Глава 1. Жертва.
Что – то недоброе назревало в деревне Погорелово Ивано – Рязанской области. Тучи чёрные, темней вороньего крыла, нависали над землёй. В изредка распахиваемую щель небесных штор проникали робкие солнечные лучики и, поиграв с золочёными купалами небольшой церквушки, как мышки в нору, ныряли в мрачные небесные хляби. Сам воздух, сжатый и морозный, казалось, давил на жалкие деревенские избёнки.
А слухи – тревожные и дьявольские по сути – терзали души верующих прихожан.
«Церковь –то нашу, тово… рушить зачнут со дня на день…»
Жители недоумевали, куда делся дьякон Нестор, хоть и никудышный, квёлый телом с задиристой бородкой лопатой и с нередким сивушным душком?! Исчез бесследно. На каторгу увезли или расстреляли?!
Евдокия Замарских, староста церковного прихода, женщина грамотная и волевая, почуяв неладное, вовремя спровадила в ночь сына Василия и инока Тимофея, живущего при храме, загрузить на бричку мешки с ценной церковной утварью и намоленными иконами, а после свезти подалее в лес. Закопать. Схорон был известен заранее в укромной балке разрушенной нежилой деревушки. Далече от красных изуверов и нехристей… Шёл 1938 год.
Вечерело, когда груженная мешками бричка и два седока (кучером выступал Василий) втайне от селян и любопытных глаз выдвинулась в путь. Сивый меринок Гаврюшка, косматый кривоногий и низкорослый, но силы недюжинной, споро шёл как – то боком по наезженной колее, кося диковатым глазом. За ними увязалась верная дворняжка Жучка. Бричка, гружённая основательно, ходко скользила по ледяной накатанной тверди. Иной раз, выбиваясь из глубокой колеи, она скользила в кювет в плотный пласт снега. Тогда мерин Гаврюшка вхолостую бил копытами на одном месте, словно плясал чечётку, и легко, чуть не опрокидывая, выхватывал бричку на наезженную дорогу.
- Но – но! Не балуй!
Упреждал Василий резвого рысака от баловства. Жучка в тон хозяину заливалась звонкой убористой бранью, радостно бросаясь сбоку на коня.
-Да нишкни ты! Чего расшумелась - не к добру. Не ровен час – увяжется кто следом…
Утешал любимую псину Василий.
Чем дальше углублялись в степь, мертвенно – холодную, взъерошенную колючим ветром, тем чаще дорогу преграждали снеговые куржаки, брошенные через ледяной наст, словно западни. Причём такие высокие и коварные, что низкорослый мерин утопал в них, бесполезно отбивая копытами свой нескончаемый гопак.
И тогда инок Тимофей и Василий, соскакивали с повозки и, помогая мерину, упираясь о бричку, ,выталкивали повозку на дорогу.
Въехали в пристепной лес. Тьма накрыла сразу, как кота мешком. Умная лошадь шла по наитию, чётко угадывая более твёрдый, чем в степи, путь. Враз сделалось неуютно и тревожно. Увязавшаяся за повозкой взъерошенная дворняга Жучка вначале верно следовала сзади, иногда обгоняя или ныряя в боковые сугробы, в конец притомилась, и Василий, жалея, свистнул её на телегу. Он любил и баловал свою питомицу. Надо сказать, любовь была обоюдной. И Жучка всюду следовала, словно оберегая, за хозяином.
С час ехали спокойно, но, когда до намеченной балки и таившегося в ней схорона оставалось совсем немного, мерин забеспокоился, хрипло заржал и ускорил ход, нервно подёргивая телом.
Ночь, чёрную и вязкую, словно кисель, по – зимнему дремотную, вдруг взрезал тоскливый вой. Ему отвечал другой. Истерично залаяла Жучка и прижалась за иноком Тимофеем к Василию. Небо сперва не просвечивало, сливаясь с чернотой леса. Вверху бранился, как старый скандальный дед, зимний шквалистый ветер, шумя высокими ветвями. Сыпал с дерев, словно ледяной дождь, колючий иней. Постепенно взор пообвык. От белого покрывального настила вдруг стало светло, словно в сумерках. Хотя давила скрипучим стоном – стуком дерев зимняя морозная ночь. Из – за назревающей метели на небе не было ни звёзд, ни месяца.
