Слова «святое» или «святыня» у меня ассоциируются с безумно горящими глазами, стиснутыми зубами и кулаками, фанатичной исступлённостью на лицах и хриплыми от остервенения голосами; с озлобленной возбуждённой толпой, готовой бить, крушить и сметать всё на своём пути. А также со вселенской скорбью, коленопреклонённостью, понуро согбёнными плечами, опущенными головами и унылыми потухшими взорами. В общем, ни с чем хорошим, здоровым и радостным. Ни та, ни другая картина симпатии и желания вписаться в неё не вызывает.
Где есть святыни в любом виде, там же поблизости непременно найдутся какие-нибудь жертвоприношения и мученичество. Искусство, вопреки известному выражению, всё-таки может обойтись без жертв, а вот «святое» никак не может. История полна примеров. Людей, у которых есть «святыни», лучше остерегаться: не дай бог заденешь, не говоря уж о том, чтобы покуситься.
Святое – это нечто (как правило, воображаемое), наделённое в сознании некого индивида абсолютной сверхценностью (тоже сугубо воображаемой); статусом чего-то такого, что стоит надо всем и безусловно важнее всего остального. Иногда у человека таких святынь может быть несколько, но это по сути ничего не меняет. Такие святыни в его сознании сцеплены друг с другом, как клубок змей.
Всё, связанное со священным или святым, крайне серьёзно, как фатальная болезнь или непоправимое несчастье. «Священное» не терпит лёгкого или ироничного отношения, вообще смеха или смешного рядом с собой. Оно жутко нетерпимо ко всему, что свободно и улыбается, и при этом как бы предназначено к тому, чтобы тянуть жилы из живого человека. Святое – это всегда какое-то мучительное усилие либо испытание на пределе человеческих возможностей или подразумевание этого и отталкивание от этого. А на заднем плане любой святыни всегда маячит смерть. Или гибель за неё, или убийство ради неё.
Иметь святыни – значит, иметь табу на саму возможность критически мыслить о том, что считается святым. На возможность относиться объективно, оценивать трезво, видеть непредвзято: таким, какое оно есть на самом деле, а не в воображении и каким хочется это видеть. Дозволяется испытывать только обожание, поклонение, самоуничижение в сравнении, плебейский восторг и фанатичную преданность.
На самом деле, если мир един, как в нём может существовать что-то такое отдельное, что «святее» всего остального? Где есть место священному, кроме как в нездоровом воображении некоторых существ, считающих себя разумными?
Я признаю, что в природе, в бытии вообще, присутствует неоднородность, причём сама неоднородность качественно разная. Образно говоря, она может быть вертикальной и горизонтальной. Это следствие того, что есть реальность физическая (производная) и транс-физическая (первичная). Между ними существует определённая диалектика отношений, определённое сообщение и взаимодействие. (Об этом я более подробно написал в сочинении «Созерцатель», кому интересно).
Сутью такого взаимодействия является постепенное проникновение в физический мир из транс-физической актуальной бесконечности всё большей свободы и гармонии. Выражением чего является возникновение жизни на Земле, её эволюция, появление существ, называющих себя людьми. Они восприимчивы к этой глобальной гармонии; они создали понятия «истина», «добро», красота»; они способны быть проводниками гармонии в реальность, частью которой являются.
Пресловутое «сакральное» и «профанное» к этому никакого отношения не имеет, как не имеют и прочие фантомы, рождённые человеческим воображением. Однако часть упомянутых разумных существ, пользуясь неким запасом внутренней свободы, выдумывают нечто такое, чего нет в реальности – ни в физической, ни за её пределами. Они ведут себя так, как будто это реально, и часто стремятся убедить в том других, для кого такая реальность сомнительна.
И ладно бы только это. Самое неприятное, что почитатели «святынь» ещё и пытаются заставить жить других так, будто святое существует и является таковым вообще для всех.
Наличие святынь, полагаю, следствие некоего дефекта в восприятии реальности. Считать что-то святым – значит явно или неявно отрицать единство мира. Картина жизни, бытия перестаёт быть целостной, что-то из неё выпадает. А происходит это, видимо, потому что данную картину формирует не только лучшее, что есть во внутреннем мире конкретного индивида. Если проследить психологический генезис любой «святыни», то мы упрёмся в боль, страх, отчаяние. В то или иное сильное негативное переживание, которое не «переварено» сознанием, опустилось на самое его дно и пустило там свои ядовитые корни.
Даже если что-нибудь священное призвано воодушевлять, дарить надежду и радость, вызывать восхищение или чувство прекрасного – всё равно оно отравлено подспудным лейтмотивом жертвоприношения. Всё равно в нём остаётся что-то от кровожадного идола древних язычников.
