Первый раз он написал ее портрет, когда они оба учились в девятом классе.
Получилось это так. Она забежала к нему, чтобы списать задание по физике (оба жили в одной коммунальной квартире), а он в это время разворачивал сверток, в котором лежали только что купленные альбом для рисования и коробка акварельных красок.
- А хочешь, я тебя нарисую? – неожиданно спросил он.
- Ты сначала научись, тоже мне, художник, - фыркнула она полупрезрительно. Вообще у нее был довольно скверный характер.
- Ну, подожди, я быстро, - сказал он просительно. Ему действительно вдруг очень захотелось написать ее портрет.
Он раскрыл коробку (краски так чудесно пахли). Достал стеклянную баночку из-под икры (лет ей, наверное, было столько же, сколько ему), налил воду.
- Я быстро, - повторил он.
Поболтав в воде кисточкой, он притронулся к краскам. Не размечая лист карандашом, сразу начал класть цвета: одно пятно – черное – платок до бровей, завязанный на затылке, второе – красное – пухлые губы, третье – тоже черное – драпировка тела. Затем, взяв толстый черный грифель, одной линией обозначил полузакрытые веки, подбородок, нос.
- Вот и все.
Он глядел на рисунок, и даже сам не понимал, как это у него так здорово получилось. Вообще-то портрет был не слишком похож: с листа на него смотрела взрослая женщина, а не та девочка, что сидела рядом. И вместе с тем в портрете проступало какое-то глубинное сходство, а какое – он сам не мог бы объяснить.
- Дай-ка посмотреть, она вырвала альбом из его рук и тут же возмущенно вскричала: - это – я?! Да как ты посмел так меня изобразить? Это ведь черт-те что!
Он растерялся.
- Как, тебе не нравится? Но почему?!
- И платка такого у меня никогда не было, не носила так. Кошмар какой-то. А рот?!
А он не мог взгляд оторвать от рисунка. В это время раздался стук в дверь.
- К телефону! – крикнула соседка.
Звонил приятель из соседнего подъезда, приглашал посмотреть «Клуб кинопутешествий». Окончив разговор, он вернулся в комнату.
- А где портрет?
Раскрытый альбом девственно белел.
- Нет его больше, - ехидно сказала она, и показала куда-то вниз. И, переведя взгляд, он, бледнея, понял, что означают валявшиеся на полу мятые клочки ватмана. Он оцепенел, – а потом кинулся на нее с кулаками. Но она увернулась, и он с размаху въехал лбом в край дубового буфета. Брызнула кровь. А она уже была за дверью и, высунув на прощанье язык, быстро скрылась.
Он заплакал. Не от боли, нет, – к нему пришло ощущение какой-то огромной потери.
* * *
Прошли годы. Бывший девятиклассник в Строгановку не попал, но закончил художественное училище и стал работать художником-оформителем в универмаге. Живопись он не бросал, писал неплохие натюрморты и дарил их друзьям. Пробовал писать портреты, но они у него не слишком получались, люди себя на них не узнавали.
Самое странное заключалось в том, что он никак не мог забыть того своего детского экспромта. Уничтоженный портрет все время стоял у него перед глазами, он помнил каждый его штрих, каждый потек акварели. Много раз он пытался воспроизвести его, но каждый раз получалась такая ерунда, что он тут же все рвал. Как будто все то же самое – да чего-то не хватает, и все никуда не годится.
А тот, разорванный в клочки, портрет был действительно чрезвычайно удачен. Только с годами он это понял по-настоящему. Что это было – случайность или в этот момент его дар вдруг продемонстрировал, на что он способен? Увы, ответа не было.
Он давно уже не жил в том старом доме. Весь этот старый московский квартал сломали, а жильцов переселили в микрорайон-новостройку. Художник к тому времени женился и получил двухкомнатную малогабаритную квартиру. Родился сын. Свою бывшую соседку он не видел много лет, и однажды обнаружил, что она живет в соседнем доме. Она дважды побывала замужем, но каждый раз ненадолго, и теперь жила одна. Детей у нее не было.
Когда он увидел ее после долгого перерыва, то первое, что его поразило, - это невероятное сходство с тем самым портретом. Каким чутьем ему, мальчишке, удалось угадать в неразвившейся еще девочке будущую красивую, но довольно-таки стервозную даму?
Однажды его осенило: ему нужно нарисовать по памяти ее портреты в разных ракурсах, а потом соединить в один, как, по легенде, Леонардо создавал свою Джоконду. Он начал работать. Эскизы посыпались из него, как горох из мешка. Жена, друзья – все поражались не только количеству создаваемых им набросков, но и необычайной их выразительности. Многие выпрашивали у него рисунки. Однако оригинала не узнавали, хотя бывшая соседка к тому времени сдружилась с его женой и стала у них частенько бывать.
Он долго прятал от нее эскизы. Но потом не выдержал, показал. Она узнала себя сразу, хотя в жизни была далеко не так ярка и красива, как это выходило на листе бумаги.
Однажды он уехал на несколько дней в Ленинград. Когда вернулся, то обнаружил папку из-под эскизов пустой. Жена ничего не могла ответить. Тогда он кинулся к бывшей соседке.
- Отвечай, это ты сделала?
- Да, я, - нагло глядя ему в глаза, ответила она.
- Но зачем?!
- Я тебе давно сказала: не позволю, чтобы ты из меня делал черт знает что.
Он застонал, схватился за голову. Но тут мелькнула мысль – еще не все потеряно! И он бросился к друзьям, которым в свое время раздаривал наброски.
То, что его ожидало, было ужасно. Она умудрилась перезнакомиться со всеми его друзьями, побывать у них дома. Хитро, издалека заводила разговор об эскизах. Ничего не подозревающие люди показывали их ей (характерно, что ни один из них не распознал оригинала). У нее же было какое-то безошибочное чутье на все свои портреты. И затем, ловко отвлекая хозяев, она крала наброски и потом с остервенением уничтожала. Не осталось ничего. Как она нашла всех людей, кому они были подарены – уму непостижимо.
Самое грустное произошло с художником потом. Он понял, что больше вообще не хочет писать. Да и его проекты оформления витрин и торговых залов стали какими-то скучными. Правда, на это мало кто обращал внимание, но ему вдруг все опротивело и он ушел с работы. Теперь он стал макетчиком. Делает макеты стандартных микрорайонов по проектам архитекторов ГлавАПУ. Встреч со своей бывшей моделью избегает.
Всего она уничтожила сто пятьдесят портретов, не считая того, первого.