Маленький, неказистый и смешной самолетик, который еще называют "кукурузником", взял курс на Запад, и широкая желтоватая лента Колымы, а потом и домики Среднеколымска остались позади. Мы летели за солнцем, будто бы обманывая время, а внизу все искрилось и сверкало, сотни речек, речушек и ручейков соединяли маленькие и большие озера. Солнечные лучи отражались в них, слепили нас, и было непонятно, чего внизу больше, тверди или воды. Таковы пространства по левому, низменному берегу Колымы в среднем ее течении.
Самолетик добросовестно нес через сверкающие озера примерно дюжину пассажиров с их сумками и рюкзаками. Двое пилотов не в счет, они с самолетом почти единое целое.
Среди пассажиров, большинство из которых возвращались из Среднеколымска домой, мы с моим случайным товарищем Петром выглядели чужаками. И не только потому, что отличались разрезом глаз. Нас выделяло то, что обычно нелегко скрыть - беспокойство людей, летевших в неизвестность, и любопытство, не позволявшее оторвать глаз от красотищи за иллюминатором. Мы летели в поселок Хатынгнах, это по-якутски Березовка, одноименного совхоза.
В Среднеколымске мы оказались в поисках работы и заработка, но брать нас не торопились, нужными специальностями мы не владели. Время шло, деньги таяли, и мы почти отчаялись, но неожиданно в гостинице, где мы устроились благодаря помощи председателя поссовета, появился человек, который предложил нам нехитрый заработок в составе сборной бригады. Нужно было делать кирпич-сырец. Под кирпич был конкретный заказ и стоимость была оговорена. Так мы попали на правый берег Колымы, в поселок Лобуя, где были и глина, и формовочные столы, и стеллажи для сушки. Там мы пробыли около десяти дней, пока не изготовили нужное количество сырца. Деньги заказчик выплатил, мы благополучно возвратились в гостиницу Среднеколымска, стало спокойнее, но суть не менялась - работы не было.
Решив брать билеты на самолет до Якутска, мы стали потихоньку собираться, но в гостинице снова появился человек и снова неожиданно для нас предложил нам оформиться плотниками в строительную бригаду местного совхоза. Мы было посетовали, что к ремеслу плотника не имеем никакого отношения, но человек успокоил, сказав, что пока будем "на подхвате", а потом, глядишь, и научимся чему-нибудь. Это был прораб совхоза Цыплухин, мужчина лет сорока пяти.
Так мы оказались в самолетике, который как будто пытался пробыть как можно дольше в лучах уходящего солнца. Внизу мелькнули крыши домов по берегу сверкнувшего зеркалом озера, и наш самолет клюнул носом и пошел на вираж. Я искал глазами взлетную полосу, но не нашел. Полосы не было, а была большая ровная поляна с зеленой травой. Самолет знал поляну, поляна знала его, они встретились мягко: пилоты были мастерами. Теперь если я и назову когда-нибудь маленький самолетик "кукурузником", это будет без тени пренебрежения и насмешки, потому что мне не забыть пылающие солнцем озера и зелень леса внизу, под его отважными крыльями.
Наших немногочисленных попутчиков и попутчиц встречали родные, в основном на мотоциклах с колясками, и после того, как все они уехали, оказалось, что огромная туча комарья встречает только нас двоих. Туча радостно бросилась на нас, и, если бы мы заранее не измазались "дэтой", комарье наверное на радостях зацеловало бы нас до смерти.
Чтобы пройти к поселку, нужно было обойти озеро, и мы побрели туда, почти наугад, по следам умчавшихся мотоциклеток. Когда мы вышли к домам, выяснилось, что поселок - это всего одна улица и почти все строения расположены на берегу озера. Встречавшиеся люди смотрели на нас с любопытством и, узнав, что мы к строителям, указали дорогу в самый конец поселка. - Самый последний дом, - говорили нам. - Там бригада Рака.
Этот дом стоял особняком, у самой воды. Он казался недостроенным, и сначала я не понял, почему. За этим последним домом, чуть дальше, были видны длинные бревенчатые коровники и дорога, по которой мы пришли, видимо, заканчивалась там.
