СИМФЕРОПОЛЬ, ВОКЗАЛ.
КАК ВСТРЕТИЛА ТАВРИДА.
Говорят наобум, а ты бери на ум.
Русская народная пословица.
Нет, правду говорю, что нашим героям впору заводить собственные поговорки, в основе коих будут приметы из личной жизни. Вы, дорогие читатели, уж и сами подметили, что в этой паре – надворный советник и троица героев повествования, отношения складываются вполне предсказуемо. А раз так, то остаётся явить честному миру такое – любая беседа с господином Толмачёвым завершится поездкой.
Подтверждением новоиспечённой поговорки явилось сошествие со ступеней вагона Кириллы Антоновича, Модеста Павловича и Карла Францевича на пассажирскую платформу Симферопольского вокзала. Жаркого, Крымского и не расследованного.
Перепоручив свои дорожные баулы ключнику, а по-нынешнему носильщику, господа из славной Тамбовской губернии приблизились к зданию вокзала в надежде отыскать тень. Либо нечто такое, способное заменить собою веер.
Тут, прошу прощения, не смогу удержаться, дабы кратко не описать то место, которое гостеприимно и откровенно солнечно встретило наших героев – Симферопольский вокзал.
Именно тут, на привокзальной площади, прибывшие господа получили первое представление о настроениях в городе. Представления, оказавшиеся важными и своевременными.
Само здание вокзала никак не удавалось причислить к шедеврам городской архитектуры. Вытянутая домина смотрелось крайне обыденно и приземлённо. Никому из строителей и в голову не приходило создать визитную карточку города для тех пассажиров, что попадали в Симферополь со стороны железнодорожных путей. Не хочу обидеть местных жителей, но вокзал был просто зданием.
Мало того, вокзал никак не украшала высоченная, аж в тридцать пять саженей, водонапорная башня, торчавшая совсем не к месту прямо из левого крыла здания. Это «бревно в глазу» смогли облагородить лишь спустя три с половиною десятилетия. Выходец из Харьковской губернии архитектор Алексей Николаевич Душкин нарядил торчащую башню в квадратный короб, украсив оный часами. Вокзал тут же преобразился.
Однако не колонна с часами была важным историческим местом основного железнодорожного узла Крыма. Было ещё одно место – брусчатая площадка слева от входа в здание вокзала со стороны перрона. Да-да-да, та самая брусчатая площадка, на которой в эти мгновения стояли наши неутомимые герои. И что же в ней такого примечательного, спросит любопытный читатель? А вот, что - отвечу я. Через пять лет, а точнее в октябре 1912 года, на этом самом месте будет стоять оркестр, впервые исполнивший марш, как пожелание доброго пути воинам, отправлявшимся на Балканский фронт.
Это, дорогие мои соплеменники, звучал марш, написанный в октябре того же 1912 года штаб-трубачом запасного кавалерийского полка Василием Ивановичем Агапкиным, по сути земляком Кириллы Антоновича и Модеста Павловича. То был марш «Прощание славянки», известнейший, и любимейший из всех прочих маршей. Ну-ка, скажите мне теперь, что подобное событие не украшает вокзал замечательного города Симферополя лучше, нежели квадратная водонапорная башня с часами? То-то и оно! Марш «Прощание Славянки» стал не просто произведением для оркестра, он стал неким ключом к особому ларцу, в котором спрятана трепетность наших душ, добавляющая трогательной влаги в наши глаза.
Что ещё интересного было на привокзальной площади? А было такое, как разговоры. Беседовали двое – усатый и тучный жандарм, стоявший с грацией упоминаемой водонапорной башни, и дежурный по перрону, коротышка средних лет, постоянно вытиравший платочком внутренность форменной фуражки.
С одной стороны всё, о чём они говорили, было и так известно нашим героям из газет. Но в беседе, лениво протекавшей из-за жары, были и неизвестные подробности событий, случившихся тут, совсем рядом, в Севастополе.
Говорили собеседники о том, что вполне возможно считать недавнее затмение солнца, пусть утреннее и краткое, обоснованной причиной бесчинства матросов и солдат. Прошу заметить, что не революционная борьба подняла военных под пули властей, а чисто солнечное затмение.
