Раннее-раннее утро. Солнце еще не успело толком раскалиться, и его сил не хватает на то, чтобы разогнать густой молочно-белый туман, который перед рассветом выполз из тайги и белой ватой разлегся на трассе. Так только, золотит его сверху да дневных птах в бока толкает, чтобы просыпались. Они с какой-то неохотой пробуют голоса, изредка пускают звонкие трели. Я сижу на скамейке с кружкой кофе в руках, и зябко ежусь, когда туман своими липкими пальцами забирается под куртку. Ночь выдалась спокойная, ни одной машины, так что я честно спал в подсобке, запершись на ключ. Единственное, в час ночи по пути в город заехали Иваныч с Лариской, нашим почтальоном. Иваныч за запчастями для техники поехал, ну и Лариску с собой прихватил, ей посылки отправить надо. Выспался так, как в городе никогда не высыпался. Все-таки тайга под боком дарит спокойный глубокий сон. Я проснулся, умылся, сварил кофе и пошел встречать утро. Вот сижу, встречаю. Весна катит вовсю, везде повылезала яркая и сочная трава, свежая листва мягко шелестит на легком ветерке, воздух напоен такими молодыми запахами, что даже изредка проезжающие фуры не в силах хоть на чуть-чуть их испортить чадом соляры. Настроение неизменно хорошее, да и как может быть по-другому в такую пору? Все стремится жить, цвести, расти, и ты поневоле стремишься тоже.
Я отпил кофе, вдохнул туман полной грудью, поднялся и вернулся в бар. Холодно все-таки, из тайги ощутимо тянет ночью. Двери настежь, пусть застоявшийся за ночь воздух уступит место утру. Музыку погромче, мышам тоже просыпаться пора. Шучу, конечно, нет у нас мышей. Пару дней тому пришел откуда-то котяра, подежурил сутки, но добычи не дождался и ушел. От наших подачек в виде мясных обрезков и прочих деликатесов он гордо отказался. И то верно, не дело матерому охотнику дареной едой пробавляться, так и сам себя уважать перестанешь.
Глянул на часы. Ого, уже шесть. Скоро Игорь приедет, Нинку с Витькой привезет. Они сегодня без меня будут справляться, у меня по плану выезд в город. Нужно кое-какие дела по налогам и прочей мишуре сделать, прикупить хорошего виски, хумидор обслужить, с друзьями опять же повидаться не мешало бы. Последний раз виделись еще осенью, когда у Сашки сын родился. Летит в городе время, за делами не замечаешь его мелкого семенящего шага. Только на какие-то крупные даты успеваешь обернуться, и снова пашешь, не поднимая головы. Здесь все не так, здесь я научился быть внимательным ко времени, каждую минуту через себя пропускаю. Даже спать жалко иной раз, кажется, будто пока спишь, время в два раза быстрее идет. Мне иногда кажется, что старики именно поэтому мало спят, берегут остатки времени, потому что знают его настоящую цену.
Туман за окном начал плавиться, истаивать, растворяться в наступающем дне. Вот уже и елки на той стороне трассы видать. Я протер столы, вымел мелкий мусор из зала, развесил выстиранные и накрахмаленные Нинкой занавески. Вообще по проекту никаких занавесок в моем баре не предполагалось, но Нинка, впервые войдя в зал и осмотревшись, вынесла вердикт:
- Не живое все какое-то. Вон даже в столовках и то занавески на окна вешают, а у вас тут как в метро.
На следующий день она прислала Витьку с полным комплектом белоснежных кружевных занавесок, настрого наказав ему казать нам следующее:
- Хорошие занавески вперед хозяина дом обживают.
Когда занавески заняли законное место, я вдруг понял, что именно они придали бару жилой вид, добавили какой-то настоящести. С тех пор каждую неделю вывешиваем свежие, хрустящие, пахнущие свежестью занавески. И уже как-то не представляю я без них свой бар. Все-таки женщины мудрее нас, сколько раз убеждался.
