Предисловие переводчика
«Книга песен малышки Эйприл» - книга Мари Аннет Бошан (Mary Annette Beauchamp), известной как Элизабет фон Арним. Родилась писательница в Австралии в 1866 году, а когда ей было четыре года, семья вернулась в Англию, на историческую родину отца.
В 23 года Элизабет вышла замуж за немецкого графа Хеннинга Августа фон Арним Шлагетин и переселилась в Германию. Первое время супруги жили в Берлине, а затем переехали в загородное поместье Нассенхайд в Померании.
Элизабет была хорошо образованной и прекрасно начитанной, хорошей пианисткой и органисткой, но жизнь представительницы высшего света тяготила ее. Поворотным моментом стала поездка в загородное поместье супруга, Нассенхайд, где Элизабет решила заняться садоводством и проводить все летние месяцы. Именно в Нассенхайде под влиянием новых впечатлений была написана первая книга «Элизабет и ее немецкий сад», которая имела огромный успех.
Очаровательная маленькая книжка «Книга песен малышки Эйприл» написана о дочерях Элизабет и для них. Сюжет построен на нескольких песенках и истории их создания. Книга была издана с замечательными иллюстрациями Кейт Гринуэй, но после 1900 года не переиздавалась.
К сожалению, разместить здесь оригинальные музыкальные фрагменты невозможно.
Книга песен малышки Эйприл
с историей о том,
как они были написаны
Жили-были три маленькие девочки, которых звали Эйприл, Мэй и Джун. Их мать решила, что проще назвать малышек по месяцам, в которые они родились, вместо того чтобы беспокоиться о выборе между Джейн, Сьюзен, Мэри или любым другим таким же обычным именем.
Правда, вначале она собиралась назвать старшую Джейн - ей нравилось это короткое, аккуратное маленькое имя, но тётя, которая жила с ней, очень любила Шекспира и настаивала, чтобы ребёнка назвали Офелией. Мать же называть девочку Офелией не хотела, однако не хотела и спорить, поэтому изящно вышла из положения, дав дочке имя по названию месяца, в который она родилась. Конечно, все сочли это очень странным.
Потом пришлось продолжать в том же духе. К счастью, аист после июньской малышки не принёс больше детей, иначе все могло закончиться неудачно - как, например, можно назвать ребёнка, родившегося в феврале?
Девочки жили в Германии, именно поэтому их и принёс аист. В Англии детей находят на грядке с петрушкой, а в Германии их приносит аист, который летит по воздуху, держа в клюве младенца, извивающегося, словно маленький розовый червячок. Аист стучит клювом в окно дома и торжественно кладёт ребёнка на тёплую перинку, которая уже готова для нового обитателя. И вот младенец, запелёнутый в мягкую фланель, может наконец перевести дух и собраться с мыслями после стремительного путешествия по воздуху. Именно так и случилось с Эйприл, Мэй и Джун. Они часто рассказывали об этом матери и уверяли, что прекрасно всё помнят.
В те холодные дни, о которых я собираюсь рассказать, девочкам было пять, шесть и семь лет. Всё произошло за неделю до Пасхи, когда вообще не должно было никаких холодов, но странные вещи случаются с погодой в тех далёких лесах, где живут эти девочки - после совсем уже весенних тёплых дней вдруг стало очень холодно.
Сначала, когда пошёл снег, малышки обрадовались, вытащили свои санки, запрягли в них большую мамину собаку и стали гонять её по тропинкам, громко хохоча, когда та сбрасывала их в сугроб. Но на следующий день снег уже был так глубок, что доходил девочкам до колен, попадая в башмаки, и поэтому они решили остаться дома и мастерить пасхальные сюрпризы для мамы.
Немецкая Пасха - это что-то вроде Рождества, только подарки не расставляются на столах вокруг рождественской ёлки, а прячутся в саду, в траве или среди кустов, которые в эту пору обычно только начинают слегка зеленеть.
Все дарят друг другу яйца всех сортов и размеров: сахарные с шоколадными фигурками внутри, шоколадные с сахарными фигурками внутри, фарфоровые с подарками внутри, и очень много настоящих яиц, сваренных вкрутую и окрашенных в цвета, которые очень удивили бы кур, которые их снесли. В эти дни вы едите яиц гораздо больше, чем нужно, о чем потом нередко приходится сожалеть.
Эйприл, Мэй и Джун вязали варежки для мамы. Они вязали их на Рождество, на Пасху и на день рождения, так что ей никогда не нужно было беспокоиться о покупке новых варежек. Все девочки умели очень хорошо вязать, и незадолго до каждого праздника мама начинала говорить о том, что надеется получить в этот раз от Рождественского Деда (или пасхального зайца, или ангела, что приносит подарки на день рождения) именно варежки, потому что она любит их больше всего на свете. И девочки этому очень радовались, потому что вязать варежки было легко. Как замечательно, что маме нравится именно то, что так легко и приятно делать!
Но вот через два дня варежки были готовы, а снег все шёл и шёл.
Девочкам пришлось заняться своими куклами. Им казалось, что снегопад никогда не прекратится. Никогда ещё не было подобной Пасхи: оконные стекла были покрыты льдом, и каждую ночь становилось холоднее, чем накануне. Днём дом наполнялся чудесным снежным светом, льющимся из окон, огонь в каминах горел особенно весело, и было очень уютно в красивых маминых комнатах, где круглый год, независимо от того, что происходило снаружи, цвели и благоухали цветы.
Целых два дня девочки весело играли со своими куклами, но куклы недолговечны - как можно ожидать, что кукла, которую тебе подарили на Рождество, останется целой к Пасхе? Поэтому, несмотря на обилие рук, ног, голов, платьев и париков, во всей этой куче не было ни одной целой куклы. У Джун в кармане звенело полдюжины кукольных глаз - так, как у взрослых звенят монеты, - и когда мама спросила её, что это за звук, и девочка вытащила из кармана глаза, очень похожие на настоящие, матери вдруг показалось, что её внутренность вывернули наизнанку и очень быстро вернули обратно.
Ещё через два дня малышки добрались до приготовления кукольной еды: начали нагревать кусочки воска и лепить из них пудинги, а из отрубей и воды для умывания делать кашу - и ведь всё надо было успеть до того, как тебя поставят в угол.
А снег всё падал и падал.
Мама, которая все это время безмятежно читала в библиотеке, грея ноги у камина, теперь забеспокоилась. Дверь из библиотеки вела в игровую комнату, поэтому из маминого кресла можно было видеть, как там рубят, перемешивают и лепят еду три маленьких поварёнка с раскрасневшимися щеками, растрёпанными волосами, крепко сжатыми ртами и странно мстительным выражением на лицах, как будто они занимались чем-то большим, чем стряпней.
Ещё через час все запасы были израсходованы, и девочки устроили пир, который, однако, довольно скоро прервали, поняв, что скучно только притворяться, что едят. Вместо того, чтобы все прибрать, вымыть запачканные кастрюли и тарелки, как сделали бы хорошие дети, они уныло прислонились к подоконнику, глядя на побелевший мир через маленькие дырочки, проделанные в инее, покрывавшем окна. Девочки прижимали к стёклам носы и чувствовали себя недовольными.
- Не толкайся так, противная Джун, - сказала Эйприл, в свою очередь толкнув сестру. Они часто говорили между собой по-английски, и если говорили на этом языке немного не так, как говорят английские девочки, то все же не хуже, чем если английские дети того же возраста пытались бы говорить по-немецки.
- Я не толкаюсь, - без выражения сказала Джун и толкнула сестру изо всех сил.
Джун была низкорослой пухлой малышкой, поэтому дотянуться до окон ей было труднее, чем сёстрам; кроме того, Эйприл процарапала ногтями большие окошки во льду, и Джун жаждала в них заглянуть. Вы знаете, что такое жажда? Это ужасное чувство овладевает людьми, когда они видят у кого-то другого вещи, которые сами хотели бы иметь, но не имеют, и готовы лопнуть от того, что не могут их получить. Джун была уверена, что лопнет, если в ближайшее время не заглянет в окошки, поэтому она толкала сестру и извивалась изо всех сил, а когда Эйприл протестовала, просто повторяла: «Я не толкаюсь».