Может, и так. Может три броненосца «Синоп», «Три святителя» и «Ростислав» стали считаться мятежными, поскольку сорок один матрос подняли восстание, за что поплатились трибуналом? Тогда то же самое затмение повлияло и на сорок девятый Брестский пехотный полк, где тоже произошло восстание. Зачинщиков тут же казнили.
А как астрономический феномен повлиял на событие трёхдневной давности – взрыв стены Севастопольской тюрьмы? Тюремные власти не досчитались двадцать одного заключённого, включая Антона Кабанова, уже носившего псевдоним В.А. Антонов-Овсиенко.
Как по мнению Кириллы Антоновича, так собеседники старательно не замечали очевидного – революционного брожения, списывая случившееся на поглупение военных вследствие природных причин.
Даже то, что в день взрыва тюремной стены некий пылкий революционер бросил бомбу в помещение Севастопольского охранного отделения, не подвигло беседующих к верным выводам. Ну, что же, при взрыве погиб агент, и тяжко ранен иной сотрудник отделения, а сам бомбист скончался на месте от полученных ран. Нет, разумеется нет, это не революционный террор, это всё затмение, утреннее и краткое.
--Вот из-за таких, - подумал помещик, - служителей закона, которые не в состоянии разглядеть опасность для государства, происходят страшные беда и драмы для народа – революции. Случаются тогда, когда эти самые стражи и защитники вроде и при исполнении, а на деле просто занимают свою строку в табели должностной сказки, мало озадачиваясь истинной причиной творящегося. Вроде и власть есть, а проку от неё ….
Хочу ещё кое-что добавить напоследок. Пока начинающийся кровавый пожар революции потихоньку лизал улицы и дома Севастополя, на флоте установили второй по мощности в России передатчик, ставший полноценной рацией флота. Это добавление к тому, что так движется наша жизнь – созидание и разрушение всегда идут рука об руку, помогая друг дружке, либо противопоставляясь одно иному. Всегда вместе, как рождение и смерть. И всегда творящееся самим человеком, который погружается либо в трусость, либо в отвагу, либо стремясь к свету, либо в озлобленность. А раз так, то и разглядеть в человеческих деяниях надвигающуюся угрозу можно, если на то имеется простое желание. Если вообще есть желание. А солнечное затмение тут не при чём.
Некто сочтёт, что подобные отвлекающий опусы, касающиеся примечательных мест Симферополя и истории революционного Севастополя, длятся непозволительно долго. Некто подумает, что ради подобных философствований пришлось наших героев держать на солнцепёке. Ничуть ни бывало! В тутошней тени, образованной левым крылом здания вокзала, господа пробыли не более пары минут, пока не подошёл неизвестный, облачённый в форму носильщика, и не пробурчал себе под нос.
--Кто тут Кирилла?
Отчество, как вы, господа читатели, понимаете, служило ответным словцом незамысловатого пароля, оговоренным ещё во время телефонного разговора с надворным советником.
--Антонович, - так же невзрачно ответствовал помещик.
--Тады за мной!
Носильщик возглавил сию кавалькаду, выводя оную на привокзальную площадь.
Не посвящая в подробности и ближайшие цели выбранного маршрута, новоявленный предводитель прошёл к стоянке извозчиков, тут же принявшихся предлагать свои услуги.
--Ну-ко! – Прикрикнул носильщик на одного, самого бойкого извозчика, требовавшего соблюдения очереди на получения клиентов.
Видом сей кучер напоминал того самого Бабая, которым стращают детишек. У него была выгоревшая рыжая борода, топорщившаяся во все бока пучками волос разной длинны. Таковой же «ухоженностью» могли гордиться и усы, редкие по краям, и висящие до самой нижней губы прямо от ноздрей. А после, переведя взгляд от лица пониже, на армяк, надетый не по погоде, да на грязные сапожищи с фунтом навоза на каждом, подозрение, что перед вами настоящий успокоитель шаловливых и непослушных ребятишек, превращалось в убеждённость.
--Не нукай! Тута свои правила, тута …, - дерзко отвечал Бабай.
--Ещё хоч слово, и не видать тебе тута работы! Посторонись!
Дерзкий извозчик сплюнул себе под ноги, и отвернулся.
