(из цикла сказок и мифов, навеянных картинами художников)
Море сегодня на удивление спокойно. Хотя здесь, в узком проливе оно, сжатое скалистыми близко подошедшими друг к другу берегами, всегда было нервным. Как минимум. Чаще всего грозным. Иногда бушующим.
Аглая сидела на плоском уступе и перебирала струны своей кифары. Песни сирен она знала хорошо. Она была лучшей ученицей Аглаофы, старшей наставницы сирен, самой искусной музыкантши. От ее пения не ушел ни один корабль. Все лежат здесь, под скалами, на дне морском.
Когда Аглая была поменьше, она мечтала достичь мастерства Аглаофы и превзойти его. И вот пора ученичества подходит к концу. Скоро им всем, юным кифаристкам, предстоит сольный концерт. По результатам экзамена Аглаофа скажет, кто готов к самостоятельной жизни, а кому еще учиться и учиться.
Аглая уверена в силе и мастерстве своих рук. Но последнее время что-то странное творится в ее душе. Нету в ней самозабвения, того с каким играет Аглаофа. Его в ней, правда, и не было никогда. Аглая надеялась, что с возрастом и с опытом оно придет. Но вот она выросла. Игрой ее гордится Аглаофа. И требует, требует, чтобы она вкладывала всю душу в музыку. А она не может, не умеет, не знает, как это сделать.
Сидит Аглая, задумчиво перебирает струны. Что-то нежное выплывает из-под ее рук и плывет над задремавшем морем.
– Аглая, если ты так будешь играть, ты не сдашь экзамен.
Аглая обернулась. Аглаофа стояла на своем высоком уступе и сурово смотрела на нее.
– Подойди сюда.
Аглая поднялась к наставнице. Почтительно поклонилась, присела у ее ног. Та долго молчала, смотрела на море. Потом спросила.
– Тебе не кажется, что море сегодня чересчур спокойно. Помнишь ли ты его когда-нибудь таким?
– Нет, наставница, не помню.
– И не мудрено. Оно таким никогда не было, – Аглаофа взглянула на Аглаю. – Ну и почему оно сегодня такое спокойное?
– Я не знаю, наставница.
Аглаофа вздохнула.
– Это самое плохое. Я учила тебя мастерству. Я надеялась, что демоническая природа со временем возьмёт свое и направит всех вас в нужное русло. Но я ошиблась. В отношении тебя точно ошиблась. В тебе какой-то природный изъян. Его либо надо исправить, либо тебе придется уйти.
Аглая похолодела. Как уйти?... куда? … она не готова. Она же кроме этих скал и моря под ними ничего не видела, ничего не знает.
– Не дергайся раньше времени. У тебя будет испытательный срок и несложное задание. Справишься – останешься. Нет – сама поймешь, что здесь тебе не место. А пока иди. Мне надо подумать.
Беспокойный день провела Аглая и бессонную ночь. Слова наставницы напугали ее, но и многое объяснили… Природный изъян… в ней природный изъян… это многое объясняет.
Чем старше становилась Аглая, тем скучнее ей было с подружками. Она любила уединение. Любила встречать рассветы, провожать закаты. Иногда смутные видения приближались к ее душе. Аглая всматривалась в них, пыталась понять, о чем они. Под ее внутренним взглядом видения таяли, как утренний туман под лучами солнца. Тогда Аглая брала кифару и перебирая струны успокаивала растревоженную душу. Не сразу она заметила, что мелодии ее совсем не похожи на те, которым обучала их наставница. Откуда они брались, не понимала Аглая. И вот теперь ей предстоит испытание, чтобы понять, можно ли исправить этот природный изъян.
Утром по приглашению наставницы Аглая явилась к ней в пещеру. Кроме нее там была еще Рурта, вторая ученица после Аглаи. Рурта не скрывала ликующей высокомерно-презрительной усмешки. Видимо она уже все знала и надеялась вскоре стать первой ученицей.
– Аглая, ты же знаешь, мы, сирены, – демонические силы морской поверхности. Мы управляем ею. От нашей музыки она волнуется и бушует. Но главное не это. Главное – наш голос. Пение наше должно обольщать мореплавателей. Плыть они должны к нам, несмотря на волны и скалы. Их корабли наша добыча. И вот этого обольщения я никак не могу услышать в твоем голосе. Ты поешь и играешь без самозабвения, без самоотречения. Ты никак не можешь проникнуть в суть песен сирен.
– В них тоска…
– Что?
– Я слышу в них тоску, но не могу понять, о чем она. Как можно петь тоску, не зная, о чем тоскуешь?
– О! вот где ты не права. Если ты будешь знать, о чем тоска, то ты будешь петь не о тоске, а о том, о чем твоя тоска. И тогда потеряешь силу обольщения. Тоска необыкновенно невероятно обольстительна сама по себе. Чем неопределеннее она, тем сильнее сила обольщения. Она всегда о неведомом, о несбыточном, о недостижимом… Когда ты ее назовешь, она станет ведомой и возможно сбудется или обнаружится однажды бывшей и будет тянуть назад, а не вперед. И тогда твоя песня уже не будет песнью сирены. Она будет человеческой песнью.
Аглаофа замолчала. Тишина повисла в пещере. Где-то в ее глубине капала вода.