Но Эйприл нельзя было так просто оттолкнуть. Она набросилась на Джун, которая в свою очередь вцепилась в нее, и они вместе покатились по полу, а Мэй сидела на подоконнике, радостно стуча каблуками, и подбадривала их криками.
Тут вошла Серафина, их няня-француженка, и в ужасе всплеснула руками, увидев, что комната завалена отрубями и кукольными конечностями, стол покрыт остатками пиршества, диван заставлен кастрюлями, а двое девочек катаются по полу.
Серафина была кроткой, мягкой и нежной, когда стала кормилицей младенцев, но все это давным-давно прошло, она окрепла на здоровом лесном воздухе, порозовела от здоровой деревенской пищи, а вместе с румянцем пришла решимость поступать по-своему и умение повелевать своими воспитанницами. Вскоре девочки к своему печальному удивлению обнаружили, что Серафина уверенно с ними справляется.
Няня всплеснула руками и пронзительно вскрикнула: «Mon Dieu!» Она приказала им убрать весь беспорядок, который они устроили, а потом, после десятиминутного нетерпеливого наблюдения, раздражённая медлительностью их движений и убеждённостью, что именно ей в конечном счёте придётся всё убирать, расставила их по трём углам комнаты, оставленным пустыми именно для таких чрезвычайных ситуаций. Хорошо, что не было четвёртого ребёнка, потому что четвёртый угол в большинстве комнат занимала печка. Однажды Эйприл обратила на это внимание матери, и та согласилась, что все устроено очень удобно.
Мама, сидя в библиотеке, услышала, как вошла и как испуганно вскрикнула Серафина, как затем наступила внезапная тишина, которая, как мама знала по опыту, означала углы. Она встала и выглянула в окно. Снегопад прекратился, и сад был покрыт пухлым, густым, белым покрывалом, а все деревья стали похожи на рождественские ёлки. Почему-то очень хотелось выбежать на улицу и оставить следы на этой безупречно белоснежной поверхности.
Мать подождала немного, чтобы не мешать Серафине совершать акт справедливости, а затем вошла в игровую комнату с соответствующим моменту серьёзным выражением лица, позвала девочек из углов и прочитала им короткое наставление. Когда она закончила, то сказала им, что больше всего на свете ей не нравится читать наставления, и она была бы благодарна, если бы они держались подальше от углов и избавили её от этого беспокойства.
За этим последовала внезапная вспышка энтузиазма, путаница рук и ног, множество поцелуев, а затем малышки решительно набросились на кастрюли и принялись чистить их с такой готовностью, что через десять минут все было прибрано, и они могли натянуть сапоги и гетры, чтобы выйти на улицу и помочь матери испортить прекрасный нетронутый снег.
Но они тут же в этот снег провалились: Джун - по уши, Мэй - по шею, Эйприл - по плечи, и пошевелиться было совершенно невозможно. Тогда мать приказала запрячь лошадей, закутала девочек до самых глаз в меха, натянула им на лбы меховые капюшоны и повезла на санях по зимним дорогам.
Да, в тех краях для того, чтобы зимой покататься в санях, приходится полностью закутываться в меха так, что не видно ничего, кроме ваших глаз. Если вы этого не сделаете, то можете обморозиться: это очень неприятно и даже может закончиться тем, что ваш нос отвалится, а вместе с ним пропадёт и вся ваша красота.
Бесполезно говорить, сколько градусов мороза показывал термометр, потому что дети, живущие в Лондоне и каждый день гуляющие в парке или Кенсингтонском саду, совсем не заботясь ни о каких термометрах, ничего, пожалуй, не поймут.
Но там, где живут Эйприл и её сестры, перед тем как выйти на улицу, вы с тревогой смотрите на термометр, висящий за окном, чтобы узнать, сколько мехов надеть на себя, и можно ли вообще выходить. Иногда бывает так холодно, что вы целыми днями сидите взаперти в доме, особенно если вы ребёнок.
Мать малышей чуть было не решила смазать их щёки маслом, как это делают люди, живущие где-то около Северного полюса, чтобы не так сильно чувствовать холод, но потом вспомнила, что малыши нужны главным образом для того, чтобы матери могли все время целовать их, а как можно целовать щёчки, смазанные маслом?
Вскоре после начала поездки мама поняла, что сегодня - один из тех дней, когда людям, не смазанным маслом, лучше остаться дома, и, повернув назад, и высадила Эйприл и Мэй. Джун упрашивала, чтобы ей позволили остаться, и мама позволила, потому что Джун была самой толстой, а толстые дети никогда не мёрзнут так, как худые. Вот почему, наверно, те, кто живёт в тех лесах, где живут девочки, часто такие толстые. Они много едят и пьют все лето, а когда наступает долгая и суровая зима, хорошо защищены от холода и покупают не так много мехов; хотя такая фигура вряд ли будет блистать на танцевальных вечерах, зато она очень удобна в мороз.
Но вскоре матери и Джун тоже пришлось повернуть к дому, потому что их ресницы прилипли к меху, и они больше не могли открыть глаза, отчего стало ужасно скучно. Когда они вернулись, им пришлось ощупью пробираться в дом и оттаивать ресницы у огня; а потом мать села и задумалась, чем бы занять детей в те долгие дни, которые предстояло пережить, прежде чем придёт время прятать пасхальные яйца.
Приходивший к ним школьный учитель тоже был засыпан снегом в своём доме, так что и уроков у них не было. Серафина не могла учить девочек, потому что сама ничего не знала; все, что она могла делать, это снова и снова петь французские песенки, ужасно коверкая мелодию.
Поэтому мать задумалась, что же ей предпринять. Она сидела и размышляла перед большим камином, почти опустив ноги в огонь. Снег снова пошёл сильнее, чем раньше, и она знала, что в ближайшие два-три дня у детей не будет ни малейшего шанса выбраться наружу. Стемнело, и когда принесли чай, подбросили в огонь свежего торфа, и комната наполнилась светом и теплом, она пригласила детей к себе на чай, и они удобно устроились на скамеечках для ног перед камином, вместо того, чтобы чинно сидеть за столом в классной комнате, чувствуя на себе пристальный взгляд Серафины.
Девочки любили пить чай с матерью, хотя здесь на хлебе и масле не было варенья, как в их комнате. Они любили свою маму без варенья в тысячу раз больше, чем Серафину с вареньем, даже если это было лучшее варенье в мире (которое, конечно, как известно каждому ребенку, должно быть обязательно абрикосовым, на худой конец - клубничным). Они сидели на скамеечках для ног, жуя хлеб с маслом и грея ноги у огня, как их мать, и с каждой минутой становились все горячее, счастливее и маслянистее. Потом мать налила им по чашке чаю в свои красивые чашки, с блюдцами и ложечками, как положено у взрослых, вместо детских кружек, которые были в классной комнате; чай был такой горячий, сладкий и вкусный, что девочкам казалось, будто их заворачивают в тёплые фланелевые юбки, что было очень приятно.
- Мы сидим сейчас, как Полли Флиндерс, - сказала мать.
- А что такое Флиндерс? - поинтересовалась Эйприл.
- Флиндерс - это девочка? - спросила Джун, вычерпывая сахар со дна чашки.
Мэй ничего не сказала, но высунула язык так далеко, как только могла, а затем несколько раз облизнулась, проделав это с большим мастерством. Немного масла было у неё на носу, немного на подбородке, и хотя в кармане лежал носовой платок, она предпочитала использовать язык, не теряя попусту ни времени, ни масла.
