не к лицу молоденькой девушке это.
________________________________________
*Пиджин-инглиш – дословно – туземный английский (англ.).
Надо же, как тесен наш шарик. И тут землячка отыскалась. В Союзе, лет тридцать тому назад любая кухонная посиделка или вылазка на природу оканчивалась песнями под гитару. Концовку бардовской эпохи застало и моё поколение. Кукин, Окуджава, Галич, Визбор ещё у кого-то были на слуху. Но им на смену активно продвигались Макаревич, Гребенщиков и иже с ними.
– Ладно, девочка, разговоры в сторону. Еда вкусная, у тебя увольнение. А для любого солдата это праздник. Сам служил, знаю.
Рут быстро управилась с хумусом (смотреть на него не могу!), вложила в питу три стручка красного перца и кусочки маринованной рыбы. Аппетитно откусывая от лепёшки, опорожнила стакан томатного сока. Лицо её раскраснелось, а над верхней губой опять выступили мелкие бисеринки пота.
Эмоциональна, преобладает симпатика, следовательно, личность порывистая и творческая. Знакомый психотип, имел возможность в прошлом наблюдать у моей бывшей. И чего таких баб тянет ко мне? По всей видимости, им нравится моё спокойствие и нарочитая эмоциональная бедность – отсутствие блеска в глазах и желания тут же сойти с ума.
– Эй, Мо, вернись сюда. Ты слушаешь меня и не слышишь.
– Да, да, немного отвлёкся. Вспомнил, каким я был в твои годы.
– Ты думал о женщине. Я поняла это по твоим глазам. Она была стерва, нет?
Тут я слегка покривил душой. Кто же раскрывается перед случайной знакомой, даже если она очень симпатичная.
– Не угадала. Только о себе застенчивом.
– Непонятно. Кто же там у вас во Франции устраивал баррикады и швырял кирпичи в полицию во время студенческих волнений?
– Я в левацкие игры не играл. Мне пришлось много работать, чтобы обеспечить себе учёбу. Да и бунтовали студенты, когда я был ещё ребёнком.
– Ты, конечно, женат?
– Давно разведён. Детей нет.
– Так все мужчины на отдыхе говорят. А потом оказывается всё наоборот – и жена-зануда имеется, и семеро по лавкам сидят.
Она произнесла последнюю фразу на русском, явно копируя чью-то интонацию, поскольку акцент почти не улавливался.
– Переведи, я тебя не понял.
– Это одна из присказок моей бабушки по отцовской линии. Она у меня очень умная, нет – продвинутая. Всю жизнь с детьми – учительница музыки, но разбирается и в живописи, и в литературе. До сих пор очень много читает.
– Рут, я пошёл за десертом. Тебе что-нибудь взять?
– Я с тобой. Мы не настолько близко знако-мы, чтобы доверяться твоему вкусу.
О, это уже намёк. Примем его к сведению. Хорошая девочка, открытая, чуть раскована сверх меры. А впрочем, сейчас все молодые без комплексов.
– Возьми апельсиновое желе и плюшку с заварным кремом. Здесь они восхитительны. Я никогда не была в Париже – столице гурманов, но поверь, здешние кулинары не хуже.
– Охотно верю, Рут. Я рядовой француз и, увы, за всю свою жизнь был только один раз в ресторане «Ги Савуа». Да и то по приглашению своего школьного товарища, получившего огромное наследство от своей матушки. На десерт нам подали нечто божественное, которое в меню обозначалось как: “Хрустяще-нежные зелёные яблоки со свежей ванилью в аквамариновом соусе «Минутка»”. А запивали мы это произведение искусства мускатом «Де Ривезальт», изумительно тонким вином с нежной палитрой цветущего персикового сада.
– О, Модест, да ты поэт! Как называется этот ресторан? Надо будет взять на заметку.
– «Ги Савуа», детка.
– Не называй меня так. Я уже взрослый человек. Чего ты смеёшься? ЦАХАЛ* доверил мне оружие, и я уже два раза была в патруле в секторе Газа.
Ну, это девочка преувеличивает. Насколько мне известно, женская часть Армии обороны Израиля на боевые задания не ходит. В основном, барышень используют в качестве аналитиков, связистов, армейских клерков, там где риск сведён к минимуму.
