Дай мне руку, брат...

А.В. Войтешик               

«Дай мне руку, брат»

(продолжение книг Чабор, Посох Времени, Верю Огню)
18.12.2006 - 25.04.2015 г.

*(Уважаемый читатель, в данном произведении автор, исходя из желания поэкспериментировать, иногда использует приставку «без», как указание на отсутствие чего-либо, а «бес» на присутствие Темных Сил).

          «Это произведение – фантастика. Сейчас о суверенной Беларуси знают. Нас ругают, хвалят, над нами смеются, с нами считаются, но, допустим, 10 июля 1994 года мой народ избрал бы другого лидера, в данном случае, персонаж которого от начала до конца вымышлен. Впрочем, что лидер? Выдуманы все герои книги, названия объектов и должностей в сфере госбезопасности и так далее. И все же, …а вдруг кому-то будет интересно знать – как бы все могло быть, пойди все иначе?»
                Алексей Войтешик               
ГЛАВА 1
Гомель был единственным большим белорусским городом, который с первого же дня введения на территорию Республики войск Коалиции не просто единогласно не принял новый демократический порядок, а стал настоящей раковой опухолью для тех, кто силился создать видимость быстрого восстановления функций государственности в Беларуси. Чего только стоили триста семьдесят девять солдат ограниченного контингента сил Коалиции, согласно статистике отправившихся домой в гробах за первые полгода противостояния. И это еще без учета потерь украинских батальонов Евросоюза, имеющих собственную статистику потерь.
Добавим сюда улетевших на родину «по инвалидности» или «по болезни», комиссованных по 21-й статье со значком «S» «Полевого устава» войск Коалиции и тех, кто в силу многих обстоятельств просто уже не могли больше находиться на этой территории. Проще говоря, тех, у кого сдали нервы противостояния с сопротивлением, имеющим очень знаковое народное название для Беларуси – партизаны. В многочисленных отрядах воевали не только коренные жители, часто там встречались и добровольцы из других стран, правдами и неправдами сумевшие пробраться в скованную лихорадкой страну через «дырявые» от коррупционной коррозии границы. Изловить или рассмотреть в любом встречном «партизана» было просто невозможно!
Все глубже входя в болезненное безумство, расхворавшийся организм некогда стабильного государства никак не мог подавить свою собственную систему иммунитета, и самым распухшим лимфоузлом в нем был тот самый Гомель.
Дабы наиболее полно обрисовать эту картину, достаточно упомянуть один официальный факт: 15 марта, во время разгона демонстраций, посвященных празднованию дня Конституции Беларуси (старой Конституции, прежней Беларуси), среди прочих пострадали: немец и четыре француза, причем только один из них был из состава войск КВООН (коалиция войск ООН).
Что и говорить, партизан в Беларуси в любую войну или смуту всегда было много, однако, как и раньше, в самом начале сопротивления они не имели между собой либо просто не хотели иметь, четко налаженной системы связи. Действовали разрозненно, хотя и достаточно эффективно. Положа руку на сердце, вполне можно было сказать, что не всегда это были акции «за правое дело». Нередко встречались формирования из самых заурядных бандитов, только изображающих из себя вольных стрелков…
Вооруженные Силы Республики Беларусь были сильно истощены для какого-либо серезного противодействия чему-либо. А когда ситуация в стране достигла критической точки, Временный Комитет по Стабилизации при Правительстве Белоруссии (ВКСПБ) был вынужден отдать ставший в последствии знаменитым приказ № 4 «о переподчинении военных частей (далее идет список этих частей) Вооруженных Сил Беларуси Генеральному Штабу ВКСПБ.
Уже на следующий день после этого Приказа первые пятьсот семьдесят шесть (а эта цифра известна точно) военнослужащих двух частей Слуцкого военного гарнизона из-за нежелания присоединиться к пользующимся дурной славой в народе специальным отрядам локализации очагов дестабилизации (СОЛОД), самостоятельно покинули свои части. Военные сдали оружие, закрыли сейфы, синхронно и совсем уж по-домашнему позвонили командирам частей, сообщив, что солдатам пора домой, пока туда не пришли грабить и убивать бойцы СОЛОДа и растворились в пригородных поселках.
Их пробовали объявить в розыск, клеймили позором в СМИ, а офицерам предлагали даже сдаться за вознаграждение, думая, что те попросту были запуганы инициаторами побега из числа солдат. Глупцы! Зачем было выносить сор из избы?
Как только о самовольстве этих двух частей стало известно широкому кругу военнослужащих, бегство из Вооруженных Сил стало поистине массовым и неконтролируемым. Причем многие бежали прямо с караульных постов, бежали целыми подразделениями, иногда даже с оружием.
Большинство солдат, конечно же, просто возвращалось домой, но были и те, чьи семьи успели пострадать от всевозрастающего произвола СОЛОДа или примкнувших к ним на основании Приказа № 4 войсковых подразделений. Вот как раз такие, затаившие обиду на беспредельщиков, а еще и те, кто попросту искал приключений, уходили в полесские леса с наиболее серьезными намерениями.
Недовольных опрометчивыми шагами Временного Комитета в стране была просто масса. Властям не подчинялись целыми деревнями, поселками. К примеру: четыре месяца назад в Воложинском районе одну немногочисленную группу бойцов СОЛОДа разоружили и взяли в заложники, требуя руководителей местного Временного комитета для переговоров и объяснений столь бесцеремонного поведения этих солдат в поселке Ивенец. Вояки попросту беспардонно вышвыривали на улицу людей, чьи фамилии имелись в каком-то «черном списке», причем вышвыривали вместе с женами и детьми, а в опустевших домах производили …даже не обыски, по существу – погромы, то ли из зависти, то ли из злости портя все имущество неугодных кому-то граждан.
Вместо переговоров Генштабом ВКСПБ было принято решение о проведении в этом поселке специальной операции по освобождению заложников, во время которой (по сводке Комитета, отправленной в СМИ) погибло двенадцать «террористов».
  Но, это все севернее. Что же касаемо Гомеля, то последние полгода его активного сопротивления ему дорого стоили. Во время вышеуказанного разгона несанкционированной демонстрации 15 марта подразделения КВООН сначала вытеснили людей с площади на прилегающую улицу, заблокировали их там, а после давили танками, предлагая разойтись с митинга и не нарушать общественный порядок.
По самым скромным подсчетам в тот день погибло около четырехсот человек. Многочисленность демонстрации в тот день была обусловлена еще и тем фактом, что достоянием гласности стало обращение к народу Беларуси лидера одного из самых отчаянных отрядов сопротивления, называемых «Бацькаўшчына» (Отечество (бел.)).
«Обращение» появилось в виде множества компакт-дисков с видеозаписями, раздаваемых неизвестными людьми на улицах города и пригородов. Все бы ничего, ведь подобные выступления лидеров других партизан с призывами объединить усилия в борьбе с оккупацией появлялись и раньше, да вот только …лидер. Он, как известно, лидеру рознь.
Этого в народе звали «Бацька» (отсюда и «Бацькаўшчына»). СОЛОД и СОПТ (специальный отряд поиска террористов) неоднократно проводили массивные и безуспешные мероприятия на юге Белоруссии с целью обнаружения и уничтожения данного формирования, да где там. Это уже были не просто шкодившие Коалиции стрелки, а борцы идейные, настоящие партизаны, прекрасно вооруженные, осторожные, за которыми чувствовалась сильная, умелая рука профессионала. Каждая их акция проводилась по-хозяйски нагло и уверенно.
Подходя к означенной дате 15 марта ситуация изменилась просто кардинально, ведь лидером «Бацькаўшчыны», исходя из некачественного видеоизображения, являлся не кто иной, как пропавший в мае 2004 года в лесах близ Леснинска Президент Беларуси или человек, который был похож на него как две капли воды. Стоит ли говорить, как это подняло дух лишившимся мира и стабильности трудолюбивому народу многострадальной Беларуси? Впрочем, обо всем по порядку...

Третьего апреля 2006 года от аэропорта «Минск-2» в сторону города мчался кортеж. Его главный автомобиль – бронированный, ручной сборки «Мерседес», способен был удовлетворить требования даже самого капризного пассажира, однако человек, которого встречали так помпезно, выглядел недовольным. Едва вереница машин вырвалась на шоссе, он безбоязненно и рискованно открыл окно, не смотря на настоятельные просьбы телохранителей не делать этого. Дело в том, что Феликс Желязны имел врожденную аллергию на кедровое масло, натуральный концентрат которого, входил в состав ароматизатора салона. Никто из встречающих этого не знал, хотя чему тут удивляться? Слабости господина Желязного были великой тайной.
Он уже многократно бывал в Беларуси, но впервые его встречали с таким размахом. Эскорт, блистая лоском под ярким апрельским солнцем, свернул на могилевское шоссе, одним махом проскочил поселок Привольный, и выехал на прямую, ведущую к Минску. Справа посреди поля, прилегающего к микрорайону Сосны, белели полуразрушенные, почерневшие от пожаров развалины недостроенных коттеджей.
— М-да, — вздохнул важный гость, сосредоточенно глядя сквозь мощные диоптрии своих древних роговых очков, — а ведь совсем недавно я признавал это место весьма удачным капиталовложением...
Сидящий рядом с ним молодой человек наклонился к открытому окну:
— Хозяева этих домов, — с некой опаской ответил он дорогому гостю, — судя по всему, думали так же, как и вы, мистер Желязны. Вы, — добавил он, — должны нас простить. Мы ведь не знали о вашей аллергии…
— Вы о кедровом масле? — не отрывая взгляда от окна, вздохнул Феликс. — Ерунда. Не придавайте этому значения.
— На самом деле, мистер Желязны, я…, я его даже не чувствую.
— Его практически никто не чувствует, — едва заметно улыбнулся заокеанский гость, — только те, у кого имеется застарелая аллергия на все кедровое. Что тут поделать, мистер…?
— Дмитрий Зеленько…
— Да, простите. Так вот, мистер Зеленько, я уже пожилой человек и имею достаточное количество всякого рода болячек, о которых известно весьма ограниченному кругу людей. Теперь это станет известно еще и вам, поскольку я и вы будем какое-то время работать вместе. Так уж случилось, что мои старые связи здесь практически разрушены. Знаете, — Феликс кивнул куда-то в сторону придорожного леса, — а ведь я хотел купить здесь дом?
— Да что вы?
— Да, Дмитрий. А вот теперь…
— Здесь были тяжелые бои. Пресловутая банда «Корнея». Ее здесь ликвидировали…
— Партизаны?
— Нет, просто бандиты. У этого «Корнея» четыре судимости. Он родом из военного городка Уручье. Это…
— Я достаточно хорошо знаком с вашим городом, Дмитрий, — Желязны бросил короткий взгляд в лобовое стекло, где уже появлялись здания пригорода Минска.
— Да и со страной, как видно, тоже, — неосторожно кольнул неподготовленной фразой Зеленько, — я в том смысле, — тут же попытался он исправить свою оплошность, заметив неопределенную реакцию гостя, — что вы прекрасно владеете русским языком. Обычно иностранцам это довольно сложно.
Желязны огладил ладонью гладко выбритый подбородок:
— Вы тоже, — ядовито ответил он после некоторой паузы, — неплохо владеете русским, хоть иностранец.
— Я — белорус, — не чувствуя никакого подтекста, простодушно ответил Зеленько.
— То-то и оно, — ухмыльнулся Феликс, — а на русском говорите, как на родном…
Дмитрий умолк, а Желязны снова повернулся к окну.
— Тростенец, — отрешенно сказал он, — тяжелое место. Как здесь и в Шабанах могут жить люди? Не представляю. И немцы бы не додумались до подобного – поселить сорок тысяч людей на костях полумиллиона, умерших в страшных муках. Не хотел бы я видеть сны, живущих здесь, да и жить на этой земле тоже. Вы, Дмитрий, — так же неопределенно, будто говоря себе под нос, продолжил Феликс, — сильно не расстраивайтесь. Я просто дал вам возможность почувствовать дистанцию. Не позволяйте себе ее сократить, в противном случае у меня будет другой помощник. Кстати, мне сообщили, что вы сами изъявили желание работать со мной. Что так?
Зеленько побледнел, а Желязны, заметив перемену в его лице, заметно оживился:
— Я чувствую, Дмитрий, что вы хотите меня о чем-то спросить.
Молодой человек в ответ тяжело вздохнул. Феликс неподдельно заинтересовался этим:
— Спрашивайте, — настоял он, — не испытывайте мое терпение.
— Мистер Желязны, я помню …о дистанции, однако…
Феликс молчал.
— Вы…, — никак не мог начать Зеленько, — вы, …знаете, кто стоит за сопротивлением?
Желязны окончательно оставил без внимания проносящиеся за окном городские картинки и откинулся на роскошную спинку кожаного сидения:
— Разговор того стоит, — хрипло и с удовольствием сказал он. — Однако кого вы имеете ввиду? Откровенность за откровенность, я только хочу уточнить: мы сейчас начнем разговор о ваших частных делах, или это поручение господина Пристрека?
— Это мое, личное, — Зеленько смутился, — только… Какая может быть не откровенность с моей стороны с человеком, закончившим магистратуру гарвардского университета по специальности «парапсихология» и практикующим мастером гипноза?
Желязны лишь слегка изменил линию бровей и криво улыбнулся:
— Думаю, вы не собирались произвести на меня впечатление своей осведомленностью. Уверяю, никакого гипноза к вам я не применял, но мне кажется, что без него вы …не вполне адекватно можете мне поведать о том, что вас беспокоит. Хорошо, — давая собеседнику возможность немного упорядочить свои мысли, окончательно взял на себя лидерство Феликс, — давайте развлечемся. Обойдемся пока без помощи сверхъестественных сил. Я буду пытаться догадаться о смысле вашего вопроса только с помощью простой логики. Но, считаю своим долгом предупредить: очень скоро вы все же поймете, что лучшим было бы для нас обоих позволить мне узнать обо всем именно через гипноз. Что ж, начнем…
Итак, вы спросили о сопротивлении, кто за ним стоит. Вариантов довольно много. Начиная от амбициозных бандитов, таких как тот, что позволил себе схлестнуться в открытом поединке с властью там, в пригородном поселке, заканчивая тем, из-за появления которого я вынужден был бросить все дела и в срочном порядке мчаться в апартаменты Председателя Временного Комитета господина Пристрека. Не скрою, на данный момент есть некая информация, что-то такое, что знаю только я, но есть и то, что я могу доверить даже вам.
Так вот, если за всем этим сопротивлением стоит человек, о котором я сейчас думаю, у меня возникает масса вопросов к некоторым людям, ответственным за его жизнь, вернее за ее отсутствие. Я вижу, что поле Судьбы пропавшего без вести Президента пусто, он мертв, …во всяком случае, официально. Очень серьезные люди клялись мне в точном выполнении инструкций и им можно доверять. Тем более, что пусть и достаточно далеко, но есть четко определенное географическое место, где якобы покоится его тело, и это всегда можно проверить.
Скажу больше, мой нынешний приезд практически гарантирует то, что скоро его останков там не будет. Этим займутся …другие серьезные люди. Они сотрут все следы, и не думаю, что кто-то смог бы помешать им выполнить свою работу.
Зеленько решительно выдохнул:
— А если есть такая Сила?
Желязны выпучил глаза. С убийственной медлительностью он снял очки, достал из кармана несоразмерно большой носовой платок и стал протирать стекла. Зеленько почувствовал, как похолодело его сердце, а в голове снова зашумели далекие голоса: «Смерть тебе, Зеленька!», завертелся каруселью мир вокруг, вот опять появилось перед глазами бурое, вонючее полено, облепленное мухами, пожирающими его кровь. Боль удара жгла горло. Зеленько стал погружаться в туман гипноза…
Феликс хитро смотрел на него.
— Ай, как интересно, — промурлыкал он, продолжая вглядываться в помертвевшее, недвижимое лицо своего новоиспеченного помощника. — Все же это была неплохая идея, ехать местным кортежем. Зря я сразу был против этого. Ребята из КВООН не дали бы мне столько информации…

Прогулка. Она, как известно, бодрит, дает тебе возможность подышать свежим воздухом, проветрить голову от тяжелых мыслей и, наконец, просто приятно убить время. Конечно, прогуливаясь в тенистой аллее, среди скучающих на скамейках девушек было бы гораздо приятнее, однако в безрыбье, как известно, и рак – рыба, поэтому плановая прогулка заключенных в дворике СИЗО №1 хоть и не могла сравниться с прелестью городских прогулок, однако и она – какой никакой, а выход в свет.
Воздух радовал невидимым паром сырой земли и, долетавшим даже сюда за каменный забор, густым, ни с чем не сравнимым запахом весеннего города.
«Прогуливающихся» было немного. Небо заволакивало серой, словно шифер кисеей, а порой довольно жестко веяло прохладой. Чему удивляться – апрель. «На солнце – лето, а в тени – зима».
Сергей, держа руки за спиной, привстал на цыпочки и, вдыхая полной грудью, закрыл глаза и потянулся. «Нет, — подумал он, — все же Минск …пахнет не так хорошо».
— Хочется на волю? — услышал он рядом чей-то голос. — Кому не хочется, верно? — продолжил щуплый конвоир, так и не дождавшись ответа. — Там весна, девушки…
Сергей, молча, отвел взгляд и отправился описывать максимально возможный круг по прогулочному дворику. Только сейчас он обратил внимание на то, что «прогуливающихся» стало меньше. Конвоир дождался, когда Сергей останется один у противоположной стены, подошел к нему и стал так, что заключенный вынужден был остановиться.
— Не спеши, Ковзан, — вкрадчиво произнес тщедушный вертухай.
Сергей в один миг окинул взглядом дворик и внутренне сгруппировался:
— Мне спешить некуда, — ответил он, — думаю еще годика четыре…
— …а может и больше.
— Может, — согласился Ковзан, избегая прямого взгляда «начальника» и двусмысленно вглядываясь в толстые и древние стены СИЗО. — Тут дело такое, никто не застрахован от несчастных случаев, даже страховые агенты в них попадают. Так что и страховой полис еще не пропуск в рай, а уж тут, когда с тобой ни с того, ни с сего начинают вести беседы начальники и за сученого сойти, как пить дать. Интересно, и за что мне такое внимание-наказание?
— Тебе, Ковзан, за одно попадание в учебники Академии милиции такой почет можно оказывать.
— Что ж это за почет, начальник? Вся «общага» смотрит, как мы с тобой тут беседуем. «Отмывайся» потом.
— А ты попросись на отдельный разговор.
— Как же это, кормилец? — возмутился Сергей и тут же резко сменил тон. — Как был в СИЗО бардак, так и остался. Я на прогулке, начальник, не нужно нарушать инструкции…
С этими словами он медленно отправился заканчивать свой прогулочный круг.

На ночь его по неизвестной причине определили в «одиночку». Недобрые мысли вертелись у него в голове целый день, они же не давали ему и уснуть. Сергей не понимал недавнего маневра тех, кто дал распоряжение перевести его в СИЗО. Срок был определен, сиди себе до конца отсидки в «хате», однако снова где-то зашевелилось что-то из его прошлого, оттого, как видно, на ровном месте и нарисовалась эта «одиночка».
В два часа ночи негромко отъехал наружный засов двери. В открывшемся проеме на миг появился силуэт человека. Дверь за ним тут же прикрыли. Сергей привстал и, сидя, придвинулся к стене, предусмотрительно поджимая к себе ноги.
— Стой, где стоишь, — хрипло сказал он, — я не сплю и гостей не жду.
Ночной гость медленно прошел вглубь камеры и спокойно присел на край нар. В звенящей тишине старое, покрытое множеством слоев краски дерево, тихо скрипнуло, принимая на себя вес нежданного гостя.
— Я к вам по делу, Сергей Александрович, здравствуйте, — мягко произнес незнакомец.
— Хороши дела, — хрипло ответил заключенный. — Будут еще посетители?
— Думаю, нет.
— Хорошо хоть так.
Пришедший молчал. В слабом свете дежурной лампы, льющемся из коридора в открытое окошко двери, поблескивали капитанские звезды. Офицер снял фуражку и огладил волосы:
— У меня мало времени, — наконец произнес он, — а разговор…, — капитан тяжело вздохнул, — разговор будет непростой. Сергей Александрович, вас не удивляет перевод в СИЗО?
Заключенный, до этого времени не выдавший себя ни малейшим движением слегка подался вперед:
— Что мне с того, удивляет или нет? — неопределенно ответил он. — Перевели, значит так надо. Будет надо, и хлопнут, и закопают где-нибудь в острошицких лесах так, что никто и не узнает где. «Друзей» у меня на воле много осталось. По их милости уже второй срок мотаю.
— Сейчас не те времена, Сергей Александрович. Те люди, что вас упекли в тюрьму, может так статься, уже не при делах.
— Ну и что? — с ухмылкой бросил Ковзан. — Я, что в «те» времена сидел, что в «эти» сижу и сидеть буду, пока весь срок не отсижу до звонка. А те, кто меня сюда упекли, и тогда жили – не тужили, и сейчас, не сильно бедствуют. Уж будьте уверены, они найдут возможность в любые времена кому нужно и стучать, и отстегивать. Деньги всем нужны. Но это лирика, гражданин капитан. Может, скажете, кому я обязан и переводу в СИЗО, и этому ночному визиту?
— Своему легендарному прошлому.
Ковзан хмыкнул и сел свободнее.
— Вас это веселит? — не принял шутливого тона капитан.
— Нет. Просто мое легендарное прошлое напрямую связано именно с СИЗО. Я, как известно, тогда именно тут, необоснованно пересиживал, после чего…
— Необоснованно, Сергей Александрович, не сидят и не пересиживают. Нужно правильно выбирать друзей и знакомых и вести нормальный образ жизни.
— Ну не воспитывать же вы меня пришли, гражданин начальник?
— Нет, — офицер аккуратно огладил гладко выбритый подбородок. — Вы сами себя воспитали, таким, как есть. Потому и попали за решетку первый раз, а из-за нежелания перевоспитываться – второй. В 1993-м бежали из СИЗО, все из-за того же нежелания, но тогда это ваше «воспитание» вылилось нам в серьезные проблемы, а теперь мы, так уж получается, сами хотим создать себе эти проблемы…
Ковзан притих, не зная, как реагировать на слова капитана. Казенный человек встал. Он прошел к двери, вернулся обратно и остановился напротив Сергея:
— Нужно устроить побег из СИЗО еще одному человеку. Он, так же, как и вы недавно переведен сюда.
Заключенный нервно повел плечами. Даже в полумраке был виден его выразительный взгляд:
— Вам мало меня и Дзержинского? — наконец, сказал он. — Нужна положительная статистика побегов из СИЗО? Не вижу проблем. Открывайте ему камеру, выводите на волю, дайте пендаля и пусть бежит…
— Этот человек не знает о том, что ему готовят побег, более того, он, возможно, даже был бы против этого, поскольку его освободят и так. Его, как и вас, специально сейчас перевели в следственный изолятор.
— Совсем интересно…
— Ну, ведь вы же образованный человек, Сергей Александрович, инженер…
— Моя инженерия — кинодело. Если бы вы попросили меня киноаппарат отремонтировать или еще что, …а тут, — Ковзан встал и, обойдя офицера, подошел к окну, — гражданин капитан, может сразу меня грохнете, без всех этих фантазий? Зачем так усложнять?
— Вы не понимаете, дело не в вас. Нам нужен тот человек, а «наших» людей здесь мало. Не хотелось бы привлекать по пустякам некие высшие силы. Надо что-то делать и самим…
Сергей, все еще не зная, как реагировать на услышанное, недоверчиво развел руками:
— Когда это я успел стать вашим? Да и как понимать это: «наших мало» и «высшие силы»? Мне, как и любому, кто отбывает срок, кажется, что как раз наоборот: «вас» и «ваших» тут слишком много. А «высшие силы» пусть только позвонят, его сразу отпустят. Сами же сказали, что скоро ему конец срока? И еще вопрос, кому это «Нам нужен тот человек»?
— Беларуси…
Ковзан, услышав это, слегка подался сперед. Капитан стоял напротив. Его прямой и пронизывающий взгляд мог говорить либо о полной серьезности его намерений, либо о скрытом безумстве. Сергей озадаченно прикусил внутреннюю часть губы. Дело приобретало очень неприятный оборот.
— Я так понимаю, — наконец, выдавил он из себя, — что стоит вам сейчас произнести имя того парня, и я просто не буду иметь пути назад? Не, начальник, лучше вам меня хлопнуть. Из-за своей несговорчивости я уже второй срок волоку, сами же говорили какой я твердолобый. Я не буду сучить, и побега устраивать тоже никому не буду. И сам в этот раз, буду сидеть до конца, даже если СИЗО развалится.
Капитан повернулся, сделал несколько шагов к двери, надел фуражку и произнес:
— Его имя Ингви Олсен…

ГЛАВА 2
Феликс ловким жестом извлек из бокового кармана дорогой телефонный аппарат. Определившийся номер не был ему знаком. Он включил связь.
— Мистер Желязны?
— Кто это говорит?
— Это я, Зеленько…
— В чем дело?
— Я по поручению Главы Временного Комитета по стабилизации…
— Оставьте церемонии, что случилось?
— В общем, господин Пристрек Валентин Анатольевич уполномочил меня связаться с вами и сообщить срочную информацию. Где вы сейчас?
— Не слишком ли много вы на себя берете, Зеленько?
— Я все понимаю, господин Желязны, в СИЗО случилась неприятность. Валентин Анатольевич убыл туда, скоро освободится и, …приказал найти вас, повторяю, срочно! 
— Что за спешка, в общих чертах? Я занят…
Зеленько шумно выдохнул в трубку и тихо произнес:
— Есть новости, Олсен…
— Он мертв?
— Он …пропал.
Пауза длилась не более трех секунд:
— Я в …, я через двадцать минут буду возле Комитета, встретьте меня внизу.

Желязны и Зеленько поднялись в кабинет Главы Временного Комитета по Стабилизации Правительства Беларуси, Валентина Анатольевича Пристрека. В просторном помещении, деловито поблескивающим металлическими арками выгнутых спинок стульев, коих здесь было столько, что они едва могли бы поместиться вокруг массивного эллипса стола, был только хозяин помещения. Он поднялся навстречу Феликсу, кивнул Зеленько и тот молча вышел прочь.
— Здравствуйте, — тихо сказал Пристрек, сделал шаг в сторону и жестом пригласил своего гостя сесть на любое удобное для него место. Феликс безцеремонно подошел к главному креслу кабинета и тут же погрузил на него свой худощавый зад. Ничуть не смутившись этому, Валентин Анатольевич приблизился к нему, взял со своего стола бордовую пластиковую папку и, устроившись на соседнем стуле, аккуратно положил ее перед собой.
Желязны на несколько секунд сомкнул веки и совершил длинный и ровный выдох. Короткое время концентрации кончилось. Он открыл глаза, снял очки, достал из кармана носовой платок и, продолжая пребывать в глубокой задумчивости, медленно стал протирать стекла. Вскоре выпуклые, мощные линзы имели просто идеальный вид. Платок, полным хладнокровия жестом вернулся обратно в карман и Желязны, медленно огладивший его подвернувшийся клапан, наконец, спросил:
— У вас же там были свои люди?
Пристрек коротко вскинул брови и вздохнул:
— Были? Они все мои, а он пропал как раз на смене… самых преданных.
— И что они говорят?
— Всякую ерунду…
— Со временем исчезновения определились?
— Нет. В том-то и дело, что нет. Кто-то считает, что он пропал днем, кто-то, что ночью.
— Думаю, дневная версия ближе к истине.
Пристрек нахмурился:
— Мистер Желязны, я ни в коей мере не стал бы подвергать сомнению вашу интуицию и проницательность, однако не смогли бы вы мне объяснить, почему вы думаете, что он пропал именно днем?
— Нет, — тихо и властно ответил Желязны, — я не стану вам ничего объяснять и как раз по причине того, что полагаюсь на свою интуицию и проницательность. — Феликс надел очки, и криво ухмыльнулся. — Нас ждет весьма серьезный разговор, Валентин Анатольевич. Вы обязаны мне пообещать спокойно сидеть и слушать, а также точно и коротко отвечать на мои вопросы. В противном случае, я просто буду вынужден покинуть этот кабинет и убыть за пределы страны. На это вы не пойдете, ведь так? Тогда приступим…
«Ситуация выходит из-под контроля» — кажется, так звучат ваши скрытые мысли? Можете не отвечать. Меж тем, вот уже несколько лет все инструкции, предлагаемые мной, четко и верно ведут вас к давней и некогда недостижимой цели – полной власти в стране. Вспомните, ведь еще совсем недавно вы совершенно не верили в то, что будете иметь в своих руках столько?
Давайте отмотаем время назад. У вас сохранилась в памяти вечеринка, когда в порыве алкогольной откровенности вы имели неосторожность признаться мне, что хотели бы иметь возможность попробовать порулить какой-нибудь «большой машиной», ну, хотя бы неким важным государственным ведомством? Вспоминайте же. Тогда внизу на лестничной клетке появилась женщина, ваша соседка снизу – жена Председателя КГБ. Да, именно так, с трепетом и нотками глубокого личного уважения шептали вы эти слова в тот момент. В ответ на это я показал вам лишь крохотную долю силы своего Контроля над заданным объектом и, если бы не ваше малодушие и жалось к соседке, даже несвоевременный с моей точки зрения приход кого-то, и досадная случайность не спасли бы ее.
Все с того самого момента было под моим контролем и контролем моих людей. Как только проявился человек, за которым идет странный и мощный энергетический шлейф, способный изменить ход, впрочем, …вам совершенно не важны и непонятны эти детали. Так вот, скажем проще – этот опасный для вас человек, мы сделали взрыв в общежитии, где он проживал. Человек не погиб, но я его аннулировал, а меж тем, напоминаю, именно он был способен изменить многое, если не все в этой стране, поскольку уж таков один из возможных сценариев его Судьбы.
Не затяни сцецслужбы тогда по всему миру свой «Аркан», мы бы все сделали для вас, Валентин Анатольевич, мягко и незаметно. Вы же видели нашу силу? Мы могли свободно изводить, издеваться над далеко не последним человеком в КГБ Михайловским, деморализуя его фанатичками бабушками, это ли не контроль? Но потом что-то где-то пошло не так.
Я не зря привел в пример вашу слабость, малодушие и жалость к супруге генерала Янушкевича. На пути к своей цели это непростительная роскошь – жалость к кому-либо. Не будь ее и других маленьких слабостей, не будь ошибок, все прошло бы тихо и спокойно. Сменились бы люди на постах и все.
До сих пор не могу понять только одного, как Ловчиц умудрился вернуться с того света? По сути, вся эта нынешняя резня в стране из-за него. Погиб бы тогда в автокатастрофе и все было иначе. Как здорово придавили Михайловского через родню? Где он? Даже в партизанах его не слышно, а все потому, что с ним обошлись без тени жалости, впрочем, как и с тем, чью жену взорвали в общежитии.
Знаете, — продолжил, близоруко морща нос Желязны, — для меня децентрализованный однажды объект уже не имеет серьезного веса. Мне все равно – это один эмоционально расстроенный человек, или даже целое государство. Для меня все это, если хотите, просто пластилин или сырая глина.
Сейчас, я утверждаю это с полной уверенностью: происходящее в стране – единственный способ лично для вас поймать волну и, как когда-то мечтали, «порулить большой машиной». Мечты сбываются, мой друг. Кстати, я ведь вас в самом начале нашего знакомства предупреждал, что нас будет ждать нешуточное сопротивление. Предупреждал?
Пристрек утвердительно кивнул.
— Прекрасно, — продолжил Желязны, — что ж тогда сейчас за «пожар»? Хотя, признаться, исчезновение Олсена и для меня полнейшая неожиданность, однако и это можно обернуть нам во благо. Да-да, не удивляйтесь. И появление «воскресшего» мистера Президента и пропажа этого киллера-писаки, для меня это четкий вектор одного направления, и по нему, немного позже, мы легко вычислим местонахождение их обоих, а с ними и верхушку сил сопротивления. Повторяю, все идет по плану, мистер Пристрек.
Страна у вас в руках. Армия сопливых мальчишек, благодаря нашим усилиям, разбрелась по домам. Они, конечно, думают, что это патриотический порыв в них сыграл такую роль. Ну-ну, пусть думают. В армии сейчас остались только преданные нам люди, которые в ближайшее время подпишут контракты и за хорошие деньги даже по сравнению с солдатами КВООН, они будут не то слово – преданы. Они станут целовать асфальт возле вашей резиденции.
Посмотрите сторонним взглядом на то, что уже сделано. В общественном мнении партизаны приравниваются к террористам. И это только вялыми усилиями СМИ. Совсем немногие жители страны считают их борцами за свободу. Чем это вам не показатель?
Поверьте, скоро сам народ нам их сдаст, всех до единого. Спросите почему? А ответ прост. Пресловутый особый менталитет белорусов разжеван чуть ли не до молекулярного уровня, он ясен и понятен. Людям нужен покой, мир и стабильность, к которой они привыкли, а партизаны в каждом репортаже по ТВ определяются как основной источник дестабилизации обстановки.
Скоро каждый ребенок будет знать, что не будь этих борцов за свободу, страна давно бы уже жила в мире и согласии. Это не в духе белорусов – искать правду через братоубийство. Да и кому она нужна сейчас, эта правда? А вот спокойная и размеренная жизнь им нужна, и народу плевать на то, кто «рулит» их лодкой: ловкий прощелыга, или религиозный фанатик, лишь бы скорее обратно в спокойное русло и больше никаких встрясок. Только это для них сейчас по-настоящему важно.
Послезавтра, согласно нашему плану, прибудут первые шестьдесят обещанных специалистов из команды «Ferry Noy». Запасов от продажи части акций добывающей «Леснин» компании, и нашей прежней, — Желязны криво улыбнулся, — аптечной и евангелистской деятельности вполне хватит на то, чтобы оплатить их работу. Несколько эшелонов из Леснинска нашим друзьям, и мы можем купить себе любую армию мира. Кстати, что касается наших аптечных дел, после того, как все разоблачающие документы по «Wind East» и деятельности Белорусской Евангелисткой Епархии были уничтожены, а разоблачители этого нашего маленького бизнеса уже не при делах, данные компании снова смогут начать трудиться на благо здоровья и обеспечения духовного единства людей.
Мне кажется, в качестве компенсации за тесное сотрудничество в области добычи «Леснина», всю долю прибыли от церквей и фармакологии теперь можно направить в ваш личный бюджет. У нас есть проверенные, очень надежные схемы, ведь вам понадобятся деньги и немалые. Да, и что касается самого «Леснина»: нужно, во что бы то ни стало, увести все векторы внимания от него. Пусть население бросается в религию, в войну, куда угодно! Вы понимаете, о чем я говорю? Плевать, если даже кто-то из них переходит на сторону партизан. В конце концов, чем больше недовольных будет нейтрализовано, тем меньше их останется, лишь бы никто из них не лез в Леснинск. Валентин Анатольевич, нам, во что бы то ни стало, до конца года надо отправить на Запад еще два эшелона сырья. Повторяю, два эшелона и все наши планы воплотятся в жизнь. 
Мы с вами делаем большое дело. «Леснин» вернется обратно к вам с такими технологиями, что перевернет всю мировую индустрию! Нам только нужно будет немного подождать, и …не нервничать.
Что тут говорить, без огрехов, ошибок трудно обойтись. Было дело, и вы это помните, всё-всё, что мы задумали едва не рухнуло. Я уж начинал думать, что тут не обходится без сил извне, оказывающих, подобно мне помощь кому-то из наших соперников. Помните? Пришлось скормить КГБ уйму народу, чтобы удовлетворить их «аппетит» и пустить по ложному следу. Благо те, кто угодил в камеры, даже если очень захотят, ничего уже не расскажут и ни один детектор не определит заложенную в них Программу «молчания». А те, кого отправили к Праотцам и без моей Программы уже ничего из себя не представляют.   
Кстати, я вам уже говорил о том, что совет Безопасности ООН принял решение о постоянном увеличении объемов поставок гуманитарной помощи? Так вот меня, как заместителя Председателя исполнительного комитета ООН и человека хорошо знакомого с ситуацией в Беларуси попросили помочь скорректировать эту деятельность. Теперь и вся гуманитарная помощь будет поставляться, и распределяться только через сеть евангелистских, ну и частично Правоверных церквей. Вот и заработает старая как мир схема. Люди получат религию, материальные блага и потянутся к спокойной и размеренной жизни.
Феликс встал, отодвинул кресло и медленно прошел за спину хозяина кабинета.
— Валентин Анатольевич, — задумчиво сказал он, — не смотря на то, что я вам все объяснил, мне кажется…, вас мучает еще какой-то вопрос. Я не достаточно развеял сомнения?
— Нет, — неопределенно ответил Пристрек. — С этим как раз все в порядке, тут другое. Мистер Желязны, час назад пришло сообщение, в небе над Речицей видели лаплан…   

Уилкс постучал коричневым, испачканным йодом ногтем по табло. Как он и ожидал, показания дозиметра не изменились.
— Ну что там? — спросил МакМанамман, подходя к нему и раскладывая телескопическую антенну спутниковой связи.
— Тебе может не понравится это, — вздохнул Уилкс, поворачивая электронный улавливатель, — ты ведь не женат.
— Приятель, ты что-то путаешь. — МакМанамман вяло улыбнулся. — Со слов сержанта Дилоу, это новейший и самый классный дозиметр из всех существующих на земле. Мне может не понравится, только если он не обнаружит скопления полесских красавиц где-то поблизости. Мне так хочется …контакта, что я сам скоро буду фонить на уровне четвертого энергоблока Чернобыля.
Уилкс тяжко выдохнул:
— Все шутишь. На сколько мне известно, дозиметра сексуальной энергии пока не придумали, но если исходить из данных этого прибора, находясь в таком радиационном фоне еще какое-то время, вскоре ты даже рукой махнуть, как следует, не сможешь белорусским красавицам, которыми ты так грезишь…
  — Билл, уж махнуть-то я смогу в любом случае.
— Сможешь, Стив, — не стал спорить Уилкс, — но только после этого рука у тебя отвалится.
МакМанамман нервно передернул плечами, вкрутил развернутую портативную антенну в радиостанцию и стал подключать кабель. Уилкс подал ему крохотный листок бумаги:
— Передай, Стиви. Это данные по всем четырем квадратам…
— Но ведь мы прочесали шесть?
— В последних двух уровень больше чуть ли не в два раза. Данные по ним на обратной стороне.
— Черте что, — выругался Стив и стал вызывать базу…
Уилкс подошел к «Хаммеру» и открыл дверь. Сбив ногой увесистый шмоток грязи с испачканной ступеньки, он сел на переднее сидение, достал блокнот и стал записывать:
«7 апреля.
Сегодня с МакМанноманом объехали еще шесть квадратов. Теперь, после показания дозиметра, как только я буду видеть цифры 18 или как в последних квадратах 22 и 28 у меня будет случаться нервный тик.
По инструкциям и я, и Стив, покатавшись столько времени в этом фоне, должны немедленно пройти многочисленные процедуры обеззараживания, а после сразу же убраться из этого ада на какой-нибудь остров и отдыхать там до конца своей недолгой жизни, восстанавливая утраченное, наверное, уже навсегда здоровье. Спасибо родителям, они нам дали его достаточно, поскольку чувствуем мы себя пока неплохо. Глядя на местные красоты, никогда не скажешь, что все эти «Легкие Европы» до самых корней отравлены радиацией на многие сотни лет. Страшно представить, какой неслышной и невидимой гадостью дышит наш Старый Свет. Хвала Всевышнему, все вы далеко отсюда, за океаном…»
Из-за машины появился Стив:
— Все черкаешь свои мемуары?
— Хочу законсервировать воспоминания.
— В таком случае оставь там место для свежей информации. База сообщила, что наша задача до конца недели добить оставшиеся двенадцать зон и еще, пришли наградные документы на нас. По-моему, Билл, сегодня есть двойной повод выпить?
— Почему двойной?
— А первый повод у нас с тобой самим господом прописан, для того, чтобы выводить из организма эту гадость. Сейчас поднажмем и… У наших новых знакомых связистов в этом богом забытом Су…, Сутик…?
— Судково.
— Как ты умудряешься запоминать эти дурацкие названия?
— Я же их записываю.
— Понятно, так вот у связистов в аккумуляторной стоит огромная бутыль местного «Самхона», а я, как истинный потомок шотландцев, просто обязан оценить и этот напиток, ведь уже сунул нос в бутылку, унюхал и, судя по запаху, это что-то особенное. Ребята клялись, что дождутся. Обещали просто незабываемые впечатления.
— Что ж, Мак, грузи радиостанцию, сматывай кабель и прыгай в седло нашего мустанга. Поспеши, мой друг, до точки что-то около дюжины миль, что если нас не станут ждать? Давай сегодня обеззаразимся как следует…

Ее называли по-разному: «Самхон» или даже «Сайгон». Между собой небольшая войсковая фляжка хлебной или сахарной белорусской водки домашнего приготовления чаще всего имела свободно конвертируемый ход под грозным названием «Zaraza». Увезти с собой в штаты такую флягу считалось престижным делом, это был самый ходовой трофей. Бойцы войск КВООН, откомандированные на юг Беларуси, хорошо были знакомы с этим горючим напитком. Солдаты, сержанты и офицеры, часто имеющие боевые столкновения с партизанами и охраняющие мобильные станции связи, топливные базы, полевые патрульные лагеря, ставили «Самхон» выше «дури» и виски.
Северная зона Полесья просто изобиловала отрядами бандитов сопротивления. Они с завидным постоянством атаковали непрошенных гостей, поэтому заслуженная после тяжелого боевого дня или дня затишья доза «Самхона» была прекрасным средством для снятия стресса.
Сегодняшний антистрессовый сеанс – пятая часть огромной стеклянной бутыли с домашней водкой к двум часам ночи погрузила компанию бойцов батальона специальной связи КВООН и примкнувших к ним Билла и Стива в противоположное, слабо депрессивное состояние. Электрический свет не зажигали. Сидели в полумраке пляшущих теней, получающих жизнь от круглых, словно яблоки парафиновых свечей, подаренных на память гостившими здесь недавно немцами из военно-геодезической разведки.
Стив ковырнул вилкой из тарелки клок капусты и, впихивая ее себе в широко разинутый рот, спьяну, почти все рассыпал по столу:
— Дьявол, — выругался МакМанамман, осторожно набирая навою порцию и уж эту вталкивая осторожно, будто пирог в духовой шкаф. — Билли…
— М, — отозвался Уилкс, державший тяжелую от хмеля голову руками, опираясь локтями на край стола.
— Ты понимаешь, зачем капусту, …как это они говорят, …квасить?
— М-м, — отрицательно промычал Билл.
— Вот мы, — смачно чавкая и набирая следующую порцию кислой капусты, возвестил новую тему для разговора Мак, — гонимся за свежим, а тут вот, …кислая, квашеная, с укропными семенами. А ведь я после первого раза блевал, как котенок. Парни, верите, я вначале блевал и от «Сайгона», и от капусты? А…, — так и не дождавшись от кого бы то ни было ответа, коротко выдохнул Стиви, — раньше...
Раньше, я был романтик Большой Войны, а сейчас, джентльмены, я не тот Мак, и новому Стиву, даже мыльные мясные консервы «Дядюшки Сэма» под эту кислятину идут, как самое свежее воскресное барбекю. Билл, а может быть я под действием радиации и этой капусты с «Сайгоном» уже сам становлюсь белорусом? Хы, — улыбнулся Стиви, понимая, что слегка загнул. — Джентльмены, — обратился он сразу ко всем присутствующим, развалившимся в разных позах на многочисленных железных кроватях, на которых под ватными, грязными матрацами были натянуты пружины, — что, вы говорите, тут было раньше, школа?
  — Нет, Стиви, — отозвались из темноты, — тут было …ну, это… Когда дети еще до школы.
МакМанамман попытался рассмотреть говорившего, щурился, но вместо ожидаемого прозрения в его глазах наоборот все стало двоиться. Стив скорчил страшную рожу и с трудом встал:
— А пошли посмотрим? — весело предложил он.
— К черту Мак, — ответили из угла. — Даже из уважения к твоему тезке и однофамильцу, игравшему некогда за «Манчестер Юнайтед», лично я не пойду. Боюсь ноги переломать на лестнице. Иди, если хочешь, один…
— Нет, Эдд, — не дал ему договорить, рыжий великан Робер, сидящий напротив, и листающий какую-то старую толстую книгу, — днем посмотрим. Сейчас не надо. Столько комнат, да и караул сделает предупреждение за то, что бродим тут по зданию, как призраки.
— А что ему и Биллу за проблема – много комнат? — хмыкнули из угла. — Это же «химики»! Это отчаянные ребята, они ничего не боятся.
На эту реплику поднял голову даже уже начинающий засыпать Билл.
— А ведь и правда, — разродился, как видно, давно уже мучающим его вопросом Рыжий, — Билли, вам что, не страшно там, или терять нечего?
Уилкс округлил глаза, а МакМанамман окинул всех взглядом полным непонимания:
  — Парни, как вас понимать? Если вы про то, что награды нам достались за «просто так», я хочу заметить, что мы с Биллом мотаемся по здешним лесам с декабря месяца…
— О том и речь, — прохрипел тихим басом темнокожий здоровяк Сэдли, подходя к столу и прикладываясь к пузатой стеклянной банке с водой. Его острый кадык мощно задвигался, отмеряя большие порции желанной влаги. — Мы давно хотели спросить, — продолжил он, возвращая на место банку, — как вам это удается? Ни я, ни Эд, ни Робер, никто! и носа не сунет в лес хоть с самим Рембо, а вы катаетесь вдвоем и все вам нипочем.
Стив непонимающе потянул уголки губ вниз и в противовес этому поползли вверх его брови, но смолчал. Билл же бросил сонный взгляд на боевого друга и понял, что тот так ничего и не ответит.
— Ни меня, ни Стиви, — начал он, — не меняют и не сменят здесь еще долго. И не потому, что сам господь водит нас за руки по этим кривым дорогам и вонючим болотам. Первые же замеры радиации в наших секторах дали понять начальству – в такой запредельный фон больше никто не полезет, вот они и подумали: «А пусть тогда эти двое вообще все замеряют к югу от Жицковишь (имеются ввиду Житковичи), а после отправим их домой, в госпиталь, сдыхать, к чертям собачьим, разлагаясь и разваливаясь на части, словно старый «Додж» на заднем дворе у Энтони Фокса.
Господа, говорю вам, как друзьям, в десяти милях отсюда стоит такой фон, что невольно задумаешься о…, — Билл вжал свое лицо в ладони и стал с усилием растирать его. — Чего там бояться? Какие партизаны туда полезут прятаться или жить? Они же не идиоты! Им никто не прикажет лезть в эти чертовы сектора. Вы говорите – мы не боимся?
Лично я боюсь. Бесценный божий дар, джентльмены – жизнь и все свое здоровье по чьей-то злой воле я оставлю здесь. Там, влесу есть много времени для размышлений и вот я подума: ведь такого просто не может быть! Не мог я родиться только для того, чтобы напитаться этой чертовой радиацией и сдохнуть в страшных муках. Я, конечно, далеко не ангел, но и не нагрешил еще в этой жизни настолько, чтобы в скором времени терпеть перед смертью такое.
— А я ничего не боюсь, — все больше заряжаясь непонятной пьяной бравадой, заявил Стив. — Партизан там и правда нет, а радиация? Лично мне она не доставляет никаких неудобств.
— Тем, кто здесь живет, — не дал ему договорить Сэдли, — она тоже их не доставляла, пока у них не стали рождаться двухголовые дети.
МакМанамман засмеялся:
— Сэдли, а ты видел хотя бы раз здесь двухголового?
— Ха-ха-ха! — низким, глубоким басом, взорвался Робер и протянул Уилксу раскрытую книгу. — Вот тебе примерчик. Это, как видно их сказки, Билл…
На раскрытой странице красовался красочный рисунок трехголового, зеленого дракона и стоящего перед ним крошечного парня с мечом.
— Так-то, Билли, — хлопнул Уилкса по плечу, Робер. — Местных не удивишь трехголовыми. У них, вон, и сказки про это есть. Уже заранее, как видно знали.
Робер затянул потуже ремень, расстегнул кобуру и, убедившись в том, что пистолет на месте, стал натягивать форменную куртку:
— Идем, Стиви, на свежий воздух, салютовать Америке. Кто с нами?
Практически все отделение связистов изъявило желание выйти прогуляться. Всем нужно было стряхнуть тяжкий груз депрессии, наступившего вследствие крепкой пьянки.
Робер связался по рации со всеми четырьмя постами вокруг здания и предупредил их о том, что свободные от службы бойцы выйдут на прогулку. Постовые были недовольны, зная, что за демаскирующий салют ожидает окрестности, однако не стали перечить команде, в которой практически все были офицерами.
Апрельская ночь дышала прохладой. Пар, вылетающий из разгоряченных спиртным тел говорил о том, что температура близка к нулю по Цельсию.
Пьяная компания рассыпалась по близлежащим, куцым кустам, с одной только целью – уменьшить количество жидкости в мочевых пузырях. Когда же веселое журчание, сопровождаемое преисполненными удовольствия возгласами, закончилось, мужчины снова собрались у входа.
Темнокожий здоровяк Сэдли принес полупустой деревянный ящик из-под патронов и, довольно крякнув, поставил его на плиточной бетонной дорожке:
— Ну что, кто сегодня начнет?
— Что это? — поинтересовался Уилкс у Роббера.
— Это, — по-дружески обняв Билла, пояснил тот, — салют Родине.
— И что сейчас будет?
— Салют, Билл, настоящий салют, смотри…
Роббер вышел вперед и поклонился присутствующим, а те ответили ему аплодисментами. Он открыл ящик и достал оттуда шашку осветительного патрона.
— Ты слышишь меня? Ты скучаешь по мне мой безбашенный штат Вирджиния?! — крикнул Роббер. — Салют тебе и салют Америке! — Он выстрелил в ночное небо под дикий вой и улюлюканье окружающих.
Яркий свет залил черное, холодное небо, в одну секунду заставив отрезветь всех наблюдающих за салютом. Высоко над землей, прямо над ними беззвучно и медленно плыл огромный черный диск. Он не имел ни единого огонька и мог бы казаться просто фантазией подвыпивших вояк, если бы не две очереди трассирующих пуль, выпущенных по нему солдатами на постах. Они, как видно, тоже видели НЛО и, не зная, как им реагировать на подобное, просто открыли огонь.
Диск загудел, словно мощный электрический трансформатор и резко стартовав, исчез в холодном мраке ночи. 

— Лаплан? — Желязны побледнел. — Значит, комендантская рота, тогда под Леснинском на самом деле видела его взлет, — Феликс подошел к окну, — и это не плод их фантазии, дабы списать на что-то неудачу в задержании человека, выкравшего документацию. Что ж, …у них есть лаплан. Черт побери, должны же они его где-то прятать?
— Я распорядился найти и прочесать все ангары заброшенных военных городков и баз, благо список их и точные координаты имеются. Гунич отрядил на это дело по два батальона СОЛОДа в каждой области, моторизировал и вооружил их как надо. Сорок минут назад они начали операцию. Если не сильно помешают партизаны…
— Партизаны?! Ваш Гунич, уж простите, Валентин Анатольевич, просто профан, если до сих пор с таким аппаратом не смог найти базы «Бацькаўшчыны» и «Ваўкоў». Такие большие формирования нелегко спрятать. Но, — Желязны отвел взгляд от окна и, повернувшись, продолжил, — меня сейчас больше беспокоят некие «дедушки», иногда входящие в контакт с вашими подчиненными.
— Зеленько рассказал?
— Да, Валентин Анатольевич, вынужден был рассказать. Мне и спрашивать не нужно. Я запечатлел в памяти след энергетического поля, оставшегося в мозгу мистера Зеленько после контакта со «стариком». Что ж, теперь выбирайте, или вы расскажете мне все, что знаете об этом, или мне придется неким насильственным способом войти и в ваше подсознание и все прочесть самому? Знаете, подобные вещи отнимают очень много сил и отвлекают от концентрации сознания. Мне бы не хотелось сейчас отвлекаться, слишком много сегодня прорисовалось отрицательных векторов информации. Итак…
— Это происходит, — доверительным тоном, будто рассказывал врачу о курортном романе, приведшем к гонорее, начал повествовать Пристрек, — со многими, вернее с некоторыми. Это странно, загадочно, пугающе. Эти дедушки появляются из ниоткуда и пропадают безследно, поучая, наставляя, а порой просто ругая тех, с кем разговаривают.
— И что? — Феликс болезненно скорчил физиономию, и стал массировать занывшие суставы рук.
Это заставило Пристрека прерваться.   
— Что случилось, мистер Желязны?
Феликс недовольно откашлялся:
— Давние болячки. Можете считать это «подарком» из какой-то из моих прошлых жизней. Это у меня …с детства. Чуть посильнее психологическая или физическая нагрузка, и любая рука запросто может выскочить из сустава. Все бы ничего, так они еще и ноют в определенные периоды времени.
— Может, врача?
— Я снабдил Зеленько нужными адресами и номерами телефонов моих знакомых белорусских светил медицины. Вы не отвлекайтесь…
— Так вот, — Пристрек, выражая нервоз, стал комкать в руках бумажную салфетку, — становится страшно, стоит только представить Силы, которые за ними стоят.
— Хм, — криво ухмыльнулся Желязны, — вам страшно? А пробовали вы хотя бы предположить, что за ними вообще никто не стоит?

ГЛАВА 3
Бог мой, маки. Целое поле маков. Горы будто сошли с ума. Ранее серые, безжизненные, неприглядные, ныне щедро светились влево голубым, вправо розово-фиолетовым, а в центре кроваво красным. И везде сочно, нежно и жизнеутверждающе проявлялась зелень. Да разве глядя на все это великолепие могут возникать некие ассоциации с опиумом и наркодилерами? Верно – нет.
Впрочем, и то, что поля цветущих маков не так безопасны тоже было видно невооруженным глазом. У самого края этого красного озера, в том месте, где оно обрывалось у пропасти, лежал черный, полуразложившийся труп мелкого животного. В другое время в скудных пищей горах Ирана его мясо не залежалось бы, став лакомством для кружащихся в высоте птиц, а так даже они не рисковали приближаться в этот утренний час к росным маковым полям. Смердящий комок шерсти, чернел, будто напоминание всем ; в этом райском месте легко уснуть, но очень трудно проснуться…
Краем макового поля шел человек. Горная тропа спускалась вниз и уходила под острый выступ. Отвалившись тысячи лет назад от скалы, он нависал, как застывший на полпути, огромный, окаменевший шлагбаум.
Путник остановился. Что-то привлекло его внимание. Сделав несколько шагов к основанию каменного «зуба», он вдруг согнулся и стал рассматривать цветы. Без сомнения, любой из его земляков, которому так же бы довелось обратить на них внимание, посчитал их не более чем странными, синими гвоздиками, но он, Асид Фарахани, закончивший в 1989 году закрытую кафедру Ленинградского «Военмеха» имени Устинова точно знал: эти цветы растут в России и называются «васильки».
«Надо же…, — рассуждал, умиляясь увиденному ныне уже не студент, а главный военный советник Президента, — как они сюда попали? Кто знает, а может быть, они растут и в наших краях, просто я никогда не обращал на них внимания?»
И в самом деле, в неспокойной стране, где сошлись интересы многих сильных мира сего ему, человеку, ответственному за все секреты обороны Ирана, есть ли время бродить в полях и отыскивать какие-то васильки?
Воспоминания о молодости подхватили искры его памяти, и со свежим горным ветром и унесли в холодный, суетливый город, где он когда-то провел пять самых ярких лет своей жизни. Осторожно огладив ладонью покачивающиеся на ветру цветы, Асид вздохнул. Черт побери, ему вдруг нестерпимо захотелось вернуться в ужасный мороз, постоянную сырость, к вечно пьющим алкоголь и никогда не унывающим друзьям, к прелестным, открытым до умопомрачения девушкам, туда, где все было так спокойно, и так мирно.
Вспомнилась и преддипломная практика на военном заводе в Витебске. Вот же! Вот, где он видел эти васильки! Там. Так и есть. Тогда вместо ожидаемого погружения в высочайшие технологии военного производства их, иностранных студентов «Военмеха», как было сказано: «в качестве поощрения», отправили помогать убирать хлеб в место, название которого уже давно вылетело из головы господина Фарахани.
Целый месяц непрерывного, кипящего счастья. Сады благоухали зеленью, поля желтели созревшим хлебом, леса, будто не замечая щедрого августовского солнца, были все так же свежи.
Они работали на просушке зерна, свозили в огромные сараи сено, купались в холодной, но такой тихой реке… А как он любил Аню. О, Боги всех Небес и поднебесной, как же он тогда любил!
Она училась на педагога и тоже, как и они, военные инженеры, со своими сокурсницами была откомандирована на уборку. Как потом узнал Асид, эти работы были обычным делом для всех студентов в СССР, но для его молодого и открытого сердца в то время эта поездка явилась просто каким-то божественным промыслом.
Род Фарахани уходил своими корнями к Дартам, он был Калаши , а потому имел непривычные на его родине глаза глубокого, голубого цвета, но что был их цвет в сравнении с синими, словно озерная вода глазами Ани? Она казалась ему нереальной, инопланетянкой или даже божеством. Асид – потомок знатного Рода и от рождения имел сердце льва, но в то время, скромная улыбка девушки из Белой России заставляла его быть скромным, несмелым ягненком и постоянно молчать, краснея в ее присутствии.
За недолгое время «практики» он сумел полюбить всем сердцем, но так и не нашел времени признаться Ане в своих чувствах. Потом была защита диплома. Как-то все закрутилось, завертелось…
Теперь ему тридцать шесть. Он наполовину седой, весьма уважаемый в стране человек, заботливый отец, горячо любимый муж, но сейчас стоит на коленях у нависающей над тропинкой скалы, рассматривая синие, неведомо откуда взявшиеся тут северные цветы. Смешно.
Опомнившись, он поднялся. Сверху по откосу все так же колыхались маки, светились весенней зеленью цветущие горы. В этом безлюдном клочке мира царили мир и красота. Совершенно не верилось, что где-то эту благодатную землю обжигает пламя тлеющей войны, и что вокруг границ рыскают те, кто в состоянии еще долгие годы разжигать ее разрушительный огонь.
Нужно было идти. Фарахани вздохнул и широко зашагал вниз по изгибающейся каменной тропе. Вскоре вдали показались хорошо знакомые ему отвесные стены с чернеющими окнами древнего храма Митры. И вдруг внизу из-за скалы навстречу ему появился Хосров-мирза. Почтенный, седовласый старец тоже заметил гостя и издалека, жестом попросил того подождать на месте, не спускаясь к храму. Асид не мог ослушаться своего Учителя. Он терпеливо дождался, когда Жрец поднимется наверх и поприветствовал его:
— Мир Роду твоему, — мягко прошелестел в ответ слабым голосом старец. — Это даже хорошо, что ты задержался здесь, наверху. Поговорим у тропы, а лучше…, — мирза указал своим почерневшим от времени посохом на площадку, что располагалась в десяти шагах выше, — там. Присядем на камушек…
Они поднялись. В тени природной ниши было заметно холоднее. В этот уголок за отвесным каменным уступом весна еще не добралась. Асид, понимая, что кровь старика не столь горяча, не стал откладывать в долгий ящик намеченный разговор:
— Учитель, отец сказал, что ты хотел меня видеть?
— Да, — будто нехотя ответил Хосров-мирза, — так и есть. Мне нужно было тебя увидеть. Догадываюсь, Асид, чего тебе стоит выбраться вот так: куда-то, посидеть, одному, без охраны. Знаю, Он ценит тебя и неохотно отпускает. Но, слава Всевышнему, я позвал, и ты услышал, пришел, а это значит, что ты так и остался отзывчивым и добрым человеком.
Фарахани в ответ только вздохнул, будто говоря: «Нет, я уже далеко не такой», но вслух произнес:
— Что тебя безпокоит, почтенный? Чем я могу тебе помочь?
Хосров-мирза беззвучно пожевал сухими губами, отчего-то не решаясь начать разговор:
— Мы долго не виделись, — наконец, произнес он, — года три?
— Пять…
— …давно, — с сожалением продолжил старец, — и все это время я мало о тебе слышал. Наверняка, это Он делает так, намеренно, чтобы о тебе зря не судачили? Ты Его меч, последний рубеж, Его трон. Знаю, будет после него другой и тот тебя не обидит, ведь все они без тебя беззащитны.
У меня есть просьба, Асид, — наконец, перешел к делу Учитель, — просьба странная, непростая…
— Что нужно тебе, Хосров-мирза?
— Ты знаешь тюрьму «Абу-Грейб» в Ираке?
— Знаю. Это самое гиблое место на всей земле. Там теперь прячут …много разных секретов.
Старик огладил бороду и тяжело произнес:
— Вот об одном из них я и хочу поговорить.
Фарахани задержал дыхание. Отказать в просьбе Учителю он не мог, но и вникать в сферы, не имеющие отношения к обороне страны, ему не очень-то хотелось. Его узкая стезя лишь военные технологии, а тут…
— «Абу-Грейб», — уклончиво ответил он, — не входит в мои интересы, интересы обороны. Скажу больше, ходят слухи, что сейчас у них там сидят только политические. Как оно на самом деле, толком не знает никто. Казематы этой тюрьмы отстроены еще в древности, поэтому сложно сказать, кто и где в них томится? Знаю только одно: в самых глубоких норах сидят не только местные неугодные. Правительство Ирака, даже сдавая в аренду камеры этой душегубки, умудряется получать немалую прибыль. Только не спрашивай, Учитель, откуда я это знаю.
— Я и не спрашиваю, — едва заметно улыбнулся мирза, — хотя мне о том тоже кое-что известно: там достаточно и наших с тобой соотечественников, и европейцев.
И снова пришлось Фарахани сделать паузу. Как он не остерегался этого, а разговор все же выворачивало именно в то русло, куда совсем не хотелось бы. Ходить «вокруг» да «около» не имело смысла, пора было переходить к делу:
— Что за интерес может быть у Жрецов Храма Митры в «Абу-Грейб»?
Мирза, погруженный в глубокие мысли, уложил свой посох поперек колен:
— Мой дорогой Асид, — начал он, — тебе хорошо известно, что вне зависимости от того, какие Боги покровительствуют людям, все Жрецы питают свои Знания из одного места. Оно не в Небесах и не в Земле, но в то же время оно и там, и там. А еще в воде, и в каждом камне, а также в огне и ветре. «Это» столь велико и безгранично, что даже то, что определено людьми, как космос, лишь пылинка по сравнению с этим.
Ты так же прекрасно знаешь, что есть события и люди, которые в силу разных причин связаны напрямую с тем волшебным Хранилищем. Они находятся вне нашего земного понимания, хотя и живут рядом с нами. Сами Боги выводят их за рамки нашей обыденности по известным только им, небесным причинам. Вот и выходит, что если даже такой человек плюет тебе в лицо, то это угодно Богам. Его можно убить, оскорбившись таким недобрым поступком, но, как известно: «даже убив хозяина, ты уже никогда не сотрешь его плевка».
…В «Абу-Грейб» сидит белый человек. Их там много, но этот – особый. В нашем мире, и в другом он пережил столько, что хватило бы на целый большой город. Сами Небеса грели этот котел, ждали, чтобы он закипел. И вот теперь он готов.
За этим человеком пришел Авега. Повторюсь, не нам судить: что за промысел в этом, что наречено этому человеку сделать, но именно нам нужно помочь снять этот «котел» с огня. Здесь начало его нового пути...
Фарахани встал. Выглядело это так, будто он хотел тут же броситься бежать. Его и без того не избалованные теплом руки побелели, стали влажными. Мысли толкались в его голове, словно бараны возле ручья. Давно ему не приходилось переживать ничего подобного.
— Я, — все еще пребывая в глубокой задумчивости, наконец, произнес он, —отвечаю за обороноспособность нашей страны и по определению не могу приказать напасть на соседей, так что вариант штурма отпадает.
Моих личных сил едва ли хватит даже на то, чтобы войти на территорию Ирака, не то что бы добраться до этой тюрьмы. Подкуп? Исключено. Все всплывет и что тогда? …Почтенный, как мне тебе помочь, и кто такой этот авега?
Учитель, в противовес Асиду был спокоен:
— Авега? Это Странник, выполняющий особые поручения древних Хранителей нашей Земли, но разговор не о нем. Скажи, …ты можешь вооружить небольшой отряд наших людей?
— Ваших?
— А что тебя так удивляет?
— Это же против …всех принципов Храма?
— Почему? Небеса просят.
И тут, надо признать, что долгое время опиравшийся в своей нынешней жизни на материальное, явное Асид ясно ощутил, что отвык от подобных определений. Советник Президента просто выпучил глаза:
— Небеса? Это они просят вооружить небольшой отряд и перейти границу?
— Нет, — спокойно ответил Учитель, — они просят лишь помочь, а это уж я сам для себя думаю, как это правильнее сделать. У нас есть люди, которые фанатичны в своей вере. Они безропотно согласны делать то, что им скажут. Быть фанатиком плохо, но и переделать этих людей уже невозможно. Почему бы тогда не использовать во благо их неправедное рвение?
Границу с Ираком перейти просто. Сам знаешь, если захотеть, можно и на танках проехать. Просто, кому это надо – ездить на танках в это обустроенное американцами иракское Пекло? А что до остального, то моя дочь сделает так, что все вокруг снова спишут все на «Аль-Ка;иду». Но, про это тебе уже не нужно знать, то, как говорится, наше семейное дело. Скажи, ты поможешь нам с оружием?
Военный советник Мохаммада Хатами  почувствовал, как ранее прорастающее зернышко сомнений стало доставлять ему уже и физические неудобства. В районе солнечного сплетения что-то неприятно покалывало. Фарахани был многим обязан Учителю. Да что там многим – всем! Когда еще могло быть такое: представитель бедной, крохотной, всегда гонимой народности Калаши является советником самого Президента? Кстати, и сам глава государства в неоплаченном долгу перед Хосров-мирза за спасение здоровья своего младшего сына. Дело тогда было сложное, это ведь не отпрыск какого-нибудь лавочника. Помнится, никто не рисковал, а Жрецы Храма, отозвавшись на просьбу Асида, выходили малыша, и избавили его от тяжкого недуга.
Попроси Учитель за то обить золотом скалы, что являются стенами Храма Митры, Хатами не поколебавшись сделал бы это, но вот вооружить отряд? Как объяснить ему, зачем это мирзе? Сказать: «к Хосров-мирзе пришел откуда-то Авега – нам теперь надо, дабы не противиться воле Богов, взять приступом «Абу-Грейб»»? А если об этом просочится информация? Скоро же выборы...
— Трудно тебе, — видя терзания ученика, вздохнул старик. — Слишком уж твердо на земле стоишь. Ты еще помнишь сказку о каменных людях?
Фарахани отрицательно покачал головой.
— Плохо, Асид. И это тоже говорит о твоей земной привязанности. Мы с тобой Калаши. Наши Предки жили в этих местах еще до того, как пришли сюда люди с темной кожей. Родство нашего народа с Богами известно даже им, отсюда и постоянная неприязнь к нам нынешних правителей. Время стерло грани Родов, и вся разница между нами и ими теперь лишь в том, что они молятся на Пророков, а мы смотрим выше и по-прежнему славим Богов, ведь это наши Предки.
Предания, легенды и сказки нашего народа хранят Мудрость самой Земли и плохо, если ты не помнишь их. Не гневайся на меня, но скажу, как есть: если не сохранились сказки наших Предков в тебе, то и разума Небесного не сошло тогда на тебя достаточно. А что касается каменных людей, послушай, напомню. Лишним для тебя это не будет:
…Случилось это в те времена, когда лун у Земли было во множестве, и даже Хорс бродил по Небесам вместе со своими двумя братьями. Как-то заметили Боги, что рядом с их светлыми ликами пустует плодородная, жирная Земля и решили заселить ее. Неисчислимое время прошло с тех пор, как каждый из них с честью прошел испытание в нашем, явном, или скажем иначе – проявленном мире, а потому самим заселяться на эту Землю им было без надобности. Они отправили сюда своих молодых родичей, тех, кому как раз подошел срок для познания мира явного, как теперь говорят, материального.
Боги огромны, безпредельны, и родичи их так же не малы. Сам посуди, разве можно сравнить безконечность Небес, где всем им хватает места и скромные рамки нашего бытия?
Сотни и сотни раз уменьшались молодые Боги, а все равно были велики и не плотны. И снова многократно они продолжали делать себя все меньше, каждый раз отбрасывая разные измерения и познания, которые, на их взгляд, не очень-то и нужны им были на земле.
Вскоре, понимая, что отброшенная часть Небесных Знаний начинает делать их уязвимыми, Небесные жители перестали избавляться от Небесных свойств, решив просто становиться плотнее, приближаясь этим к состоянию всего земного.
Но тут старшие Боги, Вышние, по-прежнему имеющие в отличие от молодых полную Вселенскую Мудрость, возмутились. В явном мире есть грань. Раз за разом уплотняясь, можно достичь сжатости представителей Темных миров, где царит Вселенское невежество и беспорядок! Пасть до этих границ могут и Боги, но выбраться обратно оттуда даже им почти невозможно, они станут дайвами, демонами.
Тогда, дабы не пали их родичи до состояния костности Темного мира, Вышние Боги превратили своих сжавшихся посланников в великанов. И все равно, даже в этом состоянии набираться опыта этого, проявленного мира им было сложно. Головы этих титанов по-прежнему были за облаками, в Небесах, и они понятия не имели о том, что происходит на Земле.
Наступило время, когда пришлось молодым Богам отказаться от высоких Небесных помыслов. Казалось бы, что тут такого? Они все равно потомки Богов, полны Небесных Знаний, хоть и лишились большой их части в угоду приобретения жизненного опыта. И, поскольку они все равно были огромны, Вышние Боги установили им условия: чтобы оставаться в ранге Богов на Земле, им нужно было постоянно быть в движении, в созидании, в труде, в творчестве. Если же кто-то начинал грешить бездельем и застывал на месте, его ноги, а потом и все тело начинало превращаться в камень – самое плотное из земного, за которым начинается Тьма кромешная и невежество.
Тысячи и тысячи лет молодые Боги трудились, возделывая Землю, но вертясь в своих заботах здесь, под облаками, они все реже смотрели в Небеса. Позже, чтобы разгрузить себя немного, они создали себе в помощь людей. Их маленькие помощники тоже вмещали в себе все то, что есть и в Богах, но, будучи намного меньше великанов, они еще реже, чем их светлые создатели витали мыслями в заоблачные дали.
Со временем, отойдя от утомительных земных трудов, все Боги предались творчеству, оставляя заботы о Земле своим помощникам – человечеству. Затем, один за другим через многие века Боги стали забывать и о творчестве, считая, что ничего страшного нет в том, чтобы быть каменными Богами, почитаемыми людьми. Именно так на Земле и появились высокие горы.
Посмотри, сколько их? Ты читал о каменных людях возле монастыря Монсеррат в Испании? А на острове Пасхи? Впрочем, когда тебе? Ты уже крепко стоишь на земле, Асид, ты, как некогда посланные на Землю Боги – каменеешь…
А ведь люди ближе к границе Тьмы невежества, чем великаны. Хоть мы и потомки Богов, но если и мы перестаем быть подвижными, останавливаемся в своем развитии – костенеем, превращаемся в камни, катимся в тьму невежества. Недаром же те люди, кто мало двигается, на самом деле становятся сидячими, больными, невзрачными кожаными мешками. Ты обучался в Храме, знаешь обо всем этом! Или ты считаешь, что познания в области энергообеспечения трехэтажного особняка с бассейном тебе куда-как важнее? А к этому еще и знание прекрасных, высокотехнологичных систем для массового убийства людей? Знание цен на них? Ты не думал о том, что цена на убийство всегда одинакова?
— Учитель! — воскликнул, раздосадованный упреками господин Фарахадани, — ты…, ты не можешь так говорить!
— Почему?
— Ты ведь сам просишь оружие для захвата «Абу-Грейб»? Ну не пойдут же твои люди продавать там мандарины? Они пойдут убивать!
— Да, — спокойно ответил Хосров-мирза, — это будет схватка закостеневших против закостеневших. Это не приносящие плодов созидания или творчества «деревья», растущие в людском саду. Но разговор не о том, Асид. Я хорошо тебя понимаю. Ты достиг большого уважения, положения не ради того, чтобы разрушить все это в угоду просьбе старого, выжившего из ума Учителя. Не кари себя. Будем считать, что я спросил у твоего отца, а ты просто не смог найти возможности приехать, и мы с тобой не встречались. Наверное, ты прав, можно попробовать и не штурмовать. Мы спасем белого человека без крови…
С этими словами Хосров-мирза встал и, не прощаясь, зашагал к Храму. С тяжелым сердцем смотрел ему вслед господин Фарахадани. Он прекрасно знал, как хорошо охраняется американцами та самая тюрьма…

Три камеры западном крыле тюрьмы «Абу-Грейб» состояли на особом положении. В той, что помещалась в самом закутке, содержали местного старожила: худого, как мумия старика, заросшего грязной, курчавой бородой. Каким-то чудом он продержался в этом аду уже два года и потому имел право на некие привилегии.
Справа от него, в двух соседних каменных мешках обитали соответственно: появившийся всего три недели назад светловолосый парень и, ближе к выходу, дальний родственник самого Саддама, фрукт ценный, важный, которого по какой-то причине пока содержали без допросов и пыток.
Все обитатели этого «привилегированного» места дважды в день получали пищу и раз в неделю таз с водой на помывку. Исходя из простого чувства самосохранения, эти VIP заключенные старались никак себя не проявлять в глазах конвоя. В окружающих же их камерах и коридорах на протяжении суток творилось что-то невообразимое.
К примеру, накануне ночью не спало все крыло. Солдаты устроили ставшие у них в последнее время популярными скачки на заключенных. Натуральные скачки, верхом! К полуночи один из «рысаков» не выдержал заданного темпа, сбросил седока и, забившись в угол привилегированных камер, принялся барабанить в дверь старика. Тот был так возмущен, что стал греметь в ответ, а еще и орать. Никто из солдат не понял ни слова из его воплей, но «коня» тут же уволокли, а старика от крупных неприятностей спасло только «охранное слово» начальства, и то, что в нем вдруг опознали пусть и грязного, но белокожего.
Само собой, любое «проявление себя» не могло сойти с рук никому из заключенных. Трогать содержащихся в этих «VIP» камерах было строго запрещено, однако в этот раз в воспитательных целях к старику снова были приняты карательные меры: пол в его одиночке залили водой по щиколотку и силами других заключенных притащили из коридора и размешали по всей плоскости небольшого квадратного помещения несколько ведер грязи. Матрац, дабы не портить тюремное имущество, предусмотрительно вынесли.
Дедушке было предложено лечь в жижу и плавать. Фотографировать персонажей «особых» камер запрещалось, и уж этой-то части запрета нарушать не стали; наслаждались зрелищем просто так, в удовольствие.
За два года подобный «заплыв» старик испробовал на себе уже неоднократно. Но что это за кара, если и за меньшую провинность любого из его соседей могли изнасиловать, нарисовав на спине голую женщину? А еще запросто провести общий сеанс урино-душа, или заставить вылавливать свою еду из собачьей миски. Безобидные же развлечения типа вчерашних ночных «скачек» были и вовсе делом обыденным.
Хочется солдатам эротического видео, они заставляют двух заключенных ласкать друг друга, а потом еще и совокупляться, и все это под общий гогот фиксируют это на видео. Утром отснятые ролики показывают сменяющим, как констатацию проявления пика собственной креативной мысли за прошедшие сутки...
Что же касаемо сегодняшнего наказания дедушки, то к утру, вдоволь наползавшись в теплой жиже, он прислонился к стене и забылся. Вдруг дверь его камеры открылась. На пороге стоял какой-то пожилой гражданин. В бордовом демисезонном пальто советского покроя, в серых портках, заправленных в анучи и в лаптях!

ГЛАВА 4
Косо глянув на грязное существо у стены, седой гость схватил в жменю свою густую бороду и с глухим рыком, глухо выдохнул в нее:
— Упф-ф-ф-ф. Хадзем адсюль, …дыхаць няма чым.
Иван Сергеевич не поверил своим ушам! Он не слышал родного языка, как казалось, целую вечность. Допрашивали его всегда по-русски, да и допрашивали-то последний раз, …когда же это было? Календаря нет, часов нет. В опросном листе, где он ставил свою подпись, значилась дата 19 марта 2005 года, но сколько времени прошло с тех пор, Ловчиц не знал.
Память метнула в трепещущее сознание сочной зеленью белорусского леса и перед глазами Ивана Сергеевича поплыли салатовые круги. «Неужели я схожу с ума? — судорожно думал он. — Ведь подобные дедушки появлялись возле Леснинска в прошлой, наверное, приснившейся мне жизни! Началось, — заключил про себя Ловчиц, — галлюцинации. Не-е-е-ет, держаться!»
Меж тем привидевшийся ему дед и не думал исчезать. Он терпеливо дождался, когда Иван Сергеевич оторвет свою пятую точку от скользкого пола, подползет к нему на четвереньках и начнет осторожно ощупывать его пальто.
— Идем, — повторил дед уже по-русски, убирая руку от бороды.
Пленник, испугавшись чего-то, дернулся. Неуверенно поднявшись, он вытянул шею и стал заглядывать за спину пришлого. Иван Сергеевич силился рассмотреть в коридоре хоть кого-то из солдат. Они и в самом деле были там. Весело разговаривали где-то в глубине, гремели посудой, но никак не реагировали на то, что его камера была открыта.
— Крэпка ж цябе змардавалі, — тяжко выдохнул пожилой пришелец, — родную мову ўжо не разумееш? А русский язык? Ты меня понимаешь?
Ловчиц кивнул.
— Яны нас не ўбачаць, …не увидят, — перескакивая с одного языка на другой, твердо заверил посетитель. — Пока их немного, я смогу отвести глаза, но если прибавится еще три-четыре человека, мне будет трудно это сделать. Только не говори ничего вслух, они тебя услышат…
Иван Сергеевич в сотый раз «прощупал» взглядом лицо деда и вдруг испугался. А старичок-то, даже не открывал рот! Голос его звучал прямо в голове Ловчица, причем звучал на обоих языках, но как, черт подери, это могло быть?! «М-да, — горько думалось обескураженному пленнику, — похоже меня на самом деле здесь хорошо отделали…»
Меж тем его странный гость, ничуть не чураясь корявых рук заключенного, взял его, словно маленького ребенка за пальцы:
— Так и дзяржыся, — тихо сказал он, — пойдзем на волю. Не разумееш? …Не смотри, что в коридорах полно народу, они нас не будут видеть, могут только услышать, поэтому и идти, и делать все надо очень тихо. Там сейчас шумят. Кашлять и чихать нельзя, а так, пока они уверены, что все здесь под их полным контролем, нам бояться нечего. Ты понимаешь мои слова? Сделаешь все, как я прошу?
Ловчиц, уразумев, наконец, что дед не привидение, покорился. Они прошли темным коридором к хорошо освещенной площадке, находящейся на стыке двух крыльев межкамерных проходов. Слева шестеро солдат, шумно обсуждая что-то, смотрели ТВ. Дед даже не удосужился повернуть голову в их сторону, шагал так уверенно, будто и он, и его спутник находились от охраны по другую сторону экрана.
По всему пути следования до выхода они останавливались только у решеток, ждали, когда кто-то, переходя из секции в секцию, откроет переход. Дверь открывалась, солдат застывал, как замороженный, они проходили, и шли дальше. Так было и у последних ворот, за которые на глазах у целого отделения американских солдат они вышли совершенно безпрепятственно.
Солнце безжалостно впивалось в отвыкшие от прямого света глаза Ловчица, он жмурился, вытирал свободной рукой выступающие слезы и продолжал шагать, послушный воле своего спасителя.
Так они отмеряли не меньше трех кварталов по развалинам сильно пострадавшей от войны западной части пригорода Багдада. Дед уже давно разрешил Ивану Сергеевичу говорить, но Ловчиц все равно молчал. Чувства переполняли его, еще бы! Покинуть ад! Пусть даже сейчас их догонят, расстреляют, но эти полчаса на свободе, на солнышке, дорогого стоили. У него кружилась голова от солнцепека и слабости, ему до смерти хотелось пить, но он все равно был счастлив.
У пустыря, за старыми, приземистыми халупами их ждал бывший когда-то белым грузовичок «Тойота» с крохотным кузовом. Водитель, упитанный, молодой перс, с нескрываемым интересом рассматривал практически голое, в ошметках высыхающей грязи и остатках рубашки человекообразное существо, которое привели к машине уважаемый Хосров-мирза и его пожилой, странный спутник в теплой, темной одежде. Дочь Почтенного Учителя напротив, не желая смотреть на пленника, сидела рядом, уткнувшись лицом в косынку.
Жрец Храма Митры был просто оглушен происходящим:
— Гула, доченька, выйди, посмотри! Это чудо…
— Пусть хоть запахнется, отец. Разве можно мне на такое смотреть?
— Ах, да, — опомнился мирза, пребывающий в состоянии полного восхищения и совершенно упустивший факт наготы освобожденного. Он достал из кузова дырявый полог и набросил его на плечи бывшего узника. — Спроси его, …спроси их, что нам дальше делать?
Гула вышла из машины и открыла заднюю дверь:
— Отец, я и без вопросов знаю, что нам следует убраться отсюда как можно дальше. Нас никто не должен видеть. Да и границу надо пересечь до того, как солнце сядет…

В полдень, пошарпанный «Хаммер» представителя американского командования Гая Радисилла отъехал от тюрьмы «Абу-Грейб». Его сопровождал взвод моторизированных стрелков. Полковник взял трубку спутникового телефона и набрал номер:
— Да…, — ответили ему на том конце.
— Докладываю, — деревянным голосом выдохнул военный, — я вчера угробил целый день на выяснение причин «нашего» чрезвычайного происшествия. Не поручусь, что не везу на базу вшей, генерал. Скажите, вы мне полностью доверяете?
— Что вы такое говорите, полковник? — трубка злобно зашипела помехами. — Я не вижу никого другого, чтобы смог потянуть эту миссию. Что там произошло, подкоп?
— Ну что вы, — рассмеялся такому предположению Радисилл, — оттуда и копать уже дальше некуда, это же ад. В общем ситуация непростая. Само собой, ни мои угрозы, ни посулы ничего не дали. Думаю, что и освобождения его и через подкуп не могло там случиться. К слову сказать, солдаты в караулах совсем от рук отбились, дисциплина ни к черту, так что, скорее всего, простая халатность.
Постоялец был важный, но не наш. В общем, случилась эдакая прогоревшая платная услуга. Кто за него нам платил неизвестно, канал закрыт. Вот пусть тогда и разбираются те, кто проводил его «оформление».
— Гай, — понизил голос генерал, — мы с тобой в связке достаточно давно. Ты сам прекрасно понимаешь, что той информацией, которую ты мне сейчас предоставил, мы не закроем «дыру» в стене «Абу-Грейб» через которую дал деру этот русский.
— Там нечего искать, Рон. Следы машины на пустыре, да и то, …вокруг только песок. Если бы бежал сам, его бы уже нашли. Белокожему в Ираке трудно спрятаться, значит помогали. А раз так, тем более искать безсмысленно, мы ничего не найдем.
— Что же тогда делать?
— А что нам еще остается? Вызывай МакРизи с его орлами. Надо устроить фейерверк… 
Решено – сделано: через сутки в американских СМИ появилось сообщение: «Под покровом ночи около сорока боевиков иракского сопротивления подорвали два начиненных взрывчаткой автомобиля у здания тюрьмы. Затем они выпустили по «Абу-Грейб» несколько ракет. Охранявшие тюрьму военнослужащие США сразу же открыли ответный огонь. В небо были подняты боевые вертолеты американских ВВС. Ожесточенная перестрелка продолжалась 36 минут. В результате американским военным все же удалось восстановить контроль за прилегающей территорией. «Это была заранее спланированная и хорошо подготовленная акция иракских боевиков», — заявил представитель американского командования Гай Радисилл.
Американские военные пока затрудняются обозначить мотивы, которыми руководствовались нападавшие. Не исключается, что главной целью этой акции было стремление освободить кого-то из тюрьмы. Однако, — добавил Радисилл, — никому из иракских заключенных не удалось совершить побег, хотя стены здания в южной части были частично разрушены. «Во время боя 12 узников и 44 американских военнослужащих получили ранения. Есть двое погибших и тяжелораненые среди заключенных. Все они сейчас находятся в военном госпитале при тюрьме», — подчеркнул американский военный. — Тюрьма «Абу-Грейб» на протяжении долгого времени находилась в центре скандала, связанного с пытками заключенных американскими солдатами. Вчера эта тюрьма снова прославилась на весь мир тем, что в атаке на нее принимали участие наибольшее число боевиков за все время оккупации Ирака»…

Подлетая к «гнезду», лаплан стал беззвучным. Через пятнадцать минут, забравшись в самое сердце полесских лесов, где чудом сохранились сказочные дубравы и древние, как сам мир болота, он, замедляя ход, завис. Тут же, словно почувствовав его появление, земля дрогнула и отозвалась низким гулом. Черная водная гладь пошла едва заметной рябью, качая отражающиеся в ней щедрые россыпи звезд. Вайтмана ударила вниз тончайшими нитями лазеров посадочного наведения и тихо опустилась в спящую в холодном тумане чащу.
Резервная база секретного Института Службы была открыта за два месяца до того, как Волков был зачислен в Охрану и случились те самые события, после которых все в Беларуси пошло кувырком. Можно ли назвать чудом то, что при штурме архива КГБ сгорели все проектные и финансовые документы этого объекта, но это и в самом деле было чудо! Нигде не было даже намека на его существование. Новое руководство Беларуси и его спецслужб о нем просто не знало.
Уже через две недели после переворота отряды СОЛОД и СОПТ взорвали две базы обеспечения Института в пятнадцати километрах севернее. Камня на камне не оставили, все разнесли просто в пыль, в спешке не посмотрев, что кабели связи от этих объектов идут куда-то на юг.
К 2005 году маскировка уцелевшей Базы работала просто прекрасно. Визуально, даже стоя на ее крыше, никак невозможно было определить, что под тобой находится сложная система подземных строений.
Простая и очень действенная система «БРЭНД» (Большой радиационный экран направленного действия), одна из разработок Алексея Владимировича Лукьянова, элементарно обводила вокруг пальца хваленое спутниковое наблюдение всех космических стран. В том, что это так убедиться было очень просто – их до сих пор не обнаружили. Любой из более чем трех сотен «маячков», разбросанных по всему Полесью и входящих во внешний контур «БРЭНДа», активизировался с Базы, посылая обработанный «мозгами» сигнал, который любая электроника слежения воспринимала как мощный выброс радиации.   
Используемый вначале только для маскировки взлета лаплана «БРЭНД» сейчас работал непрерывно. Расползающиеся, словно тараканы слухи о повышенном радиационном фоне напрочь отвадили от юга Полесья подразделения целиком полагающихся на электронику вояк и давно сковырнули с насиженных мест последних из местных поселенцев.
Через год после переворота на этой небольшой, прекрасно обустроенной Базе собралось почти полторы сотни единомышленников. Здесь были только те, кто что-то знал, умел, мог быть полезен, кто без лишних рассуждений ставил на весы смертельного риска свои жизни, лишь бы только вернуть своей Родине то, что у нее отобрали. В новом, 2006 году укомплектовались полностью.
Не имея сопротивления бюрократического аппарата, бывший некогда пустым лаплан ныне нашпиговали так, что Лукьянов порой подумывал, а не расстаться ли с чем-то из нового оборудования? Провианта и прочего армейского имущества на Базе было в достатке, а вот «Леснин» время от времени подходил к концу. В нем нуждался лаплан, нуждалась лаборатория и питающие «БРЭНД» генераторы Базы.
 «Чудо Полесья», выделяемое малыми дозами из тысяч тонн изуродованных белорусских недр, нескончаемым ручьем уходило за границу и охранялось очень ревностно. До самого Леснинска от базы «Бацькаўшчыны» было около двухсот километров. По сути, смешное расстояние для лаплана, способного даже в нижних слоях атмосферы разгоняться до двух с половиной тысяч километров в час и преодолевать границы, оставаясь невидимым для любых радаров и спутников.
Потолок высоты в тридцать километров для «лапы» был условностью, летать выше просто боялись. Что и говорить, виман имел просто массу преимуществ еще и из-за своего небольшого размера, но он мог поднять в воздух лишь четыре-пять тонн груза. При шести терял устойчивость, проще говоря, значительно проигрывал в маневренности и мог кувыркнуться. Четырех-пяти тонн украденного у заокеанских хапуг «Леснина» хватало для безбедного существования Базы примерно на год.
После наглой «дозаправки» партизан в мае прошлого года все поезда с «Poles’es Lesnine» стали идти до места назначения транзитом. Останавливались лишь на границе, да и то на короткое время. Составы осторожные чиновники распорядились формировать малые: один банковский вагон сырья для производства антигравитационного космокомпонента АК-818 и к нему четыре таких же бронированных вагона охраны. Получался небольшой бронепоезд с системами противовоздушной обороны, усиленным арсеналом, системами автономного питания, пожаротушения и закрытым контуром воздушного снабжения.
«Леснин» фасовали в герметичные артиллерийские ящики по шестьдесят килограмм. Что за прихоть заставляла государственных расхитителей использовать именно эту тару – неизвестно, однако ящики были новые, с чувствительным электронным контуром на случай пожара.
Казалось бы, что тут сложного? Имей с собой бригаду единомышленников, и перебросить эти ящики в Виман не составит особого труда, но в настоящее время бодаться с охраной поезда было намного сложнее, нежели раньше…

Ожидая прихода Лукьянова, Алексей Волков и Олег Николаевич Луценко, бывший председатель колхоза «Городец», что на Могилевщине, обосновались в столовой и вкушали домашнее сало с хлебушком и фиолетовым луком. Баба Паша (Парасковья Михайловна), названная бабка Луценко, так и не успевшая полностью вступить в права заведующей хозяйством, отданной ей в распоряжение еще в мирное время столовой Базы, как-то сама собой заняла поварское место. Родичей у нее не осталось, вот и держалась она за того, кого любила, как родного сына. Это именно она поручилась за Луценко, когда только-только начал формироваться отряд. Зная взрывной характер Олега, она, едва прослышав о том, что он собирает земляков на шкловщине, поняла, что добром это не кончится. Биться лоб в лоб с войсками КВООН верная гибель, а у этого разухабистого дяденьки на балансе была жена и двое детей. Послала баба Паша ему с ребятами весточку.
К слову сказать, когда она порой шутила, говоря, что Олег очень внешне похож на пропавшего без вести Президента страны Листахова, никто не придавал этому значения, но когда Волков впервые встретился с Луценко в лесу, он тут же пригласил партизана прогуляться к «машине». Лукьянов, дожидавшийся напарника возле замаскированного в лесу лаплана или «лапы» вовсе потерял дар речи. Сходство Луценко с Листаховым было просто поразительным.
Но этот факт сразу обсуждать не стали. Сконцентрировались на другом, более важном. Оба Алексея безуспешно пытались внушить «председателю» «Городца» мысль о том, что такой большой и заметный отряд как у него держать под самым боком неприятеля опасно. Хватка у врагов мертвая, и если дать им хоть примерное место базирования любого очага сопротивления, можно не сомневаться, что в очень скором времени отряд, каким бы он сильным не был, просто разобьют.
Деловитость, неуемная энергия и напор Олега Александровича, настаивающего на том, что для формирования действительно мощной силы в борьбе с чужаками лучшей базы, чем его отряд было просто не найти, долго заглушала доводы его гостей. Луценко дожимал посланцев бабы Паши, указывая на то: что и снабжение продуктами, и безлюдность лесов (там работали сразу два чипа системы «БРЭНД», о чем Олег Александрович, естественно, не знал) и даже оружие, отобранное у двух тиранящих окрестности банд и, что немаловажно, разгром этих банд, доказывали состоятельность боеспособности его коллектива численностью в целых триста голов. Эти доводы могли быть биты только козырным тузом. Пришлось Алексеям Владимировичам его предъявить.
Когда вместо их «машины» Луценко увидел виману, его авторитарный напор просто растворился. Выслушав повторно доводы прилетевших к нему на рандеву коллег, Олег Николаевич покорно принял приглашение к сотрудничеству. Через неделю, оставив отряд под командование бывшего старшего участкового майора Уса, двойник президента Листахова, совершил свой первый перелет на лаплане…
Вообще, Олег Николаевич оказался весьма полезен Базе. Бывший пограничник, человек, имеющий прекрасные организаторские способности, он не терялся в перестрелках, часто и по делу, и без причин спорил даже с гарантом безопасности их объекта Сергеем Георгиевичем Медведевым. Что там говорить, даже то, что сейчас на столе перед Волковым помещался аппетитный ломоть соленого, с прекрасно просмоленной шкуркой сала, тоже было заслугой Луценко. Это его отряд, оставшийся в родных местах, исправно снабжал Базу провиантом. Естественно, и секретный объект не обижал вниманием бойцов майора Уса. А у же одно то, что в любое время можно было рассчитывать на боеспособное мобильное подразделение, находящееся в полном подчинении и доверии Базе, немало добавляло оптимизма перспективе общего сопротивления.
В полумраке небольшой столовой, где в дальнем углу горел лишь светильник, вошедшие Лукьянов и Медведев не сразу заметили сидящих в глубине помещения Волкова и Луценко. За опорными колоннами их почти не было видно. Начиная готовить ужин, у плит возилась баба Паша.
— Михайловна, — спросил Алексей Владиимирович, коего «Владиимирович» так и продолжали звать еще с лабораторных времен, — Волков тут?
— А тут яны, — ответила добрая и милая бабуля, махнув перепачканной мукой рукой в зал.
Лукьянов, вдохнув кухонных ароматов, вдруг почувствовал, что как Винни Пух «именно сейчас был бы совсем не прочь подкрепиться». Конечно же, это старания золотых рук Прасковьи Михайловны Севрук разбудили его дремавшие до сего часа рефлексы. А уж когда Лукьянов и Медведев увидели нежнейшее, с натертой чесноком шкуркой сало! Серьезные дела этого вечера сразу отошли на второй план.
Минут через пять к ним подошла сама Михайловна и с улыбкой глядя на то, как запросто, словно яблоки грызут лук «под сало» ее горячо любимые хлопцы, укоряла их, говоря, что через два часа ужин, а они…
Руководство Базы всем составом вздыхало, извиняясь, но и только. Сальный прямоугольник уничтожили быстро, вернув бабе Паше только льняной холст, в который по старинке было завернуто это лакомство. Заметив в глазах сытых мужчин благодарность, бабуля аккуратно свернула пропитанную жиром и солью обертку и предложила руководству по сто грамм.
— Эх, — смеялся Сергей Георгиевич, — Михайловна, чтобы немного раньше, а так... Все уже умяли, да и дела…
 Понимая, что ее присутствие при обсуждении вышеупомянутых дел будет лишним, баба Паша все же не спешила уходить:
— Уладзіміравіч, — уже без былой мягкости в голосе обратилась она к Лукьянову, — слухай, ты ж хоць як з Сяргеям зарань мне кажы, колькі будзе хлопцаў есці. Во гатую вячэру, а на дзесяць, ці дваццаць галоў не ведаю…   
Главный на Базе человек вздохнул. На самом деле так к этому вопросу нельзя было подходить. Понятно, что некоторые вещи, относящиеся к поисковой или оперативной деятельности личного состава планировать просто невозможно, но тут их заведующая хозяйством и по совместительству повар права. Все должны быть накормлены и лишнего продовольствия, равно как и скотного двора, где все объедки были бы оприходованы, у них не было.
— Михайловна, — мягко ответил Алексей Владиимирович, — сегодня с нами на базе всего двадцать восемь человек…
— Васильков пришел с Веней, — вставил между делом Медведев.
— Хорошо, — исправил свою ошибку так и не отправленный в отставку после развала страны начальник секретного Института, — тогда ровно тридцать. Мы уже сыты, попить бы только.
— У мяне кампот есць.
— Вот, — поднял к потолку толстый палец начальник, — это то, что надо. Так что, баба Паша, давай нам компот и рассчитывай на двадцать шесть человек. С завтрашнего дня, слышь, Георгиевич, тебе задача – четко Михайловне докладывать по столовствующимся у нас на сутки, …плюс-минус пара человек, мало ли.
Медведев кивнул и в это время в коридоре, ведущем к кухне, послышались торопливые шаги. Кто-то ударился в бак с водой и выругался. На Базе без особой надобности освещение не включали, именно поэтому не привыкший к темноте человек и налетел на «титан». Ориентируясь на слабый свет, льющийся из обеденного зала во ясны очи начальства из коридора вывалился дежурный.
— Разрешите? — деловито осведомился он и, не ожидая ответа, предусмотрительно ступил в сторону. — У нас «шатун»!