- Разве я никогда не рассказывала вам о Полли Флиндерс? - спросила мать, зачарованно следя за языком Мэй, пока последний кусочек масла не был благополучно слизан. - Разве вы никогда не слышали эту песенку?
Полли Флиндерс, крошка,
В пепле грела ножки.
Но тут вернулась мать:
Как же отстирать ей
Новенькое платье?
Надо дочку наказать
Малыши удивлённо переглянулись.
- Вот какая мама! - воскликнула Эйприл.
- Бедная Флиндерс!- расстроилась Мэй.
- Мама наказала ее палкой или рукой?- спросила Джун с глубоким интересом.
- Я думаю, что рукой, - ответила мать. - Видите ли, Полли испортила красивое платье, которое мама сшила ей на Рождество, и это маму очень рассердило.
-Да, но наказывать gleich (сразу)! - воскликнула Мэй с негодованием.
- Я никогда раньше не видела такой мамы, - сказала Эйприл, неодобрительно качая головой.
Мать удивилась. Она знала песенку про Полли всю жизнь, но не замечала ничего особенно предосудительного в поведении миссис Флиндерс. Ребенком она считала, что миссис Флиндерс поступила вполне естественно, и Полли получила не более того, что заслуживала. Поэтому ей потребовалось несколько мгновений, чтобы пересмотреть свои взгляды; но дети были так расстроены, что она была уверена - эти взгляды нуждаются в пересмотре.
- Это было красивое бледно-голубое платье, - пробормотала она, всё ещё пытаясь оправдать миссис Флиндерс.
- Но у девочки ножки замерзли! - воскликнула Мэй.
- Юбка у платья - со множеством складок...
- Но у Флиндерс замерзли ноги!- закричали трое малышей, уставившись на мать шестью круглыми укоризненными глазами.
- И красивый новый пояс с бахромой на концах - о, дети, какой пояс!
- Но у неё были холодные ноги! - завопили малышки, изумлённые и озадаченные сверх всякой меры тем, что их мать поддерживает не ту сторону. Они очень хорошо знали, как мучительно мёрзнут иногда пальцы на ногах, и им было непонятно, как мать могла хоть на мгновение думать больше о платье, испорченном несчастным случаем, чем о пальцах ног.
Тогда мать перестала защищать Миссис Флиндерс, засмеялась и, встав, подошла к взволнованным девочкам и поцеловала каждую в макушку. Это было знаком того, что она сдалась и согласилась с ними.
- Не надо было ее шлёпать, - сказала она успокаивающе, - угол был бы не хуже, и она это заслужила, потому что, очевидно, была беспечной Полли.
- А если бы не было никакого угла?- предположила Джун с дерзостью фантазии, от которой у всех перехватило дыхание, и воцарилась внезапная тишина.
После этого несколько секунд никто не произносил ни слова. Эйприл и Мэй сидели и думали. Джун почувствовала, что сказала что-то умное, и преисполнилась гордости.
- Углы есть всегда, - сказала наконец Эйприл, поворачиваясь к ней, - und Du bist das gr;sste Schaf das es giebt (а ты самая большая овца из всех), - добавила она на нервном немецком, не имея наготове подходящего кусочка английского. И если вы, мои дорогие маленькие мальчики и девочки, не знаете, что это значит, я могу только сожалеть о вашем крайнем невежестве.
Тогда Эйприл, успокоив Джун, которая сидела теперь, как проколотый воздушный шарик, повернулась к матери:
- Об этой Полли Флиндерс есть песня, мамочка? - спросила она, обхватив руками колени и положив на них подбородок.
- Да, это детский стишок, который я выучила, когда была маленькой.
- И там есть музыка?
- Музыка? - мать долго ломала голову, пытаясь вспомнить музыку, но безрезультатно. У нее было смутное представление, что няня напевала ей эти слова, но никакой определенной мелодии в голову не приходило. - Я никогда не слышала такой музыки, - сказала она наконец.
- У всех песен герра Шенка есть музыка,—сказала Эйприл (герр Шенк был школьным учителем),—и у песен Серафины тоже.
- Да, - сказала Мэй, - у Серафины хорошая музыка, а если у Серафины хорошая музыка, то у мамы, должно быть, гораздо лучше.
Мать не считала, что мелодии Серафины так уж хороши, ведь ей нередко приходилось уходить в другую комнату, чтобы не слышать, как эти мелодии вдалбливают в головы малышек. Что касается песен герра Шенка, то он учил девочек гимнам, очень медленным немецким гимнам, называемым хоралами; а так как в классной комнате не было пианино, все пели нестройно, поэтому эффект был таким печальным и странным, что мать в соседней комнате часто удивлялась, как это она сама не начинает петь и плакать. Зато пес просто не мог этого вынести и так жалобно выл, когда начинались хоралы, что его каждый день выгоняли на улицу на время урока.
- Сочини музыку для Флиндерс, мамочка, - вдруг сказала Эйприл.
- Сочинить музыку? - эхом отозвалась мать, застигнутая врасплох.
- Да, сочини ей мелодию, и мы сможем петь.
- Но я не умею.
- А герр Шенк и Серафина умеют?
- Но ведь это не они сочиняют
- О, мамочки могут сделать все, что угодно! - сказала Эйприл, глядя на мать с милой улыбкой. Улыбка Эйприл была такой очаровательной, что можно было подумать, что девочка гораздо красивее, чем на самом деле. Мать была уверена, что если ангелы когда-нибудь улыбаются, они должны делать это именно так.
- Но я не умею сочинять мелодии, - повторила мать, чувствуя себя неловко и жалея, что не оставила семью Флиндерсов в покое.
- О!- воскликнули девочки хором и громко рассмеялись: разве могло быть что-то, чего их мамочка не умела делать?
Они смотрели друг на друга, давясь от смеха, настолько нелепой казалась эта мысль.
- Вы знаете, что мне кажется, девочки? - быстро сказала мать. - Мы должны поиграть в «Апельсины и лимоны». Может, поиграем?
Но это не возымело никакого эффекта.
-Нет, нет, - кричали они, вскакивая и обступая её, - нам нужна песенка! Сочини нам про Флиндерс!
Потом они стали называть ее своей милой, нежной мамочкой и всеми ласковыми именами, какие только могли придумать; они пытались поцеловать её все разом, и ей пришлось сказать, что она попробует, хотя бы для того, чтобы не задохнуться.
- Только вам придется уйти, пока я буду сочинять, - сказала она со слабой надеждой, что они предпочтут остаться и поиграть в игры. Но девочки с величайшей поспешностью направились к двери классной комнаты.
- Ты позовёшь нас, когда все будет готово, - весело воскликнули они и исчезли.
Я не думаю, что кто-нибудь из вас, детей, читающих эту историю, когда-либо сочинил хоть одну мелодию, потому что если бы вы это сделали, то были бы вундеркиндами, которые, как известно, являются неприятной разновидностью детей, но, к счастью для родителей, чрезвычайно редкой.
Когда мать осталась одна, она твердо знала, что каким-то образом должна сочинить мелодию, и чувствовала себя так же неловко, как вы, если бы вас заперли в комнате наедине с пианино и велели сочинять музыку. Но чего только не сделают матери для своих детей! Попросите-ка свою маму сочинить вам мелодию, и увидите - она сразу это сделает!
Мать подошла к роялю и села за него, пожалев, что вообще вспомнила о Полли Флиндерс и замёрзших ногах, а потом начала мучительно подбирать мелодию. Вы знаете, что есть люди, которые могут совершенно спокойно записывать мелодии за десять миль от ближайшего пианино, но эта мать была не из таких: она сидела и мучилась, нажимая на тихую педаль, чтобы малыши ничего не услышали. Поскольку нотной бумаги у нее не было, она записала мелодию на листе простой бумаги, а потом мрачно уставилась на него, изо всех сил надеясь, что малышки будут довольны.
- Входите, дети! - тихо позвала она. - Вот вам мелодия.
