-Тебе бы только пожрать, посрать, да порыбачить, - раздражённо сказала Маня, дородная женщина, лет сорока пяти, и телескопическая удочка хрустнула у неё на колене. Сначала она хотела сказать - пожрать, поспать и порыбачить. Но, поняв, что поспать, в данном случае неуместно, взяла и сказала - посрать.
Берендей смотрел на бездыханную удочку и не знал что сказать. Потом выдавил из себя:
-Маня…Маня...Что ты наделала? - голос его предательски дрожал.
-И ты ещё спрашиваешь?
И Маня начала перечислять все, что он «НИ» и «НЕ» сделал. Все смертные грехи вспомнила. А причиной всему, Берендей на рыбалку собирался, на кухне прикорм делал, и взял, какую-то не ту кастрюлю. ИСПОРТИЛ!!!
А что с ней будет? Вымыл и все дела.
Но разве что докажешь? Если бы он промолчал, может ничего и не было.
Язык мой, враг мой, думал Берендей. Жена себя накручивала, раскалялась, и, не в самый подходящий момент, Берендей охладил её. Он выкрикнул:
-Ты Маня-мещанка!
Это стало последней каплей в кипящей, бушующей Маниной душе. Вот тогда она выбежала в коридор схватила удочку, и...
Берендей стоял перед ней в семейных трусах до колена, из которых торчали худые, в синих руслах вен ноги.
-Маня, что ты наделала? Я же четвертак за неё отвалил на птичке.
В глазах Берендея появились слёзы. Слёзы отчаянья. Кто не рыбак, не поймёт. Птичкой, Берендей называл- птичий рынок. Каждое воскресенье он бывал там. Не торопясь проходил вдоль рядов, где продавали всё для рыбалки. Иногда он брал с собой восьмилетнего сына, Митьку. И тогда, они шли смотреть: щенков, котят, хомячков, попугайчиков, рыбок, морских свинок. Каждый раз, когда Берендей видел морских свинок, вспоминал анекдот.
«Мальчик купил в зоомагазине морскую свинку. Пришёл домой, набрал полную ванную воды, запустил туда свинку и пошёл делать уроки. Через час он вернулся в ванную. Смотрит, свинка лежит на дне. Мальчик звонит в зоомагазин и спрашивает: - А когда свинка проснётся и всплывёт, чем её кормить?»
Они делали один большой круг. Затем второй. А бывало и третий. Разглядывали мяукающую, гавкающую, шевелящую хвостами, работающую плавниками живность. И везде нужно было:погладить, потрогать, расспросить хозяина, что и как? Из сына вырывалось сто тысяч- ПОЧЕМУ? ответов на которые никто не знал. И где он эти-ПОЧЕМУ?хранил, а потом находил и вытаскивал на свет божий из своей маленькой головы?
И тогда Берендей усмехался, брал в свою обветренную руку потную ладошку сына и, как бы между прочим, говорил:
-А давай пойдём, посмотрим, что там нового на рыбацких рядах?
Митя не возражал. Соглашался. Берендей покупал Мите мороженое. Или пирог с капустой. Или с картошкой. И пока сын жевал, Они шли вдоль рядов, где продавали блёсна, резинки, грузила, поплавки, снасти, донки, мормышки. А вдоль покосившегося забора стояли удочки, удочки, удочки. И все разной масти. Длинные и короткие, телескопические и простые, дорогие и не очень. Берендей подходил к одной из удочек, которая приглянулась ему больше всего. Он мялся, а затем спрашивал хозяина, можно ли взять посмотреть? И тот отвечал, что для того и стоят здесь, что не в музее, это в музее ничего руками нельзя трогать, а тут можно, и даже нужно. Сам протягивал Берендею удочку. Берендей задерживал дыхание и только потом, дрожащими руками, брал её. Сердце бешено стучало. Он гладил её, как любимую женщину. Ему хотелось ее купить, но стоила такая удочка дорого. Он показывал удочку сыну.
-Митяйка, смотри какая удочка.
Сын смотрел и говорил: -Хорошая удочка! А может, пойдём ещё рыбок посмотрим?
И Берендей, вздохнув, ставил удочку на место.