ГЛАВА 5
Термин «шатун» появился на Базе сам собой. Едва только стало понятно, что объект забыт властями и начали регулироваться вопросы, связанные с его жизнедеятельностью, в первую очередь была сформирована суточная дежурная служба слежения за периметром и поступающей снаружи информацией. Наверное, слово «Служба», слишком уж громко сказано. Смена по три человека (иногда два) на двадцати квадратах, плотно упакованных аппаратурой.
При строительстве Базы оснащение этого подразделения было полностью завершено и скрытые в кронах деревьев, не пеленгуемые антенны и камеры, работающие во всех известных спектрах слежения, зарекомендовали себя просто прекрасно. Оставалось только фиксировать всю поступающую информацию на электронные носители, в журналы, перерабатывать ее и вовремя докладывать обо всем начальству.
По сути, любой человек, появившийся в этих местах, это «шатун». Конечно, и зверья в одичавших после Чернобыльской трагедии лесах было огромное множество. Чуткая к движению аппаратура фиксировала и животных, не давая скучать дежурным операторам, но то животные, это – еда, а вот человек, это уже – «шатун» и здесь они были редкостью.
Из-за системы конспирации, используемой на Базе, каждого «шатуна» с помощью внешних «секретов» по возможности отслеживали даже визуально. Само собой, если шныряющий по «крыше» их объекта был особо настойчив или настолько боек, что вычислял наружную охрану, остаться в живых у него было мало шансов. Скажем честно, …их практически не было вообще. Если же «шатун» оказывался простым «прохожим», его сопровождали далеко, как только могли, пока не убеждались в том, что он проследовал транзитом и движется куда-то по своим делам.
Сегодня визитер был особый. Его одежда выглядела, как легкая тюремная роба, что никак не соответствовало нестабильной погоде прохладного апреля.
Дежурный оператор, стараясь представить свое умение начальству, приближал, удалял изображение «шатуна» на мониторе дежурной части, делал множество стоп-кадров с разного ракурса, как бы невзначай демонстрируя свои навыки обращения с дорогой техникой. Но чем больше картинок маячило на экране, тем меньше внимания доставалось визуализирующему их специалисту. Лица Лукьянова, главного охранника Базы Медведева и примкнувших к ним Волкова и Луценко заметно сквозили озадаченностью – заросший бородой гражданин, маячивший на экране, выглядел крайне растерянным. Казалось, что его просто выбросили прямо на шлюз вимана из пролетевшей мимо машины. Разумеется, вблизи их объекта не было ни трассы, ни машины, ни желающих кого-то выбрасывать на это открытое, важное для Базы место.
Лукьянов задумчиво огладил огромной ладонью щетинистый подбородок:
— Чет тут не так, — тихо произнес он. — Что скажешь, Георгич?
Медведев не спешил с ответом, хотя видел, что именно от него сейчас ждут и слов, и действий. Нужно было все оценить.
Экранированные инфракрасные камеры показывали присутствие троих, наружное наблюдение докладывало то же самое. Двое, отсиживающиеся невдалеке от шлюза Базы, были опознаны. Их ждали, и это были свои, возвратившиеся с юга Кийко и Твердохлеб, а вот этот тюремный гость, кто он?
Что если предположить, будто эту «пешку»  ведут со спутника, иначе говоря, ловят на живца охрану искомого объекта? Но тогда зачем его так странно и легко одевать?
В видеоархивах Базы хранились изображения скитальцев, ищущих по лесам партизанские отряды с целью влиться в ряды сопротивления, но, во-первых, таковых было немного и их обнаруживали задолго до появления возле скрытого гермоангара, а во-вторых, и они не одевались подобным образом.
Если этот «шатун» просто беглый зек, чего тогда он топчется на одном месте? Машет руками, будто отмахивается от какого-то морока? Если даже предположить, что он попросту сдвинулся рассудком и давно бегает по лесам, тогда был бы худым, как вобла, в данном же случае даже из-под робы было видно, что последнее время этого бородача кормили сравнительно неплохо.
Отмечая, что Сергей Георгиевич не спешит, Лукьянов за его спиной сказал дежурному:
— Передайте, что бы Кийко и Твердохлеб сидели тихо и не высовывались. Разберемся с этим, отогреются и они. И пусть будут готовы, если что, поддержать огнем. На самом деле, что-то тут не так. Кто из оперативников в тревожной смене?
— Римашевский и Панько. Тут еще и Веня Дзерба с Васильковым, пока не уходили на «лежак».
— Дерни-ка всех сюда.
Дежурный нажал кнопку на столе, и за дверью, что находилась в глубине помещения, началось какое-то движение. Кто-то шушукал, тихо двигал мебель. Вскоре в темном углу появились и выстроились в шеренгу четверо вышеназванных бойцов.
Медведев оторвался от монитора и подошел к ним:
— Веня, — строго кольнул он взглядом, стоящего среди них старого товарища, — ведь трое суток болтались по лесам. Чего бы вам, не подремать до ужина?
— Георгич, — стал оправдываться старший опер (как известно, оперов бывших не бывает), — два часа туда, два часа сюда. Подумали – подождем немного, потом к Михайловне и на боковую. Смысла не было сон разбивать.
— Ну-ну, давай, — прервал речь друга первый заместитель начальника Базы, — навешай лапши мне, да побольше. Прошлый раз уже получили с Волковым за покер до двух ночи?
Дзерба косо глянул за спину начальника, на скривившего хитрую рожу молодого дружка.
— Получили, — ответил вместо Вени на свой же вопрос Медведев и продолжил: — а сейчас что?
— «Храп», — буркнул, словно провинившийся мальчишка, Дзерба.
Ему было уже за пятьдесят, но ни у кого и мысли не было звать этого остроумного и очень веселого дядьку по отчеству, тем боле, что выговорить имя его достопочтенного отца было не всем под силу. Дзерба был Викентий Тадеушевич.
Картежник тяжко вздохнул:
— Как-то …засели.
— Веня, надо спать, — с укоризной надавил на связки Медведев, — тебе же не тридцать? Хоть бы помылись с дороги. Притащите сверху заразу, всех положите с какой-нибудь дизентерией. Клещи наверху пошли. Они таким могут одарить, что не обрадуешься. Спросите у Вячеславовны.
— Сел, — тихо сказал Волков, и все бросили взгляды на монитор.
«Шатун» на самом деле уселся в центре поляны, которая являлась крышкой ангара лаплана. «Зек» дергался и закрывался руками так, будто боялся, что его сейчас кто-то ударит…
— Чертовщина, — заключил Медведев. — Веня, видишь?
Дзерба кивнул и вслух добавил:
— Мы там, как только вы вошли в дежурку, затихарились и все слышали про «шатуна».
— Что мыслишь, тихушник?
Веня медленно разгладил густые, нестриженные усы и, простецки пожав плечами, ответил:
— Если он подсадной, у нас большие проблемы.
— Это понятно, — заключил уже Лукьянов, — что ты, как опытный опер посоветуешь?
Дерба, прежде приступить к изложению своей точки зрения, деловито откашлялся:
— Я сужу по поведению, — начал он. — У этого «зека» психика явно работает на присутствие кого-то, а тут не так уж и много вариантов. Первый – он на наркотиках, второй вариант – этот «шатун» сдвинутый, третий – то, что его пасут какими-то камерами или визуально в оптику сверху или из леса. Раз наши навороченные «глаза» не отмечают бликов и «пульса» электроники вокруг Базы – у нас большие проблемы и «Кия» с «Сухарем» (прозвища Кийко и Твердохлеба) уже в прицеле.
Лукьянов только набрал воздух, чтобы что-то сказать, как Дзерба продолжил:
— Но это еще не все. Я так понимаю, что нам этого гостя всяко надо опросить, ведь так? А как его к нам «пригласить» в таком в безлюдном месте, да еще ежели нас так хитро «щупают»?
— Есть идеи? — зная наверняка, что у Дзербы уже созрел какой-то план, улыбнулся Медведев.
— Аппетит у вас, начальник, — в свою очередь отшутился и Веня, — «идеи». Тут хоть бы одну. Знаешь, …пусть Женька Васильков тут посидит, молодой он и ногу себе натер крепко, а вот с Волковым, я так думаю, мы провернем это дело. Волчара! — бросил старший опер за спины начальства, — иди-ка сюда, будешь карточные долги отрабатывать, это ведь святое?
— Леша-Леша, — с сочувствием хлопнул по спине раскрасневшегося Волкова Луценко, — ты ўжо не толькі мне, а і яму доўжны за карты?

Сырой настил весеннего леса отзывался приближающимися, глухими ударами. На поляну выскочил огромный вепрь. Неуклюже волоча задние ноги, мечась в безумстве злобы, он, не теряя из виду объект нападения, прыгнул к сидящему на земле человеку в тюремной робе и швырнул того за дерево, прямо в засыпанную листвой, неведомо откуда взявшуюся, квадратную яму. Шлепнул глухой выстрел! Секунда, и сам кабан «нырнул» вслед за человеком куда-то во мрак Преисподней. Земля со дна этого углубления, как по мановению волшебной палочки поднялась вверх и... будто и не было на поляне ни человека, ни зверя. Остались только черные следы скоротечной борьбы.
Выждав еще пять минут в полной боевой готовности, стрелявший в кабана-полтергейста Твердохлеб уже в четвертый раз сегодня нажал скрытую у корня дерева кнопку. Корневище затрещало в ответ вибрацией, можно было «входить».

В первый час присутствия «Кии» с «Сухарем» на Базе вместо приветствий и похвалы в связи с удачным возвращением от границ евросоюза, имеется ввиду Украины, все поголовно поносили их на чем свет стоит. И все из-за стрельбы по «кабану», в роли которого выступал облаченный в шкуру убитого кем-то накануне зверя Алексей Волков.
Понятное дело, все понимали, что ребята, волею судьбы вынужденные с близкого расстояния наблюдать за «шатуном», ориентировались на месте, но досада от произошедшего от этого меньше не становилась. Дежурное «так уж совпало» не могло погасить явное ощущение того, что Волкова могли и вовсе пристрелить. Спросить, что-либо или посоветоваться измотанным дорогой бойцам было не у кого. В такие непростые моменты радиосвязь вблизи бункера не используют. Разведка пришла, доложила, что ждет разрешения на вход и, получив в этом отсрочку, а также указание на слежение за объектом поняла, что теперь даже их не пеленгуемые волны использовать нельзя, поскольку на то есть особая инструкция.
Увидев вдруг на крышке гермоангара зверя, «Сухарь» среагировал правильно и, не будь под вонючей вепревой шкурой Волкова, Толю за удачную охоту даже похвалили бы, однако пущенная из его ствола пуля, только велением ангелов-хранителей Алексея каким-то чудом прошила тому подмышку и прошла навылет сверху через мякоть лопатки.
Само собой, Волкову от «хоть не насмерть» было не легче. Едва спустившись на приемную площадку Базы он, отваливаясь в сторону, дал возможность набросившимся на доставленного им «шатуна» спеленать того, а сам хлестко поливал добротным матом всех, включая тех же ангелов. По его взбешенному в тот момент разумению, они, спасая его от более серьезных неприятностей, могли бы похлопотать и за такое желаемое им сейчас определение: «отделался легкой царапиной».
«Шатун» оказался иностранцем. Коверкая и выкручивая наизнанку слова, он дергался будто какой-то буйный психический больной, а потому его тщательным образом «просветили», досмотрели и, одарив мощной дозой успокоительного от любимого всеми доктора Анны Вячеславовны, определили в лабораторный блок, где были крепкие изоляторы с безтравматической обивкой. Стоило ли долго заниматься этим неуправляемым, но целым англичанином, когда там же, по соседству был боец с огнестрельным ранением?
Волков долго буйствовал, порываясь пойти и отвесить люлей «Сухарю» за его меткую стрельбу. Он не мог успокоиться и в медблоке. «Кормилец, блин, — кабанчика хотел подстрелить!», — продолжал возмущаться Алексей, даже после того как Анна Вячеславовна, обработала ему рану и наложила повязку. Ругательный тон раненного стал стихать только в тот момент, когда доктор начала набирать в шприц какие-то лекарства.
Выждав момент, она повернула его и тихо произнесла: «брючки приспустите…». Это прозвучало настолько обыденно и по-домашнему, что Алексей машинально оголил правую ягодицу и, ощущая, что иголка уже в нем, а Анна Вячеславовна ловко вжимает содержимое шприца в его тело, он прервал свой бесполезный монолог.
Скорчив недовольную гримасу, раненный дождался, когда будет закончен ритуал со спиртовой ваткой, и одной рукой, как мог, подтянул камуфлированные штаны.
— Вам надо поспать, — в противовес выкрикам Волкова спокойно и размеренно сказала доктор. — Я скажу ребятам, чтобы принесли вам что-нибудь из одежды. Не такое походное и грязное, вы все-таки в медблоке. Ложитесь и не шумите, вас все равно никто не слышит, только я…
Доктор присела на корточки, развязала бойцу берцы, помогла их снять, сопроводила оглушенного вниманием Волкова до кровати и ушла. Что она ему вколола Алексей, конечно, не знал, но только-только устроившись на кристально белой постели, он попросту отключился, проваливаясь в глубокий и здоровый сон.
Через сорок минут в медблок пришел Медведев. Подергав ручку двери, он дождался, когда доктор откроет. Даже если не брать во внимание содержимое зеленой вывески, что висела на входе, было понятно, что это помещение явно медицинского направления. Здесь и пахло медициной, и выглядело все, как в лучших клиниках столицы еще довоенного, спокойного времени. Стараниями Анны Вячеславовны – второй из немногих женщин на Базе, здесь всегда было уютно и по-домашнему умиротворенно. На посту стоял телевизор, было радио, компьютер, но все это большей частью бездействовало или работало очень тихо.
Снаружи сюда не долетали никакие звуки. Выходя к обеду ли, к ужину, привыкшая к кристальной чистоте, порядку и тишине Анна Вячеславовна даже здоровалась так тихо, что ребята часто ее попросту не слышали. Ее фамилия – Шпилевская уходила корнями к родам польской шляхты, что, несомненно, отражалось на образе этой непростой женщины. Врожденная интеллигентность и стоящая на этом фундаменте печать строгого воспитания держали на расстоянии с ней всех, наверное, кроме только одной Парасковьи Михайловны, с которой они по-женски дружили.
В медблоке побывали многие, ведь из перестрелок и одиночных походов не всегда приходили целыми. Случалось, притаскивали и уже недвижимых бойцов, но за все время, как говорится «тьфу-тьфу-тьфу» все, кто добрался до Базы и попал к ней в руки живым, рано или поздно вставали на ноги.
О непростой судьбе Анны Вячеславовны знали только Медведев и Лукьянов. На Базу она попала случайно. После переворота в стране ее и без того далеко не безоблачные отношения с мужем развалились окончательно. Он был военным, причем, принадлежал к тем служакам, которые присягали на верность Родине потому, что так принято, а не потому, что без этого никак. Такие готовы служить только там, где хорошо платят и оценивают их, как специалистов.
Что и говорить, подобных профессиональных военных было много. Совесть их не мучила. В чьей-то хитрой игре и это было продумано, ведь как ни крути, а выходило, что все те, кто во время переворота нарушил присягу, сейчас были начисто обелены в своих малодушных поступках и снова честно служили своей стране.
Будучи женщиной умной и начитанной Анна Вячеславовна имела неосторожность выступить в роли той самой совести, стыдя своего супруга детально, с фактами, указывая на то, что они, «честные» офицеры сейчас делают, дожимая к земле свою израненную страну. Однако все ее железные доводы о том, что лишь усилиями нынешних нанимателей армии мирная и ухоженная Беларусь превратилась в дитя разрухи, были лишь тихо взяты на заметку, да и то, с некой своей, задней мыслью. Однажды утром она ушла на работу, а когда вернулась, оказалось, что муж увез их дочерей в Полоцк, к матери.
В записке, которую он сочинил ей на прощание, говорилось буквально следующее: «Твои «книжные чтения» не доведут до добра. Женщина должна варить борщ, а на то, чтобы думать и заботиться об остальном есть мужчина, и это он решает, что правильно, а что нет. Это его ответственность.
Я вынужден оградить от твоих измышлений девочек. Слыша тебя, они начинают и в школе говорить твоими словами. Я – старший офицер и на кону моя карьера. А из-за твоих умозаключений, меня просто спишут «на берег». Не для того я корячился двадцать лет, чтобы спецслужбы, старательно зондирующие все наши разговоры, обломали мне дембель. Мне страшно подумать, что за истории ты рассказываешь у себя на работе. Наверняка нас не арестовали только из-за того, что я служу в армии. Да за одну твою библиотеку тебя запросто могли посадить даже в девяностых, что уж говорить о нынешних временах. Я проверял, там у тебя книги, запрещенные к изданию в России и у нас, они националистические, или о язычниках.
Не ищи детей, тебя к ним не подпустят, слово офицера. Я стану отвечать на твои звонки только в том случае, если ты выбросишь из дома эти книги и из головы все, что в них написано…»
Само собой, Анна Вячеславовна, дрогнув материнским сердцем, все равно не собиралась идти на поводу идей, исповедуемых мужем. Да и не из тех она, кто станет менять себя в угоду кому-то. Так уж велось в жизни этой женщины, что если она стала на какие-то позиции, никто и ничто не могли ее свернуть с выбранного пути.
Она взяла отпуск «за свой счет», и два часа простояла на трассе, стараясь поймать попутку до Полоцка, ведь общественный транспорт ходил с большими перебоями. Ее подобрали какие-то строители на стареньком, ржавом автобусе. Не дав себе отдохнуть, после долгого, изнурительного пути, она сразу же наведалась к свекрови.
Безумные часы, когда она торчала в подъезде, скандалила, пытаясь увидеть детей, пролетели быстро. Девочки несколько раз отвечали ей из-за двери: «Мама, папа говорит, что ты больна. Мы откроем, только когда ты приедешь вместе с папой».
На утро к ней вызвали участкового. Он пришел с ребятами из военной полиции, и перед Анной Вячеславовной замаячила ясная перспектива переночевать в камере. Такого унижения она просто не пережила бы. Решив не сдаваться, она оставила Полоцк и снова выбралась на трассу. «Авто-стоп» по сути, сейчас являлся самым ходовым общественным транспортом.
И снова удача. В Минск ехал почтовый «каблучок» Пежо, за рулем которого была женщина. В дороге пассажирка уснула и проснулась оттого, что ее водитель смачно ругалась вслух. Их прижимал к обочине какой-то джип. Едва они остановились, чтобы спросить в чем дело, как из «Ниссана» выпрыгнули крепкие ребята, открыли их машину и, в то время, когда одни из них начали вытрясать из багажника посылки, другие поволокли в лес женщин.
Наверное, не нужно говорить о том, что за намерения толкали этих дорожных «охотников». Анна Вячеславовна, моментально оценив обстановку, сразу сказала тому, кто тащил ее: «Муж даст за меня большой выкуп».
И тут стало ясно, что их похитители, судя по всему, не имели жгучего желания поразвлечься с дамами в сексуальном плане, все-таки к ними попались не …юные девушки. Скорее всего, женщин попросту бы убили. Это косвенно выходило из разговоров бандитов между собой. Что-что, а формировать психологические портреты людей было одной из ее специальностей. Анна Вячеславовна вовремя поняла, что деньги должны быть важны тем, кто «работает» подобным образом.
Бандиты вернули ей телефон:
— Звони, — коротко сказал один из них, — говори быстро. Если он далеко или мало даст – тебе конец.
Она набрала номер и только тут поняла, что супруг попросту может и не снять трубку. Но случилось чудо, седьмой, восьмой вызов и аппарат ответил: «Да».
— Я.., — нервно выдохнула перепуганная женщина, — нас захватили какие-то люди. Мы в лесу. Женя, нас убьют, если …ты не заплатишь им…
Пауза на том конце казалась просто вечной:
— А ведь…, — с задержкой ответил муж, — ты сама притянула к себе эту ситуацию. Будь ты нормальной, домашней супругой, мы все сейчас сидели бы дома и смотрели телевизор. Теперь ты понимаешь, как ты не права?
— Женя, с нами сейчас сделают что-то ужасное, а ты…, даже сейчас не способен поднять свои мысли от пола.
— Это такая своеобразная, жесткая наука тебе, ведь любые плохие поступки наказуемы. Ты сама попала в это дерьмо, сама и выпутывайся…
В темном, тихом лесу его слова были слышны всем. Бандит, великодушно давший ей возможность поговорить по телефону, швырнул трубку в сторону:
— Мужу ты не нужна, а вот я разок…
Мир рухнул на нее здоровым, тяжелым телом. Она вдруг поняла, что находясь под таким весом, сопротивляться просто бесполезно. Бандит давил ей в висок своей чугунной головой, даже не пытаясь поцеловать, он просто бодался. По щеке Анны потекли …его слезы?
Одна из них попала к ней в рот, и Анна вынуждена была сплюнуть вдруг осознав, что это кровь. Ее распаленные событиями мысли стали проясняться. Она вдруг поняла, что напавший на нее человек не дышит. Поднимая вверх свои плечи, она ощутила, как свободно выходит из его легких воздух, но это было не дыхание. Кровь заливала ее лицо. Женщина повернулась, подтянула под себя руки, и бандит свалился в сторону.
Рядом с ней кто-то сидел на корточках:
— Тихо, — прошептал он, поднял оружие и как-то почти бесшумно начал стрелять. Анна приходила в себя. У дерева, широко раскинув ноги, лежала женщина «почтальон». Возле ее трупа второй военный, тоже сидящий на корточках, так же, как и первый, точно и размеренно хлопал по сторонам выстрелами из своего оружия.
Когда с бандитами было покончено, неизвестный, что был возле нее, спросил:
— Документы есть?
Анна, еще слабо ориентируясь в пространстве, ватной рукой ощупала свою сумочку, она была на месте.
— Паспорт есть. Зачем он вам?
— Мы слышали из леса, что тут было. Немного не успели. Пока вы говорили по телефону, вторую женщину гопники зарезали…
— Я врач, надо помочь, — дернулась Анна Вячеславовна, но ее мягко придержали у земли:
— Тс-с-с, — не поднимайтесь пока. Ей уже без надобности. Пульса нет.
От дороги прибежал еще кто-то:
— Веня все. Всех сняли…
— Джип и «Почта» на ходу?
— «Ниссан» работает, почти полный баки в обеих, поедем?
— Да. Иди. Я сейчас и …потеснитесь, эту даму заберем с собой.
Боец тут же убежал, а тот, кого звали Веня, встал и участливо спросил:
— Для того, кому вы звонили, вы уже труп. Людская судьба часто вот так ходит по дорогам. К каждому из тех, кто сейчас находится здесь, она прикоснулась по-своему. Не хотите начать все с чистого листа? Благодаря паспорту, я, как специалист, могу все обустроить так, что ту даму, у дерева, примут за вас…
И именно в этот момент внутри сильной, самодостаточной женщины что-то безвозвратно изменилось, перевернулось…
Анна Вячеславовна Шпилевская сначала прожила два месяца в деревне Заходы, в которой тайно гнездовался отряд майора Уса, а уж потом оказалась и на Базе.
 
ГЛАВА 6
Сергей Георгиевич вдруг очнулся и понял, что за пеленой мыслей о докторе он незаметно для себя оказался возле двери изолятора № 2 медблока Базы. За толстым, непробиваемым стеклом мирно спал Волков, и заместитель руководителя «Бацькаўшчыны» просто смотрел на него, не зная, как ему начать непростой разговор.
Вернувшиеся с «ходка» Веня и Васильков помимо основного задания в столице, выполнили еще и то, о чем их просила лично Анна Вячеславовна, и на что дал дозволение сам Медведев. Электронная карта памяти, на которой были фотоснимки ее семьи, жгла ладонь, и заместитель начальника Базы торчал теперь у окна изолятора только по причине того, что не знал, как отреагирует на доставленную информацию эта битая жизнью женщина.
Что и говорить, она нравилась Сергею Георгиевичу. К своему удивлению он питал к ней какую-то скрытую нежность, уважение и жалость, хотя в его понимании чувство, которое подогревало все другие, все же не соответствовало современному понятию слова «жалость». Такое чувство правильно и точно характеризовали на Полесье, говоря о любимых: «Я яго шкадую, так шкадую!..» Медведев давно был в разводе и долгие годы не питал уже никаких иллюзий по поводу своей личной жизни. Да, и в ней случались женщины, но редко и только тогда, когда, что называется, делать было нечего, или когда заметно осложняя жизнь «играл гормон».
Тут был случай другой. В границах земель под Брестом, откуда был родом Сергей, еще в девяностые годы двадцатого столетия девушек подобной стати и достоинства называли не иначе, как «паночка» и подкатиться к ней мог только такой же «панич» – образованный, с чувством собственного достоинства, из хорошей семьи и лучше, чтобы он был польских кровей. Странный, переживший века архаизм, словно кокон формировал защиту паничей от всякого рода пролетарских проявлений хамства или безкультурья. Этакий эффект тефлоновой сковородки. К ним не прилипала никакая грязь. Более того, чувствуя силу и достоинство этих людей, многие ребята, в том числе и сам Медведев, заступались, если кто-то все же позволял себе перейти Рубикон приличия.
Анна Вячеславовна была загадкой. Не играла в нее, как подавляющее большинство женщин, а именно была таковой. Сергей не мог вспомнить никого из своих знакомых, в ком теплилась бы такая скрытая, притягательная женская сила. В ее присутствии он чувствовал себя школьником, который тихо влюблен в учительницу. «Глупости…», — внутренне дернулся Медведев и, отмечая его странное состояние, Анна Вячеславовна тут же спросила:
— Что-то не так? …Он спит. Я ему вколола антибиотик, а потом еще и «Диазепама» четыре кубика. Пусть шок догонит его только во сне. Когда Леша проснется – рана будет только ныть. Острой боли уже не будет…
Медведев, словно пытаясь сказать, что спящий Алексей тут совершенно не при чем, отошел от двери изолятора. Мысли постепенно замедлялись в его голове. Он не знал, как перейти к новостям, и потому выглядел очень озабоченным.
— И этот будет спать. — Соотнеся непростое состояние заместителя начальника Базы с тем, что он остановился напротив двери изолятора № 3 с доставленным «интуристом» в робе «зека», тихо продолжила врач. — Ему хватило и два кубика. Судя по всему, очень сильное нервное истощение… Вы, Сергей Георгиевич, так странно молчите...
Медведев сосредоточенно поджал губы и вздохнул:
— Васильков с Веней ходили к столичным товарищам. Принесли то, о чем вы просили…
Анна Вячеславовна нервно потянула руки к груди. В районе солнечного сплетения матери больно кольнуло холодком.
— Вот, — Сергей протянул руку с флеш-картой памяти, — здесь все.
— Идемте, — доктор шагнула сначала в сторону поста, где располагался главный компьютер, но потом остановилась и, развернувшись, пошла в свой кабинет. В этой святая святых медблока не бывал, наверное, никто. Хоть у доктора и был свой отдельный жилой кубрик в лабораторном отсеке, чаще всего она спала здесь, уединившись.
Медведев подошел к столу и вставил карту в работающий ноутбук. Электронная машина быстро определила новое оборудование и стала автоматически загружать фото.
Их было около пятидесяти. Наскоро листая изображения, Анна Вячеславовна только на третьем круге спросила:
— А что это за женщина с ними на детской площадке?
Сергей Георгиевич вздохнул:
— Это …их новая мама. Ее зовут Анжелика фамилия Романович, если вам это о чем-то говорит. Папа ваш уже два месяца за ней усиленно ухаживает, как раз с того момента, как …нашли «ваше тело». Он у вас …еще тот ужик.
На опознании найденного в лесу трупа выяснилось, что на нем есть давний шрам после операции. Эта женщина, которую доставили на вскрытие вместо вас, оказывается, с рождения хромала. Она, по сути, инвалид – одна нога немного короче другой. Наши ребята и там есть, в судмеде, потому и знаю об этом. А Штасевич-то ваш, …ничего, это проглотил, смолчал…
Вы уж простите, Вячеславовна, но скрывать от вас я ничего не стану. Он очень важный персонаж, ваш бывший, и это мы приставили к нему Анжелику. Очень уж многое нас интересует в том месте, где он сейчас работает. Так уж вышло, что следили мы за ним по вашей просьбе, а оказалось, что именно такого человека мы уже давно искали. Правы те, кто говорит, что случайностей в нашей жизни не бывает. Оказывается, через него идет дорожка к месту, которое нас сильно интересует. Мы старались, искали хоть какой-то след в ту секретную зону, а благодаря тому, что взялись помочь вам, сразу и нащупали четкую ниточку. Теперь мы знаем о подполковнике Штасевиче практически все, вот и рискнули зацепить его через проверенного человека...
— А она…, — вздохнула Анна Вячеславовна, — очень красивая.
Медведев кивнул:
— Красивая, — не стал спорить он, понимая, как же больно переваривать подобное женщине. — Анжелика одна из наших немногих уцелевших цепочек связи со спецслужбами. Столько переплелось вокруг нее. Кстати, прошу вас, не коим образом не показывайте эти фото Волкову. У них были …тесные отношения и, неизвестно, как Леша на это отреагирует. Вы же знаете его взрывной характер.
Романович хорошо знает, как можно выудить из мужика все, не подпуская его к себе близко. Прошу вас, не ревнуйте. Повторяю, она знает кто он, чьим был мужем и как поступил с вами, а также знает, кто вы для нас, Анна Вячеславовна. Анжела и генералами в свое время легко жонглировала, так что, тщедушный и, уж простите, подлый полковник ее не заинтересует, это точно. Через нее мы будем знать о Штасевиче все и держать его на коротком поводке.
 И за девочек своих не расстраивайтесь. Мы знаем, что они маму помнят и по-прежнему любят. Эти не предадут, хоть на «похороны» их и не брали, сказав им практически правду: «мама от нас уехала далеко».
И без того сжавшееся в комок сердце исстрадавшегося человека вдруг екнуло и выплеснуло накопившуюся горечь слезами. Анна Вячеславовна, стыдясь этого внезапного взрыва эмоций, спрятала лицо в ладони.
— Что вы, — прижал плачущую женщину к груди Сергей, — еще немного, и мы постараемся сделать так, что …и девочки будут здесь.
— А его, — спохватилась преданная  супруга, — его вы убьете?
Медведев поджал губы. Ему все же следовало бы думать, как учил его когда-то Ловчиц, прежде чем что-то говорить. Тем более женщине в таком состоянии.
— Анна Вячеславовна, — осторожно начал он, — так уж выходит, что ваш «бывший» сам выбрал себе эту дорожку. Сколько военных, милицейских, офицеров госбезопасности, стараниями этого ряженного руководства страны остались без работы из-за несогласия служить хунте? Не секрет, что в противовес им, многие честные офицеры, по зову душевному присягавшие Родине, осели и у нас, или где-то в других отрядах. Но что кривить душой, все же большинство из профессионалов «оплота безопасности страны», прикрывая свое малодушие карьерой или тем, что у них де скоро пенсия, спокойно перешли под пяту Временного Комитета. У них масса оправдательных мотивов предательства, боятся быть гонимыми, репрессированными, убитыми, лишиться каких-то материальных накоплений. Но что там говорить о милиции или военных? Вон, рок-звезда, брат Леши Волкова, Андрей. На всех вечеринках празднования годовщин их переворота первый гость. И сколько их таких – сдавшихся на милость победителя? Так что ваш «бывший» не один такой негодяй. Он, как это говорят, в этом смысле не оригинален...
В дверь медблока постучали и тут же второй раз, требовательно. Сергей Георгиевич вдруг дернулся, понимая, что со стороны он и врач натурально выглядят сейчас, как заурядная романтическая «парочка», но, даже осознав это, он только немного ослабил объятья. Привыкшему к холостой жизни Медведеву было приятно ощущать эту пусть и вынужденную, но все же близость с нравящейся ему женщиной. Выждав еще пару секунд, он все же опустил руки, после чего тихо произнес. «Я оставлю вам, фото. Потом заберу флэшку…»
С этими словами он вышел из кабинета и направился к входной двери. Запищала кнопка электрического замка, массивная металлическая створка открылась. За порогом стоял Васильков:
— Георгич, — со сбитым дыханием выдохнул он, — Лукьянов прислал за тобой, там, на крышке лаплана появился какой-то дед…
— Дед?! — чуть не выкрикнул Медведев, — в пальто и лаптях?
— Я не в курсе, — простецки вжал голову в плечи боец.
— М-да, — криво улыбнувшись, огладил щетинистый подбородок Сергей Георгиевич, — давненько его не было. Вот же где персонаж, так персонаж.
Покосившись в пол оборота в сторону кабинета доктора, он вышел из медблока, закрыл за собой дверь и, окончательно стряхнув с себя всякие романтические мысли, размашисто зашагал к лестнице.
Обнаружив на месте первого «шатуна» некого дедушку, дежурный тут же отослал гонца в медблок и побежал на кухню, доложить начальнику. Тому видно не суждено было сегодня нормально закончить ужин. Тихо радуясь тому что, слава Богу, причастился сегодня салом, озадаченный Лукьянов понуро отправился в дежурную часть, но едва заметив на мониторе знакомого старичка, моментально преобразился. Глаза его вспыхнули странным безпокойством. Несмотря на все предосторожности, Алексей Владиимирович был полон решимости тут же подняться наверх. Пожалуй, он и начал бы уже что-то для этого предпринимать, но вскоре пришел Медведев.
Короткий взгляд на мирно стоящего посреди поляны дедушку и его заставил встрепенуться. Судя по всему, внезапная суетливость начальника была заразной. 
— Леша, — вдруг разом стряхнув с себя нервное наваждение, прошептал зам, и отвел в сторону своего формального командира, — что ты скачешь?
— Так ведь, — выпучил тот глаза, — дед же…
— Ну дед, и что?
— Его не было с того самого дня, в Леснинске. Он…, только он сможет нам многое объяснить…
— Не живи чужим умом. — Пытаясь выглядеть сдержанным, тихо внушал взведенному руководителю Медведев и, тут же вспомнив свидания с этим или другим, но очень похожим на этого дедушкой, добавил: — Еще не известно, станет он тебе что-то рассказывать. Зарядит голову какой-нибудь замороченной фразой и исчезнет, а ты думай потом что хочешь. Было ведь такое?
— М-гм, — согласился Лукьянов, — значит…, значит и ты не сомневаешься.
— В чем? — не понял его зам.
— Что дед безопасен.
Алексей блеснул каким-то безумным взглядом.
— Или нам его надо сюда, или нам самим туда. Под цифровыми экранами заграждения нас не увидят…
— Леша, — перешел на змеиное шипение Сергей Георгиевич, — два «шатуна» в день, это уж слишком! Ты так не считаешь? А может, — попытался он пошутить, — давай откроем лифтовой люк и крикнем: «Заходи, дедушка, открыто! И все, кто с тобой»?
— Нет его! — вскрикнул вдруг сидящий у пультового стола дежурный.
На самом деле монитор теперь показывал только пустую поляну, под которой находился гермоангар Базы.
Медведев бросился к столу:
— Отмотай назад запись!
Дежурный, протягивая руку к блоку управления видеонаблюдением, отмотанная назад запись побежала строками и вскоре проявила силуэт того самого старика.
— Стой! — скомандовал Медведев. — Теперь медленно…
Запись пошла в замедленном режиме. Дед стоял посреди поляны. На лице его… Черт побери. Там явно читалось: «Я знаю, что вы следите за мной». Да, он знал, знал и ждал чего-то. Ну вот, как-то вдруг даже в замедленном режиме воспроизведения видео дед повернулся и, …исчез.
— Мля, — вырвалось у Медведева, — и как он это делает?
Что-то около десяти минут они ждали чуда. Стояли за спиной притихшего дежурного, ходили, то и дело, бросая взгляды на застывшую картинку монитора. Тревожная смена, выглянув из караульной комнаты в самом начале поднявшегося шума, оставила дверь открытой и терпеливо ждала распоряжений, а их попросту не было.
Лукьянов, вдоволь натоптавшись по плиточному полу, наконец, замер на месте. Он шумно сопел, сложив руки на груди, и медленно массировал зарастающий темно-бурой растительностью подбородок. Медведев же, каря себя за нерасторопность, «просвечивал» отрешенным взглядом и монитор, и толстые, железобетонные стены, и вообще …всю планету.
Прав был Алексей, Судьба давала им шанс получить ответы хоть на какие-то вопросы, а они, служаки, вернее он, служака, попросту проспал этот момент, привычно перестраховываясь. А ведь пора было уже заложить себе в голову, что «дед» и все, что с ним связано, выходит за рамки их привычного, земного разумения и поведения.
Прошло еще минут пять и в коридоре стали слышны шаги. «Вот же, — подумал Сергей Георгиевич, — кто-то спешит, торопится. А раз бежит, что-то срочное. Наверное, «шатун-зек» в медблоке проснулся или помер…»
В помещение дежурной части буквально ввалился Саша Коробов:
— Бля, Георгич, — сглотнув пересохшим от бега горлом, выдохнул он, — там, в столовой… Мы ели, а в углу …какой-то дед!
Будто электрический разряд проскочил между Лукьяновым и Медведевым. Они, метнулись к выходу. Следом выскочили «тревожники». Вся эта компания, убегая к кухне, просто взорвала аккустику дремавшего коридора.
Дежурный, глядя на это, только хлопал ресницами. «Прикинь, — решил перевести дух «гонец», обращаясь к свободным ушам, — темно в углу-то. Сидим, отъедаемся и вдруг кто-то заметил – в са-а-а-амой тени за столом сидит старик. Все сразу как подпрыгнут…»
В обеденный зал Базы набилось множество народу – частые тревоги научили собираться быстро. Любопытствующие выстроились у раздачи, напрочь закрыв обзор перепуганной бабе Паше. Откровенно говоря, она и сама не пошла бы сейчас вперед, поглядеть на этого «гостя», невесть откуда взявшегося в ее столовой. По разумению бабули «дед» мог явиться, когда угодно, хоть даже и под утро, когда Парасковья Михайловна у плит одна и, его счастье, что он не явился в то время. Половник у нее тяжелый.
Личный состав колыхнуло. Это сквозь плотные ряды зевак протискивались вперед Лукьянов и Медведев. Темный, вполне различимый в углу столового зала силуэт старика шевельнулся. Он поднял голову. Повисла мертвая тишина. Было понятно, что гость увидел тех, кого хотел, поскольку до того он сидел, опустив голову. Сейчас же приосанился и застыл в ожидании.
Командир отряда и его боевой зам коротко переглянулись, после чего двинулись к дедушке. У самого стола они остановились и снова переглянулись. «Не он, — говорили глаза Медведева, — да, это другой», — подтверждал взгляд Лукьянова.
Делать нечего, прошли к лавке и сели напротив. «Дед» оказался совсем еще не старым мужчиной, на вид лет сорока пяти – пятидесяти. Крепкий, широкоплечий, с длинной по грудь темно-русой бородой. «Того» старика в нем напоминало только сохранившееся каким-то чудом, практически новое пальто образца 1970 года. Навряд ли такое где-то могли еще шить. Кто его знает, может быть это знак принадлежности к какому-то сообществу или касте? У дедушки, который являлся к ним еще в мирные времена, тоже было такое пальто. Продолжать и далее щедро угощать пришлого молчанием, не имело смысла. Лукьянов шумно вздохнул, и на правах начальника Базы спросил:
— Кто вы? С чем пришли?
Собравшийся в столовой личный состав отряда, навострив уши, перестал не то шептаться, даже дышать, однако «дед», способный, как радиация безпрепятственно проникать всюду, с ответом не торопился. Было понятно, что он, равно как и тот, давний лесной гость, что наведывался с провидческими предостережениями в еще недостроенный Институт, имеет какое-то особое отношение к слову. Каждое из них он взвешивал, словно фармацевт, смешивающий вещества для получения лекарства. Грамм больше – яд, грамм меньше – яд. Только когда наступал миг равновесия мысли и настроения, спрятанные за густой растительностью уста этих странных людей, открывались и роняли редкие, сухие и рациональные фразы.
— Зови меня Орислав.
Руководство Базы снова многозначительно обменялось взглядами:
— Хорошо, Орислав, — продолжил Лукьянов, про себя отмечая, что в отличие от первого дедушки, этот говорит без явного белорусского акцента, — с чем пожаловали?
— А, главное, как пожаловали? — тут же, неведомо к чему встрял в разговор Медведев.
Его, объяснимая с точки зрения безопасности Базы горячность, заметно отразилась на настроении гостя. «Дедушке» это откровенно не понравилось. Он, будто первоклашка сложил перед собой руки и ледяным, не терпящим разъяснений тоном заявил:
— Атей – сын Асогостов, в случае острой надобности велел говорить только с «Вялікім» и больше ни с кем…
У Алексея Владиимировича в пересохшем горле сам собой пополз вверх кадык. Слова деда прозвучали как ультиматум. Обсуждать что-то без острого на слух Медведева просто не имело смысла. Надо было выгораживать боевого зама, и оставить тут за столом, во что бы то не стало.
— Вялікі? — разряжая обстановку, дипломатично осведомился Лукьянов. — Он все так же меня и называет? А что ж он сам-то не пришел?   
«Дед» снова сделал паузу. Цепкий, внимательный взгляд основательно прощупал Сергея Георгиевича. Наконец, не став далее упорствовать, гость продолжил говорить, по умолчанию согласившись на присутствие за столом еще кого-то.
— Он ныне далеко. Мне нужна помощь…
Медведев разомкнул было уста, но, тут же осекся, дабы не засыпать Орислава вопросами. Его руководитель заметил этот порыв, а также и то, что «дед» недвусмысленно бросает взгляды куда-то поверх их голов, намекая на присутствие в зале ненужных ушей. Лукьянов за время жизни на Базе настолько врос в доверие к каждому бойцу своего отряда, что даже не допускал мысли о том, что среди них может оказаться неблагонадежный.      
— Мы все тут заодно, Орислав, — начал издалека командир «Бацькаўщыны». — Прошли сквозь серьезные мероприятия, и полностью доверяем друг другу. Я так понимаю, что помощь нужна не только моя или вот Сергея Георгиевича, а наша, общая, всего отряда?
«Дед» кивнул, но говорить пока ничего не стал.
— Тогда рассказывай. — Лукьянов встал и повернулся в пол оборота к собравшемуся у раздачи отряду. — Поможем по-свойски, а хлопцы?
В ответ «Бацькаўщына» на удивление нескладно рассыпалась потухшими голосами. Это прозвучало, как ропот. Не успел уязвленный командир повторить свой вопрос, как вдруг из-за стола поднялся гость.
 — По-свойски говоришь? — громко спросил он, без опаски осматривая напряженную, как струна фигуру Медведева. Переведя взгляд в кухонный угол, где толпился личный состав отряда, он продолжил: — А много ли у тебя здесь своих? Братья, отец, родичи? Чего молчишь? Есть среди них такие?
Лукьянов потянул голову в могучие плечи.
— Вижу, что нет. — Будто загипнотизировав собравшихся «дед» шагнул в коридор. — Вот идешь, порой, по лесу и вдруг под ногой ямка. Легко можно оступиться, упасть. Или сгнила половица на даче, наступил и поранился…
В этот момент Медведев почему-то вспомнил, как перед самой войной ездил на дачу и, как говорил сейчас этот «дед» он провалился на веранде. Сгнили доски, и он сильно расцарапал ногу. «Чшерт, — выругался про себя заместитель командира, — а я ведь так и не поменял те половицы…
— А то и хуже, — продолжал Орислав, ввергая Сергея Георгиевича в полный ступор, — стоишь на автобусной остановке, никого не трогаешь, куришь, а к тебе подходят две противные тетки, и начинают тебя не то смущать, а в грязь втаптывать своими разговорами, да еще и прилюдно. Иной смолчит, а ведь найдется и тот, кто и тетке за неправедное дело в ухо врежет, не пощадит. А почему нет? Она же не права.
Но ведь выходит, соколы мои, что и та тетка, тоже «свои», и тот, кто за ней стоит с источенным, словно червями нутром, тоже «свои». Отчего же тогда не разобраться «по-свойски» с теми, с кем вы в лесах до трех не разговариваете? Там ведь тоже «свои», хоть они и «гнилые половицы», как и эта тетка.
Погляди на вас – монолит, отряд! Но стоит мне только сказать, что трое из вас тоже половицы не первой крепости по чистоте крови своей, многие тут же встанут против меня. Что многие – все! Поскольку в нашу чистую кровь ныне чего только не намешали. Но вся разница в кровном вопросе лишь в том, что «грязная вода», хоть и грязная, но все же еще вода, а вот уже саму грязь водой не назовет никто.
Прислушайтесь к себе, хлопцы. Я ведь только бросил зернышко сомнения, но вы уже задались вопросами касательно своих соратников. Понятно, что никто мне не поверит, пока все воочию не убедятся, что я могу что-то зреть, или, как вас приучили это называть, «ясно видеть», так ведь? — «дед» вдруг обратился к Сергею Георгиевичу. — А, витязь из Рода Медведей? Та-ак, — сам протянул ответ вместо опешившего заместителя командира Орислав. — В давние времена наших предков хитроумные греки и иудеи как раз и купили на том: «покажи мне чудо – и я пойду за тобой, хоть в ад».
Достань я сейчас кролика из-за пазухи, и вы бы рассмеялись: «что за фокус? Это не чудо». Поймите, сейчас в вашем понимании «чудо» это только классный, шокирующий, но …фокус. Ему далеко до исконного понятия чуда. Но, смотрите внимательно. Я не стою у открытой воды, и я не Христос, чтобы приказать ей расступиться, но я Орислав, сын Буривоя и приказываю Огню – приди!
И в тот же миг его поднятая вверх рука, начиная от локтя, вспыхнула вместе с одеждой, будто облитое бензином полено. Отряд охнул и отпрянул назад, едва не перевернув нержавеющую раздачу бабы Паши. 
   
ГЛАВА 7
Картина с пылающей рукой шокировала присутствующих. Огонь был натуральный и в столовой ясно запахло гарью.
— А теперь, — продолжал чудотворец, которому, судя по всему, его собственная горящая рука не доставляла никаких неудобств, — я говорю Огню – уймись, вернись обратно!
«Дрессированное» пламя стало утихать и прятаться в кожу Орислава. Когда буйство стихии прекратилось, он сделал несколько шагов вперед и остановился.
— Тем из вас, — будто какой-нибудь профессор-физик на лекции по физическому проявлению природных явлений, назидательно продолжал вещать «дед», — кто не впал пока в ступор и пытается объяснить для себя природу этого «чуда», я подскажу. Да, Огонь приручен мной. Эта некая особенность моего «Я» от рождения. Мне дано с ним обходиться. Он есть во мне, как и в любом из вас, только я, не будучи отравленным никакой религией, понял его суть и подружился с ним. Но это мой, внутренний Огонь, а вот с этим я пока не дружил, — «дед» махнул десницей вдоль стены и вдруг призвал: «Огонь, приди!».
Плинтус и пол вдоль него вспыхнули так, что бойцы, толкаемые чувством самосохранения, сразу шарахнулись к выходу, но тут же стали. В них вдруг проснулось любопытство и неуемная тяга к божественному, к чуду. «Ведь не сгорел этот дед от своего Огня? Авось и нам ничего не будет?»
Медведев сжал кулаки, и искал взглядом огнетушитель, а Лукьянов? Он только рассеянно хлопал светлыми ресницами, созерцая происходящее.
— Ай, — наигранно испугался Орислав, проявляя неплохие актерские качества, — становится опасно. Огонь, уймись, уйди…
Словно кто-то крутанул ручку газовой плиты, и пламя резко пошло на спад. Это никак не могло быть внушением или массовым гипнозом. Плинтус и стена над ним были закопчены! Шоу продолжалось:
— Чем вам не чудо? Кто из вас способен на такое?
Бойцы начали роптать…
— Неправильно! — даже не вслушиваясь в несуразные, тихие возгласы, продолжал «дед». — Практически любой из вас может так. Само собой, самодисциплина, многие знания, полное понимание природы огня и прочих стихий, поскольку все они взаимосвязаны. И еще, это важно, должно быть соответствие Огню. Ему, признаться, все равно к кому приходить, но даже дети знают, что лучше не устраивать светоч из деревянной или пластмассовой плошки.
Думаю, я никого сейчас не обижу, говоря, что большинство из современных людей – именно «пластмассовые», или, в лучшем случае – деревянные. Потому вами и воспринимается мое умение, как нечто божественное, чудесное. Однако же, почему никто из вас не впал в религиозный экстаз, не стал в восхищении призывать молитвами библейского Саваофа – Яхве – Иегову, прославляя его за явление этого чуда? Чем же этот огонь хуже пасхального?
Такой же фокус происходит каждый год на Пасху в Храме Господнем, где является Священный Огонь, иначе сейчас называемый Благодатным. Люди взывают: «Приди и обрети свет от Hегасимого Огня во славу Христа, воскресшего из мертвых» и! Никого не смущает, языческое поклонение Огню в храме Христа. Напротив, вокруг праздник, ликование. Так почему же вы сейчас не ликуете?
Согласен, мной допущены некоторые ошибки: я не дурил вас, не прикрывался именем иудейского бога, или безвинно распятого страдальца, не облачался в первосвященные одежды иудейских священников, не наполнял свое действо таинством и загадками, но по сути-то я сделал то же самое, что происходит в Храме Дома Господня?
А ведь отыскать ответ на этот вопрос совсем не сложно. Вы своими глазами увидели, что человек равен Богу по Знаниям, но, к сожалению, не по могуществу, если, конечно же, этот человек соответствует тому, чтобы называться человеком – «светочем» для Огня.
Вы заметили, что после прихода этой стихии в каждом из вас осталось что-то из того, чего раньше не было? Это ощущается, как некий ненужный посредник между вами и тем же Огнем. Прислушайтесь к себе: вот рядом с вами был Огонь, живой, а вот – вы. Он притягателен, прост, могущественен, но вам недоступен. А мне доступен. Чувствуете? Трепещет вопрос: «А что мешает и мне? Я ведь тоже человек!»
Вот мы и нашли очередной камешек в нашем сапоге познания. Все эти рясы, огромные кресты, храмы до неба, в которые силой сгоняют, или вынуждают ходить людей, это ничто иное, как понты, обыкновенные поповские фокусы, чудовищные по своему лицемерию. Вы приучены думать о том, что являетесь только рабами Божьими, жалкими червями, а я вам сейчас показал, что это совсе-е-е-ем не так.
Чего греха таить, и я мог бы себя считать полноценным христианином, однако разбудил в свое время в себе то, что столетиями выжигали из нашей крови, из нашей памяти. Я уже говорил, что Огню все равно где появляться, вот и жег он тех, кто дал слабину в те, давние времена, жжет слабых и сейчас. Я ответственно, как «чудотворец» (Орислав едва заметно улыбнулся), заявляю вам, доказываю, что мы прямые потомки Богов, но, к сожалению, должен уточнить, очень жалкие, слабые их потомки.
Простой пример. Если какому-нибудь африканскому племени показать бензин, они его тут же выльют куда-нибудь вон, не зная, что делать с этой ужасно вонючей, странной жидкостью. А ведь просто нужно знать, что и как с ним делать.
Как там пелось в фильме о мушкетерах: «И в ваших жилах тоже есть огонь…» Да это так, он там есть. У кого-то сам Огонь, у кого-то бензин, дизельное месиво, керосин…, мазут.
«А к чему же весь это спектакль?» — спросите вы. За вашими спинами прячется бабушка, я вижу ее. Когда загорелся плинтус, она внутри себя стала призывать «голос крови», а что сделал каждый из вас?
Бойцы расступились, являя «деду» виновато опустившую взгляд Парасковью Михайловну.
— Мяне бабка мая вучыла, як загаворваць вагонь, калі пажар ляціць па лесе. Я і сказала…
— Стоп! — чуть ли не голливудским жестом остановил ее Орислав. — Бабка наверняка вам так же говорила, что на людях такое нельзя произносить!
Баба Паша кивнула, соглашаясь, и прикусила язык.
— Говорила, — подтвердил «дед», — вот и не рассказывайте нам. Однако мне стоило большого труда поддерживать Огонь, который вы, бабушка, простым словом вгоняли обратно в стойло…
По бойцам отряда пробежал задорный смешок, мол, Михайловна еще и не то может.       
Орислав повернулся к руководству Базы:
— Помните, мы говорили про «по-свойски»? — вспомнил он начало разговора. — Видите? Я могу говорить с вами по-свойски, как современный человек. Но ведь для меня «по-свойски», это совсем другое. Думаете то, что я говорил раньше о некоторых из вас, что они не чисты по крови так, для красного словца?
Орислав подошел к бойцам и поочередно вывел вперед одного, второго, третьего, …четвертого, пятого. И так двенадцать человек. Оставшаяся у раздачи шестерка партизан стала переглядываться. Это напоминало то, как тамада на свадьбе выводит мужчин на конкурс.
Выстроив выбранную дюжину в ряд, он вдруг обратился к Медведеву:
— Служивый человек! Вот стоят перед нами твои ребята. Без шалости, серьезно, не руководствуясь никакими заслугами, скажи, кого из двенадцати мне вернуть на место, в строй?
Сергей Георгиевич, оторопев от такого, сначала дернулся, сидя, а потом привстал и, через паузу, молча указал на Веню.
Орислав дал тому знак, и Дзерба вернулся к раздаче.
— Еще, — попросил «дед», — можешь сразу двоих, троих.
Медведев стал поочередно указывать на молчаливых и насторожившихся в ожидании какого-то подвоха бойцов, пока перед Ориславом не осталось только трое.
— Благодарю, — слегка склонив голову, проронил тот, указывая заместителю командира отряда на его стул, — присаживайся, разведка. Таких методов проявления подсознания личности в Высшей школе вам не преподавали.
Итак, передо мной три случайно отобранных человека, мне не знакомых. Я хочу обратиться ко всем. Сейчас я покажу вам очередной фокус, не для слабонервных. Он так же связан с Огнем, только с другой его ипостасью – Божественной искрой, Огнем, что в нашей крови. Все зарубите себе на носу, на месте этих мужей мог быть любой из вас и, поверьте, с вами было бы то же самое. Кто сомневается, я могу это доказать, проведя этот эксперимент с любым! Это действо пойдет в довесок к вопросу о том, кто из нас является достойным или не очень удачным сосудом для пробуждения, хранения внутреннего Огня, или, сформулируем это иначе: «кого мы легко называем «свой»?
Орислав поставил избранную троицу в круг, спиной друг к другу и попросил их взяться за руки, опустив верхние конечности вдоль тела и сцепив пальцы в замки. По его просьбе бойцы двинулись по кругу, приплясывая так, словно они месили глину на Талаке. «Дед» скрутил перед собой худощавые пятерни в хитрую комбинацию, похожую на два кукиша, широко расставил ноги тихо начал что-то нашептывать.
Вдруг всем танцующим бойцам стало не по себе, но они терпеливо продолжали «месить глину». Через каких-то пять-семь минут присутствующие были повергнуты в шок. Вся вращающаяся в своеобразном танце троица внешне стала выглядеть, как некие муже-женщины, или жено-мужчины с некрасивыми, отталкивающими лицами…
Орислав вдруг оборвал это действо. Будто по мановению волшебной палочки бойцы всего за минуту вернулись в свое прежнее обличие. Они вопросительно всматривались в лица товарищей, но те в ответ только отводили глаза. Не перестающий шокировать гость вздохнул:
— Это часть древнего купальского танца прославления Огня. В нем пробуждается суть человека, память его крови.
Я же говорил, кому-то очень надо было разбавить нашу с вами сильную, здоровую кровь. Сейчас в родовой памяти этих добровольцев мы увидели явное проявление наносной мути, в данном случае иудейского наполнения наших генов. В таком обличии эти люди, по сути, мусор. И иудеи их никогда не примут за своих, и наши, после такого шоу могли бы от них отвернуться. Но я берусь восстановить статус-кво.
Теперь, мужики, вам надо продолжить водить хоровод до конца. У нас, у славян, настоящие хороводы всегда волшебные. Впрочем, тот, кто не желает реабилитироваться в глазах товарищей, может выйти из круга. Этот танец может заводить даже один человек. Остаетесь? Ну хорошо. Тогда мы закрутим волчок в другую сторону, и читать теперь я буду другие «словеса». Поехали…
Словно раскручивая какое-то ржавое колесо, медленно, нехотя стали переступать ногами обескураженные мужчины, но уже на первом круге каждый из них снова почувствовал что-то странное. Они словно поднимались по ступеням, маленьким, гладким, на каждом новом витке, становясь выше и выше. Силы их прибавлялись, а пристально следящие за ними соратники стали хлопать в ладони в такт их танцу. Глянув вкось друг на друга, подопытная троица просто онемела. С каждым шагом они превращались в высоких, мускулистых витязей. В сказках это называлось богатырь, но едва только стала вскипать удалью их кровь, Орислав снова прервал «танец».
Дождавшись, когда ошалевшие от волшебного превращения бойцы вернутся в изначальные формы, «дед» попросил их стать обратно в строй. Теперь, встречая их, уже никто не прятал взгляд, напротив, их щипали, толкали в бока, мол, ну ты прям великан, качок, былинный витязь, кр-рас-с-сава.
— Что же мы видим? — снова вернулся к преподавательскому тону гость и теперь уже его слушали с полным доверием и должным уважением. — Что наша кровь, что иудейская проявляется в зависимости от складывающейся ситуации, ведь так? Раскачивают вокруг нас ритмы их бытия и мы, силой подмешанной крови, превращаемся в нашей жизни в торгашей или угодных им людей. А коли гремит наша стать, и прет из нас, будто тесто на печи исконное, наше, свое? А ведь даже славянская кровь разная. Пригласи я в круг вашего начальника, — Орислав указал на Медведева, и бойцы стали подсказывать «это зам, заместитель командира», — и что с того? — спросил гость. — А в плане боевых действий?
Подсказки со стороны прекратились, ведь на самом деле все операции боевого порядка и охраны были только на заместителе командира, тут с этим «чудотворцем» не поспоришь. Но сам Сергей Георгиевич, запечатлев на лице вопрос, приосанился и, как это ни странно, навострил уши.
— Так вот, — улыбнулся «дед», расстегивая теплое пальто и являя присутствующим часть красивой, вышитой красными узорами рубахи, подвязанной кушаком, — раскрути я в танце вашего боевого командира, и перед вами предстал бы образ медведя! Да, поверьте на слово, так бы и было.
…Что, что опять не так? Не верите? Раскрутить? Нет, лучше не надо. Он еще никогда не перекидывался, потому просто подспудно боится той Силы, что в нем спит. Но его кровь густа и если его «растанцевать», впрочем, об этом вам знать незачем. Разболтался я, — вздохнул Орислав, — а это негоже.
Очень вас прошу, витязи, не относитесь к этому, как к фокусам. Все это было обращено только к вопросам о том, а «свои» ли мы все те, кто собрался тут.
Или вот еще: подумайте на досуге и о другом: за что вы на самом деле боретесь? Мстите за загубленные жизни родичей, или просто за то, что кто-то отобрал ваши дома и дачи с квартирами, разрушил сладкое, спокойное житье в лени и довольстве, когда можно было, не задумываясь ни о чем пить пиво ящиками с утра до ночи, или водку? Пить по пути на работу, на работе, и после работы, добираясь домой? …А может вы еще за что-то бьетесь здесь на смерть?
Разве не любо вам осознавать себя витязями, коих вы тут пред собой узрели? А хозяевами земель своих, на которых вас и ваших Предков долгое время заставляли жить, как иждивенцев?
Вот, ребята, а вы говорите «по-свойски», — снова повторил «дед» фразу, вокруг которой и выстроился весь пляс. — Сейчас же, — простецки вздохнул Орислав, — мужики, мне надо поговорить, опять же «по-свойски», с вашим начальством. Вам есть над чем подумать, о чем поговорить, на сегодня представление закончено…
Бойцы загудели и послушно потянулись на выход. Выглядело это так, словно только что подошел к концу киносеанс и зрители, обсуждая фильм, неохотно покидают уютный зал. Никому и в голову не пришло, что этот «дед» по сути, отдал сейчас приказ, и они ему безропотно подчинились.
Едва последние из «зрителей», толкаясь и мелко перешагивая, вышли в коридор, к Ориславу подошла баба Паша: «Можа б Вы паелі чаго? — спросила сердобольная старушка.      
— Благодарствую, мать, — улыбнулся гость в густую бороду, — мне надо с хлопцами вашими поговорить, это сейчас важнее, впрочем, чайку, если можно.
— Кампот…
— Вот и хорошо. Принесите к нам в уголок…
Лукьянов и Медведев, отметив это, коротко переглянулись, но промолчали. «Дед» кивнул в тот угол, в котором он немногим ранее появился перед заканчивающим ужин личным составом Базы.
Делать нечего. Прошли, сели за стол, подождали, пока Михайловна принесет по стакану компота и тарелку с домашним печеньем. Затем, проникшаяся безмерным уважением к гостю бабуля, вняв его очередной просьбе, принесла еще и толстую, декоративную свечу.
В ее веселом свете тени на стенах столовой играли как-то уж совсем по-домашнему, но, несмотря на это, разговор не складывался. «Дед» отчего-то снова включил режим «экономии слов». Молчал и командир партизанской Базы Лукьянов, который долгое время плотно занимался вещами, которые находились в зоне полного недоверия и недопонимания многих сотрудников, в том числе и подполковника Медведева. Алексей Владиимирович никогда не скрывал, что около пяти лет глубоко изучал Авестийскую астрологию. Потом его отчего-то резко развернуло и бросило в изучение древней славянской письменности.
Осваивая русские азбуки, он по счастливой случайности натолкнулся на какого-то человека, который полностью перевернул мировоззрение этого устоявшегося в целом, научного человека. Как говорил об этом сам Алексей: «У меня открылось образное мышление. То, что я использовал до него, было безобразным». И если астрология, популярный оккультизм, какие-то искусственно созданные философские течения часто приводили к жарким спорам дома или на работе, то тот поток знаний, который сам Лукьянов характеризовал, как «Наследие Предков» являлся делом настолько живым и интересным, что вызывал симпатии даже у его супруги.
Но, все это было до войны. Где-то там, в прошлом. Там осталось и изучение редчайших текстов, и Буквицы, и поверхностное ознакомление с Рунами, и страстный «голод» к знаниям, кстати, здорово подогреваемый встречами с тем «дедом», первым, что переполошил своим появлением все охранное ведомство Института. В прошлом осталась и настоящая семейная жизнь. Когда его супруге сообщили о том, что ее муж государственный преступник, она, на удивление легко приняла это к сведению и пообещала спецслужбам сотрудничество в случае его появления. Само собой, «сдавать» мужа она не стала бы, но и на все его весточки отвечала одно и тоже: «я не хочу иметь с тобой ничего общего, не разрушай мою жизнь».
Горела свеча и Медведев продолжал всматриваться в широкое, по-детски растерянно-воодушевленное лицо Алексея Владиимировича, как видно переживающего некое волнение, сидя бок о бок с таким неоднозначным гостем. Где были мысли командира отряда сейчас? В высших ли сферах, или рядом с супругой и крохой дочкой, что жили в доме тестя в Буде-Гресской, что по слуцкому шоссе?
Медведев тяжко вздохнул. И его мысли тоже было понеслись в прошлое, но тут же вернулись обратно, ведь его бывшая жена и взрослые, уже самостоятельные дети, тоже не искали встречи с ним. В границах Беларуси их отец значился в списке врагов номер один, а вне ее, его усиленно разыскивал Интерпол. Дернувшись, Сергей Георгиевич вынырнул из забытья:
— Я спросить хотел, — с хрипом вымолвил он первые звуки, не готовыми к работе связками. — То, что было сказано здесь, перед ребятами, это ведь как минимум попахивает расизмом и сатанизмом. Я не заметил среди наших бойцов рьяно верующих, но зачем так ущемлять религиозные чувства? У каждого должно быть в душе что-то светлое. Мне тоже не по нутру деятельность глав церкви, уж мы-то о ней знаем, как никто другой, но зачем так жестко? Люди-то верят.
— Верят? — переспросил Орислав. — А во что верят?
— Ну как? — не понял вопроса Медведев. — В церковь же хоть раз в жизни каждый ходил.
— Хм, — улыбнулся только глазами гость, — половина бывшего СССР была на Красной площади, но что-то совсем не многим нашлось теплое место по ту сторону кремлевской стены. Да и шли-то на площадь, в основном, для того, чтобы побыть всем вместе, со всем, так сказать, народом. Не думаю, что кто-то на самом деле горел желанием лицезреть мумию в масонском «Храме Смерти». Мумия, это только реклама Ленина, опять же, умелая реклама идеологов коммунизма. Благодаря ей все знают Ульянова-Бланка-Ленина, как «умного, образованного человека».
Медведев, встревая в этот спорный монолог, хитро посмотрел на «деда»:
— Вы сейчас …как-то иначе говорите. У нас уже появлялся тут один дедушка. Только тот имел стойкий белорусский говор и… А вы изъясняетесь вполне современно.
Орислав снисходительно улыбнулся:
— Основа любой спецслужбы – недоверие. Я все понимаю. Эти службы и появились-то только из-за того, что кто-то стал страдать к кому-то недоверием. Там, где существует понимание и полное доверие, спецслужбы не нужны. Что ж, — аккуратно сложил перед собой в замок жилистые, жесткие пальцы Орислав сын Буривоя, — разговор будет долгий, я пришел за помощью, значит, мне и делать первый шаг к доверию.
Сразу скажу, что Атей Асогостов, тот «дедушка», о котором вы говорили, фигура более значимая, чем я. Ну, — уточнил Орислав, — это если изъясняться вашим, современным языком. Поверьте на слово, и я, для того, чтобы немного походить на него, легко, и с удовольствием могу перейти на древний славянский язык, но тогда вы только будете примерно догадываться, о чем идет речь. Почему «с удовольствием могу перейти»? А потому, что образы того языка куда как объемнее и точнее, но вы их, к сожалению, не поймете. Говорю я это не для того, чтобы принизить ваши способности, а для того, чтобы объяснить мои, справедливо замеченные вами современные речевые обороты.
Сразу же хочу попросить вас обоих. Обращайтесь, пожалуйста, ко мне «Ты». Я же, в свою очередь, тоже стану к вам так обращаться, поэтому не обижайтесь…
— Пока не забыл, — мягко оборвал речь Орислава Сергей Георгиевич, — меня все донимает вопрос. Твое (он акцентированно надавил на это слово, что, как и было обещано, ничуть не обидело гостя) заявление о том, что в этом купальском танце я превращусь в медведя, это что, трюк такой? Замануха? Ведь появлявшийся у нас, …как его там? М-м-м, дед Атей, не знает моей фамилии. Отсюда у меня, как у разведчика вопрос: мы тут в глубоком подполье, думаем, что Бога за бороду держим, никто нас никогда не найдет, а тут такая информация о нас со стороны. Раз мы заговорили о доверии – расскажи!
«Дед» недоуменно пожал плечами. Было видно, что он не совсем понял, что именно интересует вопрошающего:
— Какой трюк? — неуверенно произнес он. — Увидел и все. И я не знаю имени твоего Рода, то есть фамилии…
— Как это?
Орислав, собираясь с мыслями, огладил бороду:
— Я же говорил здесь, при всех, о чистоте человеческой крови? Чем чище кровь, тем яснее представляется мне образ человека. Если кровь замутнена, я мало что могу в ней рассмотреть.
Это с родни тому, как пытаться что-то увидеть в мутной, грязной воде. А коли уж коснется поведать о тех, кто находится ниже грани светоотделения, или, если говорить современным языком, на стороне Зла, то мне сии образы вообще малодоступны. Твой Род, витязь, большой, древний, кровь в тебе чиста, и я сразу увидел бера…
— Кого? — не понял Сергей Георгиевич.
— Медведя, — откуда-то из небытия проявился Лукьянов, — это старое слово.
— Так и есть, — подтвердил «дед». — Ты можешь мне ничего не говорить о своей родне, но я и без того ведаю, что в Роду твоем полно сильных людей и особенно преуспели мужчины. Поди и в войнах во всех участвовали и наград пруд пруди, и здоровья у предков, да и у тебя самого от природы прям с избытком.
Медведев вскинул кверху белесые брови:
— Все равно не пойму. Это правда, у нас в каждом поколении несколько человек при погонах, и все, как один богатыри, но при чем тут этот бер? Как понять это выражение «образ медведя»?
— Да никак не понимать, — возмутился Орислав. — Медведь он и есть медведь. Ты – медведь, бер!
          
ГЛАВА 8
Сергей Георгиевич с усилием растер лицо. Лезть в высшие материи, в коих он, в отличие от Лукьянова, был не силен, ему не хотелось, но и понять все то, что он сейчас услышал, он тоже не мог. «Как это я – человек, и вдруг – медведь?»
— Все дело, — продолжал разминать мозги заместителю командира отряда «дед», — в том самом Огне, о котором я говорил раньше. У тебя – такой Огонь, вернее проявляется он так, у меня, сам видел, какие с ним отношения, у того, кто понесет «Пяруноў Перст» в жилах вообще чистый Огонь, потому и определила ему Макошь такую непростую Судьбу.
— Хм, — вдруг улыбнулся какой-то своей глубоко запрятанной мысли Лукьянов, — тогда у нас два персонажа, что понесут «Пяруноў Перст»?
— Один, — уверенно ответил Орислав. — Он сейчас такой на всей Земле один.
— Странно, — подметил Алексей Владиимирович, видя, что и Медведев в это время тоже начал задаваться подобным вопросом, — их же два брата, они двойняшки. Одному «Пяруноў Перст», а другому что?
— А у другого своя Судьба. Тот, что у вас, старший, он первородный, коих в старину звали врода, урод…
Сергей Георгиевич неожиданно прыснул смешком, но тут же поднял вверх руки извиняясь за несдержанность. Эта обидная выходка, похоже, совсем не расстроила гостя. Наверное, он попросту привык к тому, что сейчас многие слова не имеют древнего, изначального смысла.
Лукьянов смотрел на «деда» с интересом. Он, в отличие от своего боевого зама догадывался, о чем идет речь.
— Ты, Орислав, говоришь в том ракурсе, что Леша Волков у своих родителей первородный?
«Дед» кивнул, и этот короткий контакт между двумя, понимающими друг друга людьми, вынуждал и Медведева попытаться настроиться на их волну. Неторопливая беседа изобиловала паузами, и потому, в одну из них по обыкновению Службы Сергей Георгиевич решил ввинтить провокационный вопрос, имеющий свойство клина, заставляющий оппонента проявить себя:
— Скажи, Орислав, — начал он издалека, — а вот тот Огонь, о котором ты говорил. Он несет в себе какую-то защитную функцию?
— Обязательно…
— Так, — продолжал заместитель командира отряда, — хорошо. Стало быть, чем сильнее, масштабнее кровь, вернее Огонь в ней – тем сильней и защита?
— И это верно.
И вот тут-то, по мнению тертого разведчика «шахматный слон ставится на поле H4 — шах или даже мат сопернику». Ситуация складывалась в пользу нападения. «Интересно, — уже тихо злорадствовал Медведев, что он скажет об этой кровной защите, когда узнает, что непростой персонаж, «Той, хто панясе Перуноў Перст» имеющий, по их мнению, в своих венах даже не кровь, а чистый Огонь, сейчас с пулевым ранением находится в медблоке?»
Но, не суждено было боевому командиру сделать очередной выпад. Орислав, что называется, чувствовал ветер, а потому в очередной раз, шокируя руководство Базы, он, даже не услышав жалящего, уже зудящего на кончике языка Медведева вопроса, предвосхищая его, ответил прямо в лоб:
— Если ты хочешь спросить о том, почему Огонь не защитил вашего бойца, я скажу так: тот, кто пока не почувствовал в себе этот мощный Огонь, кто боится его проявления, более всего и не защищен. Он в некоторых ситуациях даже слабее, чем простой человек с замутненной жизненной позицией. В ком больше Огня – с того больше и спросится. Как ты не прячь этот костер, придет время отвечать за то, как ты распорядился его жаром.
Лукьянов и Медведев коротко переглянулись:
— А-а-а…, — неуверенно протянул командир отряда, — откуда вы, …ты знаешь, что Леша ранен?
— Я видел это, — спокойно и даже весело ответил Орислав.
— Но как? — обеспокоился Сергей Георгиевич, которого вторично за сегодня дернул нешуточный вопрос о, казалось бы, безупречно организованной безопасности Базы.
— Хм, — привычно улыбнулся в бороду гость, — вы же умудрились спрятать под землей целую дружину и технику, думаете, что вас никто не видит? А мне немудрено стать «невидимым» для ваших парней. У вас технологии, а у меня Знания, но результат-то один и тот же. Это я привел к вам американца…
— Ты?! — дуэтом вскрикнули руководители Базы.
— Да я. — источая царственное умиротворение, ответил «дед». — Не сам же он вас тут нашел? Вас найдешь, как же.
— Так это он, — начал догадываться Сергей Георгиевич, — от тебя отмахивался, когда сидел на нашей крыше?
— От меня. Он все время порывался уйти, не понимая куда попал, и что от него хотят. Пришлось придержать на месте, пока вы сообразите, как бы половчее это дело обустроить? Он меня видел, а вы и ваша техника нет.
— Как интересно, — с нотками зависти выдохнул Медведев, — хорошо бы и нам, так научиться, но вопрос не в том, в другом, а именно: «Нафига он нам нужен, этот америкос? И еще: может, стоило бы спросить у нас, приводить его сюда или нет? Ладно ты, Орислав, и твой второй «дед», как там его? Я уже понял, что вы можете проходить куда захотите и когда захотите, но этот «гусь», на кой он здесь сдался»?
 «Дед» не спешил с ответом. Какое-то время он просто сидел, глядя стеклянными глазами на посуду с компотом, потом немного отпил, встал и поведал озадаченному руководству Базы длинную и неоднозначную историю.
Начал он с того, что подробно рассказал о том, кто такой этот американец. Когда Лукьянов и Медведев услышали, что у них в медблоке спит тот самый Ингви Олсен, журналист, после выстрелов которого все в их стране пошло кувырком, и без того докучающая им головная боль, стала попросту раздирать на части их черепные коробки. Орислав рассказывал медленно, доходчиво, с пояснениями, но информации было столько, что даже более-менее ориентирующемуся в этих сферах командиру отряда было трудно это переварить.
Если сжать и перевести все это на современный язык, то картина рисовалась следующим образом: существуют некие… «древние организации», которым не все равно, что творится на Земле. Предположения Медведева о том, что это структуры близкие к масонам, были тут же отвергнуты, причем настолько однозначно, что сразу становилось понятно, «дед» знает о масонах намного больше самого Сергея Георгиевича. Так вот, «организация», к которой относились эти «дедушки», как бы это помягче выразиться, …жестко придерживается требований древней славянской культуры и веры. Именно веры, а не религии. Краткий экскурс в различия этих понятий был зачитан тут же.
Все ранее подвергаемые критическим измышлениям расистские высказывания гостя, сами собой переходили в другой статус. Сомнений не было, этот человек под расизмом подразумевал то, что сейчас считается проявлением глубочайшего патриотизма. Было видно, что Орислав глубоко знал историю, как он это называл «черных, желтых, красных, серых народов» едва ли не до времен динозавров, а то и дальше того. А ведь перед ним сидели не дети. Спецшкола с отличием Медведева позволяла разглядеть и песчинку правды в колодце лжи, но даже Сергей Георгиевич не сомневался, знания «деда» систематизированы и цельны. Они устоялись в его голове и, возможно, получены в таком виде еще в детстве.      
Возвращаясь к указанной выше «организации», «дедом» было сказано буквально следующее: «в ней состоят разные сущности». На все уточнения «какие?», был ответ: «вам этого знать пока не нужно, будет достаточно знать хотя бы нас двоих (его и того самого Атея Асогостова)».
Выходило, что они, эти «дедушки» что-то вроде странников, или посыльных по особым поручениям с какими-то неограниченными полномочиями. Для них (а сколько таких бродило по земле, не известно) не составляет никакого труда, скажем, пересечь границу любой державы. Рассказывая то о той, то о другой стороне света, Орислав даже не заострял внимания на такой формальности, как пересечение границы. Судя по тому, как он об этом говорил, проблема появлялась, только если надо было идти через межи с «мирским» человеком или нести что-то тяжелое, да и то. Не проблема, так, заминка и не более того.
Интересным оказалось и то, что у этой организации существуют конкуренты, можно даже сказать враги. Повествование о них еще больше раздвинуло границы устоявшегося, но в данное время трещавшего по всем швам мировоззрения руководства Базы.
Так вот эти «враги» (иногда Орислав называл их «колдуны», или «кощеи»), сами могли совсем немногое, но чего у них было не отнять, так это умения играть на слабостях людей. Человечество для них было нечто вроде «скотного двора». Они, как пастыри, а руководят ими (опять же) какие-то сущности. На конкретно поставленный Медведевым вопрос: «инопланетяне?», Орислав ответил: «Можно сказать и так…».
Вот и выходило, что «обморочное» состояние людей, принявших навязанный им силой мировой порядок, существующий ныне, ничто иное, как происки тех самых «колдунов». Им покровительствуют и с ними заодно темные («дед» назвал их Невежественные) боги, которые живут сразу и под землей, и в Небе. Короче говоря, та самая «Теория заговора» с пояснениями и глубоким толкованием.
Беларусь, со слов Орислава, долго оставалась светлым, духовным местом, но из-за незначительности территории и внутренней силы народа (она, оказывается, тоже сублимируется и как-то влияет на общий жизненный фон планеты), «колдуны» в последнее время не сильно здесь свирепствовали. Они попросту думали, что издревле приходя на эти земли с каждым новым завоевателем, Темные уже выдоили вражьими ордами из этого народа все светлое. Когда здесь был найден «Леснин», кощеи несказанно удивились, отметив небывалый национальный подъем. Выглядело это примерно так: «Черт побери, они все еще живы».
Непонятно по какой причине невежественные боги не видели до этого времени в земле «Чуда Полесья». Скорее всего, просто не придавали ему значения, или союзники «дедушек» как-то маскировали его до поры. А возможно враги их просто не знали, как можно с выгодой использовать это вещество. По словам Орислава происходило это потому, что в месте (наверное, все-таки это какая-то планета) откуда эти Темные боги сюда попали, такого вещества попросту нет или его слишком мало. В тех чертогах (какое же все-таки это красивое, забытое слово), откуда пришли на Землю наши Боги, это вещество или «Огненная Зола», как называли его Предки, очень распространено и используется широко, скажем, как у нас песок. (Слушая, как лихо меняются границы собственного мироустройства, Медведев начал обильно потеть. Он никогда не мог подумать, что мыслительный процесс бывает таким жарким и трудным).
Сведения о том, как можно использовать то, что называли «Леснин», не были доступны «колдунам», а в генной памяти «Белых людей» (скорее всего, так Орислав называл Славян, или вообще белокожих), все это просто спало много веков, как воспоминание о далекой, звездной Родине. Само собой, как только эти Знания вылились в реальную выгоду, «колдуны» тут же активизировались, ведь где энергетика или выгода – там они.
Далее идет простой, но давно испытанный ими сценарий: нужно дестабилизировать обстановку в стране и тогда качай энергоносители, сколько пожелаешь. Нашли жертву (опять же белокожего американца), и его неразумными руками очередной раз ввергли Белых Русов (пояснялось это, как чистых, непорочных Русов) во тьму кромешную междоусобиц.
Видя, что слушатели дружно взопрели, и стали впадать в иступленную тоску, Орислав решил прекратить четырехчасовую предысторию своего «важного дела».
— Не так давно, — вдруг перешел он к сути, — тот, кто изображает из себя гарант законности и оплот власти в Беларуси, принял у себя очень сильного «колдуна». Через несколько дней после его появления, активизировалось целое осиное гнездо его соратников. Оказывается, они давно уже были здесь и только ждали сигнала «жалить». Так что должен вас предостеречь, будьте еще осторожнее, нам от них уже досталось…
— Хорошенькое дело, — расстегивая взмокший ворот и вытирая шею, пробасил Медведев, — ты же сам, Орислав, привел откуда-то к нам этого американца, а еще говоришь о какой-то осторожности…
— Не откуда-то, — вставил между делом «дед», — я увел его из тюрьмы.
Сказано это было так, словно увести из тюрьмы было так же просто, как «сводить в баню», или «принести из магазина».
— Еще лучше, — вздохнул заместитель командира отряда, — сам разворошил это «осиное гнездо» и предупреждаешь нас об опасности. Что, это и есть твое «важное дело»?
Лукьянов мягко положил руку ему на плечо, это означало: «не кипятись, Сергей Георгиевич, успокойся, мы все устали, но нужно все обязательно дослушать до конца. Ты же знаешь, насколько важны эти «гости»».
«Дед» опустил взгляд. Было заметно, что говорить о «важном деле», с которым он сюда пришел ему очень нелегко.
— Вчера, — наконец вымолвил он, — «колдуны» выкрали Свету, внучку Атея. Никто из них не знает мирского имени сына Асогостова, так же, как и имени его Рода, и нащупать ее связи с нами они никак не могли. Скорее всего, просто отследили ближайший канал…
— Канал? — поинтересовался Лукьянов, поскольку Сергей Георгиевич уже был на взводе. — Как это «канал»? Канал чего?
— Она весталка, веста…
— М-м, — стал догадываться Алексей Владиимирович, — насколько я помню, это что-то типа ясновидящих или экстрасенсов?
— Даже в вашем понимании, это не совсем так. — «Дед» поднялся и тихо, чтобы его голос не долетал до возившейся у кухонных плит бабы Паши, продолжил: — Веста напрямую слышит то, что сейчас называется энергоинформационным пространством Космоса. Боги наделили ее этими способностями от рождения, поскольку такие девушки, становясь женщинами и соблюдая чистоту крови и помыслов, способны дать тело Великой Душе. Вы можете себе представить, что будет с властью кощеев, если на планете появятся настоящие, Великие Души? Вот поэтому темные и упираются.
Это сложно обрисовать современным языком, …они хотят – испортить, изрочить, извратить. Сделать это с сильным, чистым Родом очень сложно. Победить физически общность людей, состоящую из таких Родов невозможно даже в принципе. Души их Велики, они безсмертны. Ослабить такой народ или народы, можно только монотонно, постоянно, в течение долгого времени, расшатывая его целостность, «здоровье», внедряя разные «хвори», ведущие к тому, что женщины, начинают рожать юродивых, слабых, зачатых в кровосмешении детей.
В чистых Родах, где всегда блюли мораль и порядок, рождаются весталки или весты. Пока она дева – чрез нее идет прямой поток из Истока, когда она станет женой, поток или канал будет питать еще и ее детей. Сами понимаете, что таким чадам не нужны будут никакие прививки, капельницы, таблетки, а еще президенты, цари или папы римские.
«Колдунам» выгодны больные люди. Больной вечно ищет защиты, помощи и чем больше у него болячек – тем больше он будет платить за покровительство правительству, или медикам, фармацевтическим предприятиям, аптекам. А ежели умрет? Его родичи вынуждены будут платить похоронным бюро, кладбищам за то, что его, гражданина этой страны, имеющего полное право по Конституции на обладание землей и ресурсами государства, зароют в каком-нибудь скорбном месте в землю, на которую он, как проживший здесь всю жизнь имеет безплатное право обладания. А ведь зарывают сейчас столько, сколько и в войну не зарывали. Ни один усопший не обошелся без вмешательства их медицины. На городских кладбищах хоронят на одном месте в два, в три этажа.
Давно известно, что нормальному, чистому по крови человеку и в голову не придет делать какие-то нехорошие вещи. Темные «колдуны» рождены в браках, не в семейных союзах, иначе они просто не имели бы такой тяги к тем самым недобром делам. Само собой, и плодить меж собой они могут только больных, нежизнеспособных и слабых детей.
Эх, да кабы не воровали «кощеи» весталок, как в сказках, не сводили их обманом с отчего двора за посулы счастливой семейной жизни или материального благополучия, уже давно выродились бы эти Темные твари.
Свету Атееву не обманешь, не притянешь подобным, но… Ее Огонь – Огонь ведьмы, ведающей матери, которая пока еще дева, весталка. Она видит, предвидит если не все, то многое. Это можно назвать блестящей интуицией, только такое определение и на сотую долю не отобразит всего того, что на самом деле стоит за каналом весты.
— Как они узнали о ней? — спросил, наконец обуздавший нервы Медведев.
— Почуяли.
— Как это?
— Вы замечали, что БОМЖи, бездельники, шляющиеся по улицам зимой и летом, почти не болеют? Любой человек может подхватить туберкулез даже от поручня в автобусе, а эти – нет. Или вот: комар никогда не станет пить кровь даже свежего трупа, ведь так? Хоть труп и не может его шлепнуть и крови у него – хоть отбавляй.
Темным нет интереса в духовно падших, в таких людях нет силы, или ее очень мало. Падшие – сами потенциальные Темные. По этой причине в школе, в армии, в институте негодяи, сбиваясь в комариные стаи, всячески подавляют нормальных, чистых людей. Они понимают, что дотянуть до уровня хотя бы простого настоящего человека им, падшим, не под силу, потому что это великий труд. Проще катиться вниз и тянуть за собой других.
«Колдунам» нужны чистые девушки, красивые, сильные. От того, что какая-то веста приведет в этот мир от колдуна темную сущность, она, если не умрет при родах, то неизбежно покатится вниз, а от этого в тонкие сферы станет выделяться темная энергия, которую в иудейской традиции называют гаввах. Это, по сути, пища демонов, бесов.
Вы видели, что творится сейчас вокруг? Засилье порнографии, непременно с вывеской «негр трахает блондинку в подворотне». А анекдоты о светловолосых девушках? О том, как они глупы... Фильмы, где проститутки и киллеры – положительные герои?
Сейчас все: мода, песни, фильмы направлены лишь на то, чтобы ослабить наши народы, привить низменное, сексуальное, грязное. В том хороводе, что я вам показал, если знаешь их голосовые коды, вибрации – не составит большого труда все это вытащить из человека на поверхность. В нашей сути ныне намешано столько, что с помощью подобных хороводов и речевых кодов можно проявить в равной степени в человеке, как знания, к примеру, о свойствах «Леснина», так и грязную, чудовищную, маниакальную похоть.
Нужно сознаться, у «колдунов» это хорошо сейчас получается. Что называется, результат на лицо. Славяне разобщены, браки между людьми с разным цветом кожи, несмотря на всю их опасность для здоровья обоих супругов и чад, считаются модными. Даже однополые браки входят в норму. Сами подумайте, родит ли «колдуну» здорового ребенка проститутка или голубой? Повторяю, им нужны чистые девушки. «Кощеи» платят большие деньги за то, чтобы оставить у целомудренной девушки свой образ духа и крови, ведь первый мужчина оставляет его женщине навсегда…
— Ну ты…, — зашипел, задержавший в это время дыхание Медведев, — даешь. Как так? Где ж ее, целомудренную сейчас найдешь?
— То-то и оно, … — покачал головой «дед», — за ними очереди и, нормальные, здоровые ребята в этих очередях не в первых рядах. А потом мы удивляемся, почему это никак не можем найти общий язык со своими детьми? Все просто, там образ другого Рода, а то и сразу нескольких, смотря сколько она перебрала мужиков в своей постели до тебя.
— М-да, — вздохнул Сергей Георгиевич, — получается, мои дети…? Я ведь тоже не первым стоял в очереди к своей будущей!
— Телегония, — неведомо к чему вклинил какое-то непонятное словцо Лукьянов, и прозвучало это так, будто он понимал, о чем идет речь.
Заместитель командира отряда с укоризной посмотрел на своего начальника, мол, я и так ничего не понимаю, а тут еще ты:
— Хорошо, — произнес вслух Медведев, — а от нас-то ты чего хочешь?
— Они нашли Свету случайно, какой-то «колдун» увидел ее канал.
— И что?
— Я его тоже вижу.
— Этого колдуна?
— Вокруг нее сейчас много «колдунов». Ее готовят к какому-то ритуалу. Скоро полнолуние.
— Во дела! — Медведев хлопнул себя по бедрам. — Ты глянь, Леш! — обратился он к Лукьянову. — Человек через стены проходит, нашел нас под экраном, границы для него – тьфу, мелочь! А как девушку из плена вытянуть – давай пушки и пулеметы. Сколько же наших ляжет при этом?
— Мне одному не справится, — как-то неуверенно произнес Орислав, — и вам с «колдунами» без наших подсказок будет трудно, хоть сто лет отстреливайте по лесам и дорогам тех, кто на их стороне.
Откройте глаза, ведь все ваши акции направлены только «якобы» на благо своего народа. На самом же деле вы убиваете и калечите пусть и нанятых «кощеями», но представителей этого самого народа. Это ведь так? Пусть они и находятся под незримыми чарами «колдунов», но они наши с вами братья. Темным выгодно, чтобы мы друг друга убивали, травили, обижали, не важно как, за что и во имя каких идей. Им нужна пища – тот самый гаввах, а если проявлять ярость неправедную, убивая ворогов?
Убивая своих ворогов вы, мужики, исправно, чуть ли не каждый день им устраиваете пиры. Наши предки даже отъявленных негодяев убивали со спокойным сердцем, без ненависти, но я сейчас не о том, отвлекся.
Колдуны спрятали Свету. Спрятали в месте, куда постоянно привозят что-то из-за границы. Весь контур отслеживает не только аппаратура и солдаты, щупают внутренним оком и колдуны. Никто не знает, что они там еще прячут. Командует этим схороном полковник Штасевич…
— Хм, — криво улыбнулся Медведев и покосился на командира, желая отследить и его реакцию, — персонаж нам известный, — заметил он и добавил двусмысленно, — от судьбы не уйдешь. Что ж, помочь можем, почему нет? Но вот колдуны-то не по нашей части.
— И колдуны, и караул там заодно, — заверил Орислав.
— Мг, — саркастически прогудел в нос Медведев, — ты меня видишь медведем. Лучше бы видел крысой, — улыбнулся он, — я перекинулся бы, пролез куда нужно и все разведал…
Гость вдруг оживился:
— Ты на самом деле хочешь почувствовать что-нибудь эдакое?
— Да, — неопределенно ответил Медведев, — интересно же, врешь или нет? Но хочется, чтобы впечатлило не меньше, чем у кухни Михайловны. Сам же говорил, что мы сейчас все так устроены: «яви-ка мне какое-нибудь чудо, и «я пойду за тобой», в данном случае – освобождать принцессу от колдунов…
— Хорошо, — на удивление легко сдался на провокационную просьбу «дед», — все равно тебе рано или поздно довелось бы перекинуться, так уж лучше под руководством, чем вдруг и случайно. Сейчас глубокая ночь, но через три часа станет светать, и я явлю тебе чудо.