--Правила надобно соблюдать, или не соглашаться с ними с самого начала – это, суть, закон межлюдских отношений. И первый Крымский город предъявил сей закон буквально в лицах. – Так подумали наши герои, став свидетелями этой жанровой сцены. По правде, так подумал только Кирилла Антонович.
Штаб-ротмистр такого не подумал, а только вскользь обратил внимание на то, что главный спорщик с видом выдуманного страшилища словно намеренно отворачивал своё лицо от приезжих. Модест Павлович просто обратил внимание, как в обычай делают, когда видят нечто малопонятное. Увидел, сделал себе в голове пометку, и продолжил свою жизнь дальше. Хотя иногда стоило бы разбираться с тем, на что обращаешь внимание.
Меж тем носильщик подошёл к одной из пролёток, молча водрузил на оную поклажу и трижды ударил ногою по спицам колеса.
Возница же вёл себя так, словно ничего не видел, словно в его экипаж не погрузили дорожные сумки приезжих.
Штаб-ротмистр поглядел на удаляющуюся спину носильщика, на равнодушного извозчика, так и сидевшего спиною к господам, для чего-то поглядел на небо, усеянное белыми облачками и повторил троекратное постукивание по спицам. А после запросто поднялся в пролётку, и пригласил друзей последовать за ним.
Как только Кирилла Антонович, поднявшийся после остальных, присел на оставленное ему место, кони тронулись с места.
Спустя некоторое время, когда подошла к концу Вокзальная улица, идущая от железнодорожной станции к городу, вожжи извозчика заставили коней повернуть направо, на Инженерную улицу.
Остававшийся до сего момента немного равнодушным, по крайней мере внешне, Карл Францевич охотно разговорился, отвечая на вопрос помещика о причинах не свойственной ранее отстранённости гоф-медика.
--Я, видите ли, вознамерился заняться самоусовершенствованием. Как, к примеру сказать, гимназист исправляет свой скверный почерк? Со всем тщанием от выписывает одну буквицу, доводя начертание оной до идеального, а после принимается за последующую. В итоге получается чистое каллиграфическое письмо, которое оценивается памятью тщательного начертания символа, и ровным движением руки и перстов, удерживающий перо.
Кирилла Антонович скрестил руки на груди, выпрямил спину и поставил ноги так, как принято ставить сидящему на стуле упомянутому гимназисту - не заведёнными под себя, и не вытянутыми вперёд. Скорее всего эта поза способствовала повышенному вниманию к беседе.
Гоф-медик продолжил вещать, открыв, при том, свой медицинский саквояж, и выискивая там нечто нужное одною рукою.
--Что я намереваюсь делать? Участвуя с вами, Кирилла Антонович, и с Модестом Павловичем в некоторых … э-э-э … приключениях, я подметил за собою признаки не совершенного поведения, коими обладаете вы. Моё желание действовать в каком-либо особенном случае продиктовано необходимостью действовать, в то самое время ваше, с Модестом Павловичем действие, основано на совокупности увиденных и верно оценённых деталей. Я бы сказал – мелочей. Вот оттого и случается такое разительное отличие в нашем с вами поведении – вы понимаете, что и когда следует свершить, а я просто делаю то, что в этот момент делаете вы.
Искомое «нечто» в недрах саквояжа было найдено, и доктор перестал шарить рукою, однако рука извлечена не была.
--Что я запланировал сделать, чтобы запустить процесс совершенствования? Начать с малого – подмечать мелочи, которые попадаются мне на глаза. Стараться их запомнить и дать им толкование, применимое к тому моменту, и к тому месту, где эти мелочи и были подмечены.
Карл Францевич поглядел на помещика, перевёл взгляд на табличку с названием улицы, пошевелил губами так, словно проговаривал «улица Казанская», да только молча и ради запоминания. Кивнул сам себе, и продолжил.
--Вы не спрашиваете меня, что я подметил, и вы верно поступаете! Вы не меняете продуманного мною русла разговора – этому мне тоже стоит учиться. Итак, что я подметил? Первое, чему нет объяснения, а оно, объяснение, понадобится – у вагона нашу поклажу принял один ключник, а с паролем подошёл иной. Возможно, это не существенная мелочь, но именно из-за этой смены ключников меня не покидает тревожное чувство. Далее – нас усаживают в пролётку, коя запряжена парой коней. Остальные, стоящие у вокзала, имеют одного коня, а эта – пару. Для чего городскому извозчику запрягать пару, если расстояние от крупа до крупа коней шире, чем сама пролётка? Как малость, это крайне неудобно при поворотах, а по крупности … знаете, я не стану нагнетать, поглядим, чем завершится наша поездка.
