Тот, кто не в силах
справиться с одиночеством,
отдаёт ему власть над собой.
Когда я вижу объявление с просьбой помочь найти человека, то вспоминаю одну историю. Она произошла так давно, что вполне уже можно рассказывать о ней, не опасаясь кого-то задеть.
У знакомого пропала жена. Он сильно горевал, так, по-крайней мере, казалось со стороны, но как там оно было на самом деле, кто знает. Немудрено заплутать в потёмках своей души, а уж чужая...
Пропавшей было около сорока пяти лет, она ничем особо не отличалась от сверстниц, но на мир смотрела чуть иначе прочих, доверчивее была, что ли, теплее. Помогала всем и во всём, даже если об этом не просили, напрямую, искренне горевала горестям других, а своими не докучала, будто бы их не было вовсе. Если на улице рядом с ней кому-то делалось дурно, то можно было быть уверенным в том, что уж кто-кто, а она мимо не пройдёт, ни в коем случае.
В её обществе окружающим хотелось жаловаться, и она всегда с готовностью выслушивала и выручала, чем могла, занимаясь чужими делами, как собственными. Казалось, её любили все, часто зазывали в гости, но, когда вокруг веселились, танцевали, жевали и произносили тосты, она чувствовала себя лишней. Усаживалась где-нибудь в уголке, наблюдала недолго со стороны и вскоре, часто даже не попрощавшись с хозяевами, тихо уходила.
Чем бы она не была занята в течение дня, вечером всегда встречала мужа с работы. Но однажды, вместо тарелки с горячим ужином, тот обнаружил на кухонном столе листок бумаги, прижатый парой серёг, которые сделал для жены сам несколько лет тому назад. Она тогда долго не решалась вдеть их в уши, сетуя на то, что, им в лад, придётся притворяться ворчливой неприступной стервой. Серьги и впрямь странно смотрелись на ней, но лежащими поверх бумаги выглядели ещё более нелепо и, кажется, даже смущались тем, что, солнечный свет, пронзая их насквозь, празднично освещает нервный почерк, рассыпанный по бумаге. Листок, неаккуратно вырванный из школьной тетради дочери, не был, тем не менее, заплакан или затёрт, хотя каждое из начертанных на нём слов само по себе, было сравнимо с горьким, утаённым, перегоревшим рыданием.
Мы были соседями. Когда мужчина позвонил к нам в дверь, и спросил: «Она не у вас?», сразу стало понятно, что случилась беда. Милиция, друзья, знакомые, - все принимали участие в её поисках, хотя, почти сразу было понятно, что они не к чему. Суета бесполезна и напрасна, ибо тот, кто отчаялся быть понятым, уходит не затем, чтобы его нашли.
В пору поисков, мы часто перечитывали это письмо, надеясь обнаружить в нём некий намёк на то, где она может находиться. Судите сами, есть ли он здесь:
«Вот и всё. Я чувствую, что по-прежнему не нужна никому. Сначала жила жизнью родителей. Позже смотрела на мир глазами мужа. Затем стала жить интересами дочери. И всё это, - позабыв о себе. Муж и дочь так часто делали мне больно, что хотелось кричать на весь свет, но приходилось сдерживаться, чтобы не показаться плохой женой, скверной матерью, и никуда не годным человеком. Муж часто напоминает... напоминал мне об этом: «Какой от тебя толк?»
Когда, в ответ на обиду, молчала, чувствовала, как собирается она внутри мелкими пузырьками, пытается вырваться наружу, колется, словно холодная минералка. Но та - весёлая, смешная, а от шипов невыплаканной боли неуютно и грустно.
Я столько лет ждала родительской любви... Не дождалась! Надеялась найти её в муже, но, как он сказал недавно: «За что тебя любить? Что в тебе такого особенного? Ничего. Глаза только. А остальное... так... », - и покачал сокрушённо головой.
Смешно, но мне было так стыдно тогда... Оказаться причиной разочарования мужа! Я подошла к зеркалу, оценить степень своей ничтожности, и увидела, что от глаз-то не осталось уж ничего, выплакала все, в ванной, под шумок вытекающей из крана воды.
Дочь? Для неё я и вовсе пустое место, «оболочка», из которой некогда вылупилась та, и теперь главная её цель - мстить за появление на свет, о котором она не просила. Копируя папу, лишь позволяет любить себя. Не обнимет лишний раз. Морщится, когда я пытаюсь сделать это, глядит с ненавистью и раздражением, как на помеху и причину всех бед.
Не знаю, отчего терпела так долго, не понимаю, почему решилась уйти только теперь. Ничего не знаю.
Пишу не с досады. Когда обижаешься, то ещё надеешься что-то исправить, а это так, - крик изорванной в клочья души. В пустой след. Плохо жить, не нужной никому.
Убеждаясь в том каждый день снова и снова, просыпаясь по утрам, уповала всё же на то, что вся жизнь моя - лишь дурной сон, и вот, открою глаза и пойму, - не могут без меня, любят. Расхохочутся, обнимут крепко и будут довольны, что провели...
Повторю ещё раз: никого ни в чём не виню, даже если кажется, что это не так.
Серьги оставляю, никаких особых примет, кроме них, у меня нет. Что случится, - не хочу доставлять лишних хлопот, никто меня не узнает.»
Под письмом ни подписи, не «прощай» или «прости», никаких просьб «нигде не искать», ничего.Особенно изумило полное отсутствие в письме обращений. Безликое, оно было похоже на стенограмму плача, мольбу без обратного адреса, в никуда. Последняя, ускользающая тень заботы о близких.
Пока я читал, рядом, раскачиваясь из стороны в сторону, сидел её муж. Повторяя одно и то же, он плакал: «Я любил её. Как умел. Зачем она так... со мной?» Он опять был обеспокоен собой, а не тем,- где она и что с нею теперь.
Когда я вижу объявление, где крупный шрифт фразы «Пропал человек» вопиет о случившейся беде, то каждый раз хочется добавить, что он пропал задолго до того, как кто-то заметил это.