ГЛАВА 9
В половине десятого утра, в час, когда все камеры наблюдения еще показывали белое молоко плотно накрывшего лес тумана, поднялись наверх Лукьянов, Медведев, «дед» и, увязавшийся за ними Луценко, который накануне проспал все вечерние события. Если любого из бойцов в этой щекотливой ситуации запросто можно было послать …в «спальник», то шестидесятилетнего Олега Александровича, продуктовую и боевую опору отряда просто так не выпроводишь.
Эх, кабы Сергею Георгиевичу Медведеву знать, что именно ему предстоит сегодня испытать. Конечно, тогда он вообще никого на пушечный выстрел не подпустил к созерцанию, а так, руководство Базы, стараясь передвигаться как можно тише, молча шагало за Ориславом, а тот старательно заглядывал за деревья, пни и выворотни, сосредоточенно высматривая что-то меж дремлющих в тумане деревьев.
Прохладное весеннее утро бодрило. Где-то, отзываясь на нарастающий сверху солнечный свет, весело щебетали птицы, а «дед» все кружил и кружил вокруг замаскированной под поляну крыши гермоангара. Радиус его кругов все увеличивался и, как казалось, этому не будет ни конца, ни края.
Через пятнадцать минут в наушниках Лукьянова, Луценко и Медведева зазвучал вкрадчивый голос дежурного: «Сто первый, …грибные места восточнее, и проявятся они не раньше осени».
Руководство отряда переглянулось.
— Десятка, — тихо ответил Алексей Владиимирович, — сказано же было – без дела не тявкать… Соблюдай режим радиомолчания.
— Виноват, — отозвался дежурный, — но до конца зоны видеонаблюдения осталось около пятнадцати метров, а вокруг туман. Скоро я перестану вас видеть.
— Разберемся, — неохотно выдохнул Лукьянов, и продолжил путь за Ориславом.
Описав еще один круг, тот вдруг глянул вправо и, резко сменив направление, зашагал в лес:
— Нашел, — негромко сказал он…
Признаться, вконец заинтригованная его кольцевыми передвижениями, и испытывающая странное волнение троица руководства после этих слов ожидала перед собой увидеть, по меньшей мере – сказочный цветок папоротника. Но нет. Вместо него, в десяти шагах правее, под завалом из трех бревен они заметили самый заурядный пень. Изъеденные жуками деревья, что лежали вокруг него, просыпались на настил желтой мукой трухи, а рядом с ними трудолюбивые муравьи за несколько лет соорудили себе солидный небоскреб.
Тополиный пень, на который указал Орислав, имел старый спил – дело рук строителей. Здесь стоял старый тополь, который частично закрывал картинку видеокамере, которую вмонтировали в соседнее дерево. В это место было удобнее всего выводить скрытый кабель, а потому проще оказалось спилить мешающую обзору тополиную мачту, чем по-новому изгаляться в монтаже проводимой линии.
Время не щадило ничего. Казалось бы, строили-то Базу совсем недавно, а уже и сам спиленный тополь зарос мхом, и пахучая кора его местами отвисала, словно отмирающая после чрезмерного загара кожа.
Ненужное «тело» трухлеющего дерева, лежавшее рядом, по указанию Орислава откатили в сторону. «Дед» расчистил пень от мха и просыпавшейся трухи, обошел кругом, придирчиво, словно художник осмотрел темный, сырой спил, прицелился по плоскости по сторонам света, начертил поверх заплывших весенним соком годовых колец какой-то знак и стал в стороне, бормоча себе под нос то ли заклинания, то ли какие-то стихи.
Что и говорить, смешно было смотреть со стороны на то, как взрослый, внешне вполне вменяемый человек ведет себя так, словно он волшебник из детского новогоднего представления. Представители Базы молчали из почтения к своему гостю и только переглядывались.
Орислав видел это, но доиграл свою роль без всякой тени шутливости. Закончив «колдовать», он заверил присутствующих в том, что пень годится для его дела, и Хозяин леса будет не против «скорого оборота». Прикорневой срез тополя был в порядке, пришла очередь быть осмотренным и второго составляющего готовящегося действа. «Дед» попросил Медведева избавиться от оружия, радиостанции и прочего «мусора».
Только Сергей Георгиевич начал шарить по собственным карманам, в поисках имущества, на которое намекал Орислав, оказалось, что в список «мусора» входит и его одежда. Заместитель командира отряда тут же стал фертом и набычился. «Ребята, — говорила его выжидательная поза коллегам, — это уже слишком. Что за цирк?»
— Орислав, — вступился Лукьянов, — холодно ведь. Зачем ему раздеваться?
— Пострадает…
— Он?
— Одежда. Она может порваться. Зачем портить портки и куртку?
Лукьянов округлил глаза:
— Портить, — не понял он. — Ты собираешься его чем-то облить?
«Дед» отрицательно покачал головой.
— А что тогда? — допытывался командир. — Ты уж лучше скажи. Шутки-шутками, а он живой человек. Чего здесь «ваньку валять»?
Орислав снова, будто примеряясь к чему-то, обмерял Медведева цепким взглядом:
— Нет, — уверенно сказал он, — одежды должно быть минимум или вообще…
— Да как же, — только успел начать Алексей Владиимирович, но «дед» прервал его:
— Он же хотел чуда? Пусть снимет верхнюю одежду, а я тем временем ему кое-что шепну. После этого он кувыркнется через пень, и обещанное чудо увидите вы все, правда продлится оно недолго. Но! — не дав партизанам открыть рты, добавил «дед», — вам и этого хватит. Обещаю, этого вы никогда не забудете…
Луценко, до сих пор тихо и лукаво хихикающий над манипуляциями Орислава вдруг, перейдя на чистый белорусский, обронил: «Отож і сапраўды явіцца чуда! Сярожа з голымі лыткамі будзе праз пень скакаць. Такого ніколі ўжо не забудзешся, гэта факт…»
— Да, — поддержал его Лукьянов, — как-то это все …несолидно.
— Не солидно? — блеснул недобрым взором Орислав. — Не солидно тебе, «вялікі» изучать Правду, а самому продолжать руководствоваться в жизни принципами смердов. Ведомо же: недоверие – часть безверия. Тут нет третьего, все просто: или ты, «вялікі», как зовет тебя Атей, с нашими Богами и Предками заодно, или нет. Одно дело играть в это, другое ведать Богов и верить им. Вот она, простая правда всех мировых верований: христиане, иудеи, мусульмане – все религии мира верят в богов, и только мы, славяне, верим Богам, доверяем им.
Тебе и твоим соратникам представилась редчайшая возможность увидеть своими глазами то, за созерцание чего посыльные «кощеев», и они сами отдали бы многое. Не в книжке с рассказом писателя или мыслителя, а самому, воочию прикоснуться к проявлению Божественной Силы. Не играть в нее, не читать и предполагать о ее существовании, а увидеть, почувствовать ее рядом!
— Он прав, Леш, — отозвался вдруг Медведев, — что я тут, как поп в корчме ломаюсь?
Сергей Георгиевич наскоро расстегнул бушлат и китель камуфляжа, шлепнул хлыстом портупеи, дернул шнурки «берцев» бросил все в кучу, оставшись в туманном холоде утра в одних трусах. Глядя на то, как вытянулись от удивления лица Лукьянова и Луценко, он вдруг с отчаянием выдохнул и протянув «а-а-а-а че там…», тут же снял и их.
— Ну, — требовательно спросил он, — говори, чего делать?
Орислава ничуть не смутила эта взрывная смелость подопытного. Он подошел к нему, что-то тихо спросил и, получив кивок в качестве положительного ответа, несколько раз повторил ему на ухо шепотом какую-то фразу. Затем стал за пень, обновил заплывающее тополиным соком очертание знака на его плоскости и быстро произнес какую-то смешную и короткую тарабарщину.         
Медведев повторил за ним слова, в три шага разогнался и, совершая борцовский кувырок заученным еще в молодости движением, ловко сиганул над срезом пня...
Алексей Владиимирович смотрел не мигая. Он не хотел пропустить ни секунды обещанного, ожидаемого зрелища. И вдруг, ни с того, ни с сего, отвлекая его от созерцания, в его рукав вцепился Луценко. То, что произошло в следующий миг, застыло в памяти Лукьянова на всю оставшуюся жизнь. Стоило ему только моргнуть, как маячившая впереди, облепленная редкими, мокрыми листьями и сухими сосновыми иголками спина его боевого зама, моментально потемнела, а сам Сергей Георгиевич, глядя на свои длинные, загнутые когти, с рычащим хохотом поднялся от земли …настоящим медведем!
Командир Базы выпучил глаза и задержал дыхание. Натянутый кистью Луценко рукав его бушлата стал хрустеть. «Наверное, Олег моргнул чуть раньше меня», — только и подумал полуживой от шока Лукьянов.   
— Где он? — вдруг просипел за спиной перепуганный Олег Александрович, и стало понятно, что Луценко попросту не видит того, что произошло с Медведевым. Лукьянову в пору было и самому засомневаться в реальности происходящего, списать это умопомрачительное зрелище на действие гипноза, но ясность видения сжимала в кулак его сердце, и давила счастливую слезу: «Боже мой, — кричало все внутри его, — а ведь это есть на самом деле!!!»
Зверь, в которого превратился Сергей Георгиевич, все еще стоял по-человечьи вертикально, и продолжал рассматривать свои передние конечности, выгибая и пряча обратно в кулак длинные, черные когти, обнюхивая их, осторожно покалывая ими появившиеся вместо ладоней мягкие, темные подушки.
Командир наблюдал за ним со спины, в пол оборота, почти в профиль, но было видно, что «Медведев» старательно прислушивается к своим новым ощущениям, изучает себя другого, непознанного, более того, не оставалось сомнений в том, что ему нравилось то, что он сейчас чувствовал.
Не могло не остаться не замеченным и то, что «экскурсия» в другой мир его сильно утомляла, потому зверь повернулся к Ориславу и неуверенно стал перед ним на четыре лапы. Сомнений не было, тем самым «Сергей Георгиевич» давал четко понять, что этого краткого вводного курса в перевоплощение с него вполне достаточно.
«Дед» снова пробормотал что-то неразборчивое и стукнул костяшкой правой руки в лоб косолапого. Сделал он это так, словно стучал в дверной косяк, а не в голову матерого хищника. Мишка повернулся и, взобравшись на пень, снова кувыркнулся через голову. Лукьянов моргнул, и этого короткого мига опять хватило на то, чтобы «зверь» обернулся человеком…
Медведев лежал неподвижно в позе эмбриона, совершенно голый и от него шел пар. Увидев его Луценко, для которого все происходившее по какой-то причине осталось незамеченным, дернулся от неожиданности и, на всякий случай, спрятался за спину командира.
— Он жив? — отстраненно поинтересовался у Орислава Лукьянов.
— Жив, — ответил тот, — только устал очень. Скажу больше, он в своей жизни никогда еще так не уставал, — хм, — с улыбкой добавил он, — это сродни тому, как если бы он до сорока лет берег бы себя, хранил целомудрие, а ныне попал на ночь в умелые женские руки, к оголодавшей без мужика ведьме.
Оденьте его и отведите к вам, под землю. Нужно отоспаться человеку. Отныне весь этот мир и все, что вокруг уже никогда не будет для него прежним. Вечером я снова приду к вам, договорим…
С этими словами Орислав шагнул за дерево и растворился в утреннем тумане. Лукьянов, уже сталкивающийся с «дедушками», не особо заострял внимания на этом, но ошарашенного Луценко трясло, словно алкоголика по утру. 
— Владииммми-и-ирович, — выстукивал он морзянку зубами, помогая Лукьянову натаскивать на взмокшего, находящегося практически без сознания Сергея Георгиевича отсыревшее белье, — как это? Он что, этот дядька, …пропал?
— Ушел, — неохотно ответил командир.
— Кх-ак можно так «уйти»?
Алексей Владиимирович, не зная, что ответить просто пожал могучими плечами. Вдев ватные руки обезсиленного зама в бушлат, он тяжко вздохнул:
— Кто знает, Олег, что они еще умеют? Но я уже не раз видел, как вот так же пропадали. Когда и куда хотят – придут и уйдут. Никто им не указ, они как-то …сами по себе.
— Алексей, — перешел на полушепот Луценко, — а кто «они»?
— «Дедушки», — просто ответил командир. Что он еще мог сказать человеку, для которого за его шестьдесят лет жизни верхом духовных откровений была малопонятная речь деревенского попа во время пасхального богослужения? — Давай, — вместо ожидаемых пояснений приказал он, — бери. Ты слева подныривай под руку, я справа, потащили…   
    Едва ноги Медведева почувствовали опору, он стал по мере сил перебирать ими. Со стороны это выглядело, будто Сергей Георгиевич просто вдрызг пьян, а сердобольные товарищи волокут его домой. Едва их силуэты четко прорисовались в мониторах дежурной части, Базу подняли по тревоге. За десять пятнадцать шагов до замаскированной площадки лифта Медведева подхватили под руки, поднявшиеся наверх бойцы. Пятеро рассыпались вокруг деревьев и заняли боевые позиции, но, сопевший после броска с нелегкой ношей командир без каких-либо объяснений приказал всем немедленно очистить периметр. Через минуту лессированная остатками тумана поляна была пуста… 
Отмахиваясь от гудящих вокруг, назойливых, словно осы у автомата с газировкой вопросов, Лукьянов дал «отбой» тревоге и приказал тащить Георгиевича в медблок. Понимая, что произошедшее обсуждаться не будет, привыкшие к тому, что далеко не все им нужно знать, бойцы быстро рассеялись по Базе.
Звонок в дверь застал Анну Вячеславовну врасплох. Похоже, она решила вздремнуть или читала, поскольку выглядела заспанной. Подходя к двери и всматриваясь сквозь стекло в обвисшее тело Медведева, она моментально собралась:
— Что с ним?
— Устал, — ответил правду командир отряда.
На лице доктора отобразилось непонимание, но решив не тратить времени на разъяснения, она быстро повернулась и засеменила вглубь блока. Сергей Георгиевич поднял голову и открыл глаза. Едва его мутный взгляд сфотографировал очертания места, куда его приволокли, ноги боевого зама командира тут же перестали функционировать. Тащить его стало еще сложнее.
Открывая последнюю свободную комнату медицинского изолятора, находящуюся прямо возле собственного кабинета, Анна Вячеславовна стала в сторону и, сопровождая недовольным взглядом пачкающую ее стерильные полы компанию, сказала вслед проходящему мимо командиру отряда:
— Если так пойдет и дальше, нам надо будет открывать больницу…
Лукьянов сделал вид, что не услышал этого. Он поблагодарил бойцов за помощь и тут же выпроводил их из медблока, всех до единого. Сам командир, зная, что придется побыть какое-то время рядом с заместителем, еще возле лифтового шлюза на время своего отсутствия поставил за старшего Луценко, пусть, де, распоряжается по разоружению поднятых по тревоге и отвечает на вопросы любопытных, все равно ведь он толком ничего не видел.   
Вернувшись в бокс, где помещался полуживой Медведев, командир отряда сразу же отметил, что никогда не подвергающаяся сомнениям компетентность Анны Вячеславовны в вопросах здравоохранения в этот раз и вовсе была на уровне библейских чудотворцев. За то время, что отсутствовал Лукьянов она едва успела бегло осмотреть доставленного, а меж тем, Сергей Георгиевич уже двигал руками и даже начинал говорить. Доктор, отмечая его общую слабость, отошла к себе в кабинет за тонометром, а командир, слыша, как она открывает соседнюю дверь, улучил мгновение, и хитро шепнул растянувшемуся на кушетке заму:
— Оживаешь прямо на глазах…
Медведев в ответ только подмигнул и Алексей Владиимирович понял, что здоровью заместителя командира отряда на самом деле ничего уже не угрожает.
Анна Вячеславовна вернулась быстро, но едва она стала разматывать черные жгутики незаменимого медицинского прибора, больной положил горячую ладонь ей на руки и остановил ее:
— Не безпокойтесь, — мягко сказал Медведев, приподнялся и посадил доктора рядом с собой, — посидите с нами, Анна Вячеславовна…
Вопросы зудели на кончике языка Лукьянова, словно маловольтажная, плоская батарейка, которую в детстве с помощью все того же языка проверяли на крепость заряда, но командир сомневался, стоит ли сейчас о чем-то спрашивать? Учитывая состояние Медведева, присутствие врача, да и вообще, …помнит ли он хоть что-то из того, что с ним было?
Алексей молча сел на кушетку, что стояла напротив. Женщина-врач тут же почувствовала неловкость и подалась вперед, намереваясь уйти, но Сергей Георгиевич повторно придержал ее:
— Анна Вячеславовна, — прошу вас, останьтесь. Мы не собираемся обсуждать какие-либо тайны. Я хочу, чтобы вы сейчас были рядом со мной…
Услышав это, уже Лукьянов почувствовал себя неловко, однако уходить он и не собирался. Во всяком случае, до тех пор, пока не утолит голод своего любопытства. Говоря об открытости их беседы, заместитель в некотором роде развязал Алексею руки. Медведев знал наверняка, что без вопросов не обойдется, а раз оставил подле себя врача, значит ему так надо.
— Как самочувствие? — начал Лукьянов издалека. — Выглядишь …все лучше.
Сергей Георгиевич утвердительно кивнул:
— Так и есть, — ответил он, — мне уже намного легче.
— А с чего это тебя так сильно вырубило?
— А все с «того», — указывая взглядом куда-то на потолок, — ответил Сергей Георгиевич, — это и вырубило. Знаешь, — улыбнулся зам, — когда раньше зимой выходишь к подъезду, мороз. Гоняешь дизель аккумулятором, гоняешь, а он, собака, тык-тык-тык и сдох. Ждешь минуту, и потом чау-у-у-дрынь! Затарахтел. Сейчас мое состояние уже можно характеризовать, как «чау-у-у-дрынь!» Начинаю тарахтеть.
Лукьянов улыбнулся:
— Так ты, Сергей, все-таки «дизель»?
— Скорее «турбо-дизель».
— М-м, — с удовольствием подхватил тему командир, — наворочанный. А скажи ты мне, турбо-дизель с интеркулером, сохранилось ли в твоих мозгах хоть что-то из того, что было там, наверху? Или сканирование выбивает только «ошибку» бортового компьютера?
Медведев хитро прищурился:
— Грызут тебя вопросики-то? Чую, грызут. Спрашивай, Леш, не стесняйся. Все осталось в памяти, запахи, ощущения, абсолютно все, даже странно как-то. Только…, — замялся зам, — смогу ли я тебе все это описать? Я ведь никогда особо не пробовал себя, как рассказчик. Одно скажу: и то, что было раньше, и то, что сейчас происходит во мне, очень динамично. Кажется, вот только что чуть ноги волочил! Там, в лесу вообще, …не было сил даже сглотнуть. Сейчас же, даже не знаю, как и сказать. Обрисовать состояние свое на данную секунду можно только ощущениями, а они...
Когда-то в спецшколе мы проходили первые, исторические способы кодировки, такие, как эзопов язык, притчи мудрецов, легенды, сказки и другие способы переноса скрытой информации. …Как вам это объяснить? Это когда на образах произведений наиболее емко, глубоко и красочно показывались некие события. Думаю, сейчас самое время взять за основу именно эту методику, тот самый язык образов и притч.
Так вот если говорить образно, то сейчас я чувствую себя так же, как человек, который все утро пил хороший, дорогой кофе. То есть, даже не какой-то легкий подъем, а …радость, ликование, «приход», как говорят наркоманы. И это состояние, как я уже говорил, динамично, оно развивается. Прислушиваясь к себе, я, чего никогда за мной никогда не водилось, без особого труда сразу же отыскал корни этих ощущений. Они, Леш, кроются именно в тех превращениях, которые со мной происходили наверху.
Не знаю, поймешь ли, но то, что чуть не убило меня там, высосав из меня напрочь всю силу, сейчас так лихо заворачивает, что я начинаю бояться за свое сердце. Потому и попросил остаться Анну Вячеславовну…
Не безпокойтесь, — в очередной раз, придерживая на месте доктора, с улыбкой произнес Сергей Георгиевич, — я более чем уверен, что ничего страшного не произойдет. Просто то, что я сейчас чувствую, настолько велико и…, я не подберу другого слова – прекрасно, что совладать с этим, оставаясь в привычных рамках, очень сложно. У меня новые мысли, новые ощущения, слова. Взять хотя бы то, что я никогда не мог так свободно говорить, выстраивать фразы, а сейчас …все льется само собой.
Лукьянов нетерпеливо поерзал на кушетке:
— Ну, тогда расскажи, что с тобой было, — попросил он, — я, как человек, который много об этом читал, но впервые столкнулся с чем-то подобным воочию, просто сгораю от любопытства…      
Доктор молчала. Она вслушивалась в разговор мужчин и старалась понять: о чем все-таки идет речь? Сергей Георгиевич опустил ноги на пол, сев напротив командира. Он на время вдоха закрыл глаза, затем протяжно выдохнул и начал свой рассказ:
— В момент, когда наш «дедушка» подошел ко мне и стал спрашивать о том, умею ли я кувыркаться и смогу ли сделать это в прыжке через пень здоровым и больным, я подумал, что все это какая-то шутка. Как говорят ребята «развод».
Я человек не внушаемый, находился в твердом уме и ясной памяти, но вдруг четко увидел перед собой картину того, как я прыгаю через этот пень и потом возвращаюсь обратно, причем возвращаясь назад, едва тащу ноги, находясь в состоянии полного изнеможения. Это сродни тому, как профессиональные спортсмены выматываются на многочасовых тренировках.
Сразу же пришла мысль: «а не гипноз ли это нашего друга Орислава?» Я прислушался к себе, покумекал так и эдак. Не было надо мной его власти. В любой момент я мог все прекратить. Со мной что-то случилось лишь в момент, когда я услышал «заветные слова». Меня будто обожгло. Я вдруг понял, что всегда их знал. Казалось бы, ничего особенного, простая приговорка, сродни тем, что мы слышали в детских сказках. Я не могу сейчас ее озвучить, почему-то забыл, но поверьте, это так! 
Во мне что-то резко изменилось. Сразу, вдруг и навсегда. Еще за секунду до того, как он попросил меня раздеться, я бы послал его куда подальше, а тут, будто волна меня подхватила, по-нес-ло. До пня я был одним человеком, а за ним…
Вам приходилось когда-нибудь что-то долго делать в резиновых медицинских перчатках? Я понимаю, Анне Вячеславовне приходилось обязательно, а вот тебе, Леш? Красить или что-нибудь еще?
Лукьянов утвердительно кивнул.   
— Тогда, — с облегчением приняв то, что передаваемые им образы будут понятны присутствующим, продолжал Сергей Георгиевич, — вы наверняка знаете, как трудно без сноровки снять перчатки с мокрой руки? Да трудно, но это только если не знать, как снимают их доктора, выворачивая наизнанку. Я до пня, и я после пня, это – перчатки на руках и перчатки, вывернутые наизнанку. Ощущаешь примерно тоже самое.
Живя обыденной жизнью, ты с пеленок привыкаешь к ней и представить себе не можешь, что все бывает как-то иначе, не так, как приучил тебя большой или малый жизненный опыт. А ведь бывает иначе! Теперь-то я точно знаю, еще как бывает.
Произнеся нужные слова и прыгнув через пень, я словно вывернулся из своей кожи наизнанку. Ну, как те же медицинские перчатки. Если их вывернуть, они ведь все равно так и останутся перчатками. Так и я. Меня вывернуло наизнанку, но все же это был я. Они, после долгой работы мокрые внутри и моментально холодеют, и я, кувыркнувшись, …стал «холодеть», чувствовать все иначе.
Первое, что сразило меня наповал, это был поток запахов. Мне было больно их вдыхать. Наверное, также невозможно пить ледяную воду или, выйдя из темного помещения под летнее солнце, свободно смотреть. Я натурально перестал дышать. Запахи людей, животных, растений летали вокруг меня, как вытянутые длинные пузыри, или невесомые, прозрачные трубы. Мне не надо было задумываться, было ясно сразу – эта «труба» того дерева, не просто сосны, а именно «той» сосны, а эта «труба» Лукьянова…
Среди всего этого потока я стал слышать и выделять и свою «трубу», но вот когда я поднял руки и увидел лапы!
…Стоило только себе представить, как ты, будучи человеком пытаешься дотянуться до чего-то и ковырнуть это пальцем. У меня были когти. Я вдруг почувствовал их силу, силу своих лап, глаз, носа. Это не только физическая сила, которая, кстати, быстро начала угасать, Орислав ведь предупреждал меня об этом. Пришлось «вернуться», а это, скажу я вам, также трудно, как одеть обратно мокрые резиновые перчатки. Мне дорогого стоило взобраться обратно на этот пустяшный, невысокий пень и кувыркнуться. И пусть я чуть не помер по пути назад, теперь, командир, когда я знаю, что во мне не один привычный мне мир, я просто задыхаюсь от радости. Я бы посоветовал каждому попробовать вывернуть свою кожу наизнанку и ощутить себя частью ее Величества Природы, пусть и крохотной, но вместе с тем, великой, чистой, светлой…    

ЧАСТЬ 2
ГЛАВА 1
Они вышли на пологую вершину горы. Ноющие от усталости ноги и свистящие, бронхи просто умоляли Ивана Сергеевича передохнуть. Сопровождавший его старик остановился и указал на плоский камень, мол, «понимаю, ты ныне не ходок, но я и на то не рассчитывал, отдыхай». Сам же прошел шагов на тридцать дальше и замер, созерцая великолепие цветущих гор.
Ловчиц со стоном облегчения сел на указанное место и весенний ветер, словно парус, наполнил его взмокшую рубаху. Неизвестно чья, непонятно какого цвета, на три размера больше положенного она прослужила Ловчицу верой и правдой что-то около полугода, но сейчас, трепеща в руках «незримого хулигана» ее худая ткань трепетала и предательски расползалась, будто мокрая бумага. Оказывается, она уже давно сгнила, не просыхая от пота и грязи.
Иван Сергеевич глубоко вздохнул, глядя на то, как ветер безпрепятственно пролетает в образовавшиеся в рубашке дыры. Усталость валила его с ног, клонила ко сну. Пожалуй, если бы не эта бодрящая прохлада ветра он и в самом деле начал бы сейчас клевать носом. М-да, стоило признать, каменный мешок совсем не прибавил ему здоровья.
Меж тем его немногословный спутник, несмотря на седины, даже не запыхался. Стоял впереди, как каменное изваяние, а жгучее, весеннее солнце висело над ним, словно нимб над головой святого. Ловчиц отметил это, сидя в пол оборота, но вдруг повернулся и, вытянув шею, стал всматриваться. Нимб на самом деле был, только выглядел он, как какое-то переливающееся радужное марево. Не было никаких сомнений, солнечный свет заметно изменялся, проходя через незримое поле этого человека.
Ветер колыхнуло, и следующий его порыв будто подтолкнул Ивана Сергеевича в спину. Он неохотно поднялся и, шатаясь, подошел к старику. Впереди уходил вниз живописный склон, у самого подножия которого возвышались руины древнего, огромного дворца. Это не могло быть видением. Вокруг сновали сотни людских фигур, а к самим руинам шла длинная, казавшаяся сверху бетонной дорога. Движение пешеходов на ней было плотным. Вдали, по невидимым отсюда трассам, поднимая пыль, проносились ленивые точки автомобилей.
— Яны завуць гэты палац «Персеполис», — произнес дед.
Ловчиц стоял рядом и молчал. Его спутник вообще не отличался словоохотливостью, а тут вдруг заговорил сам и, судя по всему, говорить собирался и дальше...
— Майстры рабілі, — со знанием дела, продолжил Авега и, видя, как вслушивается в его слова собеседник, снова перешел на русский, — мастера, говорю, делали. Практически все сами без всякой там помощи. Дело мысли и рук людских только и всего. Однако ж, …как прекрасно!
У них на днях был праздник, Сиздах-бе-дар, это древние новогодние празднества, оставшиеся еще с доисламских времен.
Иван Сергеевич оглянулся:
— Мы их больше не увидим, Авега? — спросил он, старательно выговаривая непривычное слово, которым характеризовал себя дед. — Я, — тут же уточнил бывший узник «Абу-Грейб», — спрашиваю о помогавших нам иранцах…
Ловчиц тут же прикусил язык. У него никак не стирались из памяти пронзительные глаза молодой персиянки.
— Ты не увидишь, — просто ответил старик, — а я увижу.
— Жаль, — не тая чувств, вздохнул Ловчиц, — у нее такие глаза.
— У всех вест такие глаза.
— Весты? Это жрицы?
— Весты, это весты. Девицы, не познавшие мужа, кои есть мост меж Небесным Истоком и земными миром. Вы зовете их ясновидящими.
— А вы, — кольнул острым словцом Иван Сергеевич, — стало быть, не считаете их таковыми? Только, пожалуйста, говори по-русски. Я хоть и белорус, но школу заканчивал русскую. Понимать понимаю, да и то не все, а вот говорить на родном мне трудно…
На лице Авеги скользнуло недовольство:
— Мы, — сдержанно ответил он, — и беседуем с тобой по-русски. Што, — тут же с укоризной добавил он, — з вамі рабіць, калі вы нават англійскую мову ведаеце лепш за родную. А что касается этой весты, она из древнего Рода и кровью вельми чиста, не тебе чета. В ее родичах сам Дарий – строитель сего великолепия, сын Гестаспа, племянник царя Камбиса – сына самого Кира Великого…
— Эко! — удивился Ловчиц. — Чета – не чета. Кто ж это знает, что в моей крови?
— Я знаю, — не дал ему договорить Авега. — В твоем-то Роду никто не вестует. Не вижу таковых. Однако ж не кипятись понапрасну, вестовать дано немногим. У каждого, знаешь ли, свои каналы, свой путь. Ведь и ты не так прост. Побродил уж за порогом Яви. Родом храним, вышел оттуда и остался в своем уме. Сила миров с тобой и дальше пребудет. Чадо твое, что дома осталось, малое ныне, взрастет вскоре разума полно. Только не вяжи его ко земле, не давай забывать Огня Небеснаго, что в нем всегда от роду в избытке пребывает.
— Да, как же…, — насупился Ловчиц, — я здесь, а они там?
— Будешь и ты «там». Только закончим все дела свои подорожные, и домой…
— Здесь? — улыбнулся Иван Сергеевич. — В этом месте все дела уж тысячу лет как закончились…       
— Не говори того, о чем не ведаешь, — моментально остудил смешливость спутника дед, и тут же, вдруг сменив направление мысли, добавил. — Я стану величать тебя Иваном. Как отца твоего имя в миру?
— Сергей.
— Знать, Иваном Сергиевым…
— А мне? — поинтересовался в свою очередь Ловчиц. — Мне только Авегой тебя звать? Имя-то есть у тебя, уважаемый?
И снова под бородой старика мелькнула тень недовольства и досады. Он деловито откашлялся и без особой охоты бросил:
— Атей, Атей сын Асогостов, сего тебе будет достаточно…
Они стояли на склоне, дожидаясь времени, когда на известняковых лестницах и переходах древнего дворца не поредеет нескончаемый муравьиный поток туристов.
Ловчиц списывал это ожидание на свой счет. Драная и грязная рубаха Ивана, какие-то замасленные, подаренные водителем «тайоты» штаны, натянутые на голое тело, стянутые за ременные петли шнурком, чтобы не сваливались. Все это сильно разнилось с нынешними праздничными одеждами персов. Пусть Атей и умеет отводить глаза, но кто знает, запахи-то, наверное, в любом случае остаются?
Катившееся на закат солнце окрасило горячие камни красным. Зной отступал. Вскоре к подножию склона подошел и помахал им рукой какой-то человек. Наверняка, это был тот, кого ждал Авега. Вот, оказывается, в чем была причина задержки.
Путники начали спускаться. Забитые подъемом, давно не видевшие нормальной нагрузки мышцы слушались плохо, а через пятнадцать минут ходу и вовсе появилась настоящая беда. Ступая вниз босым, Иван отбил себе пятки. Не спускаться же было на цыпочках? Теперь, когда измученные дорогой ступни ныли и отдавали болью, достающей, как казалось, до самого сердца, приходилось ступать боком. Спуск затянулся. Южная ночь свалилась на них внезапно. Казалось, что в окрестностях древнего дворца попросту выключили верхнюю подсветку. И хоть небо еще светлело, у подножия древних построек мрак заметно сгущался.
Перед грудой остробоких камней их ждал человек в светлой, европейской рубашке, заправленной в широкие, темные штаны, по-восточному перетянутые у лодыжек шнурками. Ворот его был расстегнут до груди, и лежал поверх кофейного цвета безрукавки «каба». Славянское лицо, светлые, давно не стриженные волосы в кипе с местной крестьянской шапочкой «арачкин» смотрелись попросту нелепо. А если еще добавить к этому вязанную обувь на войлочном ходу и солнечные очки, зацепленные дужкой за кушак…
«Оживаю», — подумал Иван Сергеевич, — раз начал отмечать и отслеживать детали – жить буду.
По всему видать этот «франт» еще и гордился своим нарядом. Кстати, что-то около года назад в тюрьме у Ловчица была похожая шапочка, но сейчас он уже не помнил куда она девалась?
Иван Сергеевич, слушая тихий, неразборчивый разговор Авеги с чужаком вдруг поймал себя на мысли, что хоть сейчас это и трудно представить, но даже кромешный ад тюрьмы «Абу-Грейб» когда-то тоже станет для него чем-то таким, забытым, вспоминаемым лишь частично, как утеря той же шапочки. Все же хорошо, что у памяти есть такая функция самостирания. То, что в течение долгого времени ежесекундно грозит тебе гибелью, унижением, увечьем, через какое-то время попросту отступает, становится мягче, а порой даже отмечается в памяти с юмором. В череде полузабытых картинок через какое-то время наступает некий необоснованный миг прилива энергии, базирующийся на определении: «я прошел это! Выдержал». Близкое присутствие смерти – «был на волосок от нее, совсем рядом, она дышала мне в лицо»! через каких-то полгода будет вдавлено в скромные, скупые фразы типа: «м-да, было дело», или «да, «весело» было…»
«Абу-Грейб» лишь вчера казался могилой, последним пристанищем, а сегодня? После временного отрезка в один день, он ощущался событиями двух-трех месячной давности.
Иван Сергеевич, находясь в плену своих воспоминаний, сам того не замечая тихонько хмыкнул, отчего собеседник Атея вдруг дернулся и, глядя сквозь Ловчица, стал испуганно что-то спрашивать.
— Ата, ата, — успокаивал его Авега-старец, и, переходя на русский язык, добавил, — это всего лишь мой друг.
Чужак отпрянул, будто перед ним появилась ядовитая змея, и картинно приложил руку к сердцу:
— Я шють не обмер, — признался он, возвращаясь на оставленные в страхе позиции и быстро приходя в себя. Взгляд моментально наполнился интересом. Ловчица изучали. Теперь Атей уже никак не загородит его своими волшебными штучками.
— Двой дрюг, — пожевал тонкими губами «модник», и натянуто улыбнулся, — шьто, бежаль с «Абу-Грейб»?
— Ну что ты, — хохотнул в бороду Атей, — кто оттуда сможет сбежать?
— Он тфой раб?
— Нет, — радуясь тому, что разговор ушел в сторону от темы тюрьмы, с горечью вздохнул Авега, — но он на самом деле был в рабах у одного …еврея.
Чужак прыснул смехом:
— Гдэ он нашёл его сдэсь?
— Не спрашивай, — отмахнулся Атей, — видишь, человеку больно об этом вспоминать?
Ловчиц снова почувствовал на себе прощупывающий, профессиональный взгляд, но изобразил из себя несчастного простачка.
— Он нас понимал? — продолжал допытываться «модник».
— Конечно, — непроницаемо ответил Авега, — оттого и говорю с тобой по-русски…
— Говорите, — просипел сухим горлом Иван Сергеевич и, импровизируя в нарождающейся «легенде», продолжил слезливым тоном, — прошу вас, дайте мне насладиться родным языком. Ведь я его так давно не слышал…
— Его нашли родичи, — осторожно, не давая бывшему заключенному сболтнуть чего-нибудь лишнего, продолжил старик-Авега, — этот несчастный работал на буровых. Приехал еще при Советском Союзе, хотел заработать. Когда тут схлестнулись с Ираком, его вышку захватили, а тех, кто там работал, забрали в плен.
Этот оборванец последние пять лет жил, как пес в будке. Хозяин его недавно умер, а семье этот слабый раб стал не нужен. Перестали за ним следить, он и сбежал. Правда, недалеко, тут же угодил в новую беду, хотя вовремя успел отослать весточку землякам, тем, что ныне работают на здешних буровых. Весть долетела, родичи прислали денег и, вот. Пусть и в стороне от глаз властей, но движемся домой. Авось доберемся без всякой полиции? А? Матео?
Ловчиц неожиданно пустил слезу и это настолько добавило убедительности словам деда, что чужак заметно ослабил свой «сканер».
— Мы, — сдержанно ответил «модник» и уточнил, — белие люди, дольжен помогать друзям. Я, — сменил он вдруг тему, — жьду теба, Атей, уже три нидели…
Далее, старательно выкручивая и коверкая «великий и могучий» этот скользкий Матео поведал важную по его разумению, информацию о том, как он вылетел куда-то из Рима, а потом, из этого «куда-то» (очень сложное название, не имело смысла переспрашивать, дабы не вызвать подозрений) перебрался в Иран. В аэропорту его задержали полицейские и долго выпытывали о цели визита, пока не появились представители Иранского Управления античности с нужными бумагами (итальянец все сетовал, что они могли бы и поторопиться по пути в аэропорт, как же, такая важная птица прилетела!) Полиция сразу ослабила хватку и его, теперь уже как «научного работника, прибывшего для консультаций на раскопках», без промедления отпустили. Представители Управления в тот же день перевезли его сюда, в «Персеполис».
Здесь он познакомился с Шароком Размиу, специалистом из национального музея в Тегеране. Рассказ о доблестях и познаниях этого, со слов итальянца, еще молодого и симпатичного человека непонятно почему заметно уводил в сторону от основной цепи повествования, однако же вскоре Матео выправил полет и стал подводить к тому, что ему от Атея было нужно.
Как понял Ловчиц, у местных археологов-специалистов имелись некие затруднения в переводе клинописных текстов, найденных во дворце и еще на какой-то горе. Как пояснял итальянец, старые шифры, принятые историками на вооружение еще в восемнадцатом веке, триста лет удовлетворяли всех вокруг, но когда вопрос коснулся настоящего, прикладного значения надписей, где не нужно было сочинять мифы из прошлого, а требовалось точно рассказать о том, что же там отображено, эти шифры, мягко говоря, не сработали. Одно дело заявить, что там написано: «Этот дворец начал строить царь царей Дарий, сын кого-то там и внук …своего деда по велению самого Ахура-Мазды», а совсем другое на самом деле правдиво перевести текст и отыскать посредством этого что-то ценное, привезенное именно отсюда, а не притянутое за уши к этой эпохе и собранное по крохам по всему Ирану.
Итальянец говорил что-то еще, но Иван Сергеевич уловил в лице Авеги странную искорку. Ловчиц, с его-то опытом и послужным списком очень хорошо знал, что это такое. Дед «поймал крысу за хвост» и теперь его уже мало интересовали пустые слова Матео о научных изысканиях Иранского Управления античности и о немыслимом давлении чиновников на его лично и теперь уже его друга Шарока Размиу.
— А что они хотят здесь найти? — влупил прямо в лоб Авега, и Ловчиц оценил его хватку и умение работать с информацией.
— Шьто? — дрогнул голосом итальянец, шокированный тем, что его хитрая игра давно прочитана. Впрочем, он все-таки сумел выудить своим вопросом немного времени на переосмысление чего-то, оттого и замолчал.
— Да, — не ослаблял давление дед, — я у тебя и спрашиваю «что»? Триста лет для всего людского мира переводы с этих фресок являлись чуть ли не ключами от Мудрости космоса, а тут вдруг что-то засомневались.
Не юли, Матео, ты ведь знаешь, что это безсмысленно. И не делай вид, что плохо меня разумеешь. У тебя мать воронежская ворожея и, будь она сейчас рядом, уж пристыдила бы тебя за эту европейскую хитрожопость. Я напомню тебе, что только ее молитвами я вытянул тебя из той «смолы», в которую ты влез в Чахбехаре. Ведь мне ты и тогда был не нужен, и сейчас без особой надобности. Это я ей помогал, и буду помогать, поелику своих родичей помнит и чтит, а вот ты – другое дело. 
Ключи многих Знаний дала тебе мать, а вот разума, как не было в тебе, так уж и не будет. Не сидится дома? Все ищешь себе местечко, где можно было бы подороже продать знания данные матерью, да потешить свое «Я»? Отсюда и постоянные приключения на твое мягкое место…
И все же, — немного ослабив хватку на горле молодого итальянца, продолжил старик, — правду ты говорил, хоть и держал тем временем в уме кривду: «мы, белые люди должны помогать друг другу». Повторяю, неразумный, не юли и не морочь меня словами с тройным дном. Говори правду, что они ищут кто они такие, чего хотят от тебя и, главное, что ты сказал им обо мне?
Итальянец замялся и опустил взгляд:
— Надо много говорить, — процедил он.
— На много у меня нет времени, — отрезал Авега, — поди на тот край, к деревьям. Один. Скажи тем, кто тебя послал, что надо нам побалакать о личном, пусть не трогают нас пока. Костерок разведи, одежку этому, тщедушному рабу, — дед кивнул в сторону Ловчица, — сваргань, и обувку с едой не забудь. Пора ему обратно к людской снеди привыкать. Что насупился, все мои слова понимаешь?
Матео кивнул.
— Вот, — продолжил Атей, — а покормишь нас с огня, там и о делах с тобой говорить станем. Фонари с собой возьми. Все одно к фрескам только за полночь пойдем... 

Костерок организовали быстро, одежку для Ловчица тоже, а вот с едой пришлось подождать. Работодатели Матео по какой-то причине совсем не спешили приближаться к свету, потому в пределах видимости появлялся только сам итальянец. Ему, кстати, честь и хвала. Вместе с одежкой он приволок две пластиковые канистры воды и кусок зеленого мыла. Вторым рейсом был доставлен медный таз, который растроганный Ловчиц тут же уволок подальше от искрящегося пламени. В густом, теплом мраке он, оставаясь невидимым старику, плескался и мылся до тех пор, пока не кончилось мыло.
Полотенца не было, но и это не расстраивало Ивана Сергеевича. Облачившись в какие-то арабские одежды, прилипающие к его худому, костлявому телу, он не стал обувать только вязанные туфли и то, что арабы носят на голове. Первое он нес, зажав подмышкой потому, что на мокрые ноги налипло песку, а второе (он никак не мог вспомнить, как же у них называется этот платочек с тряпичными обручами?) ему просто не хотелось натягивать на мокрые, чистые волосы. Не было такой надобности. Косматая голова дышала, а распушившаяся борода выглядела окладистой и волнистой.
Вернувшись к огню, Ловчиц присел на появившийся в его отсутствие деревянный ящик и с нескрываемым удовольствием вздохнул. Все же память человека коротка. После помывки казалось, что его адский плен отлетел в прошлое. Едва счастливый человек собрался что-то по этому поводу сказать, как Атей остановил его, прижав к своим губам указательный палец. Мохнатые, чистые брови Ловчица вопросительно взлетели вверх, на что старик незаметно кивнул в сторону ящика.
О! Иван Сергеевич все понял. Ему ли было не знать, что за «уши» вкалывали в подобные вещи? И ему ли, екс-председателю Комитета государственной безопасности Беларуси было не знать того, как избавиться от такой прослушки простым, бытовым способом.
Ловчиц, напоминающий сейчас в своем одеянии персонажа картины «Бурлаки на Волге», весело поднялся и, восклицая и приплясывая вокруг костра, вполне в духе разудалой русской души, тут же бросил в огонь сначала свой ящик, а потом и тару, стоявшую возле старика. Выглядело это так, будто несчастному человеку просто не хватало света. Едва первые языки пламени проникли через щели внутрь ящиков, Ловчиц тут же отметил, что дед был прав, внутри каждого из них плавились и горели автономные «жучки» прослушки. И в этот миг Иван Сергеевич впервые в своей жизни увидел, как Авега улыбнулся…
         
ГЛАВА 2
Матео явился с серебристым подносом, на котором были плотно расставлены одноразовые пластиковые тарелки с жареной бараниной, хлебом, пловом и фруктами. Он замедлился у костра и, наконец, замер, находясь в плену замешательства. Нейтрализация «нехороших» ящиков говорила о том, что функции прожженного оперативника у Ловчица восстанавливались, однако и он не мог сейчас определить точную причину ступора итальянца. Скорее всего, этот непростой ловкач-парень все знал о «жучках» и хитрил, планируя соорудить гостям из догорающих в огне ящиков стол с «ушами». Лучшего прикрытия для того, чтобы донести безо всякого посредничества все разговоры у костра какой-то третьей силе, сложно было и представить. «Ну-ну, — тихо злорадствовал Иван Сергеевич, глядя на раздираемого мыслями от неожиданного поворота ситуации специалиста по древним языкам и культуре, — как же ты выкрутишься, сынок? …А дай-ка я тебе помогу. Чай не привык к подобным «подставам»?»
Ловчиц, изобразив участливого помощника, ловко перехватил у итальянца поднос и, косвенно оправдываясь за содеянное, тут же перешел в атаку:
— Ты бы, мил человек, дров принес побольше. Вон уж и ящики пожгли. Кто знает, сколько мы тут просидим за разговорами? Давай, — кивая в сторону чернеющих руин, по-хозяйски командовал заросший волосами, словно неандерталец из книжки по истории, спутник Атея, — сходи-ка за дровишками.
Матео вяло упирался:
— Их стесь малло, …пошьти нет. Косторь это так я сделаль, декор дла разговора…
— Иди-иди, …декор, — настаивал Иван Сергеевич, не без удовольствия сглатывая набегающую в рот слюну.
Запах еды кружил ему голову и, глядя на то, как растворяется во мраке фигура обескураженного представителя принимающей стороны, Ловчиц повернулся к старику.
Проснувшийся внутри него, изголодавшийся идеалист, надеялся, что Атей, спокойно восседающий у огня на камне, сейчас же возьмет у него из рук поднос и тогда …и тогда, эти, …аппетитные бараньи ребрышки, свежие лепешки, эти бобы с подливкой, плов! Но старик и не думал освобождать его руки. Напротив, он стал укорять Ивана:
— Столь ты иссох в плену, отпостился. Гляди, недолго живет волк, что идет на поводу у своего брюха. Ведь не очисти ты свой разум вынужденным голодом, не услышал бы я тебя, не узнал где ты. Видно, что побродил ты, страдалец, в мире Нави, показали тебе там – как ты непрост. Поглядели на тебя, взвесили. Завернула Карна назад, на землю, довершить дела начатые. Дали в награду познать любовь девы, послал Род чадо тебе. Не свело тебя горе и страдания с пути разума, не разрушили тело, хоть и вельми иссушили голодом. Выходит, Темные кознями своими только льют воду на твою мельницу. Вспомни сны твои в заточении. Ведь только ими ты и выжил, верно?
Ловчиц набрал в грудь воздух и, задержав дыхание, кивнул. Это была правда. Сны в «Абу-Грейб» это было нечто особенное. Наверное, только благодаря им он не так остро ощущал жестокую реальность, причем, спал, несмотря на адские неудобства, всегда крепко и долго. «Черт побери, а ведь старик прав»! Едва только нынешний тюремный «пост» вернул его тело в рамки еще доармейского образца, (тогда, перед призывом в армию Иван Сергеевич весил немногим более шестидесяти килограмм), ему снова стали сниться эти непростые сны. Сотни поистине сказочных путешествий, невиданных миров, ощущений, которые возносили его душу над земной грязью, над уровнем отвратительного болота реальности, оставляя ее чистой и легкой. А ведь эта Сила заставляла охрану тюрьмы чувствовать некую дистанцию по отношению к нему. Они считали его несгибаемым, во всяком случае, Ловчицу так хотелось думать. Да и старик! — вспомнил Ловчиц. — Ведь он был в тех снах. Всего несколько раз, но был! Как же это возможно?
— Вспомнил меня? — будто читая его мысли, спросил вдруг дед. — Вижу, вспоминаешь мост меж двух гор…
Память проявила картинку непроглядной темени вокруг. Тишина, только ветер воет в камнях. Мост между двух вершин, наверное, не меньше километра длиной. На мосту только Иван, этот старик и прекрасная, красивая женщина…
— Очнись, — остановил волшебные воспоминания Атей, — будет тебе еще время вспомнить и слова, что сказаны тебе Карной. Сейчас вернется этот италский деятель. У них еще что-то здесь есть, слушают нас.
Ловчиц незаметно окинул взглядом сгущающийся мрак ночи так, будто мог видеть в темноте:
— Скорее всего, — со знанием дела заверил Иван Сергеевич, — слушают дистанционными микрофонами…
— Не то, — не дал ему договорить дед, — над нами что-то летает кругами и слушает. Похоже на малые, очень малые машины с винтами, вертолеты.
Иван Сергеевич только потянул губы вниз. Он слышал о таких разработках за границей, даже видел их на фото, но чтобы такие кто-то стал использовать это для прослушки двух оборванцев-путников?
— Выходит уж, — кивнул в сторону руин Атей, — поднатаскали и его, кощеи. Ты в разговоры не лезь пока, испортишь все…
Ловчиц, не замечая никакого движения, подошел к старику как можно ближе:
— Старче, — прошептал он доверительно, — с твоим умением отводить глаза, мы могли бы добраться до любого аэропорта, …уже летели бы домой.
— Не кипятись, — остудил наступательный пыл Ловчица, дед, — сказано же, решим вначале попутные дела. Все – одним махом. Знай только одно – держись со мной рядом…
Вскоре появился итальянец. На этот раз он пришел уже с тремя ящиками. Дабы больше не рисковать казенным имуществом и довершить оборудование прикостровой территории качественным прослушиванием, он сам соорудил из них стол, забрал у Ловчица поднос и разложил еду. Картинно, по-итальянски, он жестами пригласил гостей откушать, и Иван Сергеевич не заставил звать себя дважды.
Боже, как же вкусны оказались эти восточные яства! Он не успевал их даже пережевывать как следует. Полежавшая вне жаровни баранина заросла застывшим жиром, но едва попав в рот, тут же летела дальше, не дав зубам как следует разорвать ее на более мелкие куски…
Атей даже не притронулся к пище:
— Фонарь взял? — спросил он итальянца, как только Иван Сергеевич запил первую порцию еды водой.
— Тва, — ответил Матео и извлек из глубоких карманов два металлических цилиндра.
— Тогда пошли читать…
Как только не загорелась одежда на его спине? Ловчиц просто испепелял ее недовольным взглядом. Старик шагнул во мрак, следом за ним отправился и итальянец. Что оставалось делать несчастному голодному человеку? Набрать на лепешки мяса, бобов, плова, сложить все это стопкой, и бежать за ними, выхватывая на ходу из этого огромного «бутерброда» аппетитные, ароматные куски.
В стороне от костра, сразу стало ясно, что темень вокруг них не такая уж и непроглядная. Во всяком случае, на фоне светлого известняка руин вполне различались разбегающиеся в стороны одиночные силуэты людей. Как видно, оригинал-старик своим внезапным решением начать работу застал врасплох всех соглядатаев.
Матео заметно нервничал, отмечая, что все это в глазах Авеги выглядело в крайней степени некрасиво, непрофессионально и вообще, сразу обнажает всю их никудышную конспирацию.
Атей шагал широко, с достоинством короля и со скрытым смешком в глазах: как внезапно нагрянувший в стройбат генерал – начальник железнодорожных войск, как президент, свернувший на тщательно скрываемые от него малые улицы.
 Тени незнакомцев разбегались по углам руин и исчезали там, словно злые духи в фильмах-сказках. Толи совестно им было оттого, что вели свою подлую игру, то ли просто не умели профессионально обставить дело? Какая, собственно, теперь разница? Факт, как говорится, на лицо.
Они подошли к руинам. Над дальней горой восходила огромная, почти дозревшая луна и проявляющийся в ее свете пейзаж на самом деле стал казаться сказочным. Дожевывающий лепешки Иван Сергеевич остановился. Развернувшаяся от подножия лестницы картина зачаровывала. Атей, уже ступивший было на стэпи, вернулся обратно к Ловчицу и стал рядом с ним, оставляя суетящегося итальянца сиротливо маячить в ожидании их наверху.
— Хорошо, правда? — как-то просто и по-домашнему поинтересовался дед.
— Мг, — ответил Ловчиц, проглатывая последнюю порцию взятой с собой еды. — Просто нереально, какие-то восточные сказки…
— Так оно и есть, — второй раз за вечер, но в этот раз как-то грустно улыбнулся Атей, — однако ж, надобно знать, что все древние восточные сказки не имеют никакого отношения к тем, кто сейчас мнит себя хозяевами на этих волшебных землях. Чертова игрушка, — непонятно к чему добавил старик и стал всматриваться в звездное небо. — А, вот она, …ну-ка!
Что-то блеснуло в верху, затрещало как огромная стрекоза и понеслось к растущим невдалеке деревьям. Кроны их зашумели и, вскоре этот шум перекрыли недовольные крики «теней», прятавшихся под их сенью. Как показалось, кто-то даже бранился в сторону руин, выкрикивал какие-то гадости, во всяком случае, звучало это так.
— Теперь уж не помешает боле, — нравоучительно сказал в ответ на эти выкрики дед, — надоела мотаться над головой.
— О, Санта Мариа, — сложил в мольбе руки Матео, до которого тоже дошел смысл этого переполоха. Он горестно спустился к ним и, едва сдерживая эмоции, прошипел, — зашем? Она же ошень дорогая. Ошень. Мы брали ето в аренду у военных…
— Видал? — спросил Ловчица, будто давнего друга-сослуживца, ну или, во всяком случае, того, кто с ним заодно, Атей. — И как живут эти люди без совести? Ты, милок, — обернувшись к итальянцу, тут же жестко упрекнул его старик, — видать, совсем страх потерял? Не различаешь: где чужие, а где свои? Придется учить. Вот тебе первый урок…
Дедушка одернул полы своего пальто и вдруг взмахнул руками, будто крылами, зашептал горячо, не прерываясь:

«Не ступать за мои межи,
а мои межи – след медвежий.
Тот, кто межи станет трогать –
пусть познает бера коготь…»

Он повторял и повторял свой заговор и вместе с тем, отзываясь на его слова, выше и выше поднималась над холмами слегка подтертая сбоку луна. Она набирала силу, блестела на известняке руин «инеем» тысяч искринок. Вглядываясь в очертания древнего дворца, Ловчиц, как ему показалось, стал различать на его остывающих останках некие связки Рун, паутинки арабского письма…
— Стой при нас, — оборвав свои заговоры, прихватил итальянца за рукав Атей, — станешь бегать да выкручиваться, оставлю медвежьи межи, век подобру-поздорову не подойдете к дворцу. Веришь мне?
Матео, было, дернулся, но, как видно что-то про себя рассудив, остался на месте.
— Не веришь, — заключил старик, — ничо, подмигнул он Ловчицу, скоро поверишь. Веди к письменам, для того ведь и звал. Не торопись только, — добавил он уже двусмысленно, — наскоро урок мой до тебя не дойдет…
Они поднялись на освещенную луной террасу через площадку пролета, скрепляющую две лестницы. Внизу было не меньше пятнадцати метров. Все то время, что они медленно поднимались наверх Атей, с видом тертого гида, работающего «для своих» доходчиво и с любовью рассказывал Ивану Сергеевичу краткую историю этого сооружения. Судя по всему, она сильно разнилась с той, которую знал Матео, поскольку тот жадно вслушивался в каждое слово старика. А глубина познаний того распространялась не только на сам дворец, но и на холмы Кух и Рахмат, на которых стоял этот некогда великолепный архитектурный ансамбль, и кои в древности назывались иначе.      
Ловчиц, как ему и советовали, помалкивал, попробовав возразить только однажды, по поводу несогласия с тем, что на сиих землях жили люди светловолосые и сероглазые, на что ему было мягко замечено: «слушай, Иван Сергиев. Раньше тебя учили одному, ныне начинай учиться другому. Когда еще тебе придется где-то побывать да подобное увидеть? А ведь еще и не то узнаешь да увидишь ныне…»
Ловчиц повиновался и стал слушать про то, что род ахиминидов или ахемов, отстроивших все это великолепие, обосновался здесь давно и славился своими клановыми познаниями в области строительства и кузнечного дела. Итальянец, которому в отличие от Ловчица не было сказано помалкивать, тут же возмутился и, выпучив глаза, стал возражать, мол, царский Род просто не мог знать ничего подобного, они же цари! Атей лишь снисходительно ухмыльнулся в ответ:
— Завтра же начните копать здесь, — он указал на площадку у подножия террасы.
— Там же камен? — вяло запротестовал Матео. — Нишего нет…
— А вот и посмотришь заодно, — назидательно произнес дед. — Сбитый ногами мастеров твердый песок, еще не камень. А раз жили там мастера, то сам подумай! По твоей же науке выходит: стал бы царь царей, коим ты его считаешь, селить мастеров прямо у себя во дворце?
Греки – лисы подлые. Что не могли унести из набегов своих вероломных, все жгли да рушили. Ну и народ, как саранча, не себе не людям! Это они сгубили здесь и верхний город мастеров и тот, что под ним схоронен. А вы все считаете их деяния «культурой древней Эллады». Дурашлепы, — тяжко заключил старик. — Кто-то из них и насочинял вам всего этого, пустого, чтобы злодеяния свои многие и страшные сокрыть, а вы все целиком за чистую монету принимаете.
Сколькие уж из ученых мужей на руинах сиих отстроили, будто памятники, свои имена в книгах да научных трудах? Тьма их. Они, эвон, уж и на поток поставили все это археологическое вранье! Сами же, как и ромеи с греками когда-то, до сих пор продолжают делать в мастерских разные древние вещи, выдавая их за найденное в земле ли, воде. Никто подлога не распознает, да никому это и не надо? Всем вокруг удобна их ложь. Да и как тут распознаешь обман, ведь работают великие мастера – зрячие, но в то же время и слепые. Что ж это за мастер, что не ведает, что творит?
Что до ахиминидов, то в Роду их высшим Мастером был сам царь, лучшим в клане, а потому и почет ему был и уважение, а тако же главенство в управлении. Тайны ремесла клана передавали лишь по наследству, потому и держались долго при руководстве кланами цельные династии умельцев. Сами творили, сами и жили, других мастерству учили, хотя тайн ремесла ученикам со стороны не выдавали. Все шло только по родству.
Сколь их тута было, ой, хлопче, учеников-то разных, и не передать тебе. А строить как надо научились из них совсем немногие. Оттого и исписана скала Безатун с барельефами та, снизу которой озеро, сразу тремя языками. Хоть и клинопись, а разная. Разные народы, разные образы и письмо схожее, но разное.
Не ищи, Матео, здесь ничего нынешнего арабского. Ничего не найдете, кроме того, что вам подбросят, дабы вы на весь мир людской продолжали рассеивать невежество. Будет тебе известно, что царь Дарий был арабом не больше меня или вон того же Ивана. Даже ты, кучерявый, потомство эфиопского торгаша, и то больше араб. У Дария и очи были стального цвета и власы темно-русые, прямые. А не будь у нас, у славян, пред ним долга, я и вовсе не стал бы пред тобой тут распинаться и обелять его память. Оставил бы все, как есть.
Скажу по чести, итал. Без особой радости я сорю тут глаголом пред тобой. Только ради справедливости, чтобы память о Дарие не пятнали боле те, кто слушает нас, не судили превратно о деяниях его. Да еще кровь расен и мольбы долго вестовавшей девы – матери твоей, за спасение души твоей, торгаш и сын торгаша, вот что толкает меня к откровению. Ох, нелюди, сманили, сломили, обманули и эту деву великую! Псы вы безродные. Ну да получите еще и за это…
Итальянец в испуге прижался к стене. Казалось, что сердитый дед прямо сейчас пальнет в него молнией. Воздух прямо искрился его праведным гневом. Похоже, отец Матео и сам этот «кучерявый» на самом деле были причастны к лишению пути важной, ценной для старика женщины. Ловчиц почувствовал безысходную неловкость ситуации. Глядя на происходящее и, пользуясь отведенным ему в этом деле статусом посредника, он решил, что лучшим для всех сейчас будет эту обстановку разрядить:
— Атей, ты сказал о долге у славян перед Дарием? Что за долг? За что?
В этот раз деда отпускало с трудом:
— То давние дела, — выдавил он из себя, будто с раскачки выходя из гневного ступора. Бросив короткий, полный скрытой благодарности взгляд Ивану, старик продолжил, — м-да, сколь времени прошло, а до сих пор: то мы персам помогаем, то они нам. Добрые дела не забываются. Спасли они нас тогда.
— Кого нас? — не понял Иван Сергеевич. — И как спасли?
— Хм, — переводя недавний гнев в шутку, криво улыбнулся дед, — слушай и ты. Матео, не дрожи пока до срока, по утру еще надрожишься. Так вот, — продолжил Авега, — случилось как-то, что в Тартарии, кою вы зовете Россией, все основные войска ушли за Ярилой-солнцем, драться с язычниками, подкупленными (тут Атей не преминул снова кольнуть итальянца) торгашами, такими же, как отец этого малодушного, курчавого хлопца. Много народу тогда злыдни пригнали на убой, и все за посулы и злато. Раз много ворога прибыло, то князья копные и почти все помежные казацкие заставы бросили в бой.
Прознали про то аримы с джунгарами, те, что ныне китайцами зовутся. Собрали войско и, чтобы успеть пограбить, да набедокурить вольно на землях, что остались без защиты, тот час вышли в поход. Что тут поделаешь? Торгаши они везде торгаши. Им все одно что продавать: земли, совесть или (дед двусмысленно намекнул) чьи-то секреты. Так и дошел слух скорый о походе их на Тартарию до самого Дария Парского.
Видать, аримы все одно остерегались далеко соваться на земли Тарха и Тары (Тартарию), потому и рассылали бегунков по соседям своим, мол, хочешь добычи – пошли с нами, подсобишь – поделимся.
Царь Дарий как услышал про то, мигом собрал все свое войско, да войдя в земли Славян, враз прихватил за кадык аримов с джунгарами.
А соседушки-то вокруг ушлые были. Едва только прознали, что ахиминиды вышли в подмогу к родичам на север, даже щиты свои походные со стен снимать не стали. Ведомо же: «Пойдешь побрить арийца – вернешься стриженым». Дарий эдак всыпал аримам под хвост, что они не то, что унести награбленное не успели, и свое у Рипейских гор побросали.
Дарий вернул войско домой, вернулись и наши, в который раз вразумив заходних чужаков. Тут им и рассказали о войске царя Парсов и деяниях его.
Вот и подумай теперь, Матео, стал бы вершить подобное Дарий, будь он араб, или торгаш-иудей? Глянь, — кивнул дед в сторону, — вон они. Бегают вокруг нас, суетятся. Слушать им мало, хотят еще и видеть, что мы тут делаем. Игрушку-то их я с неба сбросил, да охоту, видать, у наушников этих не отбил. Пугает их межа медвежья, боятся, а понять не могут, что их держит, хотят посмотреть. Смешные. Что тут скажешь? Тор-га-ши.
Ты, арапчонок, — хитро подмигнул итальянцу Авега, — коли не веришь рассказанному мной, почитай вместо латыни летописи славян. Сам не сможешь – мать попроси. Там все про времена те поведано. Хотя, наверное, не надобно сего. Жуй свою латынь и дальше ее не суйся. Где тебе в клинописи разобраться? Ты вон и нонешнего русского понять, как след не можешь. Однако ж, — непонятно к чему сказал Атей, — Месяц скоро дойдет. Спрашивай, кучерявый, чего хотел от меня?
Подавленный и обезточенный итальянец вдруг встрепенулся. Выглядело это так, словно вот-вот к террасе подойдет поезд, и Атей с Иваном тут же куда-то уедут. Как же? Ведь он тогда так ничего не успеет расспросить о том, что так интересует Шарока Размиу и его друзей, спонсирующих все эти раскопки.
— Атэй, — произнеся имя старика на греческий манер, приступил итальянец к делу, — Фридрих Крефтор и Эрих Шмит, археологи, что в 1930 году начали раскапывать Персеполь…
Матео говорил с акцентом, но легко и непринужденно, а Иван Сергеевич тут же вспомнил слова деда о том, что понятие совести этим торгашам неизвестно. Надо же, его с дерьмом смешали, ноги вытерли, а он дождался, пока все обтечет с него и знай – гнет свое. «Видал? — перехватил Ловчиц взгляд деда, — чем ты их, сволочей, еще проймешь? Непробиваемые!»
Итальянец долго ходил вокруг да около, очевидно стараясь как можно мягче обрисовать ситуацию, приведшую к тому, что при раскопках в Иране не хватало такой необходимой в археологии дотошности и тщательности. Как следствие и появились многие неточности при определении возраста находок и перевода надписей. Кто знает, сколько бы еще плавал Матео в этом болоте, однако Атей не раз уже доказал, что умеет быстро выхватить суть разговора. В какой-то момент он просто поднял руку, и итальянец умолк. Вопроса как такового пока не было, но дед не желал терять даром времени:
— Чтобы ты, — сдержанно начал он, — и дальше мне не выставлял неимущими сиротками тех, кто способен оплатить три войны, но неспособен дать денег на важные для самих себя раскопки, я тебе немного обрисую ситуацию. Пусть те, кто нас слушает, знают, что про их дела недобрые многим ведомо, а заодно и мы с Иваном времени нужного подождем, чтобы нам особо не мешали. Так что, пусть уж не прячутся боле, слышите? Эй! Кучерявые!
После его выкрика, казалось, что притихли даже сверлящие черное небо сверчки. В освещенных луной зарослях прекратилось всякое движение. Атей довольно крякнул:
— Ишь, ушастые. Ну да шут с ними. Так вот, что касаемо надписей. Я догадываюсь, что интересует в них твоих друзей. Но вся беда в том, что торгаши не любят разбираться, что к чему. Они привыкли дать денег, и тут же получить результат. Сторговались с правительством, оплатили поиски и раскопки в Персеполе, но напоролись они на таких же торговцев, рядящихся археологами.
Письмена здесь вокруг очень сложные. Три языка, а кое-где есть и четвертый. Три разные образные системы. Образные, Матео, понимаешь? О! Вижу, что нет, не доходит до тебя.
Это тебе не просто буквы. За каждой закорючкой на этих камнях образ, а две закорючки вместе – другой образ, три – третий и каждая образ в отдельности. Потому и не могут раскусить твои ученые эти загадки так долго. Из них никто не в силах разложить как след эти письмена, оттого и подкупили тебя, олух, поймали на тщеславии.
То, что ноне принято за руководство к чтению – глупость несусветная. Ты вот, Иван, сам посуди, ты ведь не как они, не такой ученый. Еще в восемнадцатом веке датчанин один, Карстен, кажется, Нибур упирался здесь да так ничего и не расшифровал. Тогда, он ничего не придумал лучше, как просто скопировать эти письмена на бумагу. Скопировал и привез их к себе на Родину, сдав копию в королевскую библиотеку Кетингена. Ох, не простой это городок, скажу я тебе. Сколько ж тайн хранится там на видном месте! Ну, не о том я.
Библиотекарем там состоял такой же «кучерявый», как наш Матео, некий Рафаэлло (старик на миг задумался) Фио…релло, да Фиорелло. Это в Дании-то, прикидываешь, Иван? Не своих оставили при текстах, а этих, кучерявых, торгашей. Как думаешь, с чего бы это?
Дальше еще интереснее становится. Слышь, арапчонок? Не спи! Про то, что скажу везде прописано, только бери и читай. Простой учитель тамошней гимназии по имени Георг  на спор, слышь, Иван, «на спор!» заручился со своим другом Фиорелло в том, что всего за шесть недель расшифрует эти многомерные тексты, кои для него были не меньше, чем неразрешимая задача с тремя неизвестными. Спросишь почему? А потому, что этот Георг не знал ни алфавита сего, то есть букв, знаков; ни языка (он думал, что язык там один, причем для простоты определенный им как «Персидский»); ни содержания, под которое можно было просто подогнать смысл. И еще: сам он никогда не был на этих раскопках и понятия не имел, к чему и где сии надписи помещались.
И, ты представляешь, Иван, он перевел-таки все за шесть недель! Экий лихой умелец! И вот триста лет его перевод всех устраивал, а ныне что-то стало не так. А что не так? Пкторяю, спрашивай, кучерявый все, что хотел, да не томи. Я долго тут не задержусь…

ГЛАВА 3
Матео легко глотал не самые благозвучные прозвища в свой адрес – «кучерявый», «курчавый», «арапчонок» и другие. Его пожилой и своенравный гость упрямо шел в разрез с основами любой дипломатии. А все дело в том, что важность порученной итальянцу миссии была столь велика, что стоило только Атею появиться, как дожидавшиеся его прихода Покровители итальянца, силами охраны и волонтеров, моментально зачистили территорию древнего памятника от всех туристов. Более того, под видом ремонтных работ (вокруг, непонятно для кого были расставлены и развешены таблички с характерными картинками) даже не было включено ночное освещение Персеполя. Никто из посторонних не должен был здесь ничего видеть этой ночью.
Работодатели требовали от итальянца результата, и для достижения оного он мог стерпеть еще и не такое. Получив «добро» на выполнение поставленной задачи, он тут же отыскал в памяти определенные руководством вопросы и, чувствуя облегчение от того, что обрел возможность выполнить намеченное, словно по написанному, спросил:
— Уфажаемый Атэй (судя по всему, все же так, на греческий манер называли старика меж собой его покровители, поскольку сам итальянец произносил его имя правильно), — хошю спрасить, лейб-гвардия, шьто на барельэфе… Пошему у них такие странние нахонешники на копьях? Пошему у них нет другого орушия? Что это ест – гранатовые нахонешники?
На лице старика, освещенном луной, отразилось недоумение:
— Какая лейб-гвардия, что ты? Какие копья с гранатовыми наконечниками? Из чьей протухшей каши в голове вылетают у вас эти «мухи»? Уж не специально ли они такое выдумывают? Неужто и такого простого распознать не можете? Палка, а на конце набалдашник с кулак, это что? …Иван, скажи.
Ловчиц дернулся, не ожидая, что его снова привлекут в качестве эксперта:
— Набалдашник? — откашлявшись, уточнил он. — Вообще это похоже на трость или посох…
— Вот же! — указал на верную догадку Атей. — Посох. И не лейб-гвардия это, а волхвы или чародеи. Там и ищи разгадку этого барельефа. Что ж за кривдаписцы вам такие идеи с гранатами подбрасывают? Ужель вы своим глазам не верите?
— Оу, — будто вспоминая что-то и совершенно без эмоций, зарядил очередной вопрос Матео, — ешо хошу спросить о воротах…
— О воротах позже, — жестко отрезал старик.
— Тагда пошему на колоннах и у ворот быле столко биков, бик…
— Быков?
— Да, — закивал курчавый, — бык.
Дед огладил бороду:
— Как же тебе, — озадачился он, — …научному деятелю, все это просто и доходчиво объяснить? Бык, это символ, уясняешь? Сим – вол? Я тебе говорил о том, что Дарий был светлокожим, если еще проще сказать – славянских кровей. Понимаешь? Запомни сие и пляши во всем здесь, во дворце, исходя только из этого. Бык – символ одного из наших Богов, Велеса. Он покровитель ремесел ахиминидов, покровитель их Родов, считай домашнее Божество, но хоть и домашнее, а очень высокого ранга. М-м, как же тебе еще донести-то? Да и…, — дед вдруг отмахнулся и подмигнул Ловчицу, — оно тебе и не надо? Спрашивай, что еще?   
— Барэльэф где животных несёт, носьят, — Матео вдруг призадумался. После промашки с «лейб-гвардией», дабы не раздражать старика и выведать у него побольше подсказок, стоило повнимательнее относиться к определениям и вопросам, — луди, — нашелся он, — на шертвенник, жертви. Там нэт чшасти стен. Атэй, шьто там мохло быть исопрашено?
— Это не жертвенник! Откуда ж ты? А…, — отмахнулся дед осеняемый быстрой догадкой, — что с тебя спрашивать? Опять ученые сказали? Это они определили для вас место у стены, как жертвенник? Нет, Матео, здесь, где недостает стены, был древний каменный календарь, хотя, …не совсем календарь в современном понимании. Каменное …сооружение, а на нем отображен застывший отрезок, ну или часть времени.
Куда девался после раскопок этот «календарь» спроси у своих ученых. Уверен, что это именно они его где-то и спрятали, и даже знаю почему. Наверняка на нем тоже были надписи и, к бабке не ходи, надписи гораздо древнее даже шумерской клинописи на здешних стенах. А спрятали находку потому, что письмена те были не арабские и не шумерские.
Войска Македонского первыми начали рушить эту стену, и на то у них тоже были свои причины. Попроси своих покровителей показать то, что осталось от «календаря», что было найдено при первых раскопках. Узнай у своего иранского друга о…, вы называете это тотемы, …да, кажется так. Так вот узнай о тотемах стихии времени у персов и, глядишь, получишь ключ и к этой загадке. То-ка, — предостерегающе отвлекся дед, — гляди, кабы не прибили тебя потом, если найдешь разгадки. Хотя мне, признаться, все равно. Сам думай, с кем связался. Что еще спросишь?
Странно, но брошенная вскользь фраза в этот раз, как показалось, зацепила итальянца. Видать, он на самом деле всерьез побаивался тех, кто ему платил. Завяз по уши в этой трясине, много знал и четко понимал, что живым обратно из этого круга посвященных его уже не выпустят. Будут использовать, будут ценить, но только до тех пор, пока ты приносишь какую-то пользу. Такие уж правила среди тех, кого Атей называл «торгаши».
Матео, слегка погрустнел, но все равно не стал отходить от определенного ему плана опроса:
— Атэй, — со вздохом сказал он, — ворота. Расскажет о воротах? Господин Курош Абхами говориль, шьто …в письменах сказано о какых-то «других» воротах…
— М-м, — заметно оживился дед, — скажи пожалуйста. Оказывается, есть у вас и те, кто на самом деле что-то может прочесть. Курош Абхами? Не знаком. И что он говорит про эти «другие» ворота?
— Каварыт, шьто стэсь утселело два ворота. Он разгледел писмена. Он имеет сикрет шьтениа этого писаниа.
— Знает секрет чтения? — уточнил старик. — Понятно. И что же?
— Он говориль…, плохо в русский вложить…
— Эко? — притворно вознегодовал Атей. — Говори по-белорусски, я только рад буду.
Итальянец выпучил глаза, воспринимая слова старика на веру:
— Я не зналь баларуски!
— Да шучу я, — улыбнулся дед в бороду, — однако ж, дело серьезное, раз ты не можешь вложить?
— Да, — заверил Матео, — ашибаса нельза. Сеньор Абхами говориль, там напис;но «дрюгие» ворота, м-м, — мучился в определении итальянец, — не простой вихад. Я, — оправдывался он, — хороше понамай руский, но, …когда переживает, плохо говорит. Момент, — добавил он, — я сичас успокаивальса. …Написано, шьто ворота не дла того, шьто бы ходить, а шьтобы проходить. Сказано: «ест ворота в терраса «вход» и «виход», шьто бы ходить, а ест, шьто бы …проходит», понять меня?
— Говори-говори, Матео, — вдумчиво вглядывался в перекошенное от стараний лицо итальянца старик и, вдруг, как-то двусмысленно добавил, — и тебе, и мне сейчас важно определить, что же ты все-таки знаешь?
— Проходить, — поправился итальянец, — как …пролеталь, как ветер, свозньяк…
— Сквозняк?
— Сквозниак, да. Сеньор Абхами хотель знат, куда этот ветер носит? Кто он мошет носит? …Шьто ест этот ветэрний сквозниак? Шьто ест эти ворота «Всех стран», так написаль на стьене, или как ешо сказат, «ворота всех сторон?»
Похоже, Атей уже давно понял, о чем говорит это «курчавый», но зачем-то тянул время. Паузе, длившейся после последнего вопроса, позавидовал бы любой актер. Старик сначала поглядывал на месяц, размышляя о чем-то, потом стал прохаживаться по террасе, поигрывая в руках гладким, прохладным цилиндром выключенного фонарика, а после и вовсе пошел ко второй, уцелевшей больше других арке ворот дворца.
Ни Ловчица, ни Матео никто не приглашал прогуляться. Они спокойно наблюдали за тем, как дед отошел шагов на тридцать, потом развернулся и медленно побрел обратно.
Судя по его неторопливой походке, казалось, что возле исходной точки он снова заложит вираж и отправится продолжать свой неспешный променад, однако пора было уже привыкнуть к тому, что Атей редко поступал стандартно. Поравнявшись с заинтригованной его передвижениями парочкой, дед вдруг подозвал к себе Матео, поставил его словно часового возле уцелевшего обломка стены, а сам стал с другой стороны, у подножия известняковой фигуры с телом быка, крыльями орла, но головой человека, что «охраняли» древние дворцовые врата. Что-то прикинув себе в уме, он привычно посмотрел на ночное светило и в этот раз, неизвестно к чему заключил: «пора».
Дед включил фонарь, приложил его к стене так, чтобы луч скользил вдоль проема ворот, а потом заставил Матео сделать тоже самое. Когда лучи пересеклись, Атей, словно бывалый каменщик, проверяя отвес, припал щекой к стене и прицелился поверх фонаря. «Да, пора, — снова повторил он, — туши свет, Матео».
Итальянец повиновался. Жадно впиваясь глазами в каждое движение легкого, удивительно гибкого для старого человека тела, он, как показалось, старался даже не моргать, силясь не упустить ни одной детали из того, что сейчас происходило.
Иван Сергеевич вдруг будто очнулся. До сей поры все казалось ему какой-то слабо скрытой игрой, даже лицедейством, но взгляд Матео именно в этот момент, заставил Ловчица вздрогнуть и собраться. Что-то должно было произойти и итальянец, в отличие от спутника Атея, уже давно это чувствовал…
А что же дед? А он выглядел непринужденным, и даже веселился:
— Чей-та вы? — хитро спросил он, всматриваясь в их слабо освещенные лица. — Нахохлились, как воробьи. Не время воробьям, им поутру время. Встанет Ярило, они так тут шумят, что и людей за ними не слыхать…
Все это Атей говорил как-то отрешенно. Складывалось впечатление, что мысли его где-то далеко-далеко…
— Чего сжались-то, спрашиваю, — продолжал допытываться дед, как показалось, уже вернувшись из глубин своих мыслей. — Холм этот называется ныне «Холм Милосердия», — непонятно к чему прибавил он и тут же продолжил так, что Ловчиц понял, что сказано это именно ему, — правильнее сказать «мягкосердия». И верно, зачем сжиматься человеку сердцем пред таким холмом, да еще у врат «Всех сторон»? Белому мужу это никак сейчас негоже. Стань-ка, Иван, к вратам, где я стоял, вздохни полной грудью…
Иван Сергеевич повиновался. Атей смерил его придирчивым взглядом, будто собирался писать картину, отошел на три шага от ворот, отдал итальянцу фонарик и вдруг подтолкнул того в сторону:
— Слышь-ка, — на сибирский манер, жестко обронил он в спину растерявшемуся Матео, — че скажу-та? Смерь мне, сколько отсель шагов до во-о-о-н той, второй створки за колоннами. Тока широко шагай, не мелочись и не обсчитайся. Мне надо знать точно…
Оторопевший итальянец послушно, по-страусиному аккуратно отмерял ровно тридцать два шага, а на тридцать третьем массивный, незыблемый пол террасы вдруг мощно дрогнул и вышиб опору из-под его ног. Матео упал и оглянулся. Он не верил своим глазам! В прямоугольном проеме ворот, во весь их габарит что-то коротко блеснуло. Будто в примерочной модного бутика провернули закрепленное по центральной оси невероятно огромное зеркало. Он только и успел – моргнуть, но и этого мгновения хватило на то, чтобы осознать: на террасе, между вратами «Всех Сторон» Персеполиса помимо него не осталось больше никого…   

Иван Сергеевич так и не понял, что произошло. В памяти ясно отображался высокий свод ворот дворца, в котором что-то моргнуло, словно экран выключаемого телевизора. Атей схватил его за руку, они шагнули в пустой проем и вдруг…! стало темно.
Ловчиц понимал, что луна не лампочка, ее так просто не выключишь, значит, они очутились в каком-то помещении. Тогда вопрос: почему все произошло как-то неестественно быстро, и тихо? Должна же была как-то закрыться за ними дверь, окно, проход, через который они попали в то самое место?
Атей дал своему спутнику возможность прийти в себя. Вскоре старик снова потянул его за руку. Иван Сергеевич едва поспевал следом. В полной темноте каждый шорох отдавался гулким эхом каменного помещения. Внутренний таймер бывшего полковника госбезопасности отсчитал что-то около десяти-пятнадцати минут, прежде чем в окружающем их неуютном, прохладном пространстве вдруг откуда-то потянуло теплом.
Дед ощутимо сжал пальцы и, немного замедлившись, соскочил куда-то вниз. От свода каменного мешка, в котором они находились, тут же отразился звук всплеска воды. Иван Сергеевич попытался нащупать край каменного пола, но, сделав шаг, уже не ощутил его, а ухнул в холодную воду. Только осознание того, что Атей неспроста старается передвигаться как можно тише, заставило Ловчица неимоверным усилием воли сдержать рвущийся на волю мат.
— Эй, — леденя душу, в страхе произнес кто-то совсем рядом, шагах в трех-пяти выше их. — Кто здесь?
— Саня! — тут же ответили ему слева. — Что случилось?
— Я боюсь, — задребезжал испуганный женский голос, рядом с тем, что был слева.
— Тшерт, — ругался первый, — Витя, ты фонарь брал? Витя! …Витя!!! Блин.
— Что ты орешь? — замычал Витя так близко, что достаточно было протянуть к нему руку.
— Витя, фонарь!
— Ты че, совесть потерял? — с хохотком и недовольством ответил Витя, который, судя по всему, до этого крепко спал и не слышал шума всплеска воды. — Ее, брат, и с фонарем не найдешь…
— Витя, бл…, проснись, там, в воде, кто-то есть!
— Спокойно, ребята! — понимая, что каким-то немыслимым образом они оказались в пещере, где обосновались люди, говорящие по-русски, Иван Сергеевич взял инициативу на себя. — Мы обыкновенные …тюлени, и мы уже уходим…
Демонстративно гулко шлепая по мелеющей с каждым шагом воде, Атей и Ловчиц, уже не таясь, промаршировали шагов сорок, пока ледяная лужа не кончилась. Вместе с этим перед ними открылся низкий зев горной пещеры…
Позади них еще минуты три висела мертвая тишина, затем вспыхнул свет фонарика, найденного, наконец, Витей. Луч скользнул по возмущенной поверхности воды и, никого не обнаружив в провале подземного ручья, перешел на жмурящихся, прикрывающихся руками и крайне взволнованных друзей:
— Ну че, экстремалы? — попрекнул он их и стал кривляться, — «пеще-е-е-еры, ночо-о-овка, экстрим!», а сами?! Каких-то тюлле-е-еней испугались…

Все это было похоже на сказку. С высоты уступа скалы открывался великолепный, чарующий вид – безкрайнее зеркало моря и висящая над ним луна. А еще светящееся, скрываемое дальней горой, зарево города. «Ночное зеркало луны» — вспыхнула вдруг в голове Ловчица фраза из песни Волкова и он, глядя в это «зеркало» почувствовал, как неприятно кольнуло где-то под сердцем: «А не свихнулся ли я? — подумал он. — Старик говорил, что Персополь находится где-то в центре Ирана. С того места никак не может быть видно моря. Опять же, откуда русские в пещере?»
— Идем, — шепнул Атей, указывая на нависающий справа выступ, — скорее, пока эти туристы не захотели посмотреть на нас.
— Хм, — улыбнулся Ловчиц, вспоминая свою проделку с «тюленями», — туристы пусть сначала штаны постирают.
— Зря веселишься, — расстегивая пальто перед подъемом на скалу, не дал ему договорить дед, — кабы я знал, что они там. Ведь не почувствовал даже. Шевелись, путь еще не пройден.
— А ты никак взапрел? — вспоминая, что даже в более жаркой обстановке палящего солнца Ирана Атей не расстегивался, поддел его Иван Сергеевич.
— Здесь, — пояснил свои предыдущие действия, начинавший карабкаться к выступу дед, — уже небеса родные, — любой камень защитит. А там без защиты никак.
— Ты хочешь сказать, что твое пальто, это нечто навроде бронежилета?
— Бадай, што так…
— Что? — не понял Ловчиц порядком подзабытого родного белорусского.
— Считай, что так, — поправился старик. — Только ваш этот жилет, защищает от пуль и ножей, а мой еще и от прочих напастей. А расстегнул потому, что боюсь пуговицы повылетают на этих камнях.
— А небо? — не унимался Иван Сергеевич, оттягивая время и украдкой посматривая на морские красоты.
— Что небо?
— Почему это тебе их небо стало родным?
Дед непонимающе бросил взгляд вниз, на взбирающегося следом Ловчица:
— Не «небо», а «небеса», — поправил он, и тут же пояснил, — «небо» от «нет Бога», а «небеса?»
— Нет беса, — догадался спутник. — Хорошо, пусть так, но что это за город вдали? Что за море, Каспий? Персидский залив? С чего вдруг их «небеса» родные? Тоже из-за доброй памяти о делах войска Дария?
— Нам, — сдержанно произнес Атей, дождавшись пока Ловчиц доберется до выводящей на выступ расщелины, — предстоит еще один переход, такой же, как сюда. Ты пока не чуешь, но скоро навалится усталость. Крепко придавит. У неподготовленного такие переходы забирают много сил, а ты и так вон, кожа да кости. Потерпи уж. Доберемся – тогда и отдохнешь.
— Так что за город? — не унимался Иван Сергеевич, пользуясь тем, что дед разговорился.
— Град сей зовется Сугдея, или по-современному Судак. Потому и звезды светят наши и небеса – уж не чужие. Море Русское, или, опять же по-вашему Черное, а месяц над ним? Он и в Африке – месяц.
Поторопись, Иван Сергиев, не распыляйся на разговоры, наговоримся еще. Хоть небеса и свои, а не особо я радуюсь, заслышав голос Истока. Чую беда дома у меня приключилась, зовут и ждут. Надобно до света быть в своих межах и не пугать более «спящих». Итак вон, на глаза им попались, …тюлени.