Гоф-медик оглянулся, снова кивнул своим мыслям, и продолжил.
--Обладатель маячащей перед нами спины глух и нем? Разве самые необходимые подробности поездки не должны быть даны нам, как ознакомительные? Это не мы наняли извозчика за целковый, а он ожидал нас, имея твёрдое понимание кто мы такие, и куда направляемся. Ещё я подметил, что Модест Павлович трижды оглядывался назад, и что-то заставило его сменить выражение лица. Сказать вам, что это? За нами едет тот самый извозчик, что вознамерился вступить в перепалку с ключником, которому я присвоил нумер «2».
Кирилла Антонович с интересом поглядел на доктора. Интерес был неподдельный и значительный настолько, что помещик наморщил лоб и оглянулся.
--А наше оружие в чемодане, - словно подводя итог всему сказанному, со вздохом проговорил Карл Францевич.
Казалось, что разговор был тихим, и он был только для слуха тех, кому предназначался. На это просто-таки уповал гоф-медик, когда с удивлением, и с долей раздражительности увидел, что постоянно молчащий извозчик огрел вожжами лошадей. От этого пролётка ещё не помчалась, но в скорости прибавила ощутимо.
Кирилла Антонович и доктор переглянулись между собою, а штаб-ротмистр быстро оглянулся, чтобы разглядеть, как ведёт себя нежданный эскорт.
И вот тут, в момент оценки творящегося в собственном тылу, Модесту Павловичу начать бы действовать, предпринять хоть что-то такое, что остановило бы начавшийся забег пролёток. Забег без призов и правил. Предпринять хоть что-то эдакое, что сменило бы положение наших героев от безучастно-настороженного на поведение равноправного участника развивающегося события.
Этого хотелось бы и автору, и увлечённому повествованием читателю. На деле же штаб-ротмистру, подталкиваемому к действию нашими желаниями, не хватило буквально одной мелочи в создании цельного образа происходящего. Одного-единственного, крошечного и внятного фрагмента, который никак не обнаруживался, и на поиск коего уходили драгоценнейшие мгновения времени.
Бородатый возница, разглядев, что один из седоков оглянулся, привстал на козлах, и принялся сотворять рукою некий жест, который, хоть и мало чем отличался от обычного махания, но всё же содержал какую-то мысль. Или сразу несколько. По первам, эта жестикуляция напоминала просьбу, а хотите, так требование поглядеть вперёд. Либо походила на предложение остановиться. И ещё, хотя этот смысл был отметён сразу, на накладывание крестного знамения на мчащуюся пролётку с седоками. Видимо не только не достающий фрагмент, а и расшифровка странного жеста привела к бездействию Модест Павловича.
Хотя, надобно подметить, что то бездействие относилось только к мускульным, телесным движениям оборонительного свойства. Слух же, равно, как и зрение, стали более обострёнными, оценивающими и избирательными. Помещик, успевший оглянуться назад и озадачиться увиденным жестом, вернул голову в прежнее положение и смог перед собою разглядеть не только спину кучера, да конские зады, а и несколько человек, стоящих в трёх-четырёх десятках саженей впереди.
--Странно, - отметил про себя Кирилла Антонович, - они стоят так, что нашему экипажу понадобится проехать между ними, оставляя по паре человек с каждого боку. И это никак не зеваки, это нечто иное.
Штаб-ротмистр не просто скоро, а по-настоящему молниеносно вскочил на ноги, одновременно оборачиваясь всем телом назад. Что донеслось до его ушей?
--Э-э-э-й! Мо … авло ….
Господин Краузе, дорогой Модест Павлович, я не прошу, я просто умаляю вас – не скатывайтесь в это обывательское дилетантство, принимаясь в самый сложный миг опасного события бормотать:
--Что за чёрт?! Мне это послышалось, или этот извозчик, что так охаживает свою лошадку вожжами, назвал меня по имени? Не послышалось ли мне это?