Мужики были на работе, крайний справа коровник был еще пуст и желтел свежей древесиной. Там звенела циркулярная пила. Когда они пришли, оказалось, что в бригаде три человека. Виктор Рак, мужчина лет сорока с небольшим, был бригадиром, Илья, лет на десять помоложе, и Николай, наш с Петром ровесник, то есть тридцати ему еще не было. Дом был разделен на две половины стеной. На семейной половине жил Николай с женой и двумя маленькими детьми. Он пристраивал со своей стороны еще одну комнату, поэтому дом выглядел незаконченным и неряшливым. На холостяцкой же стороне обитали Рак и Илья, нам предстояло к ним присоединиться.
Может быть прораб Цыплухин обещал Раку прислать спецов, потому что, узнав, что мы с Петром по плотницкой части "ни уха ни рыла", бригадир погрустнел и выронил непечатное слово. Не знаю почему, но Рак видимо надеялся, что хоть топоры у нас с собой и удивился, узнав, что это не так. Ребята даже пытались повеселиться по этому поводу, но получалось плохо, веселись не веселись, из профанов плотников в одночасье не сделаешь.
Началась работа, и была она творческой лишь отчасти, ну а если без шуток, мне всегда нравился запах свежей древесины, воздух превосходный, ручей, через который мы таскали бревна по мосткам к циркулярке, был чистым, чайки то и дело пикировали к нему за рыбкой. Коровник был почти готов, нам оставалось напилить на циркулярке досок, настелить полы и соорудить телятник повыше над полом, чтобы зимой телятам было теплее.
Бригадир отдал мне свой топор, Пете инструмент нашелся тоже, и перед нами замаячила перспектива стать настоящими мастерами заплечных дел. Лес был рядом, красная смородина свисала гроздьями, и коровы, которым позволено было погулять, с удовольствием брали губами эти гроздья ягод. Шерсть у якутских коров больше и гуще, чем у тех, которые водятся на моей родине, поэтому выглядят они лохматыми, морозы стимулируют отрастить шубейку. Грибов в лесу тоже было много, не составляло труда нарезать ведро самых лучших за полчаса сразу за поселком.
На холостяцкой половине нам с Петром выделили спальные места; это были простые нары из досок с матрацем, белье и одеяла тоже нашлись. Нары мне достались самые дальние, и мужики, посмеиваясь, предупредили, что зимой я буду по утрам отдирать от стены примерзшее одеяло. Это было просто продолговатое помещение, разделенное печью на кухню и спальню.
Дежурный поднимался на час раньше других. Задача была - развести огонь, порезать мясо, обычно это была свежая лосятина, сварить его в большой кастрюле и, вывалив туда же несколько банок борщевой заправки, довести до кипения. Все это закрывалось крышкой и укутывалось покрывалом до обеда, потом, к моменту, когда встанут все, разогревался большой чайник. Летом все это делалось в дощатой пристройке у дома, рядом с ней была такая же дощатая душевая кабинка.
К обеду борщ был настоявшимся и еще горячим. Борщ чередовали с наваристым супом из дикой утки. Мясо и дичь хранили в ледниках, то есть в мерзлоте. В ней выбивалось подобие погребка, сверху сооружали деревянный настил с крышкой и все это всячески утепляли и герметизировали. Свежее мясо, насколько я помню, было всегда, видимо потому, что добыть лося было нетрудно. Уток же после открытия сезона охоты складывали в ледники по нескольку сотен.
Местный народ тоже, конечно, занимался охотой и промыслом пушного зверя, рыбалкой. Кроме резиновых лодок, были еще самодельные, которые мастерили из жести, с деревянным каркасом и дном из многослойной фанеры. Эти самоделки водоизмещением в четыре корыта были очень неустойчивыми и без известной сноровки удержать равновесие, сидя в них, было нелегко. Илья умел управляться с такой посудиной, но и ему мужики кричали с берега: - Илья, поправь шапку, перевернешься! Илья улыбался, это был добродушный, веселый парень из Чувашии.
За хлебом и другими продуктами нужно было идти в магазин, который находился с другой стороны поселка, недалеко от поссовета. Во входном тамбуре домика поссовета завивался у стены от пола и на потолок огромный, метра четыре, бивень мамонта, какой увидишь не во всяком музее; он определенно впечатлил нас с Петром, когда мы пришли туда ставить штамп прописки.
Оказалось, что в поселке работала еще одна бригада строителей, они возводили дом из бревен рядом с магазином, и мы потихоньку познакомились с ними, их было трое. Самым старшим был мужчина под пятьдесят, кряжистый и крепкий, кличка у него была почему-то "Конь-голова", с ним работал молодой парень Гриша Бельтюков, а третьего я, к сожалению, не запомнил. С Гришей мы быстро нашли общий язык, оба интересовались боевыми искусствами, а Конь-голова относился к нам по-отечески.