Инок заученно крестился:
«Искушения дьявольская. Откуда волки – зима только проклюнулась… Небось, не оголодали ишшо! Осподи, помилуй!»
Василий понужал мерина:
«Нно, милай! До Устюжанки нядалеча, дотянуть ба, а там отступят окаянныя! Не завяз бы, милок!»
Мерин, чуя опасность, добавил прыти. Только барабанили копыта о ледяной наст. Веером обдавала седоков колючая снеговая пыль от задеваемых вихляющей повозкой боковых сугробов, обстреливала окрест. Бричка шла, вихляя от скорости и скользкой дороги. Едва не опрокидывалась. « Не шали, милай!»
Внезапно, слово россыпи звёзд, замаячили во тьме огни. Зелёные, скачущие. Особо зримые в безмесячную ночь. Хрипя и ускоряясь, Гаврюшка мчал, от страха чуть не опрокидывая повозку. Мужики вооружились топором и палкой, всегда лежащими наготове в бричке. Из – за пляшущих сквозь ледяную пыль зелёных звёзд можно было понять, что волков было не менее трёх. Они споро обходили скачущую без памяти лошадь с боков, намереваясь в прыжке вонзиться ей в бока. Вначале обречённо скулящая, Жучка от истошного лая чуть ли не охрипла.
Василий истошно матерился, размахивая топором в разные стороны. Инок вначале тоже кричал и бестолково размахивал палкой, но затем обхватил голову руками и горячечно и многократно начал повторять Иисусову молитву:
-Осподи Иисусе Христе, сыне Божий! Помилуй нас, грешных!
Один из волков, поджарый матёрый и крупный, видимо, вожак, в прыжке попытался вонзиться клыками в бок вспотевшей и хрипящей, чуть ли не загнанной лошади. Но промахнулся. От страха, обезумевший Гаврюшка отбросил его по ходу движения мощным копытом. Стая стушевалась, пока вожак, кувыркаясь, приходил в боевую форму.
И когда во главе с вожаком стая снова стала обходить с боков лошадь, купируя ей путь, инок Тимофей схватил чуть ли не забившуюся Василию под тулуп Жучку и, визжащую, метнул её в бок дороги, далеко в сугруб около ёлок. И сразу же стая метнулась на добычу, оставив несчастную лошадь и истошно кричащих седаков.
Под захлебнувшийся визг и лай Жучки, вздыбленный сугроб, где началась расправа над несчастной собачонкой, только мелькнул перед глазами изумлённых седаков. А Гаврюшка уж уходил от преследователей и уносил ездаков от верной смерти навстречу вспыхнувших сквозь поределый лес огням деревушки Устюжанки.
Монах Тимофей слёзно молился, упав прямо в бричке на колени:
Прости меня, Осподи! Я внял, что жертва Богу- «дух сокрушенный» и молитва, и что « сЕрдца сокрушённого и смиренного ты не презришь»… Но яко ты сам был, Осподи, жертвой за грехи наши, прими в жертву эту жалкую животинку. Не за жизнь нашу грешную, а за схорон иконок. До смерти стану молиться за энтот грех.
Василий от потрясения и мгновенности случившегося лишь горько рыдал.
В подаренные Жучкой для спасения минуты, они успели доскакать до деревушки и уже не стали искушать дьявола, а дожидались рассвета среди людей. А лишь едва ободняло (стало рассветать), они добрались до обозначенной балки и спрятали там среди разрушенной деревни церковную утварь и иконы, захоронив их под камнями и обломками изб до лучших времён.
Апрель- июнь 2020г. Ханты- Мансийск. Зоська.
Для иллюстрации использована копия картины Василия Шукшина " Волки"