Жесткий риф музыки заставлял перепуганные пузырьки шампанского принимать срочные меры к эвакуации из бокалов. Посуда мелко дрожала на столах, отмеряя последние удары мощной акустической системы.
Группа «Белый Запад» закончила свое выступление на праздничном фуршете по случаю вручения государственных наград должностным лицам Министерства обороны своей песней «Ночное зеркало луны». Руководитель коллектива, он же вокалист, с благодарностью принял сдержанные рукоплескания, еще раз поздравил награжденных и собрался, было, удалиться за кулисы, но вдруг навстречу ему вышел Иосиф Михайлович Бушта, представитель Управления Президента по связям с общественностью, а с ним подполковник, на груди которого ярко блестела только что полученная медаль. Они преподнесли фронт-мену группы Андрею Волкову букет, и от лица главы государства, Валентина Анатольевича Пристрека поблагодарили за активное участие в культурной жизни страны и неоценимый вклад в ее представительство за рубежом.
На сцену вышел следующий коллектив, а Андрей с музыкантами отправились в грим-уборную переодеваться, получать гонорар и выбираться к транспорту. Они прибыли утренним поездом. Тряслись двое суток, добираясь от алтайских предгорий, да и там, отыграв шесть концертов в больших и малых городах, провели две не самых курортных недели. Усталость резала в глазах и присоединиться к широкому застолью (а такая возможность была), не было никакого желания.
В холе Андрея остановил тот самый подполковник, что вручал ему на сцене букет:
— Извините, — хорошо поставленным, командным голосом обратился он к Волкову и тот, уже занеся руку к двери служебного входа, пожалел, что пропустил всех своих вперед. — Здравствуйте еще раз, — крепко пожал он свободную от гитарного кейса ладонь музыканта.
Андрей сморщился. «И что за привычка? — кольнула его злобная мысль. — Что они все – штангисты?»
Военный что-то говорил, а музыкант, не в силах пока воспринять полностью все его слова, медленно разминал хрупкие, отдающие болью пальцы.
— …так вот я и подумал, продолжал подполковник, — раз такое дело, подпишите хотя бы этот буклет?
— Да, конечно, — не имея никакого желания продолжать разговор, сразу согласился Андрей, — кому? Что писать?
Военный задумчиво сжал губы:
— Пишите так, м-м: «Евгению Штасевичу: поздравляю с наградой. Андрей Волков» и подпись.
   
ГЛАВА 4
Отоспаться Андрею не удалось. В девять утра (с началом рабочего дня в стране), настойчиво, в две полновесные попытки, отгудел в безшумном режиме телефон. На третьей пришлось нехотя поднять голову от подушки и ответить.
Звонил тот самый господин Бушта. Не углубляясь спросонок в смысл услышанного, Волков все же обратил внимание на то, что на сцене концертного зала «Минск» полные лести речи представителя Президентского Управления были намного легковеснее. И хотя повод столь раннего звонка продолжал оставаться неясным, Иосиф Михайлович, а Бушта в самом начале предусмотрительно напомнил музыканту свои анкетные данные, говорил так, словно сейчас Андрей находится не в своей постели, а перед ним, за столом того самого Управления. К чему-то вплелась в разговор симпатия к творчеству группы со стороны министра образования и, тут же, словно невзначай, понимание и поддержка «Белого Запада» со стороны руководства страны. И все это несмотря на то, что родной брат руководителя коллектива находится в международном розыске…   
Андрей со всем отпущенным ему природой уважением поблагодарил то самое руководство в лице мало что значащего функционера Бушты и, предугадывая очередную проверку «на вшивость», заверил чиновника в том, что совершенно не разделяет идей отрядов Белорусского сопротивления. Специально заготовленная для клыкастых, въедливых служб, то и дело досаждающих певцу вопросами фраза, способна была остудить пыл любого, даже самого рьяного сторонника существующего режима, однако Бушта не обратил на нее никакого внимания, что означало, дело тут совсем не в политике.
— Иосиф Михайлович, — решил соврать Волков, — понимаете, …я сейчас не один. Нельзя ли как-то конкретнее, что от нас требуется?
— О! — с пониманием выдохнул Бушта. — Ради бога простите. Андрей Владимирович, тогда я быстро и по делу: в июне у дочери министра образования свадьба. Виктор Федорович и его жена большие поклонники вашего творчества. Вчера ему как-то не случилось познакомиться вот, попросили меня уточнить, есть ли возможность за сходный, как говорят в народе «по-божески» гонорар, отыграть одно академическое отделение в «Белой Веже»?
— Мне, — внутренне негодуя, стал уточнять Волков, — нужно знать число…
— Четвертого июня.   
— Мы, — листая новенький электронный органайзер, ответил Андрей, — …будем в Минске, но в 23:00 выходим на сцену в «Шайбе» гостиницы Беларусь.
— Тогда все в порядке, — чуть не запел функционер, — в восемь вечера вы уже будете свободны. Вас потом доставят, куда скажете. Аппаратура и все, что нужно для выступления на свадьбе будет. Приехали, включились и вперед!
— Да уж, — тихо вставил Андрей, — как у вас все легко…
— Что? — не расслышал Бушта.
— Я говорю, самое время обсудить гонорар. Не поймите меня неправильно, но даже из уважения к министру меньше, чем за сотню вражеских рублей на нос ребята …меня просто не поймут.
— Решено, — словно отрезал Иосиф Михайлович и, вдруг добавив, — тогда вам пятьсот и мне двести за организацию выступления, прекрасно! Я перезвоню…, — и повесил, гад, трубку!
Андрей чуть не швырнул телефон в стену. Его просто убивало это скупердяйство сильных (как они себя считали) от мира сего. Люди, которые ворочают миллионами долларов порой «жмут» в кармане несчастный полтинник, когда дело касается такси для компании, в которой они сами и отдыхают, или для того, чтобы «угостить» музыкантов.
Вот он, хозяин жизни, сидит за столом и рассказывает длинноногим телкам (которым, к слову сказать, нет до этого никакого дела) о том, как он богат и крут, как летает по три раза в год в Египет, Грецию и на Мальдивы. Пьет, не для удовольствия, а просто, чтобы напиться, дорогущую водку, виски, всем своим поведением притягивает к себе всеобщее внимание, но соберется приласкать какую-нибудь, якобы поддавшуюся его всесильным чарам, и повезет в копеечную гостиницу какого-нибудь поселка «Привольный», прихватив с собой для обеспечения полноценного интимного вечера настоящего крутого пацана бутылку «Советского шампанского» и три шоколадки.
Волков не сам придумал этот расклад. Просто ему приходилось общаться с разными людьми, в том числе и с девицами, которые всегда не против «раскрутить фраера на бабки». Странно, но с музыкантами эти девахи всегда были откровенны и под бокальчик с пузырьками рассказывали о прихотях чиновников и высокопоставленных служак такие гнусные вещи, что порой становилось как-то не по себе от того, какие же выродки управляют страной!
В злобе поджав губы, Андрей протянул руку с телефоном к столику, но едва он положил блистающий черным лаковым цветом аппарат, тот снова загудел. Выругавшись вслух, Волков схватил его и, намереваясь все же сказать что-нибудь колкое Буште, взглянул на экран. Там светилось: «Инусик».
— Але, — вздохнув с облегчением, ответил он.
Это было новое увлечение Волкова младшего. Свободная, молодая женщина – Инна Зорич, или «Зорька», как звали ее подруги. Независимая (в данное время без мужа), имеющая «под собой» три точки на рынках, свое авто, квартиру, двоих детей и твердо решившую вдобавок ко всему этому, еще и стать в ближайшее время владелицей небольшого ресторана.
Она коротко рассказала ему по телефону о том, какая она молодчина, сколько за утро успела полезного сделать и тут же указала на то, что на любую дальнейшую деятельность у нее просто сейчас нет сил, поскольку она очень соскучилась. Зная, что он приехал в Минск, Инна, проезжавшая сейчас по проспекту Пушкина, почувствовала, что ее руки сами сворачивают на Одоевского к дому Андрея.
— Конечно, — радостно ответил он, — заезжай.
Сунув под подушку телефон, он закутался в легкое одеяло из овечьей шерсти с одним желанием – вздремнуть еще, ну хоть немного. Зная, что «Зорька» часто по пути заезжает еще куда-то (вечно у нее какие-то платежи, штрафы, деньги на телефон, заправка машины и прочее), он твердо рассчитывал на час отдыха, но как видно дама на самом деле соскучилась очень сильно. Она дала ему всего минут десять.
Прошлепав босиком до двери, он посмотрел в глазок и не без удивления открыл дверь.
— Ты? Так быстро?   
— Я, — прошептала она, боясь, что детали личной жизни «звезды» станут слышны на лестничной клетке, и тут же проскользнула в квартиру, — у-у, ты голенький, только в трусах…, — бросила она на ходу и, поставив у двери полный еды пакет, буквально кинулась к Андрею целоваться.
Губы их словно склеились. Мыча от удовольствия, они захлопнули дверь и: раздевая на ходу стонущую от желания Инну, усилиями сразу четырех рук разбрасывая по квартире ее одежду, шаг за шагом прошли в комнату и рухнули в пастель…

 Андрею снился брат-двойняшка Леша. Будто бредет он по весеннему лесу, почему-то в кожаных латах и с мечом в руках, а рядом бегает какой-то: то ли гном, то ли карлик. Волков младший, напомним, он родился на пятнадцать минут позже Алексея, даже во сне чувствовал какую-то опасность, угрожающую брату, силился что-то крикнуть, но был не в силах разомкнуть губ…
Испугавшись этого, он дернулся и открыл глаза. Образы сновидения продолжали висеть в его подсознании, впрочем, как и ощущение того, что в случае надобности он, Андрей, вот так же не сможет помочь своему брату. Об этом, по разумению рок-звезды говорили те самые не разомкнувшиеся во сне уста.
Мысли неслись куда-то в весенние поля, леса, а расходившееся от волнения сердце в который раз сжимали неприятные вопросы: где он сейчас? Что с ним?
Братья Волковы появились на свет с очень короткой разницей во времени, но какие же разные достались им судьбы. Андрей тут, у себя дома, а Леша? Кто знает, где он сейчас? У Андрея на кухне хозяйничает, готовит обед Инна, а у брата? Жена погибла, сын у бабушки и вместо дома – «наш ковер – цветочная поляна, наши стены – сосны великаны». Квартиру его сдают в наем, что ей зря пустовать? Хорошо хоть не отобрали, как у других, имеющих отношение к прежним силовым структурам и кого сейчас разыскивали по всему миру, дабы наказать за преступления против человечества.
Не сказать, что Волков старший был некой публичной персоной с неприкасаемым иммунитетом, но памятное дело об освобождении заложниц сделало его популярным и, в целом, положительным персонажем. Не портило картины даже то, что перед тем самым днем «Х», перевернувшим жизнь страны, он устроился куда-то в секретный Институт. Ему и тут повезло, что называется: «Не успел серьезно испачкаться».
Андрей догадывался, что его брат на стороне партизан или прятался где-то за границей. Частые посещения сотрудников спецслужб, то и дело наведывавшихся к известному музыканту, их вопросы о брате говорили именно об этом. Да, было неприятно раз за разом что-то отвечать, будто оправдываться, заверять, что брат не появлялся, не звонил и не присылал весточек. Андрею даже врать по этому поводу не приходилось. Алексей, на самом деле, словно в воду канул и никак не проявлялся: ни в жизни преуспевающего, обласканного властью брата, ни у родителей, воспитывающих его сына. Наверняка он понимал, что подобные контакты могут серьезно отразиться на жизни родичей, потому и прятался так хорошо. О том, что брат все еще на свободе можно было судить как раз по тем самым частым визитам ищеек из СОПТа…          
С кухни потянуло ароматным дымком. Сквозь шипение сковороды и гул вытяжки стали заметно пробиваться какие-то ритмичные, музыкальные звуки. Это Инна, сделала громче ТВ и намекает на то, что завтрак вот-вот будет готов.
Волков повернулся на правый бок, заметил собранные, но просто брошенные на кресло вещи «Зорьки» и на него нахлынули горячие воспоминания ее сегодняшнего появления. Зашумела просыпающаяся кровь и, совместно с урчащим со сна брюхом, понеслась куда-то вниз. Андрей приподнялся, спустил ноги на пол и застыл. Он никак не мог определиться, что же сейчас ему хотелось больше: тут же откушать и снова затащить в постель Инну или …все же сначала посетить отдельную санитарную комнату?
…Когда они сели за стол, завтрак заметно остыл. Но как было пропустить мимо себя полуголую «Зорьку»? Когда она пришла его звать к трапезе, удержаться от соблазна было просто невозможно. Эта женщина, несмотря на то, что родила двоих детей, содержала свое тело в таком идеальном состоянии, что могла взорвать желание Андрея в любой момент. Кстати говоря, и ей тоже льстила необузданная пылкость этого …не такого уж и молодого человека, повидавшего в своей жизни достаточно женщин.
В плане секса они полностью удовлетворяли друг друга, а вот в чисто человеческих отношениях иногда имелись заметные трения. Например, она ревновала его, зная, что в поездках трудно удержаться от соблазна, когда в руки сами сваливаются молодые красавицы. А он ревновал ее, потому что знал аппетит Инны к сексу и понимал, что быть сексуальной и притягательной только для одного мужчины ей трудно. Выглядеть так, как выглядела она, означало пробуждать у всех окружающих мужиков постоянные приступы похоти. У высоконравственных – чувственные и яркие, а у грязных кобелей, коих вокруг большинство, гнусные и низкие, воистину собачьи.
Кушали молча, глядя в телевизор. Вдоволь натешившись друг другом не особенно хотелось о чем-то говорить. Тела еще излучали тепло, как не остыли и сердца, лениво усмиряя раскачавшийся маятник любовной ритмики.
Вскоре перешли к кофе. Инна достала из своего волшебного пакета несколько свежих булочек, уложила их на тарелку и снова села напротив. Хитро посматривая поверх чашки в серые глаза Андрея она, наконец, улыбнулась:
— Ты сейчас как-то странно смотришь на меня, — игриво произнесла женщина, — видно на самом деле соскучился. Может ну его, это кофе?
— Леша снился, — невпопад продолжающейся сексуальной игре, ответил Волков. — Какой-то лес вокруг него, стрелы, огни, а он в доспехах кожаных, с мечом, все, как в кино. Рядом какой-то гном крутится… О! — дернулся он вдруг. — Вспомнил! А еще поляна, костер, красивая девушка, наверное, больная. За ней ухаживают, а она все ждет Лешу, бредит, тянется к лесу и зовет его каким-то монгольским или арабским именем Чабор…
— Чабор? — переспросила Инна. — Почему монгольским?
— Звучит как-то так.
— Не знаю, — отставляя в сторону чашку и отрывая от ароматной булочки крошечный кусочек, вздохнула она, — на Полесье так называют Чабрец, растение…
— М-м, — впиваясь зубами в мягкую сдобу, — вспомнил Андрей, — знаю. Батя чай делает из него.
— Ну вот. Наверное, телек смотрел перед сном, вот тебе и приснилось.
— А Леха тогда причем к телеку?
— Скучаешь, он же тебе брат все-таки. Ты только не обижайся, какой-то он у вас, как говорят «оторванный ломоть». Всю жизнь болтается где-то, ни к чему не привязан. Сын у матери растет, а ему все равно. Хоть бы написал или объявился.
— Нельзя ему, — недовольно буркнул себе под нос Андрей.
— А почему нельзя? — зацепилась за тему Инна. — Ищут? Тогда сразу вопрос: а почему ищут? Просто так? Наверное, натворил дел, а теперь прячется. Знает же, что вы переживаете, и ни слухом, ни духом. Боится, что привлекут? Значит, есть за что?
— Он другого боится.
— Чего это, интересно?
— Что из-за него у нас будут проблемы.
— Но ведь они и так есть? Тебя же постоянно трясут. Мой двоюродный брат, Валера, помнишь, мы на юбилее тети Оли вместе были? Так вот он в СОЛОДе служит и шепнул тогда по-родственному, что и меня вместе с тобой спецслужбы пасут. Знаешь, что посоветовал? Как только объявится твой брат, сразу сдать его, иначе даже пикнуть не успеем, пойдем следом за ним на нары, прицепом. У меня, — откровенно призналась Зорька, — дети, бизнес и немного другие планы на жизнь.
Только-только стало все вокруг устаканиваться, начали нормально зарабатывать, никто особо не душит. Дал кому надо денег и торгуй чем хочешь, вози – что хочешь, живи и радуйся! Вас же, твою группу, тоже никто не трогает? А ведь ты брат преступника.
— Не говори так, — вяло запротестовал Андрей, — Леша не урка, ничего страшного не делал.
— А почему ты так в этом уверен? — Удивилась Зорька. —Ты же не знаешь, чем он все это время занимается? …Или знаешь?
Волков блеснул недобрым взглядом:
— Это тебя Валера надоумил?
— При чем тут Валера? Не хватало нам еще поссориться из-за этого, — примирительно бросила Инна. — Посмотри на себя. Ты живешь нормальной, полноценной жизнью. Я тоже. Всей стране если и приходится терпеть в быту какие-то неудобства, то только из-за того, что эти партизаны до сих пор никак не успокоятся: то взорвут что-то, то подожгут, то пристрелят кого-то. Да те же американцы уже давно вышли бы отсюда, если бы не эти оппозиционеры. Порядка в стране нет, но ведь в этом виноваты только партизаны.
Вспомни, как все ликовали, когда открыли месторождения «Леснина»? Казалось – озолотимся сейчас! То-то поживем, можно и налоги уменьшить и экономику поднять, так нет! Сели задницей на сундуки с кладами, огородились от всех и никого к себе не пускаем. Европа, эмираты, все живут, как сыр в масле, а мы? Хорошо, что хоть сейчас понемногу стали это добро продавать. Есть за что восстанавливать экономику. Даже государство все понимает – денег у народа нет, и не душит, как раньше частных предпринимателей, а наоборот, поощряет, подталкивает к работе.
Налоги просто смешные и платить их просто, как денег на телефон положить. Перевел раз в месяц двадцатку баксов, и торгуй себе. И ведь все сейчас платят! Потому, что сумма подъемная и разбираться не надо что да как. А вспомни раньше? Только и думали, как и где надуть налоговую, а она нас за горло.
Мне сейчас хорошо, когда деньги в бюджет текут рекой и налоги особо государству уже и не нужны. Мы, наконец-то, вздохнули и стали всем вокруг друзья, и Европе, и Америке. Но вот эти партизаны… Вот чем они недовольны? Нет, чтобы бросить свою энергию в работу, восстановление того, что разрушено, так они прячутся по лесам, и одно на уме: взорвать, убить, напугать… Что это решает? Кому помогает? 
Андрей вздохнул:
— Он же мой брат, я от него никогда не откажусь.
— А кто тебя просит отказываться? Я тебе просто обрисовала ситуацию. Человек должен жить по-человечески, пить, есть, спать, мыться. Ты-то не как они! Умный, нормальный. Твой быт в порядке, обустроен. А если кому-то нравится, как БОМЖам жить по лесам и землянкам, бродяжничать и вымогать еду у деревенских, это должно быть только их проблемой. Они не могут заявлять о том, что они представляют интересы народа! Я тоже часть этого народа, и я всем довольна. А сколько таких, как я? Тех, кто хочет жить в мире и согласии… Поэтому правильно и делают силовики, что щемят их повсюду…

Весна была ранняя. Землю в полях отпустило, поэтому перемещаться в секторе приходилось строго по проселочным дорогам: что называется, «влево – болото, вправо овраг». Хотя, справедливости ради, стоит сказать, что в эту пору и некоторые из них были непроходимыми даже для военного «Хаммера». Вот случись группе химической разведки хорошенько увязнуть где-нибудь в лесу, и помощи в этих глухих, безлюдных местах, пришлось бы ждать очень долго. Именно потому МакМанамман и Уилкс особо не рисковали и, в местах, где было просто невозможно проехать к точкам усиленного радиационного фона, обозначенного на спутниковой карте National Aeronautics and Space Administration «NASA», они брали необходимые для замеров приборы и шли к указанным пунктам пешком.
Ведущая в сектор «I», раскисшая от талого снега, много лет нетронутая людьми дорога, заняла уйму времени, поэтому сегодня, дабы не добираться к базе связистов «Sudkovo» ночью, Стив и Билл решили заночевать в одной из многочисленных, брошенных деревень. Данные радиационных замеров их по-прежнему не радовали. Впрочем, если фон дикого жилья окажется неприемлемым, вполне можно было бы переночевать и в машине, лишь бы только скорее обмерять оставшиеся в этом секторе семь квадратов и перейти в последний сектор «J». А вот после него, о! Там уже соблазнительно маячил и переливался всеми лучами радуги долгожданный, означенный командованием как «просто безразмерный» отпуск…
 С полудня рассеялся туман, и где-то над лесом сияло сильное, весеннее солнце. «Хаммер», проваливаясь в потянутые тонким льдом лужи, медленно полз по лесной дороге к квадрату номер 46.
Сегодня рулил Стив. Ему доставляло удовольствие раз за разом нарушать первозданную целостность этих малых водных преград – последнего из того, что еще напоминало о зиме, маневрировать между выступающими над дорогой бревнами, выбираться из колеи, чувствовать мощь автомобиля в тот момент, когда не удавалось пробраться через грязь на малых оборотах и приходилось давать три четверти газа. Двигатель давно разогрел салон, было тепло, и тяжелые веки Билла, сидящего на пассажирском сидении и следящего за точкой их машины, передвигающейся на мониторе ноутбука, то и дело слипались. Не болтай машину на ямах, он давно бы уснул, а так только хмурился и все чаще закрывал глаза.
— Шлагбаум, — хрипло произнес Стив.
— Что? — не понял Уилкс, часто моргая и наклоняясь к лобовому стеклу. Его напарнику не надо было даже отвечать, все было понятно и так: перед ними, аккуратно перегородив дорогу, лежала сваленная ветром ель. «Хаммер» стал. Стив МакМанамман выключил двигатель, и устало выдохнув, потянулся назад за автоматом:
— Пошли, прогуляемся…
— Стой, — остановил его Билл, аккуратно перекладывая ноутбук на оружейный ящик за сидением, — это дерево, видно, давно лежит. Зачем ты с оружием?
Потомок шотландцев криво улыбнулся:
— Ты сам видел, сколько тут звериных следов. Потянешься за сучком, чтобы отломать его, а тебе какой-нибудь волк или медведь яйца откусит. Хотя, — Стив спустился на землю и задержался у двери, — ты прав. Двоим оружие без надобности. Я возьму «пушку», а ты полезай в салон за пилой. Она где-то под палатками должна быть…
Билл недовольно сморщился:
— Давай лебедкой.
— Не ленись, приятель, — стоял на своем МакМанамман, ты и так всю дорогу клевал носом, пора и поработать.
Уилкс перебрался в заднюю часть салона. Отыскать что-либо в этом бардаке мог только его напарник, но раз он не пожелал, пришлось-таки Биллу ворочать тюки с палатками, сумки с едой, ящики с приборами и патронами. Как на беду, размоталась ПВХ подстилка, пришлось ее сматывать, и Уилкс застрял в салоне надолго. Перевернув в машине все вверх ногами он, наконец, выбросил в лес пятилитровую жестяную канистру, а вскоре выбрался и сам. Пилу он все же отыскал. Более того, достал ключ, придвинул емкость с топливом и принялся приводить пилящий агрегат в рабочее состояние.
МакМанамман весело глядя на это, вскинул глаза к вершинам старого леса и глубоко вздохнул:
— Как же тут здорово! — выдохнул он. — Смотри, еще снег под деревьями лежит, а уже тепло.
Уилкс в отличие от него не слышал весенних ароматов леса, их перебивал запах смешанного с маслом бензина. Он проверил натяжение цепи, снял пилу с предохранителя, дернул ручку обогащенной смеси и стал орудовать стартером. Несколько дней остававшийся невостребованным двигатель недовольно кряхтел, покашливал, но вскоре заговорил синкопами и стал набирать обороты.
Билл перенес пилу к преграде и, разогревая двигатель, стал аккуратно срезать сучья. Минута-две и акселератор их верной лесной подруги стал чутким к хозяйской руке. Со знанием дела (им часто приходилось пилить дрова на ночлегах, ведь не многие подразделения были укомплектованы так же как они на все случаи жизни), он отхватил у ели корневую часть и та, получив свободу, сама кувыркнулась за мшистый откос. Дальше, не размениваясь на мелочи, Уилкс стал отрезать от ствола большие метровые поленья (не на дрова же). Стив, забросив за плечи автомат, оттаскивал эти кругляки в сторону от дороги.
За каких-то пятнадцать минут они покончили с природным шлагбаумом, сели в машину и двинулись дальше.
Снова проболтавшись около восьми километров по черным грязевым лужам, напарники вдруг заметили, что дорога уходит влево. Точка мониторинга была в трех километрах севернее. Что тут поделаешь? В который раз пришлось бросить машину, взять с собой оружие, сканер, ноутбук, дорогущий «Combiraid» системы GWEN (Ground Wave Emergency Network), телефоны космической связи и топать пешком в нужном направлении.
Солнце давило из земли сырость. Воздух был влажным и густым, как в джунглях. Мягкий настил иглицы отдавался вибрацией каждому шагу, заполняя оставленные солдатами следы темной водой.
Они пересекли большое поле, на котором практически не было дровостоя. Вначале показалось странным: с чего это вдруг расступился лес, торчит только молодняк, вокруг сухая трава, метелки прошлогоднего кипрея, но пройдя метров двести вглубь, все прояснилось. Много лет назад на этом месте был лесной пожар. Выгоревшая некогда площадь была велика, и это значительно упростило дорогу представителям команды химической разведки. Не нужно было шнырять меж стволов, иди себе и наслаждайся солнышком.
Когда по данным, отбившимся на сетке монитора стало ясно, что до точки оставалось что-то около пятисот метров, на их пути неожиданно появился овраг. Спутниковая разверстка отображала только слабое, извилистое потемнение, на самом же деле веселые весенние ручейки за долгие годы вымыли в песочной почве целое речное русло. Конечно, наполнить его настоящим речным потоком даже множеству стремительных ручейков было не под силу, но дно оврага щетинилось стрелками осоки, значит, там была вода…
Перебравшись через ручей, солдаты взобрались на откос и, снова вступив в лес, начали искать пиковую точку фона. Прибору привычно мешало очень сильное излучение. Случись подобное впервые, они тут же воткнули бы в иглицу сканер, провернули его для забора грунта вокруг оси, и дай бог ноги. Сейчас же, Стив вогнал этот прибор поглубже, провернул и …так и оставил торчать в земле.
— Давай передохнем, — предложил он, — пусть попреет в земле эта чертова железяка, нечего ей за просто так у меня на горбу кататься, пусть и она наберется радиоактивной гадости.
— Как скажешь, — не стал спорить Уилкс, снимая свою ношу с плеч и складывая ее у дерева, — если ты не против, я попишу свой дневник.
— Пиши, — махнул рукой Стив, — только, мой тебе совет, опусти повествование о прекрасной погоде, природе и нашем хорошем настроении, а то еще подумают, что мы с тобой здесь прохлаждались, а не вкалывали.
Едва Билл достал из нарукавного кармана свою записную книжку, как «Combiraid» дал предупредительный сигнал. Стив взглянул на электронный планшет и озадачился. Нажимая какие-то кнопки на сенсорном экране, с каждой секундой он хмурился все больше.
— Что там? — осведомился его напарник, понимая, что все это не просто так.
Стив пожал плечами и ответил не сразу:
— Не могу понять, этот чертов GWEN выдал сигнал срочного сообщения, я нажал кнопку приема, хотел его прочесть. …Сейчас что-то загружается, но как-то очень долго… Оу! — вдруг дернулся он, и стал опасливо осматриваться…


ГЛАВА 5
Билл, понимая, что его дневник сейчас не актуален, спрятал рукописную книжицу в нарукавный карман и потянулся к оружию.
— Все верно, Уилкс, — поддержал его МакМанамман, — только очень осторожно. Снимай автомат с предохранителя и тихонько сползай со своего пня. Занимай позицию за деревом. Твоя линия обороны – овраг. А я, …тоже …очень медленно прикроюсь сосной и буду отслеживать, что происходит с другой стороны, в лесу…
Через пять секунд солдаты химразведки уже просматривали в оптические прицелы доступное для обзора пространство:
— Стиви, — тихо спросил Уилкс, — а что происходит?
МакМанамман, держа перед собой оружие, все еще продолжал смотреть на экран прибора:
— Как ты считаешь, — спросил он и кивнул на закоммутированный с «Combiraid» планшет, — эта штука за полтора миллиона может врать?
— Тхы, — дернуло смешком Уилкса, — как говорит мой брат, за полтора миллиона даже жена Президента станет ему врать…
— Жаль, что твой брат сейчас не с нами, — ответил Стив, — думаю, он и здесь многое бы прояснил.
— Что? У нас проблемы?
— Кажется, да.
Уилкс повернулся:
— Кажется?
— Ну, — все еще нажимая что-то на сенсорном планшете, — задумчиво пояснял МакМанамман, — нам пришло сообщение. Как я тебе и говорил, загружалось оно долго, а вот появившийся текст оказался на удивление коротким: «Вы в зоне поражения, внимание, опасность!» Я набрал в меню «рекомендации по исполнению»…
— И что?
— Нам рекомендовано покинуть район, но, только после того, как ослабнет опасность. Сумасшедший дом. А как мы это узнаем?
Уилкс бросил взгляд в сияющее над оврагом пространство и повторно повернулся:
— Ты не ошибся, Стиви?
— Нет, — настаивал тот. — Дважды система ответила одно и то же. О! Весело. О нас с тобой не забывают – пришло еще одно сообщение! …Совсем интересно. Нам с тобой настоятельно рекомендовано …затаиться.
Они встретились взглядами. Мак отложил планшет в сторону. И вдруг! Оба услышали невдалеке какой-то странный звук: «Топ-топ, вжик-вжик. Гу-у-у-у-у»…
Экран «Combiraid» коротко мелькнул, а это означало, что снова принято какое-то сообщение. Стив, окинув взглядом лес, поднял прибор, тронул сенсор и прочел: «Ни в коем случае не используйте в зоне визуализации оружие».
— Что там? — спросил Билл, видя, как уголки губ его напарника поползли вниз от удивления.
— Советуют, …настоятельно советуют, не использовать оружия в зоне визуализации.
— Зоне чего?
— М-м, видимости.
— Вот как? — вознегодовал Уилкс. — Чудесно. Нам, с их же слов, грозит опасность, а мы должны расслабиться и получить удовольствие? Черт знает что. Слушай, а ведь нас с тобой никогда еще не беспокоили по этим каналам связи, это в первый раз. Черт, хоть какие-то новости. Сколько мы уже таскаем с собой этот GWEN?
— Месяца два…
— Я не ошибся? Нам на самом деле не присылали ничего подобного?
— Нет, не присылали, — согласился Стив и тут же насторожился. — Вот… опять?
Странные звуки повторились, только теперь они отдавались вибрацией в мягкий настил сырого леса. Кто-то или что-то достаточно увесистое шевелилось совсем недалеко от них.
Солдаты до рези в глазах всматривались в деревья и залитую солнцем кайму овражного откоса, но не видели вокруг ничего подозрительного. Снимать оптику с автомата было опасно, поди успей потом поставить ее на место, а от просмотра прилегающей территории прямо в прицел, предостерегало последнее сообщение «чудесной» техники.
И все же Мак рискнул. Добавив яркости в чувствительный, дорогой прибор, он привстал на колено и принялся детально изучать толстый ковер иглицы, густо посыпанный сухими шишками и мелкими лапками сбитых ветрами веток. Ни инфракрасные сенсоры, ни датчики движения не отмечали никаких изменений, и вдруг!
Правее, метрах в двадцати, что-то шелохнулось. «Умный» прицел тоже отследил движение, сообщив о нем мигающей точкой в правом уголке экрана. Стив оторвался от оптики. Отвечая на немой вопрос во взгляде боевого товарища, он только пожал плечами. Тому ничего не оставалось, как тоже повернуться в сторону подозрительных звуков. Само собо, и Мак снова приложился к линзе, но как только он это сделал, вдруг прямо перед ним, многократно приближенная, поднялась на металлические, паучьи ноги огромная, поросшая мхом кочка. Из нее, будто колено телескопической удочки, высунулось какое-то трубчатое, темное «жало». «Кочка» повернулась в их сторону, и тут же грохнула выстрелом!
Уилкс вскрикнул и откатился за дерево, а МакМанамман, повинуясь рефлексу, встал и, спрятавшись за стволом сосны, вколотил две коротких очереди прямо в «это». По экрану лежащего у его ног «Combiraid» пробежала строчка: «вы не выполнили рекомендаций. Внимание! Опасность уничтожения!»
— Стив! Ты попал в него? — зажимая левое предплечье, выл Уилкс. — Что это? Кто?!
Две следующие пули, короткой очередью вылетевшие в их сторону, сорвали кору с дерева, за которым стоял Мак. Дело приобретало совсем уж нехороший оборот. Эта штука могла целиться и знала, где они прячутся.
— Она следит за нами, — выпучив глаза, пыхтел, как паровоз, взбудораженный происходящим шотландец, — нас отсюда не выпустят живыми. Ты ранен?
Уилкс осмотрел разорванный рукав:
— Не так, чтобы сильно. Видно навылет. Крови не много, но больно, очень больно…
— Терпи, Билл, помощи не будет…
Взгляд шотландца зацепился за край подсумка, придавленного ногой Уилкса:
— О! Парень! — обрадовался он. — У тебя под правым ботинком четыре гранаты.
— Я ведь ранен, — малодушничал Билл, но, повинуясь строгому взгляду товарища, все же вытянул подсумок и бросил укомплектованную взрывчаткой амуницию к его ногам.
Красноречивый взгляд шотландца говорил сам за себя. Можно было определить его, как сожаление о том, что сейчас просто нет времени на проведение краткого курса по поднятию воинского духа у насмерть перепуганного сослуживца. Меж тем лямка, брошенного Уилксом подсумка, мелькнувшая над краем прячущей его лесной ямы, как видно привлекла внимание «кочки». Две короткие очереди снесли клоки черной иглицы с мшистого бруствера и тяжело ударили в стоящие рядом деревья.
— Кто это стреляет? — вымолвил дрожащими, бледными губами Билл.
— Какая-то черепаха на железных ногах.
— Чш-ире-паха?
— Не знаю, Уилкс, как ее еще назвать, но если ты ее сейчас не отвлечешь, она заползет сюда…
— А как же я ее…? Стив, я ведь ранен…
— Мне все равно как! — не выдержал Мак Манамман. — Отползи в ту сторону, подальше от меня, подними над краем ствол, хоть немного, ну же!
— А ты?
— Чертов трус! — вознегодовал Мак, — а я тем временем брошусь удирать!
Видя, что его юмор не способен проникнуть за пелену страха напарника, шотландец зло сдвинул брови и приказал:
— Делай, что говорят!
Уилкс повиновался. Он отполз метра на два к краю ложбины и, дрожа всем телом, приподнял ствол автомата. «Кочка», отметив движение, тут же выстрелила. Одна из пуль ушла в лес, а вторая чиркнув по металлу, выбросила в воздух яркую, как болид искру.
— Хорошо, — похвалил МакМанамман и вытащил из подсумка две гранаты. В укрывающую его сосну тут же дважды ударили молотки пуль:
— Глазастая, — заметил Стив, поочередно вытаскивая кольца и зажимая скобы взрывателей, — наверное, инфракрасное излучение ловит. Готов, Билли?
— К чему? — помертвевшими от страха губами, прошептал Уилкс.
— В штаны наложить?
— Что?!
— Ствол опять поднять?
— З-ззачем? Я, — начал заикаться Билл, — у-у-уже поднимал…
— Соберись!  — рявкнул, будто тренер на крепко побитого боксера Стиви, — пойми, когда она стреляет, ей после этого нужно перезаряжаться. Слышно, как она это делает…
— Она?
— Ну «кочка» или «черепаха», — пояснил Мак, — ну, соображай. Ты выставишь ствол, она пальнет, а я ей брошу эти «какао-плоды».
— Она же совсем близко, — вяло промямлил Уилкс, — нас же зацепит?
— Может быть, — не стал спорить не теряющий присутствия духа шотландец, — но нас еще скорее «зацепит», если вползет в нашу яму эта штука. Слышишь? Она топает где-то совсем рядом. Тягаться с ней в стрельбе глупо, остается пробовать всякие не популярные меры. Ну? Ты готов?..
Билл попытался улыбнуться, отчего не его бледном лице отобразилось что-то несуразное. Наверное, это означало готовность. Он втянул голову в плечи и медленно поднял автомат. «Кочка» привычно ответила двумя очередями и на самом деле зашумела. Да, она перезаряжалась. Стив в этот момент выглянул из-за дерева. Механический монстр находился всего в десяти шагах. Силясь его рассмотреть, Мак лишь на миг задержал внимание, но тут, что уж было совсем неожиданно, в «панцире» стреляющей штуки блеснула фотовспышка. Рассуждать, с чего бы это? было некогда. Стив бросил под «кочку» гранату, и тут же за ней вторую. 
Взрывы ухнули совсем не по киношному, а резко и сильно. Не было никакого зарева, взлетающей к небесам земли. Только два коротких и ужасающе сильных удара, во время которых над головой присевшего Стива что-то задребезжало. Преодолевая гул в ушах, и корчась от боли, он поднял взгляд. В стволе торчала хитроумная металлическая конструкция одной из ног смертоносной «кочки».
Он осторожно выглянул из-за дерева. Гранаты сделали свое дело. Боевого робота вывернуло наизнанку. Он на самом деле был похож на черепаху. Наверняка, одна из гранат взорвалась рядом с ним, а вторая прямо под брюхом. Которая из них, первая или вторая разорвала это убийственное чудо техники, не было смысла разбираться. Вот валяется ставшее безопасным «жало» ствола, вот патроны, раскуроченная, дымящаяся электроника, еще какие-то «кишки» …
Уилкс дрожал как, выбежавшая с армейского полигона собака:
— Ты ее …убил?
— Как же я ее убью? — пока не решаясь покинуть убежище, заключил МакМанамман. — Она механическая, Билл. Большая черепаха на железных паучьих ногах. Во-о-он она лежит. Можешь посмотреть…
— А как тхы думаешь, она была одна?
Шотландец потянул голову в плечи. Вопрос был актуальным. Если эти «черепахи» хотят стаями, солдат сейчас же накроют…
— Это хорошо, — меж тем продолжал Уилкс, — что она не успела в тебя выстрелить. Мне так было страшно, Стив. Ты меня простишь?
Мак снисходительно улыбнулся:
— Конечно, дружище. Я и сам чуть не обмочился от страха, когда увидел, как она поднялась на свои лапы. Кстати, — не без иронии добавил он, — если бы она захотела нас шлепнуть, думаю, подбежала бы и уже не промахнулась, а так, только сфотографировала меня.
— Ты что? — не поверил в услышанное Уилкс. — Здесь же не скоростная магистраль, а ты не тинэйджер, гоняющий по ней на папином «Корвете».
— Это правда, — отметая откровенно слабый юморок, ответил Стив, — наверное, она просто хотела меня идентифицировать. Мало ли, ворочай потом мертвого солдата, опознавай, а так – раз! И сняла…
Забытый в боевой суете и лежащий у ног Мака планшет вдруг моргнул. По нему пробежала строка сообщения: «Вы опознаны. Вас двое. Предоставьте для идентификации лицо второго человека».
Билл подполз и прочел послание:
— Стиви, — шумно сглотнул он, — что это? Наши? Ты что-нибудь понимаешь?
Шотландец отрицательно покачал головой.
В самом деле, если эта штука, грубо говоря, союзник, почему тогда их не предупредили о том, что здесь такие ползают? Почему им с Уилксом не дали какой-нибудь прибор, который позволял этим «черепахам» распознавать в них своих? И еще, интересно сколько этих монстров шастает в округе и какие у них задачи? Откуда они берут энергию? Где и как заряжаются? Как они попадают сюда? Вопросы, вопросы…
— Что будем делать, Мак? — спросил Уилкс.
Тот уже привычно пожал плечами:
— А что нам? — неопределенно ответил он. — Забор грунта сделан, маяк стоит. Наша работа выполнена. Забираем вещички и к машине. Надо двигаться дальше… Определяем себе близкую цель – машина, далекую – «отпуск», и никакие «черепахи» в этом нам не помешают...
Экран «Combiraid» снова моргнул, замигал светодиод приема сообщения. Перед глазами солдат медленно, как приговор поплыла строка: «Вы уничтожили союзника. Согласно протокола безопасности № GH-13433f «причинение материального вреда и переход на сторону противника» вы будете уничтожены» …

База была поднята по тревоге. В трех километрах западнее ее шел бой. Сначала кто-то неизвестный устроил разрозненную стрельбу, потом акустические датчики слежения отметили два взрыва, а еще через двадцать минут в том месте взрывалось и стреляло так, что пришлось в срочном порядке запрашивать все поисковые группы. Они тут же ответили на скрытые, кодированные запросы центра, что находятся в другой стороне и выполняют свои плановые задачи.
За все долгое время существования Базы это было впервые. Ее системы защиты и маскировки серьезно обгоняли время. Контакты с внешним миром были, мягко говоря, ограничены. Работающие в лаборатории и руководство, бойцы, все подпольщики знали, они – последний мощный очаг сопротивления, его мозг.
Что и говорить, даже вездесущие вольные партизанские отряды толком не знали о том, существует ли эта мифическая База на самом деле, как некий физический объект. Было известно, что есть некий центр, но что он из себя представляет, не знал никто. «База» сама искала того, кто был ей нужен, сама узнавала о проблемах, решала, кому и как помочь. Она была так удалена от поселений, что в глухих лесах, окружающих ее, не боясь непомерно мощного радиационного фона, бродили только звери, а тут вдруг такая ожесточенная стрельба.      
Было решено отправить в разведку «по корням » две группы. Место отбилось на карте достаточно точно. Отправлять кого-то без подстраховки не хотелось, а полностью оцепить обозначенный район, значило подвергнуть опасности безупречную маскировку Базы.
Стрельба и взрывы прекратились, когда головной группе, ведомой Веней, до точки оставалось метров двести. Выбравшись на откос оврага, они рассредоточились между деревьями и залегли. Через минут пять-семь их догнала часть подстраховки. Ее вел Витя Семенихин. Отыскав в ложбинке старшего, тот подполз к нему и, отвалившись на спину, отдышался:
— Ты че, сдурел? — зашипел Веня. — Итак залегли, не знаем, как по «открытке» дальше идти? Вон, у ручья, следы. Кто-то не прятался.
— Это америкосы, — со знанием дела заявил Витек, — мои обложили в лесу их «Хаммер».
Дзерба задумчиво посмотрел на ту сторону оврага и недоуменно потянул голову в плечи:
— С кем же они там воевали? — тихо спросил он.
— Пфу-у-у-у, — тяжко выдохнул Семенихин, — черт его знает. Надо бы на ту сторону сходить.
— Надо, — согласился Веня, — только как? Столько открытого пространства впереди и еще этот след. А что если он специально оставлен и нас с тобой уже в оптику рассматривают? Или заминировано все? Знают, что пойдут по следу и – на тебе!
— А если в стороне пойти?
— Ну да, и оставить свой след?
— Ага, — улыбнулся Витек, — и его заминировать.
— Хорош скалиться, — насупился Дзерба, — не до смеха. Смотри, — он дал Семенихину бинокль, хотя у того у самого на груди висела прекрасная оптика, — видишь следы?
— М-г, — ответил тот, изучая свежие, чуть подсохшие на солнышке отпечатки на песке.
— Шли двое, — продолжал Веня…
— Стоп! — подавшись вперед, не дал ему договорить товарищ. — А это что? Как-будто кто-то следом за ними со склона спустил камень…, или кто-то на заднице ехал. Видишь борозда слева? А вон там кто-то полз наверх. Грунт съехал, следы засыпало…
— Вот и я о том, — задумчиво сказал Веня. — Вопросов много. Как на все их ответить?
— А если так, как они?
— Не понял…
— Ну, — стал пояснять Витек, — для разведки спустить с откоса камень или бревно. Вон лежит колодка, катнем?
Идея подмывала своей простой. В самом деле, если скатить по заминированному уклону бревно, никто не пострадает от взрыва и нигде не останется человеческих следов, хотя и поднимется шум. Но, с другой стороны, ну, скатилось бревно, может, под ним просто грунт вымыло талым снегом, а сейчас песок подсох, оно и скользнуло вниз?
Двухметровый, подгнивший сосновый обломок сначала стянули в яму. На всякий случай обломали на нем почерневшие от влаги ветки и скользкие остатки коры. Вскоре наблюдатели дали отмашку, и бойцы подтащили дерево к краю. Снайперы вертели стволами, придирчиво высматривая в мощную оптику все мало-мальски подозрительное на противоположном берегу оврага, но весенний пейзаж был неподвижен, как картина Шишкина.
Бойцы аккуратно навели бревно на чужой след, ведущий к ручью и, подтолкнув, тут же рассыпались между деревьями. Деревянный снаряд быстро набрал скорость. Практически идеально прозондировав песчаный спуск, он, срубив и подмяв под себя сухие осоковые заросли, гулко шлепнулся в ручей. Черный плевок, вылетевший из него, застыл на песке. Взрыва не было.
— Бля…, — приподнялся вдруг, глядя в прицел Витек, — что это?
В месте, где рядом с человеческими обрывался неизвестный след, из желто-серого песка поднялся камень. Тут же из него выдвинулся какой-то «хвост» и по откосу, деревьям, укрывающим бойцов Базы, забарабанили пули.      

ГЛАВА 6
Этот размером с канализационный люк железный «клоп» стрелял, как казалось, наугад. Наверняка, он не просто управлялся откуда-то, налицо были задатки и собственного интеллекта, во всяком случае, его способность к анализу ситуации отмечалась сразу. Определять визуально через насыпь бойцов Базы как цель он не мог, разве что улавливал их неясные инфракрасные сполохи, если, конечно, был оборудован соответствующей аппаратурой, потому и стрелял просто по деревьям.
Овраг стал для него ловушкой. Передвигаться под уклон по песку на его тонких, паучьих, металлических ногах было просто невозможно. Он поднимался по склону на метра три, греб на месте, делал выстрел, и снова съезжал на пузе к ручью.
— Че будем делать? — как бы между делом поинтересовался Витек. — Он же будет стрелять, пока не кончатся патроны или батарейки, а еще неизвестно, кто эти батарейки придет менять?
— М-да, — подтвердил его опасения Дзерба, — ты забыл, что она тут до нас по кому-то стреляла? Шум был порядочный. Это хорошо, если по зверушкам, а если по тем самым из «Хаммера»?
— Ты что? — возмутился Семенихин. — Как это? Кто тогда ей рулит, если она и по нам, и по СОЛОДОвцам стреляет?
— В том-то и вопрос, Витя. А еще: первая-то стрельба по датчику была метров на пятьсот восточнее, в лесу, а этот «Клоп» буксует здесь. Кто тогда шумел там, дальше? Где ребята с «Хаммера»? Может, следят за нами с той стороны, или ушли…
— А давай ее взорвем?
— С ума сошел? Ты хочешь сползать к ней по открытке и заминировать?
— Нет, из «подствольника».
— А если там, в «Клопе» стоит камера? Витя, ты же помнишь правило № 1, нас никто не должен видеть. Официально в этих местах живут только умирающие от радиации звери.
— Тогда чего мы тут лежим? Пошли тихонько, чтобы не светиться?
Дзерба развел руками. На самом деле ситуация получалась запутанной. Из глубины леса, пригибаясь, подошел Бань:
— Веня, — остерегаясь редких выстрелов из оврага, обратился он к старому другу, — хлопцы, что залегли вокруг машины, той, что в лесу, спрашивают, что делать? Как бы не вернулись хозяева…
— Еще один, — недовольно ответил Дзерба, — ты, Саня, сам видишь. Кумекаем вот, с Витьком, что дальше делать, но идеи почему-то не приходят. Здесь, через овраг, и без этой каракатицы на ту сторону опасно от «открытке» перебираться, а с ней так вообще попандос какой-то.
— А взорвать ее?
— Вы что, сговорились, что ли? — зашипел Веня. — Как взорвать-то? Подобраться к ней как? Опять же, взорвем и что? Она же чье-то имущество, управляемое, Саня, имущество. А хозяин обязательно захочет посмотреть, кто это испортил его игрушку и, главное, как испортил? Вряд ли ему улыбнется ответ: «Лось или косуля взорвали».
Бань был непроницаем:
— Думаешь, она «видит»? — спросил он.
— Похоже на то…
— Но стрелять-то по этой штуке точно нельзя… Если взрыв можно списать на мину, то…
— Мину? — заинтересовался Дзерба.
— А почему нет? — ответил Саня. — У нас с собой есть «американки», направленного действия, противопехотные. Для «на всякий случай» носим. Станут гости разбираться, так кто его знает, откуда они тут в песке взялись «американки»? Для верности еще пару подбросим, а лучше взорвем рядом…
— Уже «теплее», — согласился старший, — эта идея годится. Учись, Виторио, у опытных, — упрекнул Веня Семенихина и тут же добавил: — Но это все лирика. Главный вопрос, как эту взведенную «американку» подсунуть под брюхо этой долбанной черепахе на ходулях?
— М-да, — согласился старый опер, — не подсунешь, но ее-то и не надо…
Дзерба сделал паузу (как раз в это время «Клоп» очередной раз выстрелил). Командир группы заинтересованно посмотрел на Баня и приподнялся:
— Ты…, ты что-то придумал?
— Думаю, да.
— Говори…
Бывалый вояка и отставной опер Саня Бань был еще и рыбак, и охотник, и мастер на все руки. Наряду с Веней он являлся настоящим «Зубром», поистине живой легендой Базы. Если что-то надо было сделать максимально тихо и незаметно, то это только к нему. Не подвел Саня и в этот раз. Следуя его идее, к двухсотграммовой шашке взрывчатки прикрутили нехитрый импульсный взрыватель. Затем с катушки для растяжек, отмотали толстую нить и привязали ее к шашке. Дождавшись, когда буксующий в песке «Клоп» который раз в безсилии поднимется, чтобы снова спуститься вниз, «подарочек» будто саночки по снежку ловко спустили с откоса прямо под него. Вот же чертова штука, он все же засек движение, насторожился и замер. Но Баню только это и надо было. В момент, когда огнестрельное «жало» начало поворачиваться к откосу, Саня нажал на кнопку дистанционного взрывателя.
Бахнуло ощутимо. Взрывная волна перебросила «Клопа» через ручей. На лету из его разорванного корпуса высыпалось все его подлое электронное нутро и пулеметная лента. Эхо взрыва с шипением понеслось далеко по лесу, а с обоих дрогнувших откосов, словно подсказывая бойцам, как нужно прятать следы, съехал вниз песок.
Группы Базы, оставив наверху двух снайперов, быстро перебежали овраг и заняли позиции на другой стороне. Вокруг царило сладкое весеннее умиротворение и тишина. Никто и ничто не отреагировало на их передвижение. Выждав еще немного, перемахнуло через овраг и прикрытие. Едва они оказались на той стороне, к растерзанному телу «Клопа» были брошены три взведенные «американки».
Мины ухнули почти одновременно. Обильно оплывший вниз песок спрятал под собой следы солдат и даже немного присыпал останки «Клопа»». Все шло как нельзя лучше, если, конечно, не считать, что наделали шуму.
Времени даром не тратили, рассыпавшись по лесу стали искать следы недавней перестрелки. Через десять минут нашли еще одно раскуроченное тело «Клопа», а рядом с ним свежестрелянные гильзы от М-16. Похоже, какой-то умелец прикончил этого электромеханического монстра гранатами.
Легко читающий следы Бань моментально расписал картину происходившего. «Гости» прятались от напавшей машины в яме. Она подбиралась к ним медленно: делала шаг – стреляла, делала два – стреляла. Изрешетила все деревья, подбиралась к ним почему-то медленно, хотя, скорее всего, легко могла порешить их на раз-два.
Недалеко от ямы торчала какая-то железная труба с воротом. Кто и зачем ее ввернул здесь, а потом бросил, оставалось непонятным. В голове Дзербы этот странный ворот почему-то вязался с одним из сотен «Маяков» радиационного заграждения, что висел замаскированным высоко в кроне дерева и стоящего всего в пяти-семи метрах от места перестрелки.
Следы тех, кто вступил в схватку с убийственной техникой, уходили вдоль оврага. Они, почему-то решили не возвращаться к своей машине прямым путем.
Через сто шагов в свежей воронке от взрыва лежал еще один «Клоп», вернее то, что от него осталось. Теперь даже человек недалекий задался бы вопросом: «А сколько же их тут ползает, этих таракашек?»
Второе, павшее в неравной схватке с людьми металлическое «насекомое» было куда удачливее своих сородичей. Недалеко от места его гибели отливали бурым цветом брызги крови. Вытоптанная словно в борьбе иглица и обрывки непромокаемой упаковки перевязочных пакетов указывали на то, что кто-то из «гостей» был серьезно ранен. Другой, судя по всему, исхитрился в одиночку взорвать и этого «Клопа», и дальше потащил на себе истекающего кровью товарища.
Их следы и редкие бурые капли чертили линии вдоль откоса что-то около полукилометра. Затем эти, толи американцы, толи СОЛОДовцы перебрались через заросший кустарником ручей на другую сторону оврага. Наверное, тот из «Хаммеров», что остался цел, не рискнул пересекать овраг по рыхлому песку, да еще с раненым на плечах. В точке первого боя они просто не взобрались бы на откос. Хотя они могли и просто уходить от «Клопов», путая следы.
В месте их перехода обратно, в сторону машины, овраг значительно терял глубину, рос кустарник и сухая, пожухлая трава хорошо прятала следы. Их выдавал только жесткий быльник. Он не поднимался, как сухая трава, а оставлял приметную дорожку, огибающую край откоса.
Едва бойцы Базы поднялись наверх и углубились в лес, как дал вызов пост у «Хаммера». Эфир взорвала «трещотка» тревоги. Нужно было срочно выдвигаться туда.
Группы моментально рассыпались в боевой порядок и, растворившись меж деревьями стали пробираться к дороге. Не прошли они и двухсот метров, как правый фланг грохнул выстрелами. Радиоэфир открылся лишь на миг: «Веня, — коротко сообщил кто-то, — напоролись на «Жука!» Осторожно!»
Треснуло еще несколько коротких очередей, затем земля дрогнула от взрыва и снова наступила тишина. Кто-то вхолостую нажал кнопку «передачи» радиостанции четыре раза. Это означало: «ситуация под контролем, продолжаем выполнять боевую задачу». Значит, фланг группы Баня этого «Жука» уничтожил. Складывалось впечатление, что хитроумные механизмы либо имели где-то недалеко «гнездо», либо по какой-то причине упрямо сползались в одно место, реагируя на гибель своих товарищей. Как-то не хотелось думать о том, что просто их здесь так густо насеяно. 
К «Хаммеру» подходили незаметно, кольцом. Солдаты неведомой пока армии, один из которых на самом деле был серьезно ранен, подойдя к своей машине потеряли бдительность. Сидевшие в засаде вдоль дороги бойцы Базы в это время следили за ними и ждали команды.
Один из «хаммеров» был серьезно ранен в плечо и бедро. Бросив товарища в солон тот, что пострадал меньше, прыгнул за руль и запустил двигатель. Партизаны, лежа в кустах, так и не дождавшись команды только переглядывались. Военный джип пробуксовывая в глубоких колеях мягкой дороги, спешно развернулся, взревел и, брызнув по кустам песком и грязью, понесся вглубь леса.
Группы Дзербы и Семенихина увидели только пыльный хвост уносящегося «Хаммера». Не успели бойцы Базы опомниться, как где-то в лесу, по ходу движения автомашины затрещали выстрелы. Слышно было, как стал захлебываться, а вскоре и вовсе замолчал ее двигатель…

В лаборатории вспыхнул пожар. Ничего особо важного не пострадало, но надымили сильно, так, что пришлось включать вытяжки, демаскируя Базу дымными шлейфами среди погожего, солнечного денька. Оно и в другое время не сошло бы с рук виновным, а в момент, когда где-то недалеко идут какие-то перестрелки?..
Лукьянов, узнав о ЧП в исследовательских гермобоксах был не в себе, потому решил не соваться в лабораторию лично, а вызвал заведующего к себе в командную рубку. Тот знал, что зовут его не на чай, но явился к Алексею Владиимировичу в приподнятом настроении и даже с легким румянцем на худом, безкровном лице.
Дмитрий Иванович Цуба внешне был типичным «батаником». Лукьянов хорошо знал его. Как ни крути, вместе они отработали много лет, но такие вещи, как «румянец» и «Дима» были совершенно несовместимы. Природа так глубоко спрятала его сосуды, что, даже сгорая летом на солнце, он становился не красным, а ярко розовым. Кожа слезала, а Цуба так и оставался бледным.
Кто-то из «лабрадоров» (это было прозвище тех, кто работал в лабораториях), в сотый раз, пересматривая фильм «Белые Росы» отметил момент, когда Борис Новиков «Тимофей», укладывая раскаленный кирпич на спину Всеволода Санаева, произносит: «Белый ты, Федос, как попадья…» и уже назавтра прозвище «Попадья» намертво приклеилось к заместителю заведующего, а после повышения Лукьянова – заведующего лабораторией.          
Несмотря на небольшую задержку Цуба явился во ясны очи начальства в грязном халате с сажевыми разводами и густо ароматизируя пространство вокруг себя запахом гари. Даже потемневшее от сажи лицо не удосужился вымыть, хотя, как видно, мимо туалетной комнаты не прошел: держал в руках полотенце.
— Забыл повесить, — пояснил он присутствие вафельного, казенного имущества в своих руках. — Руки пока отмывал, понял, что опаздываю, думал, ругать станешь, вот и выскочил, вытираясь на ходу, а как опомнился…
— Ты в зеркало-то смотрел в туалете? — вместо заготовленного нагоняя, неожиданно сам для себя заметил Лукьянов. — Черный, как донецкий шахтер.
Дима застенчиво улыбнулся:
— Правда? На самом деле грязная? — легко и непринужденно продолжал он разговор и, глядя на свое отражение в черном, глянцевом, стеклянном шкафу рассмеялся.
— Ты что творишь? — возвращаясь к отнюдь не веселой сути их встречи, стал давить на связки командир Базы. — Дима! Дым – это не пара человек или Виман. У него есть запах, его могут ловить другими датчиками, понимаешь? Тут экраном не закроешься. А вы днем, да еще в таком количестве! Чего ты лыбишься? Вам чем было приказано заниматься?
— Дерьмом, — ничуть не расстроившись начавшейся головомойке, снова со смешком ответил «Попадья».
— Не «дерьмом», — уточнил начальник, — а канализационными отходами…
В это время в рубку вошел Веня, поздоровался с Цубой и плюхнулся в мягкий, дорогой диван рабочего помещения руководства:
— Ф-фу, — выдохнул он, с тяжестью, — вроде «продулись». Сообщаю, командир: мы вынуждены были фильтры снимать, чтобы быстрее тяга пошла и их не забило. Ща все ставят на место. Димос, чем вы там так бахнули?
— Бахнули? — вкрадчиво переспросил начальник, не получив еще вразумительного ответа и на свой первый вопрос к заведующему лабораторией. — Там что-то взорвалось?
«Попадья» молчал, а Веня только пожал плечами:
— Вроде – да, — вместо главного «лабрадора», неуверенно ответил он. — Стекло посудное рассыпано по полу. Там же стены и потолки с полами стеклянные, бронированные. Отмоются легко. Только посуду, пробирки их в пыль разнесло.
— Что там? — не выдержал Лукьянов. — Кто-то пострадал?
— В этой «келье», — спокойно ответил Цуба, — был только я. Как видишь – цел.
— Ну! — начинал закипать начальник. — И какого хрена ты там делал? Сказано же было – продумать, как нейтрализовать отходы, хотя бы запах. Скоро у нас такие ароматы и воды по Базе поплывут, что не обрадуешься. Отстойник-то почти полный!
— Я и работал, — с какой-то необъяснимой ехидцей сказал куда-то в сторону Цуба.
— Работал с дерь, э-э-э, с отходами? — уточнил Лукьянов.
— Да. — твердо заверил «Попадья». — Со смесью, извините, дерьма с мочой. В этом направлении работать плечом к плечу с коллегами как-то неудобно. Когда кто-то рядом, сразу хочется высказать что-то нехорошее в адрес руководства, вот мы по одному и работали. Ребята над нейтрализатором, а я? Я решил пойти дальше, с пользой для дела наше дерьмо с мочой использовать.
Лукьянов дернулся всем своим большим телом:
— Ты! — едва сдерживался он. — Скажи еще, что кто-то из наших ребят, извиняюсь, ссыт напалмом! Что там могло взорваться?! Или ты, как человек ученый, прибег к простейшему, а именно к термообработке материала, а проще говоря, решил нейтрализовать наше дерьмо, путем прожарки его на сковородке?
Дима «Попадья» был непробиваем:
— Почти так, — откровенно признался он, — только не бушуй, а послушай все по порядку, без твоих подпрыгиваний.
Сознаюсь, виноват, или даже точнее раскаиваюсь, если тебе это необходимо услышать, но от моих извинений дыму меньше не станет. То, что мои «лабрадоры» вместо опытов с «Леснином» вынуждены ковыряться в дерьме – необходимость, я понимаю. Но они, я в этом просто уверен, в лучшем случае сделают то, что собственно сейчас используют в деревнях и на каждом дачном участке. Простой нейтрализатор-переработчик. Дерьма у нас от этого меньше не станет. Только запах на какое-то время исчезнет. Все знают, еще тоны три, и наша кадка будет полна. И тогда я подумал, надо все это во что-то переработать, куда-то девать и…, в результате бахнуло. Кстати, только пятнадцать минут назад я понял почему!
Скажи, начальник, или вот ты, Веня: охота вам использовать лаплан для перевозки бочек с отходами? Нет-нет, погодите, — не дал он им ответить, — поставим вопрос иначе, с чем лучше перевозить на «лапе» бочки, с дерьмом или, скажем, с нефтью или бензином?
— Лучше ни с тем, и ни с другим, — уверенно ответил командир.
— Ну да, — подтвердил Веня, — болтанет лаплан от чего-нибудь в воздухе – не кисло разольется. Что так, что эдак: вонища! Вимашку потом не продашь, как шрот на авторынке, а вымыть ее? Хотя думаю, если от бензина еще сможешь отмыться, если, конечно, проводку где-то не коротнет и не сгоришь заживо, то от дерьма…
— Погоди, — остановил его фантазии руководитель Базы, — я что-то не очень понял, Дим. Ты хочешь сказать, что нужно вывозить наши отходы на лаплане и сжигать, размешав их с бензином?! И над такой «блестящей» идеей ты работал всю неделю?
— Нет же, — наконец, стал проявлять хоть какие-то эмоции Цуба, — дай мне все рассказать! Что вы меня все перебиваете?
— Ну, давай, — принимая выжидательную позу, разрешил Лукьянов, — только не долго. Помни, новости сверху могут нас отвлечь в любой момент.
— Хорошо, — согласился завлаб, — я коротко. Итак: в четвертой «келье», как я уже говорил, я работал один. Долго ковырялся с анализами так и эдак, пока не выделил органическую основу отходов. Дальше начал возиться с тем, как можно изменить, преобразовать это бензольное кольцо...
— Что? — не понял Веня.
Цуба стал в позу и замолк.
— Заткнись! — бросил в сторону разведчика Лукьянов, — не отвлекай…
«Попадья» продолжил:
— Должен сказать, я чего только не делал с этим колечком за три текущих дня до пожара. Долго крутил отходы в барокамере, соединял с разными кислотами, даже с марганцовкой: так и эдак, стараясь подтянуть по формуле хоть куда-нибудь к приемлемой органике. Стало даже интересно. Знаете, основа наших нечистот одна, но к ней-то, как радуга, чего только не пристраивается. У каждого ведь …своя органика льется из «краника».
Эти «реактивы», на которые я в результате вышел, знамо дело – вонючие, но безопасные, поэтому все то, что я за день наработал, каждый день оставлял в сепараторе на столе. Что за ночь пройдет через фильтры, разложится на фракции, утром беру и дальше с этим работаю.
Ей богу, столько всего перепробовал, что в результате дошел уже до оргстекла! Подумалось вдруг, а почему бы его не лить? Мало ли, пригодится на будущее. Не век же мы будем здесь под землей торчать? Когда-нибудь все это кончится? Дальше идеи с оргстеклом дело не пошло, оставил все на утро – оно, как известно, мудренее. 
С утра сегодня пришел и, как обычно, продолжил работу. Отжимы с сепаратора хранятся в герметичной камере. Я ведь и подумать ничего такого не мог, потому и отошел от написанных кровью требований безопасности. Теперь каюсь.
Разлил реактивы, отставил парочку на анализ, а одну порцию в пробирку и к огню, прогреть. Думал солей, что от «Леснина» остаются попробовать добавить, авось чего выйдет интересного. Второгодник, блин, шкодливый, с тремя учеными степенями. Пробочку емкости открыл и только уловил какой-то до боли знакомый запах, ка-а-а-ак пыхнет! Я от неожиданности бросил стекляшку, она шлеп! об пол и пошло дело.
Пришлось выбежать и включить автоматику тушения. А она не работает, между прочим, товарищ начальник! Кто-то увидел из соседних «келий», прибежал и шухнул воды. Пробирки упали, разбились и, тогда уж загорелось все!
Героическим усилиями огонь потушили. Келье, наверное, капут, надо ее переоборудовать будет полностью, но одно хорошо…
— Что хорошего-то? — спросил обескураженный Лукьянов.
— Ты не спеши, Леш, — улыбнулся «Попадья», поправляя очки, — у меня-то в кармане две пробирочки сегодняшнего отжима для анализа остались. Мы их сразу и проверили, чтобы узнать, че там в четвертой «келье» ухнуло. И знаешь че? — хитро прищурился завлаб.
— Ну, — подражая ему, ответил начальник, — и че?
— Бензин…
— Что?!
Веня даже присвистнул.
— Он самый, — продолжал Цуба. — Основа С6-С9, причем моя формула, я посмотрел в литературе, наиболее близка к идеальному составу этого топлива. Хоть это и е то, что дает нам природа, но как продукт переработки…, такогочистого бензина еще не делали! Просто незачем было, слишком дорого его так сильно очищать и насыщать.
— То есть, — никак не хотел верить в услышанное начальник, — кто-то имел наглость над тобой пошутить? Влили бензину в пробирки, зная, что ты станешь греть?
— Успокойся, Леш, — хлопая по-дружески по плечу ощетинившегося иголками подозрительности начальника, успокоил его «Попадья», — все не так. В пробирках бензин, и вышел он из сепаратора с лесниново-угольными фильтрами, а в остатке, который образовался от нашего с вами дерьма, господа, на центрифуге высеяло что-то отдаленно схожее с торфом, или даже рискну классифицировать это, как сырую, «молодую» нефть. Вы представляете? Так и хочется закричать: «Эврика!». Ведь нечто подобное происходит и в нашей земле! Вот как нефть образуется! А что, если пофантазировать? Вдруг вся нефть, это только остатки производств былых цивилизаций?
— Ну да, — скептически заметил Лукьянов, — фантазируй, да знай меру. Давай о бензине, он из твоего сепаратора ЛУС-9? Но как это произошло?!
— Вот и я думал, как? — снова заряжаясь какой-то веселостью, ответил Цуба. — Потому немного и задержался, пока шел к тебе.
У меня каждый вечер в камере и на переработке в ЛУС-9 было одно и тоже. Вокруг одна и та же температура и влажность. На время работы до конца экспериментов, или в нашем случае экскрементов, в «келью» не имеет права войти никто! Если, конечно, — он скорчил смешную рожу, — не случится пожар.
Говорю с полной уверенностью, все эти дни абсолютно все было как всегда. Выходит, только кроме «вчера»? Значит, это и есть разгадка появления бензина? Что-то же вынудило бензольное кольцо именно в таком виде перестроиться в другие углеводороды и образовать топливо?
Сепаратор тоже работал как обычно. Я проанализировал весь вчерашний день и нашел разгадку. По нашим правилам пятый день рабочей семидневки на одном месте положено проводить с включенной системой новомодного светолечения. Ну не зря же их когда-то заказывали и в каждом кубрике понатыкали? Вот я ее и включил эту …хитрую лампу. Кто ж мог предугадать такие последствия?
Должен признаться, что считал эту штуку как минимум просто безвредным гаджетом, созданным кем-то с простым желанием заработать денег на «воздухе». Вспомните, сколько подобного выпускалось и до них! Сейчас беру свои слова обратно. Оказывается, эта лампа на что-то способна. Во всяком случае, лично я даю сто процентов того, что это именно она спровоцировала своими лучами то самое волшебное преобразование заявленного бензольного кольца в нашем сепараторе.
Да, тут она меня убедила. Как катализатор, пока мы не разобрались в чем там дело, она незаменима. А что касается заявленных производителем ее способностей лечить депрессию в лишенных солнечного света помещениях, в этом я по-прежнему сомневаюсь. Лично я на себе не почувствовал никакого ее действия, хотя, наверное, мне просто для этого надо впасть в депрессию. Да и название их конторы «Время Радости» лично у меня, как у ученого, вызывает вопросы. А будь ныне прежние времена, эти вопросы появились бы и у милиции.    

ГЛАВА 7
Желязны приехал в штаб КВООН без четверти двенадцать. На полдень было намечено закрытое заседание Совета, препятствием к проведению которого могло стать его сегодняшнее самочувствие. Советник президента практически не спал всю ночь. Некое тяжелое сновидение, суть кошмар, заставило его во сне кричать и в сумеречном бреду метаться в постели. Всполошившаяся по этому поводу охрана какое-то время безучастно наблюдала за этим со стороны. Когда же мечущийся в плену тяжелых видений иностранец запутался в мокрых простынях настолько, что это стало угрожать его жизни, Феликса растолкали, убрали в сторону простыни, перестелили постель, усадили его на кровать и тут же удалились.
В момент, когда к перепуганному, тщедушному, голому человечку стало твердо возвращаться сознание, Желязны уже не мог вспомнить, а были ли в его номере те самые охранники или это ему только померещилось.
Возбужденное кошмарами мироощущение болтало, словно потерявшую опору центрифугу и до рассвета Феликс не мог сомкнуть глаз, анализируя полученную информацию. Он самым серьезным образом подходил к обработке и анализу своих сновидений, воспринимая их, как некую закодированную проекцию дальнейшего развития событий. Это не являлось тем, что в народных массах называют «вещим сном», нет. Феликс рассматривал такие события-сны как энергетическое воплощение тех самых грядущих событий. Да, это, по сути, являлось будущим, только проявлялось оно пока в виде неких образов, на тонком, ментальном плане. Что ж, тем весомее, страшнее, и фатальнее маячила перед ним их невеселая перспектива.
Накануне днем Желязны распорядился, чтобы малый зал совещаний был «как следует» подготовлен к закрытому заседанию, а это значило, что к его приезду указанное помещение было многократно проверено силовиками, и охранялось бойцами СОЛОДа так, будто здесь должен был пройти не скромный по вывеске сход, а, по меньшей мере, сбор глав государств ЕС. В зале работали шумовые экраны, и была отключена от сети вся усиливающая аппаратура.
Приглашенный на это совещание Евгений Николаевич Штасевич, вновь назначенный командир батальона электронной и технической поддержки (БЭТП), пребывал в легком шоке от процедур тщательного досмотра. Не меньше десятка раз по пути к залу заседаний его форменную одежду, а особенно толстую кожаную папку с бумагами, старательно ощупали и проверили. Охрана СОЛОДа относилась с нескрываемым подозрением к виду и размеру его старинного органайзера, полагая, что подобные знаки чиновничьего отличия вышли из пользования еще при НЭПе.
Вырвавшись из рук ребят последнего поста, находящего прямо у дверей зала, подполковник Штасевич шагнул за порог и остановился. Приглашенные на совещание неторопливо рассаживались строго по группам за расставленными буквой «П» столами: слева военные из КВООНа, прямо руководство СОЛОДа и СОПТа и их офицеры. Справа занимал места народ более разношерстный: смешанные гражданские и военные специалисты. «Ну хоть бы кто подсказал!» — горько подумал застопоривший движение офицер и тут же откуда-то вдруг перед ним появился какой-то молодой человек. Он быстро осведомился у Евгения Николаевича кто он и, получив ответ, угодливо сопроводил его к правому столу. Только тут подполковник Штасевич заметил, что напротив каждого кресла стоит именная карточка приглашенного. Четко и решительно придавив в себе клопа конфуза, командир БЭТП быстро занял свое место и, достав из древней папки прошитый и опечатанный ежедневник, следуя примеру остальных принялся готовиться к совещанию.   
Собравшимся было сообщено, что вот-вот должен прибыть советник Президента Пристрека, руководитель отдела по защите прав и демократических свобод человека организации «Freedom House», господин Феликс Желязны. Это известие стало медленно переплавлять рабочий гул зала в высокомерную, камерную тишину. Процесс переплавки растянулся на тринадцать минут. Штасевичу никогда ранее не доводилось присутствовать на столь ответственных мероприятиях, а потому, едва только вокруг него стал слышен тихий шелест бумаги и шорох царапающих ее пишущих ручек, он застыл в позе суриката, старательно отмечая все, что происходило вокруг. Его истомившееся в ожидании чуда эго сейчас просто ликовало, пело, плясало, выкрикивало раскатисто и страстно: «Да, да! Ты дождался, добился своего! Рискнул, безжалостно бросая в топку карьеры все, что привязывало тебя к «земле», выбросил все лишнее и выиграл! Отныне и до пенсии: «твой карьерный паровоз вперед летит…».
Тем временем обслуживающая мероприятие публика расступилась, и в зал вошел советник Президента. Судя по всему, он решил лично руководить сегодняшним заседанием. Безцеремонно выпроводив прочь лишних, он закрыл тяжелые двери и вышел в центр. Этот весьма важный, что называется «на слуху» персонаж на деле выглядел тщедушным, больным, пожилым человеком, обладающим отталкивающим, колючим, взглядом. Засаленные, редкие кудри, обильная перхоть на воротнике и плечах дорогого пиджака; тусклые, давно не видевшие крема туфли…
И снова вскипело пожароопасное самолюбие старшего офицера: «теперь в разговорах зазнаек-друзей его молодой подруги, броско кичащихся своей близостью к государственному бомонду, можно будет козырнуть, что-де и ему доводится порой бывать на приемах самого высокого ранга. Что ни говори, а Феликс Желязны, это уже мировой уровень. В любом случае, имя его куда как авторитетнее любого из чинуш запонтовавшегося общества Анжелики и, уж тем более, завистников-крыс из Генштаба. 
— Господ-да! — будто одним движением щелкнул по носу каждого из присутствующих Феликс, блестяще, слету замкнув на себе максимум внимания. Зал оценил это и затих. Но в следующий же миг стало ясно, что этому человеку ровным счетом начхать на произведенное на окружающих впечатление. Все в нем словно говорило: «Видели? Я смогу включить и выключить это реле, когда только захочу…»
Намеренно идя вразрез своему мощному стартовому посылу, советник Президента вдруг принялся осторожно, чтобы не дай бог не сломать, вытаскивать из бокового кармана своего пиджака старинные роговые очки с мощнейшими диоптриями. Ничуть не чураясь этого акцентированно немодного предмета, он водрузил седло этой чудо-оптики пятидесятых годов двадцатого столетия на мясистый, с мелкими фиолетовыми прожилками нос и, не торопясь потянул из другого кармана непомерно большой носовой платок.
Так поступает фокусник из цирка шапито, готовя зрителей к «гвоздю» своего иллюзиона, но, как уже говорилось, Феликсу было ровным счетом начхать на эти мелочи. Скорее всего, он делал это неосознанно. Купаясь в полном внимании присутствующих, Желязны снял только что надетые очки и, пребывая в глубокой задумчивости, стал их тщательно протирать.
Словно мед по тарелке тянулось время. Стекла, в конце концов, были протерты, индивидуальная оптика водружена обратно на нос, а «скатерть» платка возвращена в карман.
— Я, — так, словно он не прерывался, продолжил Феликс, — должен вам рассказать, кто и для чего присутствует на нашем заседании. Пусть офицеров служб безопасности Беларуси не смущает мой хороший русский. Я давно живу на свете и вполне сносно владею несколькими современными языками и даже парочкой древних. Но к делу, по которому мы сегодня собрались, это не имеет никакого отношения.
Итак, тем, кто еще не в курсе происходящего, я хочу сообщить, что две недели назад на территории Беларуси вступила в силу специальная операция «Loop retaliation». В русском варианте это название звучит, как «петля возмездия».
Не является тайной и тот факт, что виной введения этой акции явилась крайне дестабилизирующая обстановку деятельность так называемых отрядов самообороны или «партизан», как они сами себя называют. Кому-то по-прежнему крайне невыгодно, чтобы, наконец, нормализовалась жизнь в вашей стране. Мы с вами в течение долгого времени стараемся вернуть ее на мирные рельсы, а кто-то упорно не желает жить в мире и согласии. Эти партизаны, как и раньше, продолжают творить разорения, а порой даже разбой, в своих видео-посланиях, а также в печатных листовках указывая на то, что совершают свои злодеяния они якобы по воле народа и в его благо.
Хорошо, что руководству Беларуси по-прежнему есть к кому обратиться за помощью. Вы и сами каждый день слышите об уроне, который несут стране эти крайне агрессивно настроенные объединения. Вот, — Желязны взял со стола пластиковую папочку, — это сведения только за последнюю неделю. «Кличев: нападение на пост КВООН. Три трупа, уничтожена техника, пропало оружие. Ба-ра-новичи: с узловой станции просто испарилось содержимое вагона с «Леснином», две тонны! Жлобин: у девяти БТРов вышли из строя двигатели…». Наверняка, кто-то что-то подсыпал в систему смазки...
А ведь это далеко не полная картина, господа. Люди. Имущество. Все это приобретается за деньги ваших налогоплательщиков и на смену испорченному придется покупать новое. Опять же, компенсации семьям погибших. В США эти расстроенные родственники обязательно спросят с министерства обороны, ведь за океаном люди просто уверены в том, что солдат из их страны убить невозможно. Разумеется, мы с вами, в отличие от них, понимаем, что демократическое переустройство заржавевшего под гнетом тирании общества не могло пройти безболезненно. Но ведь эта зараза никак не уймется, более того, она распространяется!
Пусть не обидятся на меня присутствующие здесь господа офицеры из СОЛОДа и специального отряда поиска террористов, но видя тщетность ваших попыток отыскать места партизанских «гнездований», мы были снова вынуждены прибегнуть к помощи оборонных агентств США. Да это дорого, но что делать?
Пока в Вашингтоне идут нам на встречу. Выделили то, чего и у самих пока не в достатке – два батальонных комплекта «Bedbug-2» – новейших электромеханических поисковиков проекта «Сleanness».
Вы помните, мы как-то на полигоне оценивали поистине огромные возможности этих маленьких помощников солдат. Технари полковника Штасевича, не рискуя обкатывать новое оборудование в густонаселенных районах, уже взяли их на обслуживание и запустили отрабатывать зараженные «чернобыльским пеплом» земли Полесья.
Евгений Николаевич, услышав свою фамилию и повинуясь заложенному армейским уставом инстинкту, встал. Нужно сказать, что присутствующие теперь смотрели на него совсем другими глазами. Из простого серого офицера он вдруг превратился в некого …избранного. Да, он неплохой технарь, да вояка со стажем, но по ситуации сейчас выходило, что ни СОЛОДу, ни СОПТу, ни КВООНу не было доверено запускать и обслуживать «клопов»! Эта миссия целиком была доверена его ребятам и ему лично.
Полковник Штасевич ожидал легкой нахлобучки за доклад о том, что три «Bedbug-2», сильно пострадавших в полесских лесах при странных обстоятельствах не подлежат восстановлению, но на деле-то выходило, что его сейчас хвалили!
— Присаживайтесь, полковник, — продолжал Желязны, покровительственным жестом опуская тонкую, холодную ладонь на плечо военного, — признаться, — вдруг разоткровенничался Феликс, — я был расстроен, когда узнал, что вы выпустили «клопов» так недалеко от границы. Я не знаю, каких нечеловеческих усилий стоит Президенту Украины удерживать своих лихих парубков в межах, обрисованных с Беларусью договоров? Мы прекрасно понимаем, что если бы не авторитет Ольги Владимировны Григян, это неуправляемое, огромное государство в два дня раздавило бы свою более скромную северную соседку. Да, господа, своих сил, увы, у нас пока недостаточно. Мне страшно представить, что могло бы произойти, переползи хотя бы один наш «клоп» за границу и начни там пальбу.
Полковник Штасевич, которому слегка вскружило голову всеобщее внимание, забывшись, снова встал:
— Разрешите доложить?
Желязны округлил ставшие безразмерными в линзах очков глаза:
— О чем, — натурально не понял он, — что вы мне хотите доложить?
— «Клопы»! — отрапортовал бравый полковник. — Они не покидают заданного сектора поиска…
— Сядьте, — досадливо отмахнулся Феликс, — и не подпрыгивайте больше, вы затянете наше совещание. Так вот: — продолжил советник Президента, — сильно загрязненная радиацией южная территория страны в течение долгого времени маниторилась специальной группой. Ситуация, скажу я вам, не утешительная. Но таковой она теперь является даже не по причине запредельно высокого фона радиации в том районе. Виной, как это ни странно, служит еще и преступное разгильдяйство батальона этого самого полковника.
Дело в том, что они внесли в электронную память «клопов», патрулирующих эту территорию, физиогномические данные связистов, саперов, летчиков, всех! Загрузили в чипы памяти для приблизительного сличения и визуализации даже фотографии жителей близлежащих деревень, взятые из архива паспортного бюро! Слышите? Всех, кроме заслуженных парней из той самой группы радиационной разведки. И вот: мало того, что работающие секретно машины «Bedbug-2» едва смогли идентифицировать этих парней только через вспомогательную, общую базу «Аlly», так наши «клопы» едва не отправили двух незаменимых солдат армии США к праотцам.
Но, само собой, собрались мы и не по этому поводу. И даже не по другим промашкам подразделения нашего полковника. К слову сказать, его ребята свое дело знают: все «раненые» в Полесье «клопы» собраны его батальоном и частично уже восстановлены или еще восстанавливаются, но самое интересное не это, а то, что они, наши маленькие электронные помощники успели отснять в полесских лесах! Поверьте мне, это заслуживает особого внимания, господа.
Настройки «Bedbug-2», из-за которых могли произойти и другие, непоправимые неприятности с нашими военнослужащими, уже корректируются, но я, вкратце, доведу вам ту ситуацию, о которой я говорил.
Этот патруль работал по заданному им маршруту и, по преступной халатности присутствующего здесь офицера, не был проинструктирован на случай появления «клопов». Так уж вышло, что произошла стычка, или даже назовем это бой, между машинами «Bedbug-2» и нашими военнослужащими. Пока электронные «мозги» «клопов» сличали и отыскивали в базах лица этих солдат, камеры продолжали записывать все то, что происходило вокруг. О! Это заслуживает вашего внимания.
Всего стычек было несколько. Раненные бойцы уже едва волокли ноги к машине, но, как это ни странно, по факту, они исправно продолжали уничтожать «клопов», атакуя их порой, сразу с нескольких точек. Все разбуженные электронным сигналом «тревоги» машины стали сползаться к месту активизации преследуемых целей.
Наши ребята, спасаясь от выполняющих свою работу боевых роботов, кое-как добрались до автомобиля, и попытались удрать из-под обстрела, но сразу же были подорваны одним из тяжелых «клопов», подоспевших на подмогу своим легким собратьям. Что поделаешь, эта модификация более медленная из-за своего тяжелого вооружения, и прибыла позже.
И вот, что мы имеем на данный момент: Джип взорван, испорченные «Bedbug-2» доставлены на перезарядку аккумуляторов и боезапаса, проще говоря, в починку к технарям полковника, а ребят наших – нет! Даже следы растворились в лесу: ни кровинки от них, ни шнурочка.
Три поисковые группы, рискуя своим здоровьем в губительном радиационном фоне, прочесали весь сектор и, представьте, ничего, кроме множества расплывчатых людских силуэтов на записях электронной базы данных. Я утверждаю, в лесах Полесья, несмотря на смертельный радиационный фон, кто-то есть, и этот «кто-то» весьма неплохо вооружен и подготовлен.

ГЛАВА 8
Не было никакого сомнения – он находился в больнице. Странный, обитый серой с голубоватым оттенком тканью бокс хорошо отапливался. Система вентиляции и освещения были замаскированы в отверстиях мягких потолочных плит. Вытяжка работала так, что казалось, будто в комнате открыто окно.
Олсен приподнял голову и заглянул за спинку кровати: никакого окна, даже намека на него. В комнате только глухая дверь с защелкой изнутри, кнопки вызова персонала, небольшой медицинский столик. На нем его часы – единственное, что осталось от его прошлой жизни, жизни журналиста американского издания «Mirror World».
Ингви Олсен отбросил одеяло. Вместо тюремной, он был одет в какую-то синюю, хлопчатобумажную робу. Босые ноги гражданина США были немыты, и это сразу бросалось в глаза на фоне чистого постельного белья. Память отзывалась смутными обрывками видений, и Олсен никак не мог определиться: что же из всего этого было на самом деле, а что успело ему присниться уже здесь, в больничном боксе?
Вокруг царило умиротворение и тишина. Американец сел и, дабы обратить на себя внимание, интервалом в несколько секунд, дважды громко откашлялся. Реакции не последовало и тогда Ингви, на свой страх и риск подошел к двери и открыл ее.
Слева стоял стол медперсонала, на котором выстроились рядами коробочки из-под лекарств, рядом светился монитор компьютера. Коридор был пуст. Его холодные каменные плиты заставляли Олсена поджимать зябнущие пальцы грязных ног. Ингви еще раз кашлянул. Тут же из-за соседней двери он услышал голос:
— Вячеславовна! Але-о-о-о! Мне вставать можно?
Его сосед говорил что-то еще, но Ингви не мог разобрать это недовольное бормотание. Хоть слова и звучали по-русски, но в небогатом лексиконе американского журналиста таких слов не было. Кто знает, сколько еще раз ему придется пожалеть о том, что не слушал в свое время наставления бабушки, родившейся и долго жившей в Беларуси: «учи, внучок, и русский и белорусский, может пригодится. На русском чуть ли не пол мира говорит, а с белорусским: и поляков, и сербов, и даже словаков с чехами понять можно…». Олсен знал русский, но не настолько, чтобы слету понимать говорившего быстро человека.
Дверь соседнего блока открылась, и из-за нее выглянул какой-то обмотанный бинтами парень:
— Хо! — удивился он, морщась и поправляя здоровой рукой всклоченные после сна волосы. — Дядя! Тебя оставили без охраны? Нормально… Где доктор?
— Doctor? — озадачился Ингви.
— Доктор, — повторил его сосед. — Вячеславовна где?
Олсен начал было настраивать свой артикулярный аппарат на повторение сложного имени доктора, но понял, что копировать его слету просто невозможно:
  — Doctor …нъет, — уверенно заявил он так, будто русский для него являлся родным языком.
— М-м, — заинтересованно протянул сосед, — да ты, чувачок, немец?
— Я не немес, — шагнул назад Олсен по леденящему подошвы полу.
Раненный крепыш двинулся к нему решительно и зло:
— Какая нафиг разница кто?
— Кх-какая разниса? — отступал назад Ингви. — Больше расниса, я американски…
С этими словами он заскочил в свой бокс и запер дверь изнутри.
— То-то, — довольно хлопнул по бронированному стеклу ее окошка сосед, — так и сиди. Ну ребяты! Афигенная безопасность, пленные свободно шляются по коридору, Вячеславовна! — крикнул он громко и сморщился от досаждающей ему боли.
Ингви прижался к двери и стал наблюдать за раненным мужчиной через небольшое решетчатое окно…
Волков вдруг ощутил, как вспыхнула огнем ноющая под лопаткой рана. В коридоре появилась Анна Вячеславовна:
  — Ты чего подпрыгнул? — с напускной строгостью приобняла она Алексея и повела обратно в бокс. — Лежал бы…
— Так я и лежал, — корчась, ответил тот, — просто услышал, как кто-то ходит по коридору, думал вы, а выглянул, тут этот, америкос шарится.
Доктор безпокойно выпрямилась и окинула взглядом пустое пространство помещения:
— Где?
— А я его обратно в стойло загнал. Где охрана-то? Сбежит же?
— Успокойся, — улыбнулась Анна Вячеславовна, усаживая Алексея на больничное ложе, — куда он отсюда сбежит? Дверь без меня ему не открыть, а в душ или туалет ходить не воспрещается. Сергей Георгиевич ничего не говорил про особые условия содержания…
— Я сам ему, гаду обеспечу «особые условия». По его милости хожу как ежик резиновый «с дырочкой в правом боку».
— Успокойся, — сказала умиротворяющим полушепотом доктор.
— Так болит же, — без особого нажима, протестовал Волков, — как тут успокоишься?
— А мы тебе сейчас реланиума брызнем.
— Как это брызнем?
— Ну, тихо, тихо… Ты уже большой мальчик, — не то уговаривала, не то наставляла Анна Вячеславовна, — не ты первый, не ты последний попал ко мне с дырочкой. Внутривенно, думаю, кубика тебе хватит, полежи немного.
Едва только Волков медленно, с горем пополам устроился на кушетке, доктор Базы сходила куда-то и вернулась обратно со всем необходимым для внутривенной инъекции.
Не сказать, чтобы Алексей боялся уколов, но и смотреть на то, как тебе, пусть и мастерски, но протыкают вену, ему никогда не нравилось. Отвернув лицо к стене, на время самого укола он отвлекал свое сознание воспоминаниями о мирных временах. Пока неприятно ныла рука, принимая в себя дозу какого-то успокоительного средства, он представлял лицо мамы, отца, Тимы, брата. А когда Анна Вячеславовна встала и, погладив его по голове, шепнула: «Спи», Волков вдруг понял, что паровоз его переключенного усилием воли сознания, уже и без его помощи отъезжает от перрона реальности.
Вдох – выдох и он увидел себя, бредущим по зеленому лесу. Было утро? Вечер? Досаждающая боль от раны осталась где-то далеко, еще на опушке. В теле жила только какая-то гриппозная слабость и ломота в суставах. Алексей почувствовал, что он и раньше был в этом видении, и так же, в первое его посещение чувствовал себя тогда не самым лучшим образом. Дышать стало трудно, рот наполнился слюной, подобралась тошнота.
Алексей упал на колени. Желудок хищно дернуло, второй раз, третий. Наконец мерзостное ощущение заставило его выбросить вон то, что было во рту и в самом желудке. И только это произошло, словно пробки выдернули из его ушей. Лес загудел, словно идущее в атаку войско. Вдалеке меж стволами носились какие-то огни, воздух разрезало гудение стрел…
Перед ним в зловонной слизи лежала какая-то костяшка. Толи по причине того, что это часть (что тут поделать, во сне и не такое бывает), его собственной челюсти, толи это был его же огромный, гнилой зуб, но Волков отчего-то знал, чувствовал, что ее непременно следует держать во рту.
Будто через кинопроектор в дымке явился к нему высокий седовласый старик. Алексей знал, что это Дух леса и зовут его Хозяин Бор. Стоял рядом с киношным огнем и пристально глядя на пламя, сказал ему: «Помнишь, как было? Так и ныне есьмь. До рассвета меж людьми, вер, сейчас начинай свой путь. Филин — птица ночная, ее час прошел. Ведаешь, что в лесу и один воин. На кромке ночи — берегись! Отдай все без остатка — тогда выживешь, а будешь себя беречь — не сбережешь. Не летать тогда соколу, не бить кощея. Тебе одному дано их бить. Больше той помощи, что у тебя есть, уже не будет. Спеши, вер, да помни о костяшке…
Как ни противно было Алексею, но он снова уложил омерзительный предмет под язык. Отозвавшийся рвотным рефлексом желудок, сдавшись на запредельное усилие воли хозяина, будто отягощенный тяжелой каменной ношей, рухнул вниз.
Руку Волкова что-то обожгло. Это был светящийся, словно молния меч! Алексей чувствовал, что этот Небесный клинок знал, где в кромешной тьме искать врага, знал все его мысли, все его хитрости и хитрости врагов. Меч призывал его к бою, потянул куда-то вперед, заставил бежать.
Ядовитая слюна, накапливаясь во время бега, переполняла рот, прорывалась через сдавленные зубы, через нос, затуманивая рассудок и пробуждая в сердце азарт ожесточения.
Зло, просочившись внутрь его тела вместе с мутной гадостью, начинало жить и паразитировать, действуя подобно внезапной простуде. Вот откуда то самое недомогание. Алексей вспомнил, что в первом сновидении Хозяин Бор предупреждал его о том, что нельзя смешиваться с этим злом, попадать под его все более растущую власть.
Над головой, гудя опереньем, словно шмели, пролетали многочисленные стрелы, гулко ударяясь в стволы деревьев где-то рядом, но, обезумев от усталости, Волков мчался сквозь еще темный, утренний лес, освещая дорогу светом меча, и хрипел, брызгая сквозь сдавленные зубы черной пеной.
Он бежал и бежал дальше, словно заклинание повторяя про себя: «Рассвет – мое время, рассвет – мое время!». Перед глазами плыла густая туманная пелена. Он многократно спотыкался и падал. Летели вверх мокрые клоки вырванного при падении мха или прошлогодней листвы, темная земля и розовеющее небо менялись местами, но он снова вскакивал на ноги и бежал.
Силы покидали его, все вокруг стало белым, белым стал и он сам. Кольнула, в боку, словно раскаленным прутом рана, обрушилась нестерпимой болью. Он с великим трудом перевернулся на спину и распластался на мокрой земле. Хрипя измученным нутром, будто рваный кожаный сапог в болотной жиже, и глядя в сияющее рассветное небо, он почувствовал, что близится его самый главный час.
«Меч скоро снова призовет тебя, Чабор! — приходя в себя, слышал Алексей чей-то голос. — Артакон всегда находит своего хозяина, как и врагов земли отчей, что в ночи глухой, что в час рассветный, что во время, когда светло поднялось в Ра.. »
Алексей открыл глаза. Над ним застыли озадаченные лица доктора Базы и американца.
— Чш-ш-ш, — успокаивающе приговаривала Анна Вячеславовна, — надо же, как тебя торкнуло.
— Торкнуле? — переспросил журналист.
— Ага, — как-то по-детски подтвердила женщина, — до него у нас никто так не скакал.
Волков дернулся было, но зависшие над ним «ангелы» слаженно, в четыре руки, придержали его на кушетке. Снова кольнуло болью под лопаткой:
— Вячеславовна, — вглядываясь в раскрасневшееся от усилий лицо доктора, вопрошал расходившийся не на шутку раненный, — я …Чабор?
— Бог с тобой, Леш, что ты такое говоришь? Какой Чабор, кто это?
— Это из книги. Лукьянов когда-то дал почитать. Мне снилось, что я – это он!
Анна Вячеславовна пожала плечами:
— …от одного кубика? Быть такого не может! И ранение у тебя – пустячное.
— Да я не брежу, — стоял на своем Волков, обращаясь сначала к доктору, а потом к опешившему американцу.
— Я не понимаю йего, — округлил тот глаза, ища разъяснений у доктора.
— И я не понимаю, — спокойно ответила она, — но это же не повод паниковать, правда? Леш, скажи, как меня зовут?
— Анна Вячеславовна…
— Ну вот, — с облегчением вздохнула женщина, — а с остальным мы уже разберемся.