Догоняющая пролётка приблизилась настолько, что штаб-ротмистр явственно разглядел развивающуюся на ветру отклеивающуюся бороду извозчика, и его крик, который не подразумевал иного толкования, чем то, что было в него вложено всею силою лёгких.
--Вас похищают!
--А оружие-то, в чемодане! – В голос повторил слова Карла Францевича штаб-ротмистр и, более не присаживаясь на сидение, остался стоять на ногах, поворотившись лицом к надвигающейся опасности.
Молчащий кучер натянул поводья, лошади замедлили бег и … по брусчатке застучали башмаки ожидавших пролётку людей. Да с такой торопливостью застучали, с коей печатает буквицы телеграфный аппарат. А мелкие дольки событий посыпались, как конфетки-монпансье из жестяной коробочки. Ошибиться было невозможно – это похищение!
Нападавших считать никто не собирался, они словно тараканы облепили пролётку с намерением добраться до добычи.
Всё ещё стоявший на ногах Модест Павлович оценивал шансы на вероятный проигрыш этой баталии, и вывод его не радовал.
Один за другим похитители сподобились вскочить в пролётку. Действуя, как будто по отработанному плану, первый подскочил к Кирилле Антоновичу, а его последователь, оставаясь одною ногою на ступени, вторую поставив на пол пролётки, уже тянул руки к спокойно сидящему доктору.
Не заботясь о пользе своих действий, а поступая лишь так, как того хотело само тело, штаб-ротмистр одним рывком и весьма сильно поднял парусиновый навес, превращая пролётку в подобие кибитки.
Поднятый таким манером паланкин, имевший в качестве рамы стальную трубу, пребольно огрел по темени того бандита, который по скудоумию счёл помещика лёгкой добычей. Но, от нежданного удара и от боли он немного присел, прижимая обе руки к темени.
Кирилла Антонович тут же воспользовался этим замешательством, и из позы «примерно сидящий гимназист» резко выпрямил ноги вперёд, сдвигая нападавшего от себя, и лишая оного равновесия.
Бандит просто рухнул вперёд, головою прямо на колени помещика, где его уже ожидали не самые ласковые руки. Захват за голову, резкий поворот оной супротив хода часовой стрелки, и сильный толчок тела бандита на пол. На какое-то время этот наглец выведен из строя.
Описанное ранее поднятое полога малость навредило ещё троим нападавшим. Тот, который остановился около доктора, заметил нечто надвигающееся, и на миг отвлёкся от Карла Францевича. Он присел совсем чуть-чуть, и поднял глаза вверх. Не ошибусь, если назову поднимающийся полог последним, что нападавший увидел в своей жизни. Гоф-медик, с прытью самой ядовитой змеи, выбросил свою руку из саквояжа. В руке оказался давненько сжимаемый скальпель.
Описывать те три раны, пара из которых не подлежали излечению, не стану, тем более, что уж было сказано, что кроме поднимающегося полога, нападавший более ничего в своей жизни не увидел. Кроме крови.
Кучер же, никак не принимавший участия в схватке, повинуясь тому же плану (что вероятнее всего), принялся нахлёстывать лошадей, разгоняя пролётку до безумно быстрого движения.
Ещё один из нападавших скорее всего был страстным поклонником цирковых акробатов. Он умышленно пропустил пролётку мимо, а оказавшись позади неё, постарался запрыгнуть прямо на сложенный навес, надеясь неожиданно выйти седокам в тыл.
И вот, уже находясь в полёте, злодей увидел, что опора в виде полога резко взвилась вверх и натянулась, как барабанная кожа, от которой этот несчастный (не думаю, что он несчастен, это просто такой оборот речи) и отскочил, словно мячик, ударившись, при том, ногами о мостовую брусчатку.
Однако этот стервец был не так прост, как хотелось бы нашим читателям. Отскакивая от натянутой парусины, он сумел ухватиться за багажный ремень, стягивавший поклажу наших героев.
С усилием, возвеличенным на злость и на желание реванша, бандит подтянулся, влез на привязанные чемоданы … и был снова сбит резко опущенным пологом, вернее, самой стальной рамой. Точно попавшей ему в темечко.