Девочки вбежали, спотыкаясь друг о друга в спешке, и столпились вокруг матери, которая все еще сидела за роялем, держа в руке ноты и глядя на них с глубокой неприязнью. Но когда она сыграла и спела эту мелодию детям, и когда её приветствовали восторженными возгласами - о, какой груз свалился с её души! Я не знаю, кто был более доволен, мать или девочки. Они настояли на том, чтобы их немедленно обучили этой песенке, и через несколько минут уже танцевали по комнате, распевая её так энергично, что от этих танцев и пения, казалось, сотрясался весь дом, а пузатые фарфоровые вазы, которые до сих пор с большим достоинством и хладнокровием стояли на каминной полке, так испугались и задрожали, что чуть не упали.
Что ж, мать нашла способ развлечь своих детей! Пока не наступит Пасха, и не придёт время подарков, она будет учить девочек английским детским стишкам и сочинять мелодии, чтобы их можно было петь. По крайней мере, это будет что-то новое для детей, воспитанных на немецких хоралах, разбавленных «тра-ла-ла» Серафины. Мать, конечно, пела им короткие немецкие песенки для малышей - Sternleins, и Engeleins, и Kindleins, и они знали их наизусть; но они еще не слышали ни о деяниях Джека и Джилл, ни о судьбе, постигшей Мисс Маффет, ни о низменном поведении джентльмена в «Куда, красотка, тебе так спешить?», ни об удивительном саде Мэри, ни о том чудесном пироге, который запел, как только изумленный король разрезал его.
Мать, ободренная приемом, оказанным Полли Флиндерс, решила попробовать превратить и эти истории в музыку, чтобы малышам было что петь. Уже на следующее утро, пока малышки наводили порядок в своих шкафах, готовя их для пасхальных игрушек, она принялась за «Мэри, Мэри».
Мэри, Мэри, расскажи нам,
Чем же богат твой сад?
Здесь есть ракушки и бубенцы,
И девочки в ряд стоят.
Сделать это было ничуть не легче, чем в первый раз, так как странная антипатия к девочке, которая могла наполнить свой сад такими вещами, как ракушки, колокольчики и даже люди, овладевала душой матери и росла по мере того, как она об этом думала. Но в конце концов мотив был закончен и выписан, и вот он здесь:
Потом, после обеда, она дала малышам несколько книг, чтобы вырезать из них картинки, и немного клея, чтобы вклеивать их в другие книги, хотя было бы проще оставить их в тех книгах, в которых они были раньше. Девочки стали вырезать и клеить с такой энергией, что очень скоро сами были покрыты клеем. Когда мама убедилась, что они заняты, то заперлась в библиотеке наедине с Мисс Маффет и боролась с ней, пока не превратила в ноты и её.
Мисс Маффет сидела
На пуфе и ела
Свой творог с молоком,
Но тут к ней вдруг
Спустился паук,
И визгом наполнился дом.
Когда малышкам уже порядком надоело клеить, в комнату вошел слуга с тремя письмами на подносе и торжественно вручил каждой по письму. Девочки были поражены и так долго гадали, от кого они могут быть, что чуть не забыли открыть их и посмотреть, а когда открыли, внутри оказалось прелестное маленькое розовое письмо, написанное крупным круглым почерком, который они легко прочитали, приглашавшее их на чай в библиотеку в четыре часа. Письма были написаны по-немецки, и нет смысла говорить вам, что в них было написано, потому что вы, наверное, ни слова не знаете по-немецки.
Итак, в четыре часа дня трое малышек, с которых хорошо соскребли клейстер, появились в библиотеке, где перед камином уже стояли три скамеечки для ног, а на чайном столике вместо чайника красовался кувшин шоколада, стояла тарелка, полная свежеиспеченных пончиков с большой ложкой варенья в середине. Все было так приятно и уютно, что девочки сияли от удовольствия, усаживаясь перед огнем и разглаживая передники на коленях.
- Ну что, мамочка? - спросила Эйприл, когда они выпили столько шоколада, сколько могли вместить, и остатки сахара были стерты с их щёк - девочки понимали, что должно произойти что-то еще, иначе их не пригласили бы таким торжественным образом.
- Ну что, девочки?- сказала мать, улыбаясь трем выжидающим лицам.
- Что мы будем делать дальше, мамочка?
- У меня есть еще две песенки для вас.
И она вытащила из кармана «Мэри» и «Мисс Маффет» .
- О, как это мило!- воскликнула Мэй, подпрыгивая на стуле.
- Ты замечательная мамочка, - сказала Джун с явным одобрением.
Эйприл посмотрела на мать, словно спрашивая: "Разве я не говорила, что мамы могут все?» Но она понятия не имела, каково это - хладнокровно и средь бела дня сочинять такие мелодии.
- Итак, дети мои, - начала мать, - жила-была девочка по имени Мэри, у которой был сад, полный роз, лилий, лютиков, маргариток и всех других цветов, которые мы здесь выращиваем летом; но она была такой странной, что вместо того, чтобы заботиться о них и любить их, она выкопала их все и выбросила.
- Какая ужасная Мэви, - заметила Джун, которая не выговаривала букву «р».
- И там, где раньше росли все эти красивые цветы, она посадила серебряные колокольчики и ракушки, а в бордюрах вдоль дорожек, где у других людей растут мальвы - ряды хорошеньких девочек.
- А колокольчики такие, как тот, в который ты звонишь?
- А ракушки, как на море?
- А потом люди приходили и смотрели на нее через изгородь, смеялись и спрашивали, как растет ее сад, потому что колокольчики и ракушки, конечно, не росли, а хорошенькие девочки росли так медленно, что за одно лето не было видно никакой разницы.
Когда я расскажу вам о Мисс Маффет, мы пойдем и споем обе песенки.
-Но, мамочка, - перебила ее Мэй, - разве это было красиво - в саду у Мэри?
- Я думаю, наш сад гораздо красивее, - сказала мать.
- И я! И я! И я! - убежденно воскликнули малышки.
Затем мать начала рассказывать им о Мисс Маффет, и, конечно, первый вопрос, который задали малыши, был: «Что такое пуф?»
На что мать ответила: «то, на чем можно сидеть».
- Но сидеть можно на таком множестве вещей, - возразила проницательная Джун, - а они все равно не пуфы. Я думаю, что это был диван.
- Диван?
- Да, два человека не смогут сидеть вместе ни на чем, кроме дивана.
- Но ведь там не было двух человек.
- Как же, паук сидел рядом с ней.
- Но паук - это не человек, - озадаченно сказала Эйприл.
- Пожалуй, - признала Джун.
- Паук- животное, - сказала Эйприл, а затем добавила, как будто ее только что осенило, - а животные - не люди, у них слишком много ног.
- О, это не имеет значения, - беззаботно ответила Джун.
- Нет, имеет, - сказала Эйприл
Мать предложила, чтобы вместо споров они подошли к пианино и выучили мелодии, которые она написала.
Девочки принялись за работу с еще большим рвением, чем накануне, ибо разве не пировали они только что шоколадом и пончиками? Две мелодии были атакованы и выучены, затем они попытались разыграть песенку про Мисс Маффет и поссорились из-за предварительной подготовки, как это делают и взрослые люди, когда каждый хочет получить лучшую роль для себя.
- Я Мисс Маффет!- крикнула Джун с вызовом.
- Нет, я!- воскликнула Мэй.
- Нет, я буду Маффет, - сказала Эйприл очень тихо, но твердо.
- Тогда я паук, - сказала Джун.
- А кто же я?- обиженно спросила Мэй.
- О, ты можешь быть ... творогом, - сказала Джун, всегда готовая к блестящим импровизациям.
- Нет, пуфом, - сказала Эйприл.
