... Настежь открыто окно, за которым весна, майский вечер, в котором я чувствовала запах молодой листвы тополя, роз и сирени. Сижу с раскытым «Дневником» и соображаю как мне написать о одном из мужчин, с которым связывала меня дружеско-сексуальная студенческая пора. Строки воспоминаний легли на лист сами по себе и, пожалуй, отражают осмысленную действительность о человеке, которому я безумно верила и отдавалась телом, несмотря на то, что он страдал психической слепотой, вернее, одной из её разновидностей – гипестезией. Для ясности:
«Гипестезия (от греч. Hypo — и aesthesis — ощущение, чувство) — понижение восприимчивости к внешним раздражителям, когда блекнут краски окружающего мира и притупляется острота ощущений. Это словно секс в гидрокостюме: непонятен смысл всех этих физических упражнений...», о которых Лев Толстой писал: - ««Когда мне теперь, в мои года, приходится вспоминать о половом акте, я испытываю не то что отвращение, какое я и в молодости испытывал, но прямо удивление, недоумение, что разумные человеческие существа могут совершать такие поступки».
И далее: - «Бороться с половой похотью было бы в сто раз легче, если бы не поэтизирование и самых половых отношений и чувств, влекущих к ним, и брака, как нечто особенно прекрасное и дающее благо (тогда как брак, если не всегда, то из 10000 — 1 раз не портит всей жизни); если бы с детства и в полном возрасте внушалось людям, что половой акт (стоит только представить себе любимое существо, отдающееся этому акту) есть отвратительный, животный поступок,...»
Так вот - при виде женщины, какой бы она не выглядела внешне, Володька Записин видел в ней только то, что скрывается под её трусами... И в разговорах с однокурсницами говорил:
- Чехов, утверждавший что «женщины не любят романов наполовину; коли мёд, так и ложка, коли свидание, так подавай самую глухую и непроходимую чащу», - сто раз не прав, так как для любви годится то место, где приспичело. А ему «приспичивало» где угодно и с кем угодно.
И добавлял без тени смущения о ком-либо из нас, девчонок: - Эта коза, у которой ума меньше чем у мухи, а злобы больше чем у осы, носится с дурацким «моральным кодексом строителя коммунизма» как дура с писанной торбой, надо ей вдуть. Может поумнеет.
Как-то во время подготовки к экзаменам я согласилась с ним пойти на берег Темерника в санатории и позаниматься историей славянского мира. Расположились мы на живописной полянке. – Ну, Валюха, - говорит Володька, - давай-ка почитаем о обычае праздника Ивана Купалы у наших предков. Читай. – И я читаю – «... В ночь на Ивана Купалы мало того, что разжигают костёр, стучат в бубны и вопят, хребтом виляют, скачут и ногами топчут, так ещё «любят» друг друга. Тут есть мужчинам и отрокам великое прельщение и падение, замужним жёнам беззаконное осквернение и девам растление.» - Читаю и вижу
Записин какой-то скучный, задумчивый и не предрасположен к науке. Спрашиваю:
- О чём, Володичка, думаешь? - Он смотрит на меня и говорит:
- Да вот думаю о тебе - губы красные, ноздри трепещут как у кобылицы, грудь, как вагонные буфера, добрая говядина на ляжках. Может замастрячить тебе по самые коки-моки? Как ты, Валенция, смотришь на это дело?
Покосился по сторонам, скривил в улыбке свои губы, и его рука полезла мне под подол платья.
- Не надо, – попросила я.
- Не бойся, ничего страшного, – бормотал Володька.
Губы Володьки тем временем присосались к моему животу. Продвигаясь сантиметр за сантиметром, они добрались до лобка. Как будто слабый электрический ток пробежал по моему телу. Его ладони легли на колени моих вытянутых на шелковистой траве оголенных ног, с силой подали их вперед, к животу, и раздвинули в стороны. Я быстро свела их обратно, но Володька решительно развел их опять. Я больше не стала противиться, говоря: - Ну что ты, сумасшедший, делаешь?! Я боюсь.
Он, наверное, ничего не слышал, и токовал как тетерев:
- Не бойся. Сейчасты начнётся чвакинг и ты почувствуешь смак. Не бойся.
И правда, ничего такого не произошло, вместо этого что-то влажное, теплое скользнуло в основании моих ляжек, ещё и ещё раз и вдруг проникло в губы моей «любилки». Я напряглась, приподняла живот, на секунду вся обмякла, покорённая нежно-пронзительными и болезненно-сладкими ощущениями. Невольно мне вспомнилось, что я не раз мечтала о таком, испытывала что-то подобное во сне, где вот так же страстно и нежно мужчина целовал мой живот и ниже. Отчасти это напоминало и то тайное удовольствие, что бывало, испытывала я в постели, поглаживая, лаская руками саму себя. С той лишь разницей, что происходящее сейчас было во много крат острее. Володькины ладони гладили мои ляжки, живот, бугорки груди, сдавливали жёстко их сосочки. Затем голова Володьки мерно задвигалась меж моих широко раздвинутых ляжек. В какой-то момент, мне захотелось изо всех сил сжать коленями, эту голову, сжать так сильно, чтобы язык стал длиннее и ещё глубже проник в мою «любилку».
- Ну, как тебе? – услышала я сиплый голос.
Я чуть приподнялась на локтях и робко взглянула в лицо лизуна. У него был мокрый рот, мокрый подбородок. Я сглотнула слюну, слабо кивнула. И снова сладкие волны побежали одна за другой от ласкаемой чувственной «любилочки» по всему моему телу. Закружились над головой косматые темно-зеленые кроны акаций и клёнов. Мне показалось, что вот-вот наступит то самое сильное, самое пронзительное блаженство. Но в это мгновение Володька лег на меня сверху, глубже вдавив в шёлк травы, и облизал мои губы. Теперь уже не мягкий язык, а нечто более твёрдое проникло в «любилку», то чуть подаваясь вперед, то отступая. Мгновение, и я ощутила уже глубоко внутри себя «любовник» Володьки. Стоя меж моих ляжек на коленях, поддерживая руками под ягодицы, Володька двигал теперь всю меня столь энергично, что спина и голова мои елозили по траве, а шея подворачивалась. Мне казалось, что эта мука никогда не кончится, но вдруг Володька, всхрапнув по- жеребячи пару раз вылез из моей «любилки» и слез с меня. Никаких нежностей и благодарностей от него за моё терпение его похоти не последовало. И когда я, обиженно спросила: - Володичка, почему ты так поступаешь с женщиной? – он ответил: - Сучки вы, а не женщины. А я кобель. Валюха, ещё великий поэт-трубадур пятнадцатого века Франсуа Вийон сказал о себе и таких как я: - «"Худ, пьян - какой уж есть, и не стыжусь. Кобель я, вот с сучонкой и лижусь!"
Я ему в ответ: - Слепая у тебя душа, Вовчик. Она не видит КРАСОТЫ ЖЕНЩИНЫ и наслаждаться ею.
На том подготовка к экзамену по истории славян в тот день закончилась.