День победы Ашукина
ДЕНЬ ПОБЕДЫ АШУКИНА
Светка с детства мечтала быть геологом, но медицинская комиссия в геолого-разведочный институт ее не пропустила: обнаружила какие-то шумы в сердце. Светка пошла в историко-архивный, просто потому что туда поступала ее подруга. А мечта так и осталась мечтой, но подспудно продолжала если не гореть, то бездымно и не удушливо тлеть.
Проходили годы. И как-то, меняя работу, Светка решила оттянуть выход на новое место и воплотить свою мечту: съездить в экспедицию. Позвонила друзьям. У кого-то нашлись знакомые в университете. Дали телефон. Она созвонилась и поехала на Ленинские горы.
От величественного главного входа ее направили к невысоким строениям во дворе. В коридоре стояли какие-то коробки, ящики раскрытые и еще нераспакованные. Покрашенные серой масляной краской стены, словно вытянутые параллельно вперед руки, устремлялись к синеющему в торце окну. Бесконечная монотонность стен дробилась дверьми, в возглавии которых были закреплены скучные, казенные блямбочки с номерами. Найдя номер 17, Светка постучала.
- Войдите.
Стоявшая посреди комнаты группка мужчин заметно оживилась при ее появлении.
- Здравствуйте! Мне Валентина Павловича.
- Аааа,- разочарованно протянул один из них, - Валентин Павлович... вон он, - и показал рукой в угол. Сидевший к ней спиной мужчина не встал, не обернулся и даже не поднял головы.
- Валентин, к тебе тут пришли.
- Ну, пусть подходят, - раздался глуховатый басок.
Светка осторожно приблизилась и застыла сзади.
- Здравствуйте, Валентин Павлович.
- Здравствуй, - буркнул мужчина. - Чего стоишь? Садись, - кивнул он на втиснутый между столом и стенкой стул без спинки.
Светка села на краешек шаткого сиденья. Мужчина, не выпуская из губ папиросы и не поднимая головы, продолжал через лупу разглядывать поблескивающий мелкими искорками камень.
- Я от Самойлова Жени.
- Это ты что ли в экспедицию хочешь?- поднял он, наконец, голову.
Светка кивнула, привычно улыбнулась, но тут же посерьезнела и застыла оторопело, словно увязнув в темной бездне устремленных на нее глаз. Мука в них стояла такая беспросветная, несказанная, словно человек страдал от оглушительной, раздирающей мозги боли, словно его как застывший бетон безжалостно долбили отбойным молотком. Светке стало даже неловко от ощущения, что она нечаянно подглядела что-то сокровенное. Она перевела взгляд на поблескивающий камень.
- Красивый какой!
Валентин Павлович, не отвечая, поскреб себя по бороде и скомандовал тихо:
- Ну-ка встань!
Светка робко поднялась.
Валентин Петрович повернулся на своем стуле и оглядел ее, уперев ладони в колени. Светка замерла, опустив голову, и залилась краской, чувствуя на себе испытующие, какие-то взвешивающие взгляды не только Валентина Павловича, но и остальных мужчин в комнате.
- А что ты там делать-то будешь? Это ведь не парк, не подмосковные прогулки. Тайга!
- Возьмите меня, пожалуйста, не пожалеете. Я только с виду такая. А на самом деле я выносливая и все умею делать.
- Ну, уж и все, - отмахнулся Валентин Павлович.
- Так может, в поварихи ее возьмем, Палыч? Кашеварить-то умеете?
- Ой, нет. Только не поварихой.
- Ну, начинается. Все умеете, а поварихой - нет. А чего такой хрупкой девушке в тайге делать? Вас же в маршруты с рюкзаком не отправишь.
- Отправишь. Я об этом как раз и мечтала. Я ведь в геолого-разведочный хотела поступать.
- Ну, и что: провалилась? – спросил кто-то из мужчин. Они подошли поближе и уже все принимали участие в обсуждении.