Закончив в зале, взял в подсобке метлу и вышел на улицу, приводить в порядок парковку. Честно сказать, тут и так был полный порядок. Как-то так сложилось, что наши гости не мусорят, аккуратно бросают окурки и разные фантики в большой мусорный бак, который мы установили еще до начала стройки. Но помахать с утра метлой это особый ритуал, что-то вроде медитации. Метешь, думаешь о чем-то неважном, настраиваешься на долгий день. Если проезжает кто-то мимо, обязательно посигналит. Доброе утро, мол. Вот и сейчас мимо проехала старенькая «Нива». Сидящий за рулем бородатый дед широко улыбнулся и трижды посигналил. Я помахал ему в ответ. Вроде и мелочь, а на душе светлеет…
Игорь приехал в семь, привез Нинку, Витьку и запас продуктов. Нинка придирчиво осмотрела зал и работы для себя не нашла. Пожала плечами и отправилась на кухню, готовить завтрак на всех. Тоже традиция. Мы могли бы и сами приготовить, да раньше так и делали, готовили по очереди. Но… Когда Нинка готовит, завтрак будто бы вкуснее получается. Это как когда мама по утрам перед школой бутерброды делала, они всегда вкуснее всех на свете были. Мы с парнями быстро стаскали в холодильник привезенные Игорем продукты и расселись за столом в ожидании завтрака.
- Сегодня в город?
- Угу.
- Одним днем обернешься?
- Если без сюрпризов, то к ночи здесь буду.
- У Нинки день рожденья скоро, подарок надо бы.
- А чего ей дарить? Я вот ума не дам.
- А мы Витьку щас запытаем. Колись, Витек, чего мамке твоей лучше подарить?
Витька почесал в затылке и пожал плечами:
- Да у нее вроде все есть…
- «Все есть» - передразнил его Игорь. – Тютя, что мамке подарить не знаешь. А у женщин, чтобы ты знал, всегда чего-то нет. Вот вроде все есть, а все равно чего-то не хватает.
- Это как? – Витька даже рот открыл от удивления.
- А вот так – Игорь развел руками. – Вот у нас как? Брюки есть, рубашек пара, и нам хватает. А у них полный шкаф одежды, а надеть нечего. Мучаются, страдают, переживают…
- А почему? Зачем им столько?
- Потому что женщина – существо сугубо хозяйственное, ей всегда нужно еще.
- И что, все женщины такие жадные? – Витька округлил глаза.
- Не надо путать жадность с хозяйственностью – Игорь наставительно поднял указательный палец. – Вот женишься и сразу все поймешь.
- Не, я жениться не буду – Витька отрицательно помотал головой. – Так ведь всю жизнь на их хотелки работать придется.
- Вот, слова не мальчика, но мужа – Игорь подмигнул мне. – Не женись, Витька, хорошее дело браком не назовут.
Я не выдержал и рассмеялся:
- Вот ты балаболка, лишил пацана семейного счастья. И что он теперь, бобылем жить будет?
- Нет, ну с другой стороны, польза от женщин есть. Приготовить там, постирать, украсить собою быт…
- А как это – украсить быт?
- Ну вот представь, жил бы ты без мамки, один. Скучно, сложно, одиноко. А так ты утром проснулся, мамка тебе улыбнулась, по вихрам потрепала, и настроение хорошее сразу. И в доме порядок, и завтрак на столе, и вещи как будто сами собой стираются. Одним словом, быт твой красивым становится. А сам ты грязью по уши зарастешь сразу.
Я слушал их болтовню и думал о том, что вот мне бы тоже уже пора кем-то украсить быт. «Но она дугой выгибает бровь и смеется как сорванец…».
Нинка выставила перед нами большую сковороду с аппетитно шкворчащей глазуньей, разложила вилки, принесла тонко нарезанный деревенский хлеб, еще теплый, и уселась рядом.
- Мам, а правда, что все женщины куркули? – спросил Витька, перекладывая яичницу на свою тарелку. Нинка поперхнулась, посмотрела на нас с Игорем и ответила:
- Конечно, нет, сынок, что за глупости. Ты побольше этих балбесов слушай. Вроде и взрослые уже, а все одно пацаны.
- А у тебя одежды всякой хватает?
- Да для кого мне наряжаться-то? – Нинка вздохнула. – Ешь давай.
Завывание трансмиссии нашего деревенского «Газика» мы услышали одновременно. Иваныч с Лариской едут. «Газик» вкатился на парковку, скрежетнув коробкой. Пронзительный скрип тормозов вспорол утреннюю тишину, заставив меня поморщиться словно от зубной боли. Хлопнули двери, Иваныч с Лариской направились ко входу в бар. Лариска высокая и от этого постоянно сутулящаяся худощавая тетка лет пятидесяти с кудрявой шевелюрой цвета старой пакли была очень тревожной. Ее постоянно что-то беспокоило, она все время переживала о чем-то. Вот и сейчас, едва войдя в зал, она с порога запричитала:
- Ой, Димочка, как же теперь-то?