Пол и телятник в коровнике мы почти доделали, и все бы ничего, да вот только ребята из нашей бригады имели обыкновение время от времени уходить в запой. Уходили они в него без шуток, на неделю и больше. Верным признаком надвигающегося безделья служила здоровенная кастрюля с брагой в укромном уголке. Выстояться браге они тоже не давали, после того, как ставили кастрюлю, терпения хватало на сутки максимум, потом начинались пробы и дегустации, заканчивающиеся выпученными глазами и нечленораздельным мычанием.
Работа заканчивалась, прилетал из Среднеколымска Цыплухин, но, видимо, просто по обязанности, для обозначения усилий. Сделать он ничего не мог, и оставалось только ждать, когда запой сойдет на нет. Понять ребят было можно, это был своеобразный тайм-аут, попытка разорвать однообразие. Илья брал магнитофон, и на автопилоте, зигзагами, шел к женщине, к которой в трезвом состоянии не ходил никогда. Витя Рак засыпал в своей койке, Николая забирала домой жена, Петя тоже принимал участие в мероприятии, белой вороной был только я. Сначала я делал на стройке то, что мог, кантовал бревна, то есть обтесывал с двух сторон, пытался найти еще какую-нибудь работу. А потом стал просто гулять по окрестностям, наблюдать. Так я нашел за поселком, в лесу, заброшенную звероферму, видимо, в совхозе пытались разводить норок, песцов или еще кого-то. Но все клетки были пусты.
В новом коровнике я повесил грушу, сделанную из автомобильной шины, и пинал ее от души, за себя и за бригадира.
Однажды я увидел в магазине зеленые, твердые китайские персики и купил килограмм, они стоили дорого, но я очень соскучился по дому, а персики пахли так, что казалось, запах облаком стоит вокруг заведения. Может показаться странным, но именно на Колыме я понял, как пахнут персики. Дома я почему-то не обращал на это внимания. Я шел по лесу, время от времени открывал кулек, нюхал и не мог соотнести этот аромат с местом, где находился. Запахи были слишком несовместимыми.
Тем, кто знаком с запахом тайги, ничего объяснять не нужно, а быть может, эти люди привыкли к нему и не замечают, как привыкают к морю южане, живущие на берегу. Но для меня запах тайги - это необыкновенная музыка, особенно он остр, когда по подлеску у подножия лиственниц пройдет трактор или протащит железную "пену" с грузом. Тогда я замираю и дышу, дышу. Как здорово пахнет наша планета!
Я открывал кулек и оказывался дома, на моем полуострове, под теплым небом детства, закрывал - и был в Якутии, которую тоже полюбил, полюбил ее спокойных и добрых людей, ее незабываемую природу. Вы можете подумать, что слово "незабываемую" банально, истерто, но тридцать лет, прошедшие с тех пор свидетельствуют о том, что каждая буква в этом слове на своем месте. Сейчас, через тридцать лет, я вижу, как пожилой якут несет сено, накошенное на лесной поляне, домой, и из-под огромной копны видны только ноги, а сверху облако комарья. Я вижу полулежащего в траве огромного быка-производителя и якутского мальчика лет пяти, который забирался быку на холку и съезжал на попе по шерсти вниз. Я прекрасно помню, как я остолбенел от страха, увидев это. Но бык, даже голову не поворачивал в сторону мальчика, он терпел ребенка и спокойно жевал свою жвачку. Для меня это было непостижимо, это было открытие. Как же я мало знаю о животных, о природе, о своей земле, о ее любви.
Кончалась брага, и тяжело, враскачку начиналась работа. Лица у мужиков были невеселые, мне приходилось прятать одеколон, который был только у меня. Илья, в таком состоянии приставал в который раз: "Аркаша, зачем тебе одеколон? Ты знаешь, что внутри человека живут разные вредные бациллы и их нужно уничтожать? Неужто тебе все равно? Пусть нас бациллы сожрут, да?" Слово бациллы, Илья неизменно произносил с ударением на первом слоге.
В эти первые дни после запоя ребята были готовы на все, чтобы задобрить свою бациллу. Мне, честно говоря, было стыдно за них, потому что они шли по дворам и за опохмел кололи дрова и выполняли любую работу. Что я мог? Никто не подсказал им вовремя, где слабость, а где сила, и они выбрали слабость. Некому было им рассказать, что разум дан им не для того, чтобы убивать его, чтобы от него отказаться, и они добровольно превращались в поросят.
