На секунду в зале повисла тишина, потом все разом зашумели и загалдели. Оказалось, что многие запомнили Алису за три дня её пребывания в баре. Мелвин подскочил к Гудвину и что-то возбуждённо говорил ему, не спуская с меня глаз. Бармен, Деймон, Стейн и ещё несколько человек тоже смотрели, не отрываясь, одни, как мне показалось, с ненавистью и презрением, другие с удивлением и любопытством. Клаус кричал мне прямо в ухо:
- Ублюдок! Ты убил её! Что ты сделал, отвечай?!
Я закрыл глаза и обхватил голову руками, стараясь заткнуть уши, чтобы не слышать, как гудит бар и орет рядом Клаус, добиваясь от меня ответа. Звуки стали тише, остался неизменным лишь странный вой, как будто у кого-то тянут больной зуб и никак не вырвут. Это выл я сам! Выл от отчаяния и невозможности что-либо изменить, вернуть назад, проснуться и понять, что всё это лишь сон - страшный, кошмарный сон! Все мои циничные попытки самоуспокоения и самооправдания растворились в голубых глазах Алисы, взглянувшей с экрана телевизора прямо мне в душу, мрачную и сырую, как чулан в старом доме... Что-то порвалось внутри, сломалось, разбилось, расклеилось. Я нашел Алису... И тут же её потерял навсегда! Как бы я не возражал, как бы ни врал, в том числе и самому себе, но всё, о чем говорил Клаус, приходило в голову и мне. Судьба послала мне эту девочку, она могла стать моим спасением, моим счастьем, моей надеждой, а я уничтожил её, растоптал, убил!
Кто-то, наверное, Клаус, дёрнул меня за руку. Я отмахнулся, попав, похоже, в лицо. Тут же сильный удар свалил меня на пол вместе со стулом! Гипнотизирующие девушек пальцы Клауса сжались во внушительные кулаки, которыми он молотил меня, не давая подняться. Улучшив момент, я оттолкнул его ногами и выпрямился.
Теперь я мог защищаться, но поймал себя на желании как раз быть избитым - до вязкого желе в голове, до помутнения рассудка, до потери сознания - только чтобы забыться, отключиться, не думать об Алисе, не вспоминать её молящее "папочка, не надо!"
Удивительно, как быстро освобождается место для драки даже в самом переполненном баре. Посетители проворно отодвинулись в стороны, образовав подобие ринга, который их руками, словно канатами, отталкивал нас с Клаусом к центру. Никто не вмешивался, памятуя закон бара Гудвина. Хозяин против обыкновения, тоже не спешил наводить порядок, видимо, вполне удовлетворённый ходом вспыхнувшей драки.
Желание бить пропадает, если соперник не сопротивляется. Отбивая для вида, но не без труда яростные выпады Клауса, некоторую часть ударов я намеренно пропускал, с гибельным восторгом ощущая приближение спасительного нокаута. Первые несколько попаданий были весьма болезненны, но постепенно ощущения притупились, и боль даже стала приносить наслаждение. Каждый новый удар отзывался острой волной, пробегающей по всему телу и вызывающей необычное извращенное удовольствие, сродни особому сексуальному возбуждению от экстравагантных поз и нетрадиционных способов соития. И если секс заканчивается ярким всплеском наслаждения с кратковременным помутнением рассудка, то драка обрывается взрывным болевым оргазмом с потерей сознания. И я уже готов был кончить...