– Ты поняла.
– Да… – не очень уверенно ответила Аглая.
– Я не буду торопить тебя. Даю тебе три дня. Подумай над моими словами и потренируйся с пением и игрой на кифаре. Через три дня рано утром ты должна приманить с того берега человека и утопить его. Одного человека, Аглая. Это простое испытание. На экзамене нужно будет потопить корабль. А это в разы сложнее. За испытанием будет следить Рурта. Она мне доложит о результате, – Аглаофа встала. – Можете идти.
Аглая и Рурта вышли.
– Ну что, может быть тебе помочь. Позаниматься с тобой, – Рурта насмешливо смотрела на нее.
– Не надо.
Аглая повернулась и торопливо пошла к мысу. Там было самое узкое место в проливе. И противоположный берег с людским поселком очень хорошо просматривался. Там через три дня состоится испытание. Может быть здесь она поймет силу обольстительной тоски.
Ничего не поняла за эти дни Аглая. Сидела она целыми днями на скале, смотрела на поселок и любопытство все сильнее овладевало ею. Дома, люди, лодка, повозки, плещущиеся в воде дети, женщины, стирающие белье,… совершенно новый мир открывался перед ней, новый, неизвестный, притягивающий. И не было в нем никакой тоски. Наоборот по вечерам порывы ветра доносили обрывки веселых, задорных мелодий. Забавная была музыка, но услышать ее целиком Аглае не удавалась.
И вот утро испытания. Сидит Аглая с кифарой на скале. Рурта устроилась где-то на соседней. Солнце только-только выглянуло из-за горизонта. Утренний туман, скрывавший противоположный берег стал нежно бледно-розовым. И снова неясные видения приблизились к душе Аглаи. И она поняла, не надо их рассматривать, надо играть. И она заиграла и запела. Замерло море, затихло, растеклось ровной зеркальной гладью. Затем трепет прошел по его поверхности. Дрожь пробежала от берега к берегу. Волны сначала небольшие, затем все больше и больше стали биться о скалы.
Поет Аглая, не видит ничего, поет о неведомом, несбыточном, недостижимом. Поет, но крик отрывает ее от пения. Черная голова у скалы, руки, плечи. Волна швырнула, уволокла на дно. Наклонилась Аглая над водой, всматривается в бездну: выплывет или нет? Коснулась струн кифары, успокаивая море. Мерещится ей в темной воде светлое пятно.
Неожиданно прямо у ног ее вынырнул юноша. Испугалась Аглая, отшатнулась на миг и снова наклонилась над водой. Широко распахнутые серо-зеленые глаза смотрели на нее. Смотрели, затягивая ее в свою бездну. Закружилась голова, с трудом удержалась Аглая на скале.
– Спой еще, – услышала она восторженный прерывающийся от волнения голос.
– Нет. Ты погибнешь.
– Спой, я хочу погибнуть.
– Но почему? Почему ты этого хочешь?
– Потому что увидел и услышал тебя. И не будет у меня теперь в жизни радости. Ведь не быть нам с тобой вместе, я – человек, ты – сирена. А без радости – разве это жизнь. Спой. Выпью я свою тоску до дна и не всплыву больше.
– Радость… а что такое радость?
Юноша ухватился за уступ, поднялся на скалу.
– Радость, – задумался он. – Смотри, солнце встало, туман рассеялся. И наш белый поселок отсюда сейчас бледно-розовый, радостный, утренний, просыпающийся. Радость – это пробуждение, – он посмотрел на Аглаю. – Радостно сидеть с тобою рядом. Радость – это близость.
Аглая тронула струны кифары, прислушалась. Тронула еще. Она слушала юношу, его рассказ о радости и слушала музыку в себе. С музыки тоски уходил туман. Она звучала то ликующе, то нежно. “Тоска – это когда из пробуждения уходит радость”, – вдруг поняла Аглая. И она запела песню любви. Она не знала, что это песня любви, сирены о любви не знают. Она просто пела то, что высвободила в ней радость.
– Ты поешь мою песню радости, – сказал изумленный юноша. – Откуда ты ее знаешь?
Мощная волна ударила о скалу и обдала их брызгами.
– Ты изгоняешься из нашего племени, – голос Аглаофы шквалом пролетел над проливом и стих.
Резкая боль пронзила ноги Аглаи. Не смогла она удержаться на скале, соскользнула в море. Рука обвила ее талию.
– Держись! Держись за меня. Я доплыву. Я точно доплыву, если ты будешь рядом.
Со своей скалы наставница Аглаофа смотрела, как все меньше и меньше становились две фигурки на бирюзовой глади воды. Вот они вышли на берег. Одна поменьше и потоньше с трудом сделала несколько шагов и села на песок. Другая выше и крупнее подняла ее на руки и понесла к правой окраине поселка. “Очередной поселок приобрел покровительницу-защитницу от наших чар. Ну что ж девочка моя, учись ходить. Это сложнее, чем выучить песни сирен. Но ты очень упорная и талантливая, ты справишься”.
Аглаофа прошла мимо Рурты, даже не взглянув на нее. Та со злобной завистью смотрела на противоположный берег. Она так и осталась второй, но не понимала: почему.