Коровник, наконец, был доделан, и пока он был пуст, только я еще ходил туда по вечерам пинать свою грушу. Мы перешли на новое место, это был сруб большого дома, и находился он в тайге, за поселком. Первые бревна на сваи были уже уложены, нужно было поднимать стены, утеплять пол и конопатить щели. Для этого использовали не мох-сфагнум, а сухие водоросли, которые оставались на берегах озер, когда вода немного отступала.
Для того, чтобы собрать водоросли, снаряжали трактор с металлическим сварным прицепом без колес, который почему-то называется "пена". Это просто подобие большого железного корыта. На Чукотке среди сопок геологи тоже используют такие прицепы, но там, из-за того что железяку тащат по камням, скрежет стоит ужасающий, не все могут это выдержать, сидя в "пене". Тут же, среди тайги и мягкого подлеска, ехать в "пене" было временами даже комфортно, раздавленные листья, ягоды и хвоя пахли вдесятеро острее, а трактор шел не быстрее пешехода. Путешествие нравилось не только мне, ребята оживились. Через час мы были на месте, и я увидел, что действительно, там, где вода отошла, на берегу озера лежала широкая полоса сухих и мягких водорослей. К воде, наверное попить, приходил медведь, везде были его следы, видимо мишка был небольшой.
Мы весело накидали полную "пену" и уселись сверху. В синей вышине, за серебристой точкой расплывался инверсионный шлейф. - Самолет келле! - сказал Илья. - А что такое келле? - спросил я. - Это по-якутски - летит.
В поселок неожиданно пришла беда. Пропал старшеклассник, шестнадцатилетний мальчик, отец отпустил его одного рыбачить. Парня искали несколько дней, но найти не могли. Вызвали вертолет, уж не знаю, из Среднеколымска или из Якутска. Из вертолета и заметили в одном из озер, под водой, лодку, а неподалеку от нее нашли утонувшего мальчика.
Лето миновало зенит, и эта прекрасная земля радовала нас всеми своими богатствами; рыба и дичь, ягоды с грибами, свежайшее молоко и сметана, обрат, или сыворотка, которую нам наливали в ведро просто так, потому что ею поили телят, и ее было очень много. Только количество заработанных денег наводило грусть, мы с Петром, конечно, ожидали большего. Правда и на зеркало пенять тоже не дело, особенно после запойных недель.
Стена, разделявшая холостяцкую и семейную части нашего дома, оказывается, пропускала всякие звуки. Днем это значения не имело, а вот ночью... По ночам, жена Николая почему-то начинала причудливо кричать, наверное от внутренних переживаний. Это вызывало смех и шуточки на нашей половине, но из шуточек сквозило завистью. По утрам, встретившись на стройке, мужики начинали терзать Николая солеными вопросами. - Коля, ты зачем мучаешь женщину? Хорошую женщину. А? - Он ее пытает! - Если пытает, должны быть орудия пыток, - мужики старались не улыбаться. - Есть, есть у него инструмент для пыток, он просто где-то его прячет. Николай моментально становился пунцовым и улыбался, он был горд. - Ей нравится, - говорил он, и мужики умолкали.
Был вечер воскресенья, но он был ярок, потому что северное лето шансов темноте не дает. Косые солнечные лучи делали выпуклым каждый предмет. Было тихо и тепло.
Я возвращался из магазина с продуктами, собирался попить чайку и идти на тренировку в свой коровник, который все еще пустовал. Пройдя через тамбур холостяцкой половины, я открыл дверь в помещение и услышал смех и какую-то возню. От яркого солнечного света я не сразу увидел, что на койке у окна наш бригадир неформально общается с молодой женщиной, видимо, чтобы ничего не мешало общению, оба были в чем мать родила. Осознав, что вернулся все-таки рановато, я попятился к двери. Они засмеялись, и Рак сказал: - Куда побежал? А с девушкой познакомится? Сегодня прилетела, зовут Наташа. Я что-то пробормотал, вроде - Может потом, когда штаны наденете - и двинул в коровник, к своей груше.