*
«Человек знания» дон Хуан у Кастанеды говорит о том, что нет на свете ничего важного. Поскольку всё существующее на самом глубинном уровне едино, то не может быть ничего такого, что было бы более или менее важным, чем что-то другое. Сходный взгляд выражает Сатпрем, только с позиций интегральной йоги (кажется, в книге «Шри Ауробиндо, или путешествие сознания»): мир состоит из одной субстанции, а не из двух – хорошей и дурной.
Поглядим с другой стороны. Вот современная естественнонаучная картина мира, что на ней изображено? Есть материя и энергия как её всеобщий эквивалент. Есть законы природы, причины и следствия. Есть ещё такая трудноуловимая сущность на границе материального и нематериального, как информация. Есть такой совсем уж загадочный феномен, как сознание. Но где можно найти что-то важное?
Понятие «важно» порождено человеческим сознанием, существует только в нём и нигде более. В реальности вне человека ничего важного нет. Такими же фикциями являются и понятия «обязательное» и «святое». Вообразите себе природу, Вселенную без человека (скажем, до его появления): где тут место важному, обязательному или тем паче святому? Даже смешно.
Как может быть в жизни что-то обязательное, если сама жизнь вовсе не обязательна? Не обязательно появление на свет какой бы то ни было отдельной единицы жизни. Возникновение жизни вообще как специфического уникального явления на планете Земля тоже было не обязательно. Это просто возможность (очень маловероятная в масштабах Вселенной), которая, тем не менее, реализовалась. Да и сама Вселенная обязана ли была возникать – тоже вопрос. Законы природы – да, они жёстки и неумолимы. Но они не обязательны сами по себе, они только создают предпосылки для обязательности; и когда-нибудь, вероятно, будут отменены вместе с исчезновением Вселенной.
Вот смерть действительно обязательна (в смысле – неизбежна) для любой формы жизни и необходима для общей эволюции. Я бы сказал, что смерть есть апофеоз обязательности. Но эта обязательность существует только как производное, только за счёт свободы проявления жизни – как паразит, как плесень на питательном субстрате. То же самое можно сказать и об обязательности присутствия страданий в жизни отдельного существа.
Всё, что в жизни считается обязательным, так или иначе указывает на враждебные, противодействующие ей силы и обстоятельства. И всё, что вынуждает нас к чему-либо, и страдания, и увядание, и болезни, и причины, по которым жизнь заканчивается – всё это приходит к нам через одну дверь. На этой двери висит несменяемая табличка: «Зависимость от физического мира».
Тот источник, из которого приходит жизнь и всё лучшее в ней, ничего общего не имеет с обязательностью и причинно-следственными связями. Жизнь, думается мне – результат проявления в физическом мире другой реальности, где нет «здешнего» тотального порядка причинной обусловленности, где царит свобода и главным действующим агентом является гармония. Но и в той реальности нет абсолютно ничего, что могло бы соответствовать человеческим представлениям о святом, важном и обязательном. В этом мире их создаёт ложно направленное мышление, функционирующее в окружении неподатливой, чуждой, физически детерминированной среды.
Когда в такой среде возникают человеческие существа, осознающие себя, вместе с ними возникают также и страдания, нужды, проблемы, заботы. Вслед за ними идут психологические реакции переживания, эмоции, аффекты. Затем появляются ментальные после-реакции на сумму этих реакций: представления о важном и обязательном, как неизбежной составляющей человеческого бытия. А потом у некоторых возникают и «святыни», оформленные в образы, идеи, концепции. «Святыню» можно найти, как правило, в центре сильного негативного переживания, как паука в центре паутины.
Будь человек совершенно свободен (в том числе от страданий и нужды) – появились бы все эти «важно», «обязательно» и «священно»? У них не было бы просто никакой причины для возникновения. Вернее, никакого стимула. Все эти призраки – от недостаточности, ущербности человеческого бытия. Это просто разные (по напряжённости и качеству) виды рефлексии недоразвитого человеческого духа по поводу враждебных жизни аспектов окружающего мира и неизбежной смерти.
*
Конечно, большую часть «святынь» в сознание формирующегося человека внедряет общество. Самые разные люди на протяжении всей многострадальной истории создают, перенимают и передают другим, холят и лелеют в своём сознании всевозможные «святыни». Они есть, само собой, у приверженцев религии и мистиков. Они есть и у далёких от всякой религии государственных деятелей и носителей преступной идеологии, воровских авторитетов.