Негромко так, привычно, на одной ноте. Я уставился на нее непонимающе, а Иваныч за ее спиной как-то виновато пожал плечами и пошел умываться.
- Лар, да ты давай за стол, чего на пороге стоять. Мы щас чего-нибудь вам позавтракать сообразим.
Она молча подошла к нашему столу и протянула мне бумажку. Телеграмма.
«Отец очень плохой тчк Приезжай срочно тчк Григорий тчк».
Я перечитал телеграмму два раза, аккуратно положил на стол. Отец. Ни с кем в жизни мне не было так сложно общаться, как с ним. И после ухода мамы человека ближе, чем он, у меня тоже нет. Прямой, строгий, он всегда был безжалостен к чужим и своим слабостям, резок в суждениях и поступках. С тех пор, как мне исполнилось четырнадцать, мы не могли найти общих тем. Отцу все казалось, что я смотрю не в ту сторону. Каждый наш разговор по душам заканчивался одинаково – он махал на меня рукой со словами «Не будет толку». Последний раз мы виделись перед Новым годом, я ему тогда дизель-генератор отвозил. Он встретил меня как обычно немногословно.
- А, приехал. Ну-ну, проходи, не в гостях поди.
- Как здоровье, бать?
- А чего мне доспеется? Ты как, не обженился еще?
- Нет.
- Угу, мог бы и не спрашивать.
- Баньку истопим?
- А чего нет? Где баня, знаешь, где дрова тоже.
Ну да, ну да…
В тот раз мы так и не поговорили, звонок сорвал меня с места. Думаю, он на меня обижается. Живет один, а я редкий гость. И как-то не получается у нас разговор. Я не знаю, с чего начать, а он этого будто не замечает. Вот такое семейный коленкор…
- Город отменяется – я кивнул на телеграмму. – С отцом плохо, поеду.
Лариска снова было взялась причитать, но Иваныч одернул ее:
- Не блажи, живой же.
Нинка подхватилась и убежала на кухню, Игорь спросил:
- Помощь какая-то нужна?
- Да вряд ли, чем тут поможешь. Доеду, там видно будет. Не уверен, что вернусь сегодня. Справитесь?
- Конечно, справимся! – Витька энергично кивнул. – Все будет хорошо, дядь Дим. Ехай спокойно.
Я поднялся из-за стола.
- Деньги есть? А то давай подброшу – Игорь вопросительно посмотрел на меня.
- Не, нормально, хватает. Ладно, тянуть нечего, я поехал.
Из кухни выскочила Нинка, в руках она держала термос и какой-то сверток.
- В дорогу вот тебе, ехать-то не ближний свет.
- Спасибо, Нинок – я с благодарностью принял от нее тормозок. – Теперь точно доеду.
- Привет дяде Гере – Игорь хлопнул меня по плечу. – Скажи, пусть на рыбалку ждет…
Движок «Форда» сыто заурчал, негромко заиграла музыка. Я вновь прочел телеграмму. Григорий. Дядь Гриша, лучший друг отца. Они с детства вместе. Родились и выросли на одной деревенской улице, учились вместе, служили вместе, работали всю жизнь бок о бок, теперь вот живут по соседству. Заботятся друг о друге, когда один заболеет, второй ему и лекарства купит, и укол поставит, и в бане напарит. Такая дружба уже и не дружба даже, так люди родными становятся. Не раз дядя Гриша высказывал мне за отца, по-отечески поругивал. Я не обижался, выслушивал покорно, потому что не я отцу уколы ставил, а он. Имеет право меня стыдить, хотя вроде и вины моей никакой нету. Ладно, ехать пора.
Залитая ярким солнцем трасса наматывается на колеса километр за километром. Впереди часов семь пути, и я не спешу, иду в штатном режиме. Отец живет в старинной деревушке Зори на берегу речки Кривой. За что ее так прозвали, я не знаю, но речка рыбная и очень красивая. Она бежит среди лугов, берега заросли тальником. У отца есть любимое местечко, облюбованное им лет тридцать назад. Они с дядей Гришей его обустроили, навели уют. В свои редкие приезды я люблю отвести здесь душу с удочкой.
Батя… С его упрямством может сравниться только его работоспособность. Сколько раз я его уговаривал лечь на обследование в больницу, бесполезно.
- Я хорошо себя чувствую.