Мэй категорически отказывалась быть и творогом, и пуфом, которым нечего даже сказать; но она обычно делала то, что ей говорили, и поэтому после недолгого ворчания встала на четвереньки, а Эйприл с большим достоинством заняла свое место на ее спине, держа в руках чашку,в которой был воображаемый творог. Она только собралась запеть, как раздался дикий вопль, какого еще никогда не издавал ни один паук, и Джун бросилась на единственный свободный кусочек «пуфа», но так как это была голова Мэй, а Джун оказалась очень толстым и тяжелым пауком, то «пуф» рухнул на пол, и все трое повалились друг на друга, громко вопя.
Мать с трудом расплела клубок из рук и ног и поставила каждого ребенка на ноги. Она смеялась.
- Мисс Маффет слишком трудно представлять, - сказала она, успокаивая их, - из-за этого непонятного пуфа. Попробуйте изобразить «Мэри». Одна может быть Мэри, а две другие - хорошенькими девочками. Двоих как раз хватит на целый ряд.
- А если кто-то уйдет из этого ряда, что тогда?- поинтересовалась Джун. Но мать уже села за рояль.
Эта песенка удалось лучше. «Хорошенькие девочки» пели первую половину, а Эйприл, приплясывая перед ними по садовой дорожке, отвечала на их вопросы громко и весело. Они пели песню снова и снова, и мать уже готова была невзлюбить ее. «Хорошенькие девочки» отбивали такт ногами, а деловитая Мэри носилась туда-сюда все быстрее и быстрее, ее волосы растрепались, а лицо пылало. Мать уже почувствовала себя загипнотизированной и почти не замечала, что они делают, пока странный шорох не заставил ее поднять глаза от клавиш: Эйприл старательно лила на головы «хорошеньким девочкам» остатки шоколада, бормоча при этом: "Doch, doch, Du musst begossen werden" (Да, да, тебя надо полить).
Это было ужасно! Эйприл можно было извинить только тем, что она переволновалась, работая над ролью Мэри. Мать была так поражена, что некоторое время сидела и молча смотрела на неё. «Хорошенькие девочки» хоть и задыхались, но вполне прониклись духом песни и чувствовали, что раз они растут в саду, то их надо поливать. А кроме того, шоколад был еще очень хорош, несмотря на то что остыл, и приятно попадал в рот, который они старались держать открытым как можно шире. Но все равно большая часть стекала по их передникам и оборкам юбок, падала толстыми каплями на любимый мамин ковер, образуя темные лужицы.
- О, - сказала мать, указывая на лужицы на ковре, но тут же замолкла и, казалось, не могла продолжать. Я не знаю, пыталась ли она не заплакать из-за испорченного ковра, или пыталась не смеяться над малышками, которые выглядели довольно жалко, политые шоколадом, в то время как Эйприл стояла, глядя на них в ужасе, с пустым кувшином в руке.
После счастливых моментов нередко наступает состояние опустошения. Именно так чувствовали себя девочки, когда им смывали шоколад с лица и головы и раньше времени укладывали в кровати. Было очень трудно отмыть волосы от шоколада, и Серафина выразила свое неодобрение, скребя подопечных с такой безжалостной энергией, что они почувствовали себя совершенно ошеломленными.
К тому же, было очень непривычно, что их головы мыли не в субботу, а в другой день, ведь они так привыкли к обычным вещам: мытье головы по субботам вечером, чистая одежда по воскресеньям утром, запах мыльной пены в коридорах по понедельникам - так происходило с тех пор, как появился мир.
- Ева, - объясняла Эйприл маленькой Джун приглушенным шепотом, пока они раздевались, - мыла свои длинные золотистые волосы по субботам, полоща их райских водах; а так как мыла не было среди тех вещей, которые росли там на деревьях, то вместо него она использовала бананы, которые были гораздо больше похожи на мыло, чем на бананы.
Джун спросила, съедала ли Ева то, что оставалось от мыла после мытья, но Эйприл сказала, что люди не едят мыло, а Джун возразила, что люди едят бананы. Они говорили об этом шёпотом, когда, дрожа, забирались в кроватки.
На следующее утро мать подошла к окну своей спальни и попыталась выглянуть наружу, но снег был навален на подоконники почти до половины окон. Ей было очень жаль детей, которые уже больше недели сидели взаперти. Они казались подавленными во время завтрака, а Мэй, возможно, простудилась, так как чихала на свой хлеб и молоко. В первый и во второй раз ей сказали хором "Gesundheit", как говорят в Германии, когда кто-то чихает; но когда она продолжала это делать и, казалось, не собиралась останавливаться, все стали говорить pfui, как люди говорят в Германии, когда им противно. Мэй не любила, когда ей говорили pfui, и очень обиженно шмыгала носом.
Серафина встала с постели не с той ноги и была окутана непроницаемым мраком и тайной; дул сильный северный ветер, который проникал во все щели и мешал согреться, так что все вокруг выглядело довольно скверно.
Задолго до того, как пришло время вставать, Эйприл и Джун обсуждали в своих постелях, пригласит ли их мать снова на чай и музыку после инцидента с шоколадом или нет. Джун считала, что пригласит, так как по опыту знала, что матери - народ долготерпеливый и не склонный к гневу, но Эйприл, главная грешница, была полна сомнений.
Они ни за что на свете не упомянули бы об этом за завтраком, но краем глаза поглядывали на мать, когда ели хлеб с молоком, -так часто, что раз или два ложки сбивались с пути, и их содержимое выливалось на нагрудники, а не в рот, давая Мэй возможность назвать их Schmutzfinck (неряхами), что она тотчас же сделала очень громким голосом, к своему великому облегчению и удовлетворению, мстя таким образом за сказанные ей pfui.
Не очень-то вежливо называть кого-либо неряхой, ведь это означает, что человек, который говорит так, считает вас чрезвычайно грязным и вообще неприятным; но удивительно, какое облегчение испытала при этом Мэй - она оживилась и перестала шмыгать носом.
Мать читала письма и, казалось, не замечала, кто что делает, а Серафина, чьей обязанностью было следить за тем, чтобы нагрудники не получали больше положенной им доли завтрака, на этот раз не беспокоилась ни о нагрудниках, ни о малышках, а просто сидела, уставившись в пространство недобрым отсутствующим взглядом. Бывают дни, когда даже лучшие люди встают с постели не с той ноги, и по лицу Серафины было совершенно ясно, что именно это она и сделала сегодня утром, и что углы будут поджидать детей в этот день на каждом шагу, как бы осторожно они ни поднимались по узкой тропинке добра.
Поэтому после завтрака мать позвала Эйприл и Джун с собой в кладовую, и пока она заказывала обед, они невинно играли в прятки между бочками с маринованной капустой и навещали своего старого котенка, выросшего теперь в большого и грубого кота, любимого по старой памяти, ради того, каким милым котенком он когда-то был, когда они впервые увидели его - тогда он прибыл в кармане герра Шенка, положив передние лапы на край кармана, а морду на лапы, и его голубые глаза, ставшие сейчас такими зелеными и свирепыми, мечтательно смотрели вокруг. Это был котик, но малышки назвали его Розой.
«Что же мне теперь делать с детьми?» - спрашивала себя мать, отвечая Ja на каждое предложение кухарки; потом кто-то из деревни захотел поговорить с ней, и когда это переросло в долгий разговор, ей пришлось отослать детей обратно к Серафине; а потом случилось еще что-то, что задержало ее, и прошел почти час, прежде чем она смогла посмотреть, что происходит в классной комнате.
Дети придумали игру, которая обратила Серафину в бегство и сделала их вполне счастливыми.Они уложили Мэй на диван, хорошенько укрыли ее одеялом, сказали, что она очень больна и должна поспать, а когда мать вошла, Эйприл и Джун уже шагали взад и вперед по комнате, громко выкрикивая немецкие колыбельные.
- Она должна спать, - шепотом объяснила Джун своей матери.
- Но как она может спать при таком шуме?
-Это не шум, это Wiegenlieder (колыбельные) - обиделась Джун и, отвернувшись, снова принялась выкрикивать schlaf, Kindlein, schlaf (Спи, дитя, усни), от которого дрожали стены.