Даже у таких воинствующих безбожников, как приверженцы, толкователи и пропагандисты марксизма-ленинизма, они были и остаются. Курьёзный, но факт! Понятно, когда некто признаёт что-то потустороннее, там он может найти для себя и нечто священное. А мировоззрение, объявившее некогда себя передовым, в качестве одного из главных положений утверждает: «В мире нет ничего, кроме движущейся материи». Хорошо, пусть так. Тогда откуда взяться святыням в таком мире? Какая реальность им соответствует? А они утверждались: само учение, коммунистическая партия, советское государство (а также все его атрибуты и символы), образы вождей, ну и, конечно, светлая, далёкая, но неизбежная цель всего человечества. Были и святыни рангом помельче, как в любой религии есть главная святыня и сопутствующие.
И у зэков есть свои святыни. Правда, об уркаганском главном божестве не слышал (представляю, каким бы оно было – жуть!). Но ритуалы, считающиеся священными, в этой среде соблюдаются и практикуются. Для нарушителей – самые жестокие наказания.
Всё это просто говорит о природе представлений о священном. Люди, имеющие в голове «святыни», имеют их по разным причинам. Отчасти из-за какой-то врождённой недоразвитости духа, во многом благодаря своей темноте и дремучести, временами под влиянием среды и обстоятельств. Но, пожалуй, главная причина в следующем. Человек испытывает определённую психологическую потребность в объекте или субъекте обожания, поклонения и придания ему сверхценности и всяких положительных качеств в превосходной степени.
Без такого объекта или субъекта (реального или вымышленного) некоторые психотипы людей неуверенно чувствовали бы себя в мире, часто таком неуютном до враждебности. У них не было бы системы координат, точки отсчёта для самоопределения в окружающей реальности. Кто самодостаточен, тому святыни, скорее всего, не нужны. А у кого недостаточно присутствия духа в себе самом, тот ищет его где-то вовне. А так как это невозможно, то ничего не остаётся, как «назначить» нечто или кого-то святым. Даже если это существует только в отдельных головах.
Станислав Ежи Лец так выразил своё отношение к одной традиционной святыне: «Я не из тех, кто чтит крест, не видя на нём человека». Полностью согласен, и меня поражает, сколько было и есть в мире почитателей креста – орудия мучительной казни. Я бы и дальше пошёл по пути вольнодумного святотатства на данную тему. Признаюсь, крест даже и с распятым на нём человеком у меня особого уважения не вызывает, пусть этот человек и заявлял, что он Сын Божий. Отношение к самому распятому и его учению – это другой вопрос. Но то, что выбрано христианством в качестве своего главного символа, уж очень непривлекательно, и в то же время симптоматично. Вообще, почитание всевозможных крестов есть характерный признак болезни сознания – поражённости его той или иной «святыней».
*
Возразят: так что же, не иметь ничего святого вообще? Есть даже такая поговорка, произносимая в контексте осуждения: «для тебя нет ничего святого»!
Дело ведь не в словах. Поступать плохо или хорошо и иметь или не иметь святыни – совсем не одно и то же. Можно не носить в своём сознании никаких святынь и быть абсолютно порядочным; даже жить так, что другие будут считать тебя святым. А можно иметь целый набор «святынь» и при том делать много скверного, или вообще убивать людей за свои «святыни».
И глубокий мудрец, и прожжённый циник не имеют святынь, но по разным причинам. Циник признаёт только выгоду или нужду как движущую силу поступков. Он знает человеческую природу только «снизу» и самодовольно думает, что знает её целиком. Но целиком её знает не он, а мудрец. Циник меряет всех по себе, и ему неведомо, что человеческая сущность хотя и во многом управляется законами естества, но отнюдь не исчерпывается ими. Если циник и беспринципный ещё не дозрел разумом и душой до понятия о святом, то мудрец уже перерос его.
Что касается людей, которые дозрели до святынь, но перерасти их в своём сознании не могут и не хотят… Ну что ж, если кому-то они помогают жить – хорошо. Но думается мне, так бывает редко. Святыня – это редко, когда «за», чаще она «против» – тех, кто её отрицает или просто не признаёт. А попробуй вслух в ней усомниться, или не дай бог, над ней посмеяться! Сразу же станешь врагом. Особенно в случае религиозного фанатизма.
В некоторых исламских странах наказанием за богохульство была казнь. Не знаю, как сейчас, но в прошлом веке ещё имело место. Это ли не дикость? Да и европейская история тоже знает многочисленные примеры массовых преследований и убийств за отрицание святынь. Только это было в средневековые религиозные сумерки человечества. Но рецидивы этих сумерек наблюдаем до сих пор.
Вспомнить не такие уж давние события. Когда опубликовали карикатуру на Пророка в одной датской газете, реакцией радикальных исламистов во всём мире была волна погромов. Пострадало множество людей, «повинных» только в том, что они не мусульмане. Или инцидент в Париже, когда фанатики расстреляли сотрудников еженедельника, позволившего себе сатиру в адрес ислама. Воистину, прав Бернард Шоу: «Бойся человека, бог которого на небесах!»