Третье действие, творящееся с поднятием и опусканием полога, смело отнесите к курьёзным. Нападавший вознамерился использовать левый борт пролётки, как опору, ухватившись за которую, собрался вскочить в пролётку так, как бравый казак вскакивает на коня, держась только за луку седла. Этот трюк исполнялся при поднятом пологе, а когда его опустил штаб-ротмистр, стальная рама зажала его правицу без возможности хоть как-то высвободить кисть руки.
Так и побежал горе-разбойник за мчащейся пролёткой, то извергая бранные ругательные словечки, то стараясь выдернуть руку из нежданного капкана, причиняя себе сильную боль. В любом случае, ещё на одного нападающего стало меньше.
Меньше-то стало, но они не кончались. Вот уж и скальпель выскользнул докторской руки, ставшей красной и скользкой от крови. Вот и помещик перестал защищаться после сильного удара в висок …. Вот и ещё один похититель, вскочивший на ходу в пролётку, направил револьвер Карлу Францевичу прямо в голову, не позволяя даже помышлять об освобождении.
Только Модест Павлович не прекращал сражения, сумев вытолкнуть с поля боя двух злодеев, и сцепившись с третьим.
Даже показалось, что где-то далеко замаячила вероятная победа. Показалось, что в пределах, ограниченных бортами пролётки численность нападавших стала уравниваться с количеством похищаемых. Показалось … и всего лишь показалось. Потому, что совсем не кстати вернулся в сознание негодник, которому помещик попытался свернуть его глупую голову.
Злодей ошалело вскочил на ноги, дико поглядел по сторонам красными глазами, и поспешил на помощь своему собрату по лихому ремеслу, тому, кто сошёлся со штаб-ротмистром в жёсткой схватке.
О чём в тот момент думал молчаливый кучер - не ясно. Может, он просто отсчитывал в голове какие-то расстояния, а после свершал поступки? Либо просто считал до десяти (а именно столько и длилось похищение), а после наобум принимал решения? Никто того не знает, и никто не объяснит для чего ему понадобилось повторно приостанавливать бег лошадей. Когда вожжи натянулись так сильно, что могли издать звон, словно гитарная струна, недавно пришедший в себя ирод по инерции полетел вперёд так стремительно, как летает хорошо заправленная порохом бомбарда. Он перелетел через козлы, перевернулся в полёте брюхом вниз, и заскользил по направлению к брусчатке, но успел схватиться за оглоблю. Так он и поехал – ногами на козлах, дрожащими от натуги руками обнимал оглоблю, и вовсю любовался лошадиным крупом в той его части, над которой произрастал хвост.
Модесту Павловичу удача пришла по выручку лишь на половину. Продолжая находиться в крепком борцовском захвате совсем не соперники, а настоящие враги, после торможения пролётки просто вывалились из неё прямо на брусчатку.
Кучер, имевший собственные виды на эту поездку, огрел лошадей вожжами, и помчался вглубь Симферополя.
Падением на дорогу дело не завершилось. Попытайтесь представить себе обоюдную ненависть двух людей, которые даже после падения не ослабили хватку, и продолжали давить друг дружку – штаб-ротмистр правицей сдавливал горло злодея, а левою рукою пытался оторвать правицу противника, так ловко ухватившего за ключичную кость. Надеюсь понятно, что левою рукою бандит старался оторвать от своей шеи руку офицера.
Перевеса в схватке не было ни на чьей стороне. И силы примерно равны, и ярость в равной степени накала, и мотив для победы одинаков, правда с противуположным знаком для каждого соперника.
Сколько бы они ещё хрипели от натуги, сколь много раз они бы пытались перекатиться так, чтобы оказаться верхом на противнике, на какой срок хватило бы сил у каждого предугадать не берусь. Только в какой-то миг Модест Павлович услыхал нечто такое, что принудило его сменить всю тактику боя.
Быстро разжав правицу, и освободив шею разбойника от захвата, он устало выдохнул, и сказал, глядя прямо в глаза врагу.
--Всё! Ты – как хочешь, а я устал!
Ни что на всём Божьем свете не удивило бы злодея так, как произнесённые штаб-ротмистром слова. Состояние, в котором оказался нападавший, как нельзя полно описывает словцо «ошеломление».