Вот и весь сказ, и переубедить невозможно. За всю жизнь отец был в больнице один-единственный раз. В ту весну он работал плотогоном, и его затянуло между двумя плотами. Он чудом выбрался на берег, весь переломанный, с переохлаждением. Тогда он провел в больнице почти два месяца, и, вернувшись домой, сказал только одно:
- Больше никогда.
Вот как сказал тогда, так и получается. Но он и не болел никогда особенно, я не помню его лежащим в постели с несчастным видом. Он всегда на ногах и всегда при деле.
Помню, когда я пошел в первый класс, он усадил меня напротив себя и сказал:
- За все, что происходит у тебя в школе, отвечаешь ты сам. Как учиться, решать тоже тебе. Просто помни, что от того, как ты выучишься, будет зависеть вся твоя жизнь. Будешь двоечником, и во взрослой жизни быть тебе самым грязным чернорабочим. А научишься думать, и многого сможешь добиться. Но это только ты можешь решить и сделать, И еще – он прямо посмотрел мне в глаза. – Если набедокуришь, подерешься или еще что такое – разбирайся сам. Договорились?
Я только кивнуть смог. Впервые отец говорил со мной вот так, на равных, признавая за мной право на свои решения, и я запомнил это на всю жизнь. Я давно уже думаю о своих детях, пора бы. Все же сорок это уже возраст, как ни крути.
Я ехал и думал обо всем на свете, чтобы только не думать о том, что отцу сейчас плохо. Эта мысль меня подтачивала, отбирала силы, вынимала из меня стержень. Представить, что отца вдруг не станет, я не мог. Отец был всегда, я не помню ни одного дня своей жизни, когда бы не чувствовал его за своей спиной. В детстве он казался мне огромным, занимающим собой целый мир. Он был сильнее всех, знал и умел больше всех. Я знал, что в любой момент могу к нему прийти и попросить помощи, и он поможет, точно поможет. Нет в мире ничего такого, с чем он не в силах справиться. Он всегда знал, что нужно делать.
Но когда ушла мама, я вдруг увидел, что он такой же обычный, как и я. Он не справился с этим, не сумел. Стал старым и слабым. Самое страшное было то, что отец растерялся. Исчезла из взгляда всегдашняя твердость, осталась только боль. Тогда я впервые в жизни его пожалел, до слез. Но он не принял эту жалость, молча сидел за столом и смотрел на мамино фото. Мы так и не поговорили в тот раз, промолчали два дня, и я уехал. Уже через неделю отец стал прежним, решительным и твердым, спрятал все свои переживания от всех и прогнал растерянность…
Я пошарил в бардачке, отыскал диск старины Фрэнка, вогнал его в прорезь магнитолы… Только Фрэнк меня понимает и может успокоить расходившиеся нервы. А нервы и вправду что-то расходились. Эх, батя, батя. Помню, как мы всей семьей поехали за грибами. Ехали на нашем старом «Москвичке» и горланили пионерские походные песни, ты хохотал и пел вместе с нами, и это был самый счастливый день в моем детстве. Никогда больше я не видел тебя таким…
Половина пути за спиной, солнце подбирается к зениту, пора бы остановиться, размяться и перекусить, но я не мог. Тревога гнала меня вперед, к отцу. Я даже газу прибавил, и «Форд» радостно рванул вперед. Этот наследник вольных прерий любит скорость и простор, мы поэтому и подружились…
Дорога до деревни заняла у меня шесть часов вместо привычных семи. Сначала показалась разноцветная и красивая как игрушка церковь, стоящая на пригорке. Я перекрестился и сбросил скорость, нечего пылить. В деревне все как обычно. В лужах нежатся свиньи, в тени заборов щиплют травку гуси, по дороге расхаживают куры. Откуда-то выскочил пес и с истошным лаем погнался за машиной, норовя на ходу отгрызть колесо. Вот на лавочке под яблоней сидит ссохшийся от времени старик. Увидев мой внедорожник, дед беззубо улыбается и очень по-старорежимному кланяется, приподняв над головой выцветшую тряпичную кепку. Кланяюсь ему в ответ и не спеша качу дальше. Из зарослей огромных лопухов вылетает кошка и стремглав несется прямо мне под колеса, а за ней следом семенит девчушка лет четырех. Останавливаюсь, и девчушка тоже замирает. Смотрит на меня сначала недоумевающе, а потом и с изрядной долей раздражения. Машет рукой, проезжай, мол, чего встал. Я киваю ей и медленно трогаюсь с места. Дом отца на соседней улице, ближе к реке. Вот он, большие, выкрашенные в сочный зеленый цвет ворота закрыты, калитка подперта палкой. Так. Отца дома нет. Это что значит? Останавливаюсь, выбираюсь из машины и иду к соседнему дому. Будем пытать дядю Гришу.