- Нет, не провалилась. У меня медаль была. Просто...- тут Светка вспомнила, что про здоровье говорить никак нельзя, а то уж точно не возьмут.- Просто подруга уговорила пойти с ней в историко-архивный.
- А сюда тоже подруга уговорила?
- Или друг? – добавил кто-то.
- Нет, никто меня не уговаривал. Просто у меня с той поры мечта осталась, - пролепетала, теряясь, Светка.- Пожалуйста, возьмите,- прошептала она, чуть не плача.
- Ну, ты еще зареви, - пробурчал недовольно Валентин Павлович. - А чертить ты умеешь?
- Да – да, - оживилась Светка. – И чертить, и рисовать умею.
- Так, может, мы ее на оформление приспособим, слышь, Палыч, - вступился кто-то из мужчин.
Валентин Павлович зажег новую папиросу и сидел, опустив голову и барабаня пальцами по коленям.
- А родители-то твои не против?
- Нет, нет, мамочка меня пустит. Я уже полсоюза объездила.
- С мамой?
- Нет, одна.
- Как одна?
- Обыкновенно. Я за год подрабатываю деньги на переводах, а летом езжу по стране.
- Вот как! И не боишься? Одна-то по стране?
- Нет, а чего бояться? Кругом люди. Главное, по вечерам из гостиницы не выходить.
- Люди, - пробурчал Валентин Павлович. – Людей-то и надо бояться. Зверь и тот людей боится. В тайге тебя никто не тронет.
- Вот и возьмите меня в тайгу. Пожалуйста, - Светка молитвенно сложила руки на груди и снова опустилась на краешек ущербного стула.
Дверь раскрылась, вошел мужчина с рулоном ватмана в руке.
- Так. Это чья работа? И вообще что вы тут столпились?
- Михаил Николаевич, вот девушка просится в экспедицию.
Мужчина мельком глянул на Светку.
- Ты что шутки шутишь?! Куда ей в тайгу?
- Пожалуйста,- снова затараторила Светка,- возьмите меня. Я, правда, вам пригожусь. Я ... многое делать умею. Я только выгляжу такой слабенькой. Я уже почти весь Союз объехала одна.
- Девушка, это не путешествие, а тяжелая работа. В тайге, в диких условиях. Там ни гостиниц, ни ванны, ни, пардон, туалета нет.
- Я в тайге тоже была. На Телецком озере.
- Ну, тоже мне тайга. Одно название. Они ж там по берегу группой ходят, да на лодках по озеру катаются.
- А я не с группой, я сама, одна ходила.
- Как это одна?
В глазах Михаила Николаевича мелькнула искорка интереса.
- Наметила маршрут и пошла.
- А ночевали где?
- А мне палатку на турбазе дали.
- И что сами палатку тащили?
- А кто мне ее потащит? Конечно, сама. Но палатка легкая - серебрянка.
- Легкая! 15 кило. В вас-то самой сколько?
- 44.
Они переглянулись. Михаил Николаевич вздохнул, еще раз оглядел ее, подумал, потом резко покачал головой:
- Нет, нет и нет. Давайте не будем больше времени терять.
- Ой, ну, пожалуйста.
- Ну, что - пожалуйста? Пожалуйста! А случится с вами что - я отвечай. Нет!
Он резко повернулся и вышел. Остальные мужчины тоже разбрелись.
- Вот, видишь, ничего не получается, - с видимым облегчением вздохнул Валентин Павлович. - Все, ступай. - Он взял в руку камень и потянулся за лупой.
- Валентин Павлович, миленький, - Светка слегка коснулась его руки. - Ну, пожалуйста, придумайте что-нибудь, уговорите его. Вы, правда, не пожалеете! Я вас не подведу. Поймите, это у меня единственная возможность. Я сейчас на другую работу перехожу и могу сделать перерыв в три месяца. А то потом только один месяц отпуска. И прощай мечта! Так никогда и не сбудется. Это же так грустно и несправедливо, когда мечты не сбываются.
- Тебя как зовут, мечтательница?
- Светка.