- О, она так сильно чихнула!- прошептала Эйприл. - И много раз!
Увидев, что Мэй вытащила руки из-под одеяла, которым ее укрыли, она набросилась на сестру, снова накрыла ей руки одеялом, разгладила его звонкими похлопываниями и, наклонившись, закричала ей в ухо: schlaf, Kindlein, schlaf!
Серафины нигде не было видно, а колыбельные действительно сводили с ума. Мэй это всё, похоже, нравилось, и она лежала на диване, довольная тем, что можно ничего не делать; и хотя она часто чихала, в остальном ей было очень весело.
"Слух у этого ребенка, должно быть, не очень хороший», - подумала мать, поспешно удаляясь. Она закрыла все двери между классной и гостиной и, поскольку колыбельные оказались сегодня в моде, сочинила мелодию для Hush-a-bye Baby
К обеду все обстояло уже гораздо лучше: Серафина была так утомлена пением, что держалась в стороне, мать казалась измученной, но довольной, потому что ей удалось написать три мелодии; термометр показал на несколько градусов больше, солнце весело светило, и дети смогли покататься на коньках по замерзшему ручью в конце сада. Это был четверг на Страстной неделе, и если скоро наступит оттепель, то еще можно надеяться на зеленую Пасху, и яйца все-таки спрячут в саду. Конечно, если на Пасху сад замерзает или идет дождь, яйца приходится прятать в доме, под столами и стульями, что и вполовину не доставляет такого удовольствия; но там, где живут девочки, в Пасхальное воскресенье почти всегда солнечно и тепло, и им еще никогда не мешали охотиться за яйцами на улице.
Мать смотрела, как они идут с коньками по тропинке, вырытой в снегу, и даже Серафина, как только она вышла из дома на благословенный солнечный свет, стала выглядеть счастливой, как будто жизнь, в конце концов, оказалась очень приятной вещью. «Так оно и есть, - думала мать, вдыхая чистый холодный воздух, укрытая домом от северного ветра, - и так будет всегда, пока есть солнце, чтобы светить, и пока живут на свете хорошие люди»
Она вошла в дом и сочинила еще три мелодии, потом откинулась на спинку стула и почувствовала себя гораздо менее уверенной в приятности жизни.
«Пожалуй, пора это прекратить, - сказала она себе. - Завтра Страстная пятница, и дети пойдут в церковь. В канун Пасхи прибудет корзина с яйцами, и каждая из девочек будет занята прятанием своих яиц. В Пасхальное воскресенье они снова пойдут в церковь, а после обеда будут искать яйца. А потом, может быть, снег сойдет, и уроки начнутся снова, и сад с каждым днем будет становиться все зеленее и зеленее, и мне никогда, никогда, никогда больше не придется сочинять мелодии!»
Мать вздохнула с облегчением, потому что, видите ли, она сочиняла мелодии только для того, чтобы доставить удовольствие своим девочкам, когда у них не было ничего другого, что могло бы доставить им удовольствие.
Когда в сумерках, позвякивая коньками, малышки возвращались домой по снежной дорожке, разгоряченные и веселые, в окнах библиотеки горел яркий свет. Мать встретила их у дверей дома и велела быстро снять пальто и бежать к ней, потому что приходил пасхальный заяц и оставил кое-что для них.
Я не думаю, что заяц, которого называют пасхальным, когда-либо отправляется в Англию, но в Германии ему полагается приносить в корзине яйца и подарки на Пасху точно так же, как Рождественский Дед приносит подарки на Рождество. Дети часто видели зайцев в саду, но у этих зайцев никогда не было корзин, и только матери выпадало счастье каждый год встретить настоящего пасхального зайца. Она приходила из сада и говорила: «Как вы думаете, малыши, кого я встретила в роще, где растут анемоны?»
И они слушали, округлив глаза, как она описывала костюм, разговор и поведение пасхального зайца, а потом часами рыскали вокруг дома, но им никогда не удавалось его увидеть.
- Он очень застенчивый, - объясняла мать.
На этот раз Пасхальный заяц был очень щедр! В библиотеке ярко горели лампы и свечи, в огромном камине пылал огонь, а на низеньком столике, вокруг которого стояли три маленьких стула, Пасхальный заяц положил красивую скатерть и расставил новый кукольный чайный сервиз, с ложками, ножиками и крошечными салфетками, а посреди стола - маленький цветочный горшок с подснежником! На столе было очень много тарелочек с пирогами, хлебом с маслом, кусочками лепешек и вареньем, потому что тарелочки были такие маленькие, что ни одна из них не могла бы насытить даже малыша, и это выглядело таким праздничным пиршеством, какое только можно было пожелать.
- О - восторженным хором воскликнули девочки, войдя в комнату.
- Это оставил вам Пасхальный заяц, - сказала мать.
- Какой он милый! - воскликнула Эйприл, танцуя вокруг маленького столика, в то время как Мэй с нежностью склонилась над тарелкой с печеньем.
Но Джун отвела мать в сторону.
-Я хочу тебе кое-что сказать, - сказала она тихо, потянув ее за платье в дальний угол комнаты.
- Ну что?- сказала мать, наклоняясь.
Джун обвила руками шею матери и прижалась головой к ее щеке:
- Я не верю, что есть Пасхальный заяц, - раздался ее громкий и сердитый шёпот.
- О, ты меня щекочешь!- воскликнула мать, выпрямляясь и потирая ухо.
- Я не верю, что бывают пасхальные зайцы, - продолжала Джун тоном мрачной убежденности, в то время как ее мать, не отвечая, терла щекочущее ухо, - и никаких корзин тоже нет. Я не верю, что они бывают.
Мать стояла в задумчивости, глядя на дочку сверху вниз и машинально потирая ухо, а потом прошептала в ответ:
- Какой ты ужасный ребенок, почему ты не веришь в него? Когда я была маленькой девочкой, я верила.
- А я нет, - сказала Джун, качая головой с каким-то торжеством, как будто она считала, что очень умно с ее стороны ничему не верить. - Нет никаких зайцев с корзинами, всё это делаешь ты, мамочка.
Тогда мать наклонилась к ней и прошептала, что это должно остаться тайной между ними, и Джун была так рада, что у них с мамой будет своя тайна, что с тех пор добросовестно хранила ее и никогда не сомневалась, что Эйприл и Мэй твердо верят в Пасхального зайца и по сей день.
Чаепитие началось очень правильно, с немецким изяществом, Эйприл села возле чайника и разливала всем чай; но маленькие чашки пустели так быстро, что это мешало ей есть хлеб с маслом, и так как Мэй и Джун не хотели ждать, они начали угощаться сами. Джун успевала выпить три чашки, пока другие выпивали одну, так что к концу вечера она была очень сыта и очень непопулярна. Но ей нравилось ощущение сытости, а что касается непопулярности, то какое ей до этого дело? Когда сестры обнаружили, что даже перевернув чайник и кувшин с молоком вверх дном, не смогут получить больше ни капли, Джун смеялась до тех пор, пока слезы не покатились по ее щекам. Сестры выпили по пять чашек, а Джун - пятнадцать! Даже ангелы были бы возмущены такой грубой несправедливостью и отвратительной жадностью! Эйприл сердито посмотрела на сестру через стол.
- Guttersnipe! (беспризорница)- воскликнула она громко и негодующе.
- Послушайте, девочки, - перебила их мать с другого конца комнаты, чувствуя, что сейчас Эйприл набросится на Джун, сядет на нее и будет прыгать на ней вверх-вниз, потому что это ее излюбленная форма мести, а ведь на человеке с пятнадцатью чашками чая внутри прыгать опасно. - Послушайте, девочки, сколько мелодий я вам сегодня сочинила. Разве вы не хотите, чтобы я рассказала вам истории о них?