Этого и надобно было Модесту Павловичу. Отведя голову назад, он со всей оставшейся силы ударил разбойника лбом по носу, и малость по губам!
Этот удар подразумевал обязательное соответствующее поведение, которое противник, к нашему счастью, и продемонстрировал. Дикий вопль с бранными словами, которые возможно перевести на благородный язык, как «Ой-ой», да прикладывание перстов на место ушиба дали возможность штаб-ротмистру оттолкнуть от себя бандита и … нет, не подняться на ноги, а только попытаться откатиться в бок. Во весь опор, да на место борцовской схватки почти в положении «партер», неслась уже знакомая нам пролётка, кучер коей и предупреждал наших героев о грозящем им похищении.
Не могу не прервать повествование ради единой и короткой ремарки. Всё происходящее вокруг наших героев, начиная с первого замедления движения и до появления иной пролётки происходило весьма скоро, по паре-тройке событий в секунду, иногда и того скорее. К сожалению, это попытка автора, всё происходящее на Казанской улице переиначить от настоящего, видимого действия на бездействующий лист писчей бумаги и приводит читателя к тому, что он, уважаемый читатель, просто обманывается в настоящей поспешности творящегося. Просто перо не поспевает за событием, и порождает кажущуюся затянутость описываемого.
Но, вернёмся к тому месту, от коего и началась ремарка.
Одно, что оставалось сделать штаб-ротмистру, чтобы избежать «близкой встречи» с пролёткой – откатиться. Встать и отбежать не было сил. А куда откатиться? Только в бок, в сторону бордюрного камня, высотою в добрую половину локтя. На это пришлось истратить не менее полутора секунд, чтобы приподняться на руках и переползти эту преграду. А пролётка всё ближе!
--Нет! Просто убраться с дороги недостаточно! – Требовательно заявил кто-то в голове Модеста Павловича. И настолько требовательно, что в теле тут же образовалась паника, требовавшая любыми силами и способами оттолкнуть от себя землю и укрыться в единственном, и сравнительно безопасном месте – за деревом, растущим совсем рядом с чугунным столбом.
Миг, ещё миг, и вот уже штаб-ротмистр прижался лопатками к дереву, стараясь мелкими и частыми вдохами набрать больше воздуха в грудь.
Не стану рассуждать про то, что дерзкий на язык возница неумело управлял своей повозкой, либо про то, что разгорячённый конь вошёл во вкус бега во весь опор, только случилось именно то, что случилось.
Буквально не добегая сажени, ну, пусть полутора саженей до лежащего на брусчатке злодея, лошадь настолько резво шарахнулась в левый бок, да почти под прямым углом к своему прежнему курсу, что пролётка не сразу смогла проследовать за своею же тягловой силою. Не снижая скорости, повозка развернулась поперёк дороги, описывая дугу большого радиуса, и понеслась вперёд юзом.
Казалось, ничто не остановит этот стремительный полёт коня, кучера и пролётки. Во всяком разе лежащий на брусчатке бандит точно не стал сколь-нибудь значительной преградой. Он был всего-то причиной, по которой всё и случилось.
Заднее колесо повозки так сильно ударило лежащего, что прежде живое людское тело отлетело сажени на две, отмечая свой путь кровью и серовато-розовыми комочками мозгового вещества. Тут, как говориться, Царствие ему небесное, но к чему тот несчастный стремился, тем и насытился.
Но на этом джигитовка пролётки не завершилась. Устранив со своего пути малую преграду в виде тела, повозка ударяется тем же смертоносным колесом о бордюр, издаёт хорошо различимый звук ломающегося дерева, опасно наклоняется на правый бок и в таком реверансе несётся к затаившемуся Модесту Павловичу.
Конь, так прямоугольно свернувший с проезжей дороги, обнаружил перед собою иную преграду – крепкую, кованную, витую и чугунную ограду. Повторюсь, что сейчас не дело выяснять, чьей вины больше – резвой лошадки или неумелого извозчика, только нагрянул новый фортель с разворотом в правый бок.
Пролётка плюхнулась на все четыре колеса, ещё раз хрустнула, и принялась разворачиваться вослед коню. Она заскользила по траве, оставляя широкий след, и со всею своею прежней скоростью врезалась в чугунный столб.