-Я еще подойду, - говорил он продавцу.
-А она тебя ждать будет? Такой товар вмиг уходит! Улетает! – кричал хозяин вслед удаляющемуся Берендею.
Берендей разводил руками, мол, ничего не попишешь, а после говорил сыну: -Ну, пошли, твоих свинок смотреть.
-Не свинок, а рыбок. Ты всё перепутал, папа.
-Да, да, рыбок, - оборачиваясь и глядя последний раз на удочку, говорил Берендей. И они шли и уже в сотый раз смотрели рыбок, а потом свинок, хомячков, попугайчиков, щенков, котят.
Берендей ещё раз посмотрел на мёртвую, сломанную пополам удочку.
-Маня, знаешь чё?! Ты, только что, сердце моё сломала, то есть разбила. Я, Маня, простить тебе этого не могу.
-Больно надо. Небось, не в первый раз.
Посмотрите, какой непроститель выискался. Ты бы лучше туалет починил, страдатель. А то, вон, бачок течёт уже вторую неделю, - и она пнула удочку ногой. Та отлетела в угол.
Берендей ничего не сказал. Он пошёл в комнату, надел трико, и хлопнув дверью, вышел из квартиры.
-Скатертью дорожка, - возле лифта догнал его голос жены. -Иди, пробздись! А то глядите, какие мы нежные!
Берендей не стал ждать, когда придёт лифт и побежал вниз по лестнице, перескакивая сразу через несколько ступеней. Он выбежал на улицу. Возле подъезда сидели всё те же, вечные, никогда не стареющие, всегда в курсе всех событий, бабульки. Из беседки доносились возбуждённые, подогретые «красненьким» и домино, голоса соседских мужиков; кости шлёпали на обитом железом столе, как хлопали детские пистоны. В куче свежего речного песка копошилась детвора, возводя только им ведомые замки и города. Двор жил. Жил жизнью, которая принадлежала и Берендею. Среди ползающих в песке детей, Берендей заметил щуплую фигурку сына.
-Митяй! Митяй! – позвал Берендей его. Мальчик подбежал, стряхивая с рук песок. Золотые песчинки сыпались и искрясь в лучах заходящего солнца, как волшебный золотой дождь.
-Чё, пап?
Мальчик стоял и смотрел на отца. Снизу вверх.
-Пап, ну, чё?
Берендей молча потрепал сына по голове. Из волос сыпался песок.
-Вот, бесёнок, - Берендей улыбнулся. -Ты, это, не долго гуляй. Понял?
-Понял, пап, понял, - сказал Митяй и уже собирался бежать обратно в песочницу, но Берендей задержал сына, ухватив за руку.
-Ты, это, мамке скажи, что я ночевать не приду.
-Ладно, - выдёргивая руку крикнул мальчонка и быстро побежал доигрывать, достраивать свой замок, или город.
Сначала Берендей хотел напиться. Назло. Напиться, а затем пойти и разобраться по-мужски. Показать, кто в доме хозяин. Но быстро оставил эту затею. Денег с собой он не взял. А на дармовщину пить не привык. Да и не хотел он пить. Берендей вообще почти не пил. Так, по праздникам. Когда дома, за столом. Поэтому он просто побрёл, куда глаза глядят. Шёл и думал, о сыне, о жене, о сломанной удочке, о себе, о жизни; как он живёт? зачем? что оставит после себя?
И когда уже ночь кутала город в темное бархатное манто, разбросав по небу брызги звёзд, ноги сами привели Берендея обратно во двор. Двор спал. Спал дом, погасив глаза-окна. И лишь одно окно было открыто. Оно смотрело на Берендея жёлтым светом шестидесяти ваттной лампочки. Это был окно его квартиры. В нём он увидел темный силуэт жены. Она вглядывалась в ночь. Она не спала. Она ждала его. Берендей скрипнул зубами и выругался:
-Вот, дурак! Дубина! Из-за паршивой удочки.
Он побежал к подъезду. И опять, как утром, не дожидаясь лифта, по лестнице, только уже вверх, на шестой этаж, перескакивая через несколько ступенек, он бежал и знал, точно знал, что – любит.