Кто знает, что нас так прельщает в захватывающих дух фокусах иллюзионистов? А в страшных сказках или историях? Почему так порой трудно оторваться от тяжелого, неприятного литературного произведения, вышедшего из-под пера Стивена Кинга? Все же напрасно кто-то, позиционирующий себя, как всезнайка, утверждает, что непонятное людей пугает.
Да, возможность того, что неизвестное пугает и отталкивает существует, но если копнуть глубже в подсознание, то окажется, что непознанное, необъяснимое как раз напротив, притягивает. Лишь оно способно полностью сфокусировать на себе ваше внимание.
Согласитесь, довольно спорное утверждение, что перекидывание человека в волка или медведя – зрелище страшное, а некий головокружительный фокус иллюзиониста напротив – восхитителен. Если повезло видеть и то, и другое – вы счастливчик, но невольно задумаешься, а в чем тогда разница? Ведь визуально и то, и другое проявление некого чуда.
Получается, что фокус потому лишь не страшен нашему восприятию, что мы изначально подозреваем, что сие не что иное, как некий хорошо обстряпанный обман или иллюзия и не более того. А что же тогда для нашего восприятия перекидывание? Почему оно даже при простом упоминании о себе побуждает в людях страх?
Если заглянуть поглубже в свои ощущения и поискать его корни, выходит странная штука. То, что пугает нас в этом чуде – это его правдивость и реалистичность. Когда видишь подобное, невозможно даже подумать о том, что это некий фокус. Разве только в качестве защиты собственного сознания от прямого и мощного, словно вспышка молнии, проявления правды.
Выражение: «правда у каждого своя» на самом деле не соответствует действительности. В момент, когда у человека начинают работать его изначальные настройки, вокруг него происходит обнуление лжи, морока, обмана – называйте это, как хотите. Человек, по сути, испытывает шок от того, что дышит «чистым воздухом» изначального. Что-то сродни тому, как не щурясь смотреть на солнце в зените. Конечно, не каждый к этому готов. Более того, это и небезопасно. Выходит, только от того люди и думают, что боятся неизвестного, из-за возможной опасности? Пожалуй, что так.
Одно можно сказать определенно: тот, кто воочию видел «перекидывание» или другой человек, который в течение светового дня вошел в пещеру где-нибудь в Крыму, а вышел в глухом полесском лесу в полутора тысячах километров севернее от того места, никогда уже на уровне чувств не спутают проявление Правды с чем-то другим…   
Ловчиц сидел в темной столовой Базы, пил чай и отрешенно смотрел на застывших напротив него Медведева и Лукьянова. Иван Сергеевич слышал запах кухни, подозревал, что там есть все, о чем еще несколько дней назад он не мог даже и мечтать, но он был сыт. Как видно его измученное тюремным гнильем и голодом нутро научило организм в отсутствие пищи питаться даже запахом, как проявлением ее энергии. Его освободитель и спутник Атей, перед тем, как исчезнуть у гермокрыши Базы, что-то говорил ему о том, что перенесенные страдания сделают доступным Ивану многое из того, что раньше никак не входило в список его восприятий и ценностей.
Ловчиц раньше читал что-то о пране, энергии, коей питаются не то йоги, не то шаманы, но читал так давно, что ничего не помнил об этом. Да и зачем это вспоминать сейчас. Вот она, прана, и вот как она питает. Еды полны котлы, его упрашивают покушать, прям, как маленького, «ну, хоть немножко», а он – нет! Чаю, без сахара, но две кружки.
Странный путь от Крыма до секретной Базы Службы загрузил Ловчица информацией под самую завязку. Сейчас он пил чай и тихо сокрушался: «Черт тебя подери, Иван! Месяц назад ты придушил бы любого, кто напомнит тебе о Службе, из-за которой пришло столько перенести, а теперь? Ты снова в рядах и на довольствии».
— Может, — жалостливо стянул брови к переносице Лукьянов, — хоть булочек, а? Сергеич? Ты ж не Бен Гана из мультика похож. Мумия.
— Булочек? — бросил с вызовом Ловчиц, и далее, неожиданно даже для самого себя заговорил так, как сказал бы Орислав, сын Буривоя. — Кусок не лезет в рот, други мои. Слетелись ныне, будто вороны колдуны черные на земли наша. Готовят нивы скудные под погосты многие … 
 
ГЛАВА 9
Кто бы мог подумать, что вся безудержная горечь, что наполняла жизнь Ловчица последнее время, уместится в его неторопливый рассказ, длиной в какие-то полтора часа? Столько пережито, столько передумано, взвешено, осмыслено, а на выходе – без малого девяносто минут. Впрочем, и хорошо, что так. Начал бы выкладывать все, что накопилось в закрывшемся от внешнего воздействия мозгу, однозначно навел бы на кого-то напраслину. А так, люди, на кого так или иначе указывали векторы его подозрений, связанных с памятной пропажей Президента, состояли в штате Базы и по заверениям Медведева и Лукьянова служили делу сопротивления верой и правдой. Исходя из этого, Ловчиц трезво рассудил, что пока не стоит особенно разглагольствовать самому, куда как полезнее теперь будет послушать.
Час с лишним его былые заместители, а ныне руководство Подполья, обрисовывали Ивану Сергеевичу общую картину их нынешнего существования, а после этого и ситуацию в стране. То, что касалось деятельности Базы и, в особенности то, что уцелела рабочая модель лаплана, вызвало неподдельное одобрение бывшего председателя Госбезопасности, а вот происходящее в Беларуси и рядом с ней...
Тень легла на лицо Ловчица и Лукьянов, истолковав это по-своему, произнес:
— Сергеич, мы, …толком не знаем где твоя Ирина с Игорьком.
— Чадо твое, что дома осталось, малое ныне, взрастет вскоре разума полно. Только не вяжи его ко земле, не давай забывать Огня Небеснаго, что в нем всегда от роду в избытке пребывает»: словно старинный заговор, задумчиво произнес Иван Сергеевич и тут же вразрез этому добавил: — И не узнаете этого без меня. Чего бы я стоил, если бы и во второй раз женился по глупости? Ира баба умная и к тому же проинструктирована на все случаи жизни, в том числе и на тот, если меня опять грохнут. Уже ведь пробовали, помните? Я знал, что все повторится. Как ей ни больно было это выслушивать, а вишь – все-таки пригодилось. Я оставил ей неплохую финансовую подушку безопасности и несколько мест на выбор для того, чтобы, не пересекая границу спрятаться и ни в чем не знать нужды. А как только сложится ситуация, что прыгнуть за рубеж станет легко, тогда ее и вовсе: ищи – свищи!
Медведев и Лукьянов переглянулись.
— Что? — не понял Иван Сергеевич. — Чего вы, ну?
— Шеф, — по старинке обратился к нему Сергей Георгиевич, — уже что-то около полугода граница с Польшей или Украиной вообще не проблема.
— С Евросоюзом, — уточнил Лукьянов.
— Да, — согласился Медведев, — сейчас с этим, особенно если налегке и с нормальными документами, а я так понимаю, что у Иры с ними порядок…
— Найду, — не дал ему закончить Ловчиц, — и за бугром их найду. Дадите, если что, виману, сгонять?
Глаза его бывших замов полезли из орбит, но Иван Сергеевич, заметив это, почесал в русой, густой бороде и устало добавил:
— Да шучу я.
Нужно сказать, что Атей сын Асагостов говорил правду, тысячекилометровый, однодневный «переход прямыми» отнимает у обычного человека массу энергии. Иван был измотан, однако заставил себя встать, медленно прошел между столами к стене, постоял там немного, внутренне собрался и повернулся к своим боевым товарищам:
— Значит так, — привычно сказал он, и его коллеги улыбнулись, как же долго они не слышали от него этих слов. — Чего вы лыбитесь? — кольнул упреком шеф. — Посмотрите, до чего страну довели в мое отсутствие?
Подойдем к делу формально. Меня опять не убили, стало быть, с должности никто не снимал. Ставил на нее Президент Листахов, и снять может только он. Пока ни его самого, ни его могилки никто не видел, я остаюсь Председателем Госбезопасности, кто бы там не сидел в моем кресле. Вас, кстати, с должностей тоже никто не снимал, это я вам, находясь в здравом уме и твердой памяти как ваш начальник говорю. Если заподозришь, Георгич, что я сдвинулся – стреляй тут же в башку и кол осиновый …куда-нибудь! Только вот что, други мои, слушая вас, я просто теряюсь, …с чего начать-то? Вот же ситуация, где ни возьмись – везде задница…
    — А, — скромно заметил Лукьянов, — «дед», Атей этот, Асагостов, ничего не подсказал?
— Говорил, — тяжко вздохнул Иван Сергеевич, — и он мне столько всего про сегодняшнюю ситуацию говорил, Леша, что руки опускаются что-то делать.
— Предсказания?
— Да какие предсказания? — отмахнулся Шеф. — Это же не астролог из вечерней газетенки…
— Погоди, Сергеич, — встрял в разговор Медведев, — там же из его родичей кого-то надо было освобождать, причем срочно? Орислав, второй дед, ну мы тебе про него рассказывали, так вот тот говорил, что колдуны украли Свету, внучку Атея.
— Атей в курсе…, — вяло ответил Ловчиц. — «Око Мира» сказало ему об этом. Это было еще до того, как я к вам «постучался…».
— И что? — после недолгой паузы спросил директор Института. — Когда они снова придут, надо же что-то делать?   
— А они и не придут больше, — развел руками Председатель Комитета.
— Что значит… не придут? — помертвевшими губами пролепетал Лукьянов, — Георгич?
Медведев только округлил глаза и поджал губы:
— Норма-а-ально, — протянул он. — Леш, может уже время? Ствол у меня с собой, есть где-нибудь кол осиновый? Снимай, Сергеич, штаны…
Лукьянов грохнул по столу ладошкой и с досадой выкрикнул:
— Что ты…! Сергей, шутишь, в самом деле? Нашел время! Иван Сергеич, …как же мы?
— А что ты, Леш, думал, — вместо ответа навалился на него с упреками Ловчиц, — тебе до старости все будут разжевывать? Я в начале пути с Атеем тоже был уверен, что нам все разложат по полочкам. По логике выходило, что так и будет. В самом деле, а для чего тогда меня оттуда вытаскивали? Я шел, подзадоривал «деда» и, тоже, Леш, как и ты, чуть ли не со щенячьей радостью, мол, мы с вами сейчас ка-а-ак развернемся, эх!..
Видел бы ты Атеево лицо после этого. Это я – парень из тюрьмы, могу и ругнуться запросто, а «дедушки» обходятся без этого, но знаешь, что скажу? Лучше бы он меня обложил в три этажа.
Запомните, ребята, нет ничего в жизни хуже, чем неоправданные надежды. Атей тогда на меня смотрел, ей богу, как на придурка, но говорил мягко, с разъяснениями, будто с ребенком. В общем, ситуация рисуется совсем не так, как вы и, что греха таить, и я это себе про это измышляли.
Нам нужно уяснить одно: никто нам ничем не обязан. За то, что «дедушки» так или иначе встряли в наши дела, и Атею, и Ориславу придется ответ держать перед какими-то Хранителями, и ответ будет серьезный.
Как я понял, даже пропажа внучки Атея тоже след того, что «дед» далеко отошел от своего Урока. Не прямой, конечно, но след. Если опустить разъяснения старика по этому поводу, то выходит буквально следующее: каждый из нас виноват в том, что творится вокруг. В той, или иной степени, но каждый из нас! Не имеет значения – согласен ты с этим или нет, осознаешь ты это или нет, будешь ты упираться или нет. Ничто из перечисленного не имеет значения, это просто факт, который надо принять.
Если коротко, то все просто: мы вляпались – нам и выбираться. Помню, читал когда-то о Заратустре. Там есть интересный момент, его спросили: «Зороастр, почему Бог не освободит нас от влияния темных сил? Он же Велик, для него это суть – мелочь». А он ответил им: «Да, для Бога это сущая мелочь. Он может прекратить и их существование, и наше в один миг».
Все не так просто в мироздании, ребята. Оказывается, по версии зороастризма, наши предки и мы сами сделали выбор, и выбор каждого Рода был – жить по законам Темных, но победить их влияние и в себе, вокруг нас, развивая в себе свет разума, свет знаний.
В Митраизме и зороастризме четко говорится, что это было именно наше решение – принять к себе и пожить рядом с Темными.
Экстремалы, блин. Кстати, Заратустра растолковал людям ситуацию так: если Бог просто уберет прочь от нас Темных, это будет Его действие, Его решение, Его воля. Нам, де, нужно самим «переварить» это, переболеть этим, как вирусом гриппа. Опять же, есть и другая сторона этой проблемы, тут к месту будет притча о том, как голодные попросили у Христа рыбки покушать, а он посмотрел на них и дал удочки, чтобы не жили под «кайфом» халявы…
— Сергеич, — прогудел Медведев, — все это, конечно, умно и даже интересно, но в мирное время. Так, посидеть вечерком на даче, под шашлык, пофилософствовать. Сейчас, если ты заметил, это не совсем работает. Выходит, мы все впустили сюда эту ситуацию, а боремся с тем, чтобы ее выправить? …Только мы!
Еще год – два сопротивления, и наша борьба для всех станет конкретным проявлением сепаратизма и насилия. Поверь, простым людям в городах и весях все больше начихать на то, что их сознанием манипулируют. «Пусть рулит даже пьяный в дым таксист, главное, чтобы машина ехала». Очень простая, жизненная философия большинства. Все вокруг хотят сидеть по своим норкам и что бы их, не дай бог, никто не трогал. Маленький оклад и душевное спокойствие – опора стабильности.
Да, все изменилось вокруг, и мы с вами тоже изменились. Лично у меня уже нет ни иллюзий, ни желания вернуть все назад, как было. Оно никогда уже и не будет так.
Хотим мы этого или нет, но наверняка каждый из нас уже сделал свою работу над ошибками. Нужно быть честными. И не местами, или как выгодно, а с самого начала и до самого конца. А если подходить к вопросу честно, то наша борьба, в фактическом смысле, это, ребята, тоже насилие!
Люди хотят, чтобы стало спокойнее, и произошло все это быстро. У каждого в голове – «доите нас, как худую коровку, доите, как хотите, обманывайте, манипулируйте, только дайте стабильность. Мы знать не хотим, что может быть как-то иначе! Придет другой президент, царь, генсек со своей новой кодлой. Опять всех вскармливать, пока они не вырастут до вершины власти из агрономов? Но вы-то, господа партизаны! За что боретесь? За освобождение!? Что с того, что вы их отстреливаете, служак нынешнего президента? Скажете они негодяи? Но чем вы тогда лучше их?»
Ох, это вопрос, Сергеич, и еще какой вопрос…
— Да уж, — хмыкнул в бороду Ловчиц, — вы действительно стали другие. Знаешь, Лукьянов, а ведь ты прав. И мы – насилие, и любая власть – это обязательное насилие, иначе просто не бывает. Я согласен с тобой и в том, что хочется все начать заново и как можно честнее, хотя и прекрасно понимаю, что для достижения наших целей снова придется прибегать к насилию, и еще какому! Но лично мной сейчас руководит не столько чувство справедливости, …нет. Страшно в этом признаться, но предательство бывших соратников, продавших за личное материальное благополучие даже не меня, а, как это не прозвучит громко, свою страну! Все это, а плюс ко всему моя смерть и тюрьма вскормили во мне черного дракона м;сти!
Ситуация такая – пришли какие-то ребята на нашу «свадьбу», все разломали, всех родичей разогнали по чуланам и погребам, а сами сели и пьют – гуляют? Думаю, исходя из всего этого, мое желание зайти в хату и навалять этим чужакам вполне естественно. Понятно, что свадьба все равно не удалась, но они же, сволочи, еще и невесту, вернее нет, как раз-таки весту, даже буквально украли. Так что по совокупности они не то, что по соплям должны получить, наша задача выкатить их пинками за наше «село» и как можно дальше.   
Нет, хлопцы, «дедушки» поступили с нами справедливо. Я же говорил, Атей много мне чего интересного, важного, по пути поведал, просто нет времени все это вам пересказывать. Повторяю, сами они больше не придут, но, …не надо вздыхать, без внимания нас тоже не оставят. Одно было сказано ясно, будет еще у нас ходок от них. Этот «кто-то» своеобразный катализатор. Благодаря его действиям ситуация снова станет на рельсы Судьбы.
Образно говоря, наш вагон загнали в глухой тупик, и он зарастает бурьяном, пока какие-то торгаши, «стрелочники», таскают из него наш «Леснин». Этот «ходок» отбывал какое-то наказание. Все потому, что не выполнил какой-то урок, в нашем понимании – задание. Из-за него многие Судьбы пошли вкривь и вкось.
Теперь ему поставили новую задачу – разбудить нашего Волкова, «таго, хто панясе Перуноў перст». Так что ждите гостя от «дедушек» и поднимайте на ноги этого «раненого на колчаковских фронтах». Это ж надо было додуматься до такой глупости – влезть в шкуру кабана! Хорошо не свиньей дикой обрядили в гон, другое «ранение» пришлось бы лечить.
Глядя, как недоуменно переглядываются Медведев и Лукьянов, Ловчиц продолжил:
— Вот чего никак понять не могу, так это чем руководствуются там, наверху? Леша, конечно, парень неплохой, но вверять в его руки нашу «железнодорожную ветку» Судьбы, это, как минимум, рискованно. Однако, кто я такой – обсуждать подобные решения? И вам, кстати, не советую. Мне четко было сказано, что такие как наш Волков «несуны» или люди Рока имеют высшее право на то, что ты, Сергей, называешь насилием. Это, как скальпель хирурга, как удар молотка по шляпке гвоздя, как вода, что крутит генератор на электростанции. Такое вот – необходимое насилие, если хотите – волшебный пендель охреневшему обществу…
Ф-фух! — тяжко выдохнул Ловчиц. — В общем, ребята, нет, други, други мои, дел предстоит много, но …можно мне вас попросить, давайте начнем их не сегодня. Я так понимаю, что время наверху идет к ночи? Бросаем все вопросы на утро, хорошо? Я хочу помыться и выспаться… 
         
— …Рада, Рада, Радочка, приди и помоги! Услышь меня, Рада, Рада, Радочка! Приди и помоги…, — Светлана шепотом повторяла полные отчаяния слова, украдкой смахивая катившиеся по щекам слезы. Она выглядела слабой и подавленной. Знала, что дед за ней не придет потому, что это слишком опасно.
Те, кто захватил ее, наверняка рассчитывали на то, что зов крови вынудит Атея броситься на спасение внучки. Собственно, потому ее и захватили. Пока не делали с ней ничего страшного. Как видно ждали: ждали реакции деда и приезда кого-то еще. Она различала слабый фон энергии «затянутого времени. Что ей оставалось? Тоже ждать. Ждать и звать того, кто, в отличие от ее деда, сможет пройти, сможет помочь, чей это, в конце концов, новый Урок.
«Око мира» молчало. Здесь его почти не было слышно. Только слабые сполохи чьих-то мыслей, фон «ожидания» и, висящая, словно грозовая туча, тяжелая, непроглядная кисея Тьмы. И вдруг! Обрывки фраз и, слава Богам, голос Рады, да это ее голос. Ничего не понятно! Ни слова, но и просто ее «голоса» весте было достаточно. Она поняла, что Рада услышала ее и теперь точно найдет, главное, чтобы это не случилось слишком поздно.
Вне стен бродили какие-то темные тени, ее мягко «прощупывали» через толстый бетон, но без нажима. Даже конвоиры в балаклавах и в черной, под цвет их мыслей, униформе, когда отводили ее в туалет, держались на расстоянии, стараясь ни в кое случае к ней не прикасаться. Каждые часа три-четыре не говоря ни слова, переводят из одного кабинета в другой, оставляют что-то перекусить и уходят. Коридоры чистые, недавно отстроенные, много дверей, словно какие-то лаборатории вокруг. Слышно, как за стенками работают какие-то автоматы или роботы, пахло смолистым дымком, словно что-то там паяют, слышны негромкие разговоры, но слова разобрать невозможно…
Желязны прибыл в расположение конторы полковника Штасевича ближе к обеду. Откушать отказался, сразу же прошел в жилой блок к квартирующим у технарей коллегам. Двенадцать, как было сказано Евгению Николаевичу, «научных сотрудников» и сам Феликс Желязны спешно собрались в актовом зале и что-то около получаса обсуждали что-то там за закрытыми дверями. На научных сотрудников эти иностранные гости, конечно, не тянули. Выглядели как-то странно, держались замкнуто, обособленно и практически не вступали в контакт с руководством Военно-технического Центра «Аврора», сокращенно «ВТЦ – Аврора». Даже столовую посещали на час позже всех сотрудников. По словам поваров и персонала, ели молча, и даже между собой во время трапезы не разговаривали. Штасевичу было достаточно и того, что за все недолгое время их проживания, жалоб с их стороны на бытовые условия (а они, кстати, были ничуть не хуже гостиничных) и качество пищи не было.   
Из актового зала Желязны сразу же отправился к пленнице (так доложила охрана). Полковник Штасевич в это время принимал на «рамке» прибывший из гомельской области груз: еще три вышедших по разным причинам из строя «Bedbug-2» и один «Bedbug-3М», который просто «нахлебался воды», застряв в каком-то болоте. На его вопрос: «мистер Желязны что-то спросил передать?», ему ответили: «Нет. Просил не беспокоить, если что-то будет надо – он с вами свяжется».
Светлана почти выковыряла на деревянной крышке стола барельеф лица какого-то смешного человечка. Дверь в ее очередную «тюрьму» внезапно распахнулась, и в комнату вошел неприятный мужчина в коричневой, шерстяной «тройке», чем-то схожей с костюмом доктора Уотсона из фильма «Приключения Шерлока Холмса». Эта странная ассоциация заставила девушку улыбнуться. Пришлый отметил ее настроение и, задержавшись на миг у порога, почесал где-то в засаленных и редких кудрях, и только после этого закрыл за собой дверь.
Медленно, будто пребывая в глубокой задумчивости, он достал старинные роговые очки, протер их огромным носовым платком и торжественно водрузив их на переносицу, тут же вперился в ее лицо таким жестким взглядом, что по спине Светланы пробежали мурашки.
— Так вот какая вы, — непонятно к чему тихо сказал он, — на самом деле красивая. Хорошая кровь. …Черт, ничего не выйдет, зря приехал.
Выглядело это так, будто этот гость ветеринар и осматривает приболевшее животное.
— Что же вы голубушка…, — вдруг навалился он на девушку с обвинениями, — наш разговор и все последующие мероприятия придется пока перенести…
 
ЧАСТЬ 3
ГЛАВА 1
Светлана была шокирована. Она ведь еще не успела сказать ни слова и не сделала ничего дурного! Или это пресловутое: «Ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать?»
— Потрудитесь объяснить, — сдержанно ответила она, — кто вы, что происходит, и в чем вы меня обвиняете?
— Кро-о-о-овь, — многозначительно кивал головой пришелец, продолжая изучать лицо девушки, — хоро-о-о-ошая кровь. То, что надо, — наконец, удовлетворенно заключил он, и вдруг, огорошил ее вопросом, заставившим Светлану покраснеть:
— Критические дни уже завтра? Сегодня? Сего-о-одня к вечеру, — заверил он, отчего-то принюхиваясь и будто читая по ее лицу, — ничего пока не выйдет, — снова выразил он недовольство, — глядя, как густо прилила кровь к щекам его собеседницы, — придется приехать дней через пять. Да, где-то так, не раньше.
Желязны выпрямился и, не говоря больше ни слова, вышел прочь.
В коридоре его уже ожидал руководитель «Авроры», полковник Штасевич:
— Хорошо, что вы здесь, — вместо приветствия, по-дружески взял его под руку советник Президента, — я уже собирался звонить, но ваш номер у помощника…
— Так я вам..., — засуетился Евгений Николаевич, но почувствовав, как сжались на его предплечье сухие, холодные пальцы, умолк.
— Не надо, — опережая порыв полковника, остоновил его Желязны, — ваш номер есть у Зеленько, этого достаточно. Если будет нужно, вас найдут. Сейчас я был хотел обсудить с вами кое-что о нашей пленнице.
— Слушаю.
— Сегодня, — Феликс замялся, — …у нас с ней не вышло толком пообщаться. Какое-то время ни я, ни мои коллеги не сможем заняться непосредственно ее вопросом. Пусть все побудет так, как и было. Только давайте прекратим действовать ей на нервы. Я имею ввиду, легкую психическую атаку. Отведите ей какой-нибудь номерок в жилом блоке, поите, кормите, но больше никаких перемещений и, как и прежде, минимум контактов с сотрудниками и внешним миром. Если хотите – это приказ.
Хоть вы руководитель молодой, но должны знать – вам простят любой промах, но только не связанный с ней. Если хоть волосок упадет с ее головы – вам несдобровать. Нужны танки? Самолеты? Полк пехотинцев? Только скажите – все будет здесь, но обеспечьте ее безопасность. Работа с системами «Bedbug-2» и «Bedbug-3» это одно, но, — добавил Феликс двусмысленно, — если вы хотите продолжать расти, как офицер и как человек, преданный своей Родине, эта девушка теперь ваша первостепенная задача.
Все, что касается ее с медицинской точки зрения, гигиены и прочего – это дело рук моих коллег, «научных сотрудников», а охрана и надежная изоляция – это ваша забота.
Желязны отпустил руку полковника и неторопливо зашагал к выходу. Штасевич чувствовал, как защемило у него в груди. Это ведь сам советник Президента, какое доверие! Мог ли он, простой вояка подумать о таком каких-то три-четыре месяца назад?  Конечно – нет. Как можно не оправдать такое доверие?      

Стив открыл глаза. Над ним висел белый, дощатый потолок, разбитый натрое массивными деревянными балками. Нехитрая люстра в три плафона напоминала времена его детства, когда он гостил у бабушки и случайно на чердаке разбил бейсбольной битой что-то подобное. Стены оклеены светлыми, в синий прожилок обоями, в углу небольшой, пузыреобразный телевизор, наверное, китайский, поскольку имел мудреное название «vityaz».
Кто знает, чем руководствуются китайцы, создавая такое уродство? Оригинальность? Скорее всего – нет. Копируют же все остальное у ведущих мировых брендов? Пусть бы и телевизор какой-нибудь фирменный скопировали, а не создавали такое – уродливо-оригинальное.
Стив попробовал повернуться. Мир закачался так, будто он был на корабле. И если бы раньше он однозначно списал это на собственное состояние, то теперь, после неоднократных ночевок на базе связистов в Sudkovo, американец знал наверняка, все дело в пружинной сетке кровати.
У окна на каком-то древнем, с болотной обивкой диване лежал его приятель Билл Уилкс. Стекла в доме мелко задрожали и то окно, у которого стоял диван Уилкса, заслонила тень автомобиля. Хлопали дверцы, были слышны голоса:
— Билл, — прохрипел отвыкшими от работы связками МакМанамман, — Би-и-ил! Хватит спать. Глянь, что там за окном…
Шотландец недовольно застонал и под неимоверные хруст и скрип старого дивана повернулся на бок:
— Как же хорошо я спал, — глухо выдохнул он куда-то в одеяло, — какого черта, Стиви? Только перестанет болеть, спи – хоть тресни, так нет! Надо разбудить…
— Там машина подъехала…
— И что?
Дощатая, белая дверь со стеклянными вставками, занавешенными маленькими шторками с ручной вышивкой, открылась. На пороге стоял какой-то лейтенант, а за ним маячил еще кто-то в зеленоватом халате, судя по всему медик.
— Вы в сознании? — поинтересовался офицер КВООН.
— Как видите, — сдержанно ответил Стив.
— Вы Уилкс?
— Я – МакМанамман.
— Хорошо. Вы в состоянии самостоятельно передвигаться? Мы на машине…
— Кто вы такой? — морщась и снова наполняя комнату совершенно диким хрустом старых диванных пружин, повернулся к ним Уилкс.   
— Лейтенант Сохо, медицинский батальон КВООН, — запоздало представился офицер. — Нам доложили, что четыре дня назад в лесу нашли ваш автомобиль, вернее то, что от него осталось. Местная женщина и ее муж привезли вас к себе. Чудо, что ни оказались там. Говорят, что услышали взрывы и поехали посмотреть. Они собрали все, что уцелело. Там ребята грузят ваш багаж в «Хаммер». Вы серьезно ранены, у нас собой медперсонал и носилки…

В расположение медицинского батальона их привезли только к вечеру. Как ни боялись бойцы КВООН, а раненных за дорогу не растрясло. Имущество сразу же сдали на склад, а Уилкса и МакМанаммана хирургам.
К восьми вечера раненные, получив по дозе успокоительного, мирно уснули в чистой, теплой палате, а осматривающий их Марти Остенвельд, наконец, вышел покурить. К нему тут же подошел худощавый военный без каких-либо знаков отличия:
— Марти Остенвельд? — поинтересовался он.
— Да, — ответил врач.
— Я Леви Хауэр, — военный достал из кармана редкий в этих краях жетон, — контрразведка КВООН.
Хирург бесстрастно пожал плечами:
— Сигарету?
— Нет, спасибо.
— Чем могу?
— Это вы осматривали раненных, доставленных из зоны Отчуждения Полесья?
— Да, — улыбнулся какой-то своей мысли доктор, — вам нужен отчет?
— Само собой, но я понимаю, что он еще и не готов?
— Правильно понимаете, — снова улыбаясь чему-то, неопределенно выдохнул Мартин, — знаете, а ведь я не удивлен вашему визиту.
Офицер контрразведки вскинул брови:
— Не хотите ли вы сказать, что затяжка с медицинским заключением и отчетом выходит именно по этой причине?
— Правильно понимаете.
— А в чем дело?
— Пройдемся? — предложил доктор, и офицер-разведчик согласно кивнул.
Марти продолжал курить и заговорил только когда они отошли от здания метров на пятьдесят. У угла котельной, где сильно шумели агрегаты, хирург остановился и спросил:
— Наверняка у вас есть какие-то и не стандартные вопросы, офицер?
— Их просто масса, — на удивление откровенно признался разведчик. — Теряюсь, не знаю с чего и начать.
— Начните с начала, — посоветовал Марти.
— Да уж, — с благодарностью принял шутливый совет Хауэр, — это резонно. Знаете, никогда бы не подумал утром, что к вечеру придется возвращаться сюда и допрашивать доктора. Думал, выйдет рядовая проверка по факту получения ранения нашими военными.
— Я так понимаю, что она и у вас выходит не рядовая?
— Что значит у меня?
— Хм, — не спеша прикурил новую сигарету Марти, — я тоже полагал, что это будет рядовой осмотр. Планировал закончить его пораньше и завалиться спать. Что-то я не высыпаюсь последнее время, наверное, нервы. Но, как видите, я до сих пор не сплю, хотя уже и закончил. Хожу и ломаю себе голову.
— Что-то не так? — вкрадчиво спросил разведчик.
— Разумеется, — ответил доктор и сразу становилось понятно, делиться своей информацией он намерен лишь при каких-то условиях.
— Марти, — не стал «вилять» Хауэр, — тогда давайте так, «тет-а-тет». Мой нервоз против вашего. Разумеется, и я свой отчет сделаю гладким, но и вы не станете раздувать из своего заключения лишний интерес со стороны. Вы же понимаете, что информация от офицера контрразведки имеет верхнюю планку конфиденциальности?
— Да, я это понимаю.
— Тогда будет правильным начать с вас. Поверьте на слово, — останавливая накатывающую на доктора волну возмущения, поднял перед собой открытые ладони, Хауэр, — я тоже расскажу вам все, что знаю.
Остенвельд призадумался, но, сдавшись на милость интересов спецслужб начал с вопроса:
— Скажите, а это доподлинно известно, что они получили свои ранения четыре дня назад?
— Да, — ответил офицер разведки, — только уже не четыре, а почти пять…
— Интересно, — вздохнул повидавший всякого на своем веку хирург, — хотя в данном случае четыре или пять – уже все равно.
— Хм? — удивился разведчик. — А к чему тогда был этот вопрос?
— Все, даже глупые вопросы задаются к чему-то, — задумчиво заметил Марти Остенвельд, — это я вам еще и как человек прослушавший курс по психологии говорю.
— Доктор, — не выказывая никакого желания выслушивать всякого рода отступления, не дал ему договорить Леви, — я тоже выслушал курс по психологии. Ближе к делу. Зачем вы спросили меня о времени их ранения?
— Разумеется не так просто, — нехотя ответил Марти, — разумеется. Просто нынешнее состояние ран… Как бы вам это сказать? …Подобная степень заживления повреждений характерна для трех-четырех недель больничного ухода. Понятно, что парням теперь наверняка полагается отпуск, но, заявляю со всей ответственностью, в случае острой надобности их можно хоть завтра бросать в бой.
— Как интересно, — заметил Хауэр.
— Да? — улыбнулся доктор и продолжил. — Это становится еще интереснее, если принять во внимание характер их ранений! Они оба были по сути трупы! Эти ранения, можете мне поверить, Леви, несовместимы с жизнью, а меж тем: пули и осколки металла, стекла извлечены; раны затянулись; восполнена потеря крови; повреждения кожного покрова зашиты столь искусно, что любой косметологический центр этому позавидовал бы.
Разведчик поджал губы и задумался:
— Вы полагаете, — через паузу спросил он, — те мужчина и женщина, что нашли их в лесу, могли сделать такое?
— Хо-го-о-о-о, — вознегодовал врач, — думаю да, если он – Иисус, а она дева Мария. Кому еще под силу выдергивать с того Света мертвых? Не могу понять, — продолжал рассуждать вслух доктор, — даже если допустить, что у них был реанимобиль, и они стояли, там же, на дорог, это все равно нереально! Критические раны, их много, что уж говорить о мелких, от осколков и автомобильного стекла? Странно другое, пулевые! Их вообще не зашивали, они затянулись, сами, представляете? А пули-то достали, и осколки. Не знаю, просто не знаю, как такое может быть? Хорошо бы вам, Хауэр, поговорить с этими мужчиной и женщиной. А еще лучше – взять меня с собой. Поверьте, во мне сидит не простое любопытство.
Офицер вздохнул. Похоже, говорить ему было очень нелегко:
— Вообще, это нормальная практика, — задумчиво прогудел он, озираясь, — я имею ввиду то, что после ранения или стычки кто-то из наших направляется выяснить обстоятельства получения ранения. Вы знаете, — тихо шепнул офицер, — участились случаи, когда наши солдаты сами причиняют себе вред, причем существенный. Возвращение домой по статье 21 со значком «S» «Полевого устава» не подразумевает под собой выплаты полной страховки, ведь так? Вот они, у кого нервишки сдают больше, сами себе простреливают руки, ноги, инсценируют нападения, бои, а сами потом отлеживаются в медпунктах и домой, на полный пенсион, как герой войны. Страховые компании хорошо платят нам за раскрытие подобного, поэтому мы и разбираемся с такими случаями дотошно.
Скажу вам больше, доктор, я …уже был там, — признался Хауэр. — Нам положено, получив назначение, сразу же выбыть на место. Это поселение находится так далеко в радиационной зоне, что одна дорога заняла целый день.
Начали следствие. Возле раскуроченной машины полно луж крови. Я даже не представлял, откуда у человека ее столько, и как можно выжить после всего этого? Земля там еще не особенно прогревается, лес – ничего не впиталось.
Все имущество в сохранности, разумеется, кроме того, что пострадало в бою. Вокруг полно человеческих следов. Разобраться чьи они просто невозможно.
Если рассуждать логически, то раз этих странных мужчину и женщину, доставивших раненных солдат, видел Сохо, его санитары и водитель, стало быть, они не ангелы и, эвакуируя наших военных, они вполне могли наследить вокруг. Да, я не сказал: со мной был лейтенант Сохо из вашего медицинского батальона.
Штаб, получив сигнал от системы «Combiraid» служебного автомобиля, не придал значения, что в электронном донесении значились не только сухие цифры нанесенного ущерба, а еще и характеры ранений солдат, время и, что совсем уж интересно, координаты пункта их эвакуации.
А теперь скажите мне, доктор, как могло пусть и хитрое, но электронное устройство все это знать? Как оно могло все это передать, если несколько пуль «Bedbug-3» вывернули аккумулятор машины наизнанку?
— «Bedbug-3»? — переспросил хирург.
Леви Хауэр взмахнул руками, что означало «не спрашивайте, не скажу».
— Как все это может быть? — продолжил он. — Я, как и вы не могу понять, Марти.
Лейтенант Сохо хорошо помнил дорогу, у меня нет оснований ему не доверять. Совместно мы проделали долгий путь по следам их машины. Сомнений не было: он четко указывал места их остановок, там были консервные банки, следы бивака. Протектор колес прорисовался четко, это следы «Хаммера», но вот проблема. На месте, где находился дом того самого мужчины и женщины, что спасли солдат, мы обнаружили одинокое жилище, которое местные называют «Hutor».
— Ай, как интересно, — не удержался доктор, — и что же, вы опросили этих странных спасителей?
— Кого? — кисло улыбнулся Хауэр, — Мартин! Это место настолько заросло кустарником и травой, что бьюсь об заклад, там лет тридцать-пятьдесят уже никто не живет, а может быть и больше.
Доктор трясущейся рукой достал очередную сигарету, но прикуривать не стал, бросил ее в сторону:
— Мистика какая-то, — нервно выдохнул он. — Где же тогда наши бойцы были? Кто им помогал? Опять же осколки, пули, …швы! Скорее всего Сохо что-то напутал.
— Если бы, — устало массируя отдающие тупой болью виски, вздохнул Хауэр, —все говорит о том, что мы столкнулись с чем-то …необычным. Кстати, когда мы проверяли территорию вокруг, заглянули внутрь дома. Крыша его, как видно, давно провалилась, и входить внутрь мы сразу не решились, просто посмотрели в окна. Под балками провалившейся крыши лежат свежие окровавленные бинты и распотрошенные аптечки бойцов КВООН.

ГЛАВА 2
Кийко и Твердохлеб, дожидаясь команды на вход, сидели, прислонившись спинами к стволам деревьев. Лицом друг к другу, чтобы видеть все, что происходит за спиной товарища. Они наслаждались прохладой утреннего майского леса после десятикилометрового перехода. Над ними, во всеуслышание заявляя соседям свои территориальные претензии, звонко шумели недавно прилетевшие с зимовий птицы.
— Че-та долго сегодня, — тихо сказал Твердохлеб, — хоть и май месяц, но спина-то мокрая. Холодок начинает заползать под одежку.
— Ты не адзін такі, — ответил Кийко, — запрос даўно даваў?
— Минуты три назад.
Твердохлеб, он же «Сухарь» или «Сушка», как звали его ребята, повторно отправил запрос дежурной смене Базы. На этот раз наушник едва слышно щелкнул, и мембрана отозвалась голосом Лисовца:
— «Кия», я слышу и вижу вас.
Кийко по-танкистски прижал микрофоны переговорного устройства к горлу:
— А чаго не пускаеш?
— Группа Вени дала «тревогу», — идя в разрез с инструкцией, вступил в длинные разговоры дежурящий внизу у мониторов Вася, — сказали, что снова попали на «черепах», но говорят, что сами справятся. Вот, думаем: отправлять вас в помощь или нет?
Бойцы переглянулись. И «Сухарь», и обернувшийся к крыше Базы Кийко не двигаясь с места, придирчиво осмотрели все пространство поляны и вокруг нее. Не заметив ничего подозрительного, старший группы спросил:
— Дак нам тут і сядзець?
— Саня, — продолжая грубо нарушать должностные инструкции, ответил дежурный, — посидите пока. Мало ли…      
— «Чуў?» — на правах старшего глухо прохрипел бывший механизатор, экскаваторщик, автокрановщик, …да кем он только в прошлом не был, в общем Кийко. — Сядзі і не рыпайся.
Витя Твердохлеб прислонился спиной к сосне и тяжело выдохнул:
— Я как чувствовал, — тихо сказал он, — вот, не поверишь. Как только узнал, что Волков пойдет – сразу понял, куда-то влезут.
Кийко осмотрелся и, помня о том, что разговоры наверху всегда сводятся к минимуму, ответил:
— А шот табе ўжо Воўк не так зрабіў? Нармальны хлопец…
— Не в этом дело, — начал пояснять шепотом «Сушка», — четыре дня полежал у Вячеславовны и уже вызвался в группу.
— А ты сам ідзі, паляжы без дзела…
— Так он же раненный?
— Ну дык і што? Вячаславаўна ж сказала, што только скуру ў падмышцы яму твая куля прабіла. Мяса ж целае.
— То-то и оно, — оправдывался, преследуя свои цели Твердохлеб, — а меня чуть со свету не сжили. Сам же говоришь «только шкуру пробило»…

Старший поисковой группы Веня Дзерба в самом начале пути тоже пожалел о том, что взял с собой Волкова. На первых километрах тот сильно потел и тяжело дышал. Потом, вроде, вошел в ритм и более никак не обращал на себя внимания.
Решение об отправке группы в район, где произошли первые стычки с «черепахами» или «клопами», давалось руководству Базы нелегко. После подрыва «Хаммера» войск КВООН понимали, что эти места будут мониторить, а еще серьезно остерегались ползающей по лесам стреляющей механики. Выслали разведку. Она доложила, что, судя по следам, на месте взрыва джипа побывали военные из КВООН.
Ловчиц с замами пребывали в задумчивости. Понятно, что солдат КВООН не могли на себе унести стреляющие механические монстры. По лужам крови, по следам в лесу партизаны знали, что солдат в джипе было двое и оба серьезно ранены. Кроме их Базы в близлежащих лесах не было никакого жилья. Пара брошенных избушек лесников, и несколько пустующих хуторов. Но какое же это жилье? Жилье – это где живут люди, а трухлявые лесные домишки пустовали уже, наверное, с полвека.
Следы на капоте говорили о том, что кто-то тряпкой или салфеткой стирал с него засохшую кровь. Скорее всего, на анализ. Следов вокруг было много. Все они свежие и оставлены хорошо известными партизанам протекторами ботинок войск КВООН.
Руководство прикидывало так и эдак, и все же решило повторно послать группу к Хаммеру. Нужно было просмотреть все более тщательно. Похоже американцы так и не нашли своих раненных вояк.
Не желающий отлеживаться в медблоке Волков попросту вынес мозг Ловчицу, просясь хоть куда-нибудь наверх, в разведку. Иван Сергеевич хоть и с неохотой, но сдался, наказав старшему этой группы Дзербе, чтобы если раненный вдруг станет отставать или мешать им – немедленно отослать его обратно. Спорить с Иваном Сергеевичем, новым-старым шефом Комитета никто не решился. Авторитет этого человека был предельно высок и его решения не обсуждались.
Рано утром к месту подрыва «Хаммера» выдвинулись: Дзерба, Римашевский, Панько, Васильков и Волков. Неспешно разведав все вокруг, они подобрались к изуродованной взрывом машине.
Волков был здесь впервые. Сразу было видно, что остаться целым в этом «Хаммере» – равно чуду. Эвакуироваться из искореженного корпуса можно было только через дыру, зияющую вместо лобового стекла. Скорее всего, солдаты так и сделали – на сморщенном капоте виднелись кровавые полосы. А вот и затиры засохшей крови, о которой доложила разведка. Значит, группа, прибывшая сюда, чтобы разыскать и забрать своих солдат, здесь уже никого не нашла. Но куда ушли раненные?
Своим присутствием отиравшаяся где-то в лесу поисковая группа «Пиндосов » вязала по рукам группу Дзербы. Что если они где-то рядом? Среди них наверняка есть профи разведки! Как бы не навести этих ребят на след Базы. Веня хмурился. Очень уж он не любил подобных неразрешимостей. Околачиваться и дальше возле «Хаммера» не было смысла:
— Наверное, — тихо сказал командир группы, — давайте прошвырнемся вдоль дороги к западу, вглубь леса.
— Не надо, — так же негромко ответил ему женский голос и Дзерба почувствовал, как, в общем-то, в теплый, майский денек в его спину дохнуло леденящим холодом. Нужно отдать должное самообладанию всех бойцов. Никто не дергался, не отпрыгивал в сторону, и не вскрикивал от неожиданности. Все, как один, неспешно повернулись.
Позади них стояла молодая, красивая девушка, в перепачканных грязью чуть ли не до колена джинсах, темных, походных ботинках, темно-синей, болоньевой куртке и в оливковой, вязанной шапочке-берете. За правым ухом, морщась о воротник куртки, выглядывал фрагмент толстой, роскошной темно-русой косы…
— Заблудилась, красавица? — как можно мягче спросил Веня и тут же смутился, понимая, что не смог спрятать нотки испуга в собственном голосе.
— Не надо ходить на ту дорогу, — так, будто и не слышала этого вопроса, сказала девушка. Там какие-то штуки ползают, железные, …полно. Что я вам рассказываю? Встречали уж? И не раз.   
Инициатива разговора явно принадлежала прелестной гостье, но Дзерба пока и не торопился восстанавливать статус-кво. Оценивая обстановку, он окинул взглядом своих бойцов. Выучку не пропьешь: все они, делая вид, что просто переминаются с ноги на ногу, не спеша, но четко становились в боевой порядок, вроде и кружком, а не просматриваемых секторов близлежащего леса не оставляли.
— Я, — слегка надавливая на связки, дабы быть услышанным, повторил вопрос Веня, — спрашиваю: красавица, не заблудилась ли?
— Да что ты, что ты? — словно киногероиня детской русской народной сказки, смешно взмахнула она узкими кистями рук. — Что ж такое говоришь-то? Как тебе не совестно? Я? Блудить?         
Странное дело, слово, которое давно потеряло изначальный смысл, вдруг каким-то волшебным образом высветилось изнутри. Любому из бойцов сразу стало понятно, что «блудить» или «заблудиться» происходят от слова «блуд». А уж это нехорошее слово на самом деле никак не ассоциировалось с их гостьей. Через ее показную простоту явно проглядывали врожденная гордость, и властный, сильный характер.
 — Веня, — расценив, как замешательство молчание командира группы, встрял в разговор Волков, — наверное, правильнее сказать «заплутала»?
— Тебя ведь, …раненый, не спрашивают, — грубо ответил ему Дзерба, и продолжил: — да как же занесло тебя сюда, милая? Ищешь кого?
— Вас, — просто ответила странная девушка, чем-то, как теперь заметил командир группы, напоминающая своим внешним видом студентку пединститута.
— Кого это «нас»? — хитро поинтересовался он, попутно обдумывая, что делать с этой «училкой», если вдруг окажется, что она ищет партизан и желает влиться к ним в отряд «Анькой-пулеметчицей».
— А вас, — просто ответила она. — Вторые сутки ищу. До Хойников подвез друг, а там пешком.
— Друг, — всполошился Веня, — ты тут одна?
— Одна, — успокоила его красавица, и тяжко вздохнула, — я всегда одна. Ух и запрятались же вы. Авегам проще было сыскать, они хоть пути эти ведают. Я то ж зрячая, однако здесь, где все пути на изломе? Ничего не скажешь, умно схоронились.
Волков открыл было рот, но Веня поднял руку, что означало: «заткнись, главный тут я!».
— А-а-а, — формируя из вертящихся в голове мыслей некий опросник, наскоро выдернул оттуда первое попавшееся Дзерба, — кто тебе сказал, что мы именно те, что «схоронились»? Вот, стоим же перед тобой, не прячемся.
 — С вами, — придирчиво окидывая взглядом стоящих перед собой бойцов и не меняя странного тона, продолжила девушка, — должен быть «той, хто панясе Перуноў Перст». Из-за него я здесь.
— Хм, — попытался спрыгнуть на шутку, но отмечая боковым зрением фигуру Волкова, улыбнулся Веня, — оно понятно, замуж охота? Но посмотри, вон их сколько у меня. Выбирай любого.
— Он не «любой», — с сожалением ответила красавица, — да и жену себе такой витязь выбирает сам. Горе той женщине, которая не будет ему соответствовать. Как вода в стеклянной бутылке: холодеет – еще ничего, а остынет и замерзнет – разорвет бутылку на части…
— Что ж, — наигранно заинтересовался командир группы, — и правда, он такой особый?
— Еще какой, — согласилась девушка.
— А откуда ты о нем знаешь? — начиная подозревать в удивительно притягательной гостье сумасшедшую, допытывался Дзерба. — Видела его что ли когда-то? Узнаешь, если встретишь?
— Не видела, — призналась красавица, — но узнаю сразу.
— А ты присмотрись, — хитрил Веня, — может он? (Командир положил руку на плечо Стаса Римашевского и тут же указал на Волкова). Или он?
— Это трудно, — призналась вдруг гостья. — Он, по сути, сейчас еще «спит», а потому его никто не зрит, только те, кто в таинство Небеснаго зерцала посвещены. Но и то благо, поскольку и темные колдуны его пока тоже не зрят…
Она говорила что-то еще, а Веня только теперь стал улавливать в ее фразах нотки и слова волшебника-старичка, что приходил через посты к ним на Базу.
— Ну, — пожал плечами Дзерба, дослушав общие характеристики описываемого незнакомкой персонажа, — тогда не знаю, чем тебе помочь. Извини. Нам идти надо.
— Я пойду с вами, — отрезала девица.
— Нельзя, — снисходительно вздохнул командир разведгруппы, — поверь, даже я, сорока трех лет от роду, пошел бы с тобой – хоть сразу под образа, но нельзя.
— Я ведь все равно пойду, ты даже видеть меня не будешь.
Веня умолк. Ситуация рисовалась нехорошая.
— Сама же говорила, — нехотя начал он, — что тут штуки всякие ползают. …Девочка моя, — сказал он мягче, — они не просто ползают, а еще стреляют сволочи, и стреляют точно. Мы вот стоим здесь, а кто знает, может, уже какие-то из них совсем рядом, целятся в нас.
— Рядом, — не стала спорить упрямая девушка, — но пока не целятся. Если говорить вернее, только один из них рядом, — уточнила она, — шагах в ста прямо у дороги, по которой вы хотели идти. Схоронился и ждет. Силы бережет.
— То есть, — не понял Веня, — как это, силы? Ты хочешь сказать, что он живой?
Гостья снисходительно улыбнулась:
— Хорошо, — совершенно другим тоном вдруг заговорила она, — чтобы ты не принимал меня за какую-то дурочку, буду говорить вашим языком. Эта штука экономит энергию и лежит у дороги в режиме пассивного слежения. Подзаряжается от солнечной батареи.
Бойцы переглянулись. Произошедшая с девушкой метамарфоза переворачивала все с ног на голову. Даже ее возраст, ранее определяемый в двадцать – двадцать три года вдруг заметно шагнул дальше. Вглядевшись в удивительно синие, озерные глаза каждый из них видел теперь не заплутавшую в лесу студентку-педагога, а молодую, исполненную мудростью женщину. Видимую легкомысленность ей придавала лишь одежда, но ведь известно же, что женщины, если только захотят: с помощью одежды и макияжа обведут вокруг пальца хоть самого черта! У них есть масса способов скрыть от всех и свои мысли, и свои годы, и даже все ту же мудрость. Как говорила одна представительница прекрасного пола: «зачем сразу показывать, что ты умная? Только проявишь свой разум, как все мужики вокруг начинают выглядеть идиотами»
 — Ты…, — приняв разыгранный перед ними спектакль близко к сердцу, откашлялся Веня, — это что? Дурачишь нас?
— Нет, вой, …военный, — с некой скрытой грустью, ответила девушка. — У меня просто нет другого выхода. В одном очень важном деле помочь мне может только тот витязь, о котором я тебе говорила.
Было со мной уже как-то, но за ту мягкость и пассивность в недавнем прошлом, я …уже получила сполна, теперь уж не отступлю, поверь. Авега дал мне знать, где примерно ваши тропы и подземный дом, но большего он сказать не мог. Ему и без того теперь грозит тяжкое наказание, как и мне когда-то. Но разговор не о том. Право, это же чудо! Вы, сами того не подозревая, обосновались с таком сокрытом месте, что даже я отыскать вас не смогла.
— А этот, — не удержался, Веня, — Авега?
— Авега, — отмечая заметное тугодумие в вопросах высших материй, терпеливо пояснила девушка, — этот тот дед, вернее дедушки, которые к вам приходили. Вы не могли их не запомнить. Любая встреча с ними становится для человека судьбоносной. А ежели кому-то посчастливится стать вкруг него в хоровод, то тогда и вовсе Судьба-Макошь этих людей лично чмокнет в макушку, недаром же она – макошь-ка…
Бойцы снова переглянулись. Все они, кроме Волкова были тогда в хороводе, в столовой у бабы Паши. Но откуда девушка об этом знала? От деда? 
— …Ваш подземный дом, — продолжала гостья, — стоит в месте, где пути скручены клубками. К вам никто сам по своей воле дойти не может, даже если искать станет. Только случайный человек, что с пути своего собьется или заплутает-запутается в других путях, как котенок в нитях. Ведающий человек задумал именно там строить, предвидел, что скоро сгодится сей схорон Родине...
Наступила неопределенная пауза. Слова у говоривших закончились и каждый из присутствующих целиком погрузился в свои мысли. А меж тем время поторапливало. Солнце над лесом забралось на самую верхотуру, а группа по-прежнему ничего толком не разведала.
 — Пойдем мы, — снова в скрытой форме отстраняя дела своего подразделения от дел девушки, то ли попросил, то ли настоял Дзерба, — нужно нам идти, поискать кой-чего…
— Американских солдат? — спросила гостья в лоб. — Тех, что в машине были? Не ищите. Их увели Хозяева леса. Те вояки уже на полпути домой в штаты.
Веня даже дыхание задержал. Проницательность незнакомки, мягко говоря, производила впечатление.   
— А, кх-то тхакие Хозяева леса? — непонятно к чему спросил он.
— Того вам знать пока не нужно, — снова излучая легкость и непосредственность, пояснила красавица, — вы с ними, а они с вами в ладу и уживаетесь мирно. А вот со мной, я гляжу, у вас никак. Упрямо не хотите взять с собой, все за сумасшедшую держите. Постой, — остановила гостья, порывавшегося что-то сказать Веню, — не говори ничего, дай я сама поясню, что имела ввиду: не «не хотите», а «не можете» взять, и «не такая уж ты и дурочка» так выходит?
Что ж, резонно, да и время моего визита к вам пока терпит. Но мне надо хоть за что-то здесь зацепиться, чтобы потом вас легче было найти и я, уж будьте уверены, своего не упущу. Ты, вой, мне не оставил выбора...
С этими словами она шагнула к Вене, схватила его за плечи и, притянув к себе, припала жаркими губами к его открытому в удивлении рту. «М-м», — отчаянно промычал он, не в силах прервать долгий, обжигающий поцелуй.
Но вот тонкие пальчики отпустили жесткую ткань камуфляжа, и девушка шагнула назад.
— Т-ты, — вздрогнул всем телом Дзерба, — ты что? Припадочная?
— Я? — слегка покраснев, переспросила незнакомка и улыбнулась. — Нет, не припадочная, и не заразная, но зато теперь легко найду ваше гнездо, когда мне понадобится.
— Не надо за нами…, — набрав в себя воздуха, возмутился было Веня, но безстыжая девица, запросто раздающая головокружительные поцелуи, протянула к его устам руку, и тихо сказала:
— Чш-ш-ш-ш, не кричи. «Железные штуки» услышат. Они, кстати, если ты без оружия, только фотографируют и не стреляют. По себе знаю. Только, что толку меня фотографировать? Все одно – пятно только получается. Не кипятись, командир понапрасну. Я за вами не пойду. Но в гости явлюсь, не сомневайся. За витязем приду. А приведешь меня в ваше «гнездо» ты…
— Я?! — вознегодовал Веня.
— Ты-ты, — широко улыбалась красавица. — А что ты думал? Я не простая, и «за так» поцелуи никому не дарю. Все мои «подарки» до сей поры по пальцам одной руки можно перечесть, потому знаю – какой поцелуй кому и когда подарен. Он к вам в отряд меня и приведет…
— Как это, приведет? — находясь в плену неясных чувств, рефлекторно спросил командир группы.
— А ты когда-нибудь пробовал отвар «серебряной» полыни? Правда горькая? О-о-о-очень горькая и о-очень полезная. Вот представь: в кружку сладкого чая тебе влили ложку этого отвара, ведь сразу почуешь горечь, правда? Во-от. Своим поцелуем я влила в тебя свою «полынь» и теперь почую ее, как только окажусь рядом…
Вдруг девица повернулась и …исчезла.
Что-то около минуты бойцы безрезультатно вертели головами, а потом будто очнулись от сна. Стал приходить в себя и Дзерба.
— Чего невесту-то отпустил, — подмигнул Панько.
— Ну ее, — отмахнулся командир группы, — только время зря потеряли. Волков! Че-та она тебя не признала за своего витязя?
— А что за витязь? — поинтересовался Васильков.
— Надо …какой витязь, — разом отрезав его любопытство, ответил Веня. — Вообще, не ваше дело. Блин, торчим тут полчаса, как… Пошли дорогу проверять.
— Как пошли? — округлил глаза тот, кого незнакомка не признала за «Нясучага Пяруноў Перст». — Она же сказала, что Хозяева отвели солдат к американцам? Я, кстати, как-то в книге читал, что Хозяева леса, это…
— Что ты бредишь, Леха? — сцепил от злости зубы Дзерба. — Какой Хозяин? Сказки какие-то, нанайские. Что ты Ловчицу доложишь по нашей сегодняшней разведке? Эту свою исчерпывающую информацию про Хозяев леса? Вот зря тебя Вячеславовна отпустила, пусть бы полежал еще в медблоке. Все, братцы! Разговоры в сторону, и так светимся тут, посреди леса. Пошли, прочешем дорогу.
— Там же «клопы», — возмутился Волков.
— Кто тебе это сказал? Она? — сдвинул брови командир. — Бл…, ты взрослый мужик, взял и поверил. Пошли, говорю, заодно и проверим. Сколько она говорила до них? Сто метров? Хорошо, тогда двинулись…
Веня снял с плеча автомат и зашагал к дорожной колее, уходящей на запад. Бойцы поочередно последовали за ним.
— Всет-ки зря она тебя, Веня, целовала, — бросил вслед Дзербе Римашевский. — Лучше бы меня, слышьте, пацаны? Я хоть зубы по утрам чищу…
Бойцы тихо захохотали, а Веня только злобно зыркнул на товарища из-под своих белесых с сединой бровей.

ГЛАВА 3
Как ни хорохорился Веня, а вел группу вдоль дороги с большой осторожностью. Указанные девушкой сто метров, естественно определенные на глаз, бойцы прошли без особых проблем. Ни «клопов», ни каких-либо следов солдат КВООН не было.
Двинулись дальше. Дорога вышла к заросшей молодыми деревцами болотине и стала ее огибать, растворяясь в «мячиках» полусухих травяных кочек. Даже преисполненная силы майская зелень не могла заявить о себе здесь как следует. Прошлогодний сухостой сдерживал ее, не желая уступать дорогу новому и молодому. Дальше, на обозримом пространстве, пути не было. Наверное, эту колею еще в прежние времена наездили охотники и рыболовы. Можно говорить с полной уверенностью, что после схода снега здесь точно не ходил никакой транспорт, и не ступала нога человека.
Тема короткого совещания группы на краю низины была одна: следов нет, искать что-то здесь нет смысла, но что тогда делать дальше?
Казалось бы, самое время выдвигаться на Базу, но упрямо заточившийся на выполнение определенного им в самом начале плана Дзерба настаивал на том, что обязательно нужно наработать хоть какой-то результат. Восточную часть дороги до взорванного «Хаммера» их побратимы прочесывали еще в день взрыва, вернее вечером того же дня. Они напоролись на «клопа». Уже зная, как сразу сползаются к месту боя эти монстры, бойцы группы тут же ретировались и прошли на восток километра два. Там никаких следов ими обнаружено не было. Старшим той группы ходил Бань. Саша все делал четко и обстоятельно. Вернулись его ребята к ночи, получили нагоняй от начальства за стычки с «клопами», но за информацию о «черепахах», о которых на Базе пока не знали, им тут же все простили.
После группы Баня плотно к вопросу поиска американских солдат из «Хаммера» никто не подходил, боялись снова «засветиться». Но вот опять «воскрес» Ловчиц, и проблема их поиска снова стала актуальной. Сами солдаты, естественно, не интересовали никого. Их (при обнаружении) все равно пришлось бы пустить в расход, а вот то, кто им помог эвакуироваться, было большим вопросом. До того момента руководство Базы пребывало в полной уверенности единоличного хозяйствования на этой территории своего отряда, но с пропажей военнослужащих КВООН, или, если не их самих, то их трупов, вопрос о Хозяине приобретал весьма важный характер. Даже если принять во внимание сегодняшний бред о роли в исчезновении «Хаммеров» Хозяина леса, прозвучавший из уст странной девушки, способной внезапно появляться и исчезать у тебя на глазах, выходило, что хозяйственников в этих лесах уже двое, а, как известно: машина, у которой два хозяина – считай машина без хозяина. «Недоглежена, недомазана под забор ей завгаром указано».
Как бы Веня в течение дня не упирался, не водил группу по валежнику и болотинам, а ничего не нашел, а солнце неуклонно катило к вечеру. Столько потрачено сил, а все, что отобразилось в памяти бойцов, это только публичный поцелуйчик командира их группы со странной, удивительно красивой девушкой, которую, к слову сказать, тоже начальству не предъявишь как некий «наработанный результат». Поди – найди ее сейчас. Только открой рот, сразу спросят: «Кто такая? Откуда? Как нашла вас? Что говорила? И где она, в конце концов? Почему отпустили?»
Чем больше ходили, тем больше Дзерба хмурился. Конечно, по уму ему следовало бы замять это дело между парнями еще здесь, в лесу, чтобы не выплыло потом перед Ловчицем. Но как подойти к подобному скользкому разговору Веня не знал, а потому продолжал водить группу кругами, якобы расширяя зону поиска всяческих следов. Мозг старого опера закипал, а тут еще не ко времени подошел Волков:
— Тадеушевич, — устало выдохнул он, — знаешь, наверное, и правда, я еще не в форме, устаю. Рана не болит, а вот ходить столько – пока еще тяжко. Скоро солнышко сядет, чуешь холодает и поесть народу охота…
В этот момент одобрительно закивали все из видимых Веней голов. Он только теперь вспомнил, что войско-то не кормлено! Командир стал, поднял руку и махнул рассыпавшейся по лесу цепочке «собраться к командиру». Оперативность его команды говорила о том, что вокруг него уже давно тлел голодный бунт, но вместо того, чтобы поинтересоваться самочувствием бойцов и их проблемами, упертый руководитель среднего звена задал пространный вопрос:
— Ну что? Ничего не нашли?
Ребята меж собой переглянулись. Ответить за всех взялся Васильков:
— А я, Веня, понять не могу, что мы вообще ищем?
— Что ты, Женя, мозги мне тут пудришь? — недовольно зашипел командир. —Любые отметины, следы…
— Какие следы? — возмутился Васильков. — Да мы сами сегодня тут столько этих следов оставили, что знающий человек даже завод-изготовитель наших берцев тебе назвать сможет…
Дзерба сдержанно выдохнул:
— Нехорошо без результата возвращаться, понимаешь? Что выходит, день впустую угробили?
— А бусечки? — с издевкой захихикал Стас. — Каждый из нас вон сколько бабу не щупал, а ты-то сегодня отхватил. Во какой бонус! Чем тебе не результат?
Бойцы дружно зашипели беззвучным смехом и это было во благо, потому что теперь разговор можно было постепенно подводить к основной теме.
— Результат, — повторил, улыбаясь Дзерба, — что мне теперь с этим результатом делать?
— А ты что? — подмигнул ребятам Панько. — Уже подозреваешь у себя беременность?
Группа буквально прыснула сдавленным хохотом.      
— Хватит ржать, — едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться самому, отмахнулся Веня, — как про эту паночку начальству рассказать? Не поверят же…
В бронзовые стволы сосен ударила очередь. Группа рассыпалась по земле, занимая боевые позиции. Лес зашумел удаляющимся эхом.
— Чшерт, — зашипел Дзерба, отползая в сторону от лежащего рядом Волкова, — командир, твою мать! Сам учу в кучу не сбиваться и сам же…
Вторая очередь поцарапала деревья ниже, ближе к корням. Это был «клоп». Пока один. Стрелял он по группе со спины, издалека, как раз со стороны той самой дороги, на которую указывала незнакомка. Волков заметил торчащие из-за корней ботинки кого-то из своих и толкнул в подошву стволом:
— Э! — окликнул он. — Ножки прими. Торчат над папоротником, заметит, слышишь?
Ноги товарища оставались недвижимыми. Волков, морщась от снова давшей о себе знать боли, переполз за дерево и уперся с бездыханное тело Василькова:
— Жека, Же-е-е-ека, бл…! — выругался Алексей, — протягивая руку, и ощупывая горло товарища. Пальцы скользили по мокрой от крови коже, упорно не находя пульсирующую ритмику вены. Волков повторял и повторял свои попытки, все напрасно. Как можно было найти то, чего уж нет?
— Веня, — выждав паузу между выстрелами ползающего где-то рядом «клопа», выкрикнул в лес Алексей, — Веня, слышь? Васильков минус.
— Дурак, — рявкнул где-то рядом Дзерба, — она ж на твой голос сейчас приползет…
— А я в ложбинке. Подойдет – грохни ее из подствольника.
— Вместе с тобой?
Слева зазвенела в ушах автоматная очередь, и хлопнул подствольный гранатомет. Когда пятью секундами позже до слуха стали доноситься хоть какие-то звуки, первое, что услышал Волков, был голос Панько:
— Гот-тов клиент.
— Не вставай, дурак! — крикнул Дзерба. — Быстро отозвались все с докладом:
— Волков тут, цел;
— Панько – цел;
— Римашевский – плечо, но царапина, не серьезно, Веня, Женьку Василькова грохнули…
       
Зал просто кипел. Многие вставали с мест, кричали «браво!» Для концерта сотрудникам МВД в честь близящегося праздника Победы это вообще можно было назвать неистовством. Кому-кому, а Андрею Волкову сдержанность этой публики была хорошо известна.
Со сцены отпустили не сразу, рукоплескания вдруг начали сливаться в овации. Казалось бы, что тут такого? Играли Лешину старую, еще 1994 года написания песню «Идите с миром». Там нет ничего о «сединах, орденах, битве за Курск», типичный, модно прокачанный рок, а поди ж ты, как заскочило-то? Возможно, кто-то помнил в зале брата, песня-то известная, может быть, кто-то работал с ним в мирное время, хотя и то, что среди приглашенной публики было совсем мало людей пожилых, тоже могло оказать на восприятие песни такое действие. Что тут теперь гадать?
Надо было уходить со сцены. За кулисами уже ждали очереди следующие исполнители. Музыканты «Белого Запада», подбадриваемые окриками коллег просочились к гримеркам и стали терпеливо ждать, когда освободится их грим-уборная, занятая готовящимися к выступлению девушками из народного ансамбля. Нужно сказать, что рокеры немного поотвыкли от подобного. Будучи группой «на полном ходу», они почти всегда имели собственную гримерку. Хотя бы потому, что в «солянках» они участвовали крайне редко.
Волков как-то не сразу заметил, что перед грим-уборными вдруг стало меньше народу. Обычно так случается, когда на сцену выходит танцевальный ансамбль или оркестр, а тут, поодаль прошлись какие-то крепкие ребята и коридор заметно опустел. Вскоре со стороны служебного входа появилась фигура небезызвестного господина Бушты. «Вот хорошо, — без всякой задней мысли подумал Волков, — начнет еще что-то опять выкручивать – можно спросить про свадебный задаток. Он тогда сразу отстанет».
За Иосифом Михайловичем, лицо которого при ближайшем рассмотрении не излучало привычного позитива, неспешно шагали двое мужчин, весьма респектабельного вида. «Ух ты? — со смешком подумал Андрей. — Неужели и этим плакаты подписывать?»
Но Волков ошибся. Едва Бушта с компанией подошли к музыкантам, дверь гримерки открылась и, словно испуганные воробушки из нее выпорхнули четыре красавицы в национальных костюмах. Девушки пробежали к сцене, а перед открытой дверью возникла заминка. Если гости хотели что-то сказать, им следовало бы сделать это здесь, а не во время массового переодевания. Но гости молчали, вглядываясь в лица уставших музыкантов, судя по всему ожидая приглашения для отдельной аудиенции.
Андрей понял, что дело здесь совсем не в автографах и даже улыбнулся своему легкомыслию:
— Иосиф Михайлович, — наконец, произнес он, — что-то срочное? Может, в гримерку?
— Да, — согласил тот, — думаю, лучше без огласки…
В этот момент у Андрея екнуло под сердцем. «Что-то случилось с Лешей», — почему-то именно это подумал он. Все другие предположения были просто несостоятельны. Вечная покровительственно-умиленная маска просто так не исчезает с округлого лица Бушты.
Музыканты и прибывшие с Иосифом Михайловичем «гости» зашли в гримерную комнату, причем замыкающий шествие широкоплечий, коротко стриженный товарищ остановился у двери и закрыл ее на внутреннюю задвижку.
Не имея никакого желания растягивать и дальше неприятную интригу, Волков вытащил из гитарного кейса полотенце, стер с лица выдавленный «софитами» пот и, снимая дорогой, концертный пиджак спросил:
— Что случилось, Иосиф Михайлович?
— Случилось, Андрюша, случилось, — ответил тот каким-то сочувственно-дружеским тоном, — позволь тебе представить, — это, — он указал на стоящего к нему ближе мужчину в сером костюме, — заместитель начальника отдела творчества Министерства культуры Григорий Александрович Хилько и зональный …сотрудник госбезопасности Синкевич Игорь Валерьевич. У нас, Андрей, есть к вам несколько неприятных вопросов.
— Неприятных? — наигранно удивляясь, спросил Волков.
— Да, — оставаясь серьезным, подтвердил Бушта.
— А в чем дело?
— Скажите, что подтолкнуло Вас изменить программу концерта, добавив именно эту песню? Ту, что была последней.
Музыканты притихли. Волков про себя облегченно вздохнул «ну хоть не брат», а вслух сказал:
— Публика держала на сцене, такое случается. Военного репертуара у нас нет, пришлось импровизировать…
— В подписанной к исполнению программе этой песни нет, — встрял в разговор Хилько, — кто ее автор, вы?
— Нет, — уверенно ответил Андрей, — ее написал мой брат Алексей.
— Это который в государственном розыске? — добавил гирек на весы претензий зональный сотрудник КГБ. — Интересно. Вы его недавно видели?
— Я его не видел, — сжался в кулак Волков.
— А как же тогда песня?
— Так она написана еще в 1994 году.
— Что вы говорите? — теперь уже довешивал Хилько. — Экая у нее подозрительная актуальность…
— Что делать? — растерянно пожал плечами Андрей. — Так уж он писал в то время.
— Ну, хорошо, — непонятно к чему подвел черту чиновник от культуры. — Согласно Постановления от 12 марта прошлого года в репертуарном реестре у вас должны быть все тексты песен в электронном или письменном виде. Можете хоть что-то показать?
Среди музыкантов пробежал легкий хохоток. Кто-то даже шепнул: «Сейчас и проездные на городской транспорт спросят…»
— Будет нужно – спрошу, — милицейским тоном обрезал все шуточки Хилько, — так все-таки есть тексты, или вы не соблюдаете установленных в стране правил?
— Есть, — подавленным голосом ответил Волков и, открыв карман кейса, вынул из него пластиковую папку с бумагами. — Вот, — он протянул ее Хилько, — там и разрешение на концертную деятельность.
— Его не нужно, — тут же чуть ли не брезгливо возвращая папку музыканту, сдвинул брови чиновник, — дайте текст этой песни.
Волков снова пожал плечами, открыл папку, неторопливо нашел нужный лист формата А-4 и подал его начальству. Хилько прочел текст вслух:

Идите же с миром, солдаты войны,
Солдаты Берлина, Кабула, Багдада!
Идите же с миром, солдаты весны,
Мир – это главная ваша награда!

ОН когда-то начал песню,
Цветущих садов, поющей любви…
ЕМУ заранее известна,
Вся страсть бушующей крови…

ОН создал рай не в нашу честь,
Не в честь свою и отдал все,
Что мы можем прочесть,
Чего просто не счесть,
Что, в конце концов, нас и спасет.

Припев:
Идите же с миром, солдаты войны,
Солдаты Берлина, Кабула, Багдада!
Идите же с миром, солдаты весны,
Мир – это главная ваша награда!

Славным пиром окончим пальбу,
Наполним жизнью пустые бокалы…
Наполним бокалы, закончим пальбу,
Пусть отвыкают от мяса людского шакалы!

 Припев:
Идите же с миром, солдаты войны,
Солдаты Берлина, Кабула, Багдада!
Идите же с миром, солдаты весны,
Мир – это главная ваша награда!
               
— …та-а-ак, протянул Хилько, слова написаны 26 марта 1991 года, музыка 2 февраля 1994-го. Все верно, Алексей Волков. Хм. …Что же вы творите, Андрей?
Фронтмен группы округлили глаза в недоумении.
— Какой Кабул? — возопил чиновник. — Какой Багдад и, тем более, Берлин? В зале сейчас заместитель министра культуры! Представляете, с какого мощного его посыла я появился здесь? Если такой человек спрашивает: «Что это за антивоенные песни в день окончания войны?», это чуть ли не прямое указание на то, чтобы прикрыть вашу деятельность. Страна только начала выкарабкиваться из дыры, тянуться к свету, делать первые шаги к западной культуре, а вы им про солдат Берлина?
Вот, смотрите: «Пусть отвыкают от мяса людского шакалы». О ком тут идет речь? Кто эти «шакалы»? Выходит, что немецкие, американские, голландские миротворцы в Ираке, Афганистане, это шакалы? А? …Еще бы добавили «солдаты ОКООН»… Отвечайте, Андрей!
— Это животные, — невнятно промямлил Волков, до которого только теперь, через столько лет начал доходить скрытый смыл этой песни, — правда. На войне погибают люди, кругом трупы, их поедают бродячие шакалы и все! Никакого подтекста.
— Ну, ни скажите, — вступил в разговор КГБшник, — в сочетании с музыкой… Я тоже, как и Григорий Александрович уверен, что подтекст тут слышится ясно.
— Во-о-от! — снова ввинтил громкое слово чиновник. — Слышите? Это ведь не я, а человек, которого целенаправленно учили слышать подобное, заявляет вам со всей ответственностью: «ясно слышится». Там и другое слышится.
Вы знаете, наверное, исходя из всего этого, придется на какое-то время ограничивать ваши выступления в Беларуси. Это же надо: заместитель министра, руководство МВД, их коллеги из Германии и Бельгии, приехали по обмену опытом, а тут «вот тебе Европа!» – «идите вы нахер солдаты Берлина». Ведь последняя фраза звучит, как вызов, практически так же, только выражение помягче. Стране, можно сказать, выпал редкий исторический шанс, наконец-то получить европейсы…, европейский порядок, европейскую экономику!
— Экономику? — вдруг поджал губы Волков. — Порядок? Да что вы знаете об европейском порядке?.. 
      
ГЛАВА 4
— Я? — выпучил глаза от такой наглости Хилько.
— Да, вы! — вдруг взорвался Андрей. — Ездите туда и живете за счет государства, в хорошем отеле, в месте, где вокруг чисто все, прилизано. А ведь государство платит вам не за красивые глаза, а за то, чтобы вы представляли там нашу культуру. А не странно ли, что вы, высокопоставленный чиновник от белорусской культуры здесь, перед нами, да еще в присутствии человека из КГБ так усиленно ратуете за культуру иностранную?
Да, соглашусь, я тоже где-то не идеален, но ведь в ту же Европу нас, нашу группу, охотно приглашают сами европейцы! Причем они нам еще и платят за наше творчество. Не вы, не государство. Да и ездим мы туда тоже сами, не сливая в шикарный унитаз денежки из госбюджета.
Никак не могу понять, что вы все, как украинские проститутки, молитесь на эту Европу? Хотите иметь порядок, как там? Берите метелки, лопаты, наведите сами себе такой порядок, здесь сделайте Европу? Дурь какая-то, психоз вокруг. Никто, ни-кто! Ни одна европейская страна еще и словом не обмолвилась о том, что рассматривает Беларусь, как будущего члена ЕС, а вы уже мыслями в Швейцарии…
— В-вы, — трясущимися губами и позеленев лицом, выдохнул Хилько, — что себе позволяете? Кто вы такой, чтобы тут высказываться? Шут!!! Паяц!!! Му-зы-кантишка! Кем вы себя возомнили? Что бы вы смогли, если бы не помощь государства…
— Какая помощь? — не дал ему договорить Андрей. — Скажите еще, что это вы нам пишете песни, со своими пригретыми бездарностями, называющими себя «звездами белорусской эстрады», или «композиторами года»! Весы «Евровидения» постоянно показывают всем их уровень, да и ваш – чиновников культуры. Думаете, никто не знает, как собирают здесь полные залы наши белорусские звезды?
Приезжает в исполком некий «продюсер», дает чиновнику двести зеленых и говорит: «Четвертого числа у вас в Доме культуры выступает …какой-нибудь Саша Поплаский, надо обеспечить полный зал, это же заслуженный человек». Чиновник отвечает: «Понял». Снимает трубку телефона, и дает указание руководителям предприятий выкупить каждому по 50 билетов на концерт, «иначе вы у меня увидите небо в алмазах». И все! Чудо! Уже через неделю все билеты раскуплены.
Только мы «Белый Запад» вам, как заноза в …одном месте, а все потому, что сами все для себя делаем, мимо вас, без откатов. Что, скажете Министерство культуры хоть раз помогло нам записываться на иностранных студиях?
В этот момент Хилько так хлопнул ладонью по столу, что потолок зазвенел как от выстрела. Его натурально трясло. Трудно себе даже представить, что сейчас испытывал этот чиновник, безразмерно раздутое самомнение которого так беспардонно ткнули циркулем. Сжав и без того тонкие от природы губы, он повернулся и вышел.
Тот, кого представили, как Игорь Валерьевич – зональный сотрудник КГБ, густо покраснел, но, вместо ожидаемого взрыва, спокойно произнес:
— Вашему коллективу будет вынесено официальное предписание на запрет концертной деятельности на территории республики Беларусь. Частные вечеринки, свадьбы, мелкие клубы без рекламы в СМИ вам будут не воспрещены. Вы не желаете и дальше жить как все творческие люди нашей страны? Тогда рубите «капусту», как халтурщики. Советую разучить песню «чарка на пасашок», теперь она вам пригодится. Предписание будет действовать до декабря. Если за это время снова хоть где-то перейдете грань дозволенного, то и на Новый год будете свадьбы играть. Не советую со мной шутить, я вам не Хилько…

О неких неприятностях в Абу-Грейб Желязному сообщили с задержкой в два дня. Не видя особого смысла в этом, он все же перестраховался и полетел в Ирак, проведя там несколько дней. Седьмого мая поздно вечером самолет с ним вернулся в Минск.
В аэропорту встречал Зеленько с охраной. Желязны был молчалив и задумчив. Без багажа, с большим, кожаным дорожным саквояжем он, не выпуская из рук свою ношу, плюхнулся на мягкие диваны авто и, откинувшись на подголовник, как казалось Зеленко – задремал. Зная норов помощника Президента, Зеленько не стал его беспокоить вопросами, а дал команду кортежу следовать к особняку на улице Громова, в котором Феликс проживал.      
Утром Феликс позвонил и назначил встречу с главой временного Комитета по стабилизации правительства Беларуси, Валентином Анатольевичем Пристреком. По сути, Президент страны, но формально только высшее должностное лицо, находился в загородной резиденции. В день, когда ему было доложено, что его иностранный советник вдруг улетел, пропав со связи на достаточно продолжительный промежуток времени, Валентин Анатольевич впал в состояние, обычно характеризуемое специалистами, как депрессия.
Что тут поделать? Даже сам Пристрек прекрасно понимал, что это зависимость. Без руководящей роли Желязного от всего обширного комплекта определений, присущих руководителю страны, у Пристрека оставалось только мелкобуржуазное желание быть «шишкой». Сейчас же откуда-то выползли скрытые страхи, томительные переживания. Валентин Анатольевич, словно в сказке снова начинал превращаться в помощника главного редактора журнала, которого, несмотря на высокую должность, в головном офисе их издания звали запросто «Валик Толянов» или «Валя».      
Феликс появился в половине одиннадцатого, в момент, когда Пристрек, которому накануне вечером сообщили о прилете советника, уже готов был выть от нетерпения. В обеденном зале, где он метался из угла в угол, остывал поданный к десяти утра завтрак на две персоны.
Лицо Желязного, появившегося на пороге после доклада Зеленько было привычно непроницаемым. Разумеется, он заметил взрывоопасное состояние нынешнего хозяина резиденции, но неспешно прошел в зал и, дождавшись, когда их оставят наедине, неожиданно принял дежурное предложение Валентина Анатольевича откушать.
Опытный психолог, неспешно насыщаясь, он молчал, дожидаясь момента, когда Пристрек обретет былую твердость и уверенность. Феликс знал исцеляющие свойства собственного присутствия на этого человека. В мире было не менее десяти таких же зависимых именно от Желязного «Валиков» и всем им всегда было нужно одно и то же.
— Очень недурно, — переходя к десерту, охарактеризовал съеденный завтрак Феликс, — очень. Хорошо, что вы помните о моих привычках. Я, кстати, и вам советую заставлять себя завтракать, причем завтракать плотно. …Что у вас с лицом? Не выспались?
— Я, — неохотно признался «Валя», — сильно переживал. Куда вы так внезапно пропали?
— Вы забываетесь, — с нотками предостережения и близоруко щурясь на другой край стола, ответил Феликс. — Вам говорилось не раз и не два: я буду уезжать, когда захочу и куда захочу…
— Я понимаю, — стал оправдываться Пристрек, — просто ситуация…
— Ситуация, — не дал ему договорить советник, — никогда не была здесь простой. Что же вы мне прикажете, прописаться в ваших апартаментах? Жениться здесь, завести коз на даче? Или еще лучше – завести их в особняке, который вы мне отвели под жилье?
Поймите, Валентин Анатольевич, Беларусь только одна из десятков моих «работ». Дабы не потерять нити общего влияния, и не уступить свое место кому-то другому, я просто вынужден отмечаться и на остальных своих местах. Впрочем, если быть откровенным, мой последний перелет как раз был связан именно с вашими делами. Я был в Ираке. Все проверил сам, лично. …Вижу ваше нетерпение. Успокойтесь. Ловчиц по-прежнему в Абу-Грейб. Тот, кто появился на видео вслед за якобы пропавшим Президентом «Листаховым», так же, как и этот «Листахов» просто очередной самозванец.
Нужно признать, людей эти «партизаны» находят весьма похожих, но уверяю, Ловчиц сидит там, хотя сейчас и выглядит совершенно иначе, чем когда-то раньше. Скажу больше, я удивлен тому, что он так долго продержался в той вонючей дыре, куда мы его определили. Кстати, надо бы вашему правительству перевести оставшуюся обещанную сумму тем, кто за ним присматривает. На их диете и пансионе Ловчиц сейчас сам на себя не похож, и, как мне кажется, уже начинает сходить с ума. Думаю, в скором времени в нем нам уже не будет надобности. Ситуация в стране стабилизируется окончательно и можно будет убрать эту «подстраховку».
— Вы меня успокоили, — вздохнул Пристрек, — эти дни…
— Я же вам говорил, — криво ухмыльнулся Феликс, отодвигая в сторону опустевшую чашку из-под десерта, — не тратьте понапрасну свои нервы.
— А, — несмело вставил снова засыпающий внутри Пристрека «Валик», — захоронение Листахова? Вы обещали и с этим разобраться.
— М, — коротко дернул бровями советник, — там все немного сложнее. Люди клянутся, что «дело» было выполнено. Я им безмерно доверяю, но, глядя на происходящее вокруг, все же решил и здесь все проверить сам. На то место выбывала моя личная группа, «гвардия», если хотите, и все для того, чтобы удостовериться, как это говорят: «наверняка». Интересное дело: ребята прочесали весь лес и… не нашли даже самого места захоронения.
Сами понимаете, такое положение дел нас не могло удовлетворить, поэтому я приказал «исполнителям» уничтожения объекта «Л» вместе со своей группой выдвинуться туда для эксгумации и забора тканей трупа на анализ. Честно говоря, мне и самому захотелось быть уверенным, что «исполнители» именно Листахова прикопали, а не кого-то еще.
— И? — неуверенно улыбнулся «Валик»            
— Ну, кхм-кхм, — выражая мелкое неудовлетворение, откашлялся Феликс, — даже ликвидаторы, коим я доверяю, как самому себе, тоже не нашли того самого места. Должен заметить, что это люди без излишней творческой фантазии, однако они вполне серьезно говорят о каких-то странных вещах. В частности, думаю, вам будет небезынтересно узнать, что мои ребята, заблудившись в хорошо изученном месте, сутки бродили по нему и выбрались из леса только с помощью каких-то местных мужчины и женщины, одетых, заметьте, в платья имперских крестьян еще царского времени.
Валентин Анатольевич, на меня работают профессионалы. Повторюсь, они напрочь лишены всякого рода понятия мистицизма, однако то, что они легли ночевать в деревянном обжитом доме этих «крестьян», а проснулись в прогнившей, брошенной халупе, их немного… нервировало.
— Опять, — проблеял Валик, — «третья сила»?
— Кто знает, — криво ухмыльнулся Желязны, — лишь бы не четвертая. Как интересно, правда? Но главное это то, что мои парни оттуда вернулись, остальное уже детали. Как только я закончу свои дела с так пугающей вас, Валентин Анатольевич, «третей силой», освободятся мои люди, работающие в проекте «Веста». Хочется надеяться, что мы все же поймаем кого-то на живца, а нет? У меня есть план и на этот случай.
Закончим манипуляции с «Вестой», я сразу отправлю с боевой группой на поиски захоронения Листахова кого-то из своих «медиумов». Думаю, эти эксперты легко найдут и затерявшуюся могилу, и разберутся с необъяснимыми вещами в том лесу. Уверен, этот опыт их немало позабавит как профессионалов. Засиделись они у меня без живого дела.
Только очень прошу вас, не нужно заранее так переживать. Фото мертвого Листахова я видел сам, и от них «дышало» тленом. Его дух отлетел от тела, мне ли этого не чувствовать? А раз так, значит и могила этого тела где-то есть. Мы найдем ее, даю слово. Вы имеете еще что-то спросить?
Желязны привычно вытащил из штанин свой огромный носовой платок и, вместо обычного протирания стекол, шумно высморкался.
Пристрек вздохнул и расслабленно откинулся на спинку стула. Только теперь, когда отступили тревоги, он почувствовал, что страшно устал и безудержно хочет спать…

Андрей натыкался на ровные стены, словно зафиксированные на века бетонные плиты его «хрущовки» двигались, а пол медленно плыл волнами. Друзья-музыканты, немилосердно отгрузив в короткий срок его кипящим мозгам полноценный годовой рацион размышлений и переживаний, быстро допили все имеющееся у него спиртное и покинули квартиру терпящего бедствие лидера. «Толи птицы летят перелетные, толи крысы бегут с корабля-а-а», — прогнусавил Волков строчку известной песни  и замер на пороге комнаты. Его тянуло лечь в постель, но, в противовес этому, серьезно штормило море употребленного виски.
Опершись о дверной косяк, Волков попытался принять выжидательную позу, но чуть было не упал. «Плохо дело, — произнес вслух Андрей, хотя в квартире кроме него никого не было, — хм-м-м-м…», — по-медвежьи зарычал он, даже будучи пьяным понимая, что испортить постель содержанием собственного желудка сейчас ну никак нельзя.
Сразу после ухода ребят ему позвонила «Инусик» и, чрезвычайно взволнованным голосом заверила, что находится недалеко и скоро приедет. Наверняка, кто-то из его «банды» позвонил ей и обрисовал сложившуюся ситуацию. В глазах этой женщины Андрей не хотел выглядеть некрасиво. Хватило и того, что его коллеги, как оказалось, все, как один увидели его сегодня не в лучшем свете.
Волков сморщил страшную рожу и отправился в туалет. Полное опорожнение его скачущего, словно молодой ягненок, желудка ничуть не исправило общего состояния «звезды». Андрей все равно был пьян, но по крайней мере, теперь уже мог хоть как-то встретить Инну…
Покинув туалет, Волков-младший включил клавишу вентиляции и, держась за стенку, побрел в ванную комнату. И какого же труда ему стоило намазать на зубную щетку пасту! На присмиревшие от недавних рыков в соседнем туалете ворсинки попала лишь ее треть, остальное шлепнулось в раковину, сложившись в некрасивый, напоминающий «собачий» кренделек кучку. Чистить зубы было тоже не особо приятно. Руки музыканта совсем не слушались.
Закончив с горем пополам, Андрей доковылял до кровати и рухнул на нее с грохотом падающего шкафа. Только-только завертелось «вертолетами» под ним ставшее нематериальным одеяло, в дверь позвонили. Через минуту еще, и еще…
Андрей подтянул под себя ноги и кое-как поднялся. Его однокомнатную квартиру снова начало шатать. Опершись на полуоткрытую дверь, он чуть не упал. Спас молодчина косяк – ставший сегодня просто гарантом стабильности. Через порог Волков шагнул, как в последний бой, благо до входной двери было всего-то шага три. «Кто там»? — хотел спросить Андрей, а из его глотки с болью вырвалось что-то несуразное, похожее на матерщину.
— Это я, — сдержанно произнесла из-за двери Инна.
— Зойка! — злобно гаркнул Волков, вместо радостного «Зорька».
— Открывай, — негромко, чтобы не возбудить любопытства соседей, настаивала женщина, — колючи звенят, они в твоей двери. Ну же…
Волков опустил блуждающий взгляд к замку. В самом деле, ключи были в нем. «Холмс, — протягивая шатающуюся руку к связке, пытался пошутить Андрей, — вы удивительно позорны…»
— Прозорливы, — неслышно, словно сквозняк проскальзывая в помещение, поправила его Инна. — Боже, как же ты набрался? …Свет горит во всей квартире, ванна настежь, туалет… Тебя тошнило?
— М-м, — замычал обескураженный, пьяный мужчина, — безусловно это так, но я почистил зубы…
— А туалет? — недовольно морщась от запахов, спросила его гостья.
— Е-го, — икнув, ответил рок-звезда в отставке, — я н-не чистил. Винсилясию фк-лючил…
— А смыть?
— Пр-р-р-р, — с досадой, по-конски выдохнул через сжатые губы Андрей. — За-был.
Инна задержала дыхание, вошла в туалет и спустила воду. Она делала все быстро: прихватила хозяина жилища под руку и заботливо сопроводила его к кровати. Принесла воды, отключила ненужный свет, закрыла двери санитарных комнат, открыла балкон. Зафиксировала Андрея полусидя на кровати, чтобы не вертелось у него все вокруг и только тогда сама, включив ночник, который она же и подарила ему полгода назад, присела у взмокшего от перепоя тела.
— Боже мой, — гладя горячую ладонь певца, горько произнесла несчастная женщина, — зачем ты так? А? Андрюша, ты меня слышишь?         
— Мг, — выдохнул Волков, стараясь навести резкость на застывшей перед ним картинке.
— …Ливанов твой позвонил, сказал, что дела у вас плохо, ты пьян и, чтобы я приехала за тобой посмотреть. Как он уточнил: «чтобы с Андрюхой ничего плохого не случилось». Что может с тобой случиться, Андрей?
Волков шумно и протяжно выдохнул через нос. Говорить не хотелось, а говорить было нужно:
— Нас нет, — попытался он сказать многозначительно, но прозвучало это по-детски глупо.
— Кого нас? — приняла это на свой счет «Зорька». — Нас с тобой? Между нами?
— Что ты, — скривил неприятную физиономию Андрей, — о, женщины. Только о своем. «Белого Запада» больше нет, группы моей нет.
— Та-ак, — пропустив мимо ушей замечание на женскую тему, продолжала допытываться Инна, — как это нет? Кто это решил? Ты?
— Судь-ба, — сказал по слогам Волков и снова вздохнул. — Только не ври, что «Табога» тебе по телефону ничего не рассказал.
— Рассказал, — не стала спорить «Зорька», — а также рассказал, что ты на сегодняшнем вечере подставил под удар их всех.
— Их?! — внезапно проревел Андрей. — Чем?
— Группы-то уже нет, — спокойно ответила Инна, — им придется искать себе другую работу. Как я поняла, они теперь с «душком», не везде и возьмут.
Взгляд Андрея был тяжелым. Странно, с одной стороны он чувствовал, что сегодня явно перебрал с алкоголем, но с другой, ему хотелось бы еще и добавить, чтобы уже наверняка отключиться от подобных «пыток». 
— С «душком», — повторил он. — Кто каждого из них вытянул из «каверного» болота? Кто дал возможность играть авторское, свое, по-взрослому! А гонорары? Некоторым они уже стали затмевать разум? Когда того же правдолюба Ливанова лечить определяли? Кто дал на это денег? Он-то, лежа в наркологическом центре, свои деньжата только на сигареты тратил. Врачей кто ему оплачивал? А? …А центр медицинский? Волков, кто еще? Других-то дружков на поверку – не оказалось. Они рядом только на вечеринках и концертах. А что теперь Волков? «Он «звезда», он богатый. На своих несчастных музыкантах наживается». Ты же знаешь, все гонорары в группе всегда делились поровну. …Боже мой, болото, какое же это болото!
— Не все, Андрей, в нашей жизни измеряется и деньгами.
— Да? — с сарказмом ухмыльнулся Волков. — Кто бы говорил? Ты? Коне-е-е-ечно, на рынке и в твоих магазинах просто средоточие духовного начала.
И тут «Инусик» зацепило и она, вдруг, показала зубки:
— Что ты несешь? То же мне…, — она поднялась и стала собираться, — непотопляемый наш, …духовный. Одну, кормящую тебя корову сам лично своим длинным языком вчера прирезал, а другую, дуру-корову, что царапинки и ранки на нежной душе музыканта столько лет зализывала, за порог пинками. Так им обоим и надо.
С кем, с чем ты останешься, Волков? Против кого ты свои тщедушные плечики расправил? «Я дал Ливанову денег, дал им всем заработать!» А, ели на то пошло, чьи песни тебя сделали тем самым Волковым? А? Твои сексуальные баллады «сюси-масюси» только дурам навроде меня – поскакать и повизжать. Спроси у себя, какие, чьи песни поет народ? То-то. Имя тебе сделал брат, а ты? Ты-то сам что сделал? Мужчина… Дом построил? Скромненько для звезды. Сына родил? Дерево твое где? …Герань, усохшая на кухне? Пока я ее не полью – она как в пустыне растет. Как бы я не относилась к твоему брату, но он все же настоящий мужик. Далеко не идеальный, но настоящий.
Петь мужские песни или о мужском, и быть мужиком – вещи разные, Андрюша. Неужели ты на самом деле поверил, что можешь …быть тем солдатом, тем пиратом, теми людьми, о которых написаны Лешины песни?
Ругаешь своих ребят, что предали тебя? А чем ты лучше? Ты, так же, как и они просто мальчики по вызову. Надо играть свое – поехали с Волковым – сыграли. Надо косить капусту в клубах с каверами, но Волков не хочет? Они сами поедут, без тебя, и будут играть. Всем надо жить как-то. Если хорошо заплатят, и голяком играть будешь, и еще пританцовывать.
Что хлопаешь глазами? Ну выпендрился ты вчера! Теперь тебе запретят играть свое, и что дальше? Каверы ты не поешь, сам на весь мир об этом заявил. Что тебе остается? Пойдешь в мой бездуховный магазин, сорочки мужские продавать? Место как раз есть. Да, я торгашка, не отрицаю, но и на том, что у меня сам Волков будет за прилавком тереться, даже ничего не делая за ним, я сумею, и сама хорошо заработать, и тебе помереть с голоду не дам. Ну что, пойдешь? Чего молчишь, пьянь? А куда тебе еще? В музыкальную школу, вокал преподавать?
Явившиеся во всю красу зубки «Инусика» блеснули в улыбке снисхождения:
— Спи, «погасшая планета», а проспишься – позвони. Только не страдай утром с похмелья, и вообще не страдай. Завтра для тебя начинается новая жизнь.