– Верю, Рут, верю и даже спорить не намерен. А вдруг ты воспользуешься в качестве убеждающего аргумента своим автоматом.
– Да ну тебя, лучше расскажи мне ещё о Париже.
Полуобнимаю её за талию. Несмотря на грубую армейскую робу, девочка кажется беззащитной, по крайней мере, желание оберечь её от гипотетических неприятностей у меня есть. А нежная кожа и под тканью одежды ощущается. И слабый, как у ребёнка, запах пота, не раздражающий, а наоборот – влекущий. В какой-то момент Рут дрогнула и прильнула ко мне всем телом, буквально на мгновение. И от этого движения стало так пронзительно хорошо. Даже если эту девочку подвели ко мне специально, а такое могло статься, отталкивать её от себя я не хочу. Как говорил Наполеон: «Бей в барабан, и будь что будет».
__________________________
*ЦАХАЛ – Армия обороны Израиля.
– Что ты замолчал, Скромник. Говори! Разве так очаровывают девушек?
Конечно, расскажу о том, как классно проехаться на экскурсионном кораблике вечером по Сене, побродить по Монмартру, любуясь работами уличных художников, посидеть в кафе «Ротонда» за рюмкой старого кальвадоса. Как одуряющее пахнет весной в саду Тюильри. Да мало ли в Париже иных замечательных мест, соборов, памятников и музеев.
– Рут, пойдём к сувенирным лавочкам, что-нибудь выберем на память.
– Не возражаю, время у меня ещё есть.
– А что вечером?
– В крепость я не поеду, уже была там. Бриллианты мне не по карману. Да и в Тель-Авиве всё процентов на двадцать дешевле. Здесь же курорт. А вечером у меня концерт. Придёшь?
– Ты будешь танцевать танец живота?
– Господь с тобой, хотя я умею. У нас трио – Лёва (она сказала это имя так по-русски), моя по-друга Эсфирь и я поём под гитару. Вон наша афишка висит на рецепшн.
– Что-то такое мельком видел, но не обратил особого внимания, там же написано на иврите, а фотографии маленькие и невнятные.
– Но мы же не «Мулен Руж», чтоб делать броскую рекламу. Так, самодеятельный ансамблик, хотя образование музыкальное у нас у всех.
У второй лавочки моё внимание привлёк старый еврей в кипе, читающий книгу Кунина. Точно такую же два месяца тому назад я прикупил в «Доме книги» на Невском. Привет, Рабинович и Иванов! Вы уже добрались до Хайфы?
– Шолом, деточка. Ты опять у нас в гостях? Будете сегодня петь?
– Здравствуйте, дядя Ицхак. С этим Куниным все наши сошли с ума. Куда ни придёшь, все читают, либо взахлёб пересказывают в лицах содержание. Просто дурдом какой-то.
– А кто это с тобой? (Диалог шёл на русском.)
– Мой парень, он из Франции.
– Да что-то он слегка староват для парня, а? – при этом хозяин лавочки лукаво подмигнул Рут.
– В любви все возрасты проворны, – шутливо парировала моя спутница. – Можно посмотреть, что у вас интересного появилось?
Моё внимание привлёк бронзовый, слегка позеленевший от времени медальон с изображением мужской и женской фигурок, слившихся в поцелуе. Это же спинтрин – древнеримская монета, предназначенная для оплаты услуг жриц любви.
– Сколько стоит? – спросил я на английском, ткнув пальцем в стекло прилавка
– О, у молодого человека есть вкус, – ответил бодрый кипаносец на чистом французском. – Это дорогая вещь, очень древняя. И стоит две тысячи шекелей. – Продавец наклонился к моему уху и доверительно произнёс: – При выезде из страны могут быть проблемы на таможне.
– Подберите красивую цепочку для этой шейки. Уверен, что медальон останется в соб-ственности Израиля. Поэтому цена должна быть как минимум вдвое меньше.
– Ой, вы торгуетесь как еврей от рождения! Но я не вижу у вас ни капли нашей крови.
– Француз – это тот же иудей, только без кипы и талмуда. А скупость галлов давно уже стала притчей во языцех.
– Ладно, только для вас я сброшу сотню шекелей.