Но прежде чем провалиться в головокружительную обморочную тьму, неожиданно сам для себя, на инстинкте самосохранения, сквозь щёлки заплывших глаз подловил расслабленного моей пассивностью и раскрывшегося Клауса и провел ударной правой молниеносный и великолепный хук в челюсть. От таких ударов лошади, если не дохнут, то с ног валятся, а Клаус устоял. Только глаза помутнели, ноги приросли к полу, а руки стали двигаться плавно, как при замедленной съёмке. А я наоборот - воспрял, как будто и не собирался секундой раньше грохнуться на пол. Теперь я молотил кулаками Клауса, легко пробивая его вялую защиту, но он всё стоял. Только закрыл локтями лицо и качался из стороны в сторону, пытаясь уклониться. Я бил всё ожесточённее, а он всё стоял и стоял под градом ударов. А мне, почему то вдруг представилось, что если я добью его, если он упадет, то вся эта история разрешится хорошо: Алиса вернется живой и невредимой, простит мою подлость, расскажет про Юджина, про Дороти, про Клариссу, про моих внуков... Я не Клауса бил, а всю ту гадость и мерзость, которая поселилась внутри меня, множилась и разрасталась, отравляя кровь и пожирая душу. Казалось, ещё немного и получится избавиться от этого гнёта, освободиться... Но Клаус не падал!
Бар недовольно гудел. И вдруг разом замолчал! Вместо Клауса передо мной, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, стоял Гудвин и, чуть наклонив голову, смотрел на меня исподлобья, не моргая и не отрываясь. Из-за его плеча выглядывал Мел, опасливо держа перед собой на вытянутых руках бокал с живой переливающейся и пенящейся радугой внутри.
Ледяная дрожь пробежала по нервам, сковав тело вязкой липкой жутью. Я замер, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Страх и дьявольский взгляд Гудвина обездвижили меня. Мне подчинялись только глаза и мозг, смотреть и думать - это всё, что я мог! Но и этого было немало.
Мысленно я представил перед собой всё то же маленькое мамино зеркальце - поцарапанное стекло, отколотый уголок, чуть замутненный край и в глубине - сетчатый орнамент старой потрескавшейся амальгамы. Гудвин зловеще усмехнулся - от его возросшей силы карманное зеркало вряд ли могло защитить. Но рядом с первым отражающим стёклышком я представил второе, а за ним ещё два, три, пять, восемь и так далее в прогрессирующей последовательности. Маленькие зеркальные чешуйки образовали крепкий блестящий щит, видимый только мне и Гудвину, с острыми ромбовидными выступами-шипами, об один из которых и укололся бармен при первой же попытке приблизиться.
Он поморщился и отступил, сфокусировав свой разящий взор на виртуальном препятствии. Парочка зеркальных ячеек треснула под его взглядом. Зато я почувствовал, что моё онемение начинает ослабевать. Первые иголочки почти безболезненно укололи медленно обретающее чувствительность тело. Глаза Гудвина от напряжения покрылись сеточкой кровеносных сосудов, которые лопались вместе с частицами зеркального щита. А мои сосуды всё быстрее разносили по онемевшим членам вместе с кровью боль тысячи острых уколов, нестерпимой волной реанимирующих застывшую плоть.
Вновь обретя подвижность и прикрываясь щитом, я смог сконцентрироваться и успевал менять трескавшиеся со всё большей скоростью зеркала на новые, но вдруг, как и во время драки с Клаусом, остро почувствовал никчёмность своего сопротивления... Мне совсем не нужна победа, спасение не принесёт ничего, кроме новых страданий. Что сделано, то сделано, Алису не вернуть, совесть не залить, эта мука будет со мной всю жизнь, до конца... Если даже сейчас, в крайнем напряжении и стрессе, когда собственной жизни угрожает смертельная опасность, не получается избавиться от мыслей об Алисе, то что же будет в обычной, размеренной жизни?! Никакой алкоголь, никакая химия не поможет заглушить этот голос, умоляющий: "Папочка, не надо!"
Так, может быть, лучше - забвение, амнезия, небытие? Вот он, совсем рядом - кубок с жидкой и радужной ментальной смертью. Стоит сделать два шага вперёд и протянуть руку. Не сомневаюсь - в этот раз чернокожий колдун приготовил смесь достаточной концентрации!