- Светка, - эхом повторил Валентин Павлович задумчиво. Втиснув потухшую папиросу в наполненную окурками железную коробку из-под монпасье, он снова закурил, положил камень на стол и встал.
- Ладно, сиди здесь. Я сейчас.
Валентин Павлович исчез за дверью. В соседнем кабинете, за перегородкой зазвучали неразличимые, но громкие голоса. Потом рокот снизился и через минуту в комнату вернулся довольный Валентин Павлович.
- Пошли,- махнул он Светке рукой.
- Куда?
- Куда-куда. За кудыкины горы. Заявление писать.
И понеслось как сход лавины с горы, закрутило как щепочку в бурном потоке - оформление, сборы. Дорогу она помнила смутно, взбаламученные чувства не укладывались спокойным илом на дно памяти. Был самолет, потом огромный распределительный лагерь с многочисленными экспедициями, которые постепенно разъезжались и расходились в разные стороны необъятной Сибири и Якутии. Поначалу она пыталась держаться поближе к Валентину Павловичу, но тот был постоянно занят и словно спихнул ее, познакомив с приятной молодой женщиной:
- Вот, начальник вашего отряда. Лен, возьми ее под опеку.
И Светка ходила хвостиком за Леной, помогала ей, чем могла, куда-то бегала, что-то приносила-относила.
Потом был просторный как поле, пароход-паром. Много народу, шум, толпа, песни, новые лица, новые знакомые, какие-то новые интересы. Валентина Павловича она почти не видела, иногда он мелькал где-то с неизменной папироской в зубах и снова исчезал.
Но вот паром ушел, на поляну вскоре опустился вертолет, и их отряд - 16 человек расселись по неудобным железным скамейкам вдоль бортов. Светка всю дорогу не отрывалась от окошка, глядя на проплывающие внизу бесконечные леса с прожилками рек.
Не останавливая вращения огромных лопастей, вертолет вскоре опустился на какой-то проплешине в плотных и бескрайних лесных зарослях. Железную дверь открыли, и все стали выпрыгивать на землю. Кто-то подал Светке руку, и она, согнувшись пополам, быстро пошла от ухающего над головой винта. Все дружно засмеялись.
- Ну, малая, смотри, как бы голову не срубило. При таком-то росте!
- Ты глянь, где винт-то крутится!
Светка вздернула голову, где высоко-высоко крутился серый, полупрозрачный круг, и засмеялась радостно. Внутри все ликовала:
- Я в тайге!
Но вот шум от вертолета отдалился и исчез. Неожиданная тишина поглотила как омут, все стихли и замерли, не двигаясь и ничего не говоря. Тишина всех оглушила.
У Светки защипало в горле. Обернувшись, она вдруг увидела просветлевшее, успокоенное и помолодевшее лицо Валентина Павловича. Она улыбнулась ему. И, словно пробив пленку льда, он улыбнулся ответно и сказал:
- Вот так вот. Ладно, пошли ставить палатки.
Сначала он помог поставить палатку им с Леной.
- На-ка вот топорик! Маленьких карандашей нарубить сможешь?
- Каких карандашей?
- Иди сюда.
Левой рукой Палыч, как его теперь про себя вместе со всеми звала Светка, прихватил тоненькое, действительно похожее на карандаш, деревце, и ловко обрубил его у основания.
- На вот, как образец. И от веток потом очисть.
Светка, напевая, кинулась выполнять задание и рубила, рубила, не зная останова и придавливая жалость к загубленным деревцам-деткам.
-Эй, стахановка, стой! Тут не на одну, а на три палатки хватит. Молодец!
Палыч схватил увесистую охапку, Светка сгребла остатки.
На высоком берегу, в центре просторной поляны уже раскинулась огромная палатка «камералка», по обе стороны от нее как в сотах трудились небольшие группки геологов, звенели топоры и жужжали пилы. Рядом с камералкой ровным квадратиком были уложены крупные бревна. Зажав в губах несколько гвоздей, Палыч стал ловко набивать на бревна подготовленные «карандашики».