Вернувшись через полтора часа, я узнал от ребят, что Наталья действительно прилетела сегодня, что ей около 25-ти лет и она откуда-то с западных рубежей Союза. Это была симпатичная, светловолосая девушка, никто из парней не понимал, зачем она прилетела в Хатынгнах. В первый же день Наталья познакомилась и пообщалась не только с бригадиром, но и со всеми из нашей бригады, кроме меня. Но, видимо общения девчонке не хватало, поэтому она решила перезнакомиться со всеми мужчинами поселка. Может, это была болезнь, может особенности физиологии, оставляю это знатокам, но то знакомств и общения Наталья не уставала, назавтра и женатые мужички бегали по нескольку раз общаться с ней кто в лес, кто в сараюшку.
Пока большинство жен были в неведении, было относительно тихо. Но тормозить Наталья не хотела, а может, не могла. Все пошло вразнос, и сильно стало напоминать собачью свадьбу. Мужики, с красными рожами и нездоровыми ухмылками то там, то тут выскакивали из кустов, поддергивая штаны. Женщины сали караулить Наталью, чтобы вцепиться в волосы. Она со смехом убегала. Еще ее видимо, беспокоило, что я так и остался неоприходованным, и она все пыталась уговорить меня познакомиться, лезла ко мне в душевую кабинку. - Чего ты, Аркаш? - спрашивали мужики. - Баба ничего, сама лезет.
Но мы же не собачки, ребята! Или мы ничем от них не отличаемся? Разве не говорит с вами совесть и достоинство голосом разума? Разве не потому вы так стыдливо улыбаетесь? Почему же мы потакаем поросячьим инстинктам? Потому что уверены, что некому делать о нас выводы? Принимать о нас решения?
Я не хочу идти на поводу у чужой, грязной силы, чтобы похоть подминала меня и делала из меня животное. Поэтому воля должна быть сильнее своеволия.
Разве не за Любовью мы все пришли сюда? Разве не Она будет нам наградой за то, что сумели победить в себе поросенка?
Через неделю или чуть больше женщины поселка взвыли и взбунтовались, они гурьбой повалили в поссовет и потребовали действий. Предпоссовета дал Наталье 24 часа, чтобы убиралась. И бардак стал стихать.
Когда я по вечерам в чистом, пока еще янтарного цвета коровнике, отрабатывал свои прямые и боковые, откуда-то снизу вылезал колонок, это маленькая зверушка с коричневой, блестящей шерсткой; он садился неподалеку и смотрел, как моя футболка становится мокрой. Я его, конечно, не прогонял, и он бегал по желтым доскам совсем рядышком.
Я пинал резиновую камеру от трактора, набитую опилками и думал, что, вероятно, придется улетать. Зарплата не отличалась от той что я получал на "материке", когда работал рефмехаником, а платить пятью годами жизни за северные надбавки я был не готов. Меня снова тянуло домой и еще куда-то, не знаю куда. Видно, так уж я устроен. Неотвратимо приближалась зима и, зная, что меня не отпустят без отработки, я телеграммой попросил маму отправить на Диксон заранее написанный запрос о работе и вызове. Петя написал заявление раньше и вскоре улетел домой, в Челябинскую область. Прошло немного времени, и в конце августа мама прислала мне телеграфный вызов на Диксон, он был заверен зампредисполкома Князевым.
Когда Цыплухин увидел мое заявление и вызов, он осерчал и не сдержался: - Что вы все ищете, в такие годы? Но и я не сдержался тоже, не зря друг мой Виталя называл меня язвой. - Что же, - сказал я, - что же нам нужно до ваших лет дожить, чтобы искать? Я конечно, поостерегся бы пикироваться с прорабом, если бы знал, что Цыплухин за мои слова лишит меня премиальных. Но людей узнаешь не сразу.
До самолета было еще много времени, но ждать в доме я не хотел. Надев на плечи свой верный "Ермак", я пошел вокруг озера на поляну-аэродром. Поляна была такая же зеленая и красивая, от коров она была огорожена проволокой. С краю виднелось здание местного аэропорта, ни тебе таможни, ни билетных касс, ни "накопителя". А все просто и по-человечески. В маленькой, 5 на 3 метра сараюшке стоял стол из досок и скамья, печка-буржуйка, топор и полешки. Замерзнешь - наколешь, натопишь, чай не барин.
Я поставил рюкзак у стены и пошел искать землянику. Ягодки были маленькие и редкие, но вкус и аромат, на удивление, не забывался несколько дней, независимо от желания.
Появилось предчувствие звука, а потом и он сам. Знакомый, уже не смешной, а надежный, настоящий, верный и отважный АН-2 клюнул носом и заходил на вираж. "Однако, самолет келле," - подумал я.