ГЛАВА 5
Вначале Светлана считала, что ее нынешнее, умиротворенное состояние здесь, в плену, есть результат «внимания» Радмилы. Ровно в тот момент, когда несчастная девушка почуяла некую подмогу извне, она словно поставила невидимый заслон своему страху: «Все, теперь чтобы со мной не делали – буду терпеть. Рада придет и всех «отблагодарит» за каждую мою минутку недоли».
Но все это было до того, как ее перевели на «постоянное» место содержания в небольшую, похожую на гостиничную комнату со всеми удобствами.
Тут Светлана осознала, что та психическая установка – вещь крайне неустойчивая и распалась бы при первом же серьезном давлении со стороны захвативших ее людей. Значит, было еще что-то, не выдуманное, настоящее – помогающее ей.
Ужин сегодня принесли поздно. Нарочито шумно в дверном замке звенели ключи. Это был уже знакомый ей молодой человек. Его звали Римандас, он был литовец. Единственный из тех, кто носил здесь военную форму, причем странную, оливкового цвета и без знаков различия. Только его подпускали близко к пленнице, всех остальных держали на почтительном расстоянии.
Римандас, как заметила Светлана, не относился к военной охране этой гостиницы-общежития. Он был из состава странной группы ученых, расселенной в нескольких комнатах рядом с ее «тюрьмой». Насколько она поняла, им тоже разрешалось свободно общаться с пленницей, но они этого отчего-то не делали. Отрядили этого литовца, чтобы носил еду и постоянно спрашивал о том, что еще девушке нужно. Света пару раз пыталась спросить его что-то о своей судьбе, но литовец отвечал, что разговаривать ему с ней можно только на бытовые темы, а на все ее другие вопросы ей будет отвечать господин Желязны.
Как ни краснела Света, но ей все же пришлось сказать литовцу, что ей сейчас, в эти непростые дни требуется. Нужно отдать должное Римандасу, он был максимально деликатен и мобилизован. Во всяком случае, и на это непростое требование он отреагировал спокойно. Оставив пластиковый поднос с едой, литовец быстро ушел и вскоре вернулся. Все, о чем она просила, лежало на прикроватном столике.
Несчастная девушка. Сейчас у нее просто не было сил. Ее редкий дар – умение слышать «голос Небес», дар, который с детства был ее направляющим, ее помощником, здесь, в этой «тюрьме», каким-то образом растворялся и был практически неслышен. Его сложно заглушить для «слышащего» сердца и Светлана все же чувствовала присутствие Светлой энергии, но колыхалось это море где-то вокруг, где-то рядом. Порой она даже ловила привычные видения, являющиеся на ее «зов», но это были только жалкие сполохи, никак не связывающиеся в какие-либо цепочки.
Как ни горько было это осознавать, но выходило, что под замком в этом странном заведении сидела уже не веста. Сейчас, по сути, она была простой девушкой и, как оказалось, в этой роли она была беззащитна.
После трагической смерти родителей, оставшись на попечении деда, Света всегда чувствовала рядом мягкую, добрую руку Высших Сил. Небеса говорили с ней, иногда картинками, иногда музыкой или ясными ощущениями грядущих событий, а порой, в самые опасные минуты жизни, тихим, предостерегающим, едва различимым шепотом. Здесь же вокруг нее стояла мертвая «тишина». Молчали стены, молчали Небеса, молчали даже приходящие по каким-то делам иностранцы-конвоиры.
В том, что они были не местными, она была уверена. Из коридора часто доносились их голоса. Порой эти странные люди начинали беседовать, еще не закрыв двери, выходя из ее «кельи» в коридор. Заходили к ней не часто, но почти всегда поодиночке. Становятся в стороне и смотрят на нее, как на безмолвных рыбок в аквариуме. Некоторые из них могли так простоять и десять минут, молча и почти ничего не отвечая на задаваемые им вопросы. Было понятно, что они чего-то ждут, и разговаривать с пленницей не имеют никакого желания.
Уже начиная привыкать к этому, Светлана была немало удивлена тому, что сегодня, зайдя за подносом с посудой литовец, вместо того, чтобы как всегда прибрать со стола и уйти, подошел к окну, а потом вдруг обернулся и спросил:
— У вас завтра праздник?
— Праздник? — не поняла девушка. — А какое завтра число?
— Девятое мая.
— Хм, — она улыбнулась, — праздник, конечно праздник. У вас, я знаю, его уже не празднуют.
Литовец вскинул брови:
— У нас уже давно его не празднуют, — в последнем слове он сделал ударение на букву «у» в прибалтийской манере.
— Хм, — с грустью опустила взгляд девушка, — ну, конечно, вы теперь думаете, что гитлеровцев разгромили англичане и американцы.
— Ну вот, — растерянно подтвердил литовец, — вы же сами все знаете. Мы всегда были другое государство.
Светлана улыбнулась. Ей импонировал его акцент и манера говорить, за которой ясно проглядывало хорошие воспитание и образование:
— Вы из Прибалтики? — поинтересовалась Светлана. — Вам около сорока и только не говорите мне, что вы с детства думали точно также.
— Почти, — честно ответил литовец. — Мои родственники всегда принадлежали к интеллигенции, поэтому правда мне была доступна с детства.
— Правда? — удивилась девушка, цепляясь за возможность поговорить и разузнать хоть что-то о своей дальнейшей судьбе. — Вы считаете это правдой?
— Да. Это наша правда. У русских своя правда.
— А как же утверждение о том, что правда на всех одна?
— Это только слова.
— Вы говорили, что вас зовут Римандас. Имя литовское. Скажите: сколько лет литовской культуре? Литовскому языку? И почему есть такая существенная разница между этими двумя отрезками времени?
— Свэтлана, — беспристрастно ответил военный, — я не компетентен в этом вопросе. К тому же мое полное имя Римандас Бен-Шломо Залман. Я хорошо знаю литовский язык, но я, как представитель другого народа, и не обязан так глубоко знать их культуру.       
— Вы по крови араб?
— Я иудей.
— То есть – еврей?
— Так нельзя говорить, — сдержанно ответил на довольно яркий эмоциональный выпад Римандас, — еврей все-таки не чистая кровь. Расходный материал. А иудей предполагает…, как это в русском? …Хорошую кровь, чистую и определенную, глубокую религиозность…
Светлана слушала литовца и внимательно изучала его внешность. Самый обыкновенный человек: золотисто-светло-русые волосы, правильные черты лица, высокий лоб, голубые… Вот глаза у него были как раз-таки и странными. Они были не просто голубыми. Радужная оболочка не светилась на фоне белков, она была матовой, как пластмассовые пуговицы. Не прозрачный небесно-голубой, а какой-то мутный цвет.
— Вы так рассматриваете меня?
— Вы не похожи на иудея, — мягко обрисовала свою заинтересованность девушка.
— Я – ашкенази, — ответил он. — Нас практически невозможно отличить от того народа, на территории которого мы живем. Шафарды глупее, их внешность яркая и сразу бросается людям в глаза, а мы, оберегая свои семьи от истребления, были вынуждены меняться, приспосабливаться. 
— Я знаю о присущей вам мимикрии, но впервые имею возможность разговаривать с представителем ашкенази.
— Мне нельзя долго с вами говорить…
Иудей нагнулся к подносу.
— Постойте, — остановила его Светлана, — у меня может не быть другой возможности спросить, …что со мной будет?
— На все вопросы вам ответит господин Желязны…
— Хорошо, это я уже слышала, но кто он, этот ваш Желязны?
— Это я не могу вам сказать, даже если бы очень хотел.
— Почему?
— Я просто не знаю, как определить его статус.
— Тогда скажите, я пленница? Для чего меня здесь держат?
— Считайте это экспериментом.
— Как? — неподдельно удивилась Светлана.
— Да, — ничуть не смутился Римандас, — я скажу вам кое-что, но не больше этого: можно проводить эксперименты, даже не прикасаясь к человеку. Вы ведь не простая девушка, верно?
Бен-Шломо Залман забрал поднос и вышел за дверь.

Сложные условия вблизи Базы заставляли ее руководство до крайней степени ограничить полеты виманы. В последние дни лаплан, по сути, не покидал ангара, но, как говорится, «как не экономь на топливе, а из велосипеда «скорая» хреновая».
Утром 9 мая по закрытому каналу пришло срочное сообщение «Нужна помощь, сейчас, приезжайте «утюгом» с неба». Когда заморгал сигнал на мониторе, дежурный сразу даже и не отреагировал, думая, что майор Ус просто поздравляет их с «днем Победы». Пробежав глазами по маячившей строке, дежуривший по Базе Волчек вдруг дернулся и, хватая манипулятор переговорника уронил его, едва не разбив о стол. «Штаб, штаб, — исправляясь и быстро приводя в порядок нервы, включил громкую связь Анатолий, — тревога. Ус дает «клеща»».
«Клещом» все дежурные, в том числе и Волчек, называли красный, мигающий квадратик тревоги на мониторе. Уже через три минуты руководство в полном составе было возле его стола. Прочтя сообщение, Анатолий повернулся к начальству:
— Что это? Иван Сергеич? А?
Ловчиц прикусывая внутреннюю часть губ, задумался.      
— Надо лететь, — тихо сказал сзади Медведев, — Ус просто так никогда бы не сигналил.
— Мг, — подтвердил Лукьянов, — и раз «так» сигналит, лететь надо срочно!
— Что тогда думать? — выныривая из череды неясных рассуждений, заключил Ловчиц. — Собираемся! Выпускай, Толя, группы, и прочешите все на поверхности. Ох, хлопцы, днем лететь…
— А мы, — улыбнулся Лукьянов, — низэнько-низэнько…

Чего-чего, а вот воевать отряд майора Уса в день Победы никак не собирался, однако ни с того, ни с сего рано утром разведка доложила, что южнее деревни Церковище раздались два взрыва. Недоумение Юрия Сергеевича просто не имело границ. Кто, кроме его ребят, мог там что-то взрывать? КВООН? А куда тогда смотрела разведка?
Еще через пятнадцать минут те, в чей адрес командир отряда посылал критические стрелы, доложили по рации: «В районе церковищецкого леса идет бой». 
Юрий Сергеевич поднял тревожную группу и, возглавив ее лично, на УАЗе «Батон» и трех «Нивах» тут же отправился в Церковище. Легкий дым над местным леском был заметен издали. За пятьсот метров до его окраины партизаны съехали в канавы мелиорации и, чтобы не «светиться» поверх полей, оставили машины на бродах для перегона скота. Здесь их уже дожидалась разведка. Командир группы, Капанец, бывший помощник лесничего, был крайне возбужден:
— Юрий Сергеевич, — тут жопа какая-то…
— Тихо, — не без раздражения урезонил подчиненного командир отряда «Бацькаўшчына», — что ты орешь, плюешься вон, как верблюд? Говори толком…
— Это…, — немного успокоившись, начал докладывать Капанец, — утром сидели по канавам, смотрели. Вдруг в лесу пару раз ухнуло. Там недели две назад какие-то студенты в палатках стояли, археологи-практиканты, но уже с неделю, как уехали. Да и если бы они взрывали, так я подумал бы, что с войны что-то откопали, снаряд какой, ну и рвануло, а так… Пока мы подходили, понятно – скрытно, канавами, чего только не передумал: и на детей, (мало ли, гранату нашли, в смысле две) и еще всякого подумалось, а потом слышим, выстрел! Очередь! Вторая! И понеслось…
Вызвали вас по рации, доложили, а сами решили пойти проверить. Только вошли в лес, на нас вываливается паренек какой-то. Студент. Вон он, — Капанец кивнул в сторону стоящих в стороне бойцов, — бинтуют его.
— Что говорит? — косясь в сторону деревьев, поинтересовался Юрий Сергеевич.
— Трясет его сейчас, может и ничего не скажет.
— А до этого что говорил?
— Херню какую-то, — честно признался командир разведки.
— А точнее?
— Говорит, что он из этих…, что были здесь, археологов. Последний курс. Практику отрабатывали. Кто-то учится с ними из местных и рассказал, что в лесу этом есть огромные валуны с какими-то знаками. Приехали с преподавателями, описали, сфотографировали…, не знаю, у них свои какие-то дела…
— И что дальше?
— А руководитель их, когда все проверил и рассмотрел здесь, вызвал кого-то из Минска, начальника какого-то. Тот приехал с компанией. Тоже посмотрели камни и сказали, что сообщат куда надо. Студенты отпрактиковались и уехали, а к ним в университет заявился кто-то из госбезопасности. Поговорили с деканом и дали в сопровождающие этого паренька. Он староста группы.
Две машины приехало, говорит, военные грузовики. Солдат человек десять и три офицера. Студент им все показал, где валуны и где стоял их лагерь. Они начали разгружать машины и доставать из ящиков взрывчатку. Заложили шашки под два самых исписанных какими-то древними знаками камня и рванули . Все разлетелось в щебенку, и тут, Юрий Сергеич, даже не знаю…, может, обкурился студент чего…
— Ну не томи — сдвинул в нетерпении брови командир отряда.
— Говорит, что после взрыва военные начали и дальше растаскивать взрывчатку по камням, тем, что поменьше. Он, парнишка этот, понятное дело в шоке! Это же, с его слов, культурные свидетельства древних славян, которым цены нет. И вдруг! В лесу, прям перед машинами, поднимаются из земли какие-то хреновины, похожие на толстые канализационные люки и начинают говорить, мол, «вы вооружены, бросьте оружие и так далее». Кто-то, самый скорый из вояк, долго не думая, стрельнул по этим люкам из ПМа. А железки эти говорящие, ей богу – чудеса, высунули стволы и ка-а-а-ак начали метелить солдат и их машины! Студент удирать и… напоролся на нас. У него пулевых нет, говорит, что по нему почему-то «люки» не стреляли, когда он бежал. Фотографировали только…
— Ш-ш-ш-ш-то?! — не в силах больше слушать этот бред, прошипел Ус. — Витя, ты сам-то не накурился?      
— Юр Сергеич, — обиделся и покраснел Капанец, — я ж только то, что пацан этот рассказывает. А он, кстати, нормальный, перепугался только. Мы в лес не пошли, вас ждали…
— Правильно и сделали, — не дал ему договорить майор Ус. — Идем, может очухался уже малец?
Парнишка-студент сидел в окружении бойцов разведки возле заросшей камышами отмели канавы. Руки и шея его были забинтованы, лицо в глубоких царапинах:
— Ранен? — поинтересовался командир «Бацькаўшчыны» у своих бойцов.
— Посекло его сильно, — ответил вместо студента кто-то из них. — Видно со страху шел по кустам на всем ходу, не глядя…
— Что с военными, — присаживаясь на корточки перед пареньком, участливо спросил командир, — с теми, что тебя привезли?
— Н-не знаю, — нервно дернуло несчастного, — наверное, перебили.
— Кто? Эти, «железяки»?
Паренек кивнул.
— Сам их видел?
— Д-да.
— Сколько?
— Не знаю, — честно признался он, — штук пять точно.
— На колесиках? — с долей недоверия, хитро спросил командир.
— Нет на железных ногах ходят, как пауки…
— Валера! — подозвал через плечо связиста командир. — Дай особым слогом (шифром) сообщение землякам (на Базу): «визит «лапы» отменяю, пока терпит. Жду его по обычному плану после захода солнца»…

ГЛАВА 6
Виман партизаны встречали на излучине водоема возле деревни Путники. Хотя последние события и вносили серьезные коррективы в организацию деятельности отряда, но на рандеву с руководством Базы майор Ус взял с собой только десять проверенных человек. Место здесь было малолюдное и даже праздники никому из местных не подбросили экстремальную идею порезвиться вблизи этих густых, низменных зарослей.
К ночи становилось холодно, следовало ожидать заморозков. На подлете «лапа» по давно принятому плану означилась кодовым тональным запросом в радиоэфире. Ей тут же ответили сигналом, дающим «зеленый свет» на посадку.
Через двенадцать минут мокрое от конденсата тело летательного аппарата, замерев в непроглядной темноте безлунной ночи, перестало издавать характерный электрический гул.
Майор Ус, осторожно ступая по влажной болотной траве, подошел к лаплану и постучал по корпусу. Дверь мягко и безшумно вошла внутрь и отъехала в сторону. Юрий Сергеевич поднялся на ступеньку и тут же проем за ним закрылся.
Вспыхнула, слабо подсвеченная синеватым светом светодиодных лент резиновая дорожка, ведущая в рубку управления. Командир отряда не переставал удивляться, эта нереальная штука преображалась с каждым новым прилетом. Смешно было вспомнить, что из себя представлял лаплан в самом начале, в день, когда майор Ус впервые его увидел. Сейчас же это был самый настоящий космический корабль. Что-то подобное он видел в детстве, в кинотеатре, когда смотрел американский фильм «Ангар-18». Но там была бутафория, кино, а здесь…
— Юрый Сергеевіч, — услышал он сверху голос своего бывшего шефа, Олега Александровича Луценко, — ты там што, заблудзіў? Давай наверх…
Майор Ус прошел к лестнице и поднялся в рубку. Здесь, как и во всем лаплане царил полумрак. Во множестве горели какие-то лампочки, экраны. Его встречали Лукьянов, Луценко и еще какой-то худой, как вобла гражданин, который, как догадался командир «Бацькаўшчыны» и был теперь главнокомандующим.
— Иван Сергеевич Ловчиц, — тихо представился худой.
— А я, — невольно улыбнулся Ус, — тоже Сергеевич, Юрий Сергеевич.
— Проходи, — хлопнул его по плечу Луценко и, словно памятуя былое, шутя добавил, — рассказывай, старшы участковы, што тут у цябе на участке делаецца? Сколько самогонных аппаратаў изъял, незарегистрыраваннага аружыя у охотникаў?
— Погоди, Олег Александрович, — отметая в сторону всякого рода шутки, остановил его Лукьянов. — Не до веселья, времени нет. Докладывай Юра, что тут случилось…
— Даже не знаю, — простецки почесал затылок майор, — как и начать, с чего?   
— Сколько людей потеряли? — так, словно и не нуждался в его разъяснениях, спросил Ловчиц.
— Четверо убитыми и семеро ранены. Два из них серьезно, — с горечью доложил командир отряда. — Не готовы мы были к такому, товарищ …генерал, — словно наощупь называя звание Ивана Сергеевича, добавил Ус. — Что это вообще? Хорошо хоть…
— Что ж тут хорошего? — не дал ему договорить Ловчиц, но тут же поднял вверх руку, мол, погорячился и отошел в сторону.
— Ты, — осторожно продолжил начатую тему командующего Лукьянов, — говори все, как есть. Что это за были штуки и их волшебные способности нас не интересуют. Мы уже скоро недели две, как с ними сталкиваемся и более-менее знаем, что к чему.
— Так, …а чего ж вы, — возмутился майор-партизан, — нам не сказали? Мы бы…
— Никто, Юрий Сергеевич, из нас и не предполагал, что эти «клопы» так далеко заходят с юга. — Лукьянов тяжело вздохнул. — Мы думали, что они только по Полесью шастают, нас ищут. Мы тихо собирали информацию, понемногу их взрывали, выводили из строя….
— Да ладно? — удивился Ус. — Как с ними вообще можно?
— Можно, Юрий Сергеевич, очень даже можно, если знать их особенности. На вас напали «клопы» или «черепахи»?
Командир «Бацькаўшчыны» округлил глаза.
— Ну, — видя его замешательство, начал уточнять Алексей Владиимирович, — били по вам крупным калибром? На шести ногах были или на восьми?
— На шести, — неуверенно ответил Ус.
— Точно на шести? — допытывался пилот лаплана.          
— Што ты, Леша, — вступился за земляка Луценко, — сам вот мне скажи, сколько у мухи ног?
— Какой мухи, — не понял Лукьянов.
— Навозной, какой, — отмахнулся Олег Александрович, — што? Не помнишь, а их шесть. Так и тут…
— Не, — замахал руками майор Ус, — точно шесть, но, — тут же уточнил он, — это у тех, что мы видели.
— Значит, — заключил Лукьянов, — это «клопы». Есть, Юра, еще и «черепахи». Те посильнее защищены, чаще всего на восьми ногах и калибр имеют не мелкий. Уже встречались такие и с подствольным гранатометом под гранату от АГС-17.
— Расскажите мне толком, хлопцы, — взмолился Ус, — мои бойцы просто в панике! Одно дело с КВООН воевать, это дело святое, а другое с этими. Только-только оптику вашу новую обкатали. У меня сейчас два отделения на «прострелы» работают…
— Прострелы? — не понял Ловчиц.
— Это, — начал было говорить командир партизан, но Лукьянов дал ему знак помолчать.
— Иван Сергеевич, — мягко пояснил главнокомандующему его боевой заместитель, — задачи у нас на Базе и здесь у ребят стоят одни, но выполняются они по-разному. Партизаны «на земле» стоят. Им нужно, в случае чего, уметь полностью раствориться среди населения, слиться воедино, чтобы ни одна разведка не определила кто есть кто. Они почти все ребята местные или имеют такое прикрытие, что распознать в них партизан практически невозможно. Но и в рядах нынешних госструктур теперь очень много местных и в глазах этих людей мы и партизаны – террористы. Я вам говорил, СМИ обрабатывает их – будь здоров. Это ровно тоже самое, что было когда-то с Украиной. Вы же знаете, их лет сорок плотно обрабатывали, а потом развернули, наклонили и поимели. Теперь это Евросоюз...
Чужие с чужими воевать могут до последнего бойца, а вот местные? Тут дело другое, и наши, и чиновники вынуждены на что-то закрывать глаза. Конечно, так поступают не все. Наши ребята тоже …убивают своих, что фанатично ведутся на политическую «рекламу», но это происходит редко. Хотя, мы же с вами знаем силу СМИ. Многие не на нашей стороне, Иван Сергеевич, в плену того, что им из телевизоров вкладывают. Скажем прямо, почти все городское население и в изобилии сельское.
Тут столько разных скрытых вопросов переплетено, товарищ генерал! Разобраться сложно, но, одно можно утверждать точно, народ привык, чтобы его вели. Неважно кто, главное – чувствовать эти руководящие «вожжи», сложить с себя ответственность за происходящее и ныть по кухням – как все вокруг плохо. 
В СОЛОДе неплохо платят, опять же, «ворон ворону глаз не клюет», они своих в семьях не трогают, предупреждают, если что, вполне легализованная государственная «крыша» для их родов. Все бы ничего, если бы они на подполье не отыгрывались. Просекли, суки, что наши их стараются ну, …не поголовно отстреливать, а чаще просто пугают, и еще больше для своих хозяев стараются.
Вот мы и придумали, чтобы не убивать юродивых, но своих, земляков, отстреливаем самым ретивым из них пальцы или простреливаем кисти левой руки, иногда и правой, как выйдет. Чтобы стрелять не могли потом. Наша нынешняя оптика позволяет бить очень точно. Если увязли в бою, тут, понятное дело, уже не разбираем, а когда в разведке или на их постах – только калечим.
— Да уж, — недовольно прогудел Ловчиц и сарказмом добавил, — гуманитарии, мать вашу, калеками людей делать.
— Не скажи, Иван Сергеевич, — продолжил Лукьянов, — за последние месяца три они стали гораздо меньше стрелять в наших. Все больше в воздух палят. Знают, что если попадут в кого, расплата будет нешуточной. Это КВООНовцы без башни, головорезы херовы.
— И мы, — не преминул вставить себе в оправдание Ус, — между прочим, на них никаких «клопов» и «черепах» не натравливаем. С этой херней ни с какой оптикой не справишься, а, хлопцы? Что с этими железяками делать? Это ж…, хорошо, что они за нами не поползли, а остались там, в лесу. Вот и думай теперь: мы-то все по лесам да по лесам, а вокруг, лесочков-то таких, как возле Церковища, много. Эти «люки» что, везде ползают?
Лукьянов вздохнул:
— Хотел тебя успокоить, — сказал он, — но после сегодняшних ваших баталий, Юрий Сергеевич, даже не знаю, что тебе и сказать.
Есть среди них модели, которые не стреляют, если не видят у тебя ствола. Но, опять же, у кого-то из наших ребят был пистолет под одеждой, он поднял руки, так эта хрень, наверное, что-то заподозрила и его сфотографировала из кустов. Значит, некоторые комплектуются еще и рентгеном или еще чем-то таким. Фотографируют «клопы» много, всех, кого встретят, значит, есть связь с какой-то базой данных, куда эти изображения отсылаются. Мы пытались вычислить сигнал, но пока никак. Защита у них, что надо.
— Так что теперь? — задумчиво заметил Ус. — Получается, они нас потихоньку обгоняют?
— Ну что ты, — возразил Лукьянов, — не все так плохо. У нас тоже есть серьезные наработки. Возле Брагина наши пару дней назад подорвали машину с какими-то технарями, случайно. У всех них были удостоверения военно-технического Центра «Аврора». Это те, кто работает с «клопами». Мы уже много сейчас обо всем этом знаем. Например, что они развернули несколько пунктов связи, но где точно, пока неизвестно.
Но не кипятись, партизан-герой Ус, — улыбнулся Лукьянов, — скоро разберемся и с «Авророй» и с сигналами их «клопов», и тогда на самих же «хозяев» их и натравим. А пока лупите их гранатами, Юр. И с собой не вздумайте забирать, у всех «клопов» радиомаяки встроены. Где бахнули – там и притопите в каком-нибудь болоте, чтобы достать было невозможно. И не разбирайте их, могут быть заминированными.
Вот еще, — вспомнил Лукьянов, — все эти, как ты говоришь «люки», между собой связаны. Если где-то начал с вами воевать один, скоро приползут и другие, которые его «слышат». Понимаешь? А если утопили или удачно взорвали его, сигнал пропадает. Эти датчики распознавания у них пока слабое место, наверное, сэкономили при закупке. Ребята наши видели, как в дождь некоторые «клопы» вообще поднимались на лапах, и стояли, будто боялись замочить свое «вымя».
Жаль, что не все так. Другие свободно ходят по грязи и талому снегу. Вообще, эта «Аврора» не оставляет их без внимания: боезапас «клопов» и «черепах» надо постоянно пополнять, да и ремонт, если что, обязателен. Так что смотри, Юрий Сергеевич, все в твоих руках, первое: никакой паники. Второе: доступно объясни своим хлопцам, чтобы ничего не боялись, но были осторожными с «клопами». И поставь всем задачу, внимательно отслеживать все передвижения машин технической поддержки СОЛОДа или других подразделений. Раз ползают твари по лесам, значит и технари будут рядом. Машинам этим нужно вредить, а технарей, хорошо бы было и захватить парочку для нас, чтобы допросить как следует.
— Приказ понял, — вздохнул майор Ус, — простите, что дернул из «берлоги», — стал оправдываться он за свой дневной психоз, — ситуация была неприятная. Ладно, пойду, успокою хлопцев. Надо помозговать, как теперь жить по-другому. Понадобятся серьезные поправки и в службе, и в разведке, и в стычках…
Командир партизан поочередно пожал руки руководству и стал спускаться к выходу. Его провожал Луценко. Когда дверь отъехала в сторону, Олег Александрович тепло обнял своего боевого товарища и сказал:
— Пока, друже. Бач, якая ўсе-такі сила наша с тобой «Бацькаўшчына»? Подгатоўся. К концу чэрвеня, калі ўсе будзе нармальна, приляцім за ядой. Бульбы молодой пару мешков, а? Юра? Яшчэ чаго. Зробіш, Юра?
— Хорошо, Александрович, все сделаем.
Командир отряда шагнул в темноту и чуть не упал, поскользнувшись. Вимана загудела и, качнувшись, поднимаясь с неровной поверхности, плавно поплыла вверх. Едва только она, толкнув влажный воздух, быстро двинулась на юг, прямо под ногами майора Уса, в том месте, где она только что стояла, что-то зашевелилось. Кто-то из бойцов тоже это заметил и включил карманный фонарик:
— Бля!!! — крикнули из-за спины.
В черной воронке, оставшейся от бронированного днища лаплана, в жирной болотной каше, беспомощно барахтался «клоп»! Нешуточное давление летательного аппарата согнуло ему ноги и заставило открыться крышку защиты.
— Сергеич!!! — кричали ребята. — Ходу! Командир?!
Чудовищным усилием воли майор Ус усмирил свой инстинкт самосохранения и остался стоять перед «ослепшим» и дезориентированным клопом.
— Гр-р-р-ранату! — выдохнул он и уже через две секунды ему в руку кто-то из темноты вложил теплое тело Ф-1. Майор зажал скобу запала и с усилием потянул кольцо. — Мишаня! — выкрикнул он. — С фонариком ты?
— Я, — шепнули из темноты.
— Тогда слушай мою команду, хлопцы. Все уходите к дубу, от которого мы сюда шли. Мишаня, а ты стой. Куда рванул? Не дрожи, успокойся. Если бы она могла, уже всех положила бы нахрен, а будь рядом ее подруги, уже стреляли бы по нам. Похоже, она тут просто «спала», отдыхала. Посвети-ка мне, Мишаня, на …нее свети, тормоз, а не мне в глаза. Ну…
Было слышно, как чавкали, удаляясь, шаги бойцов. Ус подождал еще немного, нагнулся и протянул руку к «клопу». Майору показалось, что эта чертова железяка его почувствовала. Тянуть дальше было нельзя. Юрий Сергеевич аккуратно вложил гранату внутрь «клопа», чуть повернулся и, разжимая пальцы, скомандовал:
— Мишаня! …Ходу!
Боец тут же скрылся из виду, а майор Ус на первых же шагах поскользнулся и упал. Казалось, что замедление запала длится целую минуту, а не отпущенные заводом 3-4 секунды. За это время, а Юрий Сергеевич успел вскочить и так припустить, что из-за шума ветра в ушах хлопок взрыва не показался ему таким уж и громким. Со свистом пролетела мимо его головы какая-то часть механического монстра. Майор Ус сбавил шаг и остановился. То тут, то там вокруг него, словно коровьи лепешки, падали комья жидкой грязи…               

Гибель Василькова и без появления в лесу странной молодой женщины потребовала бы от командира группы разведки множество разъяснений. И без этой «училки» история жестокой схватки с «клопами», схватки, в которой погиб их боевой товарищ, вылились бы в неимоверное давление руководством на Веню. Улетая вечером, Ловчиц сказал Дзербе, что разговор с ним не окончен, а потому терзаемый совестью боец до поздней ночи ждал возвращения вимана.
Едва закрылся люк ангара, и было снято боевое охранение, прятавшее следы открытия крышки, старый опер отловил в коридоре шефа. Понятно, что уставший генерал не горел желанием именно в этот момент углубляться в неприятные беседы. Напомнил только еще раз, что любой командир в ответе за жизни подчиненных и потому в этом деле мелочей быть просто не может, пусть это даже ничего не стоящие предостережения со стороны какой-то полоумной девки. «Все нужно принимать во внимание…!» 
Но! Как говорится «вспомни про пшено – вот и оно». Утром следующего дня сразу несколько камер наружного наблюдения засекли перемещение по периметру неизвестной гражданки. Разумеется, «тревога», разумеется, снова беготня с утра пораньше, разумеется – головная боль.
— Ну? — глядя в монитор, спросил у Дзербы Ловчиц. — Она?
— Вроде как, — неуверенно ответил боец.
— Вроде?
— Да что я, — вознегодовал Веня, — каждую дуру помнить должен?
— Ну-ну-ну, — остудил эту вспышку негодования генерал, — она далеко не дурра, раз нас нашла. Одно странно, — задумчиво добавил он, — что они как раз дурачков и подбирают себе для общения?
Дзерба покраснел и умолк. Глядя на него, Иван Сергеевич около минуты что-то тщательно взвешивал, затем шумно набрал в себя воздух и тяжко вздохнул:
— Никуда не пойдешь, — словно отрезав, сказал он.
— А…, — одновременно возмутились Лукьянов и Медведев, по мнению которых возможность пообщаться с представителями «третьих Сил» никак нельзя было упускать.
— Не шумите, — успокоил их шеф, дежурным жестом проверив наличие в оперативной кобуре пистолета и застегивая бушлат, — сам схожу. Вене такой «орешек» не по зубам…
— Периметр чист, товарищ генерал, — краем уха отслеживая происходящее рядом с собой, доложил дежурный, — наверху есть наша группа, но далековато, с километр на восток. Вызвать для прикрытия?
— Нет, — отрезал Ловчиц, — и здесь никто не дергайтесь. Кроме нее никого над нами нет. Я это знаю, и проверять не надо. Никому ко мне наверху не приближаться, понятно?
Платформа лифта безшумно подняла наверх Ивана Сергеевича. Он вышел на центр крыши ангара и осмотрелся. Весенний лес просто звенел щебетом птиц, сверху давило солнце, словно метлой сгоняя к низинам остатки ночного заморозка. От сырого настила леса шел пар. Было душно.
Ловчиц расстегнул бушлат и неторопливо описал круг по невидимому краю крыши Базы. Девушки не было. Он отошел еще шагов на двадцать, намереваясь в этот раз заложить круг шире, но едва только начав путь, отметил боковым зрением появление той, кого искал.
Она сидела на пне. С другой стороны ангара, у куцего кустика юной черемухи, в месте, возле которого Иван Сергеевич недавно проходил. Более того, теперь он четко понимал, что чувствовал там присутствие кого-то, но, поддавшись своим устоявшимся настройкам, отмахнулся от этих неясных ощущений и прошел мимо. А как бы хорошо было почувствовать ее там и, зная, что она намеренно старается остаться для него невидимой, сказать что-то типа: «проявляйся, красавица, я тебя чую».

ГЛАВА 7
Нужно сказать, что наиболее точное внешнее описание девушки из всех ребят разведгруппы сделал только Волков. Приближаясь к гостье прогулочным шагом, не спеша, Иван Сергеевич изучал ее и мысленно соглашался с заключением того, в ком она почему-то не признала «Нясучага пяруноў Перст». «Нечего трепаться, Веня, — говорил Волков, — никакая она не дура, красивая девчушка, правда, очень красивая».
Непонятно к чему привязался образ супруги Ловчица Ирины, впрочем! Он подошел ближе и тут же выяснил почему. Они были похожи. Не без удивления отмечая этот факт, Ловчиц тихо откашлявшись, прочистил горло и произнес:
— Здравствуйте, красавица.
— Здравия и тебе, страж.
Иван Сергеевич улыбнулся:
— Ты говоришь, как Авеги.
Она едва заметно двинула темными дугами бровей:
— А как это «так» говорят Авеги?
— Ка-ак? — на распев спросил он и сам задумался. — Они говорят …точно. В их словах нет ничего лишнего. Только вот почему ты назвала меня страж?
— Ты и есть страж, — просто ответила молодая женщина (или все же девушка?), — теперь ты – страж этой земли.
Сердце Ловчица похолодело. Сказано это было так, что уточнять что-либо просто не имело смысла. Опять же, казалось бы, просто слова, но Иван Сергеевич всем своим телом вдруг ощутил нешуточное давление этого «атмосферного столба» свалившейся на него ответственности. Будь на его месте тот же Веня, он непременно бы разбавил глубину и серьезность услышанного какими-нибудь глупыми шуточками, но Ловчиц был другим. Общение с Атеем и Ориславом приучило его вслушиваться, анализировать, делать выводы, принимать как руководство к действию.
Не сказать, что Иван Сергеевич очень радовался тому, что в его жизни имелась эта неоднозначная связь с некими третьими Силами, но, с другой стороны, он прекрасно понимал, что именно их усилиями пока еще держался на плаву корабль надежды целого народа.   
— Я страж? — спросил он.
— Да.
— А почему я?
— А почему не ты?
Ловчиц почувствовал, что не в пример Авегам, девушка была более словоохотлива:
— Я понимаю, сдержанно ответил Иван Сергеевич, — Атей что-то такое говорил. Раз я столько вынес, выдержал…
— Именно потому, — не дала гостья ему договорить, — что ты столько вынес, столько выдержал ты и есть такой. Ты – и есть ты. Не разогрей руду, не повозись с ней в кузне, не выковать меча булатного. Но все пережитое тобой только часть твоего «Азъ», часть твоего образа, полного, ального образа.
Если уж говорить этими образами, для того, чтобы стать мечом, нужно хотя бы родиться рудой. Ты был стражем по рождению, тебе не обязательно было для этого столько всего пережить.
Иван Сергеевич задумался, а не пришла ли эта девушка для того, чтобы ответить на всего его вопросы?
— Вижу, — все еще продолжая осторожничать, начал Ловчиц, — что ты, красавица, не особо дозируешь то, что можешь сказать. Авеги, почему-то поступают иначе…
— На то они и Авеги, — ничуть не смутившись, ответила гостья. — Не их это забота, что-то кому-то объяснять. Более скажу, их за сие даже наказывают, когда встревают не в свое дело. Задача Авеги донести целым, неизменным то, что им поручили, а я, — хитро добавила она, — всего лишь женщина. Что с меня возьмешь? Могу и поболтать…
— Женщина? — попытался свалиться на комплемент Ловчиц. — Может быть все-таки девушка?
— Не-ет, — коротко пропела гостья, — я женщина, — и тут же многозначительно добавила, — в самом полном смысле этого слова. Осталось только детишек нарожать...
Будучи человеком, подготовленным к подобным несоответствиям образов былого языка и современного, Иван Сергеевич не стал заострять внимания на определениях.
— Как мне звать тебя? — спросил он вместо этого.
— Зови Радмилой, — ответила девушка, поднимаясь с пенька и отряхиваясь от прилипшей иглицы, — прогуляемся?
Ловчиц полным учтивости жестом поклонился. Выглядело это так, словно перед ними лежало не глухое Полесье, а прекрасный парк с густой сеткой дорожек и множеством живописных мест.
Они пошли рядом. Теплый весенний лес полностью очнулся от придавившего его ночью морозца. Солнце набирало силу и Ловчицу пришлось немного отбросить бушлат назад на плечи:
— Жарко, — улыбнулся он, — все никак не привыкнем, что май уже на дворе...
— Хорошо, что с оружием, — непонятно к чему сказала девушка.
— Видно, что ли? — покраснел Ловчиц.
— Не видно, — улыбнулась она, — но мне видно. Знаешь, что такое засопожный нож?
— М-м, — потянул вниз уголки губ Иван Сергеевич, — по названию, так это просто нож, который носили в сапоге.
— Догадливый, — с легкой тенью иронии заметила гостья, — так и есть. Заведи себе такой, а лучше два. И попроси бера вашего научить тебя с ними обращаться. Пригодится скоро…
— Бера? Серегу Медведева?
— Здорового такого, что перекидываться может.
— Хорошо, попрошу. А что если я не освою, не успею, не заведу?
— Будешь калекой жить, горемыкой до самого скончания дней своих…
Ловчиц даже отстал слегка. Странный ком пополз к перехваченному испугом горлу.
— Что? — словно играла с ним девица. — Убедила? Заведешь?
— Не сомневайся, — только и выдохнул Иван Сергеевич, привыкший доверять этим людям. — Скажи, — решил он тут же поменять неприятную тему, — Радмила, это имя или…
— Имя, — подтвердила она и улыбнулась, — сразу видно, что ты – служака. Допрашиваешь, выпытываешь чего-то, все тебе знать надо. Но я и не против. Все расскажу, запоминай только. От этой поры и на далее, имя мое – Радмила. Имя Рода Космотемьянова, а по батюшке Всеволодовна.
— Космотемьянова? — заинтересовался Ловчиц. — Почти как Космодемьянская…
— Упаси Боги, — как-то странно перекрестившись, выдохнула девушка.
— Что так? — озадачился Иван Сергеевич, отмечая, для себя то, что этот, по сути, светский вопрос отчего-то сильно зацепил его собеседницу.
— Ты правильно заметил, — после короткой паузы ответила Радмила, — они тоже были когда-то Космотемьяновы и…, непростые были женщины. «Космы и темя». Разумеешь, откуда имя сего Рода? Однако предки их сошли отчего-то с пути, предали Богов своих древних и заставили жен остричь космы. Хотя должно сказать, что и мать, и Зоя еще чуяли Силу, но боялись ослушаться «прах отцев предавшаго» .
— Кого? — не понял Ловчиц.
— Деда своего, попа. Будь Зоя с космами, не она от немцев, они бы от нее натерпелись да так, что долго после помнили бы, хотя. Она даже не попала бы к ним, будь у нее и у матери космы.
— Ты русская? — спросил вдруг Ловчиц.
— Мы все русские, — ничуть не смутившись, ответила девушка. — «Русский» это прилагательное.
— Да, — согласился Иван Сергеевич, — я помню, Атей говорил. Просто твоя манера говорить… Слова старые, а девушка современная.
— Но ты же меня понимаешь? Да и не важно, на каком языке, а важно, что говорят и что в это вкладывают. Хотя, что касаемо языков, думаю, Атей тебе многое уже пояснил.
— Хм, — непонятно чему улыбнулся Ловчиц, — да-а. Что есть – то есть. Наверное, для него это вообще, …определяющая тема – языки.
— А что тут удивительного, — не стала спорить Радмила, — и для тебя, и для меня точно также. Если знать основу древнего языка Славян или Ариев, тают, будто сургуч от огня, печати на мно-о-о-гих тайнах.
— Эх, — вздохнул Иван Сергеевич, — другой раз и поспорил бы, но точно знаю, с вами нет смысла этого делать.
— Да, — подтвердила девушка, — потому что сие безспорно.
Ловчиц огладил заросший щетиной подбородок.
— Атей больше не придет? — вдруг спросил он.
— Не сейчас. Не скоро.
— А как же…, ситуация с его внучкой?
— Затем я и здесь.
Понимая, что настал момент, когда многое, связанное с появлением этой непростой девушки, наконец, прояснится, Иван Сергеевич стал нащупывать нити дальнейших вопросов:
— Он говорил нам, что нужна будет помощь, но какая? Как? Чем мы можем помочь людям, способным перемещаться в пространстве волшебным образом? Людям, способным исчезать и появляться, когда им вздумается? Умеющим проходить незамеченными перед глазами вооруженных до зубов солдат, и проводить с собой узников?         
 — Хм, — тяжко вздохнула Радмила, — все не так просто. Его внучку, Светлану, и выкрали-то только для того, чтобы проявился он, или кто-то из…
Радмила замялась.
— К примеру, ты? — спросил в лоб Иван Сергеевич.
— Что я? — сразу ответила она. — Я ведь ничуть не кривила душой, говоря, что я пусть и не очень, но все же простая женщина. Мне самой, кстати, очень нравится такое определение. В отличие от тех же Авег, я могу отвечать на любые вопросы, могу делать то, что посчитаю нужным в любой ситуации, но только с одной оговоркой: отвечать за все, что я натворю, придется тоже мне. Как это ни горько, но со знающих и спрос другой.
Взять хотя бы этот миг, этот час. Вижу я, к примеру, что над вашим «домом» все еще не остыл след Мары. Если пройти по нему мысленно, можно отследить, что начинается он от того самого места, где я впервые встретила ваших ребят. Раз так, выходит, что словам моим они не вняли, пошли, как те школьники после урока физики, узнать, а не соврал ли учитель, говоря: «не открывайте дверь трансформатора во дворе, убить может?»
Ловчиц опустил голову:
— У нас погиб …Женя Васильков, — тихо сказал он.
— Вот, — вздохнула девушка, — и это уже моя ответственность. Я не была достаточно убедительной. Они меня не послушали…
— При чем тут ты, Радмила? — впервые произнося ее странное имя вслух, возмутился Ловчиц. — Это целиком вина нашего командира. Это же ежу понятно: раз написано на знаке «мины», надо бы поостеречься! А он, несмотря на то, что его предупредили, выпятился, мол, «сам с усами», вот и случилось несчастье.
Гостья остановилась возле молодой рябинки и, протянув руку к тонкой, прогнувшейся ветке, осторожно погладила ее нежные, светло-зеленые листики:
— Я лишь хочу, чтобы ты понял, страж: жизнь сформировала у всех вас, мужчин, неправильное отношение к женщине. То, что они меня не послушали – только результат этого. Само собой, вина в том тех женщин, что встречались на их пути. Отсюда и недоверие к девушкам, и наплевательское отношение к их советам. У меня и мысли нет как-то обобщить или высказать неуважение к вашим избранницам, но они близки по своей сути к тем же остригшим космы Космотемьянским. Уже не слышат Небес и не помнят основного женского предназначения – сохранять и оберегать. Будь то плод в чреве или дорослый муж, разницы для женщины нет. Тот же супруг, ведь он тоже чей-то сын, а значит до того был – плод в чреве матери.
— Ты…, — не совсем понимая, о чем идет речь, спросил Иван Сергеевич, — говоришь о том, что …у Жени просто не было девушки, которая смогла бы его сберечь? Или его мать?
— Нет, — снова, словно готовясь озвучить основную, какую-то очень непростую мысль, тяжело вздохнула Радмила, — я о другом, хотя... Странно, но и нить Судьбы этого Жени, тоже не была в руках сильной женщины. Я чувствую, что его мать жива, но ей все равно, что происходит с ее чадом. Она его просто не слышит.
Ловчиц удивленно вскинул брови, но ничего не ответил. Мать Жени и его отец на самом деле крепко пили и за пьянками только то и делали, что конвейером рожали детей. Следить за тем, чем эти дети занимаются, было выше их понимания.
— Я, — продолжала Радмила, — говорю о тебе, страж.
— Обо мне? — Иван Сергеевич неподдельно удивился. — А что со мной не так? Меня не оберегают?
— Да, — не без облегчения ответила девушка, — и недоля твоя по жизни, в основном, только из-за этого.
— А подробнее? Мне интересно, правда…
— Тогда слушай, но только не перебивай. Все вопросы потом. Начну с того, что сейчас такой сложный персонаж, как Судьба стал настолько размытым и неопределимым, что говорить что-то конкретное о фатальности сложно. Фатальность в наше время определяется как что-то дурное и страшное, ведь так? Но, если на какое-то время забыть об этом и коснуться определений древних, то Судьба, это вполне конкретный персонаж. Макошь. Причем не только сама Мать, а, в весомой мере и две ее дочери: Среча и Несреча…
— Да, — кивнул Ловчиц, — я что-то об этом слышал. И что?
— Не торопись, — остудила его нетерпеливость гостья, — скоро все, о чем я мыслю и о чем хочу сказать, прояснится.
Так вот по легенде: Несреча, или Недоля, как ее еще зовут, это старшая дочь, а Среча, она же Доля – младшая. Обе они вяжут каждому из нас свитку: Недоля – несчастливую, а Доля – счастливую. Но и тут все не так просто. Счастливчиком, конечно, жить хорошо, но и на их месте я не особенно бы обольщалась. Вся работа красавиц Доли и Недоли состоит только в том, чтобы связать свитку, но нитки для этой свитки мы несем к ним сами.
Вяжет тебе Доля счастливую Судьбу, а ты ей носишь нить тонкую и гнилую. Что за одежка получится? Опять же: вяжет Недоля, а ей несут нить простую, суровую. Свитка будет неброской, но крепкой и ноской, и человеку даже с непростой Судьбой всегда будет дана надежная защита.
Но, посмотри, как интересно: та же Макошь – женщина, Доля, Недоля – тоже. Они и сами по определению – защита. Скажем, ты едешь по городу на машине. Везде пробки, заторы, а ты спешишь. В результате, машина закипела, или как там еще об этом говорят? Ты вынужден бросить ее на стоянке. Кажется, тут дело ясное, Недоля постаралась, но вот проходишь сто метров к метро и видишь, что тот автомобиль, что крутился за тобой, сигналил, чтобы ты его пропустил вперед, стоит разбитым! А если бы ты не поставил машину? Это была бы твоя машина.
Пойми, Судьба практически каждого из нас определена изначально, но есть некий люфт, или допуск на погрешности. Проще говоря, есть точка рождения в этом материальном мире, а есть точка смерти, или Мары, если назвать ее иначе, а уж путь твой от точки «А» к точке «Б» и есть тот самый люфт.
В этом пути есть только те, кто определен, как мужчины или назовем их «ледоколы», а еще те, кто призван, как команда этих «ледоколов» сохранять и содержать в порядке свои суда – женщины. Рожден ты, к примеру, стражем, ты и будешь им, чтобы ты не делал в своей жизни. Вопрос только в том, каким ты стражем будешь?
Теперь немного о другом. Если уж говорить о Судьбе или фатальности, то в любое время есть у всего человечества некие важные, фатальные персонажи. Роль их просто глобальна, но что тут греха таить, порой их защитницы-женщины …как бы это помягче выразиться, не дотягивают до силы и важности этих персонажей.
Понятно, что в расположении к себе этих фатальных лиц заинтересованы разные силы. Если взять тех, кто мне ближе, о других я пока говорить не стану, тех, на чьей стороне Атей и Орислав, то для того, чтобы помочь защитить эту важную личность, к нему определяют женщину-защитницу, берегиню. Это не обязательно супруга или его мать. Что тут поделаешь, если ее сил хватило только на то, чтобы привести в мир этого Великого мужа?
Поверь, за любым сильным мужчиной всегда стоит не менее сильная женщина. Думаю, не стоит тебе, разведчику, рассказывать о том, на чем стоит такая неоднозначная организация, как «Институт еврейских жен». Если светлые Силы не заметили, не распознали вовремя Великого мужа, они моментально ему подберут свою жену-защитницу. Может, что чаще всего и бывает, совсем и не красавицу, все же у людей с их кровью туговато с эти делом, но ту, с которой этому избранному Мужу будет так хорошо, что он, как там у героя в фильме? «Забудет про все на свете». Что-что, а это они умеют делать просто профессионально. Они и есть – профессиональные жены. Понятно, что и обязанности свои они выполняют про, — прочитала Радмила по слогам, — фес-си-ональ-но.
Не буду вдаваться в подробности, и рассказывать скольких Мужей они просто «выключили» и увели с пути Судьбы. Разговор сейчас не об этом. Тут…, — заметила девушка, — другое. Настоящая женщина делает все также хорошо, но только с любовью и чистым сердцем. Понимаешь, в чем разница? С одной стороны – полный контроль над мужем, а с другой, он сам тянется к штуке, которая не поддается никакому контролю, к любви, а через нее к своей берегине, к своей женщине. А любовь профессиональным «женам» недоступна. Они позволяют любить себя, но сами – снежные королевы с ледяными сердцами.
Радмила вдруг улыбнулась:
— Прости, я ведь женщина и не упущу случая поговорить о любви. Хотя, если быть откровенной, и эта тема имеет к нашему с тобой делу непосредственное отношение.
Ловчиц заметно насторожился:
— Нашему с тобой делу?
— Да, — просто ответила Радмила, — я кое в чем должна тебе признаться. Не скрою, делать мне это непросто, делать это очень …неохота, крайне неприятно, но сделать просто необходимо…
Иван Сергеевич почувствовал, как екнуло его покрытое давними шрамами сердце. Перед ним стояла молодая, до умопомрачения красивая женщина и вела настолько щекотливые речи, что его броненосная защита, сформированная годами семейной жизни в двух браках, глубокой тоской по любимой, долгим пребыванием в тюрьме, начала пошатываться.
— Может, — вяло запротестовал он, — не надо? Че-та мне…, не хорошо. Понять не могу, куда ты клонишь?
— Надо, страж, обязательно надо. Я должна перед тобой повиниться.
— Что? — не понял Ловчиц, мысли которого витали совсем в другой плоскости.
— Повиниться. — Радмила отошла от рябины и, повернувшись к Ивану Сергеевичу спиной, продолжила. — После твоего первого брака… Наши «увидели» тебя, почувствовали. Слушай, — подняла она руку, но продолжила говорить в пол-оборота, — не перебивай!
Твоя первая жена не дотягивала до ступеньки супруги Стража. Ты, преисполненный силы, говоря нынешним языком – человек с нереализованной энергией, после развода так рьяно бросился в работу, что своей активностью смог попасть в поле зрения не только наших. На тебя началась настоящая охота. Зная твой путь, Хранители не могли допустить того, чтобы ты остался без присмотра. На тот момент отца у тебя уже не было, мать умерла, и Хранители стали искать тебе женщину. Не в том смысле, что «подложить кого-то», а в том, чтобы вести тебя, охранять. Для этого даже не обязательно быть знакомыми. По всем данным и по времени лучше всего подходила я. Мне на Роду написано – быть берегиней Великого Гоя. Говоря вашим языком того, чей рок – избавлять нашу землю от сетей колдунов…
Радмила опустила голову:
— Я вела тебя хорошо, и все было как надо, пока…, пока не полюбила тебя другая. Я-то тебя не любила. Какое-то время я еще сопротивлялась, но куда мне против любви? Та, что выбрала тебя, сама того не понимая, стала вести тебя, как берегиня.
Ты ведь водишь машину? Водишь. Тогда знаешь, что если рулить вдвоем, то можно так нарулевать, что… Как раз тогда ты и разбился. Все потому, что она не умеет охранять на таком уровне, а я в то время уже не могла с ней бороться. Мне …и нельзя уже было бороться, ее «солнце» уже полностью «освещало» тебя. Мне ничего не оставалось, как отступить. Но, чтобы я сейчас ни говорила, а это она вытянула тебя тогда с того света. Я, признаться, до сих пор не знаю, как это ей удалось?
После этого вы окончательно притянулись друг к другу, и я отошла в сторону. Что с меня было в то время взять? Молодо-зелено.
Потом я знала все и о непростых временах, и о твоей роли, но почему-то тогда не подумала, что это уже совсем другой уровень и опасности и защиты. Сил твоей берегини оказалось недостаточно. Нельзя ее судить строго – она не просвещена. К тому же у нее уже был ребенок, и он нуждался в защите не меньше тебя. Она же все-таки мать, а материнский инстинкт всегда превыше других. По крайней мере у настоящих матерей.
Наверное, где-то и я не права, и во мне говорит застаревшая обида. Ты должен знать, ее, твою берегиню надо учить. Она сейчас сама, чувствуя в себе силу настоящей женщины, ведьмы, уже ищет учения. Найди ее, поговори, и если она ищет свет, мы ей все дадим…
Радмила опустила взгляд?
— Я опять пытаюсь отвильнуть от главного, …зачем-то оттягиваю момент. За то, что я тебя не уберегла, не отследила, не подстраховала твою супругу, а на чистоту выходит, что просто бросила в тяжкую годину, оставив без защиты, я уже была сполна наказана. Но все в прошлом – отслужила, все осмыслила и поняла. Теперь, слава Богам, пришло время, когда я, наконец, могу продолжить свой жизненный путь дальше, а начать его хочу с того, чтобы повиниться перед тобой. Прости меня, за глубокую горечь своей недоли. Пожалуй мне прощение, для меня это очень важно.   

ГЛАВА 8
Ловчиц молчал. Переварить все это так, слету, было непросто, но во всем этом имелся и безспорный плюс: многое из его непростого прошлого, наконец, начинало проясняться. Впрочем, и вопросов в голове командира Базы не стало меньше.
— Великий Гой? — выпадая из глубокомыслия, спросил вдруг Ловчиц.
— Что «Великий Гой»? — не поняла Радмила.
— Ты говорила, что тебе на Роду написано быть берегиней Великого Гоя. Он, этот гой… Даже не знаю, как спросить. Он родился? Что это за человек? Какие у него функции?
— Зачем тебе это? — спросила девушка. — Это же мой Урок.
— Нужно, — ответил Ловчиц и коротко, словно сомневаясь в чем-то, поднял и опустил плечи, — понимаешь, нужно. Хочется хоть как-то очертить силуэт своего будущего, определить цели. Сейчас попытаюсь объяснить: вот смотри, Атей говорил, что все религии ведут в тупик, так? А что делать людям, да и мне, когда в голове все это будто столетиями уже уложено, как рельсы на БАМе? Ведь двигаться можно только по ним.
А еще он говорил, что отношение с Богами и к Богам не должно опираться ни на какую религиозную основу, оно должно быть иным. Но как же тогда жить дальше? Людей ведь не изменишь. Они привыкли перекладывать ответственность за свои грехи и поступки на Христа, на Отца его, на начальников своих, царей, президентов, наконец. Они верят и слепо опираются даже на очевидно глупых, несправедливых, на тех, которые полное ничтожество, но которые стоят у власти. Такая вот психология – пусть хоть полная сволочь, зато за всех отвечает.
Вот взять хоть нас – устроили подполье, сопротивляемся, воюем, а для чего? Понимаю, вопрос не по адресу, у тебя, как ты говоришь, другой Урок, но и спросить-то мне больше не у кого. Я во всем согласен с Атеем, прекрасно знаю о губительности опоры экономики страны на банки и проценты, читал сотни дел о преступлениях в сфере различных религиозных конфессий, но нам-то что теперь делать?
Я далек от малодушия, но вчера меня посетила одна нехорошая мысль: «а для кого мы все это делаем»? И Орислав, и Атей правы: кто-то в очередной раз так искусно замутил здесь воду, что мы с одной стороны, а наши недруги с другой просто уничтожаем друг друга, губим свой народ.
В Украине прошло все проще – продались все и вся, а после сговорились между бандами – не творить недоброго Евросоюзу, чтобы не дай бог не выгнали, и не обижать друг друга. Так и живут, как кот на овощехранилище: и не обожрешься репы от пуза, и воняет, и в грязи с гнилью, но и мышки порой забегают, и от сторожей собойка каждое утро остается.
Но то они, у них всегда так «пусть у нас хоть понос случится, зато всем остальным аппетит испортим». А я про нас хочу знать. Раз Судьба именно так все обустраивает, значит, неспроста? Значит важно? Значит, надо продолжать? Но продолжать что? В угоду кому-то славянам убивать славян? Вот я и спрашиваю: Великий Гой, кто это? Сколько их? Какая их задача?
   — Хм, — тихо чему-то улыбнулась Радмила, — правду говоришь, страж. Ты на самом деле мыслишь, как по рельсам. «Задача»? — повторила она за Ловчицем. — Скажи, а что будет, если я возьму сейчас коробок спичек и чиркну «серкой» спички о черную полоску коробка?
— Загорится, — неуверенно ответил Иван Сергеевич.
— Верно, — подтвердила девушка, — а почему?
Иван Сергеевич непонимающе пожал плечами:
— Потому, что в воздухе есть кислород, он поддерживает реакцию горения.
— Во-от, — снова улыбнулась Радмила, — но ты же не станешь утверждать, что весь воздух и кислород создан только для того, чтобы горели спички? Так и Великие Гои, они приходят для того, чтобы могли: «гореть спички», лететь птицы, дышать животные, люди, лететь облака, идти благодатный дождь. Можно сказать, они – катализатор. Рождаются редко, но не всегда лишь для того, чтобы стать героем войны или вести за собой кого-то. Тут ты не совсем верно понимаешь их предназначение. 
— А тот, который…, которого предстоит оберегать тебе?
— Этот? — Радмила задумалась. — Этот-то, наверное, как раз твой случай.
— То есть, — не понял Иван Сергеевич, — ему дано вести за собой?
— Я же сказала «наверное». Это сразу и «не совсем так» и «совсем так».
Ловчиц озадачился:
— Очень сложно, — признался он, — можешь сказать проще?
— Рок этого гоя, — медленно начала Радмила, — …стать на пути Темных колдунов, повернуть все вспять. Могу сказать больше, но только тебе, дальше этого не пускай – он должен стать во главе страны.
— Президентом?
— Такой должности больше не будет. И слово, и дела «президента» порочны и вредны той земле, что под ним. Были же цари, Князья, Императоры. Если убрать с этих определений лживый литературный налет и вскрыть правду, окажется, что нет в делах их никакого: «хочешь – пирожное, хочешь – мороженное». Сколько на дела этого Гоя не отпустят времени, будет он правдой своей будить народ, а за светом сиим и соседи станут пробуждаться. Снова грянет война Света и Тьмы…
— Грянет? — не понял Ловчиц. — А сейчас тогда что происходит?
— Сейчас еще только «громницы» перед бурей.
— Громницы? Ну, не знаю, — не стал спорить Иван Сергеевич, — то есть, «буря» начнется только тогда, когда ты найдешь своего Великого…
— Нашла уж, — просто ответила Радмила, — потому и хожу здесь.
— Не понял, — скорчил кислую физиономию Ловчиц, — он…, здесь? У нас?
— Да, под твоим началом.
— Веня? — произнес командир Базы и сам не поверил в сказанное.
— Мне не ведомо его нынешнее имя, — смутившись, призналась девушка, — знаю только, что при прошлом его воплощении его звали Чабор…
— Как? — морщась, словно от сильной зубной боли, переспросил Ловчиц.
— Это было давно, — ничуть не проясняя ситуации, добавила гостья, — сейчас у него может быть любое имя. Одно знаю, он «той, хто панясе Перуноў Перст».
После этих слов Ловчиц остановился. Даже в теплый, майский день у него вдруг похолодели кисти рук. Он тут же вспомнил слова Вени: «она не признала Волкова, смотрела на него, говорила о нем и …хоть бы какая реакция».
— Знаешь, — не решаясь сразу полностью озвучить свои выводы, осторожно произнес Ловчиц, — а ты ведь видела его, стояла рядом и не почувствовала? Прости, — добавил Иван Сергеевич, — я… просто хочу разобраться. Повторяю, ты была рядом с ним, но не распознала. Ты – совсем не простая девушка, представляющая силы, влияние которых находится вне пределов нашего понимания! А ведь на него указал лично Атей. Вот и выходит, что исчезать и появляться из поля зрения, это один фокус, а соответствовать сценарию вашей сказки совсем другое.
— Нет никакой сказки, — спокойно ответила на прямой упрек девушка, — «сказка – ложь», а ложь – это то, что лежит сверху, общедоступно – оно «положено». Радоваться надо, что ни я, ни ты, ни колдуны Темные не могут распознать сего витязя, пока он «спит». Хотя колдуны могут его чувствовать или предполагать место его нахождения. Это только Авеги и Хранители знают его наверняка, зрят суть человека.
— Пусть так, — согласился Иван Сергеевич, — тогда выходит, что кто-то должен его разбудить?
— Он проснется сам, — уверенно заявила Радмила. — Проснется и только тогда начнется настоящая схватка.
— С КВООН? С НАТО?
— С колдунами. Ты должен понять, что без чар Темных колдунов не будет сил драться у всех этих НАТО. В тот час даже многие из них станут просыпаться.
— Как? — не мог понять Ловчиц. — Объясни мне, как это будет происходить? К чему готовиться?
— К этому нельзя подготовиться, а происходит это обыденно и просто: люди в какой-то момент начинают на самом деле понимать то, что происходит вокруг них. С тобой же такое уже произошло, верно?
Иван Сергеевич кивнул.
— Вот, — подтвердила Радмила, продолжая прекратившуюся было лесную прогулку, — они, как и ты, станут все четко видеть и понимать.
— Все?
— Нет, не все. Некоторые сами не захотят просыпаться, им удобнее жить во сне морока со всеми этими телевидения и СМИ. Будут и те, кто открыто перейдет на сторону колдунов…
— Но ведь ты сказала, что твой Великий Гой всех колдунов перебьет?
— Это не так просто, — горько вздохнула девушка, — если убить гадюку, ее детеныши от этого не сдохнут.
— Постой, — вдруг озадачился Ловчиц, — если этот витязь будет как-то воевать с колдунами, выходит, что он и сам тогда должен обладать какими-то …экстрасенсорными способностями?
— Не обязательно, — улыбнулась в ответ девушка, — вернее ему не обязательно обладать ими в той степени, в которой этим обладают все кощеи.
— А они обладают?
— О!  И еще как! 
— Чшерт! — не сдержался Ловчиц. — Значит, голыми руками их не возьмешь. Тогда совсем дело плохо…
— Плохо? — не поняла Радмила. — Отчего плохо?
Иван Сергеевич тяжко вздохнул. Говорить ему было не просто:
— Дело в том, что…, тот, кого вы называете «Витязь» или «Той, хто панясе Перуноў Перст», на мой взгляд, не совсем подходит на эту роль. Парень он хороший, это безпорно, но полагающихся такому персонажу свойств характера или способностей за ним не замечалось, а я ведь давно за ним наблюдаю, с того дня, как дед на него указал. Если судить по нашему парню, то у меня целая База таких «Витязей», што панясуць Перуноў Перст...
— Ну-у-у уж нет, — возразила Радмила.
— Почему «нет»?
— Вся закавыка в том, что Перуноў Перст может нести только один человек на всей Земле. Так что эта задача не про твоих молодцов…
— Скажи на милость, — притворно взмолился Ловчиц, — что ж это такое тогда: «Пяруноў Перст»?
— Об этом как-нибудь потом, — ловко увильнула от вопроса гостья, — у нас с тобой, страж, еще есть дела. Я ведь пришла сюда не только для того, чтобы ко мне привыкли и не пугались, когда стану появляться. Я по делу и, к тому же, с подарком…
Иван Сергеевич понял, что отвечать на давно интересующий его вопрос о «Пяруновам Пярце» даже эта словоохотливая девушка почему-то не желает. Он оценивающе смерил ее взглядом и, вспоминая о том, с чьей подачи попал к ним на Базу в качестве «подарка» американский журналист, ответил:
— Ох, не люблю я, Радмила, подарков.
— Ты по какой-то причине подозреваешь, что подарок своеобразный? — чувствуя настороженный тон в голосе собеседника, спросила девушка.
— Честно? — грустно улыбнулся Иван Сергеевич. — Думаю, что «уши» и у этой «своеобразности» слегка торчат.
— Хм, — озадачилась Радмила, и тут же добавила, — скажи, ты ведь обещал помочь Атею?
— Освободить его внучку? Да.
— Тогда второй вопрос: поквитаться с теми железяками, что ползают по лесам и стреляют по твоим ребятам, хочешь?
— А что, между всем этим есть связь?
— И не только между этим, — заметила Радмила, — здесь еще и колдуны замешаны, о которых я говорила.
— Продолжай…
— Ты что-нибудь слышал о военно-техническом центре «Аврора»?
Иван Сергеевич сосредоточенно сдвинул брови:
— …Возможно, что-то слышал.
— Хм, — привычно улыбнулась Радмила, — у тебя и на лице написано, что слышал и, есть у меня подозрение, что и контакт какой-то с ними был?
— Радость моя, — не удержался Ловчиц, — да ты работаешь по лучшим лекалам разведки. Ох и не простая ты девица.
 — Работа такая, — отшутилась гостья. — Так что? Есть контакт?
— Есть, — не стал упираться командир Базы, — случайный, слабый, но есть. Мы ведь не знали, что этот центр имеет отношение к управлению «клопами»?
— Не просто «имеет отношение», — уточнила девушка, — именно они и управляют железками, они же и служба по их ремонту. А что до «случайного и слабого контакта», то мы ведь с тобой знаем, что случайностей не бывает…
— Мы, — ответил Ловчиц, — определенным образом связаны с командиром «Авроры». Представь, искали с ним контакта, а нас сама Судьба с ним свела, правда, с другой стороны. Сейчас наш человек работает рядом с ним, держит «на привязи».
— Женщина, — без тени сомнения догадалась Радмила, поправляя легкий берет, из-под которого, словно кусок каната свисала темно-русая коса, — и женщина непростая, — добавила она, — и эта отказалась от Силы своих косм. 
— Женщина, — согласился Иван Сергеевич, невольно начиная анализировать про себя полученную информацию. — Все верно, стриженная, с «каре»…
— Каре? — заинтересовалась Радмила, а у Ивана Сергеевича тут в голове сложилась мозаика – «каре – Карна – обкорнать».
Ловчиц на миг задумался, едва не уйдя от темы разговора:
— Но она не вхожа к ним в центр, — продолжил он. — Даже где находится сама база «Авроры» мы пока не знаем. Работают их орелики профессионально, не подступиться. Да и надобности особой для этого пока не было. Конечно, можно нажать на этого мужичка, но мы считаем пока не надо – «засветимся». Нам этого никак нельзя, слишком многие ищут. Вот и держим пока руководителя этой «Авроры» на длинном поводке, а точнее строго на личном интересе. Выходит, теперь придется как-то активизировать работу с ним? Светлана у них?
— Да, — выдохнула с сожалением девушка, — и колдуны там. Мне, страж, без вас в то место никак нельзя. Света для них даже не человек, она носитель канала, или …сам канал. Если говорить современным языком – «мегаскоростной интернет», связанный с космосом, причем «интернет», на который должен клюнуть нужный человек – Атей, Орислав …или я… 

Феликс сидел в тени здания особняка в Ля Вушер и смотрел на синеющее вдали зеркало Женевского озера. Прохладный весенний ветерок доносил с Набережной Бельжик едва различимые ароматы кухонь приозерных закусочных и кафе. Желязны не был голоден, но запахи дразнили его. Так дразнят мелькнувшие вдалеке стройные ножки прекрасной незнакомки. Образно говоря, ему не хотелось обладать ей, а хотелось просто смотреть. Так и в данном случае: ему не хотелось есть, ему хотелось …нюхать, вдыхать этот воздух.   
Юрген, хозяин этого великолепного особняка, затерявшегося среди парковых аллей близ Лозанны, задерживался. Встреча была назначена на четырнадцать ноль-ноль, а появился швейцарец уже в половине четвертого, в час, когда его лощеный, как крыло «Роллс-Ройса» слуга Бернар уже в четвертый раз справлялся у гостя о том, не желает ли он выпить или перекусить.
Юрген Рудер был великаном. Феликс не знал точных данных его антропометрии, но предполагал, что рост партнера никак не меньше двух метров с хвостиком. Белокурые волосы, зачесанные назад, открытое лицо, в общем, этакий «истинный ариец». Даже глаза голубые, хотя, если говорить откровенно, как раз глаза немного и портили общее впечатление. Русские называют это «свинячьи глазки».
Была у Юргена еще одна странная особенность – руки. Глядя на их кисти, можно было подумать, что обладатель их молодая, миниатюрная девушка. Пальцы, запястья и ногти на фоне его гигантского роста были просто несоразмерно малы. Даже не шахтерская кисть Феликса выглядела намного массивнее и крепче. Наверное, именно по этой причине Желязному всегда становилось весело во время их рукопожатия. Странно было ощущать себя тем, кто превосходит этого Гуливера хоть в чем-то.
— Фе-е-еликс, дружище, — с обычным натянутым радушием, протянул Рудер, который называл «дружище» едва ли всех своих знакомых. Порой он так заигрывался, что также легко, словно на охоте, говорил «дружище» даже швейцарскому премьеру или другим видным политикам. Самое странное, что все они воспринимали эти панибратские выпады вполне спокойно. Разумеется, ведь Юрген был не просто хозяин шикарного особняка.
Желязны встал. Они долго трясли друг другу руки и натянуто улыбались. Жизнь приучила этих людей «так» улыбаться и «так» проявлять свое показное расположение даже в дни траура. Люди их полета всегда должны были выглядеть улыбающимися, как полоумные апологеты «Положительного мышления».
— Я опоздал, — сказал, наконец, Рудер, — прошу меня простить. Представляете (в разрез с «дружище» этот швейцарский немец даже к близким людям обращался на «вы»), на пересечении проспекта Элизе и улицы Бо-Риваж какие-то люди устроили манифестацию? Да, Феликс, …сами. — Юрген рассмеялся. — Я и поверить не мог, что в наше время может состояться стихийная манифестация. Мы так неудачно застряли в ней, что нашу машину стали раскачивать. Представляете, я открыл дверь и вышел. Моя голова оказалась на уровне их транспарантов! Нашу машину тут же отпустили. Нас увидел Шеф полиции и лично сопроводил через людскую колонну. Это он мне и рассказал, что шествие это несанкционированное, стихийное. «Самое ужасное, — подмигнув, шепнул он мне, — вот уже час я не могу даже приблизительно понять, чего же они все-таки хотят?»
— Кто знает, кто знает, — слегка искривив рот подобием улыбки, прокомментировал услышанное Желязны, — возможно, они и хотят – просто устроить манифестацию.
— В том смысле, чтобы на них обратили внимание?
— Да, — ответил Феликс, про себя подумав «попробовал бы ты так выйти из машины на манифестации где-нибудь в Киеве, Минске, Москве или Каире».
— Скорее всего, мой друг (или все-таки «дружище»?), вы правы. В любом случае, прошу меня простить за опоздание. Что ж, у нас много дел. Бернар сказал, что вы не пожелали ни кушать, ни пить…
— Я не голоден, Юрген, благодарю. И вы правы – дела прежде всего. Впрочем, знаете, пусть Бернар все же организует ужин, а мы с вами пойдем нагуливать аппетит в парк. У вас чудный парк, месье Рудер.
— Прекрасная идея, Феликс, только не называйте меня «месье». Хоть мы и в Швейцарии, а я – этнический немец. Для меня это все одно, что обращаться к вам «товарищ Желязны».            
       
ГЛАВА 9
Когда они проходили мимо дома, по знаку Рудера к ним подошел Бернар. Юрген отдал ему распоряжения, касающиеся ужина, и вскоре догнал медленно бредущего к парковой аллее Феликса. 
— Прекрасный вечер, правда? — участливо поинтересовался хозяин особняка.
— Да, — согласился Желязны, — место здесь просто волшебное. Люди живут, как в раю. Не могу понять, с чего им устраивать манифестации? Живи себе и радуйся…
— Знаете, Феликс, великий фантаст Герберт Уэллс как-то сказал: «интеллектуальный и моральный прогресс остановился где-то в 1770-х годах».
— Хотите сказать, что они «с жиру бесятся»?
— Что? Простите…
— Так говорят русские, — пояснил Желязны.
— А что это значит?
Феликс оглянулся, и стал мерить взглядом особняк Рудера, прикидывая про себе так и эдак, как бы это толком объяснить все тому, кто даже в понимании «зажравшихся» швейцарцев является сибаритом:
— Сложно это, — по возможности политкорректно, стал выкручиваться он. — Если в двух словах, то это говорит о том, что люди на площади …подобным образом выражают свою неблагодарность властям. 
— Скажите на милость, — изумился великан Юрген и, косо посмотрев в сторону набережной, по которой безмятежно гуляли крохотные, словно муравьи прохожие, добавил, — как же это точно сказано, Феликс! А ведь русский язык действительно силен.
— Это трудно понять, пока этот язык должным образом не изучишь, — согласился гражданин США, являющийся этническим поляком. Знаете, он удивительно точно позволяет выразить практически все. Скажем, в рамках немецкого и английского, если уж сопоставить три этих языка, то на уровне западноевропейских языков русский может выразить даже больше, чем все вместе.
— То есть? — не понял Рудер.
— Это трудно объяснить не знающему русского, — поправил очки Желязны. — У восточных и даже западных славян присутствуют эмоции, присущие только им и характеризующиеся только их языком. Все славянские языки своеобразны. Многие речевые обороты в них просто уникальны…
— Теперь понятно, почему они так плохо живут, — улыбнулся Рудер, — у них явно должны возникать проблемы коммуникации покупателя и производителя.
— Да, — принял шутку Феликс, — скорее всего, так и есть.
— Но я, Феликс, слышу в ваших словах грусть. Неужели вам их жалко?
— Не смешите чаек, Юрген. Если бы мне их было жалко, я не был бы тем, кто я есть. Однако, все это лирика. Мы говорим об отвлеченном. Думаю, самое время обрисовать ситуацию, подтолкнувшую наших «покровителей» вызвать меня сюда.   
— Ну-ну-ну, — возмутился Рудер, — я бы не стал называть покровителями тех, кто только помогает в распределении финансовых потоков. Двигателем, мозгом данного предприятия и я, и каждый из них считаем только вас…
— Нет, дружище Юрген, — не согласился с данным ему определением Феликс, — вы, в самом деле, хотите, чтобы чайки порвали себе животы от смеха.
— Не понимаю вас.
— Это опять вольный перевод с русского. Раз я такая важная фигура, почему тогда не был созван Стол? Почему на встрече со мной присутствуете вы один?
— В заседании Стола не было надобности, — как можно мягче, полушепотом сказал Рудер, — он соберется, это бесспорно, но только для того, чтобы урегулировать свои дальнейшие действия после нашей с вами встречи.
— Ну что же, спрашивайте, Юрген, я же вижу, что вас порядком нагрузили вопросами.
— Гер Феликс, — на немецкий манер, но на английском языке начал Рудер, — вопросов на самом деле много, но, думаю то, что будет интересовать Стол, прежде всего, это отсутствие доклада по восьмому пункту. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Понимаю, — спокойно ответил Желязны, — доклад я должен был предоставить еще две недели назад…
— Все верно, — с нажимом подтвердил Рудер, — мы и так выбиваемся из графика. Чтобы хоть как-то войти в отпущенные временные рамки, Стол откомандировал в ваше распоряжение почти все свои основные специальные резервы. Но ведь отчета все равно нет. Все остановилось. Скажите, там, на Востоке происходит что-то из того, что может нас заставить беспокоиться?
Желязны криво улыбнулся:      
— Знаете, Юрген, какая основная ошибка Гитлера и Наполеона при разработке своего вторжения в Россию? Нет? Это жесткий минимум вариантов просчитываемых действий. Там, на Востоке, нет и в помине никакой однозначности. Я понимаю, мы привыкли всю эту территорию называть Россия, но ведь «Россия», «Белоруссия», «Украина» даже «Казахстан» это уже сами по себе варианты. Как и варианты их языков и наречий.
Знаете, по пути сюда я, разумеется, подозревал, что за вопрос будет нами обсуждаться в первую очередь. У меня было время все сопоставить, обдумать, проанализировать. К слову сказать, мой отчет уже был практически готов еще неделю назад, но в самом начале мая я вдруг понял, что что-то идет не так.
Вы себе представить не можете, чего нам стоило высеять то, что ощетинилось вдруг на пути завершения пунктов наших планов под номером 15 и 16. Заметили? Я говорю «наших планов», хотя почти вся организация в этом предприятии опирается только на меня. Все верно, ведь именно я и составлял эти планы! Но я же не отчитался Столу за еще выполнение пункта № 8. Смешно, правда? Прямо, как «левое весло» банковского дела. Хм, да, …интересная аналогия. Но, продолжим…
Посмотрите, Юрген, аналитики четко обрисовали соответствие ситуации на востоке Европы нашим пунктам 15 и 16. А я – тот человек, что знает все изнутри, и кто все это изначально расписал и запланировал, не могу пока отчитаться даже за восьмой пункт. То есть реально отработана ровно половина!
— Гер Феликс, — легко коснулся плеча своего гостя Рудер, — пожалуйста, подробнее, вернее сказать – яснее. Я почему-то не могу ничего понять. Вы же знаете, мне нужно будет докладывать Столу о нашей беседе. Мы, конечно, можем их послать к черту, но любой голове, мозгу, для того, чтобы выполнить какую-то физическую работу, нужны руки и ноги, вообще – тело. Вы – мозг, я – черепная коробка, так давайте как-то определим, что нам с вами сообщить нашему «телу»? Расскажите, наконец, что вас настораживает, что там, на Востоке не так? Что вас заставило все переосмыслить и снова тянуть время?
Поймите, я ко всему еще и «мост» между вами и Столом. Чисто физически, мне, как мосту, выгоднее пропускать через себя одного человека, нежели сразу одиннадцать, поэтому я на вашей стороне. Ну, — улыбнулся Юрген, — еще и потому, что я ваш «череп». …Давайте все по порядку. Скажите: то, что было вами сказано выше, это просто эмоции, или вы таким образом попытались мне объяснить, почему ваши же глубоко продуманные планы вы сами и не способны привести в соответствие? Я не могу этого понять. Давайте попытаемся разобраться с этим вдвоем…
— Ну что ж, — согласился Желязны, — давайте. Тогда я обрисую вам ситуацию в целом, а потом мы с вами вместе подумаем, что из этого всего сообщать Столу, а в чем, тут я воспользуюсь вашим советом, мы просто пошлем их к черту.
В прологе, Юрген, замечу, что на начало интересующей нас ситуации то, к чему стремились все великие, сильнейшие политики Запада последних трех-четырех веков можно было считать свершившимся фактом. Раскололи Тартарию, затем Россию, позже развалили СССР и, в конце концов, основу, того, что оставалось от былой России. Добили окончательным отделением Украины и Белоруси, а уж Казахстан и подталкивать не пришлось, он сам отвалился.
А ведь никто, Юрген, не оценит этот просто колоссальный труд! Это немыслимо: определить фундаментальные ценности целого народа, …сразу нескольких народов! В каком-нибудь пятнадцатом-шестнадцатом веке про это даже невозможно было и мечтать. Но, капля за каплей и старые, замшелые планы старушки Европы к концу двадцатого столетия стали вполне реалистичными. 
Вот пример: знаем слабость к материальному достатку со стороны украинцев – нашли оптимальный для них режим существования. Стоило только убрать, отключить в их «компьютере» функцию духовности…
— Духовности? — не совсем понял определение слова Рудер.
— Юрген, — скорчил кислую физиономию Желязны, — это снова особенности перевода с их языка. Мне очень сложно это объяснить. В нашем понимании есть определение «Дух», но оно тяготеет к слову «Призрак», «Приведение». У них это понятие наивысочайшего этического среза бытия. Там же у них есть еще и понятие Совесть. О! Вы округлили …свои замечательные глаза, мой друг. Вам этого термина никогда не понять. Скажу больше, даже мне это понятие непостижимо. Я могу только догадываться что это такое и то – достаточно приблизительно.
У русских масса таких вещей – непонятных, необъяснимых, откровенно противоречивых, но прекрасно работающих в их среде. Не нужно тратить наше время на разъяснения этих вещей, прошу вас. Гораздо важнее, дружище Рудер, что перевернув целые гималайские горы информации, мы все же добились своего, схватили их за то, чего даже сами понять пока не можем. Вот, ситуация с той же Украиной, ведь работает?
Зная свободолюбие и высокий порог гордости белорусов, мы просто стравили этих крепких хозяев между собой. Все! Россию больше никто не охраняет. Большой Хозяин запил, беспробудно, часто и тяжко. Заходи в дом, бери, что хочешь. Двор этого дома, та же Украина – в запустении, там теперь бродит дикое зверье и хозяйские псы, глядя на то, что пьяный хозяин перестал их кормить, теперь грызутся с голоду и досады. Раны их не успевают зарастать. Того и гляди, сбегут к другому хозяину служить, или набросятся на соседей.
Белорусам, Юрген, кстати, очень важно работать. Когда они перестают это делать, они – вырождаются, перестают быть собой. Мне даже представить страшно, до каких высот они могли бы поднять свою экономику, если бы мы позволили им делать все, как они это видят сами!
Для того, чтобы вы могли это себе представить, нафантазируйте себе китайцев, вдруг обретших скрупулезность, вдумчивость, порядочность, чистоплотность, обязательность! Добавьте германскую исполнительность и дисциплину, которая у бывших литовцев, кстати, совсем не ниже немецкой, только гораздо дешевле. А еще упрямство в достижении поставленных целей? Какой там Китай? А если учесть, что у их братьев по соседству такие мощные природные и людские ресурсы и мозги, которые теперь, Юрген, к счастью работают на нас?..
Да уж, — тяжко вздохнул Желязны, — какой труд, какой труд!!! Вычислить всю эту мощь, просчитать и разом испортить этот простой и неприхотливый механизм несколькими точными движениями.
Поэтому-то признаки ситуации и рисовались нашим экспертам в рамках пунктов 15 и 16. Они, между прочим, и мне так рисовались. Скажу больше, я уже думал бросить все это и спокойно отдохнуть, перед рывком на уже практически готовые к работе «Китайские бастионы». Сам не знаю, наверное, это часть польской крови не давала мне покоя. Я подспудно …что-то чувствовал там, в Беларуси, …такое.
Первые сообщения о некой третьей силе меня заинтересовали и, не более того. Что-то во всемирной истории всегда путалось под ногами цивилизации и тому имеется достаточно свидетельств. Проанализировав прошлое, я заметил, что на определенном этапе сопротивления, эта Сила всегда почему-то отступает в тень. Как только славяне начинают уверенно грести в своей лодке сами, она, и без того никогда особо не выпячиваясь, всегда отступала на задний план. Здесь же, в нашей действительности, их присутствие вообще почти не ощущалось. Откровенно говоря, странные какие-то заступники у русских в высших сферах. Но, лучше я не стану здесь заострять на этом внимания.   
Вначале – одно сообщение о контакте с ними, другое, и я стал чувствовать какой-то неясный фон. Потом появление «воскресшей» летающий тарелки, …как же она называется-то? А! Лаплан.
Если вернуться к нашему повествованию, то говоря образными формами: некоторые псы, не глядя на то, что хозяин спит в пьяном угаре, вдруг начали между собой объединяться. Сначала эти собаки-партизаны не доставляли нам особых неудобств и даже здорово играли на руку – выставляя перед глазами своего же народа ясный образ врага – помеху народу на пути к мирной жизни. Но потом они принялись планомерно воровать полагающийся нам «Леснин». Поверьте, Юрген, его могло бы доходить до наших хранилищ куда как больше, если бы не постоянные налеты.
Позже ситуация еще усложнилась. Появился этот человек, который действительно похож на зарытого в лесах Листахова. Чертовщина! На месте захоронения, вернее даже не так. Налицо непосредственное исчезновение самого места захоронения. Словно кто-то специально путает наши пути там, в лесу, и мешает нам найти могилу Президента. В это невозможно поверить, Юрген. Что это спросите вы? Я отвечу – третья сила…
Мой предшественник когда-то сказал: «В тебе достаточно мощи, чтобы довести общее дело до конца, единственное уточнение, не давай ни малейшего шанса своим воспоминаниям».
— Что он имел в виду, гер Феликс? — совершенно не понимая смысла сказанного, спросил Рудер.
— Он не просто «имел ввиду», — пояснил Желязны, — этот человек запросто мог смотреть в века, как в зеркало. О-о-о это был большой мудрец, и такой же хитрец! Окрутил молодую чешку, но не просто чешку, а девицу из старинного польского Рода, перебравшегося в Чехословакию после войны. Этакое чудо, способное говорить с Небесами.
— И вы верите в это, вы? Магистр? — Рудер невольно приостановился.
— Верите, — ехидно хихикнул Желязны. — И не хотел бы, но приходится. Я сам был свидетелем многих ее прозрений. Воспользовался при разговоре с ней своей этнической принадлежностью к полякам. Узнав о ней, пани Гражина прониклась ко мне глубоким доверием. Если быть откровенным, то многое из того, что я смог воплотить в жизнь, произошло только благодаря тому, что я сумел запомнить и объяснить для себя из ее предсказаний.
Глупая, наивная женщина, впрочем, как и все славяне. Лично я никогда не стал бы доверять человеку только из-за того, что он родился с тобой на одной территории. А ведь она на самом деле смотрела в века, хотя не видела того, что творится у нее под ногами. Но, к слову сказать, и отставной Магистр, …тоже. Вот это человечище, скажу я вам! А еще и актер. Он просто водил ее за нос. Наверное, Небеса, открывая такой мощный канал, совсем не оставляют в голове ясновидящего места для его собственного мозга.
Если говорить серьезно, то мозг, скорее всего, только мешает этому человеку своим ненужным анализом, опирающимся на сугубо земные формы мышления. Поэтому и говорят, что настоящие ясновидящие отключают у своего мозга функцию анализа! Представляете себе это? Как такое можно сделать?!
— Вы, — только и смог сказать Юрген, — вы меня удивляете, Феликс. Я никогда не видел у вас столько эмоций.
— Сами просили меня все обстоятельно рассказать? — развел худыми, старческим руками Магистр. — А что за рассказ без эмоций? Кстати, пани Гражина и сейчас жива, правда, ее канал уже …тонок, а мозг уже разучился включаться. Возраст, знаете ли, он у нее крайне преклонный.         
— Хорошо, — не стал более заострять внимание на ясновидящих Рудер, — давайте вернемся к ситуации на Востоке.
— А я, — не без колкости ответил Желязны, — от нее никуда и не уходил. Это ведь там нам противодействует третья сила. Потому я и попросил об усилении нашего влияния в регионе.
— Феликс, — тут же съязвил хозяин швейцарского особняка и великолепного парка, — вы собираетесь воздействовать на нее батальонами вояк-головорезов и машинами «Сleanness»?
Желязному не понравился тон Рудера, но он не подал виду и продолжил:
— Вы, дружище Юрген, понятия не имеете, что там происходит. Третья сила для славян, как канал для пани Гражины. Посмотрите на досуге карты Европы, что хранятся в заказниках музеев. У вас есть друзья, я знаю, которые непосредственно занимаются историей, вернее, сочинением истории и изготовлением археологических находок, подталкивающих мнение обывателя к безболезненному воспринятию странного прошлого. Если они еще не все уничтожили, посмотрите карты, не поленитесь, прошу вас.
Там и Европы-то никакой нет, гер Рудер. Там все славянское, от моря до моря с востока на запад и с севера на юг! Практически все!
Так вот на картах, где еще нет ни Литвы, ни Швеции, ни Польши или как она называлась раньше Речь Посполитая, ни других европейских стран, не часто, но все же встречается название «Белая Русь». В данном контексте на языке славян «белый», это чистый, незапятнанный, если хотите – безгрешный.
Я об этом знал давно, поэтому включил и данную информацию в дело разъединения славян, внушая им, что Беларусь – это была отдельная страна, без влияния России или кого бы то ни было.
В данном случае, мой друг, мы прошли по лезвию бритвы. Вы даже в страшном сне себе представить не можете, что произойдет, если какая-то третья сила разбудит это воинство Света, как некоторые называют их древнюю связь с Предками. Если кому-то удастся включить их генетическую память, нашей нынешней цивилизации придет конец! Уж поверьте, они сразу припомнят всем своим западным партнерам все, за века своего небытия!
Поймите, мы сейчас вложили в удар по ним все свои силы и, если они поймут наш подлог, нашу игру, то, как мы их долго и ловко обводили вокруг пальца, мы нескоро еще придумаем что-то новое.
Здесь нет мелочей, гер Рудер. Двенадцать моих магов отловили в мелкий силок расчудесную птичку. Через ее, или любого, кто попадется на приманку, мы планируем зацепить хоть какой-то контакт с третьей силой. Нам сейчас очень нужно делать ход, сильный ход, Юрген, а я пока ума не приложу, как.
— Может, — поинтересовался немец, — сначала рассмотреть все на заседании Стола? Мы с вами не торопимся с решениями?
— «Рассмотреть», «торопимся», — повторил за ним Желязны. — Уф-ф-ф, дружище Юрген, мы с вами уже опаздываем.
Вчера четыре часа шел бой под Лиозно. И это не партизаны, это, так называемые добровольцы из России. У них у самих, уж простите, бардак, разруха, а они к братьям – славянам, воевать. Президент России лично обещалиразобраться с этой ситуацией, да где там?
Интересно, что эти «добровольцы» отстреливали только военных КВООН. В белорусов из подразделений СОЛОД и прочих, кои не носят форму войск НАТО, либо не стреляли вообще, либо только простреливали конечности особо рьяным в бою. Четыре часа боя! На третьем из них с юга подошли могилевские партизаны, тоже, та еще заноза, и через час войска КВООН просто вынуждены были отступить! Разумеется, информация об этом была тут же локализована.
Справедливости ради нужно сказать, что это только первый случай такой серьезной схватки, но мы ведь с вами уже ставили «галочки» в пунктах нашего плана? Мы уже предполагали, что этот зверь умирает, и берлога почти свободна?
Да, если почитать мнение аналитиков из наших центров, белорусы – простачки, работяги. Некоторые даже предлагают не сильно прореживать их ряды, мол, по отзывам служб миграции европейских стран, это очень и очень добросовестные и неприхотливые работники. Да уж, наши эксперты, похоже, все соразмеряют несостоятельными определениями «качество – цена». Нет, Юрген, там нужна «прополка», тройная «прополка»! Наверное, именно этими побуждениями руководствовался и Гитлер, оставив в живых только каждого третьего из белорусов. О, должен вам сказать, с ним работали очень серъезные аналитики.
Им нельзя даже давать возможности подумать о пощаде в борьбе друг против друга, брат против брата. Представляете, что будет, если солдаты СОЛОДА, которые по сути – предатели, отметятся джентльменским ходом по отношению к тем, кто их не насмерть отстреливает?
Что если и СОЛОД тоже станет стрелять мимо земляков, беречь их? Надо ли вам, немцу, говорить о том, что если славяне проснутся, никто не знает, где они остановятся в этот раз. Если вы забыли, я напомню: дважды эти голодные и оборванные рабы брали Берлин! И, кстати, это их щит не раз висел на воротах самого Константинополя. Если их несет, они становятся лавиной, я знаю о чем говорю, сам на четверть славянин.
Так-то, дружище Юрген, гер Рудер, а вы говорите «отчет». А теперь вы, мой радушный хозяин, попробуйте надеть мою шкуру и хоть что-то достоверно отобразить в этой бумаге… Только это уже будет ваш отчет, а не мой, нашему многоуважаемому Столу.               