– Умножьте эту цифру на пять, и мы разойдемся.
– Вы точно не еврей?
– Если следовать Ветхому Завету, то все мы от Адама.
Рут с интересом наблюдала наш торг, но затягивать этот процесс не следовало. Тем более, что она не понимала ни слова.
– Полторы тысячи моя последняя цена, уважаемый Ицхак.
– Всё, бьём по рукам.
– Это зачем?
– Там, где я родился, а это было в Пинске почти семьдесят лет тому назад, существовал такой обычай среди купцов, когда они приходили к согласию. А цепочку я брать не советую, у меня есть отменная кожаная тесьма, абсолютно подходящая по фактуре и цвету. Это я дам бесплатно, в знак франко-израильской дружбы.
Вот деятель, излагает как «Правда» в своей передовице. Что значит школа!
– Спасибо, мсье, – слегка поклонился я, отсчитывая банкноты. – Рут, примерь.
Старик достал кожаный шнурок, вдел в припаянное к монете ушко и с улыбкой подал медальон моей спутнице:
– Носи на здоровье, деточка, говорят, что этот талисман помогает в любви.
– Спасибо, Скромник, мне очень нравится твой подарок. И вам, дядюшка Ицхак, тоже большое спасибо.
Мою левую щёку как будто обожгло, это Рут слегка прикоснулась ко мне губами. Ни фига себе удар молнии! Такого я, почитай, лет десять не испытывал.
Рут поправила на плече автомат, улыбнулась, показав белоснежные зубы.
– Модест, у меня через полчаса репетиция. Увидимся на концерте.
Вот и всё, кончилась романтика, начались суровые будни отдыхающего. Три ночи, считая сегодняшнюю, и здравствуй, Касабланка. По большому счёту вживание в новый образ идёт без сбоев. Даже знакомство с очаровательной барышней вполне укладывается в мою легенду. А деньги – деньги на то и предназначены, чтобы их тратить, когда с умом, а когда и в удовольствие.
...Эта напористая девушка всё-таки уложила меня в свою постель. После бурных объятий и поцелуев, неоднократных воспарений куда-то на седьмое небо, спит детёныш у меня на левом плече. Спит, закинув крепкую ножку ко мне на живот. А рука её, такая нежная, обласкавшая моё тело в самых заповедных местах, покоится нынче у меня на груди. И ничуть не помешало нам отсутствие языкового контакта, потому что вербальная информация всегда в такой ситуации проигрывает тактильной. Речь не идёт о ярко выраженной симпатии. Нет, здесь было совсем иное, то, что именуется поэтами и писателями любовью с первого взгляда. Понимая бесперспективность наших отношений, а женская интуиция куда как более развита, чем мужская, Рут отдавалась мне неистово-жертвенно. А когда я заикнулся о предохранении, рассмеялась и ответила вдруг по-русски: «Не заморачивайся, я хочу родить от тебя сына. С такими же глубокими серыми глазами и ямочкой на подбородке». А потом, спохватившись, озвучила эту фразу на своем школьном инглише. Ей Богу, если бы не моя служба в Конторе, сделал бы предложение не задумываясь. Это был мой человек, абсолютно мой по всем параметрам. А так пришлось пробормотать дежурный набор слов о симпатии, гармонии и светлом будущем (которое никогда не случится).
Крепость со стороны моря была абсолютно неприступна, даже для сегодняшних натренированных альпийских стрелков. А вот попав внутрь и подойдя к противоположной стене, я понял, как римляне взяли эту твердыню. Со стороны долины к крепости тянулся пологий, шириной метров шестьдесят, насыпной пандус. Можно предпо-ложить, что не один десяток тысяч рабов и солдат создавали этот фортификационный изыск. Как пояснила экскурсовод, та же неунывающая Ханна, на штурм крепости ушло около года. А остатки осадных башен, катапульты и таран – реквизит голливудских киношников, снимавших фильмы на историческую тему несколько лет тому назад.