Калитка в его двор открыта, и я смело шагаю внутрь - собак дядя Гриша не держит. Поднялся на невысокое крылечко и толкнул дверь. В сенях приятно пахнет вениками и травами, у большого окна стоит накрытый клеенчатой скатертью стол.
- Есть кто дома?
Дверь в дом открылась, и на пороге появился дядя Гриша. Высокий, сухопарый, похожий на аиста. Увидел меня, разулыбался:
- Быстро ты, однако.
- Здорова, дядь Гриш.
- Здоровей видали, Дим.
- Где отец?
- Да ты садись, в ногах правды не найдешь.
- Некогда рассиживаться, батя где?
- Третьего дня утром гляжу, не выходит. Обычно выйдет утром на двор и ну зарядкой заниматься, а тут гляжу, нету. Ну, думаю, спит, барсук старый. Потом через час гляжу, а его опять нету. Это уже непорядок, не может такого быть, чтобы Гера столько спал. Я к нему, а он в горячке мечется, постель вся комком, сам мокрый весь и бредит. Я его растолкал кое-как, говорю «Ты, Гера, чего это тут удумал? Водку холодную пил, поди? Вот тебе за то и наказание, что без меня. Я бы тебе ее погрел бы». А он смотрит на меня как на чужого и не отвечает. Ну, думаю, плохо дело, врача надо звать. У нас тут пункт открыли, фельдшерицу прислали – закачаешься. Ноги во, грудь во, а глазищи… - он мечтательно закатил глаза.
- Дядь Гриш, ты мне рака за камень не заводи. Батя где?
- Ну и вот, я, значица, за фельдшерицей той через всю деревню на рысях побежал. Помрет, думаю, Гера, и что я тогда делать буду? Это ж поминки организуй, потом за всем приберись, на могилку к нему ходи еще. Зачем мне такое расстройство? Ну, а фельдшерица пришла вся из себя важная, как гусыня на сносях, Геру посмотрела, температуру смерила ему, какой-то укол ткнула и ушла. Таблеток оставила горсть целую и умчалась.
Я начал подозревать, что у этой истории не такой трагичный финал, как мне представлялось. Дядя Гриша тем временем заливался соловьем:
- Гера к обеду оклемался, таблетки все сгреб и в угол зашвырнул. «Топи – говорит – баню, будем лечиться». Ну а мне долго ли? Баня у вас, сам знаешь, термоядерная, нагревается моментом, остывает сутки. Я баньку как следует протопил, веник запарил, чаю травяного наварил. В общем, спас я батьку твоего.
- Тааак. А телеграмма твоя к чему была?
- Ну так сам посуди! Мы после баньки разговелись, Гера душой отмяк и ну мне про тебя рассказывать, какой ты весь замечательный и хороший. А я ему возьми и брякни: «Что ж твой хороший сынок отца совсем забросил? И к мамке на могилку цветов не принесет, а?».
В этом месте дядя Гриша на меня с таким намеком посмотрел, что я покраснел.
- Ну а батька твой и говорит: «Некогда ему, делов много. Мамка померла, про нее и думать не надо, а батька и так сдюжит, он двужильный». Так получается, Дима?
Я опустил голову, ответить было нечего.
- Загрустил твой батька, залег спать, как медведь в берлогу, и до вчерашнего обеда я его и не видал. Дай, думаю, схожу проведаю старого. Вдруг он от огорчения счеты с жизнью свел. И только я наладился через забор, как гляжу, выходит из дому. Смурной, туча тучей. «Чего это ты – говорит – стары й, на мой забор залез? Слазь, иначе я тебя как городошную фигуру сбивать буду». А у Геры, сам знаешь, слово с делом не расходятся. Соскочил я с забора от греха и пошел чай пить. Вот я на своей стороне под яблонькой устроился, а он на своей. И поглядывает на меня этак с намеком. «Чего – говорю – Гера ты во мне дырки сверлишь?». «Думаю, как половчее из тебя пугало соорудить, уж больно у тебя внешность подходящая». И тут я понял, плохо дело. Когда Гера на такие провокации идет, жди беды. И точно, к вечеру ближе Сенька Шкряба, знаешь его, подпил и ну Геру задирать. А Гера как того и ждал. Хвать оглоблю и давай Шкрябу по деревне гонять. Тот орет благим матом «Спасите» Помогите!», а батька твой еще больше раззадоривается…
- Догнал?