Она знала, что это предложение заставит их собраться вместе. Так было всегда: девочки ничего так не любили, как слушать рассказы. Серафина рассказывала им по-французски леденящие кровь истории о медведях и волках, приходящих пожирать детей, которые не ценили своих нянек так, как те того заслуживали; я уверена, вы знаете такие истории, от которых волосы встают дыбом по ночам, когда вы просыпаетесь и начинаете думать о них. Волосы девочек не могли стоять дыбом, потому что они были слишком длинными, и, кроме того, надежно накручены на папильотки, но даже если бы и могли, то не стали бы, потому что, к счастью, малышки были крепкими детьми и не желали ничего другого, кроме как забавляться медведями Серафины. Я считаю, что каждый ребенок должен пройти через стадию необходимости слушать, не возражая, страшные фантазии своих нянек о медведях и черных мужиках.
В руке у матери была целая стопка бумаги с нотами, потому что за этот день она успела написать шесть песен! Малышки уселись у ее ног, и она начала рассказывать детские стишки, начиная со «Тише, малыш мой» и его опасного положения в колыбельке на верхушке дерева.
Тише, малыш мой, ты на сосне
В своей колыбельке качайся во сне.
Ветер подует, ветку погнет,
И колыбелька вниз упадет.
Девочки тут же решили, что у бедного ребенка не было хорошей мамочки, и спросили, не разобьется ли он, а если разобьётся, то можно ли его как-нибудь вылечить, и что станет с колыбелью, и не рассердится ли Боженька на ту маму, и еще много других вопросов, на которые не всегда легко было ответить.
Вот эта мелодия:
Потом мать рассказала им о Джеке и Джилл
Джек вслед за Джилл
В гору бежит,
чтоб принести воды.
Споткнулся - и шлёп!
Разбил себе лоб,
И все напрасны труды.
Она пояснила, что дети весело отправились утром, чистые и опрятные, на вершину холма, чтобы принести маме воды для приготовления пищи, а на обратном пути начали ссориться, как это делают мальчики и девочки, вместо того чтобы осторожно идти по камням; и как Джек, когда он протянул руку, чтобы ущипнуть свою сестру, споткнулся, упал и разбил себе голову, а Джилл споткнулась об него и тоже упала; так что вместо послушных и аккуратных девочки и мальчика их мама увидела двух мокрых и грязных детей в разорванной одежде и со пустым ведром.
- Вот как печально, когда дети ссорятся!- заметила мать, когда дошла до конца этой трагической истории, и несколько раз покачала головой. Девочки тоже начали медленно качать головами из стороны в сторону, все их сочувствие было на стороне матери Джека и Джилл. Но Джун заметила, что ничего бы не случилось, если бы детей не отправили бы за водой на вершину холма.
- Я никогда не видела колодцев на холмах, - добавила она, и это была чистая правда, потому что там, где она жила, холмов не было, а колодец был только один.
Тогда мать рассказала им о кошке, которая специально приехала в Лондон, чтобы посмотреть на королеву, но ничего интересного не увидела, а только загнала бедную маленькую мышку под стул и напугала ее до смерти, что, конечно, она могла бы сделать и дома, сэкономив расходы на дорогу.
- Кошечка, кошка, где ты была?
- У королевы я день провела.
- Как во дворце обстояли дела?
- Серую мышь я под стул загнала.
- Она была немецкой кошечкой?- спросила Джун.
- О, бедные немецкие киски слишком заняты тем, что прячутся от камней, которые в них бросают, чтобы иметь время куда-нибудь пойти и развлечься. Эта кошка, верно, был англичанкой, толстой и ухоженной, с добрыми хозяином и хозяйкой, которые каждый день гладили ее и кормили молоком.
Малыши сидели, задумчиво глядя в огонь. Довольная, дружелюбная, ласковая кошка была животным, которого они еще никогда не встречали. Там, где они жили, бедные кошки были вынуждены быть дикими и проводить свою жизнь, охотясь в полях и лесах, потому что, если они когда-нибудь появлялись в пределах досягаемости человека и камня, то могли и пострадать.
Какими же, думали дети, должны быть эти английские кошки, эти славные свободные и ухоженные кошки, о которых так часто говорила их мать? Наверно, это были очаровательные киски с веселыми мордашками, с ленточками на шеях, избалованные домочадцами существа, которые смело терлись, мурлыкая, о ноги незнакомцев, которые проводили свои дни, сладко дремля перед огнем, которые важно ходили с высоко поднятыми хвостами?
Малыши с трудом могли представить себе такое счастливое положение вещей, но мать время от времени показывала им фотографии кошек в английских еженедельных газетах, и там действительно были именно такие кошки, как она описала - с ленточками и всем прочим. Однажды они принесли коту Розе ленту, робко подошли к нему и попробовали с вежливыми и льстивыми речами повязать ее ему на шею; но кот соскочил со стула, забился под стол и глядел на них оттуда горящими глазами, и они ушли - опечаленно, потому что когда-то очень любили его.
Вот мелодия.
Следующая песенка, для которой мама написала мелодию, была про кудрявую девочку.
Кудрявая девочка, будешь моей?
Не станешь мыть чашки, кормить свиней,
Сидеть будешь в кресле и вышивать,
Клубнику в сливки и сахар макать.
Вы, английские дети, конечно, знаете эту песенку - какой-то парень, желая жениться на девушке, предложил ей, вместо того, чтобы мыть посуду и кормить свиней, проводить всё время в кресле, вышивать и есть время от времени клубнику с сахаром и сливками.
- Клубника со сливками, малышки, очень вкусная штука.
- Ach ja!- вздохнули девочки.
- Но мне не понравилось бы заниматься целый день рукоделием.
- Нет, нет, - воскликнули малышки.
- Я бы на месте кудрявой девочки отправила парня восвояси и вернулась к своим поросятам.
- А клубника?- спросила Мэй.
- Ach ja!- вздохнула Эйприл.
- Я бы и от клубники отказалась, - сказала мать, - все, что угодно, только не вечные кресло и шитье.
- Ach nein!- Эйприл тихо вздохнула и покачала головой, - лучше взять клубнику.
И двое других молча кивнули в знак одобрения.
- Но мы не знаем, что решила кудрявая девочка, - примирительно сказала мать, - может быть, она все-таки вышла за него замуж и по сей день сидит в кресле, ужасно растолстев оттого, что никогда не двигается и ест столько сахара и сливок. Но, возможно, ей хватило благоразумия держаться подальше от того парня.
- Ach nein!- мягко возразили малышки, - клубника лучше.
Мать рассмеялась. Клубника действительно казалась заманчивой вещью, когда на земле лежал снег, и никаких перспектив на нее в ближайшие месяцы не было. Я же уверена, что кудрявая девочка сделала правильный выбор.
- Ach ja!- прошептали девочки, - она, конечно, выбрала клубнику.
- Ну-ну, - заключила мать.
Это мелодия "Кудрявой девочки»
Осталось всего две песенки, и мать взяла верхний лист бумаги. Это была песня о пироге.
Королю однажды подали пирог
В пироге начинка - целых сто сорок.
Вдруг они запели - шум со всех сторон.
Гости все со страха выбежали вон.
- Что такое пирог?- спросила Джун тотчас же, и мать начала объяснять - как ей казалось, с предельной ясностью. Но объяснить это было трудно, потому что пирогов и форм для их выпечки в Германии не существовало, дети никогда не видели их и, как оказалось, даже не могли себе представить.
Она объясняла теорию и практику выпечки пирогов, их природу и назначение, а потом принялась рассказывать про этот пирог с сороками, которые продолжали петь, не смущаясь тем, что их в нём запекли. Когда она закончила и огляделась в поисках проблеска интереса в глазах девочек, но те сидели, флегматично глядя в огонь, а потом Джун снова спросила:
- Но что такое пирог?