ЧАСТЬ 4
ГЛАВА 1
Медведев шел в медблок. Признаться, за делами и заботами он в последние два дня и сам уже несколько раз порывался наведаться к Анне Вячеславовне. Даже придумал себе вполне легальный предлог для этого – дополнительный опрос находящегося в изоляторе американца, но в какой-то момент Сергей Георгиевич засомневался и, не поддался томящему его влечению. Скорее всего, он просто не хотел, чтобы все это выглядело как-то натянуто.
Анна Вячеславовна была женщиной умной и проницательной, и легко раскусила бы этот его чисто мужской умысел. От взрослых, умных и красивых женщин что-либо скрыть крайне сложно. Их опыт, как опыт оперативника: с годами создает особую чуйку на любой подклад под основную, видимую ситуацию.
Зная об этом, заместитель командира отмахивался от похода в медблок даже тогда, когда шеф и Лукьянов спрашивали его по поводу разработки Олсена. Будто именно Медведев знал на кой черт и дальше содержать этого журналиста, который, к слову сказать, едва очухался, сразу же на своем ужасном русском поведал все, что знал о покушении на Президента Беларуси, в коем он по своей глупости участвовал. Нужно отдать должное профессиональной памяти репортера, она в этом сильно помогла. Руководству Базы стали известны многие интересные факты допросов в тюрьме, а еще фамилии и важные, скрытые доселе детали того самого черного дня покушения.
По закону жанра после всего этого писаку следовало бы отправить обратно в тюремную камеру, а по делу вести тихое разбирательство, но тюрьмы на Базе не было. Американца оставили, вернее сказать «повесили» на Вячеславовну, благо он с первой минуты пребывания на Базе вел себя смирно …до сегодняшнего дня.    
Утром, во время завтрака Анна Вячеславовна подошла к столу, за которым молча вкушали пищу Ловчиц и Медведев, присела с краю и сообщила, что ей нужна помощь. Дело в том, что сидящий в изоляторе иностранец, перелистывая спозаранку стопку прибывших со вчерашней разведгруппой газет, отчего пришел в сильное возбуждение.
— Даже не знаю, что с ним и делать, — жаловалась врач, — так-то он смирный, а сегодня утром проснулся и устроил мне сцену, прямо у стола. Он там обычно ожидает, когда принесут завтрак – не любит почему-то в изоляторе есть, не знаю, может это ему тюрьму напоминает?
Эти газеты я еще вчера вечером забрала и положила для него на стол. Он каждое утро их с интересом листал и всегда тихо. Видно, читает по-русски совсем слабо или вообще ничего не понимает, картинки только смотрит, а сегодня как подпрыгнет! Еле его успокоила. И то, хорошо, что Волков зашел на перевязку. Чуть утихомирили его вдвоем. Тычет пальцами в какие-то рекламные картинки и статьи. Его и так понять трудно, а когда разнервничался – вообще, англо-русский винегрет.
Ловчиц, после вчерашней встречи с «непростой девушкой» теперь постоянно пребывающий в глубокой задумчивости, лениво погонял по рту кашу и, сглатывая, бросил в пол-оборота Медведеву:
— Говорил тебе? И Лукьянов вчера говорил… Нельзя так, слышишь, Сергей? Сидит человек у нас, значит нужно с ним работать. Хотя бы для того, чтобы ему не захотелось каких-нибудь глупостей натворить.
— Каких глупостей, — вяло возмутился Медведев, — куда ему бежать? Кому он нужен? Он нам за охрану и паек еще и доплачивать должен, вражина. Да и из медблока просто так не выйдешь…
— Ты слышал, что я сказал? — выныривая из глубоких мыслей, надавил шеф на связки. — Что, Анна Вячеславовна должна с ним разбираться? Идите, доктор, — Ловчиц легонько взял женщину за предплечье, и сказал мягко не в пример того, как говорил Медведеву, — покушайте. Манка сегодня …как в детстве! Наверное, Луценко раздобыл где-то домашнего сливочного масла. Баба Паша не пожалела, кашка, аж желтая. Идите-идите. Сергей Георгиевич после завтрака придет к вам и разберется что к чему. Да, чуть не забыл, раз уж про Волкова заговорили, как его пробоина?
— Все в порядке, — вставая, заверила доктор Штасевич, урожденная Шпилевская, — он и сам говорил, что на нем, как на собаке все заживает, приходится верить, на самом деле так и есть…    
Для того чтобы выполнить указание командира, Сергей Георгиевич намеренно выждал после завтрака минут двадцать-двадцать пять и, прихватив с собой какие-то бумаги, папку, пару шариковых ручек, листки для опроса он, напустив на себя должную меру деловитости, спустился к медблоку и позвонил в дверь. Конечно, у него была магнитная карточка, и он знал все коды дверей Базы, но этот звонок, по его мнению, окончательно придавал его визиту вывеску официальности.
Анна Вячеславовна открывать не спешила. В коридор вместе с ней после перевязки вышел и Егор Панько. Ему накануне во время «выхода» зацепило ногу – пулей рассекло кожу бедра, словно ножом полоснуло. «Что-то в последнее время много наших стало цеплять, — подумал Медведев, глядя через решетчатое окно на двигающегося в сопровождении врача, прихрамывающего бойца. — Что ни стычка – то пациент Вячеславовне. Да и стычек день ото дня все больше и больше»...
— Здравия, — пожимая протянутую руку, приветствовал командира Панько.
— Как он? — пользуясь заминкой, осведомился у врача Медведев.
— Все будет хорошо, — привычно ответила Анна Вячеславовна, — Егор, вечером еще придешь. Повторно обработаем…
— Хорошо, — ответил боец и похромал к лестнице.
— Лифт же есть, — бросила ему вслед доктор, но раненый только махнул рукой и поковылял дальше.
— Заходите, — вдруг без былой медицинской твердости кротко произнесла женщина, придерживая дверь, и тут же прошептала, — он уже поел. Я сказала ему, что придет начальство – ждет…
Медведев прошел к изолятору, дверь в который была открыта настежь. С его глубокому разочарованию, Анна Вячеславовна проследовала мимо, и направилась прямиков в перевязочную. Проводив ее взглядом, Сергей Георгиевич тяжело вздохнул. «Понятно, — горько подумал он, — надо же прибрать красные тряпочки после Егора. Хоть бы постояла минутку…»
Американец, заметив напротив своей двери одного из тех, кто его недавно допрашивал, тут же подпрыгнул с кровати и, вмиг очутившись у порога замер, будто боясь, что если он переступит линию этой запретной черты, сработает сигнализация и поднимется жуткий шум. Сергей Георгиевич, реагируя на подобный порыв, даже едва заметно отклонился. Нет, он, конечно, не боялся этого заокеанского хлыща, однако ему не хотелось, чтобы нравящаяся ему женщина увидела хоть что-то касающееся его лично в каком-то не лучшем свете.
— Что ж ты скачешь, …родной? — сдержанно и с натяжкой произнес заместитель командира Базы. — Чего хотел, спрашиваю? …Что смотришь? Что ты тут доктору наговорил?
Американец, до которого медленно, но все же достаточно точно доходил смысл русского языка, метнулся к кровати и, схватив лежавшую на ней газету, развернул ее вверх нужной картинкой, после чего несколько раз, словно пытаясь пробить ей насквозь, тыкнул указательным пальцем:
— Шеловек, — многозначительно выкрикнул он, — я зналь шеловек, ай ливед уич хиа.
Сергей Георгиевич знал английский именно настолько, насколько этого требовала его служба. Откровенно говоря, неплохо знал, однако, говорить на нем или признаваться кому-то в том, что он в этом деле дока, он не рискнул бы. Не хотелось, чтобы втыкнули потом «неправильным произношением», которое, как известно, у каждого белорусского преподавателя от средней школы до «ин-яза» свое. К слову сказать, сколькие выпускники этого прославленного ВУЗа потом были просто шокированы тем, что иностранцы смеются над их «идеальным» в рамках преподаваемой программы произношением? 
— Ты чего? — не без доли цинизма улыбнулся Медведев. — «Шеловек» говоришь? Что здесь у тебя? Реклама какая-то, статья... «Эдвертисинг, — говорю, —  адвертисемент, эдверт, … сервис анноунсемэнт». …Блин, разозлился Медведев, — Что ты тут Ваньку валяешь, ты же по-русски нормально понимаешь?
— Да, — не стал спорить журналист, — это немнохо эдвертисинг. Моя девушька дысиз… Быля. Йест… Ми растальса в тот ден… День стрелял прэзидэнт.
— Так, — закрепляя принятую информацию, повертел в руках газету Медведев, — уже хоть что-то. А что тут за статья? Ты читал?
— Ньет, — развел руками журналист, — плохо шитаю русский азык.
— Вот ты, неуч, — наконец, входя в изолятор, бросил в пол-оборота Сергей Георгиевич, — надо было слушать свою русскую бабушку и как следует выучить ее родной, «великий и могучий».
— Бабушька бьялоруска, не руска.
— Тем более, — не унимался Медведев, пробегая глазами по мелким строчкам статьи, — белоруски знают, как минимум два языка…
Слушай, ковбой, тут пишут, что эта девушка Джанет Джослин Тампер – глава какого-то там холдинга, и первый заместитель генерального директора фарм-компании «Wind East». Ниче себе! Интересно, где ты ее спарафинил?
— Финил? — скорчил непонимающую физиономию американец.
— Ну, — улыбнулся заместитель командира Базы, — наверняка финил, раз так завелся. А от меня-то ты что хочешь? Открытку ей передать с голубками?
— Критку? — снова не понял обескураженный потоком непонятных слов журналист. — Там гаваритса «критку»? Йа не понимает…
— Говорится? — снова заглядывая в статью, пояснил Медведев, — нет, говорится как раз не про твою «критку», конечно. Пишут, что всемирно известная фарм-компания «Wind East» изучив близкую к гуманитарной катастрофе ситуацию в Беларуси отрывает на ее территории свои предприятия по производству лекарств. Мощности серьезные подразумевают, молодцы. Говорят, что накормят таблетками даже Россию с Украиной… Опять же, рабочие места, и много. Серьезные люди, — задумчиво добавил Сергей Георгиевич, — только тебе-то что теперь от этого? Ингвар?
— Ингви, — тут же поправил журналист.
— А, да, Ингви, прости. — Извинился Медведев. — Тебе-то что говорю? Ты для этой Джанет сейчас «зэчара», понимаешь? «Криминал, конвикт, конвиктед фелон». Въехал – нет? Ты только не скисни вконец раньше времени, но пойми, браток, она уж, наверное, другого себе нашла? Эдакая лялька-то. Нафига ты ей сдался сейчас, парень?
Американец снова скорчил болезненную физиономию:
— Я понималь, шьто ей уже ест дрюгой бой-френд, может она уше будет с дрюгой мушина? Ты так гаварит?
— Ну, — не стал спорить Медведев, — что-то в этом роде.
— Роде?
— Да, — раздражаясь непониманию оппонента, пояснил Медведев, — что-то такое я и говорил. И что? Она тебя уже не помнит, Ингви. Успокойся. И у тебя, и у нее теперь уже будет другая жизнь, понимаешь? Видишь, с кем она сейчас общается? Сплошь первые лица. Глянь на фото: глава Временного Комитета по Стабилизации Правительства Беларуси, Валентин Анатольевич Пристрек, собственной персоной, сука. И он уже о здоровье нации печется, курвина. Сколько народу сложил в могилу, а туда же – здоровье! А вот еще, смотри. Какой-то плюгавенький дед, во, глянь. И этот туда же…
— Оу! — глядя на снимок, воскликнул Олсен.
— Что «оу»? — не понял Сергей Георгиевич. — Что это за дед, знаешь?
— Феликс – деад? — выпучил глаза Ингви. — Он мор, умор, обмер?
— Какой Феликс? — снова начал вчитываться в текст Медведев. — А-да, ты прав, парень. Это Феликс Желязны, — Сергей Георгиевич вдруг призадумался. Ингви ты что, знаешь его?
— Оу, — снова выдохнул Ольсен. — Э вери фемоус мен. …Импортент персон.
— Импортент, — задумчиво повторил себе под нос Сергей Георгиевич, — импортент-импотент. Знать, старичок не совсем еще импотент-импортент, раз такие дамочки с ним обнимаются и на короткой, как видно ноге? …Блин, — тихо негодовал заместитель командира Базы, — Ловчиц же что-то говорил-то про этого «Желязного»? Только что? Не помню…

Джанет закрыла за собой дверь и, не в силах больше стоять на ногах, попросту осунулась на пол. Нежно-голубая блузка, зацепившись за что-то на двери встроенного шкафа, задралась вверх, оголив ее дергающийся в тихом плаче живот. У нее не было сил подняться или поправить одежду. Госпожа Тампер – глава холдинга и первый заместитель генерального директора «Wind East» спрятала лицо в ладони и ее темные волосы, словно занавес в конце сегодняшнего, страшного спектакля, закрыли мокрые от слез руки. 
Перед глазами, словно снимок на могильном камне, застыло бледное лицо несчастной белорусской девушки. «Они же ее доят, — тихо, так, чтобы и самой невозможно было разобрать сказанное, прошипела Джанет в «раковину» своих ладоней. — Как такое можно делать? Это ведь живой человек…»
И тут же потекли видения – помощники Желязного, обступившие кольцом несчастную, и он сам, как нечто объединяющее это странное действо. Зачем он взял Джанет туда? Что он хотел этим ей показать?
Дверь комнаты открылась, и ее массивное полотно больно ударило госпожу Тампер в бедро. Она вскинула заплаканные глаза и, увидев Феликса, спряталась обратно. Желязны запер дверь на ключ, беспардонно переступил через ноги девушки и прошел в номер.
Все жилые отсеки во владениях «Авроры» были обустроены хоть и на современный манер, однако, с недоработками и качеством типично советским. Как пример, этот встроенный, общежитского типа шкаф. Пережиток прошлого, но оклеенный современным, дубовым шпоном. Опять же: огромный балконный проем, с евро-пакетом, но окно зачем-то поделено на три узкие части. Дверь на балкон такая маленькая, что пройти в нее можно только боком и то, только негабаритному человеку.
Желязны, в который раз отмечая про себя необъяснимый для здравого человека советский подход к делу, подошел в балконной двери, закрыл и ее:
— Плачете? — бесстрастно спросил он. — Вы, Джанет, слишком сентиментальны для человека вашего круга…
— Вы «доите» ее! — не удержавшись, выкрикнула девушка.
— Что? — не зная насторожиться ему или смеяться, спросил Феликс.
— «Доите»! — повторила она, простецки подтирая рукой мокрый нос. — Как …муравьи доят тлей. Она же, как зомби…
— Что за истерики, Джанет? — в который раз начиная проделывать «фокус» со своими очками и огромным носовым платком, холодно спросил Желязны и, одновременно заставил Тампер умолкнуть. И как этот дьявол мог такое делать – неизвестно, но это всегда работало! Джанет притихла, понимая, что как ни горько ей сейчас, а дергать тигра за усы не безопасно.   
— Вы, — протирая очки, осведомился «гость», — по какой-то малообъяснимой мне причине имели неосторожность проникнуться сочувствием к этой девице?
— Зачем вы с ней так? — в заложенный слезным насморком нос, промычала Джанет.
— Как это «так»? — не понял Желязны. — Вы видели какие-то пытки? Истязания? Кровь?
— Вы прекрасно понимаете, о чем я.
— Возможно, — не стал отрицать Феликс, — однако хочу обратить внимание на одну простую вещь: вокруг нас есть только цели и средства их достижения. На пути достижения моих целей, в настоящее время, просто необходимо использовать то, свидетелем чего вы только что стали. Успокойтесь. Это всего лишь некий «тепловизор» для работы в тонких мирах. Вы же понятия не имеете о том, что там происходило, ведь так? Женщина, вас это визуально зацепило и, госпожа Тампер, вы снова поддались эмоциям…
— Вы, — подняв красные, заплаканные глаза от пола, вдруг заявила Джанет, — вы…, специально меня туда взяли. Да? Специально? И привезли на эту военную базу тоже специально. Сначала я подумала, что хотите поразвлечься, а потом…
— Поразвлечься? — неподдельно удивился Желязны. — Вы полагаете, что на свое редчайшее «поразвлечься» я выбрал бы именно вас?..
Феликс едва заметно приподнял одну бровь. Зная его, можно было с уверенностью сказать, что эту реакцию на провокационные слова девушки можно было характеризовать, как «рассмеялся»:
— Глупая, заплаканная курица, — тихо, леденящим тоном сказал он после этого, — почему вы, те, кто мнит себя красавицами, думаете, что весь мир вертится только для вас и вокруг вас? Вспомните физику, милочка, вертеться можно только вокруг оси, одной оси. Вокруг нескольких одна и та же сфера вертеться не может. Это ведь даже не верх легкомыслия! Это верх тупости – думать иначе, моя милая леди. Что же касается визита сюда, то скрывать не стану – да, я вас привез сюда специально. И сеанс, как вы тонко заметили «доения», я тоже показал намеренно, но ведь не для каких-то плотских целей, глупышка.
Что? …Что вы так на меня смотрите? «Боже! — сквозит в вашем взгляде. — Он назвал меня дурой? Меня – Джанет Тампер, известную бизнес-леди?»
Замечу, что я не просто называл вас так, мисс Джанет, вы и есть полная дура, если до сих пор не поняли правил игры. Мне бы сразу вас урезонить, еще тогда, когда вы имели неосторожность подчинить мои планы своим истерикам из-за такого журналиста-дурошлепа Олсена. Точно, именно тогда нужно было как следует поставить вас на место!
«Я красавица, весь мир у моих ног, а тут моего милого обидели!» А ведь я в тот момент находился в весьма важной поездке. Вам даже во сне не могут присниться дела такой важности, а вы посмели вмешаться в них по своей тупой, женской прихоти. Вслушайтесь в мои слова, Джанет, вы вмешались, вошли в это игру сами, так соблюдайте правила! Иначе никак. 
Повторяю, вокруг нас есть только цели и средства для их достижения. В тот момент вы были одним из моих средств для достижения определенных целей. Вы и сейчас им остаетесь, но поймите, наконец, если нет возможности поджечь огонь одной спичкой, его подожгут другой, менее капризной и более исполнительной. Неужели вы не поняли, я – тот, кто держит этот «коробок». Не в моих правилах даже один раз кого-то ставить на место, вас я «вправляю» уже вторично. Мне начинает это надоедать…
   
ГЛАВА 2
Джанет боялась поднять взгляд. Она вдруг ясно ощутила, что над ее тонкой шейкой повисло холодное тело безпощадного меча судьбы.
— Я, — чуть ли не шепотом выдавила она из себя, — просто не поняла…, что там происходило. Я …испугалась, простите.
Желязны стоял перед ней, сложив руки на груди. Глядя на него можно было не сомневаться, в его вытянутой к затылку черепной коробке шли очень глубокие и энергозатратные процессы.
— Поясню, — сказал он как-то вдруг, попутно продолжая о чем-то думать, — эта девушка, с которой мы работали, имеет дар, дар, который, по сути, простаивает без дела. Она есть некий природный канал связи с тем, что люди называют Вселенский Разум. Это место, где содержится вся информация о прошлых, настоящих и грядущих событиях. Сама она не в силах прокачать существующий в ней канал на всю силу, а мы ей помогаем, естественно, с выгодой для себя.
Что тут такого? Грех не воспользоваться таким шансом. Дело в том, что со мной работают безспорно талантливые помощники, и у каждого из них есть свой дар, но все же мы, это только «автомобили без топлива». Она помогает нам добывать это «топливо».
— А она этого хочет? — спросила Джанет, и тут же ее шею что-то больно кольнуло. Девушка дрогнула и вялым движением подняла руку к воротнику. Феликс стоял в шаге от нее, он не мог причиной этого. Случайность? «Скорее всего, так» — успокоила себя девушка и, словно очнувшись от наваждения, стала подниматься на ноги.    
— Вам стало легче? — делая шаг назад и даже не пытаясь помочь даме, спросил Желязны. — Это хорошо, — заключил он, — значит, мы уже можем все окончательно обсудить. После этого каждый из нас сделает соответствующие выводы.
— Что мы должны обсудить? — обтягивая задравшуюся блузку и поправляя юбку, стала приводить себя в порядок бизнес-леди.
— Хотя бы то, для чего мы с вашим шефом вызвали вас сюда.
— Мне кажется, — открывая дверь душа, и включая свет над зеркальной полкой, спросила Джанет, — все цели моего визита мы с вами и раньше уже обсудили? Все уже подписано. Помещения выкуплены, со следующей недели начнется демонтаж старого оборудования и ремонт. Думаю, через полгода мы дадим первую продукцию. Или, — оторвавшись от своего изображения в зеркале, поинтересовалась леди, — нужно быстрее?
— Вопрос стоит не в скорости развития бизнес-плана, — подойдя к двери и равнодушно взирая на то, как дама старается привести в порядок расплывшуюся от слез косметику, ответил Феликс. — В данный момент я озабочен другим.
— Могу я узнать чем? — окончательно придя в себя, поинтересовалась девушка.
— Почему вы вычеркнули из списка лекарств витамины для беременных «Матерна», успокаивающее «Талидомид» и еще несколько рекомендуемых препаратов первостепенной важности?
— Потому что одно дело сбыть что-то ненужное, что валяется годами на складах, а другое подорвать здоровье целого народа. Вам, конечно, некогда этим интересоваться. Я все понимаю, просто кто-то из знакомых попросил лоббировать продвижение этих продуктов на восточном рынке, но тут, мистер Желязны, не все так просто. Как специалист сообщаю: все эти лекарства запрещены к употреблению. Они, не то слово «вредны». В запрашиваемых объемах они попросту уничтожат наших потенциальных покупателей. Кому мы потом будем продавать свои лекарства? У нас в фирме всегда было с этим строго. Да и все мировые фарм-компании придерживаются этого правила…
— Знаю, — не дал ей договорить Феликс, — а вот вам мое видение этого правила: «Пункт № 1: делать лекарства от одного недуга, чтобы оно попутно искалечило у пациента все, что только можно и, после этого, начать производить лекарства для лечения всего искалеченного. Пункт № 2: лекарства для искалеченных органов производить, придерживаясь пункта № 1».
Горький юмор, правда? Но, на удивление точный и прибыльный. Что-то мне подсказывает, что после моей вольной трактовки ваших правил, вы больше не станете сравнивать по духу мировые фарм-ведомства и Ватикан? Вы видели, кто визировал список лекарств, рекомендуемых к производству в Беларуси и странах Восточной Европы?   
— Нет, — снова холодея, оторвалась от зеркала Джанет.
— Его подписал лично я, и руководство белорусского министерства здравоохранения. Как вы полагаете, я стал бы подписывать что-то из того, о чем недостаточно осведомлен? …Что вы молчите? Включайте, наконец, свой мыслительный аппарат, мисс. Каждый пункт, каждое лекарство из этого списка должно производиться и продаваться, слышите? Меняйте название запрещенного и производите дальше!
Потребитель должен проснуться и, наливая себе утренний чай, слышать из телевизора: «у вас запор? …у вас диарея? …у вас кашель? …у вас прыщи? …у вас слабое зрение?». И так с утра до вечера, а лечиться они будут вашими препаратами, только вашими. Поверьте, в моих силах сделать так, что купить их можно будет хоть и втридорога, но без рецептов и чуть ли не в каждом гипермаркете.
Не нужно краснеть, милочка. Повторяю, я прекрасно осведомлен о ваших делах. Даже если взять последние десять лет, не помню точную цифру, но она близка к 60%. Так вот, определяющим компонентам шестидесяти процентов запрещенных к использованию препаратов, все! слышите, Джанет, «все!» фарм-компании мира попросту изменили торговое название и снова все это пустили в сеть. Хм, — саркастически потянул уголки синеватых губ вниз Желязны, — вполне понятное дело. Без глубокого химического анализа препарата никто не определит такого рокового совпадения. Подобная экспертиза – дело весьма дорогостоящее, а это значит, что вы надежно прикрыты. Разумеется, до следующего вопиющего случая. Но потом, суд, отмена, снова смена торгового названия и начинайте все сначала. Что скажете? Я в достаточной степени осведомлен вашими делами?
Джанет опустила взгляд.
— Более чем, — горько произнесла она, и едва не закашлялась от подбирающегося к горлу спазма. — Кх-м, — но это ведь единицы в основной сетке лекарств. С таким мелочами судиться просто глупо, но …ваш список, заверенный техническим комитетом по стандартизации, это уже геноцид. — Произнеся это, мисс Тампер подняла взгляд к холодным диоптриям очком Желязного. — Это очень серьезно, — добавила она.
— Серьезно. — Не стал спорить Феликс. — Потому мы с вами, самые что ни на есть серьезные люди и находимся в одной связке. Какая человеку разница, что продавать?
— Я должна подумать?
— Что?
— Я повторяю, мистер Желязны, это очень серьезно, я должна подумать…
Феликс снял очки, сложил их в древний футляр и не спеша спрятал эту допотопную оптику в карман пиджака. Сделав шаг к выходу, он в пол-оборота к Джанет остановился, и как-то двусмысленно сказал:
— Мы обрабатывали эти и другие территории с самолетов. Сейчас трудно представить небо восточной Европы без полосок химтрейлов. Их трава, картошка, редиска – все! Теперь растет только в том случае, если их удобряют нашими удобрениями. А почему? А потому, что сбросили свою заразу, бороться с которой можно только нашей продукцией. Та же ситуация с лекарствами. Сбросили на головы им, а лекарства только у нас.
Определенные люди вложили в это огромные средства, и они должны окупиться. Думайте, мисс Тампер, хорошенько думайте. И я подумаю…               
С этими словами Желязны медленно, словно прихваченная первым заморозком ящерица, двинулся к двери и вышел в коридор...
До вечера ее никто не беспокоил. За это время пребывающая в плену неясной тревоги госпожа Тампер успела выплакаться, и даже немного поспать. Ужин принесли в половине восьмого. Накрытый белой солфеткой поднос доставил один из помощников Желязного, какой-то полувоенный тип с греческим именем Римандас. Он прекрасно говорил на английском, был обходителен и ненавязчив.
Удивительное дело, этот грек с арабской фамилией Бен-Шломо, отрекомендовал поданный ужин так, словно всю жизнь только этим и занимался. Это выглядело несколько комично, поскольку он носил полевую военную форму, а ужин подавал, как настоящий официант, в белых, полиэтилленовых перчатках. Повествуя о достоинствах поданых, все-таки далеко не самых изысканных блюд, он особо отметил слегка зеленоватый напиток в хрустальном, запотевшем графинчике. «Это какое-то лесное чудо! — улыбаясь, говорил он. — Заметьте, местное. Какие-то травки, немного березового сиропа, уверяю, не пожалеете! Должен вам признаться, Феликс нас попросту не подпускает к этому напитку. Антидепрессант высшего уровня, а ингредиенты вон, растут за забором нашей Базы».
На предложение разделить с ней этот чудо-напиток Бен-Шломо вежливо отказался, строго кивнув в сторону двери, мол, Феликс запрещает.    
Грек ушел, а мистер аппетит, коего следовало ожидать после практически полного дня голодания, так и не пришел к подавленной Джанет. Что и говорить, Желязны сегодня ее порядком потрепал. В большей мере только из-за этого она отнеслась к принесенной еде равнодушно. А еще, …еще ее просто взбесило то, что эти скряги экономили даже на посуде – подали отлично отрекомендованный греком напиток с одноразовыми, пластиковыми стаканчиками. Мужчины, что с них возьмешь? Не удивительно, ведь за все время присутствия на «Авроре» мисс Тампер не видела ни одной женщины, за исключением той самой девушки, из-за которой, собственно, она так сильно и расстроилась.
Едва ее мысли снова коснулись утра, казалось, уже забытые переживания снова пришли в движение. Вспомнилось бледное лицо пленницы, и Джанет едва смогла проглотить горький комок, подступающий к горлу. Она задержала дыхание и, через миг, схватив висевшее на спинке стула полупальто, сунула ноги в туфли и приказала себе – «На волю», — выскакивая в мрачный коридор.
Освещение еще не включили, и попасть в этом мраке в замочную скважину было просто невозможно.
— Что там? — услышала она знакомый голос грека. — Мисс Тампер, вам плохо?
Джанет в отчаянии поджала губы. Хорошо, что в темноте этот Римандас не мог видеть на ее красивом лице крайнюю степень недовольства:
— А хочу пройтись, — в противовес испытываемым чувствам, тихо сказала она. — И желательно за территорию этой казармы…
— Не поймите меня неправильно, — вкрадчиво ответил Бен-Шломо, — но без разрешения мистера Желязного вы не можете этого сделать.
— А если я …не хочу его сегодня больше видеть, Желязного? — съезжая на некий игривый тон, спросила дама и грек призадумался.
— Скажите, — осторожно прошептал он, приблизившись, — вы можете ответить мне на несколько вопросов?
— Смотря для чего? — тоже шепотом, но, в отличие от серьезного тона помощника Феликса, с долей шутливости, поинтересовалась Джанет.
— М-м, — замялся Бен-Шломо, — хотя бы для того, чтобы я пошел и попросил для вас разрешения погулять?
— Спрашивайте.
— Вы пили местную настойку?
— К чему этот странный вопрос?
— Хотя бы к тому, — пояснил «военный», что без сопровождения все равно за ограждение не выпустят. На то, чтобы вас обслуживать, отрядили меня, так что…, я же должен буду быстренько убрать посуду.
Тампер озадачилась. Она ясно слышала фальшь в его словах, но из-за всего того, что на нее сегодня обрушилось, несчастная девушка просто не хотела перегружать себе голову:
— Я, — честно призналась она, — не имею никакого желания ужинать. Об алкоголе вообще слышать не хочу, и без того в голове что-то невообразимое творится.
— Значит, — продолжал допытываться грек, — ни глоточка?
— Нет, даже не нюхала. А почему вы так…
— Нет-нет, — не дал ей договорить Римандас, — вы меня неправильно поняли. Я только хотел обсудить ее вкус…
— Слушайте, — злобно зашипела Джанет, — я не знаю, что вы там за игры ведете, но если вам так это интересно, то я с удовольствием покушаю и даже выпью с вами на брудершафт, но только после того, как вы добьетесь для меня хотя бы короткой прогулки по ту сторону от этой тюрьмы.
Грек молчал только миг:
— Одну минуточку, мисс. Стойте здесь, я сбегаю к мистеру Желязному. Думаю, я смогу с ним договориться…
Бен-Шломо появился через несколько минут. За это время Джанет спустилась в слабо освещенный холл, погуляла там немного вдоль стендов с какими-то техническими схемами и картинками с военными людьми, оказывающими медицинскую помощь раненным. Поскольку в углу помещалась фотография ядерного «Гриба», мисс Тампер сделала вывод, что это некое руководство действий сотрудников «Авроры» в случае ядерного удара. Русский язык для Джанет продолжал оставаться тайной, и потому она изучала только картинки. Нужно сказать, что в довесок к пережитому за день, и они оставляли в ее душе весьма тягостное впечатление, так что неожиданно для самой себя, она даже обрадовалась появлению грека.
— Вот и я, — запыхавшись, выдохнул он.
— Вас не узнать, — делая вид, что продолжает изучать плакаты, не то похвалила, не то подначила его дама. — Вооружились, куртка, мешок какой-то в подмышке?
— Мешок? — отчего-то смутился Римандас. — А..., это на пост попросили отнести, для мусора… У меня хорошая новость, нам разрешили погулять. Постовые предупреждены.
— А оружие зачем?
— Как зачем? Меры предосторожности. Вокруг же лес.
«Опять врет, — подумала Джанет, и заключила, — скользкий типчик».
Вслух же она произнесла:
— Что ж, прекрасно. Вы будете меня сопровождать?
— Да, — подтвердил Бен-Шломо, — безопасность…
— Тогда, — полушутя потребовала Тампер, — пообещайте…
— Все, что хотите…
— Пока мы будем гулять, вы сделаете для меня кое что?
— Сделаю, — не задумываясь, ответил «военный».
Она игриво постучала тонкими коготками по нагрудной пуговице его куртки:
— Вы, Римондос, для меня …просто помолчите?
Похоже, грек предполагал, что услышит нечто подобное:
— Как скажете, — заговорщицки ответил он и, делая вид, что застегивает «молнию», вшитую в его рот, добавил как-то двусмысленно, — мисс Тампер, для вас я – могила…
Нужно отдать должное Бен-Шломо, он, понимая запросы дамы, тут же максимально ограничил все разговоры. Был в начале их прогулки один странный момент: когда они проходили пост у въездных ворот он, передавая охране черный мешок для мусора, случайно его уронил. Плотный, длинной около двух метров рулон из тонкого кожзаменителя, ударившись об асфальт и, как по мановению волшебной палочки, развернулся. Одному богу известно, что за «мусор» они собирались носить в таком добротном мешке, в который, при желании можно было легко запихать даже человека, однако, Римандас только досадливо покраснел, скрутил мешок обратно и, не проронив ни слова, отдал его охране.
Постовые только понимающе кивнули в ответ. Похоже, они были предупреждены, что помощник Желязного, и девушка будут выходить за охраняемую территорию. Бен-Шломо, продолжая следовать просьбе своей спутницы, молча указал им на свою рацию, и они кивнули повторно, что на это раз означало: «мы поняли, будем внимательно слушать».
  Все же грек открыл рот, но только на пару секунд, в самом начале, да и то только для того, чтобы подсказать Джанет, что прогуливаться лучше всего в стороне от телекамер слежения и указал точные сектора их работы.
Девушка поблагодарила и, отойдя что-то около двухсот метров от ограждения «Авроры» наконец-то расслабилась. Да, именно это ей сейчас и нужно было: лиственный лес с яркой, майской листвой; тихий, прохладный весенний вечер и, молчаливый, послушный ее воле человек, обеспечивающий охрану.
К сожалению, расслабляться ей пришлось недолго. Хоть «пресс» Желязного и остался позади, за ограждением, но мысли Тампер все равно упрямо возвращались к его словам. Она прекрасно понимала, Феликс не ослабит хватки. Против него и шеф «Wind East» мистер Уанзон побоится что-либо сказать…
Вдруг в районе ее пустого желудка дохнуло холодом: «Что я наделала, глупая? Кто я такая? Кто дал мне право так выпячиваться? Дурочка и есть дурочка, правильно сказал Желязны. Наверняка все дела по производству препаратов на здешнем строящемся заводе уже давно решены и урегулированы. Нужен только «слепой» руководитель, по сути – исполнитель, а я?
Дернул меня еще черт заступиться и за ту девушку? Ведь им теперь ничего не стоит просто выставить меня за дверь как неугодную, убрать куда-подальше, чтобы не путалась под ногами. Вызовут к Уанзону и: «пошла вон, без выходного пособия!» Хотя, — возразила сама себе Джанет, — я ведь тоже не рядовой упаковщик. Все-таки просто так не выставят того, что столько знает? Себе же дороже. Что, если после увольнения у меня вдруг развяжется язык?»
И без того неторопливый, прогулочный шаг мисс Тампер стал замедляться. Перед ее глазами мелькнула картинка номера «Авроры». Стол. Запотевший хрустальный графинчик! Повторяющиеся вопросы грека о том, пила ли она из него? Почему стаканы одноразовые? Непромокаемые перчатки «официанта»? Почему Желязны так легко отпустил ее, женщину, ставшую с ним в конфронтацию, гулять?
«В графине – яд! — выстрелило в голове Джанет. — Ведь самый простой способ решить мой вопрос, это…! А ведь я не пила! Потому и разрешили прогулку. А мешок? Это ведь для меня мешок!»
Джанет остановилась. Страх вморозил ее ноги в землю и, как показалось, высыпал инеем на спину ее дорогого полупальто. Позади нее был Бен-Шломо. Подойдя к дрожащей девушке вплотную, он достал из кармана моток триммерной лески и ловко накинул петлю на ее тонкую, нежную шею…
 
ГЛАВА 3
— …в сообщении только «Срочная эвакуация», данные откуда забирать и запрос на срочную связь…
Ловчиц с досады хлопнул ладонью по столу:
— Я же знал, я говорил, я чувствовал, что будет что-то подобное!
— Успокойся, Иван Сергеевич, — сдержанно ответил Медведев. — Ты же сам знаешь, без предварительной отработки этой «Авроры» туда не было смысла даже соваться. Да, это риск, но по другому-то никак.
Командир в ответ на это отчаянно махнул рукой:
— Знаю, — громко выдохнул он, — все знаю, но что делать теперь будем? А? Лукьянов? На дворе ночь. Опять Лаплан поднимать? Но лететь-то километров сто. Места там начинаются густонаселенные, и придется – мало того, что садиться, так еще и отбиваться, раз так срочно вызывают.
— Надо выходить на прямую связь, — ответил Алексей Владиимирович.
— Отсюда?!
— Нет. Поднимемся на «лапе», пролетим километров шестьдесят-семьдесят, сядем и вызовем. Великое изобретение человека – безпроводной интернет. Они просто не успеют нас запеленговать, NTT собьют их со следа. С той точки до них ближе, будет надо – подлетим и заберем или…? Думаю, лучше там, на месте, и сориентируемся.
— Толково, — согласился Медведев, — другого нам все равно ничего не остается.
— Тогда летим я и Лукьянов, — повторно хлопнул по столу так, словно поставил печать командир Базы, — ты, Сергей Георгиевич, тут покомандуешь. Никому не спать, всем быть наготове, тревожить…
Вимана поднялась в воздух в ноль сорок две по минскому времени. Шлюз Базы закрыли и оставили наверху небольшую группу. Под землей тревожили все; вооружились даже «лабрадоры» Лукьянова. Такого за время существования центра сопротивления еще не было. Шифрованный запрос о помощи разведке у «Авроры» перевернул все вверх дном.
Группа из десяти бойцов, ведомых Банем с Волковым, была экипирована для работы по слежению и разведке. Ушли они с Базы рано утром, едва только командир за ночь смог переварить все то, что ему поведала странная красавица. Все шло по заданному плану: на двадцатом километре их встретили ребята из отряда «Ареса», под командованием бывшего спецназовца Александра Сивохина. Далее двигались с его партизанами на автомобилях проселками и лесом.
Сивохину ночью простым и надежным способом, через интернет, передали шифром нехитрую фразу «около одиннадцати рублей за десять флаконов в вашу квадратную коробку в мелкую точечку 19 на 35 и 20 на 36, нюхайте и наслаждайтесь» (в районе одиннадцати, десять наших бойцов к вашим машинам в перекрестье указанных квадратов, помогите, чем можете).
Специалисты Лукьянова знали свое дело; отследить сообщения Базы было просто нереально. Миллионы адресатов-фантомов по всему миру при любой попытке отыскать эту связь брали «ответственность» на себя, естественно, даже не подозревая об этом. Тягаться с ртутными компьютерами NTT было просто нереально, однако в текстах сообщений все равно перестраховывались, перешучиваясь, подходя к делу с армейским юморком.
Как только возникла внештатная ситуация, Сивохину сообщили: «через круг-полтора сядет туман на лужайке лесника, приходи туда тот, кто в красной шапке», что означало «через час-полтора приземлится вимана на поле возле хутора «Лесной», быть только Сивохину (краповый берет)».
Командир «Аресы» был в курсе событий, происходящих с разведгруппой Базы, потому вскоре ответил: «жду подругу, круг уже вытоптал, аж красная шапка мокрая…».
Лаплан завис над краем леса перед хутором. В полете оборудование этого объекта уже стало не под силу обслуживать одному Лукьянову. Как только «лапа» окончательно «обросла» автоматическими пушками от БМД, пулеметами; наполнилась под самую крышу хай-тек электроникой, помимо неофициального командира корабля в экипаж вошли двое из его бывших сотрудников Института. По сути это были те, кто руководил в их НИИ под Леснинском соответствующими отделами: оружейник Лавренков Артем и инженер (как шутили ребята – борт-инженер) Максим Змурщик. Ребята молодые, неженатые и, что немаловажно, проверенные на стойкость жизненных принципов в первом же бою за свой, на тот момент только что построенный Институт.
Сканер беззвучно зависшего над лесом корабля показывал, что на поляне перед хутором находится один человек. В бревенчатом, трухлявом доме «Лесного» четко определялись еще четверо. Скорее всего, это были люди Сивохина, но на всякий случай, поплывший на посадку виман взял эту ветхую постройку в прицел. Едва тихо гудящий блин коснулся земли, из него высыпались и заняли боевые позиции несколько бойцов.
Сивохин подошел к слабо мерцающему в темноте проему двери. Из нее вышел Ловчиц:
— Вы наш новый «папа»? — спросил командир «Аресы», вспоминая сообщение о том, что командование Базой теперь осуществляет кто-то другой.
— «Папа», — пожимая ему руку, ответил Иван Сергеевич, — вернулся из длинной загранкомандировки. В хате на хуторе твои бойцы?
— Мои, — подтвердил предположение командования Сивохин, — как мне к вам обращаться?
— Наверное, правильнее всего – Иван Сергеевич.
— Извините, — замялся командир партизан, — я же пока не в курсе: кто и что?
— Я …, — начал было Ловчиц, но осекся. — Меня, — изменил он первоначальное содержание того, что хотел сказать, — признало бывшее руководство Базы своим командиром, единогласно. Вот мой пропуск, — он указал на виман, — Лукьянов внутри, он, если нужно, подтвердит. Он и Медведев теперь мои заместители.
— Во как? Хм, — Сивохин улыбнулся, — я так понимаю – это пока все, что мне следует о вас знать? Конспирация. А я – командир отряда «Ареса», бывший капитан Сивохин Андрей Александрович. 
— Служили в спецназе? «Красная шапочка?»
— Да.
— Почему бывший?
— Не поделили бывшую жену с командиром части.
— Что? — улыбнулся Ловчиц. — Так сильно не поделили?
— Сильно, — тоже не без доли юмора, ответил Сивохин, — меня только чудом не посадили. Не захотели пятно на доброе имя части ставить, поэтому просто уволили.
— И что «баба»?
— А хрен ее знает? — честно признался Андрей Александрович. — Что мне, повторно женатому человеку? Теперь уже что две, что три – все равно. Разбежались мы с ней. Другую нашел, а потом…, потом началось все это.
— М-да, — вздохнул Ловчиц и жестом предложил командиру «Аресы» пройтись вокруг лаплана. — Судя по вашему сообщению, вы в курсе того, что произошло с нашей разведкой?
— Потому и вызвал, — подтвердил Сивохин. — Но, не скажу, что все знаю, деталей самой разведки мне не доводили. А что с ними стряслось, знаю только в общих чертах, в общем, выходит, почти ничего не знаю.
— А что все-таки знаете? — в нетерпении спросил Ловчиц.
— Знаю, что мои доставили разведку на место. Мы с ними заранее обговорили, что мои бойцы высадят десант, не доезжая до точки и поддержат ваших, если что. Я, на всякий случай, без всякой конкретики попросил и соседей из «Коласа» подстраховать их с севера, если придется воевать. Сказал, что работают мои, но не сказал, что именно делают и где точно. В тех местах, Иван Сергеевич, «клопов» немеряно. Потому мы там особо и не рыпаемся.
Когда группу доставили, ребята сообщили, что там еще и войск по лесам понатыкано. После этого мои сразу отошли. Ваша группа начала работать, а к девяти вечера дали срочный запрос на эвакуацию.
Когда писали вам на Базу, творились какие-то непонятки. Но ваши вырвались к моим и, минут двадцать назад, сообщили, что машины бросили в деревне, здесь недалеко, и идут сюда, к «Лесному». Это я дал команду, знал, что вы прилетите. Машины фарами будут демаскировать, пусть пройдутся. Они и так рисковали по темени ехать в наш колхоз. Я отправил ребят на подстраховку, отработать дорогу, по которой они добирались, мало ли кто следом увязался, или «клопы» встретятся. Пока тишина.
— Ни дать – ни взять, — похвалил Ловчиц, — все по уму. Приятно с вами работать, Андрей Александрович.
— Просто Андрей, — поправил Сивохин, — или капитан, я так привык.
— Когда они будут здесь, Андрей? — принимая это условие, спросил командир Базы.
— Идти километров пять, — задумался капитан, — наверное, еще минут десять и подойдут…
Из-за вимана выбежал Змурщик, держащий в руке какой-то слабо светящийся ручной сканер:
— Сергеич, — торопливо проговорил он, — кто-то «маяка» тащит. Уже на подходе. Сигнал очень слабый, но приближается. Лукьянов говорит, надо взлетать от греха подальше…
— Откуда идет сигнал? — резко остановившись, осведомился Ловчиц.
— С запада…
— Деревня там? — спросил командир Базы Сивохина. Тот в ответ кивнул.
Иван Сергеевич окинул взглядом пространство вокруг лаплана:
— Значит, — задумчиво произнес он и далее заговорил четко и быстро, — слушай, технарь. Как тебя?..
— Максим.
— Значит так, Максим. Приказ: всех бойцов ко мне. Ты, Лукьянов и третий ваш, как его? Наводчик. Сидите в лаплане. Задраить все люки, полная боевая готовность. Мы с бойцами и Сивохиным пойдем к разведке. Это у тебя прибор, который ловит сигнал?
— Да, — подтвердил Змурщик.
— Тогда тебе отставить посадку в лаплан. Беги, скажи Лукьянову, что остаешься с нами. Они пусть сидят тихо. Если завяжется бой – пусть набирают высоту и уходят, с концами, слышишь? Никакого геройства, так Леше и скажи. Сивохин нас в обиду не даст. Не дашь, Андрей?
— Спрашиваете, — шутливо обиделся командир «Аресы».   
— Ну вот, — улыбнулся Ловчиц, — бегом, Макс, и оружие прихвати – мне и себе, у меня с собой только пистолет…      
Змурщик, выполняя приказ, обернулся быстро. Лаплан закрыл люки, и группа бойцов медленно потрусила в сторону хутора. Там к ним прибавились четверо ребят Сивохина и, после короткого совещания, развернув войсковую цепочку, все двинулись к источнику сигнала.
Можно было не сомневаться, «маячила» идущая от «Авроры» разведка или те бойцы «Аресы», которые ее сопровождали. Едва только углубились в перелесок, как напоролись на своих. В сумраке не самой темной майской ночи кто-то из партизан быстро опознал своего командира Сивохина, и тогда из леса тихонько позвали: «Алексаныч!»
Конфуз, связанный с тем, что шедшая на встречу разведке группа не заметила того, что идет едва ли не по телам своих товарищей тут же забылся. На это попросту не было времени. Ловчиц сразу отметил факт присутствия в расположении разведчиков какого-то тела, завернутого в плащ-палатку. К главному тут же подтянулся Волков и Бань, который прикрывал группу с правого фланга.
— Товарищ генерал, — начал было по привычке тихонько докладывать Иван, но Ловчиц так злобно тсыкнул, что разведчик моментально перешел к делу. — Докладываю: разведка…
— Погоди, разведка, — не дал ему договорить командир. — Вы «маячите», Ваня. Макс, …Максим!
— Я, — отозвался технарь, подсаживаясь к «упакованному» грузу в плащ-палатке. — Иван Сергеич, «маяк» здесь…
— Кто там? — не теряя времени, поинтересовался Ловчиц.
— Девушка, — так же лаконично ответил Бань.
— Вы что? — в злобе зашипел командир. — С ума посходили? То Дзерба, то ты… Гормоны в голове взыграли?
— Сергеич, — встрял в разговор Волков, — не кипятись. Дай доложить по разведке, ты же ничего не знаешь…
— Некогда докладывать, — расходился тот, — все может рухнуть, Леш, все!
— Нашел, — тихо произнес возившийся у палатки Змурщик, — вот, — показал он, небольшой блестящий брелок в виде крохотного глобуса с колечком и ключом, — здесь «пульсар». Уничтожить?
— Стой! — остановил его Ловчиц. — С ума сошел? КВООН выставят квадрат, где замолк «маяк» в центр поиска, и начнут чесать отсюда и до самого горизонта.
— Иван Сергеич, он очень слабый, сомневаюсь, что его можно издалека засечь, но и оставлять его работающим опасно. Каждая минута дорога. Кто их знает? А если спутник на него наведен? В темноте, конечно, особенно не полезут, но с восходом…
— Сивохин, …Сивохин!!! — громким шепотом позвал Ловчиц.
Командир «Аресы» беззвучно вышел из мрака.
— Андрей Александрович, сколько у тебя здесь бойцов?
— Со мной человек двадцать.
— Маловато.
— Если надо – поднимем еще…
— Поднимай, а, впрочем, не нужно. Поможете?
— Не вопрос.
— Оставайтесь здесь. Со светом за этим «маяком» может прийти «хвост». Нужно устроить некую заварушку, понимаешь? Пошуметь, отвлечь и смыться так, чтобы даже следов не нашли.
— Это сделаем легко, — лихо ответил Сивохин, и у Ловчица не осталось сомнений – заварушка будет что надо.
— Иван Серге-е-еич, — выл так, словно держал в руках не брелок с ключом, а стержень из чистого урана Змурщик, — у нас под ногами скоро земля гореть будет. Надо что-то делать…
Ловчиц задумался. Тишину нарушил Волков:
— Хорошо бы, — блеснув хитрым взглядом в лучах восходящей луны, озвучил он, осенившую его вдруг идею, — подбросить этот «маяк» в какой-нибудь поезд или машину, и отправить куда подальше вслепую. Пусть гоняются…
Ловчиц вынырнул из глубокой задумчивости, и благодарно хлопнул Волкова по плечу:
— Отлично, Леш. Сивохин, здесь же есть рядом оживленная трасса?
— Есть, — ответил партизан.
— А стоянка? Кафе на ней?
— Заправка есть, — вспомнил бывший спецназовец, — километров пять отсюда.
— Можешь сам показать?
— А тут кто останется? — развел руками капитан. — Сами же говорили «надо пошуметь»…
— Тогда дай проводника.
— Да берите любого, во, Никиту, — прихватил он стоящего рядом высокого и нескладного молодца в мешковатой, туристской штормовке, — у меня все местные…
Углубляться в обсуждение предложенной кандидатуры не стали, на это попросту не было времени. Группа Базы вместе с разведкой унесла плащ-палатку с безчувственным телом девушки в сторону лаплана.
— Держитесь, Андрей, — на прощание крепко пожимая руку командиру партизан, подмигнул ему Ловчиц, — сильно не ввязывайтесь, слышишь? Если придет «хвост», только дайте им понять, что тут есть кто-то и сразу врассыпную.
— Сделаем, — кивнул Сивохин...
Вскоре виман стал подниматься, бросая вытянутую, нереальную тень от набирающей силу луны, и заставляя бойцов «Аресы» поднимать головы и открывать рты. Практически все они видели этот аппарат впервые. Лукьянов ворчал, поднимая корабль и указывая на его плотную загруженность. Он вел лаплан осторожно, как можно ближе к поверхности земли, чтобы максимально снизить вероятность шанса быть замеченными кем-то из посторонних.
Они приземлились за темным провалом гравийного карьера, прямо между им и погостом, что как гигантская кочка торчал посреди дремлющего поля. Так Лукьянов посадил «лапу» специально. Если провести прямую: на одной линии оказывались и провал, и кладбище, и заправочная станция, свет от которой пробивался сквозь свежую листву застывших в скорбном молчании деревьев.

ГЛАВА 4
К АЗС отправили четверых: Волкова, Баня, Твердохлеба и молодого Ярослава Соколова, так, на всякий случай. Он в свои неполных двадцать три года уже был чемпионом республики по рукопашному бою, мастером спорта по самбо и, по словам ребят с Базы, что прошли спецподразделения, умел в единоборствах практически все.
Партизана Никиту отправили домой сразу же после приземления. Естественно с ним была проведена разъяснительная работа с указанием на то, что оставаться в лесу и смотреть за тем, что происходит, с его стороны будет крайне неразумно, поскольку неизвестно как и что пойдет во время операции на заправке. Виман улетит, а его, если поднимется шум, после этого могут в лесу прихватить «друзья» из КВООН. Ребятам из местных отрядов не нужно было объяснять дальнейшие перспективы подобного «приключения». Они были прекрасно осведомлены о методах работы противоборствующих им сил и рисковать жизнями своих родственников никто из них не хотел, поэтому ошеломленный перелетом Никита, которому на этот вечер впечатлений уже хватило сполна, ушел быстро и без лишних вопросов.
Группа пошла через кладбище. Едва только их силуэты растворились среди надгробий, Ловчицу доложили, что снова пришла в себя девушка в плащ-палатке. Иван Сергеевич, мысли которого в это время находились где-то уже на пути к заправочной станции, недовольно поморщился.
— Что это за девушка, Сергеич? — в пол-оборота из кресла пилота осведомился Лукьянов. — Чего они ее приволокли?
— Откуда я знаю, Леш? — вознегодовал Ловчиц. — Эй, — негромко воззвал под лестницу лаплана командующий. — Выдь кто-нибудь, расскажи, наконец, что ж там приключилось на «Авроре»? Что это с вами за «шамаханская царица»?      
Ребята какое-то время медлили, судя по всему, выясняя, кто из них пойдет и отчитается о проделанной работе в отсутствие командиров группы. Вскоре они все же отправили вверх по сетчатой металлической лестнице своего делегата – Римашевского.
 Не зная, куда ему стать, тот скользнул взглядом по мониторам, по приборной панели и, чтобы не дай бог не задеть или не нажать чего-нибудь случайно, шагнул назад и застыл справа от лестницы, возле какого-то черного, наглухо закрытого ящика с бортовой электроникой. 
— Ну, — кисло глядя на грязный, теперь действительно «один в один» с лесным настилом камуфляж бойца, спросил командующий, — что расскажешь, добрый молодец? Только давай все по порядку, — оборвав на вдохе открывшего было рот Римашевского, добавил он, — не путай нас. Чувствую, вопросов и так будет много.
— Может, — попытался отвильнуть разведчик, — подождем, когда Ваня с Волковым вернутся? Мало ли что там, на заправке?
— И правда, Сергеич, — поддержал эту мысль Лукьянов. — Надо же слушать и смотреть во все глаза…
— Вот ты и слушай, — слегка надавил на связки командующий, — во все глаза. Данные по разведке важны? Что молчишь? Важны?
— Важны, — буркнул себе под нос обезкураженный зам.
— Нам их надо обдумать и переработать?
— Надо…
— Ты, бл…, мой зам, летишь на секретном аппарате, за которым гоняются все разведки мира, а в «брюхе» у нас мало что народу – не продохнуть, так еще и какая-то левая девица! Забыл, чей «маячок» понесли на заправку ребята? И чего ты мне предлагаешь ждать?
Ловчиц «дожал» Лукьянова взглядом и тот умолк.
— Говори, Саш, — после короткой паузы, заметно успокоившись, продолжил Иван Сергеевич, — как и условились, все по порядку.
— Про то, как добирались…
— Про это не надо, — предостерегающе поднял руку Ловчиц, — давай, по сути, чисто по разведке.
— «Авро…»
— «Объект», — поправил командующий.
— Да, «объект» находится там, где мы и предполагали. Охраняется хорошо. В лесу видели следы «клопов», но на них не налетали. Периметр просматривается видеокамерами, не весь, правда, полно «мертвых» зон. Благодарствуем за приборы, — поклонился в сторону Лукьянова разведчик, — видеокамеры отыскивают фиксируют на раз. О! — вспомнил разведчик, — у них вокруг объекта с пяток зубров ходит.
— Зубров? — удивился командующий. — И что? Это важно, Саш?
— Так, — пожал плечами Римашевский, — просто про «клопов» заговорили…
— И что? — не понял командующий. — «Клопы» их не трогают?
— Нет, — улыбнулся Римашевский, — это зубры «клопов» трогают. Мы видели издалека, как один топтал копытами, а «клоп» просто отползал. Даже «жало» не доставал, удирал и все. По ходу, эти железяки на самом деле распознают и людей, и животных. Кто идет с оружием, кто без. Наверное, их инженеры просто не рассчитывали на патриотизм нашего рогатого государственного символа...
— Хорош стебаться, давай по делу. Что по объекту еще?
— М-м, — возвращаясь к предмету разговора, задумался боец, — охрана обученная и, похоже, не только за деньги упираются. Подойти сложно. Внутрь так и не пробирались. Как только отследили периметр и промежутки смены постов, сразу влетели на ЧП. С него мы и приволокли эту девушку.
— Подробнее, — принял полученную информацию Ловчиц.
— Мы отслеживали въездные ворота, — стал уточнять боец, — и где-то минут через двадцать из сторожки возле них выходит какой-то военный и девушка. Пошли в лес. Выглядело так, что идут просто гулять. Вышли как раз на нас, на не просматриваемое видеокамерой место. Мы и не кипишили особо, лежали в ямках, слушали, мало ли? Может, скажут чего интересного. Тут военный этот достает шнур от газонокосилки и девушке на шею…
— Похоже, — скорее себе под нос, чем для окружающих выдохнул Иван Сергеевич, — вы не дали ему довести дело до конца.
— Нельзя было, товарищ генерал, оставить это так.
— А демаскироваться во время проведения специальной операции можно?
— Не в этом дело…
— А в чем, Саш? — Ловчиц встал. — А если это – спектакль? Вас же могли просто «развести». Заметили скрытой камерой, что кто-то пасется на территории, поняли, что это чуть ли не единственный шанс зацепиться за донимающее их до ужаса подполье и нате вам сразу: и «крючок и червячок».
Хороший, умный ход. Они поняли, что на неуловимой Базе сопротивления с женщинами дело обстоит плохо, а на дворе гормоно-бум, май-весельчак, они точно вычислили то, что вы обязательно среагируете на опасность, грозящую молодой особе. Всучили ей маяк, а дальше дело техники…
— Он же натурально ее душил, товарищ генерал, — возмутился Римашевский, — она до сих пор говорить не может. Только начинает сипеть, сразу слезы, больно ей…
— Все верно.
— Как верно? — не унимался боец, — мы же того военного пустили в расход! Кто на такое пойдет?
— Его смерть – ерунда, — парировал Ловчиц, — порой приходится пожертвовать даже не только пешкой, главное – выиграть партию. Все?
— Что «все»? — не понял разведчик.
— Кончились твои доводы? …Плохо. Очень плохо. Из-за вашего непрофессионализма сейчас может рухнуть все. Мы по этой причине уже отгребли проблем по самые уши. Вместо переработки информации по объекту, вынуждены демаскировать лаплан, «светить» его перед партизанами, возмущать то население, что не спит по ночам и пялится в небеса.
Сейчас наши ребята пытаются запустить «маяк» в свободное плавание, а ведь могли уже просто прохлаждаться на Базе. Сам подумай, даже если это удушение не «подсадная утка», вы же все равно возле «объекта» оставили труп, ведь так?
— Мы его хитро замаскировали…
— Но ведь найдут?
— Найдут, — согласился Римашевский, — уже искали, когда мы уходили. Но искали они «вслепую», значит, это не спектакль?
— Пусть так, — согласился Иван Сергеевич, — но труп? Это ведь их сотрудник? Сразу вопросы: кто убил и с какой целью тут ошивался? А ответ, Саш, лежит на поверхности...
— Движение! — засуетился Лукьянов у приборной консоли. — Макс, там, ближе к дороге, в поле. Увеличь…
— Это заяц, — глухо отозвался Змурщик, — я минуты три уже за ним слежу.
Алексея Владиимировича ответ бортинженера не удовлетворил:
— Не там, — стоял он на своем, — правее, по самому срезу забора, видишь?
— Что там? — не выдержал Ловчиц, и тоже сделал шаг к монитору.
— Есть движение, — подтвердил Макс, изучая черно-серую картинку с камеры ночного видения, — похоже, наши. Идут, товарищ генерал.      
— Хватит меня, — отмахнулся тот, — …генералить!
Группа вернулась в полном составе и без эксцессов. Виман тут же медленно поплыл к карьеру. Перевалив его чернеющее жерло, «лапа» стала медленно разгоняться и так же медленно набирать высоту.
— Ну что? — поинтересовался Ловчиц, едва только стало понятно, что они в безопасности. — Отправили «маяк» в турпоездку?
— Поехал, — усаживаясь у стены, устало ответил Волков, — с комфортом, на БМВ.
— Народу много было на заправке?
— Порядком, — расслабляясь, выдохнул Волков, — вроде и ночь на дворе.
— Там дальнобойщик какой-то стоял, — вклинился в разговор Бань, — Леха из-за фуры вышел так, типа он на ней едет. Потяну-у-улся, ну артист, и пошел к кассам…
— Мг, — подтвердил Волков, — а по пути стояло какое-то БМВ с открытыми окнами. В машине никого не было, я и сунул брелок незаметно, …за задний подголовник, в чехол. А потом, шлепнул себя по лбу, типа, ой! забыл что-то в своей машине и обратно за фуру – шась. Вот и вся операция…
— Я вам, — кивнул в сторону снова потерявшей сознание девушки в плащ-палатке Иван Сергеевич, — по прилету всем и за все операции устрою «награждение»…

… — Это исключено, — настаивал начальник охраны «Авроры», — я на себя такую ответственность взять не могу. Ваша безопасность…
— Полковник Штасевич появился? — спросил Феликс.
— Все еще на выезде, — коротко ответил начальник охраны.
— На каком «выезде», голубчик? — пошел в наступление Желязны. — Что вы его выгораживаете? Официально его кто-то отпускал?
— Должен признаться, — зарделся охранник, — сами с ним решили, …пока тихо, вечером. Ему надо было домой на ночь, на пару часов.
— До его дома, — наседал советник Президента, — только дороги сто с лишним километров и отпустить его могу только я! Прекратите это!
— Понятно, — совсем «погас» начальник охраны, — все равно за все отвечаю я.
— Нет, мой дорогой, — едко заметил Желязны, — вы только начальник охраны, клерк безопасности. Организация службы, обеспечение, матчасть и прочее висит на руководителе. Это особый объект, с особыми функциями, а у руководителя – особые полномочия. И вот на этом особом объекте вчера вечером убит мой человек, а найден только на рассвете. А где руководитель? Он по настоящее время даже по телефону не доступен. Прекрасный исполнитель, взял, и куда-то съехал без предупреждения.
— Он же меня предупредил…
— Вас? — с кривой ухмылкой спросил Феликс. — Не смешите меня. Где, черт побери, ваши люди? Они взяли с собой фотокамеры?
— Взяли.
— Хорошо, — снова входя в привычные рамки поведения, заключил Желязны, — я пойду к своим коллегам, в актовый зал. Принесете снимки – постучите в дверь, никому не входить, у нас совещание.
…Выбывшие на место происшествия охранники задерживались. Первое, что их серьезно притормозило, это была перестраховка. Лес хоть и охранялся «Bedbug-2», а исходя из того, что в нем стало возможным подобное происшествие, возникало множество вопросов. Хоть мистер Желязны сгоряча и упрекал начальника охраны в том, что ночью пропавшего сотрудника и девушку не искали, сам же Феликс с наступлением темноты и приказал прекратить едва начавшиеся поиски. Дело в том, что после ЧП с пропажей Джанет и сотредника, в ночном режиме «Bedbug-2» в охранной зоне «Авроры» были произведены перенастройки. Теперь, с наступлением темноты они подтягивались к ограждению периметра объекта и переходили на режим «поиск-уничтожение». Любой силуэт, в котором они могли распознать человека, до рассвета считался вооруженным лазутчиком. А поскольку время точного перехода этой техники из режима в режим не выставлялось, а определялось датчиками машин, то и помощи от инженеров объекта было мало, поскольку шифр на переход к дневному управлению был только у задерживающегося Штасевича.   
Группа терпеливо выждала час после восхода солнца и на свой страх и риск начала работать. Благо все обошлось и через три с половиной часа прилегающую к происшествию территорию отработали в полной мере. Как и просил Желязны, все было запечатлено на электронную фотокамеру и доставлено ему. Нужно сказать, что к тому моменту даже имеющий вместо нервов стальные канаты Феликс начал терять терпение:
— Сколько можно вас ждать? — выдергивая камеру из рук начальника охраны, надавил на связки советник Президента. — Денни, — передал он аппарат одному из своих помощников, сидящему у мультимедиа-проектора, — включите нам, спроецируйте на стену. Останьтесь, господин хороший, — придержал Феликс за рукав собирающегося уходить начальника охраны, — никто из нас там не был, вы нам сейчас все поясните.
— И я не был, — едва заметно стал вырываться тот, чувствуя какой-то необъяснимый страх и холод в этом теплом и до того вполне уютном зале. — Сейчас позову старшего группы. Он бывший, из уголовного розыска…
На самом деле вскоре в дверном проеме вместо вырвавшегося из лап Желязного начальника безопасности появился широколицый, смуглый мужчина в черной униформе сотрудников охраны «Авроры». Он вошел в актовый зал, взял металлическую указку и занял место возле экрана так обыденно, что складывалось впечатление, словно он каждый день здесь читал какие-то лекции.
— Ну? — выжидающе спросил Желязны, едва только огромный объем информации загрузился в компьютер. — Расскажите нам, раз уж вас отрядили на это дело: что там произошло?
«Лектор» набрал в грудь воздуха, но так и не смог ничего ответить. Его выдох был сродни «холостой» кнопки баяна, существующей только для того, чтобы беззвучно сдуть меха. Кровь прилила к его лицу, отчего и без того темная кожа, стала отливать синевой.
— Что такое? — поторапливал Феликс. — Нам отрекомендовали вас, как знатока. Руководитель объекта куда-то странным образом уехал, начальник охраны сбежал, так что будьте уверены, вас мы живым отсюда не выпустим. Только прошу, не все мои коллеги хорошо понимают русский язык, им будут переводить те, кто его знают, поэтому …не торопитесь.
— Я, — борясь с наступившим в глазах затмением, произнес «лектор», — не знаю, что там произошло.
— Но нам говорили, что вы служили в уголовном розыске?
— Служил, — не стал спорить смуглый.
— Хорошо, — замечая мешающий делу, нешуточный ступор в поведении этого служаки, стал выправлять ситуацию Желязны, — как нам к вам обращаться?
— Ал-лександр.
— Так вот, Александр. Расскажите все, что знаете, видели, о чем догадываетесь, что отображено на отснятых фото. Вы же сможете пояснить, что там? Вы были на месте?
— Был.
— Ну вот, а нас с коллегами не пускают.
— Это же понятно, — оживился «лектор», — в лесу могут быть …, — тут, едва только начавший отпускать голову «лектора» ступор, снова ввинтился в его мозги.
— Кто может быть? — хитро спросил Феликс.
— Партизаны, — неуверенно ответил Александр.
— Могут, — спокойно ответил Желязны. Он заметил, что его слова добавили смелости представителю охраны и добавил: — Давайте сначала…
— Это, — глядя на первое фото, очертил круг поверх изображения «лектор», — ворота и выход, через который вышли…, — он снова запнулся.
— Мужчина и женщина, — помог ему Феликс. — Александр, поверьте, мы все здесь знаем о цели их путешествия, не напрягайте свою голову попусту, не заставляйте меня вытягивать из нее то, о чем вы даже и сам не догадываетесь. Для чего они выходили – не ваше дело, эти догадки вас волновать не должны, но погиб один из нас и пропала девушка, а оставшиеся в живых одиннадцать человек, просто жаждут знать о других ваших догадках.
— Н-но, — неуверенно, протянул «лектор», — среди первых, вполне можно рассматривать вариант и того, что их выход за территорию напрямую связан со смертью вашего коллеги. Мне странно только то, что пропажа девушки мало кого волнует. Ее ведь тоже могли убить? А раз информация о ней как-то «плавает», значит, ее пропажа или смерть никого особенно не удивляет?
Желязны задумался: этот опер на самом деле чего-то стоил.
— А если и так? — не стал ни отрицать, ни подтверждать эту версию Феликс. — Нам на самом деле важнее факт, повторяю, свершившийся факт смерти коллеги, чем что-то непонятное, произошедшее с его девушкой. Ее тела нет, и, насколько мне известно, как там говорили в советской милиции: «нет тела – нет дела». Вы затратили с утра столько времени, что-то же заставило группу задержаться?
— Здесь, — словно ступая по минному полю, с трудом выдавливал из себя каждую фразу Александр, — что-то невероятное…
— Уверяю, здесь собраны люди, подготовленные к невероятным вещам – говорите.
— Когда …обнаружили труп, в-в-вот, — «лектор» взял пульт и, пролистав с десяток фото, остановился, — видите?
У дерева, широко раскинув руки в стороны, лежал Бен-Шломо Залман. Половину его залитого кровью лица занимало какое-то черное, вытянутое пятно. Следующее фото, сделанное ближе, приоткрыло завесу таинственности с предыдущего. Это была элегантная «лодочка» женской туфли, длинный и тонкий каблук которой был до упора вогнан в глаз их коллеги. За составленными в полукруг столами актового зала пролетел легкий ропот.
— Я думаю, — сделал вывод Александр, — что основных версий несколько, но определенно говорить можно только...
— Говорите…, — изучая безрадостное изображение, выдохнул в нос Желязны.
— Его либо убила девушка, либо кто-то еще, ведь так?
Феликс потянул уголки тонких губ вниз, что означало «это очевидно».
— Мы смотрели. На нем, внешне, не было никаких следов насилия. Одежда была чистой, ни синяков, ни ранений, только этот каблук. Он потерял много крови… Хорошо бы осмотреть тело детально…
— Уж будьте уверены, — вздохнул Желязны, — его тело обследуют как надо.
— Теперь? — отчаянно махнул рукой «лектор». — Что там уже теперь обследовать?
— В чем дело? — отмечая недобрую интонацию, оживился советник Президента и онемел. Александр пролистал фотоснимки до сто двадцатого и картинки с трупом заметно изменились.
— Кто это? — судорожно доставая из кармана носовой платок и протирая очки, округлил глаза Феликс. — Что это за быки?
— Это зубры, — с уважением заметил «лектор». — Они…, их сейчас много, живут тут неподалеку. Мы им хлеб бросаем за забор. Наверное, увидели людей и подошли. Те, кто охранял труп, сказали, что как только зубры увидели …мертвого, они …словно взбесились: топтали, загребали его ногами…
Желязны спешно нацепил очки и, часто моргая, изумленно произнес:
— Это же место преступления? Его нужно было охранять, почему они не стреляли?
— Это же зубры, — удивился Александр, — не коровы. Как от них можно что-то охранять? Куда там стрелять? Они же больше тонны весом!..   
    
ГЛАВА 5
Полковник Штасевич въехал на территорию «Авроры» в девять сорок утра. Постовые на въездных воротах тут же поведали ему о том, что произошло накануне. Евгений Николаевич, похолодев сердцем, отогнал машину на стоянку и медленно, словно на казнь, отправился к Желязному.
В холле его встретил начальник охраны. Слова его взволнованного произошедшими событиями коллеги только добавили дегтя во все более отдалявшееся послевкусие прошедшей ночи. Штасевич подошел к апартаментам Феликса и постучал в дверь. Советника Президента не было на месте. Вернувшись в холл, Евгений Николаевич уточнил у охраны, где находится мистер Желязны, и оказалось, что он все еще рассматривал снимки в актовом зале.
Дверь была приоткрыта, поэтому, подойдя к ней и едва замедлив шаг, руководитель «Авроры» услышал:
— Входите, полковник, я жду вас.
Штасевичу ничего не оставалось, как переступить порог душного помещения, которое, судя по всему, только недавно покинули люди. Жалюзи были закрыты, над столами и беспорядочно расставленными стульями царил полумрак. Феликс сидел у ноутбука и через медиа-проектор перелистывал на стене страшные фотографии.
— Проходите, — пригласил он вошедшего, кивая на стоящий рядом стул, — садитесь. Разговор может получиться долгим.
Евгений Николаевич занял указанное место:
— М-гхм, — тихо откашлялся он и добавил, — я думал, что он будет очень коротким. Меня уволят?
— Это однозначно, — не стал спорить Желязны, — но все равно мне интересно, что вы обо все этом скажете. Понимаете, о чем я?
— У меня «умер» телефон, или …Вы про убийство в лесу?
— «Сарафанное радио» доложило, — вздохнул помощник Президента, — вам об убийстве, мне о том, что у вас «умер» телефон. Только вот интересно, откуда люди знают, что он у вас «умер»? Хотя, сейчас это уже не имеет никакого значения, так даже лучше, мне меньше забот. Итак?
Штасевич опустил взгляд. В глубине коридоре стали слышны шаги. Кто-то спешил к актовому залу, и Евгений Николаевич хотел все решить до его прихода:
— Ничего я не думаю, — горько заключил он, — и не знаю ничего об этом убийстве. Не мог же я сделать что-то такое, что пойдет во вред собственной карьере?
— Но ведь сделали? Уехали, не предупредив меня. Кстати, вас бы за это уволили, даже без убийства моего сотрудника. Идите, собирайтесь и приготовьтесь передать дела…
Полковник встал и почувствовал, что его ноги стали каменными. Ему хотелось стать на колени, во всем слезно раскаяться и снова проснуться руководителем «Авроры». Ведь по его мнению, именно его стараниями этот центр работал как часы. Оказывается, очень легко найдется другой такой же, хват и карьерист, и с ним «Аврора» тоже будет вполне сносно работать. После его ухода небо не рухнет на Землю.
В этот момент в дверь вошел Герасимчик, начальник техотдела объекта:
— Разрешите? — спросил он, застыв у порога.
— Вы уже вошли, — холодно ответил Феликс. — Что случилось?
— Товарищ…, — по многолетней артикулярной привычке произнес технарь и запнулся, не зная, как ему называть Желязного, — гос-с-сподин помощник Президента, — по слогам произнес он, — у нас на системе заработал «маяк» дверного ключа от номера 113.
— Ну и что? — задумчиво спросил Феликс, рефлекторно продолжая «листать» снимки, — что тут удивительного? Значит, система работает нормально. …А чей это номер?
— В нем жила госпожа Тампер.
Желязны оторвал взгляд от стены с экраном. Медленно убрав руку от «мышки» ноутбука, он повернул голову:
— Когда он заработал?
— Пятнадцать минут назад.
— Почему мне сразу не доложили?
— Определяли откуда сигнал.
— Ну и?
— С нашей автостоянки.
— «Сигналит» машина?
— Да, — дрогнувшим голосом, подтвердил Герасимчик, — «маяк» связки ее ключей работает из БМВ полковника Штасевича.
В глазах обладателя баварской машины синего цвета, купленной только месяц назад, перед глазами поплыли солнечные круги. Феликс словно молнией ударил взглядом в бледнеющее лицо полковника и участливо попросил его присесть. Голос помощника Президента, как казалось, звучал где-то в коридоре:    
— Во-о-о-от, устраивайтесь поудобнее. А вот теперь мы с вами, господин полковник, так просто не расстанемся. Идите, голубчик, — сказал он куда-то в глубину неба, — я с ним справлюсь, только возьмите ключи. Принесите маяк, дактилоскопируйте по возможности. Дайте ключи от машины, полковник, слышите меня…? Эй…
Евгения Николаевича кувыркнуло куда-то под пол. Сколько он был в обмороке, не известно, но в момент, когда стал приходить в себя, у него ужасно болела голова и затекли ноги. Не выпив ни капли спиртного, полковник Штасевич чувствовал сейчас себя пьяным – вдрызг.
— М-м, — устало произнес где-то в стороне Феликс и на отставного руководителя «Авроры» вдруг свалились воспоминания. — Просыпайтесь, офицер, слышите меня?
Полковник с трудом оторвал спину от жесткой спинки стула. Его едва не вытошнило, благо с вечера он ничего не ел.
— У меня гхолова, — произнес он, и слова зазвенели в его мозгу, как мелкие колокола в церковной часовне. — Я ничего не помню…
Феликс скривил рот. На его лице отобразилось слабое подобие улыбки:
— Всему есть свои причины, господин офицер, — прогнусавил он. — Должен признаться, что именно я стою в основе ваших болезненных ощущений. Слово «память» женского рода, ведь так? Тогда, если подойти к делу образно, скажу вам, что я только что отымел ее, куда только было можно. Без привычки это всегда больно, хотя, к такому невозможно привыкнуть. Не судите меня строго. К этому подтолкнула ситуация. Вы потеряли сознание, и я просто решил этим воспользоваться. На ваше счастье погружение в гипноз не выявило ничего из того, что могло бы вас скомпрометировать относительно убийства Бен-Шломо. Ваша память пуста, хотя должен признаться, что ковырялся я в ней без особого удовольствия. Вы еще более низкое и никчемное существо, чем я предполагал. Карьеризм и само по себе не есть положительное понятие, а вы ко всему еще себе выстроили через него странную модель защиты. Пытаетесь через это оправдать свои дикие, невероятные поступки.
Почему вы мне сказали, что ваша жена погибла? Она жива, я теперь чувствую это. Вы отказались от нее в непростой ситуации, опять же, ситуации, в которой даже не офицер, полковник, а простой работяга защищал бы свою супругу до последней капли крови, защищал просто рефлекторно, хотя бы за то, что она мать его детей.
Повторяю, я просто вынужден был максимально глубоко погрузиться в ваши воспоминания, чтобы точно, без вранья, узнать тайну брелока. Это для меня серьезный риск, поскольку теперь несколько дней я буду попросту «слепым». Да уж, нырял, мечтая наловить жемчуга, а вытащил консервную банку, полную ненужных мне воспоминаний о крахе вашей семьи, и о боли ваших детей.
Как же это гадко, полковник, бросить погибать жену, а детей оставить себе только из желания получить квартиру в качестве отца-одиночки? И я, разумеется, не ангел, но вы, Штасевич! …Мне редко попадались такие негодяи.
Сказано: «в жизни есть только цели и средства их достижения». Что тут поделать, на пути к цели часто и без всякого сожаления приходится жертвовать даже классными исполнителями, очень порядочными людьми, словом теми, кто никак не заслуживает быть «списанным на берег». В отношении вас мне приходится сожалеть только о том, что я не вышвырнул вас раньше. Понять не могу, почему судьба по непонятным причинам еще благоволит вам. Я отыскал в вашей памяти сохранился след прекрасной женщины. Это ведь к ней на встречу вы вчера ездили? Но, опять же: в данном случае вы снова приземлены в своих низменных помыслах. Вам не нужна она, вам требуется только некий красивый оклад к иконе собственного эго: «Вот он, полковник Штасевич, руководитель специальной технической лаборатории, а это его красавица жена, а это его прекрасное БМВ».
И если БМВ ради собственного престижа может купить любой дурак, что они часто и делают, то до статуса этой женщины вы не никак дотягиваете. Такие любят героев, настоящих бойцов, а не ряженых офицеров. Вы – не достойны ее, слышите? К тому же, мне кажется, она вас давно уже раскусила. Странно только одно, почему вы еще общаетесь, и почему от нее в этом исходит некая инициатива? Кстати, к вашим детям она испытывает настоящую, чистую женскую привязанность.
Но это все лирика, нужно было как-то скрасить время, чтобы вы немного пришли в себя. К тому же за услуги в роли вашего семейного оракула мне от вас требуется одна маленькая услуга. Дело в том, что я сейчас слишком слаб для нее: посмотрите на экран. Что вы там видите?
— Это зубр, — морщась от головной боли, процедил сквозь зубы Штасевич.
— Хорошо, а если расфокусировать зрение? Ну же, смотрите на него словно насквозь, я помогу вам…
Полковник долго не мог сделать того, что от него требовалось, но вскоре у него стало получаться…
— Только не пугайтесь, — говорил где-то за спиной Желязны, — помните, что зубра вам помогает видеть только ваша фантазия. Она воспринимает визуальный образ и подгоняет его под одну из наиболее подходящих форм, хранящихся в памяти. Ее легко отключить или обмануть. Я пока еще могу это сделать, правда, ненадолго, мои силы на исходе, я на какое-то внремя «слепну», так что постарайтесь. Опишите то, что вы видите после расфокусировки зрения…
— Это, — неуверенно произнес Евгений Николаевич, — какое-то ужасное чудище! У него лапы …гигантского жука, голова рыси и только тело зубра. Да и то не совсем…
— А что так не так с зубром? — допытывался Феликс.
— Его тело покрыто какими-то костяными пластинами, как панцирем. Ой! Там внутри какой-то гном, маленький человек!..
Желязны тяжело выдохнул и в голове полковника исчезли все видения. На экране по-прежнему темнел силуэт зубра.
— Будь он проклят, — в сердцах заключил помощник Президента, — я так и думал, это сайвок!
— Кто? — не понял Штасевич.
— Вас, Евгений Николаевич, это уже не касается. Ну что? Я вижу, вы окончательно пришли в себя. Прекрасно. Тогда слушайте меня внимательно: вы слишком дорого мне обошлись. Много знаете и никак не оправдали возлагаемых на вас надежд. К тому же я сильно устал и попросту отравлен содержимым вашей памяти, полковник! Вы свободны, да! …Чуть не забыл, вы геройски погибли при выполнении своего служебного долга. Эй! У двери! Уберите его отсюда… 

Вечером 24 мая автомобиль гражданина Польши Вацлава Михалека проскочил Высокий Полк и свернул на Хойники. Рядом с ним на переднем пассажирском сидении дремала Анжелика Романович – сотрудница отдела внешней разведки министерства государственной безопасности Беларуси, а в салоне крепко прижимая к себе спящих дочерей, тихо плакала Анна Вячеславовна Штасевич. Слезы скатывались на промокшую блузку, но женщина не вытирала их, боясь отпустить объятья. Ей казалось, что стоит только разжать руки или даже лишний раз моргнуть, этот сон прекратится.
Хороший был автомобиль у поляка. Ехал очень быстро и не особо шумно. Еще бы – новая немецкая машина! Могут себе позволить, буржуи.
Справа пролетел указатель направления «Козловка». Проехав еще немного, возле Липников они сбросили скорость и свернули направо. До Ратмирова дорога особо не давала разогнаться, а от него до Октябрьского снова можно было ускориться. Далекое поселение Гать проезжали на закате, а Подгать проехали уже ночью. Поляк отключил навигатор и долго после этого рулил по проселкам. В центре перекрестья «Подгать – Зублище: Лучицы – Секеричи» была назначена встреча.
  К половине второго ночи в минивене спали уже все. Машина быстро остывала. Болотистая местность даже летом зачастую играла заморозками, что уж говорить о не самом теплом мае этого года? По запотевшим стеклам медленно стекали «слезинки» конденсата. В железную, благоустроенную коробку тихо пробирался холод.
Вскоре зашептались девочки Анны Вячеславовны. Мама им отвечала настолько тихо, что различить ее слова было просто невозможно. Анжелика поняла, что пытается вслушиваться, а это означало, что она уже не спит.
Стресс последних суток, да и то, что им предшествовало, вымотали ее, что называется «в ноль». Именно поэтому, оказавшись вне столицы, вне проблем, в обществе своего давнего знакомого и женщины, которая просто источала Вселенскую благодарность за то, что ей помогли вернуть дочерей, в пути Анжелика глубоко и сладко уснула. Нескольких часов сна урывками ей хватило для того, чтобы сейчас чувствовать себя вполне отдохнувшей и готовой к новым свершениям. 
— Пан Вацлав, — мягко прикоснувшись к плечу водителя, произнесла Анна Вячеславовна, — нам надо …выйти.
— То добра, — спохватился тот, судя по всему уснувший незаметно для себя самого, — я не могу (делая ударение на первый слог), пойти с вами, — ответил он с сильным польским акцентом.
— Я пойду, — вступила в разговор Анжелика, — чтобы девочки не боялись, — мне тоже нужно…
Они выбрались из машины, закрыли двери и только тогда чувствовавший вину пан Вацлав стал растирать себе лицо руками. Спать ему было никак нельзя. В момент, когда его пассажиры вернулись, он уже выглядел бодрячком. Достал из багажного отсека салона и расставил на раскладном столе термосы с чаем, выложил на целлофановый пакет бутерброды.
Кушали в тишине, только дети что-то шептали маме, судя по всему высказывая свое мнение по поводу этого походного разносола. Анна Вячеславовна хоть и готова была за возвращение своего двойного сокровища теперь сдувать пылинки со своих милашек, однако строгая и справедливая мама брала верх над ее слепой пеленой счастья:
— Мы с вами отсюда поедем на очень мягком, международном автобусе, — тихо увещала она, — а там куда мы поедем, у нас есть бабушка Паша…
— Смешно, мамочка, — чуть слышно рассмеялась одна из девочек, — у нас в школе тоже есть мальчик Паша.
— У вас, девочки, сейчас будет другая школа, — не дала ей договорить счастливая мама, — а в столовой этой школы и работает наша бабушка Паша. Она умеет готовить всякие вкуснятины. А сейчас надо сказать «спасибо» дяде Вацлаву и тете Анжеле и за то, что если бы не они, мы бы вообще ничего не ели.
«Спасибо!» — послушно и дуэтом, как в садике ответили девочки.
— М, — чуть не обронив на пол рассыпающееся в ее руках вареное яйцо, указала в окно Анжелика, — Вацлав! Кто-то сигналит…
На фоне черной, зубчатой каймы леса моргал огонек фонарика. Пан Михалек сунул руку под сидение и достал ее обратно уже с пистолетом. После этого он нажал кнопку аварийной обстановки, и машина послушно «моргнула», озаряя туманное пространство ярким, оранжевым светом. Пользуясь этим, Вацлав открыл дверь и скользнул на улицу.
Его тут же поймали заботливые, но достаточно жесткие руки, моментально и ловко перевернули в воздухе и уложили на землю, взяв кисти рук на болевой прием. Поляк сообразил, что в их непростом деле ко всему нужно относиться именно так, с перестраховкой и профессионально, поэтому даже не думал дергаться.
Вокруг минивена пронеслись тени. Дверь салона отъехала назад, и в доли секунды в свод черепа Анжелики уперся ствол пистолета:
— Вячеславовна, — низким, грудным голосом спросили позади опешившей майора Романович, — все в порядке?