Этот удар был хорош! Редкий мастер за одну попытку сподобится так разворотить транспортное средство, а тут дилетант, да в условиях абсолютного экспромта умудрился создать невероятное зрелище, коему не грех попасть на полотно господина живописца Карла Брюллова, которое будет поименовано «Последний день пролётки».
Считаю, что в десятый раз надобно повторить – всё происходит весьма и весьма скоро, а пишется и читается дольше.
Заднее колесо, что по правую руку от извозчика, получило трещину, когда переправлялось через бордюрный камень. А удар той же стороною о столб шибко повредил ось того же колеса, из-за чего вышел самопроизвольный занос пролётки, при котором злополучный чугунный столб оказался зажат ступеньками повозки и ломающейся осью.
Само собою, коню не удавалось разглядеть причину, по которой движение вперёд стало невозможно. А раз не видно причины, то её и не существует. Это по лошадиной логике, разумеется.
Единственный способ движения в той позиции напоминал перемещение грифельного карандаша в циркуле – строго по кругу.
Это коня не устраивало тем более, что сзади кто-то постоянно что-то кричал, да больно стегал вожжами. Выправить положение было возможно одним способом – что есть сил рвануться вперёд.
Так и случилось. Не слушаясь вожжей конь сильно дёрнул, однако его просто закружило по дуге. И тут бедному животному попадается на глаза ещё один сосед по планете, который страннейшим макаром старается отползти от столба.
Не желая причинить вреда человеку, конь снова шарахается, и снова только в одну сторону – вправо от отползающего.
А дальше заискрили маленькие беды – ломается ось и отлетает колесо. Движение, говоря научным языком, приобретает новую степень свободы (появилась возможность оторваться от столба), и сильное инерционное ускорение всей системы, состоящей из хомута, оглобель и самой повозки.
Коня, в который раз крутит по дуге, теперь уж помимо его желания, и снова ударяет о столб. Со звонким хрустом лопается правая оглобля!
Передняя часть оной (та, что крепится к хомуту) падает одним концом вниз и больно бьёт коня по голени, а задняя, что приторочена к пролётке, оказалась зажатой между столбом и бедром правой ноги коня. Рывок, инерция по дуге … и обломок оглобли глубоко царапает ногу животного.
От боли, и от невозможности освободиться от бега по кругу, конь третий и последний раз то ли взбрыкивает, то ли собрав оставшиеся лошадиный силы пытается выскочить на дорогу. Жаль коня, но сегодня не его день. Движущаяся по стопам животного пролётка в последний раз огибает столб, в повороте становится на бок, сильно толкает отползающего штаб-ротмистра, и переворачивается к верху колёсами.
Чудом спасшийся извозчик первым делом бросился к коню, замершему в состоянии боли и непонимания.
А как могло быть иначе, если перевернувшаяся повозка сдвинула вниз единственную целую оглоблю. Та, в свою очередь натянула чресседельник и подпругу. Последние, чтобы не оставаться в долгу, потянули в бок хомут и дугу, а заодно и голову коня. Безучастными не остались и удила, натянувшие мундштук так, что едва не разорвали щёку. Несчастное животное замерло, расширив красивые глаза, и с тревогой зыркая по сторонам. И только правая нога сильно дрожала, наверное, конь пытался если не остановить кровь, так хоть унять боль.
Извозчик не собирался распрягать коня в натуральном значении сего словца. Быстро, насколько это получалось, он не перерезал упряжь, а кромсал её, освобождая животное.
--Что тут происходит? – Раздался голос подошедшего Модеста Павловича.
--Я пытался вас спасти.
--Таким вот образом? – Снова спросил штаб-ротмистр, обводя глазами место крушения пролётки.
--Зато вы остались живы.
--Кто вы такой, чёрт вас побери?! – Третий вопрос сопровождался потиранием ушибленного плеча.
--А вы меня не признали, Модест Павлович?
--Вы считаете, что должен?
--Помогите мне высвободить коня, потом станем вспоминать друг друга. Тем более, что нам стоит поспешить …, - не договорил извозчик, и указал глазами на противуположную сторону улицы.
А там стоял жандарм, застывший, словно конь. У него были широко раскрыты глаза и рот, к которому безуспешно тянулась рука в перчатке. В руке был зажат свисток.