- Досок тут нет, а это вам с Леной вместо пола будет. По краям тапчаны соорудим, сверху шкур положим, вот тут печку поставим и... «лучше дома в тайге не сыскать», - пропел он.
Вечером все собрались у большого костра. Проводники-якуты копошились у двух положенных параллельно огромных и ровных бревен. В середину между этими бревнами они положили несколько головешек из костра и позвали повариху:
- Вот, Нина, надья готова! Кашу вари!
Пожилая, глуповатая тетя Нина, впервые оказавшаяся в тайге с геологами, недоверчиво поглядела на сооруженную «плиту», поставила сверху большой котел, и он вскоре забулькал кипящими пузырями. Макароны, тушенка полетели в котел, и над тайгой поплыл вкусный до головокружения запах.
- Ужинать! – закричала тетя Нина.
Все, кто еще крутились около палаток, подошли к костру.
- А Палыч где?
- Как всегда, хутор на отшибе мастерит.
- Свет, ну-ка сгоняй за ним! – начальник партии махнул рукой вдоль берега.
Светка пошла туда и через сотню метров увидела аккуратно расчищенную полянку и стоящий под сенью деревьев аккуратненький и ладный домок - палатку, поставленную на колодец из двух рядов бревен.
- Валентин Павлович, ужинать зовут!
- Иду, иду!
Полость палатки откинулась, и показался Палыч с потухшей папиросой в зубах.
- А вы все время курите, Валентин Павлович?
- Все время. Старая привычка. Даже ложусь спать с папиросой, но курю не до конца. Зато утром как проснусь – так ее и зажигаю.
После ужина долго не расходились, разговаривали, пели. Светка сидела, прилипнув к Лене, и куталась в цветастый платок. Постепенно разговоры стали стихать, пламя над костром опускалось все ниже. Выбравшись из-за макушек высоких деревьев, поляну залила фантастическим светом луна.
«Я ехала домой, двурогая луна…», - тихо начала Лена. Светка тихонечко подхватила знакомую мелодию, и сложившимся дуэтом они пропели еще несколько задумчивых романсов.
- Ну, все. Завтра с утра за работу, а сейчас – по палаткам, отдыхать, - скомандовал, поднявшись, начальник партии.
– А вам, девочки, спасибо за песни, - обернулся он к Лене и Светке.
Три необыкновенных месяца в тайге остались со Светкой на всю жизнь. Легких маршрутов было немного, и они не держались в воспоминаниях. Зато как хорошие фильмы прокручивались проходы через «карандашник», когда крохотные деревца держались сплоченной стеной, сквозь которую с трудом продиралась даже худенькая Светка, а рюкзак запирался в клещах тощеньких и упругих стволов. Долгий, изнурительный переход через небольшое по виду болото с высокими по пояс кочками, которые качались под ногами как огромные волосатые бородавки, и Светка слетала вниз, в узкий зазор между ними. Сапоги сразу же заполнялись холодной водой, а подошву леденила вечная мерзлота, цементом скрепившая болото. И тьма грибов. Незнакомые грибы они давали на пробу лошадям: если те их ели, значит, гриб – хороший. И деревья облепихи, в янтарных, лопающихся в пальцах ягодках, и кусты, усыпанные синеватыми, похожими на чернику, но крупными и продолговатыми плодами, и поляны, на которых осталась прошлогодняя, никем нетронутая клюква. Один раз они увидели на ней медвежьи следы: сок раздавленной клюквы, как кровь, заполнял их, и они цепочкой кленовых листьев тянулись поперек поляны. И волчий вой неподалеку от лагеря, от которого все смолкали, а мужчины хватались за карабины. И лоси, сохатые, которых они в нарушение запретов забивали, чтобы поесть настоящего мяса после надоевшей тушенки. А у якутов-каюров (проводников) было свое лакомство: они мозгачили. Брали огромные лосиные кости, и одним легким ударом топорика разрубали кость пополам, но вдоль. Внутри, как в шкатулке, открывалась еще дышащая, теплая полоска розоватой мякоти под тоненькой пленкой. Каюры брали ее маленькими, чайными ложечками и ели живьем. Светка тоже попробовала, но едва совладала, чтобы не побежать в кусты. Запила крепким, горячим чаем, а потом сварила этот деликатес в небольшой кастрюльке с чесночком. Каюрам ее лакомство не понравилось, зато геологи ели, нахваливая.