Гудвин почуял перемену в моем настроении (тем более что зеркала на щите начали трескаться быстрее, чем я успевал их восстанавливать) и усилил свой натиск! Давай, давай, жми! Мне этого только и надо! Пусть думает, что я ослаб, пусть думает, что побеждает! А я действительно устал... Бесконечно устал... И морально, и физически. Сил нет... Не осталось... Последнее усилие, последний шаг... Сейчас узнаю - правду говорят про коктейль Гудвина, или врут!
Хозяин кабака внезапно ослабил атаку и левой рукой отодвинул Мелвина подальше к себе за спину, а сам, одним глазом следя за мной, чуть развернулся к стойке, словно кто-то его позвал. Мысли мои прочитал, что ли? Пока решимость не прошла, надо действовать! Сейчас самый удобный момент! Быстрый рывок вперед, резкий выпад всё ещё крепким щитом в сторону Гудвина, машинально отшатнувшегося в сторону, и вот он - манящий и пугающий кубок Грааля в руках старого алкаша, отвернувшегося к стойке, как и бармен. Мне не пришлось ничего делать, только поднести бокал ко рту - радужный змий тут же закольцевал мне шею, задирая вверх мою голову и проникая внутрь сквозь приоткрытый рот.
Кто-то щёлкнул выключателем жизни! Мгновенная апатия и полный вакуум: тьма, тишина, безвременье, абсолютное отсутствие мыслей. Сквозь пустоту - отстранённая фиксация ощущений от органов чувств - неожиданная и весьма странная. Мозг обрабатывает поступающие сигналы с задержкой и не одновременно, а по очереди. Сначала никакого вкуса и запаха... Потом появляется чуть горьковатый, еле заметный привкус во рту, а вслед за ним осознается лёгкий можжевеловый аромат. Скользящая внутрь субстанция начинает покалывать губы, язык, нёбо, гортань, а в центре живота, в том месте, где когда-то росла пуповина, появляется и начинает разбухать, заполняя собой всё нутро, обжигающий ледяной клубок переплетённых щупалец, мерзко шевелящихся, пинающих и толкающих изнутри теряющую чувствительность плоть. Как будто вывернутым наизнанку телом нырнул в мёрзлую воду, которая сначала резко обожгла, а потом притупила ощущения анестезирующими волнами холода.
Заполнив всё туловище, ледяной клубок запустил метастазы щупалец в руки и ноги, заморозив их до кончиков пальцев. Где-то в глубине скованного намертво тела остывающее сердце продолжало аритмичными толчками качать густеющую вязкую кровь. Граница холода поднялась вверх по шее, окутывая инеем последние позвонки перед атакой на пока ещё работающий мозг. Внезапно вернулся слух, отмотав и проигрывая, как магнитофонную запись, шум возбуждённого бара, возгласы, крики и голос телевизионного диктора, на который и повернулись все в баре вместе с Мелвином и Гудвином. Все, кроме меня...
"...Алиса Н сама обратилась в полицию, сообщив, что жива и здорова, и что её жизни ничего не угрожает..."
В затухающем сознании промелькнуло щемящее горькое сожаление и паническое желание остановить, предотвратить уже неминуемое, как наверняка происходит у самоубийц в тот момент, когда уже шагнул с крыши, оттолкнул табуретку из-под ног, сделал первый вдох под водой - в тот самый момент, когда ещё жив, но уже мёртв, и ничего нельзя изменить. Запоздалый всплеск инстинкта самосохранения послал слабый нервный импульс, только и сумевший включить напоследок зрение в полных боли и отчаяния глазах. И последней картинкой, промелькнувшей перед глазами, последним кадром этой длинной трагикомедии под названием жизнь, стала увеличенная с водительских прав фотография Алисы с бездонными голубыми глазами, смотрящими с телеэкрана прямо в вечную мерзлоту. И этот яркий кадр отдалялся и уменьшался, погружаясь в мрачную темноту, как когда-то блестящий груз в глубину Средиземного моря, пока не превратился в мерцающую точку и, сверкнув на прощание, не пропал навсегда в бездонной и всепоглощающей тьме.
Продолжение http://proza.ru/2020/06/27/1554