- Догнал – вздохнул дядя Гриша. – Теперь Шкряба на лечении, а Гера в заключении.
- В каком заключении? – я вскочил.
- В каком, в каком… в полицейском. Утром участковый пришел и батю твоего под белы рученьки в участок увел.
- Так что же ты молчишь, пень трухлявый! – я рванул к машине.
- Переживаешь за батьку-то! Ить, не все еще потеряно! – крикнул он мне вслед.
Отец обнаружился в кабинете участкового, его старинного дружка, товарища по охотам и рыбалкам. Они пили чай. Увидев меня отец только брови удивленно поднял и буркнул «Привет». Участковый оказался более общительным.
- Какие люди в наши края – он улыбнулся. – Бери стул, чаи погоняем.
Я взял стул и уселся рядом с отцом. Участковый налил крепкого сладкого чаю в граненый стакан, придвинул вазочку с сушками.
- Как? – киваю в сторону отца.
- Во! – показывает мне участковый большой палец. – Любо-дорого, как он Шкрябу в речку загнал.
- Шкряба не в претензии?
- Не, сам же виноват, осознает.
- Мы тогда пойдем?
- Чай хоть допейте.
Я молча цедил чай из стакана, в котором медленно кружились чаинки, и грыз на удивление вкусные сушки. Отец с участковым говорили об охоте, я не вслушивался. Во мне все ликовало и пело от того, что все страхи оказались напрасными. Отец вот он, живой и здоровый, сидит рядом и травит байки. И даже на дядю Гришу злости не было, он ведь из лучших побуждений телеграмму настрочил.
- Ты чего приехал-то? – мы неторопливо катились по деревне, отец дымил в окно.
«Показать, не показать?» - думал я.
- Держи – протянул ему телеграмму. Он прочел, хмыкнул, вернул мне телеграмму и после недолгой паузы сказал:
- Вот ведь балбес.
- Я?
- И ты. Мог ведь позвонить.
- Пап… я соскучился.
Он повернулся ко мне, хлопнул по плечу и ничего не сказал. И не надо.
Дядь Гриша ждал нас на завалинке. Увидел отца, осклабился:
- Гера первая кровь триумфально возвращается из застенков кровавой гэбни?
- Трепло – фыркнул отец. – Ты писульку свою зачем отписал, сына с места сдернул, от дел оторвал?
- Не писульку, а крик о помощи, прошу заметить. Ты ведь совсем истосковался по сыну-то, нешто я не вижу. А вы как два барана поговорить все никак не наладитесь. Аааа - махнул он рукой и заковылял к себе.
- Ишь, переживает – отец посмотрел вслед своему закадычному другу. – Это хорошо, что переживает, дольше протянет. Пойдем в дом?
- Нет, бать, пошли к маме…
Вечером после бани я, стоя перед зеркалом, вдруг понял, что очень похож на отца в этом же возрасте. Черные с проседью волосы, жесткие скулы, твердый подбородок, карие с прищуром глаза, нос горбинкой и синяя щетина.
- Ты смотри, прям копирка моя – отец словно подслушал мои мысли. - Интересно у тебя получается. До тридцати ты копия мамы был, а теперь вот на меня похож. Ты прости меня, сын – сказал он вдруг.
- За что, пап, ты чего? – я уселся рядом с ним.
Он помолчал, а потом заговорил, как в воду ледяную бросился:
- Я ведь как думал? Пацана нужно мужиком растить, никаких телячьих нежностей, строгость и только. Как-то само собой предполагал, что ты знаешь, как я вас с мамой люблю. А когда мама ушла… я ее ведь все равно люблю. Только теперь ей не кажешь. И тебя люблю, сын. И говорю вот.
- Я тоже тебя люблю, пап. Странно, мне сорок лет, и я первый раз об этом тебе говорю. И это… ты меня прости, за то что так редко к вам с мамой приезжаю. Буду чаще.
- Да брось, сын, я все понимаю. Дела, бизнес…
- Дела, да… Я должен был в город ехать, дела делать, а приехал сюда. Ты не представляешь, пап, как я этому рад. Я скучаю.
- Я тоже, сын…