Надо сказать, что по неписаному закону алкоголя в тайге не было. Но антиалкогольная компания случилась. Как-то уже к концу сезона, основная группа во главе с начальником партии ушла в долгий и тяжелый маршрут. Светку с Леной оставили чертить карты в камералке и укладывать в ящики образцы, а Палыч был в это время за главного. Готовки было мало, повариха тетя Нина меньше крутилась у костра, а больше пропадала в своей палатке. И вдруг они услышали веселое пение этой обычно молчаливой тетки. Странное пение. Выйдя из камералки, они обмерли. Тетя Нина шла босиком по берегу, напевая какую-то якутскую песню. Сползший с головы платок висел галстуком на спине, волосы растрепались, комары и мошка роились над нею серым столбом. Завидев их, она замахала руками:
- Идемте, я вас чем-то угощу. Идем, идем, - и неуверенно развернувшись, пошла к своей палатке.
- Пьяная она что ли? – неуверенно пробормотала Лена.
- Сейчас разберемся, - отрубил Палыч, и, опережая тетю Нину, устремился к ее палатке. Вышел он оттуда с огромным бидоном в руках. Тетя Нина радостно заверещала при виде бидона, в Палыч, открыв крышку, отшатнулся на мгновение и разом перевернул бидон. Беловатая, шибающая алкоголем жижа потекла вниз по склону. Тетя Нина, опешив, посмотрела на этот поток и запричитала:
- Валя, сынок, да что ж ты делаешь? Я ж ее неделю выхаживала! Сколько дрожжей, сахару извела, ягод лесных положила! Она ж какая добрая вышла! Ты бы попробовал! Что же ты делаешь?!
Палыч молча отбросил ногой опустевший бидон к кустам и ушел к себе в палатку. К ужину он не вышел. Да и ужина не было: тетя Нина плакала в своей палатке, постепенно трезвея.
Утром, когда все молча ели кашу, приготовленную припухшей тетей Ниной, Палыч тихо, но очень сурово сказал:
- Про бражку никому ни слова, вы меня поняли? И чтоб это было в последний раз! – стукнул он кулаком по столу, глядя на понурившуюся тетю Нину.
- В городе-то он пьет, а в тайге – никогда! – прошептала Лена, когда они со Светкой снова принялись за работу.
Основная группа вернулась через несколько дней. Тетя Нина наварила мяса, нажарила рыбы, и вообще старалась, как никогда прежде, бросая опасливые и заискивающие взгляды на Палыча. После ужина был традиционный костер, разговоры и песни. Развеселившись, Светка с Леной даже изобразили некое подобие цыганского танца.
Палыч в этот вечер был непривычно оживлен, но, увидев у Светки в руках сигарету, сузил глаза:
- Не идет тебе это. Брось! – и, вырвав сигарету, смял ее и затоптал ногой. – Вот так-то лучше. А то чистая цыганка получаешься – и платок, и песни, еще и папироса... Ладно, не сердись. Бывают же необычные цыганки – некурящие. Ты вот такая необычная цыганка и будешь. А я, знаешь, кто? Я ведь китаец, - указательными пальцами он растянул в щелочки глаза и засмеялся.
- Ты думаешь у меня фамилия какая?
- Как какая? – Ашукин.
- А вот и нет. Не Ашукин, а А-Шу-Кин.
Все засмеялись, неловкость от изъятия сигареты прошла. И с той поры Палыча нередко величали китайцем, или А-шу-кином.