ГЛАВА 6
Девочки жались к маме и косо посматривали снизу в ее подбородок. «О-го! — говорили их полные любопытства глаза. — Эти страшные дядьки дружат с нашей мамой?»
После того, как машина была проверена бойцами группы захвата, экипированными какими-то странными приборами, военные отошли и стали в оцеплении, растворившись где-то в темноте. Вместо них к машине вышел Медведев. Он, заместитель командующего сопротивления, волкодав-оперативник до мозга костей, выполняющий сейчас важные и чисто служебные обязанности, вдруг остановился у открытой двери салона и посмотрел на доктора, обнимающих дочерей с такой глубокой тоской, что Анна Вячеславовна, собиравшаяся было поздороваться с ним, округлила глаза, боясь произнести хоть слово. Сергей Георгиевич сейчас не был похож сам на себя.
Меж тем Медведев быстро опомнился, обогнул минивен с тылу и, откашлявшись, подошел к Анжелике и поляку, что-то тихо обсуждавшим у открытой водительской двери:
— Вы искали с нами встречи, — в полголоса произнес Сергей Георгиевич, — Анжелика, этот тот поляк, о котором ты говорила?
— Здравствуйте, Георгич, — устало улыбнулась дама-офицер
— Здравствуй, Анжела.
— Да, — подтвердила высокая, статная и …черт побери, все еще очень красивая женщина, за темными локонами которой увивались и продолжали увиваться самые что ни на есть высокие военные и прочие чины.
— Думаю, — жестом приглашая Романович и ее польского друга отойти от машины, высказал предположение Медведев, — предмет разговора мы оба понимаем в полной мере? У меня только один вопрос, понимает ли пан русский язык.
— Пан разумее, — ответил вместо Анжелики сам поляк.
— А пан разговаривает на русском? — теперь уже обращаясь к самому Михалеку, спросил Сергей Георгиевич.
— Так, — ответил Вацлав, — як то надо, могу мовичь не як руски, алэ як бьялорус так ужо точно.
Медведев вздохнул:
— Тогда, пан, и говорите так, чтобы мы с вами друг друга понимали.
— Добра.
— Я, — продолжил заместитель командующего, — хотел бы, чтобы майор Романович присутствовала при нашей беседе. Пусть она будет простым посредником, тем более что инициатива нашего разговора исходила от вас, но через нее.
Сразу скажу, если бы не этот факт…
— Пан жолнер, — остановил его поляк, — не говори тяжко, непонятно. Просто скажи….
— Хм, — озадачился Медведев, который и выстроил-то свою речь в таком литературно-пафосном ключе только из желания сразу показать гостю, кто тут чего стоит, и кто должен ломать шапку, раз приехал чего-то просить. — Хорошо, — заключил он, меняя режим общения. — Тогда просто и точно…
Мы никогда не пошли бы ни на какую встречу, если бы за вас не поручилась Анжела. Я понятия не имею, как связано с Польшей минское подполье, но то, что вы в последнее время настойчиво искали с нами встречи, честно признаюсь, нас настораживает. Отсюда и сегодняшние меры безопасности, пан Михалек. Да, мы безмерно благодарны вам за помощь в «воскрешении» Анны Вячеславовны и решении проблемы с судом и родственниками Штасевича, но вы должны понимать, есть предметы частного характера, а есть государственные дела и за услуги частного характера – благодарность частная, а не государственного масштаба. Так что за Аннну Вячеславовну благодарю вас, благодарю лично, а теперь давайте перейдем непосредственно к делу.
— Давайце, — не стал спорить Михалек, который, судя по всему, действительно неплохо понимал русский язык.
— Анжела говорила, что именно ваша организация имеет связь и рычаги влияния на отряды сопротивления в Западной Беларуси?
— Так, — подтвердил поляк, — а естче полночной, э-э сэверной много.
— Должен вам сказать, — признался Медведев, — что даже у нас, у белорусов с ними сейчас никак не клеится контакт. Поймите меня правильно, я не могу вам поверить. Северные и Западные отряды так закрыты, что даже при случайном соприкосновении в акциях – просто уходят и никак не идут на контакт.
— Пан жолнер верно мове, — снова, будто обволакивая своим мягким тембром собеседника, подтвердил слова белоруса Михалек, — так есчь. По севЕру (делая ударение на второй слог), пояснил поляк, — и под запОдом тут много бандитов. КрАдут все у людэй, вбивают немало, за так, ни с чэго. Западельны и севЕры закрыты от всех, так. То мы им сказали так дъелать, з Польшчы…
«Ну-у, — подумал Сергей Георгиевич, — давай – заливай, пан. И в этой истории Беларусь без вас не обойдется, как же. Опять потом будет «что дурного было – белорусское, что вышло хорошо, то помогло польское влияние». Посмотрим, что ты дальше скажешь…».               
…Мы, — продолжал пан Вацлав, — ими руковОдим. Тое, что Они за Одного все зарАз, наше дело, то правда. Мы, пан Сергей, крЕпки, мОцны! МногОе можем дъелАть. Но хотим з вами, заОдно! Выгнать вон злОдзеев. Страшно было нам, — признался поляк, — думали Одни змагаемся, а потом прослышали прО вас. Вы крепко прячетесь, ой хитрые! Но мы тако же, Есче лучше вашего конспирация.
— Это спорный вопрос, — судорожно переваривая поступающую информацию, ответил на выпад Медведев, и тут! Поляк негромко, но как-то победоносно рассмеялся и добавил: 
— Но ведь ты же меня, Сергей, не раскусил?
У заместителя командующего Базой похолодели пальцы. Он понимал, что перед ним стоит кто-то знакомый, более того, это человек, с которым доводилось не просто где-то встречаться! Это был тот, с кем долгое время они, что называется, делили и печали, и радости. Только теперь, после скоростного анализа Медведеву голос «поляка» стал казаться знакомым.
— Пойдем к машине, — предложил «Вацлав» без тени былого акцента. — Там светлее при лампочках. Посмотришь. Может, все-таки признаешь?
Он ошибался. Сергей Георгиевич смотрел в лицо человека, понимал, что его профессиональная память на лица дает сигнал опознания, но кто это он никак не мог понять. Не было на лице знакомого и тени макияжа или грима. Из особых примет только шрамы в лобной, открытой части головы, на скулах, но. Таких он не помнил ни у кого из знакомых. А вот глаза. Их он знал, видел сотни раз! Этого человека Медведев называл другом или родственником, но кто это?
— Я сдаюсь, — неуверенно сказал заместитель командующего. — Уверен, знаю тебя, но не могу сказать, кто ты.
— А так ли много, Сергей Георгиевич, — глядя на то, как стоящая в стороне Анжелика вот-вот брызнет смехом, спросил «поляк», — у тебя друзей и знакомых, свободно разговаривающих на польском?
— Честно говоря, хватает.    
— А имеющих еще с довоенных времен «карту поляка»?
— Этих, — признался Медведев, — меньше, но все равно достаточно.
— А тех, — продолжал «Михалек», — кому эту карту было приказано оформить срочно, опираясь на платформу этнической принадлежности лично тебе, товарищ подполковник? Личный приказ генерала Янушкевича? …Вспоминай, ну? Дабы можно было работать по бандитизму по ту сторону границы? Кто меня с поляками из их убойного отдела возил и знакомил? Кто внедрял под видом польского полицейского, когда брали группу «Макара»?
— Ми-хай-ловский? — произнес Медведев и едва не подвинулся рассудком. — Что это? — не верил он своим глазам. — Это ты? Что с тобой? Это что, «пластика»?
— Можно сказать и так, — горько вздохнул Михайловский.
— Но…, как? — негодовал заместитель командующего. — Мне рассказывали, что вас накрыло в Институте? Вы с Дыдышко…
— Все верно, — не стал спорить «поляк», — мина ахнула так, что я в себя пришел только через сутки. Бойцы держали оборону аж до следующей ночи после вашего отлета. Сдались, только когда кончились боеприпасы. Всех оставшихся в живых погнали вытаскивать трупы и раненных из-под завалов верхних этажей, чтобы не нарваться на мины. Они почему-то думали, что мы будем минировать только что построенный нами же Институт. Идиоты.
Меня придавило стенкой перегородки в лаборатории. Балка падала и просто размазала меня по стене, а потом еще и обломками засыпало. Дыдышко погиб. От него мало что осталось. Мина взорвалась прямо над ним. А у меня полный набор: перелом руки, перелом скуловой кости, серьезно пострадали челюсти. Документов с собой не было, но наши ребята-то знали кто я такой. Вынесли, сгрузили, как кусочек мяса. Я ничего не помню, все знаю только по рассказам.
Сунули в госпиталь под охрану. Перенес кучу операций. Рука не работала – писать не мог, морда переломана – говорить не мог, только мычал. Ни поесть, ни попить. Зато думать мог сколько душе угодно, …правда только после того, как отпустило сотрясение. Прикидывался дохлым и никчемным, высох так, что меня вместо шины можно было накладывать. А потом удрал.
Дома меня уже похоронили, правда без тела. Моим сообщили, что я погиб и заодно напомнили, что они теперь семья врага народа, а если будут возникать – разговор с ними будет короткий.
Ты сам знаешь, какие у нас на родине сейчас порядки. Мы сели, подумали. Что нам терять? Границы-то даже теперь, как сито, а тогда? Поэтому через полгода мы по-тихому съехали в Польшу.
Поляк, это нынче профессия, а не национальность. Деньжата у нас с собой были. Купил документы. Родственники взяли на работу. Теперь пеку хлеб, я частный предприниматель. Так разогнал семейный бизнес родичей, что они меня боготворят. Скоро собираюсь в Гродно и Минске открыть свои пекарни «Домашний каравай» будут называться. Вот такие дела, тезка. Вот под это дело и езжу в Беларусь свободно.
Да, кстати, в Польше уже в первые дни встречал много наших ребят, сбежавших из этого дурдома, как и я. Само собой, лицо у меня стало другим, и они до сих пор понятия не имеют кто я такой. Что они? Меня родная мать не узнала! И сейчас, когда приезжаю домой, теперь уже в Польшу, она как меня видит – сразу крестится.
За границей хочешь не хочешь, а приходится плотно общаться со своими. Потихоньку сбились в группу. Потом гляжу, без должного управления ребята начали тяготеть к делам лихих 90-х. Пришлось все взять в свои руки. Дал многим работу, наладили связи в Европе и здесь. Есть каналы в России. Только с украинцами труднее. Что там, что тут, что у себя. Такое впечатление, что их как жуков колорадских чем-то обработали. И, если наши привыкли к порядку, то с малороссами сейчас творится что-то невообразимое – «грабь награбленное», это в их понимании и есть свобода. Я к ним даже не суюсь пока.
А здесь, на родине проще. Ребята, кто из «спецов» снова «наладили мосты», связи-то остались. Да и сами местные, то там сколотили отряд, то там. Плохо им было. По одному никак не получалось действовать толково, а объединили их, дело пошло как надо. Пришлось вспомнить все, что включал в себя предмет «руководство» из Высшей школы. Вот так, Сергей Георгиевич, если вкратце, я до тебя и добрался.
— Понятно, — задумчиво ответил Медведев, — а на Анжелу по старой связи вышел?
— Примерно так, — тихо рассмеялся Михайловский.
— Он, — вступила в разговор майор Романович, — устроил мне спектакль. Я его тоже не узнала. Чуть не пристрелила, думаю, что за мудак привязался на рынке?..
— Было дело, — вздохнул «поляк», — но время, ребята, время. Некогда особо рассусоливать. То, что я рассказал – присказка, не сказка. Я ведь не врал, Георгич, что подо мной весь Север и Запад. Поверь на слово. Те бои, что идут под Витебском, мои дела. Но, если честно, раньше мне было легче. Тихонько шкодили и ладно, а сейчас? Вы слышали, что КВООН ввели какую-то операцию «Loop retaliation»?
— Петля чего? — не понял Медведев.
— «Петля возмездия», — пояснил пан «Михалек», — и начали они ее с севера. Понабросали в лесах этих железных штук…
— Мои называют их «клопы».
— Да уж, — тихо улыбнулся Михайловский, — «клопы». И без них нам не сладко было, а сейчас? Откуда-то еще приперлись отряды таких головорезов, что просто шкодить уже не получается. Вопрос теперь стоит: или мы или они. И вот смотри, какая интересная штука получилась: я посмотрел, как нас серьезно стали донимать, и, куда деваться, пошел просить помощи.
Про вас-то я много слышал, но никак не мог найти контакт. Пришлось по-тихому просить помощи у россиян из сочувствующих нам группировок. В России полно сейчас таких, полулегальных, старающихся жить «честно», как еще говорят «по Совести». Эдакая мафия против мафии. И вот тут случилось что-то странное. Я так думаю, простой народ со стороны русских это сделал просто так, по зову сердца, и пошло-поехало!
Зря все-таки власти в СМИ открыто сказали, что в боях участвуют русские отряды. Поверь, я сейчас не знаю, что с ними делать? Тут уже надо мыслить масштабнее, а я, Серега, шире уже просто не умею. Это же почти армия, только пока не особо управляемая. Приходится жалеть о том, что нет уже под рукой подходящих людей, таких мужиков, как Дыдышко, Янушкевич или Ловчиц. Тех, кто мыслил бы глобально. Генералитета-то в стране, оказывается, нет. Тот, что был – почти весь проворовался или работал перед войной уже завербованным.
А ведь столько было в стране генералов. Каждый старался, лез по карьерной лестнице, а как дошло до дела – никого нет. Спились или застрелились единицы. Гниловаты, Георгич, пошли нынче и генеральчики, и полканы. Профессионально они умеют только руководству булки «вылизывать», а коснись дела, не то руками, тем же языком уже чуть ворочают. Наверное, просто устали лизать не прерываясь, тьфу, …, — сплюнул «поляк» и бросил в сторону, — прости, Анжела.    
— М-да, — выдохнул Медведев, попутно рассуждая, говорить Михайловскому о «воскресшем» Ловчице или нет. — Но, — решил он пока не торопить события, — у нас на юге и востоке политика немного отличается от вашей.
Слабый свет от лампочек освещения салона выхватил из мрака растерянное лицо «пана Михалека».
— Интересно, — стараясь не выражать эмоций, неясно спросил он, — надеюсь не полярно?
— К счастью – нет.
— Тогда поясни, Георгич. Сам понимаешь, нам с тобой очень важно определить свои ориентиры. И что это значит «у нас»? Югом и востоком сопротивления ты ведь командуешь?
— У нас коллективное командование.
— Пусть коллективное, но что не так? — не понял впадающий в подозрения Михайловский. — В чем заключается ваш особый подход к проблеме освобождения страны от те же «клопов»?
— С «клопами» все ясно, — начал издалека Медведев, — в этом мы с вами единодушны – взрывать и уничтожать их нужно при первой же возможности.
— Та-а-ак, — протянул его озадаченный собеседник, — а с КВООНами?
— И этих туда же.
— Совсем весело, — окончательно растерялся Михайловский. — А чем тогда лучше КВООНов те, кто сдает им своих земляков и воюет с нами? 
— Они с нами, — подтвердил Сергей Георгиевич, и добавил, — а мы с ними…
— Ну? — снова не понял «поляк».
— А в результате славяне истребляют друг друга.
Михайловский, не зная, что ему на все это сказать, только задумчиво огладил заросший щетиной подбородок.
— Вот и выходит, — продолжил Медведев, — что как ни закрутится в мире заваруха, мы, по большому счету, всегда воюем сами с собой, а кто-то, глядя на это, только ручки потирает. Немцы, французы, шведы, Петрович, это ведь те же славяне. Негры-то нас воевать не ходили?
— Что ты говоришь, Серега? — вознегодовал Михайловский. — В последнюю войну погибло, кажется, что-то около тридцати миллионов, и что? Я должен это забыть?
— Больше погибло, товарищ Михайловский, больше, — возразил Медведев, — сюда же еще нудно посчитать и погибших немцев.
— Ты с ума сошел? Они ведь сами сюда сунулись.
— Их, — не стал спорить заместитель командующего Базы, — пригнали сюда разные причины. Чаще всего элементарный обман...
— Давай разберемся, — решил остановить чуждые его уму рассуждения Михайловский, — если кто-то пришел с обрезом ко мне домой, хозяйничает там, на жену мою посматривает, я что, буду спрашивать – славянин ты или нет? Думаю, и ты и я сразу, не разбираясь в нации, ему в лоб с ноги, чтобы в ушах зазвенело, а потом, пока в себя не пришел, обрез запихать ему так, чтобы приклад был, как амортизатор…
— Я с тобой согласен, — поддержал это живое и образное описание проблемы Медведев, — но, как говорил Ловчиц «пора уже вам научиться думать». Надо выяснить, кто подговорил этого парня с обрезом сделать то, за что он, дуралей неразумный, отгребет по полной программе? В противном случае, каждые пятьдесят или даже сто лет мы снова будем кого-то выбрасывать из своего дома, а эти парни, что все ходят к нам воевать, лет через тысячу, уже просто не смогут уснуть без обреза в заднице…
Михайловский рассмеялся и Анжелику, молча слушающую напряженный разговор двух х мужчин тоже прострелило на смех:
— Простите, — тихо сказала она, снова уходя в тень этого непростого диалога.   
— Это было так смешно, — продолжал заместитель командующего Базы, — если бы не было так серьезно.
Ты говоришь, за тобой сила – север и запад, за нами тоже сила – восток и юг, центр страны – под контролем КВООН и целый народ страдает, как больной гриппом организм. Вдумайся: за тобой – есть силы, за ними, за этими парнями с обрезами – силы, за нами, Сережа тоже. Столько сил, а народ – все болеет и болеет. Помнишь «дедушку», который появлялся в Институте перед самой войной?
— Помню, — теряясь в причинах такого странного разворота, ответил Михайловский. — Этот тот, что все предсказал? И смерть Президента Листахова, и войну...
— Дедушка по-прежнему на нашей стороне, «пан Михалек», и он тоже думает также, как и я.
— Ты что, Серега? — не на шутку обезпокоился Михайловский. — Очнись! Мы с тобой должны спасть страну, а не какой-то волшебник «дедушка». Мы стоим на своей земле, за нами народ…
— Народ, — тут же возразил Медведев, — на шестьдесят процентов в своей массе считает и тебя, и меня деструктивными элементами. Они хотят только мира и стабильности, а кто ими будет руководить Сталин или Гитлер им все равно, поверь мне. Им важно только чтобы дома «чарка, скварка, да ў хляве – гаспадарка». Видел, что началось, когда мы запустили ролики с нашим «Листаховым»? А ведь эта истерия не от любви к нему, светоносному. Просто он – гарант былого спокойствия и стабильности в стране.
— Слушай, — признался вдруг Михайловский, — я и сам какое-то время думал, что он настоящий. Мало ли? Вдруг их с Ловчицем не убили, а пытали где-нибудь, или в тюрьме держали, а потом Президенту удалось сбежать. Сказка, конечно, но ваш персонаж на самом деле похож на него, аж до «мурашек». Правда. И не верится, что он двойник, это просто чудо какое-то…
— Чудо? — оживился Медведев. — Э-нет, Сережа, вот сейчас ты увидишь чудо. Иван Сергеич, где ты? Командир!.. — позвал он в темноту.
Из-за угла машины сначала прорисовался неясный силуэт человека, а через пару секунд так, словно он на самом деле только что появился из загробного мира, на слабый свет салонных огней вышел Ловчиц. 
    
ГЛАВА 7
Вечером двадцать пятого мая, отработав небольшую сольную программу в одном из немногих клубов, что все еще рисковали приглашать к себе изгоя от музыки, Волков младший ехал домой. Измотанный обрушившимися на него в последнее время переменами, музыкант сегодня порядочно выпил. Он нанял такси, хотя прекрасно знал, что после дорогого виски и этой поездки у него останется только половина сегодняшнего гонорара. Что тут поделаешь, за выступление в формате «минус один» особо не платят, тем более, посреди недели.
Прохладный майский четверг катился к концу. Где-то на западе начали моргать сполохи молний, собиралась гроза. По радиоприемнику сообщили о том, что в северных районах Беларуси ожидаются заморозки до минус семи градусов по Цельсию. Слушая это, Андрей, даже находясь в теплой машине, запахнул ворот своего пиджака и тяжело вздохнул.
Когда до его дома оставалось два квартала, он попросил водителя остановиться за перекрестком и расплатился. Несмотря на собачий холод, Волкову захотелось пройтись пешком. По его личному разумению его попросту укачало и порывистый, холодный ветер, пронимающий до костей распаренное в клубе тело, наверняка должен был усмирить поднявшуюся внутри него «волну».
Ближе к дому небо стало осыпать его редкими, колючими каплями дождя. Андрей кисло посмотрел в кашляющее сильными басами небо и слегка прибавил шагу. Его все еще мутило и смутно наклевывалась перспектива провести ночь в туалете. Хотелось еще побродить, подышать свежим воздухом, но распорядитель погодной «вечеринки» наверняка был против этого. Все, как в клубе: есть шикарный свет, есть классный звук, но повеселиться на всю катушку сегодня не выйдет, обязательно подмочишь себе репутацию…
Улыбаясь этой глупой мысли, Волков вскочил в подъезд, и потащил из бокового кармана связку ключей. Вместе с ней на площадку вывалился мобильный телефон. Андрей скорчил страшную физиономию и едва сдержал желание тут же поднять его и со всего маху грохнуть об стену. Досада от осознания того, что собственное тело, вещи, мысли, движения в пьяном виде тебе не в должной мере подконтрольны, раздражала, но певец сдержался. Шумно выдохнув в нос, он вытащил дорогой аппарат из чехла и осмотрел его. Купленный по совету «Зорьки» престижный «Сони Эриксон» был цел и работал исправно. «А выключить тебя, — останавливаясь возле двери своей квартиры, решил Андрей, — чтобы не трезвонили с утра кому не надо…»
Он нажал кнопку отключения и чудо электронной техники, мелькнув на прощание яркой картинкой экрана, вышло из сети сотовой связи. Волков открыл дверь квартиры и замер. На кухне горел свет, пахло едой и шумела вытяжка.
Он закрыл дверь и стал разуваться. Хозяйничать не кухне могла только «Инусик», кто еще? Только у нее были свои ключи, но у встроенного шкафа стояли туфли, которые «Зорьке» были бы малы. Да и каблук. Она всегда, разумеется, кроме утренних пробежек, носила высокую шпильку, а тут все скромненько, хотя и элегантно. «А может…?» — Андрей только пожал плечами. С определением размера он мог и ошибиться, в таком-то состоянии. И тут в пьяном человеке начали бороться сразу два чувства: с одной стороны, ему хотелось побыть одному – мало ли, всю ночь будет штормить, а с другой, в той же мере ощутить на себе чью-то ласку и заботу. Чтобы его пожалели, ни о чем не расспрашивали, а просто гладили по голове и потом уложили спать, минуя душ.
С «Зорькой» этот фокус не пройдет. Та до него уже в достаточной степени испробовала на себе подобное пьяное «счастье», на долгое время поселившееся у нее дома и, не выдержав, развелась, поэтому пока Волков не уснет, она будет вкручивать ему в голову шурупы: «сопьешься, алкаш», или «тебя скоро лечить надо будет, то же мне, рок-звезда». Зато утром он проснется, а завтрак готов, и похмелиться дадут, в случае чего...
— Сейчас-сейчас, — развязно запел еще из коридора Андрей, — где моя круглая попочка? Ей срочно нужен сеанс пальпации…
Он так и замер у проема двери с растопыренными в стороны руками и фальшивой улыбкой похотливого пьяницы. У плиты, обернувшись на шум, стояла молодая, светлолицая женщина в строгой, цвета молочного шоколада двойке и наброшенном поверх нее домашнем фартуке. На голове непривычная для двадцать первого века легкая, длинная, кремовая косынка. «Как в церковь пришла в платочке…», — шалея от происходящего, подумал Андрей.      
— У меня ключ подошел, — подражая герою Мягкова в фильме «Ирония судьбы или «с легким паром»», тут же стал кривляться Волков, пробираясь вдоль углового дивана за стол, — это ведь: третья улица Строителей? »…
Как ему самому казалось отличная, вполне уместная острота, отразилась на красивом, удивительно чистом лице женщины только заметным скепсисом и скрытой горечью. В ее взгляде ясно читалось, что она и планировала застать его дома врасплох, но только трезвым.
— Ужин? — отмахнувшись от неудачной попытки пошутить, спросил Волков. — Здорово! По какому случаю и что это за подстава?
— Подстава? — тихо спросила гостья, и Андрей вдруг ясно понял, что она не знает значения этого слова.
— Розыгрыш, — пояснил он, — что это за шутка говорю? Инна дала ключ, хочет проверить меня на вшивость?
Смысл нового речевого оборота дошел до стоявшей у плиты женщины. Она молча пропустила мимо ушей то, что касалось Инны, и ответила ему многозначительной, растерянной улыбкой, но только и всего. Повернувшись к огню, русоволосая красавица, как ни в чем не бывало, стала не торопясь размешивать на сковороде скворчащее, и до одури аппетитно пахнущее мясо с луком.
Волкова прямо тряхнуло, едва он представил, как выглядит со стороны эта картина. Семейная идиллия – ни дать, ни взять: подвыпивший муж, кухня, стол. Жена в косыночке готовит ужин… Как мусульманка. Не хватает только парочки сопливых детей, чтобы с шумом носились по квартире и орали: «Папа! Папа! Компьютер не работает…».
«Не пойдет, — мысленно возразил сам себе Волков младший, — и я пьяненький – и совсем не мусульманин, и на сковороде у нас свинина, и детей …увы, нет».
И тут в углу зазвонил телефон. Хозяин квартиры недовольно поджал губы. Скорее всего звонила мать, по старинке предпочитавшая проводные линии услугам сотовой связи. Говорить с ней не хотелось, но и молчать было нельзя, за него, за младшенького она всегда сильно безпокоилась, считала его разбалованным и непутевым. Он снял трубку:
— Алло.
В ответ на линии раздался сигнал соединения с сотовой сетью, а затем, через шум и отдаленную музыку проявился голос «Зорьки»:
— …дрей! Алло, слышишь? Кс-ш-ш-ш-ш. Ты где зашился? Все в порядке?
— Д…, да, — судорожно выдохнул он и сморщился, — плохо слышу.
— Это снизу, на Уманской, тут всегда так…, — шумы на линии стали пропадать, — я еду к тебе. Детей отвезла к матери, пусть погуляют с бабушкой. От нее ближе в школу. Еды я купила…
— Ин, — чуть не вскрикнул Волков, обмеряя взглядом беззаботно занимающуюся у плиты делом женщину, — я не дома, будут только через час…
В трубке повисла многозначительная пауза:
— Ты что, — сказала железным тоном «Инусик», — нарезался сегодня? …Опять?
— Ну, — не стал спорить погасший рок-музыкант, — есть немного. Посидим с ребятами...
— С какими ребятами? — надавила на связки «Зорька». — Я же тебе домой звоню! …Сейчас приеду, разберусь! Слышишь? Лучше всех сам выпроводи, пьянь, я до трех считать не буду, ты меня знаешь. Забыл, кто неотложку вызывал твоим наркоманам, что отрубились на балконе? А кто потом прикрыл тебя, от скандала, тоже забыл? Я через пять минут буду…
Связь дала отбой и в трубке пошли короткие гудки. Волков младший глубоко вдохнул и вдруг почувствовал, что трезвеет. Мозг, получив волшебного пендаля от усилия воли, вдруг перестал играть в пьяного и сбросил куда-то и лень, и вальяжность, и раздражительность, и неточностью движений.
— Вам надо уходить, — побледнев, выдохнул Андрей, и его слабый голос слился с шумом сковороды и вытяжки,
Женщина только на миг обернулась и, улыбнувшись, продолжила готовить:
— Не слышу, — громко ответила она, — все шумит. Говори громче, что ты там мямлишь как девица.
— Уйти! — рявкнул Волков и «погас», подозревая, что выпроводить даму ему за отпущенные пять минут никак не удастся. — Ко мне сейчас придут. Кто вы такая? Как сюда попали? Это мой дом, моя квартира!
— Я знаю, — ничуть не смутившись, обронила вероломная красавица, — зна-аю. Как ты там говорил: «Третья улица Строителей, дом двенадцать»? Ну что ж ты скис, кавалер? Куда девалась твоя игривость и остроумие? У тебя в гостях молодая, интересная женщина, между прочим, я на девять лет моложе тебя. Да, …не удивляйся, я совсем еще не старая, хоть и одета не так, как мои сверстницы. Ты же это заметил, не мог не заметить? Ты уже все осмотрел и оценил, я знаю. Поэтому и дал волю играющему в крови алкоголю, расслабился, ведь так? Ну же, Казанова. Что, сначала ясно вырисовывалась очередная и весьма яркая интрижка под пьяную лавочку, а тут один звонок по телефону, и все прошло? Тебе женщина звонила? Твоя женщина?
— Моя, — блеклым голосом ответил Волков.   
— Ну что ты? — рассмеялась гостья. — Какая же она твоя? Просто коротаете вместе время. Бедняга, ей всегда не везло с мужиками. Тот, которому она всегда будет принадлежать, уже и забыл о ней. Был мертвый плод, нервы, страдания, но она, в отличие от него, будет помнить это всегда. Ему недолго осталось. Мно-о-го насобирал грехов. А она, между прочим, женщина сильная, вольная, но одно плохо – незрячая еще смолоду. Пошла на поводу зова живота своего, его нижней части.
Первым подмял негодяй, потом пустой «павлин», третьим – пьяница и извращенец, слава Богам она не знала об этом, и третий, в довершение всего – музыкант. Вот тебе и Судьба нынче женская – намешать, насобирать в себе семя от дюжины никудышных и детей от всего этого народить неведомо какого замеса. А после мытариться по больницам «спасите моего Сашеньку, люди добрые», в церковь с деньжищами «замолвите словцо, отмолите отче». Как же, — с сарказмом заметила гостья, — отмолит он. И сам бы пристроился к эдакой ляльке, да только пузо наместнику Бога мешает. Ну, где она?
— Вы н-не можете, — замотал головой Андрей, — я вас не знаю…
— Зато я знаю, — отрезала странная незнакомка. Она достала из шкафа и выставила на стол еще одну тарелку и, неспешно начиная раскладывать ужин на три персоны, добавила, — ты же чувствуешь, я все-о-о знаю. И о тебе, и о ней, и …еще много о ком. Только жаль, — с сожалением вздохнула она, — о себе мне мало ведомо, так уж странно все устроено…
Звонок в дверь прогремел хоть и ожидаемо, но все равно, как гром среди ясного неба. Инна могла воспользоваться ключами, но подозревала, что гости у Андрея остались, и хотела, чтобы он встретил ее у двери. Хозяин квартиры, услышав звонок, понял, что скандал сегодня неотвратим, поднялся, и на ледяных ногах пошел открывать.
«Зорька» привычно безшумно проскользнула в прихожую, отдала Андрею пакеты с едой и дежурно чмокнув его в щеку, сняла короткую, болоньевую куртку. Когда же дошло дело до кроссовок, ее цепкий взгляд упал на стоящую у встроенного шкафа пару фирменных, дорогих туфелек. «Похоже, прошлогодней коллекции? — профессионально заключила она. — Но таких до нас не довозили, — подметил профессионал рыночной торговли, — дорого, кто их тут купит?»
«Зорька», пребывая в неопределенном состоянии из-за мрачной молчаливости Андрея и дразнящих запахов, доносившихся с кухни, неуверенно прошла по коридору и застыла у двери.
— Милости прошу, — источая искреннее гостеприимство пригласила ее за стол неизвестная женщина в классном, но на взгляд Инны слишком уж скромном костюме. На голове незнакомки был платок, из-под которого жирным, длинным удавом ниспала на грудь русая, пробуждающая искреннюю женскую зависть коса.
— Я, — дрогнувшим голосом ответила «Зорька», у которой гулко и больно начало стучать сердце, — только что из-за руля. Вымою руки…
Она вернулась в коридор, включила свет и открыла воду, чувствуя, как мощные толчки крови ринулись к ее голове. В ванную заглянул Волков:
— Ну, кто это? — холодея сердцем, спросила Инна, которую начало бросать то в жар, то в холод. 
Бледный и уставший от сегодняшнего дня Андрей только безпомощно пожал плечами.
— Ну что ж, — глубоко вздохнув, заключила «Инусик», — идем, ща разберемся…
В это время гостья вдруг выключила вытяжку, и на кухне повисла такая оглушительная тишина, что на ее фоне тарахтящий в углу импортный холодильник гремел, как трактор.
— Садитесь кушать, — стоя у окна и, слегка присев на подоконник, пригласила гостья, — остывает.
Сделала она это столь легко и непринужденно, что Андрею и Инне ничего не оставалось, как расположиться за столом. Более того, «Зорька», беглым взглядом оценив старания незнакомки, и сама спросила:
— А вы?
— И я, — не стала та ломаться, — только я овощи и салат, мясо мне сейчас ни к чему.
С этими словами она взяла свою тарелку, вилку и, продолжая стоять у окна, принялась кушать. Инна буквально просвечивала ее, сверлила глазами, но движения гостьи не выражали ничего, кроме врожденной скромности. Точные, легкие, «ну хоть бы крошка упала, хоть бы качнуло ее!»
Способность так уверенно держаться в непростой ситуации можно было бы отнести к изысканному воспитанию, но, опять же, желание кушать стоя у окна выводило ее из этих рамок. Скромность гостьи, в данный момент блестяще показанная присутствующим, ставила растерянного Волкова в тупик, и от того он молчал, не понимая, какая же из ипостасей женщины с передником настоящая? Та, что была до того, или эта, …скромная?
Инна ясно почувствовала сильно затянувшееся замешательство того, кого она называла своим мужчиной. Не зная, что ей дальше делать, она, следуя примеру гостьи, начала кушать. Отмечая про себя, что – опять же – в скромном ужине достаточно соблюден вкус и мера, она то и дело косилась на Андрея, а тот, только отрешенно хлопал ресницами и ковырялся в тарелке. Когда же мера неопределенности стала переплескиваться за края ситуации, Инна не выдержала и, оставив в покое вилку, спросила напрямик:
— Вы кто?
— Пришлая, — медленно ставя на стол свою посуду и, не выражая никаких эмоций, ответила гостья.
— Что это значит?
— Значит, что я пришла.
Инна посмотрела на Волкова:
— К кому?
Незнакомка устало улыбнулась на слабо скрытую женскую провокацию:
— Вот пример, — ответила она двусмысленно, — человек пришел на вокзал. К кому он пришел?
— Здесь же не вокзал, — тут же нашлась «Зорька».
— Хорошо, — не стала спорить гостья, — скажем, я пришла …к вам.
— К нам?
— Да. Шла к Андрею, но войдя в его дом, увидела, что здесь бывает женщина, поэтому к вам.
— А, — догадалась Инна, — вы с Андреем давно знакомы?
— Нет, — разом обрубила и эту ее попытку хоть что-то понять незнакомка. — Я решила посмотреть на того, кто воедино явился на свет с Великим человеком. Интересно же, когда знаешь сколько вложено в одного, узнать, а что содержится в другом?
— Я, — теряясь от услышанного, пожала плечами Инна, — не могу вас понять.
— Знаю, — уверенно ответила гостья, и от ее былой скромности и сдержанности не осталось и следа. — Знаю, — повторила пришлая, и добавила на выдохе, — и поэтому буду говорить четко и понятно для вас.
— Ясно…, — чуть не выкрикнула от догадки Инна, — вы из церкви. Ну, конечно! В платочке и говорите так странно…
— Кх-м, — снисходительно улыбнулась незнакомка, — опять мимо. Я почти всегда в платочках и шапочках, но не потому, что я из церкви. Я вообще, — призналась она, — стараюсь обходить стороной нынешние церкви и еще пуще стараюсь не показывать никому свои волосы. Они, — добавила гостья, — лучше растут без чужого глаза. 
— Но как вы сюда вошли? — начала приходить в себя «Зорька». — Замки же?
— Замки? — удивилась незнакомка. — Для меня не труд открывать и человеческие замки, что мне эти, дверные?
— Но кто вы?! — заходя на новый круг, чуть не выкрикнула Инусик.
— Я Радмила.
— Цыганка?
— Нет, — остановила ее жестом гостья, — не угадывай. Время дорого. Я всего лишь хотела увидеть вторую половинку… Нет не так, — поправила саму себя женщина, — часть, а теперь понятно, что очень малую и слабую часть того, кто «панясе Перуноў Перст».
Ты, Андрей, мыслями витаешь в облаках, а на земле стоишь едва-едва. Жаль. Ему здорово бы помогло, если бы ты представлял из себя хоть что-то. Пока же ты только силами этой женщины живешь и топчешься в пыли своих старых дорог, да и то. Ты только красивый котенок, которого она подобрала у подъезда, как рачительная хозяйка. Не будь ее, тебя бы уже давно раздавили.
Что тебя судить строго? Немногим дано – собрать это воедино, земное и Небесное, но ведь ты, Андрей, из того же семени, что и он…
— Кто он? — вяло спросил Волков, которого уже клонило ко сну, и которого больше уже ничего не беспокоило.
— Он? — устало улыбнулась Радмила. — Этот тот, с кем ты почти оно целое, но кем ты никогда не станешь. Ты делил с ним утробу матери, был близко, но рождены вы разными: один вольным волком, а другой – тем же волком, но в зоопарке. Ты уже никогда не приблизишься к нему больше, чем в материнской утробе. Вы идете в разные стороны, я ошиблась. Если воду из родника влить в радиатор машины, ее уже никто не назовет родниковой водой…
Она оторвалась от подоконника, прошла коридором, обулась и вышла прочь.

ГЛАВА 8
— Милочка! Оу! Ми-и-и-илочка! — да очнитесь же вы…
Желязны сделал два шага назад, пытаясь попасть в поле зрения приходящей в себя Светланы. Девушка открывала глаза, но, как видно, практически ничего сейчас не видела.
— У меня, — призналась она, — огромное пятно перед глазами, оно мерцает и мешает смотреть. Я вас почти не вижу…
— Но ведь слышите?
— Слышу.
— Вот и хорошо, — заключил помощник Президента, — я рад, что хотя бы два часа мы с вами сегодня плодотворно поработали.
— Я больше не могу, — бледнея, тихо произнесла Света.
— Я знаю, — согласился Желязны, — хотя еще недавно для вас и шесть часов были вполне по силам. Простите, я должен определиться в правильности вашего восприятия. Вопрос: вы помните, как меня зовут?
— Ф-Феликс? — неуверенно ответила она.
— Все верно, Феликс. Расслабьтесь. На сегодня работа закончена. Еще минут десять-пятнадцать и пятно в вашем поле зрения исчезнет. Вы просто сильно устали, истощены. Должен сказать, что я вас прекрасно понимаю. Заметьте, сегодня я работал один, так сказать, в щадящем режиме. Более того, хочу сообщить, что дела вынуждают меня на несколько дней уехать в Минск, так что у вас, мадмуазель, будет достаточно времени полностью восстановиться. Моим помощникам приказано не напрягать вас своим присутствием, выводить на прогулки, усиленно кормить и давать спать столько, сколько пожелаете.
— Я, я …уже не нужна? — с затаенным страхом спросила Светлана. — Меня убьют?
— Ну что вы? — кисло гладя в красивое, но мертвецки бледное лицо девушки, поспешил ее успокоить Желязны. — Зачем же вас убивать? Мы еще поработаем. Кстати, о работе: знаете, а ведь мне все-таки кажется, что находясь в состоянии «передатчика», вы как-то умудряетесь фильтровать то, что говорите нам. Умом я, конечно, понимаю, что это мало кому под силу – делать параллельно сразу две такие вещи, но интуицию, как говорится, не обманешь. Так что по приезду мы и этот аспект нашего с вами сотрудничества хорошенько проработаем.
— Как я могу? — слабо запротестовала Светлана. — Вы же сам видите, как мне это дается?
— Вижу, — не стал спорить Желязны, — но с другой стороны, может быть потому у вас так быстро и «садятся батарейки»? Я серьезно задумываюсь на этим, слышите меня? То есть, почти утверждаю, что вы сейчас стали быстро выдыхаться именно по причине того, что параллельно успеваете как-то переработать, отфильтровать поступающую свыше информацию и решаете, что говорить нам, а что нет.
У нашего с вами будущего и без этих недомолвок достаточное количество вариантов воплощения, а уж с таким подходом счет пойдет на сотни, а не на десятки. Так не пойдет, моя милочка. Я хочу знать все варианты, слышите? Все! К будущему нужно подготовиться как следует.
Ф-фух, — тяжело вздохнул пожилой джентльмен, — сейчас мне работа с вами дается сложно. А все из-за недостаточного служебного соответствия одного идиота. Я бросил все свои силы, по сути, на пустое, и теперь с трудом могу восстановиться. А тут еще вы, …упираетесь.
Если хотите, и у меня в глазах стоит некое «пятно», подобно вашему. Только у вас оно скоро пройдет, а я еще с неделю буду ходить, как слепой кутенок. И это еще не самое худшее из того, что я чувствую. Моя интуиция подсказывает, что как раз в это время там, в параллелях прогнозируемых с помощью вас ситуаций происходит какая-то странная, необъяснимая динамика, я просто чую это. Что называется, «движение есть, а продвижения не видно». Как ни старался я сегодня, а ситуация с этой странной динамикой пока так и осталась для меня загадкой.
Вы, Светлана, в некотором роде были моими глазами, а глазам после работы надо обязательно отдохнуть. Это я вам говорю, как человек, у которого застарелые проблемы со зрением. Так что, думается мне, вы будете безмерно рады моему отъезду…    
— Не делайте то, для чего поедете, — слабым голосом произнесла вдруг Светлана.
— Хм? — оживился Феликс, который собрался уже было уходить. Он смерил девушку недобрым взглядом, и неохотно ответил:
— Никак нельзя, мадмуазель. Все это давно решено и подписано. …Вот видите, — задумчиво добавил он через паузу, — я же говорил – чувствую, что-то все же застревает в вашей голове и проходит мимо меня и коллег. Ах вы – коварная и вероломная девица. Вы просто ловко воспользовалась тем, что я сейчас слаб, и не смог как следует «запломбировать» свои каналы… 
— Так нельзя поступать с людьми. За что им такое? Это ведь не война.
— Война, девочка моя, война. Она не прекращалась никогда. Что ж, — заключил Феликс, — мы говорили о будущем, вот тогда вам и замечание на ближайшее будущее; отныне и навеки – прекратите строить из себя простушку. После того разоблачения, мадмуазель, которое произошло только что, все сказанное мной выше, я отменяю. Похоже, теперь придется серьезно подумать над вашей дальнейшей судьбой. Кто знает, сколько всего вы так же узнали из моих каналов? Но это все потом, пока не будем окончательно портить этот день. Вы и без этого здорово устали, до скорой встречи, отдыхайте…
Желязны оказался прав. Уже утром о мерцающем пятне в глазах Светлане напоминала только тупая боль, ощущаемая где-то в височной области. Ей стало значительно легче. Литовца от нее почему-то убрали, и еду приносил какой-то невысокий, темноволосый парень, который, судя по всему, ничего не понимал по-русски. Светлана даже с «подсевшими батарейками» не чувствовала Римандаса, скорее всего он уехал.
Новый «официант» тоже был один из тех, кто работал с Феликсом – экстрасенс их круга. Его место всегда было справа и почти на грани обзора, поэтому лицо этого человека она смогла хорошо рассмотреть только тогда, когда он впервые принес завтрак.
После того, как этот темноволосый убрал поднос с посудой, пришел заместитель начальника охраны и объявил, что с сегодняшнего дня у Светланы начинаются прогулки на свежем воздухе. Нужно ли говорить, как радовалась девушка этому известию? Но едва она попыталась завести какой-то разговор с представителем руководства объекта, спросив первое, что пришло ей в голову, о пропавшем Римандасе, офицер моментально потерял интерес к общению. Пожалуй он тут же бы ушел, но задержался на миг и пояснил, что того, о ком она говорит, внезапно отправили в длительную командировку вместе с начальником их объекта, и что теперь все контакты с ней переходят под его, капитана Владимира Анатольевича Бабука, личную ответственность.
Дальнейшие пояснения ее, с позволения сказать куратора, тоже пришлись весьма кстати. Как и предполагала Светлана, ее нынешний «официант» русского не знал. Как пояснил Бабук, в задачи Денни входит только приносить и уносить ей пищу. Исчерпав на этом все, что Владимир Анатольевич должен был сказать, у самой двери он вдруг остановился и добавил, что после обеда в четырнадцать ноль-ноль этот «официант» и трое ребят из охраны выведут ее на прогулку внутри периметра объекта.
Ее тело уже просто рвалось на свободу, пусть даже в рамках бетонного ограждения. Едва дождавшись обеда, Светлана наскоро перекусила, тут же оделась, причесалась (еще в начале заточения «литовец» по ее просьбе принес ужасную, но все же расческу), набросила выданный для прогулок солдатский бушлат и стала ждать.
Без четверти два в двери послышалось слабое шуршание. Кто-то пытался ее открыть, и вдруг!!! Раздался резкий хлопок. Ухнуло так, будто кто-то уронил на пол полное собрание краткой медицинской энциклопедии. Широкие оконные жалюзи качнуло. Светлана недоуменно посмотрела на дверь. Тяжелый, бронзового оттенка сердечник, толкаемый кем-то снаружи, вдруг вывалился на пол. Створка плавно отошла от косяка. На пороге стояла Радмила.
Светлана набрала в грудь воздуха и едва не задохнулась от радости. «Рада, Радочка…», — непослушными губами произнесла она, и тут же потеряла сознание…
«Авантюра» иначе это никак не назовешь. С одной стороны, только поверхностные данные разведки, с другой расплывчатые, во многом противоречивые сведения о внутреннем устройстве «Авроры», поступившие от американской подружки томящегося в лазарете журналиста Олсена. С третьей…
Во время завтрака вдруг объявилась Радмила. Как ни странно, опять в столовой, также, как когда-то и Орислав. Ловчицу бы в пору расспросить, что это за странная лазейка имеется в их высокотехнологичном «заборе», однако Иван Сергеевич встретил гостью радушно, и стал предлагать ей чаю. Чай девушка пить отказалась и отблагодарила хозяев по-своему: «Пришла пора, — сказала она всего два слова и в шумной столовой, где в это время находился почти весь личный состав Базы, наступила звенящая тишина, — сей же час собираемся, идем за Светланой…»
Какие там доводы, вопросы? Ловчиц уже на первых фразах понял, что им поступила вводная из разряда «назад пути нет»! Радмила – ох уж эта женская непосредственность – ничуть не смущаясь того, что в столовой в полном составе присутствует руководство Базы, тут же, смерив странным, с какой-то затаенной радостью, взглядом Волкова, отвела его в сторону. Затем, следуя той же нехитрой схеме, она выбрала и подвела к Алексею еще восьмерых бойцов. «Со мной пойдут они…», — легко и непринужденно заявила девушка так, будто все уже давно решено.
Тут, словно целиком с ней был согласен, сорвался с места Лукьянов: «Там же центр управления «клопами», — отгородив своей богатырской фигурой Радмилу и выбранных ею ребят, навалился он на Ивана Сергеевича, — другого шанса не будет! В группу нужно хотя бы двоих компьютерщиков из «лабрадоров» с оборудованием, чтобы взломать базу данных «Авроры» и сунуть в нее тот вирус, что они позавчера, наконец, наваяли. А еще надо скопировать все данные с их машин. Радмила! — взмолился великан, видя, что шеф попросту растерялся, — пойми, другого раза не будет, а эти «клопы» нас уже просто заедают»…
— Других мне будет трудно, — призналась девушка, — я вижу только этих. Сторожам у ворот я отведу глаза, а с кощеями эти девять солдат справятся…
— А почему только этих? — вознегодовал Лукьянов.
— Трудно объяснить, — холодно ответила Радмила, — и времени на это нет. Если еще двое, все может пойти кувырком.
— Меня сейчас другое занимает, — вклинился в разговор Иван Сергеевич, — как, даже если я и пойду на эту аферу, мне вас сейчас доставить на «Аврору»?
— Поднимайте ваш корабль, — просто ответила девушка.
Ловчица качнуло:
— Вы знаете о корабле?
— Да, — просто ответила Радмила и, чтобы командир Базы не особенно нервничал, улыбнувшись добавила, — я вообще, …много чего знаю.
Иван Сергеевич почувствовал, как в височной области его черепной коробки мощно застучала кровь:
— Но, — попытался возразить он, — мы не используем корабль днем?
Радмила сделала паузу, после чего оставила избранных, и подошла к шефу Базы вплотную:
— Не сейчас, — негромко сказала она, — так завтра-послезавтра все равно вам придется его поднимать. Время пришло.
— Война? — округлил глаза Ловчиц, чувствуя, как его голова буквально начинает распухать от потока хлынувшей в нее крови.
— Нет, — спокойно ответила девушка, — просто еще одна битва. Война идет уже очень давно.
— Р-радмила, — буквально взмолился командующий, — ведь мы…, мы рискуем всем! Всем, что есть.
— Хм, — коротко, и как показалось Ловчицу с саркастическим смешком выдохнула гостья, — рискуете всем? Мне почему-то кажется, что только собой и ничуть не больше других воинов. Что тут поделаешь, это ваше ремесло. Да и как можно взвесить то, кто из нас и чем рискует?
Кощеи каждый день тянут через Свету сокрытые Знания Небес. Подумай: если они в ближайшее время успеют использовать хотя бы малую часть из того, что они уже узнали, что будет вокруг? Даже здесь, в вашем логове! Может так статься, что и рисковать уже просто будет некому. Там, — она указала тонким пальчиком в низкий потолок столовой, — в отличие от земных путей, образ вашего подземного дома прописан четко, и они скоро вас найдут, именно поэтому Свету надо немедленно забрать, а кощеев убить. Главный из них, тот, что держал над тем местом круг защиты, отчего-то ослаб и уехал. Это наш шанс. С ним я тягаться не могу, а с его помощниками... Этих и простая пуля берет…
— Пуля? — мрачно переспросил Ловчиц. — Да уж, конечно, — скептически добавил он, — дело проще некуда. Как их там найти? Ты говоришь, мы – воины, это наше ремесло, вот я и пытаюсь рассуждать, как воин.
Рядом с «Авророй» две войсковые части! Вояки, техника. Они поднимутся по тревоге моментально и оцепят район. Нас даже с «лабрадорами» батальон – не больше. Дернуть туда Сивохина с соседями? Это же мясорубка. Так нельзя, милая моя, это же наши люди! Сколько из них погибнет? Мне тяжело…, я не могу на такое решиться без тщательной проработки операции…
— Тебе тяжело? — леденящи тоном оборвала его доводы Радмила. — А мне? Если сейчас не закрыть канал Светы, я в этот миг могу видеть и сказать, кто из вас и как погибнет! Слышишь, меня вой? В деталях! «Тяжело»? Ты, в отличие от меня, только предполагаешь…
У Ловчица похолодели пальцы. Он вдруг ясно ощутил, что она на самом деле может сейчас рассказать о судьбе каждого из них. Да, прямая опасность маячила рядом, стоит только отдать приказ, но ведь опасность – это еще не приговор. Все еще можно изменить, стоит только рискнуть! Трезвая рассудительность понемногу начала брать верх над обжигающим омутом паники. Иван Сергеевич отстраненно смотрел куда-то сквозь стену.
— «Все предрешено?» — спросил он вдруг. — Как в «Терминаторе»?
— Предрешено все, — подтвердила Радмила, — только вариантов развития любой ситуации может быть сразу несколько, и все они предрешены. Это просто нити на ткацком станке Макоши и ее дочерей Доли и Недоли. Складывается узор – живет человек. Вот поглядишь на ткань и тут же заметишь, что и между нитями пряжи или ткани всегда есть место. Не важно, это простая материя из текстильного магазина, или волшебная ткань Судьбы. Эти крохотные пространства не могут быть пустыми, ведь Матушка-Природа не терпит пустоты. Именно поэтому редко, но все же рождаются люди, которые, как воздух вольны перемещаться в «ткани» человечества. Именно они не дают ей слежаться, исчахнуть.
Приходит лихое время, и рождаются Гитлеры, Наполеоны, Сталины, Ленины, Македонские. Эти тоже приходят в мир не просто так. Их деяния могут привести к тому, что полотно человечества окажется выстиранным. Кто-то из них поспособствует тому, что рисунок освежится, а кто-то, напротив, надолго смоет с него все яркие краски.
Но светлое время приводит к нам других, — Радмила едва заметно склонила голову в сторону избранных для штурма «Авроры» бойцов, — таких, как тот, «хто панясе Перунаў Перст». У этих достаточно силы даже повлиять на то, чтобы изменить рисунок полотна. Это не обязательно дело воина, вполне может быть и музыкант, и поэт, и царь, и князь, но даже если рисунок совершенно изменится, Макошь и ее дочери все равно будут работать с этим полотном – ткать и ткать его дальше. 
Иван Сергеевич глубоко вздохнул: 
— Я, — тихо произнес он, — даже безмерно доверяя тебе, красавица, и мнению Орислава с Атеем, настоятельно советовавших слушаться твоих советов, …не могу просто так броситься в омут с головой. Сама посуди, даже чисто технически. Мы же элементарного не знаем, где нам сесть? Там две части КВООН разбросаны в лесах, «клопы».
Взгляд Радмилы потеплел. Она, вынырнув из омута нелегких мыслей, встрепенулась: 
— Я, — обнадеживающе улыбнулась она, — укажу куда пристроить ваш корабль. Там его не найдут. И к месту тому проведу как надо, никто из людей вас не увидит.

ГЛАВА 9
Расширенное заседание генерального штаба шло уже четвертый час. Феликс никак не мог ожидать того, что командиры ВКСПБ, войск КВООН, СОЛОД и СОПТ, по сути собранные для формального обсуждения плана ввода на территории Беларуси второй стадии операции «Loop retaliation», вдруг раскачают безликую «воду» рутинного болота до нешуточного шторма жаркой полемики. Приглашенные Желязным в качестве наблюдателей командир разросшегося до уровня батальона спецподразделения «Ferry Noy» и его заместитель чувствовали себя не в своей тарелке. Переводчики не умолкали, путаясь в определениях и объясняя иностранным военным ход происходящего.
К ним у присутствующих накопилось множество серьезных вопросов. Еще бы, ведь даже начальник Генерального штаба толком ничего не знал о ставящихся перед «Ferry Noy» задачах. Мандат служащего этого батальона высочайшим приказом по войскам ставился выше полномочий командира любого подразделения. На этой почве уже не раз и не два происходили всякого рода эксцессы.
В расположение любой части мог прибыть сержант из «Ferry Noy», сунуть командиру мандат, отодвинуть его в сторону и начать командовать. Именно эти претензии и были озвучены присутствующими в числе первых.
Горделиво восседавшие в начале заседания представители этого специального батальона теперь только отмалчивались и краснели, косясь в сторону Желязного. Они и подумать не могли, что находясь в распоряжении и в прямом подчинении непосредственно Советнику президента, в его присутствии им кто-то и что-то осмелится предъявить.
Феликса это какое-то время забавляло, но страсти продолжали накаляться и руководящий заседанием начальник Генерального штаба вскоре стал выпускать из своих рук контроль над ситуацией. Заметив это, Советник президента встал и направился к трибуне. К моменту, когда он к ней приблизился и безцеремонно отодвинул в сторону распорядителя шумного собрания, в актовом зале воцарилась мертвая тишина. Теперь было понятно, у кого ребята из «Ferry Noy» набрались своей наглости. Надо же, пусть и высокопоставленный чиновник, но ведь гражданский человек просто взял и отодвинул в сторону начальника Генерального штаба! А генерал Тартуев, между прочим, тоже не мелкая фигура, не зеленый лейтенантик.
В момент, когда Советник президента протирал свои мощные очки, каждому члену высшего офицерского состава Беларуси стало предельно ясно, кто из них и чего стоит. Желязны не затягивал привычную процедуру приведения в порядок своей оптики. Все же утраченные на «Авроре» силы восполнялись очень медленно, а пусть и отмеченную лампасами, но все же ставшую неуправляемой толпу, нужно было держать в рамках. Водрузив темную роговую оправу на нос, Феликс волевым жестом согнул дужку микрофона, направляя ее к своим фиолетовым губам, спросил:
— Кто-то из вас имеет какие-то конкретные претензии? …Что это тогда здесь за базар? Шум – гам! Вы военные люди – командиры. Ваш профессионализм в борьбе с белорусской партизанщиной вызывает уважение во всем мире! Что, позвольте вас спросить, происходит здесь?
Офицеры начали замолкать. Как точно определил Феликс, одно дело вякать с места в присутствии Советника президента, а другое сказать ему что-то в лоб. Далее следовало повернуть разговор в менее жесткое русло – кого-то похвалить лично, кого-то за добросовестную службу его подразделения, минут двадцать порассуждать ни о чем, после чего привычно пообещать улучшения условий службы и вскоре второй пункт операции «Loop retaliation» будет принят и подписан целиком, без поправок.
Желязны предложил генералу Тартуеву присесть к коллегам и, дождавшись, когда тот скромно устроится на самом краю первого ряда, приступил к исполнению своего плана действий. Ярко отметив серьезные успехи войск КВООН и подразделений СОЛОДа, (которых, признаться и близко не было), в северных областях страны, он перешел на личности, выделяя положительные качества офицеров, что называется, на выбор, просто вычленяя какие-то данные из списка вызванных на заседание.
Атмосфера ставшего нервным заседания стала проясняться. Феликс называл фамилии, а офицеры сдержанно выслушивали похвалу в свой адрес. Порой высокопоставленный чиновник даже снисходил до критики, но, с юморком и без конкретный указаний на имена и должности. После тягучей патоки похвалы офицеры и это воспринимали с благодарностью, радуясь, что не получили ожидаемый разнос. Но вдруг случилось что-то странное. Очередной полковник, услышавший свою фамилию из уст Советника президента, встал.      
— Вы хотите что-то сказать? — пытаясь поймать в фокус силуэт офицера, сощурился Желязны.
— Спросить, — уточнил с места вставший. — Я – командир артдивизиона, полковник Дубовский.
— Так, — чувствуя недоброе, поправил очки Феликс, — ваш вопрос общего характера, или мы сможем его обсудить после заседания в частном порядке?
— Общего, — уточнил офицер, — он касается всех, точнее, все о нем знают, но почему-то эти «все» сейчас поджали хвосты. Хотя, — полковник придирчиво пробежал глазами по рядам коллег, — еще перед заседанием в холле многие собирались озвучить мучавшие их проблемы. 
— Но ведь я сейчас докладываю, — вяло возмутился Советник, — вы сможете потом взять слово, спросить.
— Мы собрались обсудить введение второй части операции «Петля возмездия», верно?
— Да, господин полковник, и мне показалось, что вам все уже понятно…
— Понятно? — удивился Дубовский. — Лично мне там многое не понятно…
Это был сильный ход. Своим внезапным появлением в успокоившемся ходе заседания этот командир дивизиона мог просто взорвать обстановку. Феликс мгновенно сориентировался. «Работай личностно», — приказал себе чиновник, но едва только он открыл рот, как вдруг понял, что фамилия офицера, до этого времени располагавшаяся в списке под его указательным пальцем, безвозвратно утеряна во время манипуляций с очками. Желязны, что называется, неосмотрительно убежал по ситуации вперед.
— Что именно вас интересует, полковник, — спросил Желязны так ловко, что сразу же возникала серьезная дистанция, просто пропасть, между Советником президента и этим офицером. «Мятежный» вояка явно почувствовал это, но отступать от намеченного не собирался:
— Моя фамилия Дубовский, господин Советник президента, — терпеливо напомнил он, — а вопрос имеется по пункту двенадцать секретного распоряжения второй части плана. Он гласит: «Командирам подразделений оказывать всяческую помощь органам внутренних дел в реализации Распоряжения МВД № 113 от 12 апреля 2006 года».
К сожалению, сами понимаете, бумага секретная, поэтому у меня нет возможности зачитать все пункты этого Распоряжения, но друзья из МВД мне пояснили, о чем оно. Вот по этому поводу и появился вопрос: как? Каким образом мы, военные люди, можем помогать в этом деле милиции? И еще, интересно, с каких это пор, и с чьей подачи там, в МВД даются секретные распоряжения, в которых говорится, что все торговые точки на рынках столицы, областных и прочих городов должны быть отданы на откуп кавказцам?
Да, уважаемые коллеги, не нужно гудеть и втихую возмущаться, даю вам слово, там об этом говорится четко. В связи с этим, я так понимаю, нам стоит ожидать и еще какие-то сюрпризы. Сам собой напрашивается второй вопрос: господин Советник президента, когда нам дадут ознакомиться со всеми частями «Петли возмездия»? Что еще из того, что принадлежит народу Беларуси, нам придется кому-то отдать? Лес – Китаю, реки – Полякам, а нам что? Простите, я отвлекся. Вернемся обратно к плану.
В наших штабах только две его части, а где еще две? Я не просто так спрашиваю. Это же нам, в конце концов, воплощать их в жизнь, нам готовиться, нам прослеживать связь между пунктами. Как это делать, если и эту, вторую часть операции нам постоянно дополняют и дополняют подобными секретными распоряжениями, приказами и так далее? Странно, господа офицеры, что только мне, как гражданину своей страны, интересно с чего это мы, Вооруженные Силы должны помогать лоббировать интересы каких-то кавказцев, китайцев или поляков? Тех же кавказцев и до войны на рынках было больше, чем самих товаров. Только на минуточку напомню, это рынки Беларуси! Почему они находились и находятся в пользовании кавказцев? Кому это надо?..
Лицо Феликса не выражало никаких эмоций, но пальцы потянулись к карману за знаменитым носовым платком-скатертью. В этот раз советник президента медленно вытер покрывшуюся испариной лысину:
— Вы только послушайте себя, что вы такое говорите? — неприятно прогнусавил он. — Что это за «Секретное распоряжение МВД», о котором знает любой, повторяю, любой полковник Вооруженных Сил, вдруг возомнивший себя главнокомандующим?
Микрофон Желязного начал неприятно гудеть, принимая волны находящегося в его кармане мобильного телефона. Феликс продолжал жестко увещевать зарвавшегося офицера, попутно бросив беглый взгляд на экран. Там светилась надпись «№ 6 Denny Inmundo».
Дав отбой звонку, чиновник продолжил отвешивать мягкий «нагоняй» мятежному офицеру, то и дело указывая на несоблюдение секретности и субординации, а сам, по сути, просто отвлекал собрание от указанных полковником Дубовским проблем. Телефон снова завибрировал, давая понять хозяину, что пришло СМС. Желязны, продолжая говорить, бегло просмотрел послание: от «№ 6 Denny Inmundo»: «Умоляю срочно! Нападение. Нужно поговорить. Угроза для всего»
По взмокшей спине Желязного потянуло холодком. Отчего-то заломило суставы рук, и мощные толчки крови начали напряженно стучать в затылок. Феликс побледнел, сунул телефон в карман и, схватившись за трибуну, едва не упал. Зал ахнул. К Советнику президента бросились люди, подхватили, вынесли в коридор, а затем в просторный кабинет. Чьи-то заботливые руки уложили его на диван, услужливо расстегнули рубашку…
— Иди, — сказал рядом кто-то невидимый, — найди этого Дубовского и скажи ему, чтобы…, пусть лучше сразу повесится, с-сука…
Торопливые шаги удалились, хлопнула дверь, и только теперь Феликс понял, что лицо его накрыто прохладным, влажным полотенцем. Сбросив его на пол, Советник президента сделал над собой усилие и поднялся. В кабинете присутствовали два незнакомых ему офицера. Личная охрана Феликса была оставлена им в машинах и наверняка пока была не в курсе происходящего. Он был уверен, что эта парочка вояк просто ловко воспользовалась моментом, ловя случайно выпавший шанс приблизиться, услужить VIP персонам, а, может быть, даже быть замеченными. Но Желязны был не расположен сейчас вербовать в свои ряды новых слепых исполнителей. На скорую руку поблагодарив их, Феликс достал телефон и произнес: «простите, господа офицеры, у меня очень важный звонок».
Комната моментально опустела. Желязны, отметив, как все удачно получилось с его недомоганием на этом формальном заседании, лег на диван (он и в самом деле чувствовал себя не очень хорошо), и набрал номер своего помощника Денни Инмундо. Гудки тягостно буравили пространство, пытаясь нащупать «опорную колонну» Круга его магов. Наконец абонент ответил:
— Слушаю, магистр.
— Что там, черт подери, происходит? — вознегодовал Советник тоном, которым только что распекал наглого полковника.
— Я в лесу, — восстанавливая дыхание, произнес его помощник, — их всех убили.
— Кто убил? Как?
— У меня…, я не знаю, сколько у меня времени, — хватал воздух Денни, — за мной идут мужчина и женщина.
— Говори, только коротко.
— Я не знаю, как партизаны незамеченными прошли охрану. Те спохватились, когда нас в здании уже начали отстреливать. Пришло не меньше десятка. Вышибали двери и поливали всех подряд из короткоствольных. Кто-то выбегал на шум, кого-то расстреливали в коридоре. Я был в лаборатории. Феликс, — вдруг признался маг, — я ничего не чувствовал! «Фон» об этом молчал. Все было как всегда и! …Тут выстрелы. Мы выглянули в коридор, и увидели, как в первых кабинетах, короткими очередями, спокойно, как бешенных собак, убивали охрану и наших братьев из Круга. Командовала женщина. Она непробиваема. Ее поле – просто стена. Феликс, я чувствую, как она меня ищет «взглядом», не зная, что я за территорией ограждения, в лесу…
— Возле «Авроры», — холодно ответил Магистр, — с запада и востока стоят две войсковые группы с техникой. Бегите к ним.
— Я не могу бежать, — рассмеялся сквозь слезы помощник. — Граната из подствольного гранатомета взорвалась прямо в лаборатории. Мои ноги разъело кислотой. До колена они…, жалкое зрелище. Я прохожу пятьдесят шагов и ложусь отдохнуть. Волдыри лопнули, сукровица, кожа висит лохмотьями, но и это не самое важное. Со мной происходят странные вещи, Феликс, — словно в бреду, стал заговариваться Денни. — Я ведь не знаю русского. Пока еще мог бежать, встретил в лесу какого-то мужчину из местных, заговорил с ним. Удивительно, но он свободно говорил и на испанском, и на английском. Я спросил, где здесь поблизости стоят войска, он мне указал дорогу. Двадцать минут я, превозмогая боль, бежал туда, куда мне показали, прямо, не сворачивая, а вернулся на то место, откуда начал движение.
Я оценил шутку, Магистр, повернулся и, как мог, из последних сил пошел в другую сторону, влево от «Авроры», на восток. Вскоре встретил женщину, и она тоже меня понимала, причем говорила, как каталонка. Снова круг, и снова я очутился на этом месте. Магистр! Я сейчас отдаю все свои силы я на удержание «кольца забвения», чувствую, как та молодая женщина, что руководила захватом, буквально обволакивает взглядом мое нынешнее укрытие. Чтобы вам меня было легче отыскать, я выбрался на длинную просеку, сижу под большим деревом. О я вижу их! — в страхе заскулил Инмундо. — Феликс, вижу! Она и ее спутник с автоматом шастают в кустах в ста метрах южнее… Я не удержу круг долго, они меня найдут.
— Денни, — хрипло отозвался в трубке Желязны, — я хорошо помню карту, рядом с «Авророй» нет никакой просеки. Но не отчаивайтесь, мой друг. Потерпите немного, наверняка охрана успела поднять военных по тревоге. Вас спасут…
— Маги-и-истр, — с нотками обреченности, на распев, словно пьяный моряк, пропел Денни, — они уже здесь, военные, но почему-то не видят моих преследователей. У меня оптика. Скажу больше, я бежал к военным, кричал, даже стрелял. Оу! — со странной интонацией, присущей сумасшедшему заметил Опорный маг Круга, — я не сказал вам? Я забрал у мертвого охранника пистолет. В нем оставалось три патрона. Я израсходовал их все, стреляя в офицера поисковой группы, прочесывающей лес вокруг меня. Никто этого не услышал, и я ни в кого не попал. Ха-ха-ха, — вдруг рассмеялся Денни, — мой дорогой Магистр, слышите меня? Вы еще не поняли, с кем мы связались? Мы с вами снимали пенки с наук, религий, учений, понятий законов Природы, словно мусор оставляя в стороне сказки, былины и саги. Для нас Духи – это просто изучаемый объект, а для них – это стихия, одно из составляющих их самих. Это никакие ни сказки, Феликс…, — блеклым голосом заключил помощник. — Я уверен, меня намеренно держат возле этого дерева. Кажется, будет гроза…

— Он здесь, Алексей, — тихо сказала Радмила, которая почему-то предпочитала произносить имя Волкова целиком, — держит круг, сильный колдун. Чует, что последний, кто уцелел и боится.
— Мы прочесали все вокруг, — ответил из-за спины спутник, — куда ему еще деваться?
— Так, запросто его не отыскать, — улыбнулась Рада, — его и тайным зрением не выявишь, пока не устанет.
— А может, — предположил Волков, — его уже войска подобрали?
— Нет, — уверенно ответила молодая женщина, — этих мало что я, так еще и лешие кругами водят.
— Лешие?
— Духи местности, так тебе будет проще понять.
— Проще, — пробурчал Алексей, — про леших хоть в сказках говорится, а Духи, это что-то страшное…
— Не говори так, — мягко остановила его рассуждения Радмила, — это ваше телевидение и кино заставляют думать так. Скажи, если кто-то без всякой причины считает тебя упырем, как ты сам к нему станешь относиться? Наверное, тоже переведешь этого человека в список личных врагов, ведь так? Вот и Духи Природы поступают так же. Тем, кто с ними дружит, они как мамка с тятькой. Так что не нервничай, они на нашей стороне.
— Так это они нас делают невидимыми?
— Нет, — улыбнулась Рада, — это я, а они в это время заплели пути перед кощеем. Хорошо заплели, даже я пока не могу его отыскать.
— Слушай, — а тебе не мешает то, что ты разговариваешь?
— Нет. Ты же можешь одновременно ехать на машине и переключать передачи, отслеживать дорожные знаки?
— Могу.
— Вот и я, кое-что могу.
— Но как ты это делаешь? — тихо сокрушался Волков старший. — Они же метров пятьдесят от нас бегают, ходят, ездят, а нас не видят. Да любой спецназ тебя на руках бы носил…
— Зачем мне спецназ? — двусмысленно спросила Рада. — Вот если бы молодец достойный носил…
Волков даже покраснел от услышанного, но взглянув краем глаза на свою спутницу, тут же остыл. У нее в глазах и близко не было ничего постыдного. Скорее какая-то скрытая горечь.
— Что, — сдержанно спросил Алексей, — не нашлось, достойного?
— Отчего же, был, — печально ответила Рада, — но мы с ним не готовы были друг к другу. Это уже потом, когда я горечью утраты выжгла сама себя до дна, пришли ко мне и знания. Не сохранишь жар углей в деревянной ступе. Вот и он «сгорел». На заводе работал, в «термичке». Онкология. Врачи сказали: «производство, связанное с асбестом – всегда печальный результат», но я-то знаю, всему виною я. Не по любви замуж пошла.
С детства в себе чуяла столько женской силы, что совладать с ней не могла. Ребята вились вокруг, как осы возле банки с сиропом. Мать все это видела, «вязала» меня по рукам и ногам, держала в строгости. Это теперь я понимаю, что она и сама такая сильная, как я. А потом я увидела его. Казалось «вот, таким должен быть мой мужчина». Ухаживал. Он старше меня был на двенадцать лет, красавец. Но не срослось. За месяц до свадьбы он узнал про рак. Пытался скрыть от меня, но я-то все вижу, еще с детства. …За полгода сгорел.
Куда меня после этого только не бросало. В церковь, астрологию, магию. Впуталась к «Свидетелям Иеговы» так, что вопрос стоял жить или не жить, чудом ушла, но зато получила знания о кощеях.
В то время встретила Атея. Он мне и рассказал, кто я и что из себя представляю. И быть настоящей женщиной и глаза отводить, — улыбнулась Радмила, — тоже тогда и научилась…
— Вон они! — крикнул кто-то из леса, и тут же захлопали выстрелы.
Волков толкнул Радмилу в яму, а сам покатился следом, готовясь к стрельбе.
— Что случилось? — крикнул он, готовясь отразить нападение.
— Не знаю, — покраснела красавица, — только на миг подумала о земном.
— О чем это о земном?
— О тебе…
— И что?
— Круг разомкнулся…
Первого Алексей срубил короткой очередью «грудь-голова». Второго по ногам. Потом перешел на одиночный и хлопал выбегавших, как в тире.
— Что с ними такое? — ожидая очередного нападавшего, удивлялся Волков.
— Я восстанавливаю круг, — ответила Рада, — их сейчас здорово морочит.
— У меня всего четыре магазина, — между выстрелами, вставил Алексей, — да и не хорошо так, без боя бить, как свиней. Это же срочники, солдатики…
— Не могу ничего вернуть, время сошло, — выдохнула Радмила, — бежим!
Они бросились через кусты черемухи и тут же наткнулись на БТР, стоящий у лесной дороги. Вокруг шла серьезная пальба, а экипаж …мирно спал на разогретой солнцем броне. Даже из открытых дверей «восьмидесятки» доносился дружный храп. Осторожно обогнув машину, Рада и Алексей застыли. Перед ними, облаченные в одежды музейных экспонатов семнадцатого века стояли мужчина и женщина. Нужно сказать, что кощей Денни Инмундо многое бы отдал сейчас, чтобы получить возможность поквитаться с ними.
Радмила не теряя ни мгновения сорвала с груди свою брошь, бегло окинув взглядом Волкова, выдернула у того из ножен охотничий тесак, и тут же, склонив колена, разложила «дары» перед Хозяевами. «Лесная» женщина взяла ее за руку, а мужчина указал Алексею куда-то в чащу за дорогу.
— Беги, — тихо, одними губами шепнула Рада, — свидимся еще.
— К-когда, — дернувшись в указанном направлении, спросил Волков.
— Когда? — переспросила она, и тут же ответила, — а теперь всегда. Ты найдешь сегодня многое, найдешь после того и меня…
Алексей перебежал через дорогу и углубился в лес. Вскоре на пути его стали встречаться рассеянные между деревьями солдаты. Первый, второй…, третий. От всей души вкладываясь в удары, он просто сшибал их на землю, вилял между деревьев, стрелял, если было нужно, и только наращивал темп движения, не задумываясь ни на миг о том, куда и зачем он бежит.
Через минут пятнадцать-двадцать, его тело вдруг начало давать сбои. Алексею не хватало дыхания. Ноги деревенели и подкашивались. Волков часто падал, но упрямо заставлял себя подняться и бежать дальше. «Наверное, — отвлекал он себя мыслями, — это вояки пустили в лес какой-то газ. Как тогда, под Леснинском. Все равно, это мне не помеха, нужно двигаться вперед! Бежать, ведь мне указали путь. …Только путь куда? Куда я бегу? К своим? Они улетели, я сам видел поднимающийся над лесом лаплан. Радмила сказала, что так надо: ребята забирают пленницу и улетают, а мы остаемся. Она же знает, как должно быть, иначе мы не взяли бы этот объект. А если…»
И вдруг Алексей почувствовал, что под его ногами исчезла твердая поверхность. Мир лихо кувыркнулся, и он на полном ходу, с треском и грохотом рухнул в затхлый и сырок мрак…
Вначале ему казалось, что он просто подорвался на мине. Лежа лицом вниз, Алексей прислушался к своим ощущениям. Руки и ноги были целы, хотя колени и локти сильно саднило. «Это царапины, — заключил Волков, — ерунда. Значит, на самом деле я куда-то провалился. Во рту привкус крови, но зубы целы, это тоже неплохо. Но почему так темно?»
Приподнявшись над скользкой от сырости землей, Алексей осмотрелся. Над ним зияла дыра. Все мало-помалу начало становиться на свои места. Оказалось, что он просто проломал крышу какой-то землянки. Волков, морщась от боли, поднялся. «Спокойно, — думал он, — если выхода не видно, надо выбираться через дыру.
Сверху изредка все еще похлопывали выстрелы. То, что они удалялись, показалось Алексею добрым знаком: «хорошо хоть гранатами никто не забросает». Осторожно ощупав в полумраке окружающие его палки, щепки и трухлявые останки бревен, Волков так и не смог подобрать ничего мало-мальски пригодного для того, чтобы соорудить хоть какое-то подобие лестницы.
Его глаза постепенно привыкали к темноте. Вскоре у дальней стенки землянки стала просматриваться черная ниша. Алексей осторожно шагнул к ней, в тайне надеясь, что это дверь. Ноги уперлись во что-то твердое на уровне колен, а вытянутая вперед рука так и не достала до стены. Волков согнулся и ощупал препятствие: это были сколоченные поперечинами гнилые доски. «Раз это ящик, — рассуждал он, — значит под ним земля. Уберу деревяшки и проберусь дальше к нише».      
Спешить не следовало, если это землянка с военных времен, эта полусгнившая тара могла оказаться и со взрывчаткой. Через несколько минут он сумел аккуратно сорвать крышку. Ощупывая перед собой пространство в ящике, Алексей схватился за что-то металлическое. В первый момент ему даже показалось, что это винтовка, но потянув за сколькое и продолговатое тело, он понял, что этот предмет практически не имеет выступов. «Это же…меч!»
Трудно было удержаться от соблазна. Пусть даже не видя толком древнего оружия, Волков потянул его из скользких от окружающей гнили ножен. В тот же миг нереальный, мягкий, лунный свет, исходящий от клинка, высветил дно «ящика». Там лежал скелет человека. «Светящийся меч, — сглатывая не существующую слюну сухим от волнения горлом, подумал Алексей, — это же, …это же …могила Чабора? Но в книге сказано, что его меч признает только одни руки...!» 

Давно почерневшее небо в очередной раз грохнуло над его головой низкими, клубными басами. Денни глубоко вздохнул. Где-то далеко остались ночные клубы, коттеджи с бассейнами, машины и вся его былая, роскошная жизнь. Все в один миг сузилось до рамок этой, как казалось в начале, рядовой, а теперь – трижды проклятой командировки. И Бейрут, и Ирак, и Балканы были страшными, но все же просто приключениями, а здесь.
Просека, которой нет на картах, дерево, которое гудит, лес, из которого нет выхода, а еще и близящаяся гроза. Денни окончательно выбился из сил. Он больше не мог держать над собой заградительного «кольца Забвения», но, судя по всему, оно ему уже было и не нужно. Кто-то цепко держал его в рамках именно этой реальности, ни на шаг не отпуская куда-либо в сторону ни мыслью, ни действием. Инмундо не покидала странная, навязчивая мысль о том, что все это он уже где-то видел, ощущал. Даже невыносимую боль от разъеденных кислотой ног…
Вдруг марево «просеки», долгое время остававшееся неподвижным, искривилось. Черный силуэт человека с пока неясным, светящимся пятном, двигался прямо к этому дереву. Обретая на ходу все новые детали, неизвестный шел быстро и уверенно. Это был какой-то грязный солдат в изорванном камуфляже, с чумазым, хмурым лицом, разбитыми губами и… светящимся мечом!
Картинки несвязных видений или снов понеслись перед округлившимися глазами Денни: сначала памятник русскому солдату в Берлине, затем какой-то карлик, котел, паук, золотая паутина…
— Я снова нашел тебя, …Поклад, или как тебя там сейчас зовут, — подойдя вплотную, хрипло произнес незнакомец на русском, — так что даже не вздумай колдовать.
Инмундо не понял ни слова, но явно ощутил угрозу, исходящую от незнакомца.
— Меня привел меч, — добавил солдат и, замахнувшись страшным, светящимся словно солнце клинком, разрубил голову черного колдуна надвое…   
    
ЭПИЛОГ
В течение дня тридцатого мая 2006 года около полутора тысяч «Клопов» и «Черепах» по всей территории Беларуси вдруг выползли на берега рек и озер. Многие рыбаки и отдыхающие, находящиеся вблизи водоемов приходили в ужас, глядя как железные монстры, начиненные электроникой, безстрашно вползают в воду, словно идя на нерест, искрят и даже дымят, расставаясь с «жизнью». Странно было наблюдать за всем этим…
Феликс Желязны почти одновременно получил уведомление о взрыве, уничтожившем «Аврору» и этой партизанской диверсии с «миграцией» дорогостоющего оборудования проекта «Сleanness». В довесок к этому, через двадцать минут к нему в особняк позвонил Зеленько, и сообщил, что в двухстах метрах от «Авроры» найдено тело его последнего помощника мага Денни Инмундо. Голова его была разрублена пополам.
Чаша возмущения Советника президента была переполнена. Желязны на короткое время вдруг стал непохож сам на себя, и высказал все, что он думает об исполнительности бойцов бригады, прочесывающей лес в поисках Денни. В конце этой тирады, остывающий после нервного взрыва Феликс, распорядился уведомить президента страны Валентина Анатольевича Пристрека в том, что, по мнению его главного Советника, вторая фаза операции «Loop retaliation» себя полностью исчерпала и самое время подписать бумаги на выполнение третьего пункта этого плана.
Утром тридцать первого мая приказ о введении третьей фазы операции был подписан, а вечером того же дня к руководству Базы сопротивления и крупных партизанских формирований по телевидению обратились жители города Бреста. Все это очень походило на очередную инсценированную акцию, которых за последние годы партизаны насмотрелись достаточно. Абсурдные требования этого якобы стихийного митинга сводились к тому, чтобы сопротивление вернуло принадлежащие государству секретные разработки, которыми они незаконно пользуются. В противном случае эти двести митингующих полностью перекладывают ответственность за их жизни на руководство сопротивления.
Кто бы стал обращать внимание на эти популистские требования, выдавленные из «слепых» граждан с помощью обмана или заурядного подкупа, если бы не наступило первого июня? В двенадцать часов по полудню все эти люди, неся с собой транспаранты наиглупейшего содержания, точно так же, как «Клопы» и «Черепахи» вошли в воды Буга и в полном составе …стали тонуть! Ошалевшие горожане, наблюдавшие за этим с берега, бросились их спасать – место было не глубокое – но те, кто добровольно решили свести счеты с жизнью, начали хватать своих спасителей и волочь их за собой в омут!
Эту, с позволения сказать, акцию в прямом эфире наблюдал по телевидению весь мир! Видели ее и на Базе. Заканчивая трансляцию, бледный, стоящий на фоне моргающих синими «попугаями» машин МЧС журналист, как видно, долго собирался с силами, но все же сказал то, что ему было приказано:
«Война должна прекратиться. Народ, как вы все видите, устал от братоубийства и просто доведен до отчаяния. Так называемые «партизаны» в утешение своим больным амбициям каждый день убивают невинных граждан своей страны. В ответ на это в ближайшее время движение «за свободную Беларусь» озвучит полную версию своих требований к повстанцам, но уже сейчас нам известно, что подобные суицидальные массовые акции доведенных до отчаяния граждан будут продолжаться.
Кто из вас, дорогие соотечественники, еще не открыл глаза на встречу правде? Посмотрите на происходящее внимательно, ведь любой специалист вам скажет, что одновременно целые массы людей сами по себе сходить с ума не могут. Это вопиющее, дикое, страшное, но все же проявление загнанной в тупик воли народа. Посмотрите внимательно, на так называемых «борцов за свободу страны», с кем и против кого они воюют на нашей многострадальной земле? Слышите меня, партизаны? Если не командиры, то хотя бы солдаты – очнитесь! Ведь за первой акцией суицидов могут последовать и другие! …Евгений Булков, Геннадий Разецкий, с места событий телекомпания «Беларусь-1»».
— Что это, Сергеич? — спросил подавленный Луценко, глядя на то, как Лукьянов убавляет звук телевизора до минимума.
Ловчиц вздохнул:
— Это, Олег, НЛП.
— Что?
— Нейролингвистическое программирование, — ответил вместо командующего Лукьянов…
За столом, в центре которого во всю длину лежал чудесный меч Волкова, сидели Медведев, Луценко, Ловчиц, Лукьянов и, конечно, сам обладатель волшебного оружия. В воздухе повисло молчание. То, что сейчас переживали эти люди, сложно было как-то характеризовать. Выходило, что просто перебить всех магов-колдунов или, как говорила Радмила, кощеев, мало. Их черное дело продолжало жить даже после их смерти, поэтому Волкову еще махать – не перемахать своим мечом. 
— А як яно, — снова оживился Луценко, — ну…, эта праграміраванне работае?
Ловчиц и Медведев молчали. Видя, что к заданному вопросу проявляет интерес и Волков, Лукьянов пояснил:
— Есть разные способы, Олег. Через телевидение, ты же, наверное, знаешь, знаменитый «25 кадр»? Радио…
— Як радзіо? — не понял Луценко.
— Ну, — не стал углубляться Алексей Владиимирович, — если говорить просто, то система та же. Вместе с радиоволнами идут те, которые влияют на психику людей.
Открылись эти свойства случайно. Когда-то перед мощным землетрясением ученые успели зафиксировать частоты, заставляющие животных и людей испытывать страх перед надвигающейся катастрофой. Обработали эти данные и, как у нас всегда водится, все перевернули и использовали на подобную обработку мозгов слушателей.
— А яшчэ? — как видно принимая близко к сердцу услышанное, спросил Луценко.
— С помощью воды…
— Як гэта?
— Может быть, — засомневался в чем-то Лукьянов, но после все же продолжил, — я …открою сейчас государственную тайну, но, как говорится «нет государства – нет и тайны». А? Иван Сергеич?
— Говори, — отмахнулся тот, — «згарэў хлеў – гары і хата». Что уж теперь? Путь хлопцы знают…
Алексей Владиимирович набрал в себя максимальное количество воздуха и, медленно выдыхая, покосился на Медведева. Тот тоже согласно кивнул.
— М-м, — замялся Лукьянов, не зная с чего бы ему начать, — …на каждой водонапорной станции, в любом городе …стоят специальные приборы. Известно, что вода способна сохранять и переносить информацию лучше всего на свете, это я вам, как ученый говорю. Так вот, если опустить детали, во всех населенных пунктах, где перекачивается вода, она обрабатывается специальными приборами. Официально это делается, якобы от бактерий и прочей заразы. Но на самом деле идет тонкая, скрытая психологическая обработка носителя информации.
Через воду запрограммировать людей можно на что угодно. Вот, — он указал рукой на телевизор, — вы только что видели яркий пример. Хотя, — тут же поправился Алексей Владиимирович, — в этом случае, скорее всего, использовался симбиоз кодирования. …Очень мощно работает.
Программирование, кстати, порой очень легко отследить. Вы же обращали внимание?.. Вот ты, Олег, мужик, что называется «от земли»: целый день пашешь, как лошадь, а попил водички из родника и вечером еще и на супруге вспотеешь. А что в городе? Посидел в офисе, мух на стекле погонял, пришел домой и ног под собой не чувствуешь от усталости. Тянет свалиться на кровать, включить телевизор и тупо смотреть, как где-то что-то происходит. Но ведь как мы знаем, и ТВ программирует! Вот вам и симбиоз. А в деревне? Когда им этот телек смотреть?..
— Постой, — оживился Волков, — Леш, я понять не могу, а зачем это делать в городах.
— А сам? — тут же спросил Ловчиц.
— Что сам?
— Подумай…
— Что мне думать? — возмутился меченосец. — Я у вас спрашиваю…
— Все же на виду, Алексей, — вставая и направляясь к телевизору, ответил Иван Сергеевич. — На-виду, — сказал он по слогам. — Вот как удержать двухмиллионный город в каких-то допустимых рамках контроля? Вспомните, на стадионах у нас, в Беларуси, тишина гробовая, а людей сидят тысячи. Списывают все на то, что у нас просто не умеют «болеть». Нет же, все только потому, что людьми проведена определенная, незаметная «работа».
Сами видите, порой достаточно одной спички для огромного, вселенского пожара. «Высокие цены на сосиски?» Тут же бунт! Но не стихийный, Леш, не-е-ет. Это тоже чья-то тонкая работа. Только в это раз уже не ты расстарался, а тот, кто захотел прихватить что-то от твоего «пирога», понимаешь?
Кодировка везде, — выключая телевизор, заключил Ловчиц, — и, если мы не будем программировать людей на свой лад, кто-то это сделает за нас. Вот и весь наш долбаный современный выбор.
— Выходит, — неуверенно пожал плечами Волков, — миром сейчас правит не …разум, а просто чья-то хитрость?
Луценко хлопнул по столу ладошкой:
— А…, калі ўзарваць усе эці прыборы на воданасоных, на хрэн! Альбо ўкрасці і паламаць?   
— Нет, — ответил Ловчиц, — я же только что сказал, этого делать нельзя ни в коем случае. Если не мы, это сделают другие. Понимаю, это тоже нечистая игра, но мало просто вернутьт себе назад страну, важно езе удержать ее в руках, а без всего этого…

    
* Автор книги от лица своего Рода высказывает глубокую признательность тем, кто имеет в себе Силы разбудить уснувший от морока народ и восхищается тем, кто даже в это время не дал себе «уснуть».
                А.В. Войтешик
Книги из этой серии:
«Чабор», «Посох Времени», «Верю Огню», «Дай мне руку, брат»…

Дорогие читатели. Вы вызываете у меня уважение тем, что потратили свое время на хорошее дело - прочтение книги. Думаю, вы прекрасно понимаете, что и само написание книг это тоже труд. Если вам НЕ понравились плоды моего труда или вы просто склонны писать всем гадости, можете отправлять их на мой имейл skarabey@tut.by. Мне, признаться, все равно, а вам станет легче. Но ежели вы не жалеете потраченого времени и уважаете труд писателя, можете добровольно донатировать ему любую сумму в АСБ «Беларусбанк» на счет: BY33AKBB30140002274610070000.