Тогда мама перешла к красноречивым описаниям тех пирогов, которые так дороги английским детям,—крыжовенного пирога в начале лета, вишневого пирога в его середине, сливового и яблочного пирога осенью, а на Рождество - тех необычных пирогов, которые носят название mince pies. (рождественские пирожки с сухофруктами )
Но дети смотрели на нее молча.
Тогда мать сняла с книжных полок The Fairchild Family, старую детскую книжку, которую читали ваши бабушки, и страницы которой просто пестрели пирожками, и прочитала вслух описания всех пирогов, которые ела семья Фэйрчайлдов, все еще надеясь вызвать интерес в глазах детей. Семья Фэрчайлдов ела очень много пирогов. Как правило, они были с начинкой из малины и смородины или яблочными, иногда их подавали горячими, а иногда холодными, но семья так любила их, что, если пирог появлялся на столе, мистер Фэйрчайлд восклицал: «Какие благословения окружают нас в этом мире!» - или что-то в равной степени удивленное и восхищенное.
«Они сели за стол, - прочла с выражением мать, одним глазом поглядывая на детей, - и ели жареную дичь, бекон и замечательный холодный пирог с малиной и смородиной».
Но девочки оставались равнодушными.
- Я пошлю в Англию за формой для пирогов, - поспешно пообещала мама, стараясь вызвать в них хоть искру энтузиазма, - и мы испечем все те замечательные пироги, о которых я вам рассказывала.
Но девочки и бровью не повели.
- Нет, лучше сделаем так, - продолжала она еще более опрометчиво, - я повезу вас всех в Англию есть пироги!
Но девочки сидели, словно каменные.
И мать сдалась.
Но мелодия им понравилась.
- Последнюю песню, - сказала мать, - должны петь только двое детей, потому что это дуэт. Мэй не может выучить его сегодня вечером из-за простуды, так что пусть это сделают Эйприл и Джун.
И мать поведала им историю об очаровательной молочнице, которая понравилась молодому человеку, но как только он узнал, что у нее нет денег, то отказался на ней жениться.
- Куда, красотка, тебе так спешить?
- Спешу я, сэр, корову доить.
- Могу с тобой я, красотка, пойти?
- Можете, сэр, коли нам по пути.
- Кто твой отец, красотка моя?
- Отец мой фермер, молочница я.
- А за меня ты замуж пойдешь?
- Коль захотите, пойду, ну что ж.
- А деньги, красотка, есть у тебя?
- Денег немного, бедная я.
- Красотка, не будешь моей ты женой.
- Ну и не надо, сударь вы мой.
- Но почему у нее должны быть деньги?- спросила Эйприл.
- У меня есть семь пфеннигов, - сказала Джун, стараясь не выглядеть гордой.
- Сначала он спрашивает, выйдет ли она за него замуж, а потом говорит, что не хочет, - удивленно размышляла Эйприл.
- Но, мама, разве она была молочницей?- спросила Мэй.
- Да, она собиралась доить коров, когда он встретил ее.
- И такая красивая?
- Она была так хороша собой, что, едва увидев ее, молодой человек захотел на ней жениться.
-Я еще ни разу не видела красивой молочницы, - заметила Мэй.
- Я тоже, - призналась мать.
Все знакомые молочницы были очень сильными и очень большими, носили короткие юбки, доходившие до колен, и у них были голые ноги, и они очень хорошо доили и были вполне достойны уважения, но вовсе не считались красавицами, поэтому веселую маленькую молочницу в туфельках и чулочках, с лицом, похожим на цветок, воображение девочек представлять отказывалось - так же, как и пирог.
- Она не была похожа на здешних молочниц, - объяснила мать, - она жила в Англии, где обитают счастливые кошки и пироги.
- Он сначала спрашивает, выйдет ли она за него замуж, а потом говорит, что не хочет? - повторила Эйприл, которой такое поведение молодого человека показалось странным. - Она не обиделась?
- О, ей было все равно, и она только посмеялась над ним, когда он уходил.
- Тебе нравится этот человек, мамочка?- спросила Джун.
- Не очень, - ответила мать.
- Мне тоже не очень, - решительно сказала Джун, - совсем не очень.
- Подверни платье, Эйприл, - сказала мать. - Ты будешь молодым человеком, а Джун - хорошенькой молочницей. Я сяду за рояль и научу вас, как это показывать. Мэй может подпевать и хлопать в ладоши.
Девочки были одеты в голубые платья с голубыми панталончиками под ними, и Эйприл оставалось только подвернуть юбку, чтобы выглядеть совсем как мальчик с длинными локонами. Все собрались возле рояля, и мать научила их песенке.
Это была единственная мелодия из шести новых, которую они успевали выучить этим вечером, потому что уже давно пора было спать. Мэй сидела на диване и отчаянно аплодировала. Джун оказалась очень энергичной девицей, и когда молодой человек заявил, что не женится на ней, она сначала попыталась боксировать с ним, а когда он повернулся и убежал, стала гоняться за ним по комнате, презрительно крича: «Ну и не надо, сударь вы мой!», пока у нее не перехватило дыхание.
Публика, сидевшая на диване, была в восторге и хлопала изо всех сил. Представление пришлось повторить несколько раз, и мать была очень довольна, что девочкам нравятся ее мелодии.
Затем в дверях появилась Серафина, и хотя она ничего не сказала, вид у нее был такой недовольный, что мать, напоследок заключив всех трёх в объятия, пообещала прийти пожелать им спокойной ночи, когда они уже будут в кроватях.
- Сегодня у нас английские молитвы, - сказала Эйприл, уходя. - Ты придешь слушать их, мамочка?
- Да, приду. А теперь идите, мои дорогие.
Когда они ушли, мать сложила ноты и закрыла пианино. Герр Шенк и Серафина научили девочек стольким молитвам, что их пришлось разделить на три группы: в один вечер - немецкие, во второй - французские, в третий - английские. В наборе герра Шенка был ещё и немецкий гимн, а в наборе Серафины - жалобный напев к короткой молитве; только в английском наборе не было мелодии, хотя гимн был, вот такой:
Иисус, ко мне приди!
Свет зажги мне впереди,
Малыша ты пожалей,
Приходи ко мне скорей.
Иисус, ко мне приди!
Буду слушаться Тебя,
Помолюсь Тебе, любя,
В Царстве, где живет любовь,
Ты мне место приготовь.
Иисус, ко мне приди!
Мать, закрывая пианино и приводя все в порядок, подумала об этом и пришла к выводу, что написать еще одну мелодию для нее теперь не составит большого труда, а, поскольку это будет гимн, она закончит свою неделю сочинения мелодий вполне в благочестивой манере. И хотя она потратила столько времени, борясь со всеми другими мелодиями, мелодия гимна была закончена за пять минут, и к тому времени, когда она поднялась, чтобы пожелать спокойной ночи детям, была написана и готова для них, чтобы они могли выучить ее завтра.
На следующий день девочки выучили мелодию гимна и с тех пор пели ее во время английских молитв. Они выглядели так по-ангельски, стоя на коленях в длинных ночных рубашках, склонив головы и сложив руки, что мать, сидящая рядом, была уверена, что это самые милые малышки на свете. Но так как и другие матери думают о своих детях так же, то, боюсь, кто-то из них ошибается - все дети не могут быть самыми милыми, хотя, конечно, почти все они очень милы.
Вот мелодия гимна.
Когда через полчаса мать поднялась, как и обещала, чтобы уложить девочек, они так устали, что уже почти спали.
- Спокойной ночи, милые детки, - сказала она, наклоняясь над каждой кроваткой по очереди и целуя по очереди каждую малышку.
- Спокойной ночи, милая мамочка, - бормотали девочки с закрытыми глазами,
- Нам было весело сегодня, правда?
- О, очень весело!
- Да благословит вас Бог, мои девочки.
- Да благословит тебя Бог, милая мамочка, - и затем голос из темноты добавил очень медленно и сонно: - спи-хорошо-мамочка-и пусть тебе пвиснится ангел...