Меж тем таежные ночи становились холоднее, даже Светка уже хотела в Москву, чтобы поскорее рассказать все друзьям. А Палыч день ото дня становился молчаливее и мрачнее. Наконец, пришла радиограмма. Собрались быстро, тяжелую поклажу погрузили на лошадей и двинулись в обратный путь. Через несколько дней тайга осталась позади, и Москва закрутила Светку в суетливой круговерти. Позвонила она своим геологам только к Новому Году - поздравить. Палыча на работе не было, сказали, что заболел, что телефона у него нет, но дали адрес. Уложив в авоську каравай мягкого хлеба, две пачки сливок и несколько румяных яблок, Светка отправилась в Новые Черемушки. Дом она разыскала скоро и, завидев сидящую на скамейке бабку с палкой, решила уточнить:
- Скажите, 37 квартира в этом подъезде?
- В этом. На втором этаже.
Светка поднялась по выщербленным ступеням, нажала звонок и застыла, улыбаясь и представляя, как удивится Палыч и как он, наверное, обрадуется ей. За дверью раздались шаркающие шаги, дверь приоткрылась. В проеме стоял... нет, это был не тот, таежный Палыч. Заросший седой щетиной, непричесанный, опухший мужик глянул на нее недобрым взглядом.
- Тебе чего?
- Валентин Павлович, это я – Светка!
- Вижу, что Светка. Спрашиваю - тебе чего?
- Да, мне сказали, что вы заболели. Вот я и пришла проведать.
Светка выставила вперед авоську.
- Не надо мне ничего. И не ходи сюда больше, - буркнул Палыч, и захлопнул перед ее носом дверь.
Светка постояла, оторопело глядя на замызганную дверь, и вдруг сами по себе слезы хлынули из глаз. Она медленно спустилась по лестнице и вышла из подъезда, шмыгая носом.
- Дочк, поди-ка сюда. Сядь! – бабка приглашающе похлопала желтой, узловатой рукой по скамейке.
Светка опустилась на скамейку, а слезы неостановимо продолжали течь по щекам. Она даже и не вытирала их.
- Что обидел?
- Кто?
- Ну, Валентин, говорю, обидел что ли?
- Нет, - покачала головой Света.
- А что ж ты ревешь?
Света пожала плечами.
- А я тебе скажу, что ты ревешь. Ты за себя обиделась. Ты ему гостинец принесла. Доброе дело решила сделать, а он твоего добра не принял. Вот тебе и обидно. Так ведь? - рассуждала бабка, опершись подбородком на палку и не глядя на Светку.
Светка замерла, вытерла слезы и задумчиво сказала:
- Наверное, так.
- А ты когда добро делаешь, ты о том человеке думай, для кого делаешь, а не о себе. Ты бы сперва подумала, а нужно ли это Валентину? А получается, что ты не для него добро делаешь, а для себя. Чтобы себе показать, какая ты добрая.
Светка напряглась. Бабка говорила справедливое, но обидное.
- Ты только не серчай на меня, а послушай. Близкие тебе этого не скажут, обидеть не захотят. Ну, а мы с тобой погутарим и разойдемся. А ты, может, что и поймешь на будущее.
Света сидела, опустив голову и пытаясь совладать с разноречивыми чувствами.
А бабка между тем продолжала:
- Ты, голубка, всегда старайся на место того человека встать, кому что-то делаешь.
Оброненное слово "голубка" неожиданно сразу примирило Светку с сидящей рядом бабкой. Недоумение, обида - все утихло и исчезло, как потемки от щелчка выключателя.
- Валентин - он ведь не простой человек. Он войной обожженный. Ты его давно знаешь? Ты кто ему будешь?
- Мы вместе в экспедиции были. Просто друзья. Он там такой добрый был, веселый...
- Там веселый. Не веселый, голубка, а облегченный. А тут на нем тяжесть лежит. Не по нему она, городская жизнь. Она ему вообще-то вся жизнь - не в жизнь. Давно уже. Он ведь как из тайги вернется, так и зачинает пить. И пьет почти что кажный вечер. Тихо пьет, в одиночку. А это, милок, хуже всего. Страшнее всего, когда человек даже и пьет-то в одиночку. А все оттого, что душа в нем убитая. С войны. В тайге он будто в больнице или в санатории каком. Там он еще живет. А в городе задыхается совсем. У него ведь, милка, на войне девушку убили. Да не просто убили.