Впрочем, боги, которые вылепляются людьми в своём воображении из других людей на Земле, требуют себе ещё больших жертв. Взять промежуток с тридцатых по пятидесятые годы прошлого века в нашей стране. Всем известно, какие были святыни. За одно неосторожное слово в адрес этих «святынь», да что там – за то, что кому-то такое слово показалось неосторожным – можно было загреметь в лагеря. За газету с портретом вождя, найденную в неподобающем месте, её владельца могли пустить в расход. Вот вам и прогресс, вот вам и заря новой эры.
Это просто один исторический пример. Обожествление реальных людей всегда и везде имело куда более страшные и трагичные последствия, чем очеловечивание воображаемых богов.
Средневековье в человеческом сознании рассосётся, похоже, ещё не скоро.
*
В христианстве заповедь «не сотвори себе кумира» в общем-то, лукава: этого нельзя делать потому, что есть единственный, главный и настоящий Кумир, который такого предательства не потерпит. Традиционный буддизм в своём развитии, как это и случается со всеми религиями, обожествил образ зачинателя, а также ближайших его сподвижников. Ну и далее в том же духе: наплодил священные писания (хотя Будда ничего не писал, а только учил устно), понастроил статуй и храмов, придумал ритуалы, создал иерархию служителей культа и т.д.
Против храмов и статуй как произведений искусства ничего не имею. Они великолепны. Просто думаю: чем больше нагнетается вокруг любого учения «священного», тем больше в нём теряется и отходит на второй план его сокровенная суть.
Карл Маркс в своё время сказал: «Я не марксист!», имея в виду, как извратили его учение чересчур рьяные последователи и адепты. Наверное, и Будда, живи он сейчас, мог бы с полным правом констатировать, что он не буддист. Конечно, были и здравые буддисты, которые советовали: «Встретишь на своём пути Будду – убей его!» Но таких было гораздо меньше, чем тех, что проводили жизнь в бесполезных молитвах перед его статуей.
Самое адекватное отношение к «святыням», мне кажется, в дзэн-буддизме и даосизме. В даосизме – потому что он их вообще не признаёт. Там просто нет такого понятия. А в дзэн понятие о святом высмеивается, и весьма едко. Есть соответствующие притчи и изображения. Чего стоит, например, образ монаха, греющего задницу перед костром, в котором горит деревянная статуя Будды! Думаю, сам Будда посмеялся бы над этим и одобрил бы такое отношение к своему надуманному образу. Но мыслимо ли что-то подобное в остальных религиях!
«Святое» на самом деле не что-то такое, что вне и выше человека, а нечто сугубо человеческое, но далеко не лучшее человеческое. Оно на самом деле против того, что превышает биологическую и социальную природу человека и открывается ему сверху. Оно – просто психологическая реакция сопротивления всей этой природы, которая не хочет меняться к лучшему, не хочет преодолевать свои границы. Это исключительно консервативное, анти-новаторское начало, оно панически боится нового и неизвестного, любого расширения горизонтов человеческого бытия. Ему лучше, когда сознание заключено в темнице, ибо там для него наилучшие условия произрастания.
Поэтому всё «святое» во все времена было против науки, против здравомыслия вообще, против свободы познания и творчества. Оно не побуждает человека развиваться, совершенствоваться, перерастать свою природу. Оно говорит: «Исповедуй меня, и это главное!» Но взамен требует смирения, исключительной преданности и нетерпимости ко всем, кто его не признаёт. Оно требует всего человека, целиком, и на меньшее не соглашается. Оно претендует на то, чтобы заменить человеку весь реальный мир. Отобрать всю его жизнь, а взамен всучить мираж.
Святое выдаёт себя за критерий истины во всех важных вопросах и ориентир на пути в будущее. Но на самом деле в истине оно не имеет никакого отношения: где истина появляется, там святому нет места, оно исчезает, как тень от света. А будущее его не интересует: оно всегда стремится застопорить человека в прошлом. «Святое» в сознании – это всегда его сужение, ограничение, а не расширение. Закабаление и сковывание, а не раскрепощение. Застой и стагнация, а не развитие.
Всё же святыни и священное, думаю, будут постепенно выветриваться из жизни с развитием сознания в людях. Как болезненные злые архаизмы, тяжёлый душный кошмар, смехотворные и тёмные пережитки. Это просто естественная логика эволюции, которая предполагает развёртывание сознания, а никак не наоборот. «Святыни» – это просто кандалы на ногах свободного человеческого духа, мешающие ему идти. Когда-нибудь он от них избавится.