Посещение крепости заняло несколько боль-ше времени, чем планировалось. Во-первых – автобус от отеля отошёл с задержкой на пятнадцать минут, во-вторых – в крепости потерялась пожилая пара экскурсантов из нашей мишпахи* (видите, как я осваиваю иврит). Пока их искали, то да сё, ушло ещё минут сорок. Так что к началу концерта мы ощутимо опаздывали. Наскоро приняв душ и побрившись, я спустился в лобби. Из полуоткрытых дверей концертного зала доносилось мелодичное пение. Людей набежало человек двести, еле нашёл свободное место. Трио в солдатской одежде, но без оружия на этот раз, располагалось на невысоком подиуме. За роялем сидел чернокожий парнишка, тот, что на пляже готовил фрэш, и аккомпанировал тихими аккордами этим ребятам, исполнявшим незнакомую мне песню на иврите. Судя по аплодисментам публики, эта вещь была популярна в Израиле, приблизительно как наша «Катюша» в пятидесятые годы.
Рут, заметив меня, прикоснулась рукой к медальону, подошла к солдатику и напарнице. Посоветовавшись, кивнула энергично головой и объявила в микрофон на иврите, а затем по-английски:
– Булат Окуджава, «Пиратская лирическая».
________________________________________
*мишпаха – сообщество (ивр.).
Чернокожий пианист остался за роялем, но в
действе трио участия не принимал. Простенькая гитара в руках Лёвы выдала бравурное вступление. А дальше пошёл текст на русском, неожиданно тронувший душу чем-то родным и знакомым, будто в гостях у бабушки побывал. В давно прошедшем времени мне довелось услышать эту песню в исполнении автора. Это было, по-моему, на первом курсе университета. Но сейчас бесхитростные слова зонга воспринимались совсем по-другому. Цепляло меня, ох как цепляло. Ведь пираты, по большому счёту, такие же изгои, как и «рыцари плаща и кинжала». И благополучный финал жизни, что у них, что у нас – вопрос вопросов…
А гитара всё расстреливала зал рваными аккордами, и, как бы вопреки музыке, слаженно, в три голоса, ребята выпевали на русском:
«В ночь перед бурею на мачтах горят
святого Эльма свечки,
Отогревая наши души за все минувшие года.
Когда воротимся мы в Поpтленд,
мы будем кротки как овечки.
Да только в Поpтленд воротиться
нам не придётся никогда.
Что ж, если в Поpтленд нет возврата,
пускай несёт нас чёрный парус,
Пусть будет крепок ром ямайский,
всё остальное – ерунда.
Когда воpотимся мы в Поpтленд, ей богу,
я во всём покаюсь,
Да только в Поpтленд воpотиться
нам не пpидётся никогда.
Что ж, если в Поpтленд нет возвpата,
пускай купец помpёт со стpаху.
Ни бог, ни дьявол не помогут ему спасти свои суда.
Когда воpотимся мы в Поpтленд, клянусь,
я сам взбегу на плаху,
Да только в Поpтленд воpотиться
нам не пpидётся никогда.
Что ж, если в Поpтленд нет возвpата,
поделим золото, как бpатья,
Поскольку денежки чужие не достаются без тpуда.
Когда воpотимся мы в Поpтленд,
нас примет родина в объятья,
Да только в Поpтленд воpотиться
нам не пpидётся никогда.
Когда воpотимся мы в Поpтленд,
нас пpимет pодина в объятья,
Да только в Поpтленд воpотиться
не дай нам, Боже, никогда!»
Почему Рут выбрала эту песню, для меня до сих пор загадка. Какими рецепторами своей души она ощутила будущую безысходность наших отношений, что прочла в моих глазах? А потом настала ночь, наша первая и последняя. Не было слёз и жарких клятв. Только лицо к лицу и бесконечная тоска расставания. Оставлять фальшивые координаты я не смог, невнятно объяснив, что буду менять работу и адрес. Но телефон Рут Вайсберг, номер дома по улице Тамуз в Холоне, запомнил, затвердил, заучил как «Отче наш».
И чтобы я ни делал в последующие дни пребывания на земле обетованной, в голове всё время звучал нежный голос Рут:
«В ночь пеpед буpею на мачтах
гоpят святого Эльма свечки,
Отогpевая наши души за все минувшие года.
Когда воротимся мы в Поpтленд,
мы будем кротки как овечки.
Да только в Поpтленд воротиться
нам не пpидётся никогда».