Папка у него был генерал что ли какой или еще какой начальник. Ну, и определил он Валентина в какой-то хитрый полк, где они в бой не впереди всех шли, а сзади. «Смерть», вроде, называется. Они эти смерти сзади шли, и если кто трусил, они его..., - бабка маханула рукой вдоль шеи. – Ну, а Валентин, видать, сызмальства без хитрости был. Вот он и стал вперед лезть, из хитрого полка выдаваться. А на войне пуля она и хитрого и рискового одинаково находит. Ее, пулю не угадаешь. Вот и Валентина она сыскала. Попал он в госпиталь. А там эта девушка. Ухаживала, лечила. Ну а потом, как бывает, полюбили они друг дружку. Попросились в один полк. Тут вот и помогло, что папка - генерал. Он аккурат где-то рядом воевал, приехал на сына глянуть после госпиталя, и с девушкой познакомился. Понравилась она ему. Красивая, говорят, была и серьезная. Строгая, не какая-нибудь побрякушка. Ну, определили их в один полк. И дошли они вместе до Праги, а там, Слава Богу, и победа пришла.
Вот и стали они этот день победы, 9 мая, где-то в Праге праздновать. Собрались. Молодые все. Ну и Валентин со Светланой, так его девушку звали.
Светка дрогнула и сглотнула собравшийся в горле комок. Она слушала бабкин рассказ как страшную, затверженную, давно известную, но от этого не ставшую менее страшной историю или сказку, которую рассказывают на ночь в детстве. И которая запоминается на всю жизнь. Слушала, замерев, и ждала страшного конца.
- Ну, собрали они, что было, на стол поставили. Сели, выпили, закусили. Песни запели, может, под патефон танцевали. Молодые! Счастливые!!! Победа ведь! Все кончилось. Страшное позади. Теперь впереди только дом. И новая счастливая жизнь. Потом что-то Светлане приспичило на кухню выйти. Может чего на столе не хватало, закуска какая кончилась. Все в комнате, а она на кухне. И что-то там на этой кухне вдруг загрохотало, загремело. Закричали: мол, что ты там обронила али разбила что? А с кухни ни звука. Тут уж Валентин насторожился. Может, упала, может, порезалась. Вышел в кухню, а там... В общем, кинули какие-то фашистские недобитки в эту кухню гранату. Вот и увидел Валентин такое, что не дай Бог никому ни в каком страшенном сне увидать.
И стал он с той поры как убитый. Все молчал. Дома у отца жить не смог. Тот ему эту квартиру выхлопотал. А он как въехал в нее, так и запил. Вот так вот и пьет: тихо и в одиночку. Как зверь в берлоге. Квартира-то у него пустая, одна раскладушка да пустые пыльные бутылки в углу. Жениться никогда не женился. Жил бобылем. Отец уж не знал что делать, тоже весь извелся. А тут сосед наш, напротив Валентина живет, так он в геологии работает. Спокойный, понимающий человек. Ну, и жалостливый, видать. Вот он и пришел к Валентину как-то по утречку, пока тот еще в разуме тверезом был. И предложил: может в тайгу поедешь, здоровый ведь, а там такие нужны. Ну, поехал Валентин, да там и ожил. А как вернулся – снова стал пить. Поменьше теперь, потому что его на работе тот геолог держит.
А уж как 9 мая...., - бабка горестно закачала головой. - Кому день победы, а ему, сама понимаешь, - поминки. Ну, прощевай, голубка.
Умер Палыч 9 мая. Несколько дней он не открывал дверь, а когда, наконец, ее взломали, то увидели Валентина Павловича лежащим на раскладушке с недокуренной папиросой в зубах. Врачи сказали, что умер он во сне.